Иберийская рысь
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
|
Аннотация:
Была такая страна. Даже цивилизация - Европой она себя не считала. Ее солдаты, увидев высадку многотысячного вражеского войска, отправляли от своих трех неполных рот издевательский ультиматум: "А что вас так мало? Мало врагов - мало славы!" И били в хвост и гриву. Ее художники писали то голых толстомясых девок, то мадонн - и эти картины стали достоянием человечества. Ее инквизиторы, бывало, схватив человека за неподобающие рассуждения о божественном... рекомендовали пойти поучиться теологии. И уж конечно, никого не жгли на площадях посреди города - хотя приговоры выносили именно там, и с помпой. Ее земли, раскинутые по разным берегам, пестрели университетами, а женщина-профессор за кафедрой никого особо не удивляла. Вот если дама-адмирал вела эскадру - это была редкость... но была. Впрочем, такая карьера большинство девушек никак не интересовала... Эта страна - Испания эпохи барокко! Из нашего мира и нашей истории. В нашем мире ее сперва победили, а вдогонку и оболгали... И, чтобы ее сохранить, не нужно никаких попаданцев! Такие - справятся сами. Может быть, где-то, за поворотом, есть мир, в котором - справились! Он похож на наш, только одному солдату оторвало не голову, а ногу... Посмотрим, что будет дальше? Книга вышла.
|
Иберийская Рысь (издательское название "Боевые паруса")
Коваленко Владимир, 2010 г.
Боевые паруса, англ. "Battle sails" - обычная конфигурация парусов, используемая в бою с целью уменьшить повреждения парусов. Для корабля с прямым вооружением подразумевает поднятые марсели и брамсели, в случаях, когда скорость критична, оставлялся и фок.
История появления этой книги,
которую нетерпеливый читатель может и пропустить, но которая объяснит многое из того, что может встретиться ему впоследствии.
Открытием этой книги я обязан переезду из комнаты в комнату при попытке поудобней обустроить кабинет. Старые книжные шкафы обнажили вторые ряды томов, давненько не видавшие света: там стоит художественная литература, либо недостойная повторного перечтения, либо зачитанная до дыр годы назад. Там же обнаружилась и полка с англоязычными изданиями, обложки которых мне знакомы с детства - отец по ним совершенствовал английский. Среди этих знакомых незнакомцев, привычных, но нечитаных, я и заметил ту, перевод которой читатель держит в руках. Переплет я помнил хорошо - он, разумеется, за годы ничуть не переменился, разве прибавилось пыли по верхнему обрезу. Cодержание... На темной обложке не значилось названия, а бумажная обертка, назвать которую суперобложкой язык не повернется, если судить по шершавой бумаге и выцветшим краскам других книг того же возраста - либо потерялась, либо истрепалась настолько, что при предыдущем переезде ее выкинули. Что скрывается под переплетом я не помнил, а потому, сняв том с настоенного места, не отложил сразу же в стопку с другими такими же, а решил немного перелистать. По привычке я наперво сунулся смотреть выходные данные - и, как обычно в случае с американскими изданиями 50-х годов, был жестоко разочарован. Ни тиража, ни точного времени издания. Только копирайт перевода, 1939 год, и наименование издательства, Харпер-Коллинз. А еще - каталожный номер библиотеки Конгресса США. Что бы это ни значило: это была не библиотечная печать, а именно часть выходных данных.
Имя автора - Алонсо де Тассис - ничего мне не сказало. Название, "Иберийская рысь", тоже. Под названием - черно-белая миниатюра: веер, подзорная труба и шлем-морион* [* - шлем с высоким гребнем и сильно загнутыми спереди и сзади полями]. На миниатюре напротив названия изображен грустный большелобый испанец в костюме конца семнадцатого - начала восемнадцатого веков, чем-то смахивающий на Кальдерона де ла Барка. Вероятно, автор. На следующей странице латинская единица и название первой главы.
Язык книги мне показался необыкновенно тяжелым, и я отложил ее в сторону, успев уяснить, что читаю исторический роман. Поскольку я сам не чужд этому жанру, то предложил книгу знакомому, любящему почитать в дороге что-нибудь на английском языке - исключительно на безрыбье, не ожидая благодарности за подсунутую тягомотину. Ошибся. Мне было сказано громовое спасибо, сразу по возвращении. Мой знакомый - историк, так он сообщил, что в дороге не спал всю ночь, столько довелось прохохотать. После чего заметил, что автор ни испанец - уж больно много промахов в родной для него истории, такого не отписать и нарочно, ни англичанин - язык книги занятный, и, пожалуй, не совсем английский, столько там латинских корней. Вероятно, какой-нибудь латиноамериканский эмигрант с претензиями! После чего закатил мне лекцию об имперском роде Тассисов-Таксисов, примерно на полчаса, весьма познавательную, из которой я вынес тот факт, что автора "Иберийской Рыси" среди этих аристократов не водилось.
Я хмыкнул и залез в Интернет - шутки ради сверить номер библиотеки Конгресса. Однако под этим номером значилась совсем другая книга.
Опечатка? Конечно. Забытый автор, не знающий толком английского? Возможно. Проверки в Интернете показали, что Сети ни книга, ни автор не известны. И все-таки солидный, коричневый до черноты переплет, отменная бумага, крупный шрифт - и ехидные комментарии историка - дали мне повод слегка поверить, что в руках у меня кусочек другого мира. И чем дольше я читал, тем больше нравилась мне мысль о том, что мир "Иберийской Рыси" существует где-то за поворотом, настолько близко, что к нам попадают изданные там книги. Тем более, что маленькие значки оттуда попадались один за другим. Потому я решил перевести книгу на русский язык. Увы, язык дона Алонсо избыточно тяжел, и перевод вылился в написание собственной книги - по мотивам. Что ж, так поступали и Шекспир, и Пикуль... Сейчас вы видите первую часть моего труда, выпущенную издательством "Яуза" под названием "Боевые паруса". В случае читательского интереса продолжения, как выразился бы дон Алонсо, непременно воспоследуют.
Итак, добро пожаловать в мир, похожий на наш, и в Испанию, лишь похожую на нашу - отличающуюся от нее ровно настолько, чтобы выстоять там, где наша - пала. По книге создается впечатление, что расхождение миров началось вместе с началом повествования, но множество малозаметных противоречий с историей нашего мира подсказывают - это не совсем так... Да, кстати, оригинал у меня не просите: помянутый историк его зачитал. Взял на недельку через вторые руки, что теперь старательно отрицает. Я его знаю: если говорит, что не брал, значит, не отдаст!
С уважением,
Владимир Коваленко
ЧАСТЬ 1
Севильская рысь
История первая,
в которой Иберийская Рысь играет перед родительской норой.
В наши дни имя Иберийской Рыси звучит громко, но были времена, когда, взятые вместе, эти два слова означали лишь наименование животного. Всякий, кто знает повадки лесных обитателей, скажет вам, что рыси, живущие на полуострове - сущее благословение для края. Питаются они почти исключительно кроликами, и не наносят ущерба земледельцам. Скотоводы на них извечно жалуются, поскольку временами рысь ворует ягнят. На взрослых овец они, впрочем, посягают редко, и потери от них гораздо меньше, чем можно заключить по словам охотников, желающих добраться до рыжих, летних, или серых, зимних шкур. Впрочем, стенания напрасны - охота запрещена королевским указом, и разрешена не будет, пока стоят королевства сии.
В указе объявлено, что польза от рыси, которая неуклонно душит хорьков, куниц и ласок, ловких вороватых зверьков, которых так ненавидит всякий владелец птичника, значительно превышает ущерб. Впрочем, всякому понятно, что заслуга самих зверей в монаршем благоволении невелика.
Благородный зверь служит подобием памятника, и, нужно отметить, справляется со своей задачей гораздо лучше камня. Камень доносит до нас черты внешние. Зверь напоминает о чертах внутренних.
