Франциск Бартош, магистр ордена "Круга и меча", закончил писать и, отложив перо, уставился на камин. Тайный трактат, рассказывающий об Anima Pura, дополнился еще несколькими страницами. Глядя на пляску огня, Франциск вспоминал пророческие записи: "И будет время раздоров. Забудут обещания свои несущие крест, забудут клятвы и те, кто кресту не поклоняется. Войнами откликнется первое, второе - хаосом. И должно будет этот хаос пресекать, не дав ему укорениться. Все силы инквизиции туда направить. Ордену сверх всяких сил следить, готовиться душой и телом, крепить веру и молить прощения".
Сегодня утром Якоб Стажинский, епископ пражский и рыцарь-квестионариус (1)Пресветлой инквизиции, принес Франциску холщовый мешок. Бросив его на стол, священник повалился на табурет и дрожащими руками схватился за голову.
- Все шло к тому, - как можно мягче сказал Франциск. Он бы и хотел успокоить епископа, но не мог подобрать слова. Да и предательская дрожь в голосе выдавала его страх. Щемило в груди, а на спине проступил ледяной пот. Магистр налил две кружки воды, расплескав при этом половину кувшина, залпом выпил свою, а другую подал рыцарю.
Европа все еще залечивала раны после затяжной войны (2). Безумный век... в жуткой какофонии перемешались борьба за власть, коалиции и раздоры между католиками и протестантами. И колдовство. Быть может, именно оно оказалось тем зерном вражды. За долгие годы ростки окрепли корнями, распустились ненавистью и в ароматах злобы забылись клятвы, обещания и даже сами истоки противостояния.
Колдуны держались в стороне, хорошо усвоив, что им дозволят существовать, пока они не привлекают к себе внимания. Святая Инквизиция жестоко искореняла малейшие попытки недовольства, подавляла бунты, но, скрипя зубами, оглядывалась на хранителей разъятой Короны Повеления. Зорко следили за колдунами-одиночками и четыре нецерковные силы, отдавая строптивых инквизиции.
Годами ком противоречий рос - уже не отдельные княжества, а все европейские государства оказались втянутыми в борьбу. Нарыв прорвался в 18 году. Начавшись в Пражском граде, волна недовольства прокатилась по всей Чехии, к восставшим примкнули Моравия, Силезия и Лузация. Псы войны сорвались с цепей, и кровавые реки захлестнули Европу.
Конечно же, ни одна сторона без колдунов не обошлась. Имперцы призвали хранителей Короны Повеления - четыре нецерковные силы, связанных соглашением о мире. У протестантов же объявились бунтари-одиночки, те, кто считал жизнь, связанную договором, жалким прозябанием на задворках. Глупцы! Неужто они рассчитывали получить хоть толику свободы?
Франциск Бартош читал донесения от аколитов ордена, наблюдавших за сражениями, и обнаружил одну странную деталь: из года в год колдовская сила росла. В 29 году могущественная армия адмирала Валленштейна осаждавшая Штральзунд (3) потерпела поражение. В донесениях упоминались призрачные бестии, которым нестрашны были мушкеты и только доблесть и сила халабардийцев помогли справиться с демоническими тварями.
А уже в 32 году, в битве при Лютцене (4) колдуны имперской армии "кидали огненные шары", как было написано в донесении. Магистр особо изучил этот вопрос - огненные шары никак нельзя было спутать с действиями артиллерии.
Примерно в это же время, но значительно восточнее, войско боярина Шеина осадило Смоленск (5). Франциск так был озабочен положением в Европе, что оказался не готов к еще одному конфликту, и под Смоленском не было следящих из ордена "Круга и меча". Только по рассказам очевидцев он узнал о "жутких тварях, летавших как птицы, но размерами больше телеги и с кожей каменною". Что это, если не горгульи? Уж как-то руссичи одолели их, но взять Смоленск не смогли.
Во время войны AnimaPura не покидал свое убежище. Колдуны с обеих сторон справлялись друг с другом ничуть не хуже, но, главное, они не собирали силы под свои знамена, не посягали на мировое господство. Это уже после войны, почуяв слабину истощенных государств, они вцепились в смертельно раненную Европу. Мелкие банды собирались вокруг сильных колдунов, возомнивших себя непобедимыми.
Тридцать раз Якоб Стажинский, рыцарь-квестионариус, выезжал усмирять ересиархов, коим AnimaPura доказывал, что бессмертия не существует.
