Аннотация: Опубликова в журнале "Даугава" No 3 за 2002 год.
Лариса Ян
Лето в глубинке
- Было это еще до войны. Получил в Ракитне утром почтальон свою почту и отправился ее разносить, да не рассчитал он свой путь правильно. Надо бы ему сразу идти в самое дальнее село, чтобы, возвращаясь, крюка не делать. Он же пошел наоборот - начал письма разносить в Ракитне, а когда до Вараксино добрался, был уже вечер.
В том селе ночевать он не захотел - дома его ждала больная жена. Пошел он обратно в Совастево, а между Вараксино и Совастево путь лежал мимо погоста. Стояла поздняя осень, да и вообще люди старались не ходить этой дорогой в темное время, но иногда приходилось. Поговаривали, что на погосте кто-то пошаливает.
Почтальон прошел половину пути. Кончилось колхозное поле, уже виднеется погост. Тихо кругом. Вот уже погост начался, не возвращаться же назад. Почтальон все шел, стараясь не смотреть в сторону от дороги. Так дошел он до середины погоста, и вдруг как будто кто ему шепчет: "Оглянись!". А кто-то другой внутри советует наоборот идти побыстрее и не оглядываться. Не утерпел почтальон и оглянулся. Увидел он недалеко от себя, как в тумане при яркой луне над одной из могил вроде колыхается что-то. Вгляделся почтальон и обмер: мертвец в истлевшем саване. Глазницы светятся, и манит он почтальона рукой - дескать подожди! Бросился почтальон бежать со всех ног, а когда оглянулся, увидел, что мертвец за ним гонится. Кажется почтальону, что мертвец его вот-вот сейчас схватит - сзади ветер поднялся. Пробежал почтальон поле. Вот и Совастево. А на селе уже спали. Все окна темные, некому постучать да и недосуг. Только в последней избе одно окошко светится. Заскочил почтальон в избу, захлопнул дверь, сени пробежал, хотел уже в передней комнате дверь на засов запереть, как увидел, что с лавки со стоном подымается человек в саване.
По обычаю умершего хозяина Федора Петровича обмыли, обрядили и положили на лавку под образа, так на ночь и оставив - сами все к соседям ночевать ушли. В углу перед образами лампадку зажгли - маленький огонек мерцал.
Почтальон запрыгнул в печку и закрылся заслонкой. Мертвец уже был в сенях. Схватился он за дверь со своей стороны, а умерший хозяин избы - со своей. Стали они дверь каждый на себя дергать и спорить. Один говорит: "Он мой", а другой ему: "Нет, он мой". Тут пропел петух, и брякнулись они оземь кто где стоял.
Утром люди пришли, гроб привезли. Смотрят они - а в сенях труп прогнивший валяется. Оттащили его, дверь отодвинули - а с другой стороны умерший хозяин лежит. Схоронили Федора Петровича, а гнилой труп на выяснение увезли, ведь на погосте ни одной разрытой могилы не нашли.
Вечером сыну хозяина понадобилось в этой избе воду согреть. Полез он в печку и в обморок упал. Долго пролежал он так, пока его не хватились. Пришли, видят - валяется он на полу, а в печке чья-то голова виднеется. Вытащили, смотрят - а это почтальон.
"Выдумки одни. Никто не знает, как на самом деле все было. А было скорее всего так: когда почтальон письма свои по деревням разносил, то ему всюду наливали. И пошел он через погост вдрезину пьяный, померещилось ему там... А может и выкопал что-нибудь спьяну да с собой притащил, а потом, когда стал трезветь... кто скажет, от чего пьяницу сикануло?" - Тамара в который раз вспоминала про почтальона. Идти ей сейчас через этот погост, давно заброшенный, заросший так, что почти не отличить от поля.
Она возвращалась в деревню на каникулы помогать матери в колхозе. Училась она в Ленинграде, этим летом пятьдесят пятого сдала всё за первый курс библиотечного отделения ВШПД ВЦСПС и после тридцатого июня выехала поездом из Лихославля, а там надо было другой ждать, до Ржева.
