- Ну что, товарищи, поздравляю с началом каторжных работ! - делано бодрым голосом заявил Степка Зотов.
- Нашел с чем поздравлять, - с этими словами Никитин зевнул и потянулся до хруста в костях.
Разговор происходил за моей спиной в душном школьном классе. Было так жарко, что в голову невольно пришли мысли о том, что здесь добросовестно топили все лето.
Обои поклеили новые, болезненно-желтого цвета. Как в тубдиспансере на соседней улице.
Два года назад, когда после очередной прививки место укола вздулось и покраснело, меня и еще нескольких "везунчиков" отправили туда на обследование. Место было на редкость жуткое - резкий запах хлорки в сочетании с запахом грязных и больных тел рождал такое невообразимое зловоние, что становилось дурно, и ноги начинали подкашиваться сами собой.
Но наша классная как заведенная твердила о "позитивном настрое, который будет вызывать новый цвет стен". Что ж, буду ждать как Первомая.
Внезапно над моим ухом прошелестел тихий девичий голос:
- Можно с тобой сесть? - Ленка Исакова явно чувствовала себя неуютно, задавая этот вопрос.
Естественно, в классе уже знали про Никиту. Еще во время каникул мне звонили, наверное, тысячу раз, чтобы узнать животрепещущие подробности. Потом, уже за неделю до школы, все рвались прийти домой. Но поскольку рассказчик из меня, как из мартышки - ученый-лингвист, одноклассники страшно обиделись, что я "так мало знаю о смерти лучшего друга", повторили это ровно три раза и удалились кататься на скейте, просиживать задницы в "Лондоне" или отправились прямо к своим лучшим друзьям. Ну, нужно же убедиться, что являешься лучше бесчувственного сволочи-идиота-одноклассника.
Исакова не звонила и на огонек не прибегала - спасибо и на этом. Еще она часто давала нам с Ником списывать геометрию, причем такой щедрости удостоились только мы двое. Наверное, потому что однажды Ник как бы невзначай обронил фразу:
- У Лены красивые глаза, - а потом добавил свистящим шепотом, - но грудь лучше.
Последнее Исакова не услышала. Но потом при встрече всегда улыбалась.
Сейчас она переминала с ноги на ногу и крепко прижимала к себе сумку с учебниками.
- Прости, нет.
Она кивнула, неторопливо развернулась и пошла к парте, которую занимала в прошлом году. Совсем не обиделась, видимо, ожидала подобного ответа. Хорошо, что не нужно ничего объяснять.
- Эй, Димка, ты чего? Не вредничай!
Так. Сейчас придется не просто объяснять, а доставать картинки и видеоматериалы для пятого класса ЗПР. Для Нинки Петровой даже это было бесполезно, поэтому я решил поступить максимально просто - демонстративно водрузил на соседний стул свой рюкзак.
- Прекрати, - надула губы Петрова, - я хочу...
Разговор за моей спиной стих. Все решили, что сейчас будет правильнее смерить Нинку осуждающим взглядом.
- Это не твое место, - подал голос Зотов.
- Развели здесь балаган... - несколько стушевалась Нинка, нервным жестом откинув челку с глаз. - Теперь я должна чувствовать себя непонятно кем, да?! - внезапно взвизгнула она прямо мне в ухо.
- Сходи, выпей воды, - не люблю предлагать людям радикальные идеи вроде убиться об стену или прилечь отдохнуть на железнодорожных путях.
- Что?! - еще больше взбеленилась эта милая во всех отношениях девушка.
- Или сходи посмотреть на аквариум с рыбками. Говорят - замечательно успокаивает, - подобный елейный тон появляется у меня нечасто. Петровой посчастливилось присутствовать при столь редком моменте.
В итоге разговора я оказался "придурком и бабой". Но соседний стул по-прежнему оставался пустым.
Зотов проводил удаляющуюся Петрову полупрезрительным-полуравнодушным взглядом и обратился ко мне подчеркнуто грустным голосом:
- Как ты вообще?
- Нормально, - я ведь не Ник. У меня действительно более и менее все нормально.
- Правда? - наверное, Степке кажется, что он видит меня если не насквозь, то до мышечной массы точно.
- Угу. Ты Марью не видел?
