Кузнецов Михаил Юрьевич : другие произведения.

О духе греческой и римской философии. Давыдов И.И. . К двухсотлетию речи

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Давыдов И.И.- русский филолог и философ, ординарный профессор и декан историко-филологического отделения философского факультета Московского университета, академик Петербургской академии наук. Свою торжественную речь "О духе философии греческой и римской" произнес двести лет назад (06.07. 1820). В ней рассказывает почтенной московской публике о греческой и римской философии, о ее похожести и различиях. Аккуратно критикует царское правление Александра I и его правление. () - такие скобки это посылание/источник самого Давыдова. [] - такие скобки мое добавление. Надеюсь, как на меня, это речь произведет приятное впечатление на вас. Ибо, речь проста, доходчивая и обрамлена в приятные метафорические формы. Если найдете ошибки или желаете дополнить, например, я так и не нашел, что хотел выразить в тексте таким обращением Давыдов "... ЗЗ. ПП. ...". Буду рад любой помощи по тексту.

   Источник:
   https://books.google.com.ua/books?id=AflkAAAAcAAJ&pg=PA22&lpg=PA22&dq=%D0%9E+%D0%B4%D1%83%D1%85%D0%B5+%D1%84%D0%B8%D0%BB%D0%BE%D1%81%D0%BE%D1%84%D0%B8%D0%B8+%D0%B3%D1%80%D0%B5%D1%87%D0%B5%D1%81%D0%BA%D0%BE%D0%B9+%D0%B8+%D1%80%D0%B8%D0%BC%D1%81%D0%BA%D0%BE%D0%B9&source=bl&ots=zFVeLGqxRj&sig=ACfU3U26dHFT4x1zMOzjUzeJM6Zh-XaG-w&hl=ru&sa=X&ved=2ahUKEwiF1OjhgqnpAhXKvosKHb6ABGwQ6AEwBnoECAgQAQ#v=onepage&q&f=false
  
   ******

О духе философии греческой и римской.

РЕЧЬ

в Торжественном собрании

ИМПЕРАТОРСКОГО

МОСКОВСКОГО университета

произнесенная

ИВАНОМ ДАВЫДОВЫМ

Докторам философии, профессором П.Э. Латинской словесности и древностей, Общества любителей российской словесности членом, инспектором университетского пансиона и кавалером,

Июль 6-го дня 1820 года.

С латинского переводил

кандидат Виктор Чюриков.

Москва. В Университетской типографии.


  В сем блистательном торжестве, знаменитые посетители, еще не дерзая приступить к произношению слова при алтаре муз, принесем благословенные моления Господу Вседержителю, сохраняющему и благословляющему сей храм науки и искусств.
  
  Принесем чистейшую жертву благодарности августейшему монарху, излившему на нас новые щедрости и милости к распространению света науки и утверждению счастья подданных.
  
  Благость Всемогущего явно почтивший наше дражайшее Отечество. В других странах свирепствуют мятежи и раздоры, нарушающие благоденствие могущественных царей и народов. Мы огражденные скипетром Александра I, в мире и безопасности, в изобилии и довольстве, спокойны и счастливы.
  
  Достойное избрания, для изъявления благодарных чувств наших при настоящем празднестве, и восходя на сие место, посвященное мудрости и красноречию, на которое и опытнейший витии [красноречивый человек] выступает с невольным трепетом сердца, я чувствую, какие дарования потребны, чтобы оправдать ожидание знаменитых посетителей, и не могу не сознаться, что мне в этом случае остается заменить недостаток красноречия важностью предмета.
  
  Если история деяния человеческих, религия нравов и обычаев, добродетелей воинских, гражданских и семейных, полезна потому, что научает благоразумно поступать, то история ума человеческого, исследование причин замедливших его развитие или способствующему оному, наблюдение хода и постепенных успехов познаний, наконец, открытие тех источников, откуда почти все они проистекают - это история не менее полезна: она образует ум и благородствует сердце. Обогатившись сими сведениями, мы верные познаем истины знакомые и удобнее приобретаем новые познания. Истинная мудрость состоит не столько во множестве и разнообразии познаний, сколько в способе приобретать их и умении пользоваться ими в различных обстоятельствах и случаях жизни. Сие высшее знание, сие совершенствование человека, открывается нам, когда восходим к самым источникам познаний, наблюдаем их изменения, успехи и различия степени совершенства: все это заключается в философии греческой и римской, от которых большая часть науки ведет свое начало, коим обязанным мы всем, что имеем прекрасного. На сей предмет, достойных нынешнего торжества, да позволено мне будет, ЗЗ. ПП., обратить ваше внимание.
  
  Справедливо сравнивают судьбу рода человеческого с судьбою одного человека, приписывая и всему человечеству различные возрасты: детство и юность, мужество и старость. Неоспоримо и то, что каждый возраст имеет свои чувства, свой образ мыслей. Так, сравнивая судьбу Афин и Рима, мы видим сей последний [Рим] в возрасте мужества, а цветущее состояние Афин живо изображает первые лета младенчества и юношества. Благорастворенный [благорасполагающий] климат Греции, величественная и живописная природа, цветущее состояние торговли, которая способствует дружественным сношениям между народами: вот, что произвело сей удивительный, высокий ум греков, сию тонкость и остроту, деятельность и промышленность, образованность в общежитии с веселостью и живостью характера, вкус и чувство добра и красоты. С другой стороны мысленно пробегая деяния римлян и видя их от самого рождения до блистательного могущества и славы, в течении семи веков, вечно или борющихся с врагами внешними, или терзаемыми их внутренними междоусобиями, видим вместе и причины их суровости и величия в характере, высокость и твердости в духе. Сие добродетели [Рима] приобретаются ценою побежденных бедствий. По сим же причинам в их уме [римлян] заметно не столько склонности к мирным занятиям науками, сколько страсти к владычеству. Человек, одаренный способностью принимать сильные впечатления от предметов, неутомимо придается исследованию видимой природы, но в коим воображение менее пламенно, тот более любит углубляться в самого себя и полезное предпочитает приятному. Один из науки мудрости почерпает [берёт] удовольствия, другой извлекает из неё пользу.
  
