Аннотация: Его всю жизнь звали трусом. И попав в ряды государевой дружины, он все равно остается им же. И изменить его сможет лишь любовь.
ДЕЗЕРТИР
- Трус! - в разнобой кричала толпа деревенских пацанов вслед убегающему мальчишке, время от времени подгоняя того увесистыми камнями.
- Беги, беги! - послышался звонкий голос местного вожака "стаи" - ярко-рыжего пацаненка с покрытым веснушками вздернутым носом, имеющего такое же выразительное имя Дерз. - Придурок! Мразь!.. Трррус.
Последнее слово, а точнее вся интонация, вложенная в него, не выражала ничего кроме граничащего с бесконечностью презрения. Для убедительности парень смачно харкнул себе под ноги, вызвав очередной одобрительный гул среди своей "своры".
Это была одна из наиболее удачных схваток, где двенадцатилетнему Иеру все-таки удалось унести ноги до того, как вся сила гнева местной мальчишеской банды успела обрушиться на него. Удачных, естественно, для самого Иера. Деревенская стая, именовавшая себя гордо - "Черные псы", в настоящий момент, наверняка, находилась в приступе крайнего бешенства. А как же?! Потеряли возможность подраться! Показать, кто в доме хозяин!
Рыжий главарь никогда не упускал случая поставить на лице одинокой жертвы пару-тройку синяков, всю грязную же работу неизменно оставляя готовым в любую минуту выслужиться "псам". И, надо признать, редко когда Иер приходил домой в целой одежде и без ссадин, за что обычно получал дополнительный нагоняй от бабки.
Трус? Да, пускай. Но против дюжины одногодок, внешне выглядящих на год-два взрослее, Иеру ни за что не выстоять, даже умей он драться. С детства щуплый, жилистый и болезненный, Иер имел на вооружении только свои ноги.
Вот и сейчас. Лишь скрывшись в гуще леса, парень позволил себе остановиться, вслушаться в тишину, и только убедившись в отсутствии звуков погони, опуститься на траву. Юноша чувствовал себя не лучше побитой собаки, хотя его так и не успели тронуть: в боку застряла боль, словно от пырнутого кинжала, легкие обжигало воздухом, а пересохшее горло саднило как от самосадного табака.
Трус... Можно подумать, у него был выбор. Либо убегать, либо стать героем. Избитым до полусмерти. Последнее никак не соответствовало понятиям Иера о чести и доблести, потому приходилось раз за разом тренироваться в беге.
Хорошо хоть есть место, где можно укрыться от побоев, - "псы" никогда не сунутся в лес. И даже не потому, что старшие запрещают, а просто самим боязно. Зато сам Иер благодаря им же, "Черным псам", успел исследовать прилегающие к деревне непролазные, по мнению жителей, дремучие лесные окрестности, где водятся мертвяки и другие злобные твари.
Сперва, конечно, тоже было страшно, но Горгулье Гнездо оказался единственным средством спасения от Дерза и его прихвостней. На взгляд самого Иера этот лес ничем не отличался от других, разве что был гуще, а потому и мрачнее.
Чуть отдышавшись, парень поднялся и зашагал вглубь чащи, бережно отводя нацеленные в глаза ветви и обходя поваленные коряги. Отсиживаться тут приходилось не час-два, а, бывало, до самого захода солнца, и за годы подобных вынужденных "тренировок" он научился не только быстро бегать, ориентироваться среди, казалось бы, абсолютно одинаковых на вид стволов деревьев, мастерски лазать по ветвям, не шуметь, идя по листве, но и не голодать.
Конечно, не имея при себе оружия, невозможно забить даже полудохлой курицы в сарае, однако несколько часов можно обойтись и одной растительной пищей, которой здесь хватало (причем во многом благодаря именно слишком суеверным жителям близлежащего селения). Однако с другой стороны Иер и не умел никогда пользоваться этим самым пресловутым оружием. Ни луком, ни ножом, ни мечом. Да и откуда в захудалой деревеньке дорогое оружие! Все находящиеся топоры, ножи, гвозди и другой инструмент кузнечного производства был за бешеные по деревенским меркам деньжищи привезен из города. Естественно, любой представитель наиценнейшей утвари состоял на учете у старосты.
А кузнец тутошний чай и в руках настоящих боевых мечей не держал, не говоря уж о таких сложных штуках, как лук со стрелами. Нет, самодельные луки были практически у каждого уважающего себя мальчишки, но дальше чем изготовление сей пародии на оружие для игр, это ремесло не развивалось. Деревенские старожилы в арсенале имели лишь грабли, тупые тяпки, да приспособления, что удалось смастерить самостоятельно.
Кузнец-самоучка ничем не мог помочь делу, не имея для работы ни хорошей широкой наковальни, ни набора молотов, ни даже специально отстроенного горна, вместо которых значились неровный кусок железа, один рабочий молоток и обыкновенная доменная печь, разве что с топкой поширше. Умения дядьки Мирона тоже не распространялись далее, как починить погнувшуюся лопату, подточить вконец затупленный нож (хотя насчет того, становился ли после заточки нож острее, можно было еще поспорить) или залатать днище прогнившей кастрюли.
Но как ни странно отсутствие даже подобия оружия никоим образом не сказывалось на обороноспособности деревни от наступления хищников или же случайно забредших мертвяков. При малейшей опасности безнадежно тупые и кривые вилы, грабли и другой сельхоз инструмент становился по-настоящему грозным в руках разгневанного жителя, защищающего свое хозяйство от вредителей. И даже бабы, трудящиеся наравне с мужиками, казались матерыми воительницами, самоотверженно бросаясь на глупого волка, по дурости (иначе не сказать) попавшего в сарай с домашней живностью.
Кстати, баб Иер боялся больше любого волка или мертвяка.
Скромные, послушные, томно вздыхающие и не смеющие поднять взгляда на будущего мужа, они оставались такими точь-в-точь до свадьбы. Когда женщина брала бразды правления домашним очагом в свои руки, в это же самое время она надевала ежовые рукавицы. И в душе Иер понимал их: попробуй удержи муженька от бутылочки самогона будучи тихой овечкой, во всем послушной мужу. А для ведения хозяйства нужна твердая рука! Возможно, именно из-за наличия этой заветной и самой дорогой душе деревенского мужика горячительной жидкости твердые руки оказывались как раз у женщин.
Это Иер знал всегда и старался не попадаться даже своей старой бабке, но испытать на деле удалось, когда он попытался залезть в чужой огород, за что и поплатился. Бравая хозяйка, не тратя времени на выяснение причин вторжения и других мелочей, вроде того, чей же это нерадивый отпрыск и каким таким образом оказался в ее владениях, перетянула парня гарным дрыном поперек спины, наградив того неделей постельного режима вкупе с домашним арестом.
И было бы даже не так обидно, если бы Иер действительно хотел что-либо украсть с ее грядок, а не просто лез через соседский огород в надежде попасть домой, миновав старую каргу бабку. И было бы еще менее обидно, если бы он был малолетним сопляком, а не шестнадцатилетним взрослым молодым мужчиной!
