Омерзительный был день. Дрянь. Паскудней дня Валерий с налёту припомнить не мог. Погода ни то, ни сё. Середина мая, а холодно. Не то чтобы уж прямой колотун. Дожди прошли тёплые. Сирень начала распускаться. Солнышко светило, лишь пару раз в день прячась в набегающие с севера лохмотья туч. Зато ветер дул пронзительный, пробирал до костей. Сегодня с утра выпить не удалось. Жена иззуделась, всю душу вымотала. Валерий погулял, погулял вокруг кухонной стойки, где хранилась початая бутылка лимонной, да махнул рукой. Чёрт с ними, со всеми. А выпить хотелось. Нутро горело. Всю ночь не спал по-человечески. Дочь сухо кашляла. Жена суетилась, сновала по квартире с микстурами, жжёным сахаром, хлопала дверцами полок, звенела ложечками, стаканами. Сын всхрапывал стоялому жеребцу подобно. Что за молодёжь пошла перекошенная? Дочь Танечка, колосочек хиленький, из простуд не вылезает. Сын Андрюха - аллергик. Чуть что - красные пятна по всей роже, по рукам. Только восемнадцать парню, но уже с гнильцой. Призыва в армию до трясучки боится. Теперь и храпеть начал, словно мужик в годах. Мало из ниоткуда взявшегося разочарования в детках, так ещё мысли всякие одолевают. Нехорошие, словно ломота зубная мысли. Привязались, шкворчат в голове. Так и не поспал нормально. Надо бы плюнуть на всё, махнуть стопку-другую. Проверенное средство. Мысли прячутся, пилёжка супруги - по барабану, душа сразу устаканивается. Короче, на нашей фабричке ни одной забастовочки. Так ведь нет, не выпьешь. Невместно. Очумел, скажут, совсем. Его помощь требуется, а он, глянь, с утра нализалс-си. Мать, за эти дни искисшая от слёз, вовсе белугой взвоет. Отец отвернётся хмуро, процедит сквозь зубы неодобрительно сколько-то слов, замолчит надолго. Родня за спиной шепотками, тихими пересудами до буйной ярости доведёт. Спрашивается, какого... им надо? И без них хреново. Хреновей не бывает.

Всю дорогу до кладбища Валерий мучился тоской душевной, мыслями о бабке, желанием напиться в лоскуты. Его бил озноб. Он удивлялся. Тепло, вроде, одет. Рубаху байковую взял. Тёмно-коричневую в клетку, чёрной не имелось. Прогладил как смог. Который год сам себе шмотьё гладит, так и не научился. Мятая, если приглядеться, рубаха. Под рубахой - старый вэдэвэшный тельник. Кожаную куртку накинул. Куртка тоже старая, хорошей толстой кожи. Немалые деньги в своё время за неё отдал. Сестра тогда увидела, ахнула: "Какой же ты у нас красавец, Лерка!". С лёгкой руки Марины его все Леркой звали. Поизносилась немного куртка, пообтёрлась, однако тепло держит. Отчего же озноб? Застегнуться что ли? Полно, братцы. Раньше в такую погоду в одном батнике фикстулял, девкам на смерть. И ничего. Даже жарко было. Куртку застёгивать не стал, устыдившись себя нынешнего. Что, в самом деле, до ручки дошёл? Накось, выкуси! Мы ещё о-го-го!

На кладбище показалось теплее. Самый центр, дома вокруг, высокая ограда из сплошных бетонных плит, деревья - настоящая роща, закрывают от ветра. Ишь, мачтовой высоты стволы на каждом шагу. Хорошо им, деревьям, на кладбищенской земле, питательно. Жируют, сволочи. Валерий злобно посматривал по сторонам, направляясь к домику, где окопалась администрация сего богоугодного заведения. Кто придумал, будто здесь на душу посетителей покой нисходит? Покой нам только снится. Валерий не помнил имени поэта, сочинившего гениальную строчку. Да и зачем? Главное, хорошо мужик сказал, точно. Покой стелился за железными оградами, между разномастных крестов и памятников. В душе Валерия плескалась злость. Для чего? Для чего нужно находиться здесь? Для чего она умерла? Ах, бабка, бабка. Бабушка...

Как давно он не называл её так - бабушка. В глаза говорил сокращённое "баб", за глаза, с родителями ли, с сестрой ли, знакомым:

- Бабка всех привечает. Всем сопли вытирает. И Тонька с третьего этажа к ней ходит, и тётки из соседнего дома, и продавщицы из ларька, и кто только не таскается. Вот есть мозги у нашей бабки или как?

- Третьего дня бабку трудовой зуд одолел. Не дождалась меня, сама мебель двигала.

При том забывал внучок, любовью балованный, сколько времени ждала бабка, пока он выполнит своё обещание мебель переставить. Теперь-то уж чего говорить. Виноват, не исправишь. Теперь-то язык не повернётся её бабкой назвать. Не бабка, бабушка, причитая, стягивала с него и с Ольги, сеструхи младшей, мокрые курточки, посыпала им сахаром макароны во время завтрака, гордилась ими, сдержанно хвалилась перед соседями. Сдержанно - на случай, вдруг позавидуют, сглазят. Не бабка, бабушка ходила на цыпочках мимо раскладушки, пока он, прогулявший полночи семнадцатилетний парень, отсыпался до полудня. Она и в военную часть несколько раз к нему ездила, когда его в армию забрили. В её-то годы!

Отец ждал возле аккуратного кирпичного домика администрации кладбища. Домик выглядел новостроем. Валерий его совсем не помнил. Раньше здесь какая-то развалюха сарайного типа помещалась. Давно. Тётю Клаву ещё хоронили, сестру бабушкину. После не заглядывал сюда. Да и зачем? К родным могилам по другой дорожке идти надо, в другой сектор. Что он, баба, в самом деле, по кладбищам шастать, свечки ставить, цветочки втыкать? Главное, своих покойников помнит, тётю Клаву, к примеру. Вспоминает редко, по случаю. Но ведь не забыл.

Отец увидел его, встрепенулся. Сделал несколько шагов навстречу. Не по возрасту статный, высокий. Однако же сыну до виска лишь доставал. Сразу как-то вдруг в глаза бросилось: голова у него почти полностью седая, брови только чёрные. Сдавать батя начал. Мать недавно по телефону жаловалась, головными болями он мучается, отдыха не знает. Вон, глаза покрасневшие, веки набрякли, чернота в подглазьях. Неровён час... И то, под семьдесят уже бате. Время летит, не заметишь. У самого давно виски седые, что про отца говорить.

Поздоровались за руку. Обниматься не стали. В заводе не было. Отец, потянув носом воздух, откашлявшись, сказал:

- Удержался с утреца, значит? Ну-ну, молодцом. Сейчас документы выправим, проследим, как могилу докопают, и назад, к бабушке.

- А назад зачем? Там мужиков не хватит гроб выносить?

- Мама с Виктором отпевание на дом заказали. Поп приедет, служки разные. Нас с тобой не след отпевание пропускать.

- О! - вспыхнул Валерий. - Здесь что ли нельзя отпеть было? Вон храм стоит, вон часовня.

- Да бабок старых к выносу много соберётся. Сюда им не добраться, силы не те.

Валерий закурил, зло прищурился.

- Ты, Валерка, не злись. Про бабушку вспомни, упокой Господь её душу. Мать делает всё, как бабушка хотела.

---

Марина вышла из метро. Вдохнула полной грудью пусть загазованный, но холодный, бодрящий воздух. После духоты, невообразимого смешения запахов - хорошо... Постояла немного, приходя в себя. Спешить всё равно некуда. Отпевание на два назначили, а сейчас только одиннадцать часов. Это тётя Варя просила её пораньше приехать. Помощь нужна. Деликатесы нарезать, салаты намешать, блинов напечь, всякое разное по хозяйству к поминкам устроить. Что ж, работы Марина никогда не боялась, в помощи никому не отказывала. Ко всему, предпочтительней раньше других приехать. Постоять у гроба тёти Пани не в толпе. Одной постоять. Попрощаться спокойно, достойно. Сказать напоследок то, что никогда бы не решилась при жизни тёти Пани озвучить. Потом, когда народ прибывать начнёт, можно в кухне спрятаться и больше не выходить до самого выноса. Не то начнут вопросами терзать: "А вы кто? Кем покойнице приходитесь?". Никем. Точнее, заменителем внучки.

Под коленками противно дрожало. Тряслись коленки-то. Невозможно оказалось сделать первый шаг на финишной прямой к дому, с которым столь многое было связано. И хорошего, и плохого.

Дом, который Марина в глубине души до сих пор считала родным, располагался недалеко от метро. Самое большее, десять минут потратишь. Это, если по-пластунски ползти. Нормальным шагом минуты за четыре дойти можно. У Марины в последние годы минимум четверть часа уходило, иногда и больше. Там постоять, сям притормозить, окунуться мысленно в реку времени и поплыть против течения. Не хочется вспоминать, не хочется, само вспоминается.

Выплывало из памяти каждый раз что-то новое. То как крепость снежную строили, то как на том же самом месте через несколько лет в первой вино пробовали. А ещё раньше - им с Ольгой, подругой лучшей, по тринадцать было, - они под кустом сирени пышные похороны воробью устроили. Всё, как у взрослых произвели. Гробик из плотного картона склеили с нарисованным на крышке крестом. Венки из зелени сплели. Из щепочек деревянный крест на могилку соорудили. Провожающих позвали, организовав настоящие поминки. На скамейке разложили бутерброды с сыром, с колбасой, соевые конфетные батончики, поставили бутылки с лимонадом. Странными они были в тринадцать лет. Обнаружили мёртвого воробья на дорожке, не прошли мимо, не передёргивались, отворачиваясь. Деловито поиграли. Ольгина идея была. Глупая, наверное, идея. Что могут знать отроковицы о смерти, что в ней понимать? Тётя Паня, помнится, отругала обеих, мокрой половой тряпкой по голым ногам отходила. Они с Ольгой обиделись жутко. Сейчас тот случай иначе видится. В свете последнего горького события тем паче.

Всего два месяца назад приезжала сюда Марина, шла мимо сирени, вспоминая, как с Ольгой под кустом куличики лепили и "секреты" в земле устраивали. Хм. Не собственной волей приезжала. Тётя Паня её звала. Не сама, конечно. Сама уже плохонькая была, полупарализованная, говорить не могла. Сноху свою, тётю Надю просила. Тётя Надя позвонила под вечер:

- Марин, мы день рождения мамин отмечать думаем. Девяносто три ей стукнет. Не будет никого. Свои только: Мы с Виктором, Варя с Володей да вы с Олей. Мама хочет, чтобы ты непременно приехала.

- А Лера с женой? - осторожно поинтересовалась Марина. И замерла, затаила дыхание.

- Не волнуйся, Лерик не приедет. У них с Никой вечно какие-то проблемы, дела неотложные. А и приехал бы, что тебе до него? Всё должно быльём порасти.

Легко со стороны говорить "должно". Должно, но не обязано. Не порастает быльём и всё тут. Хоть застрелись. Тётя Паня хорошо Марину понимала. Никогда не пыталась воздействовать, отговаривать. В последний свой день рождения сидела за столом, тяжело привалившись к спинке стула, смотрела добрыми глазами. Ей подносили ко рту блюдце с вином, из рюмки отпивать у неё не получалось. Тётя Паня делала глоточек вина, непослушными губами брала с вилки немного картофельного пюре, остро, проницательно взглядывала на Марину. Видимо, улыбалась в душе, довольная. На Ольгу, внучку, не смотрела. Потом уставшую тётю Паню переложили на диван. Она, казалось, задремала. Когда Ольга с Мариной, одетые, стояли в дверях, прощались, вдруг открыла глаза, заволновалась, занервничала, начала метаться. Подумали, внучку хочет увидеть напоследок. И ошиблись. Она к себе Марину требовала. Увидела, замычала что-то. Одна тётя Надя её хорошо понимала, перевела мычание свекрови в ясные слова:

- Мама хочет, чтобы ты на её похороны приехала. Обязательно чтоб. Пообещай.

Марина посмотрела тёте Пане прямо в глаза. Всегда раньше мудрые и спокойны, сейчас они блестели тревожно, вопросительно.

- Приеду, тёть Пань. Обещаю. Слово даю.

Тётя Паня с трудом двинула подбородком вниз, вроде как кивнула. Успокоено опустила опухшие морщинистые веки, задремала. Слову Марины она верила. Раз девочка пообещала - выполнит.

Это для тёти Пани Марина была девочкой, для остальных сорокадвухлетней женщиной, женой, матерью, тягловой лошадью, не достигшей особых высот в жизни.

Ольга на подругу обиделась: почему не внучку бабушка последней увидеть захотела. Почему, почему? Да потому. Годами Ольга с Леркой бабушку не навещали. Ну, Лерка - ладно, он мужик. Мужики все такие. Ольга же с холодной душой выросла. Только о себе, любимой, заботилась. Всё у неё дела да случаи, да бизнес свой. Невеликий бизнес, но время съедал полностью. У Марины же время для тёти Пани находилось. Два раза в год заезжала с визитом. Подарочки мелкие привозила, конфеты мягкие, зефир, мармелад в шоколаде. Посидят обычно часика два, чайку попьют. Марина о муже, о детях, о работе расскажет, тётя Паня своим поделится. Могла свежие новости про Валерика выложить, последние его фотографии показать. Знала, что гостье требуется. Хоть знала, а и не совсем. Без надежды услышать новости Марина бы к ней ездила. Привязалась незаметно к чужому вобщем-то человеку. Странная дружба у них образовалась. Вне зависимости от Ольги и Валерия. Странная, но настоящая. С двадцатилетним стажем. Лишь сначала Марине в первую очередь новости о Валерии хотелось услышать. Потом возникло желание просто общаться с тётей Паней. С ней все хотели общаться, все в её дом тянулись.

Марина тяжко вздохнула, подойдя к подъезду. Как всё переменилось. Без традиционных визитов будущее не представлялось. Словно один из опорных столбов, подпиравших душу, уничтожили, и на его месте возникла зияющая дыра - ничем не заполнишь. Сколько раз осталось подниматься по выщербленным ступеням из крапчатого камня? На девять дней, на сорок. Может, на годовщину. Или на годовщину неудобно? В самом деле, она - посторонний человек, не родственница.

- Маринка, это ты што ль? - в окно выглянула соседка тёти Пани.

- Я, Мария Степановна, здравствуйте.

- А чё так рано? Ты первая.

Марина неопределённо улыбнулась, повела плечом.

- А Олька что ж? Почему не вместе? - неуёмная Мария Степановна перевесилась через подоконник. Что значит, ничем неистребимая сила соседского любопытства. И холод, и пронзительный ветер, и опасность подцепить простуду в весьма солидном возрасте не страшны.

- Оля к отпеванию подъедет, раньше никак не сможет. Я здесь за себя и за неё постараюсь.

- Слышь, Маринк, ты Прасковье Никитишне вроде как главная внучка в остатнее время, так это... я соболезную... Во! И мои все.

- А вы разве не пойдёте на поминки? - удивилась Марина.

- Так это... придём, конечно... Только тебе ж там не до нас будет.

Будет не до соседей, справедливо замечено. Марина покивала скорбно. Поудобней перехватила тяжёлые сумки, букет из роз. Закусив губу, открыла разбухшую дверь и шагнула в узкий зев подъезда.

---

Отец сильно сдал. Не только физически. Стушевался вмиг перед хамоватой барышней, оформлявшей документы. На её резкие, отрывистые вопросы, на беспардонные комментарии отвечал с заминкой, спотыкаясь в словах. Валерий терпел недолго. Злость, скапливавшаяся в нём целое утро, требовала выхода. Он и выплеснулся на девицу. Размалевалась, шалава дискотечная, ногтищи смастрячила вампирьи, устроила из похоронной конторы балаган. Видно, забыла, где находится, кому услуги оказывает. За немалые, между прочим, деньги. Отодвинул отца в сторону, поговорил с этой Барби, лицом фирмы "Ритуал", в жёстком тоне, дал по мозгам. Сразу немного легче стало. Крошечку сделал для бабушки, начал долги выплачивать. Долгов, между тем, мно-о-ого накопилось. Бабушка второй матерью была. Или первой? Не разобрать. Сколько Валерий себя помнил, столько рядом бабушка маячила. Все каникулы и праздники, все выходные с вечера пятницы до утра понедельника они с Ольгой у бабушки проводили. Если болели, она дела бросала, мчалась к ним, выхаживала. Его дети и сеструхины в подобном режиме существовали, половину сознательной жизни у прабабушки в доме околачивались. Интересно, кому теперь квартира отойдёт? Ну, мать с тёткой, наверное, уже решили, поделили наследство.

Рабочие у могилы тоже дали Валерию повод пар малька выпустить. На метр глубиной яму выкопали. Дальше - баста... И так, мол, сойдёт. Отец уговаривал их по-хорошему. Объяснял, что через год гроб из земли торчать будет. Словно они сами того не знали. Куда там. Не их проблемы. Они своё дело сделали. Вымогатели хреновы. Валерий опять отца в сторонку отодвинул. Облаял рабочих матерно. Виртуозно закрутил, не в три, в сорок этажей. Работяги помоложе его лет на пятнадцать смотрелись. Благородное искусство материться художественно, заковыристо, к моменту их рождения исчезать начало. Впервой, поди, с настоящим умельцем столкнулись, половины слов не поняли, рты приоткрыли в восхищении, прониклись, значитца. Валерий удачным моментом воспользовался, пока в себя не пришли. Сказал жёстко:

- Вобщем так, мужики. За работу вам в контору заплачено. Сверху могу пять процентов накинуть. Не больше. И два "пузыря" вдогонку. Решайте. Нет? Вы тогда у меня зубами будете могилу углублять.

- Да ты чё, командир? За кого нас держишь? Мы же не "звери", понимаем.

Взяли лопаты, продолжили работу. Вот и славненько. А то у Валерия руки чесались морды им бить. Отец стоял ошарашенный. С опаской на сына поглядывал. Вдруг решился, спросил на ухо:

- А где ты водку сейчас найдёшь? На Проспект Мира побежишь?

Валерий взялся за полы куртки, развёл их в стороны. Справа и слева из глубоких внутренних карманов торчало по прозрачному узкому горлышку.

- Кхе-кхе, - заперхал отец, не сразу опомнившись. - С собой, выходит, взял. Запасся. Ты что, хотел на поминках надраться? Или по глотку в дороге прикладываться?

- Торопишься, батя, с выводами, - хмыкнул сын, тем не менее, обидевшись. - Хотел бы, ещё дома приложился. Сейчас иной раз, чтобы дело сделать, надо нужным людям "поляну" накрыть или в кабак их вести, пить там с ними до положения риз. А этим двух бутылок хватит.

- Дешёвая хоть водка?

- Я что, миллионер?

- Раньше тоже водкой расплачивались, - грустно заметил отец, - но как-то по иному это делалось.

- А с волками, батя, жить - по-волчьи выть.

- То-то я и гляжу, ты давно воешь. Ника говорит, ежедневно.

- Ну, понесло... - Валерий коротко махнул рукой. Отошёл в сторону, закурил. Только нотаций ему сегодня не хватало. Достали уже. Жена, мать, сестра, дети. Все пилят. Теперь и отец. Все его жизни учат. А то он сам не понимает, что к чему. Спросили бы лучше, отчего мужик пьёт.

Пить Валерий начал лет восемь назад. Когда понял, что жизнь не так идёт, по-скотски складывается. Что у него складывается не так, он бы не смог определить. Он лишь остро чувствовал это. Работа, дети, дом, работа. Конвейер чёртов. Ничего для души. Работал посменно. После смены отсыпался, убирался в доме, готовил еду, общался с детьми, ждал жену, Нику. Ники вечно не было дома. Сперва тёща попала в аварию, её следовало выходить. Больница, сидение у койки. Потом, когда тёщу выписали, и она оказалась не способна сама до туалета дойти, Ника прямо с работы неслась к матери, стирала там, убиралась, кухарила. Тесть в расчёте на помощь дочери баклуши бил. Возвращалась Ника поздно, кое-как перекусывала, да и то не всегда, случалось, с родителями ужинала. Падала в постель, засыпала, не донеся головы до подушки. Он, Валерий, нормальный мужик, без заскоков. Понимал, как ей тяжело. Домашние хлопоты, детей по большей части брал на себя. Потом, в начале 90-х, пошла вокруг ломка старого, привычного. Валерий с трудом новую работу нашёл. Не шибко денежную, однако на совсем скромную жизнь семье бы хватило. И тут у Ники появилась возможность поменять профессию, хорошую деньгу зашибать. Кто ж откажется? Курсы окончила. Английский язык потребовался? Ещё два года ухлопала. Год на автошколу потратила. Машину купили. Валерий духом воспрял. В новенькой кожаной куртке садился за руль подержанной иномарки, ощущая себя ЧЕЛОВЕКОМ. Недолго. Нику на работе повысили. Опять она задерживалась допоздна. Приносила в дом денег больше, чем муж. А он так же посменно работал, хлопотал по дому, обихаживал детей, злился в душе. Когда закончились воскресные семейные прогулки в Измайловском парке, не заметил. Когда обнаружил отсутствие любви между собой и Никой, не углядел. Да и была ли любовь? Очень хорошо он помнил день свадьбы, Нику, пополневшую, на четвёртом месяце беременности, с жадно-счастливыми глазами, нечестно наряженную в белое платье с фатой - символы чистоты, невинности. По-хорошему надо было, как другие в сходной ситуации, без фаты и не в белом под венец идти. В голубом, допустим. Не думал раньше об этом. Для него она чистой была. И до него - невинной. Помнил Валерий себя, смурного, раздражённого, и мысли, изнутри точившие его всё гулянье. Ему хотелось, чтобы поскорее закончился шумный праздничный бред, как закончилась в ЗАГСе нормальная жизнь, хотелось отдохнуть, остаться если не одному, то хоть с Никой. Впрочем, в Нику она превратилась позже. Нина. Ниночка. Ей очень хотелось, чтобы муж звал Никой. Валерий удивлялся. Не Вероника ведь. Чем Ниночка хуже? Ладно, Ника так Ника. За глаза всё равно звал Дюймовочкой. Очень она походила на Дюймовочку из старого, семидесятых годов отечественного мультфильма. Смертельно восхищала его голубыми глазами, золотистыми подкрученными локонами, узким бледным личиком. Невысокая, худенькая. О таких говорят: хрупкая. Полная противоположность Маринке. Выбрал себе жену с милой улыбкой, мягкую и покладистую. Ему завидовали: хорошенькая, женственная, мужу в глаза снизу вверх с обожанием заглядывает, любое слово восхищённо ловит. Обманывались на её счёт. Валерий первый обманывался. Или нет? Или впрямь потом изменилась? Когда Андрюха родился, Ника ещё прежней была. Бегала по квартире в запарке, смешно пищала, волновалась по пустякам. Танюшку-то не как Андрюху, не от большого желания на свет производили. По надобности. Завод, где Валерий тогда работал, квартиру давал на двух детей. Затем и Танюшка потребовалась. Квартиру быстро получили. Не положенную на разнополых деток трёхкомнатную, просторную двушку в новом доме, но получили. Вышло - дочка больше на сердце Валерию легла, чем Андрюха. Ника пока суетилась, смешно пищала. Держа на руках кружевной "конверт" с дочкой, вытягивала шейку, наблюдала, как муж розетки устанавливает, люстры вешает. Нелёгкие времена, если припомнить хорошенько. Классные времена, радостные, с надеждами. Радость, подобно болотному газу, улетучилась быстро. Надежды растаяли. Наступили конвейерные дни. От подлости тех дней Валерий сначала погуливать стал. Любви хотелось. Особенно, когда непонятным чёртом в памяти Маринка всплывала. И почему, спрашивается, не ходить налево, раз жену в постель не дозовёшься? Ника уже командовать стала, покрикивать уверенно. Смешной писк её навсегда в прошлом остался. Вроде, подросла даже, в росте прибавила. У Валерия зубы ломило от её начальственных замашек.

Мужики яму докопали. Отец работу принял, доволен остался. Сунув руки в карманы старого, но относительно тёплого двубортного пальто, поправив старую же фетровую шляпу, смотрел, как сын рассчитывается с работягами. Облегчённо проводил взглядом бутылки, перекочевавшие в клешнеобразные лапы могильщиков. Валерий хмыкнул про себя: волнуется батя, боится, нарежется сын до упора. Нарежется обязательно. Не сейчас, позже. Вот бабушку похоронят, и надерётся вусмерть. А что ему ещё осталось в этой жизни? Ни увлечений, ни привязанностей. Любовь не встретил, дело всей жизни не нашёл, счастье мимо прокатило, карьеры не получилось. В семье тоска одна болотная. Вилы, короче. Годы летят, не успеешь оглянуться, полтинник стукнет, о зелёной декорации пора будет думать. Жизнь проходит впустую. От пустоты жизни и пил Валерий почти не просыхая. Алкоголиком себя не числил. Алкоголик без "горючего" существовать не умеет. Вовремя дозу не принял - кукожится весь. Двух рюмок обычно алкашу уже довольно для ощущения полноты бытия. Валерий без спиртного обходиться мог. Считал: захочет завязать - завяжет с лёту. Пока же без надобности.

С кладбища уходили неторопливо. Присутствовать на отпевании, конечно, надо, последний долг отдать. Только выстоять молча и неподвижно всю службу непривычным к церковному действию людям невмоготу. Допустимо опоздать на четверть часика, минут на двадцать. Мало ли какие обстоятельства задержали на кладбище, в дороге.

- Ты мне вот что скажи, - отец по-стариковски шаркал ногами, прочёркивая асфальт подошвами. - Ведь это закрытое кладбище?

- Ну...

- А как же нам здесь хоронить разрешили?

- Бать, ну ты как вчера родился, - Валерий досадливо хмурился. - Во-первых, у нас здесь место есть, санитарная норма не превышена. Следовательно, по закону право имеем. На своём месте. Во-вторых, я им третьего дня на лапу хорошо дал.

- Откуда у тебя деньги?

- Оттуда! Думаешь, всё подчистую пропиваю? Ты Нику больше слушай. Она и не то на меня наговорит.

- Не обижай супругу. Она у тебя золотая.

- Не всё то золото, что блестит. Думаешь, она знает, что я бешеные деньги на похороны просадил? Ни хрена. Знала бы, отобрала на что-нибудь более по её мнению важное. Щаз-з-з. Это моя заначка. От неё прятал. Ты ей, батя, ничего не говори.

- Боишься, плешь проест?

- Ничего я не боюсь. Надоело просто. Она сейчас головой по сторонам вертит, ищет вариант поприличней своего алкаша.

- Не понял, - отец остановился, взглянул на сына растерянно.

- Чего непонятного? - Валерий тоже притормозил. - Хочет заново свою жизнь устроить. Баба она молодая, красивая, худо-бедно обеспеченная.

- Сколько ей сейчас? Сорок?

- Сорок два. Вполне успеет несколько раз по-новой замуж сходить.

- Брось. Пугает специально.

- Не-а...

- А дети?

- А что дети? Дети выросли. Она их против меня, знаешь, как настроила? Носы морщат, в спину фыркают. Или как мать - учат, учат.

- Может, ты сам виноват?

- Кто же ещё? У них только я и виноват, больше некому. А я, вроде, и не человек вовсе. Работай, давай, по хозяйству помогай, на окружающих вид приличный производи, жене соответствуй. Другого от меня ничего не нужно. Чего мне хочется, никого не интересует.

- Чего же тебе хочется? - усмехнулся отец. - Выпить и спать завалиться?

- Грибы я люблю собирать, рыбу ловить, у костра с гитарой посидеть. Нужным хочу себя чувствовать, батя, любимым. Ей же не интересно со мной, Нике. Ей высшее общество подавай, умные разговоры о культуре. И детям неинтересно.

- Никто тебе не мешает стать интересным человеком.

- А кто тебе сказал, что я человек неинтересный? Думаешь, со мной поговорить не о чем? Ко мне же никто не приглядывается. Двадцать с лишком лет я на Никины идеи вкалываю. Мои идеи её не волнуют, не стоят они на её вкус доброго слова. Но это мои идеи, батя! А она их по шару, по шару... Существуй, как она считает необходимым. Я и существую.

- Да-а-а... Не думал, что у вас настолько плохо.

- Плохо? - Валерий лицом дёрнулся. - Плохо - не то слово, хуже некуда. Она ведь реально нового мужа подыскивает. Сказала Оле, что хочет получше устроиться, пока не поздно, пока шанс остаётся.

- Эка ты её довёл.

- Вон даже как! Я её довёл. Не она меня?

- Да она всё сделала, в лепёшку расшиблась, только бы ты пить бросил, который год во все колокола звонит.

- Вот. Вот именно. В колокола звонит. Звонят, батя, языком. А она не сообщает, каким манером в лепёшку расшибается? Может, нарколога на дом вызывает? Чай мне покупает специальный? Некоторые своих мужиков по семейным психологам водят, по целителям. Ещё бывает, у бабок заговаривают, у экстрасенсов, свечки в церквях ставят. Моя мне только скандалы устраивает и знакомым жалуется.

- Так ты ведь не пойдёшь ни к бабке, ни к психологу.

- Не пойду. Не верю в них. Жульё. И случай не тот. Не алкоголик я. Суть в другом. Тебе Оля не говорила ничего?

- Что она должна была сказать? - встревожился отец.

- Значит, не говорила, - хмыкнул Валерий.- Она недавно какого-то целителя для меня нарыла. По фотографии от пьянства заговаривает. Берёт дорого. Десять тысяч. Но со стопроцентной гарантией. Позвонила сперва моей. Давай, говорит, Валерку спасать. Ника деньги пожалела, отказалась.

- Правильно сделала. Нечего с разными шарлатанами и проходимцами связываться.

- Твоя-то дочь связалась. От неё я меньше всего ждал. Отвезла этому хмырю моё фото и свои десять тысяч выложила, не пожалела. Потом мне отзвонилась, в известность поставила.

Отец молчал, обдумывая услышанное. Валерий зло ухмылялся. Поставил батю в тупик. С одной стороны, неизвестному шарлатану десять тысяч подарить - дурь бабская, несусветная. С другой, кто действительно в лепёшку расшибается, в отчаянии на последнее средство идёт, жена, во все колокола бьющая, или сестра, промолчавшая о диком своём поступке? Пусть, пусть батя помозгует. Всё у них с матерью Валерий виноват, Ника бедной-несчастной получается.

Отец разгадал замысел сына. Ответил, зайдя, правда, с другого конца:

- Ты, Лер, сам себе постель стелил. Не мы тебе Нику сватали. Думали, на Марине женишься. А ты с другой спать устроился. Привёл её к нам, беременную. Нате, мама с папой, невестку вам. Мы что ж? Мы приняли. Лишь бы сыну хорошо, лишь бы сыну счастье. И не верится мне, что Ника прям вся такая жёсткая. Помнишь, день рождения отмечали, тридцать лет тебе? Ника тост сказала. Хорошо сказала. Я запомнил. Встала, вся светится. Папа, говорит мне, так я вашего сына люблю, так люблю, больше жизни.

- Больше чьей жизни? Моей? - Валерий скосил на отца недобрый глаз. - То-то она обо мне печётся, рук не покладает. Сам на себя и стираю, и глажу. О детях, о тёще, о себе - да, не отнять, аки пчела рабочая. А муж ей давно пофиг.

- Не ёрничай, - оборвал его отец. - Кто как кого любит - годами проверяется. Ни ты, ни мы с мамой двадцать лет назад знать не могли, чем твоя семейная доля обернётся. Но, положа руку на сердце, Марина нам милее была. Её снохой хотели видеть.

- Что это ты вдруг Маринку вспомнил? Через двадцать лет, - буркнул Валерий, задетый за живое. Искренно взволновался от совпадения. Он и сам сегодня, совсем недавно, мельком о Марине подумал. Как будто кто специально память перетряхнул, душу поскрёб.

- Мы с мамой и не забывали её. Видим иногда. Видели... - поправился отец, - у бабушки. Не могла мать тебе не рассказывать.

- Ну, говорила что-то... - неохотно согласился Валерий. Продолжать не стал. Мать много в последний раз горького выдала. Разбередила, растревожила, обиды на мир добавила. Не делиться же теперь своим раскаянием. Душу наизнанку выворачивать мужику и перед отцом не след.

