Аннотация: Всякий знает, что любой счастливый конец - это лишь только начало новой истории. Так и эта история, моя Королева, начнется с конца. Итак, жили они долго и счастливо...
Флейтист
Всякий знает, что любой счастливый конец - это лишь только начало новой истории.
Так и эта история, моя Королева, начнется с конца.
Итак, жили они долго и счастливо...
Отзвенели свадебные колокола, отгремели заздравные тосты. Менестрели сложили тысячу и одну песню о младшей дочери лесника, ставшей женой королевского сына, тысячу и одну песню о ее кротком и добром нраве, о шаге столь легком и ножке столь малой, что казалось, будто молодая королева, танцуя, не приминает травы на лугу.
И не было в тех песнях ни слова правды. Ни слова о том, как женщина из рода сидов полюбила смертного, как просила она у Хозяйки острова Аваллон, златоглазой Морриган, разделить судьбу любимого, провести ее через границу, отделяющую мир смертных и мир сидов. Как бежала будущая королева вместе с псами дикой Охоты, как вышла к людям в человеческом платье и пленила сердце молодого короля.
И была свадьба, и был пир, и было утро нового дня.
***
Йохан проснулся от того, что заболело сердце. Молодое, до того ни разу не подводившее короля сердце вдруг взяло и пропустило удар. А потом тихо заныло.
В узкое окно, забранное пластинчатым стеклом, лился густой молочный свет. Он падал на лицо Мриам, и оно казалось неживым, выточенным из цельного куска лунного камня. Ее черные волосы разметались по постели, кольцами обвивая ее плечи, шею, тонкие белые запястья и крохотные пальчики лежащей поверх одеяла ладони.
Мриам не здоровилось, и Йохан не терял надежды, что после стольких месяцев ожидания он сможет поблагодарить Бога за наследника.
Король одернул полог, и тихо, чтоб не разбудить жену, вышел на балкон.
Луна висела у самой каймы городских крыш, похожая на большую выщербленную тарелку. В густом и плотном октябрьском воздухе вязли звуки. Йохан вдруг понял. Что не слышит ни переклички стражи, ни брехания собак, ни ветра, ни птиц. Только мелодию. До того тихую и монотонную, что ее легко можно было бы принять за игру воображения. Но мелодия была. Тонкая и прочная, как шелковая нитка, как тетива лука, она висела в пустоте и тянула короля за самое сердце.
Он пошел на зов.
- Здравствуй, Король. - мелодия оборвалась, и Йохан стремительно обернулся на голос.
Музыкант сидел на перилах баллона, свесив ноги в пустоту. В руке его была тонкая деревянная флейта.
- Кто ты? Отвечай или убирайся.
Флейтист ухмыльнулся. Полы его кафтана взметнулись, через мгновения он уже стоял за спиной короля.
- Я принес тебе радостную весть, Государь. О твоей жене, дочери моего народа.
Король нахмурился. Злые языки не раз нашептывали ему, что Королева не так проста, что и ходит она не так, и смотрит - не так, и слишком легок ее шаг.
- Не ранее Остары и не позднее Бельтейна в твоей семье родится дитя, король.
- У меня будет сын! - обрадовался Йохан.
- Лучше.- сид отсалютовал королю флейтой и исчез. Только теперь король почуял, что осенний воздух полон ароматом спелых яблок, желтых, теплых, сочащихся медовым соком. Так же, хотя и едва ощутимо, пахла кожа Мириам.
Сердце уже не болело.
Не чуя под собой ног, король вернулся в спальню, чтоб утром решить, будто все это было сном.
***
Отгуляли Остару. В теплой, влажной земле пробуждалось к жизни зерно. Лес заволокло нежной зеленой дымкой, он просыпался и пел, встречая весну.
Королева была на сносях, и не было ребенка желаннее в королевстве и за его пределами.
Повитухи говорили, что ждать дитя следует в ночь на Бельтейн, но уже на третьей четверти луны, поздним вечером, у ворот замка остановилась карета, запряженная шестеркой мышастых коней, и из нее появилась женщина, столь же странная, сколь и пугающая.
Король узнал ее сразу - это была крестная его жены, та самая леди Морган, о которой в народе ходили слухи, будто она самая настоящая ведьма.
