Ландрин Федор Николаевич : другие произведения.

Пруд забвения

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Магическая фильма. Цитируя А.Чехова и вспоминая Ф.Саган...


ПРУД ЗАБВЕНИЯ

магическая фильма

  
   Август.
   Последний день лета... Тихий и нежный.
   Разглаживая трепещущие в ознобе травинки, сиреневые сумерки медленно растекались по желтеющему полю.
   Прозрачный хрупкий воздух, мутнея, размывал колючие очертания далекого, таинственно мерцающего леса.
   Внезапно ослепительно белый свет взорвал землю, но оглушительно ревущая тень, изрыгающая пламя, рассекла его, и переливающиеся обломки, кружась, упали на остывшую землю.
   С визгливым стоном огромные колеса врезались в серый бетон, окутывая дрогнувшее пространство сизым дурманящим маревом, в котором растворился сверкающий силуэт серебристого огнедышащего чудовища, свалившегося с прозеленевшего небосвода.
   Сквозь его замирающий рев послышалось нудное блямканье дребезжащих колокольчиков.
   "Внимание! Произвел посадку самолет авиакомпании *Эр Франс*, прибывший рейсом 2244 из Парижа. Встречающих просят пройти в правое крыло аэровокзала. Attention please..."
  
  

*

   Тугой ноющий гул, казалось, прогнул широкое коричневатое стекло, и рассеянный взгляд, скользнув по черной крестовине стеклянной стены, остановился на разбитых белых кроссовках, аккуратно стоящих у красного пожарного ящика с песком, на крышке которого покоилась военная фуражка без кокарды.
   -- Вот так всегда: был человек -- и нет человека.
   Почесав пальцем висок, Вадим пошел было дальше, но резкий укол в шею заставил его обернуться.
   Из-за тонированного стекла его буравил мерзкий взгляд человека в черной маске и черном комбинезоне с короткоствольным автоматом наперевес.
   -- Ого, да тут у нас маневры!
   В узкий коридор вооруженных людей в черных комбинезонах и масках влетело развевающее белое полотнище и исчезло в зияющем чреве длиннющего черного лимузина, сверкнув на прощание невыразимой тоской в черных маслянистых глазах.
   Не успел Вадим посочувствовать промелькнувшей тени арабского шейха, как следом за ним в лимузин впорхнула длинноногая блондинка в красном платье и небрежно наброшенной на покатые плечи пелериной из голубой норки.
   -- Бедняга, прилетел за тридевять земель, а прынцесса крашеная! И попка рыхлая.
  
  

*

   В свои тридцать семь лет Вадим Набоков -- известный рекламный арт-директор и не менее известный эротический фотохудожник, выглядел довольно молодо, лишь веерок тонких морщин вокруг цепких глаз да легкая проседь в висках говорили о его истинном возрасте.
   Еще в юности, когда природные силы только-только начинали будоражить его воображение и плоть, он интуитивно, а скорее инстинктивно предвидя бурную молодость, стал тщательно следить за своей физической формой. И не ошибся, природа по достоинству наградила его за упорство, наделив удивительным сексуальным даром, которому никто не мог противостоять, даже мужчины, но с ними он предпочитал вести исключительно интеллектуальные баталии.
  
  

*

   -- Предъявите документы!
   -- Я похож на лицо кавказской национальности? -- Замерев у черной двери туалета, Вадим обернулся: над ним возвышался запакованный в бронежилет сержант милиции с крупно вырубленным серо-бронзовым лицом, подозрительно смахивавшим на яростный лик пролетария с молотком из известной скульптурной композиции Веры Мухиной *Рабочий и колхозница*. -- Внушает.
   -- Стоять!
   -- Не могу, очень писать хочется.
   -- Руки на голову!
   -- Ой-ей! Не трогайте меня! Больно, мне больно!
   -- Дрюндель, ты?!
   -- Только тебя не хватало! -- пробормотал Вадим, натолкнувшись в попытке выкрутиться из смертоносных ручищ сержанта, на выходившего из туалета одноклассника Витьку Семенова, по прозвищу Сэм, теперь плотного, квадратного мужчину в синем форменном пиджаке служащего аэропорта, чей подлысевший лоб выдавал бывшего военного. -- Здорово, Сэм!
   -- Отпусти его, Захар. Это наш человек. Я кому сказал!
   -- На этот раз ты, кажется, вовремя, -- повел шеей Вадим и кивнул на удаляющегося грозной поступью, словно его скульптурный прототип, милиционера. -- Ну и порядки у вас здесь, даже в туалет без досмотра не попадешь.
   -- Да это все из-за какого-то нефтяного придурка. Он тут приехал с нашими девчонками оттянуться в легкую, а нас на уши ставят. Ты туда?
   -- Не, расхотелось.
   -- Какими судьбами? Встречаешь? Провожаешь?
   -- В зале прилета? Кстати, Сэм, маленькое замечание: окружающим должно быть совершенно безразлично, как меня звали в пятом классе.
   -- Видел кого-нибудь из наших?
   -- Из ваших -- никого.
   -- Ладно, не лезь в бутылку, в кои-то веки... Помочь?
   -- Спасибо, не стоит.
   -- Анька летит? Из Рима?
   -- Не угадал. Две суперские порнозвезды из стольного граду Парижу.
   -- Правда? Познакомь, а?
   -- Проблемы?
   -- Да нет, но все-таки живьем увидеть...
   -- Извини, но это вряд ли, у них куча охранников.
   -- Не хочешь, как хочешь. Вообще-то, кинозвезд обычно встречают в VIP-зале. Ладно, я пошел. Анюте привет. Или она теперь Лаура?
   Вадим с тоской посмотрел вслед плавно покачивающемуся однокласснику, растворяющемуся в толпе беспокойно снующих встречающих.
   -- Почти достал придурок. И что за день сегодня такой!?
  