Впрочем, мир долгое время обходился без необходимости писать слова "Иберийская Рысь" с заглавных букв, пережил потоп, удостоился получения Завета, а населяющие его люди испытали все стороны человеческих судеб, то стелющихся по земле подобно праху, то возвышающихся над нею подобно шпилю собора. Не каждому поколению выпадает добрый жребий. Люди, населявшие славный город Севилью в те времена, о которых я веду речь, заметили, как память об исполинах былых времен затягивает тина суетной жизни. Это наполняло души грустью, а помыслы - грехами, ибо куда проще решить, что мир вокруг порочен и дурен, и уподобиться ему, чем чистить ржавый меч и ждать нового величия. Особенно, если сам уже дождался, пусть не громкой, но славы, пусть не богатства, но благосостояния. Да всяк, у кого жена, ребенок, уютный дом и верные эскудо жалованья, выплачиваемого из городской казны, солдат разве наполовину. Впору сыновей учить главному занятию благородного человека. Одна беда - за пятнадцать лет брака любимая жена принесла дону Хорхе только одного ребенка. Девочку.
Вот она, красавица - торопится в присутствие, отцу обед несет. Позади, как и положено благородной девице, сопровождение. Тоже благородное: жена вассала не прислуга, ею не покомандуешь... Например, приказать оставить тяжеленные судки донье Руфине - не получается. "Вы - сеньорита де Теруан, ваш отец - сеньор моего мужа! Ваше дело распоряжаться, а не тяжести таскать", - и весь сказ. Другая бы смирилась, но Руфине вместе с чистой астурийской кровью досталось и северное упрямство, заодно с ростом и силой. Ей отцовский обед - пушинка, и не заметит, что на плечо что-то давит. Другое дело - мантилья. Защита от нескромных взглядов? Скорее, способ затуманить собственные глаза! Кому надо, все равно будут пялиться. Вон, у фонтана, двое дворян... Кажется, еще и обсуждают. Неужели нет в Севилье иных тем, кроме дочери и обеда одного из восьми старших алькальдов?
На самом-то деле - тем, и правда, нет. Отгородившаяся от мира широченными плащами пара обсуждает торопящуюся мимо девушку, хотя по надменным позам можно подумать, что они хвалятся друг перед другом изобильностью фамильных владений.
- Дочь у дона Хорхе, - говорит один, - странная. В детстве видениями страдала, но, благодарение Господу, от напасти избавилась. И все-таки на месте ее отца я не экономил бы медяки на прислуге...
- Алькальд прижимист, как все северяне, - пускается в рассуждения другой, - взяток не берет, а жить на что-то надо. Вообще, неплохой он человек, дон Хорхе де Теруан. Иного и подмажешь - без толку, а этот, по крайней мере, выслушает. Если ему взбредет, что ты прав, поможет.
- Но и случись чего, пощады не допросишься. Выкупить человека из его околотка трудней, чем из мавританского плена!
- А откуда у тебя, приятель, деньги на пощаду? Если вдруг завелись, предлагаю обменять пощаду на курицу.
- О, я не согласился бы на такой обмен! Знаешь, дружище, сейчас мне куда важней платяная лавка. Будь у меня хоть мараведи*[* - Мараведи - монета, введенная в Испании еще маврами. Изначально - золотая, потом - серебряная, а в семнадцатом веке - медная]... Мне не нужна первая свежесть. Но найти кусочек шелка, не выцветший хотя бы с одной стороны, было б вовсе нетрудно.
- Будь тебе мила первая свежесть, ты б не ухлестывал за купеческой вдовушкой.
- Это точно. Полный желудок - вот ценность. Знаешь, а я ведь всерьез займусь торговлей. А молву пущу мимо ушей! Надоело ходить в штанах, которые можно показать даме разве при свечах, и то осторожно...
Второй кавалер морщится. Рад за друга, но завидует - а заодно искренне презирает не-дворянское занятие. Снова оглядывается. Но дамы уже свернули за угол.
- Делай, как знаешь. А я, пожалуй, вступлю в полк. Да не в нашу терцию*[* - пехотная часть в испанской армии, примерно соответствующая полку], а в колониальные части.
- Тоже хочешь остаться без ноги?
- В обмен на жалование и жену-красавицу? Да хоть сейчас. Только, подозреваю, сперва придется покормить собой москитов.
- И все же, дружище, подумай сперва хорошенько. Сварливую жену претерпеть можно, а заполучив в брюхо пикой, терпи, не терпи - окочуришься.
А "дружище" увлекся опасной идеей. Крутит ус. Ищет рукой эфес давно заложенной рапиры. Но слова приятеля уже запали в душу. Всю ночь сомнения кусают, хуже блох. Однако бравый идальго не из тех, кто будет страдать и ничего не делать. Ноги несут его к цели. Нескоро несут, привычка заставляет прятать лишенные модных разрезов на заду штаны под плащом. А значит, не стоит тому развеваться от быстрой ходьбы. Мнение прохожих о его персоне все еще важно: решение не принято, и впереди ждет не контора вербовщика а присутствие алькальда. Который, благодарение Пресвятой Деве, на месте. И принимает посетителей. Осторожный поклон.
- Дон Хорхе...
Дон как раз расправился с трапезой, теперь отнимает ото рта серебряную зубочистку. Прижимист, не прижимист, ему не приходится, позавтракав репой, прилюдно извлекать из дупла специально подложенный кусочек мяса... Не создавать видимость, которой давно никто не верит. Нищий идальго - что по нынешним тощим годам обычней в католических королевствах? Но и такого посетителя алькальд готов выслушать.
- Что случилось, сударь? Убийство? Поджог? Заговор? Мелкими делами занимаются мои помощники.
- Нет, сеньор.
- Уже хорошо...
Алькальд вскинул бровь, но посетителя изгнать не торопится. Впрочем, надолго благодушия ему не хватит, так что - к делу.
- У меня вопрос личного свойства. Наскучив праздностью, я собрался вступить в терцию. Многие почитают мой образ действий глупым. Мои приятели все умней меня, но и сами не семи пядей во лбу. Вот меня и осенила мысль посоветоваться с человеком знающим. Вы тридцать лет служили испанской короне солдатом, всякий это знает. Скажите: если бы вы вернулись в минувшее, в тот день, когда решили навестить вербовщика, вы бы вновь поступили так же? Или попробовали прожить жизнь по-другому?
На мгновение дону Хорхе показалось - перед ним враг рода человеческого, искуситель, принявший вид обедневшего дворянина. Больно хитро поблескивают беспокойные глаза, больно витиевато выражается посетитель, больно к месту задан вопрос. Сам только что роптал на Господа, жалуясь на боль в истерзанной протезом культе, да на то, что жена как принесла на восьмом году брака девочку, так и ходит с тех пор с пустым животом. Вот и получил посетителя, который принял самый невинный вид и с трепетом ждет ответа. И никакой он, разумеется, не черт. Обычный бездельник, каких много болтается по севильским улицам. Слишком горд, чтоб работать, слишком беден, чтоб жить, не трудясь. Слишком труслив, чтоб без чужой подсказки уйти на войну. Или слишком умен? Теперь такие времена. Впрочем, сорок лет назад на самого Хорхе тоже смотрели как на безумца. Публика, правда, была иная.
Извольте вообразить: дон Хорхе Кастильо де Теруан, старший алькальд Севильи по избранию и - совершенно невероятное для простого кабальеро - рыцарь Золотого Руна, от рождения никаких приставок к имени не унаследовал. Надоело в горной деревне овец пасти - сбежал в город. Почему не выбрал Ла-Корунью? Слишком близкую к родной деревне. Хотелось чудес, а настоящие чудеса требуют дальней дороги. Не подошел ему и чопорный Мадрид. Там богачи бедняками становятся, а ему выходило разве с голодухи помереть. Так что направил Хорхе стопы к воротам западных Индий, сереброзвонкой Севилье. Помыкался до совершеннолетия по набережным, перебиваясь поденной работой. И, в отличие от большинства сверстников, решил, что раз земля круглая, то все пути, ведущие по ней, кривы. Уяснил, что оба кажущихся пути наверх из портовой голытьбы, в воры или слуги, на деле ведут к низвержению, и всяк, кто изберет такую дорожку, хоть сумей прыгнуть выше лба, кончит плохо. А добровольное ввержение в ад, которым кажется вербовка в армию или отправка в Вест-Индии, и есть настоящий шанс.