И все из-за чего?! Бабки он испугался!
Трус. Да, Иер едва ли ни с пеленок получил это прозвище, от которого, впрочем, никогда не открещивался. Вопреки всем его недостаткам, юноша смотрел правде в глаза, даже не пытаясь их отвести.
Трус... А что ему оставалось делать?
- Подь, крыжовника плетенку принеси, - проскрипела бабка, всучив внуку корзинку. - Сам знаешь, где набрать. И чтоб вернулся не позже захода солнца! Понял?
"Старая курица!" - выругался про себя парень, но взял тару и молча выскользнул из избы.
Ни мать, ни отца Иер уже и не помнил, хотя когда их сморила какая-то зараза, ему было добрых три года. С тех пор он так и жил с бабкой, частенько ловя себя на том, что не помнит даже ее имени.
Единственный ребенок в семье (ай-яй-яй, стыд и срам, где такое видано!), он сразу же стал отщепенцем в толпе одногодок. Казалось, даже родная бабуля, по привычке ласково именуемая Иером не иначе как "старая курица", мечтала, дабы внук в один прекрасный момент провалился сквозь землю и перестал "трепать ее и так расшатанные нервы" и "мозолить и так щиплющие глаза". Соседка поначалу, пока Иер был маленьким, испытывала к нему искреннюю жалость, но стоило мальцу чуть подрасти, как все ее чувства улетучились, словно дым от погасшей лучины.
И теперь даже просто пройти по улице грозило Иеру побоями. Честно говоря, никто уже и не помнил, как, когда и почему этот щуплый парнишка стал для местной ребятни врагом номер один. Даже сам Иер.
Именно поэтому он сейчас пробирался через огород, желая одного - очутиться у кустов крыжовника, не привлекая внимания. Его бы воля, так вообще никуда бы не пошел. Но нарваться на "Черных псов" - это одно, а получить по седьмое число от бабки - другое. От бабки в лес не убежишь, все равно потом возвратишься и тогда уж точно неделю ни сесть, ни встать не сможешь.
Корзинка была наполнена уже почти доверху, когда за спиной Иер услышал крик. Парень автоматически оглянулся на голос, еще даже не осознавая, что звали его самого.
- Иер! - крикнула вбегающая на пригорок девчонка, чем окончательно вывела юношу из оцепенения. - Иеееер!..
Парень поднялся с присядок в полный рост, пытаясь с расстояния опознать движущийся в его сторону объект, знающий его имя. Местные давным-давно позабыли, как звать внука бабы Мараньи, делая вид, будто бы Трусом он был наречен отцом с матерью с самого крещения.
- Чего орешь? - грубо поинтересовался юноша, когда отчего-то зареванная девушка подбежала на достаточно близкое расстояние.
Иер успел удивиться тому, что знает ее, прежде чем заметил бегущих по следу "псов". Свора еще только начала взбираться на пригорок, но юноша уже схватил корзинку и нырнул во тьму Горгульего Гнезда, уверенный, что молодым людям нужна именно баба, а не он.
- А я? - надрывно плача, проблеяла за спиной девка, тоже пускаясь в бегство за Иером.
"И не испугалась же!" - со злостью оглянулся юноша, даже и не думая останавливаться, хотя и не переходя на бег (зачем, все равно ни один из деревенской своры не посмеет сунуться в лес даже за юбкой).
Дочка деревенского лавочника - Лялюня. Статная, красивая девка, с черной косою до пояса и огромными карими глазами. Богатенький папаша (опять же по деревенским меркам) не отказывал дочери ни в чем и Ляля всегда ходила по улицам в шикарных сарафанах, вызывая завистливые взгляды подруг и жадные - парней.
Первая красавица на деревне - так о ней говорили.
Она сумела догнать Иера лишь тогда, когда тот остановился и сел на поваленное бревно (пней здесь отродясь не водилось). Толи устал, толи решил подождать ее, подумала Ляля, впрочем, быстро отвергла обе версии.
Стоять перед парнем, как рабыня пред грозными очами своего господина, она не собиралась. Не будь скромнягой, Ляля умостилась на бревне и, сложив руки на груди, гордо осмотрелась. Еще пару минут назад ей было совершенно все равно, куда бежать, лишь бы уберечься от толпы опьяненных предвкушением плотских утех молодых людей, зато сейчас девушка в полной мере осознала весь ужас своего местопребывания.
Горгулье Гнездо, давеча казавшееся ей едва ли не страшнее преисподней, открылось во всей красе: скрюченные высохшие деревья; плотная неровная земля под упругим покрывалом бурых листьев; серое небо, застланное тяжелыми, разбухшими от воды тучами... Последнего Лялька испугалась больше всего: она точно помнила, что вне леса погода стояла отличная.
"И это притом, что сейчас только конец лета" - про себя подумала дочка лавочника и съежилась сильнее. Весь гонор улетучился моментально, сменившись невыразимым ужасом, заставляющим цепенеть при каждом шорохе. Дабы хоть как-то прийти в себя, Лялька решилась заговорить с Иером.
- Там от государя приехали, - незнамо зачем, тихо произнесла девушка, утирая рукавом сорочки, вышитым цветными нитками и бисером, остатки влаги на щеках. - Рекрутов набирают.
- Знаю.
Еще бы не знать, когда сию новость рты всех хоть сколь-нибудь уважающих себя сплетниц обсасывают уже почти неделю!
- Дерза и его свору уже зачислили... - Ляля подобрала сухую веточку, от волнения завертев ее в тонких пальчиках. - А ты чего не идешь?
- То-то они за тобою гнались, - проигнорировал последний вопрос девушки Иер. - Ты бы хоть сарафан поскромнее напялила, а то...
Глаза юноши невольно уткнулись в упругую грудь, которую теснота лифа заставляла едва ли не вываливаться (что, наверное, и произошло бы, кабы не сорочка). Неудивительно, что "псы" решили провести последнюю ночь в деревне именно с Лялюней. Ну да, а что им станет? Так, попользуются нежным женским телом, а назавтра их уже и в селении не будет.
Девушка смущенно закрыла упрямо выпирающие округлости руками.
- Там ведь драться научат, - попыталась вернуть Ляля разговор в прежнее русло. - А еще одежда, еда и кровать - все за счет государя.
Иер хмыкнул, выражая свое мнение.
- Скажи еще и коня боевого дадут.
- А что? - вспыхнула девка. - А может и дадут! Это ж все добровольно, на казенные деньги устроено. Или тебе лучше пахать в поле, нежели махать мечом в сече?!
Юноша не спорил. Конечно, "махать мечом в сече", а еще лучше сложить в этой же самой сече голову - самое почетное, что вообще может случиться с простым деревенским увальнем.
Но не для Иера, не для него.
- Знаю я ихнее "добровольно"...
Из раза в раз, из года в год "добровольно" означало "принудительно". В регулярной армии катастрофически не хватало воинов - это знал каждый ребенок. И правильно, а что там делать? Одежда - тряпье, оружие - тупая железяка, еда - как в тюрьме, а доспехи - их вообще не давали. Не говоря уже о мизерном денежном довольствии.