Отец не настаивал. Хлопал по карманам пальто, рылся в них, искал что-то. Или делал вид, будто ищет. Залез с маху в запретную зону, теперь неловкость испытывал. Не знал, стоит ли назад отыгрывать. Отыгрывай, не отыгрывай - прошлого не вернёшь. Сложившуюся судьбу не переделаешь.

Валерий легонько стукнул его ладонью по плечу, кивком головы показал на поворот к проспекту. Вдалеке, над плотным потоком машин двигались по направлению к ним задранные вверх тонкие "рога" троллейбуса. Надо шагу прибавить, успеть.

---

Марина тёрла свёклу и сердилась на саму себя. Лучше бы взялась резать зелень. От свёклы пальцы до вечера будут в бордовых пятнах. Хорошо, если благодаря допотопной тёрке лак на ногтях не облупится. В принципе, она могла устроить передышку. Колбасу, буженину, грудинку, рыбу нарезала тонкими ломтиками. Две большие кастрюли заполнила оливье и салатом из крабовых палочек. Осталось добавить в кастрюли зелень, майонез и тщательно перемешать. Да, не забыв посолить. Сваренный для кутьи рис остывал на подоконнике. Нет же, дёрнул её чёрт вопрос тёте Варе задать:

- Дальше что делать?

- Ой, Марин, свёклы натри. Она вон в той кастрюльке с отбитым краешком. Блины позже печь начнём.

Три вот теперь свёклу, гваздайся. Приедет Лерка, а она с такими руками. Хоть в рукава прячь, будто мёрзнешь. Ведь он приедет? Не может не приехать. Не день рождения всё-таки, похороны.

Появления Лерки Марина ждала с нарастающим страхом. Внутренняя паника, вызванная мыслями, что постарела, подурнела, что, как всегда раньше, не сможет вести себя естественно, ширилась, заполняла сознание, душу. Ожидание бывает радостным, когда оно смешано с предвкушением чего-то хорошего. В таком случае от ожидания больше положительных эмоций, нежели от самого события. А если хорошего ждать не приходится? Если впереди подстерегают разочарование, стыд, неловкость, очередной пример собственной незначительности? Тогда ожидание утомительно, мучительно до крайности. Ты дёргаешься, нервничаешь, мысли мечутся перепуганными зверьками. У Марины давно слегка дрожало под коленками. Чем ближе маленькая стрелка старинных настенных часов подбиралась к цифре "два", тем больше тряслись руки. Она настолько погрузилась в свои мысли и переживания, механически выполняя хорошо знакомую работу, что вздрогнула от слов незаметно вошедшей в кухню тёти Вари:

- Чеснок вот здесь, Марин, в майонезной банке. Он готовый. Тебе только в свёклу его положить. И не соли свёклу, пожалуйста. Майонез взяли оливковый, достаточно солёный сам по себе.

- Хорошо, тёть Варь, - кивнула Марина, тут же решив про себя непременно тайком чуть-чуть посолить, вкуснее будет.

- Я тебе кофе приготовила, - тётя Варя уходить не собиралась, держала в руках большой бокал, от которого шёл парок. Она ещё пару часов назад перетащила с кухни в маленькую комнату электрочайник, чашки, чай, кофе, сахар, хлеб, кое-какие мелочи. Не хотела на кухне колготни.

- Со сгущёнкой кофе. Выпей, передохни немного. Скоро Татьяна подъедет, одна наша родственница, ты её не знаешь. Она поможет, она обещала.

Марина вздохнула. Она не любила горячий кофе. Кофе с молоком, тем более со сгущёнкой, терпеть не могла. Не нравились ей большие бокалы и кружки. Кофейные чашечки должны быть маленькими, изящными. Но промолчала. Отложила тёрку, сполоснула руки, села к столу, приняв от тёти Вари "лохань", как мысленно называла подобные ёмкости.

- Мариночка, - тётя Варя, смущаясь, отвела взгляд, пальцем потёрла застарелое жёлтое пятно на сером пластике столешницы. - Тут вот какое дело... Народу много собирается, особенно со стороны...

Марина встревожилась, видя нерешительность обычно уверенной в своих словах и поступках женщины. Приготовилась выслушать просьбу уехать сразу после отпевания, так и не встретившись с тем, с кем не виделась больше двадцати лет. Надо, значит, уедет, значит, опять не судьба.

- Ты кофе-то пей, пей, он хороший, сладкий. Оля всегда такой любила.

Любила. Господи, Ольга даже макароны сахаром посыпала. И хлеб с маслом. Этого Марина забыть не могла. Да и как забудешь? Они продолжали встречаться, перезваниваться. В основном не по Ольгиной инициативе. До сих пор считали себя лучшими подругами. По старой памяти, не более того. Собственно дружбы давно не существовало.

- К тебе непременно с вопросами полезут, - тётя Варя решилась таки сказать прямо, - пьёт ли Валера. Ты всем отвечай, что не пьёт. Он же и в самом деле не пьёт.

Марина поперхнулась несчастным кофе со сгущёнкой. Полезла в карман за сигаретами, передумала. После покурит. Уйдёт тётя Варя из кухни, тогда можно подымить в полное удовольствие, без занудливого "ты так много куришь, тебе бросать надо". Мать Лерки слишком многого от неё хотела. Обе прекрасно знают: Лерка пьёт как сапожник. Ольга каждый раз жаловалась подруге, что с братом сладу нет. Наверное, все признаки пьянства Валерия налицо. Точнее, у него на лице. Не зря же Ольга сокрушалась: "Такого любить?! Ты с ума сошла! Он ведь теперь "синяк" настоящий". Получается, тётя Варя просит её врать всем бессовестно. Врать Марина не умела никогда. Пробовала многократно - не получается.

- А выглядит плохо, - тётя Варя, словно мысли у собеседницы прочла, - потому что нездоров. С почками у него проблемы.

Хорошо, если с одними почками. С печенью, говорят, при алкоголизме так же неприятности случаются. И с сердцем. И с мозгами. Эх, Лерка...

Тётя Варя выжидательно, почти умоляюще смотрела на Марину. И та не выдержала, кивнула.

- Хорошо, тёть Варь, постараюсь.

Дождалась, пока удовлетворённая согласием Леркина маман покинет кухню, и полезла в карман кардигана настоящей козьей шерсти за сигаретами. Кардиган утром вместо пальто надела и до сих пор не сняла, подмерзала немного. Почему, спрашивается, куртку не взяла? Очень хотелось выглядеть красиво, модно. Для него. Или для себя? Глупая девчоночья мечта встретиться с Леркой и пусть увидит, какая она умная, красивая, со вкусом одетая, пусть пожалеет о своём выборе, глупая мечта эта задержалась в ней на целых двадцать лет. Судьба не давала шанса встретиться. Давно пора было смотреть вперёд, не назад, не питаться воспоминаниями, словно хлебом насущным. Ольга ей все бока пропилила. Подружка драгоценная знала в жизни толк. Двух супругов поменяла. В свободные периоды партнёров перебирала, пробуя на вкус, не хуже Клеопатры. Ныне третьего мужа изводила. Ей ли не знать, как себя вести правильно? Будет что на склоне дней вспомнить. Марина правильно себя вести не могла, не хотела. Ей доставало одного мужа и одной несостоявшейся любви. Почему, собственно, несостоявшейся? Невзаимной - это да. Без ответного чувства. Зато её собственная любовь состоялась полностью. С отказом от надежд, с ни чем неизмеримым счастьем редких встреч, с подвигом отречения от любимого.

Она не помнила точно, сколько ей было лет, когда, катаясь с горки на ящике из-под молочных бутылок, столкнулась с мальчиком старше себя года на два-на три. Не просто столкнулась, сбила мальчика с ног, опрокинула в сугроб. Он вынырнул из взбаламученной снежной перины, сердито глянул на неё. И Марина увидела два больших-пребольших чёрных глаза, переполненных праведным гневом. Увидела длинные, опушённые снежной пылью чёрные ресницы, чёрные же брови. Ничего больше. Зрелище поразило её. Куда-то пропала шумная ватага друзей-приятелей, задорно визжавшая, оравшая, швырявшаяся крепкими снежками, сталкивавшая свои ящики из-под бутылок, чтобы устроить гром, звон и кучу малу. Пропали дома, деревья в белых шубах и шапках, прохожие, неодобрительно оборачивавшиеся на детский гвалт. Пропал ясный морозный день с высоким, холодной синевы небом и бьющим в глаза солнцем. Только огромные чёрные глаза с длинными ресницами. На белом лице. Да над глазами узкими ровными ленточками чёрные брови. Чёрное на белом. Красиво до невозможности. Марина смотрела, смотрела...

- Умней ничего не придумала? - ворчливо буркнул мальчик, невольно разрушая очарование минуты. - Прежде, чем на ящик лезть, научись сначала.

Встал, отряхнулся небрежно. Пошёл наверх, в горку. Надо же, носом в снег не сунул, подзатыльник не отвесил. Марина заворожено смотрела ему вслед, продолжая сидеть рядом со своим ящиком. Она знала, что мальчика зовут Валерой, что он приходится внуком тёте Пане из 56-ой квартиры. Сколько раз они сталкивались в подъезде, на улице. Как же она раньше его не разглядела? Его младшая сестра Оля была ровесницей Марины, нередко просилась в игры и развлечения дворовой компании. Её не слишком жаловали. Когда примут в игру, когда - нет. По настроению. Больно домашней казалась девочка. Туда ей ходить нельзя, этого делать неположено. При словах "придурок", "уродина" Оля обмирала. Вовремя отправлялась обедать, никогда не пыталась канючить: "Бабуль, я ещё немного погуляю, ещё пять минут". Кому интересно с такой играть? С памятного на долгие годы морозного зимнего дня Марина взяла Ольгу под своё покровительство. И шёл им тогда десятый год. Или одиннадцатый?

Свёкла была слегка подсолена. Заранее. Чтоб потом тётя Варя с тётей Надей не заметили, как Марина портит продукт. Кофе, испоганенный сгущёнкой, благополучно вылит в раковину и "лохань" добросовестно вымыта.

Приехал батюшка со служками. Или как там, с причтом? Он басил в прихожей, что-то объясняя встречавшим. Звуки его голоса показались Марине густыми, тягучими. Значительность проскакивала в интонациях. Марина не удержала любопытства, выглянула. Смотрела поверх чьих-то голов в чёрных платках. Священник был молодым, интересным мужчиной. Русоголовый, с наивным детским выражением ясных глаз. Мягкий, интеллигентный. Это хорошо. А то такие "фрукты" среди них иногда встречаются - упаси, Господи!

Батюшка прошёл в ту комнату, где стоял гроб. На диване расстелил кусок тёмной ткани и начал на нём раскладывать разные принадлежности, названия которых Марина не знала, догадывалась только: кадильницу, требник, ещё что-то... Дальше посмотреть не удалось, потому что наконец объявились Ольга с мужем. Они сперва пошли к гробу - проститься, затем начали перетаскивать с улицы, из машины лотки с нарезанными уже хлебом, холодцом. Марина принимала лотки, на ходу отрывисто спрашивала:

- Ты чего так поздно?

- Сначала моя инспекторша позвонила, оказывается, мы в последний раз не все документы предоставили. Уволю бухгалтера к чёртовой матери.

- Бухгалтер-то чем провинился?

- А кто, по-твоему, должен за всеми бумажными изменениями следить? Я, что ли?

- Ладно, не бухти. А потом?

- Потом у этого козла машина гавкнулась.

- У какого козла? У твоего мужа?

- Не-е, Валерик не при делах.

По удивительному совпадению третьего мужа Ольги звали так же, как и её брата. Иногда возникало подозрение, что не по случайному совпадению, что Ольга подсознательно искала себе мужчину, хоть чем-то напоминающего любезного душе братца.

- А-а-а... - Марина понимающе кивнула, будучи немного в курсе бизнеса подруги. - Этот молдаванин. Гриша, кажется?

- Да нет. Мы ещё одну хлебовозку взяли. И ещё одного водилу, - Ольга села на табурет рядом с составленными на полу штабелем лотками. На подоконнике свободного места для лотков не оказалось. - Представляешь, он, сволочуга, запойный на самом деле. А божился нам, что капли в рот не берёт, тварь...

Марина промолчала. Пока Ольга делилась проблемами, возникшими из-за нового шофёра, прихохатывая, описывала свою воспитательную методу, Марина всё больше расстраивалась. Её коробила манера подруги подбирать наиболее грубые выражения, материться не к месту, употреблять жаргон бомжей и уголовников. Не верится прямо, что в детстве Оля от мало-мальски грубого слова в ступор впадала. Как из-под родительского крыла выпорхнула, так и понеслось... Будто с цепи сорвалась. Огорчало Марину и наплевательское отношение подруги к ближнему. Редкостной концентрации эгоизм у человека наблюдался. Для одного брата исключение всегда делала. Но сейчас... ведь умерла бабушка Ольги, в соседней комнате на столе лежит. Неужели возможно в такой день о бизнесе думать, прихохатывать, неужели ни одной слезинки не найдётся, ни одного словечка по скорбному поводу? Или же это нервное?

- Слушай, я тут клёвый анекдот подцепила. Сегодня ночью в преферанс дулись, ну, мы всегда по пятницам, ты знаешь. Так вот, один баклан рассказал.

Нет, вряд ли нервное. Ольга ночью в преферанс "дулась". Действительно, по пятницам у неё обычно знакомые собирались пулечку расписать. Не отменила сборище, поганка, по устоявшейся традиции в карты играла. Сама Марина в эту ночь тоже не спала. Маялась, с боку на бок ворочалась, о тёте Пане думала, её последний день рождения вспоминала. И просто вспоминала. Как однажды они с Ольгой, лет им по пятнадцать тогда было, уехали аж в Тимирязевский парк, побродить по тропинкам. Зачем, спрашивается, когда Царицыно в трёх шагах? А так, интереса ради. И погуляв, неожиданно набрали много грибов: сыроежек, лисичек, свинушек. Сколько удивлялись потом - надо же, в городском парке грибы! - сколько радовались. Тётя Паня из добычи им суп сварила, картошки с грибами нажарила. Картошки на раз получилось, а вот супчик они три дня ели. Марину специально к обеду звали. Она с собой какие-то продукты несла типа сыра, колбасы, котлет. Мать всучивала. Мол, неудобно с пустыми руками идти. Тётя Паня продукты не брала, назад возвращала. И те три дня кормила девчонок отдельно от Лерки. Он хмыкал, посмеивался. Но и завидовал слегка. Через неделю на запруде в рыбхозяйстве наловил с друзьями карпят зеркальных. Небольшой вышел улов на большую компанию. Запруда-то двумя сторожами охранялась. У сторожей, как заведено, ружья, солью заправленные. Но тогда пару дней Ольга с Мариной любовались, как мальчишки уху потребляют. Смешно получилось. Тётя Паня притворялась сердитой, ворчала, заставила парней рыбу чистить. А сама, Марине со стороны хорошо видно было, посмеивалась добро. Вот бы вернуться в те лёгкие, светлые, беззаботные времена.

- Прикинь, там старух набежало - до этой самой матери. Все в чёрном. Все вредные, все командуют, мать их. Туда не встань. С этой стороны не подходи. То не говори и то не делай, - Ольга поднялась, потянулась, зевнула сладко.

- Да тебе-то что? - удивилась Марина, выныривая из воспоминаний.

- Хорошо некоторым рассуждать. Ты можешь вообще нос из кухни не высовывать. А я возле бабки стоять должна, в первом ряду. Хотела с ней проститься по-людски. Не дали. Стань здесь, целуй сюда, перекрестись, отойди, подход не загораживай, - передразнила Ольга неведомых Марине старух нарочито скрежещущим голосом. - Пока они здесь, в доме и не покуришь.

- Да? - расстроилась Марина. - А я хотела...

- На лестницу иди, - посоветовала подруга. - Успеешь до отпевания. Потом у этих мегер хрен выйдешь. Загрызут. Если батюшка по полной программе отпевать будет, то не меньше часа, а то и больше стоять придётся.

- Сколько? - ужаснулась Марина. Никогда раньше ей не приходилось выстаивать церковную службу. Она думала вместе с Ольгой находиться в первом ряду. Имела право. Теперь желания переменились. Надо в дверях место застолбить. Вдруг выйти захочется?

- Иди, иди, поторапливайся, - подтолкнула Ольга.

Марина сняла фартук.

---

Отец ушёл вперёд. Нервничал. Боялся к службе неприлично опоздать. Чёрт ли в этом отпевании нормальным мужикам? Без попов бабуля в раю окажется. Всей своей каторжной жизнью заслужила. Почти век на этом свете горб ломала. Ну и опоздают они с отцом, не велика потеря. Валерий останавливался чуть не каждые десять шагов. Много лет здесь не был, но его узнавали. С одним старым приятелем надо поздороваться, перекинуться десятком фраз, с другим. Странные ощущения накатили. Точно в юность вернулся. В ту, доармейскую, когда ни тебе забот, ни хлопот. Лето перед призывом хорошее случилось и памятным осталось. Они с Лёхой и Генкой до глубокой ночи сидели у входа в подвал на большом протекторе. От КАМАЗа, кажется. Его мелкие где-то надыбали, прикатили во двор. Днём эта мелочь протектор вместо батута пыталась использовать, по вечерам место старшим уступала. Парни в нём как в гнезде устраивались. Генка обычно магнитофон таранил, переносной, "Электроника-302". Слушали роллингов, битлов, спорили о всякой всячине, девчонок обсуждали: Таньку, Наташку, Маринку ту же. После одиннадцати часов то и дело кто-нибудь из соседей высовывался в форточку, ругался на шум, грозил родителям настучать или участкового вызвать. Смех, да и только.

Валерий вновь остановился. Протектор, разумеется, сто лет назад убрали. Всё переменилось. Двор, ограниченный домами из серого силикатного кирпича, выглядит маленьким, почти кукольным. Раньше же огромным представлялся. Необъятным миром, целой вселенной. Одно дерево, на котором они с пацанами тарзанку повесили, чего стоило! Толстенная высоченная ива с морщинисто-жёсткой корой. Такие деревья в Москве попилили давно. Хм, не все попилили, выходит?

Валерий подошёл ближе, осмотрел иву. Она, не она? Вряд ли. Эта пожиже против той будет. Или он перезабыл всё на свете? Вот она, тарзанка, мотыляется. Такой же металлический трос, только ржавый. Такая же перекладина из кривой ошкуренной ветки, только тёмная, засаленная, захватанная детскими руками. Нет, не такая же, она самая и есть. Старая, сгладившаяся от времени надпись видна "Л.+М.=...". Они с Генкой на пару ехидненькую формулу перочинным ножичком вырезали, над Лёхой прикалывались. Лёха в Маринку влюбился по уши. Настолько втрескался, что клеился, гад, к Маринке пока он, Валерий, в армии "трубил". Разве так нормальные мужики поступают? Лучшим другом считался, а за девку готов был дружбу похерить. Ни одна юбка того не стоит. Даже Маринка. Не выгорело ничего у Лёхи. Девка на Валерия глаз положила. Вся округа знала. В часть к нему Маринка один раз приезжала. После присяги. Не одна прикатила, подстраховалась. Мать с отцом, бабуля, сестра поехали и Маринка им "на хвоста села". Он онемел вмиг, когда её среди родни за столом в гостевом домике увидел. Готов был сквозь пол провалиться сначала. Чего притащилась, звал её кто? Через неделю лишь в себя пришёл, оттаял. Всё его отделение тогда потихоньку в окна заглядывало. Что там отделение, вся рота сбежалась смотреть. Оценили незваную гостью по пятибалльной шкале на шесть с плюсом. И то, девка красивая, фигуристая. Ему завидовали, подробности вызнавали. Он отмалчивался. И ждал, когда она в следующий раз прикатит. Попрощался с ней суховато, за руку. Не обнял. С какой, интересно, стати, кто она ему? Подружка сестры. От чужой зависти, тем не менее, встряхнулся, проникся. В следующий раз по-иному выйдет. Она сама напрашивается. Встретит её иначе, распрощается, как положено. Пусть рота в засаде за кустами от зависти сохнет. Интересно, хороша ли Маринка на вкус? Так ведь не приехала больше, сука. Мать звала её, она отказалась. А он-то, чудила, губы раскатал, ждал, слова хорошие в уме придумывал. И ни письма от неё, ни записки. Мать глаза опускала, отговаривалась, мол, стесняется Марина, неудобно ей без его приглашения снова появляться, но позванивает регулярно, интересуется. Чего впустую интересоваться? Взяла да приехала. Сам хотел письмо написать. Не решился. Плюнул потом о ней думать. Себе дороже. Домой дембелем вернулся и как раз на свадьбу сестры попал. На бал, значит, прямиком с корабля. Дурдом сплошной. Форму не переоденешь, старая гражданская одежонка не налезает. В доме гулянье. Маринка, само собой, свидетельница. Красивая, падла, стала, лучше прежнего. Платье модное, туфельки на "шпильках", волосы - чуть не до поясницы. Лёха рядом с ней крутится, Дима - свидетель жениха, ещё козлы какие-то. Ухаживают наперебой, одеты все прилично, суетятся, манерами, остроумием щеголяют, анекдоты свежие травят. Один Валерий, как последний идиот, в парадной военной форме: ни повернуться, ни вздохнуть, ни охнуть. Выждал момент, сказал ей несколько слов. Она глаза в сторонку отвела, покраснела, ответ из себя выдавила, заикаясь, неохотно. А-а-а, да ну её к лешему, думать ещё о ней...

Валерий потряс головой, отгоняя непрошеные воспоминания. Погладил морщинистый ствол ивы. Лучше про Лёху вспомнить. С Лёхой они поговорили по душам, разобрались в ситуации. В тот же вечер. И провожать домой Маринку Валерий отправился, дурак пьяный. Провожал несколько часов. Всё, на что под конец решился, за плечи её обнять. Строго выглядела. Уж больно хороша стала и, как там его... не тронь меня, завяну я. Не по его рылу крыльцо. Полезешь целовать - по роже как раз и схлопочешь. Она его про армию расспрашивала, слушала внимательно. А ему хотелось рот ей своим ртом залепить, в постели с ней оказаться. Хотелось до одури, до болезненных спазмов во всём теле. И ведь могло случиться. Могло. Позови она тогда его к себе. У неё в ту ночь родителей дома не было. Не позвала, однако. Гордая слишком. У подъезда попрощалась. Руку пожала, как он ей, когда к нему в часть ездила. Надо было её в подъезде догнать... и женился бы он на Маринке, как честный человек. Ей-ей, женился. Может, по-другому бы тогда его судьба сложилась? Без Ники с её командирством, без внутреннего, ничем не прошибаемого одиночества, без осознания своей ущербности, никчёмности. Нет. Не побежал догонять Маринку, не решился. Соседей постеснялся. Кто-нибудь непременно увидит, хоть ночь в разгаре. Испугался, что не получится у него. В армии к пище вроде бром подмешивали, дабы молодые, здоровые парни не страдали без баб. Хрен его разберёт, бром этот. Вдруг у него действие длительное? И Марина... Вдруг она не хочет его? Хотела бы, к себе позвала. Мало ли, что проводить себя позволила. Вон, какой цацей стала. Куда ему со свиным рылом в калашный ряд! Вернулся домой и... сбежал. Чуть рассвело, уехал к другой бабке, в Серпухов, на два дня. Свадьбу без него догуливали. Стыдно было перед Маринкой. Видеть её невмоготу. Боялся сорваться, повести себя пацаном сопливым, несоответствовать. Маринка же...прямо по пословице "близок локоток, а не укусишь". Ну, лучше и не глядеть на "локоток", не облизываться напрасно. Лёха в этом деле слабаком вышел. Cколько раз пытался к ней подъезжать, даже силой взять пытался. Где сел, там и слез, слабаком себя выставив. У Валерия силы воли чуток больше нашлось.

Лёха не ждал его здесь, у бабушки. Думал, на кладбище увидятся. Они созванивались накануне. Валерий просил помощи. Просил Генку найти, Витька, ещё кого-нибудь. Гроб-то выносить надо? Сам должен был на кладбище дожидаться. Отец планы сына нарушил, изменил диспозицию. Да и бог бы с ним. Зато с Лёхой раньше встретятся. Давно не видел верзилу этого, поглядеть охота. Друг всегда вызывал у Валерия острый приступ эстетического восторга. Сам бы Валерий выразился иначе, если его спросить. А скорее всего, не нашёл бы слов для выражения своих эмоций. Просто всё в Лёхе пришлось по душе. Молчаливо-спокойный, с небрежной ленцой в движениях, Лёха обладал чисто скандинавской внешностью: под два метра ростом, широкоплечий блондин с холодными серыми глазами. Такими высокими, крепко сбитыми, мрачноватыми, наверное, были викинги. Лёху в детстве дразнили викингом. Он обижался, хмуро сопел, рассматривал на глазах у дразнивших свои кулачищи. Обычно осмотра кулаков хватало, чтобы разные ехидны затыкались.

Валерий взглянул на часы. Дьявол! Опоздал капитально. Теперь бабы плешь проклюют, изведут в вусмерть. А он не мог заставить себя повернуться лицом к дому. Тянул время, тянул. Невозможно войти в тёплую раньше от любви квартиру, в толпу посторонних людей и... Она там в гробу... худенькая, старенькая... Не встретит у двери, не буркнет обычное "заждалась", не засияет глазами сквозь напускное недовольство. Верно, чужая лежит, холодная, равнодушная, далёкая от всего земного. Оболочка в гробу, а душа... Интересно, где её душа обретается? Он всё-таки усилием воли развернулся на сто восемьдесят градусов, пошагал к подъезду. Иначе мать искать его побежит. В испуге, что он с кем-нибудь из старых знакомых "причаститься" решил, до срока помянуть бабушку. Она только вид делает, будто не верит жалобам Ники. Не любит сноху, и никогда не любила. Тем не менее, воспитывает его, воспитывает - надрывно, занудливо так, утомительно. Поддерживает Нику. Все воспитывают. Одна бабуля молчала, не лезла учить. Смотрела красноречиво. И этот её о многом говорящий взгляд тяжелее воспринимался. Потому Валерий совсем не ездил к ней в последние годы, стыдился. Ника отвозила детей к бабушке, Ника их забирала. За руль она его пускать перестала, сама баранку крутила. На том основании, что пьёт Валерий много, реакции у него плохие, долбанётся сам и машину покалечит, а машина в основном на её деньги куплена. Хорошо, если один в машине будет, без детей, без жены. Валерий оскорбление сносил молча. Как ему сегодня отец справедливо заметил, никто Нику в жёны не навязывал, сам выбрал. После драки кулаками не машут. Вот бабуля верила, Ника мужа любит до смерти. Или удачно делала вид, будто верит. Хотелось ей мира и лада в семье внука. Про Маринку, про её визиты никогда словом не обмолвилась. У самой же, мать вчера обнаружила, целая стопка фотографий Маринки одной, с супругом, с детьми в шкафу под постельным бельём хранилась, подарки Маринкины из всех щелей лезли. Солонки, сухарницы, полотенчики расшитые, тапочки тёплые, платки шерстяные да пуховые. Мать пока рассказывала, Валерий малиновой краской наливался. Им с Никой в голову не приходило всякую всячину дарить. До тёплых тапочек как-то не додумались, уроды, забыли про бабушкин артрит. Продукты иногда подкидывали, чай, сахар, масло постное. Тапки, варежки, платки без участия родни, сами собой у бабули не переводились. Наверное, у них с женой головы по-другому устроены. Скорее же Маринка на особинку сделана. Она всегда казалась Валерию немного странной. Сестра по поводу подруги обычно с ним соглашалась, подтверждала: странная. Сеструха и Нику нормально воспринимала, поддерживала с ней доверительные отношения, сердилась на мать с отцом. Те Нику недолюбливали. Улыбались приветливо, разговаривали ласково, помогали во всём, на защиту вставали, поддерживали и... считали чужой, не пускали в сердце. Ника платила им той же монетой. Когда отец с тяжелейшим почечным коликом в больнице лежал, один всего раз поехала с мужем свёкра навестить, во второй - отговорилась полной загруженностью. Ладно, отец, но вот бабуля... Она-то всегда Нику родной числила. Ника раньше у неё по выходным и праздникам отсиживалась с детьми, отдыхала. А хоронить, стол к поминкам готовить не поехала. Снова предлог нашла, снова отговорилась: ночь не спала, кашель дочке лечила, нельзя семнадцатилетнюю больную девочку одну на полдня дома оставить, температуры, конечно, нет, зато кашель бухающий и страшненький, кому-то надо кашель усиленно лечить, не дай бог, в воспаление лёгких перекинется. Тьфу!

---

Марина неторопливо курила, стоя на площадке между лестничными маршами. Сбивала пепел в стоящую на узком высоком подоконнике консервную банку. Удивлялась про себя обнаруженной "пепельнице", удивлялась хорошо освещённому подъезду. Раньше здесь перманентно темно было. Сегодня, как по заказу, на всех этажах полная иллюминация. Гроб легче выносить будет, слава богу.

Странный день. Только что Костя приехал, сын тёти Нади. Столкнулся с Мариной возле самой двери. Обнял по-родственному, крепко, искренно, сминая букет алых гвоздик. Спросил хрипловато:

- Ну что? Как там?

Марина сморщилась в ответ:

- Да ничего, вроде, без истерик. Ты иди. Сейчас отпевание начнётся.

Получила братский поцелуй в щёку, сама притворила за Костей дверь. Хмыкнула про себя. Костик всегда к ней хорошо относился, но не настолько же? Он был старше лет на десять, к бабушке ездил нерегулярно, и потому пересекались они редко. Разница в возрасте мешала дружескому сближению. День что ли такой особенный? Марину сегодня здесь все любили, все в ней нуждались. Тётя Варя и тётя Надя несколько раз, оговариваясь, называли её Олечкой. Только что, перед походом на лестницу, обе заставили её застегнуть кардиган, вдруг простынет, на лестнице сквозняки. Обе наперебой ворчливо сокрушались:

- Ты слишком много куришь, оттого худая и бледная.

- Тебе надо бросать курить, Олечка.

Худой Марина не была. Чёрное вечернее платье обманывало посторонний взор. Бледность же являлась отличительной чертой с рождения.

- Ты, Олюш, не долго там.

Ольга услышала их кудахтанье и обиделась. Не на мать с тёткой. На Марину. Надо полагать, из-за внезапной большей душевной расположенности их не к дочери, не к племяннице, к подруге её. Марина смущённо, извиняющееся улыбнулась Ольге. Не втиралась в доверие, не ластилась. Само собой получилось. Пусть Ольга не обижается. Собственно, Марина своё место в этом доме знала, не претендовала на нечто большее. Потому искренно поразилась, когда сказала: "А кто я тёте Пане? Посторонний человек", - и тётя Варя заволновалась по-настоящему:

- Как это посторонний? Как это посторонний? Ты наша, своя.

- Своя! - фыркнула Ольга. - Ладно уж, иди, никотинься. Я через две минуты к тебе спущусь.

И вот Марина стояла, курила, пыталась осмыслить увиденное, услышанное. В голове фиксировался один кавардак, ничего толкового. С тётей Паней не попрощалась. Надеялась выкроить время и постоять возле гроба одной, без посторонних. Не удалось. Вошла, цветы тёте Пане в ноги положила, глянула на сложенные восковые руки, на лоб, почти полностью прикрытый церковным венчиком, на заострившийся нос покойной. Ничего не рассмотрела как следует. Спокойное ли, мирное ли выражение лица у новопреставленной? В памяти от минутного пребывания у гроба осталось впечатление, что покойница, при жизни высокая, широкой кости, смотрелась маленькой, усохшей. Где уж тут постоять, побеседовать мысленно, когда тётя Варя с тётей Надей сразу на кухню поволокли - чаем поить, делиться подробностями последних часов земного пребывания Прасковьи Никитичны, заодно украшать фартуком, предлагать на выбор ножи, проводить экскурсию по кастрюлям и мискам. Ничего, думалось Марине, на кладбище можно будет попрощаться, успеется. Теперь выяснилось, на кладбище Марину не брали. Обещавшая помощь родственница пока не приехала. Некому вымыть полы после выноса тела, накрыть длинный поминальный стол, напечь блинов, подготовить необходимое. Она никогда не умела отказывать людям, тем более в критических ситуациях. Сейчас согласилась, ни секунды не колеблясь. Если не судьба кинуть горсть земли в могилу, то хоть побудет одна несколько часов в квартире, подумает в тишине, повспоминает. Говорят, душа усопшего только на девятый день дом оставляет. Вдруг удастся почувствовать, прикоснуться к бесплотной субстанции, ещё три дня назад именовавшейся тётей Паней? Опять же, с Леркой свидание откладывается. В результате и руки перестали трястись, и противная дрожь под коленками утихла. Не сейчас, ещё не сейчас. Можно передохнуть от страха, от вечной боязни смело посмотреть ему в глаза, не краснея, не заикаясь при разговоре.