Хорхе взвалил на себя двойную ношу, отправившись воевать в Новую Испанию. Служил честно, от соблазна быстрого богатства отворотился. Все доставшееся ему на долю везение - первые пули мимо лба, да офицер, что отрабатывал на ловком новобранце фехтовальные приемы. Неожиданно ловкий рекрут стал учеником - но курс благородного искусства защиты доучивать пришлось самому. Учителя свела в могилу болотная лихорадка. Ради полученного в наследство трактата Нарваэса* [* Дон Луис Пачеко де Нарваэс, мастер фехтования, один из основателей геометрической школы - дестрезы] солдат не поленился выучиться чтению. Остальное стало плодом мужества, твердой руки и крепости толедской стали. Индии западные и восточные, Африка и Филиппины - везде бывал солдат, лил кровь чужую и свою, переболел всеми лихорадками. Потом его вернули в Европу. Последние месяцы перед отставкой Хорхе провел на маленьком укреплении во Фландрии. Два десятка солдат и пара пушек - всей силищи. Но чем-то глянулся голландцам форт над мостом. То ли тем, что, случись война, переходить реку под огнем даже ничтожного гарнизона, удовольствие невеликое. То ли тем, что из-за захвата такой безделицы Испания не стала бы объявлять перемирие нарушенным и возобновлять полноценную войну, а штатгальтеру вновь захотелось напомнить гражданам республики об испанской угрозе. Только Хорхе о причинах внезапной атаки не задумывался. Просто исполнял приказ: удерживать позицию, не считая врагов. Зато полковых знамен насчитал аж три.
Двадцать испанских солдат при четырех пушках держались четыре часа. До тех пор, пока поднятый по тревоге полк миланских кирасир не явился на помощь. Успели в последнюю минуту, обнаружив реющий над разбитыми стенами изорванный пулями флаг, сбитые с лафетов орудия и единственного еще дышащего защитника - лежащим в обнимку с направленным на врага мушкетом. Маршал Спинола не стал разбираться, есть ли у героя дворянская грамота с золотыми буквами. Стащил с себя только что присланную из Мадрида золотую цепь и сунул в руку воину. Что великий полководец при этом сказал, Хорхе не расслышал. Был занят, грыз вставленную меж зубов деревяшку: хирурги как раз пилили кость. Потом спрашивать показалось неловко.
Слухи, конечно, пробегали - из них солдат, в одночасье ставший вровень с иными монархами, и узнал, что высшая награда Испании была прислана маршалу в качестве королевского извинения за не выплаченное войскам жалование. Спинола, которому надоело воевать за свой счет, со зла и вписал в патент на звание рыцаря Золотого Руна имя подвернувшегося под руку героя.
Вскоре полководец отправился в столицу - выбивать из короля долги, на что, верно, одни генуэзцы и способны. Армия осталась ждать и надеяться. Маршал преуспел, и впервые за долгие годы испанские солдаты радовались, что их командир - "скупой банкир-итальяшка". Когда же Антонио Спинола вернулся - со звонкими эскудо жалования для армии, званием гранда Испании и второй цепью Золотого Руна через плечо - слова "свершить подвиг Спинолы" прочно вросли в кастильский язык в значении "выбить деньги из казны". Сам же маршал так и остался в истории как единственной человек, награжденный высшим орденом Испании дважды. Впрочем, в ликующем реве верных соратников, приветствующих Амброзио Спинолу - и звонкое золото! - голоса дона Хорхе не было.
К тому времени он вернулся в город, который знал лучше всего. Ходил, привыкая к протезу, за который заплатил маршал, тратил задержанное за полтора года жалованье, выплаченное все тем же маршалом, и совершенно не думал, чем жить дальше. Судьба разобралась сама. Когда старик, исполняющий должность одного из восьми старших алькальдов, запросился в отставку, Хорхе попросили занять эту должность. Сердца заседателей севильских кортесов грела мысль, что город сумеет утереть нос королевскому наместнику, назначив выборным чиновником более заслуженного человека, чем тот в состоянии вообразить. Заодно и фамилию нарастили. Для пущей важности.
Хорхе согласился - и не прогадал. Хотя бы потому, что в день вступления в должность увидел Бланку. Теперь жена уверяет, что полюбила с первого взгляда. Какой там взгляд! Одна у нее была забота: руками лицо закрывать от баклажанов. Томаты и апельсины тоже умеют летать, но они не так тверды. Хорошо учили благодарные севильцы выставленную на позор травницу, осмелившуюся торговать зельями без дозволения аптекарской гильдии. Камней, что характерно, не было. Даже конкуренты-аптекари воздерживались. Убить ведьму одним камнем, скорей всего, не удастся, а память у Бланки хорошая... Запомнит - отомстит. А доказывать факт наведения порчи городским властям... Аптекари пробовали, но инквизиция арестовывать наглую конкурентку отказалась. Мол, могил не разрывает, девственниц не подделывает, книг запрещенного индекса не держит. Все что смогли сделать - обвинить во врачевании без лицензии, а это штраф в пользу гильдии лекарей и аптекарей или позорный столб: чтоб родня залеченных насмерть могла расквитаться. Ну, еще митру напялили, как на еретичку, хотя на подобные развлечения тогдашний архиепископ смотрел косо и требовал точно различать еретика, иноверца, атеиста и несчастного, провинившегося только перед людьми.
Урок Бланка пережила. И, точно, запомнила. Былую практику забросила - зато обрела новую. Теперь жена старшего алькальда готовит совсем немного зелий, с особым старанием - желудочное для сеньора королевского советника и облегчающее подагру для архиепископа Севильского. Даже эти несколько склянок приносят семье больше денег, чем жалованье не принимающего подношений чиновника. А те, кто швырял в нее свеклу... Они бы и вязанки к костру подбрасывали. Пусть теперь ходят к аптекарям гильдейским. Дорого? Так не стоило девушку позорить.
А то вчера баклажаном в глаз метят, а сегодня - бочком, бочком, да за микстуркой. Ох, и скандалила Бланка. Громко. Хорхе услышал. Родной выговор вдруг ухватил за сердце - до сих пор не отпускает. Потом землячка чем-то намазала культю, и ставшая привычной боль отступила. Скоро и до церкви дошло, и до дочери.
Так и выходит - если бы и сумел паренек из порта прыгнуть выше лба и устроиться в жизни повыше, сохранив обе ноги, не было б у него Бланки. А значит, и Руфины.
- О чем вы задумались, сеньор алькальд? - молодой человек само нетерпение.
- О жизни. Вы ведь желаете серьезного ответа? Так, сударь, я не стал бы ничего менять. Больше того. Ваш вопрос заставил меня еще раз убедиться, что промысел Господень существует, и не нам роптать на судьбу. Так что заглядывайте при случае. Я не откажусь с вами побеседовать. Скажем, за обедом.
Молодой человек, однако, больше не появлялся. Если учесть пустоту его кошеля и желудка, оставалось заключить: Испания получила еще одного солдата. Что ж, удачи ему! В рядах портовой стражи сегодня тоже пополнение, и уж никак не рядовое. Дону Хорхе пошел шестой десяток, и ходить в патрули ему уже невмоготу. В былые-то годы и протез не мешал. Разве тихоньким скрипом распугивал все отребье на полмили кругом.
В расписании дежурств возникла дыра, которую простым стражником не заткнуть. Севилья не деревня какая, здесь судья должен быть либо титулован, либо образован. А лучше - и то, и то.
