Лаури Фарне : другие произведения.

История воина

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    На заре времён в мир пришли эльфы. Пришли от звёзд, как сами говорили, и звали их доредель. Порой они вершили судьбы мира, но, оказавшись лицом к лицу с такими беспощадно простыми трагедиями, как гибель близких,могли потерять рассудок. Он был королём Сияющих Лесов, но однажды, не желая того, застрелил своего сына. И солнечная страна была уничтожена одной лишь заклинательной песней обезумевшего эльфа. На том месте стал заколдованный лес...
  
  Моё имя Бальдерхельм - наверное, слыхали. Вы просите меня спеть... нет. Огонь по-иному трещит. Теперь лишь песня клинка на ветру звучит во мне, а другие песни... тех и слова-то позабыл. Я расскажу историю.
  
  Доредель... Перворождённые. Высокие. Могут исцелить, порою даже выдернуть из-за грани всякого, кроме самого себя, кровного родича, или того, кого любят превыше сил...
  Была ночь. Бой закончился, и победители ушли. Подлые захватчики, грабители в масках, они гордо именовали себя Чёрным Поветрием, а на самом деле были много хуже, ибо поветрие иногда кого-то щадит, эти же - никого и никогда. Проклятые выродки сожгли деревню и убили всех, кто не успел укрыться.
  Из мрака серыми тенями выскользнули волки, чтобы завершить дело. Осенние небеса избороздили морщины молний, высветив их хмурую обречённость. Но не было ни звука. Вспыхивали одна за другой холодные бесшумные зарницы. Капли дождя, словно обвинение и приговор, упали на горячий пепел, в лоне матери опять, ещё настойчивее шевельнулось дитя. Мать безутешно зарыдала, обнимая своего мужа, которому совсем не мешали яркие сполохи зарниц, что отражались в широко распахнутых глазах.
  Подошёл волк, зарычал и ощерился. Он был вожаком, считал себя лучше других в стае, и поэтому, наверное, сейчас предпочёл живых. Он жил уже множество лет - громадное косматое чудовище, умудрённое опытом бесконечных драк, игр и пиров под звёздами. Отчего же волк медлил? Опять глухо зарычал, зажёг зелёные глаза, а доредель подошёл - и надрал зверю уши, вычитывая его на своём наречии. Тварь заскулила, и одним прыжком убралась прочь, уводя свою свиту.
  И настало утро, встало величавое солнце и вымело смутные тени, и эльф дал мне имя. Бальдерхельм.
  Он прошёлся по пепелищу, и кого песней, кого пинком - исцелил всех погибших. Вот за что папу пинком, до сих пор не понимаю. Эльф был - одним словом, сэльвери Сияющих Лесов, что ныне канули в легенду, златовласый и голубоглазый. Он фыркал, ровно кот, и говорил, будто очень спешит к своему брату с подарком.
  Напоследок доредель развернулся, и прибил нашего старосту. Правильно сделал. И хоть сам я этого не помню, почему-то уверен твёрдо, что был то - именно он...
  