Во Ржеве Тамара с попутчицами-студентками пошла в столовую на вокзале. Вилки и ложки были цепочками прикреплены к деревянному столу, здесь же их потом мыли в тазиках и тряпочками протирали официантки. Заказали по тарелке супа. Через полчаса принесли хлеб, а когда тот сжевали, еще столько же пришлось ждать суп: жареный лук, звёздочки масла и несколько крупинок перловки.
Тамара села на поезд, идущий до Осуги. Там много народа вышло, и около семи километров лесом Тамара шла со всеми людьми. У села Вараксино все стали расходиться, и дальше, через погост, поле, несуществующее уже Совастево до своей деревни Азарово она шла одна. Ей было не привыкать, да и не случалось при ней ничего в этих местах, хотя и называли, шутя, волчьим краем эту скудную землю, окруженную обширными, чистыми и таинственными лесами, еще полными всякого зверья.
Часов в десять вечера она была уже дома. Радостно вышла мать, дядя Ваня -
материн второй муж, - тоже обрадовался. Поставили самовар. Тамара вынула гостинцы из чемодана: апельсины, мешочек сахару.
- Ты бы лучше винца привезла, - пошутил дядя Ваня.
- Дорого, дядя Ваня, денег нет.
Легли поздно. Хорошо было засыпать на уютном синем диване в лучшей комнате.
Звенел в синем окне комар, из леса доносились голоса ночных птиц.
Над диваном висел трофейный ковер: зимним вечером крестьянин едет через лес, за ним бегут волки, а он отпугивает их горящей соломой.
Тамара проснулась поздно, мать уже принимала соседей. Они ходили всю неделю узнавать о Тамариной жизни в городе, даже из других деревень подходили. Вопросы всякие задавали:
- А ты, когда в городе живешь, каждый день булки ешь? Белый хлеб в городе каждый день бывает?
- Баба Нюра, ты каждый раз одно и то же спрашиваешь.
- А когда я был в Ленинграде, там безработных... По улице с утра до ночи
туда-сюда, туда-сюда идут.
Бабка Нюра всё не унималась:
- А как же ты приехала? А ты на чугунке приехала? А как чугунка ходит?
Тамара терпеливо отвечала:
- Да вот придумали ученые паровоз на колесах, он по железным рельсам едет, а за
ним вагоны, а в вагонах - люди.
- А вагоны какие? Как избушки?
- Да, на колесах.
- И вы все вместе ехали?
- Нет, по разным вагонам.
- И все люди из Вараксина были? И все в одно место ехали? А как знали, где
выходить кому? А в городе есть базар? И там всё продают? И крупу, и муку? И сапоги? А сапоги сколько стоют?
- Да я не приценялась...
Старенькая бабка Нюра, кто говорит - сосвсем уже с ума выжила, а кто - что она
всегда такая была, после того как в детстве голову просудила. И потому берегли ее так, что не пускали никуда дальше соседней деревни, - так ей железную дорогу посмотреть и не довелось. Но жизнь бабка знала, и не раз, повстречав где-нибудь Тамару, совала ей в лицо свой высохший согнутый палец, напоминая этим, что в жизни надо быть крючком.
Приходили бабы с гонором. Они все знали о Тамаре из писем, которые та писала
матери, однако первым делом спрашивали:
- А замуж же ты не вышла?
- Я студентка.
- Надо уже выйти б.
- Надо б.
- Знаем, ты за енерала хочешь замуж выйти.
- А неплохо б.
- Да, хорошо б за енерала замуж выйти. Молодой чтоб был и с усами. Только мало
таких бывает енералов.
Тамара стала делать все по дому, а мать и дядя Ваня работали в колхозе. Еще Тамара ходила косить в лес, что не разрешалось, - лес-то колхозный. В лесу она раз набрела на стадо рывшихся кабанов. Она спокойно так, осторожно отошла, те ее и не заметили. Сама не тронешь, и тебя никто не тронет, даже гадюка. В то сытое лето животные чаще показывались людям. Лоси стали выходить из леса за сеном, тут стога стали обносить изгородями. Осиротевшие после охоты лосята прибивались на фермы. Они плакали человеческими голосами, зовя свою матку. Колхозники их выкармливали молоком, потом прогоняли в лес. Выросши, ко всем людям такие лоси шли, и к охотникам тоже.
