Аннотация: Рассказ по мотивам романа Леру "Призрак оперы". Были ли герои парижской сказки только людьми?
Король Дня и Король Ночи
Она была как свет. Как белый свет хрусталя, где на изломах трепетали блики дня и ночи. На границе, на острие меча когда-то родилась ее судьба. И было предопределено принадлежать. Кристин, Кристин! Журчание беспечного потока в пастельном росчерке весны! Но стволы ярко-черные, влажные, деревья томно наклоняют к тебе руки, где во множестве блестят бриллианты. Желтые крокусы стайками толпятся у ног. Толпа дриад таится под инеем черемухи - сбежались посмотреть на твою красоту.
С ними пьяный деревенский пастух в лихо заломленной шляпе. Выкатил глаза и норовит загорланить песню. Дриады, убранные в листья, суют ему под нос синий сон-дремоту.
Пташки, красногрудые пажи, вспорхнут тебе на плечи, увенчают живой гирляндой.
Ты спишь? Так сон ли это? Кристин, Кристин!
Как жаворонок, пела в роще, приветствуя корабль. Плыли к твоему берегу алые паруса, цвели во все небо. Ты видела, как запоздалая нечисть прыжком убиралась с небес, подпалив о солнце хвост. Твое солнце! Ты смеешься, Кристин...Милый жаворонок с голоском, тонким как паутинка, ты и не помышляла быть услышанной.
На тихом, нежном щебете держались хрустальные столбы, На них лежало небо.
Крошка Лотти, оставшись одна, мечтала и грезила о том, что ей дороже всего на свете. Что же это? Знала ли ты, что в мечтах своих прозирала дальше всякого знающего?
***
Он был как лес. Свет принял его, но глаза, смешливые огоньки на дне озер, блуждали где-то далеко, а рядом, за плечом, стояло непознанное.
Искусный танец шпаги, брызги белого света. Камень в кольце, бледно-зеленый лунный камень. Он ждал ее в своем доме поутру. Слуги удерживали гончих.
Тонкие породистые псы рвались с поводков и поднимали веселый лай, а ты все не могла запомнить кличку каждой.
Ну что же ты? Это Редо и Рено, братья. Желтая - Долорес. В пятнах Эжен, рыженькая кокетка Ласка, а вон тот сеттер с чуть-чуть надменной нижней губой - это Лоренс, отец Редо и Рено.
Из окон свешивалась герань. Дикий виноград обвивал серую кладку стен. В саду, под узорными сводами беседки, нам накрывали стол. Там ждал нас чай и печенье. Виконт бы скорее пошел на пытки, чем признался, что вчера, подпоясавшись передником , самолично его испек.
Бок о бок, по мощеной дороге их несли лошади. Твоя белая, мой черный. Друзья и челядь вереницей следовали сзади .Тройной перестук копыт по мостовой - всего-то, а в твоем сердце пел вальс. А он сверкал улыбкой из-под шляпы. Может, в том все и дело?
Звезда моя. Кристин. Мой ангел.
В неистовом охотничьем азарте, со свистом и гиканьем, они загоняли дичь. Но когда цель оказывалась близка, Кристин удерживала руку Рауля.
За твое прикосновение я умру. Молчи, мое сердце.
Обратно возвращались с пустыми руками. Все остальные с шутливой руганью налегке ускакали вперед, а мы свернули в чащу. На всем скаку ты заговорила речитативом. Я не ждал от тебя такой силы. Лес наполнился ритмом. Кровь застучала в висках. Молодая трава раздвигала прелые листья, властолюбивые вязы ослабили хватку рукопожатия и пропустили живой теплый свет. Расплескалась сирень из сухостоя, и могу поклясться, что видел, как росли грибы.
Конь тряхнул великолепной гривой и загарцевал, красуясь. Твоя белая лошадь поднялась на дыбы, и вдруг с места прянула в галоп. Мы летели и пели. Рвали паутину, будоражили сонный недобрый воздух свежими вихрями.
Я люблю тебя, Кристин! Люблю!
Ветер унес слова. Молчи, мое сердце.
