Ноги заскользили вниз по льду, когда Влад попытался взобраться в горку "в лоб". За спиной был забор с низкой квадратной дыркой у поверхности, состоящей из грязи, воды и оставшегося в низине снега. Перед лицом - крутой подъём, скользкий и даже опасный в более прохладное время. Сейчас же лишь первые два метра представляли собой каток, дальше ещё промёрзшая и твёрдая, но уже сухая земля обещала надёжную опору. Но - уцепиться не за что, деревья растут выше, забор идёт по самой низине. Влад быстрыми движениями, стараясь ставить ноги на вмёрзшие в лёд осколки гравия, забежал вверх и уцепился за чёрный ствол дерева. Левая ступня поехала, но он тут же переставил её на удачно подвернувшийся корень. Отлично, дальше проще. К путям под углом к склону шла тропинка, местами даже с подобием естественных ступенек. Стараясь ставить ноги более менее прямо, дабы не травмировать и так уже хлюпкие ботинки, он влез почти до самых рельс, но остановился, чтобы переждать поезд.
Состав осветил его, машинист дал предупредительный гудок, но Влад специально всей своей позой показал, что всё видит и идти дальше не собирается. Пропускает, не самоубийца же. Пути здесь проходили через узкий мост, где скрыться на обочине не получилось бы. Либо ждёшь, пока поезд пройдёт, либо бежишь вперёд по шпалам и скрываешься на откосе там. Был третий вариант - уйти с пути в область на путь в Москву или даже на рельсы другого направления, но так он предпочитал не рисковать - там тоже составы ходили, и не реже. Лучше постоять пару минут.
Влад расстегнул молнию флиса. Он шёл сюда быстро, боялся, что задержка вроде этой может стоить ему пропущенной электрички, а как следствие - лишнего часа ожидания. А что делать тут час? Можно и на работу вернуться даже, хотя смысла в этом немного.
Огонь прожектора скользнул дальше, перемещаясь на мост, забор и решётки на месте предыдущей дырки, столб, отвесные стены, подбирался к платформе вдалеке. Только сейчас Влад понял, что возможно машинист сигналил вовсе не ему - на той стороне по шпалам ковылял низенький человечек. Луч задел его и ушёл в сторону, в темноте Влад едва мог различить контуры тела - причудливого, как будто карликового или детского. Но дети и карлики на этой тропе? Чушь.
Влад не знал, что делать. Видно было совсем плохо, но насколько он мог судить, человечек даже не обернулся на звук поезда. Машинист тоже как назло перестал сигналить, свет прожектора незадачливого зайца тоже не смутил. Больше на путях никого видно не было - пассажиры, выходящие из метро предпочитали обходить турникеты через Москву-Товарную - более широким, открытым и "цивильным" маршрутом. С платформы этот участок виден не был - все те немногие, кто ждал сейчас прибытия электрички, стояли намного дальше, так как, по какому-то древнему, странному недоразумению, первая платформа была намного длиннее поезда, и на последних метрах тридцати её стоять смысла не было. В общем, Влад понимал, что кроме него и машиниста никто больше человечка не видит.
А вдруг и правда ребёнок? Мгновения пролетали вихрем, а он не знал, что делать. Слишком непонятная, неразборчивая фигура - по росту он бы вообще принял это за большую собаку, но двигался силуэт по-человечески. А вдруг плеер в ушах? Вдруг не замечает ни света, ни стука колёс? Но в таком случае, крик Влада он тем более не услышит. А бросаться самому под поезд ради этого миража? Ну уж нет.
Состав прогремел в полутора метрах от него и ушёл к станции, заслонив собой фигуру. До последнего момента Влад так и не заметил перемен в её движении - всё такое же ковыляние по шпалам как будто на больных, полусогнутых ножках. Теперь уже было поздно. Гудок молчал, колёса стучали у него перед носом, сверху освещали его жёлтые огни проносящихся мимо окон. Он по привычке всматривался в них, хотя в это время вагоны шли уже полупустыми даже на первом перегоне, а с такого угла было плохо видно, что внутри. Земля под его ногами дрожала, когда железные колёса старой зелёной "собаки", на которой может быть ещё отец ездил в Москву за колбасой, проносились мимо, заставляли рельсы под собой гулять вниз и вверх. Влад наклонился, поправил джинсы, стряхнул грязь сзади. Бессмысленное может быть действие в ночи на богом забытом клочке Москвы, но всё же. Не пропадать же этому дарованному, пролетающему мимо свету.