Пошли обильные грибы и ягоды. Из грибов деревенские брали лишь белые, полубелые, сыроежки и грузди, а остальные - свинушки и лисички, курочки, рыжики, горькушки, дождевики оставляли приезжим из города. Эти грибы еще цыганскими называли. Зонтики и шампиньоны на лугах считали за поганки. Когда корова тянулась за ними, ее били, а если замечали, что такой гриб съела, гоняли по кругу до первых лепешек. После войны горожане приежали брать луговые шампиньоны. Удивлялись этому, а потом - себе: всю жизнь на таком богатстве жили и давили как могли.
Прошло больше недели после приезда, Тамара собралась на рынок во Ржеве продавать там овечью шерсть. Мать держала девять черных овец, стригла она их в свои месяцы. Сейчас остригла последние две, остальные были подстрижены еще весной. Мать была бережкая - в ход у нее шла даже шерсть, состриженная около хвоста и отмоченная.
Все накопленное, а это около пяти кило шерсти, мать выложила на ночь на траву. Утром шерсть взвесили, и она стала весить семь кило. При продаже ее надо было распушивать.
Шерстью набили два мешка, перевязали ремнями, чтобы можно было нести как чемоданы, и в десять вечера Тамара и еще шестеро из деревни пошли пешком до Осуги. Это была та же дорога, какой Тамара сюда добиралась. От Азарово и Вараксино почти три с половиной километра тянулись обгорелые развалины села Совастево.
- Как почтальона похоронили, через неделю в больнице умер сын Федора Петровича. Потом сразу изба их сгорела, та самая, где мертвецов у двери нашли. А жена с дочкой уехали и никому не сказали куда. Село это люди стали покидать помаленьку, а во время войны его совсем разрушили.
Начинался заросший и провалившийся погост. Про город у Тамары больше не спрашивали, говорили о своих - кто уехал, кто умер, кто женился. Тут недавний случай вспомнили: один парень очень любил одну девку и хотел на ней жениться, но его мать считала, что та ее сыну не ровня, ведь она была дочкой пьяницы, а родители парня жили зажиточно - его отец служил на железной дороге. Девкины родители жили бедно. Пошла мать парня к девке и сказала, что побалуется ее сын всегда, но не женится на той никогда. Девка задумалась, ничего парню не сказала. Когда парень был в армии, она вышла замуж за другого. Мать своему сыну ничего про то не написала. Парень узнал все от друга, и ничего нельзя уже было сделать. Стал парень задумываться. Приехал он домой. Сначала было все хорошо. Потом услышали соседи, что его мать стонет. Посмотрели через забор - а он привязал свою мать к козлам, заткнул рот и отпиливает ноги, а потом голову отпилил. Позвонили во Ржев, приехали четверо на дрезине. Вошли они во двор и попросили вежливо у парня закурить. Он руку в карман за табаком, а они накинулись на него и сразу в рубашку и связали. А когда врачи во Ржеве мозг ему просветили, то нашли затемнение маленькое, и ничего за это парню не было.
Когда уже к Вараксино подходили, еще один случай вспомнили. Один давно женатый человек, даже скорей не мужик, а старик полюбил одну красивую молодую вдову. Все это заметили, вдова тоже, и смеялась она над ним. А старик этот ничего не сказал ведь вдове, и она ему ничего не сулила, но решил он от своей старой жены избавиться. Та лежала больная. Заткнул он жене рот, связал, а к ее ступням привязал фанеру. Стал он по фанере молотком бить так, чтобы по тем местам попадало, где у старухи пятки были. Старуха и умерла. И хотя следов никаких не было, отчего старуха умерла, установили, и старика забрали. Кто-то в окне видел, как тот занимался этим делом.
Начался лес. Тамаре случалось ходить через него ночью, когда ей надо было уехать из местности - поезда во Ржев отходили в полночь. Бывало, что ей приходилось ходить совершенно одной. Леса тогда ещё не были островами среди освоенных земель. Идя одним лесом, можно было когда-нибудь выйти и в тундру.
Однажды ей показалось, что лучше будет, если она сойдет с дороги и спрячется в лесу. Она так и сделала, затаившись в ямке под деревом недалеко от дороги. Через некоторое время по дороге потопали запыхавшиеся мужики: "Где она? Она не должна была далеко уйти". У одного в кромешной темноте, в том месте, где голова, красный уголек светился. Когда они стремительно проходили, Тамара на миг зажмурила глаза. Она боялась, что они сейчас сойдут с дороги и тут же ее обнаружат.