Леди взлетела по дворцовой лестнице, едва не опережая лакея, спешившего доложить о визите, и с легким кивком, означающим лишь намек на почтение, сообщила:
- Приготовься, король. Сегодня твоя жена разрешится от бремени. Закрой окна и двери, прикажи прислуге уйти. Ибо даже я не знаю, каким будет ваше общее дитя.
***
Мириам тяжело перекатила голову по подушке и закрыла глаза.
- У тебя дочь. Не отворачивай от нее лица. - строго приказала крестная.
Мириам с трудом сфокусировала взгляд на маленьком красном комке в руках Морганы.
- Это дитя Сида и человека. Посмотри на нее и скажи. Кто она? Человек или Сида? Ты же мать.
Красный комок завозился и издал долгий протяжный вопль.
- Она дочь своего отца, Морриган. Унеси ее, прошу тебя, унеси. Я очень устала.
***
Осенние ветры развеяли пепел той ореховой чаши, в которой королева смешала свою кровь и кровь своего мужа. Зимние вьюги забрали дым от ее сгоревших волос.
Воды весны унесли с собой слова, что она шептала. Навсегда опустилась завеса между миром сидов и миров людей для Мириам, но взамен она родила своему мужу ребенка. Не Сиду. Но и не человека.
Всякий знает, что наука чудес тонка и сложна. Королева раз и навсегда зарыла себе путь в страну сидов, все больше и больше превращаясь в человека, а Король... по закону равновесия к королю пришло нечто с той стороны. Одиннадцать месяцев в году был король добр и весел, одиннадцать месяцев обожал свою дочь, которая была лучше сына, дарил ей коней и кинжалы, возил на псовую охоту и скачки, устраивал детские балы и турниры.
Но когда октябрьская луна становилась круглой, как выщербленная тарелка, когда завеса между той и этой стороной становилась тонкой, как газовая тюль. Когда по-над крышами города проносилась с гиканьем и воем Дикая охота, король терял покой и разум. Он не мог видеть ни жену, ни дочь свою, как не может видеть куницу гончий пес, и не разорвать ее.
В такие ночи Корлева-мать удалялась в свои покои, а принцесса Элиза запирала комнату на засов, прятала лицо в пуховые подушки, и не спала до самого рассвета, слушая, как в родительской спальне бушует и рвется король - вервольф.
И никто в замке не был уверен, что все переживут эту ночь. Все знали, что король проклят, и никто не мог снять проклятия.
***
В одну из таких ночей, когда луна висела так низко, что казалась яблоком на ветке в саду, принцесса услышала музыку. Кто-то играл очень близко, буквально за стеной. Наверняка кто-то из молодых музыкантов, тех, что недавно в замке и не знают о проклятии, постигнувшем королевскую семью.
Элиза поднялась с постели, затеплила свечу от догорающих углей в камине, и вышла в пустой и темный коридор.
Кони дикой охоты проносились совсем близко. Принцесса слышала и их тревожное ржание, и вой призрачных псов, и пение охотничьих рожков, смешивающееся с голосом ветра. Но сквозь какофонию голосов и звуков ее вела тонкая и нежная мелодия.
Принцесса подняла свечу повыше и пошла на зов флейты.
Она долго плутала дворцовыми коридорами, теряясь в гулких галереях и темных переходах. Наконец, узкая лестница привела ее к низенькой дверце. Принцесса потянула за кольцо, и вышла в сад. В тот его уголок, где раньше никогда не бывала. И увидела Его.
Флейтист стоял на поваленном постаменте какой-то старой статуи. Ветер трепал его длинные серебристые волосы, переплетенные бусинами и бубенцами, его кафтан был расшит диковинными листьями, а на коленке, на странных, очень широких штанах, зияла огромная, как пасть волкодава, прореха. Он касался губами флейты так нежно, словно целовал ее.
Элиза устыдилась этого сравнения и дала себе слово меньше читать романы.
Но играл флейтист и впрямь мастерски, его пальцы порхали как бабочки, и сам он, казалось, весь был обращен в звук, в одну плачущую, зовущую, торжествующую ноту.
Флейтист разомкнул губы и опустил флейту. Звук еще какое-то время повисел в воздухе, и растаял.