Медленно проплыл мимо последний вагон. Влад всегда хотел попробовать пробежаться и догнать его, уцепиться за поручень сзади и проехаться до платформы. Только ради того, чтобы не ковылять вот так как этот карлик (карлик?) по шпалам, а сойти на перрон как Джек Воробей! Но это казалось опасным - можно оступиться, догоняя, можно не удачно зацепиться, удариться, упасть... он не любил бессмысленный риск. Тише едешь - дальше будешь.
Поезд укатил, Влад продолжил движение сразу вслед за ним. Ещё не переставали вибрировать шпалы, как на них опускался ботинок путника. Он старался не наступать на гравий - от него портилась и пачкалась обувь, ногам было неудобно. Поэтому он делал мелкие-мелкие шажки, переступая с одной бетонной опоры на другую, а иногда, когда сбивался, делал широкий шаг, прежде чем войти вновь в прежний ритм. Со стороны наверное смешно смотрелось как он семенит по путям.
Семенит, но не ковыляет.
Он оторвал взгляд от шпал и посмотрел вперёд. Загадочная фигура, исчезнув за махиной поезда, так и не появилась обратно. Состав спокойно причаливал уже к перрону, и никого более не было на путях. Ничего необычного
Наверное, успел отбежать в сторону.
Или мне показалось.
Пройдя узкую часть на мосту, он стал поглядывать на всякий случай на обочину, туда, где между путями и забором мог укрыться человечек. Забор стоял на склоне, непроницаемый, без каких-либо отверстий - и кошке-то сложно пролезть. Сразу за ним - длинная неглубокая лощина, подъём к каким-то хозяйственным зданиям московского ДПС. Влад заглянул сначала в яму у моста, затем пригляделся, что там за столбом, потом бросил взгляд дальше на подъём к платформе, на котором до сих пор ещё белел местами лёд. Но ничего не было - кроме забора, путей и мусора.
С точки зрения Влада у каждой станции было своё мусорное лицо. Конечно, везде встречался мусор любой, и чаще всего это были упаковки от еды или бычки сигарет. Но была некая тенденция, определяющая помойный дух станции - то, чего в ней было сравнительно больше, чем на других. Курком правило, конечно, съедобное - тут были упаковки от шоколадок, обёртки роллов и бургеров, пластиковые бутылки. Будто течение широкой реки железнодорожных путей прибивало ветром к рельсам белые стаканчики для чая и пакеты от чипсов. На Новогиреево правили шприцы. В Железнодорожном - банки от энергетиков. И так далее.
А здесь определяющим лицом был околостроительный мусор. Не то чтобы станция постоянно достраивалась - как раз таки нет. Кроме установки турникетов и всё новых и всё более высоких заборов, её изменения сводились к нулю. Но на ней всегда был мусор, напоминающей о стройке. Нигде в другом месте показушный косметический ремонт станции не было так един с помойкой, этим ремонтом вызванной. Из-под забора торчали валики, которыми красили каждую весну этот забор только ради того, чтобы замуровать на нём бело-бежевой краской толстый слой чёрной московской сажи. Там же, за ним жили тряпки, старые болты, периодически высыпавшиеся со склона к рельсам, останки мётел, каких-то палок, пластиковых вёдер, кирпичей, рабочих перчаток, обрезков проводов и прочих следов весенней обновленческой деятельности.
