В 1978 году, в первый класс пошла Оля. Училась неплохо, в ней уже прописалось чувство ответственности за собственные действия. Была она симпатичная, кудрявая, веселая и достаточно любознательная. Мы с ней вели всякие беседы по всем темам, по географии, астрономии, литературе, даже вели полемики о черных дырах Космоса. Хорошо заканчивает 1-й класс. 1979 год. Последний звонок для 10-го класса. Обычно на заключительной для выпускников школьной линейке сильный десятиклассник поднимает над собой первоклашку и та вызванивает большим колоколом-колокольчиком на всю школу из последних сил последний звонок. Школа прощается с выпускниками, прощает им их школьные глупости, шалости, дерзости и напутствует их уже на взрослые дела и подвиги. Кто-то радуется, некоторые десятиклассницы плачут.
4
Оля, 1-й класс
Обычно из первоклашек поднимают какую-нибудь дочку из совета родителей или сверхотличницу. Но, Оля с ее кудряшками, была столь неотразима, что выбрали ее. Поднял ее десятиклассник, она то ли испугалась высоты, то ли засмущалась от внимания скопившегося люда, чуть побледнела, растерялась и тихо-тихо зазвонила. Но, народ хотел песню, ей снизу десятиклассник дал плечом легкого пинка и звонок ее запел громко и торжественно. Такое ее скромное поведение говорила о том, что маленькая головка ее в тот момент не тупо замкнулась на звонок, а все время сканировала округу, глядя, как на нее реагируют и, боясь, что будут недовольные. Однако, недовольных в такие моменты не бывает.
В то время я уже часто ездил в командировки на Кадамжайский сурьмяный комбинат в Киргизию. Летали мы туда самолетом через Фергану. Обратно везли фрукты. Тогда можно было бесплатно везти самолетом до 35 кг, мы умудрялись до 40 и 50. Такелажная эта работа была нелегкой, но, зато обеспечивала наше семейство дешевыми южными дарами природы. В июле 1979 года была запланирована моя последняя поездка того года на Кадамджай. Зимой мы туда наведывались редко, потому как дожди в горах, и там где даже проложен асфальт - это всегда скользкие потоки грязи на склонах, повышенная опасность, все время мокро, полупустые рынки, мало свежих фруктов. И хотя в январе-феврале там не редко бывало и до 20 тепла, все же летом работать было поприятнее, хотя и жарковато - до 40 С, но, без дождей, с теплыми речками и дешевым разнообразным рынком свежих живых витаминов.
У Оли подкатывал восьмой день рождения - 8 августа и мне надо было успеть на него попасть. Справлять мы его наметили в палатках, на озере Святое, что в Спасском районе Рязанской области. Обратный билет на Москву у меня был на 6 августа. Поэтому, чтобы довести фрукты непорчеными к 8 августа, я их закупал вечером на Ферганском рынке, перед самом отлетом самолета. Такая закупка была рискованной, но, выгодной. Ферганский рынок - в те времена - особая статья. И даже не тем, что это волшебный сад, разукрашенный наваленными буртами благоухающих дынь и тысячами других диковинных продуктов. Рынок был интересен беседами с торгашами, проходившими с юмором в хаджи-нассрединовском духе, бойкой торговлей, добрым отношением к покупателю, без оскорблений, даже если покупатель попадался очень упертый. Все там было дешево. На рынке в середине лета можно было купить чемодан бутонов роз по пять копеек, а в Москве, в июне-июле, на рынке они стоили по 10 рублей. Местные не упускали возможности обогатиться. Самолетами гнали в столицу чемоданы роз, обратно чемоданы казначейских билетов в деревянном или зеленом исполнении. В 7 часов вечера рынок выметался, в прямом и переносном смысле, и закрывался. Поэтому с 6 часов вечера начинался лихорадочный сброс цен. Продавалась дыня в полцены или даже в четверть, а к ней добавлялись еще 2-3 штуки бесплатно. То же было и с остальными фруктово-овощными деликатесами. Самолет наш улетал в Москву обычно в 9 вечера. В 6 мы подкатывали к рынку и начинали выполнять свою гуманную миссию, спасая натруженные горбы дехкан от тяжкой незадачи - тащить свой товар обратно домой. Многие продавцы вообще оставляли его и уходили, не заботясь о нем, полагаясь на волю аллаха. И хотя товар лежал совершенно беспризорно, и брать его было не предосудительно, но, мы этого не делали по этическим соображениям.
Отоварившись как надо, я начал свой затяжной двухдневный прыжок на Святое озеро. Немного рисковал, так как в прошлый раз застрял в Фергане в аэропорту из-за песчаной бури, которая навалилась на Ферганскую долину. Там ее называют 'Афганец', потому как начинается она в Афганистане и тащится она до Ферганы и далее. Зрелище чудовищное. Пыльная буря от ядерного взрыва сущая мелочь по сравнению с настоящей песчаной бурей. Понятно, что в таком пылевом облаке дышать нечем, все забивается сразу. У нас оставался шанс улететь до бури. Мы с Жулитовым уже сели в самолет. В нашем ряду сидела приятная девушка из Ферганы, русская, летевшая в Москву искать работу. Сейчас таких называют гастарбайтерами, а раньше - лимитчиками. Жара была несусветная, за бортом 40, внутри 50 и более градусов. Вентиляции никакой. Сидим полчаса, час, течем ужасно. И вдруг объявляют: рейс откладывается. Приближался афганец. Сочли за счастье, потому что в самолете у некоторых начались сердечные приступы.
Аэропорт в Фергане Песчаная буря - всепожирающая
Выгрузились со скарбом из самолета, добрели до здания аэропорта, присели и ждем. Через час объявление: рейс откладывается до утра, но, местные лишь усмехнулись, обрадовав нас тем, что буря может длиться несколько разорительных дней. В аэропорту дышать нечем. Песок везде. Девица собирается домой и узрев складки грусти на наших лицах приглашает нас к себе. Мы, поколебавшись, не отказались. Колебания наши были связаны с тем, что у нас с собой был большой багаж и носиться с ним по Фергане не очень нас вдохновляло. Но, перспектива ждать несколько суток, скукожившись на сиденьях, нас не радовала. Сдав часть багажа, сняв такси, помчались. Частное такси в тех краях было недорого и в изобилии. Нас гостеприимно встретила ее мама. Афганец, к счастью, кормил наши глаза, уши и нос песчанной нанопылью, на этот раз недолго. Где-то к обеду мы улетели с очень яркими, но, с тусклым послевкусием, воспоминаниями о жестокой песчанной буре.
Но, это было в тот раз, а сейчас я с ферганского рынка, автобусом до ферганского аэропорта, там самолетом до Москвы, утром до Строителя, оставить командировочный скарб дома, потом до Казанского вокзала, оттуда до Рязани на электричке, далее автобусом до Спасск-Рязанского и затем попутками до Святого озера, где наши уже разбили в нескольких палатках большой бивуак. Прибыл я на место часа в 4-5 вечера. Конечно, не весь виноград доехал в добром здравии, но, аромат спелых дынь нивелировал некоторые утраты. Арбузы, гранаты и другие дары добрались нормально. Начали день рождения с песни 'Папа подари, папа подари, папа подари мне куклу', что я и сделал. Оля не ожидала такого подарка. Куклу заранее купила Нина с Таней. Мы там хорошо повеселились. А на ночь стали рассказывать легенду о Святом озере, о деревне, затонувшей в нем и о чудесах, творящихся и по сей день. Это очень способствовало нашему ночному сну. Стояли мы там дня 3, фрукты разошлись как пирожки. Купались, рыбачили, наслаждались еще заметным августовским теплом. Был у нас бадмингтон, шахматы, телевизор (с запиткой от аккумулятора), надувные матрасы, кресла, в общем, полное сочетание природной непритязательности и приемлемого человеческого комфорта. Одним словом, хороший отдых на пленере. Пожалуй, на природе мы больше так дни рождения не справляли.
Павел, Сергей на оз.Святом
Но в тот год мне все же пришлось вернуться в Кадамджай. Звала труба комбината, выбрасывающая много дорогой сурьмы в атмосферу, которую мы нашими фильтротканями старались уловить. Работали мы тогда совместно с Айзенбергом и Луком. Кадамджай - большой аул в горах с богатым сурьмяным комбинатом, слабой инфраструктурой и стеной гор вокруг, на которые мы иногда, развлекаясь, забирались. Природа там щедрая весной, скупо дарит свои красоты летом. Весной море красных тюльпанов, нежная салатовая травка.
Народ там трудолюбивый и, в те времена, был весьма дружелюбный. В основном киргизы, есть узбеки, русские, метисы всех мастей. В гостинице дежурила одна такая полурусская красавица необъятных размеров. Если тень от нее упала бы на солнце, то светило непременно бы погасло. Но, добра в ней телесного и душевного было премного. Она была местной жительницей, но, некоторые из наших сотрудников ласково ее называли двухместной
С лета на горных распадах воцаряется желтая от зноя трава, испепеляемая солнцем. И лишь красивые очертания гор да малые оазисы по берегам рек слегка скрадывают угрюмость выпаленного солнцем пространства. Мы с Жулитовым ходили отдыхать на наш персональный камень, который находился в горах, сравнительно недалеко от нашей гостиницы. Казалось, что рядом, но, карабкались мы к нему не менее получаса. Володя Жулитов, хороший парень, конструктор специального конструкторского бюро цветных металлов и по совместительству парторг этого бюро, утром, в воскресенье, ничего не сказав, рванул в горы поразмяться. Заблудился, долго плутал, ушел километров за 5 от точки старта. К вечеру мы забили тревогу, начали собирать местных знатоков гор для поисков. Но, быстро опустилась южная темень, отложили поиски до утра. К ночи Володя пришел. Нашли его к вечеру беспредельно выдохшимся чабаны, гнавшие стадо. Вывели на асфальт, откуда он на попутке добрался до гостиницы. Заблудиться в горах можно мгновенно, даже если неоднократно был в одном и том же месте. После его страдальческого рассказа о чудовищных скитаниях под палящим солнцем таких желаний в одиночку поползать по горам больше уже ни у кого не появлялось и командировочное время мы там убивали картами, шахматами, вечерними застольями или книжным шопингом с пешими или авто прогулками по асфальту в Узбекистан и обратно. Водка была там весьма вкусная, но, пили мы ее мало ввиду невысокого пристрастия к ней, да, и жара сильно понижала градус ее потребления. Удивительно хорош был и белый хлеб. Вообще хлебное правило такое: чем дальше от Москвы, тем хлеб много лучше и, при том, дешевле. И не только хлеб. Это правило работает и поныне, и похоже, сохранится в вечности. Когда бываю на даче в Дивово, покупаю там, из Клина тоже везем. В СССР было с московским качеством продуктов все же не так было плохо.
Брендом Кадамжая были ежедневные землетрясения силой в 3-4 балла. Один раз нас ночью трясло в гостинице уже поосновательнее - на уровне чуть больше 5 баллов. Где-то в 2 часа ночи слышу таинственный тонкий металлический перезвон. Вроде нечему звенеть, а звенит. Сообразил, что звенят алюминиевые вешалки в шкафу. Понял, что нас матушка-земля немного потряхивает. Поворачиваюсь на спину и получаю мощный пинок кроватью в спину с хорошим подбросом наверх. Потом еще один. По коридору топот, женский визг. Народ побежал. Мы с Жулитовым, в раздумьях - бежать или отсидеться. Быстро начали одеваться, собрали документы, но, решили подождать. Немного еще потрясло, потом успокоилось.
Один раз вдоль речки в Кадамджае прошел грязевой сель. В горах прошли затяжные дожди, с гор стал сползать слой земли, и все это в виде грязевого потока грянуло вниз к реке. Поток, сразу заполнил ее и понес по ней, как перышки, большие валуны, трактора, экскаваторы, обломки снесенных домов, ломал ими дома и глинобитные хижины, которые во множестве были построены по ее берегам. Зрелище было жуткое, многих жителей оно разорило. С той поры и в последние годы они живут слухами о возможном, в случае сильного землетрясения, сливе очень глубоких святых Голубого и Зеленого озер, которые расположены в высоко в горах, в Шахимардане.
Наш камень в горах До селя здесь стояли домики киргизов
Вода в озерах находится как в сосудах с тонкой перегородкой, которая при сильном землетрясении может разрушиться и все это хлынет девятым валом вниз. Это будет катастрофа вселенского масштаба. Этой катастрофы боятся даже в Фергане, которая расположена в сотне километров от опасных озер. Святыми они наверно называются потому, что высоко нависли над человеческими грехами и готовы в любой момент смыть их.
Туристическое бюро в Фергане организовало для работников Кадамджайского сурьмяного комбината экскурсию в древний узбекский город Самарканд. Мы с Володей Жулитовым решили присоединиться к экскурсии. Билеты тогда на эту поездку были недешевыми, но, работникам комбината тогда хорошо платили. Разорились на эту дорогую поездку и мы. Когда ведь еще выберешься в Самарканд. В воскресенье в 5 утра мы уже мчались на Икарусе по
Самарканд. Слева-медресе Улугбека, справа-я
по горам, по долам. Наслаждались вовсю горными пейзажами с красивыми озерами. Но, недолго! Где-то недалеко от Ленинабада при подъеме в гору автобус заглох. На улице жара за 40. После осмотра водитель заявил, что автобус надо толкнуть и он, возможно заведется. Заводить автобус в гору на человеческой тяге - безумие. Да и еще при такой жаре. Мы забастовали, но, длился наш протест не более часа. Телефонов тогда не было, машины в тех местах крайне были редки. Выхода не было, мы начали толкать автобус. Когда мы достигли вершины подъема, водитель выставил автобус на первую передачу и мы помчали его вниз. Он завелся. Больше по дороге на Самарканд проблем не было. Позже я понял, что это был тест на нашу психологическую устойчивость. Позже подобный тест повторится.
Самарканд, Регистан
Город произвел ошеломляющее впечатление: монументальностью своих минаретов, медресе и дворцов на фоне убогости жилья простого люда.
Самарканд, Дворец шаха
Потрясла меня культура того времени. Улугбек, философ, астроном, поэт, математик, опередивший на многие столетия математиков и астрономов Европы, создал школу последователей и учеников, открытия которых в течение многих веков расходились по миру. Эту культуру создавали согдийцы, наследниками которых себя считают узбеки. Наука в тех краях сегодня влачит жалкое существование. Передовые позиции утрачены, но, монументальные памятники той эпохи сохранились.
Эти строения простояли не одно тысячелетие. Архитектура их и вообще церковных построений очень функциональна с позиций храмовой идеологии. Наличие высоких просторных арок у минаретов втягивает народ в создаваемую ими легкий ветерок, тень, прохладу и, защищая его от испепеляющего солнца, что тоже подспудно способствует приобщению человеков к религии. Монументальность заставляет преклоняться и раболепствовать, вызывает желание посмотреть, а что там внутри. Весьма заманчиво поприсутствовать среди злата и прикоснуться к сей роскоши, к которой у дехканина или крестьянина доступа в обыденной жизни практически не было: хан или барин едва ли его пустит на порог. В этом отношении со времен шаманства продумано все до последней
Медресе Улугбека
мелочи. Религия тоже власть, но, власть мягкая, не принуждающая. Хан или царь могут тебя заковать в кандалы, отобрать дом, отправить на бойню. А церковь тихим голосом заставляет тебя добровольно отдавать сбережения, обещая райскую жизнь после смерти. Проверить, какова она райская жизнь, невозможно, потому и льются щедрые обещания от алтаря и такие же щедрые и многоразовые пожертвования на алтарь.
Целый день мы бродили по Самарканду, наслаждаясь его видами и знаниями о культуре древних. Из-за поломки автобуса домой мы отправились поздним вечером, поэтому водитель, когда глубокой ночью довез нас до Ферганы, сказал, что дальше не повезет, ему завтра рано вести вторую экскурсию. Никакие заявления о том, что это его вина, по договору он должен доставить нас до дома, что дома дети, а завтра всем с утра надо на работу, на него не подействовали. Его напарник нам намекнул, что если ему заплатить, то он отвезет. Пришлось скидываться и к 4 часам утра нас привезли домой. Думается мне посему, что и поломка автобуса была не настоящей, а лишь хорошо отработанным коммерческим трюком, как и в первом случае при толкании автобуса в гору.
Виктор Айзенберг, старший научный сотрудник нашего отдела с нами на экскурсию не поехал. Он не был обычным офисным планктоном, много бывал на заводах Средней, работал в Кадамджае уже не первый десяток лет, потому, возможно, совершил немало экскурсий. Виктор хорошо знал руководство комбината, знал себе цену и считался лучшим преферансистом Гинцветмета, что в длительных командировках было хорошим финансовым подспорьем. С серьезными клиентами он играл на большие бабки, а с теми, кто попроще, понимая, что бабок много с них не срубишь - на дыни и арбузы. Не получая в такой игре хорошего финансового удовлетворения, он получал глубокое моральное. Дыни и арбузы проигравшие тащили ему с рынка свеженькими и, клали около его ног, которые он, по случаю такой формы удовлетворения своего тщеславия, по восточному, как хан, складывал крестиком. Правда, все это потом, по доброй воле щедрого хана съедалось сообща. Рынок там был очень дешев и богат. Особо нравился нам белый узбекский лук. Был он очень вкусен и, как все, что плодила земля в тех краях, весьма дешев. Он у нас при домашних застольях обильно украшал салаты, использовался, часто, в качестве гарнира вместо картошки. Поэтому наш Валентин Лук регулярно ходил туда за однофамильным овощем, правда, узбекского разлива. Он умел ладить с местными торгашами, выбирал самый хороший и дешевый лук. Во времена наших визитов в Кадамжай директором сурьмяного комбината был Кайзер, а главным инженером - Шуклин. Я чаще общался с Шуклиным, Айзенберг больше с Кайзером.
Для Айзенберга в преферансе я был темной лошадкой, мы с ним ни разу не играли вместе, но, у него не было никаких сомнений в положительном для себя исходе игры. Играли втроем на арбузы, дыни. Третьим был Лук, уровень преферанса которого нельзя было отнести к выдающемуся. Сложилось так, что некоторое везение, неплохая преферансная моя практика в студенческие годы, ну и определенное усердие помогли мне весьма существенно ободрать Айзенберга. Лука я немного подтягивал и он остался при своих. Для Айзенберга это был удар. Чтоб он пошел на рынок за арбузами, а кто-то ждал их с ножками крестиком - для преферансного гуру было страшным ударом. Потому он посылает Лука, который ему тогда подчинялся. Но, Лук, сказал, что один не пойдет, так как всего не утащит. Пришлось тащиться за арбузами-дынями и Айзенбергу. Больше на арбузы не играли, только на деньги, с переменным успехом и без большого энтузиазма со стороны Айзенберга. С тех пор арбузно-преферансное шоу Айзенберг почти перестал практиковать. С того времени, в наших отношениях появилось некое напряжение, которое сказывалось и на работе. В одной из его тем я участвовал в качестве соруководителя. В отчете по этой работе, он втихоря включил меня не соруководителем, и даже не ответственным исполнителем, а просто исполнителем. Я этот отчет подписывать не стал, несмотря на уговоры руководства отделом. Директор, не видя всех подписей, вызвал завотделом, и меня передвинули на строчку выше. Я и там не подписал. Тогда они сами, с Айзенбергом сварганили мою подпись. В свои отчеты я его вообще не включал, так как в моей работе он ни в каком виде не участвовал.
Кадамжай, Заводоуправление сурьмяного комбината, рынок
Несколько слов о взаимоотношениях с руководством предприятий, на которых мы проводили работы. По младости лет, я стеснялся конфликтовать с ними даже тогда, когда себя считал правым. Потом понял, что на такой лошади до вершин успеха не доскачешь и, потому переходил, в некоторых случаях, на агрессивную, но, в пределах приличий, форму общения с руководством. Такой способ оказался намного более эффективным даже в тех случаях, когда у меня самого возникали некоторые сомнения относительно моей правоты. После настырной атаки я, в последующем, старался сгладить неприятный осадок у оппонентов от тяжелой беседы со мной более мирным своим поведением, иногда с комплиментарным шлейфом. В более зрелом возрасте я встречи с руководством начинал с мирных бесед, но, если видел, что оно лукавит, то не гнушался переходить на более весомую аргументацию своей правоты.
Более гибкий подход был у Лука. Он вез с собой килограммы конфет, колбас, промышленный дефицит. То есть то, что в те времена было в Москве, но, отсутствовало на периферии. Иногда он просил и меня взять часть колбасно-конфетных деликатесов, если видел, что одному ему с этим не совладать. Продавал он там этот товар существенно дороже, чем покупал в Москве, но, это мало кого смущало. Такая форма завоевания симпатий работала сильнее моей полудипломатии. Но, переходить на такую форму взаимоотношений мне не хотелось. Был у этой формы дипломатии, кроме этических издержек, еще один существенный недостаток: ком покупателей от командировки к командировке рос. И если он привозил одному, а второму не доставалось, то последний сильно обижался. Поэтому Лук отправлялся в Среднюю Азию или Украину груженый как верблюд и был там от этого в большем фаворе, чем я, чему я несколько завидовал. Правда, бывало, приятным людям, добрым знакомым какой-нибудь не очень тяжкий дефицит привозил и я, но, без всякой надбавки и какой либо другой формы корысти.
Кадамджай и горы кадамжайские мне нравились. Были у меня с Кадамджая экскурсии в Самарканд, Ленинабад, Вуадиль, Фергану, Маргилан - родину зеленой редьки и на святые Голубое и Зеленое озера Шахимардана. Места сказочные, особенно весной и осенью.
В долине как птица парит плоская с неглубоким галечным калейдоскопным дном красивая река, опушенная на нижнем ярусе стройными камышовыми зарослями, выше красивой сочной осокой и вверху молодой салатовой листвой белых берез. А над всем этим зубцы гор, путающиеся в облачной кисее. Рядом два больших святых для узбеков озера необыкновенной глубины цвета - Зеленое и Голубое. Глаз не
Зеленое и Голубое озера Шахимардана
не оторвать. К ним стекаются речки и ручейки с чистой, безумно холодной питьевой водой, вдоль которых заросли кустов, густо усыпанные привязанными пестрыми ленточками, спасающие, по поверьям, от бесплодия. Но, так как я этим добрым товаром к 1977 году себя уже обеспечил, то ленточек вязать не стал. Да и вязали их исключительно женщины всех народов и времен.
Зеленое и Голубое озера с высоты
У святых этих озер своя этническая история. Они яблоко раздора между киргизами и узбеками. Последние, благодаря ранней истории своего развития с незапамятных времен считают себя на среднеазиатском пространстве избранной нацией, свысока относящейся к туркменам, казахам и киргизам. Это позволило им в те времена прихватить лучшие земли и оставлять себе территориальные анклавы на территории соседних государств, селиться крупными диаспорами, часто диктующими условия титульным нациям. Например, в казахском Чимкенте, в котором мне приходилось бывать и где живет моя двоюродная сестра Галя Свирина (ведь занесло же из села Борисково под Рязанью в Чимкент), главенствуют узбеки. Они же прихватили большой анклав в середине Киргизии, называемый Шахимарданом и соединенный с Узбекистаном узкой асфальтовой полосой дороги, разрезающей Киргизию на более чем 100 км. Сейчас эти места стали территориями межнациональной резни. Из-за этнических распрей в 1999 году подходы к этому району заминировали на несколько лет. Но, во времена моих путешествий там было все спокойно.
На пути из Кадамджая в Ош расположен Хайдарканский ртутный комбинат. На комбинате, в былые годы, металлическая ртуть хранилась в больших открытых металлических чанах. Сотрудник Средазнипроцветмета Седых В.Н. рассказывал мне, что в детстве, когда он жил в Хайдаркане, любимым их занятием было хождение по жидкой ртути в этих чанах. Доступ к чанам был свободен, сотрудники комбината этим играм сильно не препятствовали. С возрастом у этого сотрудника начали трястись руки от избытка ртути в его организме, что очень мешало его работе в качестве руководителя лаборатории. Даже ртутные провокации - особая, очень болезненная процедура, способствующая избавлению организма от ртути, мало ему помогли.
Природа наградила Киргизию изумительной красотой, но, народу живется там несладко. Царит там нищета, экономики никакой, земли каменистые, сельскому хозяйству развернуться сложно. В 2008 году в Алайском районе Киргизии, что в 150 км от Кадамджая произошло землетрясение силой 8 баллов. Сотни погибших. Трясет в тех краях ежедневно с силой в 3-4 балла. Народ к этому привык. Живет он в режиме выживания, не обращая внимания на мелкие невзгоды. Средств хватает только на пропитание. Книг ему читать некогда, да и на покупку их не у всякого достаточно средств. В те времена в Москве был книжный бум, при котором приличную книгу можно было купить лишь сдав макулатуру, или заплатив 5-10 - кратную цену. А в Киргизии и Узбекистане можно было купить очень приличную литературу без всякой сдачи макулатуры. Местное население ее не покупало, читали там мало, книги в магазинах свободно лежали на полках. Мы барражировали по книжным магазинам округи. Иногда, когда узнавали, что в книжном магазине Вуадиля (Узбекистан) продавали книжный дефицит, то тащились, иногда и по-одиночке, туда обратно, по узенькой пустынной дороженьке, никого не боясь. В Вуадиле растет самое большое и самое старое дерево бывшего Советского Союза. А вообще там деревья, вырастая из крох земли под спудом каменной тирании, являют миру, особенно осенью, сказочный перелив красок, ласкающий землю и небеса.
Вуадиль, древо тысячелетий
Покупали мы в тех краях литературу помногу. Везли с собой, а часто и посылками вместе с фильтровальными рукавами, которые мы отправляли в Гинцветмет. И не только книги, но, и грампластинки, индийские хлопковые шторы, пиалы, красивые большие заварные чайники, которые я привозил и сестрам. Были мы повальными лотошниками, попутно исполняя свои командировочные обязанности. Спрос в России на книги тогда был очень велик. Самому читающему народу мира нашли забаву. Это была форма очередного массового интеллектуального психоза. Упаковка от мебели, обои, газеты, бумажный мусор - все собиралось по мебельным магазинам, помойкам, в домашних газетных клоповниках. В ход шли старые обои, все виды упаковок и все собранное, потом уже, в длинных макулатурных очередях сдавалось в пункт. Это был карнавал книжно-макулатурного безумия. Причем за сданную макулатуру ты порой не получал ничего. Народ искал обходные беспроигрышные варианты. На фоне этого беспредела стал искать варианты и я. В Москве на макулатуру выдавали карточки на конкретную книгу, которые потом разыгрывались в лотерею. Помню, сдал 40 кг макулатуры на 'Рассказы' Василия Шукшина: был тогда на его крестьянские живописные рассказы большой спрос. Но, обе карточки в макулатурной лотерее оказались безвыигрышными. Многодневный сбор 40 кг макулатуры прошел впустую. Причем у одной карточки не совпал только один номер - вместо единицы была четверка, очень похожая на единицу. Билеты были простые, пропечатанные на белой бумаге, без защитных ухищрений. Пришлось четверке чуть подтереть нос, получилась приличная единица. Но, когда отдавал карточку продавщице, меня потряхивало: прокол, арест, тюрьма, искалеченная жизнь и всего лишь за мою непорочную тягу к литературным трудам современников. Проскочило, выписала чек, оплатил и из магазина. Грех взял на душу, но, думаю небольшой. Эта макулатурная мафия нас дурила, повторно раздавая уже выигрышные билеты себе или своим знакомым, не маравшим руки о грязный макулатурный хлам. А нам надо было найти и собрать 40 кг бумажной грязи, отвезти до пункта сдачи, отстоять немалую очередь, сдать, и потом, после трудов праведных получить шиш в карман, вместо выигрышного билета. Такой вариант массового одурачивания был оскорбителен и неприемлем. Поэтому народ изобретал против него всяческие противоядия. Тогда вся Москва сидела на этом литературным буме и я, как яркий представитель охлократии не мог выпасть из этого процесса. Если поначалу это было таким небольшим книжным хобби, то через год это превратилось в настоящую работу, форму столичного безумия, охватившую московский книжный бомонд. Позже я узнал, что был очень скромным начинателем всяких обходных форм приобретения литературы. Но, все держали свои секреты в тайне, поведав о них лишь по прошествии многих лет.
10. Узбекистан, Киргизия, Туркмения хорошо, а Россия лучше
Мы продолжали свои байдарочные путешествия. Речку Пру бороздили уже много раз. Если раньше мы баргузинили по ней до Брыкиного Бора и дальше на попутках или автобусом до Спасска -> Рязани, то в последние годы мы уже ходили по удлиненному маршруту, доплывая до Оки. Ока, в районе впадения в нее Пры была лакомым кусочком нашего путешествия. Богатые бурые воды Пры неохотно смешивались с зеленоватой окской водой, не желая делиться живыми богатствами своего торфяного царства со скудной зеленью песчаной Оки. Пра выносила на просторы большой реки уйму корма, а за ним и рыбу во всех ее ипостасях.
На противоположной стороне Оки мы давно уже облюбовали заросший ивой плоский песчаный берег с широким и бесконечным пляжем. Это по сути дела был остров, омываемый Окой и протокой. В зарослях острова мы вырубали ивняк, ставили там палатки, кострище таким образом, чтобы с Оки нашей стоянки не было видно. И эта, создаваемая природой и нами маскировочная таинственность, большие, почти морские, после Пры, просторы Оки, порой с большими, раздуваемыми могучими ветрами волнами, немного напоминали сказочную обстановку, в которой долгие годы провел маэстро Робинзон Крузо. Мы, как и он были единоличными владельцами острова, с утра до вечера ходили как туземцы, лишь прикрывая тряпицами самые необходимые места, питались, преимущественно, дарами природы и вели дикий образ жизни. Нам и детям там очень нравилось. Там можно было свободно погулять по бесконечному песчаному пляжу. Вход в речку был плоским, песчаным, без глубоких промоин, одним словом, безопасным для детей.
Душа на Оке пела другие песни. Если Пра создавала уютную камерную обстановку, но, в какой-то степени напоминала птичью клетку из берегов, леса, деревьев, их навесов над водой, кустов и облаков, в тоннелях которой крутились-вертелись на байдарочных серпантинах мы - гордые мореходы, зажатые невозможностью из-за близости леса баловать глаза дальними горизонтами, то на Оке мы отдыхали душой, охватывая взглядом все от первой утренней до последней вечерней звезды на склоне гаснущего дня. Душа свободно разливалась по безграничному горизонту водной глади Оки. Отдыхала не только душа, но, и глаза. Останавливались мы на острове вблизи Качкова затона. Качков был судовладельцем, первым вместе с купцом из Елатьмы ставшим бороздить просторы Оки своими бурлацкими судами и паровыми пароходами. В этом затоне они на зиму ставили свои суда, дабы уберечь их от весеннего ледохода.