С самого своего появления сегодня на пороге пятьдесят шестой квартиры Марина ждала. Подъезжали знакомые и незнакомые люди. Валерия не было. Прибыли Ольга с мужем, а Валерия не было. Появился редко о себе напоминавший родне Костя, а Валерия всё ещё не было. Не было и его отца, дяди Володи. Никто в присутствии Марины о них словом не обмолвился, если не считать просьбу тёти Вари. У Марины родилось подозрение, что они не приедут. Накануне в телефонном разговоре Ольга высказала сильное сомнение в присутствии брата на похоронах. Она считала Лерку конченым пропойцей, которому давно всё до лампочки. Супругу Валерия Ольга так же не предполагала лицезреть. Её прогноз оправдывался. Хотя Марина краем уха словила обрывок чужого разговора, из которого узнала о двух мужчинах, отправившихся на кладбище. Для себя решила - они. Кто кроме них мог там заниматься подготовкой похорон? И не такой уж Валера законченный человек. Не верилось в его полную очерствелость, никак не верилось. Наоборот, всегда казалось, он - более глубокой и тонкой организации личность, непонятая близкими, в первую очередь сестрой.

Из-за неплотно притворенной двери донеслись первые слова заупокойной службы. Батюшка басил неторопливо, с выражением, с чувством, хорошо поставленным голосом. Марина сумела разобрать отдельные фразы. Поразилась природным данным молодого священника. В храме свечи должны гаснуть. Сила-то, сила какая! На лестнице можно слушать. Поправила шарф на голове, расстегнула кардиган, закурила новую сигарету. Возвращаться не хотелось, ноги не шли. В толпе, среди собравшихся проводить тётю Паню маячил Лёха. Перед ним Марина испытывала стыд, обессиливающую неловкость, истинно страдала. Он пришёл довольно рано, толкался среди мужчин, вроде ожидая Геннадия, Петра, старых друзей. Заняться ему было нечем, и он преследовал Марину тяжким, упорным, неотступным взглядом. Никого не стеснялся. Это она стыдилась. Легко ли много лет видеть направленную на тебя тяжеловесную, ничем не прошибаемую любовь достойного человека, если не отвечаешь ему взаимностью? Сколько времени прошло, он женат, у него дети, а выражение лица, когда изредка сталкивался с Мариной, не менялось. Ну, если припомнить хорошенько, не всегда оно таким угрюмым было. Он ведь рано Марину среди других девчонок выделил. Лет восемь ей тогда исполнилось, ему же... Двенадцать. Кажется? Да, двенадцать. Что-то у них во дворе копали целое лето. То ли трубы меняли, то ли непонятно зачем кабель вели. Детвора напридумывала игр, связанных с беготнёй и перепрыгиванием через длинные траншеи, через отвалы рыжей земли. Марину никто никогда догнать не успевал. Она всегда первая добегала до ближайших деревянных мостков, переброшенных через траншеи, прыгала там на одной ножке и громко оповещала: "Чур, я в домике!". Ребята постарше в игры малышни не лезли, наблюдали со стороны. Но однажды вмешался Лёха. Спросил кого-то из мелких:

- Что же вы Маринку поймать не можете?

- Сам попробуй. Фиг её догонишь, у неё клыпы журавлиные, - последовал не слишком уважительный ответ.

- Хочешь, поймаю? - лениво и словно бы нехотя предложил Лёха. Получив энергичный кивок, неожиданно для всех резко рванул с места. Марина слышала разговор и тоже рванула, помчалась со всех ног. И она могла убежать. Неслась стрелой, коса стелилась по воздуху. Вот она-то её и подвела. Лёха на бегу поймал Марину за косу и потащил назад.

- Отпусти, так нечестно, это не по правилам! - верещала Марина, упиралась, тормозила ногами. Лёха, намотав расплетающиеся волосы на кулак, молча усмехаясь, продолжал тащить - как пленную, как строптивую рабыню. Он уже тогда был очень сильным. Вполне мог выдернуть с корнем её косу. И Марина странным образом ощутила: от происходящего не детским отдаёт, не игрой, не мелкими повозилками. Испугалась, затихла, смирилась притворно. Дождалась, когда завершится очередной кон, вышла из игры, едва удерживая влагу, зло жгущую глаза. Больше не вступала ни в какие игры, если поблизости шатался Лёха. Не могла ему простить унижения. Не хотела пересекаться накоротке. Года два ей потом неизвестный шутник бросал в почтовый ящик дурацкие записки. Что-то вроде "мы с тобой два дерева, остальные - пни", "люби меня, как я тебя" и прочая подобная лабудень. Со временем удалось выяснить, кто развлекался сам и её дразнил. Лёха, конечно. В те времена его лицо радостно вспыхивало при встрече, он улыбался. Марина отводила взгляд, на душу лёг его дружок закадычный Валера. Чтоб ей тогда Лёху полюбить? Видным парнишкой был. Мужиком ещё лучше стал. Заматерел, во всех чертах определился - не налюбуешься. Нет же, ей Лерка свет в окошке застил. Лёха знал об этом, верить не хотел. До армии осторожничал, в сторонке держался. После возвращения полез с радостным лицом и жадными руками. Марина отбивалась, как могла, цедила:

- Отстань, видеть тебя не хочу.

Лёха не верил. Думал, ломается девчонка, цену набивает. Вот тогда выражение его лица начало меняться, тогда стал появляться хмурый, тяжёлый взгляд. Проскакивал иногда. Но сквозило и ожидание нечаянной радости. Один раз силой её попытался взять, на чердак тащил. Вспоминать не хочется. Последняя же его попытка и по сей день заставляла в болезненном сострадании сжиматься сердце. Он поймал Марину в телефонной будке, перекрыл выход. В тесном пространстве застеклённого параллелепипеда развернуться невозможно. О защите и думать нечего. Царапаться, кусаться? И Марина прямо Лёхе в лицо с выплеснувшимся отчаянием закричала:

- Чего тебе от меня нужно? Чего? Неужели не видишь, не понимаешь? Не люблю я тебя. Никогда не полюблю. Мне Лерка нужен, не ты!

Лёха отшатнулся. Лицо его исказила не то гримаса, не то судорога. Марина воспользовалась моментом, ужом вытекла из будки, отскочила подальше, да так и застыла на месте. Лёха в бешенстве с разворота ударил по будке ногой и рукой одновременно. Разворот был красивый, удары мощные. Сразу вспомнились разговоры о службе парня в десантных войсках. Послышался звон осыпавшегося мелкими кусочками стекла. По руке Лёхи текли ветвистые струйки крови. Марина испугалась, подбежала.

- Лёш, больно, да? Пойдём ко мне. Руку перевяжем.

На шум в окна стали выглядывать жильцы. Лёха сморщился, с усилием и отвращением выдавил:

- Отвали.

На лице его было написано откровенное страдание. Не от физической боли. Порезы на руке, кровь, алыми бусинами капающую на асфальт, он, похоже, вовсе не заметил. Марина видела ясно. Медленно, неуверенно отошла от него. Ещё неделю Лёха беспробудно пил, дебоширил. Неизвестно, по какой причине, но особого внимания удостоились телефонные будки и фонари. Участковый трижды разговаривал с Мариной. Она шла в несознанку, мол, ничего не видела, ничего не знаю. Лёху загребли на пятнадцать суток. Вернулся он мрачным, редко когда с тех пор растягивал губы в улыбке. Да и улыбался-то скупо, нехотя, через силу, словно что-то ему поперёк горла вставало. С Мариной долго не здоровался, не смотрел в её сторону. Однако через несколько лет оттаял слегка, замуж стал звать. Усилил напор, когда Лерка женился.

- Хороший парень, - вздыхала мать.

- Хороший, - соглашалась про себя Марина. Так ведь не по хорошу мил, а по милу хорош. В очередной раз отказывала Лёхе. Отказывала тихо, бережно, как бы извиняясь. Помнила случай с телефонной будкой.

Из квартиры донеслось напевное батюшкино "Христос воскресе из мёртвых, смертию смерть поправ...". Одновременно снизу, совсем рядом, послышались шаги. Кто-то неторопливо, внушительно поднимался по лестнице. Мужчина в тёмной куртке. Со склонённой головой, с сединой в чёрных волосах. Сердце у Марины мигом ухнуло вниз. Он! Поднял голову. Увидел Марину. Сначала хотел пройти мимо, но споткнулся взглядом о незнакомое лицо, оттенённое траурным шарфом. Остановился. В глазах плеснулось удивление. Марина ждала вопроса "А вы кто такая, что здесь делаете?". Но после секундного замешательства в глазах его промелькнула тень узнавания. Он вдруг облокотился на перила, наклонился по направлению к Марине и сказал, слегка раздвинув под усами уголки губ:

- Привет. Как жизнь?

- Как у всех, - ответила Марина, тоже слегка усмехнувшись. - А как у тебя?

- И у меня как у всех, - усмешка сменилась широкой улыбкой.

Узнал? Так быстро? За несколько секунд? А ведь не встречались более двадцати лет. В тот момент они сверх того ничего не сказали друг другу. Только улыбались. Марина загасила сигарету, жестом позвала Валерия за собой.

На цыпочках они вошли в квартиру, взяли себе из горки тоненьких жёлтых свечек, лежавших на тумбочке, по одной. Валерий правой рукой снимал с себя куртку. Левой щёлкал зажигалкой, пытаясь запалить фитили. Марина держала обе свечки, затем поделилась ими. Обменялись понимающим заговорщическим взглядом и пристроились в дверях большой комнаты, на самом краю людского скопища. Марина и не заметила сперва, как быстро Валерия отнесло в сторону. Люди оглядывались. Тихонько, стараясь не шуметь, не мешать службе, проталкивали его вперёд. А он только оборачивался и кидал на неё беспомощные, просящие о чём-то взгляды.

---

Его, словно водоворотом, затянуло в толпу. Так незаметно течение сонной речки увлекает, плавно несёт вперёд мелкую щепку. Вроде минуту назад возле камыша покачивалась, а сейчас уже добралась до вбитых мальчишками в дно в стороне от берега рогулек. Валерий успел раза три оглянуться, заметить у Марины отсутствующий вид. И вот он уже почти в первом ряду. Надо было её рукой зацепить. Вместе вперёд двигаться. Сам не догадался. Рассчитывал на некую инерцию. Ан нет. Марина за ним не потянулась. Осталась где-то сзади и сбоку. Нарушилось недолгое странное единение. Единение, которое поразило и одновременно полностью захватило его. Вот так, без слов, понимать друг друга - ощущение было для Валерия совершенно новым и удивительно приятным. Ему не хотелось торчать среди родни, среди малознакомых, выряженных в чёрные неприглядные одежды старух. Хотелось стоять рядом с Маринкой, испытывая то странное единение с ней. Душа тянулась назад, к этой неожиданно близкой женщине, возле которой, оказывается, спокойно, уютно. Злость, терзавшая Валерия с утра, пропала бесследно.

Он неловко держал свечку левой рукой, косил глазом, ловя движения соседей, с небольшим запаздыванием впервые в жизни крестился. На кой ляд заставлять мужиков всякую поповскую хрень выслушивать? Нужно это бабам, так пусть бы сами и слушали, не трогали мужиков. Нет, стой истуканом, успевай креститься вовремя, иначе старухи, не пойми с чего аки гарпии злющие, шипеть начнут, в бок шпынять. Мать с тёткой потом выговаривать станут. Ладно, постоим, послушаем, не развалимся. Только с Маринкой рядом не в пример удобнее находиться. Можно плечом плеча как бы невзначай касаться, то самое единение вновь испытывать. Много приятней.

Поп почти выпевал слова, помахивая кадилом. Хор из двух причетников и нескольких старух-добровольцев подхватывал, подвывал. Били по ушам голоса, взявшие слишком высокие ноты. Валерий морщился непроизвольно, разглядывал грубо сделанные шандалы, кадильницу, большой простой крест из серебра на рясе у батюшки. Можно было мысленно поговорить с бабулей, так ведь не давали. Пели громко, исступлённо, с полным радением. Кругом мелькали оранжевые лепестки пламени над свечками, фитильки деликатно потрескивали, разливался повсюду душный запах ладана, дым проникал в ноздри, неприятно щекотал гортань. Кто-то из присутствующих осторожно покашливал, кто-то переминался с ноги на ногу, кто-то невольно шмыгал носом. Старухи окидывали комнату сторожевыми взорами. Бабуле это нужно? Ей с третьего дня ничего уже не нужно. Лежит спокойная, далёкая от земного, суетного.

Со своего места Валерий хорошо видел гроб, бабулю в нём. Непривычно бездвижную, бледную, до сложенных на груди рук заваленную цветами. Впечатление складывалось, будто не она сама в гробу покоится, а её каменное изваяние туда уложили. И он соскальзывал мыслию назад, в прошлое, к живой, деятельной, ворчливой бабушке. Как она любила играть в карты! В "подкидного", допустим. Всех обыгрывала. Если же выигрыш уплывал, то жульничала, шельмовала. Весело потирала руки, сумев обвести противников вокруг пальца. И как не любила манеру внуков спать до обеда, весь день бить баклуши. Кто рано встаёт, тому бог подаёт. Она не могла пять минут спокойно возле телевизора посидеть, обязательно вспоминала о каком-нибудь срочном деле. Вскакивала пружинно, торопилась исполнить. Всё ворчала, ворчала, бубнила под нос что-то. Прямо не бабуля, а большой шаманский бубен. Вообще-то, они с сеструхой мало к ней присматривались. Сейчас вспоминалось незначительное, мелочи пустяковые, а важное не ухватывалось, не выделялось. Может, мешало присутствие Маринки, застывшей в дверях и, к удивлению, абсолютно вовремя осенявшей себя в нужных моментах крестным знамением?

Валерий делал попытку за попыткой сосредоточиться на образе бабушки, сам же скатывался к новёхоньким, свежайшим впечатлениям от встречи с Мариной. Не предполагал этой встречи. Но, казалось, с рассвета знал о ней. Даром что ли в памяти освещался то один эпизод, то другой? Невероятно, но Маринка была хороша почти как в юности. Нисколько не постарела. Повзрослела - это да. Но... Выглядела бессовестно молодо и красиво. Стыдно было отсвечивать рядом с ней своей сединой. Замечательно, что он узнал её в один миг. Поднял голову, окинул взглядом и узнал. И сразу успел вобрать в себя многое, запомнить. Не по возрасту короткое чёрное платье. Из-за длинной пуховой кофты не разглядеть, но, кажется, облегающее. Стройные ноги в чёрных чулках, будто впаянные в маленькие изящные туфли. Глаза бездонные. Гладкая кожа лица. Не "пластика" ли? Не похоже вроде. У Ники второй подбородок наметился, а у Маринки он ничего похожего не заметил. Скорее всего, не успел заметить. Внимания не обратил.

Валерий осторожно повернул голову, стараясь разглядеть, есть ли у подруги сестры второй подбородок. Отвлёкся на её шарф, небрежно покрывающий пышные волосы, мягкими складками падающий вдоль бледных щёк, свободно обвивающий шею и плечи. Чёрное паутинное кружево, провязанное золотой нитью. Один его конец скользнул по узкому плечу и был с лёту пойман чьей-то мужской рукой, бережно возвращён на место. Марина, не оборачиваясь, кивнула, слегка шевельнула губами. Глаза опущены, тёмные ресницы - веером. Благодарила? Кого? Разумеется, Лёху. Как будто ничего не изменилось в мире за двадцать лет. Опять Лёха рядом с ней пристроился. И она... Тоже хороша, та ещё штучка, вырядилась не для похорон, для демонстрации экстерьера. Кокетничает, зараза. Умно, тонко. Стоп. Не, не Лёхи рука за шарфик подержалась. Лёха - вон, в другом конце стоит, дырки на ней протирает. А рядом с Мариной кто же? Фу-у-у, отлегло. Костя там, брат двоюродный. Ну, ему можно. Костю Валерий искренно любил. С ним много хорошего было связано. И бабуля Костю любила. Жаль, редко вместе собирались, редко виделись. Почаще бы надо.

Валерий вновь чуть повернул голову, скосил глаз. Марина стояла, всё так же опустив ресницы. Свечка в её руке горела сильнее, чем у других. Огненный язычок тянулся высоко, подсвечивая лицо тёплыми бликами. Каким же Валерий был дураком. Тогда, давно. Сразу после армии. И позже, зимой, через полгода. Или через полтора? Она позвонила ему сама. Просила починить серебряную цепочку, бабкино наследство. Денег у неё якобы на поход в мастерскую не нашлось. Стипендия маленькая, мать узнает - житья не даст. Ему хотелось в голос смеяться. Ничего умней придумать не могла. Глупее предлога не сыщешь. Да хрен с ней и с её цепочкой, починим. Паял он отлично. Согласился помочь с лёгкостью. Сам встречу назначил. На Таганке, в метро. Думал поболтать с Маринкой в тепле, намекнуть на бесполезность всяких происков. Вышло иначе. По закону подлости навалились срочные дела. Менять день и время свидания не стал, влом показалось. Так что он подлетел к Маринке, сиротливо стоявшей в центре зала на Таганской, толкаемой людьми, едва взглянув, торопливо взял спичечный коробок с цепочкой, буркнул:

- Покумекаю, что можно сделать. Ничего не обещаю. Звякни денька через три.

Побежал по делам. Чёрт его дёрнул обернуться разок. Она стояла такая несчастная. Смотрела ему вслед. Тоскливо, прощально. Сердце внезапно свело судорогой жалости. Плюнуть бы на дела, вернуться к ней. Ему захотелось вернуться. Сильно захотелось, нестерпимо. Сам себе не разрешил. Во-первых, после армии рядом с ней он начинал комплексовать, чувствовал себя дураком, полным ничтожеством. Без всяких к тому поводов. Во-вторых, его только познакомили с Никой, с Дюймовочкой. Ника казалась загадочной маленькой принцессой, робкой, стеснительной. Полная противоположность смелой и решительной Маринке. И подле Ники он не испытывал никаких комплексов. Наоборот, всё рос и рос в собственных глазах: самый сильный, самый умный, самый надёжный, защита и опора, самый-самый. Плечи широко разворачивались, подбородок тянулся вверх. Ника больше подходила на роль жены, подруги. Скромная, покладистая, нежная. А Маринка? Командир в юбке. Никто не указ. Ей не прикажешь, не рявкнешь на неё, кулаком по столу не грохнешь. Придётся соответствовать очень высоким стандартам. Сил соответствовать стандартам Маринки Валерий в себе не находил. Не по Сеньке шапка. Такую кралю любить надо на полную катушку. На руках носить, кофе в постель подавать. Валерию же хотелось, чтоб на полную катушку любили его. Не самому около жены прыгать, пусть жена вокруг любимого супруга хороводы водит. Представить не мог, какой командир из Ники с годами выработается. Разве этих баб наперёд угадаешь? Вон, про Маринку другое говорили. Мол, вся в семье, в заботах о мужике своём. Завидовали тому мужику. Кто ж знал? Как бы то ни было, но отдавал ей цепочку Валерий в другом настроении. В другом темпе. Опять встретились в метро на Таганке, в центре зала. Маринка заметно нервничала, облизывала языком губы, готова была сорваться с места, убежать по неведомым ему делам. А ему ни с того, ни с сего захотелось побыть с ней подольше. Удивил и её, и себя предложением:

- Пойдём на улицу, постоим, покурим?

Её лицо вспыхнуло. Осветилось радостью.

- Пойдём.

На улице были синий прозрачный вечер, расплывчатый свет неоновых фонарей, людской поток, шум проезжающих машин и снег. Какой шёл снег! Крупные пушистые хлопья неторопливо кружили в воздухе, поблёскивая на свету, мягко ложились на шапки и шубы прохожих, на перила, ограждающие пешеходную часть, возле которых Валерий с Мариной остановились, ложились на сугробики по обочинам протоптанной дорожки. Словно снежинки медленно танцевали под неразличимую ухом музыку. Сказочный вечер. Валерию померещилось, что среди большого шумного города они оказались на необитаемом острове. Только он и она. Совершеннейшее наваждение. Он молчал, не лез в карман за сигаретами, боялся спугнуть прекрасный мираж. Ни до, ни после ничего подобного с ним не случалось. На Марине было неудачно сшитое пальто, которое сильно полнило её. Но оно не вызвало у Валерия никаких других эмоций, кроме умиления. И шапочка из лисы, похожая на детскую эскимоску, только без длинных "ушей", умилила. Шапочка застёгивалась у подбородка по-детски же, на большую деревянную пуговицу. Но лицо... Прелестное, с грустинкой лицо в ореоле рыжего с белыми пятнами меха запечатлелось в памяти на всю жизнь. Если Валерий среди бытовой суеты вдруг вспоминал Марину, то по большей части ему блазнилось грустное бледное лицо, окаймлённое рыжим мехом. Она сама тогда не выдержала напряжения минуты. Молчание, видимо, тяготило её. Достала из сумочки пачку "ВТ", угостила его. Нечаянно разрушила очарование, волшебство. Они закурили, перебросились несколькими общими фразами. Неловкость происходящего мешала обоим. Он не мог нормально вести себя, подавленный только что пережитым. Смущался, комкал слова. Пальцы его дрожали, когда возвращал коробок с запаянной цепочкой. Слушал такие же корявые слова благодарности. Мучился нелепостью творимого. Боялся лишний раз рот открыть. Ещё немного и заикаться бы от волнения начал. Лихорадочно собирал ускользающие мысли в кучку, напрасно ища предлог удержать её рядом, пойти с ней не спеша по бережно укутывающейся снегопадом разноцветной вечерней Москве и смотреть, смотреть, как застревают лохматые снежинки в ресницах той, которая... Чёрт, когда нужно до зарезу, ничего путного в голову не приходит. Пусть тогда она... Валерий ждал от Марины... Чего? Чуткости, проницательности, инициативы. Она всегда первая шла навстречу. Неужели так сложно догадаться о происходящих в нём метаморфозах, неужели по нему не заметно? Не поняла, не заметила, не почувствовала. Неуклюже распрощалась, сделав гордо-достойную мину. В глазах у неё полыхнуло смятение. Или почудилось? Повернулась, ушла, растворилась в снегопаде. Валерий столбом стоял на месте. Облажался, кретин. Упустил. Отчётливо осознал - не вернуть. Побежать, догнать? В принципе, можно. Догнать, положить руку на плечо - властно, по-хозяйски. Идти рядом с полным, неоспоримым правом. Так ведь не посмеет. Ну, догонит, а дальше? Она возьмёт и посмотрит удивлённо, спросит холодно: "Ты что, рехнулся?" Плечо из-под руки вывернет. Только не это, этого не перенести. Наверняка бы знать, тогда... он даже не решился рассказать сестре о встрече с Мариной. Да и зачем? Ольга от подруги сама узнает. Не может быть, чтобы девки не делились тайнами. Ему лучше делать вид индеферентный. Дескать, починил цепочку, встретились пару раз, что с того? Почему хорошему человеку услугу не оказать? Ждал в глубине души вопросов сестры. Надеялся в разговоре как бы случайно кое о чём выведать. Номер телефона, например, новый адрес, по которому Марина с родителями переехала. Живи она на старом месте, проще её отловить, с понтом случайно встретились. Поехал к бабке в гости и... Оля вопросов не задавала, о подруге не заговаривала. А он струсил, не отважился первым тему поднять. Затем решил, к лучшему получилось. Не надо меж двумя девушками выбирать, рваться, жилы тянуть. Сосредоточился на Дюймовочке. Жалел ли он об этом? Валерий не знал, и знать не хотел. Мелькнуло совсем близко нечто хрупкое, нежное, обманчиво красивое, обдало тонким дивным ароматом, кануло без следа, оставив тоску по несбыточному. На кой ляд нормальному мужику разные слюни в бантиках? Вообще, по себе дерево надо рубить, за Никой приударить. С деревом по себе, с Никой, проще, понятнее. Он ей - чертежи для института, она ему - восторженно-благодарное отношение. Никаких тебе комплексов, беспомощного замирания сердца, по ощущениям где-то в горле, никакой боязни не понравиться, не подойти. Тянуться вверх, совершенствоваться, соответствовать ожиданиям тоже не обязательно. Для Ники он и так хорош во всём. История с цепочкой постепенно вспоминалась реже и реже, подёргивалась туманной дымкой. Будто не с ним было, будто очень давно он посмотрел красивый фильм о любви и заболел ненадолго этим фильмом. Почему сегодня столь ярко, зримо восстало прошлое? Маринку, наконец, встретил, ясен пень. Вон, стоит как монашка, крестится.

- Ты чего, малый, вертишьси! Стой смирно, не егози, - цыкнула расположившаяся рядом старуха, больно ущипнула за руку, зыркнула бешеным оком. Повернулась и укоризненно взглянула мать, тётка еле заметно неодобрительно покачала головой, отец сердито выпятил нижнюю губу. Осуждают. Лучше бы этих ворон верующих осудили. Служба идёт, значит, верующим проникнуться надо, уйти в молитву, в ощущение причастности к великому таинству. А некоторые из них заместо внимания божественному обычных людей контролируют, лаются цепным псам подобно. Будь его воля, Валерий сейчас очистил бы дом от этих чужих, траченных молью чучел, которые здесь по неизвестной причине распоряжаются, задают общий тон, и под которых подстраиваться вынуждены все присутствующие, даже мать с тёткой - фактически главные действующие лица после бабушки. Ладно, недолго терпеть осталось. Начнут готовиться к выносу, и можно тогда будет самым зловредным из этих перечниц пару раз рыкнуть: "Куда лезешь, старая?! Чего под ногами путаешься, дело сделать не даёшь?" Отведёт душу. А то слетелись, падальщицы, целая стая, свет застили.

Служба быстро подходила к концу. Хорошо, поскольку ноги и шеи у всех затекли. Свечки, почти догорев, горячими "слезами" обжигали пальцы. Люди морщились, вздыхали. Батюшка разрешил начать прощание. Обычно в подобных ситуациях гражданская панихида разворачивалась. Вперёд выдвигались по старшинству, по значимости, по близости к покойному люди, которым полагалось вспомнить лучшее об усопшем, произнести добрые, тёплые слова. Щаз-з-з! Как же, дали эти ведьмы нормально попрощаться. Удавятся раньше. Начали командовать, кто подходит к гробу, куда поцеловать нужно, в какую сторону отойти. Валерий подчиняться не думал. Дольше всех возле бабушки стоял, насмотреться старался, запомнить. Сунулась к нему та карга, что ущипнула больно, и Валерий с удовольствием вернул ей бешенный зырк, процедил, наслаждаясь, сквозь зубы:

- Ты кто здесь такая? Ты чего распоряжаешься? А ну, отойди отсюда к стене! Без тебя разберусь.

Карга охнула, испуганно отскочила, закрестилась меленько, бормоча дрожащей скороговоркой:

- Батюшки...батюшки святы... спаси мя... сохрани и помилуй... изверг рода человеческого...

Слышны были лишь отдельные узелки из слов и вздохи. Часть возмущённой тирады она, скорее всего, в уме проговаривала, боялась нового щелчка по носу. Так ей и надо, этой... Выполнив положенный ритуал, Валерий уступил место сестре, а сам ввинтился в толпу, ища Марину. Марины на прежнем месте уже не было.

- На кухне Маринка. Ножами орудует, кастрюлями, - пробасил над ухом знакомый голос. Лёха. Надо же, догадался, кого старый друг выискивал. Сознаваться, что пойман за руку, Валерию не хотелось. Он легко, небрежно ответил:

- На что мне Марина? Я тебя искал. Давай вон туда встанем, пообщаемся малька. Давненько, Лёха, не виделись.

- Давненько, - согласился Лёха, притворяясь, будто поверил. Без особого успеха, правда, притворился. Скепсис во взгляде проскользнул.

Они протолкались к сдвинутому с привычного места дивану, частично заваленному пальто, куртками и плащами провожающих. Примостились там кое-как. То и дело приходилось подтягивать длинные ноги, чтобы находящиеся пока в броуновском движении гости не спотыкались. Заговорили скупыми фразами. Кратко. Сообщая о себе основное. Для обстоятельной беседы время и место казались неподходящими. И потом, скоро гроб тащить. После. За поминальным столом, на перекурах между сменой блюд, вот тогда можно будет поговорить детальнее.

---

- Ты что это, девка, конца службы не дождалась?! Ты ведь кем Прасковье Никитишне? Люди бают, навроде внучки? Должна была до остатнего конца стоять, подойти прощаться, к батюшке под благословление.

Марина оторвалась от большой, похожей на таз миски с тестом для блинов, разогнулась, не выпуская из руки весёлку. В дверях стояла достаточно пожилая особа, совершенно незнакомая, очень грозная и сердитая. Лицо её, цвета старой, пожелтевшей от времени бумаги, туго обтягивал допотопный чёрный плат, сколотый у подбородка огромной английской булавкой. Кофта и юбка напомнили старые-старые советские фильмы о преобразовании деревни. Тот ещё экземплярчик. Предмет неведомо чьих археологических раскопок.

Экземплярчик упирался сморщенными кулачками в искривлённые возрастом бока, супил брови, недобро поблёскивал маленькими, с горошину, мутными глазками.

- А вы, собственно, кто? - осторожно и вполне миролюбиво поинтересовалась Марина. Вдруг это какая-нибудь близкая или любимая родственница тёти Пани, вдруг имеет право распоряжаться?

- Тебе что за дело? Ты слушать должна, что тебе старшие грят! - воинственно заявила предполагаемая родственница. А крохотные мутные зенки метнулись таки тревожно в сторону. Всё сразу прояснилось. Из этих, из общественниц, набежавших посидеть за обильным столом, покомандовать, погнобить родственников точным знанием похоронных ритуалов. Любят же некоторые бабульки сию процедуру. Хлебом их не корми, дай кого-нибудь на тот свет по всем правилам проводить.

- Ну, вот что, бабушка, - Марина полностью развернулась к старенькой командирше, подпустила в голос несколько металлических нот. - Я вам не дочь, не внучка, не племянница. Им указывайте. И тыкайте им.

- Счас! - фыркнул археологический раритет. - Разбежалась! Вумная какая!

- Что? Чем учить, взяли бы сковородку да вместо меня блинов напекли, кутью доделали. Много вас тут указчиков ходит, а помощь оказать, глянь - и нет никого.

- Не кухарить сюды званы. Для сковородок ты здесь дадена.

- Угу, угу, - покивала головой Марина с напускным сочувствием и неожиданно рассердилась, пошла танком на бабку. - Ну-ка, брысь с кухни, специалистка! Иди отсюда, не отвлекай!

- Я тебе! Я тебе! - вскинула "специалистка" сухонький кулачок.

- На! - Марина, не оборачиваясь, протянула руку, нащупала, схватила большую чугунную сковороду, резко ткнула ею в сторону поднятого в жесте "no pasaran" кулачка. - Блины давай пеки, оказывай реальную помощь.

"Специалистка", решив, что сейчас её на деле пристроят к плите, мгновенно растворилась в воздусях. Как чёрт от ладана, так она от сковороды, - усмехнулась про себя Марина. И тут же сообразила: раз бабка сунулась на кухню, значит, грандиозное церковное действо закончилось, сейчас тётю Паню выносить будут. Она мигом скинула фартук, вытерла грязным полотенцем липкие от теста пальцы, поспешила в прихожую. Опоздала. В прихожей, на лестничной площадке толпился народ. Через распахнутую настежь входную дверь успела заметить углы обтянутого красным сатином гроба. Рядом с красно-чёрными траурными оборками мелькнули пегие от седины, но достаточно пока тёмные, перец с солью, волосы Лерки и соломенного цвета шевелюра Лёхи. Да что же за день такой?! Последний взгляд на тётю Паню кинуть и то не успела.