Ещё одной гримасой станции было разбитое стекло. Пить на Курке многие побаивались (хотя Влад с друзьями и наслаждались как-то в студенческие годы бутылочкой-другой пива на конце платформ, где удобно было и к ларьку сбегать и спрятаться за бетонной махиной, чтобы справить нужду). Здесь же для всех было милым делом душным летним вечером охладиться пивом - и все этим пользовались. Как-то раз Влад по осени наблюдал за уборкой путей - мужичок в ярко-оранжевой жилетке хозработников РЖД шёл с большим белым пакетом по рельсам. Обёртки и пластиковые бутылки он собирал в пакет, но, очевидно, стеклянную тару считал слишком тяжёлой - тогда не удалось бы пройти за один раз весь требуемый маршрут. Поэтому он поднимал валявшиеся бутылки и с силой швырял их об рельсы подальше от себя. Бутылки разлетались вихрем зелёных и прозрачно-коричневых осколков, уборка шла. Бутылка - это мусор, осколки - элемент ландшафта.
Влад досеменил уже до станции, осторожно, стараясь не ускользить по склону и не вляпаться ни во что неприятное, забрался на холмик к забору. Забор представлял собой рельефный металлический лист, чуть отогнутый снизу в сторону путей. Влад поставил ногу на изгиб этого листа, спружинил на нём и без особых усилий запрыгнул на край платформы. Было даже странно, почему такой удобный "залаз" почти никак не изуродовали - чтобы попасть отсюда к электричкам, нужно было всего лишь преодолеть решётчатый заборчик или металлический откос. Забравшись на решётку, даже не перелезая через неё, а переступив на верхнюю грань откоса, можно было легко перебраться на ту сторону. Что они и проделал, спрыгнув уже на станции.
Далеко впереди поезд как раз захлопнул двери, но ещё стоял, чего-то ожидая. Не важно, не мой. Крутое, где, говорят, совсем не круто... Влад огляделся на всякий случай и поморщился. Этот край платформы ввиду своей малолюдности использовался чаще как туалет, чем как вход. Дойдя до первого же фонаря, Влад осмотрел подошвы, но они были в порядке.
Он пошёл ближе к "цивилизации", туда, где начинался широкий и поразительно высокий навес - такой же старый, бетонный, дремучий, как вся станция и заводы вокруг неё. Тут была своя атмосфера, грязная, но притягательная, атмосфера промышленного района практически в центре Москвы, полузаброшенного, полуживого, но по-старчески уважаемого и почтенного. Здесь всё было крепко, функционально, с размахом, но без излишеств. Тут жила история, может не столь далёкая, не романтичная, местами неприглядная, местами жуткая, но всё так же интересная.
Но сейчас Влада влекло иное. Он так и не поужинал на работе, и сейчас был не прочь перекусить - но чем? Десять часов вечера, ларьки закрыты - даже мороженное не купишь. В рюкзаке пусто, только вода. Он прошёл почти до самого турникетного павильона (будь он проклят!), пока не наткнулся на единственную работающую точку.
Изначально белый, ныне покрытый пылью, ларёк светился витриной и манил запахом. Таким давно знакомым запахом, влекущим, пробуждающим аппетит, несмотря ни на какие санитарные соображения. Запахом вокзальных забегаловок - как и положено.
Ассортимент был невелик. Беляши, пирожки с картошкой, хот-дог - из горячего. Несколько видов шоколадных батончиков, "кола", "спрайт", маленький сок (без трубочки даже на витрине) и жвачка. За стеклом листал журнал продавец. Досиживал свою смену, вряд ли рассчитывая на случайного клиента. Взгляд Влада метался с беляша на хот-дог и обратно. Хотелось чего-то такого из сурового детства, чтоб знать, что ешь не пойми что, но не комплексовать по этому поводу, а просто наслаждаться вкусом.
Мужчина внутри заметил будущего покупателя и вопросительно на него посмотрел. Влад тоже оторвал взгляд от беляша и удивился облику продавца. Он ожидал увидеть здесь скучающей какую-нибудь упитанную тётку предстарческого возраста, или небритого мужика мигрантской внешности, с заплывшими глазами и причудливым акцентом. Но нет. Человек внутри скорее походил на руководителя отдела, или как минимум на гаишника. Толстый, высокий, он едва умещался в замкнутое пространство, казался больше и важнее всех продавцов хот-догов и беляшей вместе взятых. Он был лысым, усатым, с усталыми, но острыми и требовательными глазами, нетерпеливыми, как будто его оторвали от любимого журнала зазря. Мужчина резко привстал со стула, Влад даже испугался, что тот прямо наклонится к нему и схватит за ворот. Но продавец просто стоял, облокотившись на стол.