  ***
  Сколько дней прошло? Лет, может быть... Кто жив, кто умер?
  Просторный плащ скрыл королевское одеяние, вместо короны - шляпа. Сколько-то времени назад я приладил на неё дубовые листья и цветок, а потом сорвал.
  Будь прокляты все и вся. Я тоже - проклят, и навеки. Раньше знал, что бессмертен, что своими первыми прекрасными творениями наш Господин желает любоваться вечно - так говорили мои учителя, но кто же понимал, какой пыткой обернётся бессмертие? Отец рассказывал иначе. Они пришли от звёзд... но, кажется, никто не волен передать всё то словами.
  И не уйти. И не призвать тех, кто так дорог мне и потерян, потерян навсегда. Отец. Брат. И тот, за кого я тысячи раз умру.
  Лес, погружённый в колдовство, застыл в вечном мае. Он оставался красивым, радовал щебетом птиц и обилием зверья. Охота стала моей единственной радостью. Несколько дней назад я свернул шею лани, растоптал пару гиацинтов, подстрелил какого-то Смертного, спас кролика от змеи, придумал подберёзовик, ну и ещё там кого-то убил, всех не упомнишь. Словом, тоска. Разум так быстро ускользает сквозь пальцы... на задворках сознания растёт изумление, но память отзывается всё реже. Иногда я даже смеюсь над собой.
  Нет-нет, будь что будет, а верёвка не моя судьба. Довольно уж попытки отойти за грань через сонное зазеркалье моего озера. Тогда, кажется, я помнил даже имя его. Лар... Лэннис... нет, Аралиас. Вода - противная, мокрая, и рыбы нахальные! Я им что, праздничная булка? Вот если б со смеху можно было умереть.
  Вчера отыскал-таки забаву. Весело кружить между деревьями в танце с Иллемайно, моим младшим клинком. Старший меч, вселяющий ужас Айквенарру я, кажись, недавно выбросил в пропасть - словом, куда-то дел. Младший на глазах расцвёл. Так я и знал, что он всю жизнь завидовал! Хотя любил я его куда больше Нарру... если ещё способен любить.
  Лёгкая поступь, в траве колокольчики звенят, лезвие сияет в правой руке, рубит паутинку точно так, как я задумал, и рассыпает звёзды. Я перехватил удобную рукоятку, направил лезвие к сердцу. И не стал удерживать, когда они рванулись навстречу друг другу, словно старые друзья.
  Иллемайно - тонкий, острый и холодный. Теперь я знаю.
  
  ***
  Что за жизнь!!! Мы опять переехали. Отец, то бишь эта жирная бородатая образина, что СМЕЕТ называть меня сынком, свистнул корову - видать, у кого не надо, и пришлось удирать всем кодлом. В семье четырнадцать детей, из которых трое, как и я, украдены. Где сейчас мои бедные родители, остаётся только гадать. Бабка Кэта говорит, будто померли, а я не верю, и при первой возможности выцарапаю зенки старой карге. Пока же я быстро сообразил, что можно из мести отлупить бабкиного любимчика, колченогого Бенну. Так и сделаю, как только ночь сомкнёт над землёю крыла...
  Одно хорошо: на новом месте уже не заставляют попрошайничать и шарить по карманам в толпе. Раньше-то был воистину кошмар: и стыдно, и пару раз ловили... ой-ой... А я что, я ничего, я теперь честный пастух, хозяин целого стада пушистых овечек с медными колокольцами и цветными лентами вокруг шеи. С зари до росы они принадлежат мне, и только ночью в кошаре - богатому хозяину. Мне повезло гораздо больше! Ему - шерсть и сыр, а мне - дрожащие ножки ягнят и янтарные глаза маток, смотреть, как стадо перетекает через горку, точно тянут пуховое одеяло, или снимаются с ночлега облака... и главное, у меня есть посох! Да, настоящий пастуший посох с бубенчиком, длинный и удобный! Вы не подумайте, будто я бил своих овечек, нет! Просто - туда, где я их пас, лежала трудная дорога через воду и камни. Конечно, туда ходить было строго-настрого запрещено.
  Ранним утром я выводил кудряшек за ворота, и пускался в путь через горную гряду и поток, прямо к яркому зелёному лесу. Посох постукивал в такт шагам, а в голове вертелись слова бородатого пивного бочонка:
  "Не ходи к заколдованному лесу, будь он неладен, там тёмные старые чары, и пусть хоть одна овца пропадёт - сживу со свету..."
  Ну не паразит, а?! Стадо, повторяю - МОЁ, и я отлично знаю, что на лугу возле того леса трава самая пахучая и мягкая, вода в роднике - как звонкий хрусталь, и вьются стаи мотыльков со всей округи - красотища! Как посмотреть с луга, мир вокруг выдаётся серым и неприглядным, а лес наоборот манит. Ну уж нет, туда я ни за что не сунусь! Может, оно и сказки про стААарые стррААашные чары, но я сам кое-что видел. И слышал, уж не сумлевайтесь.
  Целый день нечем заняться. Мои милые леди смирно пасутся, баран, как всегда, смотрит с подозрением - не вздумаю ли снова прокатиться. Не вздумаю. Берусь за посох и начинаю им вертеть, дробя солнышко на дольки. Должно быть, у меня красиво получается - все овцы перестали жевать и уставились на мой странный танец. Я воображаю меч в руках, стараюсь ступать легко - а, камень треклятый, ау, ау!!
  Баран явно торжествует, овцы потупились, и сумерки что-то меняют вокруг, переставляют тени. Пора домой. Завести стадо в усадьбу сира Конрода, отлупить Бенну, поужинать, ежели дадут, а не дадут, так спереть, насыпать паразиту в постель колючек - и спать.
  
