Асы, Локи, его дети - все идут по пути, предсказанному вёлвой. Можно ли с него свернуть?
Чудовище и розы
Зима никак не уходила, и в дивных асгардских садах царило уныние: темные безжизненные ветви сухо постукивали, качаясь на утреннем холодном ветру, а золотые дорожки со всех сторон окружала прошлогодняя склизкая трава - точно грязь. Укутанная в собольи меха ещё девочка Сигюн, в тёплые месяцы почти всё время проводившая здесь среди цветов и лужаек, старалась быстрее миновать столь грустное сейчас место: сердце её будто разрывалось, хотя разум и понимал временность так похожего на смерть сна растений.
Поглаживая золотое яблоко, Сигюн вздохнула, вспоминая вечнозелёный сад Идунн, и поздно заметила под ногами лужу. Бах! Боль пронзила копчик, навернулись слёзы. Сквозь мутную пелену Сигюн видела, как выскользнувшее из рук яблоко медленно катилось по дорожке, ниже, ниже... Боль проходила, уступая место холодным и влажным ощущениям - юбка намокла. Шуба испачкалась.
Яблоко уткнулось в высокий сапог и в следующую секунду оказалось в руках. Сигюн подняла взгляд: Локи.
Красивый лицом и тонкий станом, он всё же казался ей чудовищем: необузданный, рыжий, словно огонь, и дикий, как всякий турс. Он громко смеялся, а ругался ещё громче, вытворял такое, от чего порядочный ас сгорел бы со стыда или вечно прятался от честных собратьев, а Локи - нет: будто гордится творимыми непотребствами. Скачет великий Один на Слейпнире, а Локи подбоченится и гордо так гаркнет: "Хорош восьминогий, а!" И ведь не поспоришь: на диво быстр конь получился. Но каким способом? Тут и асинья бы постыдилась, только не Локи.
И теперь он, улыбаясь одним уголком губ, приближался, подбрасывая яблоко, к Сигюн, а она краснела, осознавая, как глупо выглядит, сидя в луже. Попыталась быстро встать, но нога соскользнула по мокрому, и Сигюн снова плюхнулась.
Подойдя, Локи протянул свободную руку. Насмешливо смотрел сверху. И сгоравшая со стыда Сигюн окончательно растерялась: позволить себе помочь? А поможет ли Локи? Вдруг отпустит, чтобы снова упала? Ему же верить нельзя! Будто угадав эти смятенные мысли, Локи звонко рассмеялся.
В саду потеплело, вмиг розовые кусты расправили листья, набухли бутоны, раскрылись яркие лепестки. Дивный аромат поплыл по воздуху. Сердце Сигюн замерло. Она в растерянности смотрела на бесчисленные благоухавшие цветы: бывало, что её любимые розы в один день ещё стояли без бутонов, а на следующий цвели, но Сигюн не догадывалась, что происходит это настолько быстро - другие же растения даже в асгардских садах зацветают медленнее.
Локи ухватил её за руку и рывком поставил на ноги. Вложив в ладонь золотое яблоко, отправился дальше - будто ничего не случилось.
Опомнившись, Сигюн подошла к розовым кустам, ласково гладя лепестки, им улыбнулась. Растерянная, недоуменная, она отправилась к премудрой Снотре, у которой можно было спросить что угодно, не опасаясь насмешек. Выслушав о внезапном цветении роз, Снотра пояснила:
- Значит, Локи смеялся. Когда он искренне смеётся - всегда так.
Сигюн оторопела: прекрасные розы цветут, когда смеётся чудовищный Локи? Как так? Невозможно! Немыслимо!
- Всегда так?
- Да, весна от его смеха приходит быстрее, и розы зацветают, - терпеливо пояснила Снотра.
С тех пор, глядя на цветущие розы, Сигюн думала о Локи. По нраву им был его смех? Что и как могло связывать дерзкого, жестокого турса и нежные цветы? У них общего разве только острые шипы. Но каждый цветок розы теперь напоминал о звонком смехе.
Зиму сменяло лето, лето - зиму. Уже девушка Сигюн снова шла ранним утром по спящему саду, и её сердце, как в детстве, тосковало от вида гниющей травы, качавшихся на промозглом ветру чёрных веток. "Скорее бы Локи засмеялся", - думала Сигюн, кутаясь в шубку, сжимая золотое яблоко. Перепрыгнула лужу, качнулась, но устояла. Выдохнув, глянула вниз по дорожке - и сердце замерло.
Навстречу шёл хмурый Локи. Огненно-рыжий, красивый, всё такой же дерзкий, сумасбродный и бесстыдный турс, он больше не казался чудовищем.
Яблоко выскользнуло из руки, глухо стукнулось о землю, покатилось. Улыбнувшись опять одним только уголком губ, Локи подхватил золотой плод. Тот тускло блестел в сероватом сумраке. С каждым шагом Локи сердце оцепеневшей Сигюн билось всё быстрее, быстрее...
Поравнявшись с ней, Локи вложил в её руку холодное золотое яблоко. Сигюн не знала, что сказать. Локи рассмеялся, и вокруг них в потоках тепла ожили, распустили листья и цветы прекрасные розы. Целое море алых, благоухавших роз.
Локи пошёл дальше. А Сигюн всё стояла, сжимая яблоко, объятая непонятной, щемящей тревогой. Обернулась. Сделав несколько шагов, Локи тоже обернулся - красивый и колючий, как розы. Спросил неожиданно серьёзно:
- Будешь моей женой?