В присутствии - шумно. Стража пересказывает слухи: мол, что дон Хорхе нашел вполне подходящего молодого человека. Сегодня новенький явится пред грозные очи старшего алькальда, а заодно - и будущих сослуживцев. Всем интересно - и глянуть на новенького, и выслушать вердикт, который вынесет записной острослов Пенчо Варгас. Тот явился, как на праздник: в черном, как севильская ночь, колете без выпирающей вперед "гусиной груди"* [* - "гусиная грудь" - форма доспеха, название получила из-за характерного выпячивания живота владельца] на конском волосе, штанах без подбивки, и с серебряными пряжками на башмаках. Наряд, не способный облегчить участь в бою, зато весьма изысканный. Что поделать, назначение прозвища новенькому - церемония, требующая парадного облачения.
Увы, ожидание затягивается. Уж время обеда, о чем верней, чем звон колоколов, объявляет появление доньи Руфины с судками. Никогда ни раньше не приходит, ни опаздывает.
Присутствие расцветает привычными комплиментами. "Ла белла", "ла риена". И это не просто дань уважения дочери начальника. На улице Руфина де Теруан всего лишь "длинная" - ла Ларга. Под мантильей не видно лица, ноги несут ее вперед быстрой рваной походкой, вовсе не радующей взора - все, что остается заметить, так это рост. Астурийка выше севильской толпы на полголовы, а если считать только женщин, так и на голову.
Но стоит ей остановиться, как все в Руфине де Теруан становится соразмерно, и на место живой дурнушки приходит статуя богини. Которую вовсе не портит текучий, как бурливая речка, севильский выговор. Напротив, в устах северянки он особенно хорош! Потому стража вовсе не лукавит, награждая девушку лестными эпитетами, на которые, впрочем, пока никому отвечено не было - ни словом, ни жестом, о чем в присутствии многие жалеют. Других детей у Дона Хорхе нет, так что место старшего алькальда почти наверняка отойдет зятю. Если же не подходить к женитьбе меркантильно, то как раз сегодня девушка чудо как хороша! Сама словно светится, да и рядом, в воздухе... Или это соринка в глазу?
- Руфинита, не хочешь задержаться? - с лукавой усмешкой спрашивает дочь дон Хорхе, - У меня скоро появится новый помощник. Молодой и симпатичный.
- Я бы с удовольствием. Но мама опять попросила меня навестить собор.
Явно не свечку поставить. О том, что семейство де Теруан как-то связано с архиепископом Севильским, известно давным-давно.
- Жаль. Может, это твой будущий жених.
- Да? - скептически тянет Руфина.
- Вот да! В кои-то веки в Севилью занесло астурийца, кабальеро, да еще и с головой на плечах.
- Наверняка высокий и тощий.
- А ты сама взгляни. Впрочем, ты права, рано. Проверю парня в деле, а там, глядишь, и познакомлю. Так что, пожалуй, я и обедать буду ходить домой. Чужой стряпни мой желудок не перенесет, а если тебя умыкнет лихой молодец - у меня не выдержит сердце.
- Меня не умыкнешь.
Улыбается. Между прочим, правда. Да ее и толкнуть на рынке опасно. Живо окажешься на мостовой, сидя или лежа. И подвывая. Хорошо еще, если локотком в живот двинет, а может ведь и каблучком в колено. И каркасная юбка ей в том нисколько не помеха.
- Разумный кабальеро сначала похитит сердце девицы. А та потом и сама себя увезет, лишь бы поближе к милому...
После такого разговора ожидание сгустилось, просто повисло в воздухе. Но еще долгих три часа никого не было видно. И каково остряку, что уже нацедил полный рот шуток? Ну, разве сплюнуть одну-другую. Изобразив размышление вслух.
- Похоже, не придет. Нужен ли Севилье алькальд, который говорит "завтра" даже начальству?
- Вероятно, нет, - раздался голос снизу, - а впрочем, вы о ком? Если обо мне, то интересно: нужен ли Севилье альгвазил, который приступает к санкциям до истечения легального срока?
Громко и очень четко, несмотря на то, что говорящий на горский манер съедает некоторые буквы. Варгас перегнулся через перила - посмотреть, на что похож новенький. И не остался разочарован, обнаружив меж двустворчатых дверей молодого человека, как будто явившегося из другого времени. Длинная, до пола, зеленая мантия, мягкий берет с павлиньим пером... Отменный предмет для шуток.
- Сударь, а вы не промахнулись парой десятков лет? Нынче есть указ против роскоши.
- Разумеется, есть. Но поскольку я бакалавр права и подсуден лишь университету, мне остается только вздыхать и исполнять университетские постановления за прошлый век. А те предписывают мантию и берет. Никак не регулируя цвета. Впрочем, в связи с общим спросом на черное сукно, зеленый бархат настолько упал в цене, что я еще и сэкономил.
Кроме материи - еще на кройке и шитье. Говорим - мантия, подразумеваем - ряса. Которая странно топорщится, будто сбоку палку вставили. Значит, там у него карман, в кармане - шпага!
- А скажите, сударь, наш старый ворчун...
- Скажу, - улыбка, - завтра.
Молодой человек неторопливо прошествовал в кабинет "старого ворчуна" дона Хорхе. Наступила тишина. Стража ждет вердикта. Сеньор Варгас театрально изображает раздумье, приложив руку ко лбу и расхаживая из стороны в сторону. Наконец, изрекает:
- Зеленый, - сообщил он, - и колючий. И звать его отныне - Терновник.
- Думаешь, приживется?
- А что, не видно?
Впрочем, шипастый куст скоро выкатился из кабинета. Только тогда все и заметили - насколько он еще молод. Мальчишка! Большеголовый, лобастый. В руках - черный с серебром жезл. В глазах щенячья радость. Дорвался.
- Я назначен к участку Санчо де Эрреры, - объявляет, и на радостях даже окончания не жрет, - не подскажете, где найти этого кабальеро?
- Здесь. Я Санчо. Просто Эррера, безо всяких "де". И не кабальеро, а идальго. * [* - идальго - низшая степень испанского дворянства, кабальеро - следующая. Разница примерно как между английскими "эсквайр" и "сэр".] Мне чужих титулов не нужно. Что касается твоего назначения - рад. Мне чертовски нужен законник в патруле. Чтоб не тащить всякую шваль в присутствие * [* - общее название для государственных учреждений. Алькальд, обычно, не только и не столько судья, и, по обстоятельствам, злоумышленника придется тащить в разные заведения, легко объединяемые одним словом ]. Так или иначе - сегодня гуляй. А завтра с утра приходи - согласуем график дежурств.
- Хорошо.
Зеленый кубарем скатился по лестнице и исчез за дверьми. Тут отворилась дверь "ворчуна".
- Санчо, загляни-ка. Есть разговор.
Альгвазил Эррера подмигнул окружающим, мол, я знал, что тут все не просто так, и отправился к начальству на ковер.
Ковер в кабинете старшего алькальда, и верно, имеется. Впрочем, на нем Санчо не пороть будут, но беседовать. Начальство бутылочку местного раскупорить изволило. Право: во-первых, дальние вина дороговаты, во-вторых, местные хороши. Кто не слыхал про виноградники Хереса?
Под стаканчик доброго вина и разговор добреет. Не заметишь, как поддакивать начнешь.
- Именно, дон Хорхе! Истинная правда, сеньор старший алькальд! Уж на меня всегда положиться можно.
Сеньор старший алькальд и к делу пока не перешел. Тушуется, что странновато. Даже сеньором де Эррера обозвал. А Санчо, как и сказал Терновнику, не "дон", и не "де". И пусть злые языки треплют, что и идальго он весьма сомнительный - зато шепотком и тихонько, ибо те, что осмеливались изречь подобное в глаза бравому альгвазилу, умолкли навечно. Впрочем, сейчас Санчо доволен. И продолжает свою тираду:
- Я всегда говорил - если как следует подумать, любая задача решается. Школяр - неплохое решение! Он попробует наш хлеб, и поймет, стоит ли пихать ближних локтями ради этого черствого куска. А я получу, наконец, законника. Пусть и на время.