  
  ***
  Пока я спал, тюльпаны вздумали примуркаться, как встарь, оплели меня гирляндой и склонили белые бутоны, роняя на лицо росинки с радугой. Иллемайно лежал рядом, в ножнах из роскошного плюща, который вырос ночью, а теперь пробовал упругим усиком самоцвет на рукояти. Коснулся и обвил колечком. Значит, напившись моей крови, негодник думает отоспаться среди множества душистых примул! Я резко выдернул его, и плющ, разочарованный, поблек. Потом перебирал золотистые стрелы - их девять. Они ласкаются к руке и тихонько поют, но их только девять. Много или мало? Одна стрела... была сначала золотой. Весь склон там, где я нашел тебя... весь склон был залит ярчайшим золотом, и золото намеками проглядывало сквозь каждый лист, травинку, лепесток...
  Потом стрела побледнела, стала ледяной и серебряной.
  
  Был сон. Я прихожу туда, куда и для отважного нет пути, где гибнет воля, память отступает, лишь журчит Река, властно и вечно, и простираются вдаль, в многоцветную дымку, дивные просторы ушедших. Я плыл по Реке много дней, не смея поднять глаза, когда же лодка мягко уткнулась в песок, вдруг поднялся и смотрел прямо на Великую Гору, у подножия которой стоял. Это было как озарение, что весь Эттенлай не выше тебя, когда ты встал и делал первые шаги.
  Тогда Белая Гора отодвинулась к горизонту, все вокруг заполнилось ею, ее светом, и передо мной воссияли Врата, древние, повергающие в трепет и наглухо захлопнутые. Я поднял лук, взял ту, которая десятая и единственная... и выстрелил. Но коснувшись ворот, стрела ударилась о них и рассыпалась в пыль. Освобожденное золото точно проникло в темный камень, ворота дрогнули... и медленно, нехотя развалились, как груда ненужного мусора. Цвели золотые лилии, горные розы стелились по развалинам, где-то с грохотом обрушился утес, и хлынул неудержимый водопад. Я стоял и смотрел, как тает многоцветная дымка забытых мыслей и открывает дали, когда ты вышел - бледный, исхудавший, и посмотрел на меня небом, где затаились мириады звезд. Ты был там один, так долго... теперь мы всегда будем вместе, я не отпущу тебя в боль и страх. В темноту, оттого что враг снова в Мире; там, за Рекой, все искажено, нет уже радости и покоя, а только странная и страшная клетка. Скоро все изменится, вернется и станет лучше. Я тебе помогу.
  ...О Лос эн Фиэр, как жутко просыпаться!
  