  

*

   -- Ага, а вот и наша репликантка пожаловала, собственной персоной.
   Вадим спрыгнул с дрогнувшего ограждения зоны прилета, повесил на грудь плакатик *Countess Anna Laura Boyardo / Russian Union of Theatrical Workers / Welcome to Russia* и спрятался за мраморной колонной в нескольких метрах от возбужденно зудящего полукруга встречающих.
   Прошла пара минут прежде, чем из обезумевшей от радости толпы вынырнула высокая, стройная женщина в голубых джинсах, мягком сиреневом пуловере, черной кожаной курточке и рюкзачком на широкой лямке через плечо, с черным глянцевым пакетом *Yves-Saint Laurent* в одной руке и темно-синим чемоданом на колесиках в другой.
   Оказавшись на свободном пространстве, она растерянно огляделась и, грустно вздохнув, решительно направилась к выходу, но вылетевший из засады, Вадим преградил ей дорогу.
   -- Countess Boyardo? Anna Laura?
   Отшатнувшись, женщина посмотрела поверх маленьких сиреневых очков на радушно улыбающегося Вадима, склонившего голову к левому плечу.
   -- I'm Vadim Nabokov, the full member of Russiаn Independent Academy of Photography. I'm very glad to see your majesty on Russian land!
   -- Majesty? No. My lady.
   -- Excusez me, my lady, -- подобострастно изогнувшись, Вадим поцеловал даме руку. -- Welcome to Russia! Welcome to Moscow -- the capital of Russian Federation! Give me your suit-case?
   -- No.
   -- Почему ноу-то? Вот странная. I want to help you, countess. Тьфу ты, my lady.
   -- No.
   -- No? Ах, графиня не говорит по-английски? Боже мой, графиня итальянка, какой же я дурак!
   -- Вот именно! Целуй, -- подставляя Вадиму щеку, проворковала Лаура.
   -- Свежа до одурения. Ну что Париж? Праздник?
   -- Глупый вопрос.
   -- Понятное дело. Елисейские поля, Монмартр, Монпарнас, Эйфелева башня, наконец. Как там, кстати, наш бедняга Ги де Мопассан?
   -- В смысле?
   -- Трогательно, очень. И память у нас девичья: *И я бежал от нее, как бежал Мопассан от Эйфелевой башни*. Могла бы, между прочим, и привезти какую-нибудь гаечку.
   -- Зачем?
   -- Для секса.
   -- Кто о чем, а ты... Не беспокойся, через полгода ее разберут и привезут в Москву, в счет долгов за нефть и газ.
   -- Да ты что?! И где установят? На Красной площади?
   -- Квартира, надеюсь, цела?
   -- Обижаете, графинюшка.
   -- Акулина?
   -- В полной боевой готовности. Бьет колесами в нетерпении.
   -- Хорошо -- не ржет. Что Брин?
   -- А что Брин? По его словам, он специально, по случаю твоего благополучного возвращения, препарировал почти всех лягушек Московской области и готовит из них какой-то фантасмагорический салат.
   -- Фу на тебя, Дрюля, какой ты мерзкий. И гадкий.
   -- Ничего подобного, никогда не был ни мерзким, ни гадким. По крайней мере копченый сом и пара фаршированных щук тебя точно дожидаются.
   Под потолком снова раздалось нудное блямканье.
   "Внимание! Произвел посадку самолет авиакомпании *Ал Италия*, прибывший рейсом 1133 из Рима. Встречающих просят пройти в левое крыло..."
   -- Тоже, наверное, праздник.
   -- Скорее, сказка. Мы так и будем стоять? Где мой лимузин?
   -- К сожалению, графинюшка, ваш шикарный черный лимузин умыкнул один арабский шейх, прибывший инкогнито для проведения конфиденциальных переговоров о поставках животрепещущего товара женского пола на испепеленные солнцем равнины. Позвольте предложить вам руку.
   Не прошли они и двух метров, как из-за спины Лауры неожиданно появился скрюченный, небритый старик в вытертой серой шинели и фуражке с облупившейся красной звездой.
   Вцепившись в локоть Лауры, он развернул ее и, пугливо подергивая головой, быстро заговорил, шамкая разбитыми губами:
   -- Страшный бородатый мужчина в белом, бойтесь бородатого мужчины в белом...
   -- Пшел вон, старый козел! Развелось вас тут!
   -- Погоди, Вадим. Вы что имеете в виду, дедушка?
   -- Я вам не дедушка, я -- майор госбезопасности Егор Измагардов.
   -- Тем более проваливай!
   -- Остынь, Дрюля. Что вы хотели сказать?
   -- Летайте самолетами Аэрофлота!
   -- Руку отпусти, пророк хренов!
   -- Я вижу, как железные птицы падают на высокие дома. Объятые адским пламенем, они рушатся и горят, рушатся и горят. Ужас! Ужас! Ужас!
   -- Где? Где это происходит?
   -- Одиннадцатое!.. Запомните -- одиннадцатого! Опасайтесь левши, бородатого левши!
   Внезапно старик взмахнул руками, словно раненая птица, и исчез в толпе.
   -- Везет мне сегодня на придурков. Кристина, Сэм, теперь этот...
   -- Одиннадцатое. Сегодня какое?
   -- Тридцать первое сегодня, пятница.
   -- Десять дней осталось.
   -- Ах, оставьте, графиня.
   -- Тридцать первое -- тринадцать наоборот. И пятница.
   -- Брось, нашла кому верить, сейчас полстраны в экстрасенсов и ясновидящих переквалифицировалось. Лучше я расскажу тебе свою новейшую, просто сверхопупительную теорию идентификации женщины.
   -- Опять какую-нибудь непристойность придумал?
   -- Обидеть талант легко, унизить никогда. Уверяю тебя, это совершенно революционный и исключительно действенный метод. Ты испытаешь восторг на грани оргазма.
   -- Прекрати! Не порть мне встречу с родиной.
   -- Ой-ей, какие мы нежные. Послушай, я даже удивлен: и как мне это раньше в голову не приходило?
   -- Помолчи. Дома расскажешь. А лучше завтра. Я устала.
   -- О'кей, миледи, я умолкаю.
   -- Как там твоя Кристина? Вы разбежались? Чего молчишь?
   -- Вот они, женщины: сплошной комок противоречий. С одной стороны, приказывает молчать, а с другой...
   Вдруг, разливаясь густым потоком по низкому тусклому залу, вспыхнул ослепительный белый свет.
   -- Всем стоять!
   И за этой резанувшей по ушам командой из онемевшего сумрака толпы вылетели пять человек в черных комбинезонах и черных масках с автоматами, тащившие кургузого мужчину в дорогом сером костюме и черным мешком на голове.
   Не успели входные двери раскрыться, как широкоплечий мужчина в длинном темно-зеленом плаще и черной шляпе, словно из-под земли возникший перед Вадимом и Лаурой, выхватил из-под полы автомат и открыл ураганный огонь по группе.
   Два охранника, как подкошенные, упали, увлекая за собой пленника, на которого, защищая от пуль, бросился замыкавший группу, а двое других моментально открыли ответный огонь по нападавшему.
   Как Вадим сделал то, что сделал, он не знал, не понимал и не помнил: мгновенной задней подсечкой он, придержав Лауру за талию, уронил ее на пол и накрыл своим телом.
   -- Ты ранена? -- цепенея, прошептал Вадим, заметив на щеке подруги алую каплю.
   -- Кажется, нет. А ты?
   -- Вроде тоже.
   -- Стоп! Снято! Всем спасибо! -- прогремел сквозь отлетающее эхо стрельбы надрывно хрустнувший голос.
   -- Слезь с меня, извращенец! -- прорычала Лаура. -- Я сейчас им покажу, как издеваться над людьми.
   Она вскочила и, угрожающе горбясь, двинулась на заметавшегося над *окровавленными* актерами режиссера, который что-то, размашисто жестикулируя, объяснял оператору.
   -- Боярдочка?! Какими судьбами? -- подняв глаза, заулыбался в пегие усы режиссер, сорвал с лысой головы клетчатую кепку и, раскрыв объятья, шагнул навстречу разъяренной женщине. -- А мы тут, понимаешь, кино балуемся.
   -- Андрей?! -- Объятья режиссера остановили Лауру. -- Ты -- придурок! Форменный!
   -- Дорогая, зато правдиво получилось.
   -- Тебе лечиться надо, а не кино снимать. -- Она развернулась и скомандовала Вадиму: -- Пошли.
   Пропустив взбешенную Лауру, Вадим послушно вышел вслед за ней на улицу.
   -- А мне понравилось.
   -- Что тебе понравилось?!
   -- Ты такая упругая.
   -- Ты что мелешь!?
   -- Чушь. Но если бы я жил только инстинктами, то непременно овладел бы тобой, не взирая...
   -- Лучше молчи.
   -- И вместо поцелуя она его пригубила. Baby, you can drive my car. Yes, I want to be a star...
  
