Сон тяжелый, ясный, холодный. Скрипит между зубов комьями земли. Оскользаясь, иду по бескрайнему полю, только вспаханной земле. Иногда поднимаю комья влажной и много более жаркой, чем оттепельный февраль, и жую. В животе бурчит. Впереди в унисон животу тарахтит трактор, белесый свет из него (колбочки глазные отказались служить, только палочки работают: ночь) и гогот. Черно-серые тетки внутри кабины ржут, матюгаясь.
- Выпить есть, барышни? - Я к ним из темноты, с холодом - шасть, и дверью проржавевшей - хлоп.
- На! - пузатую рюмашку суют, а в ней - спирта не менее семидесяти граммов! Чистого, что слеза, и густого, как после ледника.
Улыбаюсь, узнавая в рюмке через отпечатки несвежих пальцев, горный хрусталь.
Улыбаюсь, думая, как потечет в меня чистый огнь, и слезы пьяного счастья уж щиплют глаза, но смаргиваю, и перетекают в носоглотку. Шумно шмыгаю.
- Надо же, как разобрало от одного амбре. - Качает головой левая тетка и сует мне в руку широкую стеклянную колбу. - Закуси!
На дне колбы - земля, всё та, что в поле, и сумрак. Зрение не в фокусе. Кажется, будто там макет поля, вот и трактор стоит... Щурюсь, приглядываясь. Ан нет: по дну ползает маленькая, упитанная собачонка, подмороженная, задние лапки отказали, примерзли, и скулит, скулит, у-у-у, то-о-оненько.
- Так ты, это, лапку оторви у ней и закуси, она мерзлая - кровянка не брызнет и легко ломается. Вку-у-усно! - Подвывая, советует правая тетка. Пуская пьяные слюни.
Сознание проясняется, ровно под рентгеном, освещая со всей безжалостностью жуть и убогость места и обстоятельств.
- Боже! - Думаю. - Мне ли вот сейчас, у несчастного звереныша лапку - хрусть и в рот, после спирта, чтобы заесть, нет, НЕТ!
- Подержи-ка. - В руки им, живоглоткам, - их поганый спирт в их поганом хрустале!!!
Осторожными сосисками пальцев толще самой собачки вытаскиваю псинку из колбы и на грудь прячу (в мешочек с иероглифом "жизнь", белым по черному бархату, что на шее висит, на шелковом шнурке) под серый ватничек, в аккурат к белому телу.
Наружу! Вываливаюсь мешком из кабины, и жадная грязь с утробным чавканьем принимает меня.
Просыпаюсь с тяжелым холодом внутри, где-то у ребер.
Вывод очевиден: бекон, съеденный в час крысы, был явно лишним.