Из тридцать первой поездки Якоб привез холщовый мешок с глухо звенящими осколками. "Вот и все... - магистр заворожено смотрел на тряпицу, - проклятие обрело свободу". Он помог епископу добраться до комнаты, а сам вернулся в келью.
За три столетия орден "Круга и меча" разросся. Парк позади старинного особняка с цветниками, фонтанами и собственной базиликой окружали новые учебные и жилые корпуса. Две сотни человек обучались божьему слову, умению владеть оружием, истории, искусствам и новомодной науке - экономике (6). "К чему все это? - восклицал Франциск каждый раз, когда преподаватели заикались о новых дисциплинах. "Наши воспитанники должны быть просвещенными во всех областях" - отвечали те, и магистр смирялся. Как и раньше, отдельно от остальных несколько десятков послушников учились основам колдовства.
В общем и целом, знания, необходимые тем, кто встанет на путь восстановления меча, в обители давались. Но сейчас, проходя по коридорам, Франциск не видел перед собой, кому можно было бы доверить это. Он с ужасом понимал, что за долгие годы, орден превратился в обычный университет. Выпускники получали почетные должности, принимали сан, но никто из них не вставал в первые ряды борцов с ересью. Учеба стала главным, а суть: вера и самопожертвование - ушли из этих стен.
Следующее утро выдалось таким холодным, что старожилы только пожимали плечами - отродясь такого не случалось. Землю покрыл серебристый иней, вырывалось паром дыхание, зябли руки - хоть рукавицы надевай. Франциск Бартош стоял у ворот обители в ожидании инквизиторов. Он выбрал пятнадцать аколитов, которые сейчас переминались с ноги на ногу во дворе, теряясь в догадках, зачем их собрали. "Может, хоть кого-то из них выберет Путь" - Франциск косился на них с грустью и надеждой. Не такими должны были в его представлении быть истинные служители ордена. Не задаваясь пустыми вопросами, они, как солдаты должны подчиняться приказам тех, кто видит все поле сражения. Но подчинение должно идти от сердца, от души, а не от боязни розг. Это называется вера.
К воротам ордена подъехали десять рыцарей в алом. Инквизиторы кутались в шерстяные накидки, их кони недовольно фыркали и били копытами. Магистр передал епископу, возглавлявшему отряд, мешок, махнул рукой, приглашая послушников идти за собой, и направился к Вильгельмову холму.
Как и его далекий предшественник, Франциск остался у подножия холма. Он развел костер и, завернувшись поплотнее в пальто, принялся ждать. Солнце поднялось чуть выше и растопило ночную изморозь, в поднявшемся плотном тумане заглушались все звуки, Вильгельмов холм, казалось, оторвался от поверхности и поплыл. "Неужели получилось" - возликовал магистр. Он увидел тени, спускающиеся с холма и начал пересчитывать силуэты: двое, четверо, десять, восемнадцать, двадцать два... двадцать пять - вернулись все, кто отправился на вершину.
Отослав послушников и рыцарей, Франциск и Якоб остались вдвоем.
- Так может все разговоры о Пути и том Месте не более, чем выдумка? - нарушил тишину епископ, но в голосе его магистр не услышал сомнений, только слабое мерцание надежды. "Он истинно верующий, тот, кто видит все поле битвы и чувствует, что сражения не миновать. Расскажи кому другому о Пути - не поверят, Якоб же только надеется на чудо".
- Variam semper dant otia mentem (7). Полагаю, мои люди не были готовы, - сказал Франциск. - Что ты чувствуешь?
- Громадное облегчение, - подумав немного, ответил Якоб. - Все то, что копилось внутри клинка, бремя давившее на плечи, вдруг исчезло.
- Это все?
- Нет... - понурил голову епископ, - еще я ощущаю голод, точнее... не знаю, как описать это. Представь взгляд голодного, урвавшего корку хлеба? Так вот я чувствую себя этой коркой.
- Я понимаю тебя... - вздохнул старик, вставая, - пойдем. Кружка горячего эля не помешает нам обоим.
Подошло к концу лето. Ночи становились все холоднее, мерзли посевы, а в первые дни сентября выпал снег. Много раньше срока реки сковало льдом. Франциск Бартош ежедневно просматривал донесения, выискивая любые знаки, но все выглядело вполне обычно: где-то сгорела деревня или околело несколько коров, время от времени вдоль трактов объявлялись шайки разбойников, вздорили князья.