  

*

   Лаура Боярдо была безукоризненно красива.
   Высокая, с хрупкой талией и длинными, предлинными ногами, с роскошными пепельными волосами, отливающими бронзой, темно-серыми глазами под разлетом крутых бровей, прямым, четко очерченным носом, тонкими, но не злыми губами, и тихим завораживающим голосом -- она была для Вадима, да и не только для него, недосягаемой мечтой. Может быть, поэтому за глаза он звал ее репликанткой -- было в ее облике что-то неземное, почти совершенное.
   Ею восхищались, но не любили.
   Да она и не нуждалась в любви, ей было вполне достаточно дружбы преданных ей и телом и душой одноклассников: Вадима Набокова и Германа Обрина, давно сокращенного до Брин и ласкового Бринчик.
   По окончании школы Анна Павловна Боярдо -- прямой потомок древнего итальянского рода графов Боярдо ди Скандиано, вернула данное при рождении двойное имя Анна Лаура и назло отцу Паоло Боярдо, третьестепенному секретарю Союза писателей и не очень популярному поэту, поступила вместе с Вадимом в энергетический институт, но ее упрямства хватило на полгода, после чего она убедила себя и окружающих в том, что ее судьба -- театр, и без труда, будто играючи, поступила на актерский факультет ГИТИСа, в мастерскую Владимира Андреева.
   Однако беззаботно радостное время учебы пролетело в один миг, и восторженные иллюзии по поводу жизни в искусстве растаяли, лишь где-то в подсознании томилось сизое облачко столь близкого ей образа Нины Заречной. Это была единственная и по-настоящему большая роль, сыгранная Лаурой за три года службы в театре.
   -- Красивое имя Лаура, но оно не вписывается в музыку русской речи, -- проскрипел старый актер, наблюдая из-под косматых бровей лешего за гримирующейся Лаурой, и, пыхнув *беломориной*, добавил: -- Милая, вы никогда не станете великой актрисой.
   -- Это почему же? -- выронив щеточку для ресниц, взвизгнула Лаура.
   -- Вы слишком любите жизнь.
   И это дурацкое, но беззлобное по своей сути замечание, брошенное в тесной гримерке занюханного ДК на выездном детском спектакле, неожиданно стало для Лауры переломным событием. Она снова отправилась в ГИТИС, но уже на театроведческий факультет, экстерном закончила его, тут же сходу поступила в аспирантуру и через три года с блеском защитилась, став к тридцати годам доцентом и известным критиком, несмотря на категоричность, а порой и резкость своих оценок творчества бывших собратьев по актерскому цеху.
   За всеми этими перипетиями Лаура не заметила, как тихо ушли родители, и она осталась одна-одинешенька в шикарной трехкомнатной квартире в центре Москвы, неподалеку от Курского вокзала.
   О ее личной жизни никто и ничего достоверно не знал, даже беззаветно преданные Вадим и Герман.
   -- Личная жизнь, милые мои мальчики, потому и называется личной, что она принадлежит только и исключительно одному человеку, то есть мне, -- сказала она в начале десятого класса и как-то пронзительно посмотрела на замерших у ее подъезда друзей. -- Вопросы есть? Вопросов нет. Так почему бы нам не выпить за это по рюмочке любимого папиного ликера?
  
  