  Приняв сие за основание, не должно ли согласиться, что древняя философия греческая заключала в себе не столько умозрений, сколько вымыслов? Первые объяснения природы бывают чаще произведением воображения, нежели разума. Таково свойство ума человеческого он охотно верит самим заблуждениям, лишь бы только не быть в неизвестности. Сие изображения юного ума [греческого], в последствия времени приведенные в порядок, составили науку о начале вещей. Но воображение любит таинственность вот почему первые познания украшены были вымыслами, сильнее действующими на ум, и первые философы были вместе и поэтами ([Кристофа] Мейнерса: Grundriss der Geschichte aller Religionen [Очерк по истории всех религий]). Когда же человек, обратив внимание на самого себя, начал исследовать свойства страстей своих и разума, заблуждения облеклись в ту же таинственность. Он слишком далек был от истины, смешав силы и способности душевные с действиями предметов и не умея решительно сказать, "душа ли есть изображение природы, или природа изображение души"? От сего греки представляли душу существом воздушным, но имеющим подобие тела. По смерти назначаема была душам обитель или в царстве теней, или в созвездиях. Влияние их [душ] на здешний мир и тогда не прекращалось. Они сообщались с людьми в ведениях сна и других. Отсюда система излияний, отсюда предвещания. Наблюдение различных явлений в природе, столь удивительной по стройности и красоте каждой своей части, сие наблюдение родило в них мысль [греков], что все видимые нами явления зависят от постоянных причин и происходят по неизменяемым законом, но ум, еще юный, не мог возвысится от мысли до понятия, о едином Премудром Существе. Он [Премудрое Существо] наполнил всю природу действующими силами, которыми приписывал управление вселенной и воздавал им божественность. Чтобы возбудить еще более благоговения к сим божествам, поэты возвысили их в глазах народа, приписав им в высочайшей степени все добродетели. Таковые вымыслы, украшенными всеми прелестями воображения, составили новый род познаний, совершенно отличных от прежних: Мусей, Амфион, Орфей, Гомер, Гесиод, все сие поэты, под именем богов, одушевляли силы природы и страсти душевные. Их поэзия заключает в себе все понятия того времени о физике и нравственности ([Христиана фон] Вольфа: Prolegomena in Homerum, Halae [Прологомена по Гомеру, Гале], 1795. Гейне: Com. 1782). Будучи первыми образователями рода человеческого, они почитаются [как] и первыми философами.
  
  Наконец, с большею опытностью греков, совершенствовалось и философия, когда мудрецы, отвергнув все вымыслы воображения и приняв за основание законы самого разума, извлекли из оных бесчисленное множество истины и обогатили ими философию, так что если смотреть с сей стороны на науку мудрости, то её колыбелью должно почитать Грецию. Успехам философии всегда предшествовали великие перевороты в державах. Её судьба [философии] тесно сопряжена с судьбою народов. Блистательный век Перикла, столь достопамятный в истории человечества, [что] не менее знаменит и в истории успехов ума.
  
  Все исследования, [о] Высочайшем Существе, о происхождении мира и других причинах отдалённых, сокрыты от нас самую природу, все сии исследования, единственно занимавшие мудрецов того времени, в Ионе Фалеса, Анаксимандра, Анаксимена, Анаксагора. В Италии Пифагора и его последователей, носят на себе отпечаток юности ума, который, будучи обвороженный своим открытиями, обыкновенно мечтает, что уже всё исследовал, всё узнал. Кроме сих предметов [о происхождении мира и других причинах отдалённых], занимались почти все мудрецы того века изучением свойств чисел и движения. Они [мудрецы] покушались постигнуть начало, из которых всё в природе, и конец, для которого все предназначена. Измерение величины и обращения светил небесных так же составляло предмет их занятии (Плутарх: о кн. фил. 1, 5. Диоген Лаэрст. Платон, О Респ. и в других соч. Цицерона, Асad. 99, Сенека, Nat. quae-t 111, 15. Пифагорово учение во всей полноте исследовали многие немецкие ученые: Гисман, Брукнер, Мейнерс; англичане Лоуэлль, Жансон; франц. Фререл. Особенно достойно внимания сочинение Шефера рe nat, acindoiе Рhil. 1tal.). Но после бесчисленных переворотов Греции, умы человеческие подобно страннику, совершившему большую часть поприща, останавливается, дабы собраться с новыми силами насладиться воспоминаниям о трудах и приятностях оконченного пути.
  
  Таковы свойства человека: он до тех пор не начинает размышлять, пока не был в несчастии и пока что-либо сильно на него не действовало. Сие - это самые причины обратили размышления мудрецов на истинный путь, от которого они уклонились, и Сократ уже избрал предметом своих наблюдений не светила небесные, но самого человека, его добродетели и пороки: знания ближайшие к нему и более необходимые для истинного счастья в жизни. Сей мудрец, говоря словами римского оратора [Цицерон о Сократе, в "Тускуланских беседах"], "призвал философию с неба, поселил ее в градах и ввел в жилища людей частных" [Книга V. О самодовлеющей добродетели. "Сократ первый свел философию с неба, поселил в городах, ввел в дома и заставил рассуждать о жизни и нравах, о добре и зле"]. Отличительный характер древних философов состоял в том, что они почитали себя всезнающими. Напротив Сократ начинал учение свое сомнением и той мыслей, что мы только знаем верно, о неведении своем. Сим хотел он научить, что ничего не должно утверждать без основательного размышления, из которого должны быть почерпнуты и сами правила жизни нашей. Вот почему во всех беседах с друзьями своими, Сократ старался превозносить похвалами добродетель и убеждать их поступать по её законам. Сию недоверчивость ко всему нас окружающему и к собственным своим мнениям, сию постоянную любовь к размышлению Сократ сообщил ученикам своим: Платону, Ксенофонту, Федону и другим. От Платона сие учение перешло к Аристотелю и наконец к Зенону Стоику. В сие - это время философии, уже приведенная в порядок, получила определенную цель и предмет занятий: образование нравов, исследование природы и её таинстве и совершенствование разума (дух Сократа можно узнать из превосходного сочинения Ксенофонта: Ἀπομνημονεύματα Σωκρ. ["Воспоминания о Сократе"] и из Платона ["Апология Сократа", "Евтифрон" и "Критон"]).
  
  Древние греческие философы выводили все правила первой части своей науки, философии нравственной, из самой природы. "Сим правилам", - говорили они, "человек должен повиноваться, в их исполнении находить свое благополучие и предпочитать их всему на свете, и что предметом всех человеческих желаний должно быть приобретение благ физических и моральных" [Давыдов свел сюда два императива аристотелевский императив и своего современника И. Канта "Антропология" и "Религия в пределах только разума", его императивы "добродетель есть сила в исполнении своего долга" или "добродетель есть образ мыслей, имеющий твердую основу и направленный на то, чтобы точно исполнять свой долг"]. Первые подразделяли на общие, доставляющие удовольствие всему составу нашего тела, каковы: здравие, крепость, красота. И [на] частные, относящиеся к некоторым его [к телу] членам, каковы: быстрота, проворство, приятность голоса. Моральными благами назывались те, которые способствовали человеку чувствовать красоту добродетели. Они так же, как и первые, разделялись на два класса: на получаемые от природы, и зависящая от образа жизни нашей. К первым [от природы] принадлежат: разум, вкус и память, или все то, что составляет собственно ум. Ко вторым [от образа жизни нашей] относятся учение и опытность, или искусство правильно мыслить и благоразумно поступать. Сии последние приобретаем мы частым упражнением своих способностей и непрестанным размышлением. "Кто еще недавно был посвящен в таинства философии", - о том говорили [греческие философы], - "что он начинал успевать в добродетели"? Но величайшим благом почитали они совершенствование в мудрости, образование всех даров природы, саму добродетель. Кроме сих, по их мнению [философов], есть еще блага, собственно к жизни относящиеся - это те, которые помогают человеку в успехах добродетели. Человек, думали древние, есть гражданин не одного какого-либо общества, но целого рода человеческого[космополитизм]. Сверх сего счастье наше может быть увеличено и украшено случайными благами, таковы: богатство, отличия, почести.
  