"А вы не заплатите ему ни гроша, и жалованье младшего алькальда ляжет вам в карман" - это Санчо договорил про себя. На старшего алькальда, дона Хорхе де Теруана, обиды держать не приходится. Если он и урвал десяток-другой набитых свинцом мараведи у Севильи, так не в ущерб делу: за каждое подставное лицо сам хомут тянет. Теперь же и вовсе ловко придумал: взять в подручные, вроде подмастерья, школяра-законника. И платить не нужно, и работы меньше.
Правда, сразу совать школяра - не то, что в порт, в район ночлежек - верный способ отбить у молодого человека всякое желание к дальнейшей службе. Грязь, кровь, и никакого дохода, кроме жалованья - такое место у Санчо Эрреры. Попросту оттого, что у обитателей вверенных его попечению кварталов водится разве португальская монета, красная, как жгучий перец. Медь рудников Браганзы, что наступает впереди лиссабонских мятежников, выметая серебро из рук бедняка верней, чем Церковь и казна.
- Санчо, сказать честно - я не хочу, чтоб парень надолго задержался в нашей компании. Но, что поделать, он уже бакалавр права! В шестнадцать-то лет. Взбрелось молокососу посмотреть, что же такое закон - не с точки зрения корпящего над кодексами школяра, а глазами того, кто этим самым законом живет...
- Хотите показать ему пекло? Ну, это ко мне, верно.
Санчо хитро щурится. Пусть дон Хорхе человек разумный, и много раз это показал. Но у альгвазила своя голова на плечах имеется. Она и сообразит - нужен ли севильскому порту молодой алькальд, или нет.
Утро - понятие растяжимое. "Терновый куст" явился в присутствие незадолго до полудня, являя собой странный контраст свежести - в одежде, и легкой усталости - на лице. То ли ночь не спал, то ли с утра успел утомиться.
- Вот и хорошо! - Санчо довольно хлопнул себя по лбу, - Будешь ходить с патрулями сразу после сиесты. Время довольно спокойное... Но мало ли что!
Конечно, оставались вечерние и ночные патрули. Но совать неподготовленного человека носом в дерьмо... Тем более, от человека этого не пахнет. Ничем, кроме воды и щелока. А нос у Санчо тренированный - не одно дело помог раскрыть, а уж сколько раз уберег брюхо от поноса - и не сосчитать. Бывало, товарищи едят, да нахваливают, альгвазил же Эррера нос воротит. Потом всем плохо, но по разным причинам. Товарищи животом маются, альгвазил пытается участок на своем горбу тащить. Ну, теперь знают: носу начальника можно доверять.
Нос говорит - дон Терновник не пахнет ничем, и это подозрительно. А потому его и на ночной обход брать рано. Пусть пока днем поработает. По городскому уставу, конечно, младший алькальд должен выходить в ночную стражу. Очень уж это удобно для стражи, когда и полицейская сила, и судья имеются на месте.
Потому как тюрьма... Нет, тюрьма - это отдельная песня. И ее дону чистюле тоже слушать рано. Пока - пусть походит с младшим альгвазилом да парой стражников по порту днем. Глядишь, и покажет себя. Тогда и будем решать, воспитывать ли в парне отвращение к судебной службе, или приучать помаленьку к ее тяготам и радостям.
Дон Диего назначение в дневной патруль по порту воспринял спокойно. А почему нет? Все предметы вычитаны, кроме астрономии, можно и перерыв сделать. Остатки студенты доучат сами, по конспектам. И не выдадут. Магистра свободных искусств де Эспиноса, ставшего неделю назад бакалавром права, они на руках таскать готовы - год с лишком, как он начал вести практики, а там и лекции вводных искусств, и все это время не просто разрешает вести записи на занятиях - читает медленно и разборчиво, да переспрашивает, все ли успели записать.
Что до подготовки тезиса к следующему диспуту, так для этого любое время годится. В том числе и патрульное. Меряя шагами широкие грязные улицы - не на пешехода рассчитанные, и не на верхового - на разъезд пароконных упряжек, вполне можно слагать в уме, как стихи, статьи, параграфы и пункты. А по сторонам глазеть - зачем? Справа, слева, спереди и сзади - везде стражники. И лужи первыми пересчитают, и на ломовую телегу выругаются, и время достать шпагу обеспечат.
Хватать и не пущщать - их дело. А дело дона Диего - давать санкцию, если что. А то и приговор отвесить здесь же, на улице. Кто не согласен, пусть апеллирует в аудиенсию *[* - аудиенсией называлось учреждение, совмещающее функцию местной исполнительной и судебной власти].
Так что портовый район младший альгвазил изучает больше по шуму и запахам - а это неумолчный грохот ломовых телег, как будто весь город встал на колеса. Везут все: и улов рыбацких суденышек, и пряности Леванта, и хлопок из восточных Индий. Везут все, что должна поглотить Севилья, испробовать на вкус - и отрыгнуть на поживу остальному миру. В самой Испании останется негусто, и даже Мадриду с Толедо придется довольствоваться тем, что ему оставят Лондон и Антверпен, Милан и Неаполь, Генуя и Рим.
А еще порт - это запах прелого дерева, несвежей воды, рыбы, пота - человеческого по преимуществу, но лошадиного, ослиного и воловьего тоже, сырого железа, и поверх всего - дегтя.
Стражники поняли, что Терновник не настроен ни беседовать - что скучно, ни командовать - что хорошо. Зыркает исподлобья, и только. Шагают привычной дорогой, пока глухие стены не размыкаются, и в глаза не бьет двойное солнце - то, что в небе, и то, что в реке. Новоиспеченный судья прикрывает лицо ладонью, щурится. Зато - очнулся и готов действовать. Невдалеке слышны голоса, слишком громкие для мирного течения дел.
- Что такое? - Диего очнулся и готов действовать, - Надо глянуть.
- Таможня наживается, - сообщил один из стражников, и дернул себя за ухо, - Всегда есть желающие покричать, прежде чем расстаться с деньгами, а у перуанцев всегда есть деньги.
- Да? А как вы определили, что тот корабль - из Перу? *
[* - здесь и далее - примечания переводчика. Я сам немного удивился, узнав, насколько обширными были границы вице-королевства Перу в семнадцатом веке. Выход к атлантическому побережью у тогдашнего Перу был. И такие крупные - или в будущем крупные - города, как Картахена, Портобельо, Буэнос-Айрес...]
- Просто, сеньор. Это "Энкарнасион", он всегда ходит в Картахену, и всегда в одиночку. Видите на мачте бело-голубой вымпел? Герб герцогов Альварес-и-Толедо. У них есть привилегия торговать с Индиями вне ежегодных флотов, и вне всяких поборов, кроме "квинто". Родня Колумба - привилегия еще от него досталась. Сохранилась потому, что старший сын открывателя Индий женился на королевской племяннице.
А еще корабль не слишком велик, и в состоянии подняться по Гвадалквивиру. Но...
- Что же там за шум? Нашли контрабанду?
- Поверьте, раз уж корабль не трясли в Кадисе, значит, команда, капитан и судовладелец все лишнее сплавили, пока поднимались вверх по течению.
- А кто тогда недоволен?
- Наверное, из пассажиров кто.
- Подойдем?
- Можно... - протянул стражник, - Хотя, по мне, смотреть, как другие наживаются - не лучшее веселье.
Перуанец оказался всего один, но какой! Лазоревый колет с серебряным шитьем, огромные, ниже колен, штаны того же колера, ярко-красные штиблеты, очевидно, защищающие от превратностей морского путешествия шелковые чулки. Пуговицы на штиблетах серебряные, по двенадцати на каждой стороне.