  Пастушонка я заметил днем. Слышу - болотные курочки устроили переполох, подошел разведать... По лесу бежала молоденькая белоснежная овечка, прямо летнее облако на точеных ножках, трогала носом драгоценные камни на бархате мха, срывала лист-другой и бежала дальше, звеня колокольчиком. Подошла к пышному цветущему кусту и с ходу в него зарылась. Оттуда во все стороны прыснули крольчата, и лениво вылетел шмель. Пастушок, пугливо озираясь, звал свою овечку совсем в другой стороне Леса. Я думал было подстрелись его на звук голоса, из любопытства подошел поближе и прямо обмер, завидев его длинные золотистые локоны. И ведь Смертный, а вот поди же... Не решаясь оборвать воспоминание, я вертел стрелы в руках, и они, тихо ласкаясь к ладони, пели все настойчивее - выбери меня! Нет, выбери меня! Меня!
  Он подбросил и завертел посох. Сразу изменилась походка, манеры, и в маленьком нищем мне привиделся великий воин. Я сжал стрелы в кулаке, швырнул на траву, они рассыпались бликами, покатились и застыли, легкие и ненужные. Я распахнул ветви словно дверь, вышел к нему и заговорил.
  
  ***
  Понесло же меня в тот лес! Ужас! Ужас!!! Ох, как я перепугался, думал, душа из ушей выскочит. Овца-то, три ежа ей за пазуху, сама спокойно явилась к стаду, зато я чуть не помер! Ну заснул, с кем не бывает: солнце разогрело камни, от желтых цветов вовсю пошел сонный дух, меня и разморило. Просыпаюсь - где Молли? Сбежала! Я рванул через клевер к скале, влез на нее, ободрав ладони и локти, огляделся - нигде нет белого пятнышка, нет и места, куда она могла бы сбежать, кроме леса. Внутри он был потрясающим, живым и волшебным, я даже страх на время позабыл - и зря, зря. Лес действительно был заколдован. То ли заклятье, то ли проклятье лежало везде тяжким грузом, заставляя угрюмо сдвигаться брови старых дубов да шелестеть печально - краснолистые березки. Первый же встреченный бурундук дался в руки, лисята завертелись в двух шагах, птицы слетели на плечи, а дятел явно что-то не понял. Стряхнув наглеца и справившись с изрядным гулом в голове, я принялся искать и звать овечку, а предо мною с каждым шагом открывались чудеса. Всамделишная пятнистая лань дала обнять себя за шею и погладить, затем будто кого-то почуяла, вырвалась и умчалась. Лисята только - шурр! - по огненным листьям, простучали коготки - будто и не было. Я подбросил посох, поймал - и на тебе: он внезапно начал меня слушаться, стал продолжением руки, и мы начали пляску. Я воображал полчища врагов и рубил их в капусту, деревья одобрительно загудели, и тогда... Кошмар! Да, полный и окончательный кошмар. Деревья расступились, меня больно ударили голубые глаза, он что-то произнес и широко взмахнул сверкающим мечом. Рука в приглашающем жесте, поклон, лица не разглядеть под шляпой, светлые волосы упали вперед... С жутким, продирающим до костей свистом клинок затанцевал вокруг меня, поминутно касаясь груди или горла. Я стиснул посох мокрыми руками и попытался отбиться, все это время понимая, что просто смешон. Незнакомец сражался вполсилы, он играл со мной, как лиса с мышонком! Где-то я слышал, что смерти положено быть красивой - и во все глаза смотрел на него, прекрасного, ловкого и открытого - смотрел, да изо всех сил колошматил посохом. Он уже опустил меч, стоял и откровенно смеялся, когда я, войдя в раж, собрался его от души огреть. Он вытянул руку, остановил посох в воздухе и промолвил:
  - Тебе суждено стать великим воином, пастушок! Приходи сюда каждый день, я буду тебя учить.
  Сердце мое к тому времени бухало как барабан, страх напомнил о себе, а когда тот милорд снова поднял меч и описал изящную дугу подле моей несчастной шеи, я громко завопил, как девчонка, и дал драла.
  Позорище! А страшно ведь до сих пор, как вспомню, так вздрогну, и одновременно снова хочу его видеть. Вдруг научит? Как я об этом мечтаю! Кто бы еще стал возиться с безродным бедняком... но нет. Я ни за что не заставлю себя ступить на мягкие листья Леса. Трус! Я мрачно порадовался синей, распухшей роже "братца", чесотке "папочки" и придумал виртуозную шкоду бабке.
  