Когда управляешь байдаркой весьма чувствительно ощущаешь на руках сопротивление течения реки. Приходится крепко упираться, чтобы его преодолеть, хотя под веслом у тебя лишь легкое суденышко. Бурлаки же тащили порой многотонные суда, зарабатывая за сезон лишь 8-9 рублей. Плотник в те времена зарабатывал вдвое больше. Посмотришь на эдакое и, на душу сразу ложится надрывное бурлацкое 'Эй ухнем'.
На одном из пароходов Качкова 19 век
Елатьма в те времена была крупным речным портом и судовладельцы оттуда строили большие суда, соединяющие Москву с Рязанью, Касимовым и Нижним Новгородом.
В дебрях Пры Ока раздольная
У реки Оки есть сестра в далекой Бурятии. Она течет в гористой местности и впадает в Ангару. Название ей дали татаро-монголы, которые многие века властвовали в тех и наших краях. Когда навалились на Русь
Наш-остров стоянка на Оке напротив Лопаты. Край острова
Существуют и другие водоемы в Мещере и в Бурятии, совпадающие по названиям. В Мещере есть озеро Шуя, любимое место отдыха Паустовского, в Бурятии есть с таким же названием река Шуя.
Вернемся к нашему острову. Параллельно Оке около Качкова затона тянулась богатая рыбой тихая протока, в которой мы в ветреные, да и в погожие дни вместе с детьми ловили рыбу. Протока соединялась с большим уютным озером, неглубоким, хорошо прогреваемым солнцем и потому частично заросшим редким, занесенным в Красную книгу водяным орехом чилим. На противоположном берегу Оки находилась знаменитая Лопата - излюбленное место рыбаков. Называется она так потому, что замкнутый круг старицы Оки напоминает лопату. Доступ в Лопату был дозволен лишь белым людям по спецпропускам. Но, Лопата была настолько сказочным местом, что нас отсутствие спецпропусков не останавливало, несмотря на возможные штрафы, изъятия рыбацкого инвентаря, легкий мордобой и прочие виды административных наказаний.
Водный орех чилим, Пра, лопата и Ока с нашим островом
Богат был противоположный берег Оки и ягодами - малиной и ежевикой. Туда мы высаживали женско-детский десант и они изрядно пропитывались там пьянящими ароматами, не забывая прихватить с собой ведерко-другое для наших пиршественных чаепитий по вечерам.
В пасмурную погоду или на закате дня мы устраивали с детьми соревнования и игры, забавы и шутихи по бесконечному песчаному пляжу. Развлекали нас в первые годы многочисленные круизные лайнеры, баржи, корабли-кораблики, приветствуя нас гудками, создавая большие волны, в которые мы все бросались сломя голову. Лопата - большая петля старицы Оки. Это место является каким-то особым оазисом, в котором уютные берега Пры сливаются с водами Оки. Соседствующая с Прой широкая вода Оки в тихий солнечный закат - особый сказ. По водной глади, как будто бы тихо плывут сказочные острова и островки, многократно отраженные в воде, разлитой между ними недвижным синим стеклом. По нему золотыми от солнца кольцами величаво плывут растущие круги от кормежных трудов многочисленного подводного семейства. В природе и на душе стоит тихая благодать и абсолютная тишина. Байдарка неслышно парит в этом земном Космосе. Не хочется шевелиться, дышать и думать. Только полнить глаза и душу красотой, которую никому не дано ни изваять, ни изобразить, ни описать. А дальше с этой водной глади в саму Лопату текут протоки через замысловатые извилины, полутоннели, навесы и небольшие, красоты необыкновенной озерца. Каждое такое озерцо - свой мир, сотканный из воды и водорослей разных форм и цветов, в которых кипит бурная подводная жизнь, где окуни охотятся на мелкую рыбешку, за ними
1988 г. Нина,Сергей,Павел,Таня,Антон,Наташа,Оля и я на острове
гоняются большие щуки, где стоит плеск, взрывы и фонтаны воды от бьющих щучьих хвостов и идут многочисленные битвы за свой кусочек сказочного подводного царства.
Ходили мы в эту фантастическую страну, в основном, с Валентином, иногда нам компанию составлял Толя, один раз Стас. Там щуки шли на любой вкус и вес. Ловить было одно удовольствие. Моя рекордная была на 5 килограммов. Были рыбешки и побольше: громадный сом, которого мы с Валентином, чуть было, не поймали, разогнул кольцо спиннинга и обидно близко ушел. Жалко мне было и ушедшего сома и опозоренный им мой спиннинг. Мы с ним бывало привозили в наш стан до 15 кг рыбы за одну рыбалку. На сковородку, уху, сушку, засолку, приманку для других рыб. Свежая рыба со сковородки шла нарасхват, с боем. Даже крупная свежезажаренная щука, про которую говорят, что она пахнет тиной, была необычайно деликатесна. Рыбы съедали столько, что у Гали стали расти новые зубы. Толя с Валей специализировались на ловле белой рыбы, отлавливая порой больших лещей и прочих белорыбиц размером до 2-х, а то и более килограмм. Ждали их с рыбной охоты всегда с нетерпением и редко когда они возвращались ни с чем. Это была самая деликатесная форма нашего рыбного гурманства. Правда, белорыбица была костлявая и у детей, из-за этого, не всегда была в почете, но, в московских ресторанах такой силы вкусности было не сыскать. Ловля белорыбицы требовала
Пашка-рыбачок Дневной улов от головы до ног
большого терпения, многочасового сидения в байдарке на одном месте и потому я на этот вид рыбалки был небольшой охотник, хотя релаксация при тихой водной охоте - идеальная. С Валей на такой рыбалке, чуть было не случилась беда. Леска, после подсечки крупной рыбы петлей села на палец, рыба резко рванула, выбросила его рывком из байдарки и потащила вглубь. Леску с пальца он стащить долго не мог и лишь уже на большой глубине, когда рыба ослабила тягу, от лески удалось освободиться.
Я больше охотился на щук и окуней в Лопате или в нашей протоке. Ловили мы на не попади какую приманку. Червя не было, поэтому шли и перловка и хлеб с подсолнечным маслом и опарыш, даже кузнечики и мухи. Для приманки на окуня я приспособился отлавливать мальков трехлитровой стеклянной банкой с крупой на дне. Когда там собиралось много мальков, банку я выдергивал из воды и, приманка была готова. Окунь на нее хорошо клевал. На Оке мы засиживались дня на 3-4, загорали, купались, набирались сил перед дальней дорогой. На нашем Робинзоновском острове на Оке я оставил свои последние волосы. Мешали они моим спортивным занятиям. Я там по длинному песчаному пляжу, вдоль кромки воды, по утрам, босиком совершал часовые пробежки. Пятки шлифовались песком и водой до блеска. К концу часа постоянного бега начинал накатываться кайф, создаваемый образующимися в организме в процессе долгого бега эндоморфинами. Поэтому стоило за ними часок побегать. Посоветовавшись с Ниной, я решил состричь оставшуюся на голове мишуру, что очень оперативно и качественно она и сделала, освободив меня от проблем моего головного. Так что часть моего генетического кода в виде волос уже покоится в Оке, Волге и Каспии, да простят меня многочисленные жители этих могучих водных ареалов.
По Оке мы добирались до Касимова, с промежуточной пересадкой на некое подобие теплохода после Рубецкого или Лашмы. Это была та самая Лашма, где родились академики - братья Владимир и Алексей Уткины - создатели 'Сатаны' и 'Скальпеля' - атомного поезда, которого очень боялись американцы, тратя громадные деньги на отслеживание этих поездов из космоса. Потомки этих поездов до сегодняшнего дня бегают по дорогам страны, сдерживая аппетиты охотников до наших природных ресурсов.
> Атомно-ракетный поезд 'Скальпель'
Конечно, удивительно то, что в такой глубинке, в рязанских болотах появились такие кристаллы разума. Мы много слышали о Королеве и Курчатове. Они, безусловно, великие люди. Но, атомную бомбу Курчатов начал изобретать, получив множество чертежей и информации от наших разведчиков из США, на Королева работала вся страна. Но, прошли времена и их достижения уже намного превзойдены американцами и китайцами. А вот атомный поезд подобный тому, который сотворили Уткины, американцы не могут создать до сих пор. Он им как кость в горле, потому что, блуждая по российским дорогам, неуловим и очень для них опасен, отправляя при старте одной 'Сатаны' сразу 10 боеголовок в сторону противника. Поэтому, как только началось сокращение вооружений в СССР и США, первое, что включили американцы в этот перечень сокращаемых вооружений, были атомные поезда Уткиных. А знали мы про этих людей мало лишь только потому, что работа их была сверхсекретной. Засекречены были и они. Владимир Уткин создал и запустил спутники 'Космос', ракету 'Зенит', выводящую в космос груз до 12 тонн. В Москве, Рязани и Касимове память о них увековечена. В Лашме тоже скоро возведут бюсты героев, в Космосе блуждает астероид с именем Уткин. Ну и много чего еще в мире про них. И еще одна весть: 'Скальпель' начинают возрождать.
Один раз пришлось нам с детьми в 3 утра, в потемках, чтобы успеть к посадке на теплоход у Лашмы, сворачивать в дождь и сильный ветер сырые палатки. Все вымокли до нитки, но, даже дети не сетовали на непогодь. Плакала лишь природа, то ли от горя расставания с нами, то ли видя наше нежелание поддаваться унынию.
До Касимова по Оке мы добирались за день. Река нам всячески помогала. Около Рубецкого она разливается широко, и, несмотря на это, течет там стремительно, чем очень способствует ускоренному ходу. Берега там на любой вкус: и крутые и пологие, в лесах и лугах, с большим обзором и далекой перспективой.
У Касимова, в районе Улановой горы, где мы высадились, очень высокий берег. Карабкаться до самого города с байдарками и прочим скарбом было весьма утомительно. Из Касимова в Рязань мы уже добирались автобусом. Один раз, когда по Оке еще ходили на подводных крыльях 'Ракеты', мы добирались от Красного Холма, который в часе хода до Касимова на этом скороходе.
Касимов, который до 1471 года назывался Городец Мещерский, позже - Низовой Городец, был назван в честь татарского царевича Касыма, оказавшего большую помощь великому князю Василию Темному в борьбе за московский престол. В Касимов в 1552 году была сослана последняя правительница Казанского ханства - Сююмбике, дочь мурзы Юсуфа. Их потомки, состоя на службе у русских царей, числились как юсуфовские, ставшие впоследствии Юсуповами, к числу которых относился и Феликс Юсупов, покушавшийся на Григория Распутина. В Касимове жил и почил петровский шут Балакирев, получивший там, в качестве награды, имение от царицы Елизаветы, записки которой он таскал ее любовнику Монсу (за что был сослан Петром 1 в Сибирь), там родился космонавт Владимир Аксенов. Город второй по величине в Рязанской области с признаками такого уютного районного захолустья, но, весьма с богатой историей взаимоотношения русских царей и Золотой Орды. В городе сохранились мечети и много потомков от тех далеких времен.
По Пре и Оке мы уже много поплавали, поэтому на следующий год решили изменить маршрут и выбрали уже трассу нашего байдарочного вояжа сразу по трем рекам Цне, Мокше с завершением по Оке у города Елатьма. Компания у нас оставалась той же - семьи сестер и моя. Толи, правда, с нами не было. С нами были Григорьевы. Отправились мы туда в конце июля, дабы более прихватить тепла и меньше мокнуть под дождями.
До Цны мы добирались проходящей электричкой с остановкой на станции, на которой мы должны были за 1 минуту разгрузить все наши пожитки. Поэтому стоял сильный шум и гам, метались дети, лодки и корзины. Там метров 500 до реки по жестокой жаре тащили на себе весь свой байдарочный и кухонный, рыбацкий скарб. Но, это был не последний наш волок.
Небольшая в тех местах, Цна удивила своим непривлекательным видом. Бурая непрозрачная вода, с плавающей пеной и мусором нас не очень вдохновила. Глинистое дно и, возможно, какие-то, то ли промышленные, то ли сельхозсбросы сильно портили впечатление о ней. Поэтому мы сочли эту часть нашего путешествия неким чистилищем, а может быть и наказанием за грехи наши прежние и будущие, а потому спешили на встречу с Мокшей.
На Цне у деревни Устье, где она впадает в Мокшу, сооружена Рассыпухинская ГЭС со шлюзами. Гидроэлектростанция сейчас уже полностью рассыпалась, плотина развалилась, машинный зал растащили и все это имеет унылый вид.
Мы сначала шлюзовались, но, потом со шлюзами вышла временная задержка и мы вынуждены были разгружать свои байдарки и опять волоком все тащить до стартовой точки на Мокше. Речка эта за наш героический труд отплатила нам благодарностью: в небольшом отдалении от Цны вода очистилась, и мы уже плыли в свое удовольствие по достаточно широкой реке с красивыми берегами и чистой без мусора водой.
Мокша часто петляет, но, река спокойная, уютная, песчаная, на ней много пляжей, ответвлений проток, заводей и стариц, поэтому рыбы там водится во множестве. Кругом Мокши клубятся леса, не всегда прижимающиеся вплотную к берегу, что создает хорошую обзорную зону и приятное для глаза и души чередование нашего движения среди лугов и лесов. При желании там можно споро набрать грибов и ягод. Встретились мы там на нашей же первой стоянке с одной невидалью. На противоположном берегу Мокши росла обсыпная кустовая ежевика в 2 роста человеческих и с очень крупными ягодами. От обилия ягод кусты не зеленели, а чернели. Таких я ранее не встречал. Собирали ее ведрами, налакомились всласть и свежей и вареньем. В тот год лето было теплое и она созрела раньше времени. Мы стояли на левом крутом берегу Мокши с хорошим песчаным пляжем. Правый берег был с заводью, где мы ловили рыбу. Наша сторона была плоской красивой луговиной с деревьями и кустами.
Постояв пару дней на этом месте, накупавшись и наловившись рыбы мы поплыли дальше. Там нас ждала Ока, которую мы уже не один раз бороздили своими байдарками и потому сюрпризов от нее не ждали. Но, она решила разнообразить наши представления о ней. От берега до берега на Оке от ветра стояла большая убойная волна. Мы этого, как-то сходу, выходя из Мокши, не почувствовали и как только вкатились в Оку за пределы берегового штиля, нас начало швырять из стороны в сторону. Решив, что у противоположного берега поспокойнее, мы рванули туда. Ока после впадения Мокши разливается широко, ветру есть где разгуляться и он там созидает такие волны, что хоть пиши маслом девятый вал. Добравшись до середины Оки, я подумал, что мы зря на такое пошли. Там волна на пару с ветром хозяйничали как хотели. Мотало нас из стороны в сторону. Волна не катилась валами, к которым можно было приспособиться, выставив нос байдарки навстречу. Валы были разбиты ветром на клетки, поэтому волна била то с одного борта, то с другого. Срываемая ветром с волн исморось в момент промочила нас, а мне непрерывно забивала стекла очков, полностью перекрывая панораму. Байдарку заваливало, захлестывало холодной на ветру водой, поднимая волну страха не только у детей, но, и у взрослых. Байдарка все сильнее и сильнее трещала, причем треск был очень нехороший. Байдарка старая, сильно клееная, алюминиевые трубки изрядно поизношены. Для Пры и смирной Оки она была вполне, а для взбесившейся на ветру фурии байдарка смотрелась как-то ненадежно. Я тоже встрепал свои нервы основательно. Если байдарка опрокинется, то никого не соберешь. Но, все же дотянули до того берега, и хотя там было не слаще, но, уже приспособились и плыли без того нервного напряга, с которым одолевали перевозбужденную Оку.
Мокша, ниже Касимова, впадает в Оку, которая услужливо выбрасывает петлю своего русла в ее сторону. Против течения плыть в Касимов, в котором мы неоднократно были, мы не собирались: нашей целью была Елатьма, куда мы благополучно по течению и добрались. Палатки ставить там было негде. Приютило нас какое-то доброе семейство в доме недалеко от реки. Рыбалка в тех краях одна из лучших на Оке. Рыбы много, несмотря на тотальное браконьерство. Ловят сетями, которые в неограниченном количестве производит местная фабрика. Мощный рыбнадзор своих не трогает, а залетных за браконьерство сетями,
У нас волна была много круче.
потрошит. На дне Оки в районе Елатьмы водится стерлядка - красивая, древняя, жирная, рыба, похожая на осетра, менее крупная, но, более изящная. Особенно хороша из нее уха, которую мы поели всласть. Ловил ее успешно на донки Валя. Вообще,
Елатьма славится среди рыбаков своими рыбными богатствами. В интернете по рыбацкой Елатьме есть несколько форумов, на которых рыбных дел мастера делятся своими секретами и местами, особенностями прикорма и видами подходящих снастей. Но, самая ходовая снасть там, по- прежнему, сеть.
К нам, как-то ближе к вечеру, подплыли на моторке рыбачки и спросили, нет ли у нас лишнего сахарку. Во времена нашего плавания в стране были большие проблемы с этим товаром. Поход мы заканчивали, у нас оставалось килограмма 2 сахара. Мы отдали одну упаковку рыбакам и они через некоторое время привезли нам два ведра еще живой крупной рыбы на любой вкус.
Елатьма, Коржевин извоз, наш причал. Байдарки с парусами.
Позже на Оке в районе Елатьмы были замечены байдарки при парусах с поплавками. Но, добрых отзывов о них мало. Таким судам нужны озерные просторы, Ока для них маловата, там они неуклюжи.
С Валентином мы пошли посмотреть город и приборный завод. Город маленький, тысяч на 5 народу. К сожалению, там много попадалось
Многоликая Елатьма: купеческий дом и городская улица осенью
людей с заметными умственными отклонениями. Преимущественно, это были дети с признаками болезни дауна, что производило тягостное впечатление. В Елатьме аж два интерната для детей с задержкой развития. Зашли на местный приборный завод, с которым позже Валентин завязал рабочие связи и продолжает их, по-моему, и по сей день. До Касимова добирались автобусом, оттуда до Рязани и электричкой до Москвы. Поход получился неординарным, следовым.
В те годы случилось одно очень печальное событие - 25 июня 1988 году умирает отец. Было ему всего чуть более 70 лет, но, сердце начало давать сбои. Я уже рассказывал о его нелегком детстве и полного напряжения его существовании в последующие годы. Очень тяжелый, был период после 1945 года. Так называемые, полуголодные годы в послевоенное время были настоящим голодом. После работы отец шел на поиски дополнительного заработка, подрабатывая то грузчиком, то просто помогая кому-то руками. Власть не очень в те годы помогала народу, который эту власть долгие годы защищал от фашисткой расправы над ней. Осенью, когда заканчивалась уборка урожая, обнищавший народ пытался с тщательно убранных полей собрать хоть какие-то крохи зерна, гнилой картошки, капусты. Но, поля охранялись, никого не пускали, все догнивало. Отец стал посещать эти поля в сумерки. Однажды, как он рассказывал, ему очень повезло. Он где-то недалеко от края поля нашел кучку полусгнивших капустных кочанов. Огляделся, собрал, через плечо и к железной дороге, которая шла по краю колхозного поля. Вдруг видит, к нему бегут двое с винтовками. Поймают - на 100 процентов тюрьма, а бывало не церемонились и с расстрелами. Мешок бросать жалко, да и уже смысла не было, от пули не убежишь. Но, повезло еще раз. Приближался товарный поезд. Отец перед самым поездом перескочил на другую сторону колеи, подбегавшие стрелки не успели. Проходящий товарняк их с отцом разделил. Ездили поезда тогда неспешно. Отец успевает забросить мешок на открытую платформу поезда, прыгает туда сам, прячется за бортик и охрана остается с носом. Исчез человек, впору хоть перекреститься. Через пару километров выпрыгивает вместе с мешком и домой. Да и здесь надо было искать дорогу к дому очень осторожно - мешки трясли и проверяли. Нервов и крови это стоило немало.
Жмых
Бывало отец приносил домой подсолнечный жмых. Мы тогда не знали, что им кормят скот. Об этом узнали значительно позже, когда жмыховые времена канули в лету. Жмых был вполне съедобен. И лично мне, пожалуй, даже нравился. Возможно оттого, что в нем много было белка, которого нам в те времена системно не хватало. Но, жмыхом отец кормил поросенка, которого он держал в сарае. Жмыхом пробавлялись в те недобрые времена и некоторые соседи из нашего дома.
Отец никогда не сидел спустя рукава. Мы были малолетки, помощи от нас было мало, потому все на нем. Особенно, тогда, когда мама временно, но, надолго поселилась на Каляево и мы вместе с отцом ходили навещать ее. Поселилась мама в Каляево за то, что во время ее дежурства в интернате кто-то стащил какой-то школьный инвентарь, о чем мне поведал как-то отец. У нас со старшей сестрой Ниной по поводу Каляево возникла дискуссия. Она меня уверяет, что ни в каком Каляево мама не сидела. Тогда откуда у меня в голове такая информация?
Отец времени зря не терял. Он соорудил сарай, завел там поросенка, развел кур, одним словом перешел на рабоче-крестьянскую форму существования. На заводе работал в 3 смены. Не забывал и про наш досуг. Зимой, помню, сделал мне лыжи. Купить тогда их было не на что. Он вырезал из толстой широкой фанеры две полосы, распарил уже зауженные концы над кипящей кастрюлей и затем их загнул. После присоединил к ним веревки, чуть отнаждачил и торжественно мне подарил. По моему, к Новому году. Лыжи получились короткими, тяжелыми, больше похожими на охотничьи, но, мне понравились. Я ими очень гордился. Не хватало к ним только охотничьего ружья. Коньков отец сделать не мог, потому я так на коньках и не научился кататься. Сам он делал и сани: для нас и для своих промысловых путешествий.
Позже отцу выделили землю под огород, избытки даров с которого он продавал на рынке. Особо хорошо шла черная редька - в те времена лучший закусочный материал пролетариата. Отец ее хранил в погребе до Нового Года и перед самым Новогодьем выносил на рынок. Шла она по доброй цене, поэтому Новый Год у нас всегда был с подарками, елками, игрушками. Мы тоже активно помогали родителям. Сажали картошку, редьку, бились с сорняками. Особенно нам нравилось собирать картошку. Под конец сборов отец запекал ее в золе и мы ею объедались, настолько она казалось вкусной. Бывало, что место под огород нам отводили рядом с речкой. Тогда бывали и огурчики.
Уйдя на пенсию с основной работы, он продолжал кипеть. Разбрасывал себя и силы свои на наши семьи, все время улаживал всякие бытовые, жэковские вопросы, устроился работать в Рязанском бассейне, что на улице Фирсова, где мы по вечерам были зваными гостями. Устроился на ликеро-водочный завод, иногда угощая нас деликатесами этого почитаемого в народе предприятия. Устроился сторожем и дворником в сад, где в снежную зиму воевать с сугробами иногда ему с мамой помогал и я.
В последние годы много читал, наверстывая, по-видимому, упущенные в детские годы возможности. Зрение падало, надевал две пары очков и, когда позволяло время, убивал его на газетно-книжное познание. У него всегда были добрые отношения с зятьями и они платили ему тем же. Много занимался с нашими детьми. Пашкиным любимым занятием было ездить с дедом на трамвае по Рязани. Трамвайная ветка шла мимо дома отца и, садясь на конечной остановке на площади Полетаева, они мчались далеко до промышленной зоны, мимо Сысоевского кладбища, где он сейчас почивает с мамой, и назад. Маленький Пашка из окна во всю лупит глаза на машины и дороги, а отец ему рассказывает и назидает, как надо себя вести и жить. Человеком он, безусловно, был мудрым, давал мне немало советов, но, дефицит этого качества у меня не всегда позволял мне по достоинству оценить их и своевременно воспользоваться ими. Он постоянно вращался в круговоротах крепкого жизненного напряга с непонятным источником сил на все это. Бесследно это не прошло. Стал болеть, несколько раз лежал в больнице, перенес инфаркт.
Смерть пришла нелепо. Сказано было, что скончался от переливания крови. То ли ошибка медсестры, то ли врачей, но, вероятнее всего, это была ошибка незнания: был тогда еще низкий уровень медицины в тонких вопросах переливания и лечения крови. Даже сегодня гарантированных на 100 % путей верной корректировки и подбора состава крови еще не сложилось. Позже выяснилось, что у него был хронический лимфолейкоз. Тогда это была еще темная область знания наших специалистов по гематологии и это, наверно, стало той последней точкой его раннего ухода из нашей жизни. Я жил тогда в Строителе, мне об смерти отца сообщили ночью и утром я поехал в Рязань на прощальный визит с отцом. Сейчас, похоже, эстафету этой благородно-таинственной болезни принял на себя я, отлежав около месяца с таким же диагнозом на Пироговке у Олега. А потом, в 2011 году лежал и в той больнице, где лежал и отец. Но, госпитализация не моя стихия. Не люблю я утруждать врачей своим присутствием. Кто-то мудрый небезынтересно сказал: 'Чтобы лечиться у врачей надо иметь гигантское здоровье'.
Жизнь отца не была тем подвигом, о которых пишут в газетах, но, это была жертвенная служба семье, постоянная, безостановочная, выматывающая, без оглядки на свое здоровье и запас тающих сил. Плечи его все время подпирали нас даже тогда, когда наши уже окрепли, а его слабели. У меня не было с ним сусальных отношений, но, его любовь, тепло и внимание я постоянно ощущал на себе, даже будучи далеко от дома, живя в Строителе. Такую память оставил у меня о себе папа.
11. Перестройка, дела компьютерные, дела семейные
Нелегко было после похорон отца возвращаться в Строитель, но, работа продолжалась и она немного поддерживала меня в эти дни. Гордон уже подошел к предельному возрасту, близко подкатывало его восьмидесятилетие. Отдел наш возглавил Денисов Владимир Филиппович, работавший давно в отделе и не выказывающий особых симпатий Гордону. У них были взаимные антипатии. Группу по тканевой очистки газов, которую возглавлял Гордон, поручили вести мне. С этой поры ко мне вновь начал заглядывать парторг института Борис Ерохин на предмет моего вступления в партию. Мужик он был неплохой, деловой. У нас с ним были добрые отношения. Мы частенько ездили по городам и весям с вопросами экологического обеспечения наших крупных институтских внедрений. Возможно, агитация меня в партийные ряды была связана с тем, что настоящая фамилия Денисова была Зильберштейн, которую он решил поменять на фамилию жены. Этим он вызвал очень большое неудовольствие со стороны своего отца, да и многие сотрудники нашего института тоже не одобряли его поступка. В институте сотрудников с подобной фамилией было процентов 60. В целом мужик он был нормальный, снобизмом не страдал, вел себя со всеми по-дружески, неплохо относился ко мне. От перспективы вступления в партию я усердно отказывался, возможно лишая себя, тем самым, восхождения по карьерной лесенке. Это были годы перестройки, много нехорошего обнажалось из политических закромов партийной жизни, что еще меньше вдохновляло меня осчастливить своим присутствием ряды КПСС.
В этот период у нас начали устанавливаться более тесные связи с инофирмами. Стали проводиться лекции и семинары иностранных компаний непременно со шведскими столами, украшаемыми западной съестной и огнедышащей невидалью. Поначалу я очень стеснительно работал за этими столами, но, потом стал исправляться. Начались встречи с руководством крупных иностранных фирм. Как правило, от советской стороны на таких переговорах присутствовало 4 человека: крупный министерский чиновник, еще какой-то тип из министерства, начальник отдела института и разработчик. Разработчиком на этих встречах приходилось бывать мне. Такие переговоры велись или в нашем министерстве, или в представительстве фирмы. Один из министерских чиновников безусловно на этих переговорах был нужен. Как правило, опытный в международных переговорных делах сотрудник министерства сдерживал наши порывы встречного сотрудничества с инофирмами, что приносило безусловную финансовую пользу нашему отечеству. Помню, у нас были долгие переговоры с крупной финской компанией 'Тамфельт', занимающейся производством фильтровальных тканей. Фирма хотела нам продать дорогие термостойкие фильтровальные материалы из волокна номекс, компании Дюпон. Переговоры были тяжелые, стороны бились за каждую копейку. Моя задача заключалась в оценке достоинств предлагаемых материалов и соотношения цена-качество. В ходе переговоров каждому из нас был подарен тонкий калькулятор с сенсорным управлением какой-то японской фирмы. В то время, у нас даже калькуляторы с кнопочным управлением были большой редкостью, а с сенсорным, вообще были невидалью. Такие сувениры перевели плоскость переговоров в более мягкое русло и ускорило заключение договоренностей. Расслабился даже министерский представитель. Договора, правда, подписаны не были, но, намерения были позитивными. В итоге, несколько позже, я нашел более перспективных западных поставщиков и контакты с компанией 'Тамфельт' были завершены.
Я продолжал заниматься разработками процессов газоочистки на лабораторных установках и предприятиях цветной металлургии, публиковаться в трудах Гинцветмета, в журнале 'Химические волокна' и 'Цветные металлы'. Когда написал очередную статью по химии термодеструкции полимеров при их работе в среде запыленных горячих металлургических газов, пригласил в соавторы начальника отдела Гордона. Но, он отказался, потому, что, в химии он разбирался мало, текст был специфический и, ему не хотелось попасть впросак в случае, если мои умозаключения были бы неверными. Но, чутье его подвело. Выборочные статьи из наших 'Цветных металлов' публиковались в аналогичном американском журнале. В один из них попала и моя статья. За бугром ее заметили и, после этой публикации у меня началась дружба с химическим монстром - американской компанией 'Дюпон' (Du Pont), оценившим мою статью и технологию исследований. За статью я получил сертификаты, которые тогда можно было реализовать только в сети магазинов 'Березка'. Магазины эти торговали иностранным дефицитом на валюту для иностранцев или для наших властных структур. Наличие валюты в карманах рядовых граждан тогда была под строгим запретом. Поэтому заработанную нами валюту забирали себе наши финансовые органы, а вместо нее нам выдавали сертификаты-чеки Внешпосылторга. Но, я ими воспользоваться не успел: Пашка, сын, не ведая об их значимости, передал эти красивые бумажки своим дружкам и
Чеки Внешпосылторга
они канули в лету. Но, это было незначительной потерей, потому что ее существенно перекрыли дивиденды от моего сотрудничества с компанией Дюпон. Это были из тех самых Дюпонов, Морганов и Рокфеллеров, кровожадных акул капитализма, которыми нас стращали в школах и которых я, в школьные годы, жутко ненавидел, чутко прислушиваясь к голосу партии в оценке изуверского отношения сверхбогачей к простому народу.