- Ну здравствуй, дочь человека. - он легко соскочил с монумента и сделал шаг принцессе навстречу. - Вот мы и встретились. Узнаешь ли ты меня?
- не имею чести быть вам представленной. Сударь. - ответила Элиза, с удивлением отмечая, что октябрьской ночью она не чувствует холода, хоть на ней одно лишь домашнее платье. А сад, как летом, полон ароматом свежих яблок.
- Неужели ты не помнишь, маленькая Элиза, как я качал твою колыбель? Не помнишь моих песен. Не помнишь, как мы играли с тобой среди зарослей смородины вот в этом самом саду?
Элиза помнила. Она помнила его как фантазию или сон, да мало ли что может придумать себе ребенок. Тем более, что когда она рассказала отцу, что у нее есть друг, который играет на флейте и ходит по саду, не приминая травы, папенька рассердился, и велел не выдумывать глупости.
- Элиза, ты пойдешь со мной? - от протянул ей руку. - Смотри. Дверь открыта, и ты вольна сама решать. Ты уже взрослая.
- Куда?
- Туда, где всегда лето. И спеют яблоки. Туда, где можно петь в голос, не боясь, что тебя услышат. Туда, где тебя будут любить. Пойдем со мной?
Элиза вдруг вспомнила мать, и отца, каким он бывал на следующий день после Дикой Охоты. Она представила, как утром. Вынырнув из забытья, он в первую очередь позовет к себе дочь. Чтоб убедиться, что не причинил ей вреда, а Элизу не найдут ни в замке, ни в саду, ни на заднем дворе.
- Нет. Я не пойду с тобой. - она покачала головой. - спасибо, что ты позвал меня, но я действительно не могу. Кто-то должен позаботиться о маме и папе.
- А кто позаботится о тебе, дочь человека? - музыкант нахмурился.
- Скорее, уходи. Я слышу шаги. Возможно, это отец! - Элиза вздрогнула. В недрах замка раздался грохот и вой. - Сначала я должна понять, как его вылечить. Ты не заешь, как это сделать?
- Его нельзя вылечить. Его хворь пройдет сама. В день, когда ты выберешь себе мужа. Когда определишься, с каким народом тебе идти. На какой стороне от Грани ты стоишь. В тебе кровь сиды, дочь человека. - Печально сказал музыкант, - а потому у меня нет власти увести тебя с собой против твоей воли.
И он шагнул в тень старой яблони и растворился в темноте.
А Элиза, прикрыв от сквозняка пламя, шагнула в темноту коридора, и уже прикрывая за собой дверь, вдруг услышала крик:
- Беги! Беги, дочь человека! - и раньше, чем она успела увидеть красные горящие глаза, глядящие на нее из темноты, раньше, чем услышала тяжелое дыхание за спиной, ее ноги сами понесли ее прочь. Свечной огарок откатился к стене и погас, затрещала ткань ее платья, Элиза бежала в кромешной темноте, не замечая ее, взлетала по ступенькам винтовых лестниц, мчалась, быстрее ветра, а в голове пульсировала только одна мысль: как хорошо, что страх сжал горло. Как хорошо, что Элиза не может кричать, что на ее крик не выбегут слуги и не прибежит мать.
А король-вервольф мчался следом за дочерью, и его когти оставляли глубокие рытвины на мраморном полу замка.
Элиза вбежала в какую-то комнату, толкнула тяжелую дверь, приложив вервольфа по носу, прошептала "прости, отец", и опустила щеколду в уключины.
До самого рассвета не отходил король-вервольф от дубовой двери. До самого рассвета принцесса уговаривала его, увещевала, звала по имени.
А над крышами города с гиканьем и визгом неслась Дикая Охота, и в нестройном хоре охотничьих рогов то и дело слышалась тихая и нежная мелодия деревянной флейты. И вервольф, вторя ей, заходился протяжным жалобным воем.
А утром, когда топот копыт призрачных всадников стих, обессиленный и измученный король пришел в себя возле исполосованной, в клочья изодранной двери.
И королева отвела его в спальню, приготовила целебный отвар из трав, положила на его лоб холодное полотенце, и уверила, что в эту ночь в замке никто не погиб.
Король откинулся на подушки и забылся глубоким сном, в котором ему слышалась чудесная музыка.