***
На лугу старая женщина в платке пасла рыжих коз. Далеко же завела нас песня! Сын селянки вынес нам блюдо ранней клубники и парное молоко. Ты сразу же безбожно заелась по самые уши. Мы сидели рядом, а хозяйка рассказывала об эльфах, мешая легенды, поверья и быль, будто остроухие обитали в доме напротив.
Жила-была девочка, которую звали крошка Лотти. У нее были маленькие друзья - эльфы и гномы, нимфы и домовики. А были эльфы-герои, витязи со светлой душой и проклятьем на челе. Добрая маленькая Лотти любила их одинаково. Не проводила день скучая, в ожидании луны и полной чаши. Ночью не проклинала рассвет, что стучался у дверей, просто жила, там и там находя радость.
Сидела на сосновой шишке, свесив ноги, смыкала и раскрывала крылышки. Слушала секреты друзей и заливалась колокольчиком.
Сидела на камне у океана и распутывала нитки судеб. Красные нитки, голубые нитки, шерстяные нитки... Мама свяжет ей свитер, и она будет самая красивая.
По лестнице в мягких тапочках спускается отец. Боится ее разбудить. Он несет рукописную партитуру. Серый котенок вдруг ткнулся в ногу композитора. С перепугу тот подскочил и рассыпал ноты. Листы, шурша, полетели как листья. За одним , растопырив лапы, взвился котенок. Густав Дайэ, бормоча, не иначе, итальянские музыкальные термины, собирает страницы. Одна нота, подпрыгивая, закатилась в комнату девочки, и та поймала ее в теплую ладошку.
- Я не оставлю тебя, моя розочка! Когда я уйду, к тебе прилетит ангел музыки и обо всем позаботится.
- А что я должна делать, чтобы у меня был красивый ангел?
- Только верить.
- Верить?
- Это немало, моя крошка, и не так легко! Чтобы вырастить розу, придется не единожды оцарапаться о шипы!
Назад они возвращались в сумерках. Туман клубился у колен лошадей, и оглушительно пели соловьи. Как в последний раз.
На поляне в силке бился молодой олень, почти детеныш. Ты была так бледна, ты молча смотрела на него потемневшим глубоким взором. А он на тебя - отчаянно, ища спасения.
Так смотрят лишь на мать. Виконт спрыгнул на землю и склонился над оленем. Ты молча спрашивала: кто он для тебя? Живая душа или добыча? Милосердие? А как же честь родовитого охотника? Ах, как он ловко выкрутился!
- Что у нас сегодня? Пятница? Повезло тебе, - сварливо говорил виконт, распуская веревку. Смешинки так и сыпались из-под ресниц. Ты расцвела улыбкой.
Но его время подходило к концу.
В небесах сошлись половинки занавеса. Заколыхались синие тюлевые покрывала. Испуганно проглянули звездочки. Мелкой россыпью запрыгали на темных волнах.
Что-то не сходилось. Красота и уродство. Любовь и жестокость. Музыка и боль.
В глубине сцены что-то обрушилось. Оборвался канат и рухнула декорация - пасторальная лужайка с домиками.
Ты вздрогнула. Кристин, Кристин!
Как соловей, ты пела на вечерней заре, приветствуя наступающее всевластие ночи. Разливала волшебные трели, просыпалась. Пела. Казалось, что не было границ. Истерты.
Сыздавна так было, и повторилось вновь.
Распахнулось окно в ночь. Не оконце, не тюремная щель с решетками, а окно во всю стену. Сорвало со стола скатерть, жалобно дзынькнула фарфоровая статуэтка.
Замерев, ты ждала... Захлопали ставни под натиском бешеного ветра. Герань, кувыркаясь, улетела в путаницу свистящих вихрей и разлетелась о камни мостовой.
За окном бушевало пламя. Он пришел.
***
Он был как сама история. Молодой и старый. Всезнающее дитя на ступенях храма. Слепой органист.
О Кристина, любовь моя. Ты смысл моего бытия. Создание. Чудесный ангел. Только ты ко мне добра, только ты поешь мою музыку. Более ее никто не достоин.
В руки ложилась роза, усыпанная капельками слез. Каплями крови они казались на багряных лепестках. Музыка - кровь души.