11a. Павел
Пашка родился 27 марта 1977 года, в тот же день, что и Галин брат Толя, которому тогда исполнилось 37 лет. Из всех этих семерок мог бы сложиться счастливый Джек Пот. Добавилась к этой хронологической метке и еще одна семерка - зримая метка на лице Пашки, в виде чуть заметной полосы, потянувшаяся от правого уголка рта к щеке с легким сходством на семерку. Это, конечно, не было никаким предзнаменованием, но, это коричневая полоска по жизни, думается, его слегка томила. Родился Пашка чуть раньше, чем планировалось. В этот день отмечали Толин день рождения, Гале, по случаю, налили чего-то налили в рюмку с двумя золотыми кольцами. Она была уверена, что это была вода, ее залпом проглотила и у нее сразу начались схватки. Сразу в роддом и вот он Павел. Толю очень обрадовала такая солидарность и астрономическая
Павел и его дядя Анатолий родились 27 марта
точность его племянника, которую он воспринял как подарок к своему дню рождения. Толя был добрейшим человеком и, к Пашке относился с особым пиететом, одаривая его своим вниманием и окружая теплотой.
Трехэтажный дом наш на ул. Серафимовича, принадлежавший московскому маргариновому заводу, заборами не был огорожен, граничил через улицу с лесом кардиологического санатория 'Подлипки', был в 150 метрах от Ярославского шоссе, в непосредственной близости от которого прошла вся Пашкина жизнь.
В Москве есть известный дом на улице Серафимовича под номером два. Это правительственный дом. Там вождь народов селил своих выдающихся подручных. А вообще это дом-конвейер. Оттуда дорога многих вела на эшафот. Тех, в отношении которых у Сталина возникала хотя бы малая толика сомнения. Его в народе еще называют 'Домом на набережной' или 'Домом мертвецов'. Расстреляли там 242 жильца. Но, народ все равно рвался туда, ибо дом этот, в те времена, считался политическим раем.
Дом, в котором мы в Строителе жили на улице Серафимовича тоже значился под номером 2. Правда, с приставкой 'а'. Это чтобы не возникало всяческих ассоциаций с домом в Москве. Так и живет эта улица с домом 2а, не имея дома номер 2. Ну, а жители гордо отвечают, что их обитель расположена на улице Серафимовича, дом 2. Я кстати в московском том доме бывал. Сильно мрачноватый он во дворе и внутри. Правда, только на первом этаже. Произвел он на меня гнетущее впечатление. Очень мало света и как-то попахивает там исторической затхлостью. Хотя и сейчас сильные мира сего стремятся там поселиться. Патриарх Кирилл, у которого есть в этом доме персональный лифт на его 10-й этаж, поссорился с бывшим министром здравоохранения Шевченко потому, что тот при ремонте своей квартиры этажем ниже запылил нанопылью бесценные тома библиотеки Патриарха.
Царил в Пашке какой-то свободный дух, он не был капризным малышом, буяном, но, мог запросто в свои детсадовские годы уйти из дома и к вечеру, как ни в чем бывало, возвратиться. С другом своим Кириллом часто сбегал из сада и прятался от нас до позднего вечера. Мы, по вечерам, его искали и пешим ходом и с фарами милицейских машин, но, редко получалось. Обычно он неожиданно вдруг появлялся из потемок один или с каким-то другом и заявлял, что с кем-то рыбачил на Челюскинском пруду или в санатории забавлялся с белками, а бывало и попросту гулял по лесу. Этот дух безбоязненности в нем царил и в более поздние годы. Он в ранние годы ездил один в Москву, Мытищи, Пушкино.
Однажды, осенью он один поехал на дачу в Дивово за картошкой. Я его ждал там, но, телефонов тогда еще не было, в договоренное время он не прибыл, я понял, что он не приедет и отправился с картошкой последней электричкой в Москву. Но, оказалось, что электричка его задержалась, он на даче меня уже не застал, не любил он один ночевать на даче и поехал к Нине в Рязань на Березовую улицу. Улицу эту и ее дом там я и днем нахожу с трудом, а он в первом часу ночи нашел, чем их изрядно напугал. Нина наказала мне, чтоб я подобные привычки из него понемногу вытравливал.
Пашка-пират и Оля на причале в Одессе
Мы как-то отправили его с Галиным двоюродным братом Володей в Одессу, где Володя жил с семьей. Добрался туда Павел в фуре, не испытав особых затруднений, вместе с дядей Володей, который, работая дальнобойщиком, где то в 1989 году заглянул в Москву. Позже туда приехала и Оля. В Одессе Пашка, ныряя, добывал мидий, отдавал их жене Володи и подкармливал ими Олю. Их пребывание в Одессе заслуживает отдельного рассказа.
Мы много раз с ним ходили в походы по Мещере. Ездили в Москву в уголок Дурова, на кремлевские новогодние елки, смотрели военную технику в парке ЦДСА, зимой много катались на лыжах в санаторном лесу и в Челюскинской, летом ходили купаться на большой пруд в Пирогово, в жаркую погоду ездили купаться на Клязьму.
Друзья у него были из нашего дома, не из очень цивильных семей, потому у них был свой круг интересов. Учебой он себя не напрягал, уличные университеты для него были важнее. Но, год за годом заканчивал школу и, хотя крепкого школьно-академического образования не получил, интеллект его откуда-то пополнялся хорошей мозговой подпиткой.
Мы с Павлом и Крошем в Пирогово на пруду с, 1989 год
Понял я это, когда началась компьютерная эра, когда ему было 9-10 лет. Начали мы тогда с ним с микрокомпьютера нашего производства, который сейчас можно вполне назвать калькулятором. Затем я купил компьютер 'Микроша', который тоже был достаточно примитивным, игры на нем были убоги, но, на нем я начал писать игровые программы на Ассемблере. Потом приобрел компьютер 'Искра', существенно отличающийся от предшественников в лучшую сторону. На нем, программируя, Пашка начал делать компьютерные фильмы. Простые, но, с движением и по его собственному сюжету. Я этого делать с таким изяществом и изобретательностью, как он, не мог. Все это было на черно-белых экранах. А потом я ему купил компьютер 'ZX Spectrum' завода 'Тензор', который обслуживал Объединенный институт ядерных исследований в Дубне. Дубнинский компьютер был уже посложнее, грузился с магнитофона с характерным загрузочным звуком и, подключался к цветному телевизору или монитору. Это был игровой вариант, но, на нем можно было загружать и прикладные программы, с которыми работал и я. Он был вдвое меньше Микроши, но, в несколько раз функциональнее.
Правда, через пару месяцев крепкой эксплуатации ZX Spectrum вышел из строя. Месяц я ездил в Дубну на 'Тензор' ремонтировать его. Стоящие в лесах корпуса Ядерного института и, в целом, город, уютно расположившийся в лесу, мне понравились. Почти все улицы там носили великие научные имена. Для кормежки выдающихся умов второй линии гениальности там была отличная по всем меркам столовая, в которой трапезничал несколько раз и я. Там же я познакомился с Главным архитектором Дубны, который был года на 3 старше меня и производил впечатление простого приятеля. Он, почему-то очень не любил немцев, их грубоватый юмор и громкий смех по случаю одного неприличия: трубного испускания газов в компании, в которой иногда приходилось присутствовать и ему. В Дубну я добирался с Савеловского вокзала на уникальной, по тем временам, единственной в России мягкой комфортабельной электричке, идущей туда без остановок. В конце-концов, компьютер мне отремонтировали. Пашка его освоил на все 100,
Бытовые компьютеры: Микроша ZX Spectrum
постепенно теряя к нему спортивно-познавательный интерес и надо было уже покупать солидный IBM-компьютор с хорошим цветным монитором. Но, стоили они тогда безумно дорого. К 1991 году Гинцветмет начал обновлять свой компьютерный парк мощными компьютерами и один из
них передали на рабочее место мне, так как я с самого начала активно сотрудничал с нашим компьютерным центром и начал разрабатывать собственную базу данных по фильтрации и газоочистке на металлургических предприятиях. С той поры Пашка повадился ходить ко мне на работу осваивать более сложную компьютерную технику. Где-то к концу работы он приезжал, я его через знакомого вахтера проводил и он сидел за компом до позднего вечера. Мы там и ужинали и частенько оставались на работе ночевать. Из фильтровальных тканей сооружали постель и пока один сидит за компом, другой спит. Рано утром я его выводил горными тропами из института и он ехал домой.
Где-то в году 1991 году в Москве начались террористические взрывы. В один из дней это коснулось и меня. Я собрался в командировку, потому в тот день с работы ушел пораньше. На Аргуновской улице сел на троллейбус, идущий в сторону ВДНХ. В троллейбусе ехало 3 человека. Я решил пересесть на
Павел - 17 и 18 лет
место ближе к двери, нагнулся за портфелем и в этот момент раздался мощный хлопок, оглушивший меня. В момент стало ничего не видно. Я с головы до ног был обсыпан липкой пылью. Троллейбус резко затормозил, двери открылись и, почти на ощупь я выскочил из него и стремглав в сторону. За мной и остальные. Пока я оттирался от пыли, троллейбус, подпираемый сзади другими машинами, плавно укатил. Что это было, так я и не понял. Пыль оттереть было невозможно. В таком камуфляже я и продолжил путь домой. Возможно, сработал только взрыватель, а может быть, это было чьей-то забавой.
Где-то в это время или чуть позже был принят строгий запрет на вход в институт посторонних лиц. Пашка начал лазить через забор, что я ему запрещал, но, это мало действовало. Его заприметили. Охрана стала устраивать на него облавы. Один раз поймали, еле уговорил охранников его отпустить. Доложили руководству, но, тогда я был в составе профкома института и мне эту мою блажь с сыном простили. С той поры его визиты в Гинцветмет закончились. К тому моменту я уже смог купить хороший IBM-компьютер. Появились у Пашки игры с самолетами, ракетами, кораблями. Здесь в Пашке сразу проснулся художественный талант. Он стал неожиданно красиво рисовать. Похоже дар к нему перешел от Гали. Она рисовала карандашом на простенькой бумаге всяких красавиц, хотя и без целей создать свое направление и школу в изобразительном искусстве, но, рисовала искусно и получались лица достаточно живыми и симпатичными. Пашке дамы в ее исполнении нравились, но, он не
Галины рисунки ее школьных лет
повторялся и, будучи пацаном, переключил свой талант на рисование техники. Завел специальную тетрадь и в ней сочинял собственные, хорошо прописанные пером эскадры самолетов и армады кораблей в разных их полетных и боевых ипостасях. С компьютером в игровых программах он осваивался гораздо быстрее, чем я. Были у нас две программы, в которых мы некоторое время состязались. Одна была Принц Персии - 12-уровневая, которую он раньше меня расколол. Вторые были автомобильные гонки, где мы сражались с переменным успехом. От них сохранились записи его гонок, которые можно полностью воспроизвести на экране и побыть в ощущениях, которые он испытывал. Павел оставил мне одну загадку, которую, к сожалению, унес с собой. Тогда интернет только появился, в Строителе подключиться к нему было еще сложно. Тем не менее, Павел с кем-то в онлайне умудрялся резаться в игры, чем меня удивлял. Он отвечал, что через модемы и телефонные сети своего и его онлайнового друга они соединялись напрямую и никаких проблем. Для меня тогда не все было понятно, но, он обещал показать. Но, так у нас с показом и не сложилось. Потом я разобрался и оказалось, что это реально, но, сложно, да и модемы не всегда выдерживают такой схемы соединения. Со стрелялок и металок он стал постепенно переходить на стратегические игры, много времени проводил за компьютером по ночам, мы иногда прятали его от Павла в коридоре, но, мало это что меняло. Один раз комп с вешалки, в которой мы его прятали, рухнул и практика его пряток закончилась. Но, игры на компьютере продолжались.
В квартире у нас стоял клавишный электроорган, который я собрал в Рязани, из него можно было извлекать приличную струнную, клавишно-фортепианную и космическую музыку, но, дети к нему не тянулись: слишком много было переключателей, позволяющих синтезировать различные регистры, и это наверно, отпугивало детей. Я забавлялся на электрооргане вдосталь. В Рязани, еще студентом, я купил гитару и она одно время висела без дела. Оля не дала ей скучать и понемногу начала ее осваивать. Получалось у нее хорошо. Вдохновителем ее гитарных побед был Владимир Высоцкий. И она хриплым басом, под гитару, на фоне множества его портретов и фотографий крала у него популярность в нашей семье.
Уже в который раз этот великий бард оказывался в среде интересов моих друзей или моей семьи. Когда Ольгу затянули семейные дела и она реже с стала доставать гитару, потянулся к ней Пашка. Мне раньше казалось, что у него проблемы со слухом. Но, оказалось все не так. Играл он и по нотам и на слух и все у него получалось здорово. И главное, что это был не панковский рев, а тонко интонированное осмысленное исполнение. Вообще, по жизни, лет с 14 у него шла активная интеллектуальная перестройка. К сожалению, видимая нами, она не передавалась ему укреплением уверенности в своих способностях. Я, по настоящему, восхищаясь его компьютерными находками, вполне искренне говорил ему о том, что такое редко кому дается. Да и на гитаре он играл настолько хорошо, что его дружки записывали его песни на магнитофон. Пару его песен, после его ухода, они передали и нам. Последние его песни были довольно грустными. Пашка воспринимал мои похвалы с некоторым недоверием. Шлейф такой его реакции тянулся от детства, связан был с постоянными самобичеванием по поводу его внутренних комплексов. Этот шлейф так и не удалось окончательно выветрить из его головы.
Он, как и я, в детстве выпиливал лобзиком, выжигал интересные рисунки. Были у него и автопортреты, которые он выжигал весьма искусно. Фотки не сохранилось, но, сохранилась ее копия на фанере, которую он изобразил собственноручно. Выжигал и Олю и меня.
Пашкин фанерный автопортрет Портрет Оли
До компьютерных и гитарных его увлечений был период, когда мы с ним начали аквариумный бизнес. Купили аквариум, рыбок. Часто стали ездить на Птичий рынок. Это было одним из главных развлечений в нашем аквариумном деле. Чарующие аквариумы с большим разнообразием очень красивых больших и малых рыб производили очень сильное впечатление, создавая хорошее настроение на весь день. Рыбок Пашка любил по-своему. По натуре он был эстет, что видно было по тому, как он рисовал, играл на гитаре, какие выбирал и придумывал компьютерные игры, подбирал сочетание рыбок и водорослей к ним. Но, с уходом за аквариумом больше полагался на нас. Часто его эстетические пристрастия не получали должной финансовой поддержки нашего семейного бюджета. Тогда решили мы с ним изготавливать углеродные обогреватели для аквариумов и продавать их на Птичьем Рынке, отоваривая потом выручку рыбками, кормами, аквариумными приспособлениями. Я в то время в Гинцветмете занимался разработкой для фильтрации горячих газов углеродных тканей - тех самых, из которых американцы и мы делали свои космические Челенджеры и Бураны. Из тонких стеклянных трубок я на газу гнул U-образники, туда вставляли мы с ним по две углеродные нити, свободные концы запаивали на газовой горелке. Через одну из нитей пропускали электрический ток. Она сгорала и съедала весь кислород, который оставался в этой трубке. U-образник был длиной 25 см, тонкий, прочный, объем газа после сгорании углерода и охлаждения газа оставался тем же, потому трубка не лопалась. А вторая углеродная нить могла уже свободно нагреваться в бескислородной среде без ущерба для собственного здоровья. Ее длина была рассчитана так, чтобы от напряжения в сети 220 вольт, подводимое через изолированные провода, обеспечивать постоянный мягкий подогрев аквариума. В своем аквариуме мы тоже использовали такие нагреватели. На рынке продали штук 15-20. Но, потом случился облом. Один мужик как-то отловил нас на Птичьем Рынке, и потребовал сатисфакции за то, что углеродная нить быстро перегорела и что рыбки чуть не погибли. Нить перегорела потому, что мужик, включив в сеть нагреватель не опустил сразу его в аквариум. Нагревшаяся без водного охлаждения стеклянная трубка после того, как была опущена в воду, сразу треснула, и через образовавшуюся трещину воздух проник в трубку и сжег нить. Деньги мы ему вернули, бизнес свой укоротили, а потом свели на нет, когда Пашку аквариум уже перестал интересовать. Следить за ним Пашка не очень любил, со временем аквариум с рыбками кому-то отдали.
Но этим не ограничилось применение термостойких углеродных тканей в нашем быту. Ткани мы получали со светлогорского химволокна, после пошива оставались отходы, которые я мог использовать на свое усмотрение. Где-то прочитав, что такие ткани с эпоксидкой надежно изолируют днище автомобиля от коррозии, я предложил Валентину Соломахе обклеить ими днище машины, дабы создать нечто подобное американскому 'Челенджеру', в котором тоже использовались углеродные материалы. Желтая двойка Валентина уже проржавела и коррозия начала выползать на поверхность. У меня оставалось несколько квадратных метров углеродной ткани, мы с ним тщательно зачищали снизу проржавевшие участки машины и изнутри приклеивали углеродную ткань эпоксидкой. Ткань очень легкая, но, большой объем работы существенно утяжелил машину. И хотя 'Челенджера' у нас не получилось, но, по весу уровня, примерно, танка Т-34 мы достигли, ну и срок службы машины подтянули лет эдак еще на несколько.
Было еще два применения углеродных материалов в быту. Из оксалоновой ткани, прошитой углеродными нитями, на которую мы оформили авторское свидетельство, я сделал подогреватель для детского молока. А из большого полотна такой ткани сделал электроодеяло. Работало неплохо, но, потом мы все это убрали подальше, потому что электроподводка к такому одеялу была не очень совершенна.
Мы с Павлом еще не раз вместе и порознь ездили на дачу. В 1995-96 году он приезжал туда с каким-то солдатом. Делом они там не занимались, но, и не буянили. Рассказывала мне о солдатских визитах соседка, бабуля - Ольга Степановна. Она хорошо к Пашке относилась, потому что видела его добрую душу, да и частенько он ей помогал по огороду. Что за солдат с ним наезжал, я так и не узнал, да и Пашка был не очень словоохотлив. Возвращается оттуда без кожаной куртки, часов, ключей от дачи и квартиры. Сказал, что куртку со всеми вещами у него утащили в электричке. Приехал в подпитии, плакал. О том, что был на даче со служивым, ничего не сказал. Сказал лишь Гале - "мать, я очень плохой человек"
Парник, Наташа, Игорь, Оля на сборе урожая
В 1995 году Павел неделями оставался на даче. Меня это удивляло, но, он говорил, что ему там нравится и он хочет мне помочь. Кое-что он там делал, но, истинную причину своего затворничества на даче скрывал. Возможно, от кого-то прятался.
Одна из последних фотографий Павла,рядом Галя,Антон,Оля
Постепенно, он все больше стал отходить от дачи. А после одного случая, уже туда и не стремился. Как-то, по осени поехал туда один за картошкой. Залез в погреб, крышку плохо укрепил и она захлопнулась. Ему показалось, что кто-то ее захлопнул сверху, что, конечно, очень маловероятно. Напугался сильно, с трудом открыл крышку, выполз, картошки немного набрал и домой. Дача с возрастом все меньше стала его интересовать. Я пытался привлечь его рыбалкой. Он любил ловить на берегу нашей речки. Речка мелела, зарастала, и чтобы поблизости от нас водилась рыба, я в августе-месяце 1996 года, пока еще была теплая вода, около могучей ивы напротив дома выгреб в дне реки большую метра на 3 промоину, в надежде, что в следующем году там поселится карась и Пашка, приезжая на дачу, хотя бы будет там рыбачить. Но, в том же году он заказал себе уже другую дорогу. Последний раз он был на даче, когда здоровье его, по известным причинам, сильно поубавилось. Это было в июле 1996 года. Я попросил вскопать небольшую грядку под редиску. Он активно начал, но, очень быстро выдохся. Не смог докопать. Батянь, пойду отдохну. Ушел, поспал, встал, поел и попросился домой. Видя, что с грядкой у него не складывается, а другие дела были потруднее, я дал ему добро и он уехал. На даче я его видел в последний раз, больше там мы с ним вместе не бывали.
В первую неделю сентября 1996 года, я был в отпуске, уехал на дачу где-то числа 3-го сентября. С Пашкой договорился, что он подъедет в пятницу, хотя надежд особых не питал. В субботу вечером ко мне на дачу приезжает Наташа с Олегом Карповым и сообщают, что с Пашкой что-то случилось. Предлагают подбросить до Луховиц. Я не мог тогда окончательно понять, насколько все серьезно и сказал, что рано утром 4-х часовой электричкой поеду своим ходом. Встал в 2 утра. Лил холодный проливняк. Я взял запасные брюки, добрался до электрички, переоделся, мокрые брюки выбросил из электрички в кусты и в Москву. На душе было невесело. В Голутвине в электричку подсел гармонист с какой-то тошной песней. С ним была собака в черной вуали и банкой в зубах, куда умиленные пассажиры складывали заработанный каштанкой капитал. Добрался до дома. Печальную новость узнал от соседки с 2-го этажа Райки, которая увидев меня, не стала мне говорить, а сказала приличным шепотом какой-то бабе, что Пашка умер. Продержался Павел в коме около 2-х дней. Лекарства, которая Оля купила по просьбе врачей, не помогли. Последней, кто видел его еще дышащим, была она.
Закончил дачные дела он тихо, но, сделал для дачи очень много. Несколько раз я пытался после Пашки высадить на даче ели, но, они не пошли, засыхали. Я по имени пяти букв его имени сделал 5 посадочных ниш, которые стоят там и поныне. Это только часть рассказа о Пашке. Много еще доброго осталось в памяти о нем, о том, чем он нас радовал, как он дарственно относился к Антону, к работе своей, как он начал строить новые вагоны метро, которые сейчас снуют в московской подземке, какие песни пел - голос его сохранился. И многое другое. Когда делал вагоны метро на мытищенском машиностроительном заводе, попутно кое-что делал для дачи, чем я пользуюсь и сейчас. Изготовил тяпку, из нержавейки большую кружку, из спецстали острый нож.
Кружка и нож, сработанные Павлом и наши прошлые урожаи
Душой Павел был мягок, талантом богат, счастьем его судьба обделила. У меня остался дневник про последние Пашкины дни, который я записал, когда пытался понять, как это все случилось. Про это, возможно будет отдельный сказ, но, о нем позже, когда потоньше будут сочиться рубцы на душе. А может и не стоит все это теребить. Оставить это только для близких.
Спасала меня от тоски в те дни только работа, которую я тягостно тянул.
12. Дела дачные
Пашка здорово меня поддержал с освоением дачи. Получил я ее в 1990 году, ему было уже 13 лет. Из родственников он чаще всего меня сопровождал, иногда бывала Галя, раз шесть Оля с Антоном, чуть больше Игорь. Но, Пашка с самого начала. Дача у нас была в Дивово, что на границе Рязанской и Московской областей. Железнодорожная станция с тем же названием была открыта в 1864 году. Славна дорога несколькими событиями. Здесь уместно вспомнить Николая Расторгуева с его песней - 'Не валяй дурака, Америка'. В ней Америке досталось от Коли по самое не могу. В том числе, им предъявлен ей иск за Аляску. Эту территорию, размером с треть Европы наши цари, по сути дела, профукали. Продали ее за грош, причем и этот грош был распилен непонятным образом на части, кои разошлись по неведомым карманам. Тогда тоже процветали хищения казны и коррупция. Но, известно то, что часть этих денег пошла на строительство железной дороги из Москвы в Рязань и далее. На них же была построена и станция Дивово в своей первоначальной редакции. Адресуя царям деньги за Аляску, американцы настаивали на строительстве именно этой дороги, мечтая ее превратить в транссибирскую магистраль, выходящую на тихоокеанское побережье России. А оттуда до Америки уже рукой подать. Американский капитал уже тогда начал опутывать Россию своими железными нитями. За железку и Дивово американцам стоит сказать спасибо. Но, конечно, и сотня таких проектов не стоила Аляски. Хрущев, занимая царский пост, зная историю отторжения Аляски от России, тоже должен был бы крепко подумать, прежде чем отдавать Крым Украине. Но, для таких мыслей нужен крепкий ум, которого ему тогда недоставало. Теперь на очереди Курилы. Ельцин был уже готов и их отдать Японии. Но, не успел. Не додержался до сотворения этого безумного акта. Уж слишком много мы отдали земель, за которые бились наши цари и пострадали многие сотни тысяч наших воинов. Об этом можно много говорить, но, вернемся к нашим делам.
Сергей Есенин, когда возвращался в Константиново, сходил на станции Дивово и далее пешком или гужевым попутным транспортом добирался до Константиново. Пешочком если народными тропами через Шушпаново, то километров 10 было, а если проезжими дорогами, то и все 15. Сейчас на станции стоит памятник Есенину (вместо одного из бесконечных памятников Ленину, стоявшего там ранее), а в помещении вновь отстроенного станционного здания организовано некоторое подобие музея Сергея Есенина с выставлением документов и экспонатов деревенского быта времен творчества поэта. Вторая достопримечательность станции Дивово - это организация там базы запаса паровозов на случай военного времени. Если ехать в Рязань, с правой стороны возле этой станции рядами стояли законсервированные, чёрные, густо промазанные паровозы, заколоченные и условно охраняемые. Было их очень много, говаривали, что больше сотни. Стояли они напротив станционного здания на множестве путей. Где-то в году 2005 эту базу ликвидировали.
Станция Дивово, памятник С. Есенину и база запаса паровозов
Активным поиском баз запаса паровозов в СССР и России занимался Дмитрий Сутягин из Обнинска - брат Игоря Сутягина, который тоже системно собирал сведения об атомных подводных лодках и передавал их на Запад. За это его посадили на 15 лет и, впоследствии, обменяли на нашу разведчицу-нелегалку - Анну Чапман и ее друзей. Спрашивается,
зачем нужны были поиски баз запаса и отчеты о них в интернете Дм.Сутягину http://scotch13.narod.ru/terijoki/index.html? Для кого он старался? Он что, хотел паровозы коллекционировать? А может быть, я чего-то не догоняю? Ну, а о третьей, главной достопримечательности этой станции я скромно умалчиваю по причине вашей догадливости о том, что в ее окрестностях я
разместил свою дачу. Если бы не это событие, то мы бы с вами и не узнали о первых двух. Ну, и об общих интересах братьев Сутягиных.
Первую дачную осень я ночевал у Ведищевых. Надо сказать им большущее спасибо за ту поддержку, которую они мне постоянно оказывали. От них с лопатой и граблями рано утром на участок. И там до вечера. Потом стал подтягиваться Павел к дачным делам. Ночевали мы с ним тоже поначалу у Ведищевых. Но, Пашкин энурез с печальным последствиями для кожаной кроватной мебели Ведищевых лишил нас такой возможности и мы начали с ним осваивать дачное строительство. Сначала надо было наладить огород, примус, туалет. Рядом с нами была речка Сосенка, правда уже зарастающая, но, купаться в ней было можно вполне. Тающее осеннее тепло отпускало мне мало времени на подготовку фундамента. Я сумасшедше рыл траншеи для заливки фундамента под постоянные напоминания бригадира строителей о земных карах за их простой и, небесных карах в образе все нарастающих осенних дождей. Начал понемногу заливать фундамент, но, без помощи Соломах, которые очень здорово мне помогли, я бы к сроку не успел. За что им низкий поклон. Здорово мне посодействовал и Толя Воробьев. Он помог мне обрести этот участок, будучи главным инженером электролампового завода, выделил мне большой МАЗ с прицепом и я на нем вывез с деревообрабатывающего завода купленные по умеренной цене бревна подтоварника для стропил крыши. Кирпичный каркас дома строители построили за 2 дня. Мы с Пашкой приделали к нему самодельную дощатую дверь, заложили окна кирпичами и внутри дома можно было уже ставить палатку. С этого момента мы начали обживать дачу. Крыши над головой не было, но, брезентовая палатка, с полиэтиленовой пленкой сверху, дождь держала хорошо. Под палаткой вырыли яму, куда стекала дождевая вода. Нам, правда, стали докучать мыши и крысы. Прятать продукты можно было только в палатке, иначе вымокнут под дождем.
Не раз нас там обворовывали. Как-то часов в 6 утра, мы с Пашкой спим в палатке, слышу гремят стропильные бревна, которые я выложил перед домом. Выскакиваю, вижу Володя, сосед из дачи через дом тащит на себе пару бревен, уверенно шагая с ними по нашим грядкам. Он не знал, что мы здесь ночевали и на вопрос, зачем такое творит, ответил, что он взял на время, дабы проверить подойдут ли. Но, пришлось ему их тотчас вернуть. Во-первых, достаточно одного бревна для проверки непонятно чего, во-вторых, зачем это делать в 6 утра. Вообще, воровал он много. Втихоря у меня перетаскал немало красных кирпичей, про которые, не зная об этих его налетах на нашу дачу, случайно проболталась его жена. На мой вопрос, где поблизости можно купить кирпичи, она сказала, что муж купил их на горковском кирпичном заводе, что находится возле станции 'Фруктовая'. Я пошел посмотреть на них. Это, конечно, были мои кирпичи, ибо они были профилированными и во Фруктовой таких не делают. Свои я привез из Рязани. Но, много позже, у меня стащили еще штук 500 кирпичей. Он неоднократно привозил ворованные пиломатериалы глубокой ночью, не давая мне высыпаться, один раз даже днем, когда шли беспрерывные многодневные дожди. На мое присутствие он уже не обращал внимания. Одним словом, строил себе дачу за бесплатно. В конце концов, через несколько лет она сгорела, правда, как говорят, это уже не было связано с его кражами, а связано с делами его жены. Сам он, похоже, навсегда уехал жить на Украину, оставив жене груз недоброй памяти о его проделках и пятно ее невольного соучастия в этих грязных делах.
Воровали не только бревна и кирпичи. Воровали уже посаженную картошку. Делали очень просто. Семья сажала картошку и как только она прорастала, сосед с дальней дачи скашивал ботву, выкапывал картошку и сажал ее на своем огороде. Такая картошка вполне поспевала созреть до зимы, а первый хозяин картошки оставался в глубоком раздумье: куда же делась уже проросшая ботва?