Сигюн кивнула чуть раньше, чем поняла, на что соглашается.
Невысокая цена
В славном доме Тюра властвует безлунная ночь. В комнате темно - хоть глаз выколи. С женской половины доносится тихий плач жены, вторгаясь в беспокойный сон однорукого хозяина, и его пальцы впиваются в шкуры, тоска снова рвёт сердце.
Удар-разворот-удар-блок-удар. Лязгают мечи, кипит кровь, и горят по другую сторону лезвия глаза ненавистного Локи, победа над бесчестным турсом близка!
Лишь ночами славный Тюр теперь волен, счастлив и может как прежде сражаться в полную силу. Только во сне правая рука вновь крепко сжимает верный меч.
Детский плач тревожит прохладный воздух, и Тюр ворочается в шкурах, падая в другой сон...
Огромные клыки, лапы такие, что, кажется, раздавят - недаром другие асы пугаются, только вот сощуренные глаза спокойны. Все боятся Фенрира, а Тюр - нет. Волк лежит, приветливо помахивая хвостом, и солнечный свет золотит серую густую шкуру. На плече Тюра бык. Влажный нос смешно морщится, и выражение огромной морды меняется, но глаза по-прежнему спокойные. Алый язык, скользнув по губам, выдаёт нетерпение.
- Здравствуй, - говорит Тюр и скидывает тушу.
Бык исчезает в пасти, под хруст костей вытоптанная земля орошается кровью и слюной. Фенрир сыто жмурится. Тюр достаёт из-за пояса огромный ясеневый гребень и, забравшись на холку, расчёсывает, начиная от мягкой шкуры за ушами, и дальше по спине, к хвосту. Фенрир довольно потягивается, Тюр едва успевает соскочить, когда тот поворачивается брюхом кверху.
- Почесать? - усмехается Тюр.
Косясь жёлтым глазом, Фенрир машет хвостом и кивает.
Тюр улыбается во сне, шкура под пальцами точно призрак тех ощущений. Фенрир. Волк. Чудовищный ребёнок. Детский плач надрывает пелену сна, и Тюр вспоминает: Фенрир давно связан, кормившей и чесавшей его руки больше нет, и плачет сейчас не долгожданное родное дитя, а отпрыск Локи - плод супружеской измены, доказательство бесчестья. Ярость рвётся из глубины души, и Тюр видит...
Огорожена ореховыми ветками площадь, жаркий полдень, мечи точно молнии. Удар за ударом. Правая рука сильна, крепко сжимает меч, искусными выпадами теснит Локи к краю. Турс не смеётся больше, не сыплет шутками о близости с Тюровой женой. Удар-удар-удар! Сотни ударов, тысячи - всё, чтобы убить ненавистного! Удар! Капает наземь алая кровь, Локи прижимает руку к груди, а в глазах - страх.
Тюр просыпается. Темно. Сердце стучит слишком часто: убил! Убил! Увы - только сон. Плачет-заливается жена - думала обмануть. Как ей верить? Одного ли Локи пускала на ложе? Повернувшись на бок, Тюр закрывает глаза. Во сне лучше. Во сне всё правильнее...
Солнце сияет. Асы выходят помериться силами, размять затёкшие от отдыха мышцы. Среди них Тюр на равных. Да и почему ему не быть на равных? Он силён, как они, статен, красив. Большой меч не тяготит правой руки. Тор улыбается, приглашая испытать, что лучше - молот или меч. Улыбается. Улыбается. Солнце блестит на золотых крышах. Улыбаются женщины и дети. Улыбаются валькирии. В толпе зрителей ехидно усмехается Локи.
Локи...
Локи!
Тюр вздрагивает, кажется, слышит смех Локи. Замирает: тихо. Зловещая беспросветная тишина. Неужели всё только приснилось? И жена не предавала, и не было позорного отказа от мщения? Кажется, рука на месте и шевелится, но Тюр проверяет её левой - пустой рукав. Снова тихо, будто котёнок или щенок, плачет дитя измены. Тюр тянет на голову одеяло со шкурами: только бы не слышать, лишь бы снова спать.
Дитя. Волчонок размером с крупного волка. Он понуро глядит на асов, на возвышающегося над ним Одина. Всё понимает. Не спорит. Покорно оставляет брата и сестру, следуя за Тюром.
- Я думал, ты будешь сопротивляться, - произносит Тюр.
- Зачем?
Этот ответ-вопрос покоряет слишком ранней для юного возраста мудростью. В жёлтых глазах спокойствие обречённого. Правой рукой Тюр треплет серую холку, и Фенрир довольно жмурится. Пальцы утопают в тёплой шерсти.
Во рту тоже тепло. Влажно. Это судьба. Это невысокая цена за отсрочку - потому спокойно. Спокойствие обманывает Фенрира. Ненадолго. Хруст. Страшный хруст и боль...
Тюр хватается за пустой рукав. Темно. Страшно. Тело помнит боль. Чувствует её снова и снова. Слишком часто кажется - рука на месте, и это не даёт забыть...
Спокойные жёлтые глаза наполняются страхом. Надежда, что Фенрир пощадит руку, его кормившую, ласкавшую, прерывается хрустом. Боль. Асы смеются. Кровь хлещет меж зажимающих рану пальцев. Кто-то помогает, перевязывает, а гигантский, чудовищно сильный Фенрир беспомощно катается по каменистой земле, и Глейпнир впивается в мохнатое тело. Асы хохочут. Фенрир рычит, его взгляд прожигает насквозь так и не высказанным укором в обмане.