Он играл ей на скрипке, и белые крылья отбрасывали на стену гигантскую тень.
- Не бойся. Мой адвокат - моя музыка. Говори, защитник! Оправдывай уродство, исцеляй! Тебя не услышат, но все равно говори. Ради нее. Пускай меня осудят на вечную муку, пусть только ночь эта никогда не кончается. Ночь, пронизанная соловьиными трелями и горестным плачем ангелов. Ясным днем крылатые посланцы добра приносят свет и помощь. А страдание каждого засело в сердце острой колючкой. Глаза - чистые, мудрые. В глубине плещется мрак. Незаживающая рана.
Ангелы утешают. А кто же утешит ангела? Ночь смыкает над ними крылья, окутывает благодатной темнотой. Ты думала, это капли бегут из водосточной трубы? Нет.
Это под покровом ночи рыдают ангелы. Рыдают благодарно, ибо знают: раздирающая, невыносимая боль тысяч спасенных людей через слезы станет сладкой болью любви. Тем огнем, в котором непрестанно горит всякий ангел.
Через слезы и музыку. Но если такому обрезать крылья, он умрет.
Его имя было как цвет и форма. Цвет - густо-алый рассвет, чуть застывшая кровь. Поцелуй, последний поцелуй раненого солнца. Когда оно уходит за рубеж, стремясь не омрачить мир своею кончиной. Зная, что завтра народится вновь. Завтра?
Я проклинаю рассвет, что стучится у дверей. Пусть музыка ночи никогда не кончается.
Где ты, Кристин? Ты ли это?
Форма же имени - прямоугольная, не имеющая места, без времени. Везде и нигде.
Светящаяся точка в пространстве. Пульсирующее сердце над зловонными топями.
Над судьбами тех, которые мнят себя живыми.
***
Давно, очень давно, когда ему более всего казалось, что стал человеком, приключилась одна история.
Он шел по улице в старом городе. Шел, не пряча лица. А что скрывать? Смотрите все.
Что вы со мной сделали. Любуйтесь. Быть может, позже у вас не поднимется рука отколотить ребенка, а вечером родится грустный напев.
Нота фа как предзнаменование. Рок, фатум.
Ты улыбаешься уголком губ и поправляешь: фа-диез. Что ж, ты всегда был выше!
Ты смеешься от боли, потеряв навеки веру в понимание. Это жуткий смех, он будоражит, пробирает до костей.
Можно ли считать ничтожествами тех, от кого отчаянно жаждешь любви?
Эрик шел по улице среди толпы народа. Щедро светило солнце, суетились и галдели люди.
Вдруг милый, пухленький мальчик лет четырех дернул мать за юбку с криком:
- Мама, мама! Посмотри, что у дяди с лицом!
Звонко так прокричал. Ему бы петь...
Многие из толпы обернулись, кому-то стало дурно.
Эрик сжал кулаки, по телу прошла болезненная судорога. За что?!
Он повернулся и бежал, как никогда в жизни, будто забыв, что от себя не убежишь.
Нырнул в подворотню, протиснулся в узкий проход, взбежал по лестнице...
Обрываясь, дотянулся до черепичного конька и несколько кварталов шел по крышам.
На окраине, где дома стояли поодиночке, спустился и, хоронясь в тени, крался, как затравленный зверь.
Живая душа или добыча? Милосердие? Потеха!
О, Кристин, о чем ты думаешь сейчас? А позволено ли тебе думать?
Рождать мысль, находить ей опоры, растить как орхидею и любоваться своим творением?
Когда начертано принадлежать, только песня имеет значение.
Внимай, Кристин. А после будешь повелевать. Учись, чтобы учить. Все начинается с малого.
Он сам не знал, как проник на кладбище. На древнее заброшенное кладбище с памятниками из белого мрамора. Каждый - произведение искусства.
Мрамор местами выкрошился, покрытый трещинами, он из последних сил удерживал форму прекрасного. То, что так мимолетно.
Узловатые корни вползали в разломы плит. И море цветов. Одичавшие розы, разросшиеся тюльпаны и махровая сирень.