Время тогда было весьма непростым. Все бросились к земле-спасительнице, потому что, на те гроши, которые основная масса зарабатывала, прокормиться было невозможно. Горожане стали крестьянами. И не только. Стали и рукоделами. Множество вещей, которые мы раньше запросто покупали в магазинах, мы уже делали сами. Рыли траншеи под дом, заливали фундаменты, клали кирпич, шили, вязали. Мне приходилось даже отливать для дачи стеариновые свечи, потому что в магазинах они были дороги. Кстати, свечи получались не хуже магазинных. Навалилась на нас тогда тягостная чума времен правления Ельцина. Надо было в разоренной стране как-то добывать средства на пропитание. Но, чума навалилась и на сознание большого множества людей. Стали в большом количестве появляться дельцы, объявлявшие о втором, в их облике, пришествии Христа. Множились маги, лохотронщики, манипуляторы и целители. Очень стали популярны тогда Кашпировский и Чумак, полонившие телеэкраны и целившие с них свою паству от всех болезней, включая аллергический чих и тяжелые канцерогенные заболевания. Доверчивый наш народ свято верил во все эти чудеса, ходил на реальные сеансы этих и прочих целителей, отдавая им последние копейки и получая за них несбыточные мечты о грядущем исцелении. Исцеления не было, но, тяга к исцелителям и их уверениям в грядущем чуде не иссякала.
Но продолжим о моих дачных окрестностях. Интересно происхождение названия станции и деревни 'Фруктовая'. Открыли движение поездов по этой станции, как и на станциях 'Рыбное' и 'Дивово', через три года после отмены крепостного права - в 1864 году. Раньше станция назывались 'Горки', потому что от деревни к Оке земля скатывается, как и в Константиново, глубокими холмами. На этих холмах между 'Фруктовой' и 'Алпатьево' возведен сейчас горнолыжный спуск. Так вот, как-то весною из Москвы в южные края поездом, в персональном вагоне ехал Анастас Иванович (Ованесович) Микоян. В это время деревня 'Горки' разошлась бурным цветением вишневых садов. Увидев это, Микоян был потрясен и предложил переименовать 'Горки' во 'Фруктовую'. Высшее руководство, не спросив жителей, его поддержало, тем более, что одни исторические ленинские 'Горки' уже существовали. Они были уже мировым брендом и потому вторые 'Горки' были уже перебором. А так, были бы еще одни Горки, конечно, не такие исторические, как Ленинские, но, безусловно, более красивые. Горковский кирпичный завод протестно и гордо сохранил свое название, не меняя его на смешное - Фруктовый кирпичный завод. Да, и жители, по сей день, сетуют на эдакий волюнтаризм власть предержащих в вопросах переименования станции и деревни без согласования с ними. Так что по дороге в Рязань есть места 'фруктовые', 'рыбные' и даже 'дивные'.
Дни нашего дачного строительства шли за днями. К вечеру мы с Пашкой понемногу обустраивались, а днем копали землю, сажали, пололи, поливали. Жить там, особенно в дождливую погоду было не очень сладко. Но, Пашка демонстрировал примеры стоизма. Это его качество я еще подметил, когда мы с ним вдвоем в байдарке Таймень-2 плыли по Пре вместе с Соломахами - Валей, Ниной и Сережей. Было Пашке не более 10 лет, силушок у него было маловато, но, шли мы с ним хорошо. Он сидел впереди меня был загребным, весло было для него тяжеловато, он не всегда синхронно им управлял, но, упирался до последнего. Уставал, бросал весло, но, видя, что мне тяжело, опять брался. Пользы физической от него было немного и иногда для меня было лучше, когда он не греб, а отдыхал. Но, польза моральная была большая, так как, по сути дела, с его стороны поддержка была героическая: мы все время были впереди Соломах. Валентин злился. Он не любил вторых ролей. Они, взрослые, гребли вдвоем с Ниной, иногда и Серега им помогал, а обойти нас не могли. Мне, правда, помогала и песня. Когда Пашка выдыхался и сушил весло, я заводил про себя ритмичную заунывную песню и долго под нее, стыкуя гребной и песенный ритм, толкал веслом воду, не подпуская близко к себе Соломах. Песня очень помогала грести, убивая усталость. Но, как только Пашка просыпался и брался за весло, то мы с ним на волевых резко ускорялись и по-прежнему шли впереди. И хотя, капитанскими приказами 'отдыхать!' я пытался сдерживать его порывы, дабы не перегружать его физически, он эти мои паузы по-хитрому укорачивал. Так мы к Брыкиному Бору с ним пришли первыми, причем последний рывок, помнится, был драматическим. Валентин, во чтобы то ни стало хотел нас обойти и они с Ниной и Серегой упирались предельно. Но, Пашка понимал, что конечную точку надо ставить красиво и греб до последнего. А я не смел его подвести. Конечно, нам помогал скороходный Таймень, но, думаю, что главным в нашем успехе была мобилизующая Пашкина упертость и немладенческая жертвенность ради лидерства нашего маленького корабля.
Дачу мы с ним решили расширить, сделав полукруглый флигель с правой стороны основного строения. Задумка была простая: флигель изолировал одну из комнат от холодов и давал дополнительные площади для размещения душа, туалета и всяких столярно-слесарных инструментов. Нужно было делать под него дополнительный фундамент. Траншею я вырыл заранее, а вот заливку одному было делать трудновато. Я ждал Пашку. Ему было около 16 лет, силушки поприбавилось. Должен был приехать вечером. Для меня его приезды были праздником. Конец сентября, сижу вечером около столба с прожектором, в высвечиваемом им световом кругу, чищу картошку. Часов 10 вечера, темень за световым кругом прожектора непроглядная. Пашки нет. Уже давно прошла 9-часовая электричка из Москвы, я в недоумении. И вдруг он вносит себя, как подарок, в освещенный прожектором круг. Для меня, как подарок, потому что в голову уже лезли всякие мысли по поводу его отсутствия. Задержался он из-за темени, сильно поубавившей его ход с электрички. Ужинаем и спать. Утром встаем, дождь. Ждем когда прекратится. Фундамент залить надо сегодня, чтоб он застыл и осел, так как через 2 дня приезжают строители. Их трудовой простой, наш карман пустой, бездарно сгинут денежки и немалые. Поэтому в паузах между дождями мы заливаем фундамент. Выдохся я страшно. Работаем в вымокших фуфайках, на ветру, постоянно моросит. Бадья, камни, песок, глина, вода, все грузим, ворочаем, мешаем. Силы, как вода быстро уходят в весь этот песок. Вижу, что он тоже на последнем пределе, но, виду не подает. Говорю, давай отложим до завтра. Нет, батя, давай сегодня. Гоню его под крышу, не идет. Так до темени, с паузами, насквозь промокшие мы лили полукругом фундамент. Ужинать уже не было сил. Чай попили и спать. Но, утром с брюхом наверстали. Встали довольные, дело было сделано.
В одном деле, когда начали класть задний фронтон дома на 2-м этаже, он меня спас от позора. Мы с Пашкой готовили замес, таскали наверх кирпичи, а масоны-каменщики выкладывали фронтон и большое окно в нем. Работа у нас с Пашкой была адова. Некогда было голову поднять наверх. Песок, цемент, вода, бадья, замес, перемес, загрузка в ведра, подача их наверх, потом наверх кирпичей, опять ведра, кирпичи и все это в бешенном темпе. Когда половина фронтона была сделана, затемнело. Пошли смотреть. Оказалось, что наши каменщики окно выставили не по центру, а сместили вправо. На вопрос, почему так, отвечают, а куда вы глядели. Так что глядеть, нормальные люди окна кладут симметрично, по центру, отвечаю. Да и глядеть нам было некогда, потому что все время мы с ним сидели на замесе, подъеме ведер с цементом и кирпичей. Легли с тяжелой душой. Переделывать эту работу было очень непомерно. Надо было разбирать кирпичную кладку, заново месить раствор и все это укладывать. Сил не было, времени оставалось мало: поздняя осень, холод, дожди, белые мухи. Я было начал настраивать себя на вариант, как-нибудь
Град с яйцо, крыша в решето, полукруглый флигель с Пашкиным фундаментом и окно, которое пришлось переделывать.
самим поправить эту оконную убогость позже, может быть даже в следующем году. Утром встали, пошли с Пашкой смотреть. Окно с места не сдвинулось, так и торчало на фронтоне, как единственный правый зуб бабы Яги. Пашка мне говорит. Батя, такое окно никуда не годится. Говорю, Паш, а сил хватит все переделывать. Найдем, отвечает. Пошел я говорить с каменщиками. Еле уломал, добавив им сверху. Иначе собирались уходить. Мы опять месить раствор, наверх и снова по новой. Разобрали, переделали, и это была еще одна его победа. Если бы не Пашка, то неизвестно, каким бы сегодня было бы это окно, но, зримым моим позором оно бы осталось.
Были и другие проблемы. Однажды, в 1999 году, в июле прошел град с куриное яйцо, который побил весь урожай и пробил крыши, крытые рубероидом в 3 слоя. Пришлось на крышу класть шифер. Несколько раз дачу обворовывали. Тащили все подряд водяные насосы, инструменты, гвозди, посуду, белье, одежду, одеяла все вплоть до алюминиевых чайных ложек. Я соорудил большой парник с из бревен с перемычками, на которых держалась полиэтиленовая пленка. Перемычки были из толстой 10-милиметровой алюминиевой проволоки, которую у меня поснимали любители легкой наживы, для того, чтобы сдать в металлолом. Парник пришлось оставить.
13. Дела командировочные, мои иноконтакты. Дюпоны.
В один из дней раздается звонок из московского офиса Дюпона и они приглашают меня на встречу с их специалистами из центрального офиса, расположенного в городе Ричмонде (штат Виргиния) США. Я, как политически подкованный инженер, отвечаю им, что этот вопрос они должны согласовать с Министерством иностранных дел (МИД) и руководством нашего института. Начались согласования, руководство института многократно и с пристрастием меня допрашивало, как это и почему я связался с американцами, что МИД рекомендует отказаться от этой встречи. Я сказал, что инициатива была не моя, что сам не знаю, зачем я американцам нужен, что я на встречу не рвусь, пусть все решает МИД и эту тему для себя закрыл. Тогда я еще не знал, что они опубликовали мою статью в своем журнале и хорошо ознакомились с ней. Через месяц меня вызывает директор института и говорит, что с Вами хотят переговорить представители Дюпона, и что они сейчас будут звонить на директорский телефон (видно на телефоне было подслушивающее устройство, а возможно и записывающее, а может директору наши ответственные госслужбы наказали все держать под контролем). Раздается звонок, директор, естественно, присутствует при разговоре, мне упертые американцы сообщают, что все согласования улажены и спрашивают, когда такая встреча могла бы состояться. Через две недели мы с ними встретились. Я почему так подробно про это пишу. В те годы, хотя и были послабления, но, всякие связи с иностранцами не приветствовались. Тем более, что за пару лет до этого случая в нашем отделе произошел еще один инцидент. Виктор Айзенберг собрался переезжать в Америку. Там уже была его гражданская жена, кореянка Роза и его сын - евреец. Так у нас называли отпрысков достаточно распространенных браков между евреями и кореянками. С кореянкой он познакомился в Узбекистане, там рождение сына, несколько лет гражданского брака, но, перед ее выездом в Америку брак он оформил официально. На мой вопрос, что так быстро собрался в Америку, отвечал, что будущего у его сына здесь нет, наверняка расстреляют или убьют. Отчасти, ему, по-видимому, высвечивалось будущее в скинхедовских погромах, которые тогда еще были чрезвычайно редки. Товарищ был непростой. Он перед отъездом в США, стал посылками слать жене в Америку всякие утюги, электроприборы, посуду, простыни. В нашем отделе срезал все электровилки с проводами с испытательных стендов, электроизмерительных приборов и все это гнал в нищую Америку. Мы тогда терялись в догадках, кто же так вандально разоряет нашу инструментальную базу. Признался он в этих своих клептоманических деяних лишь тогда, когда оказался в Америке. Попытки нашего гражданина, и особенно еврея, уехать за рубеж натыкались на жесткое противодействие парторганов. Он не был членом партии, тем не менее его неоднократно вызывали на разборки в наш парткомитет, райком, стращали суровыми карами, довели до жестокого инфаркта, но, он не сдавался: ходил, тренируя сердце после инфаркта, по лестничным пролетам и продолжал гнуть свою линию. Его, в конце концов, отпустили, но, завотделом Гордона сняли с должности. В США у Айзенберга случилось еще два инфаркта и через год пребывания в Америке от последнего инфаркта он умер. Жена и сын его уже хорошо владели английским и уже активно вписались в американский быт.
И вот на фоне этого выездного инцидента Айзенберга в нашем отделе снова возникла американская тема, но, теперь со мной. Но, так как, я никуда не собирался, то, в конце концов, было дано добро на эту встречу. Одного, конечно меня туда не пустили, присоединив ко мне Каплана. Встреча происходила в офисе 'Дюпона', расположенном в Большом Палашевском переулке. Комната была непритязательно обставлена, стол накрыт легкими кондитерскими деликатесами, с их стороны прибыло три представителя из Ричмонда, нас было двое и штатная переводчица Дюпона по фамилии Иванова. По моим представлениям она была агентом КГБ, искусно заброшенным в московский офис компании Дюпон. А может и не была, но, мне казалось. Переводчица она была сильная, весьма обаятельная, но, через год они с ней распрощались.
На встрече дюпоновцы рассказали мне, что их заинтересовала моя статья, которая была опубликована в Штатах и, что они хотели бы сотрудничать с нами по вопросам исследования свойств фильтровальных материалов и их внедрения на предприятиях тогда еще Советского Союза. Я сказал, что, у меня причин для возражения нет, вопрос надо согласовать с руководством института и предложил в качестве представителя от нашей стороны для общения с ними Вилена Каплана. Они стали настаивать на моем представительстве, мотивируя это тем, что, я руководитель группы и, главное, у них много вопросов по поводу статьи. Специфика статьи заключалась в том, что в ней было выдано много материала, который собирают на промышленных фильтрах годами. Экспресс-метод, который я использовал в своих исследованиях, строился на моем ноу-хау, который я в статье раскрывать не стал. Американцы это почувствовали и, возможно, хотели к моей методике приобщиться.
Когда в Америке и у нас началось внедрение термостойких фильтровальных материалов для очистки горячих газов цветной металлургии, то возникло множество проблем, связанных с тем, что при повышенных температурах, даже такие безобидные вещества, как пары воды, ведут себя агрессивно, быстро разрушая фильтровальный материал. Обычно изучение влияния паров воды, газов, пылей и температуры на материалы ведут в промышленных фильтрах, очищая металлургические газы в течение многих месяцев и даже лет. После этого ведут исследование потерь прочности этих материалов на испытательных стендах. Все это - многотрудная и многомесячная работа не всегда дающая точного результата. Я собрал 3 установки, которые существенно сокращали сроки исследований и давали более точный и глубокий информативный материал. По ним я получил авторские свидетельства. Думаю, что суть их работы здесь излагать будет не очень интересно, но, полученных на установках результатов получилось много, что и позволило написать мне обширную статью, до которой
Визитка
добрались американцы. У них были очень дорогие дериватографы и прочие установки, но, мои ухищрения позволяли мне получать более быстрыми темпами, чем у них необходимые результаты, как не смешно это звучит. После этой встречи началось мое тесное сотрудничество с Дюпоном.
Напечатали мне на русском и английском языке две пачки красивых фирменных дюпоновских визиток, где я значился консультантом компании 'Дюпон' - самой крупной химической фирмы в мире, занимавшей тогда по объему капитализации четвертое место среди мировых технологических монстров. Она производит все: и полимеры, и ткани, и краски и одежду, и сковородки с тефлоновым напылением и еще более 4 тысяч всяких химических продуктов. Сотрудничество наше заключалось в совместных поездках на предприятия, на которых использовались фильтровальные материалы, преимущественно дюпоновские. Часто мы встречались и в Москве, в офисе компании.
Время от времени московский офис устраивал встречи своего персонала и руководства европейского филиала 'Дюпона' с директорами предприятий, на которых использовалась их продукция. Приглашали и меня. Помню, на первый свой визит я прихватил Каплана и Лука. Там был организован шведский стол с икрой, закусками, деликатесами и множеством бутылок крепкого и не очень горячительного содержания, кока-колой и другими редкостными у нас в то время напитками. Публика была очень солидная, наша производственная элита, в основном директора заводов и институтов. Ели, пили всласть, элегантные дамы пополняли опустошаемые столы свежими наборами деликатесов. Активно шли встречи, деловые беседы, но, когда было объявлено о завершении фуршета, началось невообразимое. Наши директора стали хватать со столов печенья, бутерброды, недопитые бутылки с коньяками и джинами, потом пошли вина и даже 'Кока-кола'. Все это лихорадочно засовывалось в блистательные обширные кейсы без каких либо следов стеснения на лицах. Батый вел себя скромнее, разоряя наши села. Лук тоже успел прихватить со стола бутылку Кока-колы, но, поделиться с нами не мог, так как пробовать ее на улице мы не стали. А очень хотелось, потому как в то время это была диковинная для нас вещь. На втором фуршете все повторилось. Я спросил у нашей переводчицы, как это заканчивалось на остальных фуршетах. Точно так же, ответствовала она. Мы стараемся к концу встречи никаких новых бутылок к столу не подносить. Конечно, это делалось не ради экономии, 'Дюпон' был сказочно богат. Поток из бутылок и закусок хозяева укорачивали по мере завершения встречи из этических соображений: им неприятно было смотреть, как наши голодающие директора к концу фуршета лихорадочно все сметали со столов. Но, надо отдать должное отечественной производственной и научной элите, драк из-за бутылок не было ни разу. На одном из таких фуршетов руководитель московского офиса Дюпона сообщил нам, что всю переписку со штаб квартирой Дюпона в США и многими западными фирмами они ведут по электронной почте, что резко сокращает время на документооборот и существенно экономит ресурсы. Мы тогда об этом могли только мечтать. Было это где-то в 1994 году.
Когда я появлялся в московском офисе 'Дюпона', встречавшая переводчица каждый раз, когда приходилось спускаться с верхних этажей вниз, обязывала меня держаться за поручни лестницы. Это было непременное правило поведения в офисах 'Дюпона', распространяющееся на всех сотрудниках компании и гостей. Если сотрудник компании не придерживался этого внутреннего протокола, то при травматическом падении на лестнице вынужденный невыход на работу сотруднику не оплачивался. Поэтому возрастные сотрудники чинно шествовали по лестницам, держась за поручни, а молодые шалопаи шли без такой поддержки, но, ни в коем случае не бегом. Во многом другом дюпоновцы придерживались традиций, принятых и у нас. Они также как и мы отмечали праздники, равно как и дни рождения, в коллективе. Бывали у них и всякого рода торжественные заседания и вечеринки.
Приходилось бывать и на камерных дюпоновских вечеринках. Вспоминается одна из них. Дюпоновцы отмечали день рождения Ханса Бенинхофа, одного из менеджеров Женевского офиса Дюпона, курировавшего московский офис. Он часто наезжал в Москву, был чтим московскими сотрудниками. Один из его служебных визитов пришелся на день рождения. Был снят, по этому случаю, небольшой уютный ресторанчик, расположенный недалеко от Палашевского переулка, в котором располагался офис Дюпона. Мы пришли туда к назначенному времени, к 7 часам вечера. Стоим ждем. Нас не пускают. Организаторы застолья от Дюпона начинают выяснять отношения. Пришел уже и юбиляр, но, ресторан закрыт. Где-то минут через 40 открываются двери ресторана и нас туда запускают. Но, столы до конца еще не накрыты. Мы недоуменно топчемся в фойе в ожидании начала торжественного застолья. Почему такая неуместная задержка никто не знает. Какая-то тайна. Потом уже за столом мне на ухо шепчут, что до нас весь день там справлял свои торжества вор в законе, для которого заботы ресторана об ожидающих очереди клиентах, не закон. Но, как эту задержку объяснили нашему зарубежному руководителю, я так и не узнал. Воры в законе всегда были у нас элитной публикой. Они не пиршествовали в именитых ресторанах, но, находили такие, в которых качество обслуживания ничуть не уступало именитым. Они там были хозяевами и их там всегда благостно ожидали, равно как и их широчайшую щедрость. Правда, трапезы для хозяев жизни там не всегда заканчивались сказочным наслаждением. Бывало они становились и проводами в последний путь: воров в законе подстерегали на выходе из дверей общепита и, на десерт угощали губительной меткой пулей. Так, в 2013 году закончил свой путь один из наиболее знаменитых преступных авторитетов - дед Хасан, - негласный руководитель воровского мира в России. И не только в ней. Так что ничего такого предосудительного не было в долгом ожидании наших иностранных гостей у дверей ресторана, где до нас трапезничал один из авторитетов воровского мира.
На выставке в Питере с Бенинхофом
Приходилось мне бывать и на аналогичных фуршетах других зарубежных фирм, занимающихся производством фильтровальных материалов. Там застолья протекали по более скромному сценарию. Связано это было с тем, что столы, по мере их опустошения почти не пополнялись. Это позволяло ограничивать наше время пребывания за ними и не подвергать нас сильному искушению стянуть что-нибудь под занавес домой. Честно говоря, мне тоже хотелось что-нибудь прихватить с собой. Не для того, чтобы полакомиться, а для того, чтобы показать родственникам, детям. Но, я на встречах с Дюпоном этого не делал по следующим соображениям. Во-первых, не совсем было удобно взрослому дяде втихоря тянуть со стола что-либо в карман. Во-вторых, опасался, что за нами могут наблюдать через видеокамеры. Когда мы приходили в Дюпон, то стол при нас сотрудники уставляли неведомыми для нас сладостями и водами и сразу уходили. Потом минут через 10 приходили переговорщики с переводчицей и встреча начиналась. Мы с Капланом смиренно ждали их, очень ограниченно общаясь с деликатесами или вообще не прикасаясь к ним. Вообще на съестное при этих переговорах мало кто реагировал. Возможно, они были лакмусовой бумажкой для советского посетителя. Потому как сами дюпоновцы весьма умеренно ими наслаждались. Как-то мы пошли на встречу в 'Дюпон' с Мишей Захаровым. Миша был сыном какого-то обкомовского секретаря из Липецка, со светлой головой, без комплексов. Пожевав печенья, он решил самое симпатичные из них, вместе с конфетами сложить в карман, существенно опустошив содержимое ваз. Я обратил его внимание на чрезмерное его усердие, но, он сказал, что компания не обеднеет. Правда, потом слегка покраснел, когда перед приходом переговорщиков на стол поставили еще пару ваз со сластями. Похоже, что видеокамеры все же у них были.
Встречи мои с 'Дюпоном' стали чаще. Их офис располагался в трех шагах от Макдональдса, около станции метро Тверская. Взят он был в аренду под весьма серьезные деньги, отремонтирован за собственный счет и компания была прописана там до той поры, пока наш кепочный гуру Лужков вдвое не увеличил цену за аренду здания. Это было уже слишком даже для гиганта 'Дюпона', и "жадные", по словам Лужкова, фирмачи переехали в комплекс зданий в Крылатском.
'Дюпон' отличался от многих иностранных компаний, с которыми мне приходилось работать, тем, что никогда не позволял себе участвовать в коррупционных сделках. При заключении контрактов руководители наших предприятий, не стесняясь моего присутствия, осторожно нащупывали тропы к коррупционно-откатным вариантам договоров с дюпоновцами. Но, те всегда деликатно переводили беседы на другие темы, оставаясь монументом неподкупности. Такую неподатливость сотрудников химического гиганта не смог деформировать и наш мэр. Вообще к Лужкову, как и у многих из нас, у меня двоякое отношение. Первые годы своей мэрской деятельности он был активен, полезен, производил неплохое впечатление. Последние 15 лет своего имперского правления, когда он нахраписто полез в политику и, замахнулся было на пост президента, когда стал обретать черты политического трибуна, борца против коррупции и единственного радетеля благополучия москвичей, он уже покатился по проспекту зримого политического лицемерия. Лужков забывал сообщать своей пастве, что одновременно с этими сказами о стремительном росте благосостояния москвичей, из пирога их благополучия он вырезал солидные куски для поправки бездонного благополучия своей жены Батуриной, что он жил в своем ранчо уже в закоммунистических временах, что лошади и пчелы, которых он разводил, любил и лелеял на своих ранчо, он уважал многократно больше, чем бесконечно родных ему москвичей. Ну, а когда он сказал, что его должность мэра лишь мешает развернуться коммерческому таланту Батуриной, то президент Медведев понял это буквально и, снял его с должности: зачем же ставить палки в колесницу бизнеса столь талантливой коммерсантки. Окончательно перестал мне нравиться Лужков, когда начал уже системно заниматься трибунным битием себя в грудь, громко и напыщенно радея о счастье дорогих москвичей. Он, конечно, был намного умнее Ельцина, но, выбрал себе такую же политическую колею, что и тот. Эта дорожка, позволяя на первых порах собирать спекулятивные симпатии паствы, не давала, в дальнейшем, разглядеть с высоты монумента истинное положение вещей.
Однажды я и сам попал под пресс Лужковского величия. Мы ехали на машине, до дома оставалось около минуты. Улица Дурова, что рядом с Олимпийским комплексом, нам показалась странно пустынной. Мы уже готовы были завернуть к себе на Мещанскую, как в этот момент наш поворот блокирует ментовская тачка, из нее выскакивает мент и безапелляционно принуждает нас упереться мордой машины в забор строящегося здания около татарской мечети. Улица Дурова была перекрыта, потому было непонятно, как нас прозевали. Оплошали повелители наших судеб. Мент вел себя как-то лихорадочно, возможно в ожидании нагоняя за то, что нас он прозевал. На наши вопросы отвечал нервно, а потом вообще замолчал. Мы поняли, что ждут кого-то на уровне не ниже президента. Через минут 20 промчался кортеж в сторону Олимпийского Дворца Спорта. Лишь только потом дежурившему около нас менту сообщили по рации, что мэр проехал и он позволил нам ехать дальше. На вопрос, что такого сегодня во Дворце спорта, мент процедил, что там проходит заседание съезда Российского Еврейского конгресса. Было ли это правдой, сказать сложно. Но, говорят, что девичья фамилия мэра была много короче и звучала как Кац. После такого нашего задержания я окончательно понял, сколь далеко ушло величие моего соратника по НИИ Пластмасс, где мы с ним обхаживали одни и те же коридоры, от моего, увы, не столь значимого.
Начались мои поездки на предприятия от компании 'Дюпон'. Я их совмещал со своими командировками от института. Разница в оплате моих командировочных 'Дюпоном' и Гинцветметом была колоссальна. Суточные командировочные от института были тогда 2.6 рубля, от Дюпона 100 долларов или примерно 3200 рублей. 'Дюпон' оплачивал мои трехразовые ресторанные чеки, люкс номера в гостиницах, любые поездки на такси и т.д. Кроме того, мне шли проценты от контрактов, заключенных через мое посредство 'Дюпоном' с нашими предприятиями. Работа была непростая, связанная с поиском нужного предприятия, предварительными переговорами с руководством, определением в многочисленных поездках оптимальных условий работы материалов на конкретных переделах, подготовкой контрактов, обеспечением сопровождения контрактов в Москве и на предприятиях с гарантией их успешного осуществления. Если проработка всех этих вопросов была проведена достойно, то дальнейшее сопровождение контракта было не очень утомительным. Конечно, бывали и проблемы, но, редко по моей вине. То были интересные времена. Я побывал на многих предприятиях Союза, мои связи с их руководством ширились, капитал мой рос. Я уже начал строить планы насчет покупки новой квартиры в Москве. Но, капитал в одночасье рухнул. В 1998 году, дефолт практически съел все мои накопления. Я в этот момент был в Питере и добраться до Инкомбанка, через который 'Дюпон' сгружал мне мои гонорары, я вовремя не успел. Серьезные денежки сгорели. Легкие деньги быстро и легко уносятся даже незначительными дуновениями политических и финансовых бурь. Что быстро и немноготрудно прилипает, то быстро и соскальзывает. По этой причине я сильно эту потерю не переживал, хотя неприятен был такой исход заработанных мною средств.
В 1998 году у меня состоялась еще одна неприятность. Медицинского свойства. По делам службы мне надо было на неделю ехать в НПО 'Химволокно' в г Светлогорске, который находился в 150 км от Чернобыля. Хотя радиационный пик в тех краях уже прошел, тем не менее уровень радиации многократно еще превышал предельно допустимый. Там продолжались работы по срезанию верхнего радиоактивного слоя земли. Я с собой из Москвы набрал, по совету сотрудников 'Химволокно', побольше продуктов и старался питаться ими. Потом, правда, когда привезенные продукты закончились, глядючи на то, что местные жители едят все подряд, я тоже стал понемногу приобщаться к продукции местных предприятий. Дозиметров нам не давали, они вообще были запрещены в тех краях, потому что их зашкаливание способствовало неоправданным паническим настроениям. Поэтому кто и сколько там наглотался радиоактивных изотопов, сказать было сложно. Прежде всего они действовали на кроветворение, угнетая эту функцию и способствуя сотворению кровяных телец-уродцев. Должно быть, некоторое запредельное количество их собрал и я. Но, сколько и, как они сказались на моем здоровье, сказать сложно, ибо в те времена на такую чепуху внимания не обращали, дабы не создавать ненужных слухов по весьма щепетильной теме.
Теперь мы из года в год 26 апреля отмечаем годовщину взрыва на Чернобыльской АЭС, потому что она совпала с днем рождения моей жены- Наталии, дамы тоже весьма основательно начиненной взрывоопасными эмоциями, порой ядерного уровня. Ну а жители Светлогорска, которые с достаточной долей иронии относились к повышенному уровню радиации, мне показались героями. То ли они до конца не понимали, чем это чревато, то ли у них не было выбора. Но, они, в беседах со мной, улыбались с неким налетом грустной иронии по поводу моих страхов получить избыточную долю радиации.