Потому любой мало-мальски наученный махать мечом подавался в наемники, где за год-два (если не погибал) мог сколотить целое состояние, купить на эти деньги огромный дом, завести ораву детей и жить во старости припеваючи. А иногда даже открыть свой трактир или гостиницу.
- А ты чего бежала-то? - покосился на Лялю юноша. - Небось, когда на сеновале, да по своему желанию и без свидетелей - сама юбку задирала.
Румянец смущения стремительно залил щеки девушки, взгляд моментально уперся в землю, а холеные пальчики вцепились в несчастную веточку так, будто та была единственным спасением.
- Я еще ни с кем не была, - еле слышно пролепетала Лялюня, безуспешно попытавшись вложить в слова возмущение, но, потерпев неудачу, смутилась еще сильнее.
Иер присвистнул: шестнадцатилетняя (!) деваха, мало того, что до сих пор не замужем, так еще и под мужиком ни разу не лежала! А если учесть, что сама из хорошей семьи, да и желающих тьма... Хотя сам он похвастать интимными отношениями с женской стороной тоже не мог, но не признался бы в этом под страхом казни.
Однако смущение Ляли быстро сменилось гневом, и она пошла в контрнаступление:
- Сам-то отсиживаешься тут, как полный болван! - девица даже вскочила с бревна, не в силах удержать рвущееся из нее раздражение. - Другие вон сразу же кинулись записываться, а ты - трус! Боишься, будут там гонять, будут заставлять махать пудовым мечом, отбивать зад в жестком седле и по сто раз на дню отжиматься...
Иер лишь скривился в снисходительной ухмылке, глядя на стоящую перед ним девушку снизу вверх. Поняв, что попытка отыграться провалилась, на тысячи осколков разбившись о непрошибаемость собеседника, Ляля с видом обиженной невинности плюхнулась обратно на поваленное бревно.
- Трус, - глядя куда-то вдаль и нервно теребя кончик длинной косы, вынесла свой вердикт девушка.
- Трус, - согласился юноша, вставая.
- Эй, ты это куда? - испуганно встрепенулась Лялька, вскакивая с насеста. - Бросишь?
Юноша подобрал корзинку с крыжовником.
- А на кой ты мне сдалась? С тобою меня поймают еще быстрее, - уходя, заявил парень.
Несколько секунд Ляля пораженно наблюдала за удаляющимся Иером, а затем бросилась вдогонку: Горгулье Гнездо - не лучшее место для молодой девушки. Тем более она сама приходила в дикий ужас от одной мысли, что может остаться тут совершенно одна. Лялюня прекрасно понимала, что никакие уговоры, никакие слова не заставят "Труса" смириться с ее присутствием, а потому молча пристроилась за его спиной и зашагала след в след, надеясь, что юноша не прогонит.
Не блещущий красотой Иер всегда казался Ляле сопляком и рохлей, но, глядя в спину этому тощему парню... точнее нет, не парню, а уже молодому мужчине!.. она поразилась, насколько легко тот идет по неровному, усыпанному ветками и листьями, дерну. Как непринужденно отводит от лица лапы колючих елей. Как бережно переступает через случайные семьи грибов и обходит стороною норки мелких животных.
И ни одним посторонним звуком Иер не выдал себя, ни одна сухая палочка не хрупнула у него под ногою, ни один листик не зашелестел, возмущенный дерзостью незваного гостья. Зато сама она пробиралась сквозь чащу подобно медведю. Злому, не выспавшемуся и голодному. Ломающему по пути все ветки и оставляя воистину зверские следы, по которым ее не сможет найти разве что слепой.
Некрасивое лицо юноши, его хрупкая, совершенно не мужественная фигура, в этот момент отошли за задний план. Впереди нее шел гибкий, умелый молодой человек. Дав волю фантазии, Ляля представила, что он мог бы быть охотником... а, собственно, почему нет? Для того, чтобы держать легкий охотничий лук, нужна не мускулатура, а внутренняя сила и выдержка, отменные зрение и память. Иер вполне подходил. Хотя... нет, девушка печально вздохнула, он был трусом.
Ошеломленная картинкой Иера-охотника, нарисовавшейся в уме, Лялюня не сразу заметила, что юноша, едва выбравшись из леса, стрелой помчался к деревне. Одного короткого взгляда хватило для того, чтобы понять, почему: "Черные псы" все это время поджидали их под пригорком.
Уже ни о чем не думая, кроме как унести ноги, девушка подхватила подол и рванула с места, пятками взрывая мягкую землю. Ни окончательно испорченные башмачки, ни растрепавшиеся волосы не могли заставить ее хоть чуточку убавить скорость. Пусть она упадет, пусть сломает ногу или разобьет нос, но не остановится.
Девушка видела, как впереди взрослые мужики схватили только-только добежавшего до деревни Иера и поволокли к дому старосты, как молодой человек вырывался и кричал, как умолял отпустить.
Новая волна - теперь уже презрения - накатила на Лялю. Вот он весь, настоящий Иер! Прячется в Горгульем Гнезде от других парней, бросает в лесу девушку, а теперь плачет и умоляет не отдавать его на государскую службу.
"Прямо как баба!" - подумала Лялька и тут же осеклась. Дабы доказать (прежде всего для себя), что трусость - не ее подруга, дочка лавочника резко остановилась, бросила ядовитый взгляд на мчащуюся за ней ораву "псов" и, гордо вздернув подбородок, нарочито непринужденно прошла по улице к дому старосты.
Дерз и его свора не успели. Провожая наглую девку лихими взглядами, не обещающими ничего хорошего, молодые люди остались стоять поодаль от места унижения Иера. Ничего, день только начался, и они смогут выловить ее позже.
Лялюня пристроилась к подружкам и только тогда почувствовала, что ноги стали ватными, а сердце, бешено колотя грудную клетку, готово вырваться на свободу. Такого страха она еще ни разу в жизни не испытывала.
...Иер тоже.
Он брыкался, кусался и орал, когда его вели на "добровольную запись" в регулярные полка государя. Что ж, жители деревни вполне добровольно отдавали парня в дружину. А мнение самого Иера... кому оно нужно? Обычно деревенским жаль терять рабочие руки, но Иер не помогал ни на полях, ни на фермах, ни в домашнем хозяйстве бабки, и никого не заботило, что юноша просто не мог этого делать в силу сложившихся обостренных взаимоотношений с ровесниками.
Парень отдавал себе отчет, что ежели он действительно попадет в полк, то уже не вернется оттуда: слабаков хронически недолюбливали. В армии, как и в природе, происходил естественный отбор на самых сильных. Принцип всегда один: не можешь дать отпор - что ты тогда здесь делаешь?
- Пожалуйста... - проскулил юноша, скрючившись в пыли и чисто автоматически закрывая голову руками. - У меня бабушка одна совсем останется...
По толпе пошел возмущенный ропот.
Из троих мужчин в военной форме, стоящих над юношей, один держал свиток и, не глядя на самого будущего солдата, зачитывал вслух текст присяги.