Вернувшись на кухню, Марина тяжело опустилась на первый попавшийся табурет. Автоматически достала сигареты и закурила. Чего там, за несколько часов успеет проветриться. А вот ей бы успеть справиться с поставленными задачами. Для начала вымыть полы в обеих комнатах, в коридоре, поставить столы, постелить скатерти. Остальное позже.

Орудуя шваброй, Марина размышляла о разных превратностях жизни, о судьбах людских, о счастии каждого отдельно взятого человека. И неожиданно дошла до крамольной мысли, что счастья, к которому все стремятся, в смысле - постоянного счастья, нет и быть не может. Бывают лишь краткие моменты, во время которых ты испытываешь счастье. Испытываешь, но зачастую не можешь распознать его, застигнутый врасплох. Ты, как правило, бываешь не готов к тому, чтобы остановиться, увидеть, осознать - вот оно, счастье, - вдохнуть его полной грудью, просмаковать до мельчайших нюансов, запечатлеть в памяти во всём его радужном спектре. Просто радуешься. И лишь много позже, оглядываясь назад, понимаешь: в тот день, в те минуты тебя осенило своим крылом счастье. Как бабочка, на секунду коснувшись цветка, летит к другому растению, так и счастье заполняет душу, чтобы, не задерживаясь надолго, покинуть её, отметить и других, распределить равномерно среди достойных свой аромат. Вот. Например, было Марине лет двенадцать. Околачивалась она возле подъезда, в котором жила тётя Паня. Околачивалась не просто так, караулила. Ждала, когда Ольга пообедает и выйдет на улицу. Марина терпеь не могла сидеть рядом с Ольгой во время её трапезы, разглядывать содержимое чужих тарелок, испытывала вяжущую сознание неловкость... Потому караулила подругу на улице. А день был замечательный. Тёплое, ласковое сентябрьское воскресенье. Ещё хватало зелени, солнечного мягкого света, не задувал порывами холодный ветер, не бежали по небу волчьей стаей тучи, не побурели налитые алым соком рябиновые гроздья, воробьишки по-летнему звонко, бодро дрались за хлебную корку. И на душе было хорошо, уютно, спокойно. Мимо прошёл Лерка, торопясь к обеду. Это тоже показалось замечательным. Марина знала его смешную манеру, не дойдя шагов десяти до подъезда, повернуть голову сначала вправо, потом влево, осмотреться по сторонам. Он из дома так же выходил. Сделает несколько шагов от подъездной двери и обязательно головой покрутит, приметит происходящее неподалёку. Тогда неподалёку маячила она. Лерка вдруг снизил скорость, притормозил и широко, доброжелательно, ярко улыбнулся Марине. Наверное, сам от себя подобного не ждал. Смутился, прибавил ходу, влетел в подъезд. А Марина замерла, греясь в почти осязаемом тепле его улыбки, охватившей золотистым сиянием всю её с головы до ног. Ощущение было могучим, стойким, долго не стиралось в сердце. Да и сейчас ещё, стоило вспомнить тот случай, как сразу удавалось восстановить драгоценное воспоминание едва ли не во всей его полноте. Немного золотой пыльцы с него, конечно, осыпалось со времён далёкого детства. Но внутренний неподдельный свет улыбки Марине удалось сохранить, пронести через годы в душе, в памяти. Быть может, тогда она впервые столкнулась с прикосновением счастья... Понимание пришло много позже. Если посчитать, сколько подобных прикосновений наберётся? Радостных достаточно. А вот моментов настоящего счастья? Ещё один эпизод в связи с подсчётами вспомнился. Легко выплыл из глубин сознания на поверхность, вот, де, я, бери, пользуй.

Марина полоскала, отжимала тряпку, корячилась, перетаскивая и правильно, покоем, устраивая столы, к ним стулья, скамейки, добытые неизвестно где. И вспоминала, вспоминала, иногда замирая на секунду, чтобы полнее пережить свои воспоминания.

Валера должен был уйти в армию, уже получил повестку. То ли у его родителей денег на традиционные проводы не хватало, то ли ему проводы эти в кошмарных снах мерещились, но он пошёл иным путём. Позвал несколько близких ему человек в царицынский парк на берёзовый сок. Теперь, поди, попробуй, пособирай там берёзовый сок, костёр разведи - штрафанут, мало не покажется. А четверть века назад возможностей хватало. Почему-то приглашёнными к священному действу оказались и Ольга с Мариной. Отчётливо помнилось, как искали место для посиделок у костра, как расставляли пол-литровые банки под пластиковые, от шариковых ручек, голубые трубочки, пристроенные в аккуратные разрезы на тонких белых стволах. Почерневший ноздреватый снег, пропитанный талой водой, лежал во многих местах. Отдохнувшая за зиму, напоённая влагой чёрная земля, раскисшая в низинах, подсыхающая на пригорках, медленно, проплешинами и неровными полосами прямо на глазах освобождалась от надоевшего зимнего покрова. Никто из их компании не додумался надеть резиновые сапоги, все пошли в тёплых ботинках, в полусапожках на меху. Изгваздались, промочили ноги. Долго сушились возле маленького костерка, сначала опасаясь появления работников лесничества. Бесшабашная молодая радость бытия, свежая прелесть апрельского дня вскоре отогнали опасения. За прудом, на горе, из-за голых ветвей древних клёнов и лип кое-где поднимались поседевшие от времени стены недостроенного екатерининского дворца, проглядывали среди толстых стволов краснокирпичной кладки павильоны. В мутной по-весеннему воде пруда отражалось нестерпимо голубое, в белых завитках редких облаков высокое небо. Парни прикатили две большие, в чёрных лохмотьях коры, сырые коряги. Кое-как обсушили их на костерке, отмахиваясь от повалившего дыма. Оля с Мариной устроились на одной коряге, мужская часть компании оседлала другую. Лёхи тогда с ними уже не было. Лёха с осени в армии мантулил. На его место лучшего друга Валеры претендовал Генка. Он много шутил, постоянно бегал проверять банки, выгреб из карманов полупальто не меньше килограмма картошки и принялся веткой пихать клубни в глубь костерка, под образовавшийся тоненький слой золы и хрупких угольков. Картошины устраиваться в самом пекле не желали, выкатывались обратно. Генка чертыхался, менял прутик и снова гнал коричневые клубни в кострище. В промежутках между чертыханиями он дурашливым голосом напевал популярные песни, нарочно кое-где заменяя слова. Получалось смешно. Его ободранная старенькая гитара, изрисованная шариковой ручкой "под Хохлому", пошла гулять по кругу. Лерка тогда песню хорошую спел. Не эстрадную. Явно чей-то самодел. Ни до, ни после Марина её не слыхала. Он сидел прямо напротив Марины, смотрел на неё глубокими, бархатной черноты глазами и выпевал:

Много песен о тебе, Россия, спето.

На тебя с надеждой смотри вся планета.

Ты частушками расскажешь

И берёзками покажешь

Красоту свою, что сердцу дорога.

Немного корявые, но абсолютно точные слова незнакомой песни проникали глубоко. Раскрывали что-то внутри, чего раньше за собой Марина не замечала или стыдилась показать окружающему миру. И это что-то откликалось - сильно, чисто. Удивительным казался Лерка, незнакомым и... до чрезвычайности близким. Обычно в компании у подъезда он исполнял чуть-чуть из "Биттлз", чуть-чуть из "Машины времени" или Антонова. Ритмичные жёсткие мелодии, суховатые тексты, подспудная агрессия, насмешка. Мода, за которой не угонишься. И вдруг - нате вам! За душой у человека, оказывается, немало спрятано от посторонних глаз. Спрятано от издёвки ровесников, от тупого непонимания. Зато оно, спрятанное, так созвучно таящемуся в Марине, так близко, родственно. На прощание Лерка немного, самую малость приоткрыл створку раковины, куда прятался. Марина успела поймать момент истины, понять. И удивилась совпадению глубинного восприятия. Помстилась ей духовная близость с Валерием. Радостная лёгкость растеклась по организму. Если два человека столь точно совпадают в важных вещах, значит, созданы друг для друга, значит, одна на двоих дорога впереди ожидает. Ведь, как писали в средневековых алхимических трактатах, подобное притягивается подобным. О юность! Глупая и самонадеянная, даже когда образованная, о многих проблемах думающая, тонко чувствующая. Знать бы тогда, что жизни наплевать на все мудрствования человеческие. Со временем только постигаешь. Но в тот день, плавно перетекающий в вечер, радостно-пугающие мысли бродили в голове у Марины. Она под влиянием их сама бродила. Не могла усидеть на месте, подле Ольги. Вскакивала, петляла меж тонких берёзовых и осиновых стволов рядом с костром. Ловила на себе пристальный, изучающий взгляд Валерия. Словно он пытался найти, разглядеть в ней важное, необходимое для себя. Марина смущалась, краснея. Отворачивалась. Вся - испуг и надежда, надежда и испуг. Периодически притворялась глубоко задумавшейся. Сердце билось почти у горла, губы сохли, хотелось пить. Воды они с Ольгой в парк не взяли, не догадались. Зачем, если берёзовый сок будет? У парней в запасе имелась только водка. Ольга пару раз опрокинула в себя содержимое маленького, одного на всех, гранёного лафитника. Марина категорически отказалась. Спиртные напитки терпеть не могла. Водку никогда не пробовала, и пробовать не собиралась. Что о ней Лерка подумает? Позвал с собой сюда, на импровизированные проводы, песню ей хорошую спел, смотрит неотрывно. Неспроста ведь? Она водки выпьет, понесёт пьяную околесицу, опозорится. Опозориться просто, отмыться гораздо трудней. А вдруг он рассчитывает на неё? Вдруг про себя считает своей девушкой? Разве у этих парней разберёшь, что они на самом деле думают?

Берёзовый сок пили, когда синь неба начала понемногу темнеть, сгустились на подтаявших сугробиках тени от стволов, под кустами начали подмерзать лужицы, с пруда потянуло промозглой сыростью. Свою банку Марина приняла не от Генки, командовавшего парадом. Валерий, как виновник торжества, получил первую порцию и, повернувшись, предложил её Марине. Она взяла. Прямо таки схватила стеклянный сосуд обеими руками. Весь день хотела пить, умирала от жажды. Заглянула внутрь банки. На поверхности сока плавал меленький мусор, бр-р-р: крохотные лоскуточки бересты, щепочки, веточки, пыль непонятного происхождения. Сама жидкость казалась белёсо-мутной. Да бог с ним, пить хотелось нестерпимо. И она, стесняясь общего внимания, сделала первый глоток. Надо же, сладковато... Как ни старалась пить аккуратно, без жадной торопливости, всё равно опростоволосилась. Тоненькая струйка живицы побежала от угла губ к подбородку. Лерка заметил, сделал шаг и большим пальцем правой руки неторопливо, в одно движение оттёр струйку. Сразу отвернулся и больше к Марине не подходил, не смотрел на неё. Увлечённо болтал с приятелями, с сестрой. Марина мучилась неизвестностью. Ведь для чего-то её взяли с собой. Для чего-то получила за этот необыкновенный день сумасшедшее количество косвенных знаков внимания. Неужели он промолчит? Не попросит ждать его, не сделает хоть полшага к будущей одной на двоих дороге? И как ей быть? Самой задать вопрос? Прямо в лицо? Не посмела. Тащилась из парка, отстав от компании метров на пять. Про неё забыли. Пьяно веселились, шумели, размахивали руками. Ольга прицепилась к Генке, по очереди грея в кармане его полупальто покрасневшие, подзябшие от мытья в пруду ладошки. Марина не обижалась. Она сама была пьяна. От весны, от берёзового сока, от прохладного вкусного воздуха, от любви, от горя и счастья одновременно. Такой винегрет из чувств и вправду лучше одной переживать, без наблюдателей.

Тарелки, ножи, вилки, стаканы и рюмки, позвякивая, быстро занимали свои места на белых скатертях. Салфетки снежными лоскутками вспархивали и ложились рядом с тарелками. Руки привычно делали знакомое дело. Голова не участвовала. Творила варево из мыслей, образов. Марина горько усмехнулась. Так ведь и не посмела больше подойти к Лерке. Ждала его первого действия. Не дождалась. На всякий случай попросила тогда Ольгу:

- Спроси у него, Оль... Ты же с ним под одной крышей...

- Что спросить? - хитро прищурилась Ольга.

- Ну... - Марина замялась, - Ждать мне его из армии или не ждать, или по-другому свою судьбу устраивать?

- Ладно, поинтересуюсь, - снисходительно пообещала Ольга.

И у Марины появилась крохотная искорка надежды. В самом деле, можно объясниться через Ольгу. А то неопределённость измочалит, доведёт до истерики. Определённость возникла скоро. В мае между праздниками она получила известие: забрили. Не стала расспрашивать подругу по телефону, дотерпела до её появления у бабушки, у тёти Пани. Они устроились на большой шине возле подвала. Сладко и нежно пахли цветущие неподалёку кусты сирени. В чахлой, полузатоптанной городской травке, под самыми ногами девчонок прокладывали торную дорожку вечно спешащие по трудовым делам мелкие чёрные муравьи. Ворковали возле большой, просыхающей на горячем асфальте лужи голуби. Пили коричневую воду, залезая в неё по самое брюшко, трясли похожими на сплетённых толстых червяков лапками. Топорщили перья и снова призывно, гортанно ворковали. Весна, тепло, жизнь лезет из всех щелей к яркому солнцу. Марина сидела замороженная, занесённая зимней вьюгой безжалостной судьбы. Разговор у девчонок случился коротким.

- Ну?

- Что "ну"? Баранки гну, - Ольга язвительно хмыкнула.

- Оль, тебе что, трудно со мной поговорить?

- О чём?

- О том. Помнишь, я тебя просила?

- Не-а...

- Ты разговаривала с братом?

- Достала уже, - Ольга повернулась и зло посмотрела на подругу. Марина оторопела, не зная, не понимая причины столь откровенной агрессии. Раньше Ольга относилась значительно благосклоннее к сердечной болезни Марины.

- Я больше не буду к тебе приставать. Ты только расскажи, как вы поговорили. Мне нужно знать, понимаешь?

- Понимаю, - Ольга не думала остывать, продолжала злиться. - Хочешь правду? Получи! Он сказал, чтобы ты не ждала и не надеялась.

Солнце, близясь к зениту, припекало почти по-летнему. Марину колотил озноб. Она мёрзла от страшного известия, от беспричинной злобы Ольги, от беспощадной реальности. Надо было встать, уйти, расстаться и с Ольгой тоже, раз такой поворот вышел. Но Марина не смогла. Как ни странно, она любила подругу со всеми её прибамбасами, не хотела терять.

Масло шипело, тесто попискивало на сковородке. Это правильно. Тётя Паня всегда раньше говорила, что тесто для пирогов должно пищать под руками, а тесто для блинов - на сковороде. Первый блин не задался. Давненько у Марины первый блин не выходил комом. Всё оттого, что стояла она сейчас у плиты не с лёгким сердцем, не с доброй песенкой, не со светлыми мыслями. С обидами, с сожалением о несбывшемся нельзя творить колдовство, созидающее маленькие солнышки. И не только. Даже картошку надо варить с любовью и радостью в сердце. Так, как привыкла Марина готовить для своей семьи. Только любовь любви рознь. Чем, например, её великое чувство закончилось? Пшиком. Нет, не сразу после приговора Ольги надежда умерла. Могла сестра неправильно брата понять, ошибиться? Вполне. Надо самой вызнать. И когда тётя Варя позвала Марину с собой, всей семьёй ехать к Валерику в часть, - после присяги свидания разрешались, - Марина, не думая долго, согласилась.

Дорога оказалась длинной, утомительной. Возле части они мёрзли не меньше часа, прежде чем их пропустили через КПП и провели в домик для гостей. Солдатики бесцеремонно пялились, рассматривали, оживлённо переговаривались, видимо, косточки перемывали. Осень в тот год случилась ранняя. Холодная и промозглая. Служивые были экипированы зимней формой. Гости приехали в нарядных демисезонных одёжках. Марина промёрзла до костей, ей хотелось в туалет, но и заикнуться о том не смела. В домике для гостей отогрелась немного. Стояла у высоко устроенного маленького окошка, повернувшись спиной к залу. Неловко было смотреть на соседние столы, на сослуживцев Лерки, встречавшихся со своими близкими. Неловко было и на себе ловить их оценивающие взгляды. Лерка всё не шёл. Тётя Варя несколько раз посылала Олю с Мариной на улицу, встречать Валерика, на КПП посылала - узнать, поторопить. Марина не хотела шевелиться, в тепле её разморило. Изредка она посматривала в расположенное на торцевой стене низкое большое окно. Зал постепенно заполнился. Стекло большого окна запотело. Сквозь него почти ничего не было видно. Где-то вдалеке загорелся фонарь, освещая то ли ели, то ли сосны, не разберёшь. Мелькали тени. Марина всматривалась в очертания, разочарованно вздыхала. Но вот, вот промелькнули за окном два расплывчатых тёмных силуэта. Сердце больно ёкнуло, дыхание на секунду оборвалось. Она повернула голову, хрипло сказала:

- Тёть Варь, встречайте, Лера идёт.

- Нет, что ты, - усомнилась та. - Во-первых, он должен один прийти. Во-вторых, это в любом случае не он. Валерик у нас тоньше.

- Да он это, он. Я точно знаю.

Дверь скрипнула, дохнуло холодом, стёкла покрылись капельками воды. В полуоткрытом проёме стоял Валерий. В ворсистой шинели с зелёными погонами, в серой зимней ушанке. Коротко стриженый, с оттопыренными покрасневшими ушами. Совершенно новый, незнакомый, страшно дорогой и милый. Только тёмные глаза мерцали по-прежнему загадочно и насмешливо.

- Я же вам говорила, что это Лера идёт, - пробормотала она обомлевшей, растерянной, проворонившей сына тёте Варе. Дальше сама Марина существовала словно во сне. Молчала, пялилась в доски некрашеного стола, изредка косясь на Лерку, отказывалась от еды и умирала со стыда. На то, зачем ехала, не решилась. Лерка старался на неё внимания не обращать, испытывал очевидную неловкость. У ворот части, провожая гостей, сухо пожал ей руку. Стемнело. Пошёл снег. Сильно пахло морозно-хвойным духом елей и сосен. Прожектора на крыше КПП лениво и беспорядочно перемещали лучи в пространстве над головами людей. Лерка замялся на несколько долгих секунд. Обнять, может, даже поцеловать на прощание? Она прочла гамму чувств, мысли и сомнения по его лицу. Раздумал. Пожал руку. Дура. Вот дура. Опозорилась только.

Горка румяных блинов росла. Умела Марина печь их одинаковыми, тёплого цвета южного загара, тоненькими, дырчатыми. Ни одного подгоревшего. Марина вообще многому за прошедшие годы научилась. С одним справиться не могла. Комплексовала по-прежнему отчаянно. Прятала свой страх, свою неуверенность, делала вид, будто нет их. Вероятно, именно комплексы подвели её много лет назад. Тётя Варя позвала Марину ещё раз съездить с ней в Дмитров, к Валерику. Только она, мать, и Марина, никого больше. Господи, как тогда разбушевался отец Марины. Орал, что не допустит очередного унижения дочери. И без того она вешается парню на шею, навязывает себя, потеряв всякий стыд. Осрамила семью перед знакомыми, перед соседями.

- Если ты поедешь, пеняй на себя! - заходился в крике отец. - Домой можешь не возвращаться! Ты мне тогда не дочь!

Угроза выглядела очень серьёзной. Отец слов на ветер никогда не бросал. В принципе, Марина могла пойти против его воли. При одном условии. Если есть ради чего уйти из родного дома в никуда, отказаться от добрых отношений с папой и мамой. Тогда бы тётя Паня её приютила. Но... Гарантий не было никаких, надежды самой крошечной - тоже. И Марина отказалась от приглашения тёти Вари. От первого, второго, десятого. Больше уже ни на что не рассчитывала для себя. Строила жизнь без мечты об одной на двоих дороге с Леркой. Как нелегко ей пришлось на свадьбе у Ольги. Вообще, дурацкая свадьба. Умудрилась подруга несравненная глупостей натворить. Она, студентка дневного отделения престижного вуза, сошлась с каким-то уголовных наклонностей пэтэушником, бр-р-р, спала с ним долгое время, дочку родила. Наконец ей приспичило оформить с сожителем отношения по закону. Бедный пэтэушник, хоть и неуравновешенный малый с тягой к блатной экзотике, сопротивляться не посмел. Вступил в законный брак, время от времени жалобно поглядывая на Марину. Во взоре его читалась беспомощность перед напором суженой и просьба о поддержке. Марине этот несчастный, дурно воспитанный, затурканный Ольгой представитель противоположного пола категорически не нравился. Однако сочувствовала ему, слишком хорошо зная подругу, мирила молодых, сглаживала противоречия, притворялась, сколько могла. Притворство давалось нелегко, отбирало силы. Да оно бы ничего. Но тут неожиданно явился на свадьбу Лерка.

Девчонки готовились к отбытию в ЗАГС. Заполошно метались по квартире, забывая сделать то одно, то другое. В разгар бестолковой суеты на пороге материализовался улыбающийся брат невесты, в парадной военной форме, с фибровым чемоданчиком в руке. И всё. Марина не могла больше сердиться на следующие вереницей дурные выходки Ольги, легко и весело покрикивать команды, гонять по мелким поручениям вспотевшего жениха. Прекратила легкомысленное порхание, захлопнула рот, одеревенела. В смущении, опутавшем её от ног до макушки, пропустила мимо сознания значительную часть праздника. Очнулась ближе к концу дня. Дядя Володя, отец Лерки, вдруг подсел к ней за столом и, грея в ладони рюмку водки, заговорщически подмигнул.

- Ну что, Марочка, скоро и тебя пропивать будем?

Марина удивлённо подняла брови. Дядя Володя ласково пояснил:

- А чего тянуть? Валерке по закону три месяца безделья положены. Отгуляет их, паспорт получит, на работу устроится. Как раз к осени. Там и вашу свадьбу сыграем. Осенью свадьба - правильно, по уму.

Степень растерянности Марины описанию не поддавалась. Девушка застыла с раскрытым ртом. Новые ветры подули? С чего вдруг? Дядя Володя отечески похлопал её по плечу, ну-ну, мол, девочка, всё нам понятно, всё известно. Переместил своё крупное тело в другой угол комнаты, поближе к супруге.

Отец Лерки Марине всегда нравился. Лёгкий человек, радостный, общаться с ним приятно. Может, он хотел подбодрить? Или впрямь настолько серьёзно ошибался в своей оценке происходящего? Что дядя Володя ошибается, Марина знала точно. Ещё больше уверилась позднее, когда молодёжь высыпала на улицу, побродить, потанцевать на свободе, поорать пьяными голосами песни. Во дворе постепенно и незаметно произошла разбивка на пары. Марине компанию составил Валерий. Они ходили по двору, с затруднением перебрасывались неловкими фразами. Возле асфальтовой дорожки, поднимавшейся в горку, Марина остановилась.

- Вот здесь я впервые обратила на тебя внимание. Помнишь, как-то зимой сбила тебя в сугроб?

- Нет, не помню, - почти враждебно откликнулся Лерка. Взглянул на неё неприязненно и поспешил под благовидным предлогом присоединиться к молодожёнам. Сбежал. Знак, многое проясняющий. Лерка всегда сбегал, стоило Марине проявить самую незначительную инициативу. Сказать девушке напрямик, мол, не старайся, не выйдет, боялся. Трус несчастный. Сбежать проще и легче. Что ж, пусть. Значит, в их отношениях изменений не предвидится. Потому Марина испытала настоящий шок, когда Лерка отправился её провожать. Жалко лепетала, не зная, о чём говорить с негаданным и непредсказуемым кавалером. Помнится, случайно набрела на нейтральную тему. Расспрашивала о службе в армии. С темы этой не слезала до самого прощания, подкидывала периодически наводящие вопросы. Споткнулась, оборвала себя на полуслове, замерла, почувствовав на плече руку Лерки. Тоскливо сжалась. Зачем? Выпил лишнего, без разницы с кем обниматься? О ней не подумал, чурбан бесчувственный. Со страхом ждала, вдруг целоваться полезет? Не полез, слава богу. Пожалел. Или не захотел, раздумал. Не та девушка под боком, не та, какая нужна. При первом удобном случае Марина свернула к своему подъезду, пожала кавалеру руку, ушла, вздохнув с горьким облегчением. Всё.

Блины удачно разместились в двух больших кастрюлях. Кастрюли Марина закутала сперва в большое количество газет, потом в стеганые жакеты тёти Пани, заложила подушками. Так точно до конца не остынут. Начала раскладывать по тарелкам салаты, закуски, кутью. Носила подготовленные блюда на столы. Делала небольшие перекуры. Ждала возвращения людей с кладбища, коротая время за чашкой кофе.

---

За так называемый первый стол Валерий не полез. Для своих будет стол последний. Кроме того, большую часть мест заняли старые мегеры. К бесам такую компанию. Вон, сестра с мужем полезли и пожалели. Кутью терпеть не можешь? А всё равно ешь. Больше трёх, положенных по обычаю рюмок выпить не смей. Сначала же старухи затеяли молиться. Всех с табуреток и стульев подняли. Сами стояли обгорелыми спичками. Тоненькими дребезжащими голосами пропели большую часть заупокойной службы. Полчаса возле тарелок со жратвой продержали без возможности проголодавшемуся человеку что-нибудь съестное в рот кинуть. И ведь не пикнешь у этих блюстительниц церковного порядка. Целый взвод их набежал. Заклюют.

Валерий молча пошёл на кухню. У Маринки из-под руки стащил немного нарезанной буженины, два ломтя хлеба. Она не заметила. Выслушивала толстую тётку, приходящуюся бабуле родственницей по мужу. Хорошо, что не заметила. Валерий имел возможность обшарить взглядом фигуру Маринки, затянутую в тугое платье, оценить ножки в чёрной лайкре. Ну и зараза же эта Маринка. И годы её не берут. Так-то выглядит моложе Ники, а со спины вовсе девчонка. Толковая хозяйка из неё вышла. Одна перекрутилась, приготовила, накрыла. Чуток сил осталось ерунду разную выслушивать.

Валерий с бутербродами в руках застрял подле кухни. На минутку. Хотелось понять, о чём женщины увлечённо базарят. Тётка-родственница страдала из-за лишнего веса, описывала диеты. Маринка сокрушалась, мол, тоже толстеет, живот выпирать стал. Живот выпирает? Валерий вытянул шею, дополнительно осмотрел Маринку и быстренько ретировался. Не ровён час, застукают на подсматривании-подслушивании. Одновременно удивлялся, в какой микроскоп Маринка у себя выпирающий живот разглядела. Ну, бабы... напридумывают себе чёрти что. На его вкус Маринке килограмма три мяска навесить надо. Смотреть приятней на худощавых, в руках лучше держать тело помягче, посдобней. Вот Ника, например. Как тесть говорит: берёшь в руки - маешь вещь. И не толстая при том, приятной пухлости баба. Впрочем, зажать в тёмном углу аккуратную Маринку, пощупать, где у ней живот выпирает - не самый плохой вариант. Есть, вероятно, за что подержаться. Тьфу ты, пропасть, сколь поганые мысли в голову лезут. У бабули-то на поминках. Вот сегодня на кладбище мать с церковным служкой разговаривала, вроде, совета спрашивала. Валерий в смысл не вникал. Уловил всего одну фразу облачённого в долгополую рясу служителя: "...грех прельстителен, устоять трудно, оттого соблазнов всячески избегать надо...". О! Маринка прельстительна - значит, грех. Какой вывод напрашивается? Правильно. Усиленно избегать Маринку.

Валерий поделился добытой едой с Лёхой, поговорил с ним четверть часа. Поболтался у матери в маленькой комнате, послонялся по коридору, перебрасываясь словами с непошедшими за стол родственниками, опять заглянул в кухню. Маринка мыла посуду, переговариваясь с тётей Надей. Тётка совала в мойку грязные миски, тарелки, принимала чистые, вытирала и складывала стопкой на кухонном столе. Разговор у женщин вертелся вокруг моющих средств. Все эти "Фэри" и "Прилы", "Комет-гели" и "Саниты" не стоили, по мнению Валерия, детального обсуждения. До чего мелочные интересы у баб. Скучища. Говори они о чём-нибудь серьёзном, тогда и ему в разговор не зазорно вступить. Обратить на себя внимание Маринки. Прельститься греховно. С другой стороны, а оно ему надо? Чем он перед Маринкой блеснуть может? Это Ника у него о-го-го! Сам же он прост, незатейлив, как гривенник. Карьеры не сделал, состояния нет, умением очаровывать не обзавёлся. Старый полуседой пень с явственными следами пристрастия к алкоголю на лице. Маринку сейчас иначе не назовёшь, как... это, ну как его... Фильм ещё был, "Тридцать первое июня" назывался... Вспомнил: чулки для Прекрасной Дамы. Прекрасная Дама, вот. Красивая, умная, образованная. Манеры хорошие. Жесты изящные. Кухонной прытью Валерия не проведёшь. Он нутром чуял - за видимой простотой Маринки глубокая пропасть таится. Равноценная сложнейшей вселенной. Подойдёшь ближе - затянет с потрохами, пиши - пропало. Как с Маринкой мужик её управляется? Наверное, на руках носит, пылинки сдувает, кофе в постель подаёт. А может, и не носит. Иначе бы не поражала своей хозяйственной оборотистостью. Всё умеет. Делает быстро, ловко. Тут богатый опыт нужен, повседневная многолетняя практика. Не чета Нике. Нет, жена, конечно, умеет дом обиходить, семью. Но как-то не так получается у неё, словно по тяжкой обязанности, из-под палки. Ту же еду сварганить - скучно выходит. Дети отцовские кулинарные упражнения предпочитают. Чёрт, что же так к Маринке тянет? Надо переключиться на другой предмет. Вон сеструха из-за стола вылезает. Никак на перекур? Славно. И ему бы покурить не мешало.

Вместе с сестрой выбрался на лестницу. Ух, хорошо. В доме от людского наплыва душно, жарко. На лестнице сквознячок. Обдувает приятственно.

- Ты чего бабку не пошёл поминать? - деловито осведомилась сестра. Прикусив сигарету зубами, она безуспешно чиркала разовой зажигалкой. Валерий достал своё огниво. Дал сестре прикурить.

- Да ну... Пусть эти сначала свалят. Набежало кликуш... вагон и маленькая тележка. Ты кого-нибудь из этих бабок знаешь?

- Двоих видела несколько раз. Про остальных без понятия.

- И я без понятия, - он прикурил сам. - Хочу только со своими бабулю помянуть.

- Скажи лучше, надраться хочешь до поросячьего визга, - Ольга, прищурившись, критически осмотрела брата. - Перед чужими стыдно.

- Хотел бы надраться, надрался бы с утра. Пока не алкоголик, свои хотения контролирую.

- Ну-ну, контролирует он. Моего колдуна работа. До самоконтроля тебе далеко.

- А что не так? - вскинулся Валерий. Раньше Ольга подобный тон по отношению к брату себе не позволяла. В последние годы брезгливое снисхождение неприкрыто сквозило в её словах и поступках.

- Всё у тебя не так.

- Что именно? - настаивал он, уже понимая бессмысленность препирательств.

- Посмотри на себя, на своё поведение.

- Можно подумать, твоё поведение радует, - огрызнулся Валерий, по-настоящему заводясь не столько от смысла произнесённых Ольгой слов, сколько от использованных ею интонаций. - Я вот не учу тебя жить. Взрослая девочка, сама разберёшься. Но и меня не долби.

- Я как лучше хочу.

- А ты знаешь как лучше? Сомневаюсь. Ты не на меня, ты сперва на себя посмотри. У тебя третий мужик по счёту. Первые два пили и морду тебе били. Этот тоже стал пить, драться.

- Он не пьёт сейчас. Почти год в завязке.

- Он у тебя периодически в завязке. Развяжется и опять за твою морду примется.

- Просто мне на мужиков не везёт, - Ольга горестно вздохнула. - Не там ищу, должно быть, не тех выбираю.