Марья - это наша классная. Уникальная женщина - жить в браке с нашим директором не каждому под силу.
Помню, в прошлом году, когда Никита не слишком прилежно занимался химией (честно говоря, он ею вообще не занимался), Марья Николаевна наивреднейшим голосом пообещала ему Самую Ужасную Судьбу. В ее представлении воплощением этой судьбы была работа дворника. Кто же знал, что будет "не совсем так".
Сейчас мне нужно было найти ее и вручить ежегодный сентябрьский веник гвоздик, лежащий совсем рядом на подоконнике, прямо под бессовестно-яркими солнечными лучами.
- Нет, не видел, - махнул рукой Зотов.
И тут, словно подтверждая известную поговорку "вспомнил солнце - вот и лучик", в класс вошла Марья Николаевна собственной далеко не маленькой персоной.
- Встаньте, встаньте! Поприветствуйте учителя, помните о манерах. Неужели за лето все из головы повылетало? - голос, профессионально бьющий по мозгам, также был с ней. - Кораблев, - это я, кстати, - ты что у нас, особенный? Поднимайся.
Грохот отодвигающихся стульев, духота и голос Марьи мгновенно вызвали головную боль, которая и так была моей близкой подругой последние несколько недель.
Марья обвела всех добрым волчьим взглядом и начала свой ежегодный монолог, который всегда "открывался" фразой "Вот и закончились летние каникулы", а завершался театральными вздохами и тирадой " ваше поколение вообще утратило какое-либо понятие о доброте и милосердии".
Знаете, это так мило, когда человек уверен в своих словах настолько, что у него даже щеки краснеют от удовольствия. До тошноты мило.
- И, хотелось бы вам напомнить, что этот год станет для вас решающим. Да-да, молодые люди, вас это тоже касается! Котов, хватит заниматься посторонними вещами на моих уроках! Рыков, да угомонишься ты или нет?! Детский сад, честное слово. Кораблев, - я в это время созерцал свои колени, закрыв руками уши, - выпрямись! - эта дама сама не знает, чего хочет! Еще недавно она ворчала, что я сижу "как памятник".
Черт, а ведь каждый год или я, или Ник прерывали этот высоконравственный монолог. Даже бывало весело. Сейчас упражняться в остроумии лень, а, может быть, и грустно.
- Ребята, мне очень горько говорить об этом, но я просто обязана. Все вы знали Никиту Левского, он был очень хорошим, добрым и отзывчивым мальчиком...
Да-да. Если мертвым разрешают подслушивать земные разговоры, то Ник сейчас имеет шанс умереть повторно. На этот раз - от смеха.
Между тем Марья вытерла пот синим платочком с вышитыми на нем котятами и продолжила свой только что сочиненный некролог:
- Я была страшно шокирована, получив известие о его гибели. Как представлю, что сейчас чувствует его семья... Бедная, бедная Марина Яковлевна... Вы даже не представляете, какая это мука - хоронить своего ребенка.
Вы тоже не представляете, Марья Николаевна.
- Очень надеюсь, что вы никогда не забудете Никиту. И вынесете из всего этого урок. Ах, эти пустыри, заброшенные дома, свалки! Молодежь так и тянет туда - и вот во что это вытекает!
Да, дети, не ходите по пустырям, лесам и свалкам. Не ешьте в "Макдоналдсе". Убегайте от незнакомых людей, пытающихся что-то вам сказать. Быть может до ста лет и доживете.
- На этой ноте я хотела бы закончить и представить вам одну очень хорошую девочку, которая будет учиться вместе с вами...
М-да, на свою голову эта несчастная очень хорошая девочка стала гвоздем программы.
Олеся или Как-Тебя-Там, беги! Беги, пока не поздно! Чан с консистенцией воды и соплей повышенной розовости приготовлен.
Но новенькая не владела телепатией и, нервно озираясь и не отпуская ручку предательски скрипящей двери, несколько робко шагнула в класс.
Никакая. Вот абсолютно. Единственное, что ее выделяло, это чересчур высокий для девушки рост, которого она, очевидно, стеснялась, умышленно сутулясь.
Не успела новенькая полусказать-полупрошептать "Привет", как классная крепко схватила ее за запястье и с хищным оскалом на лице произнесла:
- Вот, Олеся, твой новый класс. Детки у нас хорошие, дружные... Ты быстро освоишься.
