Аннотация: ...стать канареечно-желтым осенним листом и умчаться вместе с ветром....
Листья
Ветер срывал листья, и, как стая обезумевших желтых канареек, они неслись прочь из разорванного осенью города.
Она завидовала листьям. Даже тем, полыхающим в дворничьих кострах.
Иногда, закрывая глаза, она представляла, что она сама - лист. Яркий, солнечно-лимонный, летящий куда-то к северу. И еще мгновение, и город навсегда скроется из вида... Главное, не оборачиваться...
Но город не отпускал. Раз за разом он возвращал ее на мокрую мостовую, грубо окуная в реальность то извозчичьим злым окриком, то скулежом заплутавшей дворняги, то жалобным бормотанием рассевшихся по обочинам нищих. Порой они хватали ее за полу, звали красавицей и заискивающе глядели в глаза, требуя подать на хлебушек. Тогда она брезгливо подбирала подол и переступала через бесконечную череду просящих осторожными короткими шажками.
Ей было не жаль подаяния. Но так уж повелось, что истинно нуждающиеся не просят... А если и просят то не у нее.
Она научилась быть бесшумной, безымянной, невесомой, до того незаметной, что порой ей казалось, что она могла бы просочиться сквозь стену, пройти по снегу, не оставляя следов.
Где-то хлопнули ставни, и сердитый голос выбранил нерадивого мужа. Пронеслась повозка, окатив и без того вымокший плащ ворохом брызг.
Пусто. Господи, как же пусто в Городе. Пусто в праздничной толпе, приветствующей королевский выезд, пусто в трактире среди пьяных рож и табачного дыма... Пусто и холодно...
Она добрела до сквера и устало опустилась на покосившуюся скамейку. Ливень перестал, уступив место монотонной серой мороси. Возле ног блеснул гладкий шоколадный бок каштана, и она подобрала его, срывая остатки скорлупы негнущимися от холода пальцами. Обнажившийся орешек, гладкий и до странности теплый, уютно лег в замерзшей ладони.
"Интересно, - подумала она, глядя на его глянцевую шкурку, - а если закопать его прямо тут, в сквере... Однажды он прорастет и станет деревом. Настоящим деревом. И каждую осень его желтые листья будут падать и падать... Без конца уносимые ветром... Далеко-далеко. Сквозь осень."
А листья все падали. Казалось, что к утру они заполонят город целиком - она откроет глаза и не увидит ничего кроме остроконечных кленовых ладошек...
Но завтра очень кончится, и к вороху листьев примешается горсть снежинок, колких, угловатых, вездесущих вестниц зимнего ненастья. И город застынет. Замрет, дожидаясь весны. И люди, наивные, позатворяют ставни, храня остатки тепла в замерзающих жилищах. Глупо надеясь, что будет весна и все изменится... если не все, то хоть что-нибудь, ...и город отпустит. Может, на этот раз...
Но они ошибутся.
В глубине души они знали об этом, но никто не хотел верить в то, что серое небо и ветр - это навсегда, как не желали замечать ни уличных нищих, ни бродячих собак... Уж лучше не знать о них, не думать, не видеть за ширмой повседневной суеты.
Но она не умела плести паутину из суеты. Заполнять жизнь сотней ничего не значащих пустяков...
Ей оставалось только тосковать о несбыточном, снова и снова...
Ветер - странное дело - уже не вызывал озноба. Он заставлял прислушаться и словно звал: пойдем со мной. Ты невесомая. Абсолютно... Я унесу тебя. Унесу...
И она закрыла глаза и прошептала - неси...
Сумрачное осеннее утро высветило темное пятно на покосившейся скамейке - забытый кем-то на дощатой спинке плащ. Уже не новый и изрядно вымокший.
Город еще спал. Спали нищие, спал монастырь, спали извозчики... И никто не заметил, как внезапный порыв северного ветра растрепал черные полы и выхватил откуда-то изнутри лист... Лист на мгновение замер в воздухе, сделал круг почета над сонными мостовыми и понесся прочь из города, солнечно-лимонный, издали похожий на обезумевшую желтую канарейку.