  Сие учение, общее Академии и Лицея, устремлено было к тому, чтобы направить все желания человека к важнейшим и необходимейшим для него предметам в природе, к тем, которые заключены в нем самом и неразлучны с добродетелью. Из этого видно, что древняя философия полагала высочайшее благо в добродетели: отсюда уже выводили, как следствие, необходимость деятельной жизни и общественных обязанностей, имеющих целью сохранение даров природы. Отсюда и правила: избегать бездействия и чувственных удовольствий, постоянно сохранять величие и твердость духа, которыми обладая, мы научаемся ни пред кем не трепетать, равнодушно переносить все горести в жизни, единственно для того, чтобы не изменить законам справедливости и честности. Из сего же источника проистекали дружба и правота, две добродетели, наслаждение которыми поставляли греки выше всех других наслаждений. С сего времени совершеннее становятся и понятия о Существе Высочайшем. Ему приписывали сохранение вселенной в том же неизменном порядке, в каком она произведена. "Зиждитель мира", - говорили древние, - "невидим, но чудеса природы являют его во всем блеске". Из всех творений один, человек способен постигать Его [Платон о Демиурге, в своем труде "Тимей"]. Один человек носит в душе неизгладимые черты Всевышнего милосердия, мудрости и благости. Гласом сих добродетелей сама природа непрестанно повторяет ему: "Благоговей пред Богом, почитай родных и друзей и благотвори всех по возможности." Чистота нравов - лучшая жертва. Гражданин, пекущийся о благе народа. Земледелец, трудом обогащающий родину свою. Воин, извне ограждающий отечество: все они [гражданин, земледелец и воин] приносят небесам жертвы, приятнейшая всех жертв. Разум, сия способность, награждающая нас благом неотъемлемым, спокойствием духа. Способность [разума], сближающая нас с самим Творцом, украшенная познаниями, есть благо возвышенное, равно как невежество есть зло ужасное. Разум признает предвечную Премудрость и Благость, управляющую вселенной. Он [разум] и убеждает в необходимости повиноваться законам. Он [разум] и внушает умеренность и воздержание, чувствуя всю цену здоровья. Он [разум] и облекает нас великодушием и твердостью, предвидя опасности.
  
  Вторая часть философии греческой заключала в себе физику. Природа, по мнению греков, состоит из двух начал - действующей силы и вещества из соединения сих начал произошли все видимые нами вещи. Одно из них одарено жизнью и действием, другое составляет его предмет. Сии два начала всегда в соединении вещество не может существовать без действующей силы, равно сила не может действовать без вещества. Из них, по единой воле Творца, все вещи получили бытие свое. Все тела в природе разделялись на два рода: на первоначальные, неизменяемые, или стихии, каковы: воздух, вода, земля, огонь. И сложные, имеющие различное устроение, сюда принадлежат животные и все произведения земли [человеком сотворенное вещи из природы]. Из стихий воздух и огонь, полагали они [греки], имеют силу деятельную. Вода и земля служат только предметом сей деятельной силы. К четырем стихиям Аристотель прибавил еще пятую [эфир/душу], совершенно новую, отличную от прежних, в которой полагал от рождение светил небесных и души человеческой. "Она [душа] не иначе может быть видима", - говорил он, - "как в связи с другими стихиями, с которыми различно соединяясь, производят различные тела, и разлагает не уничтожая, а только разделяя их, вечное движение есть её условие, все видимые нами предметы от неё получили свое начало" ["О душе". Глава вторая]. Вселенная состоит из предметов, составленных из сей стихии, и заключающихся в ней, как в причине совершеннейшей, неизменяемой, вечной. Древние называли ее "Душею мира" [Душой мира], высочайшей мудростью, Провидением, виною неба и земли. Иногда называли ее "необходимостью". Ибо все вещи существуют, следуя первоначальному и неизменяемому порядку, в котором сотворены. Её так же означали "судьбой", или следствие "вечного порядка" она означала и "фортуну", ибо во многих явлениях, сверх ожидания нашего случающихся, мы по неведению своему не можем отдать себе отчета, хотя причины сих явлений существуют от вечности.
  
  Третья часть философии состояла в искусстве правильно мыслить и приятно выражаться. Вот что говорили о сей части академики и перипатетики. "Хотя понятия наши получаем мы чрез чувства, но оснований истины не в чувствах искать должно. Один разум способен судит и различать простое от сложного, причину от действия" ["Тимее" и "Федре"]. Сии предметы разума называет Платон "идеями". "Чувства наши", - говорит он, - "слабы, непостоянны, неверны, потому что предметы, подверженные сим чувствам, или так малы, что едва замечены быть могут, или так непостоянны, что, будучи в непрестанном движении, не могут быть предметами наблюдений и познаний, от того понятия, приобретаемы чрез чувства", - называет Платон "мнениями". Напротив того познанием или верными понятиями почитал он одно понятия разума, или идеи. Из сих последних извлекаемы были правила определений и доказательств, отсюда же и правила красноречия. Ибо для того, чтобы убедить, необходимо должно уметь доказывать и рассуждать.
  
  Сие учение древних философов в последствии времени испытало многие изменения. Аристотель преобразовал в нем часть теоретическую, Зенон практическую. О понятиях говорили в Лицее, что все оные приобретаются чувствами, а ученики Зенона доказывали, что добродетель в самой себе находит свое счастье, что, кроме добродетели, ничто в свете не может назваться благом. Честное [честность] доставляет нам истинное счастье в жизни оно всегда одинаково, неизменно, постоянно.
  