Влад достал кошелёк из кармана куртки, отсчитал шестьдесят рублей, досыпал пятёрку мелочью и протянул толстяку.
"Чебурек дайте, пожалуйста".
Толстяк всё так же стоял и таращил глаза. Влад кивнул на витрину, указывая желаемое. Продавец даже не посмотрел туда.
"Чебуреков нет. Беляши есть".
"Простите", пробормотал Влад. "Дайте беляш".
Продавец высунул руку, забрал деньги, бросил их в карман аккуратного, чистого фартука. Вытер руки о белое полотенце, взял бумажку и завернул в неё вытащенный из ящика с подогревом беляш.
"Спасибо", также смущённо пробормотал Влад.
Он едва успел откусить разок, как подъехала электричка. "Балашиха". Она, родная. Поезд остановился, двери оказались прямо напротив ларька. Влад подошёл к ним, одна створка с шумом открылась, вторая осталась на месте. Под аккомпанемент урчащего желудка, он зашёл в тамбур, всё ещё чувствуя на своём затылке взгляд толстяка.
Придерживая на отдалении беляш, чтобы не обкапать куртку сочащимся из него маслом, Влад открыл внутреннюю дверь вагона. Свободных мест было предостаточно, он сел в одиночку на третью пролётку. Люди вокруг повели носами, некоторые поморщились, одна парочка даже обменялась тихими комментариями. Сообразив, что воняет вокзальным фастфудом на весь вагон, Влад вышел есть обратно в тамбур, прихватив рюкзак.
Он развёртывал потихоньку промасленный кулёк бумаги, откусывая сочное мясо и похрустывая поджаренным тестом. На удивление, беляш оказался нереально правильным - начинка распределялась по всему его внутреннему объёму, а не скапливалась в одном углу как плохо заправленное одеяло. Где-то в рюкзаке Влада ждала бутылочка минералки, уже выпитая на работе, но наполненная из куллера. Но он не рисковал лезть доставать, опасаясь испачкать рюкзак. Лучше доесть сначала.
Незаметно как-то пролетело Карачарово - кажется, даже не останавливались там? Повеяло привычной тухлятиной Чухлинки. Электричка подбиралась к свежему, неторопливо-парковому Кусково. Никто уже не ходил взад и вперёд, убрались домой и продавцы пива с сухариками, и попрошайки с инвалидностью пятой степени, и контролёры...
Поэтому Влад резко вздрогнул, когда со скрипом отъехала в сторону дверь за спиной. Он обернулся и увидел уродливую старуху. Мелькнула мысль, что она собирает бутылки, но никакой ручной клади бабка при себе не имела. Старуха тоже посмотрела в его сторону, вгляделась в него, и, казалось, даже внюхалась в воздух в тамбуре. Она была низенькой, но не сгорбленной, а маленькой от природы, морщинистой, с длинными, растрёпанными волосами, в которых то тут, то там пробивался ещё из седины чёрный цвет. Одежда её была бедная и грязная, но сама бабка не выглядела как алкоголичка или бомж - было в ней что-то, что ставило её выше низовых категорий пассажиров. В ней не чувствовалась болезнь или какое-то внешнее, лишнее уродство, она была уродлива каким-то само собой разумеющимся образом, как будто не старость и не жизнь сделала её такой, и даже не природа, на которую так привычно пенять, а что-то куда более мощное и неодолимое. Глаза её были острыми, совсем незамутнёнными и злыми. Агрессивными. При ином раскладе Влад бы решил, что сейчас последует обычное старческо-маразматичное брюзжание, но губы старухи были плотно сомкнуты.
Она ещё раз повела ноздрями, резко повернулась и пошла своей дорогой. Сильно надавила на железную ручку межвагонной двери, отворила её и шагнула внутрь. Железная дверь громыхнула у неё за спиной, но не захлопнулась, а отлетела обратно.