  ***
  Разве не достоин жалости тот, кто от всего отрекся, однако считает дни? Я считаю часы. Я жду его и не могу дождаться.
  Возможно, когда пастушонок придет, я его убью. Я так уверен в этом, значит - нет. Тогда он меня понял, первые мгновения шел за мной, а потом повел сам. Сказать по правде, я был изумлен. Сколько ему лет? Десять? Пятнадцать? Я не особо разбираюсь в возрасте людей, всегда его путал и не мог определить на вид. И когда он пришел, я чуть не бросится ему навстречу, но совладал с собой и позволил понаблюдать издалека. Он стал приходить часто, но от него пахло страхом. Я вконец разозлился, пелена равнодушия застлала все помыслы о нем. Я сидел, шил зеленую мантию, а он топтался за спиной и молчал. Я крикнул ему, чтобы подходил или убирался. Его звали Бальдерхельм - что за имечко! - и он разрешил называть себя Хэльмэ.
  - Бальдерхельм - то для славных времен, - пояснил он, - такого, как я, грязного оборвыша называть славным именем - только имя затаскивать. Вот Хэльмэ - в самый раз, не то, что тот скот зовет меня Хэлом.
  - Грязный оборвыш Хэльмэ, марш купаться! В это время вода нагрелась в самый раз.
  - Вода? Издеваетесь, милорд? Вода в той горной речке мало того, что ледяная хоть днем, хоть ночью, так она еще и птичке по колено! Кстати, меня достаточно шпыняют дома.
  Хэльмэ обиженно надулся, а я сказал, что его характер подобен копью из змеи с наконечником. Когда - прямой, а когда - в ложке не поймаешь.
  - Какое там копье, мистер...
  - Фарнэй Ликанарэ.
  - Фарнэ не имя, а слово на эльфячем языке...
  - Эльфийском. Не серди меня! Подчас я сам не знаю, чего от себя ждать, но ежели случайно тебя прибью - будет грустно.
  Грязный оборвыш Хэльмэ, марш купаться! Озеро вон там, за холмом, ложбинкой и вереском. Если знаешь заповедное слово от рыб, шепни его прежде, чем нырять!
  
  Я успел закончить плащ, когда он вернулся, закутался в обновку и предложил разобраться с рыбой по-свойски. Я слышал о таких вещах как уда, но представлял ее себе не так. Чтобы добыть "крючок", мы расплели край кольчуги, а орешник лишился одной из длинных прямых ветвей. Хэльмэ приходил каждый день, и я его учил. Как будто мастерство воина было у него в крови, не приобреталось, а пробуждалось, и когда он осмелел, то чуть было не разгадал мою тайну. И как объяснишь в меру шкодливому, однако светлому и чистому ребенку, что мне смерти нет, и тут не всегда был лес, и за что мне это? Не поверит. Пускай не знает, что такое возможно.
  Мы садились на поваленный ствол, в подушки зеленого мха, и я ждал: сейчас Хэльмэ потребует "историю". Он боялся просить, вечно краснел, бледнел и заикался, и тогда я начинал сам, в душе посмеиваясь над будущим великим воином. Знал, что сейчас настанет мое счастье: пастушок отвернется, уткнет голову в коленки и будет слушать; налетит теплый ветерок, вздохнет... и станет ворошить буйные золотистые кудри Хэльмэ. Но имя у него нынче другое, он ведь целиком мой, и плащ у него - зеленый, прикрывает лохмотья и сливается со мхом у самой земли. Я говорил "историю", прятал слезы, плел венок из нежного жасмина и венчал его на царство, а ветерок вздыхал и перебирал тонкими пальцами золотистые кудри Доро.
  