***
- Я говорила с твоей дочерью, Мириам. - Морриган бесстрастно смотрела, как пальцы королевы нервно сплетают и расплетают кисти пояса. - может ли так случиться, что твоя дочь влюблена?
- Она же еще ребенок. - королева нахмурилась.
- Ей пятнадцать, Мириам. И сегодня утром она пришла, чтоб сказать мне, что ее замужество освободит твоего мужа от проклятия. Решай.
- Замужество? - королева улыбнулась, сначала растерянно, а потом счастливо. - Ты полагаешь, она права? Всего лишь замужество?
- Всего лишь, Мириам? Твое замужество стоило тебе твоей крови. Твоих волос и дороги в землю твоих предков.
- О боги. Конечно, мы выдадим ее замуж. За кого она пожелает. За кого угодно. Разумеется, если он будет королевской крови и из хорошей семьи...
- Мириам? Давно ли ты сама звалась дочерью лесника?
***
Турнир и бал назначили на шестнадцатую весну Элизы.
И чем ближе был день бала, тем больше Эльза сомневалась. Миновало уже пять полнолуний, а флейтист так ни разу и не пришел. Зато пришли вопросы.
Что значит - выбрать мужа? Что значит, выбрать сторону, на которой стоишь.
- Мама. Как ты выбрала отца? - спросила принцесса.
Королева подняла взгляд от вышивания и улыбнулась.
- О, это было очень просто. Я поняла, что пойду за ним куда угодно и отдам все на свете.
- И я должна понять то же самое?
- Ты... ну на самом деле это вовсе не обязательно. Просто присмотрись к рыцарям и принцам, которые завтра съедутся в замок. Кто-то из них тебе непременно понравится.
- Как я это пойму, мама?
Но мать не ответила.
Тогда принцесса спросила отца.
- Как мне выбирать?
- Думай, как королева, дочь. - ответил отец. - А лучше, думай, как король.
- Ты думал, как король, когда выбрал маму?
- Конечно... - отец запнулся на мгновение. - Она достойная женщина, ее милость и кротость воспета... О Господи, дочь. Если тебе все равно, кого выбирать, выбери самого достойного. Ульриха Гаммельнского. Раз уж тебе не победить сына нашего соседа на мечах, победи его в другом поединке. - отец рассмеялся, - а теперь иди, или Элиза. Не мешай мне.
***
В ночь перед свадьбой волосы Элизы умастили маслами и накрутили на жесткие коклюшки. Ее детские платья были безжалостно выдворены, на их место пришли новые, с высокими воротниками и жесткими поясами.
Принцесса не спала.
Голова, утыканная коклюшками, была похожа на огромного злого ежа, и невозможно было лечь так, чтоб не было больно.
Элиза сидела на скамейке, на балконе свое спальни, и смотрела, как край луны медленно ползет над зубчатой гребенкой далекого леса.
Мелодия родилась из шепота листвы, из трелей ночной пичуги, притаившейся в саду под балконом, из журчания источника, питавшего ручей.
Элиза вдохнула аромат яблок и оглянулась. Длинноволосый музыкант сидел на самом краешке крыши и целовал деревянную флейту. И флейта пела, и звала, и приглашала распустить волосы, сбросить узкие туфли и танцевать, танцевать, пока не закружится голова.
- Ну что, Элиза. Пойдешь со мной? - спросил Флейтист, присаживаясь рядом.
- Завтра день моей свадьбы. Как я могу уйти?
- Ты ведь даже не знаешь своего жениха.
- Я видела его дважды. На турнире и на балу.
- Но ведь он не ведает, кто ты. Он не знает, что ты дочь сиды и человека.
Принцесса нахмурилась.
- Ты говоришь это нарочно, искушаешь меня. Моя мать достойная женщина, мой отец - король этой страны, отчего ты зовешь меня дочерью сиды?
- Оттого, что ты - дитя, рожденное чудесным образом. И не принадлежишь миру, лишенному чудес. Пойдем со мной, дочь человека. Пойдем, пока не поздно.