- Может, это у тебя морда не та? - зло съёрничал брат. И хотел бы не говорить гадостей, да удержаться не мог. Испортила Ольга негаданно посетившую его душевную тишину, взбаламутила одним тоном. Про смысл и думать не хотелось. Повозила фейсом об тейбл, макнула в грязь. Только Валерий себя живым, нормальным человеком почувствовал, только ласковый берег вдали замаячил, обещая солнечные дни. Так на тебе... Неудивительно, что муж Ольги в бутылку прячется. Кто угодно в штопор войдёт. Взять бы и стереть с лица у сестры наглую усмешку. Косметику вульгарную стереть. Заодно выкупать бабу в ванне с очищающей жидкостью. Пусть причёска и физиономия а ля Пугачёва без следа растворятся. Кофточку эту базарную, с огромными воланами, туго обтягивающую складчатые телеса, содрать к такой-то матери. Превратить сеструху в нормальную женщину. Нет, к сожалению, в природе волшебного очистительного средства. Всякая ржавчина жирным слоем налипает, не вдруг отскребёшь, да и отскакивать будет с кусками мяса, с кровью.

- Морда как морда, - между тем беззлобно отмахнулась Ольга. Единственно кого искренно, бескорыстно любила в подлунном мире, так это брата. Многое ему прощала. - Вон Лёха тоже свою жену поколачивает. Скажешь, и она личиком не вышла?

- Лёха? - Валерий нахмурился. - Лёха на жене злость вымещает. Не та, понимаешь ли жена, какую хотел.

- Ох, в каждом дому по кому. Куда нос ни сунь, везде одинаково.

- И у Маринки? - задал вопрос будто невзначай, замер, мысленно ругая себя за глупый прокол, за несдержанность. Отчего-то не хотелось посвящать сестру в свои тайные сердечные волнения и надежды.

- Не-е, у Маринки хорошо. Там такая любовь, завидки берут. От Маринки только и слышишь "мой Димочка, мой Димочка". Не ссорится с ним никогда. Представляешь? Тьфу, противно даже. Словно они и не люди вовсе, - Ольга сделала глубокую затяжку, с шумом выдохнула дым, продолжила, - Прикинь, поехала к ней на дачу два года назад. Или раньше? Точно, два года прошло. Нам с ней как раз по сороковнику тогда исполнилось... Она меня давно звала. Ну, мы с моим и поехали, чтоб не доставала больше. Приехали, значит. Ничего себе дачка, участочек ухоженный. Шашлыки-машлыки всякие. Погодка - блеск. Решили на улице пьянствовать, возле мангала. А мангал за домом расположен, дом обходить надо. С терраски пришлось жратву, посуду таскать. Бегу я с пивом подмышкой, с креветками в руках по дорожке, глянь, Димочка Маринку поймал возле яблони и давай целовать. Присосался как клещ.. И гости ему не помеха. Мой тоже увидел и спрашивает, дескать, как давно они поженились. Лет пятнадцать назад, - говорю. Мой офигел просто. В натуре в осадок выпал. Решил, они специально для гостей так себя вели. Ага... Если бы! Они и с детьми сверх всякой меры носятся. Ни разу не прикрикнули, подзатыльника не дали. Дурь, короче, сплошная.

Ольга рассказывала неторопливо, со вкусом, делая хорошие паузы. Сама внимательно и хитро отслеживала реакцию брата. Явно с определённой целью рассказывала про Маринкино семейное счастье. Валерий не понял её мотивов. Не до сестры оказалось с её интригами. По сердцу больно ударило, скрутило кишки известие: Маринка любит другого и любима. Что ж так сегодня возле него сомлела? И откуда возникло понимание без слов? И единение с ней треклятое? В бога, в душу, в мать. Сестра врёт, врёт всё. Назло ему. Если же не врёт, то... Все бабы хороши, все - стервы бессовестные. Пойти, наконец, надраться, что ли? Давно пора. Ведь хотел, да забыл совсем. Маринку увидел и забыл. Размяк, раскис, размечтался, козёл долбанный. Знает же, не про таких, как он, чистая радость уготована. Счастье... Что оно такое, это счастье? Поди, придумали люди про него. Со сказками легче по житейским колдобинам пробираться. Про любовь тоже насочиняли. Нет её, родимой. Или есть? Вот увидел сегодня Маринку, поверил в любовь. Столько лет ждал в тайне от самого себя, искал, надеялся. Аж устал. Получилось, рядом была, только руку протяни. Мимо прошёл, не оглянулся. Нет, оглянулся пару раз, были случаи. Но... издалека смотрел, не распознал. Или поленился?

- Что молчишь? О чём думаешь? - Ольга устала ждать ответной реакции. Надеялась уловить смятение в лице брата. Не увидела ничего. Валерий внешне остался спокоен. Нацепил маску непроницаемости. Кажется, сильно разочаровал сестру. Однако внутри у него кипело, бурлило. Для чего судьба подвела сегодня к Маринке? Показать, каким самовлюблённым, слепошарым дураком был? Может, наоборот, намекнуть, что не всё для Валерия потеряно? Без поллитры хрен разберёшься. Давно накатить пора. Для начала грамм сто пятьдесят. В голове сразу прояснеет. Дёрнуть для храбрости и подойти к Маринке, сказать, спросить... С дуба рухнул! О чём спросить? Помнишь ли ты? Как в забытой оперетке. Да о чём угодно спросить. О делах, о муже, о детях. Постоять рядом, голос её послушать, в глазах, выражаясь высоким штилем, утонуть, не барахтаясь. Попытаться распознать по мимике, по жестам, по голосу, счастлива ли с другим, есть ли на донышке хоть капелька чувства к Валерию.

- Лер, заснул или как? - Ольга в раздражении помахала рукой перед носом брата.

- Не заснул. Думаю, - буркнул Валерий. И действительно пытался придумать незаметный поворот в разговоре к интересующей его теме.

- Не о Маринке случаем? - насторожилась сестра, тряхнула светло-каштановой крашеной гривкой.

- О! Кстати, о Марине, раз уж ты подняла тему, - Валерий продолжал притворяться. - Помнишь, лет десять назад я приезжал к тебе? По осени. Помнишь? Один приезжал.

- Ну.

- Мы тогда выпили с тобой хорошо, поговорили душевно.

- Ну.

- И я у тебя просил телефон Марины, адрес. Ты мне сказала, что понятия не имеешь, что Маринка сама тебе звонит, когда захочет, а свои координаты не даёт. Помнишь?

- Ну.

- Ведь ты меня тогда обманула. Валенком прикинулась. Зачем?

- Затем, - Ольга снова закурила, зло прищурилась. - Во-первых, так не просят. Ты ведь не прямым текстом высказался. Намекал, ходил вокруг да около. Могла я не понять? Легко. А во-вторых, не нужно вам было встречаться. У неё семья, у тебя. Дети у обоих. Посчитай, сколько людей пострадали бы. И Ника. Неужели тебе Нику не жалко? Такая баба тебе досталась - чистой воды бриллиант. Она в сто тысяч раз лучше Маринки. Я не хотела твою семью рушить, не хотела Нике боль причинять.

- Ника сама меня вот-вот бросит. И потом... С чего ты взяла, что семьи разрушатся? Я только поговорить хотел с Маринкой, взглянуть на неё.

- Поговорить, ха! Знаю я вас, мужиков. Все единым миром мазаны. Вас с Маринкой подпусти ближе, так вы с ней сразу в постель прыгнете.

- Не понял... - Валерий оторопело смотрел на сестру. - Почему сразу в постель? Причём здесь постель? Для этого время нужно, чувства какие-то, Марина должна захотеть.

- Ой, а то она не хочет. Всю жизнь спит и видит.

- Ты по себе людей не меряй. Марина - она особенная.

- Нашёл особенную. Строит она из себя много. А сама ничуть не лучше других. Мне ли не знать?

- Подожди, подожди. Получается, она меня любит? И любила?

- А ты не знал? - скептически хмыкнула Ольга. - Бедненький! Проспал любовь великую. Тебе Лёха намекал, отец намекал, я намекала. Мать твоя вообще открытым текстом говорила. Ты слышать не хотел. И видеть. Взгляни ты внимательней на Маринку, сам бы давно всё понял. Она же с тебя глаз не сводила. До сих пор тобой интересуется. Её и бабка наша потому привечала. Ну? И что ты замолчал?

- Как жаль...

- Жаль? Чего?

Валерий пытался собрать мысли в кучку. Слишком значительное известие обрушила на его голову сестра, расставила точки над "и", навела резкость. Выходит, и впрямь проспал любовь. Не великую, конечно. Обычную. Но разве этого мало? Сам проворонил, никто не встревал. Ответил Ольге медленно, с трудом подбирая нужные слова:

- Жаль, что тогда, давно, мы с ней так и не смогли понять друг друга.

Наверху скрипнула дверь. Брат и сестра разом повернули головы, посмотреть, кого к ним несёт. Никто не вышел. Показалось, должно быть. Дверь с утра на замок не закрывали. Подъездные сквознячки, скорее всего, дверью балуются.

Ольга утомилась от беседы, поднялась в квартиру. Спешила к подаче горячего на стол, торопилась ещё стопку горячительного в себя опрокинуть. Слава те, в последнее время притормозила с неумеренным потреблением спиртного. А то, как брат, могла подойти к черте, за которой окончательно спиваются. Говорят, женский алкоголизм не лечится. Вовремя она спохватилась. Но совсем отказать себе в сомнительном удовольствии выпить не могла.

Валерий остался один, сокрушённо вздохнул вслед сестре. Не мог вспомнить, когда, в какой момент Ольга из домашней присмотренной девочки начала превращаться в оторву. С первого замужества? Нет, кажется, раньше. При поступлении в институт у девчонки крышу снесло. Напомнил ей сегодня свой десятилетней давности визит. Ведь он зачем тогда у Ольги появился? Не про Марину вызнать. Мать просила помочь, воздействовать на Ольгу, дурёху непутёвую. Пила Оля крепко. От второго мужа сбежала с его другом. Детей на мать кинула. Сама личную жизнь устраивала, обильно орошая дни пивом, вином, водочкой. Нормальную, чистую работу в КБ бросила. Платили мало. Пошла на рынок у армян овощами-фруктами торговать. С тяжёлым сердцем, помнится, прибыл, Валерий сестру вразумлять. Позвонил в дверь, с которой лохмотьями свисал дерматин, лезли на божий свет из-под драной обивки клочья ваты. Дождался щелчка замка, брезгливо, двумя пальцами потянул на себя заляпанную непонятного происхождения дрянью ручку двери и... отшатнулся. Вместо любимой сестры увидел голимую бомжуху. Как инфаркт на месте не словил, до сих пор осталось загадкой. Весь вечер в порядок Ольгу приводил. Погнал умываться, одеваться, причёсываться. Сам посуду помыл, пустые бутылки в два приёма на помойку вынес, полы подмёл. Ужин спроворил. Убираясь, случайно задел локтем стопку бумаг, лежавшую на подоконнике, рассыпал бумаги на пол. Стал подбирать и среди справок, счетов, старых открыток наткнулся на фотографию Маринки. В шубе, с малышом на руках. И замер, очарованный. Материнство красит любую женщину, любую в мадонну превращает, - так он потом объяснял себе шок, вызванный фотографией. Впрочем, без того Маринка иногда вспоминалась. Бледное лицо в ореоле рыжего меха. Удивительным образом вспоминалась. Сначала без видимой причины накатывало хорошее настроение, теплело на сердце, мир вокруг становился значительным, интересным, приветливым. Потом выплывали из глубинных слоёв памяти радостные минуты детства, юности. Среди этих ласковых картинок, наконец, неторопливо, медленно, почти как позитив фото в проявителе, ткался из света и тени образ Марины, незримо сопровождал. Тогда мерещилось, что и она одновременно его вспоминает. Словно протягивалась между ними незримая, но крепкая связующая нить. Валерий любил подобное состояние. Иногда пытался искусственно создать его. Искусственно не получалось. Естественного наката приходилось ждать подолгу. Так он называл про себя минуты гармонии с миром: накат, накатило. Силился понять, отчего ощущение полноты бытия, гармонии всегда сводилось к Марине, к воспоминаниям о ней. Придумывал самые дурацкие объяснения, ловил ухом чужие рассуждения на сходные темы, обмозговывал. Но никогда никому о накатах словом не обмолвился, не просил совета, объяснений. Даже лучшему другу в изрядном подпитии не решался сознаться. Увидев фотографию Маринки, обалдел. Сердце забилось тяжело, глухо, каждым ударом неся боль в межреберье. Карточку, само собой, в карман сунул, сестре не сказав. Мало того, не сумел сдержаться, сделал заходов пять, вызнавая у сеструхи координаты, по которым мог стопы направить к той, с фотографии, женщине. Издалека на неё хоть краешком глаза глянуть. Вдруг случай доведёт и парой слов перемолвиться? Рядом пять минут постоять счастьем помстилось. Обломала сеструха безжалостно. Теперь выясняется - сознательно лгала. Семьи, видите ли, рушить не хотела. О Нике беспокоилась. А то он без понятия. Тоже не пальцем делан, голова на плечах имеется. Силой воли природа не обидела. После визита к Ольге взял и вырвал из сердца колючку по имени Марина. Забыл, отгородился делами, благо, дел всегда через край набегало. Устраивал себе походы "налево" от Ники, плоть тешил. Попивать начал незаметно. Накаты прекратились. Остался один на один с конвейерными днями. Муторные будни кромсали, коверкали душу. Настоящей, интересной и достойной цели впереди не наблюдалось. От ненужности никому, самому себе в том числе, Валерий стал пить. Сначала потихонечку, полегонечку, потом всё чаще и больше. Выпил, лёг, уснул. День да ночь - сутки прочь. По крайней мере, не надо смотреть на то, от чего давно тошнит.

Валерий постоял на лестнице немного, решая, подняться в квартиру или пойти прошвырнуться по местам боевой славы детства. Детство у него было хорошее. И юность ничего себе. Кто бы что ни говорил сейчас о тех давних днях советской власти. Настоящие детство и юность, радостные. Есть о чём со светлой грустью вспомнить, есть чему улыбнуться мягко. Бывало, вместе с Лёхой и Генычем он до ночи пропадал на улице. И ведь не токсикоманили, не напивались, девок по подъездам не щупали. Всегда какое-нибудь увлекательное дело находилось, в своей моральной основе здоровое. Домой возвращался переполненный дневными впечатлениями. Слушал взрослых, в одно ухо впуская их долбёж, в другое выпуская. В башке сквозняки гуляли. Засыпал, раскинувшись на чистой постели, быстро, с ощущением не зря прожитого дня. Тело гудело от усталости. А утром открывал глаза, радуясь новому дню, неизвестности и предстоящим открытиям. Молодой, крепкий, полный сил и надежд на лучшее. Без причины радовался утру, бабушке, снующей по квартире, заспанной сеструхе. Сестра утром любила долго сидеть на кровати, свесив босые ноги, зевать, хлопая припухшими веками. Чистенькая русоволосая девочка в беленькой ночной рубашке ниже колен. Как они с Ольгой тогда верили в себя, в своё счастливое будущее. Как искренно радовались или негодовали, как остро воспринимали горе и радость. Оба давно погасли, остыли, соскучились, пройдя земной путь едва ли на две трети. Непонятно, что за чёрт позволяет некоторым особам до смертного порога сохранять в себе молодость, радость бытия, не соскучиться смертельно. Особый природный дар нужен. Редким счастливчикам выпадает.

Валерий взглянул на часы, покачал головой. Пора бы посторонним оставить стол с закусками, начать откланиваться. Не свадьба, в самом деле, не юбилей. Помянули и довольно, и по домам. Намекнуть кое-кому, что ли? Раз сами не понимают. Он поднялся по лестнице, бесшумно открыл дверь и... увидел Марину. Она явно нервничала, стараясь скрыть нервозность. Теребила бахрому шарфика, норовящего сползти с головы на плечи, с плеч на пол. Рядом стоял Лёха. С абсолютным безразличием на грубовато вылепленном лице. Глядя в стену, что-то нудно бубнил Маринке. Но за очевидной на первый взгляд невозмутимостью Лёхи почудилась такая страстная сила, что Валерий оторопел. Застыл на пороге, размышляя, кашлянуть, нарушая их тет-а-тет, не кашлянуть? Хотелось Маринку выручить из тягостно-неловкой ситуации. Ревность молчала, не в ней дело. Чисто человеческий добрый порыв. Возникло стремление и другу помощь оказать. Два взаимоисключающих желания. Это с одной стороны. С другой, нехорошо подслушивать, подсматривать, даже если люди особо не скрываются. Некрасиво, неправильно. Пока колебался в размышлениях, с кухни раздался громкий голос Кости:

- А где тут эта Мара-ханум кофе спрятала? Кофею хочу до невозможности!

Марина тихим голосом произнесла несколько слов, предназначенных Лёхе. Извинялась, скорее всего. Скользнула в кухню, оставив верного поклонника одного и в полном разочаровании. Валерий от души пожалел друга. Угораздило человека влюбиться без памяти, много лет маяться. Вообще, несправедливо мир устроен. Слишком мало взаимности в чувствах людям отпущено. На всех не хватает. То здесь, то там разные "треугольники" и "квадраты" встречаются, разные тяжёлые истории происходят. Непонимание, вот как у него с Мариной, тоже явление распространённое. Не смогли люди вовремя понять друг друга и разошлись в стороны, не прямыми дорогами, кривыми стёжками дни свои ведут дальше и дальше от действительно необходимого. Тьфу ты, ерундистика сплошная в голову лезет, бредни бабские. Часто приходилось Валерию слышать от Ольги, от Ники, от разных знакомых и незнакомых избитую сентенцию: ты либо сам любишь, либо позволяешь себя любить, третьего не дано. Настоящей взаимности нет и быть не может. Книги, фильмы, чужие рассказы не считаются, поскольку - враньё, выдача желаемого за действительное. Утверждения сии особо на веру не принимал, но и не спорил. Просто не задумывался. Делать больше нечего, как только вопросы любви обмозговывать, обсуждать при случае. Есть у тебя любовь - бери и пользуйся на здоровье. Нет? И без неё люди живут. Вокруг полно предметов куда интереснее. Однако, сегодня вдруг стукнуло, озарило пониманием - нельзя, наверное, без любви землю топтать. Неспроста о ней столько говорят. Столько её ищут. Сам подсознательно долгие годы искал, инстинктивно, безотчётно. Без неё, окаянной, идти предназначенной дорогой тяжко, тоскливо. Дни пасмурные, - солнца не замечаешь, - сливаются в серые недели, серые недели сплетаются в мрачные месяцы, месяцы - в унылые, потерянные годы. Уходят молодость, силы, здоровье на пустые хлопоты, на мелочную суету. Что остаётся? Надежды тают, во всём пакости различные мерещатся, люди вокруг циниками представляются. И сам себя циником ощущаешь. Иное дело влюблённый человек. Умудряется днём звёзды видеть, к музыке тянется, ко всему красивому, настроен легко и радостно, весь мир готов обнять, всем без исключения рад, со всеми хочет счастьем своим поделиться. Не идёт в толпе, летит над нею. Может, это прививку господь делает? От цинизма? От конвейерных дней? Одним делает прививку, других за непонятные провинности её лишает. Особо трусливые сами отказываются. Страшновато, вдруг взаимности не будет, вдруг страдать придётся? Достаточно на Лёху посмотреть. Он всю жизнь Маринку любит, однако радости в помине нет, муки одни душевные. Или это не любовь у него, страсть неудовлетворённая? Дала бы ему Маринка в молодости, глядишь, тяга к ней и кончилась. Ну, не с первого раза, так с пятого, с десятого. А-а-а... сам чёрт ногу сломит. Без поллитры не разберёшь. К лешему тонкие материи, они не для простых мужиков.

В большой комнате заговорили громче, задвигали стульями. Выбирался народ из-за стола, наконец. Валерий, опасаясь толкотни, прощальных поцелуев, повторных соболезнований, не совсем искренних вздохов и слёз, поспешил укрыться в маленькой комнате. Она к счастью пустовала. Захлопнул за собой дверь и неожиданно вспомнил кое-что. На третий или четвёртый год вполне тогда успешного брака случайно попал в весенний лес.

Где-то в районе при строительных работах перерубили кабель, и завод встал без электроэнергии. Начальник смены отпустил всех раньше. Валерий с дуриков домой не поехал. Проводил мужиков до станции "Серп и молот", посадил в электричку. Постоял немного на платформе, подымил сигаретой. Весна выдалась поздняя, с редкими погожими днями. Тот день был настоящим весенним. Охмурил. Неясное чувство, неоформившееся туманное стремление поманило вдаль, прочь от наезженной колеи. Весенняя прелесть тёплого и сырого воздуха околдовала, подтолкнула к необдуманным действиям. Он вскочил в подошедшую электричку. Куда его вёз поезд? Не всё ли равно. На душе стало легко, приятно. С улыбкой заплатил штраф контролёрам, с улыбкой пялился в окно на проплывающие мимо поля, перелески, деревеньки. Редкое чувство свободы посетило его. Свободы от всяческих обязательств. Охрененное состояние. Вышел на первой понравившейся станции. Совершенно не зная места. Поманил широко разлившийся водоём, за которым начинался лес. Туда Валерий и направился. И пропал. Сразу же за водоёмом, в густом подлеске обрушился на него шквал оголтелого птичьего пения. Валерий, человек по образу жизни городской, знал лишь теньканье синичек, воробьиное чириканье. Ну, там ещё галки, вороны, голуби. Сроду подобного могучего птичьего хора не слышал. Стоял оглушённый, очарованный, представлял себе сотню различного вида птиц, поющих только ему о весне, о свободе, о надеждах, о счастии впереди. Одного певца сумел разглядеть в нежной, прозрачной дымке зелени, окутывающей тонкие серые ветки. Маленькая, бурого цвета птичка сидела на кривой веточке, прикрывала глазки, тянула пульсирующую шейку, разевала жёлтый клювик, самозабвенно выводя пронзительной чистоты трельки. Век бы слушать. Увы, неудачное движение человека, хруст сушняка под ногой спугнули пернатого маэстро. В одно мгновение крохотный певец вспорхнул с насиженного места, улетел в гущу высокого кустарника, издавая крылышками странный шелест. Валерий двинулся было за ним, но остановился. Вокруг, совсем рядом заливалось ликующим пением множество других птиц. И он стоял, слушал, радуясь всему сразу. Жаль, что с непривычки быстро разболелась голова. Он поспешил выбраться на чистое от подлеска место, углубился в лес. Ходил меж елей и сосен, загребая ботинками рыжую прошлогоднюю хвою, футболя шишки, собирал и совал в рот лезущую из земли кислицу, любовался молоденькими синими первоцветами. Вспомнил, как их называл Геныч, старый приятель. Смешное латинское название для смелого весеннего цветка. Виола конина. Нарвал целый букетик этих лохматых виол, представляя, как вернётся домой и подарит букетик... Марине. На задворках сознания просигналил маячок, дескать, жене подарить, а в жёнах у него Ника, не Марина. Ха! Задворки - они и есть задворки. Слишком хорош был вечер, чтобы туда заглядывать. Валерий отмахнулся от сигнала, предпочёл мечтать дальше. На обратном пути в электричке всё ещё мечтал, в трамвае мечтал. Видел мысленно незнакомую уютную и чистую кухоньку, Марину в домашнем халатике, на столе из пластика в высоком бокале тонкого стекла свой лохматый букетик. Реальность догнала Валерия у самого дома, перетряхнула, прочистила глаза и мозги, спустила на грешную землю. Он с сожалением бросил подвядшие цветы на ближайший газон. В любом случае надо объяснять Нике своё сверхпозднее возвращение. Легче соврать, что задержался на работе из-за аварии. Бегство в лес от будничных тягот Ника не поймёт, не порадуется рассказу, обидится. У неё своя правда. А так хотелось поделиться с какой-нибудь близкой душой переполнявшими его восторгом, счастьем бытия, мечтами, да просто хорошим настроением. Пришлось спрятать эмоции подальше, застегнуться наглухо, дабы никто ничего не заметил, ни о чём не догадался. Долго потом Валерий вспоминал незапланированную экскурсию в оживающий после зимней спячки лес. Каждый год твёрдо обещал себе непременно опять устроить маленький побег, мучительно вспоминал название станции, вызывал из прошлого пленившие его когда-то картины. И никуда в результате не ехал. Дела мешали, случаи. То понос, то золотуха. Затем отяжелел, обленился душевно, напрягаться не хотелось. Вспоминать проще.

---

Марина в очередной раз отправилась на лестницу покурить в тишине. Вообще, ей хотелось уехать. Устала, запарилась. Для чего, спрашивается, позвали? Сделай, принеси, убери, помой. Она, дурочка, купилась на фразу тёти Вари "Какая же ты чужая? Ты наша, своя". Чужие, в отличие от Марины, тётю Паню нормально проводили. А некоторые свои в качестве бесплатной обслуги на кухне крутятся, присесть недосуг. Между прочим, хоронить явилась, не на кухонные работы. Точно, домой надо собираться. Хорошего понемножку. Нет здесь больше тёти Пани, и Марине, стало быть, здесь теперь не место. С Леркой несколько раз глазами встретилась. Нос не задрал. Наоборот, повышенный интерес проявил. И то ладно. Будет о чём впоследствии думать, чем душеньку и самолюбие тешить. Она приоткрыла входную дверь, услышала на лестнице голоса. Ольга с братом. Чудненько. Постоят напоследок втроём, поговорят, вспомнят детство и юность.

- Жаль, что тогда, давно, мы с ней так и не смогли понять друг друга.

Валерий высказался. Явно о ней, о Марине. Отчего-то никаких сомнений не возникло. Марина остановилась. Смысл выданного Леркой в эфир был очевиден. Но не льстил. Казалось бы, радуйся, танцуй, оценил через уйму лет, сожалеет. Разве не этого ей хотелось, не об этом мечтала? Да, да, хотела, мечтала. Как там, в одной притче у Куприна? Бойтесь желаний, ибо они исполняются. Вместо радости оскорблённое достоинство. Она раздумала идти на лестницу. Не могла сейчас видеть ни подругу, ни тем более её брата. Тяжёлой волной поднимались в душе гнев и обида.

Марина осторожно прикрыла дверь, вернулась на кухню. Как он там выразился? Не сумели понять друг друга? Ему жаль, видите ли. А что, например, она должна была понимать? Ведь он передал ей через Ольгу перед уходом в армию, мол, нечего ждать и не на что надеяться. Не-че-го!!! Можно ли было понять его слова иначе? Вряд ли. Формулировка не давала шанса надежде. Ни одного. А теперь, извольте видеть, он жалеет.

- Марин, - рядом стояла тётя Варя со стопкой грязных тарелок и приборов. - Давай мы сейчас быстренько последнюю партию перемоем, накроем на стол по-новой. Надюшка пока гостей проводит. А ты что такая? Устала?

- Не, - слабо улыбнулась Марина. - Не устала. Но мне домой уже пора.

- Домой? - удивилась тётя Варя. - Так рано ещё, времени впереди много. И маму ты не помянула.

- Ну, помяну и поеду.

- Не вздумай даже. Зачем нас обижать? Что мы тебе плохого сделали? Посидим по-людски, как принято. Оля с мужем тебя потом на своей машине довезут. Ничего с твоей семьёй не случится. Один раз без тебя побудут до вечера.

Марина тяжко вздохнула. Ну почему она не умеет отказывать людям? Всегда соглашается, всегда поддаётся на уговоры. И всегда в ущерб себе. Так бы направлялась сейчас к дому, одна, без компании, обдумывала увиденное и услышанное, делала выводы на будущее. Нет же. Дала себя уболтать. Стоит, моет посуду, слушает трескотню тёти Нади. Какие-то там родственницы с претензиями на наследство, недовольная приёмом соседка по микрорайону, квартира тёти Пани в аренду и деньги между двумя семьями пополам. Суета сует. Нет, чтобы о матери в печальный день вспоминать или помолчать немного, оставить Марину наедине с её мыслями.

Мысли шебуршились невесёлые. Выходит, жалеет Лерка. Не поняли друг друга. Причём здесь, интересно, понимание? Любовь, она либо есть, либо её нет. Не бывает полулюбви, четвертьлюбви. Существуют в природе симпатия, интерес, влечение, страсть, влюблённость, но не полулюбовь. Марина тогда любила. На полную катушку. Хорошо, виновата, она чего-то там в любимом не поняла. А он чего не понял? Её? Себя? Он-то не любил. Не случилось. Ни тогда, ни после. Сейчас Марина знала это наверняка. Иным светом озарилось прошлое, беспощадно очерчивая, показывая правду. Он никогда никого не любил. Не повезло ему, бедному, самим собой обобранному. Ольга однажды показывала Марине фотографии, которых та ещё не видела. Среди вороха разноцветных глянцевых листочков попалась карточка со свадьбы Лерки. В серо-голубых и зелёных тонах. Марина ошеломлённо замерла, зажмурилась от нахлынувшей едкой боли, закусила губу. Потом немного оклемалась, впилась алчным взглядом, рассматривая соперницу. Потом, горько хмыкнув про себя, изучала лицо Лерки. И... пожалела обоих. У невесты наблюдались широко распахнутые от счастья глаза оголодавшего вусмерть человека, которому после длительного воздержания сразу предложили огромный торт из взбитых сливок с кремовыми розочками, цукатами и орехами. Жених поражал тоскливым, унылым лицом, на котором явственно читалось "до чего мне всё надоело". Фотокамера оказалась беспощадной к церемонии в ЗАГСе, к жениху с невестой. Как, скажите на милость, не пожалеть виновников торжества? Начинать новую, совместную жизнь при таких исходных данных, по меньшей мере, глупо. Мало хорошего получится. Марина отложила карточку к другим, с удивлением осознав, что и соперницу жалеет не меньше Лерки. Бедненькие оба. У нее, по крайней мере, все свадебные фотки весёлые, праздничные. А Лерику не повезло. Можно для себя решить - сам виноват, позлорадствовать. Злорадствовать не хотелось. Не тот случай. Марина на многое была готова для счастья любимого человека. Потому, кстати, и бороться за свою любовь не стала, с ходу отметала практические советы подруг, направленные на достижение конкретного результата. Шансы использовать дельные советы у неё имелись. Сама не желала. Ну, поймаешь в грубо сплетённые сети, а дальше? Насильно мил не будешь, не заставишь себя полюбить. Обратного результата добьёшься. Раздражение у него возникнет от тебя, от одного твоего вида. И существовать рядом годами, изо дня в день подмечая ревнивым сердцем сто двадцать признаков отсутствия любви? Хуже наказание изобрести трудно. Год обманываешься, два, но не десятки лет. Вот оно, настоящее страдание - понимать, что тяжкими цепями обвила, повисла, душишь дорогого и близкого. Не всякими путями счастье достигается. Счастье - во взаимности, не в обладании. Осознав столь простую истину, Марина отказалась от борьбы. Другой путь искала. Дважды оступалась, слабину давала. Первый раз - поехала к нему в часть. Очень увидеть хотелось. И надежда тлела: а вдруг? Никакого вдруг не случилось. До сих пор щёки розовели при воспоминании, как Лерка остолбенел, увидев нежданную гостью, как три часа кряду глаза в сторону отводил. Наверное, вздохнул с облегчением, расставшись у ворот КПП. Во второй раз надежда не подстёгивала. Всё решено, всё отрезано подобно ломтю гниющему. На прощание увидеться, насмотреться на сто лет вперёд. Выдумала просьбу цепочку запаять. Цепочка та года три разорванной лежала, хлеба не просила. И носить её Марина не думала. Зато повод отличный сыскался. Позвонила, паникуя: откажет, посмеётся, нотацию прочтёт. Согласился, однако. Встретились. Взял спичечный коробок с цепочкой поспешно, торопился, полминуты рядом не простоял. И взгляд у него по сторонам, по толпе метался. Не хотел Лерка Марину обозревать. Тяготился встречей. Взял цепочку, буркнул две фразы, ушёл скоренько. Марину толкали, ругали, называли лимитой, дурой деревенской, впервые в метро попавшей. Она только беззвучно шевелила губами. Прощалась со своей великой любовью. Великая любовь мелькала черноволосой головой в толчее то с одного краю, то с другого, всё ближе, ближе к эскалатору, не оглядывалась. А Марина так ждала, вот-вот обернётся. Загадала одну вещь. Молила: "Обернись! Ну, пожалуйста!". Неужели трудно головой крутануть? И тогда она будет знать, что не простая знакомая для Лерки, о которой забудут на следующий день, словно её в природе нет. Мольбы пропадали, таяли, возносясь к потолку. Слёзы сами тихонько покатились из глаз, проложили по щекам горячие дорожки. Всякие ругатели заглядывали в лицо и замолкали. Сразу понимали, от непереносимого горя девушка плачет, и лучше мимо пробежать по своим делам, не добавлять лишнюю капельку в переполненную чашу. Марина на окружающих не реагировала. Она, прежде весёлая, лёгкая, отчаянная, в те мгновения умирала, целиком сотканная из боли и тоски, тоски и боли. В момент смерти прежней Марины великая любовь вдруг повернула голову. Уже стоя на эскалаторе. Слишком поздно. Мёртвая Марина равнодушно отметила большое расстояние, разделяющее их. Не увидит Лерка её продолжающих по инерции катиться слёз. И на том спасибо. С омертвелой душой она после ходила долго, до неприличия долго. Несколько лет. Былые лёгкость, веселье пропали вообще навсегда. Цепочку же сохранила. Наука на будущее. Получила её назад грубо запаянной, да и бог бы с ним. Съездила, встретилась с Леркой. Нервничала по привычке и сама это понимала. Сначала решила не ездить, ну его. Потом мозги автоматически просчитали ситуацию, выбрали оптимальное решение, скомандовали. Поехала. В метро мучилась жарой, духотой, изнывала от жажды и желания курить. Постоянно губы облизывала. Обрадовалась предложению Лерки выйти на улицу, отравиться никотином. На улице хоть дышать есть чем. Имеется масса предметов для изучения и вообще... На улице действительно хорошо было. Снег, сумерки, морозный воздух. Лерка ей говорил о чём-то, она отвечала, вроде, даже впопад. Меж тем ломала голову над удобным предлогом оборвать встречу, уйти уже наконец, оставить в прошлом и его, и свои неуместные чувства к нему. Боялась возвращения боли. Случается, иногда попадаешь в неловкую, тягостную ситуацию и не знаешь хорошего способа благополучно из неё выбраться. Обдумываешь, паришься, бракуешь один вариант, другой, третий. Вместо освобождения увязаешь глубже. Марина видела, Лерка ждёт от неё слов, действий, сигналов. Каких? Кто ж его знает? Не понимала, не на том сосредоточилась. Искала способ красиво, естественно, с достоинством отчалить от заветного берега подальше, в противоположную сторону, не оставляя впечатления поспешного бегства. Отчаявшись найти, вежливо перебила, извинилась, ссылаясь на дела. Банально и примитивно. Ушла таки, опустошённая, лишившаяся единственного и привычного ориентира. Домой не поехала. К дому посредством метро добираться надо. Метро непостижимым образом вселяло ужас. Одиночество в толпе. Ты словно витрина, толпа - безжалостные зрители. Разглядывают, оценивают, мысленно критикуют. На переходах, в вестибюлях - нет, но в вагоне...