Когда она открыла глаза, то в кустах у дерева над собой увидела фосфорические зрачки зверя, смотрящие прямо на нее. Зверь сопел.
Она вскочила и побежала, да не в ту сторону. Но, остановившись у светящихся гнилых деревьев, опомнилась быстро. "Чуть с глуму не заблудилась, енота испугавшись!"
Собравшись с духом, Тамара вышла к дороге, но шла уже по обочине.
К полночи все семеро добрались до Осуги. Полтора часа ехали до Ржева, а там до утра сидели на вокзале. К семи часам пошли становиться на базар.
Дул холодный ветер. Серое утро обещало промозглый день. Базар был неровной мощеной булыжником площадкой без прилавков и навесов. Где стояли, там свое и выкладывали. За места платить не надо было - представить даже себе не могли, что так не всегда будет.
Здесь продавали все местные сельхозпродукты и личные вещи. Сюда же колхозники приезжали выбирать себе щенков - породистых и малопородных.
Шерсть Тамара продала быстро и прибыльно, потом пошла она со своим хлебом, маслом и мясом в столовую за чаем. В это время начался дождь, потом стал быстро убывать, и, когда Тамара вышла из столовой и пошла по базару смотреть, кто что продает и что купить можно, едва накрапывал.
Тут Тамара увидела, что все люди сбегаются в одно место. "Може дают чего?" - она стала протискиваться, но поняла, что подоспела к самому концу. А было вот что.
Захотелось цыгану выпить. Денег у него не было, пошел он по базару - может, что и выйдет. Тут почуял он запах самогонки, услыхал довольное кряканье мужиков. В их руках были огромные шматы деревенского сала. Ножа они не имели, так откусывали, запивали, занюхивали ковригой одной на всех - ее ломали ногтями. Сало здорово пахло чесноком.
Цыгану очень захотелось, и попросил он их так налить. А мужики ему:
- Где же ты раньше был, мы уже последнее допили.
- Може деньжат одолжите?
- А когда ж ты отдашь?
Не знает цыган, как к ним подъехать. Придумал, решился:
- У меня тут баба стоит - красавица такая. Давай каждый, сбрасывайся или один кто за всех заплатит - я вам счас театр устрою! Пойдем смотреть - я свою жену счас при всех на базаре отдеру!
- А давай!
Всего на сто рублей он поспорил, и то хорошо.
Вышли они на самый высокий бугорок, где меньше воды было. Позвал цыган свою жену:
- Маша, поди сюда !
- Чего тебе?
- Ну поди сюда!
Цыганка подошла.
Пихнул он ее в спину, она свалилась на четвереньки. Он ей юбки задрал, юбками же
прикрылся, придавил, насел - и пошло-поехало, как у животных. Мужики обступили, другие подошли, за ними еще, еще... народ на парочку только не падал, из-под низу протискивались посмотреть. Наконец цыган поднялся, пошел деньги с мужиков собирать. Тут милиционеры подоспели. Забрали цыгана со всеми деньгами и жену тоже повели. Тамара как раз к тому моменту и подошла - увидела только их спины, но тут же все разузнала.
Стоял смех, смеялась даже та тетка, что сперва нарочито возмущалась:
--
Какой разврат! И куда только милиция смотрит!
Лишь какая-то бабка рядом с Тамарой тихонечко причитала:
--
Господи, да что же это такое творится! Видно скоро конец света будет - если
даже у цыган в семье ничего святого не осталось!
--
Да разве ж они цыгане? Цыгане - в таборе! Так, сявки базарные!
Рассказывали потом, что в участке их избили, отобрали деньги и выпустили - мол, разве таких опущеников выучишь?
В оставшиеся до отъезда часы Тамара гуляла по городу, сходила в кино. Со своими встретилась на вокзале, взяла билет, и в шесть часов поехали обратно домой. В мешке Тамара везла сахар, крупу и три буханки хлеба.
В деревне Ракитня, где почтовое отделение находится, там тоже магазин есть. Хлеб туда привозят раз в неделю и дают по списку, две буханки на едока. А на каждый день в продаже хомуты, седёлки и водка, которую никто не берет - сами бражку гоним.