Новенькая кивала чаще, чем требовалось, и улыбалась. Просто ужасно улыбалась. Странно, никогда не встречал людей, которых могла бы так изуродовать улыбка.
- Во скелетиха, - шепнула Белова своей соседке. - Просто жуть!
- Ага, - согласно закивала та, - а ноги-то, ноги! Спички!
Тут же они принялись дружно определять на глаз вес новенькой, стоимость ее одежды и приблизительное число всех когда-либо имевшихся парней. Числа вышли неутешительные. Для Олеси.
- Куда бы нам тебя посадить, милая? - классная окинула парты свои задумчивым рентгеновским взглядом. Нам с Ником всегда казалось, что она неверно выбрала место работы. Спецслужбы явно лишились ценного кадра.
Еще у меня создалось впечатление, что новенькой на завтрак дали прокисшее молоко с заплесневелым пряником, иначе сложно объяснить такое искривление лицевых мышц.
- Ой, вот сядешь с Димой!
Боженька! "Сядешь с Димой"! Где записать? Марья Николаевна за три годы в первый раз назвала меня по имени.
- Кораблев, убери свою сумку.
Ну вот, счастье было недолгим. Поэтому стоит открыть рот - все-таки последнее в жизни Первое сентября в школе.
- Простите, Марья Николаевна, но сумку я не уберу. Нет, ничего такого, просто этот последний, самый ответственный, год я должен сидеть один.
Классная фыркнула, Олеся втянула голову в плечи.
- Кораблев, прекрати, от тебя не убудет.
- От меня - нет, - я развернулся и вытянул ноги, удобно устроившись сразу на двух стульях.
- Кораблев!
- Марья Николаевна, отсюда плохо видно доску, - внезапно произнесла Олеся. В этот момент ее голос был не таким умирающим, что позабавило.
- Олеся, прекрати. Кораблев, не выводи меня из себя!
Из себя Марью вывел Ник еще в пятом классе. Судя по последним сводкам она никак не может вернуться.
- Извините, но это чужое место.
Кто-то из девчонок вздохнул. Классная осеклась, но уже через секунду уверенность вновь вернулась к ней, правда, несколько робкая.
- Не нагнетай обстановку. Я, конечно, все понимаю, но, Дима, ты же...
- В своей половой принадлежности я уверен еще со времен детского сада, - заметил я, бойко шевеля ступнями. Есть такая привычка, каюсь.
- Дим, перестань, - послышался голос то ли Зотова, то ли Рыкова.
- Почему я должен перестать? Марья Николаевна, неужели больше нет свободных мест? Ну да, у меня комплексы, извращения, припадки, фобии, я не могу нормально контактировать с людьми...
- За матерью. Быстро, - подчеркнуто спокойным тоном произнесла Марья. Я успел заметить, что по ее виску медленно скатывается капля пота, прядь волос выбилась из строгой прически. Просто Белоснежка.
- Зачем вам моя мать, Марья Николаевна? У вас ведь совсем нет общих интересов. И с отцом моим, в принципе, тоже. Есть, конечно, тетя Клавдия... Да и то я не уверен.
Все-таки хамство, смешанное с полнейшей чушью дает иногда поразительный эффект: классная сжала губы в тоненькую-претоненькую полоску, нахмурила выщипанные брови и, будь драконом, непременно выдохнула бы мне в лицо раскаленное пламя.
- Подобными действиями ты демонстрируешь только свою невоспитанность и инфантилизм! Пора уже взрослеть, Кораблев! И приобретать адекватность.
Внезапно очень сильно захотелось пить. К черту их, я буду одуванчиком.
Не знаю, как так получилось, но я случайно наступил Марье на ногу, опрокинул стул, когда вставал, еще вроде с потолка штукатурка отлетела, когда я дверью хлопнул. Получилось истерично. Противно-то как...
Школа у нас довольно большая, с кучей запутанных коридоров и запасных выходов. Во втором классе мы с Ником исследовали ее вдоль и поперек, потому что один из пятиклассников свято уверял нас, что на четвертом этаже и в подвале обитают привидения. Мы, естественно, их не нашли, но массу новых способов прогула узнали.