  Все прочие вещи, почитавшиеся у стоиков не добрыми, не злыми, разделялись на вещи, согласные с природою, и на противоречащая оной. Кроме сего различали особенной род вещей как бы средних, которые так же имели свои виды: вещи более или менее важные и необходимые. Страсти и все движения души называли они "недугами", и потому, по мнению стоиков, мудрец должен быть чужд страстей. Напротив того академики и перипатетики допускали умеренное их [страсти и все движения души] действие и влияние на человека. Начало страстей поставляли они в поспешности суждения и в скором представлении добра и зла настоящего или будущего и ожидаемого ("Анахарсис" ["Voyage du jeune Anacharsis en Grèce" / "Путешествие молодого Анахарсиса в Грецию"] знаменитого Бартелеми [Жан-Жак] может достаточно познакомит с духом греческой философии, особенно поучителен в этом отношении второй том сего сочинения).
  
  Сей продолжительный ряд веков представляет взору наблюдателя первые опыты ума в познаниях природы, когда человек, еще слишком счастливый, не помышляя ни о познании самого себя, ни о науке мудрого правления, но одаренный тонкими чувствами и умом проницательным, удивлялся всему в природе: небо, усеянное звездами, земля, необозримыми морями ограниченная, бесконечное разнообразие животных и растений, горы и реки - все восхищало пламенную его [человека] душу. Но беспрерывное удивление скоро утомляет разум. Тогда рождается в нем сильнейшая склонность: проникнуть в причины вещей и объяснить явления природы, на сем новом пути, останавливаясь на каждом шагу, по недостатку опытности, он прибегает к вымыслам и на них основывает свои мнения. Ибо разуму свойственнее верить предположениям произвольным, нежели ничему не верить. Вот источник, откуда произошли бесчисленные божества, которыми первые люди наполнили всю природу и которых благости приписывали они свое счастье. Кроме некоторых правил нравственности, дошедших к нам от гномиков [нравоучители], мы имеем еще драгоценный памятник сего древнейшего века философии, состоящий в стихотворных преданиях о мнимых божествах. В них [стихотворных приданиях] то собственно заключаются все физические познания того века.
  
  Уже спустя долгое время, разум, обогащенный большой опытностью обратился к наблюдению светил небесных, объяснению явлений природы и исследованию способностей души. Мы обыкновенно пренебрегаем вещами к нам близкими, хотя бы они были самые необходимые, и стремимся к отдаленным, менее для нас нужным. Чувствуя недостаток предположения о множестве действующих сил, которым прежде приписывал человек управление вселенной, он начинает относить все явления природы к одной главной причине. И здесь появляются различные системы о происхождении мира, о началах мыслящей в нас способности, является занятие столь приятное для мудрого, размышление о Высочайшем Существе, все сотворившем и всем управляющем. В сие же время появляются и первые законы, которые были ничто иное, как правила нравственности, приведенные в порядок.
  
  Наконец философию, собственно так называемую, встречаем только в веке Сократа [V век до н. э. - 399 г. до н.э.]. Здесь получает она точные и постоянные пределы, и вместе с другими познаниями, так же приведенными в порядок, устремляется к возвышенной цели: к совершенствованию законов, образованию обществ, обучению юношества, и что всего важнее, и к чему в особенности устремлена была вся философия древних, к облагородствованию духа народного высокими, утешительными правилами религии. В сем веке наука мудрости составляла всеобщее занятие: цари, законодатели, полководцы, знаменитейшие граждане греческие стекались в Академию внимать мудрецам, беседовавшим о таинствах природы. Поучаться от них благоговеть пред всемогущими богами, быть мудрыми в мире, непобедимыми в брани и счастье находить в недрах семейства. Древняя философия заключала в себе все сии необходимые для человека знания. Таков дух философии греческой, той философии, которая образовала столько великих граждан, возвела науки и искусства на высокую степень совершенства и утвердила благоденствие всех и каждого. Благоговея пред наукою, дарующею столь высокие блага человечеству, величайший философ и витий греческий [Главкон старший брат Платона] справедливо сказал: "все бедствия рода человеческого мудрецами прекращаются" (Плат. О Респ. к. 1V. c. 665. изд. Мар. Фицин. Сие место в Платоне очень замечательно; вот собственные его слова [Книга V. 473d]: "Ἐὰν μή, ἦν δ" ἐγώ, ἢ οἱ φιλόσοφοι βασιλεύσωσιν ἐν ταῖς πόλεσιν ἢ οἱ βασιλῆς τε νῦν λεγόμενοι καὶ δυνάσται φιλοσοφήσωσι - οὐκ ἔστι κακῶν παῦλα - ταῖς πόλεσι, δοκῶ δ" οὐδὲ τῷ ἀνθρωπίνῳ γένει". [Цитата отрывка "Пока в государствах не будут царствовать философы, либо так называемые нынешние цари и владыки не станут благородно и основательно философствовать <...> государствам не избавиться от зол <...> и такое несправедливое государственное правление, вредит роду человеческому"]).
  