- Вяжите, - приказывает Фрейр.
Тюр сидит на камне, всё ещё чувствуя откушенную руку, и смотрит, как асы, посмеиваясь, сторонясь клыков, хватают тонкую ленту волшебных пут за конец Гельгья и протягивают сквозь огромную плиту Гьёлль, вкапывают её глубоко в землю.
Фенрир понимает неотвратимость, неизбежность происходящего, но пытается вырваться - и эти попытки обмануть судьбу режут сердце. Не надо будет теперь приносить забитых быков и чесать шелковистую серую шкуру, не будет долгих разговоров, не разбудит лунной ночью протяжный вой, не быть теперь калеке равным среди асов.
- Рычи-рычи, - усмехается Хёд.
На сердце тяжело и больно. Поднявшись с камня, Тюр уходит. Далеко слышен рык Фенрира, и его обрывают пронзительные, полные боли завывания. Тюр закрывает глаза - как же хочется, чтобы всё это стало неправдой.
Тюр открывает глаза в кромешной тьме. Предательство жжёт, не даёт покоя, во сне, в полудрёме и средь белого дня откушенная рука напоминает о себе ощущениями в пальцах.
Так сложно привыкать к однорукости. Привыкать быть ущербным среди великолепных асов. Взять бы меч, как прежде. На трапезе так и хочется правой рукой ухватить кубок, отломить хлеба.
На пиру асы смеются и шутят, пьют, свободной от кружки рукой загребая угощения. Тюру же всякий раз приходится отставлять пиво. Он ещё не привык. Ест и пьёт медленно и неловко. Может, так будет всегда - и от этого пир не весел.
- Жаль твою руку, - Ньёрд хлопает по плечу. - Но это невысокая цена за отсрочку Гибели Богов.
- Да, невысокая, - улыбается Тюр, но ему хочется зарыдать, точно женщине.
С другого конца стола на него смотрит Локи. Улыбается, и улыбка эта не предвещает ничего хорошего, хотя за сына он поклялся не мстить.
В темноте всё громче, пронзительнее. На женской стороне плачет ублюдок проклятого турса, тихо подвывает изменница-жена. Дитя обликом выдало её тайну. Вот она, бесчестная месть Локи за пленение Фенрира - позор. Пусть ещё никто не знает, и это можно утаить - но позор, позор! И этот позор не смыть кровью - с одной рукой не одолеть Локи, можно только голову сложить, глупо позволив попирать свой труп, насмешничать, хвалиться победой.
Ущербный, калека, слабейший из асов - вот кто теперь Тюр, и как бы его ни возносили за принесённую жертву, сколько бы Один на пирах ни нахваливал его смелость и силу - величие в прошлом. Оскорблённому, обманутому, осмеянному Локи и собственной женой Тюру придётся смириться с позором, отговариваясь мудростью решения.
Закрыв глаза, Тюр заставляет себя не думать - не думать - не думать - и медленно уплывает на тёмных мягких волнах сновидений.
Асы улыбаются за пределом из ореховых ветвей, песок обагрён кровью теснимого Локи, а Тюр... Тюр сыплет ударами, он силён и ловок, как никогда. В правой руке ослепительно блестит меч.
Неторопливо занимается рассвет, развеивая чернильную тьму, выступают из неё резная мебель, стойка с мечами. А Тюру снится, что у него две руки, и не надо поступать благоразумно, не надо прощать, предвидя поражение, - можно вызвать Локи на поединок и смыть позор кровью. Снова и снова во сне Тюр убивает Локи. Но только во сне.
А когда сон пройдёт, придётся смириться с чужим ребёнком в своём доме, ведь с одной рукой против Локи идти неразумно; улыбаться, понимая, что не стать прежним смелым и отважным воином, не определять победу в бою по праву сильного - такова цена за отсрочку Гибели Богов. Невысокая цена. И слишком высокая.
Соблазн
Асы так ценили крепкие тела, так старались соответствовать своему идеалу и так тщательно отбирали для охраны Асгарда самых крепких и высоких, что гибкий, худощавый Локи сразу привлекал внимание своей необычностью. Рыжие, слегка трепещущие, точно языки пламени, волосы притягивали к нему ещё больше взглядов.
Тор был красивым воином: сильным, плечистым, высоченным, но среди других таких же казался совершенно обычным. А вот Локи... Стоило Сиф увидеть его, и сердце точно кинжалом пронзило: "Какой же он... особенный".
В ту же ночь, спя под боком дорогого мужа, Сиф во сне обнималась с Локи и перебирала пальцами дивные волосы, хотя что-то внутри шептало: "Ты не знаешь, какие они".
Наутро было стыдно за неприличный сон, но Локи будто исчез вместе с ним, и Сиф выбросила его из головы.
Почти.
Огонь напоминал о волшебных волосах, и, сидя у очага, Сиф пыталась представить ощущение от прикосновения к рыжим трепещущим прядям: "Они горячие?"
Тридцать лет мучилась Сиф этим вопросом, пока однажды на пиру не оказалась рядом с Локи. И, пока Тор со своим отцом хлебали ядрёное пиво, Сиф, будто невзначай, словно в забытьи хмеля, провела по огненным, тёплым волосам.