Влад ожидал, что сейчас откроется вторая дверь, в тамбур следующего вагона, но звука не последовало. Он шагнул назад и посмотрел туда, но старухи не было. Дверь в другой вагон была закрыта, никакого движения в окошке видно не было.
Что-то странное кажется всё время сегодня, переработал.
Он аккуратно достал из кармана салфетку, вытер руки, засунул её и оставшуюся от беляша обёртку в целлофановый пакет. Достал из рюкзака бутылку, глотнул. Холодная. Глотнул ещё, на этот раз медленнее. Убрал пакет с мусором и бутылку обратно в рюкзак. И вернулся в свой вагон, плюхнулся на сидение, посмотрел в окно. Заметил в отражении стёкол, как пассажиры оглядели его, но, не найдя в этот раз к чему придраться, оставили в покое.
За окном проносились устремлённые ввысь стены реутовских многоэтажек. В большинстве домов света ещё не было, лишь перед подъездами рисовали светлые круги на асфальте фонари. Он закрыл глаза, открыл вновь, достал плеер из кармана. День выдался по-настоящему нелёгкий, сознание уплывало, и он позволил себе расслабиться, вытянуть ноги, унестись мыслями далеко-далеко под голос Самойлова из наушников и убаюкивающее покачивание вагона. Первая половина пути не опасная, людей в поезде достаточно. А потом он уже проснётся
Две недели спустя он вынужден был повторить этот путь, опять в то же время. Сменщик задержался где-то в дороге, и ему ничего не оставалось, как дожидаться на работе, листая новости в интернете, попивая кофе и просто тратя время. Не выполнять же чужие задачи самому.
Сейчас он вновь забрался по крутому склону - льда уже не было, было не так темно, он видел каждый клочок земли, каждый камешек. Не видел, но знал, что кое-где пробивается первая, свежая и чистая трава. В отдалении слева, на дне высохшего уже оврага бомжи жгли костёр и доставали что-то из сумок. Рядом стояла утащенная из супермаркета тележка (Зачем им она? Неужели так много носят?), разбросаны какие-то вещи.
Она не обращал внимания. На этот раз он попал в перерыв между поездами и спокойно, никого не пропуская и не ожидая, пошёл на мост.
Едва он поравнялся с местом старой дырки, как услышал шум сзади. Поезд. Влад ускорился, чтобы пройти по шпалам то место, где иначе пришлось бы идти по неудобному щебню. Машинист дал гудок. Влад свернул с путей на обочину, встал на тропе, где не рисковал быть задетым электричкой и стал ждать.
Вновь плавно текли мимо вагоны, светлые окна, двери, чёрные дыры тамбуров. Иногда из под колёс вылетали искры. Влад от нетерпения пошёл потихоньку по тропе, стараясь ступать аккуратно, чтобы не скатиться к рельсам.
Хвост электрички проплыл мимо него, когда до залаза оставалось всего метров десять. Было скучно, а Владу расхотелось в этот раз карабкаться через негласный общественный туалет. Ведь на задней кабине есть поручни и ступени - а значит с их помощью можно попасть на платформу. Всего-то двадцать широких шагов по шпалам, электричка только-только останавливается, и, скорее всего, простоит ещё какое-то время.
Влад ускорился. Стал шагать по шпалам через две, стараясь избегать камней на них. Вот уже совсем близко, поезд точно не уйдёт раньше времени. Если он попутный, то может быть даже сесть в него получится.
Он подошёл к кабине, уцепился правой рукой за решётку на фаре, левой - за верхний поручень, поставил ногу на нижнюю ступеньку и приготовился оттолкнуться второй ногой от земли... Он не слышал шума, но краем глаза уловил движение снизу, какую-то тень, подобно подхваченному ветром пакету скользнувшую в воздухе.
Внезапно острая, режущая боль, как будто в него воткнули нож, пронзила его опорную ногу. От этой жуткой боли и от неожиданности Влад вскрикнул, отпустил руку и повалился на спину, распластавшись на рюкзачке среди щебёнки.