  Но судьба царств, знаменитые посетители, столь же непостоянна, как и судьба людей частных. Не редко народы почитают себя на верху величия и благоденствия, тогда как падение их неизбежно. Таков был жребий и Греции. Могущество, обилие, просвещенный ум, стремление к славе, науки и искусства, одним словом все, что заставляло удивляться грекам, перешло в Италию. До сих пор человек просвещенный не может равнодушно перенестись мысленно на цветущие берега Илисса, под тень вечнозеленых яворов [вѣчнозеленых яворов/клёна белого], туда, где некогда величайшие герои, законодатели и философы приходили беседовать о благе отечества. Не смотря на сию превратность судьбы, философия, подобно уму и душе человеческой, вечной, неизменяемой по своему существу, не может быть уничтожена могуществом своенравного счастья. Превратность, всегда поучительная, придает ей новые силы, и если иногда философию видим погребенною под развалинами держав то, кажется, для того, чтобы возродиться в новом блеске. Рим, новое жилище философии, представляет взору менее ученых мужей, менее любви к наукам и искусствам, менее различных сект и учений, нежели Афины (в числе ученых, которые, рассматривая только сочинения греков и римлян, а не деяния, не дают последним права на славу учености в философии, и почтеннейший мой наставник, пр. Буле. [Иоганн Феофил] см. соч. его Исп. Фил. Т. 1, отд. 2. "amicus Socrates, amicus Platо, magis vero amica veritas" ["друг Сократ, друг Платон, но истина еще больший друг"] [О Сократе и о Платоне сказал это Аристотель. Платон сказал о Сократе следующее: "Сократ - друг, но самый близкий друг - истина". Ученик Платона Аристотель несколько изменил фразу: "Хотя Платон и истина мне дороги, однако священный долг велит отдать предпочтение истине"]). Но одни ли Академии, Лицеи и Портики образуют истинных философов? Мудрость часто избирает своим святилищем сердце человеческое, и здесь, в сем безопаснейшем для нее убежище, являет она все свое величие. В Риме довольно воззреть на Сенат, на сей величественный "собор царей", истинных мудрецов, отселе превосходные законы и правительства и народных нравов. Чему в Греции научался народ из различных систем своих философов, тому в Риме научался он [народ] из великих примеров своих старейшин. Сверх сего философия у различных народов различными путями достигает совершенства. В Греции она возрастала вместе с народом. Рим получил её [философию] от греков уже в цветущем состоянии. Греки почитали философию, как бы некоторым божеством. Римляне искали в ней одной пользы, прилагая её к различным случаям в жизни. Греки часто рассматривали философию, не применяя её к самим себе, и потому иногда, составив новую систему, думали, что достигли своей цели. Напротив, римляне никогда не отделяли науки о нравах от самых поступков, они - не могли верить, чтобы знания и добрые нравы не шли рука в руку, и потому лучше желали быть мудрыми, нежели казаться таковыми. От того в писателях римских встречаем некоторого рода холодность к многим философическим системам греков. Они [римляне] видели, что многие их философы поступали иначе нежели учили (Карнеaд академик, Диоген стоик и Критолай перипатетик, будучи афинскими посланниками в Риме, старались преклонить на свою сторону тамошнее юношество своим красноречием. Такое обращение сделало их подозрительными сенаторам. Вот что говорит Плут. в Био. Кат. р. 594. V. П. еd. ReiК. [Плутарх. Сравнительные жизнеописания. Марк Катон. 22-23]: "Μάλιστα δ' ή Καρνεάδου χάρις, ής δύναμις τε πλείστη και δόξα της δυνάμεως ούκ αποδέουσα, μεγάλων επιλαβομένη και φιλ ανθρώπων ακροατηρίων ώς πνεύμα την πόλιν ηχής ενέ πλησε." и проч. т. е. "Особливо же очаровательное красноречие Карнеaда, привлекавшее со всех сторон знаменитейших граждан, сильно подействовало на Римлян." И потом прибавляет [Плутарх]: "Когда римляне с удовольствием взирали на своих юношей, начинавших любить чтение греческих писателей и подражать знаменитым мужаж сего народа, тогда один Катон негодовал, опасаясь, чтобы Рим не ослабел от их учения и не предпочел бы наконец славы красноречия славе подвигов воинских."). По сей самой причине предпочитали они [римляне] всем системам одну необходимую науку - науку жизни общественной и частной. Таков дух сего продолжительного века философии, века, обогащенного несравненною против прежнего опытностью. Если сравним грека и римлянина, то сей последний [римлянин] подобно опытному мореплавателю, который, после многих кораблекрушений, из спокойной пристани равнодушно взирает на все то, что прежде заставляло его подвергаться опасностям.
  
  Напротив того афинянин, подобно пылкому юноше, с жаром стремится к каждому новому предмету и восхищается каждым новым познанием. Римляне, равнодушные к тому и другому помышляли только о своей безопасности. "Не тот мудрый", - говорит Квинтилиан, - "кто теряет время в бесполезных спорах, но тот, кто опытностью и делами заслужил титул полезного гражданина" ["Риторические наставления". Кн. I. Гл. IV. О грамматике].
  
  Такой характер, а еще более обстоятельства того времени имели следствием то, что римляне, получив от греков просвещение, образовавши и сам язык свой по их языку и вообще заимствовав дух сего народа, касательно сочинений и систем философических, не могли сравниться с своими образцами. Ибо сии занятия, требующее мирного досуга и беспрестанного размышления, были чужды народу, занятому единственно выгодами своей республики. Цицерон, напитанный духом философии греческой, первый заставил римлян полюбить её [философию], передав соотечественникам её учение. Он желал так же усовершенствовать и ее, как римляне совершенствовали все, что заимствовали от греков. При Цицероне воссиял в Риме свет философии, смею сказать, с большим блеском красноречия, нежели некогда в Афинах. Уже по его стопам следовали Сципион и Лелий [речь о труде Цицерона "Лелий, или О дружбе", где Цицерон рассматривает значение дружбы между Публием Корнелием Сципионом Эмилианом Африканским и Гаем Лелием Мудрым], и по истине всеми превосходными произведениями счастливого века августов одолжены римляне Цицерону.
  
  Тогда все учения греческие перешли в Рим. Академия избрала своим убежищем Тускулань [Тоскания регион в Италии], где Цицерон, Брут, Аттик и другие мужи знаменитые проводили время в приятнейших беседах о древней славе республики, о блистательных победах и великих подвигах предков. В сем мирном жилище Цицерона написаны им превосходные его творения: "Тускуланские беседы", "О должностях" и "О бытии богов". И так первые века философии римской, век детства и юности, протекли при звуке бранных оружий. Если же наука мудрости должна заключаться не в одних сочинениях, а и в поступках, то нельзя не согласиться, что римляне предпочитали мудрость всему на свете. Ибо их нравы были чище и образ жизни, простые, и законы совершеннее, нежели в Греции. А добродетели воинские? Может ли кто в них сравниться с римлянами? Ни один народ в древности не являет столько правоты, столько честности, величия духа, мужества и твердости. Человеку представляются обыкновенно два предмета занятий: или обращает он внимание на предметы его окружающие, или на дела протекшие [минувшие]. Первый род наблюдений [окружающих дел] ведет его к философии естественной, второй [минувших дел] - к философии нравственной. Римляне уже тогда, усовершенствовали свои законы, когда республика, много претерпевши от внутренних не устройств, управлялась сама собою. "Бедствия сильнее и лучше нас научают, нежели счастье. Ибо счастье", - говорит Ливий, - "утомляет дух мудрого" ["История от основания города" с 5 по 7 книги]. И посему возраст мужества философии римской тогда наступил, когда тираны предавали огню превосходнейшие произведения ума, думая, что сей пламень, пожравший драгоценное наследие веков протекших, истребит вместе и власть Сената римского, и сладостную память народа о величии и славе предков, и высокое чувство человечества о своем достоинстве [Нерон. Великий пожар Рима в 64 году]. Но в то же время Сенека подобно Сократу, с веселым духом встречает приближение смерти и до последнего вздоха не престает благословлять Провидение Всемогущего. Не встречаем ли в Плиниях [о старшем, о младшем] и Цельсе того же учения, какое в Эмпедокле и Гераклите? А Тацит, Марк Аврелий? Кого из греков уподобим сим великим мужам? Какое учение из всех учений греческих может сравниться высокостью мыслей с творениями сих бессмертных писателей? (О римской философии прекрасно писал Эрнесли [Иоганн Август] в Ореr. Рhit. et crit. стр. 52. Так же Гейне: De carm. epico, в издании Вирг. т. II).
  