Это короткое, порывистое прикосновение вплавилось в её память, мысли и чувства на долгие годы. Так же как ответный недоумённый взгляд Локи.
В другой раз среди возлияний, пения и плясок, когда Тор усадил своего частого спутника Локи на скамью рядом с Сиф, тот впервые с ней заговорил, а не просто вежливо поприветствовал. Точнее, он, дождавшись, пока Тор увлечётся состязанием в питье, наклонился к Сиф, обжигая огненным шёлком волос, и глухо спросил:
- Почему ты так на меня смотришь?
И Сиф осознала, что действительно слишком часто на него заглядывается. Потупив взор, ответила:
- Твои волосы.
- А-а-а, - рассмеялся Локи и, пригубив вина, задумчиво ответил: - Твои волосы тоже хороши.
От этой скупой похвалы Сиф зарделась, и сердце её забилось быстрее.
С того дня Локи часто являлся ей во сне, целовал, щекоча горячими волосами. Но только через триста мучительных лет, опалённых страстью, мечтами, неудовлетворённым желанием и смоченных пролитыми в подушки слезами, Сиф осмелилась прошептать на ухо беззаботно попивавшего вино Локи: "Я хочу тебя". Локи засмеялся: "Не надо" - и потрепал Сиф по голове. Если бы вокруг не было столько безудержно веселившихся асов, она бы, наверное, разрыдалась.
- Локи тебя чем-то обидел? - глухо спросил Тор, когда возвращались к себе.
Сиф снова думала об огненных волосах, и сказала первое пришедшее на ум:
- Считает, что его волосы красивее моих.
Тор расхохотался. А Сиф стало до боли обидно, и она поклялась, что добьётся своего: Локи удовлетворит её желание близости.
Только было легче пообещать, чем исполнить: Локи мало времени проводил в Асгарде, а на второе предложение лишь головой покачал и отвернулся.
Но Сиф не сдавалась. И где-то в глубине души она желала, чтобы Тор оказался догадливее, чувствительнее, остановил бы её унизительные попытки соблазнить упрямого турса - но Тор не замечал.
Локи сдался после ссоры с Тором: после того, как Тор ушёл на север, бить турсов. Локи напоминал не огонь - облако грозовое, несущее страшную бурю. Бог грома, Тор, никогда не был так похож на свою стихию, как Локи в тот вечер и, когда Сиф подошла к нему, сидящему на ступенях Вальхаллы, и в сотый раз сказала: "Я тебя хочу", Локи, не глядя, ответил: "Не запирай на ночь дверь".
Он пришёл - ни грубый, ни ласковый. Не заметил ни сладкого запаха благовоний, ни новых, для него надетых, украшений и платья тончайшего шёлка - не отпив вина, сразу увёл на широкую постель. Целовал - но как же холодно!
"Мстит Тору", - думала Сиф, раздеваясь, распутывая широкий пояс Локи, стаскивая походную одежду, опускаясь на свежие простыни и раздвигая ноги.
Огненные, жаркие волосы упали Сиф на лицо, плечи - она запустила в них пальцы, и в это же мгновение Локи проник в неё, придавливая собой. Он двигался быстро, неистово, волосы грели пальцы, трепетали и пахли пеплом. Рывком Локи перекатился, вынуждая Сиф оказаться сверху, и она зажмурилась от непривычных ощущений.
- Нагнись, - Локи ухватил её заколку, и волосы Сиф щекотным каскадом упали на плечи. - Двигайся.
Он подхватил Сиф под бёдра, и она двигалась, сжимая его жгучие, прекрасные, чудесные волосы - задыхаясь - обжигаясь - заходясь криком... Локи - опять рывком - подмял её и в несколько движений кончил, а Сиф всё гладила и гладила струившиеся, точно расплавленное золото, волосы...
- Тебе они нравятся? - сбивчиво прошептал Локи.
- Да, - Сиф зарылась в них лицом. - Они прекрасны.
- Твои тоже, - Локи скатился с неё, и Сиф прижалась к нему, тыкаясь носом в пахшие пеплом пряди.
Когда Сиф проснулась, её собственные роскошные волосы были срезаны.
Женщины турсов
На востоке я был...
В полдень дорога привела Тора к склону горы, украшенному свежесрубленным частоколом. Видневшаяся над жёлтыми остриями брёвен солома десяти покатых крыш блестела, точно золото. В тяжёлом воздухе заунывно гудело пение:
"Мужчины наши сильны,
Ох, сильны,
Но коварны сыны,
Злы сыны
Золотого Асгарда,
Ох, как злы,
Коварны обманщики..."
Сыпались ему в такт мерные глухие удары. Заплакал ребёнок.
там истреблял я...
Тор взялся за Мьёлльнир. Кожаная обмотка ручки приятно льнула к ладони, напоминая о пройденных вместе битвах, переполняя сердце жаждой сражения и крови. Порыв ветра принёс мирные запахи дыма и хлеба.
По ту сторону частокола залаяла псина. Пение прекратилось, лай стал глухим рычанием. В крови разгорался огонь боевой злобы. С каждым шагом по узкой дорожке к воротам росло напряжение. Тихо. Воздух звенел от предчувствия кровопролития. Там, за частоколом, собирались с силами враги. Тор чувствовал их присутствие, их бесшумное передвижение. Сбросил вещевой мешок на землю. Опять заплакал ребёнок. По ту сторону раздался сильный женский голос:
- Кто здесь?