*

   -- Не гони.
   -- Ты разве не любишь острых ощущений?
   -- Нет. Только в постели.
   -- Куришь много.
   -- Да?
   -- Третья за пятнадцать километров.
   Машина плавно вкатилась на крутой мост через Москва-реку, и оранжевое золото разгорающихся фонарей растеклось по блестящему черному капоту *Ауди-80*, которую хозяйка любовно звала Акулиной.
   -- Закуришь тут. Не столица мира, а какое-то сплошное пастбище одуревших от желаний телок.
   -- Каждому свое, графинюшка. Тебя, например, сюда под дулом пистолета не затащишь.
   -- Это точно. Ладно, вернемся к твоей, как ты любишь говорить, сверхопупительной теории.
   -- Не понял. Я думал...
   -- Неужели?
   -- Иногда случается. Ты только не переживай.
   -- И за что только тебя женщины любят, не понимаю. Ты же скопище банальностей, Дрюндель.
   -- За то и любят.
   -- Короче, я внимаю.
   -- Она, то есть моя теория направлена прежде всего на выявление стратегической модели поведения с объектом вожделения. Как истинный мужчина...
   -- Вернее, как любитель полакомиться на чужой счет.
   -- Это твое личное мнение, но уверяю, графинюшка, ты заблуждаешься. Итак, сначала, как водится, я должен определить характер, явные и скрытые возможности, а главное, степень риска, иными словами, потенциал вероятных и невероятных осложнений.
   -- Психолог доморощенный.
   -- Представь себе этакую пухлую, упругую... Похожую на *валентинку*...
   -- Ты о сердечке?
   -- Оf course, миледи. Если объект обладает подобным силуэтом, то с достаточно большой степенью точности можно утверждать, что она не только очень хороша в постели, но и весьма амбициозна, что сразу же должно насторожить мужчину, ибо за грандиозным сексом, которым обычно одаривают нас подобные экземпляры, мужчина, сам того не желая, может угодить под каблук. Дура, ты куда прешь!
   Неожиданно перед машиной возникла женщина в белом плаще и двумя огромными пакетами в руках. Она искоса взглянула на Вадима и, испуганно улыбнувшись, ринулась дальше, стараясь опередить мчащийся по крайней левой полосе *Мерседес*.
   Вадим ударил по тормозам и резко выкрутил руль вправо. *Ауди* взлетела над бордюром и, развернувшись в противоположную движению сторону, замерла на газоне.
   -- Идиотка! Ненавижу баб, которые в ущерб всем своим прелестям, перебегают дорогу из *непреодолимого* желания угодить начальнику.
   -- Она домой торопилась, к мужу... Или к любовнику.
   -- Тем более. Извини, но пойду-ка я выдавлю из себя, как говорил твой любимый классик, несколько капель раба.
   Дернув ручной тормоз, Вадим вышел из машины и растворился в пожелтевших кустиках ольхи, окружавших островок молоденьких березок.
   -- Господи, неужели он такое чудовище? Нет, со мной так поступать нельзя! -- прошептала Лаура, ткнулась носом в подаренную Вадимом белую розу и закрыла глаза, а когда спустя мгновение открыла, то невольно вскрикнула: по лобовому стеклу растекалось смуглое бородатое лицо с болтающимся в левом ухе золотым кольцом серьги.
   -- Позолоти ручку, красавица, все расскажу.
   -- Фу, как вы меня напугали! Руки, руки убери! -- И Лаура, оторвав руку вцепившейся в плечо цыганки, стала быстро закрывать боковое стекло. -- Отстаньте от меня! Мне ничего не надо.
   -- Зря ругаешься, красавица. Вижу твоего милого, он в чужих сетях, но думает о тебе. Не волнуйся, дорогая, никуда он от тебя не денется.
   -- Это что еще за балаган!? А ну проваливайте! -- рыкнул подошедший Вадим и, схватив за шиворот золотозубого цыгана, занырнувшего было на его место, дал ему пинка под зад. -- Ты случайно не знаешь: что за день сегодня такой!? Сплошные навороты.
   -- Канун полнолуния. Вот вся нечистая сила и повылезала.
   -- А-а, понятно.
   -- К тому же перекресток недалеко.
   -- Поехали, а то смертельно жрать хочется.
   Вадим осторожно съехал с газона и, пропустив серебристый *Пассат*, тронулся дальше.
   -- А если *валентинку* перевернуть?
   -- Не понял?
   -- Идентификация женщины.
   -- И как ты сходу выговариваешь?!
   -- Четыре года сценречи.
   -- Прости. Так вот, девица тоже хороша, но сомневается в своих способностях, поэтому чаще всего идет на поводу чужих желаний, а если при этом просматривается хотя бы легкий намек на галифе, то все -- надо бежать, такие экземпляры чрезвычайно склонны к витью домашнего гнезда.
   -- Теорий без исключений не бывает.
   -- Ты о поражениях? На заре моей блистательной юности, я, будучи пацифистом по натуре, дал себе клятву, что не буду участвовать ни в какой иной войне, кроме как в войне полов. И все же, надо признаться, как у любого великого полководца, у меня есть свое Ватерлоо. Мое Ватерлоо -- это ты.
   -- Что ты этим хочешь сказать?
   -- Что я мужчина, а не покойник.
   -- Ты -- гадский гад! Мерзкий, отвратительный бабник, как ты посмел анализировать мою задницу?
   -- Фу, как ты вульгарна, графинюшка. Попку, очаровательную, круглую попку. А круг, как тебе известно, идеальная фигура и гармоничная во всех отношениях.
   -- Спасибо, утешил.
   -- Изумление, восторг, оргазм наконец -- все можно изобразить, но задницу не скроешь. Твоя обожаемая Шер подтягивает задницу исключительно из боязни обнаружить свою армянскую породу, и в то же время, чтобы поддержать в окружающих ощущение своей гиперсексуальности. Турнюры, между прочим, были придуманы именно для того, чтобы скрыть истинное значение женской задницы.
   -- Я тебя убью!
   -- Это вряд ли, ты меня любишь. Как брата, естественно. Но должен заметить, что самые и непредсказуемые женщины -- женщины без задниц, типа Титти из первого *Спрута*, то есть Барбары ди Росси. Помнишь? Эй, ты обиделась, что ли?
   -- Вот еще, возомнил о себе. Что в институте?
   -- А что в институте? Ничего. Великий библиист сидит сверчком за печкой и готовит для нас, убогих, новые ошеломляющие откровения. А твой потомок великого мхатовца ваяет на ТиВи проект о современных веяниях в совет... Прости, в российской драматургии. Поедешь?
   -- Нет.
   -- Тогда зачем прилетела?
   -- Захотела и прилетела.
   -- Хороший ответ, емкий. И что за настроение?
   -- Оскверненное. Мы где?
   -- На *Речном*.
   -- Останови.
   Лаура выпорхнула из машины, обошла ее сзади, открыла дверь и кивком приказала Вадиму покинуть водительское место.
   -- Десять рублей на метро у тебя найдется?
   -- Естественно, миледи.
   -- Почему ты ничего не спрашиваешь?
   -- А ты ответишь?
   -- Нет.
   Отъехав метров двадцать, Лаура вдруг резко сдала назад, и к ногам Вадима полетели его коричневая барсетка, нагрудный плакатик и сломанная пополам роза.
  
  