- Готов ли ты ценой жизни и смерти защищать свой край отцов, юноша! - пафосно "не спрашивал" рекрутер. - Готов ли грудью стоять против врагов и не прятаться за спинами соратников!..
- Прошу, дайте мне еще хоть полгода, - рыдал на земле босоногий "Трус". - Хоть до сбора урожая...
- ...и нести почетную службу на благо государя нашего, будь его век долог, и отечества!..
Ляля как завороженная смотрела на Иера... грязного, оборванного, скорчившегося в дорожной пыли, обливающегося слезами... жалкого Иера. И она давно уже не слышала ни голоса рекрутера, ни унижающегося юношу, ни даже подружек, живо обсуждающих развернувшееся в деревне представление. Девушка со страшным трепетом осознавала, что его сейчас отведут к экипажу, на котором прибыли представители "власти государевой", и оставят под охраной, дабы не сбежал до утра. Что это означает, без труда можно было догадаться по скривившимся в предвкушении рожам "Черных псов": они тоже прекрасно понимали, что девка одна в Горгулье Гнездо не сунется.
Лялька не могла поверить, что вот так повернется к ней судьба, что именно эта ночь будет для нее самой страшной за всю ее непродолжительную жизнь. Она бросала взгляд на нетерпеливо переминающихся с ноги на ногу молодых людей, и весь запал злости и безграничного бешенства перерастал в еще большее количество страха перед вчерашними товарищами. Она смотрела на корчащегося Иера и чувствовала, что этот босяк стал единственным спасением, но так же четко отдавала себе отчет, что он более не сможет спрятать ее в лесу, как сделал это час назад, а сама она ни за что на свете не решится войти в чащу одна.
Белесая пелена застлала все перед глазами, невольные слезы страха и жалости к самой себе побежали по горячим щекам, разум подернулся невидимой паутинкой, когда Лялька выскочила вперед и заявила:
- Я тоже хочу в дружину!
Рекрутер оборвался на полуслове. Тишина разлилась тягучим полотном, сквозь которое даже карканье вороны слышалось приглушенно, и лишь девичий голос набатом ударял по сознанию окружающих.
- Возьмите меня в медицинский корпус! Я хочу быть медсестрой.
Первым нарушил молчание отец девушки.
- Ляленька, доченька родимая, - пораженный папаша не знал слов, коими мог бы выразить все те чувства, что переполняли его. - Девонька моя! Что же ты делаешь? На кого хочешь нас покинуть?..
Мать девушки уже лежала на земле без чувств. Дюжина баб суетилась вокруг обморочной.
- Неужто мы плохо о тебе заботились? Может, ты чего хочешь? Так ты скажи прямо, я привезу тебе заморские наряды и угощения, все бирюльки и цацки, какие ты только пожелаешь...
- Не нужны мне ни цацки, ни бирюльки, папенька, - отрезала Лялюня, решимость которой с каждым взглядом на ошарашенных "псов" все возрастала. - Я медсестрой хочу!
Рекрутер вопросительно покосился на отца столь резвой девки.
- Нет, нет! - попытался выкрутиться сам и выпутать дочь из сложившейся ситуации тот. - Она не хотела сказать ничего подобного! Это семейное, мы это решим сами...
- Папа, прекрати! - перешла на крик Ляля, от досады сжимая кулачки.
Тот замолк.
- Поймите нас правильно, - вежливо и спокойно отозвался рекрутер. - Мы не вправе кого-либо отговаривать от...
Поднявшийся в толпе недовольный гомон не дал закончить военному фразу.
- Любая девушка государства, - повысил тон солдат, - имеет право по собственному желанию стать медсестрой, и мы можем только поинтересоваться, в какой части она пожелает оказаться.
Толпа ожидающе уставилась на Лялюню, несколько смутившуюся под прицелом стольких глаз, однако не растерявшую своей решительности. Помятый сарафанчик, растрепанная коса, сбитые башмачки и насупленный взор - казалось, ее только что трепали, словно ведьму, готовясь сжечь на костре.
Но костер уже пылал. В очах Ляльки. В ее раскрасневшихся щеках.
В ней самой.
...И в Иере. Который глядел снизу вверх на девушку, как на божество, спустившееся с небес. Глядел непонимающе. Неверяще.
- В его гарнизон! - ткнула пальцем в лежащего в пыли парня Ляля.
Толпа разом ахнула.
Рекрутер, одобрительно глядя на смелую девочку, кивнул.
По завершении набора их обоих заперли внутри экипажа, оставив на страже трех офицеров. Иера бы посадили под охрану в любом случае, а Лялька сама напросилась, прекрасно понимая, что сегодняшняя ночь может принести крупные неприятности.
Целый день просидеть на жесткой скамье оказалось нелегко. Все тело затекло, спина болела нещадно, и размяться возможности не было. Им принесли сначала обед, потом ужин, один раз главный из стражи поинтересовался, не знобко ли девушке, предлагал принести одеяльце, но Лялюня отказалась.
Иер вел себя чрезвычайно напряженно, он то и дело вглядывался в чернеющий лес, время от времени пристально наблюдал за прохаживающимися взад-вперед охранниками, и в целом казалось, он что-то задумал. Ляля пыталась понять, что витает в его голове, даже предположила, что парень решил сбежать, однако ни ночью, ни под утро, когда им разрешили попрощаться с родными, ни потом, когда цепочка экипажей тронулась в путь, Иер ничем не выдал своих намерений и вообще не произнес ни слова.
Вопреки ожиданиям, выселять странную парочку их комфортабельного (по сравнению с остальными) экипажа не стали. Более того, оставили их наедине. Учитывая, что Дерза и его "свору" повезли в других повозках, широких, крытых промасленной тканью, Ляле оставалось только радоваться своим затекшим членам и, соответственно, своей неприкосновенности.
Будучи девочкой не робкого десятка, дочка лавочника быстро освоилась и начала вовсю разглядывать окрестности: леса, поля и луга проплывали мимо; ручьи, речки текли то параллельно тракту, то пересекая его; деревушки встречали кортеж улюлюканьями и свистом, где малолетняя ребятня завистливо щурилась им вслед.
Иер всего этого не замечал. Он был всецело погружен в какие-то свои, совершенно не веселые мысли. Складывалось впечатление, что парень напрочь забыл о побеге и теперь с трепетом представлял, что его ждет в казарме. Ляле в такие моменты становилось жаль юношу: конечно, ее ведь теперь будут беречь, так как санитарок и медсестер не хватало еще сильнее, нежели солдат, а что сделают с Иером, страшно было предположить.
Утром следующего дня Лялюня заметила, что парень гвоздем, выдернутым прям из сиденья, выцарапывал на стене вторую бороздку рядом с другой, сделанной вчера, как подумала девушка, от безделья. Но от неожиданной догадки мороз прошел по спине, покрывая ее гусиной кожей.
- Что это? - наперед зная ответ, но желая удостовериться, спросила Лялька.
- Дни нашего "путешествия", - впервые за все время пути подал голос Иер. - Кто знает, куда нас везут и сколько нам еще трястись в этой коробке.