- Тор, сын Одина, - и Тор с разбега в щепки разнёс Мьёлльниром брёвна ворот.
злобных жён турсов...
Пять вооружённых мечами женщин турсов отступили лишь на полшага. За этими стояли ещё их соплеменницы: с камнями, рогатинами. Глаза горели ненавистью - испепеляющей, беспредельной. Куцый пёс пятился, глухо рыча.
У колодца стреноженный конь щипал траву, светлокудрые овцы паслись в загоне из тёмных веток.
На миг всё застыло: залитое солнцем поселение, животные, женщины турсов и их враг. Оценив обстановку, Тор бросился вперёд...
в горы бежавших...
Он давно преследовал их - не первый месяц. Выносливые, сильные женщины турсов рассыпались по восточным горам. Были селения вроде этого - видные издалека. Встречались скрытые убежища - внутри глубоких пещер, прятавшиеся за обрывами и кустами.
Но сколько бы турсихи ни таились, Тор их находил. Некоторые пытались убежать - он настигал их, другие молили о пощаде - он убивал их. Такие, как эти, пытались сопротивляться. Мьёлльнир всегда обагрялся кровью.
Мечниц Тор убил сразу. На него сыпались камни, удары рогатин - сильные, болезненные. Молот перебивал деревянное оружие, легко сокрушал крепкие черепа, разбрызгивая кровь и обломки костей. Покончив с турсихами у ворот, Тор пошёл по новым, ещё пахшим сырой глиной домам.
Никого.
Рядом с местом для молотьбы, где женщины побросали колотушки и недоотбитую пшеницу, в печи, полной большими, круглыми хлебами, тлели угли. Из крыши навеса Тор вытащил пучок соломы и запалил. От него вспыхнули золотистые крыши домов. Жарко пылали они, и едкий дым перебивал уютный запах хлебов, растекавшейся по земле крови, тянулся к пронзительно-синему небу и равнодушному светилу.
Вновь послышался плач. Из среднего дома, прижимая двух младенцев к груди, выскочила турсиха, за ней - целый выводок кашлявших, хныкавших детишек.
Занеся молот, Тор бросился на них - стремительный, неотвратимый. Турсиха, закрывая детей, вскрикнула от удара в спину - рубаху там запятнала кровь. Не давая разбежаться, Тор ударял слева и справа. Крики, жар пламени, искры - несколько секунд, и дети кровавой кучей повалились на землю.
Опустив на её глухо треснувшую голову Мьёлльнир, Тор оглядел разорённое поселение и направился к колодцу. Почуяв запах крови, конь попятился, топорща ноздри, всхрапывая.
Овцы тревожно блеяли, с опаской смотрели на достававшего из колодца воду Тора. Тот неспешно отмыл от крови руки и лицо, прополоскал волосы, оттёр пятна с доспехов. Любовно обтёр и приладил к широкому поясу Мьёлльнир.
Принеся с дороги мешок, Тор набил его свежим турсовым хлебом и закинул на плечо. Помедлив, выпустил овец, распутал коня.
И пошёл дальше искать бежавших от него женщин турсов.
когда б то не сделал,
разросся бы род их
и в Мидгарде люди
жить не смогли б.
Пир асов
На пир Эгира Локи идти не хотел - сейчас он как никогда злился на асов из-за похода Тора на восток. Даже не из-за самого похода, - тут всё было разумно, - а из-за того, что асы - те асы, что сидели у юбок жён - похвалялись делами Тора как своими собственными, да ещё смели делать это перед Локи, будто позабыв - или только сделав вид, что позабыли, - о его родстве с турсами.
Во внезапное беспамятство асов Локи не верил, но и приглашение Одина на пир было дружеским, как будто без подвоха. Хотел немного смягчить обиду за турсовых родичей? Или впрямь считал за своего? Истинный смысл поступков Одина разгадать становилось с каждым разом труднее, и это не способствовало доверию.
- Локи! - Фрейя спрыгнула с колесницы.
Огромные кошки перебирали лапами: в их мягких подушечках прятались острые когти, и дружба асов была такой же - мягко стелют, да жёстко спать.
Прекрасная, одухотворённая, Фрейя приблизилась к Локи, опьяняя ароматом цветов, едва перебивавшим запах крови: видимо, сразу после битвы. И сияет - значит, славных воинов набрала.
- Почему ты не весел, Локи?
Нежная рука опустилась на его запястье.
- Есть повод для веселья? - усмехнулся Локи, ведя прекрасную асьнью в пиршественный зал.
Та склонилась к его уху:
- Разве моя близость - не причина для радости?
Локи рассмеялся, и медовые глаза Фрейи вспыхнули, как у разъярённой кошки:
- Ты сам отталкиваешь своё счастье, - прошипела красавица и ушла, соблазнительно покачивая округлыми бёдрами.
Сегодня Локи был очень не в духе, и разряженные в золото улыбавшиеся асы вызывали одну лишь досаду.
Эгир расстарался: зал был украшен кораллами и жемчугами, посуда блистала в свете волшебного золота, покрывавшего потолок и стены, а пиво и вино, появляясь из ниоткуда, сами текли в кубки гостей. Асы и альвы веселились, во главе стола смеялся Один.
Скука. Жизнь асов чудовищно однообразна.
Локи уселся на свободное место. Соблюсти приличия ничего не стоило: поесть, выпить, пошутить, отмечая своё присутствие, - и можно уходить. Он старался не вслушиваться в разговоры и не смотреть по сторонам.