- ... и не кричите, и не машите на меня руками, - привычно выговаривает путешественнику таможенник, - а платите деньги. Меня устроят твердые песо, по весу равные всей мишуре. Ну, или спарывайте эту роскошь. Да, и со штиблет тоже. И пряжки на башмаках не забудьте. Тоже серебро, тоже нечеканенное...
И у какого школяра хватит терпения не принять такой вызов?
- Зачем же всю? Согласно закона о "квинто", от любого дохода, полученного в королевских владениях в обеих Америках, налога в казну следует ровно пятая часть. Господа, я Диего де Эспиноса, дежурный алькальд над портом.
Таможенник словно в рыбу превратился: глаза выпучил, ртом воздух хватает. Да и перуанец - не лучше. Лицо стало одного цвета с колетом. Только клинышек бороды и чернеет. Первым в себя пришел все-таки таможенник.
- Дежурный алькальд над портом? Что за новости? Но если и так - шел бы своей дорогой, и не мешал работать.
- То есть, обирать людей. Королю двадцать процентов, в карман вчетверо больше? Это не по христиански. Сеньор, бросьте Иуде его сребреники!
Таможенника передернуло. Чего Диего и добивался. Не важно, какая кровь в нем течет - пары доносов в инквизицию достаточно для открытия дела. А если хоть один из них писан официальным лицом, вроде младшего алькальда, дело завертится наверняка. Да и перуанец может поработать перышком.
- Проходите, - буркнул таможенник перуанцу, - Чтоб я вас не видел.
Решил, что тот законнику - родственник или знакомый. Вот за него и порадели.
- Теперь вы обокрали короля. Я не намерен вас арестовывать, но считаю необходимым доложить о вашей неспособности занимать нынешнее место.
- Ты что, хочешь, чтобы я дал денег тебе? - таможенник удивлен. Перуанец у того за спиной оттянул веки пальцами вниз, показывая: "Этот тип опасен, не купись".
- Ничуть. Как я уже говорил, выжать деньги из Таможни может только инквизиция. Тем более, взяток я не беру. Впрочем, мое молчание купить нетрудно.
- Как же? - сжал кулак.
- Со мной не заедаться. И не тыкать, кстати. Я в порту надолго. И мне здесь нужен порядок.
Поправил берет с павлиньим пером, махнул стражникам, и был таков. Впрочем, скоро его догнал перуанец. И ничего он не смешной. Просто одет, как севильцы - двадцать лет назад. Моды до Перу доходят медленно. Знакам экономии путь в страну, из которой исходит серебро мира, путь уж очень против ветра.
- А вы меня выручили. Право, услышав: "дон Дьего", я малость струхнул.
- Отчего же?
- Ну, как же? Написал же наш испанский Гомер, дон Луис де Гонгора-и-Арготе, - перуанец прокашлялся и продекламировал. -
"Севильский порт. Таможня. Суматоха.
К досмотру все - от шляпы до штиблет
Ту опись я храню, как амулет:
От дона Дьего снова жду подвоха."
Право, я решил, что попал из огня в полымя!
- Ошиблись, выходит?
- И очень этому рад, - настолько, что целует пальцы, словно сообщая об изысканном вкусе нового блюда, - Не возражаете, если я вас угощу? Заодно вы мне подскажете местечко, где прилично готовят.
Не "подскажите", а "подскажете". Даже не приказ - констатация факта. Захотелось нахала одернуть. Напомнить, кто минуту назад смотрел на таможенника, как бычок на тореро. И броситься хочется, и конец известен. Он вообще похож на быка - отчасти - упрямым наклоном головы и красной сеткой в белках усталых глаз, отчасти - мощной короткой шеей. Что ж, зато он хотя бы помнит Гонгору... А то повадились уличные певцы приписывать летрильи* [* - летрилья - поэтическая форма, характерная для испанского народного творчества] умершего поэта живому, да злейшему врагу. Так что дон Диего предпочел проскочившее в речи перуанца хамство не заметить.
- С удовольствием, но после обхода. Насчет готовят - берите любое не слишком дешевое заведение на Сенной улице. То есть такое, куда ходит профессура. Выглядят, как я, но постарше. Ну и - рассчитывайте больше на моих коллег. Я не лучший законник в Севилье, но лучших следует искать среди кастильцев... Сам тоже заскочу и посижу, но у меня вечером занятия по астрономии.
- Так это студенческая шутка? Вы не настоящий алькальд?
Перуанец погас. Кажется, поблагодарить человека для него дело третье. Что ж, таких в Севилье не четверть и не половина. Там, где денег груда, не дружба, а остуда...
- Совершенно настоящий. Бакалавр права. Значит, и магистр искусств. И веду начала астрономии, потому как читать лекции по праву мне еще не скоро. Нужно защитить тезис лиценциата...
- Прекрасно, - перуанец снова доволен, - кстати, меня зовут Гаспар. Гаспар Нуньес, и, клянусь честью, эту фамилию в Андалусии еще запомнят! Значит, Сенная улица?
- Точно. Лучше выберите то заведение, что сразу слева от ворот университета. Ближе к вечеру мы туда заявимся, так или иначе - придется мне отмечать первый обход. Там я с удовольствием с вами побеседую. О жизни в колониях, о поэзии - и о Севилье, родной чужбине, будь она проклята...
Дон Диего щурится на два солнца - одно в небе, другое в воде. Резкий кивок, щелчок каблуков - патруль следует дальше. Наводить порядок! Пока это не расчистка авгиевых конюшен, всего лишь обмахивание пыли. Но... лиха беда начало, не так ли?
История вторая,
в которой выясняется главный источник благосостояния семьи де Теруан
Руфина идет по улице и злится.
Еще с утра все было хорошо. Хотелось петь, кружиться, комнату заполнял свет... Пока не вошла мама. Увидела безмятежное счастье на лице дочери - сама аж почернела. Спросила:
- Снова?
Руфина поняла сразу. Скосила глаза - четыре года не приходилось, но как - не забыла. Точно, свечение. Маленькое, как мотылек, яркое, как облитый водой камешек в полдень. Старалась не спугнуть, но сердце сжала тоска, и мотылек упорхнул, оставив после себя лишь пустоту.
Маленькая, безобидная, сотканная из воздуха блестка - за которой встает отсвет костра. Четыре года назад тяжело больную девочку предупредил сам архиепископ: духи бывают не только добрые. Еще Иоанн Богослов предупредил, что будут лжепророки и лжесвятые. Так и бывает. Сначала - сотканная из воздуха блестка, потом - желание проповедовать, потом... Очень часто - арест, суд, приговор. При раскаянии - удавка прежде костра или темная келья в монастырской тюрьме - навсегда!
Потому следует все рассказать его преосвященству, архиепископу Севильскому, тайно... Один раз спас - духи отстали на долгих четыре года. Теперь Руфина взрослей и сильней, ее труднее сбить с пути. А все равно нужно навестить собор! До того - жить так, будто ничего не произошло. Ну, не считая того, что кто-то крепко испортил алькальдовой дочери настроение!
Пока же следует жить, как жила. Например, сходить на рынок...
Теперь, когда искорка ушла, Руфину злит все, что прежде легко терпела. Чапины - высокая платформа, на них она выше колокольни! - а так шлепанцы-шлепанцами, летят в угол. Хорошо, есть новенькие туфли, с носком и задником. Отныне - только такие! Но раз уж подошвы попирают камни мостовой, значит - лицо завешено кружевом, и от этого не деться никуда! Покрывало, смейтесь, весит больше украшенных перьями шляп благородных донов. И если некий кабальеро случайно выйдет из дому без шляпы, он не рискует ни осмеянием, ни костюмом, разве голубь какой постарается. Известно, широкополая шляпа для того и назначена, чтоб, попав под выливаемый из окна поганый горшок, благородный человек лишь шляпу отряхнул. Но в городе существует канализация, и за те подвиги, которые в Европе, за Пиренеями, кажутся обыкновением, на полуострове следует такое наказание, что виновному - хоть в инквизицию беги, в лютеранстве сознаваться. В первый раз не сожгут, зато светским властям не выдадут.