Из рваной дыры в джинсах хлестала кровь. Он поджал к себе раненную ногу, ничего не понимая. Поезд рыпнулся, замер на месте, а затем тронулся, оставляя его лежать на рельсах, вращая головой в поисках противника.
Тот появился из темноты под платформой. Маленькая фигурка на корявых, полусогнутых ногах, упакованная в какое-то поношенное барахло. А в руке - длинный, изогнутый серп. Даже сейчас в полумраке Владу показалось, что он видит на нём ржавчину. Фигурка помедлила немного, словно рассматривая, какие увечья нанёс её удар, затем быстро заковыляла в сторону распростёртого на земле Влада. Короткая, тоненькая ручка в рваных перчатках занесла серп над ним.
Ну уж нет.
Мощным толчком здоровой ноги Влад отбросил фигурку обратно к платформе. Он рассчитывал, что тело по инерции от удара стукнутся головой о край платформы, но не учёл низкий рост и маленький вес существа - оно просто улетело туда в темноту, из которой появилось.
Влад поспешил подняться. Мышца на ноге казалась разрезанной надвое, боль была адская, он стонал и пыхтел, но адреналин давал незнакомые ранее силы. Он стоял фактически на одной ноге, но готовый к бою, ожидая, когда существо вновь выйдет из своей берлоги. Не видя противника, он посмотрел направо, желая удостовериться, что ни поезда, ни новых врагов со стороны залаза нет...
...и получил мощный тычок в живот.
От удара его бросило обратно на шпалы, и он больно ударился спиной о гладкое железо рельсы. Дыхание перехватило, боль в животе соединилась где-то внутри него с болью в спине и дополнилась бэк-вокалом боли в мышце правой ноги. Он и не знал, что бывает такой удар в живот, ему на секунду показалось, что это поезд вернулся, и протаранил его на полной скорости чем-то выступающим. Конечно, он дрался в детстве и получал "под дых", даже падал плашмя с забора на живот, после чего с минуту вообще не мог дышать... Но это всё было не то. В этот раз было иначе. Всё было не так. Внутри него что-то не выдержало, что-то перещёлкнулось, изменилось навсегда.
Всё ещё пытаясь начать дышать, не думая уже о крике, он открыл глаза. Перед ним стояла такая же мелкая фигурка, но со здоровенной кувалдой в руке. Казалось, что кувалда весит больше самого человечка, и тот вот-вот сам упадёт под гнётом её тяжести. Но он не падал.
В остальном существо в точности походило на своего собрата - который кстати как раз вылезал, отплёвываясь и почему-то толи чихая, толи фыркая, из-под платформы. На обоих была пыльно-грязная и оборванная одежда, покрывающая тело с головой, оставляющая лишь часть лица открытой - но лучше бы не видеть этого лица!
Влад ужаснулся и даже сумел чуть сдвинуться, перетянув своё тело на несколько сантиметров через рельс. Лицо человечка было скорее гримасой боли - такой, какая по идее должна была быть на лице самого Влада. Непонятно было, вызвано ли это усилием по удержанию кувалды, или каким-то страданием... Но Владу показалось, что боль была застывшей. Однажды приобретённой и теперь вечной. Существо не корчилось в ярости схватки, оно в ней жило. Обслюнявленные скулы лица дрожали, кривой нос морщился, из-под капюшона и вязаной шапки под ним выбивался клок серых волос, хотя существо было скорее молодым, чем старым. Но глаза его были спокойны. Не умиротворены, не расслаблены. Сосредоточены.
Как и должно быть у соперника в поединке.
К сожалению, Влад уже не был соперником. Он истекал кровью и едва мог дышать. Сознание мутилось, и он не понимал, насколько реально то, что он видел. Всё плыло, он не знал точно, сколько у него противников, как далеко они находятся, как быстро течёт время. Он знал, что не сможет противостоять. Попробовал ещё раз лягнуть противника целой ногой, но тот просто подставил под удар рукоятку кувалды, и нога отлетела обратно на землю.