На том же Светлогорском химволокно я познакомился с производством углеродных тканей в промышленном масштабе. Производство дорогое, сложное, сильно энергоемкое. Со Светлогорска я перекинулся в НИИГрафит, который тоже занимался разработкой углеродных тканей. Это было богатое секретное с хорошим финансированием предприятие, на которое попасть было весьма проблематично. Для меня эти процедуры упрощались, в связи с тем, что я ранее получал проверочное добро на работу в подводной (атомной) и космической отраслях. НИИГрафит обладал особым статусом на получение хороших продуктовых заказов, обеспечивая и мне постоянную возможность пользоваться этим редким в те годы благом. Но, золотые денечки НИИГрафита сошли на нет в годы лихолетья девяностых. Недалекий наш президент - ЕБН, запросто раздаривал пространства, технологии и стратегические предприятия. После многих коммерческих манипуляций контрольный пакет НИИГрафита оказался в руках у американцев, которые замкнули на себя технологию производства материалов для самолетов-невидимок (технология СТЭЛС), надолго, тем самым отодвинув разработку подобной технологии для российской оборонки. Но, в новые времена мы опомнились и удалось вернуть НИИГрафит государству.
Кроме светлогорского Химволокна, был я и в других городах Белоруссии: в Могилеве, Полоцке, Новополоцке. Много попутешествовал по Союзу и с дюпоновскими материалами. Был на востоке страны - в Иркутске, на Байкале, Братске, где были любопытные внепроизводственные встречи. Как-то зашел в маленький деревянный клуб-сарайчик гидростроительного подразделения Братской ГЭС и там, на двери увидел написанный крупно, но, вручную и корявенько плакат о том, что сегодня, здесь в 19 часов состоится концерт артистов московской эстрады Александра Цекало и Лолиты. На телеэкранах они уже достаточно засветились, начиная со своей рекламы про 'Хопер-инвест'. Поэтому в далекой Сибири, в том числе и в Братске, они уже уверенно стригли солидные купоны с разинутых ртов и обвешанных рублевой лапшой ушей работников Братской ГЭС, не брезгуя даже маленькими сарайчиками. В тот наш заезд с Максимом Коренюгиным мы пронеслись по предприятиям Братска, Иркутска, Усть-Каменогорска, Чимкента, Алма-Аты и других городов Советского Союза. Тогда еще существовала такая страна.
Байкал, причал, Коренюгин. Недалеко Братская ГЭС, я у водопада
Конечно, Байкал удивительно красив и чист. Вода чище московской питьевой. Но, прохладен и суров. Глубины необычайной, в которой прячется еще немало эндемиков и
Байкал. Вид с Тайского мыса
прочих байкальских таинств, пока еще до конца не изведанных.
Возвращаясь к концерту Лолиты, вспоминаю и другие случаи выступления наших эстрадных суперзвезд. Был я в залах массовой длинорублевой тусовки наших звезд первой величины в небольшом, но, богатом угольном городке Белово Кемеровской области, где я занимался испытанием новых фильтротканей на цинковом заводе. Там рядом друг с другом стояли большой Дворец спорта и роскошный Дворец культуры. В них наши звезды качали свои длинные рубли, делая это часто в пьяном угаре, перебегая от Дворца к Дворцу с одним и тем же номером. С подвыпившим Кобзоном был такой казус. Выступив в одном Дворце, он с той же песней понесся в другой и был освистан публикой после последних куплетов, так как эту песню он уже там исполнил ранее. В те края наведывались Пугачева и Ротару, Газманов и Хазанов и прочие кумиры тех лет, трамбующие свои капиталы содержимым пухлых карманов беловских шахтеров. Как правило, концерты они заканчивали в зримом подпитии, но, добродушные сибирские шахтеры посматривали на это шаловство сквозь пальцы: им важно было видеть живые легенды воочию, а казусы и нетвердый шаг звезд эстрады можно было потом всласть перетереть в живых беседах на рабочем месте. Сейчас городок со славной шахтерской историей уже не благоденствует. Полнится легочными больными, жертвами и взрывами на шахтах, провоцируемыми скаредностью новых их владельцев. Я там бывал не раз, снег там аномально черный, так как в нем угольной пыли, вознесшейся из шахт и опавшей на белоснежное одеяло, не меньше, чем кристаллов гибнущего от угольного соседства снега.
Был на заводах Украины, Армении, Грузии, Казахстана, Узбекистана, Туркменистана. Был в Алма-Ате, Фергане, Ташкенте, в Ленинобаде, многовековом Самарканде с его величественными мечетями, минаретами и истошными призывами муллы плодиться и размножаться настолько отчаянными, что становилось невозможным не откликнуться на его горестные мольбы. Удивила Алма-Ата не только красотой своих улиц, воздушностью белоснежных дворцов, но, и сервисом в отелях: в тумбочках номеров обязательно лежали презервативы, а в 5-звездных отелях, в ящике повыше еще соседствовала и Библия, позволявшая, по-видимому, совершившийся грех смыть ее усердным чтением. Был 1992 год, в России сервис такого уровня еще дремал.
В самолетах я начал подтягивать свой немецкий язык. Сотрудники Европейского филиала Дюпона, с которыми мне, в основном, приходилось общаться, свободно владеют тремя, четырьмя языками. Как правило, это немецкий, французский английский, испанский или итальянский. Такое полиглотство характерно не только для Швейцарии, но, и для других небольших государств - Голландии, Бельгии, Дании и других: могучий русский им дается тяжело. На немецком я понемногу общался с швейцарцем Хансем Бенинхофом- руководителем европейского филиала Дюпона, немцем Куртом Вайсем и голладцем Карелом ван Дореном - ведущими менеджерами Европейского филиала компании 'Дюпон' со штаб-квартирой в Женеве. Последний до сих пор шлет мне по электронной почте письма и приветы. Это весьма разумный европеец, с рациональным мышлением, крепыш спортивного склада, подтянутый и холеный. В нем сразу виден знающий себе цену иноземец, умеющий держать себя без демонстрации сколь либо заметных следов снобизма. Приезжая, он мне постоянно, кроме стандартных дюпоновских сувениров - швейцарских часов, складных ножей офицера швейцарской армии, курточек и прочей кисеи, привозил швейцарские и европейские крепкие напитки со всякими корешками внутри них. Были они очень самогонистые, но, если их пить мелкими глоточками, как это собственно и делают европейцы, то резкие сивушные ароматы теряли свою силу и выдавали тонкий букет весьма приятного содержания.
Когда мы с ним были в Дмитровграде, что расположен в Ульяновской области и знаменит своим ядерным реактором, на текстильной фабрике, производящей фильтровальные материалы, нам организовали застолье с подачей литровых бутылок крепкой ставропольской водки, которая поставлялась только для Кремля. Добывал ее в ставропольских хранилищах главный инженер фабрики, бывший замминистра текстильной промышленности СССР, благодаря бывшим своим связям. С должности замминистра до главного инженера дмитровградской фабрики его скатила многолетняя дружба с горькой русской красавицей. За столом мы поочередно гнали спичи за дружбу и тесные связи. Карел прикладывался к рюмке между тостами многократно, но, отхлебывал понемногу и, в целом, он выпивал ровно столько, сколь и мы, так как наливали всем одинаково. Водка была ужасно вонюча, первую рюмку я заглотил целиком и чуть не задохнулся от взрыва сивухи под небом. Видать в Кремль ее отправляли для сантехников, подумалось мне в тот момент. Но, потом я, подражая Карелу, стал отпивать ее мелкими глотками и тогда она подарила мне сказочный букет нежных ароматов, усиливаемых приятным послевкусием, оседающим на языке. Тогда я понял, что если самогон пить по умному, то цены ему нет. Переговорное застолье продолжалось. Свалился главный инженер, переводчик уже не мог совладать со своим языком ни в русских его, ни в английских транскрипциях, я был уже в изрядном во хмелю, а Карел смотрел на нас чистым глазом.
Ездили мы с ним по разным городам. В Запорожье, в гостинице 'Интурист' после затяжных ресторанных посиделок, он хорошо держал спортивную форму. Но, в первый день нашего заезда туда, на утро, за завтраком, как-то, не продемонстрировал свежести лица, чем меня удивил. На мой вопрос, что случилось, ответил, что ему до 4-х утра звонила на английском языке мамка, которая предлагала умопомрачительные наслаждения. Меня мамка тоже донимала долго, но, уже по-русски. Поначалу я поднимал трубку, думая, что звонит Карел, но, потом накрыл телефон подушкой и перестал дергаться. Звонки продолжались. Часов в 12 ночи пришла телефонистка, якобы по моему вызову по поводу неисправности телефона. Конечно, ее на разведку послала мамка, ей надобно было узнать, почему я не реагирую на телефонные звонки. Такого навязчивого сервиса я нигде ранее не встречал. Я сказал, что я заявок на ремонт телефона не делал, но, попросил псевдотелефонистку отключить мой телефон от сети. В те времена сегодняшних телефонных разъемов еще не существовало. Она немного покрутилась около стены с проводом, сказала, что сейчас придет и отключит. После ее ухода звонки прекратились. Потом мы узнали, что бармен с 9-го этажа управляет мамками и этим интимным сервисом уже года 2, что дирекция гостиницы, получая за это немалые дивиденды, его не трогает. Да и скандалы подобного рода дирекции не были нужны, так как, если иноземцам будут поставлять прикормленных в отеле чистых куколок, будет лучше, чем клиенты их будут затаскивать с улицы.
Мы много поблуждали с Карелом по Союзу, были в городах Урала, Казахстана, в Ленинграде, Запорожье. Дважды были в Кировграде по делам веселым и печальным. Заездом были в г. Невьянске, где Демидов построил свою башню. На третьем этаже башни находилась лаборатория и плавильные печи. Но, что Демидов там плавил, он держал в тайне. Однако, в саже, взятой из дымоходов печей, были обнаружены следы серебра и золота. По одной из версий, Демидов здесь чеканил фальшивые деньги. По другой - здесь Демидов в тайне от царя Петра и государственной казны выплавлял серебро и золото, которое добывалось на его рудниках на Алтае. В любом случае, Петр 1 знал не про все тайны Демидов. Мужик он был умный, хитрый и продвинутый. Первым в мире начал ставить на своих башнях громоотводы. Эту башню завершает крыша с металлическим шпилем, к которому подведено заземление. Таким образом, башня была оснащена молниеотводом за четверть века до того, как он был сконструирован Бенжамином Франклином. Башня, как и Пизанская сильно наклонена, но, той известности не получила, так как уральская Россия уж очень была далека от Европы, да и этажами башня победнее. Сейчас Карелу уже где-то за 85 лет.
Демидова башня по соседству со мной.
У меня с Карелом ван Дореном были интересные беседы об отношении друг к другу европейских наций. Голландцы свысока относятся к немцам, сочиняя про них анекдоты, подобно тем, какие мы сочиняем про чукчей, американцы про поляков, итальянцы посмеиваются над французами, а французы над бельгийцами, консервативность англосаксов - притча во языцех в анекдотах большинства европейских стран. Англичан я тоже слегка недолюбливаю из-за их консервативности и заносчивости. Но, надо отдать им должное, их владение миром, создание гигантской британской империи, в которой никогда не заходит солнце, сослужило миру добрую службу, подняв за короткий период многие народы, несмотря на их неумеренную эксплуатацию, на более высокий уровень развития.
Про русских Карел, правда, ничего не сказывал, возможно, из деликатных соображений, или из-за того, что мы здорово сами можем посмеяться над собой. Вообще промышленная революция, начавшаяся в 15 веке с Голландии, высоко, в тот период, подняла ее престиж над европейскими странами, что позволило голландцам подтрунивать над человеческими, этническими и государственными промахами соседей. Но, думается мне, что народы, по своим возможностям, примерно равны. Просто более раннее развитие некоторых народов, давало им определенные преимущества. Со временем, менее развитые нации быстро догоняли лидеров. Примером могут быть японцы, корейцы, китайцы. Да и народы Африки в определенных условиях достигают больших высот, как например Президент США Барак Обама. Так, продолжим о голландцах. В анекдотические истории европейских стран голландцы вошли как самые большие скаредники. И это их качество, во время наших совместных поездок по России, иногда ярко являл и Карел ван Дорен. Как-то мы с ним, году в 1997 году были на крупной выставке достижений химических монстров, проводившейся в Питере. Туда я был приглашен в качестве русскоязычного представителя компании Дюпон, открывшей там широкие свои экспозиции. Жили мы в пятизвездном отеле 'Невский Палас', потом он стал называться Шератоном, сегодня это отель 'Коринтия Невский Палас'. Чисто внешне отель выглядит не очень помпезно, но, внутренняя его начинка весьма впечатляет. Холл под стеклянной крышей до 7-го этажа, вход в отель по электронным картам, затем по отпечаткам пальцев. Или бесконтактное сканирование электронной карты клиента на входе-выходе.
Сейчас номера в отеле выглядят достаточно буднично, а тогда на фоне наших полузвездных гостиниц они выглядели очень основательно. Тогда же я впервые познакомился со шведским столом.
У нас были большие обеденные перерывы и свободное вечернее время, которые мы использовали для знакомства с Ленинградом. Помнится, был июль, жара, надо было освежиться. Возле Анничкого моста, неподалеку от четырех конных скульптур Клодта, экспрессия и история создания которых очень впечатляет, мы нашли небольшое кафе. Карел загляделся на конные статуи, а я пошел к барной стойке купить воды. Купил миринду. Тогда она у нас только появилась и захотелось попробовать. Все наши посещения ресторанов и кафе оплачивал ван Дорен, которому по счетам 'Дюпон' в Женеве все компенсировал. Подойдя к нам, Карел высказал свое неудовольствие переводчице, спросив, почему она купила миринду, а не пепси колу, которая была почти вдвое дешевле. Переводчица кивнула в мою сторону и инцидент, при затухающем бурчании ван Дорена, был исчерпан. Выбрасывая тысячи на отели и рестораны, голландец боролся за копеечную экономию на бутылках с водой. Но, правда, после этого случая, Карел снизил обороты скаредности и меньше косился на наши несанкционированные расходы.
Как-то вечером, после выставки мы с ним, Максимом Коренюгиным и переводчицей Мариной Даниловой пошли в самый престижный ресторан Питера, так называемый Сенат-Бар. Его, со времен Екатерины посещали царствующие особы и их фавориты, мраморные обличья которых, сотворяемые в честь их визитов, выставлялись в глубоких, расположенных под потолком, подоконниках ресторана. Находился бар на Галерной улице около Сенатской площади, в здании Сената, недалеко от гарцующего на вздыбленном коне Петра 1, работы Фальконе. Залы выполнены в стиле ампир. Фирменные блюда - стерлядь, гарнированная раками, говядина Турнедо, шоколадное фондю, палтус гриль, сырное сродню и многое другое. Попасть туда было несложно, так как цены там кусались крепко и подкатывали туда лишь финансовые гуру. Сразу, как только мы вошли, встретил нас директор ресторана. Это мы поняли по громадной, в размер стены, фотографии, на которой он был запечатлен, крепко пожимая руку американскому Президенту. Клинтон тогда был молодой и симпатичный, не успев еще подвесить мешки под глазами и окрасить синевой нос. Фотографию по диагонали опоясывал красивый размашистый автограф Билла, выглядевший как наградная лента. Царствующих особ, посещавших Питер, продолжали водить в Сенат-Бар, приобщая их к уважительному лицезрению мраморных бюстов царских особ могучей в те далекие времена России. На одной из стен был расположен стенд с фотографиями царствующих особ, посещавших это заведение. Когда я у директора спросил, какого формата фотографию я должен предоставить для этого стенда, он скромно потупился. В числе последних знатных гостей из обоймы сверхпочетных гостей был Билл Клинтон. Из Русского музея в ресторан он добирался пешочком, чем ошарашил питерскую публику. Правда, рядом с ним плыл президентский лимузин с предупредительно распахнутыми дверцами. Американцу тогда были предложены черная икра, борщ, перламутрово-розовый лосось-гриль с имбирно-соевым соусом. Все это под пиво, которое очень понравилось Биллу. На десерт был предложен освежающий манговый сорбет. Было недорого и Клинтон был доволен. Все это обошлось ему в 55 долларов. Икра "Русский стиль" стоила $15, борщ - $6,50, лосось-гриль под имбирно-соевым соусом - $24, манговой сорбет - $9. Почему то не была упомянута стоимость пива. Думаю потому, что пиво ему президентская бухгалтерия все равно не оплатила бы.
Сенат бар с бюстами и иконостасом посетителей - VIP - персон
Директор предложил нам сесть к столу, за которым трапезничал Большой Американец. С той поры я получил моральное право без вранья говорить, что я обедал за одним столом с американским Президентом Уи́льямом Дже́фферсоном Кли́нтоном (в простонародье - Биллом). Шефствовал на кухне Сенат-бара тогда голландец Паскаль ван дер Брут. Прямо за нашим столом повар, в громадной, похожей на сковородку посудине, в которую он залил спирт, приготовил нам в мерцающем загадочном синем пламени мясное блюдо, что тогда в России было в диковинку. Под такое блюдо дешевые напитки было брать непристойно, поэтому пошли французские вина и коньяки, благо, что в Сенат баре были очень богатые карты заморских вин. Пили мы умеренно, опустошая под тосты и сказы директора о крутых жизненных поворотах присутствующих средь нас царских персон, обжигающее содержимое из изысканных бокалов. Все шло хорошо, но, к концу визита нашу трапезу немного омрачили два обстоятельства. Помнится, была весна, май, недалеко струящаяся Нева изрядно надувала ветра, один из которых, хлопнув по окну и ворвавшись в бар, понес, по нарастающей слегка приоткрытую тяжелую форточку подоконника, а вместе с ней и раритетный, тяжеленный, в половину человеческого роста бюст Екатерины Великой. На скатывающуюся в пропасть царицу страшно было смотреть. Бюст с большой высоты рухнул на пол. Перехватить его не успели, да, и едва ли это было бы кому либо под силу. И, он, орудийно бабахнув, развалился в сувенирную крошку. Директор сильно расстроился, но, быстро взял себя в руки. Так как мы там были практически одни, то это событие восприняли, как недобрую примету. Вторая печальная нота в той песне царского застолья прозвучала, когда нам выставили счет. У Карела в этот момент замоталась голова, у переносицы сошлись глаза, но, он скоро восстановил сознание, расплатился и мы быстро покинули чертоги царского застольного распутства. У нас на каждого пришлось примерно по 170 долларов. В счет, передаваемый Дюпону для оплаты, не всегда позволительно было включать крепкие напитки, сигареты, перекрывать допустимый предел расходов на одну душу. По дороге он судорожно вслух соображал, как представить этот счет компании Дюпон, надеясь от нас получить дельные советы. Но, мысли наши, окутанные коньячными парами и тяжелыми раздумьями о непростой монаршеской жизни, были далеки от этих проблем. Лимит его дюпоновских кредитов на представительские расходы был исчерпан, и с того момента трапезничать в рестораны мы ходили уже по одиночке, за свои наличные, с последующей оплатой наших индивидуальных счетов женевским офисом Дюпона. Дурная царская примета отчасти сбылась: больших контрактов на этой выставке мы заключили немного.
С Дюпоном работать было интересно. Это могучая компания, демонстрирующая дипломатическую деликатность в общении со своими заказчиками и акулью хватку в борьбе с конкурентами. Когда в СССР начали разработку конкурентов дюпоновского номекса и кевлара, отечественных термостойких фильтроматериалов - оксалона и фенилона, то Дюпон начал активные действия по закрытию российского проекта. Он скупал на внешних и внутренних рынках по завышенным ценам сырье для производства наших термостойких материалов, а разработчиков фенилона - ярославский ВНИИВ скупил на корню, заплатив им тогда около 30 тысяч долларов за прекращение разработок термостойких фильтровальных материалов. Деньги эти в те времена, после дефолта 1998 года были несусветные и устоять перед ними руководство института не смогло. Все эти дела велись тайно и широкой публике были неизвестны. Заказчиков же его материалов Дюпон обхаживал очень искусно, организуя, помимо приватных бесед, роскошные фуршеты в своем офисе, о которых я уже писал.
Из всех дюпоновцев Карел ван Дорен мне нравился больше всех. Просто в эпизоде с той бутылкой меринды, о которой я писал выше, он не в силах был одолеть стену генетического наследия своих славных потомков, по крохам собиравших свое отечество и невольно культивирующих в других частях света экономное расходование геофинансового пространства. В связи с этим, несколько слов о жадности, щедрости и благотворительности людей. Древо общественной жизни держится на трех корнях - инстинкте самосохранения, инстинкте продолжения рода и инстинкте добывания жизненных благ. Последний тоже является инстинктом самосохранения, но, уже в том его виде, когда доминирующей чертой становиться не 'быть бы живу', а простая человеческая жадность. В обезьяньем стаде-предвестнике человеческого общества или в львином прайде вожак, даже насытившись, не подпускает более слабых и продолжает давиться добычей, подгоняемый страхом неуверенности в возможностях завтрашнего дня. По мере развития общества кроме страха появились и другие мотивы, порождающие жадность. Это и болезненная страсть к накопительству, и стремление возвыситься над другими, и желание окружить себя роскошью, и поведенческая рациональность и вообще, чисто человеческое качество пожить хорошо, невзирая на то, что окружающий мир бедствует. По мере появления у человека способностей прогнозировать перспективу, жадность, хоть и оставалось доминантной движущей силой, временно, при избытке жизненных ресурсов, уступала место некоторым признакам щедрости - филантропии. Хотя эта любовь к конкуренту редко когда была распространенным явлением.
В этом случае один вид жадности уступал жадности более мудрой. Человек надеялся обменять избыток одного вида жизненных ресурсов на другой более нужный ему вид. Будь то материальные или имиджевые блага. Но, и в древности и в нынешние времена, когда недоставало жизненных ресурсов, человеком, из-за страха оставить себя и своих близких без средств к существованию, вновь овладевала жадность. Обделяя ими свой клан, отдавая ресурсы на стороны, человек лишал своих потомков перспективы. Но, жадность эта уже становилась рациональной, относилась к области рационального мышления и ее правильнее было бы называть накопительством. Оно характерно для евреев, голландцев, немцев и англичан, да и многих других народов, прошедших через войны, разруху и голод, но, уже привыкших к комфорту.
Есть еще патологическая жадность. Это уже вид болезни. У моей жены в Москве на Алтайской улице живет ее двоюродная сестра Света, замужем за Владимиром. Отношения между ними, почти как между родными сестрами, они часто навещают друг друга. Моя жена в далекие годы и позже не раз безвозмездно серьезными деньгами выручала их семью. Очень редко, по большим праздникам Анна Францевна - мама моей жены, которой было далеко за 80 тоже приезжала в гости к Свете, желая и своим присутствием поддерживать теплые межсемейные отношения. Она всегда, по- доброму, относилась к Владимиру, вела с ним задушевные беседы. Но, Владимир, будучи бомбилой, неизменно брал с нее не менее 1000 рублей, за получасовой провоз ее до дома, т.е. по максимальному тарифу, используя для оправдания своего кощунства такой аргумент: ведь она все равно будет платить другому таксисту. Страшно это не той профессиональной патологией наживы столь безумным способом, а тем, какие инфарктные вихри душевных мук бомбила-родственник вздымает у пожилой женщины своей сверхциничной аргументацией. Конечно, такое уродство мы воспитываем и сами. Жена моя в этом отношении уникальная личность. Такой пример. У ее подруги день рождения. Заранее покупаем подарки, около дома подруги вновь в магазин и покупаем вино, водку, колбасу, грибы, большую курицу гриль, торт, кока-колы. Спрашиваю, зачем все это, когда домой будем возвращаться, все это купим на обратном пути. Жена отвечает, что это все понесем на день рождения подруги, потому что у нее будет только салатик и чай с конфетами. Подарки воспринимаются с благодарностью, салатики окружаются нашими закусками, принесенные нами напитки льются рекой, у всех трещит за ушами, день рождения сложился хорошо. Танцы, разговоры, беседы, в которых выясняется, что одна из дочек едет учиться в Англию, другая хорошо устроилась менеджером, у отца, майора-строителя хороший левый строительный бизнес, дедушка у них генерал, от него у них дача на генеральской поляне в Красково. Спрашиваю жену, когда мы в магазине все это покупали, ты про все это знала. Отвечает да, но, ты не суди их строго: я люблю посидеть за столом, на котором будет хоть видимость того, чем можно закусить то, что можно выпить. Следующая встреча. Новый год встречаем у нас. Приглашаем ту же подругу жены с семейством. Новогодний стол - клумба с многоэтажным оформлением всех видов деликатесов и бутылочных гренадеров. Каждому из гостей приготовлен хороший новогодний подарок со стихами, шутихами, выдумками. Тост за старый год, тост за встречу Нового, и еще не один за здоровье, удачи и успехи в грядущем году. Начинаем дарить подарки. Гости им радуются, на столе и стульях они не умещаются, складываем их в угол, под каждый подарок запрокидывается бокал шампанского, прятающий улыбки гостей от каждого получаемого подарочного удовольствия. Свои дары мы раздали и хотели сделать перерыв, чтобы подготовиться к ответному дарению. Но, не случилось. Встает подруга и вручает нам всем один очень полезный подарок - маленький резиновый коврик под раковину. Все в восторге. Бокалы наполняю шампанским, себе наливаю водку и под мертвую тишину и шепот шампанского проглатываю мерзкую вместе с мыслью, какая же у меня жена дура. И не потому, что подарок был убог, а потому, что неудобно было перед теми людьми, которые поставили себя в такое положение, не посчитавшими нужным как-то скрадывать такое свое отношение к большому человеческому празднику - будь то день Рождения или Новый Год. Была Люда одной из лучших Наташиных подруг. Детство у нее было тяжелое, богомольное и видно крестом легло на ее психику. И судить ее за это никак нельзя. Если, пожалуй только, судить быт того времени, которое на психическом человеческом полотне создает такую узорную грибковую пелену жадности, какую никаким временем, дарами сверху, благами материальными и молитвами уже и не поправишь. Со временем дружба между Наташей и Любой, по инициативе последней, стала гаснуть. Больше совместных новогодних и прочих праздничных торжеств у нас не было.
Со временем, по мере роста благосостояния человечества жадность станет редким явлением, а пока у нее корневая система - нищета, она еще будет тиранить наше общество. Редкий богатей продаст свой последний дом ради спасения погибающих. Щедрость в нем уступит место рациональной жадности. Жадность - это такой же казначейский билет, имеющий свой статус и размерность. Благоденствие общества слегка обесценивает жадность, доводя некоторых ее держателей даже до благотворительности. Экономические кризисы моментально вздувают аппетиты жадности. Но, на патологическую жадность экономические взлеты и потрясения влияния не оказывают. Это самая стабильная характеристика убогой человеческой натуры. И благо, что таких убогих единиц среди человечества не так уж много. Но, это на первый прикид. Жадность лихорадочно ищет выхода наружу. И находит, расцветая пышным цветом в коррупционной среде. Взяточничество, это самая запущенная стадия патологической жадности, но, не той ее разновидности, которая прописана в наших душах генетически, а соревновательной, когда хочется нахватать как можно больше, или хотя бы больше, чем у соседа. Ты мэр, богат и властен, жизнь удалась, но, мэр соседнего города уже скоро будет губернатором, потому как уже освоил казуистику мэрской деятельности на очень высоком уровне, хотя он и существеннее тупее тебя. Ты знаешь, как он этого добился, но, ведь не будешь разоблачать его мэрские приемчики добычи абсолютного блага. Лучше позаимствовать их. Где-то взять, кому-то дать и ты уже замечен на верхах. Ты уже губернатор или крупный бизнесмен. Ты растешь, создаешь сказочный мир для себя и своих близких. Таким людям, откровенно говоря, одновременно можно завидовать и не завидовать. Постоянно воюя в этом миру они теряют свободу, свободу непривязного мышления. Теряют попусту то, что терять было невозможно, то, чего драгоценнее только сама жизнь и то, что также необратимо как жизнь. Они теряют время. Они убивают его, бездарно и необратимо, сбрасывая в бездонную яму безвременья, расходуя всуе его на мысли о том, как отблагодарить чиновника за его милость, как украсть у страны поболее, пока ее высокие чины-чиновники дремлют в блаженстве от объема полученной взятки, как обставить конкурента, уйти от налога, прибрать к рукам чужие деньги. Есть у них и более светлые мысли, любят они порассуждать о суете сует, о небесах и звездах, некоторые о боге, конечно о женщинах и превратностях любви. Но, мозг их ни днем ни ночью не сбрасывает из обращения одну и ту же мысль - мысль о наживе, переваривая ее во всех вариантах, наслаждаясь счастливыми удачами в этом непростом деле, и допингуя себя надеждами на неизменные успехи в будущем. Им можно позавидовать в том, что у них не бывает проблем с хлебом насущным, правда заработанным этим постоянным нервотрепом, трудом, чаще всего успешным, но, порой весьма нерадостным. Я понимаю, что люди эти нужны, что без их непосильного труда страна зачахнет, что они тоже жертвы, жертвы такой затягивающей черты характера, как страсть к наживе. Но, тяги большой к ним я не испытываю. Общаться с ними сложно, сказываются и их профессиональные издержки, заставляющие их крутиться в мире с весьма грубыми манерами поведения, и узкий кругозор их мышления, практически полностью сосредоточенного на своем бизнесе. Они жертвы, но, и герои. Герои потому, что они жертвенно тянут на упряжи изо всех сил свой бизнес в такой некоммерческой стране. Упряжь эта сплетена из волокон их нервной системы, которые все больше и больше истончаются. Жертвы, потому что в том круговороте, в который их затягивает бизнес, они теряют свободу, возможность свободно владеть своим временем, возможность общения с приличными людьми и вообще вкус к жизни, убиваемый лихорадочными суррогатами жизненной суеты. Чем выше они вырываются из нищеты, тем больше, в нашем государстве, людей впадает в нее. У нашего государства очень мощное лифтовое хозяйство вертикальной власти. А вот горизонтальная полоса социальной солидарности бедствующих масс - нулевая. Поэтому державный лифт проходит ее снизу вверх как тонкую фольгу, даже не замечая момента контакта с ней, но, не забывая присыпать нулевой уровень благосостояния масс блестящими словесными обещаниями о грядущем изобилии. Интеллект земного населения прирастает. Взбунтовалась Африка. Градус социальной солидарности нищенствующих масс пошел в плюс. Транспарентность экономики и политики тоже стала возрастать, и в определенной степени благодаря сайту викеликс. Это вызов существующей экономической системе хозяйствования на планете. Началась спонтанная борьба с человеческой жадностью. Грядут нелегкие времена поиска более справедливой системы управления планетарным хозяйством. Опять отвлекся.