Его ладонь теплее летнего ветра легла на плечо. Принцесса закрыла глаза, и представила, как утром няньки и служанки приходят в ее покои, и не находят ее. Как нетронутым остается жесткое неудобное свадебное платье. Как мать и отец разводят руками, сообщая Ульриху, что его невеста исчезла. И род их покрывается несмываемым позором. А Ульрих идет войной, чтоб отомстить за нанесенное оскорбление.
- Нет. Нет. Я не знаю, кто ты, добрый дух леса, или злой искуситель, но, пожалуйста, уходи и больше не приходи ко мне. Твоя музыка сводит с ума, она заставляет желать недолжного.
Принцесса вскочила, коклюшки в ее волосах загремели, как игральные кости на столе у кабацкого шулера.
Флейтист улыбнулся и грустно покачал головой.
- Я не могу не приходить к тебе. Я исполню любое твое желание, кроме этого, а об этом даже не проси.
- Тогда я перестану замечать тебя. Вот! - крикнула принцесса и убежала в комнату, громко хлопнув ставней.
***
Отзвенели свадебные колокола, отгремели заздравные тосты. Менестрели сложили тысячу и одну песню о любимой дочери короля, о ее веселом и добром нраве, о шаге столь легком и ножке столь малой, что казалось, будто молодая королева, танцуя, не приминает ворса ковра.
И была свадьба, и был пир, и было утро нового дня.
Минуло пять долгих лет. В Гаммельне, сером от мостовых до самых флюгеров, осенние ночи были глухими, даже кони Дикой Охоты не добирались до этих мест.
В одну из таких ночей королева вышла из спальни супруга, отерла кровь с прокушенной губы, и неслышно прокравшись на самую высокую башню, остановилась у самого края узкой бойницы.
Сколько раз ей хотелось сделать один шаг с этой башни - не пересчитать. Но всякий раз она помнила, что ее долг королевы и дочери короля - быть достойной своего рода, и всякий раз кто-то из доверенных слуг Ульриха оказывался поблизости.
Не сбежать, не вырваться. И Ульрих день ото дня все мрачнее, потому что чрево королевы бесплодно. Нет наследника королю и трону.
Вдали затрубил рожок, и тогда молодая королева в отчаянии вспомнила флейтиста.
- Где же ты? Ты говорил, будто выполнишь любое мое желание!!
- Я всегда здесь, дочь человека. - раздался голос за ее спиной. Флейтист был все такой же - длинноволосый, легкий, невесомый в своих диковинных одеждах.
- Никто здесь не любит меня, никто не принимает меня. Каждый норовит нашептать моему мужу, что мои родители вручили ему пустоцвет.
- Так и есть, королева. У людей и сидов не может быть детей.
- Но я - человек!
- Ты дитя, рожденное сидой от человека. Рожденное чудесным способом. И не примут у тебя той цены, что заплатила твоя мать за твое появление на свет.
- Значит, муж вернет меня моему отцу. Значит, я принесу позор моему роду.
- Пойдем со мной? Там, куда я зову тебя, никто не обвинит тебя в позоре. Ты не пустоцвет, ты прекрасный цветок. Есть цветы, удел которых лишь радовать глаз.
- Я не хочу радовать глаз! ты же обещал, что исполнишь любое мое желание. Так вот - исполни! Я хочу детей. Человеческих детей! Если ты можешь мне помочь, помоги. Кто бы ты ни был. - прошептала королева, и холодный ветер слизал воду с ее лица.
- Ну что ж, если ты и правда хочешь детей... Твоя воля будет исполнена!
Следующей ночью Элиза проснулась от музыки и детского плача. В испуге она бросилась к окну, и с ужасом увидела, что мост опущен, ворота распахнуты, стражники спят вповалку, а по мосту, перешагивая через их тела, шествует флейтист, и флейта его поет громче и яростнее обычного. А за ним длинной вереницей плетутся дети. Мальчики и девочки, младенцы и подростки, те, что постарше, несут на руках младших. Одни одеты в чистые рубашки и здоровы, другие облачены в лохмотья и болезненно истощены, но у всех у них одинаково пустые глаза и блаженные лица их обращены к флейтисту.
- Я привел тебе человеческих детей. Выбирай! - крикнул флейтист.
Королева сбежала вниз, обнаружив по пути, что все в замке, кроме желтоглазых кошек, спят беспробудным сном.
- Что это? Кто эти дети? - вереница детей все тянулась и тянулась, обступая флейтиста и королеву плотны кольцом.