Кричать он всё ещё не мог. Драться тоже. Мог лишь отползать назад, переваливаясь через рельс и прокатываясь по острым кусочкам щебня.
Существа знали, что он - уже не противник, а жертва. За тем, первым, что был с серпом, из-под платформы появились ещё двое. Все примерно одного роста, одежды, или скорее лохмотьев, нрава. Они переговаривались на странном языке, наполовину состоящем из звериных звуков, наполовину напоминающей мелодией испанский или португальский. Их движения казались слегка дёргаными, походка - кривой, сутулой. Но в них чувствовалась какая-то своя, гнилая, но дикая сила.
Он перетащил свой зад на щебень, но не мог поднять раненую ногу - при любой попытке рана открывалась и с непередаваемой болью начинала хлестать кровью. Он просто не мог ничего с ней поделать. Существа окружили его, двое новых стояли уже у изголовья, без оружия в руках. Ещё двое остались у его таза. Он ждал взмаха кувалды или серпа, взмаха, который окончил бы всё. Он и представить себе не мог, что умрёт вот так.
Но так он не умер. Человечек, судя по размерам - самый молодой из этой банды, наклонился и всунул ему что-то в жадно хватающий воздух рот. Что-то вонючее, покрытое песком, какую-то тряпку. Он был уверен, что это выброшенный носок, хотя тряпка были слишком жёсткой. Он пытался выплюнуть её, но комок был слишком крупным. К горлу подступала тошнота, слюна смешивалась с песком, приобретала непонятный, мерзкий вкус. Он не знал, что это, но определённо что-то химическое.
Его взяли за ноги и рывками отволокли назад на рельсы. Боль в животе стала едва заметной, но рана в ноге открывалась всё сильнее и сильнее, с каждым рывком, с каждым его стоном. Он уже не понимал, может ли вообще ею управлять. Его положили на шпалы так, что голова и руки оказались на одной рельсе, ноги - на другой. Затем растянули в стороны руки и ноги так, что он почувствовал себя распятым, привязали его верёвками. Существа на секунду остановились, обсуждая что-то причудливыми звуками и жестами, затем быстро скрылись в свою пещеру под платформой.
Он ничего не понимал. Ждал, когда они появятся вновь - с чем-нибудь новым. Топорами, пилами, ножами. Но существа спрятались, лишь движения руками в темноте выдавали их присутствие... Он знал, что они всё видят, ловят каждое мгновение его страданий.
В голове стоял жуткий шум и кавардак, и потому он сначала почувствовал дрожание, а уже потом услышал звуки. Гул. Стук колёс. Поезд.
Состав неумолимо приближался. Кричать было бесполезно, да он и не мог. Руки были скованы. Единственная надежда - разгон поезда был минимален, отсюда до Курка рукой подать. Он еле ползёт. Машинист увидит его. И затормозит.
Секунды текли, но чуда не происходило. Свет прожектора разрезал лучом темноту где-то намного выше его распростёртого тела, электричка шла своим ходом. Кто бы не управлял ею - сейчас она была не светом в конце туннеля, а злым роком, надвигающимся на Влада. Его надежда таяла, он начал дёргаться и вырываться, но верёвки держали крепко.
Последнее, что он увидел, были синхронные взмахи руками вверх-вниз среди сумрака под плитой платформы. Существа били поклоны поезду.
Поезд проехал как ни в чём не бывало, вряд ли кто-либо внутри заметил что-то странное. Где-то под последним вагоном лежало окровавленное тело Влада - ещё живое, ещё чуть дёргающееся, но уже безнадёжное. Его руки и ноги, отрезанные стальными колёсами, лежали по обеим сторонам пути. Он сумел таки поднять голову, и теперь она без сознания лежала на остановившимся как раз в этом месте колесе. Существа выбрались из убежища, пролезли под вагоном и вцепились зубами в его отрезанные конечности, принялись терзать их мясо с обрубленной стороны, избегая жёсткой для их маленьких зубиков кожи. Хозяева станции, словно годами незнавшие еды, всасывались в его жилы, пили жадно кровь, выдавливали её, сжимая расслабленные уже мышцы.