Я тоже не очень щедр, что, возможно, лукаво списываю за счет, так называемой, рациональности поведенческого мышления. Отсутствие финансовой свободы в детстве, отшельнические мои студенческие годы, в которые тоже приходилось подрабатывать, связали во мне некую свободу в общении с этим скунсом человеческого прагматизма. Я завидую своим сестрам, которые со своими мужьями показывали мне примеры своей неназидательной щедрости. Поначалу Нина с Валей основные расходы на всякие наши путешествия брали на себя, причем делали это незаметно- естественно. Их подарки всегда были к месту и кстати. Таня с Толей, когда быстро пошли в рост, тоже щедро делились своими возможностями. И хотя я жил вдали от них, в Москве, мои приезды с семьей в Рязань всегда надежно поддерживались тем или иным образом с их стороны. Или они снимали за свой счет дачи на лето в Солотче, где с Олей мы вместе с ними недельки по 2 отдыхали, или обеспечивали дальние походы - байдарками, снастями, лодками. Мы всегда были при колесах - начиная от мотоциклов Вали и Толи, их машин или машин из Толиного автогаража. Я не могу сказать, что я паразитировал на своих родственниках, но, ту меру щедрости, которой они одаривали меня, я им не вернул. Но, возможно, еще не вечер.
Отдыхаем в Солотче. Нина, Сергей, Стасик, мама, Оля, Галя
Мои сестры - умницы и красавицы жизнь свою складывали, в целом, неплохо. Окончили радиоинститут, вышли замуж за нормальных деловых и умных мужиков, пополнили Отечество добрым племенем сыновей и симпатягой дочкой. И это все, при том, что тащили на себе и ответственную работу, и дом, и дачные проблемы, заботы и переживания за успехи детей и мужей, не забывая поддерживать на высоком уровне свои внешние кондиции. Конечно, жизнь в России во все ее времена нелегка даже для крепкого мужика, а что уж достается женщине, то тяготы ее не измерить никакими звездными величинами.
Валентин, Нинин муж привел ее в свой старенький, одноэтажный дом на тихой улице Татарской. Дом, если память мне не изменяет, топился печкой, туалет во дворе, прочие удобства отсутствовали. Идти в такой дом, это уже проявление недюжинной храбрости после дома со всеми удобствами на Либкнехта, 51. Но, Нину это не остановило. У таких домов есть безусловные плюсы, особенно в летнюю пору. Топать наверх не надо, лифты не ломаются, улица под боком. При доме был огородик с микровишневым садом, что тоже разнообразило быт и частично освобождало Нину от рыночных забот. Мне нравилось бывать у них, они всегда были щедры на приветливость и гостеприимство.
По первому прикиду я Нинин выбор не очень одобрил. Отчасти из-за национальной принадлежности Валентина: мать у Валентина - Вильгельмина Иогановна была немкой. Валентин давно уже остался без рано ушедшего из жизни отца-украинца. Меня также немного пугал орлиный, слегка хищный профиль Валентина, некоторая жесткость в суждениях, прямолинейность в высказываниях, не всегда адекватная реакция на шутки в его адрес, порой не резонансные отношения с чувством юмора, ну и, иногда, безосновательная неуступчивость в отстаивании собственного, порой неверного мнения, основанная на абсолютной уверенности в своей праведности. Бывали и грубоватые интонации, что мне не очень нравилось, особенно, в отношении моих родителей. Но, потом как-то все понемногу притерлось, что-то из того набора стало понемногу исчезать, кое-что я отношу к своей излишней придирчивости, так что Нина сделала неплохой выбор. Надо сказать, что Нинино тихое и подспудное умение влиять на людей стало понемногу менять характер Валентина в лучшую сторону: поубавилось резкости, стал с большим вниманием и пониманием относиться к теще, прислушиваться к мнению других, больше стало терпимости к промахам присутствующих. В целом, мужик он неплохой, на него можно уверенно положиться в сложных моментах. Он немало помогал мне и с дачей, и в моих разборках с радиоувлечениями и с переездом в Москву, ну и во многих других случаях. Надо отдать Валентину должное, он вел весьма активный образ жизни. Был, как правило, инициатором наших походов, поездок по городам и весям на мотоциклах и машинах, занимался активно научной работой в институте, защитил диссертацию, кооперативничал, строил дачу. Умел и хорошо отдыхать, заражая и нас этим микробом путешествий. Мы, не считая множество походов по Мещере, дважды ездили с ним на юга сначала трехколесным транспортом, а потом и на машине. Конечно, как и у всех, у него по жизни были сделанные, иногда, наотмашь, решения, которые доставляли большие неприятности близким. Не очень нравилось мне его отношение к сыну Сергею. Но, все мы не святые, и мне тоже можно задать немало вопросов по моим жизненным коллизиям. Сложно быть судьей в путанице чужих жизненных перипетий.
Таня с Толей, как и Нина с Валей окончили тот же рязанский радиоинститут, учились в одной группе, к концу учебы расписались и не откладывая в долгий ящик в 1973 году произвели на свет красавицу дочку Наташу. У Тани перед родами был страшный высокотемпературный грипп и мы все переживали за нее и будущего ребенка. Но, все прошло благополучно. Все у них шло очень динамично. Примерно так же, как они ковали победы в охоте на лис, о которых я уже писал. О выпуске студентов радиотехнического института того года поговаривали, что он получился золотым. Таня - заммэра по экономике, Толя - министр топливно-энергетического и жилищно-коммунального хозяйства Рязанской области, их друзья - Ведищев Александр - директор завода и депутат Рыбновского района, Вихров Сергей - зав кафедрой радиоинститута и член-кор академии, Анпилогов - один из членов мозговой группы правительства Союза и России. Таню позже пригласили на должность замминистра здравохранения.Были, наверно и другие именитые выпускники с этого курса, о которых я не знаю.
Похоже, что вкус к победам на спортивных ристалищах привил Толе с Таней стремление к лидерству и на жизненном пространстве. Таня, закончив экономический факультет института, мало-помалу начала свое восхождение на довольно высокие профессиональные высоты. Конечно, началось все не сразу, был такой инкубационно-образовательный период, когда она вела рутинную работу заводского экономиста. Но, потом, видно рутина приелась, она поняла, что продолжать сидеть мышкой за столиком простого экономиста неразумно, опыта набрала достаточно, ума у нее было с достатком, в чем-то ей помог Толя, будучи уже главным инженером радиолампового завода. И пошла она топать уже не заводскими шажочками, а районными и городскими шажками на престольные места рязанской мэрии. И ведь получалось, и неплохо. Дошагала до заммэра по экономике, если не ошибаюсь. Должность эта, как правило, на таком уровне мужская и это многого стоит. Такое движение наверх, конечно, не было самоцелью, а сложившимся симбиозом ее способностей и умения мэрских руководителей увидеть ее потенциальные возможности. О всех ее движениях наверх по службе я узнавал лишь через год-два, что сестру мою никак не украшало. С одной стороны держать в неведении родного брата нехорошо, с другой стороны, видно, проявлялась добрая внутренняя черта - не заниматься всуе бахвальством. Работа у нее была непростая, связанная с движением финансов и всяческих жучков вокруг них. Возможно, кто-то из тех, чьи сомнительные предложения она не приняла, попытались сломать ее, плеснув в лицо муравьиной кислотой. Спасла она себя от страшного ожога снегом. Я как химик знаю, насколько жгуча эта кислота для кожи и разрушительна для глаз. Работу она после этого случая не оставила. Хотя основания для этого были. Домашние заботы, дача, всякие детские проблемы отвлекали много времени. В этот период начала тяжело болеть наша мама. Она жила с Таней, требовала постоянного ухода не только днем, но, и по ночам. Не всегда удавалось, по-человечески выспаться, а потом утром с разбитой головой на ответственную службу, где как раз этой головой надо было и работать. Ей по уходу за мамой много помогала и Нина, но, основная нагрузка легла на Таню. Да и Толе в тот период тоже доставалось.
Толя как-то сразу и естественно вписался в уклад нашего дома. Конечно, во многом способствовала ему в этом Таня, но, его склад ума и прописанная в нем доброжелательность очень здорово помогали поддерживать атмосферу добрых отношений с нами. Оттрубив два года в армии, слегка подорвав там здоровье, устроился на радиоламповый завод инженером. Поправив здоровье, стал активно трудиться, задерживался подолгу на работе, разрабатывая то хитрые антенны, то герконы, то диковинные в ту пору лазерные проигрыватели. Одним словом, искал прорывные технологии, которые позволили бы заводу вести более свободную и доходную экономическую политику. Творческая жилка, светлая голова и бочки вылитого трудового пота были замечены и, директор завода Фомин стал понемногу Толю подтягивать к себе. Так на заводе появился новый главный инженер. Началось его более плотное знакомство с столичным министерским и президентским бомондом, командировки за рубеж. Одна из первых, помнится, была в Японию. Период тот для него был нескучный, напряжный, но, головы хватало, чтобы справляться с производством и поддерживать внешние связи завода, за часть которых он отвечал. После нескольких лет работы, во времена, когда руководство выбирал трудовой коллектив, сложилась возможность и подиректорствовать на заводе. Но, Толя от этой затеи отказался, хотя шансы у него были очень неплохие: с коллективом у него были добрые отношения. Не был он тем кондовым карьеристом, гораздым ради успеха на все. Если бы Толе удалось поизбавиться хоть от части тех гуманных начал, которые его добрые родители взрастили в нем, то были бы у него перспективы роста и за пределами Рязани. Он умел общаться с людьми, на короткой ноге был тогда со всесильным Волошиным, вхож к Чубайсу, но, его нежелание шагать по людским глоткам тогда, когда это было всеобщим поветрием, практически ставило перед ним стену на пути к более заметным высотам. Он поистрепал здоровье, нервы, пытаясь помочь каждому страждущему, вытряхнул из души те кремни, которые были опорными камнями бюрократического и административного зла, но, сохранил достоинство и душу. С годами эти качества становятся золотыми слитками, зеркалами совести, а алмазные регалии, добытые дедовщинными методами в скуловоротных и подковерных боях, со временем превращаются в дешевый тускнеющий стеклярус. И когда люди задушевно вспоминают о каком-нибудь министре, то ласково о том, на какой многоэтажный мат он был способен, как мог крепко выпить, громоподобно рявкнуть, мордобойно поставить на место подчиненного и ... потом с тоской, придыханием и слезой в глазах этого подчиненного и о том, что человек этот был добрый и незлопамятный. А был это вовсе уже и не человек, а сломанный винтик-робот, не по-человечески уработанный борьбой за кресло, державным протоколом и дедовщиной, исповедуемой во все российские времена в верхах.
Много доброго можно рассказать и о детях моих сестер, но, на виду у меня был несколько лет лишь Стас. Свои исторические и коммерческие подвиги он начал уже после моего отъезда в Москву. Единственное время, когда мы пересекались, были походы. Но, и совместных тоже мало получилось, потому, как он рано начал в них ходить самостоятельно. О походах я еще расскажу позже.
Жизнь в Строителе была не безпроблемной. Квартира была трехкомнатная, просторная, но, жить было несколько тесновато. Мы с Галей, а потом и с Олей жили в маленькой комнате. В другой маленькой жили Козловы: Толя, его жена Галя и сын Дима.
Дима Козлов с Олей
В большой комнате жил Иван Меркулович. Коля, Галин средний брат, жил тогда в Москве, был повязан гражданским браком с Тамарой. Иван Меркулович был неплохим отцом для Гали, любил ее, но, также горячо любил и выпить. Причем неважно что пить, важно, чтобы пахло спиртом. У нас с ним по этой проблеме были неоднократные выяснения отношений, но, градуса их натянутости меж нами и градуса потребления этого табуретного наркотика они не понижали. Бывало тайно заглатывалось и то, что было приготовлено на стол к большим праздникам. Но, зла я на него не держал, это была болезнь и единственный способ ее одоления - разводка этого одушевляющего и одушевленного существ по разные стороны. Иногда это удавалось. Но, чаще всего, каким-то непостижимым образом он, все же, находил глубоко запрятанные от него бутылки.
В целом же, жизнь в Строителе была неплохой. Рядом лес с цветами, иногда грибами и ягодами (земляника и малина, иногда черника), прогулки с детьми по лесу летом и зимой, большой санаторий, зимой обязательно в выходные дни далекие лыжные прогулки, бывало и с Олей и Пашкой, иногда с Галей. По вечерам, после работы я приспособился кататься на лыжах по освещенным лыжным трассам санатория. Летом мы ездили на велосипеде на пляж, чаще с Пашкой, иногда с Олей. Обширнейший кардиологический санаторий 'Подлипки' и лес вокруг него, тоже были нашей зоной отдыха. В санатории был хороший киноклуб, где мы часто, по вечерам, смотрели кинофильмы, ходили на танцы, вечера встреч, на масленицу и другие праздники. Нередко мы там гуляли с друзьями - Митюхиными, приезжал часто брат Гали - Коля со своей первой женой Тамарой, лечилась там и Анна Францевна - Наташина мама. Иногда мы подбадривали свое здоровье в местной поликлинике. Под навесами стояли шахматы, шашки, народ играл в домино. В санаторском лесу, рядом со станцией 'Челюскинская' был большой пруд, куда мы летом ходили купаться, а Пашка еще и рыбачил. Все это было свободно, доступно. Сейчас идет активное отделение народа от тех благ, которые он многократно отработал своим здоровьем, жизнями, защищая блага своих благодетелей. Это называется демократия на марше. Сейчас там лес, поляны, зоны отдыха все под заборами, под запорами и страхом наказания за нарушение их границ оскалом злобных псов.
Моим любимым зимним аттракционом было катание на лыжах с голым торсом в солнечный день, начиная с середины марта. Солнце
Лыжные прогулки на стыке зима-весна Закаливание зимой
слегка поджаривало, кожа дышала, шел пар, было тепло и приятно. Бывало зимой выходил кататься и при минус 30 градусах. Тоже получал удовольствие, с некоей долей риска, но, большой долей наслаждения, когда, слегка отмороженный, добирался до дома, до тепла. Одним словом, в те времена были очень неплохие условия для отдыха.
Было много разных добрых и не очень событий. Козловы вскоре получили квартиру в Королевской фирме, где они работали. У нас стало посвободнее. Иван Меркулович стал жить в отдельной комнате, мы с Галей в большой и у нас освободилась детская, где поселились Оля с Пашкой. В марте 83-го года умирает Галин отец. Он тогда страдал сердцем. Пил уже меньше. 16 марта вечером он смотрел в нашей комнате тяжелый фильм по Булгакову 'Бег', очень переживал, плакал, вставал, уходил, приходил, а к концу, не досмотрев фильм, с мокрыми глазами ушел спать в свою комнату. Там поздней ночью упал с кровати на пол, захрипел и умер у нас на руках. Несмотря на то, что к царственной прикладывался он немало, но, убивающее здоровье, а часто и душу, водочное увлечение, преждевременно забрав оставшиеся жизненные запасы у сердца, обошло стороной его душу, сохранившую добрые человеческие качества. Жалко, конечно, мог бы еще и со внуками повоевать.
Вскоре после этого к нам возвращается Галин брат - Коля, выпущенный из тюрьмы. Посадили его на 3 года, за пьяный мордобой, который он по ошибке устроил кому-то в Москве. В тот день его крепко избили, он долго и недвижно лежал на асфальте. К моменту, когда к нему подошел какой-то соболезнующий ветеран, Коля очнулся, принял его за одного из той компании, которая его избила, и опасаясь продолжения отметелил ветерана так, что тот попал в больницу, а Коля в тюрьму. Тамара от него после его отсидки тотчас отказалась, не приняла. Приехал к нам, нервы у него никуда, грозится, что нам устроит за то, что мы ему в тюрьму не высылали денег. Денег надо было слать немало и, как мы выяснили, нужны были они для подмазки паханам и тюремному начальству. Посылки с бельем и продуктами мы ему слали, но, таких денег у нас не было. Да и старший его брат Толя тоже помочь ему ничем не мог. Вскоре Коля встретил в Строителе знакомую, знаковую в торговом мире Строителя набожную женщину Нину Трофимовну, переехал к ней жить. Пробыл он у нее лет 5. Ей в ее торговых делах нужны были свободные рабочие руки и он пришелся кстати. Впечатление она производила двоякое, но, мне она не очень нравилась: была себе на уме. Поэтому когда нас приглашали в гости, я туда не рвался, делегируя туда Галю, которой было о чем поболтать с этой тетушкой. Отношения между Колей и Трофимовной мало-помалу портились. Коля приходил к нам, жаловался, но, уходить от нее он не хотел: после тюрьмы устроиться где-либо было проблемно. Но, очень большого видимого накала страстей не было, поэтому для нас было неожиданностью убийство Коли ее сыном, тоже Николаем, который, как оказалось, был киллером. Коля, правда, за день до смерти принес Гале записки с эскизами каких-то планов без комментариев и просил их сохранить до поры, до времени никому о них не говоря. Галя сказала, что Коля сейчас не в себе и про записки мне ничего не сказала. А записки, как Коле казалось, были его страховыми полисами: если с ним что случиться, то поднимут эти записочки. Потом, когда были суды, на которых не раз приходилось бывать и нам, выяснилось, что Коля далеко не единственная жертва сынка его пассии. В записках были расписаны места захоронения расчлененных тел людей, которых убивал сын Трофимовны. Но, исход судебных решений был хорошо проплачен: большие финансовые вливания судье со стороны Трофимовны, а она тогда владела магазином, позволили сильно укоротить срок отсидки ее сыну, и получился приговор, больше похожий на оправдательный. По рассказам Коли, которые он доверял только Гале, немалое число жертв набожная его жена и ее сын расчленяли, распихивали по банкам и мешкам и закапывали, бывало и в присутствии Коли. Галя не знала, что делать: верить Коле или думать, что это бред. Молчала, ничего мне не говоря. В сентябре 1993 года Колю избили и выбросили со второго этажа дома, где он вместе с ними жил. Сказали, что это он сам выбросился. Оля успела его застать еще живым, но, до скорой помощи он не дотянул. Связано убийство было, конечно, с тем, что Коля собирался разоблачить эту банду, несмотря на то, что они его втянули прямо или косвенно в эти свои дела. И хотя, останки жертв следствием были найдены: Коля тайно на клочках бумаги зарисовывал места их схронов, доказать, причастность сына и матери к этим делам, не удалось. Сын отсидел за что-то по мелочи и вскоре вышел из тюрьмы, его мать благоденствует. Но, годы и дурная память о содеянном, да и мысль о том, что ее сын-урод может сотворить и с ней, думается, здоровья ей не прибавляют. Очень переживал смерть Коли Пашка. Обещал отомстить. Мы боялись, как бы чего не натворил.
Я продолжал работать в Гинцветмете. У меня стал собираться достаточно богатый экспериментальный материал для диссертационной работы. Мое сотрудничество с Дюпоном изрядно тормозило ее движение, так как много времени уходило на командировки. С другой стороны, я это время, занимаясь программированием и математическим планированием эксперимента старался выжать максимум из экспериментальных данных, заодно придавая академическое наукообразие диссертации.
В командировке я освоил методы, которые очень сильно сокращают время на проведение экспериментов, информативны, но, из-за сложности их освоения редко кем в институте применялись. Освоил наряду с матпланированием эксперимента, корреляционный, регрессионный
Реферат диссертации
анализ,написал программы на Паскале и FoxPro для обработки своих данных. Руководителем у меня был доктор наук Михаил Пименович Смирнов. Защита прошла нормально, без козней и казней, с добрыми словами иерархов. ВАКом была утверждена достаточно быстро.
В те времена на диссертации было обязательным присутствие вождя российской революции, как это видно из фотографии, хотя бы в виде портрета, а диссертация и реферат должны обязательно начинаться со слов 'В соответствии с решением такого то съезда КПСС..' и непременно упоминаться руководящая роль партии в жизни народа и твоей личной на момент написания тобой диссертации. Если эти слова, как молитва, не были приведены в тексте реферата диссертации, то вероятность положительного решения по ней в ВАКе (Всесоюзной аттестационной комиссии) резко снижалась. Поэтому мы все обязательно писали про выдающуюся роль партии в написании нашей диссертации.
Защита диссертации и кандидатские корочки позволили мне получить должность старшего научного сотрудника, руководителя группы, сватали меня в партию дважды с перспективой на завлаба, но, я вступать в ее подкованные ряды не стал. Выбрали в профком института без особого моего желания. Не любил я тусоваться под факирской дудочкой руководства, которое этот профком держало на поводке. Писал критиканские статьи по всяким профсоюзным делам в стенгазету, но, широкого профсоюзного кипения и профсоюзного чинопоклонства не проявлял. За это меня председатель профкома Акимова на одном из собраний крепко критикнула.
Интересный, виртуальный, из области сновидений эпизод у меня случился с упомянутым выше планированием эксперимента. Мне редко когда снятся сны. Правда, ближе к седьмому десятку я иногда стал их видеть. Так вот вижу сон, в котором я провожу эксперименты. Некоторые результаты я получаю на установке, некоторые - как результаты планирования эксперимента. По поводу последних Каплан кому-то критически сообщает (это все сон) об их сомнительной состоятельности. После сна мне в голову приходит мысль о том, что Каплан не мог сделать такого замечания, потому что он был не в курсе моих работ по планированию эксперимента. Надо же было мозгам, во сне, по истечении более 20 лет накрутить такой околонаучный триллер. Значит сны не очень просты.
В конце 90-х годов у меня начались командировки на Украину: в Константиновку под Донецком на завод 'Укрцинк' и на Запорожский алюминиевый комбинат. Работы я там вел параллельно, в рамках одной большой командировки, благо, что тогда автобусом часов за 6 можно было добраться из одного города в другой. Оба города были капитально загажены очень вредными выбросами пылей - свинцовых, канцерогенных и диоксиновых, выбрасываемых в атмосферу в больших количествах металлургическими заводами. Таких заводов на Украине было очень много. Константиновка из года в год занимала первое место в Союзе по онкологической смертности. Но, цифры эти тщательно скрывались от общественности. В те времена определение бензпирена - вызывающего онкологические заболевания, было очень сложным. Необходима была специальная аппаратура с использованием высокочувствительных хроматографов. Так как мы были головным институтом по предприятиям цветной металлургии, завод обратился к нам. Я немного занимался хроматографией и хорошо знал систему газоочистки 'Укрцинка'. Поэтому работу эту поручили мне вместе с еще одной сотрудницей, Гедейко Наталией Александровной, которая специализировалась сугубо по хроматографическим процедурам. Работа хорошо оплачивалась, но, проводили ее неофициально, так как завод не хотел просачивания данных по канцерогенным выбросам в экологические службы города, министерство и прессу. Результаты получились впечатляющие, что привело к быстрому закрытию руководством завода доступа сторонних организаций к полученным результатам и этой темы вообще. А ведь руководство завода и их чада сами жили в этом городе. Но, быть у власти даже при таких неблагополучных жизненных условиях намного важнее, чем даже благополучие твоих близких и жителей города. 30 лет спустя эту тягу к власти демонстрируют и нынешник клоунские власти Украины. Страна разваливается а клоуны во власти продолжают ее тащить к пропасти.
Запорожье - было тоже одним из абсолютных лидеров по выбросам вредных веществ в бывшем Союзе. Особенность города заключается в том, что его промышленная зона расположена недалеко от центра. Но, там все же существуют относительно чистые места для отдыха и среди них - остров Хортица, уютно вписавшийся меж двух рукавов Днепра. Остров Остров Хортица (Вид со спутника)
вытянулся вдоль Днепра на 12 километров, со своим музеем казаческого быта, в котором соединены были времена от обитавших там в 10 веке скифов до запорожских казаков 16-18 веков, которые в далекие времена присмотрели себе чудный крепость-островок. Туда же Гоголь поселил готовиться к сечам с турками и польскими панами Тараса Бульбу Хортица. Я на фоне главного корпуса профилактория алюминиевого комбината
с сподвижниками. Место это чудное, с балками, скалистыми и песчаными берегами, полянами, рощицами и лесочками. Там же функционирует
профилакторий алюминиевого комбината, в котором можно было и нам поправлять здоровье.
наше поправляли дважды. Первый раз, в профилактории, с четырехразовым питанием и процедурами, во второй
Коттеджи профилактория на берегу Днепра. Сейчас заброшены
раз на берегу Днепра. Коттеджи были двухместные, не более чем на 2 звезды, но, около песчаного пляжа комбината, что нас и подкупило. Трапезничали мы в добротной столовой комбината, потребляли кислородные коктейли и прочие лечебные процедуры, смотрели по вечерам фильмы в летнем открытом кинотеатре.
Другой раз мы отдыхали на берегу Днепра в уютной части острова в палатке около пляжа 'Комсомолец' вместе с Пашкой и еще с одной парочкой наших друзей. Неподалеку, на горе была Школа Комсомола, потому и пляж назывался 'Комсомолец'. Палатку мы сшили сами из легкого парашютного шелка. Покрасили тент в синий цвет, палатку в яркооранжевый. Дожди, при хорошей ее установке она держала нормально.Выстояла там она и ветер, при котором валило деревья.
Мы с Павлом частенько, после 5 часов уходили на алюминиевый комбинат, где он в кабинете зам главного инженера по охране окружающей
Мы с зам.главного инженера Анатолием Усачевым
среды Усачева поигрывал в компьютер. Добрый был человек Усачев. Он дал мне запасные ключи от своего кабинета и мы там вечером у него оставались с Пашкой одни. Но, к сожалению, я его дважды подвел.
На ночь берег пустел, мы оставались одни. В этом было и удобство и, в определенной степени, некоторое ощущение незащищенности от непрошенных гостей. Но, тогда еще был Советский Союз и, в значительной степени, безопасность была гарантирована. Пашке там очень понравилось. Было ему уже 14 лет, плавал он хорошо. Завтракали и обедали мы в кафе, которое было метрах в 200, оставляя палатку беспризорной. К вечеру
кафе закрывалось, потому ели фрукты, молочные продукты, соки, но, уже в палатке. Бывало, делали и шашлыки на костре. Песчаный пляж целый день был в нашем распоряжении, было там не очень много народу, по утрам и вечерам вообще никого. Вода все время теплая. Один был недостаток. В середине августа уже в 8 вечера накатывали сумерки.
Пашка частенько по горной рыбацкой тропинке убегал к рыбакам половить рыбу. Мне это создавало проблемы. Неясно было, за какими камнями его искать, рыбацких мест там было много.
Иногда он уходил очень далеко. Я боялся не того, что он потеряется, а кабы что не произошло. Берега в той части, где гнездились рыбаки были скалистыми, с высокими обрывами и там надо было аккуратно перемещаться. Но, он бегал по ним босиком, достаточно ловко и пластично. Рыба нам была ни к чему, негде было ее готовить, ну а рыбакам интересно было с ним поболтать и они давали снасти половить рыбешку и ему. Вообще он запросто с ними заводил разговоры почти как взрослый рыбак. Наверно его самовольные отлучения на санаторный пруд в Строителе, где он тоже часто общался с рыбаками, уже выработали в нем умение ненавязчиво поддерживать такие контакты с этим молчаливым народцем. Часто он уходил на далекий мосток, с которого нырял самыми разными способами. Издали пластичностью тонкой своей фигуры, всяческого рода предпрыжковыми изгибами, он напоминал мне 'Девочку на шаре' Пикассо.
В какой-то из дней друзья наши вместе с Пашкой надолго пропали у меня из виду. Я их искал часа 3-4 и, в голову стали лезть дурные мысли. Потом оказалось, что они поплыли на тот берег Днепра, причем один из них на матрасе, так как плавать не умел. А за ними увязался и Пашка. Ширина Днепра в этом месте около 300 метров. По Днепру часто ходят большие корабли, баржи и буксиры, течение реки очень активное. Пока переплывали Днепр течение отнесло их далеко вниз. Пришлось им возвращаться вдоль скального берега обратно километра два, чтобы компенсировать смещение и сделать запас на снос при обратном переплытии. Когда плыли обратно опять сильно снесло. Одним словом, это была безумная авантюра, но, с относительно благополучным исходом, если не считать того дикого нервотрепа, который я испытал. Главное, что предварительно меня не предупредили, что собираются покорять Днепр.
Закончился этот мой отдых достаточно печально. Пашку я отправил с попутчиками домой 17 августа. Сам пожил еще в этой палатке пару дней. У меня с понедельника 19 августа должна была начаться командировка на запорожский алюминиевый комбинат. Ночь с 18 на 19 августа выдалась очень неспокойная. Дул сильный ветер, палатку трясло, но, более всего я боялся дерева, под которым она стояла. Дерево гнулось и трещало, летели ветки. К рассвету ветер стих. Часов с 6 утра надо мной стали пролетать на низкой высоте с оглушительным ревом один за другим реактивные самолеты, чего никогда за время пребывания на Хортице не случалось. Радио у меня не было, какой-то проходящий мимо мужик сообщил мне, что в Москве смута. Горбачев отстранен, его место занял какой-то ГКЧП. Я сопоставил это с ревом самолетов и понял, что надо срочно собирать манатки и палатки. Оставив палатку, помчался на алюминиевый комбинат, где узнал подробности о делах ГКЧП (Государственный комитет по чрезвычайному положению). К концу дня вернулся, палатка стояла нетронутая. В этот день, вместе с окончанием моего отдыха на Хортице, закончился и СССР. Переночевал и утром пошел стирать тент палатки. Мы столь часто оставляли палатку без надзора, что я уже уверовал, что никто ее не тронет. Похоже, что на этот раз, в последний день стоянки в палатке за мной следили любители легкой наживы. Пока стирал тент, из палатки все вытащили: паспорт, деньги, свитер и другие вещички. Но, самое страшное, что забрали ключи от кабинета Усачева. Это был удар ниже пояса. В качестве сладкой пилюли оставили наручные часы, которые были в полном порядке. Часть денег я, правда, прятал в полиэтилене под палаткой, что меня крепко выручило. Но, все же проблем это мне создало много. Паспорта нет, в гостиницу вход закрыт. Где жить. С грехом пополам устроился в гостинице комбината, пообещав принести справку из милиции о хищении документов. В милиции справку дали, но, и дали понять, что вещички ушли навсегда. Потом пришлось вновь по вызову ментовскому приезжать опять в Запорожье и закрывать дело. Хуже было с ключами. Здесь только длительным покаянием можно было получить прощение у Усачева. Что я и сделал. Он долго зла на меня не держал: у нас с ним были дружеские отношения. Через несколько лет он какое-то время директорствовал на комбинате. Вот так в моей памяти отметился ГКЧП.