*

   -- Э-эх, красавица, и зачем ты сюда повернула?
   Лаура остановилась у светящейся витрины магазина *Школьник*, расположенного на углу темного, поднимающегося вверх переулка, и хотела было дать задний ход, чтобы снова выехать на Садовое кольцо, но передумала.
   -- Ладно, сделаю кружок.
   Она включила первую скорость, и тут ее блуждающий взгляд наткнулся на два огромных, сделанных из рессор какого-то немыслимого агрегата фаллоса, покрашенных в ядовито-голубой и розовый цвета, которые торчали из земли по углам плоского квадратного крыльца небольшой галереи *С'APTР*.
   -- *Вселенная первородного греха*, -- прочитала она по слогам голубой транспарант над входом. -- Бред! В таком случае для полноты картины надо было заменить дверь на вагину.
   Лаура выключила двигатель и вышла из машины.
   -- Дорогая, а ты и впрямь становишься вульгарной, -- поежилась она от сырого озноба, щелкнула пультом сигнализации и, перейдя на другую сторону переулка, в нерешительности замерла у белого *Вольво*. -- Вот бы тебе такого кавалера, Акулина. А? Элегантный!
   И, нервно простучав пальчиком по капоту и крыше, Лаура двинулась к галерее.
   -- Вселенная первородного греха, наверное, это именно то, что сейчас мне больше всего нужно.
   Не успела она завернуть на асфальтированную дорожку, ведущую к входу, как за стеклянными дверями показался силуэт высокого мужчины в обнимку с длинноногой девицей в широком мужском плаще, накинутом на плечи.
   Невольно передернув плечами, Лаура мгновенно ретировалась к машине.
   -- Нет, каков подлец! -- Сунув дрожащими пальцами сигарету в рот, она прикурила, обожглась, чертыхнулась и завела машину. -- Я не позволю мной играть!
   Тем временем счастливая парочка, обмениваясь короткими поцелуйчиками, медленно шла по волглому тротуару, совершенно не обращая внимания на крадущуюся за ними машину.
   Вдруг, быстро оглядевшись, мужчина увлек девушку в темную подворотню, прижал к стене и, скользя ненасытными руками по изогнувшемуся в любовном трепете телу, жадно впился в ее губы.
   -- Нет, это уже ни на что не похоже! -- Лаура закрыла глаза и, крутанув руль влево, нажала до отказа педаль газа.
   Машина с ревом пронеслась по подворотне, разбрызгивая глубокую лужу, и остановилась в метре от полуразрушенного фонтана в центре большого замкнутого двора.
   Однако и этого показалось Лауре мало, она дала задний ход, собираясь окончательно изничтожить заляпанных жидкой грязью любовников, но неожиданно передумала и, не выключая двигателя, выскочила из машины.
   -- Чудовище, сейчас я тебе покажу, на что способна настоящая женщина! -- зло пробормотала она.
   -- Совсем с ума сошла!? -- вылетел из подворотни мужчина, таща за собой рыдающую девицу.
   -- Извините, я ошиблась, -- отступая, промямлила, смутившись, Лаура.
   -- Ошиблась она, тварь!
   -- А вот это ты зря сказал, *милый*!
   И Лаура, с присвистом: *И-эха!* -- со всего маху влепила мужчине оглушительную пощечину.
   -- Нашел место, где трахаться, козел! -- Она смерила с головы до ног схватившегося за щеку мужчину и презрительно добавила: -- От Армани.
   -- Ну ты сука! Ну ты сука...
   К счастью ошалевшей жертвы, Лаура не слышала этого бормота.
   Порывисто отбросив волосы назад, она села в машину и, круто обогнув фонтан, выехала через раскрытые ворота в параллельный переулок.
   -- Ты куда? -- только и успел крикнуть ей вслед Вадим, входящий в ворота.
  
  