Золото, наряды, обильное угощение и выпивка, смех-смех-смех.
А на востоке, может быть, прямо сейчас, Тор убивает бежавших от него женщин.
Запахло кровью, Локи огляделся: альвы кокетничали с асами, звенел смех, и струи вина и пива искрились в волшебном свете, дичь была прожарена - неоткуда взяться запаху крови. Показалось? Пригубив вина, Локи уткнулся в свою тарелку.
Он недавно пришёл с востока. По дороге Локи хотел заночевать в одном из селений, но обнаружил там трупы детей и их матерей и отмывавшего Мьёлльнир Тора. Глядя на струившуюся по траве кровь, на женщину, когда-то наливавшую ему пиво, Локи впервые за много лет почувствовал себя турсом. Тор уловил это, поднял молот. Не зная, что делать, Локи развернулся и без остановки шёл до самого Асгарда.
Давно пора было выкинуть тот случай из памяти, но мёртвые родичи по крови вставали перед глазами, марая светлый город асов.
Мотнув головой, Локи поднёс кубок ко рту, но запах питья отвращал, и Локи его отставил. Увы, и сочный в румяной корочке поросёнок больше не привлекал.
"Я отказался от родства с турсами", - напомнил себе Локи, но не смог избавиться от воспоминаний.
Сколько знакомых закончили свою жизнь под Мьёлльниром?
Когда асы успокоятся? Когда во всех Девяти мирах не останется турсов? Ни одного - даже Локи? Где предел желанию асов господствовать над всеми? Где их честь? Почему их великая война против турсов - сплошное лицемерие, убийство беззащитных одним, пока остальные развлекаются?
По какому праву эти изнеженные, позабывшие битвы и воинскую доблесть асы присвоили себе право распоряжаться чужими жизнями?
Локи не знал.
Не видел причин.
Не ощущал величия - перед ним была толпа зажравшихся пьяниц и шлюх.
Словно пелена спала, обнажая убожество асов. Вечно юные благодаря яблокам Идунн, владеющие волшебным оружием - какие они всё же жалкие, уродливые красные от выпитого лица. Был среди богов - и очнулся за столом с хохочущими свиньями.
Стало мерзко. Кривя губы, Локи огляделся: сияние золота теперь казалось пошлым, чудная доставка вин - позёрством, а асы... как он мог быть среди них всё это время и ничего не замечать?
Победившие, почти истребившие турсов, присвоившие себе звание богов, эти жалкие твари отправили Тора доделывать грязную работу, а сами ублажались любовью и пирами. В час, когда из-за их высокомерия, возможно, текла кровь невинных, асы не нашли ничего лучше и важнее, чем нахваливать Эгировых слуг и, призвав их в пиршественный зал, биться об заклад, который искуснее.
Разве мастерство слуг - то, о чём достойно спорить богам? Разве эта праздная, скучная жизнь - высшее достижение? И Один - Один, который знал пьянящую радость странствий и приключений - напившись, хватая Фригг за покатые плечи, уверял, что охотник важнее повара, ставил на Фимафенга.
- А толку от сырого мяса?!
- Не яства ли Эльдира услаждают наши чрева?
- Искусство Эльдира важнее!
Поднявшись, Один качнулся и достал из-за резного кресла Гунгнир. Опираясь на копьё, указал на Локи:
- Эй, мой любимый побратим, плут и мудрец, рассуди, кто из слуг Эгира лучше, ценнее? Проливающий кровь или тот, кто стряпает пищу?
Мёртвые женщины и дети заслонили всё, Локи передёрнуло.
Покачнувшись, Один пристукнул древком и, указав на смиренно потупившихся слуг, грозно велел:
- Давай же, Локи, покажи свой ум, рассуди! Асы ждут.
Внутри всё клокотало от гнева. Поднявшись, Локи гордо выпрямился:
- Конечно, дорогой побратим, я рассужу.
Один самодовольно улыбнулся, - видно, надеялся снискать лёгкую победу в споре. Где же хвалёная мудрость? Где тот смелый и сильный, с кем было пройдено без счёта дорог?
Опустив руку на кинжал у пояса, Локи пошёл к слугам, надеясь, что свежая кровь и поражение Одина погасят губительное пламя разочарования.
Пока капает яд
Кап!
Этот звук въелся в разум, отмеряет время капля за каплей, преследует, вырывает из сна. Это "кап!" бесконечно, повторяется снова и снова, точно неугасающее эхо. Влажный, трепещущий звук, пробуждающий полузабытую жажду, словно ударом клинка отсекает ещё одно утерянное мгновение.
Миг, растраченный на ожидание...
Кап!
Тонкие пальцы Сигюн дрожат от напряжения. Серебряная чаша тяжела, но во сто крат тяжелее выпавший жребий. Едва разбавленная мерцанием светящегося мха тьма милосердно набросила на Сигюн свою вуаль, но глубокие морщины проглядывают сквозь неё, и впалые щёки, и губы, когда-то сочные, алые, теперь бледны, сжаты в тонкую полоску. А волосы, блестящие волосы цвета золота, похожи на проволоку из потемневшего серебра.
Кап!