Роса гнездилась где-то в грозди и капала на надгробия, вполне заменяя слезы. Ибо людские слезы часто мутные, перемешанные со злобой, жадностью и отупением, а роса знала только пьяный запах сирени, восхитительную прохладу и прощение.
Эрик долго вглядывался в кристальную каплю, потом сел на поломанную ограду и вслушался в себя.
Разве было такое впервые? Разве не каждый день мир ему кричал - закрой лицо, урод!
Ты не имеешь права жить! Посмотри, как светлы мои города. Как веселятся толпы.
- Да, да. Как ты искусно прикрываешь гнойную рану шелком.
- Что твоя музыка? Бездушное нагроможденье нот. Мои дамы такие изящные, кавалеры так галантны! Юбки кружатся на балах!
В разрезах маски видны смеющиеся глазки и вздернутый носик мадемуазель. Слуга разливает шампанское. Маскарад, маскарад! Танец, веселье, жизнь. А ты - отвратительное пятно на моем лице. Жалкая тварь.
Эрик вцепился руками в землю и тяжело дышал. Волосы разметались по лицу.
- Ты красив, очень красив! - сочувственно прощебетала маленькая фея. Стала перебирать его волосы, слабо охнула и без чувств свалилась в розовый куст.
Разве было такое впервые? Только лишь тоска становилась невыносимой, он направлялся в церковь. Распахнул двустворчатую дверь костела и вошел.
- Ты бы лицо, что ли, прикрыл, сын мой, - прогундосил священник.
Эрик гордо тряхнул головой.
- К Господу я прихожу с открытым лицом. Не хочу перед ним кривить душою. На исповеди совесть сбрасывает покровы, так? Мне говорили не раз, что злодеяния прошлого впечатаны мне в лицо дланью дьявола. Так значит вот моя публичная исповедь!
Тучный отец шарахнулся. Люди смутно забормотали, образовав проход.
Эрик, уже забыв о них, направился к боковому алтарю и преклонил колени.
Зашумели белые крылья. Проникнув в верхние оконца, на плечи Эрика уселись семь голубей.
Органист качественно сфальшивил. Ты обернулся к нему. Бедняга совсем умолк и поджал скрюченные дрожащие пальцы.
Ты решительно потеснил утлого заморыша со скамьи, сел и заиграл.
Распахнулось небо, и на головы ошалевшим прихожанам посыпались звезды. На твоих руках розами цвели раны, кровь часто-часто капала на желтоватые клавиши.
Музыка взрывала выси. Ты запел, и огонь, протекая в душу каждого, вытаскивал наружу сырые, скомканные талмуды жизнеописаний, пережигал ненужное железо принципов и покрывал раны пеплом. Невесомый тлен воспоминаний, что помогает смириться без забвения и творить, отталкиваясь от ошибок.
Ангел невидящим взором скользнул по могильному камню. Там, где была гравюра - покрытый ржавчиной овал. Надпись тоже не различить, потерялась в песке веков.
Ненадежная вещь этот песок... Летящая свободно статуя женщины, но по ней тоже много не скажешь.
На него вдруг снизошло удивительное спокойствие. Его забудут и простят за несуразную идею жить.
Здесь, на кладбище, приходило вдохновение. Казалось бы, и одинок, и нет.
Через несколько дней он узнал, что захоронение планируется упразднить. Проще говоря, срыть вровень с землей и отдать площадь под застройку. Площадь!..
Уже были розданы необходимые взятки, в муниципалитет направили прошение. Мотивировалось дело тем, что за могилами никто не ухаживает, что они превратились в неприглядное пятно на лице Города.
Ты как голову потерял. Только лишь дали мне что-то, как опять забираете?
То, что для вас всего лишь хлам!
Те, кто в известном смысле считались его друзьями, поднялись на призыв.
Наняли рабочих, не считая, бросали деньги на ветер, и к утру расчистили кладбище.
Прибыла комиссия во главе с бургомистром. Их ожидали ровнехонькие дорожки, сияющий камень и улыбки ярко-красных роз.
- Ну, ежели не люди, то призраки ухаживают за вашими могилами, - глава города плюнул и укатил.