  Всякий раз я мысленно молил его не оборачиваться... и всякий раз юный гаденыш оглядывался и смотрел снизу вверх огромными честными глазами, где не было ни капельки лазури, ни проблеска ручьев. В такие минуты я готов был его убить. Прихлопнуть, словно мышь! Бесполезное существо! Разве ты достоин жить, если даже он, мой сын, недостоин?! И я безжалостно теснил его в схватке, будто равного себе... а малый хитро изворачивался, и там, где билось живое сердце, куда только что целил мой меч, оказывалось пустое место, и он звонко хохотал.
  
  ***
  Моя жизнь сосредоточилась в лесу. Я думал о нем постоянно, не упускал ни минуты, чтобы потренироваться с деревянным мечом - ко всему, он еще искусно режет по дереву. Я научился видеть главное, слушая его истории. В них разные имена и земли, однако многие едва заметно связаны, как части одного целого. Могу ли я мечтать, что мой милорд когда-нибудь мне откроется? Боюсь, мне не быть и близко похожим на него. Он говорить, что это к лучшему, а я стискиваю зубы, чтоб не зареветь.
  Вчера чуть не назвал его отцом. Само как-то вырвалось, едва успел прикусить язык и быстро затараторил про своего хозяина: да как посмел он моих любимых кудрявушек послать на бойню, и как мне тяжко без них...Вдруг глянул не него и такое...такое нахлынуло, как будто сердце сдавили железной перчаткой. Сразу про овец забыл.
  Он назвал меня Бальдерхельм. Я рот разинул, глазами хлопаю - вид, должно быть, глупейший, он поднял меня на руки, покружил, усадил на пригорок... и твердо молвил, что отныне я Бальдерхельм, а грязный оборвыш Хэльмэ пускай остается псам. Этот охотник всегда умудрялся находить нужные слова... Похоже, я его люблю.
  
  ***
  Сегодня не приходил. Я лежу на земле, раскинув руки, нет сил двигаться, больно даже думать... Лежу и слушаю, как вытекают остатки чувств из в который раз пробитого сердца. Лес заколдован. Я никогда не уйду. Он никогда не вернется. Уже не важно сохранять рассудок. Как было его имя? Доро... Эльдориан.
  
  ***
  Меня увозят. Грубо, слово мешок с тряпьем, ничего не сказав, запихнули в крытую телегу и увозят. Двери заперты, остальные дети трясутся на тюках да поглядывают с испугом. Они давно уже меня сторонились, а я не замечал, не до того было... почему мне не дали хоть попрощаться, объяснить? Да что тут объяснишь? Я пробовал обороняться, разодрал жлобу пьяную рожу, а он сгреб меня в охапку, спутал ноги ремнем и сунул вот сюда, где вонь, духота и бесконечно чужие люди. Что значило мастерство супротив дурной силы этого животного?
  Я выберусь отсюда и вернусь в мой Яркий Лес - так он называется, а на эль-фий-ском... на нем - Лаурефаррот.
  
  ***
  Я выбрался. Что же мешает снова разыскать тот Лес и пройти по следам бедного пастушка, чья овечка убежала в зеленую чащу? Мешает мой давний страх. С тех пор, как резко оборвали сказку, все кажется полным очарованья сном, и не более. Как боюсь я, вернувшись, увидеть жиденькую буковую рощицу и бродить там, дивясь самому себе. Где детские мечтания нашли и ясно вдруг увидели тот образ?
  Пожалуй, я спою вам - бой завтра как-никак, может, в последний раз петь приходится. Но победим мы уж точно, помяните моё слово. И дайте еще вина, а то в горле совсем пересохло, а на глазах - наоборот, влага...
  Может, я и вернусь. Если все правда, он ничуть не изменился, и наконец расскажет мне правильную историю - если только сам знает ее до конца.
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"