Обратный путь занял столько же времени. В дороге все больше молчали, усердно вышагивая по мокрой глине.
Оставшаяся часть лета прошла для Тамары довольно однообразно. Она работала и в своем саду, и на огороде, и в колхозном поле на сенокосе. На базар ездить не приходилось, иногда мать посылала сходить за чем-либо в соседнее село.
Из сверстников на селе почти никого не осталось. Кто поумнее - в городе учился, кто на работу в город ушел, семьями многие обзавелись, чтобы там зацепиться. Одна Манёня работала в больнице сестрой-хозяйкой - стирала, топила печку, убирала. Галган уже вышел из тюрьмы. Он был умный. Устроился работать кладовщиком, потом стал управляющим.
Полигошка работал, скучал, жаловался на жизнь, что оборвался, обносился, даже штаны медной проволокой приходится подвязывать - негде пуговиц достать. Или деньги плати за дорогу, или шагай тридцать пять километров до Ржева.
Колька Огурцов был на два года моложе Тамары, а уже известный матюжинник, пьяница и обманщик. А вообще-то веселый, добрый, - да как и все деревенские люди.
Раз к его жене пришла вечером Нинка Буленкова. Села. Маруся, жена Колькина самовар поставила, поговорили. Та всё сидит, не уходит. Уже ложиться надо. Тут Колькина жена не выдержала:
- Нин, а ты чего сидишь-то ?
- Да я за петухом пришла.
- За каким петухом ?
- Как за каким? У вас же два петуха, а у меня ни одного. Вот твой Коля и продал мне
одного вашего за пять рублей.
И сказала Маруся Нинке:
- Вот как ты ему деньги дала, так ты с него и получай!
Нинка заплакала, ходила к председателю жаловаться, и удержали из зарплаты у
Кольки пять рублей, и Нинке потом отдали.
Еще был случай, что Колька директора совхоза Вараксино обманул. Попросил двести пятьдесят рублей на корову - не хватает мол. Через два месяца директор совхоза сказал:
- Ну, покажи свою коровку.
- Какую коровку ?
Маруся плакала в бухгалтерии, чтоб у Кольки не зараз все высчитали, а в три месяца.
Еще было дело: засолила Маруся свинину. А Колька все вытаскал и спрятал под камень на речке. Хотел, когда вымочится, трактористам продать, а деньги пропить. А жена спохватилась сразу, решила, что воры, и заголосила на всю деревню. Сбежались все, а кто-то, кто с реки бежал, сказал, что на речке собак что-то много. Пришли - все деревенские собаки лежат неподалеку друг от друга, и у каждой по куску Марусиного мяса. Ничего уже не сделаешь, только волосы Кольке повыдергать, - и Маруся с Колей в очередной раз подрались.
А так они жили душа в душу. Просто нельзя было Кольке деньги доверять. Раз послала она его телочку купить, думала - коровка вырастет, молочко давать будет. А он патефон с базара принес, да еще пил на все оставшиеся деньги. Красиво пела женщина в патефоне, и стало Кольке так интересно, что разобрал он весь патефон, разломал, что не разбиралось. И ничего не понятно, как обратно собрать. Отнес он патефон к мастеру в Карпово, да тот не взялся. Сказал, зачем такую вещь разломал?
И в другой раз опять-таки дала Маруся ему денег на телочку, божился ведь, что купит. А он на мотоцикле приехал с базара. Только не знал, как остановиться. Ему крикнули ехать в заболоченное место. В болоте Колька вылетел из седла, но ничего не повредил, слава богу, а мотоцикл заглох. Его потом отладили, но сколько позору, разговоров, слез!
В деревне разные люди жили.
Прознал кто-то, что Тамара целый стог сена в лесу накосила. А косить в лесу не то, что в поле. Больших мест в лесу мало - там можно косой, а так все больше серпом. Объявили на колхозном собрании, что нашлось в лесу чье-то сено. Просили признаться. Если хозяин не объявится, то сено заберут в колхоз.
Никто не признался, мать молила бога, чтобы пронесло. Пронесло. Но Тамарины труды оказались напрасны - потом мать написала ей, что когда наступили заморозки, сено перевезли на тракторе на общий колхозный двор.