  Мудрецы римские, и из них особенно последователи стоиков, по собственной опытности лучше знали философов греческих, что человек получил от природы наклонность к пороку, и потому единственною целью философии представляли они совершенствование нашей жизни и непрестанное размышление о смерти. Философию разделяли они на нравственную, естественную и умственную. Первая из них, по словам Сенеки, составляет образование сердца. Вторая, физика, имеет предметом исследование природы. Третьей он [Сенека умственную] относит собственно к объяснению свойств языка, его состава и правильного употребления. Философия же нравственная, по мнению римлян, столь возвышеннее двух других, сколь дух совершеннее тела. Она [умственная часть философии] имеет целью не столько упражнение разума, сколь врачевание духа, и потому по превосходству называлось - "философию". Ибо одна она заключает в себе науку добродетели и правила жизни (нельзя довольно похвалить, превосходно писавшего о римских философах, Буддея [Иоганна Франца]).
  
  Что касается до главного предмета нравственности, верховного блага, философы римские и греческие разделяли блага на два рода истинные и мнимые. Благо и зло, по их мнению, всегда в нашей власти одна добродетель заслуживает название блага, и один порок название зла. Добродетель услаждает душу, водворяя в ней тишину и спокойствие, а не почести, не злато, не пресыщение чувств. Сии минутные обольстители жизни не даруют ей блага верховного. Часто от неблагоразумного употребления они обращаются в ужасную муку душевную. Напротив того недуги, бедность и другие случаи в жизни, называемые нами злом, часто бывают, гораздо полезнее для человека, нежели те, которые называем благами. Превратности счастья в глазах только невежды могут казаться злом. Средину между благом и злом занимают те вещи, которые хотя не могут называются благами, не менее однако достойны уважения нашего таковы здравие и другия [дружба]. Но что влечет за собою заботы опасности? Что затрудняет нам путь к добродетели? То никаким образом не можем назваться благом? Таковы чувственные удовольствия, богатства, почести. О смерти думали римляне, что она не есть зло, но непроницаемое таинство природы (Антонин в соч. [Марка Аврелия] [Аврелий цитирует/приводит по памяти слова своего "отчима" Антонина Пия, в своем труде "К самому себе"] [Τὰ] "εἰς ἑαυτόν". "Ὁ θάνατος, φύσεως μυστήριον, σύγκρισις ἐκ τῶν αὐτῶν στοιχείων, εἰς ταὐτὰ" (4:5) ("Смерть так же, как и рождение, - таинство природы. В одном случае - соединение, в другом - распадение на те же составные части"))). Вообще истинным благом называли все то, что ведет человека к справедливости, умеренности, мужеству и благородству духа. Напротив, истинным злом все то, что истребляет в нем сии добродетели. Кто обладал верховными благами, того римляне самому божеству уподобляли [например, Антоний Пий обожествил своего "отчима" Адриана, за это Антоний и получил прозвище "Пий" "благочестивый"]. "Существо Высочайшее", - говорили они [римляне], "невидимо, но оно являет себя в своем творении". Так точно и душа, не будучи подвержена чувствам, обнаруживает небытие свое в различных действиях (нет сомнения, что все языческие философы, еще не озаренные светом Откровения, чрезвычайно заблуждались в подобных исследованиях. О сем предмете прекрасно писал [Якоб] Томазий в рассуждении своем о стoиках ["Exercitatio de Stoica Mundi Exustione" (Приготовления/упражнения стоицизма к горящему миру/экпиросис) (1676). Молодой Якоб, будучи студентам Лейпцигского университета, "атаковал" Юста Липсия. Томамзий попытался примирить неостоицизм и христианство]).
  
  Но приобретение благ верховных сопряжено с тысячами препятствий, как со стороны обстоятельств, так и собственных страстей наших. Победишь одни, укротив другие, есть цель и торжество самопознания. Три существа составляют человека: тело, душа и дух. Два первые [тело, душа] получил он [человек] как бы в залог от природы, но последнее [дух] его собственность. Душа чувствует она источник жизни. Дух одарен высокою способностью мыслить. "Нет человека, в котором бы не было искры сего божественного света, и потому", - это говорит Сенека (Сенека. Посл. ХLI и ХХХII), - "не возможно быть добродетельным без Бога" ["Нравственные письма к Луцилию". XXXI "Подобно тому как без примеси света ничто не блестит, как ничто не бывает темным, если нет в нем сумрака, если оно не вобрало в себя долю тьмы, подобно тому как без помощи огня нет теплоты, а без воздуха нет холода, - так только присутствие добродетели или зла делает все честным либо постыдным". XLI "Если тебе встретится роща, где то и дело попадаются старые деревья выше обычного, где не видно неба из-за гущины нависающих друг над другом ветвей, то и высота стволов, и уединенность места, и удивительная под открытым небом тень, густая и без просветов, - все внушит тебе веру в присутствие божества"]. О бессмертии духа из всех древних один Платон говорит положительно ["Федон"]. Ибо другие философы, говоря о презрении смерти, излагали свое учение таким образом, что оно равно относилось и к тем, которые верили бессмертие, и к тем, которые его отвергали. В духе заключаются две различные способности: разум и воля. Разум есть светильник духа. Он созерцает и природу, его окружающую, и самого себя. Воле приписывали совершенную свободу. Кроме сих двух способностей, дух имеет еще третью, гораздо низшую двух первых, от неё происходят чувственные склонности, гнев, [разные] страсти. Человека называли римляне частью вселенной. По смерти, благороднейшая часть человека, или дух, соединялась с божеством, а тело и душа снова превращались в вещество.
  
  Из сих понятий о человеке выводили римляне правила, которые должны руководствовать каждого на пути к истинному счастью. Ни в чем так не обнаруживается превосходство человека, как в победах над страстями. Истинно мудрый доволен всем, что назначено ему Провидением. Он благоговеет пред всемогущею волею Создателя, и равнодушный к ложным удовольствиям чувств, почерпает высокие свои наслаждения в непрестанном совершенствовании духа. Из сих, источников проистекают: мудрость, справедливость, умеренность и мужество или величие духа, важнейшие добродетели, на которых Цицерон (Циц. О должностях Кн. 1, гл. 4.) основывает все обязанности человека. Все сильные движения духа имеют началом, те свойства человека, которые противоречат сим добродетелям. Отсюда очевидно, почему всякая страсть есть зло. И по истине, можно ли по назвать благом, что творит ослепленный разум? Ибо желания разума просвещенного не суть страсти. Главные источники страстей: чрезмерная радость, печаль, желания и страх. Ложные понятия о предметах служат к сему поводом один только здравый ум в состоянии победить сих врагов спокойствия. Ибо он [ум] один определяет настоящую цену предметов. Поспешность в суждениях равно производит страсти. Неосновательное представление настоящих или будущих несчастий рождают печаль и страх, а неумеренная привязанность к настоящим или будущим благам рождает радость и сильные желания. Врачевать душу может размышление, что все случающееся с нами есть общий жребий человечества? Разум всегда верный наш путеводитель? И справедливо ли мы печалимся? Если притом человек почитает себя частью вселенной, то да утешится он мыслью, что его бедствия необходимы для благо целого. Что он не испытал ничего такого, чего бы тысячи ему подобных прежде его не испытали? Но более всего да укрепится страждущий твердою уверенностью, что все в мире происходит по неисповедимой воле Провидения. Что же касается до страстей, происходящих от ложного понятия о благах? Различали две спрасти: веселость и радость. Одна недостойна мудрого, другая иногда сияет и на челе философа.
  