*

   -- Да вы успокойтесь, господин Тимирязев, и расскажите все по порядку. Итак, вы и ваша очаровательная спутница...
   -- Надеюсь, капитан...
   -- Майор, с вашего позволения.
   -- Надеюсь, майор, Элечка не будет фигурировать в протоколе? Сами понимаете, у меня бизнес, партнеры, жена, ребенок...
   -- Обычно мы понимаем. Итак, вы вышли из галереи...
   -- Мы с Элечкой... Бедная девочка, она так перепугалась, до сих пор дрожит. Ну так вот, мы решили просто пройтись, обменяться впечатлениями, выставка потрясающая, надо вам заметить. Район старый, центровой, сумерки...
   -- Угу, атмосфера располагает.
   -- Да-да. И тут в глубине двора мы увидели фонтан...
   -- Большая редкость.
   -- Не понял?
   -- Говорю, большая редкость для Москвы. Что было дальше?
   -- Дальше... Дальше мы вошли в подворотню, и вдруг туда на страшной скорости влетела машина, мы едва успели отскочить к стене, обрызгала нас, сами видите, с головы до ног, остановилась у фонтана, и из нее выпрыгнула эта сумасшедшая. Не баба, а ведьма...
   -- На метле?
   -- Издеваетесь?! Конечно, не вас по морде хлестали, однако я буду вынужден обратиться...
   -- Не стоит высказывать вслух непродуктивные и абсолютно бесперспективные идеи. Какой марки была машина нападавшей?
   -- Черная *Ауди*, *бочка*.
   -- В смысле, *восьмидесятая*? А нападавшая -- этакая пепельноволосая красотка? На инопланетянку похожа? Ясно. Извините, господин Тимирязев, ничем не могу помочь.
   -- Это почему?
   -- А потому, что эта женщина с детства страдает маниакально-депрессивным психозом, так что даже протокол составлять бессмысленно, ни один суд не примет в производство подобное дело. Могу вас лишь успокоить: вы не первый. На сем позвольте откланяться.
   -- Безобразие! -- Возмущенный мужчина махнул рукой и, завернув девушку в плащ, пошел прочь по переулку. -- У них тут психи по улицам безнаказанно разгуливают, а мы отдувайся. Успокойся, девочка моя, успокойся...
   -- Нехорошо, товарищ майор, получается. Люди к вам за помощью обращаются, а вы их так беспардонно отфутболиваете, -- выходя из подворотни, покачал головой Вадим.
   -- Ждать заставляешь. Прямо, как взрослый, -- обернувшись, ответил плотный майор в джинсовом костюме, снял очки в тонкой металлической оправе и протер несвежим платком стекла. -- Привет, Дрюндель.
   -- Брин, ты совсем спятил.
   -- И не думал.
   -- Ты с собой еще бы роту ОМОНа притащил.
   -- Между прочим, я на службе.
   -- На меня и так весь подъезд косится.
   -- Оргии устраиваешь?
   -- Ничего я не устраиваю, но ты же знаешь нашу публику, если человек художник, то непременно пьяница и развратник.
   -- А разве не так?
   -- Да ну тебя в задницу.
   -- Короче.
   -- Графские штучки?
   -- Судя по описанию -- да.
   -- Она и меня чуть на выезде не переехала.
   -- Ты что, ее не встретил?
   -- Встретить-то встретил, да она меня пинками высадила у *Речного* и укатила.
   -- У нее с детства мерзкий характер. Нам ли с тобой не знать.
   -- Кофейку сгоняем?
   -- Ну, не знаю, не знаю, дежурство у меня.
   -- Брось кокетничать, не твой стиль, и потом ваши жмурики никуда не денутся. Кстати, и отпустил бы ты свою команду, не пугай народ.
   -- Леший, я задержусь на полчасика? -- вопросительно взглянул Герман на курившего напарника: светло-русого розовощекого парня, лет тридцати двух, в черной кожаной куртке, сидевшего за рулем малиновой *пятерки* с проблесковым маячком на торпеде.
   -- О'кей, Василич.
   Из подворотни вышла высокая эффектная блондинка, затянутая в черную кожу, и, на секунду замерев при виде разворачивающихся милицейских машин, направилась к Набокову и Обрину.
   -- Прелестное создание, -- хмыкнул в прокуренные усы Герман.
   -- Привет, мальчики. Что случилось? -- Девушка чмокнула Вадима в висок и протянула руку Герману. -- Кристи. А вы Брин? Тот самый?
   -- Тот самый.
   -- Не Брин, а Герман Васильевич Обрин. Молчи, Кристина, молчи. Иди лучше и вызови лифт.
   -- Милая куколка, очень, -- сказал Герман, посмотрев вслед девушке, скрывшейся за дубовыми дверями подъезда. -- Уже или перспектива?
   -- Какая разница!
   -- Завидно.
   -- И кто из нас развратник?
   -- Я же мужчина, а не покойник.
   -- Приятно, меня уже цитируют. Идем.
   -- А как же Регина?
   -- К сожалению, наша красотка из города-героя Новороссийска умела правильно выполнять только одну команду: *ложись*. А это, как ты понимаешь, утомляет.
   -- На тебя не угодишь, однако.
   Они вошли в подъезд и молча поднялись на последний этаж, над которым, на чердаке, не без деятельной помощи Лауры -- дом тоже принадлежал союзу писателей, -- Вадим выстроил просторное ателье.
   -- Зачем вызывал? -- выдохнул Брин, плюхнувшись на лиловый диван рядом с листавшей чье-то портфолио Кристиной. -- Только коротко, четко, самую суть и, желательно, без эмоций.
   Вадим нервно кружил по почти пустому пространству гостиной, отделенной от съемочной площадки белым шелковым занавесом.
   -- И прекрати мельтешить.
   -- Сути нет, есть предчувствие.
   -- Очень интересно. Кристи, бросьте вы его, и поедемте ко мне. Развлечемся на славу, обещаю.
   -- Да? А куда?
   -- В анатомический театр.
   -- Ой, как интересно! Вадим, поедем, а?! Я хочу.
   -- Дура ты дура, он тебя в морг приглашает. Иди кофе приготовь. И переоденься заодно, у нас с тобой работы на целую ночь.
   Обиженно поджав пухлые губы, Кристина встала, швырнула на журнальный столик портфолио и исчезла за занавесом.
   -- Мотивы?
   -- Не знаю, ничего не знаю. Понимаешь, встретила она тут накануне отъезда в Париж свою пионерскую любовь. Он сейчас модный драматург и все такое. Говорят, сегодня...
   -- Не растекайся.
   -- Она его охмурила, переспала, а он ее даже не узнал.
   -- Занятно. А ты уверен, что переспала?
   -- С ней разве можно быть в чем-то уверенным? Но, судя по пробросам, скорее -- да, чем нет.
   -- И что?
   -- Ничего, яростное молчание.
   Кристина, переодевшаяся в сиреневый полупрозрачный балахон, под струящейся тканью которого светилось обнаженное тело, принесла на круглом подносе две чашки кофе.
   -- Дрюля, я есть хочу.
   -- Тебе вредно. И сколько раз можно повторять: Дрюля только для лиц, особо приближенных к моему телу. Я хотел сказать, к моей духовной сущности.
   -- Ну тебя!
   И девушка снова исчезла за занавесом .
   -- Свежа и бархатиста, как персик. Везет же некоторым, -- невольно сглотнув слюну, Брин прихлебнул кофе. -- И чем грозит ее молчание? Что она еще может выкинуть?
   -- Боюсь даже думать. Когда наша графиня в тихой ярости, жди беды.
   -- Не преувеличивай.
   -- Дорогой мой, она и убить может.
   -- Не болтай ерунды. Займись лучше девочкой.
   -- Может, ты и прав, но у меня какое-то странное предчувствие.
   -- *Предчувствиям не верю, и примет я не боюсь*. Тарковский. Арсений.
   -- Слушай, я тебе рассказывал о своей новой теории инденти... Тьфу, ты!
   -- Идентификации?
   -- Да, идентификации женщины по форме ее попки? Нет?!
   -- Я, пожалуй, пойду, труба зовет, а с кофе мы потом как-нибудь разберемся.
   -- Ладно. Но если что, сразу звони. В любое время.
   Уже у лифта Обрин вспомнил, что забыл на столике очки и вернулся в ателье.
   Было тихо, только легкий сквозняк нежно шуршал, скользя по шелку занавеса.
   Оглядевшись, Герман на цыпочках подошел к столу, надел очки и хотел было так же тихо выйти, как вдруг тягучую тишину прорезал отчаянный вопль Кристины.
   -- Ты что задумал?
   -- Не бойся, я только прорисую контуры твоего бесподобного тела -- молодого и гибкого. Всего-то.
   -- Совсем башню снесло?!
   -- Милая, если бы у меня было такое тело, то мне не пришлось бы всю разумную и неразумную жизнь придумывать всякие глупости.
   -- Не подходи ко мне! На помощь! А-а-а!
   Раздался оглушительный хлопок, и застывший на полушаге Герман, сжавшись, обернулся: по белому занавесу растекалось алое пятно.
   -- Потрясающе! Великолепно! -- восторженно завопил Вадим.
   Герман в два прыжка миновал пространство, отделявшее его от занавеса, и отдернул край.
   Абсолютно обнаженная Кристина, облитая красной краской, держа в руке трехцветный стяг на березовом древке, стояла на предусмотрительно расстеленном полиэтилене, оперевшись ногой на бронзовую модель пушки наполеоновских времен, из жерла которой струился белый дымок.
   -- Извини, Брин, каждый сходит с ума по-своему.
   -- Это точно. Я очки забыл.
   -- А-а, -- протянул Вадим.
   -- Потом созвонимся.
   -- Непременно. Покедова.