- Все как ты и просила. Королева. - усмехнулся музыкант. - Вот тебе дети. Выбирай. Любой, в какого ты укажешь пальцем, твой. Это все дети града Гаммельна, все человеческие дети!
- Ты чудовище! Немедленно верни всех их по домам. К их семьям!
Он взмахнул руками, и двор разом опустел. Только трое - мальчик и девочка в поношенных одежках, и младенец, хныкавший у девочки на руках, - остались на площади.
- Я сказала, вернуть всех!
- Ты сказала, вернуть всех домой и к семьям. - усмехнулся флейтист. - куда прикажешь вернуть тех, у кого нет ни дома, ни семьи? Обратно в лес, куда их выбросили на съедение Дикой Охоте?
- Хорошо. - королева обреченно уронила руки, - эти пусть остаются. Как их зовут?
- Это Гензель и Грета. У того комка плоти, что Грета держит в руках, даже имени пока нет. Ну что, королева, ты довольна? Теперь у тебя есть дети. Я сыграю свою самую длинную песню, и каждый, кто услышит ее, утром вспомнит, что у Ульриха и его жены трое прекрасных детей. И сам Ульрих поверит в то, что до сего дня его детей растила твоя тетка, прекрасная Морриган. И больше король не переступит порога твоей спальни. Что еще тебе нужно для счастья, дочь человека? Что еще тебе нужно, чтобы пойти со мной?
Элиза долго смотрела на жмущихся друг к другу оборвышей, а потом подняла голову и с тихим вызовом спросила:
- И что же, теперь еще и я должна их бросить?
И так полетели дни, складываясь в годы. И менестрели, некогда воспевавшие красоту королевы, теперь уже пели про ее мудрость, и вот уже трон павшего от вражеской стрелы Ульриха занял его сын, Гензель Красивый, и младшему сыну предстояло занять трон деда.
Дикая Охота не тревожила их покой, и Колесо года от Йоля до Самхейна катилось себе и катилось. Время проложило тропинки на лице Королевы Элизы, которую сказители назвали Безупречной, и никто не ведал, что каждую ночь флейтист садится у ее изголовья, целует деревянную флейту, а когда последняя нота, дозвучав, тает в воздухе, неизменно спрашивает ее:
- Пойдешь ли ты со мной, дочь человека?
А она отворачивается к стене и молчит.
Отзвенели свадебные колокола, отгремели заздравные тосты. Уехала Грета, младшая дочь Короля Ульриха и королевы Элизы в далекую южную страну.
И была свадьба, и был пир, и было утро нового дня.
В покоях Элизы было пусто и тихо. Она отпустила прислугу, и теперь медленно, одну за другой, извлекала из прически длинные серебряные шпильки. Элиза едва-едва провела на этой земле половину века, но ей казалось, будто из зеркала на нее смотрит чужая, незнакомая старуха.
- Пойдем со мной, дочь человека. - запах яблок окутал, как шаль. Элиза подняла взгляд и увидела над своим отражением второе. Флейстист не менялся, он был все тот же, что в ее детстве, звонкий, легкий, с лицом юноши и глазами древнее самого древнего моря. - Пойдем со мной, пока все твои долги розданы, а новых ты еще не придумала.
- Куда мне теперь идти? Я старуха. Я не угонюсь ни за тобой, ни за Дикой Охотой.
- Ты видишь себя такой, а я - вот такой. - Флейтист взмахнул рукавом, и из зеркала вдруг взглянула Элиза-пятнадцатилетняя.
- Пойдем со мной, Элиза. Пойдем. Ты больше никому ничего не должна.
Элиза улыбнулась, вложила свою ладонь в его руку и сказала:
- Пойдем...
И была тризна, и была ночь, и было утро нового дня.
Отзвенели погребальные колокола. Менестрели сложили печальную песню о великой скорби по матери короля.
И не было в той песне ни слова правды. Ни слова о том, как дочь человека и сиды бежала вместе с псами Дикой Охоты, как пела сладкоголосая флейта, как бывшая королева танцевала, не приминая маленькой ножкой травы на лугах.
И счастливый то был конец, или нет, мы то знаем, что на самом деле это лишь самое начало совсем другой истории.