Тётя Надя не успела до конца расставить заново наполненные салатницы, а Ольга уже облюбовала себе за столом местечко получше. Не на доске, положенной сверх двух табуреток, не на антикварной деревянной скамье, на стуле с мягким сиденьем, поближе к окну. Требовательно звала мужа:

- Валерик, иди сюда, пока нормальные стулья свободны.

Валерик, тряхнув копной соломенных волос, спрятался в коридоре. Отмолчался. Марина впервые одобрила его действия. Не жадный мужик, не нахрапистый, обстановку понимает правильно. Он помянул бабушку жены с первой партией гостей, теперь пришла очередь других, вовсе проголодавшихся и усталых. Объяснять бестактной половине очевидные вещи он счёл занятием пустым, бессмысленной тратой сил и времени, сделал вид занятого беседой человека. В собеседники выбрал во многом совпадающего с ним Лёху. Два молчуна, из которых иногда лишнего слова клещами не вытянешь, степенно и с приличными паузами перебрасывались отдельными короткими фразами. Марина, челноком бегавшая между кухней и большой комнатой, с насмешливой улыбкой косилась в их сторону. В самом деле, забавно. Оба светловолосые, широкоплечие, оба нелюдимые. Только Лёха выше ростом, суше телом, старше, невозмутимее. Невозмутимый Лёха тем временем никого кроме Марины не видел. Оплошай ненароком, вмиг рядом окажется со всей нерастраченной за долгие годы страстью. Выкручивайся потом, стараясь не задеть, не обидеть. Ну, уж фигушки. Одно дело, сожалеть, что не влюбилась когда-то в Лёху, стоило бы, право слово. Совсем другое - дать человеку напрасную надежду. Хуже злой насмешки. Марина старательно контролировала себя, опасаясь допустить непроизвольный ляп. Испытывала к Лёхе очень добрые и тёплые чувства, не желала причинять ему боль. Однажды причинила, довольно. Тем более на собственной шкуре знала, как весело подобную боль терпеть.

Лерка в углу большой комнаты толковал с кузеном, то бишь с двоюродным братом. Как и зять, делал вид занятого беседой человека. Костя, вопреки своему обыкновению, говорил тихо, жестами приглашал Марину подойти. Она не могла расслышать, не могла и подойти. Посылала ему смущённые, извиняющиеся улыбки. Вот с кем всегда приятно пообщаться. Лерка не зря к Косте пристроился.

Близкая родня, успевшая расслабиться в процессе долгого ожидания, потихоньку сползалась к уставленному закусками столу. Говор людей звучал несколько громче и оживлённей, чем прежде. Марина заняла место едва ли не последней. Ей повезло. Сидела на одной стороне с Леркой и Лёхой, только с другого конца. Можно спокойно поесть. У них не будет шанса пялиться на неё через стол. Другим сотрапезникам Марина не интересна. Чего она впрямь терпеть не могла, когда на неё внимательно смотрели во время приёма пищи. Она начинала стесняться своих манер, движения становились скованными, неловкими, кусок не лез в горло. Ненавидела любые заведения общепита. Муж, пытавшийся иногда вывести её в ресторан, на худой конец в приличную кафешку, настойчиво убеждал, мол, никто на тебя не смотрит, никому до тебя дела нет, каждый своей тарелкой занят. Она принимала его доказательства, верила и всё равно не могла свободно, непринуждённо кушать. Обязательно что-нибудь выскакивало из-под ножа с брызгами, падало с вилки, застревало в зубах - не подковырнёшь. Вместо удовольствия сплошные мучения. Сейчас судьба пошла ей навстречу, лишила заинтересованных зрителей.

Марина вслед поминальным тостам неторопливо отпивала из рюмки, медленно и спокойно ела, ловя краем уха короткие реплики и длинные воспоминания. Сосредоточиться на образе Тёти Пани не удавалось. Цельность пропадала. Всяк знал Прасковью Никитичну с какой-то своей, особой, неизвестной другим стороны. Марина перестала насиловать себя думами о покойнице, отпустила мысли плыть по течению. Удивилась, через некоторое время обнаружив их поворот вспять, возвращение к памятному стоянию у метро "Таганская". Впрочем, чему удивляться? В тот вечер она познакомилась с Лёмой. Лёма стал знаковой фигурой в судьбе, изменив многое.

Ну, вот, она стояла напротив Лерки, изобретая предлог красиво слинять, как выражалась в те времена "продвинутая" молодь. Ничего не чувствовала, вся из себя оловянная, деревянная, стеклянная. Боялась лишь возвращения боли. Из боязни старалась не смотреть на Лерку. В омертвевшей душе непонятным чудом продолжала жить любовь. Точно зелёный росток, уцелевший в пожаре, пробился сквозь толстый слой золы и гордо возвышался над пепелищем, никому не нужный, не интересный. Инстинкт гнал Марину подальше от человека, три дня назад ставшего чужим, опасным. Опасный человек должен остаться в прежней, простой и понятной жизни, которая закончилась. Требовалось начать с чистого листа, на котором Лерке не было места. Марина пошла прочь, вниз, к набережной, постепенно замечая прелесть зимнего вечера, подсинённых сумерками сугробов, медленного снегопада, деликатно тушующего окружающую действительность. Морозный воздух мешался с выхлопными газами проезжающих автомобилей. Отвратительное сочетание. И всё же она глубоко вдыхала эту острую смесь. Словно в последний раз. Или в первый?

На набережной начала приходить в себя, подмёрзла немного. С Яузы тянуло влажным холодом. Периодически какие-то дебилы приставали в глупых попытках сделать знакомство. Она окидывала их пустым взглядом, и они моментально отставали, гася скорость, теряя желание шагать рядом. По закону бутерброда не отлип только один, самый непривлекательный субъект. Тщедушный и страшненький. Невысокий, в постоянно сползающих на кончик длинного носа тяжёлых очках, с унылым выражением некрасивого, по-лошадиному вытянутого лица. Он шёл рядом, поправлял выбивающиеся из-под кроличьего треуха пегие волосы и нудил:

- Девушка с такими глазами не должна оставаться одна. Я за вас беспокоюсь. Можно, провожу?

Отделаться от странного субчика не было никакой возможности. Марина пробовала разные способы, вплоть до посылания странного, липучего как репей, провожальщика далеко и надолго. Тот вежливо, с удивительной изобретательностью отметал в сторону оскорбительные намёки и пожелания. Продолжал занудливо бубнить о своей боязни неадекватных поступков расстроенной донельзя красивой девушки. Больной какой-то, - думала про себя Марина, не найдя физических сил прибавить шагу, побежать, отделаться от психа. Терпела назойливое жужжание, начиная постепенно прислушиваться, скупо отвечать. И, в конце концов, согласилась пойти в гости к этому уроду на чашку чая, лишь бы отвязался. А ей не всё ли теперь равно?

Урод, к полному обалдению Марины, не имел на неё никаких порочивших его видов, обитал возле Яузских ворот в старом доме с эркерами. В процессе посещения его забавной трёхкомнатной квартиры, больше похожей на веранду помещичьего дома из-за стеклянных дверей и перегородок, Марина познакомилась с мамой чудака Эллой Борисовной, с женой Таней. Самого чудака звали Львом.

- Понимаете, Марина, - тихо гундосил носитель императорского имени, - папа у меня от природы наделён гренадёрской статью. Когда я родился, то очень походил на папу. Потому меня наградили столь обязывающим именем. Увы, оно оказалось столь же неподходящим.

- А папа где, - бестактно поинтересовалась Марина, разглядывая самодельные полки, заваленные книгами. Лёва запнулся, обдумал ответ и уклончиво промолвил:

- Он давно умер.

- Извините, - смутилась девушка.

Впоследствии выяснилось, что Зингер-старший не умер, а три десятка лет назад нашёл способ уехать в ФРГ к своей немецко-еврейской родне, пообещав забрать семью чуть позже, после обустройства на новом месте. Не забрал. Марина в причины не вдавалась, само как-нибудь выяснится. Она впервые попала в семью коренных московских интеллигентов, пришлась там ко двору, сама очаровалась ими до предела и прикипела сердцем к новым знакомым. Подружилась с Татьяной, училась у неё стенографии и шитью. Вместе с Эллой Борисовной пыталась воздействовать на её непутёвого сына, иногда перегибавшего палку в свойственных ему чудачествах. На маленькой кухоньке за чашкой травяного чая оттягивалась душевно в неторопливых образовательных беседах.

Лёву никто не называл по имени. Многочисленные приятели дали ему кличку "Лимон" за вечно унылое, кислое настроение. Меж собой за глаза так и говорили: "Кислый". Напрямую использовали некое сочетание из имени и клички - Лёма. Получалось необидно, мило и настолько точно, что мать с женой незаметно перестроились, поддержали инициативу масс.

Про массы - не для красного словца. Через квартиру Зингеров шёл нескончаемый поток аномальных людей: всех мастей диссиденты, высококвалифицированно философствующие бомжи, непризнанные творцы искусства будущего, радиолюбители, спекулянты книгами и пластинками, поклонники малодоступной информационно-вычислительной техники, экстрасенсы, просто бедненькие разного сорта. Короче, уйма интересных персонажей, коих перечислять можно до бесконечности. Они, эти временно или перманентно неустроенные в жизни аномалии, квартировали у Лёмы неделями; диспутировали, закуривая трёхкомнатное помещение до слабой видимости крупных предметов; устраивали вечера творчества, выставки; ругались меж собой до хрипоты, уходили навсегда, громко хлопнув дверью, возвращались жалкие. Кто-то незаметно исчезал из поля зрения совсем, кто-то новый объявлялся. Свято место пусто не бывает. Элла Борисовна с Татьяной ничего поделать не могли. Устраивали скандалы Лёме, боролись с его богемой, терпели, вновь скандалили, выставляя на лестницу очередного убогого, непризнанного миром гения. Марина избрала другой путь. Приезжала и по-армейски "строила" всё общежитие. Начинались уборка, проветривание, стирка и поголовное мытьё, беготня по магазинам и приготовление нормальных обедов, ужинов. Хозяйкам напоминала золотое правило психологии: не можешь изменить ситуацию - приспособься к ней. Милые дамы постепенно приспособились. Элла Борисовна прощала приживалам все грехи скопом за обстоятельный разговор о творчестве Вагнера, Татьяна - за детальный политический анализ ситуации в стране и в мире. Обе, правда, постоянно жаловались Марине. Та отшучивалась:

- Сюда не зарастёт народная тропа.

Про себя дом на Яузе окрестила Ноевым ковчегом, о котором очень мало и крайне осторожно рассказывала родителям. В ковчеге этом сама постепенно оттаяла, согрелась душой, заново ощутила вкус и радость жизни, подковалась во многих вопросах, через пару лет познакомилась с будущим мужем. Она вообще много получила от Лёмы с его ковчегом, многому научилась, по-другому посмотрела на жизнь, на людей, на любовь.

Застолье тянулось невыносимо долго. Чуть не каждый присутствующий поднимался с полной рюмкой в руке, с чувством, толком и расстановкой вспоминая Прасковью Никитичну, перечисляя её добрые качества, рассказывая небольшие истории. Марина уже не пила, столько не влезет, делала вид, что пьёт. Поднимала рюмку, подносила ко рту, шевелила губами и ставила её на место. Есть тоже не могла, давно насытилась. С удовольствием выслушала только Костю. Он говорил недолго, но интересно, просто, с глубокой любовью. Его восприятие тёти Пани удивительным образом совпадало с представлениями Марины, с запомнившимся ей. На душе потеплело. Один свой человек в толпе - это немало. Но почти сразу похолодало. Поднялась Ольга. До сего момента не проронившая ни одной слезинки, заплакала вдруг, лепеча невнятно о бабушке, о бабуленьке. Бабуленька! Часа не прошло, как бабкой её называла, не иначе, как анекдоты травила, учила подругу жизни. От дешёвого, грубого спектакля Ольги Марину затрясло. Если не испытываешь искренней скорби, для чего притворяться? Гадость какая.

Костя оценил обстановку, хитро прищурился и едва заметным движением подбородка указал Марине на дверь. Вот, без дополнительных объяснений человек ситуацию просекает. Марина тихонечко, стараясь не привлекать внимания, выбралась из-за стола. От выпитого слегка шумело в голове, движения замедлились. Костя догнал её в коридоре.

- Что ты на Ольгу реагируешь? Можно подумать, не знаешь её.

- Да просто смотреть противно. И слушать.

- Противно? Не смотри. Думай о чём-нибудь своём.

- Не получается.

- Ну поди, перекури и забудь о плохом.

- Забудешь тут, как же. Кругом одни призраки.

- Эх, Мара-ханум, - Костя лукаво усмехнулся. - На твои призраки дунь, они и развеются.

- Знать бы ещё, как правильно дунуть, - буркнула Марина, немного повеселев. - Ты лучше мне скажи, почему раньше звал меня Мара-джан, а теперь Мара-ханум. Нельзя просто Мариной?

- Это я, Марочка, с детства в Баку болтаюсь. Сначала мамахен на лето к своим друзьям отправляла. Товарообмен. Их дети в Москву, а я туда. Потом сам во вкус вошёл, втянулся. Каждый год хоть на недельку да прокачусь в республику Закавказья. От некоторых привычек трудно избавиться.

- Но ханум-то почему?

- Пока ты молоденькая была, по-бакински тебе к имени приставка джан полагалась. Сейчас ты у нас взрослая женщина, почтенная мать семейства - ханум, значит.

- Ну, тебя, Кость. Вечно ты что-нибудь изобретёшь.

- А это плохо?

- Не знаю, - Марина двинула плечиком.

- Я тут опять кое-что изобрёл, - Костя ярко улыбнулся. - Ты цветы любишь?

- Люблю.

- Вот. И я люблю. Сейчас сбегаю за цветами для тебя, себя. Ещё кому-нито нарву. Я, когда сюда ехал, по дороге такую сирень видел - закачаешься. Кругом на кустах метёлки хилые, а возле хозяйственного магазина два кустика приткнулись на особинку. И не ободрал пока никто. Представляешь? Стоят, растопырились, распушились. Веток уйма. И на каждой махровая шапка. Ты ведь не уезжаешь пока?

- Честно говоря, собиралась.

- Полчасика подожди. Вместе поедем, - Костя снял с вешалки щегольское пальто хорошего сукна, подхватил на лету упавшую с крючка кепку, подмигнул Марине.

Дверь за Костей закрылась тихо. Удивительно, насколько легко он носил своё крупное тело, насколько свободно и плавно двигался. Доброе его отношение к миру поражало не меньше. Отчего некоторым дан такой свет душевный? Специально годами усердно вырабатывай, не получится. Подарок божий, не иначе. Марина слыхала, что у Кости жена больная, несколько лет в горизонтальной позе на кровати обретается. И в таких условиях человек не озлился, не оскотинился. Сам остаётся солнечным, тёплым и вокруг себя доброе тепло распространяет. Нате, люди, пользуйтесь, не жалко. Хотела бы и она так-то вот. Да разве сумеет?

Марина поёжилась, поправила перед зеркалом шарфик, отправилась курить. Не успела зажигалку из кармана выудить, дверь на лестницу отворилась. Вышли Ольга с мужем. В руках баулы, пустые лотки.

- Всё куришь? - Ольга не замаскировала в голосе лёгкую неприязнь. - Ну-ну. Смотри, никотин из одного места закапает.

- Не закапает, не пугай. А вы, собственно, куда? - поинтересовалась Марина больше из вежливости, чем от настоящего любопытства. Сегодня Ольга ей решительно не нравилась.

- А мы уезжаем.

- Совсем?

Муж Ольги, нелюдимый Валерик, окончания беседы ждать не собирался. Пошёл вниз, погромыхивая жестяными лотками. Сама Ольга задержалась на минутку.

- Разумеется. Нам сегодня работать. Бизнес ждать не будет. Кто не успел, тот опоздал.

- Но вы же обещали меня с собой прихватить, - растерялась Марина.

- Разве? Когда мы обещали? Кто тебе такое сказал? - Ольга хитро щурилась.

- Мама твоя сказала.

- Да? - холодно уронила Ольга. - Вот пусть она тебя и везёт. Прежде, чем обещать, могла бы сначала у меня поинтересоваться. У нас в машине места нет. На заднем сидении лотки, сумки. В багажник не положишь. Валерик по дороге сюда пару запасок прикупил, кое-каких деталей, масло. Короче, забил багаж до отказа. В салоне один угол свободный остался. Для брата. Так что, извиняй, подруга, но придётся тебе своими ножками домой двигать.

- Лерка тоже едет? Прямо сейчас? - ошеломлённая Марина пропустила мимо ушей грубую выходку подруги. Позже пострадает. Сейчас основное - Лерка уезжает, а они так и не поговорили, не выяснила для себя Марина ничего.

- Едет. Если поторопится, то едет. Больше пяти минут мы его ждать не будем, - Ольга повернулась и пошла вниз вслед за мужем, проговорила равнодушно, головы не повернув, - Звони иногда, не забывай.

Марина промолчала. Её начала душить обида. За что, спрашивается? Что плохого она сделала Ольге? Не ей ли приходилось, бросив дела, часами выслушивать по телефону все скандальные и трагические перипетии жизни подруги? Не она ли мчалась на помощь по первому зову? Не она ли терпеливо сносила дурные выходки? Был случай, когда заслонила собой Ольгу. Беременная, между прочим.

История та помнилась хорошо, несмотря на давность. Марина четвёртый год пребывала замужем. И четвёртый год аки смоква бесплодная. Возраст, близившийся к тридцатнику, заставлял нервничать. Они с мужем перепробовали все доступные по тем временам средства, постоянно проверялись, лечились. Отчаянно, вопреки прогнозам врачей, вопреки установленным диагнозам надеялись. Не зря, как выяснилось. Чудо свершилось. Радостью с подругой поделиться дело естественное, само собой разумеющееся. На радостях же Ольга позвала Марину с супругом к себе, отметить событие. Поехали вечером с предполагаемой ночёвкой. Из скудных средств купили хорошего вина, дорогой закуски, фруктов, сластей. Второй муж Ольги, Паша, шофёром работал. В тот день ему как раз ночная смена выпала. Но расчёт посидеть втроём, без тяжеловатого в общении таксиста, не оправдался. Паша, случайно узнав о гостях, договорился со сменщиком и вернулся домой, неся в охапке несколько бутылок водки. Гостей он любил, умел накормить до отвала, напоить вусмерть. Марину всегда особо выделял из толпы друзей. Она нередко за него перед Ольгой заступалась. Он в ответ испытывал неподдельную благодарность, радовался встречам. К несчастью, чужое заступничество не могло исправить ситуацию в его семье. Паша, всячески изводимый Ольгой, стал поддавать. Не слишком часто, но крепко. Могучее тело вмещало большой литраж горючего. В пьяном же виде Паша приохотился размахивать кулаками, на которые налетала жена. Первоначально Ольга его кулаков не боялась. Ей хотелось всегда оставлять за собой последнее слово. Едкое, причиняющее боль, уничтожающее морально. Последнее слово действительно оставалось за ней вместе с синяками то под глазом, то на скуле, то ещё где-нибудь. В тот раз выведенный из себя язвительными репликами Паша только замахнулся на Ольгу, а Марина, очень не одобряя подругу, уже встала между ними. Ну и словила удар в висок вместо Ольги. На ногах не удержалась, рухнула. Супруг любезный, Дима, охнуть не успел, так быстро всё произошло. Вскочил, поднял, бросился защищать, чудак. От кого? Во-первых, Паша сам оторопел, не этого добивался. Во-вторых, куда ему, тоненькому, хлипкому биологу против амбала Паши? Одного Пашу из трёх подобных Диме сложить до конца не получится, добавлять придётся. Однако, выстоял, обеих женщин защитил. Показалось, усмирил громилу. А это Паша затаился и в какой-то момент подловил Ольгу, достал кулаком. С одного удара расквасил ей нос и выбил два зуба. Они покидали квартиру Ольги втроём, среди ночи. Более получаса ловили машину возле магазина "Молодёжный", последние деньги ухнули. Дома Марина отмыла Ольгу, накормила пустым борщом, уложила на свою постель. Подруга заснула быстро, Марина не могла. Её долго и сильно рвало, буквально выворачивало наизнанку. Бедный супруг метался в панике, не зная, что предпринять, смертельно боясь выкидыша. Обошлось. Спали они остаток ночи на полу. Не спали, подрёмывали. Утром принимали у себя трезвого и смирного Пашу. Дебошир приехал мириться. Ольгу он любил. Как умел, конечно. Тогда Марина была для Ольги хороша, вполне устраивала. И чудной не казалась. Не то, что сейчас, когда у Ольги деньги неслабые завелись, дела наладились, быт устроился, любимый мужчина под боком. Сейчас с Марины поиметь нечего. Они с супругом голы, как соколы, полезными связями не обзавелись, общественного признания не добились. Кондовые обыватели с лёгким налётом интеллигентности. Обычная порядочность же ныне не в цене. Верность, отзывчивость, стремление помочь ближнему чудачеством кажутся. Странные времена настали.

Марина сделала глубокую затяжку. Соскользнув мыслями на сущность дружбы. По каким законам она возникает и существует, чем питается в трудные времена и отчего порой так долго и болезненно умирает, цепляясь фактически за воздух, ибо почвы у неё не осталось? Хлопнула дверь. По лестнице спускался Валерий. Одет, на запястье повисла барсетка. Уезжает. Не поговорили, не объяснились, остались оба с неопределённостью в отношениях. Досада какая. Впрочем, пусть. Может, оно и к лучшему.

Валерий кивнул печально. Начал спускаться с очевидным намерением так молча и проскользнуть мимо Марины. Сбегает, - она горько усмехнулась про себя, - в очередной раз трусливо сбегает. Ну и ладно. Значит, так тому и быть. Она действительно не собиралась останавливать его, раскрывать рот. Без единого звука аналогично кивнула в ответ. И заметила, как в тёмных, обычно непроницаемых глазах Лерки зарябило смятение. Он ждал её слов, её действий. Не дождётся. Не будет она больше приходить на выручку. Он уже не маленький мальчик, чтобы инициативу на плечи другого человека перекладывать. Не объяснятся они сейчас меж собой - стало быть, не судьба. Не всегда же человеку выпадает шанс расставить в своей жизни необходимые точки, вообще нужные знаки. Иногда неизвестность предпочтительней. Можно вообразить себе взаимную любовь, но... нереализовавшуюся до конца. Оно куда приятней.

Лерка почти прошёл мимо. По его лицу Марина видела, что он мучительно ищет предлог остановиться, заговорить. И не находит. Но он вдруг сбился с шага, притормозил, развернулся. Несколько секунд помедлил, не зная, с чего лучше начать.

- Слушай, Марин, сколько лет мы не виделись?

- Много, - Марина с точностью до дня недели знала, сколько они не виделись. Сознаваться не хотела. И не хотела показать свою растерянность. С ума сойти, остановился таки, заговорил первым. На Тверской, верно, все медведи сдохли.

- Нет, правда?

- Ну... - она сделала вид, будто пытается в уме подсчитать прошедшие годы. - Не знаю, не считала. Лет двадцать, наверное. Или больше.

- С того момента, как я тебе цепочку чинил.

- Ты помнишь? - с деланным равнодушием спросила Марина. Стараясь, чтоб её слова звучали просто и ни к чему не обязывали.

- Я всё помню, - он многозначительно улыбнулся.

- И как мы в Царицынском парке берёзовый сок пили?

- Берёзовый сок? В парке? Это когда?

- А говоришь, всё помнишь. За две недели до того, как ты в армию ушёл.

- Про берёзовый сок не помню. Это ты перепутала.

- Ничего не перепутала. Мы большой компанией ходили. Ты тогда ещё песню хорошую спел. Я её с одного раза запомнила. Хорошая песня. Про Россию. Там слова были душевные: "...над бескрайними полями журавли летят, а под талыми снегами всё бойцы лежат", - Марина напомнила и тут же в досаде на себя прикусила язык. Для чего так раскрываться. Будет нехорошо, если Лерка поймёт, насколько бережно хранит она в памяти разные мелочи, связанные с ним.

- Не помню. В смысле, песню помню, берёзовый сок не вспоминается.

- А говоришь, всё помнишь, - повторила Марина, в долю секунды сообразив вдруг, что оба могут произносить любую чушь. Слова не важны. Главное заключалось не в них. Лерка неотрывно смотрел ей прямо в глаза. Основное говорилось взглядом. И так много говорилось! Дух захватывало. Как будто вернулась изрядно позабытая юность. Пропал сырой, с настенной росписью начала двадцать первого века, с неистребимым запахом кошек и алкоголиков подъезд. Вокруг засияла весна, вытянулись тонкие белые стволы молодых берёз. За плечом у Лерки, на дальней стороне пруда вздымали к небу корявые ветви старые липы и выглядывали изъеденные временем стены екатерининского дворца, в морщившейся от лёгкого ветерка поверхности воды отражались медлительные перламутровые облака. Время сделало стремительный скачок назад, остановилось на семнадцати Марининых годах, замерло. Момент истины. Нежданно-негаданно явились взаимопонимание и постижение обоими недосказанного или вовсе неозвученного. Как будто, вернувшись через много лет в места юности, Марина с Валерием нашли там всё абсолютно таким, каким помнили. Точное совпадение образа, созданного в душе, с образом реальным. Ей стало хорошо и спокойно. И возникло странное, непередаваемо замечательное ощущение, что вот именно сейчас всё правильно, всё так, как должно быть, но не случилось из-за нелепой ошибки судьбы.

Лерка продолжал вглядываться в Марину, радостно улыбаясь. Вспомнил вслух своё возвращение из армии прямо на свадьбу сестры. Марина поддакивала, вместе с ним сокрушалась, мол, обидно, ни разу не додумались собраться вместе, прежней компанией друзей-приятелей, вспомнить годы золотые.

Время стронулось с места, вернулось в нынешний день. Лерку ждала сестра. Или уже не ждала, уехала? С неё станется. Снова разлучаться не хотелось смертельно, но ведь упущенное не воротишь. И Марина осторожно напомнила:

- Тебе уезжать пора. Ольга ждёт.

- Да, надо, - Лерка смутился, начал разворот и спохватился, с надеждой спросил:

- А ты?

- А я чуть позже поеду. Мы с Костей договорились вместе отбыть.

- С Костей? - колебание его длилось пару мгновений. - С Костей - это дело. Мне с вами можно?

Было ясно, как день, что беспорядочный и вобщем-то беспредметный до сих пор разговор для него очень важен, необходим, только начался и... Туман в отношениях пока не рассеялся, жаль оставлять всё в прежнем состоянии, не сделав ни одной серьёзной попытки.

Марина удивилась. Раньше инициативу приходилось проявлять ей. Кивнула согласно, испытывая неловкость. Возникшая пауза затягивалась. Чем дольше она длилась, тем большую неловкость переживали оба. Казалось, Лерка последние силы потратил, напросившись в компанию к Марине с Костей. Забыв о своём недавнем решении, Марина, как всегда прежде, поспешила выручить его. Но, может, выпитое начинало сказываться?

- Я подмёрзла. Давай вернёмся?

Направилась к лестнице, стремительно обогнув Лерку. Боялась ляпнуть что-нибудь слишком откровенное и тем самым поставить обоих в дурацкое положение. Однако на подвиги тянуло. Она не удержалась. Посреди лестничного пролёта обернулась, облокотилась на перила, пародируя виденную ею несколько часов назад позу, и от чистого сердца призналась:

- Знаешь, Лер, а я тебя всё это время помнила, все эти годы. Каждый день помнила.

Он стоял на том же месте. Нарушая давнюю традицию, не испугался её слов, не убежал. Продолжал улыбаться. Но улыбка как-то посерьёзнела, построжала и одновременно стала более задушевной.

- И я, - он с ласковой нежностью смотрел Марине в глаза. - И я тебя помнил все эти годы.

Тут не Лерка, как ожидалось, спасовал. Струсила Марина. Испугалась себя. И того, что могла в начинавшемся опьянении наговорить куда больше всяких откровенных глупостей. Развернулась для побега, но успела подняться только на одну ступеньку. Он в два счёта догнал Марину. Совершенно неожиданно обнял её за плечи. Затем его рука легко скользнула по спине на талию. И всё. Жест был мимолётный, очень осторожный, но такой ласковый, такой от сердца... Марина сразу поняла его значение, поняла мельчайшие нюансы. Хорошо, что никто не видел. Задыхаясь от волнения и растерянности, она не заметила, как оказалась возле двери в квартиру. Лерка дышал над ухом глубоко, сильно, овевал щёку приятным теплом. На талии остался след касания его ладони. В том месте, под платьем, кожа горела, словно от ожога. Чёрт, это уже лишнее, кажется. Запросто глупостей наделаешь.