Бледный, нервозный, весь в нетерпении чего-то, юноша всем видом старался скрыть тот страх перед завтрашним днем, который наполнял его, что называется, всклянь, но, Ляля не смогла не почувствовать его напряженности. Передернув плечами в надежде отогнать наваждение, она вновь уставилась в окошко, однако теперь ни рокот речушек, ни перешептывания лесов не могли вывести девушку из невольного оцепенения.
В одной из деревень им всем разрешили зайти в трактир и поесть нормально. Изможденные дорогой рекруты набросились на запеченного гуся, даже краем глаза не заметив ни Лялюню, ни Иера. Дерз и его прихвостни, казалось, просто забыли об их существовании.
Радость по поводу полноценной человеческой пищи и отсутствия необходимости остерегаться так и не испробовавших плотских забав бывших товарищей почему-то ощущалась какой-то неполноценной... какой-то далекой. Она вроде бы и была, но что-то, чего Лялька никак не могла понять, постоянно свербело внутри нее, отодвигая все прочее на задний план.
Ни плотный обед, ни временная свобода перед несостоявшимися насильниками не давали чувства удовлетворения. Она точно знала, что что-то не так. Что-то идет неправильно.
Уже на ночь глядя она не удержалась и спросила Иера:
- Думаешь, нам еще долго ехать?
- Не знаю, - вяло ответил тот, откидываясь на спину и готовясь ко сну.
Лялюне не спалось. От нечего делать девушка невидяще уставилась в черноту окошка.
- А что там будет, Иер? - волнительным шепотом обронила она. - Ну, там, куда мы едем?..
Парень перевернулся на бок, опирая голову на подставленную ладонь и показывая готовность к легкой беседе перед сном.
- Кто знает. Приедем - посмотрим, куда нас занесло. Нам осталось только ждать...
"Только ждать..." - одними губами повторила Ляля. Она опустила взор на лежащего с закрытыми глазами парня...
Вот! Вот оно, что так тревожило душу девушки: безысходность. Безысходность, принятая Иером. Лялька знала этого босяка всю жизнь и не могла вспомнить случая, чтобы тот когда-либо сдался, хоть раз когда-нибудь покорился судьбе.
"Ни разу" - едва слышно прошептала она.
Ни разу еще Иер не получал синяк под глазом без боя. Ну и что, что он сбегал, главное, что он не покорялся; бег и мольбы со слезами - тоже в каком-то роде оружие. Пусть он не мог ответить ударом на удар, главное - юноша не позволял противнику ударить самого себя, оставлял Дерза с его сворой без добычи. Играл на боязни других, прячась в Горгульем Гнезде.
...А сейчас сдался. Закрыл глаза, лег и поплыл по течению, понятия не имея, куда его выбросит на этот раз.
Девушка тоже закрыла глаза. Но не от нагрянувших объятий морфея, а от страха: если даже Иер уступил, то что же остается ей. Все внутри сжималось в комок, и Ляля изо всех сил пыталась не разреветься. "Не хватало еще разбудить Иера, дабы тот, проснувшись, высказал все, что думает по этому поводу" - подумала она, успокаивая саму себя. Однако так и не смогла удержать одинокую слезу, раскаленной свинцовой каплей спустившуюся по пылающей щеке.
Повозка прибыла в место назначения за двенадцать долгих-предолгих, как показалось Лялюне, дней. Ляле почудилось, что на самом деле времени прошло гораздо больше, но царапины на стене внутри экипажа, старательно выводимые Иером изо дня в день, давали точное представление о количестве прошедших за время пути суток.
Некоторые крытые повозки с рекрутами пару-тройку дней назад отделились от кортежа, взамен им присоединялись другие из других деревень. Через кучера Ляля узнала, что Дерз и остальные мальчишки из ее деревни попали в другую часть, а им с Иером предстояло преодолеть еще несколько дней выматывающей дороги.
Учебная воинская часть, сулившая для парочки стать родным домом, располагалась не далеко от города. Многочисленные бараки и корпуса, казармы, конюшни и другие постройки смешивались меж собой, и на вид девушка совершенно не могла отличить одно здание от другого. Разве что от конюшен несло соломой, конским потом и навозом. Солдаты, как молодые, так и получившие звание, суетились средь построек по одиночке или в строю. Новеньких легко можно было отличить по особому усердию, по обязательному надзору, неизменно стоящему рядом, и по полному отсутствию какой-либо формы. Возраста парней из-за накопившейся на лицах грязи и пыли было не определить.
Лялюне думалось, что сейчас у какой-нибудь казармы Иера выволокут и потащат для распределения, а ее повезут в медицинский корпус, но, вопреки ожиданиям, их обоих довезли прямо до дома офицерского состава, где вежливо открыли дверцу экипажа, а Ляле даже подали руку.
Встретил их суровый мужчина в военной форме. "Наверняка, в высоком звании" - подумала девушка, с интересом рассматривая того. Окружавшие их мужчины вытянулись перед ним по струнке, а сам "тысячник" (как прозвала его Лялюня про себя) вольно расхаживал, заложив руки за спину, словно важная птица.
Напряженный Иер исподлобья глядел на главнокомандующего сего подразделения. Самому себе он казался дворовым щенком, загнанным в угол огромным благородным кобелем редкой породы, который ради сущего интереса и исключительного собственного удовольствия прижал сопляка и теперь наслаждался его испугом.
- Зовите чародеев, - коротко и жестко приказал "тысячник". Один из солдат сорвался с места. - А мы тут пока познакомимся. Я, как вы, наверное, уже догадались, главнокомандующий в этой части. Генерал. Что? - усмехнулся он. - Не слыхали такого слова? Да, звание это заморское, государем совсем недавно жалованное мне, надо заметить, по заслугам.
"Сам себя не похвалишь - никто не похвалит" - подумала Лялюня, но благоразумно промолчала.
Позади стояла еще гурьба парней, также прибывших в часть по рекрутскому набору, но никого из присутствующих Ляля не знала. Все они тоже ожидали появления магов и в нетерпении переминались с ноги на ногу. Однако военачальник заинтересовался исключительно появлением с воем стане девушки и сопровождающего ее босоногого юноши.
- Назовите ваши имена, - "попросил" генерал.
Любопытствующие взоры рекрутов устремились на дочку лавочника и Иера.
- Иер и Лялюня из деревни Дождевенки, - мгновенно отозвался один из солдат, заглянув в учетную тетрадь.
Главнокомандующий совершенно не обратил внимания на тот факт, что ни Ляля, ни Иер так и не подали голоса. С невозмутимым видом он приблизился к девушке и только опосля окинул ее сомнительным взглядом.
"Надо же, наш генерал тож человек!" - съязвил про себя Иер. - "Даже умеет удивляться".
Военачальник хотел было что-то сказать Лялюне, да только аккурат в это время подоспели чародеи. Двое. Один совсем уже старик, а другой - пацаненок, не иначе как зим четырнадцати, который на протяжении всего действа оставался стоять молча.
Видать, наставник и ученик, смекнула Лялька.