   "Обладая столькими душевными силами", - говорили философы римские, - "человек легко может выполнять и обязанности общества, для которого он сотворен". Мы уже упомянули о добродетелях, на которых они основывали сии обязанности: сохранение выгод общественных, неутомимое, изыскание истины, великодушие в перенесении бедствий и постоянная любовь к порядку, или все те качества, которые римляне соединяли в понятии о честном. Согласном с самою природою, ничто иное, как следствия вышеупомянутых добродетелей: справедливости, мудрости, мужества и умеренности. Некоторые философы основывали обязанности человека только на двух последних добродетелях [мужестве и умеренности] (Эпиктет соединяет все наши обязанности в следующем правиле: "ἀνέιχου και ἀπέχου" т. е. "мудрый терпелив и воздержен"), но все они столь тесны сопряжены между собою союзом, что человек не исполняющий хотя одной из них, не может назваться добродетельным (прекрасно говорит Марк Антонин [Аврелий]: "Ἐάν τίς σοι προβάλῃ πῶς γράφεται τὸ Ἀντωνίνου ὄνομα, μήτι κατεντεινόμενος προοίσῃ ἕκαστον τῶν στοιχείων". "Если бы кто спросил тебя, как пишется имя Антонина, ты верно произнес бы каждую букву, его составляющую?" [его напряженным голосом?] ["К себе самому". 6:26]).
  
  Важнейшее из всех обязанностей человека есть его обязанность к Богу. Вот что говорит об оной Сенека (Сенек. Посл. ХСV.): "Первый долг человека к Богу есть уверенность в Его бытии, второй сознание Его величия и сознание благости, без которой и величия быть не может. Кроме внутреннего богопочитания необходимо так же богопочитание наружное молитвы, жертвоприношения" [XCI. "Что построило ценою великих трудов, при великой благосклонности богов долгое время, то один день рушит и опрокидывает. Кто сказал "один день", тот дал долгий срок поспешающим бедам: довольно часа, мига, чтобы низвергнуть державу! <...> Слишком долго перечислять дороги судьбы. Знаю только одно: все создания смертных обречены смерти, мы живем среди бренности. <...> Считай же, что так говорит тебе сама природа: "То, на что ты жалуешься, для всех одинаково, дать что-нибудь легче никому невозможно, но, кто хочет, может сам себе все облегчить". - Чем? - Спокойствием духа. Тебе придется и страдать, и терпеть жажду и голод, и стареть, если отпущен будет тебе долгий срок среди людей, и болеть, и нести утраты, и умереть. Но незачем верить тому, о чем шумят вокруг: все это не зло, не тяготы, которых не перенесть. Страх перед этим - из общего мнения; ты боишься смерти, как боятся молвы. А кто глупее человека, боящеґгося слов?"].
  
  После любви к Богу первое место в сердце человека занимает любовь к ближнему и к самому себе. Главною целью человека должно быть совершенствование - духовных его способностей. Ибо в этом состоит верное средство достигнуть того, к чему творец его предназначил. Кто образовал себя таким образом, тот постоянно шествует к предположенной цели, покорствуя воле Всемогущего и повелевая собственными страстями. Языческие философы относили сюда смирение или покорность к самому высокомерию других, так же спокойную совесть и вообще отвержение удовольствий чувственных. "Ведя суровую жизнь", - говорили римляне, - "и презирая чувственность, мы сохраняем то, что есть прекраснейшего в человеке непорочность и целомудрие". Таким образом он становится полезным и отечеству, и родным, и друзьям своим. На сих-то началах нравственности основана мудрость гражданских законов римлян, которые по справедливости названы самим разумом.
  
  Таким образом, ЗЗ. ПП., обозрев ход и постепенные успехи философии греческой и римской, легко из всего сказанного извлечь заключение о духе той и другой. Философия греческая разлила свет на все науки, от неё заимствовал просвещение древний Рим, передавший оное векам позднейшим. Но Греки, еще необогащенные опытностью, увлекаясь во всех своих исследованиях пламенным воображением, не редко теряли из виду вождя надежнейшего - разум. Вот почему в предположениях своих о существе мира, они попеременно принимали за основание воду, воздух, огонь, пренебрегая важнейшим из всех познаний человека - наукою жизни, искали в философии более удовольствия, нежели пользы. Более старались изобретать теории, нежели совершенствовать нравственность, и таким образом сия наука, отклонившись от истинной своей цели: улучшения жизни, образования нравов, совершенствования законов, часто обращалась в искусство бесполезных умствований и споров. Не смотря на то, круг философических занятий, слегка означенный блистательным умом греков, до сих пор служит пределом в исследованиях разума. Напротив римляне, возросшие под руководством бедствий и опыта, не столько занимались теориею философии, сколько нравственностью. [Римляне] Заимствовав от греков мудрость, они всегда старались прилагать её к образу жизни, к нравам и законодательству, от того-то и религия, и правление, и семейственная [семейная] жизнь римлян, все носят на себе отпечаток их философии, которой главным правилом было предпочитать полезное приятному. Им [римлянам] казалось невозможным отделить науку разума от самых поступков, и если греки правильно мыслили, то римляне мудро действовали. Если греки заслужили от потомства название "философов", то римляне заслуживают название "мудрецов". Ибо одни истощили все усилия разума на исследование природы и человека, а другие, приняв вождем своим опыт, определяли предметы, едва ли не более важные - истинное благо и зло человечества. Греки рассуждали о верховном благе тогда, как республика их стояла на высочайшей степени благоденствия и образованностью в общежитии превосходила всех известных в по время народов. Римляне же обратились к сему предмету не прежде, как померкшая слава и благоденствие их республики не оставили им ничего, кроме сладкого воспоминания о протекшем. Философия греческая, подобно самому народу, имеет более веселость, нежели римская. Она [философия греческая] более последней наполнена картинами воображения, служащими источником удовольствий. Напротив философия римская более мрачна, сурова и в противоположности греческой тесно сопряжена с пользою республики, но общим учением их было благоговение пред Богом, вечная брань страстями и презрение смерти. "Si fractus illabatur orbis", - говорит поет - "Философ, impavidum ferient ruinae" ["пусть небо падет, философ, останется бесстрашен перед разрушением", или общий перевод разделенной фразы "Пусть свод небес, распавшись, рухнет - Чуждого страха сразят обломки". Гораций, "Оды", III, 3, 7-8].
  
