Казнь

"Господи, до чего же я люблю жизнь!" подумал он, смотря сквозь решетку, почти у самой земли, на маленькую грязную улочку, погруженную в запах экскрементов лошадей, которые здесь часто проезжали. "До чего же я ее люблю!" снова повторил он мысленно.

Вдалеке послышалась дробь барабанов.

"Ну вот, еще одна казнь, и еще одно развлечение для черни. Как все-таки устроен этот мир: у одних горе, а другим с этого смешно!"

Где-то на площади, к которой примыкала улочка, с глухим ударом, топор оборвал еще одну жизнь, и улица погрузилась в довольный гул толпы.

"Неужели они не понимают, что завтра может придти их черед стоять один на один с человеком с тряпкой на голове?" размышлял он, ложась на соломенную подстилку.

В маленькую щель, внизу дверей, небрежно просунули деревянную миску - ужин - с жидкостью неопределенного вкуса и запаха.

"Даже у смертников есть право ужинать" подумал он, и эта мысль его позабавила. "Даже у них есть права,...которые конечно обрываются с последним взмахом топор".

Он начал прихлебывать жидкость с миски. "Ну почему так? Почему я должен умереть?" спросил он себя, наслаждаясь безвкусной похлебкой. "Зачем мне умирать, если я так люблю жизнь? Так люблю дышать воздухом, так люблю чувствовать приятное тепло солнца, на своей коже! Так люблю свою жену, своих детей...землю, этот город, даже это подобие супа!" он с удовольствием пил жидкость, быть может, последний раз в своей жизни. "Но больше всего, я люблю жизнь! Когда ты утром просыпаешься, и чувствуешь такое удовольствие, что ты есть, которое может заставить биться твое сердце учащенно, и тебе от этого еще лучше. Или когда ты выбегаешь босой по полю, которое сам обрабатываешь, и радуешься каждой, испугавшейся тебя, птице, и гоняешь с ветром на перегонки по влажной, от росы траве". Он, закрыв глаза, лежал на сырой подстилке, вспоминая свою ферму.

На улице зажгли факелы, и запах горелой смолы быстро наполнил его маленькую камеру. Он жадно вдыхал этот запах, так как завтра, он его уже не услышит. Словно он пытался заполнить им всю свою грудь и унести его на тот свет.

Через дорогу, напротив, заскрипели железные двери. Пробыв здесь четыре дня, он знал, что это закрывается какой-то магазин. Чем в нем торговали, он не видел, а вывеска - единственное, что было видно отсюда - ни о чем ему не говорила, так как он не умел читать. Да и зачем ему? Он ведь не в городе живет, чтобы уметь читать. "Интересно, завтра на казнь, меня будут вести этой улочкой?" задавал он себе вопрос. "Если да, то я смогу посмотреть, какие там продаются товары. Тогда, я перед смертью крикну жене, надо ли ей туда пойти...Интересно, она придет на мою казнь? Я бы не хотел, чтоб она брала детей. Не надо им этого видеть. А может она вообще не придет, презирая меня теперь? Хотя так бы хотелось ее увидеть перед смертью. А может написать ей письмо? Да нет, она читать не умеет. А я и писать..." он улыбнулся и перевернулся на бок. Рядом пробежала наглая крыса, решившая посмотреть, не оставил ли он ей ничего в деревянной миске. Убедившись, что там пусто, она, злостно взглянув на него, ушла по своим делам.

Где-то поблизости тюрьмы располагалась пекарня, и оттуда доносился приятный запах свежеиспеченного хлеба. "Как быстро течет время! Скоро уже наступит утро" он лежал, заложа руки за голову, и смотрел на засаленный потолок, на котором играли отблески уличных факелов. По улочке звонким эхом проскакали несколько всадников. Потом проехала одна телега, а за нею карета.

На горизонте заалел рассвет, и тусклый свет нового дня несмело проник в его комнатушку. На площади снова застучали барабаны: начало казней в этот день и начало развлечений для толпы зевак.

Солнце заняло центральную позицию на небосводе, и смрад от утопающего в грязи города безжалостно обрушился на его камеру.

Он лежал, не двигаясь, и наслаждался шумом людной улицы. Наслаждался руганью кучеров, которые не могли проехать сквозь переполненную улицу, криками лавочников, выхваляющих свой товар.

"Интересно, что сейчас делает моя жена? Не забыла ли она накормить лошадь? Лишь бы ее жизнь не очень усложнилась после моего ухода" он вздохнул, и на его лице появилась улыбка,"все будет хорошо, и наши дети, как мы и планировали, пойдут в школу и будут первые грамотные в нашей семье. А вдруг у них тоже найдут таланты, и они переедут в город...у других же детей находят! Так чем мои дети хуже других?"

Так он мечтал, и не заметил, как задремал. Ему снилось, что его дети живут в городе, пользуются всеобщем почтением, и помогают старой матери, у которой уже не дом, а целое поместье.

Вдруг его разбудил шум в коридоре: вели на казнь еще одного узника.

"Как невыносимо это ожидание!" он вздохнул.