*

   Город оборвался, едва машина вкатилась в темную аллею, похожую на тоннель.
   Лаура выключила музыку и сбросила скорость, ощупывая фарами сгущающуюся мглу.
   Проехав мимо искореженного ураганом обломка старой липы, она улыбнулась, вспомнив наваждение, посетившее ее полчаса назад. Особенно смешило в общем-то правильное, но мгновенно поглупевшее от пощечины лицо бизнесмена: "Весь кайф ты ему обломала, девочка! А с другой стороны, будет знать, как устраивать собачьи игры по подворотням. И что сейчас за мания такая!"
   Вдруг свод тоннеля озарился яркой вспышкой.
   Запаниковав, ослепленная Лаура резко ударила по тормозам, машину занесло, и с костлявым скрежетом она стукнулась о бордюр.
   Сквозь горестный вздох заглохшего мотора Лауре послышались чьи-то голоса и радостный смех, растаявшие в бравурных всплесках оркестра.
   -- Приехали!
   Она выползла из машины и чуть не упала, опрокинутая на капот промчавшейся мимо черной блестящей собакой, мерзко лязгнувшей зубами.
   -- Все, с меня хватит! Убью! -- вскрикнула Лаура и, не разбирая дороги, ринулась за собакой.
   Очнулась она в неглубоком овражке среди пожухлых лопухов, очнулась от угасающего гула оркестра и буравящего желто-зеленого взгляда собаки, застывшей на кромке овражка.
   Словно ища путь к отступлению, Лаура обернулась: позади нее возвышалась высокая, в два человеческих роста, металлическая ограда.
   -- Мистика, -- в ужасе прошептала она и перекрестилась, не понимая, как ей удалось просочиться сквозь ограду и очутиться в парке.
   Собака мельком бросила взгляд на происходящее за спиной перепуганной женщины и глухо гавкнула, будто приглашая ее продолжить путешествие, и Лаура с благодарностью приняла это приглашение, выбралась из овражка и, отдышавшись, пошла, осторожно ступая по росистой траве, к переливающемуся зареву.
   -- Итак, в последней номинации на лучшую пьесу года представлены: Анастасия Каменская с пьесой *Возвращение или Импотент по собственному желанию* -- театр на Маросейке, Артур Бергер с пьесой *О продолжительности жизни обезьян* -- Независимый театр и Федор Ландрин с пьесой *Пояс Афродиты И.* -- Антреприза *Б-52*.
   -- Боже мой, зачем? Зачем ты меня сюда привел! -- Лаура обняла шершавый ствол лиственницы и в немом вопле запрокинула голову.
   Мертвенно-голубой свет вылетевшей из облака луны растекся по перекошенному мукой лицу, разглаживая кожу и растягивая тонкие губы в блаженной улыбке.
   Лаура уронила руки и, окутанная невесомой влагой и нежным шорохом камешков под ногами, вошла на узкую дорожку, окаймленную стрижеными кустами.
   -- Люди, львы, орлы и куропатки, рогатые олени, гуси, пауки, молчаливые рыбы, обитавшие в воде, морские звезды и те, которых нельзя было видеть глазом, -- словом, все жизни, все жизни, все жизни, свершив печальный круг, угасли... Уже тысяча веков, как земля... Пусто, пусто, пусто. Страшно, страшно, страшно. Тела живых существ исчезли в прахе, и вечная материя обратила их в камни, в воду, в облака, а души их всех слились в одну... Я одинока... Боясь, чтобы в вас не возникла жизнь, отец вечной материи, дьявол, каждое мгновение в вас, как в камнях, и в воде, производит обмен атомов, и вы меняетесь непрерывно. Во вселенной остается постоянным и неизменным один лишь дух. Как пленник, брошенный в пустой глубокий колодец. Я не знаю, где я и что меня ждет. От меня не скрыто лишь, что в упорной, жестокой борьбе с дьяволом, началом материальных сил, мне суждено победить, и после того материя и дух сольются в гармонии прекрасной и наступит царство...
   Вдруг с громким и протяжным *иком* кусты встрепенулись и мелко задрожали.
   Облизнув мгновенно пересохшие губы, Лаура замерла, держась за сердце, но любопытство пересилило, и она на цыпочках заглянула в темную лакуну кустов.
   Над склоненной девицей в черном коротеньком платье, держащейся за кусты, пыхтя и отдуваясь, трудился коротконогий полноватый мужчина в дорогом костюме со стоящими дыбом серыми волосами, прикрывавшими плоскую лысину.
   Девушка обернулась и, всхлипнув, тоскливо посмотрела на будто окаменевшую Лауру.
   Внезапно мужчина задергался, поднял обрюзгшее, залитое потом, курносое лицо к звездному небу и застонал.
   -- Ой, -- икнула девица и попыталась опустить юбку.
   -- Собачий вальс! Злой Полкан и бедная Жучка! -- Лаура подкралась к ничего не подозревавшему мужчине, укладывавшему свое мужское достоинство в брюки, и отвесила бедолаге смачный, как в боевом детстве, пендаль. -- Получи, *фашист* гранату от настоящей женщины!
   От неожиданности мужчина крякнул и, потеряв равновесие, упал в кусты, чуть не подмяв под себя едва успевшую увернуться девушку.
   -- А ты что стоишь, веди! -- прикрикнула Лаура на заскулившую в нетерпении собаку, выскочившую из темноты.
   Понимающе рыкнув, та лязгнула зубами и понеслась по шуршащей дорожке, уводя довольную своей проказой Лауру.
   -- Молодец, девочка, так им и надо, старым пакостникам!
   А над парком продолжала греметь музыка и фальшивый смех.
   -- Внимание! Барабанная дробь! Приговор победителю в последней номинации *Лучшая пьеса года* вынесут актриса Московского драматического театра имени Щедрина Ника Аллилуева и президент правления банка *Империал* Антоний Ярославский.
   -- Господи, как я волнуюсь!
   -- Это естественно, Ника. Сообщу вам по секрету: моя разведка выяснила, что вы витали легкокрылой музой над одним из номинантов.
   -- Ах, Антоний! Вашими бы устами да мед пить.
   -- Неужели моя агентура ошиблась?!
   -- Открывайте, открывайте, у меня руки дрожат и сердце в пятки ушло.
   -- *Золотого Берендея* получает, получает...
   -- Получает Федор Ландрин за пьесу *Пояс Афродиты И.* Вау! Знай наших! Вау!
   По хрупкому, прозрачному телу Лауры, замершей у витых кованых ворот павильона *Грот*, волной пробежала судорога, и она, упрямо мотнув головой, прикусила нижнюю губу, развернулась и заскользила взглядом по безмолвной, таинственно поблескивающей глади небольшого круглого пруда, источавшего, как ей казалось, колдовские чары.
   -- Оставь меня, теперь я сама.
   Лаура потрепала присевшую возле ее ног собаку и отворила жалобно скрипнувшие ворота павильона.