Чаша вздрагивает, и Сигюн закусывает губу. Обвисшая старушечья грудь часто вздымается от вздохов. Силы могут покинуть даже богиню, маленькую верную богиню Локи. Закрытые глаза позволяют непроглядной тьме спрятать изъяны, и вместо бескрайней пещеры и потемневшего дна чаши в памяти вспыхивает жёлтый от одуванчиков луг. Ветер небрежно теребит верхушки деревьев и золотые волосы склонившейся Сигюн. Её глаза по-детски радостно блестят.
Тёмная пещера в опаловых отсветах мхов, маленькая богиня, утратившая свою молодость за право держать чашу с ядом, проклятая родичами, стираемая из памяти людей. Будут ли помнить о Сигюн что-нибудь, кроме того, что она облегчает участь преступника-мужа? Она, так много сделавшая для асов и людей, слишком добрая и верная...
Честнее было бы приказать уйти, сказать: "Я тебя не люблю, уходи". Дать свободу, право и оправдание уходу. Из этой холодной тьмы отправить в тепло и свет прекрасного Асгарда, к золотым яблокам Идунн, молодости, счастью, но...
Кап!
Это слишком страшно: остаться один на один с жёлтыми глазами змеи и бесконечными каплями яда. Один на один с безумием и воспоминаниями.
Золотой Асгард, прекрасный город богов...
Локи помнит его с первого дома, знает историю каждого строения, каждой улицы. Локи видел рождение города, увидит и его последний день. Локи, много сделавший для того, чтобы Асгард стал неприступным и прекрасным.
С первого заложенного камня Локи был рядом, вместе с асами ковал их могущество.
Кап!
Закрывая глаза, Локи видит этот город так ясно, словно стоит на соседнем холме: эти озарённые солнцем родные улицы, знакомые подворья... частичка Локи есть в этом всём, это его дом, но почему в сердце пылает огонь и хочется протянуть руку и махом стереть всё: и Асгард, и асов, и воспоминания?
Так хочется уничтожить память о том, столько раз пришлось склониться, унять свой пыл, подчиниться, унизиться, смириться. И ради чего? Ради права стать одним из богов. Гордыня, тщеславие - вот причины бед.
Кап!
Где был тот предел, который не стоило переступать?
Бальдр... Локи помнит его хорошо, и испепеляющую злобу, которой достаточно одного только имени, чтобы вспыхнуть вновь.
Бальдр. Он не делал ничего плохого, но каждый миг его существования отравлял жизнь. Локи чувствовал его присутствие так остро, словно от Бальдра в него летели незримые отравленные стрелы.
Бальдр-Бальдр-Бальдр - бывало, Локи просыпался в своей постели, тяжело дыша, чувствуя, что светлый Бальдр прошёл где-то рядом, и долго потом не мог уснуть, чувствуя струившийся за тем шлейф обожания и любви, скрежеща зубами от бессильной злобы, до крови кусая пальцы и не в силах ни понять, ни побороть эту безумную ненависть.
Кап!
Бальдр, ослеплявший сиянием своей чистоты, спокойный, последовательный. Так хотелось перегрызть ему глотку, вырвать из груди сердце и скормить волкам. И теперь, связанный путами, разделённый с Бальдром временем, пространством и смертью, Локи чувствует, что где-то там, в Хельхейме, в ожидании Рагнарёка сияет душа Бальдра.
И Локи смотрит на старуху Сигюн, заставляя память укрывать её молодящей вуалью, вспоминая ласковую улыбку этих зацелованных уст, чтобы нежностью погасить пламя ярости.
Ненависть - мать нетерпения. Взаимная любовь - дарительница покоя. Капли ещё не отмерили срок Рагнарёка, ждать лучше в покое.
Кап!
Но покоя нет: ненависть душит, кипит внутри так, что сердцу тесно, его хочется вырвать и больше не чувствовать.
Не сожалеть.
Не вспоминать.
Не мечтать.
Дрожащие руки Сигюн - страшнейшее наказание в промежутках наполнения чаши. Куда страшнее памяти о свободе, о временах, когда бродил по дорогам с добрым приятелем Одином или глуповатым Тором. Сколько же было всего...
Кап!
Столько было всего: и смешного, и грустного, глупого и бесшабашного. И сейчас при воспоминании о похищении Мьёлльнира хочется улыбнуться: Тор выглядел ужасно смешно в женском платье и расшитом бисером головном уборе.
Или путешествие в Утагрд - как же Тор злился из-за поражения, бубнил проклятья, сидя у весело трещавшего огня.
А асиньи, привечавшие Локи в своих супружеских ложах - сладкие женщины. Неверные, жадные до любви.
Один - побратим, друг, спутник. Он, как никто, понимал Локи, был таким же непостоянным, вмиг менявшим доброту на жестокость, злость на милость.
Кап!
Они ведь были друзьями - до того, как убили сыновей друг друга, обменяли кровь на кровь. Когда-то ещё пытались противиться судьбе. И после изречённого пророчества, ночью, Локи подошёл к задумчиво смотревшему на луну Одину, спросил: "Ты убьёшь меня?" А Один, покачав головой, ответил: "Локи, мы смешали кровь и поклялись друг другу в верности. Я своего слова не нарушу". Было так невыносимо тоскливо, Локи провёл пальцем по шраму на руке, вспоминая клятву, и прошептал: "Даже если за это придётся поплатиться жизнью?" Один посмотрел строго, пронзительно: "А ты сделай всё, чтобы этого не случилось, Локи". Пообещать: "Я сделаю всё, чтобы Рагнарёк не наступил" - было так легко, но невозможно исполнить.