В замочной скважине послышался скрип ржавого ключа, и дверь отворилась. В комнату поспешно зашел священник, и без церемоний сказал:

-Я пришел отпустить грехи твои, сын мой.

-Скажи, Отче, за что тебя наказали, что ты стал служить Богу?- спросил он.

-Не богохульствуй! Я делаю это по доброй воле!

-Тогда почему так небрежно? Разве ты не должен подготовить меня к смерти, которою я так не хочу принимать?

-Всем нам уготован свой час Всевышним.

-Почему Всевышним?- возмутился он,- если мой час был уготован мне нашим префектом!

-Не восставай против Господа нашего, ибо в его руках наши жизни.

-Да, наверно мне не хватает вашего фанатизма, чтобы принять смерть. Ибо отказаться от самого главного, самого дорогого, что у меня есть, от Жизни, я не могу.

-Твоя душа никогда не попадет в рай, если ты так говоришь! -Я уверен, что все думают как я, но никто не говорит, Отче. -Будь осторожней со своими словами, не то церковь отлучит тебя!

-Конечно! Сначала жизнь, потом еще и веру! Отче! - он припал к ногам священника,- не отбирай у меня веру! Не отнимай у меня последнюю надежду!- на глазах у него были слезы.

Пресвитер положил руку на его голову и сказал дрогнувшим голосом:

-Я благословляю тебя, и буду молиться, чтобы врата ада оставались закрыты для тебя.

-Спасибо, Отче!- он начал целовать руку священнику.

-Встань, сын мой, встань! Могу ли я для тебя что-нибудь сделать?

-Да, Отче: Я хочу воды, чистой воды. Хочу последний раз испытать ее приятную прохладу на своих губах. И я не хочу прощаться с жизнью в таком нелепом виде.

-Я прикажу принести тебе воды с колодца нашей церкви.

-Спасибо тебе, Отче, но я не знаю, как тебя отблагодарить.

Священник покачал головой:

-Это я тебе благодарен: Господь, через твои уста, открыл мне глаза на мои грехи, поэтому исполнить твою просьбу, это самое меньшее, что я могу сделать. Остальное, увы, не в моей власти. Прощай, сын мой!

С этими словами, поникший Священник, вышел от заключенного.

Когда колокола городской церкви пробили пять часов, ему принесли два кусочка хлеба и ведро кристальной воды. Он жадно припал к краю ведра, и начал пить. Вода переливалась через края, и лилась свежими струями по его грязному телу. Он пил и наслаждался. Наслаждался каждым глотком, ведь он больше никогда не будет пить воду.

"Как же я люблю все-таки этот мир. Хотя он такой скверный, но я все равно люблю его, и никогда бы не расстался с ним добровольно".

Ближе к вечеру, когда сумерки заполнили его подвал, дверь отворилась, и вошли два стражника, которые должны были сопровождать его на площадь.

Его не повели по его любимой уличке, как он надеялся: здание тюрьмы сразу выходило на площадь.

Толпа встретила его ропотом негодования, хотя лица большинства выражали удовольствие от предстоящего зрелища. Солдаты вытолкнули его из здания, и он споткнулся о ступеньки. Толпе это, видимо, понравилось, так как она начала выкрикивать "какой неловкий", "откуда у тебя ноги растут?" или "неужели страх настолько тебе глаза заслепил, что ты не видишь, куда идти?"

Среди толпы он увидел свою жену. Она, вместе с остальными выкрикивала ругань в его сторону, и грозила кулаком. Да, он понимал, что если она не будет этого делать, ее сочтут его соучастницей, а детям нужна, если не семья, то хотя бы мать.

Кто-то бросил в него огрызок яблока, и люди, последовав примеру, начали бросаться в него помоями, которыми предварительно запаслись.

Его подвели к месту казни и судья начал читать приговор:

"Джек Самерстоун, ты обвиняешься в подстрекательстве народа против Короля, написании произведений, в которых высмеивается наше государство и сквернословии против Церкви.

Церковь снисходительна к тебе, и поэтому отлучать не стала. Но законы человечества и нашей страны запрещают мне тоже помиловать тебя.

Поэтому в наказание, за твои поступки, Я, верховный судья этого города, приговариваю тебя к смертной казни через отсечение головы".

Толпа взорвалась возгласами наигранного негодования в его сторону.

А он все равно любил ее. Любил и этого судью. И короля, о котором впервые сегодня услышал.

"Я не хочу умирать, сделайте что-нибудь!" он глазами искал поддержки в толпе, но то и дело натыкался на пустые и пьяные от этой жизни глаза толпы. Вдруг его взгляд встретился с глазами его жены. Они были полны тоски и любви к нему. "Я всегда буду любить тебя" сказали глаза его жены. Тогда он отвернулся от толпы, и посмотрел на своего палача, но увидел там только полотно на голове да топор в руках.

Вдруг все стало так тихо, и все, как будто замерли. Остался только он, его жизнь, чистый воздух, принесенный ветром, да заходящее солнце.

"О Боже, какой чудный закат!" он последний раз любовался солнцем. Его голову грубо положили на бревно. "До чего же я люблю..." его сознание угасло и голова, с мирно закрытыми глазами, бессмысленно упала в корзину.

Конец.