*

   Не успел замереть последний аккорд вальса вахтанговской *Принцессы Турандот*, как над розовым дворцом, похожим на навершие праздничного торта, в черное небо со свистом взлетели сверкающие ракеты, рассыпавшиеся разноцветными переливающимися гроздьями над партером парка усадьбы графа Шереметева, и возбужденная толпа участников торжественной церемонии награждения театральной премией *Золотой Берендей* в восторженных *ах* и *вау* задрала головы вверх.
   Ника Аллилуева -- рыжеволосая, ослепительно голубоглазая девушка в вечернем серебристом платье с глубоким острым вырезом на спине бесцеремонно раздвинула стайку длинноногих, бесконечно улыбающихся девушек, щебечущих вокруг несколько обескураженного лауреата премии Федора Ландрина -- поджарого, кареглазого мужчины, лет сорока, с открытым высоким лбом и легкой сединой в висках, перекладывавшего из руки в руку тяжелую позолоченную статуэтку сказочного царя Берендея.
   -- Посторонитесь! Расступитесь! Довольно глупости болтать! -- Ника поправила голубую норковую накидку и поцеловала в губы окончательно растерявшегося драматурга. -- Я же говорила, что приношу счастье, а ты не верил!
   -- Классный прикид, Ника.
   Из-за спины Ландрина выплыла растрепанная женщина с кошачьим лицом в широких черных брюках и лиловой шелковой кофточке, сильно сборящей на массивной груди.
   Пустив струю дыма в лицо актрисы, она смерила драматурга едким прищуром желто-зеленых слезящихся глаз.
   -- Год серебристой змеи как-никак, Клара, -- поморщившись, хищно облизнулась Ника, изображая решимость дать отпор, хотя в глубине души жутко боялась Клары Муссон -- известной критикессы, прозванной *Клара Мегабайт* за огромное количество информации о столичной театральной тусовке, которую та могла выдать в единицу времени.
   -- Тебе и переодеваться не надо было. -- Клара еще раз окинула взглядом Ландрина. -- Красивый мужчинка. Глаза -- чистый орех. Нос строгий. И подбородок ничего. Пьеса так себе, я голосовала *против*, хотя есть в ней что-то такое, загадочное. А псевдоним -- дрянь. Или я чересчур откровенна?
   -- Женщины никогда не бывают откровенны, но даже гадкие вещи надо делать деликатно.
   -- Вот именно! -- вставила Ника. -- Браво, Федя!
   -- Ишь ты, расчирикалась. Ладно, прости, детка, все правильно, чем лучше ты одета, тем больше у тебя шансов быть раздетой.
   -- Завидно?
   -- Ты слишком высокого мнения о себе. Где тут шампанское подают?
   И, качнувшись, критикесса устремилась к длинному столу с яствами, установленному под белым тентом у ближайшей клумбы.
   Ника взяла Ландрина под руку и увлекла в темную аллею, ведущую к мерцающему в сумраке парка красному голландскому домику.
   -- Расстроился?
   -- Ничуть. С годами я приучил себя не придавать значения тому, что слышу.
   -- Так ты, оказывается, не Федор?
   -- Не только, я и не Ландрин.
   -- Какой ты противный!
   -- Ты не права, на *Федю* я же откликаюсь, а остальное тебе знать не обязательно.
   -- Ты счастлив?
   -- Наверное. По крайней мере это полезно для здоровья.
   -- Я от тебя тащусь! Поцелуй меня.
   -- Не могу, твой вожделенный *Берендей* мешает.
   -- Я тебя хочу.
   -- Прямо здесь?
   -- Я знаю тут одно укромное местечко.
   -- А я по глупости думал, что только мое славное детство прошло в Кусково.
   -- Я его на генеральной репетиции присмотрела.
   -- И опробовала, надеюсь?
   -- Идем.
   Однако по парку звонким эхом пронеслось приглашение организаторов церемонии.
   -- Господа лауреаты, просьба собраться на сцене, чтобы вас могли запечатлеть для истории. А теперь лауреатов и гостей приветствует очаровательная Валерия.
   -- Блин, опять весь кайф обломали! -- Ника скользнула рукой по мужскому достоинству Ландрина и, сердито фыркнув, быстро, не оглядываясь, пошла к дворцу.
   -- И что за жизнь такая: ничего не происходит! -- сокрушенно пробормотал Федор и, поставив тяжелую статуэтку на голову, поплелся за актрисой, вихляя бедрами, как бедная индийская крестьянка.
  
  

*

   Свернувшись клубком, Лаура лежала на каменном полу, а ее душа металась под гулкими сводами павильона в тщетной надежде найти приют в какой-нибудь экзотической раковине.
   Устав от бесплодных попыток, душа в горьком изнеможении спустилась к покинутому телу и распластала его по холодным плитам.
   Подобрав под себя ноги, Лаура села и открыла глаза.
   -- Почему он вдруг охладел ко мне? Неужели он такое чудовище? Нет, со мной так поступать нельзя!
   Она вскочила, бросилась к широкому окну и, прильнув к стеклу, устремила бушующий сиреневым пламенем взгляд туда, где ярко светилась сцена.
   И ее душа, обратившись в этот пылающий взор, снова покинула тело и полетела на поиски того единственного, кто мог бы окончательно и бесповоротно решить ее участь.
   Нет, она не была потеряна или рассержена, она была опасна -- и каждое ее незримое прикосновение или пристальный взгляд вызывали у беспечно фланирующих по партеру гостей мгновенный приступ головокружения или столбняка.
  
   -- Да поймите же вы наконец, нет у нас никакого, ну абсолютно никакого менталитета, особенно своеобразного. Русский идиотизм -- это прежде всего бесконечное ожидание чуда, -- пробулькала взъерошенная личность неопределенного пола и, оторопело оглядевшись, сглотнула колючий комок, застрявший в горле.
  
   -- Ее пухлые губы напомнили мне лепесток розы в капельках росы.
   -- Так говоришь -- хороша!?
   -- А грудь!.. Памела Андерсон отдыхает.
   -- И сколько?
   -- Штука.
   -- Лучше уж я буду любоваться спиной своей сестры.
  
   -- Кровать, дорогая, поле деятельности человека -- здесь он родится, любит и умирает. Кровать -- удел человека, богу это недоступно...
   -- Сказал Мопассан и добавил: Боги родятся в яслях и умирают на крестах.
   -- Это сказал Мопассан? Надо же, как мысли пересекаются.
  
   -- Могли бы вы, если это вам не совсем удобно, отступить на шаг.
   -- О, с восторгом! Вот так?
   -- Прекрасно, прекрасно. Могу ли я просить вас привстать и слегка наклониться, когда я...
   -- Ага, понял ваш замысел. Так? Выше? Ниже?
   -- О, так, совершенно так! Мерси!
   -- Рад служить.
   -- Все быстренько замерли и сказали: *Сыр*.
  
   -- Если нет таланта, то для успешной карьеры лучше всего подходит преждевременная и желательно насильственная смерть. Еще вопросы будут или я ответила?
   -- Да, что-то у меня пропало желание задавать вопросы в открывшейся перспективе.
  
   -- Лично я презираю деньги.
   -- Свои или чужие?
   -- Нет, точно я сегодня кого-нибудь убью.
   -- Не обольщайся на свой счет, девочка.
  
   -- Можно я с вами чуть-чуть пофлиртую?
   -- У меня месячные.
   -- Дорогая, вам есть чем гордиться: вы омерзительно откровенны.
  
   -- Но я думала, что так будет лучше.
   -- Никогда не говорите: *Думала, что так будет лучше* -- это вредно для здоровья, особенно для чужого. И цвет кожи портится.
  
   -- Я вчера была на похоронах.
   -- И как, было интересно?
  
   -- Не нравится мне, как вы на меня смотрите.
   -- И что такого страшного в моем почти невинном взгляде?
   -- Однажды в самолете один очень известный продюсер засунул мне руку между ног -- он смотрел вот так же.
  
   -- Мы любим скалы, не задаваясь мыслью, страдал или не страдал тот, кто высекал их своим незримым резцом. Мы любим лес, не спрашивая себя, не представляет ли каждое дерево и каждый цветок отдельную мысль, возникшую в чьем-то фантастическом уме.

Москва. 2003.

  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"