---

Ольга боялась опоздать к своим хлебовозкам, торопила мужа. Прицепилась банным листом к брату, твердила о необходимости ехать. Вот прямо сейчас и точка. Надеялась увезти Валерия побыстрей. От чего она так хотела оторвать брата, от возможности напиться до голубой воды, от Марины? Подспудно у Валерия создалось впечатление, что от Марины. В самом деле, с определённого момента выпивка перестала его увлекать. Принял ровно столько, сколько требовалось для хорошего самочувствия, для небольшого и приятного возбуждения, для храбрости в некоторых поступках. В меру, короче, принял, не больше других. Лёха и то капитальней остаканился. Ну, Лёху понять можно. У него важное событие - встреча с... Хрен его знает, как обозвать такую встречу. Больше мучений, наверное, чем радости. Но через часик, много через два, явится жена Лёхи, забирать перебравшего супруга домой. Вот тогда Лёхе небо с овчинку покажется. Почудится, будто стабильная, налаженная жизнь с любящей бабой - постылая, скудная. Всю накопившуюся горечь на своей бабе выместит. За что? За то, что Ленка его - не Маринка и даже не походит ни в чем, ни капельки. К завтрашнему дню Лёха проспится, одумается, прощения у Ленки просить будет, виниться, решения твёрдые принимать. Для себя Валерий подобного сценария, разумеется, не жаждал. Намерение Ольги побыстрее увезти брата от разлагающего влияния Маринки понимал, умом одобрял. Потому не сопротивлялся. Оделся почти бесшумно, не привлекая к себе внимания. С Лёхой прощаться не стал. Лёха уже с час на старого друга волком косился, зубами поскрипывал, ревновал Маринку. Мать с тёткой простят. Остальные перебьются. С Маринкой не проститься? Даже лучше. Исчез и точка. Судьба давно разрулила: Марине - направо, ему, Валерию, - налево.

Он неторопливо посмотрелся в зеркало. Вдруг нашёл себя сильно постаревшим. Неважного, отёчного вида, но, тем не менее, всё ещё интересным мужиком с элегантной сединой на висках. Ей должен нравиться. Выдержанное вино больше ценится.

Успокоившись таким образом, Валерий решительно шагнул за порог. И мгновенно решимость сменилась бессилием. Внутренний рубильник произвольно переключился, прекратив подачу "тока". Там, внизу, на площадке между лестничными маршами, у окна стояла она. Побледневшая от усталости, грустная, притягательная и далёкая. Ну, прямо-таки нестерпимо далёкая. Сразу захотелось уничтожить её отстранённость, её отдалённость. Захотелось громко и грубо сказать какую-нибудь гадость, лишь бы женщина у окна снова стала обыкновенной, земной, до которой не страшно дотронуться.

Валерий успешно задавил первый порыв. Не доверяя себе, попрощался с Мариной кивком. Получил тем же концом и по тому же месту. Ему нужно было сделать десяток шагов и оставить за спиной, в уходящем навсегда прошлом бледную женщину в чёрном платье, соблазн греховный. Не сумел. Без причины решился напоследок поговорить с Мариной. Хоть перед смертью и не надышишься. Подмывало спросить её прямо о... И не спросил ведь, заменжевался. Молол чушь. Для чего-то о цепочке напомнил. Важный эпизод в их отношениях, как ему прежде казалось. Нет, она не забыла последнюю встречу. Скупо среагировала, почти равнодушно, будто о пустяке речь шла. О берёзовом соке в Царицыно с восторгом заговорила. А он не помнил, никак не мог вспомнить ту посиделку в парке, хоть убей. Мелькали в голове неясные тени, вот-вот всплывут, станут ярче, отчётливей. Как назло, не всплывали, гады. Разные у Марины с ним воспоминания. Разные детали важными представляются и бережно в сердце хранятся. До чего порой трудно двум людям понять друг друга, договориться, найти общее среднеарифметическое.

У Валерия возникло желание плюнуть на доводы рассудка, коими всегда руководился, никуда не ехать, остаться с Мариной, прояснить ситуацию до конца, раз уж начали. И другое желание возникло, могучее, застилающее мозги - обладать. Протянуть руки, властно, с полным правом взять судьбой предназначенное, иметь долго, сильно, сладостно. Чтобы видеть запрокинутое бледное лицо с распахнутыми, бессмысленными от мощи древнего таинства глазами. Чтоб кричала она под ним, захлёбываясь от наслаждения. Чтоб бледная её кожа порозовела от жара, покрылась испариной. И чтоб обессилели оба одновременно. Валерий сбился на секунду в рассуждениях о встрече со старыми друзьями. Самого пот прошиб, в жар кинуло. Стоп, так нельзя. Он же не Лёха, в самом деле. Лёхе мигни - про всё забудет, скандинав недоделанный. А у Валерия за спиной семья. У Марины семья. Не тот человек Маринка, не станет до бульварного адюльтера опускаться. Ого, какие словечки рядом с ней на ум приходят! Не, "налево" она не пойдёт, комнатки для встреч подыскивать не будет. Сколько он её помнил, ей либо всё давай, либо ничего. Потому и сбегал всегда от Маринки. Боялся всего себя отдать.

Марина будто поняла происходящее с ним, будто испугалась, тихо напомнила:

- Тебе ехать пора. Ольга ждёт.

- Да, надо, - ответил Валерий, с усилием приходя в трезвое состояние, вытряхивая из сознания последние клочки чумного наваждения. - А ты?

Она, оказывается, сговорилась с Костей. Он, Валерий, поедет с недовольной, брюзгливой, пропиливающей бока сестрой, Марина же будет ловить кайф в обществе обаятельного и весёлого Кости. Несправедливо! Чей, в конце концов, Костя родственник? Хрен им обоим. Просто, без натуги, совсем не ожидая от себя, Валерий набился третьим.

- Мне с вами можно?

Ждал её испуга, дипломатических вывертов, но она согласилась. Согласилась! Радость охватила всё существо Валерия, заполнила каждую клеточку организма. Марина тоже хочет побыть рядом с ним подольше. Ей тоже важно поговорить, разобраться. Ведь пока сказали друг другу слишком мало для объяснения, запоздавшего на два десятка лет, слишком мало, чтобы до конца понять другого, простить и принять в новой жизни. Но всё впереди, всё впереди.

Давно Валерий не улыбался без принуждения, свободно, ясно. Сейчас заново открывал для себя прелесть чистой, незамутнённой рассуждениями о нужном и правильном радости. Просторно стало на душе. Просторно и празднично. Маринка испортила светлую минуту. Клацнула зубами.

- Я подмёрзла. Давай вернёмся?

Чёрт! Ну, вот зачем она?! Валерий мог до ночи стоять на площадке рядом с ней, улыбаться. Ведь никого рядом. Они вдвоём и впервые в полном согласии. Удивительное состояние. Нет, надо было ей замёрзнуть. Может, специально провоцирует? Вряд ли. Не врёт, к сожалению. У бедняжки аж на шее гусиная кожа выступила. Сейчас. Сейчас он Маринку согреет. Снимет куртку, накинет ей на плечи, обнимет. И отпадёт необходимость подниматься в квартиру. Не успел. Реакции отчего-то замедлились. Марина ужом обтекла его, оказалась на лестнице. Он только и смог повернуться вслед. Руки-ноги не слушались. Тонкими струйками в сознание опять просачивался страстный, чувственный бред. Валерий боролся с ним. И вдруг:

- Знаешь, Лер, а я тебя всё это время помнила, все эти годы. Каждый день помнила.

Глаза у неё - настежь, ни крошки лжи в них, один ликующий свет. Вот каким могло быть счастье Валерия. Сподобилась судьба носом ткнуть. Надо ответить Маринке. Но что? Как? А если одной неправильной фразой погасишь лучи её глаз, так и бьющие ему прямо в сердце?

- И я... И я тебя помнил все эти годы.

Вроде красиво соврал, достоверно. Порадовался своей умелой лжи. Восхитился вспышкой, озарившей лицо Марины, ставшее близким, родным, милым. И тут же понял, что не соврал, а чистосердечно сознался в глубоко раньше спрятанном. Больше себе сознался, чем ей. Он никогда не забывал её. Что бы ни делал, чем бы ни занимался, за горем его, за радостью всегда маячило бледное лицо в рыжем ореоле меха, всегда стояла она. Нет, он не думал о ней, она просто жила в его сердце. Скромно и незаметно занимала самый дальний и тёмный уголок.

Неодолимо потянуло завершить признание действием. Нельзя, неправильно. Однако... Догнал, положил руку ей на плечо. Притянуть ближе, крепко обнять? Нет, нельзя. Рука приказа не слушала, сама прошлась по спине Марины, задержалась на талии, двинулась ниже. Усилием воли Валерий отдёрнул свою лапу, норовившую огладить крутое бедро. Не удержись он, и дальше развернул бы Марину с излишней силой, впился бы в сухие потрескавшиеся губы - домкратом не отжать. Пухлые, яркие губы Ники никогда, ни единого раза не вызывали такого адского влечения. Именно неконтролируемый, первобытный характер рвавшегося наружу желания заставил Валерия укрепиться. Губу до крови прокусил, балансируя на грани готовой поглотить его тьмы. Напугаешь Марину, а дальше? Двадцать лет назад смело мог позволить себе, обязан был, но не теперь. Не теперь, когда настигла Валерия любовь. В любви не физическое влечение основа. Единение душ важно, хоть и физика не на последнем месте. Вообще, нормальный мужик должен уметь себя контролировать, властвовать над природными инстинктами. Пусть Марина поймёт его отказ от собственных эгоистичных удовольствий, пусть оценит и не подумает на него, что ему, как всем мужикам, одного надо. Ему взаимности надо, леший его задери, красоты и это... как его... гармонии. В первую очередь света в душе надо, детской радости, многие годы обходивших его стороной.

Никто, слава Богу, не заметил его совместного с Мариной возвращения. Кроме Лёхи, разумеется. Тот криво усмехнулся, увидев их рядом. Злорадная искорка промелькнула в усмешке. Дескать, давай, давай, ходи вокруг бабы павлином, распускай хвост, хрен что тебе обломится. Валерий просёк его "на раз". Попутно удивился, до чего похоже отношение к вопросу у Лёхи и у Ольги. Сестра не видела иной дороги для чувства - только через постель. Валерий хмыкнул про себя. Вольно им других по себе судить, по своей мерке. Он-то не в одной постели побарахтался, любовью и не пахло. Плавали - знаем.

Скинув куртку, пошёл обстоятельно проститься с матерью, с тёткой, с отцом малька потолковать, с тем же Лёхой. На дорогу стопарик принять не мешало. Всё едино Маринка опять зависла на кухне: убираться, посуду мыть, сумки неторопливо собирать. Придумала, что на ногтях у ней лак ободрался. Сняла его и села заново красить ногти. У ней в дамском ридикюле имелись необходимые для священнодействия причиндалы.

Валерий бродил по квартире, общался с родственниками, испытывая странное переплетение противоречивых ощущений. С одной стороны - приподнятость, возбуждение. Он любит, он любим, совсем рядом та, которая неожиданно сделала мир удивительным, и скоро они опять сойдутся, продолжат разговор. Нетерпение стучало в висках колкой болью. С другой стороны, скука и томление давили. Куда запропал Костя? Где шляется? Сколько можно ждать, ничего не делая, позволяя себе лишь мельком поглядывать на Маринку? Монотонное дефиле Валерия возле кухни непременно заметят.

Марина деловито трясла в воздухе руками, сушила лак. Лицо сосредоточенное. Прежде Валерия возмущала дурная бабская манера носиться со своими ногтями. Ника, например, накрасив когтищи, часа три кряду до всего дотрагивалась кончиками двух пальцев, вульгарно оттопыривала мизинцы. Противно. Маринка, встряхивавшая кисти рук, отчего-то умиляла. Интересно, долго ли у неё обычно лак сохнет?

Куда-то улетучились мысли о завтрашнем дне, о проблемах, о жене и детях. Существовало лишь "здесь" и "сейчас". Едва ли не впервые со времён юности. Вдруг понял, он потому последнее время пил много, чтобы не думать о непременно наступающем безрадостном "завтра". Заливал конвейерные дни. Оказалось, ларчик просто открывается. Другой допинг нужен. Всего-навсего настройся на хорошее и думай, что лучшее, конечно, впереди. Где-то в глубинах мозга шевельнулось сомнение, будет ли на следующий день хорошо или всё вернётся на круги своя? Валерий отогнал гадкую мыслишку. Надо дожить сначала, сполна насладиться настоящим. А там посмотрим.

Время тянулось ужасающе медленно. На край света Косте забраться приспичило? И Маринка хороша. Сначала ногти сушила, потом бонтонные беседы затеяла. С Лёхой пошушукалась. У Лёхи глаза потеплели. С тётками разными полюбезничала. С родителями Валерия потрепалась. Светская, блин, дама. Нет, чтобы в один присест разом с присутствующими попрощаться. Они уже могли бы стоять на лестнице, ждать Костю, опять вдвоём, одни, выяснять отношения дальше. И не только словесно. Валерий представил себе, как подходит к Марине, берёт за плечи, притягивает. Не будет она сопротивляться, не посмеет, почувствует его силу, его право.

- Лер, всем "до свидания" сказал? Давай на улице Костю ждать. Здесь так душно.

Опа! Замечтавшись, не заметил окончания церемонии, дурак дураком. Сипло выдохнул:

- Без проблем. Как скажешь.

Мать и тётка суетились, давали рекомендации, хлопотали назойливо. Впарили им по сумке с домашними консервами, с пирожками. А бедной Маринке пытались ещё повязать на шею столетней давности шарфик из мохера, дабы не прохватило её весенним бодрящим ветерком, уж больно оделась легкомысленно. Марина еле отбрыкалась.

- Уф-ф-ф! - сказала, вырвавшись на лестницу. Заторопилась вниз. По присловью, ноги в руки и бегом. Валерий с трудом поспевал за ней, чертыхаясь про себя. Любовно разработанный план карточным домиком разваливался на глазах. Что такое "не везёт" и как с ним бороться?

На улице Марина резко повернулась к нему.

- Хорошо как, правда?

Дышала она часто, глубоко, с видимым наслаждением. Очень заразительно у неё получалось. Валерий попробовал дышать так же. Действительно хорошо. Холодный, остужающий голову и грудь воздух свободно попадал в лёгкие. В нос ударили чистые весенние запахи ветра, листвы, цветения. Голова слегка закружилась. Май, чёрт подери! Молодая листва, солнышко, лужи на асфальте, красивая женщина рядом. Разве много человеку надо для счастья? Как раньше не приходила в голову Валерию столь очевидная мысль? Не понимал. А Ника, та вообще не поймёт никогда. До скончания века будет бегать, доставать, устраивать. Шкаф-купе в большую комнату, газонокосилку на дачу, новую машину, отдых в Турции, потом в Египте, дополнительную квартиру, учёбу дочери в институте. Ну, Андрюха, положим, пристроен. За Танюшкой очередь. Отучить её, на работу престижную сунуть. По-честному, дочке в ПТУ была прямая дорога. В этот, как его... в колледж. Получи специальность и - на работу. Ага, допустит Ника, как же! Сама высшее образование имеет и дети должны. Опять за его счёт. Способностей у детей нет, стремления? Начхать. Суть не в том. Чем её дети хуже? Пусть седло будет красивое, а что на корове - никому до того дела нет. За свои деньги седло куплено. Ради счастья детей баба изводится, Валерия изводит. Счастья меж тем не наблюдается, беготня одна муравьиная. Кто из знаменитостей сказал "Хочешь быть счастливым, будь им"? Валерий не помнил. Однако, сильно мужик сказал.

Он опять с удовольствием втянул в себя порцию воздуха, прищурился.

- В какую сторону Костя свалил?

- Сказал, к хозяйственному пойдёт.

Валерий присвистнул.

- А подальше местечко он не мог выбрать?

Марина неопределённо промычала в ответ. По лицу было видно, сосредоточенно думает о чём-то своём, о девичьем. Ревнивая волна плеснула Валерию в разгорячённую голову, зашипела ядовитыми испарениями. Отвлечь, отвлечь Маринку от той, от незнакомой ему жизни с её проблемами. Он заговорил. Сначала медленно, путаясь в словах, потом быстрее, лучше, перепрыгивая с темы на тему. О картошке, которая в Рязанской области, где у него с женой дача, родится со страшной силой, о сирени, обещанной Константином, о кротах, о Есенине, о детях, о жене, не приехавшей на похороны бабушки из-за кашля дочери. Поймал себя на том, что оправдывается перед Мариной за Нику с детьми. Разозлился. Трындычал, трындычал не пойми для чего. Зря расходовал красноречие. Марина не слушала его. Делала внимательный вид, поддакивала, вопросы задавала и не слушала. Мозговала потихоньку. Посреди бурного монолога осторожно дотронулась до плеча Валерия и промямлила:

- Лер, можно задать тебе один вопрос?

Валерий прервался. Наконец-то заметила его. Довольно ухмыльнулся, кивнул.

- Я задам только один вопрос. Но он для меня очень важен. Ответь мне, пожалуйста, честно. Честно-пречестно, ладно?

- Ладно, - согласился Валерий. Улыбнулся подбадривающе. Сам же насторожился, напрягся. Не понравилось предисловие. Выяснять отношения предпочитал намёками, медленно подбираясь к главному. А Маринка... с неё станется любую дичь ляпнуть откровенно. Возьмёт и спросит в лоб: ты меня любишь? А чего? Легко. Или похлеще вопросец изобретёт. Крутись тогда, как уж под вилами. Марина молчала. Видимо, готовилась, духу набиралась.

- Ну? - не выдержал Валерий.

- Скажи, когда ты уходил в армию, ты передавал мне через Ольгу, чтобы я тебя не ждала и не надеялась?

- Что? - растерялся он. Свихнёшься с этой Маринкой. Нашла что вспомнить, армию. Он вообще те времена забыл почти. Копайся теперь в памяти, напрягай извилины.

Марина медленно, доходчиво, с нужными паузами повторила вопрос. Смотрела на него серьёзно, строго.

- Не-е-ет, - удивлённо протянул Валерий. Те дни, под воздействием голоса Маринки, всплыли перед внутренним зрением с необыкновенной яркостью, чёткостью. Высветлились мелкие детали, встречи, беседы, принятые решения. Посиделки в Царицыно прорезались. Словно ушат воды на него выплеснули. Чуть не утонул, захлебнувшись в потоке воспоминаний.

- Честно-честно?

Валерий неторопливо подумал, добросовестно перебрал, перетряхнул прошлое, проверяя себя. Недовольно пробурчал:

- Да у нас с ней и разговора об этом не было.

Марина пошатнулась, обеими руками крепко вцепилась в рукав его куртки. Того и гляди рухнет. Валерий поддержал её за локоть, утвердил свою лапу на её талии. Плотские желания испарились вмиг. Обморока ему недоставало тут, на виду у всех. Мать с тёткой бессовестно в окно шпионят, других дел у них нет. Разные соседи опять же. Марина, отвернув лицо в сторону, могильным голосом заметила:

- Это не мы с тобой не поняли тогда друг друга. Это нам не дали друг друга понять.

- Ты о чём? - нахмурился Валерий. Ответа не получил. Медленно постиг сам, без подсказки, на которую у Марины, совершенно очевидно, не хватило сил, - она слышала его разговор с сестрой на лестнице. Может, не весь разговор. Не важно. Вот отчего тогда дверь скрипнула. Ну, слышала и хрен бы с ним. Другое интересно. Получается, Ольга Марине от имени Валерия сказала... Ай, да сеструха, ай, да стерва. Наверное, из-за Ольги Маринка больше не приезжала к нему в часть. Разве теперь узнаешь? Спросить открыто язык не повернётся. А он, дурак, ждал, надеялся, от обиды всех собак тогда на неё навесил. Убить сестру, что ли? Ладно, подруге лучшей подлянку сотворила. Но для чего брату свинью подкладывать? Придушить бы Ольгу, да поздно. Всё вообще поздно. На целую жизнь, на четыре судьбы. И не надо было Марине теперь старое ворошить. Обломала и себя, и его. Такую встречу испортила.

Ситуация складывалась неловкая. Оба не знали, как теперь себя вести. Выручил Костя. Он появился на горизонте с громадной охапкой белой сирени. Весело кричал им, торопился.

- Смотри, Костя копну цветов тащит! - облегчённо вздохнул Валерий. До чего вовремя Костя нарисовался. Как по заказу.

- Где? - Марина рассеянно обвела глазами двор, заметила высокую полную фигуру, неловко, замедленным движением отстранилась от Валерия. - Боже! Куда он столько?

---

- Скажи, когда ты уходил в армию, ты передавал мне через Ольгу, чтобы я тебя не ждала и не надеялась?

Этот вопрос начал мучить Марину несколько часов назад. Ольга, перебрасываясь с ней незначительными фразами, совсем по другому поводу обронила: "Просто поражаюсь некоторым людям. Что ни скажешь, всему верить готовы, если ты с ними в хороших отношениях". Внезапно Марина почуяла скрытый намёк. Ей вздумалось соотнести случайную реплику Ольги и некоторые обстоятельства своей жизни. Вероятно, непривычная, плохо замаскированная злость подруги спровоцировала. Много лет Марина не замечала её. По крайней мере, в свой адрес. Ольге надоело притворяться? Похороны бабушки послужили толчком?

- Что? - растерянно переспросил Лерка с видом человека, пришибленного пыльным мешком из-за угла.

Язык едва ворочался, заплетался. Марина, стараясь унять глухое волнение, медленно повторила:

- Ты, когда уходил в армию, передавал мне через Ольгу, чтобы я тебя не ждала и не надеялась?

Ей надо было проверить сегодня родившееся и не желающее исчезать подозрение. Больше случая не представится.

- Нет, - Лерка взъерошился. В глазах стыла настороженность.

- Честно-честно? - у Марины закружилась голова, подкосились ноги. Может быть, начало сказываться действие выпитого "на посошок". А скорее, слова Лерки произвели в организме разрушительное действие.

Он подумал, помедлил несколько секунд. Видно было, роется в памяти. Неохотно добавил:

- Да у нас с ней и разговора об этом не было.

Мир закружился у Марины перед глазами размытой пёстрой каруселью. Ценой огромного напряжения она удержалась на ногах, не свалилась Валерию в руки. Намертво вцепилась в его куртку. Пальцы свело судорогой. Лерка оказал джентльменскую помощь, поддержал аккуратно, соблюдая дистанцию. Фу, как стыдно. Он, верно, думает, что она перебрала водочки. Отвернулась, смотрела в сторону, приходила в норму. Вспомнила давешний подслушанный разговор. Сказала Лерке, а более всего себе:

- Это не мы с тобой... не поняли тогда друг друга. Это нам не дали друг друга понять.

Лерка молчал. Испуганно и ошарашено одновременно. Сделанное Мариной открытие выглядело слишком значительным, слишком убийственным.

Надо было отложить раздумья до более подходящего времени. А пока спрятаться от факта, что двадцать четыре года назад лучшая подруга предала её. Предала по-настоящему, страшно. И лгала все эти годы. Марина мучилась, Ольга спокойно наблюдала её мучения. Наверное, даже удовольствие получала. Присвоила себе роль господа Бога и судьбы. Два в одном. Будучи глупой семнадцатилетней девчонкой, посчитала возможным кроить чужие жизни, решать за Марину, за Валерия. И ведь решила. По собственному разумению. При том делала всё, чтобы брат и подруга не пересеклись ненароком. С ума сойти!

Состояние болевого шока не позволило Марине заметить смятение Лерки, его неловкое положение. Когда душа корчится, разве до внимания к ближнему своему? Тут не завыть бы, не заскулить, сохранить остатки достоинства. За что? По какому праву? И как жить дальше с обнажившейся правдой?. С подлым ударом в спину, нанесённым лучшей подругой, которая и подругой-то, оказывается, никогда не являлась.

Столько лет Марина себя ломала. Перестраивала, училась приспосабливаться. Спасибо Диме. И Лёме. Лёма буквально подсунул ей Диму. Можно сказать, выдал за него замуж. Дима с терпеливым упорством занимался её реанимацией, окружал заботой, учил радоваться мелочам, учил быть счастливой, любить окружающий мир, людей. Подарил двух лучших на свете детей, семнадцать трудных, но прекрасных лет, всего себя с потрохами. Но как неимоверно тяжко шёл процесс устройства новой колеи. Всё было: слёзы в подушку по ночам; отчаяние, гнавшее из дома; истерики без причины; дикие и глупые ссоры с Димой; поездки к тёте Пане, из-за которых любящий муж неделями молча страдал и она страдала - за себя и за Диму. Нелёгкая борьба ради счастья. В некоем старом фильме звучала песня "Позвони мне, позвони". Одна строчка поразила Марину и стала её девизом. Часто, напрягая волю, Марина повторяла: "Всё равно счастливой стану, даже если без тебя". И стала. Для чего теперь непонятная сила вернула её в прошлое, показав чудовищную нелепость когда-то случившегося? Так ли уж необходимо узнавать правду и потом маяться, осознавая упущенные возможности? Нет, прав древний Восток в переложении Куприна. Бойтесь желаний, ибо они исполняются.

- Смотри, Костя копну цветов тащит! - в голосе Лерки послышалось облегчение.

Бедный! Вынужден терпеть привалившуюся к нему немалого веса пьяную дамочку. Да против желания. Да у всех на глазах.

- Где? - Марина поискала глазами Костю, нашла, порадовалась его стремительному приближению. Боясь повторной дурноты, медленно отцепилась, откачнулась от Лерки. Ничего, ноги справляются, голова в порядке.

- Боже! Куда он столько?

Костя пыхтел, еле удерживал на ходу охапку сирени. Его сопение слышалось издалека. Марина пошла навстречу, оказывать помощь.

- Меня ждёте, ребята? Сейчас, сейчас. Айн момент. Букеты соорудим и по коням.

Марина с Леркой остались на ближайшей лавочке, разбирать пушистые ветки, Костя поднялся в квартиру. Считал, негоже уходить по-аглицки.

Они опять были одни. Но теперь Марина не думала использовать шанс. Ей хотелось полного одиночества. И как можно скорее. Ворох всего свалился негаданно. Обдумать бы. Лерка рядом перекладывал сирень из кучки в кучку, добиваясь равноценности букетов. Хмурил брови, исподтишка посматривал на неё. Ждал. Чего, интересно? Проворчал негромко:

- Пойти по дворам прошвырнуться, что ли, молодость вспомнить? Костя сто лет прощаться будет. Его сразу не выпустят. Любимчик.

Не столько от слов Валерия, сколько от его голоса, интонаций у Марины разом просветлело в голове. Ничего не надо изобретать. Лезть в дебри чужой души не надо, она всё равно потёмки. Жизнь давно веское слово сказала. Заплела хитрый и непростой узор из человеческих судеб так, что не расплетёшь без громадных потерь, без боли и душевных катастроф. Не лучше ли оставить, как есть? Для всех лучше. Повернулась к Лерке, попросила:

- Не надо, не ходи никуда. Давай побудем вдвоём ещё немного. Может статься, и не увидимся больше никогда.

- Да ладно, не увидимся... - беспечно отмахнулся он. - Знаешь сама, гора с горой... Или ты помирать собралась? Увидимся неоднократно, вот посмотришь.

Но встревоженный, не пошёл никуда. Бережно взял за руку. Помялся немного, краснея.

- Марин, ты это... любила меня тогда?

Замер, оглушённый собственной смелостью. Марине померещилось, сейчас испуг его одолеет, задавит и Лерка либо неуклюже отыграет назад, сменит тему, либо поспешно сбежит под благовидным предлогом. Уж слишком вид у него перепуганный. Однако он, хоть и струсивший без сомнения, никуда не бежал, стоял на месте, дожидаясь приговора, волновался. Получается, и ему правда необходима? Ладно, будет Лерке правда.

- Да я была влюблена в тебя с детства, сухарь ты ржаной. Тридцать лет ждала, так и не дождалась, потому что ты, татарин несчастный, меня, женщину-мечту, боялся как огня. Сбегал при первой возможности. Никогда не ценил. Но есть надежда, что когда-нибудь оценишь по достоинству, - выпалила, прикрываясь шутливым тоном, перевела дух. Уф-ф-ф. Аж взопрела. Теперь не мешало бы самой спросить его прямо. Но стоит ли? Он и без того на грани обморока. До чего мужики на деле трепетные. Отвернулась, пожалев. И без наводящих вопросов ясно, что да как.

Пришёл Костя, раздал букеты, повёл к своей машине. По дороге болтал без умолку о самых разных вещах. Специально не замечал натянутости между Валерием и Мариной. Лерка не стал садиться на переднее место рядом с водителем. Полез назад, к Марине. Сел, касаясь своим бедром её бедра, придвинулся плотно, якобы букет берёг. Марина машинально отмечала мелкие подробности. Мысли её приняли иное направление.

Лерка ничего не ответил на страстное объяснение. Фыркнуть-то поленился. Сил не нашлось? Или ему нравилось выслушивать её признание в вечной любви? Прежнего значения для Марины это уже не имело. Она, слава Богу, поняла Лерку. И... растерялась. Больно действительность не походила на то, что Марина представляла себе тридцать лет подряд. До чего поздно узнаёшь о некоторых важных вещах. Вещах, оставшихся в другой жизни, которая могла состояться, но не состоялась. Та жизнь давно кончилась. Марина умерла, родилась заново и сейчас проживает совсем другую. И никто не знает, что для Марины лучше... Она бесконечно дорожила имевшимся у неё реально. И, похоже, ни о чём теперь не жалела. Особенно когда выяснилось - она не последний человек в сердце Лерки. А Лерку жаль. И его семью жалко. Они пострадали сильней. Не сумели за два десятка лет стать единым организмом. Ведь эта его Дюймовочка, Ника, кажется, она же любила его. Достаточно их свадебную фотографию вспомнить. Или ей только казалось? Обмануться в чувствах проще простого. Может, тяжело находиться рядом с человеком, который тебя не любит? Женщина всегда кишками чувствует, любят ли её. Вот и маются друг с другом два хороших человека, коверкают день за днём. Много ли тех дней человеку отпущено? И дети страдают. За что? За чьи-то подлости, за чью-то самонадеянность и ошибки родителей?

Валерий просветлённый, весёлый, - таким Марина его никогда не видела, - оживлённо беседовал с Костей. Подумалось невзначай о неправильной оценке им ситуации. Вероятно, он предвкушает в будущем новые встречи. Чудак. Их не будет, не должно быть. Ни к чему, кроме новых ошибок и нового горя, они привести не могут. На чужом несчастии своего счастья не построишь. Диму Марина никогда не предаст, поскольку любит его. Не так как Лерку, но очень любит. Лера пока хорошенько не обдумал положение дел. А когда до него дойдёт? Запьёт ещё круче? Марине хотелось другого. Пусть радость, освещающая сейчас его лицо, не покинет Лерку, пусть поможет отказаться от выпивки, повернёт к нему мир стороной удивительной и прекрасной, пусть даст ему возможность самому улыбаться чаще и согревать теплом улыбки других. А если станет тошно, то пусть вспомнит о Марине и её любви к нему, о редком подарке судьбы, который много лет с ними, никуда не пропадает, и найдутся силы улыбнуться благодарно.

Костя тормознул возле метро. Валерий покидал компанию первым. Марина предпочла воспользоваться другой станцией. Она с тихой лаской попрощалась, стараясь накрепко запомнить последнюю минуту последней встречи. Лерка начал было выбираться из салона. Раздумал. Наклонился к Марине. Одной рукой, другую оттягивал букет, обнял за плечи. Глаза его потемнели до непроглядной черноты. Стало слышно тяжёлое, глухое биение сердца. Ой, мама, не хватало при Косте целоваться! Лерка уловил в ней коктейль из растерянности, беспомощности, паники, усмехнулся, мол, плевал он на зрителей. Марина невольно поёжилась. В результате он промазал. Губы его не попали по назначению, задели Марине лишь краешек рта. Некую пограничную точку меж ртом и щекой обожгло секундно. Осторожный поцелуй остался нежным, восхищённым прикосновением, не перерос в страстный. Должно быть, оттого, что Марина сразу уткнулась носом в душистые цветочные гроздья. Костя проворчал нечто неприятное. Валерий отозвался сварливо:

- Ладно, не лезь.

На краткое мгновение прижался щекой к виску Марины, вылез, сильно хлопнув дверцей.

- У своего холодильника дверцей бы хлопал, - недовольно прокомментировал Костя. Глянул на пассажирку в зеркальце заднего вида.

- Ну, Мара-ханум, ты ничего не хочешь объяснить?

- Что объяснить? - Марина подняла лицо, прищурилась. Щёки горели, сердце бешено колотилось, дыхание выравнивалось медленно.

- Как ни отворачивался, кое-что видел.

- И что ты, интересно, особого видел? - Марина приготовилась к защите. Не себя, Лерки.

- Я? - Костя сделал паузу, подумал. - Я видел, что он тебя любит.

- Любит? - Марина опешила.