Всех их выстроили в шеренги, где девушка с "Трусом" оказались первыми, и начали... очевидно, проверять, решила Ляля. Старый чародей схватил - не больно, но весьма чувствительно - за плечо девицу и покрутил ее, осматривая, будто она - товар на рынке.
- Так, так, так... - деловито процокал он. - Что тут у нас?.. Ага, с девкой все и так ясно, а молодой человек...
Не договорив фразу до конца, маг резко отпустил Лялю, отчего та едва не удержала равновесие и чудом устояла на ногах, и начал выхаживать перед Иером, разглядывая того, как диковинную птицу, то с одной стороны, то с другой. Под прицелом острого взгляда Иера (и не менее острого - своего ученика), чародей описывал подле того круги, зачем-то закрывал глаза, что-то шептал, постоянно при этом нюхая сложенные лодочкой ладони. Затем остановился, будто бы прислушиваясь, и, щелкнув пальцами, выудил прям из воздуха длинную острую стрелу. Охотничью, не боевую. Которая, впрочем, тут же растворилась.
"Так и знала!" - вдруг отчего-то обрадовалась Ляля, однако ни маг, ни военачальник не выразили по сему поводу должного ликования. Напротив, генерал нахмурился, сузил глаза и уставился на Иера.
- Я думаю, мы куда-нибудь его пристроим...
- Согласен, - проскрипел рядышком старик. - Стрелки-охотники нынче редки в наших полках, однако сие никоим образом не умаляет их способностей. Кажется мне, что государь будет доволен.
- Да, вы правы, - генерал двумя пальчиками принялся закручивать усы. - Государь особо жалует редкие военные способности. Но что-то мы отвлеклись, прошу вас, продолжайте.
- Как скажете, - с готовностью отозвался чародей, вызывая очередного рекрута.
В следующие полчаса проверки будущих воинов на способности чародей выуживал мечи, щиты, пики, боевые толстые стрелы, время от времени даже подковы, и, соответственно, назначал специализацию войск для каждого конкретного юноши: мечники, щитоносцы, пикинеры, стрелки, и даже в отдельную группу - конники.
По завершении сей процедуры, присутствующие сержанты развели каждый свою группу по корпусам. Остались лишь Иер и Лялюня.
- Благодарю, вы славно поработали, - жестом отправив чародеев восвояси, военачальник приблизился к парочке: его еще с самого начала заинтересовала девка в богатом, расшитом золочеными нитками сарафане и косою до пояса.
- Скажи, - сощурился, измеряя взглядом Ляльку, генерал, - что такая красивая девица забыла в армии? Зачем тебе надо становиться медицинской сестрой? Ты ведь могла просто сидеть у папеньки на попечении, кушать карамельных петушков да медовые пряники, одеваться в красные сарафаны и вышитые сорочки, носить мягкие кожаные туфельки, возлежать на пуховых покрывалах с десятком подушек. Что же привело тебя именно сюда?
Про то, как она желала спасти свое девичье тело от грязных домогательств деревенских парней, дочка лавочника смолчала, впрочем, так же как и про то, что теперь, когда опасность миновала, с радостью покинула бы сие место. Она могла бы и отказаться от предложенной участи хоть сейчас и вернуться в родные места, только гордость "первой красавицы на деревне" была куда более всемогущей, нежели страх перед испытаниями.
- Я хочу помогать людям, - удивившись собственной решительности, заявила Лялюня.
Генерал лишь хмыкнул.
- Помогать можно и вне военных действий: для этого существует множество занятий. Более того, если ты хотела стать именно лекарем, то лечить народ от заразы можно и в родном селе, для этого необязательно ехать далеко от дома, - безапелляционно возразил он. - А теперь скажи, какова настоящая причина?
И под прицелом караковых глаз Лялька поняла... поняла, что сама не знает той самой настоящей причины, по которой она не отказалась от своего решения еще в деревне, наутро после ночи, проведенной в безопасности под стражей... почему за двенадцать дней пути ей даже мысли такой не приходило в голову... почему сейчас она стоит здесь и упорно твердит, что желает одного - стать санитаркой при военном стационарном госпитале...
- Я следую за ним, - тихо проговорила Ляля, всем сердцем надеясь, что эта ложь пройдет за правду, и кивая на ошарашенного подобным заявлением Иера. В конце концов, это почти и не ложь вовсе.
Губы военачальника расплылись в саркастической улыбке. Он не понял обмана в ее словах, удовлетворенно отметила Ляля.
- Молодость... любовь... безрассудство, граничащее с полным отсутствием мозгов... и, как следствие, смерть! - последние слова были произнесены нарочито жестко, словно удар дубиной. - Зачем мне такие воины, которые дорожат чем-то больше, нежели своей жизнью? Воины, которые не могут выложиться полностью в битве? Воины, у которых еще осталось, что ценить в этой жизни?..
"Да, да, такие воины совершенно не нужны в армии" - судорожно затаил дыхание Иер, изо всех сил надеясь, что его из-за этого не возьмут - "Трусы, сопляки, которые прячутся за бабской юбкой, которые возят своих женщин везде за собой, даже на службу". Мышцы напряжены, кулаки сжаты, глаза от страха зажмурены - юноша буквально горел надеждой на скорое "освобождение".
"Я не подхожу. Я не нужен армии. Правильно, что мне, презренному трусу и подкаблучнику здесь делать? Я не мужчина и не достоин службы в армии" - твердил он мысленно - "Спасибо, Лялька! Спасибо! Продолжай! Ну же, продолжай в том же духе!"
Только вот Ляля оказалась совершенно иного мнения. Девушка напрочь забыла о нежелании Иера становиться рекрутом, и уже вознамерилась до конца отстаивать честь и мужество юноши перед военачальником. Почему-то та трусость, которая жила в Иерее, и то презрение, что он вызывал у Лялюни, выпуская свою трусость наружу, начисто исчезали, когда Иер был рядом. В такие моменты девушка уже не помнила этого юношу жалким сосунком, умоляющим Дерза не трогать его, или ничтожеством, валявшимся в пыли перед старостой и всей деревней, прося не отдавать его на службу...
Не видя всего этого, она начинала чувствовать в нем внутреннюю силу молодого мужчины, крепость, сравнимую лишь с крепостью закаленного воина, и решительность, достойную отважного смельчака, когда тому уже нечего терять.
Ляля не понимала, откуда в ней эта уверенность, но отчего-то твердо знала: Иер не сопляк, не рохля! И вовсе он не прятался за ее юбкой! Да, он бросил ее на пригорке, скользнув в черноту леса, бросил и потом, умчавшись от Дерза и его своры. Да, он отзывался о ней, как о не очень умной женщине, и даже сделал предположение, что она может быть распутницей.
Но! Он никогда! Не прятался за ее спиной!
Эмоции переполняли Лялюню, жажда отстоять честь юноши выбила весь оставшийся разум из ее милой головки, и она сама не вспомнила бы всего того, что сказала тогда генералу в защиту Иера.