Кап!
Судьба похожа на эту чашу с ядом: каждым, даже, казалось бы, незначительным поступком, капля за каплей, она наполняется, пока не наступает роковой предел, открывающий путь жгучему яду.
Капля за каплей, шаг за шагом Локи шёл к заключению здесь, словно чужая злая воля вела его в поводу.
"Чужая воля", - мысленно усмехается Локи; уж он-то лучше других знает, что прошёл бы этим путём снова: это его путь от начала до конца, он точно соответствует его внутреннему ощущению правильности, мыслям, желаниям.
Каждый из этих шагов был рождён сердцем Локи, прочувствован, принят. Некого во всём винить, кроме себя, и от этого злоба только сильнее - жжёт больше змеиного яда.
Кап!
Ещё капля покоя, и чаша наполнится. Сердце трепещет в предчувствии боли. Чаша такая большая, но всегда наступает момент полного наполнения. Глаза Сигюн блестят от слез, капля за каплей солёная вода - Локи помнит её вкус - выползает на щёки и срывается вниз, на истлевшую одежду. Руки дрожат.
- Успокойся, - шепчет Локи. - Всё будет хорошо.
Хотя знает, что хорошо никогда не будет. И Сигюн знает. Осталась последняя капля.
Кап!
Волк и тьма
Сначала ночи сменяли дни. Фенрир не шевелился - каждое движение причиняло боль - и одним только взглядом следил за мучительно неторопливым скольжением светила по небу. Меч распирал пасть, Глейпнир опутывал, врезаясь в тело. За что? Большой и сильный, Фенрир не обидел бы трусливых асов, он не хотел никого убивать - только спокойно жить в прекрасном Асгарде.
Шумели волны, разбиваясь о камни берега, протяжный крик чаек тревожил душу. Фенрир лежал на боку и смотрел, как ночи сменяются днями... Недели - месяцами, месяцы - годами...
Налетали шторма, принося обломки кораблей, ветки, стволы деревьев. Шли дожди, намывая с возвышенности землю и песок. Прилетали жёлтые и оранжевые листья. Падал снег, заполоняя всё белыми хлопьями. Время текло плавно, и Фенрир не сразу заметил, что его огромное, неподвижное тело обрастает бронёй из всякого мусора: вымоченного в волнах дерева, гнилых листьев, песка. Превозмогая боль, Фенрир пробовал кататься, но Глейпнир держал крепко.
Никто не приходил.
Шторма временами расшатывали, роняли растущую вокруг стену, но и приносили к ней новый, отнятый у моря скарб.
Фенрир рос, и путы Глейпнира стали слишком тесны, но никто не позаботился ослабить их, и мучимый резавшей плоть лентой волк смотрел на светило и луну, завидуя их свободе, их счастливой возможности каждый день плыть над миром, дышать полной грудью...
Росла и естественная преграда вокруг Фенрира, день за днём, год за годом - вскоре стало не видно светило на восходе и закате.
Позже за увеличивавшейся преградой не разглядеть было светила в зените и луны ночью, только свет и тьма позволяли отсчитывать бесконечную вереницу дней.
Со временем свет стал тусклым - пробивался сквозь нагромождения веток, листьев, песка, камней...
А однажды день не наступил. Фенрир лежал в кромешной тьме и ждал блеклых лучей - их не было. Только тьма. Бесконечная тьма. Так хотелось выть - но меч не давал. Фенрир остался наедине со своей тоской.
Он мечтал. В воображении снова видел светило и луну, бродил по полям то в золотом, то в серебристом свете. Фенрир знал - однажды он снова увидит свет.
А пока была только тьма. Бескрайняя. И тишина могильного кургана, так же незаметно пожравшая все звуки, кроме биения сердца.
Тьма...
Тьма...
Тьма...
И боль в затёкшем, скованном теле.
Мечты о свободе.
Ослабевавшая память о светиле и луне. Какие они? Всё больше Фенрир сомневался в верности воспоминаний.
А были ли? Развеивал ли тьму свет?
Может, была только темнота?
Всепоглощающая...
И в этой тьме сила копилась, увеличивалась, текла в мышцы, вопреки врезавшемуся в них Глейпниру. Во мраке сердце наполнялось ненавистью к асам, к мирам. И надеждой увидеть, как по небу скользит удивительно свободное светило.
Всё чаще Фенрир ворочался, проверяя Глейпнир, и наконец тот не выдержал. Лента жалобно затрещала, Фенрир поднатужился - и Глейпнир лопнул!
Отдышавшись, Фенрир поднялся на дрожащих лапах и спиной пробил потолок своего узилища.
Свет! Боль ослепила.
Свет, который мечталось увидеть бесконечно долгие столетия, - это боль. Боль в глазах, привыкших видеть лишь тьму. Зажмурившись, Фенрир шире распахнул пасть и выплюнул ненавистный меч.
Перед глазами стояла красная пелена - свет жёг через веки. Свет! Свет! - кругом, везде, от него никуда не деться!
И тогда Фенрир вслепую бросился на небо и сожрал светило. Но тьма не вернулась: ненавистный свет источала луна. Фенрир зарычал. Сощурившись, он помчался по чёрным небесам и проглотил луну.
Стало темно. Глаза теперь не болели. Порезы от меча в пасти затянулись. Фенрир мог идти куда угодно. Свобода. За неё он был готов убивать.