Оля продолжала учиться в колледжах. Заканчивает оба с красными дипломоми, хорошо распределяется во Внешторг Российской федерации инспектором по внешнеэкономическим связям с хорошими перспективами роста. Получает за добрую службу там сертификаты для их отоваривания в магазинах 'Березка' зарубежной техникой, я их эквивалентно обеспечиваю рублевой массой, закупаем редкие тогда импортные телевизоры, видики, микроволновку, спальный гарнитур, многое другое и ... в декабре 1990 году выходит замуж за Игоря Федорова. Делает это поспешно, неожиданно для всех, для себя. Нашла в нашем поселке симпатичного, высокого, усатого сборщика техники Мытищенского машиностроительного завода, года на 4 старше себя, тихого, правда не первой свежести, но, как раз такого, которым можно было бы без большого нерва управлять в карете семейной жизни. До свадьбы мы с ним, практически, не были знакомы. Ни с кем не посоветовавшись, поставила нас перед фактом. Это был первый ее не
очень удачный шаг. А за ним понеслось. Но, любовь зла....
На свадьбу приехали родственники из Рязани, было, как положено, нормальное свадебное застолье, подарки и тосты. Но, муж Олин достойного впечатления на моих родственников не произвел, о чем мне поведал, не церемонясь, Валентин. Я ей об этом потом ничего не сказал, но, она, возможно, почувствовала это и сама. Правда, одно благородное дело, при этом свершилось. Она своим жертвенным поступком освободила прежнюю жену Игоря от бесперспективных брачных пут. У Игоря был ослабленный иммунитет к алкогольному фимиаму, что ограничивало возможности его творческого домашнего рукоделия и придавливало всякого рода инициативы в области обретения материальных и духовных благ. Правда, человеком он был вполне
современным, образованным, интересовавшимся культурой царской России, в определенной степени проявлял интерес к истории царских династий, к современной музыкальной субкультуре. Особо уважал смотреть видик, забывая за ним многие дела по дому. Потому ремонтными работами по диванам, шкафам, дверям и замкам приходится наездами заниматься мне. До Антона у него уже был сын Никита, но, брак прежней женой был некрепким, потому жил он, большей частью у матери. Отец Игоря был летчиком, но, было это в далекой истории его детства и думается, что он его не помнил.
20 июня 1991 года я почувствовал, как крепко навалились годы - на меня обрушились обязанности свежеиспеченного деда. Появился первый внук Антон. Вырастала еще одна ветвь на древе истории рода Федоровых.
Антон
Жизнь уже в новом моем качестве продолжалась. Растущий внук ставил новые планки жизненных преодолений. В этот период началось мое отрудничество с Дюпоном, началось дачное строительство. Внук требовал определенного внимания. Ходили мы с ним гулять в санаторий, играли в футбол, бродили по лесу, научил я его играть в шахматы. Несколько раз он приезжал на дачу, где я пытался научить его плавать. Очень он этого не хотел делать, упирался до не могу, но, в конце концов, я довел его до того, что метров 20 одним махом ему одолевать удавалось.
Помимо работы по фильтровальным рукавам, мне приходилось заниматься и сернокислотными делами. В нашем отделе были две лаборатории. В одной занимались очисткой газов от пылей, в другой - занимались разработкой и усовершенствованием методов производства серной кислоты на предприятиях цветной металлургии. В ней тотально не хватало сотрудников, поэтому меня, как бывшего химика, иногда туда привлекали, чаще всего для решения всяческих командировочных проблем на местах. Это, конечно, отвлекало меня от моей основной работы, задерживало подготовку диссертации, но, реалии были таковы, что серная кислота, выбрасываемая в атмосферу на наших заводах сильно вредила окружающей среде и этого джина надо было усмирять.
Одним из таких заводов был Алавердинский медеплавильный завод, который находился в Армении и сильно досаждал своими выбросами природе и людям. Особенность его была в том, что он находился в глубоком ущелье, рядом с городом Алаверды. Тяжелый ядовитый сернокислотный смог из трубы падал на рядом стоящий город и выветривался оттуда с трудом. Дышать в городе порой было нечем, но, народ приспосабливался. Про эту особую экологическую связь города и завода был сочинен такой анекдот: когда немцы открыли в очередной раз газовую камеру, то среди множества трупов, к своему глубокому удивлению, увидели двух сидящих армян, покуривающих табачок. На вопрос, почему они живы, те весело произнесли: мы из Алаверды.
Медеплавильный завод, Алаверды
Такой анекдот можно было рассказать про жителей многих из наших металлургических и химических заводов. Надо сказать, что загазованность Алаверды была все же ниже, чем, например, на Балхаше. Но, тем не менее достаточная, чтобы от нее чахла растительность и люди. Стране была нужна медь. Серная кислота и ядовитые газы были побочным продуктом ее производства. Вот их обузданием мы там, по мере сил и возможностей и занимались.
В Алаверды мы отправились четвером: Резницкий Исаак Григорьевич, Зеликман Ирина и Сергей Ан. Жили мы во гостинице напротив горы, которую я в воскресный день решил покорить. Но, потом пожалел, что пошел на эту авантюру.Вершина из окна казалась близкой, но, добираться до нее пришлось полдня. Остальные полдня я с нее спускался. В Армении я был не в первый раз. Веселый, с лукавинкой, приветливый народ. Я уже писал раньше, про некую необязательность сотрудников химкомбината, многократно и щедро обещавшим нам помощь, когда я там студентом проходил преддипломную практику. Они много обещали, но, ни разу ни в чем нам не помогли. В Алаверды, помимо подобных обещаний, мне пришлось познакомится с не менее занятной особенностью сотрудников медеплавильного завода: они были большими любителями выдавать желаемое за действительное. Я не хочу сказать, что это было присуще всем армянам, но, такая особенность поведения повторялась достаточно часто. Я курировал модернизацию одной из установок сернокислотного цеха. Мои усиливающиеся, в связи с приближением конца командировки, призывы ускорить работы по модернизации гасились обещаниями к завтра все сделать. Завтраки эти повторялись изо дня в день, я не выдержал и собрал совещание у главного инженера, высказав ему все, что я думаю о начальнике сернокислотного цеха. Обычно я себе таких вещей не позволял, но, я был доведен до кипения. И вдруг я слышу на совещании, что все сделано. Как же так, я был на установке сегодня утром, там и конь не валялся. Утром да, - сказал начальник цеха - установка еще не была готова, но, мы навалились и сейчас она готова. Я оказался в дураках. Главный инженер пожурил начальника цеха за долгострой, меня за паникерство. На этом и разошлись. Я сразу в цех, чтобы порадоваться готовенькому. Но, конь там так и не валялся. Я к начальнику цеха, но, он до конца недели взял отгул. Обманул он не только меня, но, и главного инженера завода. Но, это, как мне сказал много лет проработавший там Резницкий, обычная практика. Через четыре дня я летел в Москву. Главный инженер обещал во всем разобраться. Я не хочу тем самым сказать, что подражанием барону Мюнхгаузену увлекаются все армяне. Но, многие из них очень находчивы, когда возникает критическая ситуация.
В одну из подобных ситуаций я попал в гостинице завода, где мы жили. Где-то к концу нашего пребывания в Алаверды, в пятницу вечером, к нам приходят в гости армянские друзья Сергея. Мы организуем прощальное застолье с многочисленными тостами. За приветственными речами зелье довольно быстро кончилось, я иду к своему пиджаку, который висит на вешалке вместе с пиджаками наших гостей, достаю бумажник, выуживаю оттуда пару казначейских билетов и с ними наш армянский друг бежит в магазин за очередной порцией вдохновляющей. Мы обнуляем эту бутылку и где-то поздним вечером армяне нас покидают. Нас записали в большие друзья армянского народа, чем мы, безусловно, довольны. С этими мыслями и отходим ко сну. Утром я встаю, иду к вешалке, где приютился мой пиджак, чтобы подсчитать оставшиеся ресурсы. Но, пиджака нет. Исчез. Висит чей-то другой пиджак, а моего нет. Жалко. Купил я его недавно, еще нормально не поносил. Денег там было немного, командировка заканчивалась. Но, был билет на самолет, паспорт, командировочное, пропуск в институт и на завод и другие документы. А без билета на самолет я букашка. И занять денег не у кого. Да и купить в те времена билет на самолет можно было только недели за две-три. До вылета трое суток. Что делать? Суббота. Администрация завода не работает. Сергей Ан не знает, где живут его друзья. Через пятых лиц выяснили, что они из далеких аулов. Пишу заявление в милицию. Там ничего нее обещают. Воскресенье. Ли и Зеликман решили съездить в Тбилиси. Благо, что город относительно недалеко и туда идут электрички. Я не поехал. Денег у меня не было, желания, при таком раскладе с билетом и документами, тоже никакого. Да и занимать денег не хотелось. Мне несколько обидно было, что они меня покинули в весьма неприятный для меня момент. Но, с другой стороны, мне казалось, что лучше побыть одному. До обеда никакой информации ни из милиции, ни от наших армянских друзей. Вернулись из Грузии мои коллеги. Скромно накрываем стол. Хлеб, вино, колбаса, зелень и аджика, которую они привезли из Тбилиси. Выпили за пиджак, за окончание командировки. Аджика мне понравилась. Они ее не ели, сказав, что в Тбилиси наелись досыта. В меру острая, вкусная, с колбасой хорошо шла. Правда, попадались на зуб какие-то крупинки, но, мои осведомленные друзья мне сказали, что для аджики это обычное явление. В Армении много камней и, иногда, вместе с зеленью проскакивают камешки. Я принял это, как возможный вариант. Кругом горы, и камней с камешками там на самом деле многовато.
Понедельник. Меня трясет. Я в ментовку. Там ее почему-то называли 'мусарней'. Вестей никаких. Мне не по себе. Идем на завод, выяснять, где искать друзей. Отмечаем командировки и в гостиницу. Мне дают справку о том, что я с такого-то по такое был в командировке на медеплавильном заводе. В гостинице нас ждет один из той нашей вечерней компании. Привез пиджак. Сказал, что перепутал со своим. Но, ведь было целых два дня на то, чтобы понять, что пиджак не твой, спрашиваю я. Да я его просто не одевал, поэтому и не понял, ответил мой армянский брат. Документы на месте, про деньги я ничего сказать не мог, потому что суточный учет их мною не велся. Главное, что билет и паспорт на месте. Завтра вылет. Бегу на завод, отмечаю командировку.
Утром в Ереван на самолет. В самолете, в те времена разносили спиртное. Нас угостили вином армянского разлива. Стюардессы продавали армянский коньяк. По дороге, в разговорах задают вопрос, у тебя после аджики живот не болел, все же аджика была острая. Говорю, что нет. Ты знаешь, у нас в Тбилиси разбилась одна банка с аджикой. Жалко было выбрасывать, поэтому мы ее собрали. Крупные стекла выбросили, а мелкие могли остаться. Я был в шоке. Что ж вы мне об этом сразу не сказали, завопил я. Так ты б не стал ее есть. И это были люди, с которыми мы месяц совместно бились над одной проблемой. Я и до сих пор не разобрался, что это было. Сами они ее не ели и есть не собирались. Перед вылетом остатки этой аджики выбросили. Скармливая ее мне, они все равно ее теряли. Тогда какая им разница была: выбросить аджику или скормить ее мне. Причем, в последнем случае я мог стеклом порезать себе желудок и, думаю, от моих проблем с желудком они едва ли получили бы удовольствие. Так и осталось это их поведение для меня загадкой. Спросить некого. Сергей Ан, стал переводчиком и мотается между Россией и Кореей, Ирина Зеликман, после того, как погиб ее отец, о чем я писал ранее, уехала жить в Америку. Сейчас там занимается бисеровязанием и весьма в этом преуспевает.
На этом печальные события, связанные с нашей поездкой в Алаверды не закончились. Мы приехали в Ереван, чтобы сесть на самолет и в Москву. У нас 4-5 было часов до посадки самолета и мы решили прокатиться на канатной дороге. Добрались до нее, купили билеты и поплыли вверх. На верхней площадке немного постояли и отправились вниз. Под нами глубоко внизу торчали верхушки деревьев, причем так далеко, что, как говорится, дух захватывало. Его еще больше стало захватывать, когда кабина нашего фуникулера застряла посередине дороги. Мы висим, нас ветерком покачивает, в голове мысли, а вдруг сорвемся. Но, висим полчаса, час и ни с места. Здесь уже пошли другие мысли. Самолет-то наш может упорхать в Москву без нас. А это для нас очень большая проблема. Билеты сдаешь, удерживают 30 процентов от их стоимости. А у нас в карманах шиш. В те времена билеты на самолет можно было приобрести лишь за 2-3 недели до даты вылета. Вот эти мысли мы прокручиваем в режиме качки нашего фуникулера. Прошло уже два часа, два с половиной, наш рейс, до которого от канатный дороги не более 20 минут езды, уже отправился. Наконец, фуникулер трогается, спускаемся вниз. Торопиться уже не надо, все наши резервы времени исчерпаны. Виноватых, кроме нас самих, нет. Мы понуро добираемся до аэропорта.
Идем в кассу сдавать билеты и тут объявляют посадку на наш рейс. Мы не верим своим ушам, но, объявление, видно специально для нас повторяют. Позже выяснилось, что один из пилотов крепко выпил, в связи с чем рейс отложили. Вот тогда я понял, что с алкоголизмом в нашей стране резко рвать нельзя. Из-за него, родимого, нам выпал приличный самолетный джекпот.
Но баловство с фуникулерами не всегда кончается так счастливо. В 2004 году канатная дорога в Ереване оборвалась. Трое погибло, пятеро осталось инвалидами.
Были мы в Санаине, где расположен один из самых древних монастырей Армении с очень богатой библиотекой древних рукописей. В городе этом родился Анастас Микоян и его брат-авиаконструктор. Катались мы и на канатной дороге в Алаверды. Но, там она работает не в качестве аттракциона, а как обычное транспортное средство, доставляющее людей из нижней части города в его верхнюю часть.
Несмотря на тот нервотреп, который, как нигде, подбадривал меня в Алаверды, город мне понравился. Понравился своей камерностью, непривычным для северянина экстерьером домов,
Алаверды, Санаинский монастырь
дружеским отношением к нам местных жителей. Я залез на одну из местных горных вершин и оставил там бутылку с запиской, обложив ее камнями. Возможно, она лежит там и по сей день и ждет, соскучившись, очередного моего пришествия. Но, увы. Сейчас медеплавильный завод, практически, не работает, народ ходит беспривязным, с соответствующими последствиями. Наркомания и там начала теснить здравомыслие. Пристрастились армяне и к крепким напиткам, среди которых их знаменитый арманьяк идет далеко не на первых местах. Наступили времена, когда начался интенсивный обмен культурными ценностями. Обмен, так сказать, национальными традициями. Мы приобщили кавказские народы к водочному застолью, они принесли не лучшие свои традиции в наш дом, густо населив своими представителями города российские, и, примерно, на 50 процентов подняв планку криминальной статистики в наших обителях. Таковы последствия смены эпох.
В составе сернокислотной бригады я ездил и в Узбекистан. Там находится большой Алмалыкский горнометаллургический комбинат (АГМК), мощное предприятие, осваивающее в то время очень перспективный процесс, тянущий на ленинскую премию - кислородно-факельную плавку медных руд. Сосватал меня туда начальник нашего отдела, Денисов В.Ф., который, похоже, тоже рассчитывал на получение ленинской премии. Мне в бригаду подключили трех сотрудников из Рязанского отделения Гинцветмета, которых я хорошо знал. Это были два брата Апенковы и Толя Семенов, о котором я уже писал. Мы должны были проводить анализы состава газов, образующихся при этой плавке и идущих на производство серной кислоты. Мои помощники проводили анализы, я вел их обработку. Ну и занимался аппаратурным и финансовым обеспечением работы, а также поиском объектов, на которых можно было бы использовать фильтровальные рукава. Проблем там было немало. Помощники мои были людьми поддающими, поэтому, чтобы не срывался их выход на работу, вечерний их досуг контролировал я сам. У меня в гостинице был одноместный номер, где мы устраивали вечерние трапезы. Естественно, при склонности моих подопечных к бодрящим напиткам, эти трапезы время от времени сопровождались хрустальным звоном наших пластиковых рюмок. Мне не нравились эта хрустальная музыка, но, без меня, у себя в номере, эти парни набирались так, что на следующий день не выходили на работу. Чаще всего, для наполнения рюмок использовался разбавленный спирт, излишки которого оставались от экономного расходования его на нашу газоаналитическую аппаратуру. Добывать его было достаточно утомительно. Я готовил документы с расчетом расхода спирта на эту аппаратуру. Но, директор завода, который уже был ленинским лауреатом, и самолично распоряжался на медном заводе распределением этого стратегического зелья, усердно урезал представленные мною цифры по причине того, что ему это зелье, видно, было много нужнее, чем мне. У нас бывали с ним по этому поводу разговоры на повышенных тонах, но, частенько мы с ним находили компромиссные решения. Вскоре эти наши с ним дележные сериалы прекратились. В один из наших трапезных вечеров Володя Апенков, направившись покурить и передохнуть от застольных трудов в ванную комнату, каким-то непонятным образом в крошки рассыпал унитаз. Что делать? Одноместный номер для меня с большим трудом пробил Денисов, надеясь на то, что я, как непьющий сотрудник, не подставлю его. А здесь рухнул унитаз. Оставалась еще неделя. Пришлось его клеить. Апенков был мастер на все руки. Унитазы, видно, он клеил и раньше. Конечно, швы были заметны, но, никто претензий мне не предъявил. После этого наши вечерние застолья и напряженные беседы с директором завода о выдаче очередной порции спирта были прекращены.
Алмалык произвел двоякое впечатление. Один из самых крупных горнометаллургических комбинатов в СССР, достаточно современный, но, все же типичное советское производство. Темные тона, ржавчина - основные краски внутри и снаружи цехов. Мощные выбросы газов в атмосферу и гигантское хвостохранилище. И соответствующая экология. В Москве, москвичей, отсидевших в тюрьме, отправляют за 101-й километр. Там они получают прописку и работу. Алмалык с его экологией тоже был своеобразным 101 километром в Узбекистане. Наверно, потому, чтобы и на свободе земля бывшим посидельцам не казалась раем. Поэтому, преступность в тех краях продолжает оставаться на высоком уровне. Убийства, почему-то чаще всего на автобусных остановках, часто совершались тогда, возможно, и сейчас. Причем, частенько там появляются женщины, умело орудующие ножами.
Была у меня там интересная встреча с завлабом Средазнипроцветмета - Седых. Этот институт был филиалом московского Гинцветмета. Седых пригласил меня в гости, у нас было много общих тем. Он рассказал мне о той подковерной борьбе, которая шла вокруг назначений кандидатов на ленинскую премию на их комбинате. Как всегда, это были не те, кто реально создавал эту технологию, а те, кто занимал посты или терся около них. Когда я невольно обратил свой взгляд на сильно трясущиеся руки моего собеседника, он сказал, что это пожизненно, с алкоголем никак не связано, а является следствием его плотного общения со ртутью в детские годы. Жил он тогда в Хайдаркане, рядом со ртутным комбинатом, к чанам которого, наполненным ртутью был свободный доступ для кого угодно. Дети прыгали и кувыркались в этих чанах на металлической ртути, взрослым, боровшимся за выживание, было не до этих проблем. Поэтому такая трясучка, ничто иное, как следствие накопления большого количества ртути в организме. Многочисленные и очень болезненные, так называемые, провокации с целью выведения ртути из организма, к полному выздоровлению не приводила. Ртуть медленно убивает не только человека, напичканного ртутью, но, шлет губительные приветы и его потомкам.
Шли перестроечные годы, экономика болела, директоров стали избирать трудовые коллективы, сотрудники должны были проходить весьма болезненную процедуру аттестации. Была создана аттестационная комиссия и у нас, в которую, думаю, по ошибке, включили и меня. Я очень не хотел участвовать в ее работе по многим причинам. Во-первых, мне не нравился председатель комиссии - Тарасов, про которого я уже напечатал несколько не восхваляющих его статей в нашей профсоюзной газете. Во-вторых, в институте я работал не так много, были более достойные сотрудники, да и знаний металлургических у меня было маловато: институт-то наш был металлургический, а не экологический. В-третьих, это отнимало много времени. Работать в этой комиссии для меня было довольно дискомфортно, так как постоянно ощущался некий негатив отношения ко мне со стороны председателя, позиции которого по отношению к некоторым из аттестуемых я не всегда разделял. Но, конечно, кое-какого опыта я набирался, работая в комиссии. В эти годы директора наши менялись, как у дутого джентльмена перчатки. После Ушакова, директором стал Мечев - бывший ректор Красноярского института цветных металлов, потом Генералов, гигант, более чем двухметрового роста, на которого можно было смотреть только заломив шею и с выражением восхищения на лице, потом Кубасов - очень оригинальный человек, незаурядного ума, с тонким юмором, которым он не щадил никого, уважаемым в большой науке, но, с манерами, не вписывающимися в каноны начальствующего этикета. К примеру, едем мы с ним на совещание в наше министерство решать некие экологические проблемы. Там нас ждет высокое министерское руководство, замы министра, члены коллегии. Совещание ожидается долгим, он отпускает водителя домой, одевает на голову драную шапку из белого кролика, берет в руки авоську с двумя бутылками кефира и батоном и идет на совещание. Сдержать улыбку при таком шествии было сложно, но, при всем притом, он мне нравился. О его причудах можно было много говорить, но, работе они совсем не мешали. В нем была палата ума, вагон остроумия, ни следа лизоблюдства, какая-то не наша свежесть отношений с подчиненными и руководством: высокий его статус в научных кругах позволял ему не заботиться о том, что там о нем подумают важные министерские чины. Он понимал, что он не вписывается со своими манерами и непочтительным сарказмом в представления министерских чиновников о чинопочитании. Но, это его не останавливало. Ему достаточно было понимания того, что он не унижает зависимых от него людей и что он пользуется симпатиями сотрудников института и ученого мира. Сменивший его на директорском посту Тарасов резко отличался от него. Это был монумент снобизма. Он поворачивался к говорящему медленно, величественно, все телом с апломбом отца народов на дородном челе. Очень походил в этом на Великого Иосифа, хотя, вероятнее всего его ненавидел.
К очередному выпуску журнала 'Цветные металлы', посвященному юбилею института, Кубасов, будучи директором, поручил каждому из отделов института подготовить обзорную статью с анализом наших работ и коммерческими предложениями ведущих разработок. Статья эта должна была быть не в стандартном кондовом виде, а в научно-популярном изложении веселых остроумных, с рекламным оттенком предложений наших технологий потенциальным потребителям. Идея сотрудникам понравилась. За наш отдел статью назначили писать меня, что я и сделал. Статья директору и начальнику технического отдела весьма понравилась и, ее включили в редакционный портфель журнала. Но, в этот момент Кубасова снимают с должности и директором института назначают Тарасова. Он мою статью изымает из редакционного портфеля, мотивировав тем, что большая наука должна излагаться серьезным языком, а не научно-популярным сленгом. Против такого мнения вновь испеченного директора не попрешь. Но, благодарен я ему за то, что избавил он меня от общественного кипения в профкоме: на очередных перевыборах в состав тусуемого директором карманного его профкома я не вошел. Времени уходило на эту работу много, а толку мало. Жалею, что не пробил себе ветерана труда. Все возможности для этого были, но, было не до того. Позже у ветеранов появились всякие железнодорожные, квартплатные и прочие льготы, но, поезд уже ушел.
Время тогда наступило весьма нелегкое. Все страшно дорожало. Народ стал приобщаться к продовольственному шопингу: искал, где подешевле. Но, и тогда, при стремительном росте цен, некоторые товары оставались в дефиците. Сложно было купить мясо. Если в магазине стояла очередь, то за мясом. Помню в стекляшке на 1-ой Останкинской улице, куда мы ходили отовариваться после работы, а иногда и в обеденное время, образовалась гигантская очередь в мясном отделе. В таких очередях я никогда не стоял. Но, видя, что мясо, выложенное на прилавок было очень качественное, а на кухне уже пару дней им не пахло, я решил изменить своим традициям. Отстояв часа полтора, купил сразу килограмма 4 отменных кусков мяса, с мизерными вставышами костей. Пленило меня то, что я никогда такого мяса не видел. Гордо принес его домой, где оно было оценено на 5 с плюсом. На кухне в этот же день завитал пленительный аромат мясного блюда, но,... весьма и весьма сомнительного качества. Как потом выяснилось, там реализовывалось мясо из стратегических запасов, пролежавшее, повидимому, в запасниках не один год. Оно было вполне съедобно, но, источало при его приготовлении весьма неприятные запахи. И что интересно, что запасы эти стратегические были не наши. Я заинтересовался этим потому, что слишком конфетный вид был у купленного мною мяса. Вот такое я прочитал несколько позже в одной из заметок интернета: http://versia.ru/articles/2010/jan/18/prosrochennoe_myaso_iz_ssha
В начале января 2010 года по оперативным сводкам МВД прошло любопытное сообщение: на российско-украинской границе в Белгородской области была задержана партия контрабандной говядины. На тушах стояли клейма Government Reserv (стратегический запас США), но, больше всего удивило оперативников время заморозки этой самой говядины - аж 1974 год! На столы россиян должно было поступить мясо 35-летней 'свежести'. Партию уничтожили, но, по словам независимых экспертов, это лишь капля в море от общего числа поставок в Россию списанных запасов с заокеанских складов. Фактически почти вся говядина, которая сегодня попадает в наши холодильники, имеет американский стратегический след, и это мясо не просто не имеет никаких полезных свойств - оно опасно для здоровья. Причем, продавая это мясо в Россию, его зачастую оформляют как бразильское или аргентинское, чтобы не было никаких подозрений в преступных делах американской демократии.
Конечно, и в те времена американцы продавали нам свои стратегические запасы около полувековой заморозки. Потому они и источали весьма неприятный запах времен его исторической лежки в американских запасниках. Спасибо тебе дядя Буш, что помнишь о нас. Интересно, а если бы у них была в больших количествах замерзшая мамонтятина, тоже бы спихивали нам? Говорят, что она вполне съедобна. Тысячелетия заморозки все же сохранили в ней питательную ценность.
Но это их проблемы. Вернемся к нашим делам, скорбному течению которых американцы тоже весьма поспособствовали. Институт наш начал рассыпаться, лаборатории закрывались, отделы укрупнялись, народ увольняли, зарплату укорачивали. Я перешел в проектно-конструкторский отдел, в котором при проектировании предприятий и переделов занимался разработкой систем газоочистки и расчетом выбросов вредных веществ в атмосферу. За мной было согласование этой части проектов в комитетах охраны окружающей среды или специализированных подразделениях Минприроды, что было самой неприятной частью моей деятельности. В этих организациях выверенными расчетами уже не отделаешься. Там более успешно работали казначейские билеты. Взяток я давать не умел, потому согласование моих расчетов в коридорах экологической бюрократии занимало много времени. Попутно с основной работой брал дополнительные работы по экологии для небольших коммерческих фирм. Все бросились на переработку отработанных свинцовых аккумуляторов их переплавкой, связанной с большими объемами выбросов вредных свинцовых газов. И здесь без разработки схем очистки газов и расчетов выбросов уже было никак. Но, с коммерсантов взятки брали еще больше, чем с госпредприятий, с чем коммерсанты, как правило, успешно справлялись. Одно время подрабатывал в кооперативе, занимающимся производством и поставкой малых рукавных фильтров для предприятий.
В 1998 году мы с Галей вплотную подошли к разводу. Она с головой ушла в религию. Богомолельная атмосфера в нашей квартире сгущалась. Комнаты были уставлены иконами и иконками, везде с утра до вечера чадят свечи, лампады, на шкафах и серванте откровения святых, вечерние молитвы дома, утренние и воскресные моления в церквах, богомольные бабки в черном - частые гости, были и прочие сопутствующие религиозному экстазу признаки. И безумное множество божественных книг. Прорва денег уходит на церковную литературу. До этого Галя почитывала Лео Таксиля - 'Забавное Евангелие', а мне из своей библиотеки для моего просвещения приносила 'Справочник Атеиста'. Но, правда, это было в прежние времена, когда бога почитали мало и когда, как она говаривала, ее дьявол попутал. Ссоры, порой с рукоприкладством, летающими горшками, разбитыми очками, измотанная психика с обоих сторон, постоянные угрозы, советы Оли о разводе, психологические нагрузки на родственников, связанные с нашими конфликтами, подвели нас к разводу. Галя, которая вроде тоже не возражала, в последний момент отказалась давать развод и даже после судебного принуждения не стала ставить в паспорте штамп о разводе. Я ушел, оставив в Строителе все как есть. Я переехал жить в Москву к Наташе. Ситуация складывалась так, что если бы не было Наташи, я все равно бы жить с Галей не остался. Она перешла все рубиконы. Дома житья не было. Порой, как и в свое время с Пашкой, приходилось оставаться ночевать на работе. Она неоднократно звонила моему руководству в Гинцветмет, параша меня перед ним самыми последними словами. Мудрый наш завотделом Нагибин меня особо не корил, зная меня и отфильтровывая не вполне адекватные характеристики на меня, выдаваемые с того конца трубки. Но, в целом, я Гале должен сказать спасибо за детей, за то, что терпела меня и мои непростые решения по семейным делам, что поддерживала в трудные минуты, спасая от хворей и других напастей.
С Наташей я поначалу не планировал заключать официальный брак. Ее бывший муж, которого до ее замужества представляли как генеральского сынка, здравствовал и не возражал против восстановления отношений с ней. Но, его увлечение спиртным и плохое отношение его родителей к Наташе практически исключало их воссоединение. Оформление официального брака Наташа ставила обязательным условием нашей совместной жизни. Зачем ей это было нужно, непонятно.