- Хорошо, - злобно сверкнул глазами военачальник, непроизвольно кладя ладонь на эфес боевого меча, притороченного у пояса. - Если я в нем ошибся, то он выдержит тренировки и к концу года сдаст на первый армейский чин! А если нет... будет до конца дней своих чистить говно из под лошадей и мыть тарелки на кухне. Я все сказал.
Генерал развернулся на каблуках и уже из-за спины бросил:
- Займитесь этими двоими!
Секунду стояла немая сцена, потом Иер резко повернулся к девушке и едва ли не прорычал:
- Дура! Что ты наделала!.. - далее последовала череда слов, значение которых Ляля поняла исключительно интуитивно.
- Дура, - перед тем, как его увели офицеры, в сердцах повторил Иер.
Слезы моментально навернулись на глаза, застилая все вокруг. Лялюня шла за провожавшим ее воином, совершенно не разбирая дороги, из-за чего пару раз, споткнувшись, едва не пощупала носом землю. Но все это было уже не важно.
Да, она дура. Не просто дура, а полная идиотка! - поправила себя девушка, еле справляясь с готовым хлынуть потоком рыданий. Она понимала, за что Иер разозлился, за что обозвал ее. Она и сама теперь была с ним полностью согласна... но последнее слово и интонация, с которой оно было произнесено, показалось ударом, пощечиной, вынуждающей трезветь и возвращаться к реальности, оплеухой, вынуждающей слезы бежать, а сердечко сжиматься в груди от пронизывающей боли, невзирая на то, что Иер прав.
Обида... обида обволакивала разум и туманила глаза. Злость... на саму себя или на Иера?.. заставляла держаться изо всех сил. Гордость, возродившаяся в ней с новой силой, помогала не разреветься.
- Слабак! - едва слышно прошептала Ляля, злобно глядя в спину идущему впереди нее воину, но имея в виду Иера. - Придурок! - добавила она, тем самым окончательно себя успокаивая.
Нет, обида не прошла. Только теперь слабость, еще минуту назад готовая вырваться на свободу в виде ручья слез, сменилась расчетливой злостью. Причем, в большей степени на себя саму. Да как она могла подумать, что Иер может быть хоть когда-нибудь сильным?! Как вообще родилась мысль о том, что Иер не трус? Отколь, из какой преисподней на нее накатила эта волна, подчиняющая разум и принуждающая ее защищать этого... этого червя?!
Незаметно для себя самой сменив обиду и слезы на злость вкупе с воспрянувшей гордостью, Ляля вошла в медицинский корпус уверенно, смело, и даже не выказала признаков неприязни при виде больных, стонущих на койках, в багровых от крови бинтах и невыразимо смердящих.
Девушка решительно прошла вдоль всего помещения, по обеим сторонам которого стояли лежанки, и, появившись в хирургической комнате, заявила:
- Я из рекрутского набора. Я готова приняться за работу немедля.
День был омерзительный. Как для Иера, так и для Лялюни.
Нескончаемые "тренировки" по отмыванию кастрюль, по раскопке ям и по строительству бараков, наконец-таки, сменились для юноши долгожданным отбоем. Воина с редкими для солдата способностями не грузили настоящими занятиями лишь по одной единственной причине: не было того, кто бы мог заниматься с ним. Ждали прибытия гонца с ответом от государя, которому намедни отправили письмо, где доложили о нечаянном "везении" в лице юноши-охотника.
Сам государь благоволил редким кадрам, однако военачальники его мнения не разделяли, впрочем, благоразумно об этом помалкивая. Они понимали, что для обучения такого новобранца не обойтись стандартными мерами: для рекрута, подобного Иеру, потребуется свой персональный наставник, который стоит больших денег... которые, в свою очередь, можно было бы хорошенько припрятать, например, у себя в кармане.
Нынче они ожидали специального наемного воина-охотника, который бы мог обучать Иера искусству войны. А пока юношу даже поселили не в общем казарменном бараке, а в отдельных апартаментах, где также разместили и девушку-санитарку. Апартаментами гордо именовали крохотный домик из одной комнаты, северную стену которого почти полностью составляла печь (спать на ней не представлялось возможным ввиду припекания отдельных частей тела - это Иер уже проверил), у другой стены стоял стол с парой стульев, над столом - небольшое окошко, в углу кровать. Все.
И опять же без стражи двух новобранцев не оставили: пара солдат осталась охранять домик у входа с улицы.
Лежа на кровати, Лялюня наблюдала за юношей, ввиду неимения других постельных мест расположившимся на полу. Иер молчал. Обижался ли на нее, или просто устал - девушка не знала. Ее же собственная обида прошла давным-давно, и теперь Ляльке казалось, что она не видела парня сто лет! И даже успела по нему соскучиться.
Ну и пусть они не разговаривают, пусть Иер даже не смотрит в ее сторону, главное - он здесь. Как же все-таки хорошо после тяжелого трудового дня, после невыносимых гонок туда-сюда из операционной и обратно, после скривившихся в муках боли поросших щетиной лиц вновь увидеть Иера... такого родного!
Нет, раненых в госпитале было не много, напротив, в мирное время ранения обычно случаются исключительно по недоразумению, по неосторожности и... "по общему отсутствии мозгов" - выдала перед врачом сегодня Ляля. В ответ тот, помнится, рассмеялся, но в итоге всецело разделил ее мнение.
Тренировки Иера и трудовые, выматывающие будни Ляли продолжались еще пару месяцев. За это время прибыл наемник, нанятый государем, дабы тот учил молодого воина охотничьему ремеслу. Отсутствие желания весьма удачно компенсировалось недюжинными способностями, и каждый день Иер добивался новых достижений, учился владеть луком и стрелами, охотиться... в частности и на людей. Но никогда, ни на день, ни на час, ни на миг юноша не выпускал из своей головы мысль о побеге.
Служба, какова бы она ни была почетна, претила самой душе парня, все так же остававшегося изгоем среди боевых "товарищей". Новобранцы завидовали тощему босому пацану, медленно, но верно становившемуся элитным бойцом, в то время как они навсегда остановились на уровне стандартных подразделений.
Еще более их раздражало поведение Иера: стоило его лишь припугнуть, как юноша принимался умолять не бить его, унижался и ползал в ногах, отчего его невыносимо хотелось раздавить сапогом, словно таракана, но было противно марать начищенную до блеска обувь. И здесь парень оставался трусом: Иер боялся даже сам сходить в нужное место.
А сколько раз ему приходилось плясать на потеху старшим солдатам, изображать лошадку и катать на своей спине громил-мечников, лазать на крыши и кукарекать оттуда в разгар ночи! Иеру, дабы уберечь себя от чужих кулаков, ничего не оставалось кроме как выполнять все требования и выставлять себя полным посмешищем. По крайней мере, успокаивала себя Лялька в особо тяжелые периоды, когда ей самолично хотелось придушить парня, днем он ходил без синюшных побоев и никогда не жаловался на обидчиков начальству. Может, думала она, потом, когда Иер и другие солдаты повзрослеют, все прекратится.
Но со временем становилось только хуже.