О, горожане сопротивлялись! Мадрид и вовсе восставал. Но король поставил на своем - и вот уж тридцать лет, как в городе не видали моровых поветрий.
Мало веса на голове, мало того, что видно из-за завесы плохо, так она еще и траурная! Ну да, война, веселиться ни к чему. Добрые христиане, живя в беленых домах, ходя по узким кривым улочкам, напевая тягучие заунывные песни, белый цвет продолжают считать роскошным и праздничным. Да какая разница, сколько стоит желудевый сок, которым чернят сукна, и сколько - отбеливание, когда черная накидка ловит, кажется, все лучи, которые солнце посылает на город!
Значит, вставать нужно раненько, пока солнце не кусается. Плескаться в холодной воде, подогретая не по карману, да и эту самой таскать приходится. Рано, слуг еще нет, маме уже тяжело. Потом одеваться. Испанский корсет, рамка из досок - не для Руфины. Своя спина не хуже доски, и грудь с животом тоже.
Вертугаден, рамку из ивовых прутьев и кожаных ремней, приходится к поясу прицепить, иначе при ходьбе туфли будет видно. Считается неприличным! Почему Изабелла Кастильская этой гадости не носила, а почитается за образец нравственности и женского достоинства? А ведь, судя по старым картинам, у нее под юбками если что и есть, так небольшая войлочная подкладка. Чтоб складок не было.
В общем - мавров прогнали, а нравы остались.
Размер кринолина большинство дам определяет, исходя из моды - Руфина сделала это, исходя из ширины своего шага. Шире - неудобно, в иную улочку и не войдешь. Уже - придется семенить.
Одно у этой штуки преимущество - никто и не догадается, что сложено в карман. Редкий случай: мода принесла полезную штуку. Кошель на поясе - цель для вора. А в карман еще нужно суметь незаметно залезть. Разобраться среди отделений. Не заорать, напоровшись на иголку - она там есть, и не одна. В общем, искусство шарить по чужим карманам воровским миром Севильи еще не освоено.
Платье застегивает мама. Сзади. Пусть это простенькая одежка для рынка, шнуровка спереди, как у служанок, для доньи недопустима. А еще недопустимо показываться на улице без достойного сопровождения.
Тут девушкам, бедным, но благородным, приходится хитрить. Одной ходить нехорошо. Даже вдвоем - не вполне прилично. Нужно сопровождение... Хотя чем в случае, скажем, похищения, поможет пожилая дуэнья? Смотря какая? Так наваха в кармане может и у девицы найтись. У Руфины найдется.
Постоянной дуэньи у Руфины нет - и не надо! Для приличий есть жена отцовского помощника по торговым делам. Рынок - тоже коммерция, пусть и маленькая. Другое дело, что та может сопроводить не каждый день.
Так что, раз Руфина идет на рынок, значит, рядом с ней не только сопровождающая, но и Ана де Рибера. Соседушка. Непоседа. Тоже донья. Семейка ее успела сделать обычный для Севильи кульбит: "дед-купец, дворянин-отец, сын-кутила, внуку не хватило". Подружка - правнучка. Доходов нет, родители вбили себе в головы, что дворянину достойно только жрать и спать. То есть воевать и служить государю на статской службе тоже вполне достойно, но на первое не хватает пороху, а на второе - мозгов. Семейство не успело стать настолько влиятельным, чтоб заполучить синекуру.
Приходится сеньорите Ане ходить на рынок с соседкой, и общей, на двоих, "дуэньей" - то Руфининой, то своей, да еще радоваться, что хоть куда-то из дому выбралась - гостей в обедневшем доме не бывает, самих де Рибера приглашают редко. Так что сидит, бедняжка, у зарешеченного оконца, ждет жениха. Ана на год старше Руфины. Семнадцать лет - почти старая дева!
Уже назавтра в окошко доньи Аны стукнул камешек. Выглянула, осторожно, из-под мантильи, но сразу: горит надеждой увидеть воздыхателя. Увы ей, под зарешеченным окном соседка и дуэнья. Уже собрались... Прищурилась, увидев на Руфине лучшее платье цвета вороньего глаза. Отменнейшее сукно, но никакой отделки: все деньги ушли на ткань и пошив. Голова завернута в кружево, как у всех приличных дам в этом городе. Подруга уверяет, что на севере не так. Но кому нужен нищий север?
- Доброе утро! Все спишь? А меня мама посылает в Собор. Составишь компанию?
Собор - это центр города. С одной стороны, себя показать. С другой - там без кареты девушку не заметят. Ну, разве в самой церкви. Зато на астурийку оглядываться будут: во-первых, уж больно рослая, во-вторых, у нее сквозь мантилью каштановое просвечивает. Для коренного андалусийца всякие волосы, что не черны, как смоль, исполнены неизъяснимой притягательности.
- Ладно. Подождешь, пока соберусь?
- Конечно.
Это долго, но неизбежно, потому подруга поймет и простит. В крайнем случае, назовет копушей. Но при чем тут "копуша", когда нужно решить, что будет лучше смотреться на фоне руфининой черноты: цвет голубиной шейки или гвоздичный? Хотелось бы поярче, но раз при дворе изгнали цвета, приходится выбирать из оттенков серого. Или почти серого. А черный... Роскошный цвет, но или сереет быстро, или стоит дорого. То-то у Руфины ни колечка, ни ленточки.
Сегодня у сеньориты де Рибера хорошее настроение. Даже надушилась - а ведь настоящие, на мускусе и амбре, духи, очень дороги. Отец подарил ей два года назад пузырек на день ангела - много хвасталась, да редко расходовала сокровище. Теперь прижимается поближе к подруге. Мол, пусть и на Руфину малость перейдет. Так и идут - парочка впереди, добрый цербер - чуть сзади. Стесняться нечего, они не одни такие.
Толпа на рынке четко делится на половинки: торговцы и покупатели. Словно два разных народа, а то и вовсе животные разной породы. Горожане - и те, кто тащит в город снедь. Редко-редко мелькнет дама с прислугой, одетой простонародно, как и торговки. Ну, а ежели чей управляющий явится, так он разодет ежели не по-дворянски, так уж не хуже иного купца.
Рабочим на рынке делать нечего - их кормят хозяева. Богатый мастер - угонится и за модой. А те, кто перебивается без законного средства к существованию, ходят в ряды, среди которых не встречаются небогатые доньи.
Зря Ана по сторонам оглядывается, здесь богатого жениха не заметишь. Разве такого, что часом заменяет обед обедней, и собирает после пирушки кости от окороков, дабы сдать их мяснику с целью изготовления новых. Старая кость, мясо из частей туши подешевле... А то и вовсе из буйволятины! Что ж, страдать желудку, но со стороны подделку не отличить от настоящего свиного окорока. Вот и хвастается друг перед другом нищета. У прочих на рынок ходят либо слуги, либо жены. А сами заняты службой или делом.
Впрочем, сегодня нет ни фальшивок, ни их покупателей. Настоящего мяса тоже нет - постный день, и, значит, Руфину интересует рыба. Не свежая треска с быстроходного люгера по реалу за голову, не соленая с рыбачьего судна вроде колумбовой "Ниньи", они вовсе не поменялись с тех времен, не полупротухшая, за которую все равно просят почти сорок "белых" испанских мараведи, или шестьдесят португальских "красных". На первую рыбку Ана засматривается, от второй воротит нос, от третей - зажимает.
Севилья сожрет все, вопрос только в цене. Пасть мира гребет, не разбирая. Зато донья Руфина не прочь и разобраться. Морская рыба плоха или не по карману - значит, следует посмотреть речную.
Ана сразу цепляет взглядом форельку из притоков Гвадалквивира. Маленькая, в серых пятнах, но вкусная. Цена, увы, вкусная только для торговца, видимо, плохой улов. Есть рыбка и из большой реки, подешевле. Соседушка целует свои пальчики...