***
Виконт же помогал не с надрывом, а искрясь радостью. Почему-то однако боялся, что узнают, запомнят, будут приходить в сновидениях. И попадутся под шальной удар. Кто же будет знать, бой происходит в душе, или разудалое застолье? Гости сползают под стол в винных парах, или ползет по закуткам хриплое дыхание тьмы? Оружие в руках не дрогнет... а вот цветок отчего-то дрожит.
Потому уходил незаметно, без шума и пыли, как сам он любил выражаться. Уходил, обрывая малейшую привязанность. Кто знал, что пряталось за глухой вежливой маской?
Он в полусне, в полубреду шел по кошмарному видению. За ним, плечо в плечо - несколько верных ему. Под ногами хрустели побелевшие кости. Выл тоскливый ветер.
От горизонта до горизонта лежала бурая долина, давнишнее поле сражения.
Те, кто следовали за ним, остановились и спросили:
- Любишь ли ты нас?
Он поднял в небо лицо, чистое и холодное. Блеклое солнце подернулось мглою, в обморочном небе кружили орлы. Он проводил птиц войны свистом, плавно обнажил меч.
И отвечал им:
- Нет.
Они, стеная, растаяли в прозрачной дымке.
Нечто, как смерч или водоворот, захлестнуло одинокого воина. Он разил мечом вслепую, напрасно, до боли вглядываясь в сумбурное смешение цветов. А среди хлеставшего ветра он различал твой голос, шел за ним, вспоминая имя твое как путеводную звезду.
Исчезло все. Гул и треск отдалился, утих. Охотник встал, через силу припомнил собственное имя и кратко возблагодарил святого Себастьяна.
Ох, а ведь друзья-то!
Рауль отряхнулся, подобно мокрой собаке, и стремглав кинулся извиняться. Да любит, любит. А вдруг бы не вернулся.
Ведь был убит уже не раз. Но воскресал, спешно ополаскивал корку на руках ключевой водой и мчался открывать тебе дверь. Ведь ты пришла, Кристин. С букетиком фиалок, так доверчиво ты приходила ко мне. Сон еще глядел из твоих широко раскрытых глаз.
День безопасен, милая. Входи.
...поднимают короны тюльпаны, и несутся, как стрелы, в небо...
Ты стоишь на крыше серебристого замка, и смотришь из-под ладони на море. Златотканый убор волнами ложится на мозаику пола, в дивных косах твоих светятся изумруды, зеленое пламя копьями бьет из очей, поражает наповал любого неосторожного.
...у моей госпожи под ресницами прячутся звезды...
Вот и я попался. Пошел на чарующий голос и заблудился навек в переливах мелодии.
...кто не верит в любовь, пусть лишь глянет на королеву цветов...
Моя королева! Маленькая лесная мышка грызет орешек в дубраве. Это тоже ты.
***
Мы гуляли с тобой по вечернему Парижу. На крышах ворковали голуби, в подвалах кошки охотились на крыс. Отовсюду плыл колокольный звон. Солнце коснулось грани, и Париж стоял, пронизанный яркими оранжевыми лучами. Казалось, дома вот-вот вспыхнут и потонут в невиданном пожаре.
Луч ласково коснулся твоей щеки, помедлил и скрылся. Солнце погрузилось в фантастические краски, и хоть бы на всю округу один петух...
Нас обогнал бесноватый. Кособокий и растрепанный парень ковылял и по песьи лаял.
Разве мог я сдержаться? Работа, всюду работа, она настигла меня даже на романтическом свидании. Сперва-то я пропустил сумасшедшего вперед, неотрывно смотрел на тебя и внутренне твердил, что это лишь видение. Но когда бедняга упал на четвереньки и разразился особо злобным лаем, я не выдержал. Нагнал его и хлопнул по затылку. Темный мохнатый комок неуклюже свалился на землю. Человек вскрикнул, потерянно оглянулся и спешно зашагал прочь.
Я взял комок за шкирку, поднял. На меня уставились испуганные круглые глаза.