Всю зиму Иер возвращался в домик, из которого их с Лялюней так не выселили, со следами синяков, а однажды заявился с разбитым носом. Тогда Ляля благодарила бога, что стала санитаркой и успела к тому времени выучить много медицинских приемов, в том числе как останавливать кровотечение. Своей помощью она также помогала Иеру беречь все это в тайне.
Охрану у домика усилили: теперь на страже пребывали не двое, а уже четверо воинов. Каждое утро неизменно один их охранников отделялся и следовал за девушкой везде, даже в госпитале. Уставшая от домогательств истосковавшихся по женскому телу рекрутов, Ляля тихо радовалась конвоиру, ежедневно застывавшему у нее за спиной. Однако Иер относился к навязанному караулу иначе.
Юноша нервничал от присутствия личного "цепного пса" на тренировках, исходил тихим бешенством по вечерам в домике и подолгу не мог уснуть. Страж мешал всем созревающим в его голове планам.
И хотя парень никогда не делился этими планами с девушкой (они вообще редко и мало разговаривали), он иным часом замечал на себе ее взгляд, полный волнения и предчувствия беды. Она ничего не спрашивала, никогда не заводила разговоров на эту тему, но, казалось, будто бы она все знает... будто прочитала его мысли и теперь немо, одними глазами умоляет не делать глупостей.
Ляля действительно давно начала подозревать, что юноша готовит что-то. Но будет ли то побег или убийство кого-либо из обидчиков, не имела никакого представления. Ей становилось страшно от одной лишь мысли, что Иеру не удастся исполнить свой план и его поймают. Лялька уже не представляла своего существования без этого, временами ненавистного, временами жалкого, а временами презираемого человека... мужчины.
Черт, в конце концов, она здесь именно из-за него!
И так размышляя, ночь за ночью, девушка, первая красавица на деревне, не могла уснуть. Тяжкие думы, не дающие покоя, сопровождались завываниями ветра за окном и сиянием полной луны на черном небе.
"Да уж... красавица, нечего сказать!" - Ляля опустила глаза на спящего юношу.
Он за это время вытянулся почти на полголовы, стал шире в плечах и гибче в поясе, черты лица посуровели. Во всем Иерее появилась некая гибкость, присущая лесным народам. Это от тренировок, определила Лялька. Однако как не было у этого юноши силы, так и нет. Да и врятли вообще он когда-нибудь станет мускулистым, решила девушка, у него другая природа.
"А я? - грустно улыбнулась Лялюня, - На кого стала похожа я? Косу еще летом пришлось укоротить... она, конечно, уже успела малость отрасти, но все ж... Румянец сменился не проходящей бледностью, кожа стала грубой, словно у батрачки".
Еще один короткий взгляд на парня.
"Загар, - успела удивиться сквозь наползающий сон Ляля. - У него даже летний загар с лица не спал!"
Под тишину ночи девушка уснула.
Зима в этом году вообще выдалась на редкость лютой, но конец февраля по своей суровости бил все рекорды. Четверка стражников за порогом хором выстукивала зубную чечетку и практически в такт друг другу скакала с одной ноги на другую.
Учения на сегодня отменили. Нет, не по причине безграничной заботы о рекрутах, а исключительно из-за морозонеустойчивости военачальников, которые забурились куда-то и "согреваются" известными методами. Лялю тоже отправили восвояси из холодного госпиталя.
- Чаю будешь?
Девушка знала, что Иер не пьет чай, и приготовила только одну чашку, но по привычке спросила.
Пока юноша выбирался из постели, Лялька достала вторую чашку. Она не особо удивилась внезапно появившемуся желанию Иера (мороз все-таки, а чай поможет трошки согреться), но была безумно рада проявлению в нем хоть какого-то живого интереса, и, боясь спугнуть его, словно птицу, быстро и без лишних расспросов наполнила кружку, подсунув ее парню.
Тот лишь разок отхлебнул перед тем, как скомандовать:
- Налей еще четыре чашки и позови сторожил.
- Зачем? - подивилась девушка. - Не положено...
- Да помолчи хоть! Эдакая стужа за стеною... Сама пожалей мужиков, твою ведь задницу охраняют!
"Не иначе как в лесу медведь сдох!" - про себя прокомментировала она внезапный приступ жалостливости Иера. Тот тоже догадался, что Лялька нипочем не поверила в его душевные качества, однако не без благодарности отметил, что девка, не поднимая лишнего ропота, отворила дверь и кликнула офицеров "попить чайку".
Благодарные воины ввалились в домик кубарем, толкая друг друга и на ходу снимая тулупы. Заледеневшими пальцами они хватали горячие кружки с парящим чаем и, обжигая губы, торопливо глотали. Малость согревшись, солдаты поумерили пыл и принялись перемежать чаепитие вспышками дружеского смеха. Иер смеялся вместе с ними, и только Лялюня никак не могла понять намерений своего сожителя.
Были бы окоченевшие от холода офицеры чуточку внимательнее, то и они бы заметили нехороший блеск в глазах гостеприимного "хозяина". А так, позабыв от радости все на свете, они наслаждались моментом, и когда Иер предложил переночевать "в тепле и тесноте, да не в обиде", знамо дело согласились.
Ляльку, как самую красивую и нежную, поселили в эту ночь на печи. Зад припекало, однако жаловаться не приходилось: мужчины спали на полу, где стократ холоднее и к тому же сквозняк. Должные по уставу блюсти здравие охотника и санитарки, стражи дрыхли, чисто младенчики. Их буйный храп, казалось, был способен заглушить военный набат.
Когда песнь бравых воинов достигла своего апогея, Иер решил, что пришло время действовать.
- Ты чего это? - опасливо прошептала Ляля, увидев комнату и распростертых на досках стражников в слабом свете масляной лампы.
- Тшшш.... - жестом показал юноша. - Одевайся! Мигом!
Ляля хотела было уже запротестовать, но потом вспомнила, что Иер без зазрения совести может бросить ее здесь одну, быстро спустилась. Пока девушка одевалась, парень предусмотрительно запасался всем необходимым: мешок, огниво, веревка, лампа и масло, медная тарелка, пара ложек, жестяная кружка.
И где только успел раздобыть, удивилась Ляля.
Заметив, что в мешок упали несколько плиток спрессованных хлебных коржей, охапка пластин вяленого мяса, вареная картошка и яйца (Иер сегодня остался без обеда и ужина и всю еду приберег специально для побега), Ляля вдруг почувствовала себя неловко за собственную неподготовленность и сунула юноше сверток с аптечкой.
Перед самым выходом Иер накинул на плечо связку стрел и лук, уже не учебный - профессиональный, только-только жалованный для дальнейшего обучения указом государя. Затем еще раз напоследок охватил беглым взглядом помещение, остановился на спящих офицерах и под вниманием застывшей в приступе немого ужаса Ляли потихонечку вынул из-под одного из них меч.
- Все, - скомандовал он девушке. - Бегом!
Та с проворством лани выскочила на улицу. Иер потушил лампу и вышел вслед за девушкой, заперев предусмотрительно входную дверь снаружи деревянным брусом - как запирали их с Лялюней каждый раз стражники.