Вот, например, дверь с обмотанной скотчем ручкой. За ней = крошечная комнатушка, где хранятся ведра, швабры и, скажу по секрету, коллекция веников самой разной степени истрепанности. Точно не помню, но вроде там под гнилой паркетиной лежал дневник какой-то девушки, закончившей школу десять лет назад. Ну так вот, в этой каморке есть выход к пожарной лестнице - по ней мы и сбежали с прошлогодней контрольной по геометрии.
Пить захотелось еще сильнее, и я пошел в нашу столовую.
Что про нее сказать? Столовая как столовая. Самая обычная: с липкими клеенками на столах, белыми, то есть, пардон, уже серыми, кружевными занавесками, с каменными булочками и чаем особо редкого сорта "Стружка дубовая".
Еще здесь работает тетя Катя. Она варит вкусный борщ, красит волосы в темно-фиолетовый цвет и имеет судимость. Как она сама рассказывала, это было убийство в состоянии аффекта. Мужу не следовало приводить любовницу домой.
- О, Димка, явился! - она еще издали помахала мне рукой. Я вяло шевельнул конечностью в ответ. - Чай будешь? - и, не дожидаясь ответа, тетя Катя протянула мне красный пластмассовый стакан с пакетиком "Липтона".
- Спасибо.
- Чего ты не на уроке? - спросила она, вытирая руки о фартук.
Объяснять было лень, поэтому я ограничился лишь неопределенным кивком головы. От чая во рту появился противный кисловатый привкус.
Внезапно тетя Катя вспомнила про Никиту.
- Эх, Димка, Димка... Скажи, ну скажи, пожалуйста, что все-таки с ним произошло? Сам знаешь, не из любопытства спрашиваю - Никитка мне как... Если не сын, то как племянник точно был. Вчера мать его видела с сестрой - Марина, бедная, так похудела! Ужас, врагу не пожелаешь их горя!
- Там несчастный случай, тетя Катя, - поведал я своим ботинкам, - сами знаете, как оно бывает...
- Ой, не говори, - согласно закивала она, забирая у меня пустой стакан. - Еще хочешь?
- Нет, спасибо. А пирожки есть?
-Разумеется, дорогой, - расплылась в улыбке тетя Катя. Она никогда не умела долго грустить.
- Можно присесть?
Если бы не отличный слух, фиг бы я эту новенькую услышал.
- Что?
-Присесть, спрашиваю, можно?
- Прости, повтори еще раз, - напряги голосовые связки в конце концов.
На долю секунды мне показалось, что Олеся сейчас взбесится, но она лишь шумно выдохнула, с грохотом отодвинула стул и села напротив меня.
- Я хочу поговорить, - она опять изъяснялась очень тихо, но таким серьезным тоном, что мне ничего не хотелось добавлять по этому поводу.
- Говори.
- Мне очень неловко, что так получилось, правда. Знаю, я должна была сказать сразу...
Интересно, что? И еще - она будет извиняться за то, что не обладает даром предвидения?
- ... сказать сразу, что не могу сидеть на той парте. Честно, мне не хотелось, чтобы все так вышло.
Я пристально изучал крошки в своей тарелке. Мое молчание дух Олеси явно не поднимало.
- Во-первых, ты здесь совершенно не причем. Меня Марья достала. Во вторых - прекрати извиняться каждые пять минут и нести откровенную чушь. В третьих... А, нет, я все сказал, - да, сейчас у меня неприличный пофигистический тон. Но я пока хороший, Ник?
У Олеси были длинные светлые волосы. Тускловатые, довольно невзрачные. Паутина в тени. Такого же цвета была кожа Ника, когда я его нашел.
Невкусный чай все еще был не допит. Второй чертов стакан. И все тот же кислый привкус не желал исчезать.
Глаза новенькой - серые. Нет, скорее серо-голубые, с каким-то неясным стальным блеском. Когда в них смотришь, появляется этакое самодельное состояние апатии. И немного сонливости, немного смерти.
Позже, когда все уже закончилось, я думал, что именно из-за глаз Олеси я решился заварить эту кашу. Нет, все-таки не из-за глаз. Мне просто нужны были апатия, сонливость и немного смерти.