К тому времени, в 1997 году, помимо работы в Гинцветмете и Дюпоне, я подрабатывал консультантом в фирме, разрабатывающей отечественный хроматограф для непрерывного анализа отходящих газов металлургических производств. Работали мы тогда с Витей Романовым - человеком без высшего образования, но, весьма сообразительного в делах приборных и слесарных. Был он слесарем-наладчиком, но, с широкими творческими способностями. Вообще в жизни существуют такие люди, которые, не имея высшего образования, талантом своим и умением намного перекрывают возможности высокообразованных людей. Например, Толю Семенова, талантливого лаборанта-слесаря я ставил существенно выше Вали Лука, имеющего высшее образование. Таким же талантливым человеком был и Илья Генрихович Доброчивер. Он тоже не имел высшего образования,
Доброчивер Илья Генрихович Вольф Мессинг
но был образованнее многих наших докторов. В институтских турнирах по шахматам, где играли перворазрядники, он неизменно занимал первое место. Внешне он был похож на Вольфа Мессинга, который в течение нескольких лет занимал наши умы. Многие наши сотрудники при подготовке и защите кандидатских и докторских диссертаций беспардонно использовали материалы Доброчивера. Но, он совершенно не возражал против этого. Его многие величали не Доброчивером, а Добрымвечером. Он воевал, был командиром взвода разведки. В одной из встреч с немцами они не стали его убивать, а прострелили пах и отпустили. У него была семья, но, не было детей. Поэтому он, совершенно по-отечески относился к двум нашим сотрудникам - к Вите Романову и Наташе Гедейко. Он всячески и бескорыстно им помогал и, они отвечали ему тем же. Но, при этом, своим бескорыстием он одаривал и других, как в нашем институте, так и на предприятиях, где он много бывал. Мы с ним не были друзьями в классическом смысле слова, но, поддерживали дружеские уважительные отношения. И хотя в институтской иерархии он был, можно сказать, никем, этими отношениями я дорожил больше, чем расположением руководства. Вместе с Наташей Гедейко мы не раз посещали его могилу, которая, из-за отсутствия детей осталась, по сути дела, беспризорной.
Вместе с Витей Романовым мы придумывали оптимальные схемы работы хроматографов для анализа промышленных газов. Я, помимо этого, подыскивал предприятия, где можно было внедрить эти хроматографы.
Сотрудничали мы, поначалу, со специалистами из академии наук. Но, потом, то ли им стало неинтересно, то ли они затребовали повышенные гонорары, но, спонсоры этого проекта с ними расстались. Впоследствии, когда была определена конституция устройства и найдены предприятия, на которых должны были проводиться испытания и внедрения, они расстались и со мной. Остался с ними только Витя Романов. Но, работа эта даром для меня не прошла. На первую мою зарплату, бывшую по тем меркам достаточно большой - 600 долларов, в 1997 году я купил цифровой фотоаппарат 'Олимпус'. Тогда эти аппараты только появились, были на фоне сегодняшних чрезвычайно примитивны, очень неэкономичны и имели крошечную память -2 мегабайта. Зато хорошо стоили. Первый из них мне обошелся в 500 долларов. На эти деньги можно было купить 2 цветных импортных телевизора. К цифровику обязательно нужен был компьютер, без которого цветные фотографии негде было смотреть. Принтеры для их печати тогда еще не были приспособлены. Но, у цифровых фотографий были большие потенциальные преимущества по сравнению с обычными фотографиями. Сейчас эти преимущества все более множатся. Фотографии эти не требуют места для хранения, могут быть многократно копированы, моментально разосланы в любой уголок мира, отредактированы в фотошопе и других редакторах, распечатаны и систематизированы в различные альбомы. Не надо покупать раз за разом фотопленки, перезаряжать фотоаппараты, боясь засветить отснятые пленки, проявлять их не зная, есть ли на них что-либо дельное, возиться с проявителями и закрепителями при проявлении пленок и печатании фотографий, держать и протирать от пыли пухлые альбомы. Но, в те времена, когда компьютеры были у нас еще редкостью, эти преимущества цифровой техники были неочевидны и потому цифровики, при той их высокой стоимости, большой популярностью не пользовались. Директор фирмы Соло, в которую я устроился в 2000 году, с непониманием относился к этому моему увлечению. Он считал, что того уровня художественности, которого можно достичь с использованием пленочного аппарата, с цифровым аппаратом не получить. Но, позже он понял, что был неправ и купил себе такой же фотоаппарат, на который много снимал, забросив напрочь пленочный.
Комфортность моего бытия при переезде в Москву несколько повысилась: Наташа чистюля, очень следила за порядком в квартире, вносила некоторые корректировки в мой дресс-код. Не было уже таких, как в Строителе, конфликтов, ближе стало добираться до работы. В походы на байдарках мы с ней уже не ходили, начали путешествовать по городам и весям. Путешествовали мы много. Год за годом. Начали с Сергиева Посада, Александрова, Рузы, Нового Иерусалима, потом были Псков, Питер, Новгород, Пушкинские горы, Углич, Ярославль, Калуга, Смоленск, Тамбов, Борисоглебск, Воронеж, Коломна, Рязань и другие города, позже Ялта, Севастополь, Бахчи-Сарай, Абхазия, Европа, Африка. Я отдельно, по своим командировочным делам бывал в городах Урала-Челябинск, Екатеринбург, Сухой Лог, Камышин, Магнитогорск, Кировград, Ревда и других, Сибири - Кемерово, Новосибирск, Иркутск и др, был на Байкале и почти во всех республиках бывшего СССР. Про все эти путешествия здесь не скажешь, будет время и желание начну отдельный сказ. Одним из первых путешествий за пределами московской было наше путешествие в Питер.
14. По горам, по долам. Петербург и окрестности.
Путешествовали мы много. Начали с коротких одно- и двудневных автобусных вылазок по ближайшим подмосковным городам. Был Сергиев Посад, Коломна, Клин, Малоярославец и другие города с интересной историей. Потом начались более продолжительные поездки за пределы Московии.
Наш Отель в Знаменке
Первой нашу серьезную вылазку мы совершили в Петербург. Этим мирным походом мы принесли свое уважение великому городу, в котором была основана российская империя, городу - хранителю поздней русской истории в камне и городу-герою, не потерявшему себя, свой великий статус тогда, когда гитлеровские варвары пытались полонить его.
Вооружились мы для этого нашего похода весьма основательно. Я уже рассказывал, что где-то в году 1997 приобрел цифровой фотоаппарат 'Олимпус'. Это был один из первых цифровиков, появившихся в России. Внутренняя память у него была весьма скудна, дополнительная память тогда в продаже была еще не повсеместно, да и стоила она недешево. Поэтому пришлось брать с собой ноутбук, на который по вечерам я скачивал отснятые днем фотки. Но, даже и при таком раскладе, ввиду ограниченной памяти фотоаппарата, часто приходилось делать малоразмерные фотографии, что, сказываясь на качестве фоток, не позволяло представительно запечатлевать виды городов и пейзажи, попадавшихся нам по дороге и на экскурсиях. Да и ноутбуки тогда были тоже примитивны. Поехали мы в Питер в августе 1998 года на жигуле, полным составом, включая Анну Францевну. Прихватили и собаку Муху из-за ее непомерной любознательности и отсутствия, в те времена, пансионатов для собак. Тогда были такие времена, что можно было в исторических дворцах и их кельях устраиваться с живностью. В усадьбе Знаменка, что расположена справа по дороге Петербург-Петергоф, мы забронировали две комнаты, в одной из которых проживали две Анны, в другой мы с Наталией и Мухой. По совместительству эта комната была и нашим банкетным залом, где мы по вечерам трапезничали, или отмечали серьезные победы в экскурсионных наших делах. Пока мы бегали по Питеру, Муха смотрела свои дневные сны на наших диванах. На ночь мы, иногда, оставляли ее в машине, чтобы она переключалась там на ночные сны с одновременным бдением и охраной нашего доброго коня, который таскал нас по городам и весям. Те годы были очень веселыми: машины постоянно отоваривали, снимая с них зеркала, дворники, иногда и колеса, а бывало и залезали внутрь или вообще уводили. Дворец в Знаменке, да и сама усадьба были, безусловно, историческими, и раньше принадлежали представителям царских кровей. Мы решили несколько повысить их историческую значимость своим историческим поселением в исторических апартаментах. Нас не тяготила такая тягомутная и непростая обязанность, так как мы считали своим долгом материально поддержать историю родного отечества, написанную в камне нашими и ихними гениями.
14a. Знаменка, коттедж Николая 1-го
Добрались мы до Питера за день, подустали и, как только нам выделили наши номера, мы сразу все побросали и энергично начали побеждать наше утомление методом внутренней релаксации, одолевая тем самым усталостный дискомфорт и пресс внешнего питерского ненастья. Этот тип погоды в Питере, во время нашей поездки, представлен был весьма основательно и разнообразно. Грелись мы известным способом, иногда и достаточно весомо, ибо дворцовый камень, набиравший хлада зимой, долго дарил его и летом. Я такую форму согрева не очень приветствую, но, иногда она бывает полезна, так
Женский люкс, где жили две Анны Кормящая мать и зрители
как наряду с прогревом организма, она на какое-то время убивает усталость и накопившееся, по плохой погоде, внутреннее ненастье.
Одной из первых наших экскурсий был пеший поход по местам нашего поселения, где нам рассказали много интересного из истории этого края. О том, как дворцы эти переходили из рук в руки, что государство не выделяло многие десятилетия средств на восстановление разрушающихся строений. Их,
Знаменский отель снаружи и изнутри и его знатные гости
этих средств, не было и в годы нашего визита туда: шел дефолтный 1998 год - героический период борьбы за выживание. Поэтому в ход шла любая форма повышения финансового благополучия - вплоть до сдачи царских анфилад шальному туристу вместе с его собаками. Россию в тот период заметно лихорадило, но, ощущения близкого финансового краха у нас не было. Поэтому мы, не задумываясь, отправились в это путешествие. Так продолжим о дворце. Хотя дворец занимал не последнее место в череде императорских ансамблей, точного знания, для кого он был построен и, в какое время переходил из рук в руки, до сегодняшнего дня нет. Предположительно сам дворец был сотворен Растрелли для Шувалова. Кроме него усадьбой владели Стрешнев, братья Ржевские, князь Г. Волконский, генерал-фельдмаршал А. Разумовский, сенатор И. Мятлев и лишь потом в 1835 году Николай 1 покупает за миллион рублей "Знаменку" вместе с соседней деревней Поэзи, и дарит ее жене. В 1856 году Знаменка переходит сыну Николая I - великому князю Николаю Николаевичу. Потом еще 4 разных хозяина владеют ею и, в конце концов, венчает ее непростое существование наш исторический приезд. Хочу заметить, что как только мы приехали, сразу бросилось в глаза, что эффектное по соотношению объемов центральной и боковых частей, изысканное по декору, привлекающее внимание разнообразием деталей, здание Знаменского дворца всем своим обликом отвечает назначению парадной загородной резиденции царствующих особ. Ведь лепили Знаменку в течение многих лет не менее 7 архитекторов и мастеров садового ландшафта. Ну, а если по делу, то хорошего там мало. Магазинов, торгующих зельем до 11 и после там нет. Это уже чудовищное отклонение от настоящей демократии. Дикси и Пятерочки тоже отсутствуют. Тусовочных площадок не было и нет. Нечем было и в царские времена порадовать глаз членов императорской фамилии.
Может быть, потому отрекся от власти Николай 2, получивший в наследство построенный рядом коттедж, который тоже выглядел весьма скучновато. Единственно, на что можно было в Знаменке полупоглазить, так это на вазы, статуи, лестницу, финский залив и приятных девушек, усердно и устало
занимающихся постижением прекрасного.
Дом садовников Дом охотников
Помимо царских особ, в почете тогда были садовники и охотники. Для них возводились добротные дома, иные даже с антеннами. Лично мне более всего там понравился то ли домик рыбака, то ли водокачка, уютно прилегшая в зарослях финского залива. Ну и, конечно, лестница к заливу. Помимо этих достопримечательностей императорской резиденции, в некотором запущении
пребывал и парк усадьбы 'Знаменка'
Поднимут ли их из руин и запустения, пока неясно. Тогда было не до того.
Вечера в Знаменке мы убивали по-разному. Готовили поесть, так как в Знаменке ни ресторанов, ни столовых в то время не было. У нас с собой были электроплита, кастрюли, сковородки, рюмки, ложки и прочий кухонный инвентарь. Я, помимо усердной работы за трапезным столом, занимался скачиванием фотографий, учился на ноутбуке печатать вслепую на английском и ходил гулять с Мухой. Ей тоже, как и мне, нравилась водокачка на берегу, около которой раскинулся лес с множеством потаенных тропинок.
На территории усадьбы была построена домашняя церковь для членов императорской семьи и, значительно позже, парниковое хозяйство, в которое мы были приглашены и гласно выразили свое удовольствие его экспозицией.
В 1 км от Знаменки, между усадьбой и Петергофом, располагалась одна из резиденций Николая 1, так называемый 'Коттедж'. Владельцев территории, где располагается коттедж было не менее 8, среди них Меньшиков, князья Долгорукие, императрица Анна Иоанновна и последним был император Николай 1, который и начал его строительство в 1825 году с приглашением архитектора Адама Менеласа примерно в том виде, который дошел до нас. Это имение он дарит своей жене Александре и в честь ее называет его 'Александрией'. Над созданием пейзажного, романтического парка двадцать лет трудился садовый мастер Пётр Иванович Эрлер. В наше время на территории коттеджа организован музей, попасть в который было весьма не просто. Музей работает всего лишь до 5 часов. Первая наша попытка была неудачной: мы несколько попридержались на экскурсии в Петергофе и прибыли в Коттедж около 5 часов. Грустно и усталостно посидев, ушли. Во второй раз мы облазили коттедж основательно, побывав внутри, снаружи и проведя некоторые раскопки. Меня удивляла Анна Францевна. В свои 78 лет она очень бодренько курсировала с нами по Дворцам и усадьбам. Аня, по младости, лет уставала больше и к концу экскурсий часто приземлялась.
В тот день уставши, опоздавши, но, через день в Коттедж попавши
Коттедж Николай 1 построил себе основательно, с видом из специального кабинета на море, который был сделан подобно каюте корабля, где были подзорная труба, компаса, навигационные приборы и прочие морские штучки. Из кабинета в трубу он страстно смотрел на проплывающие мимо посудины. Правда, когда в трубу попадались обнаженные купальщицы, он смущенно и резко отворачивался, дабы не пугать их своим волнительным
присутствием. Коттедж был инкрустирован множеством искусной работы лестниц. И хоть не царское это дело - карабкаться на верхние этажи, но, Николай 1 не гнушался вздыматься наверх, стараясь всегда быть над своими подданными и империей, взирая в трубу из своего кабинета на ее бесконечные просторы. В парке, окружающем здание Коттеджа, проложено множество аллей с
Домашняя церковь (капелла) Фаворитки Николая 1
очень разнообразной, порой привезенной из заморских стран, растительностью, средь которой выделяется чудной работы домашняя церковь царской семьи. К сожалению, внутрь попасть нам в нее не удалось в связи с ее реставрацией. Думается, что там так же торжествует утонченное великолепие.
Чудо коттеджного парка сотворил известный ландшафтный гений Эрлер, могилу которого мы почтили своим присутствием. А вообще, места под Петербургом красивы сами по себе, даже без внешней их причесанности рукой дизайнера. Особенно красит их осень богатым разнообразием цветов. В тех краях очень красивы утонченные остроконечные ели. Они очень изящно дополняют и подчеркивают красоту природного естественного ландшафта.
В Питере я обратил внимание на одну особенность: трава повсеместно в городе и его окрестностях всегда, даже в конце сентября, имеет сочный, радующий глаз зеленый цвет. Видно, частые дожди и слабая солнечная радиация не дают ей высыхать до соломенного состояния. Приятные ландшафты благотворно расслабляло нас. Случались, правда, у нас и казусы.
Да, бывало и такое... ничего, что все сгорело, лишь бы не было войны, добавляли мои попутчицы. Попадали мы и в более сложные ситуации, но, нас всегда выручала Анна Францевна. Она была нашей палочкой-выручалочкой. В парке коттеджа были созданы сложные ландшафты, которые нам приходилось порой с трудом преодолевать. Анна Францевна постоянно
демонстрировала примеры завидной выносливости и стоизма. Нам об этих качествах, в ее возрасте, остается только мечтать. По моим наблюдениям, люди, пережившие в молодые годы трудное время, потом очень долго сохраняют состояние бодрости и подолгу живут. Если, конечно, не надорвутся в ранний период от тягот жизни. Причем они не просто живут, а ведут активный образ жизни. Особенно это касается людей, переживших блокаду: активное постоянное движение вкупе с полуголодным режимом существования, ведет к выведению шлаков и оздоровлению организма. Но, мы редко когда практикуем эту науку принудительного самоочищения.
Мы немало побродили по аллеям Александрии. Все там продуманно и гармонично. Зеленых наших братьев тогда, думаю, и сейчас опекают большие специалисты. Одним словом, было где расслабиться нашим великодержавным императорам. Мы сделали памятные фотографии на фоне Коттеджа и его ландшафтных лужаек.
На территории этой же усадьбы располагалась и дача Николая 2. Но, она не сохранилась, чем все были очень огорчены. Но, мы не теряли надежды и времени даром и начали активные поиски останков Николиной дачи. Мы забирались в подземелья и поднимались на вершины, чтобы осмотреться и обнаружить хоть что-нибудь. Но, фортуна нам не благоволила. И только лишь после нескольких часов утомительных поисков эти останки были обнаружены. Активное участие в поисках принимала и Анна Францевна. Ее настойчивость можно было понять, ведь она прихватила кусочек той эпохи,
когда народ к царствующим персонам относился вполне пиететно. Сегодня, на фоне нынешних императоров, многие к царским персонам прошлых лет относятся с определенной симпатией, понимая, что нажива для них не была приоритетной. Хотя гм..., Александр 3 не смог отказаться от очень крупной взятки от иудеев за разрешение на строительство в Петербурге синагоги. Но, мы при этой шалости императора не присутствовали, а потому помолчим. После находки остовов дачи Николая 2 мы нашли и ее фотографии. Ну, а до этого мы, во главе с Анной Францевной производили тщательные раскопки останков дачи последнего императора России Николая Второго. Больше всех усердствовала, как это и видно по фотографии, Антуаннета, ведомая мудрыми подсказками опытной Анны Францевны. Наталья Александровна вела учет добытых артефактов. Я все происходящее усердно, в поте лица снимал, чтобы потомки наши могли воочию увидеть всепоглощающий и исключительно изнурительный мой труд.
В целом Коттедж произвел на нас хорошее впечатление. Конечно, еще немало надо потрудиться, чтобы привести коттеджную резиденцию императоров России в порядок. Там, безусловно, есть на что посмотреть. Но, наличествуют и некоторые недоработки. Первое, это то, что музей работает только до 5 часов. В летнее время планку закрытия музея можно было бы существенно приподнять. И второе, Коттедж находится несколько в стороне от дороги и должной, приглашающей рекламы на трассе нет. А надо бы. Простившись с Коттеджем и закрепив, по прибытию домой, увиденное тостами за очаровавшие нас объекты, мы стали готовиться к посещению следующего шедевра царских времен. Любили все же наши императоры побаловать себя всякими разновидностями виданной и невиданной роскоши. Народ они, тем самым, обездоливали и грабили, ну а потомки, хотя и полны гнева на них за этот их эксплуатационный беспредел, наверно могут, царей наших беспутных, за возможность полупоглазить на предметы роскоши, вполне поблагодарить. Где еще можно добыть такую возможность поглазеть?
14b.Петергоф
Следующим объектом нашей тяги к знаниям стал один из главных пригородов Петербурга - Петергоф. Отправились мы туда на машине в ненастный день, в понедельник, 13 августа. Муху, оставили охранником, благо погода благоприятствовала этому и машина, в которой Муха притаилась, не перегревалась. Но, нам погода не благоприятствовала, чередуя промозглый ветер с исморосью. Ветер дыбил на голове Анны Францевны волосы и значительно снижал нам градус настроения. Невысокий погодный градус усиливал этот негативный эффект. Потому у некоторых из нас на лице проступали страдания, сродни страданиям Магдалены. Но, мы всячески бодрились.
В Петергофе я далеко не в первый раз. Самое зрелищное место это, конечно, там, где Самсон разрывает пасть льву. Зачем он это делает, до сих пор понять не могу? Понятно, что Самсон защищается от напавшего на него льва, но, делает это уж больно неэстетично. Мне больше по душе такое изображение этой битвы. Она более реалистична. Ни фонтанов тебе и голи никакой. Какие могут быть фонтаны в израилевской пустыне. Но, Петру виднее.
Самсон и Лев
Конечно, мощь и отвагу сына израилева сюжет этот показывает в самом лучшем виде. Но, не без вопросов. Первый вопрос, почему они голые? Нельзя разве было, хотя бы льва приодеть? Потом, как только представишь реально, сколько крови и рева из пасти льва и Самсона извергается, то сразу не хочется смотреть на скульптурную группу. Да и как можно разрывать пасть льва, полную острейших зубов? Правда, может лев старый, дряхлый, без зубов, то тогда да, можно на такую пасть замахнуться. Но, тогда Самсон не такой уж сильный и храбрый. Непонятно, почему колоссальный фонтан рвется в небо из разорванной пасти льва? Одним словом, скульпторы проявили здесь много фантазийного лукавства. Шутка, ...Но? Конечно, в древности гладиаторы бились со львами. Но, не с пустыми руками. А вообще если про все это забыть, то Самсон со львом в злате и с водной феерией смотрится так, что на их фоне можно и сфоткаться. Да и установлен он был, как бы символизируя победу Петра под Полтавой над шведами, на гербе которых до сих пор изображен лев. Отбросив все сомнения относительно неэстетичности композиции, мы на фоне Самсона и замученного им Льва фоткались неоднократно, а некоторые, наиболее кровожадные, и с удовольствием. Хотя погода совершенно не способствовала этому нашему занятию. Уж слишком было сыро и прохладно. Но, мы держались. Правда, не все. Некоторые из нас искали выходы из
Мочил нас не только питерский дождь, но, также лукавый Самсончик
положения. Как видно из фото, одна из присутствующих дам подмерзнув, стащила с меня мою черную куртку и напялила ее на себя. Я был вынужден дальше курсировать в режиме топ-лесс, не получив взамен даже простого человеческого спасибо.
Вообще царь Петр был молодец. Не пожалел средств на создание верхних прудов и сложной системы самотека воды. Сотворив вечные во времени фонтаны, не требующие насосов, их ремонта не чаще чем раз в 150 лет, он тем самым еще раз весомо увековечил и свое имя. Фонтаны там на любой вкус. Понятно, что с этим делом и другими государственными делами он большую часть своей жизни провел на шиле.
Пробежавши по центральной части Петергофа, мы помчались к Монплезиру - дворцу, который более всего любил Петр. Петергоф с немецкого означает двор Петра. Здесь некоторая несуразица. Грандиозный дворец с каскадом фонтанов называется двором, а Монплезир, слегка похожий на большой сарай, называется дворцом. Но, Петр любил одноэтажные строения, и потому Монплезир должны были любить все, в том числе и мы. Он не произвел на меня божественного впечатления. Там, правда, можно было позабавиться с шутихами, но, в промозглый день это допустимо было лишь при гарантии, что не вляпаешься под обманку-дождь. Мне это слегка удалось. Остальные рисковать не стали. Фонтаны нам продолжали попадаться самые разные. Страсть поглазеть на них измочалила нас вконец. К ним мы уже добирались, практически, на карачках. Знакомство с прекрасным так запросто не дается, особенно тогда, когда хочется за один день посмотреть то, с чем не успеваешь нормально познакомиться и за год.
Фонтан Каскад уже не нужeн. Лишь бы посидеть. Марли
Я не рассказал про еще один из любимых замков Петра - Марли. Он тоже был малорослый, потому и любимый. Поначалу он вообще планировался быть одноэтажным и предназначался для размещения знатных гостей. Особенно тех, кто любили порыбачить и поесть ухи под водочку. Царь Петр ее тоже уважал, а потому и уважительно относился и к этой слабости гостей. Там Петр, как поговаривают, размещал не только знатных гостей, но, и знатных своих подруг и устраивал с ними свидания. Но, мы этого не видели, а потому, чего зря говорить. Вообще подруги в жизни царствующих особ особая статья. Много есть про них правды, а много и преувеличений. У всех у них в этом отношении были свои причуды, которые порой были очень неэстетичны. Например, со стороны французских королей верхом доверительного отношения считалось их приглашение посидеть с ними в туалете. Петр и Грозный упаивал своих присных в усмерть. Петр любил лицезреть заспиртованных уродцев. Некоторые правители подливали яду в фужеры. Иные подносили кубок с вином размером с ведро и его надо было обязательно осушать до дна, иначе головы не сносить. Были и такие, которые первую брачную ночь с женами своих подданных проводили сами, а Петр 3 мог ублажать Екатерину 2 лишь тогда, когда она надевала на себя мужской военный мундир. Умели цари позабавляться.
К концу экскурсии мы уже совсем выдохлись и некоторые решили одним махом покончить с этим мучением на берегу финского залива. Но, вовремя подвернувшийся ларек с мороженным уберег нас от фатального намерения.
Ошалемши от усталости, взяли одну большую порцию на всех
Мы решили купить самое большое мороженное, одно на всех. Благо, что дождь перестал моросить.
Мороженное нас подбодрило и мы еще покрутились около дворца. Аня съела почти все мороженное, что позволило ей чеканить шаг так же четко, как стражам мавзолея. Видно сказывалось то, что она внучка боевого офицера. Но, потом мы окончательно сдулись и поехали домой зализывать раны и отмечать очередной экскурсионный успех, тем более, что Муха нас заждалась.
Советский профилакторий под Петергофом
По пути нам встретился роскошный дворец, который был приспособлен в качестве красивого профилактория. Это было очередное дивное советское изобретение. К вечеру добрались до Знаменки и за стол. Языки потом у нас заплетались то ли от усталости, то ли от того, что экскурсионный наш успех был очень большим, что мы ознаменовали многоразовым рюмочным перезвоном. Расслабившись, мы стали вновь копить силы на очередную нашу экскурсионную авантюру.
14c. Пешком по Невскому. , Александро-Невская Лавра, Кунсткамера
Следующий день мы посвятили прогулке по Невскому проспекту.
Обычно московские леди себя позиционируют на Тверской, но, Москва далеко, а показать себя хочется. Кроме того, мы уже более трех дней держались без шопинга, потому иным стало невмоготу. Я этот шопинг терпеть не могу, но
дамы не хотели долго мириться с его отсутствием и потому перечить их троекратному большинству я не стал. Конечно, мы гуляли не только по Невскому, но, и по его окрестностям. Как всегда, мы с собой взяли Муху. Ведь братьев наших меньших тоже не надо лишать возможностей просвещаться. Собака она была разумная и вела себя смирно. Надо сказать, что с Мухой у нас сложились добрые отношения. И хотя я с ней познакомился много позже, чем с ее хозяйками, она, пожалуй, ко мне тяготела больше, чем к ним. С собаками у меня странные отношения. Как это ни прискорбно звучит, я не фанатик собачьей привязанности. Но, когда с ними знакомишься ближе и видишь, как они дружелюбно виляют хвостиком, жалеешь, что не можешь так же им ответить. Не люблю я глуповатых, бездумно лающих, без причины агрессивных псов. Те собаки, которые были у меня и, собаки моих друзей чуют во мне друга. Я им отвечаю таким же дружеским расположением. Правда, у моего знакомого, директора дивовского завод сельскохозяйственного оборудования была собака - кавказская овчарка, размером с лошадь, которая меня недолюбливала и встречала остервенелым лаем. Возможно, чем-то я ей не понравился, а может быть, это классический вариант поведения сторожевых собак. Но, контакта с ней мне установить не удалось. Так что без исключений не бывает.
Начали мы с музея Александра Васильевича Суворова. В сам музей нам попасть не удалось. Он тоже работает до 17 часов. Нищая наша страна не может обеспечить возможности воздать по заслугам самым достойным сынам отечества. Но, вернемся к Невскому, названному именем еще одного героя древней Руси, Александра. Куда здесь не обрати глаза, везде каменные скрижали истории царства Российского. Наш поход на Невский получился импровизационным, сложился ближе к вечеру, потому мы начали не от Невы, а от Казанского собора. От его монументальности отдает эпохой расцвета Римской империи. Он как исполинский богатырь своими руками готов охватить все мировое пространство. Выглядит он гораздо монументальнее своего унитарного и функционального предназначения. В нем мощь не церковная, а государственная, мощь царская - царя - наместника бога на земле, повелителя судеб его подданных. И перед этой мощью они должны преклоняться. Но, мы, как вы видите, не упали и не преломили хребты свои, ибо те цари, которые его создавали, уже ушли, а новые наши императоры уже растеряли ту государственную мощь российской империи, которой можно было бы гордиться и низко кланяться. А с тем Россия потеряла и уважение к себе. Да восстанет лик ее могучий и грозный перед миром дружелюбным, трепетным и ужасным!
Мы у Казанского собора Катя и мы
Помимо осмотра Невского, главной целью моих прелестных дам было посещение Гостиного двора, что всенепременно было и сделано. После этого сразу помчались отметиться у Екатерины Второй. Но, встав рядом с ней мы, к сожалению, не дотянули даже до ее подметок, настолько Велика она была. Хотя и постоять рядом мы сочли за царственную благодать. Ну а далее, мы, как люди просвещенные, захотели непременно уважить своим присутствием Александринский театр, которому, видно не очень воспитанная царица, все время демонстрирует свой зад. Дамы мои, видно возжелавшие почувствовать себя не менее великими, тоже обратили свои задн-цы лицом к театру. На их лицах в тот момент было столько величия, что поправить ситуацию я, не будучи царских кровей, не осмелился. Думается, что Катенька осудила бы этот их дерзкий поступок. Она, кстати, в этот момент повернулась к ним тоже задом, видно солидаризируясь с моими мыслями. Я, правда, тоже не обратил лица своего к Кате, но, это все было сделано сознательно, в целях ее воспитания: увидев такое может быть повернется она к драмтеатру им А.С. Пушкина своим светлым ликом, а не темным задом.
У входа в 'Невский паласс'
Начало уже заметно темнеть, пошел одиннадцатый час, и мы заглянули на Аничков мост, отметив титаническую экспрессию коня и юноши в композиции П.Клодта. Напряжение этой группы столь велико, что это больше было похоже на укрощение огня, бушующего в душе могучего скакуна. Потом мы помчались в сторону отеля 'Невский паласс', где я некоторое время проживал в составе делегации компании 'Дюпон'. Долго мы там барражировали, нам не везло, сильно проголодались, но, вдруг фортуна повернулась к нам лицом и через некоторое время мы могли уже утолять жуткий голод. Мне, к сожалению, не досталось, да и неудобно там этим заниматься. На этом наш первый выход на Невский завершился. Надо было мчаться в Знаменку, да и Мухе одной надоело сидеть в машине, в которой она держала достойную оборону от похитителей.
Девушки и их мамка у казино на Невском
Добрались до Знаменки к 12 ночи и продолжили утолять голод, навалившийся на нас. Там это делать было эстетичнее, чем на Невском проспекте.
По Питеру автобусом