Уж не через это ли сено мать получила тогда болезнь, стало у нее с сердцем плохо?
Еще в то лето Тамара видела, когда через лес шла, волков. Переходила лесную дорогу будто крупная серая овчарка и пятеро щенков, да не по собаке такая крепость и лад в теле. Тамара остановилась как вкопанная, глаз не может отвести. И они остановились и все как один посмотрели на нее диким захватывающим взглядом. Потом они перешли дорогу и скрылись в лесу.
Прошло лето. Наконец-то Тамара в Питере.
Она активно включилась в студенческую жизнь. Пошли лекции. Учебные экскурсии в музеи, концерты, опера или балет - не менее двух раз в неделю по учебной программе. И не на книгу налегала, а на критиков, что об этой книге писали. Пока не очень-то представляя себе изучаемые высокие материи, Тамара не отчаивалась, а выезжала на зубрежке и "болтологии". Ее спасала хорошая память и здравый смысл. Что не она сама, так ее дети поймут. Главное - вырваться и зацепиться.
А еще в ее жизни были спортивные соревнования. Тамаре прочили большое будущее в спорте, но она ни разу не задумалась над этим всерьез. Спорт был для нее как забава, как веселое развлечение, - словно встречи со знаменитостями, которые регулярно проводились в их группе (вот недавно была встреча с Кадочниковым, он еще пожаловался на студентов с культмассового потока, которые в давке, когда фотографировались, все пуговицы ему на пиджаке оторвали), или посещение тематических молодежных вечеров совместно со слушателями Высшей партийной школы, курсантами Военно-морской академии, студентами Горного института...
На каникулы Тамара опять поедет в родной колхоз, где, живя неспешно и размеренно, думает, что делать дальше. Слишком она развитая, общественная, чтобы пропадать здесь всю оставшуюся жизнь заведующей избой-читальней. Надо выбираться.
Скучно в деревне, но каждое лето, как и всегда, что-нибудь особенное здесь происходит. Такое, что надолго оставляет пищу для размышлений - может быть, на всю оставшуюся жизнь. Такие неизгладимые следы в душе.
Особенно памятно Тамаре про соседскую собаку.
К тому времени соседи уже три года держали похожую на волчицу, но посветлее, овчаркоподобную собаку. Ее звали Райса - по тем временам такая же распростаненная кличка, как Найда. Вроде исконно русские клички, а вот что они значат? Найда, похоже, от слова "найти", хорошо так найденную собаку назвать. А Райса? От слова "раить" - ругаться, громко кричать, орать. Значит, это кличка для лаек, для много тявкающих собак, которые будто разговаривают так. Соседская Райса была обыкновенная крупная остроухая сука. Таких берут, чтобы поменьше за щенка без родословной дать (да и возись потом с породистым псом !), и чтоб при всем при том был настоящий волкодав.
Тамара любила собак, ей их было жалко. Был у них когда-то Мильтон, но в колхозе распорядились тогда всех собак перебить. Решили, что не надобны уже и в личном хозяйстве, обжирают только. Ходили по дворам и стреляли всех. Это было в ее детстве - она тогда так плакала. А сейчас она уже и не представляла cебе, отчего смогла бы заплакать. И хотя потом такое решение отменили, мать ее больше собак не заводила.
По весне из другой деревни пришел к Райсе кобель чепрачный - тоже овчарка, чей и как звали, никто не знал. От того кобеля были у собаки первые щенки. Хозяйка их утопила, потому что знала, что в деревне их никто брать не будет, - еды у соседей было мало, а ездить куда и устраивать щенят некогда было.
Наконец, стало им невмоготу большую собаку держать. Договорились они с зажиточными хозяевами из соседней деревни, отвели Райсу на их двор. Через два дня она пришла обратно, отощавшая и слабая. А кобель тот, как пришел весной, так и жил около них где-то, все за Райсой ходил. Был этот кобель там рядом, когда хозяин повел Райсу в поле и два раза в нее выстрелил. Она оставалась жива. Тогда он ее колом добивал. Кобель сидел в кустах на поле и все видел.
Хозяин зарывал труп своей собаки два раза, но кобель его откапывал, ложился на него и выл. На четвертый день пошли и увидели кобеля мертвым на трупе. А кто-то говорит, что сосед тот и кобеля тоже застрелил.