- Надо же. Сглаз типичный, да еще совсем маленький! Ты как здесь оказался, разнесчастье? Законы не читал? Наказание за такие выходки - смерть!
Сглаз шмыгнул носиком и заскулил.
- Не надо меня трогать, а то я маме пожалуюсь...
- Ишь ты! А знает ли матушка о твоих забавах со смертными? Да она сама с тебя шкуру спустит!
- Ну, не надо...
Мордочка сглаза вдруг просветлела, и на меня взглянуло твое умоляющее лицо, Кристин.
Твое лицо среди спутанного черного меха.
- Ах ты гад! - завопил я в сердцах. - Теперь ведь точно не убью. А знаешь ли ты, что за несанкционированное чтение мыслей... да ладно, не строй глазки. Ты бы мне еще в любви признался! В общем слушай:
Не убивать, не врать, не красть, не волновать маму и папу, на друзей не наговаривай, на чужих дам не заглядывайся, не... в твоем случае - вообще не размножаться, не шкодь в субботу, не ищи никакого отца, окромя Единого, остальное не столь существенно...
Хорошо запомнил? Корона арта мио!
Черная кошка с пронзительным мяуканьем вывернулась из рук. Дернулась, попыталась превратиться обратно, но я крепко держал ее за хвост. Наложил печать зеленым камнем - на черной шерсти проступил тюльпан со стрелой.
Ну, все. В ближайшие сто лет не набедокурит.
Отпустил и повернулся к тебе, звезда моя. Но ты ни о чем не спрашивала, ни тогда, ни после. Будто знала.
***
Плескалось в чашу легкое янтарное вино. Ты заглядывала в него, Кристин, а видела в сгустившемся багровом полумраке маску. Ангел с поломанным крылом, с разбитой скрипкой. Он от страданий стал жестоким. Хотя - нет. То было лишь малое, чего заслуживал Мир с его кичливыми Городами. Ангел приказал тебе выбирать.
Рассвет стучался у дверей, и ты впустила его. Рассвет умыл лица от тени.
- Я король без королевства, певец, позабывший песни, летописец с отрубленными руками.
Я дитя в темной чаще, прах, развеянный и забытый, я цветок на голом камне, немой проповедник и горькое воспоминанье. Если отвратишь свой взор хоть на мгновение, если осмелишься не верить - то умрешь и будешь предана забвению. Я нищий послушник пламени, потерявший память, явь и грядущие луны. Бесполезный и плачущий на чужих могилах, свои оставив псам. Лунный свет, молитва, истина, собранье и союз, пляска огня, жемчужина, слепая, роза в оковах, ты! Пойдешь ли ты со мной?
В небесах качался маятник. На чашах весов равно, непоколебимо лежали день и ночь.
Твои слова соткали волшебство вокруг.
- Я не выбираю никого из вас, и никого не оставляю. Просто наступил черед дня. Он вступает в свои права, и я должна спешить. Далеко, к самому солнцу, к причалу! Чтобы песней наполнить алые паруса. Чтобы кто-то начал жизнь сызнова.
- Каков ответ? - спросили оба.
- Нет, Рауль. Нет, Эрик. Я не принадлежу никому. Я не пойду за вами. Только с вами.
Уходя в день, я уношу с собой тебя, о мой ангел музыки. Мой ангел полуночной магии. В душе я уношу тебя с собой, неистовство огня.
А ты, мой звонкий менуэт на листьях Леса, помни: когда настанет вечер, я уйду к нему. Вернусь за песнями и силой. Но тебя я унесу с собой.
Крошки сыплют голубям
Серебро бросают нищим
И стекаются во храм
Души, что стремятся к Вышним
Делу время, славе срок
В небесах не раствориться
Тайный сумрачный урок
Сердцу в песню перелиться...
Бьет колокол. Кричит петух. Сходятся на репетицию актеры. Дома стоят, облитые золотом. Река сверкает, поля лепечут сказки.
Румянец зари проступает на бледных, измученных лицах ангелов. Один за другим они снимаются с места, разворачивают крылья и летят в каждый дом. Стучатся в каждое закрытое сердечко. И от твоего пения, Кристин, сердца раскрываются навстречу свету.