- Конечно, - убеждённо подтвердил Костя. - Я это видел. А ты видела? Думаю, нет. Так вот, ставлю в известность: любит, он тебя очень любит. Почему вы не вместе?

Эка, хватил. Понять бы самой. Как говаривал когда-то дядя Володя, отец Лерки, знал бы прикуп, жил бы в Сочи.

- Мара-ханум, я жду. Заставляешь старика ждать. Не вежливо.

- Потому, что он трус, - зловредно усмехнулась Марина. - Он всегда от меня бегал.

- Да ты что? - засмеялся Костя. - Ей-богу?

И стал объяснять Марине методы, коими надо было в своё время бороться с трусостью Лерки. Пустился в рассуждения о нерешительности многих мужчин в отношениях с по-настоящему любимыми женщинами. Прервался в середине лекции, кашлянув, посоветовал взглянуть в окно. Марина последовала совету, повернула голову и превратилась в соляной столб. Если и не в столб, то дара речи лишилась сразу, факт. На тротуаре возле машины стоял Лерка. Смотрел на неё.

Он точно свихнулся, к бабке ходить не надо. Как иначе понять его нежелание отправляться домой? Он всегда уходя уходил. И даже более того, сбегал, ни разу не оглянувшись. А сейчас стоял возле машины, нагибаясь, заглядывал в окно, шевелил губами. Говорил о чём-то, пытаясь помочь себе жестами. С его букета на проезжую часть летели снегопадом белые звёздочки цветов. Ненормальный. Не проще ли вернуться в машину и сказать необходимое? А так его слов совсем не слышно. По губам Марина ничего прочесть не могла.

- Выйди, Марин, - поморщился Костя. - Поговори с ним. Сделай приятное мужику.

- Не пойду

- Не артачься.

- Не пойду.

- Выйди, мать твою! Коза упёртая.

- Сказала, не пойду, значит, не пойду, - отрезала Марина, продолжая смотреть на Лерку.

- Но почему? - Костя с трудом развернул к ней своё крупное тело.

- Во-первых, желай он быть услышанным, сам бы тогда в машину вернулся, - Марина прикусила губу.

- А во-вторых? - поторопил Костя.

- А во-вторых, ни к чему нам с ним всё это.

- Любовь ни к чему? - удивился добродушный визави. - Что, совсем-совсем не нужна?

- Любовь нужна. Предательство ни к чему, - терпеливо пояснила Марина. - Мы же с ним не одни, у нас близкие люди есть. Они-то чем провинились?

- Близких не обязательно в известность ставить, - вслух размыслил Костя.

- Ага! Раз согрешим, потом до конца дней каяться будем, - Марина беседовала с Костей и думала про себя, что Лерка видит шевеление её губ, считает, будто она понимает его, отвечает ему. Очень хорошо, очень удачно.

- Любовь не грех, она - дар божий, - изречение банальности получилось у Кости весомым, значительным.

- Надо было вовремя этот подарок получать. Мы с Леркой дурака сваляли. Кто не успел, тот опоздал. И вообще, Костя, с каких пор ты в змеи-искусители записался? Стыдно порядочную женщину с пути истинного сбивать. Тебе здесь в чём навар?

- Навара никакого. Вас, дураков, жалко. Мучаетесь оба.

- Добрый ты человек, Костя. Раз так, сделай ещё одно доброе дело. Поехали уже. Вези меня от него побыстрей. Не то поддамся на уговоры. Все шишки в тебя потом полетят.

- Вообще-то ты права, Мара-ханум. По всем пунктам, - Костя повернул ключ в замке зажигания. - От твоей правоты, правда, тошно делается. Хочешь, объясню, почему Лера наш от тебя сломя голову бегал?

- Объясни, - согласилась Марина, заподозрив неясный подвох.

- Тебе никогда не говорили, что ты "не тронь меня, завяну я"?

- Может, говорили. Не припоминаю. А при чём здесь это?

- Да при том, - Костя тронул машину и Лерка, стоя на том же месте, начал быстро удаляться. - Не крутись, шею свернёшь. Сама просила увезти подальше и сама наглядеться не можешь. Молодца! Ну-с, вернёмся к нашим баранам. Слишком ты для нас правильная, Мара-ханум. С правильными скучно и тяжело. Ещё ты слишком честная и сильная. Редкому мужику такая баба по плечу. Боимсси мы. Не соответствовать. Прячемся.

- Здрасте, приехали!

- Да-да-да, нечего возмущаться. Верно говорю. Правильная, честная, сильная. Но глупая-я-я!

- Это ещё почему? - возмутилась Марина, до глубины души обиженная словами своего нечаянного наперсника.

- А умная женщина не станет демонстрировать внутреннюю силу. Наоборот, притворится кисейной барышней, слабенькой гимназисточкой. На мужчину своего будет смотреть снизу вверх, с придыханием. Ты слушай, слушай. Учись, пока я жив. Умная женщина умеет понять, простить и на какие-то вещи глаза закрывать.

- Где ты был раньше, Костя, со своим ликбезом?

- Раньше я про ваши заморочки только из семейных сплетен узнавал. Сегодня сам любоваться изволил.

- И как тебе наши заморочки? Понравились?

- Тьфу на вас! Дураки вы с Леркой оба.

- Были, Костя, были. Поумнели уже.

- Особо не заметно.

- Знаешь, - с досадой на его настырность заявила Марина, - я, собственно, сегодня на похороны приехала, не на свидание к твоему кузену.

- О! Кстати! - он хлопнул себя ладонью по лбу, придерживая руль одной рукой, чего Марина терпеть не могла. - Спасибо, что напомнила. Говорят, бабушка клятвенное обещание с тебя взяла на её похороны приехать. Правда?

- Правда, - неохотно подтвердила Марина.

- Знаешь, зачем?

- Откуда? Точно знать не могу. Догадываюсь.

- А я знаю.

- И?

- Да чтоб вы с Леркой встретились и объяснились, наконец. Думаешь, она ничего про вас не знала, в упор не видела? Шалишь, голубка. Бабушка умной женщиной была, царство ей небесное, всё понимала. Пока в некоторых семьях дети не подросли, встревать не считала нужным. Потом и сами должны были разобраться. А вы - ослы упёртые. Из нас бабушка Лерку больше всех любила. Не удался внучок. Везеньем не удался. А ты что подумала? Я про везение. Продолжать? Переживала она за него сильно. Говорила, он на обочине сорняком живёт, в поле обсевком. Терпела. Терпела, а когда срок её стал подходить, решила подмогнуть ему слеганца, свести с тобой. Уж на похороны точно оба приедете. Не откосите. Ты обещание выполнила, приехала? Значит, правильно она рассчитала. Объяснились хоть?

- Да как тебе сказать?

- Можно стихами. Что, не проходит? Тогда прозой давай. Так объяснились или нет?

- Намёками.

- О! И то хлеб. Значит, и я своё обещание выполнил. Спи спокойно, Прасковья Никитична.

- Какое обещание? - насторожилась Марина.

- Бабушке кое-что обещал, когда в последний раз виделись. Тебя не касается.

- Да? - Марина просверлила ему затылок подозрительным взглядом.

- Расслабься, Мара-ханум. Теперь у вас всё нормально будет. Лучше о приятном подумай.

- Я-то подумаю, - ехидно пообещала Марина, - а вот ты лучше на дорогу смотри, не отвлекайся. Когда за рулём выпивший человек, меня от страха колотить начинает.

Замолчала, смотрела в окно на бегущие с двух сторон толстыми пунктирными линиями автомобили, на мелькающие растяжки и рекламные щиты. Город, безразличный к частной жизни своего муравьиного населения, диктовал скорости, ритмы, направления, цели. Чем дальше потрёпанный нисан Кости подчинялся городскому диктату, чем дальше увозил её от Лерки, тем спокойней ей становилось. Шторм отбушевал, грязная пена оседала под проглянувшим солнцем. На прибрежной гальке высыхали злючки-медузы, теряли влажный блеск выброшенные волной коряги и прочий мусор. Пройти по берегу, собрать и сжечь грязь, сесть в шезлонг и под классический блюз наблюдать за клонящимся к горизонту солнцем, вдыхая посвежевший, очистившийся от предштормовой духоты воздух. Странная такая аллегория нарисовалась. В самом деле, тихо, солнечно, свежо и ясно. То состояние души, какого тысячу лет не хватало Марине. Ей страстно захотелось вернуться в наезженную колею, но с этим, давно, казалось бы, забытым мироощущением, заполнившим её всю. Что будет дальше? Не знает никто. Не может знать. И она искренно взмолилась: "Боже! Не посылай нам больше испытаний на верность, любовь и порядочность! Дай каждому по заслугам и по силам его! Но прежде... убереги от неразумных желаний, ибо они исполняются".

---

Своевременное появление Кости обрадовало Валерия. Потому чудно было через минуту ощутить неясно наметившуюся досаду на него. В принципе, была нужна передышка для приведения в порядок мыслей, чувств. Не более. Сверх этой паузы присутствие Кости мешало. Чёрт, не успел ответить Марине. Сможет ли найти удачный момент? Времени оставалось маловато.

Костя понял. Чуткий, собака, хуже психоаналитика. Неприятно, когда тебя насквозь видят. С другой стороны, определённый плюс есть. Изобрёл человек удобный предлог и свалил в туман. Оставил Валерия с Мариной вдвоём. Отвечай - не хочу. В смысле, удобный момент организовал. По закону подлости, Маринка инициативу перехватила вместе с сиренью. Потащилась к лавочке у соседнего подъезда, заставила цветы на три кучки раскладывать. Сама пятилепестковые звёздочки искала. Детство у неё кое-где заиграло, не иначе. В детстве все верили: съешь пятилепестковую сиренинку и обязательно загаданное желание сбудется. В юности уже не было слепой веры, надежда толкала. А вдруг? Для взрослого человека глупость несусветная. Ладно, пусть ищет свои пять лепестков, пусть забавляется. Вон, даже выглядеть иначе стала. Бледные щёки порозовели, глаза затуманились. Интересно, о чём загадать хочет?

Валерий подсунул ей незаметно ветку с искомой сиренинкой. Про себя кумекал, нащупывал способ вернуться к прерванному разговору. Плавно вернуться, естественно. Не нащупывал, оттого злился. Решительность, ещё недавно копившаяся в нём, быстро таяла. В голове магнитофонной записью повторялись слова "...не мы не поняли...", "...нам не дали понять", "...не дали понять". Ему не дали понять Марину. Марине тоже помешали. Она его любила, а ей помешали. Как бы выяснить, точно ли любила? Напрямик спросить страшновато. Рядом с ней козлом безъязыким с ноги на ногу переминаться стыдно. Подумает, что он умишком оскудел, развлечь даму не умеет. Хотя, смотря какую даму. Эту вот, что сирень жевать вздумала, не развлекать надо. Повести по дворам напоследок, юность ей напомнить, а в одном хорошем уголке, - знает он такое местечко между двумя почти вплотную стоящими домами, - прислонить к стенке. Куда она тогда денется? Руки у него покамест крепкие, вырываться бесполезно. Только бы пошла. Или поступить иначе? До армии он, бывало, громко оповещал "идём с ребятами туда-то". Девчонки сами в компанию набивались.

- Пойти по дворам прошвырнуться, что ли? Молодость вспомнить? Костя сто лет прощаться будет. Его сразу не выпустят. Любимчик, - сказал и замер, в болезненном напряге ждал ответной реакции.

Глупая Маринка решила, что он один хочет пройтись, без неё. Румянец легко покинул лицо, глаза наполнились сначала тревогой, затем грустью.

- Не надо, не ходи никуда. Давай побудем вдвоём ещё немного. Может статься, и не увидимся больше никогда.

А он чего хотел, интересно? Не вдвоём побыть? Даже самая лучшая баба никогда не сможет до конца понять мужика. И наоборот, соответственно. Что по её представлениям значит "побыть вдвоём"? Таращиться друг на друга, вздыхать? Ей не семнадцать, за сорок. Должна понимать, большая девочка. А это её дурное "... не увидимся больше никогда"! Думает, распрощаются они, и поминай, как звали. Думает, он про неё забудет. За кого она его держит, за мужика или за хрен собачий?

- Да ладно, не увидимся... Знаешь сама, гора с горой... Или ты помирать собралась? Увидимся неоднократно, вот посмотришь.

Небрежно ответил, легкомысленно. На последнем слове заметил твёрдо сжавшиеся губы Марины. Вспомнил её упрямый характер. Перетрухнул. Вдруг она видеть его завтра не захочет? Вдруг действительно в последний раз рядышком стоят, друг друга взглядами ласкают? Лучше бы руками, ей-ей. Да не у всех же на виду? На более тесный контакт она, по ходу, сейчас не согласна. Ей удобней у самого краешка любви балансировать. Потом? Потом вовсе передумает. У неё без проблем. Не женщина - героиня романа. Проверить надо, не обманывается ли он в её расположении к нему, не напридумывал ли себе сказочных дворцов? Взял её за руку. Рука ледяная. Синие венки под огрубелой кожей набухли, на ладони мозольки мелкие застарелые. Прижать к щеке, согреть дыханием, поцеловать бережно изуродованную трудом узкую кисть. Не удержишься ведь, дальше понесёт. Как раз и огребёшь по первое число. Для начала удостовериться следует.

- Марин, ты это... любила меня тогда?

Сердце бухнуло, пропустило удар, помчалось вскачь, снова остановилось - в трёх шагах от инфаркта. И забилось в так её словам: да, да, любила, с детства, ждала, ждёт... Значит, любит? Чума просто! Ух-х-х, как жить замечательно. День сегодня прекрасный. Погода изумительная. Весна, голуби воркуют. Кто придумал, что в сорок пять на земле обеими ногами стоять надо? Сорок пять - самое время для полёта!

Марина отвернулась, дурочка маленькая, смущается, стыдно ей, разоткровенничалась. Валерий шагнул было к ней. Сейчас скажет ей в ответ про себя, про свои чувства. А то болтаются оба четверть века на краю любви. Ни ну, ни тпру. Сколько можно? Пора сломать давний барьер. Обязательно сломает. Обнимет наконец как следует. Согреет заодно. Замёрзла, поди, в своём платьишке куцем, в кофтёнке хлипкой. Даром, что ли, рука у неё леденющая? Так нет же, Костя появился. Всё, всё абсолютно против.

Костя повёл к своей машине, болтал без умолку. Валерий кривился про себя. Братец, гад эдакий, времени дал ровно на объяснение, ни минуты сверху. Можно подумать, в кустах сидел, процесс лично контролировал. Ничего, как-нибудь при случае Валерий припомнит ему гнусные происки.

Против общих ожиданий Валерий демонстративно проигнорировал распахнутую для него Костей правую переднюю дверь. Нагло полез к Марине. Пусть братец видит, если до сей поры не дотумкал. Букет долбанный мешал нормально в салон забраться. Марине его отдать? Всенепременно. Потом. Пока букетик важную роль играет. Благодаря ему можно придвинуться ближе. Якобы сирень помять не хочется. Придвинулся. Втянул носом терпкий запах красивой женщины. Свежий, с еле заметной горчинкой, черёмуховый. Прижался, притиснулся ногой к её ноге. Марина смолчала. Покраснела густо, но не отодвинулась. Хороший знак, обнадёживающий. Костя увяз в своей говорильне. Мели, Емеля... По ноге от женского мягкого бедра растекался жар, захватил другую ногу, опоясал бёдра, добрался до груди. Тело загоралось. Костин трёп пришёлся к месту. Не надо самому ничего говорить. Сиди себе, сосредоточивайся на чумовых ощущениях. Не взорвись только. Эх, жаль, нет шанса на их развитие, на расширение действий. Быстро до нужной станции метро докатили. Как назло, ни в одну добротную "пробку" не попали.

Валерий понимал, что пора прощаться. Не хотел, ох, не хотел. До одури. Надо Мариночке намекнуть на лучшее совместное будущее, показать неотвратимость дальнейших встреч. Наклонился к ней, обнял за плечи. Крепко обнял, не вырвется. Засмотрелся в её глаза. Увидел испуг, смятение. Хорошо. Так и должно быть. Нужного качества смятение, подогревающее, провоцирующее на действия. Её слабость и его сила в идеальных пропорциях. Вдохновляет.

Маринка, зараза, дёрнулась в последний момент. Пришла в себя, спохватилась, восстановила контроль. Хотела отвернуться. Не успела. И он не успел. Не получилось у него желаемое. Уголок губ смог поцеловать. И обалдел от нахлынувших чувств. Такая нежность накатила, накрыла с головой, охренеть! Нежность и боязнь обидеть ненароком, повредить ей. Сердце защемило. Костя пробурчал:

- Совсем свихнулся, Лера?! О последствиях кто думать будет?

Марина наклонилась к своему букету, полностью утопила лицо в белых гроздьях. Милая, близкая, понятная насквозь. Валерий хрипло ответил брату:

- Ладно, не лезь.

Тоже, блюститель нравов нашёлся. И без него понятно, что к чему. Не умом, потрохами Валерий постиг, проникся невысказанным. Ощутил безжалостность своего поведения. Но и прелесть иного отношения к женщине ощутил. На старости лет да в рыцари? Хм, подходяще. Не стал применять силу, по-киношному, двумя пальцами за подбородок, поднимать лицо Марины к себе. Отказался от настоящего глубокого поцелуя. Пусть даже первого и последнего в их нескладной любви. Стоять им обоим до гроба на том самом краю. Ненадолго прислонился щекой к её виску: кожа нежная, гладкая, маленькая жилка пульсирует, гонит кровь толчками, тихонько стучит в щёку Валерию. Прохлада приятная, ласковая. Век бы просидел, до того хорошо, спокойно, естественно. Нет, нельзя, не должно. Новое чувство диктовало новое отношение. Мужик он, в конце концов, или тряпка? Решительно выбрался из машины. Без слов. Не оглядываясь на замершую Марину. Шагнул на тротуар, двинулся к метро.

Чёрт, а ведь права была Марина, не судьба им больше вот так встретиться. Охолонутся назавтра оба, по-другому себя поведут. Новое чувство, озарившее Валерия всего, до самых потаённых уголков, не позволит ему добиваться встреч, тревожить Марину, мешать ей. Лучшее, что он может для неё сделать - дать покой. Но как же он сам? Найти и сразу потерять. Навсегда. Легко ли? И сказать ей ничего не успел. Самое важное, главное для неё и для него, уносил с собой. Всего-то полдня проходил с глубоким чувством, а тяжесть придавила многотонная. Требовалось облегчить ношу, высказаться. Как могла Марина столько лет жить, не выговорившись ему? Наверное, женщины иначе устроены. У них, кстати, для этих дел подружки имеются. Однако же, вон как сегодня Марина в любви признавалась. Выпалила скороговоркой, точно боялась, что сейчас оборвут, остановят. Накипело, значит. Теперь у него накипать будет, его черёд. Как судьба повернула. Не заметил вовремя, прошагал мимо, ну и плати по счетам, на своей шкуре пробуй. Маринкиной поздней удачи тебе не положено. Валерий остановился. Безвыходных ситуаций не бывает. Голова человеку не зря дадена. Сейчас он исхитрится и душу облегчить, и любимой женщине не нагадить.

Он развернулся и пошёл назад, помахивая букетом. Остановился недалеко от безалаберно припаркованного нисана Кости. Расстояние вычислил правильно. Марина вполне просматривалась. Он не думал дожидаться, пока она заметит его. Начал говорить. Очень негромко. Она не услышит, прохожие не обернутся на чудака.

Сколько себя помнил, обычно отмалчивался. Стеснялся говорить много, красиво. Навыки свободного изъяснения постепенно пропадали. Без особой надобности те навыки. Ныне же у него получалось замечательно. От того, что Марина не слышала. И никто не слышал. Речь текла плавно, свободно. О чём? О любви, разумеется. Всегда выделял Марину в толпе других девчат. Помнил, как она сбила его ящиком в сугроб. Помнил её возвращения из школы после уроков. Обычно она шла рывками. В одном месте постоит, поглазеет на что-то, в другом месте остановится. Весной и осенью надевала в школу почти белое, в рубчик, клешёное пальтишко, пуховую белую беретку. Не девочка - куколка. Отчётливо помнились многие выходки этой куколки, выходившей во двор в заношенной коричневой куртке, с полурасплетённой косой. Прыгала, дурочка, на спор с козырька подъезда. Он боялся тогда ужасных последствий. Руки-ноги переломает за нефига делать. Обошлось небольшим растяжением к счастью. Прошла беда мимо, когда Марина за котёнком на хлипкую рябину лазила, когда училась нож между пальцами в деревянную скамейку втыкать, когда в Царицыно перевернулась в лодке и та накрыла девчонку с головой, когда на зависть некоторым пацанам по краю крыши соседнего дома дефилировала. В девятом классе косу отрезала, появилась во дворе с мальчишеской стрижкой. Всем нравилось. Один он жалел. Нет, к лицу ей стрижка была. Но Валерию коса больше нравилась. Он и брякнул тогда неодобрительно: "Ну и дура. С косой лучше было". Долго не мог поверить в поразительное действие своих слов. Она стала заново отращивать косу.

Марина повернула лицо, увидела Валерия. Засияла глазами. Начала говорить что-то. Отвечала? Вряд ли. Не могла она услышать его исповедь. Скорее всего, сама исповедовалась или напутственные фразы произносила, прощалась. Но создавалось впечатление взаимопонимания. Валерий, согретый теплом иллюзии, продолжил честно разоблачать себя. Он всегда старался держаться подальше от Марины. На неё довольно рано запал лучший друг Лёха. Лёха по многим данным превосходил Валерия. Выше, сильней, спортивней, настойчивей. Характер спокойный, нордический, истинный ариец. Кремень-парень, вобщем. Будь Валерий девкой, непременно бы в Лёху влюбился. Марина в сторону истинного арийца насмешливо фыркала, десятой дорогой обходила. Лучшей тактики для привлечения Лёхиного внимания не придумать. Есть у девчонок пакостная манера ломаться, цену себе набивать. Валерий со стороны наблюдал их переглядывания. Смертельно боялся, вдруг Марина заметит его интерес. В любом случае, на кой ляд ему лямур-тужур-бонжур с кружавчиками? Жизнь впереди долгая, успеется. Геныч один раз приволок книжку некоего американца Джона Брейна. Уговаривал прочесть. Дескать, там есть то, чего у наших писателей не найдёшь. Для мужиков книжица. Валерий с трудом одолел. Сложно было понять забугорную жизнь, путь героя "наверх", его болтание дерьмом в проруби "наверху". Опять же, любовь. В способности подлеца искренно любить Валерий оченно сомневался. Вобщем, не понравилась книжонка. Один тезис, правда, отложился в памяти. Через много лет пришло понимание ценности книги и ценности того тезиса. Дословно Валерий не помнил. Но смысл изложить в любую минуту мог. Как там у Брейна? Ага, вот. В жизни каждого мужика встречается лишь одна единственная женщина, которая ему подходит. В смысле, полностью. Для Валерия такой женщиной оказалась Марина. Поздно спохватился, верно. Прошлые ошибки не исправить. Но не поздно исправить себя. Четверть века Валерий подозревал, что сочинил себе образ Марины. Действительность не соответствует выдумке. Про образы, не совпадающие с реальными людьми, он недавно случайно подслушал. Удивился точной характеристике собственных ощущений. Жена в телефонном разговоре с подругой, брошенной любовником, целую лекцию прочла. Ника, умная стерва, объясняла, мол, мы обычно наделяем любимых качествами, которых на самом деле у них нет. Если же есть, то частично. Валерий, отсыпавшийся после смены, от Никиной говорильни проснулся. В лёгкой дрёме лениво слушал бабскую трескотню, прикладывая услышанное к себе, к своим обстоятельствам. Соглашался мысленно с утверждениями супруги. Ему казалось, встреть он Марину, сразу поймёт, насколько сильно в ней ошибался. Тем более за долгие годы образы реальный и вымышленный должны сильно разойтись. Увидит он расхождение, потрётся мордой по асфальту и успокоится. В действительности по-другому вышло. Образ, столько лет хранимый в душе, почти полностью соответствует оригиналу. С поправкой на возраст и опыт.

Много в чём ещё мог Валерий сознаться. Хотел. Например, о тоске, душившей его после истории с цепочкой, о нактах, о виоле конине, которую собирал для Марины. Но машина с любимой женщиной тронулась с места, перестроилась в средний ряд. Набрала скорость. Последнее, что Валерий заметил - Марина, обернувшись, всё смотрела на него.

Надо было ехать домой. Смысла нет торчать там, где тебя покинули навсегда. Валерий зашагал к метро, не сразу вспомнив про букет. Ёлки, забыл Марине отдать! Куда его теперь? Разве Нике подарить. Начать восстанавливать нормальные отношения в семье. Ничего смертельного не случилось. Жизнь продолжается. Надо постараться заново приспособиться к тому, что угнетало до сего дня. Всегда можно будет нырнуть в мечты о Марине, если уж совсем подопрёт.

Метро с его суетой, толкотнёй, многочисленным мелким хамством постепенно уничтожило светлые мысли Валерия. Он устал. Он просто зверски устал за день от событий, от беспрестанной смены собственных настроений. Словно его восемь часов подряд против воли катали на американских горках. Навалилась тупая, одуряющая тоска. Захотелось приложиться к бутылке. Приложиться крепко. Накатить вдоволь, забыть вообще всё, лечь, уснуть вглухую, без снов. Уже в трамвае он стал прикидывать, куда, к кому из нынешних приятелей податься, с кем можно качественно бухнуть, без назойливых вопросов, без душещипательных бесед, желательно вовсе молча. Вспомнил. Выйдя на остановке, достал мобильник, включил, отзвонил Нике, сообщил о своём позднем возвращении. Снова выключил телефон, не то жена достанет звонками. Доведёт до бешенства требованиями немедленно бросить бухарей-собеседников, явиться домой трезвым и срочно, замордует истеричными угрозами, опять к детям будет апеллировать. Вот ей! Направил стопы в соседний двор. Компания, конечно, не высшего разбора. А в таком состоянии не всё ли равно с кем собутыльничать?

Его приняли радушно, налили щедро. Он дал гонцу-добровольцу денег на две бутылки беленькой и закусь. Сел, взял в руку не первой чистоты стакан. Принял на грудь, расслабился. Хорошо пошла. Нервы, до того скрученные в жгуты, звеневшие от напряжения, обмякли. Опять из всех щелей полезли в голову крапивные мысли о Нике, о конвейерных днях, о Маринке, через "не могу" оставленной в прошлом. Не мысли - колик почечный... Разогнать их к чёртовой бабушке! Метлой поганой из черепушки вымести. Переключить внимание.

Валерий огляделся. Будто впервые попал, хм. Логово неандертальцев, не жильё. Грязь, пустые бутылки, тарелки с засохшей едой, окурки везде. Стулья ломанные, линолеум в разных местах прожжён до чёрного пола, обои лоснятся глянцево, красуются жирными пятнами. Люди за одним столом с ним тусклые, с помятыми лицами. Пока не кондовые "синяки", но близки, ох, близки к той черте, из-за которой в нормальный мир не возвращаются. Нет, если к ним внимательно присмотреться, то хорошие вобщем-то люди. Вон Серёга Зорин по прозвищу "Мелкий". У крупного бизнюка личным водилой работал. Бизнюк его любил, доверял как лучшему другу. Платил щедро, подарки нехилые с барского плеча отстёгивал. Везде с собой таскал: в баню, по дорогим девкам, на Канары отдыхать. Сам пил и Серёгу пить заставлял. Бизнюку-то хрен по деревне, два по селу, а Серёга сломался. Предрасположила его природа-матушка к многодневным запоям. Жену потерял, с дочкой не видится, мать до сердечных болезней довёл. Добрый Серёга мужик, но слаб, катится по наклонной со страшной силой. Или взять Петра, который всегда рядом с Серёгой сидит. Женился на проходимке приезжей. Через первостатейную свою стерву остался без жилплощади. Мыкался несколько лет по съёмным квартирам, кое-как на плаву держался. Копил денежку на новенькие квадратные метры. Объегорила мужика строй-фирма, обобрала и сгинула. И сорвался мужик с катушек. За Петром Колян пристроился, скукоженный, обезъянними лапками цепко стакан держит, дышит на водку умильно. Этот родственниками обижен по полной программе. Хилый во всех смыслах. Его ни на одной работе больше полугода не держат, бедолагу. Хоть бы кому в этом мире был нужен. Может, тогда и выкарабкался бы. Про Илюху с Денисом сериал снимать можно. Серий на пятьсот. Бразилия с Мексикой отдыхают. Да что там, "Санта-Барбара" бледнеет. И ведь мужики собрались на подбор хорошие, порядочные. Отзывчивые опять же. Одна только беда у всех - неудачники. Вдруг его потому сюда потянуло, что и сам он неудачником стал? Странно. Дурацкий вывод. С какого бодуна он неудачник? Рядом с собравшимися здесь мужиками Валерий по всем пунктам благополучен. Квартира, машина, дача, работа хорошая наличествуют. Дети приличней, чем у многих. Жена относительно заботливая, успешная и видная баба. Родственников нормальных вагон и маленькая тележка. Чего же ещё человеку надо? Чего ещё ему не хватает?

Валерий провёл по лицу рукой, словно прилипшую паутину снимал. Собственно, какого... он сюда притащился? От чистоты, света, от свежего воздуха, окружавшего Марину, прямиком отправился к грязи, тоске, бессилию.

- Слышь, Валер, тебе наливать? - Мелкий постучал горлышком бутылки по краю стакана.

- А? - встрепенулся Валерий.

- Задумался што ль? - сочувственно поинтересовался Колян. Поторопился первым подсунуть Мелкому свою ёмкость, щербатую чайную чашку.

- Нет. То есть, да, задумался, - смутился Валерий и, не дав мужикам опомниться, спросить о потаённых думах, огорошил, - У нас сегодня какой день недели?

- О как! - хохотнул Мелкий. - О как человек живёт! Про всё забывает. Даже дни недели ему по хрену. Про числа, небось, совсем забыл.

- Счастливый, значит, - вздохнул Пётр.

- Я серьёзно, мужики, - обиделся Валерий.

- Ну, коли серьёзно, то суббота с утра была.

Суббота. Действительно, как он мог забыть? Бабушка в четверг с утра преставилась. Суббота - это хорошо, замечательно. Отлично просто. Завтра целый день свободен. Хватит себя жалеть. Надо решительным образом поступать, по-мужски. На какой электричке он тогда ехал? "Железку" точно проезжал и ещё минут тридцать пилил после.

- Ну, бывайте, мужики. Счастливо оставаться.

- Валерыч! Ты куда? - ахнул Колян, забыв принять очередную порцию горючего. - Сейчас Санёк с ханкой вернётся. Ты же сам ему на два пузыря откинул.

Валерий оглянулся из прихожей, отозвался бодро:

- Да я, по ходу, на сегодня свою норму выбрал. Вы тут без меня как-нибудь. За удачу мою выпейте.

Пошёл к дому лёгкой ногой. В душе прояснело. Глянул на погибающий букет, ухватил взглядом пятилепестковую сиренинку. Сунул её в рот, загадав желание. Ах, Марина! До той ступеньки, где ты стоишь, не подняться, наверное, уже. Не дотянуться. Но карабкаться стоит. Чем выше залезаешь, тем воздух чище. И к тебе ближе. Интересно, скажет Ольга Марине при случае о переменах в брате или не скажет? Пусть бы обмолвилась. А и смолчит - без трагедии. Он-то знает, Марина о нём всегда думала и думать будет. Знает, и раньше знал, прятался только от этого знания. Глядишь, скоро накаты вернутся. Эх-ма, хорошо! Вот придёт сейчас домой раньше обещанного. Цветы Нике вручит. Прямо с порога сообщит ей, что поедет завтра в лес птиц слушать. Не поверит? Да и бог бы с ней. Может, её с собой позвать? Нет. С Никой лучше в Измайловском парке как-нибудь погулять. Чинно и благородно. Чтобы представлениям жены соответствовать. На юга с ней летом прокатиться. Она давно мечтает. А птичье место пусть только его будет. Там грезить наяву хорошо. Там вообще хорошо. Снова чувство полной свободы, снова нежная зелень молодой листвы, запахи земли и воды, дивные трели пернатых маэстро, невидимое присутствие Марины. Весна без края. И без края любовь, ибо нет у любви края.

Москва, февраль - май 2007г.

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"