- Возьму.
Потом будет говорить, что вредность руфинина раньше нее родилась! Под мантильей даже не видно, улыбается или нет - но говорит такое, что предвкушение сменяется отвращением:
- Как хочешь. Только вспомни, подруженька, что самыми рыбными местами на реке считаются воды чуть пониже места, куда город выливает содержимое наших ночных горшков.
Ана фыркает и отворачивается от прилавка.
- Моя рыба поймана выше города! - возмущается торговка.
- Даже если у нее есть в том золоченая грамота, я буду сомневаться, - объявляет Руфина, - Случаются ведь и подделки. Нет, Ана, если уж в ручьях нет улова, значит, сегодня наш удел - садки.
Говорит громко-громко, на весь рынок слышно. Право, спорить с дочерью сеньора старшего алькальда - не лучшая политика!
Ана стучит пальцем по виску, потом вздыхает и смиряется. Садки - значит, карпы. Карпы - значит, кости, преострые. Теперь и Руфина вздыхает. Чистить-то придется маме. А если та опять занозит руку костью - самой. Чужие руки к отцовскому обеду мать не допустит... Зато это рыба здоровая и вкусная. И толстая, ведь откармливают их, точь в точь, как поросят! Дочь старшего алькальда может ходить на рынок сама, но притащить отцу на службу меньше пяти кушаний просто не имеет права.
Из пяти обязательных блюд в постный день должно быть два рыбных - ради этого придется расстаться с несколькими восьмерными мараведи, новенькими, в которых олова, пожалуй, больше, чем меди и серебра. Что дальше? Зелень в доме пока есть. Подруга что-то говорит. А, у них имбирь заканчивается! Значит, придется навестить ряды с пряностями...
Тут-то, между шафраном и корицей, Ана и дерни подругу за рукав.
- Видишь? - не говорит, шепчет. Зачем? Сеньоре Венегас мало дела до одной из подопечных. Наоборот - несколько быстрых шагов, и рядом окажется благожелательная советчица.
- Что?
Руфина скосила глаза... Нет, мотылек не появился. Немудрено - когда рядом летит сверкающая мошка, на душе так радостно! Сейчас же хочется кого-нибудь как следует отругать или даже поколотить. Еще лучше - высмеять! Соседка между тем повернулась к предмету интереса, смотрит прямо. Чуть пальцем не тычет!
- Не что, кого. Гляди, кабальеро. Красный перец покупает. Ну, видишь? А одет-то как!
Такого трудно не заметить. Приятно видеть среди смешения благородно-черного и простонародно-блеклого столь насыщенную цветом фигуру! Но дурное настроение порождает дурные слова.
- Одет? Как попугай.
За спиной - пара быстрых шагов. Временная дуэнья торопится объяснить:
- Он перуанец, сеньориты. Как же ему еще наряжаться? Но... Донья Ана права. Он может быть богат. Может быть, девочки! А не - непременно.
Подруга слушает вполуха. У нее свои глаза есть!
- Бархат и шелк - свежие. Кольцо на пальце, готова спорить, с настоящим камнем. Ну, что, снова будете говорить, что женихи на рынке не встречаются? Пусть раз в сто лет...
Сеньора Венегас ничуть не удивлена. Вот Руфина - в недоумении:
- Да какой это жених? Он тебе в отцы годится. А то и в деды.
- Не важно. Золото закрашивает любую седину. Вот если он женат... Но тогда что он делает на рынке?
- Покупает любимую приправу.
Ана поморщилась. Ну что за манера у соседки - поминать то, что и так ясно?
- Сам... Никого не послал. Или он очень прижимист, или большой знаток в перце.
- Ну, для перуанца нормально и то, и то...
- Ты о нем что-то знаешь? Впрочем, потом. Мне нужно в ту сторону. Срочно. И я очень неловкая!
Гаспар Нуньес, и верно, очень привык к красному стручковому перцу, который все чаще именовали чилийским *. [* - На самом деле перец никакого отношения к Чили не имеет, название происходит из языков мексиканских индейцев. Но автор явно не изучал ацтекский.] Пусть он не такой злой, как левантийский, зато в Перу его много. Едва не больше, чем соли. Им натирают мясо, чтобы лучше хранилось. Кусок покрывают сплошным слоем перца со всех сторон. Получается и здорово и вкусно, особенно, если привыкнешь.
После колониальной кухни вся еда полуострова перчена не так и не тем, хоть выплевывай. Или переучивай поваров... А на рынке неприятный сюрприз: цены на пряности. Умом перуанец ожидал, что колониальные товары на родине будут дороги, но не настолько же! Даже мысли закрались: а не рановато ли вернулся. Хватит ли средств с толком обустроиться? Не лучше ли было спуститься из Потоси в Лиму, купить дом, приискать жену... Да хоть и индианку: прежние вожди числятся графами и маркизами, и охотно мешают кровь с потомками конкистадоров. А вино в Перу свое, не сильно хуже и много дешевле испанского, да и знакомых кругом побольше.
Большинство оставалось. И шли с кораблями на Родину письма: "Тут все... Да остался ли хоть кто-то в Испании?"
Оказывается, остался. И мимо этих, оставшихся, совсем нелегко пробить дорогу - к созданию нового сильного рода. Впрочем, он знал, что делать: купить опустевшую землю, отдать ее овцам. Создать достойный доход, который, как пламя мотылька, подманит со временем власть и титулы. Быть может, не сразу. Быть может, славы и места рядом с королем удостоятся даже не дети Гаспара - внуки. Какая разница? В основании родословного дерева будет он. Конечно, после того, как купит немного привычного перца...
Чапины, кажется, как раз для таких случаев и придуманы. Ходить в них неудобно - впрочем, большинство севильянок это не смущает, благо из-под юбок сие убожество показывать не пристало, зато спотыкаться - лучшей обуви не измыслено. Ну, еще рост малость увеличивают, подошва-то толстая.
Ана цепляет носком, даром что на дереве да пробке, щелку между каменьями, очень изящно шатается и роняет корзинку. Не просто роняет - опрокидывает. Собирать - не собрать, а дуэнье нужно не только помогать одной подопечной, но и глаз не спускать со второй, что задрала нос и не спешит кланяться чужим овощам.
Перуанец оглянулся, но на помощь уже рвется молодой человек. Шустрый да тощий, точно пикаро* [*бродяга, мошенник] из плутовского романа. Впрочем, романы романами, а за последние два десятка лет многовато развелось в Севилье бездельных дворян - и тех, кто о дворянстве только кричит. Что ж, если в чапинах хорошо спотыкаться, то руфининым туфелькам на узком каблучке нашлась иная работа. Такая, что молодой человек сперва взвыл, потом помянул нечистую силу...
- Сеньор, вы ослепли?
- Я только хотел помочь вашей подруге, La Carina. Позвольте...
Да, это не жених. Проследи за взглядом и уткнешься в рыбу, а не в красавицу-Ану, которая - о беспомощная грациозность! - пытается собрать рассыпавшиеся покупки, не показав городу и миру изящных ножек. Запрятанных, впрочем, в дурацкие сооружения без задников. Что ж, ей найдется другой помощник.
- Не позволю. Хаму, сшибающему честных девиц с ног? Да вы недостойны ходить по той же мостовой, что донья Ана!
- Но вы ведь позволите мне принести извинения? - пикаро убедился, что корзинка доньи Аны наполнена, и девушка благодарит сеньора в бирюзовом колете и дурацкой высокой шляпе с короткими полями. Короткая стрижка, острая бородка. Так ходит поколение тех, кому ныне за сорок, только переоделись в угодный королю черный цвет. Эпоха экономии. А этот сверкает, будто дни побед не истекли, и "год чудес" еще впереди. Год, что принес Испании ключи от Бреды, Бразилию, позже упавшую в руки предателям. И Руфину де Теруан!