  Почерпнув столько драгоценных правил для жизни из философии греческой и римской, можем ли мы отвергать их неоспоримое право на бессмертие? Вина ли древней философии, имевшей в начале своем единственною целью благосостояние общественное и частное, винили её, что в наше время сия наука, уклонившись от прежнего пути своего, устремилась не на благоустройство, но на разрушение обществ? Горестное зрелище! Та самая наука, которою некогда первые люди из грубых и необразованных превратились в мирных друзей общежития, которой кроткий глас проник во глубину лесов и в необозримые степи, и принудил рассеянных там людей соединиться в благоустроенные общества, которая потом непрестанно повторяла сим новым гражданам о благоговении к богам, о повиновении власти верховной, о ревностном исполнении общественных и семейственных обязанностей, учила их почитать выше всех благ добродетель, которая для благополучия человечества изобрела науки и искусства, и ими украсила и осчастливила жизнь нашу, которая, на конец, ополчала [побуждала] столько великих граждан на священную брань за веру и Отечество, сия самая наука - дерзну ли произнести - возмущала покой и благоденствие могущественнейших государств, и с губительным пламенником мятежей и раздоров свирепствовала Вот участь всего, что есть превосходного в мире! Люди обыкновенно все изменяют, и прекрасное в природе теряет красоту в их руках. Не редко спасительное становится пагубным. Сей жребий испытала добродетель, самый разум. При всем том труды целых столетий и нескольких народов сохранены немногими избранными гениями, и на сих - то сопатках созиждили [вместе построили] они храм нового просвещения. Прекрасные начала греков и римлян, изобретения Платона, Аристотеля и других великих умов распространены и совершенствованы, в физике: Декартом, Ньютоном, Лейбницем. В метафизике: Гассендием, Локком, Кантом. Трудами сих ученых философия возвращена на путь истинный, и наконец разлившийся по всем концам света Евангелия рассеял остававшийся мрак заблуждений древних. И сколько новых исследований от новейшей философии, основанной на Откровении. Науки и искусства, получившие помощь от её опытности и способа наблюдать предметы, умножены открытиями и возвышены, общества облагодетельствованы спасительными постановлениями, вере возвращено праотеческое благочестие, водворена покорность и кротость. Вот спасительные плоды мудрости! И кто не воскликнет вместе с Цицероном? "Мудрость путеводительница в жизни! Друг добродетели, враг порока! Что мы без тебя, что без тебя весь род человеческий? Ты построила города. Ты людей кочующих созвала в общество. Ты связала их и жилищами, и брачными узами, и звуками языка, и письменами. Ты изобретательница законов, ты наставница в нравственности, к тебе прибегаем. Твоей испрашиваем помощи. Твоей власти себя предаем. Один день, проведенный по твоим советам, вожделеннее порочного бессмертия." ["Тускуланские беседы". "Книга V. О самодовлеющей добродетели". "О философия, водительница душ, изыскательница добродетелей, гонительница пороков! что стало бы без тебя не только со мной, но и со всем родом человеческим! Ты породила города, ты соединила в общество рассеянных по земле людей, ты объединила их сперва домами, потом супружеством, наконец - общностью языков и письмен; ты открыла законы, стала наставницей порядка и нравственности; к тебе мы прибегаем в беде, от тебя ищем помощи, тебе всегда вверялся я отчасти, а теперь вверяюсь целиком и полностью. Один день, прожитый по твоим уставам, дороже, чем целое бессмертие, прожитое в грехе! У кого мне искать поддержки, как не у тебя, которая одарила меня покоем и избавила от страха смерти?"].
  
  И сию изобретательницу законов и строительницу городов если познать желаем, войдем в древнюю Академию, возвышающуюся в прелестных садах, между ветвистыми яворами. Там встретим: Платона, Аристотеля Стагирийского, одаренного умом возвышенным и наблюдательным. Ксенократа мрачного и сурового. Демосфена, ученика Исея [оратор], отца красноречия сильного, и достойного соперника Демосфенова, Есхина, подобно Исократу, витию сладостного. Диогена, которого добродетелям завидовал и величайший в древности завоеватель [Александр Македонский]. Встретим Фокиона, или самую честность и правоту - Фокиона, всегда твердого и при ударах рока, и при очарованиях счастья, сию душу, недоступную ни для горести, ни для радости. Ификрата и Тимотея, знаменитых победителей - в них найдем и образцы ума, постоянства, великодушия. Там познаем мы дух философии греческой, имевшей влияние на образование стольких народов.
  
  Но желаем ли облегчить страждущее сердце, терзаемое горестью или другою страстью раздираемой? Прибегнем в Тускулань искать утешителя. Здесь услышим Цицерона, беседующего с друзьями своими о презрении смерти, ложный и ничтожный совершенно страх, которой должен быть неведом мудрому. Кто исполняет долг добродетели, тот истинно живет и достоин жизни. Услышим оратора-философа, беседующего о перенесении недугов и возвышающего душу над телом. Облегчающего житейские горести, порождение нашего воображения, поражающего страсти, сии недуги душевные. Заграждающие вход в храм мудрости. Здесь услышим утешительный глас её, обещающий всякому блаженство за жизнь добродетельную - блаженство, готовое идти с нами на ужасные мучения. Здесь увидим сими правилами одушевленного Сенеку, вещающего о Провидении, удивляющегося величию и красоте природы и высокости бессмертной души. Тацита, благородством духа своего разящего тиранов. Марка Аврелия, отраду и друга народа своего, лучший образец счастливой жизни. Таков дух философии римской.
  
   Вот мои мысли о философии греческой и римской. Да будет это воспоминание о славнейших народов благороднейшее жертвую нынешнего блистательного торжества. Примите сие, ЗЗ.ПП., как дань признательности вашему благосклонному вниманию, которым удостоили годичное наше празднество.
  
  Но прежде нежели окончу слово мое, вознесем еще раз моления к Всевышнему. Соединитесь с нами, верные сыны Отечества, молитвы [молитвой] к Всемогущему Промыслу, да сохранит нас августейший монарх, да блюдет Высокий дом Его. Да благословляет отца Отечества к возвышению просвещения и благоденствия сего храма Науки. К тебе, Господи Вседержителю, сии моления наш воссылаем!
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"