В паре метров от пира вокруг тела Влада снизу вагона открылся люк. Из него на землю протиснулось новое тело, чуть больше карликовых существ, но всё же маленькое. Старуха, ловкими, совсем нестарушечьими движениями проползла под электричкой. Она шикнула на карликов, и те скрылись обратно под платформу, захватив лакомые обрубки конечностей Влада.
Старуха легла поверх остатков парня, обхватила его ногами, вытащила кляп из его рта и поцеловала в губы. Затем она отпрянула чуть назад и вверх, насколько это позволяло расстояние до дна вагона... Влад, казалось, немного пришёл в себя, глаза открылись и уставились во всё такие же агрессивные, неизменные, вечные глаза старухи. Но взгляд его уже не выражал ни паники, ни интереса, он не бродил, не рассматривал её, а просто наблюдал, фиксировал, как фиксирует установленная на месте и направленная в одну точку камера. В нём не было боли, всё сознание Влада затмил шок. Старуха аккуратно сползла с него, подвинула чуть в сторону, затем ещё, взяла в руки его голову и подвинула ещё чуток - так, чтобы голова более не покоилась приподнятой, упираясь в колесо, а легла на рельс прямо перед ним. Затем бабка резким движением перетащила его вверх, и под колесом оказалась уже не голова, а шея. А потом она отползла в сторону и вжалась как могла в землю.
Поезд тронулся. Отпрянул назад немного, рывком остановился и пошёл вперёд.
След крови потянулся далеко по рельсам. Голова упала на конец бетонной шпалы, скатилась с неё и остановилась среди камней. Колёса стучали дальше, очищаясь от крови, грязи, боли. Когда состав прошёл, старуха поднялась и зашипела. Её приспешники повылазили из норы, уже без мяса, насытившиеся или отложившие лакомство про запас. Старуха кивнула на тело. Сама взяла голову за волосы, осмотрела её, понюхала, лизнула в ухо.
На платформе появилась высокая фигура. Её можно было бы принять за опоздавшего на электричку пассажира, но скромное освещение всё же выдавало белый фартук вокзального торговца, обхватывающий жирное, заплывшее складками тело. Он кивнул старухе. Та потрясла головой жертвы, скалясь в улыбке, и что-то вновь зашипела карликам.
Существа засуетились вокруг того, что осталось от Влада, забегали. Каждое сделало минимум пару кругов, пока они не разобрались, кому и за что нужно ухватиться. Они слегка приподняли тушу, кряхтя и шипя, кашляя и прокатываясь ножками по предательскому гравию, потащили тушу к себе в пещеру. Их скрыла темнота, в неё же последовала с неохотой и старуха, сгорбившись под потолком платформы.
Через полчаса продавец в ларьке отсчитал сдачу последнему клиенту, наклонился к окну и закрыл жалюзи. Внутри слишком тесной для него коморки толстяк с трудом наклонился, упёршись попой в витрину, и открыл люк в полу. Встал на колени, опустил руки вниз и подцепил корзину - обычную такую металлическую корзинку из супермаркетов. Он вытащил её за ручку на пол, проводив глазами маленькие ручки в перчатках, подтолкнувшие корзину вверх и исчезнувшие по тьме. Снизу, под полом ларька послышались шипящие голоса, перебранка, шарканье убегающих ножек. Затем всё стихло.
Внутри корзины лежало несколько непрозрачных старых, местами дырявых пакетов. Толстяк достал их, вытащил содержимое, понюхал, упаковал в серо-коричневую бумагу и разложил по полочкам в холодильнике. Затем взял с холодильника толстую и потрёпанную тетрадку в клетку, отлистал десяток страниц, вчитался. На запачканном белом фоне была нарисована таблица из шести столбцов и множества строк. Продавец достал ручку, опробовал её на последней странице, вернулся к таблице и проставил по баллу в каждый столбец. Снял фартук и накинул ветровку поверх рубашки. Немного подумал, открыл дверцу холодильника вновь, достал один из кульков себе в дорогу и покинул ларёк.