О том, что беда пришла в образе холода, а не чумной старухи, магистр начал думать лишь к октябрю. Случались, конечно, холода, но чтобы такие! Снега почти не было, и мороз от этого казался еще злее. Леденело дыхание, даже птицы, бывало, замерзали на лету. Льдом покрылось Мраморное море, а чуть позже замерз Гибралтар, связав санным путем Тариф (8) и Танжер (9); вместо Европы снег выпал в Алжире и Тунисе.
Урожай почти весь померз в конце лета и в деревнях начался голод. Люди потянулись в города, куда продовольствие хоть как-то доставлялось торговцами. Каждый караван сопровождали лучницы-заступницы и халабардийцы, хотя и это не всегда спасало от нападений.
С каждой неделей Франциск разочаровывался в ордене все сильнее. Учителя, должные воспитывать послушников, отмахивались от него и спешили раздобыть побольше дров и продовольствия. Однажды, в конце октября, магистр проснулся с мыслью, что в ордене ему не найти поддержки и больше нет надежды разыскать среди послушников троих. Утром 30 октября Франциск Бартош сложил в мешок запас еды на неделю и, никому ничего не говоря, покинул обитель.
Что-то ему подсказывало, что надо уйти из города. Не то, чтобы в Праге все было благополучно, но слишком многие здесь молились на торговые караваны. Только в деревне, как он считал, можно найти истинную веру. Магистр бродил по опустевшим, разграбленным, сожженным деревням. Встречались ему и те, кто не хотел оставлять свои дома. Почти все держались настороженно, не выпуская из рук оружие.
Давно закончились запасы еды. Старик подбирал замерзших птиц, жевал заледеневшую кору деревьев. Не понимая, где находится, не помня себя от голода, мороза и усталости он добрался до очередного села. Глаза его едва различали избу впереди, обмороженные ноги несли его туда, где он, наконец, сможет укрыться от ветра.
Вдруг в глазах прояснилось, словно кто-то влил в него сил, и прямо перед собой он увидел трех людей, отбивавшихся от целой банды. Что-то странное было со зрением, Франциск даже дернул головой, пытаясь разогнать туман.
Бандиты выглядели размытыми пятнами, но он прекрасно видел оружие в их руках: трезубые вилы, да четыре меча. Он не мог различить и как выглядели и трое защищавшихся, но прекрасно видел, что меч в руках мужчины был старым и давно не чищенным. Франциск видел, точнее, понимал, что женщина, слабо отмахивавшаяся доской, была совсем юной монашкой. Рядом с ней костлявыми руками делала пассы колдунья. Большой силой она не обладала, но бандиты об этом пока не догадывались.
Можно ли вообразить себе такую компанию - ведьма, монашка и солдат? Уж точно они не могли быть родственниками, а ведь готовы защищать друг друга. Все это он охватил за одно мгновение, когда бледная пелена перед глазами странным образом расступилась.
- Трое... - попытался прошептать магистр, но губы отказывались шевелиться, а в голове пульсировала мысль: "Он не может потерять их! Он не имеет права!". По телу разлилось тепло, заиндевевшими руками Франциск вырвал из забора жердь - откуда только силы взялись! - и бросился на бандитов.
Позднее ему рассказали, что произошло, и видавшие это пришли в ужас: из темноты появился бледный как сама смерть старик. Его ноги заплетались, видно было, что он не жилец. Внезапно его окутало яркое марево, он выхватил из забора жердину длиной в два человеческих роста и разметал бандитов, словно куриц по двору. Семеро здоровенных мужиков с вилами и мечами едва унесли ноги.
Франциск пришел в себя в избе. Он лежал на широкой скамье рядом с пылающим очагом, руки и ноги едва чувствовались, а пальцы горели, словно их лизал огонь.
- Очнулся родимый, - проворковала колдунья и обернулась к монашке, - дай ему воды, но лей понемногу.
Растрескавшимися губами, смазанными невесть откуда взявшимся жиром, Франциск почувствовал влагу. Тонкая струйка скользнула по шершавому языку, и он снова прикрыл глаза, на этот раз, наслаждаясь теплом и заботой.
- Не обморозился, и то хорошо, - продолжала старуха, втирая в кожу маслянистый отвар, - ничего, выходим спасителя нашего. Хорошо, живот воду принял. Дай ему тот отвар.
- Да, матушка, - робко сказала монашка.
Магистр ощутил во рту горький привкус. Вместе с жидкостью в рот попали измельченные листья, и он чуть не подавился, Ужасно защипало губы, но внутри растеклось приятное тепло, почти сразу навалила дремота, и он уснул.
Его разбудили резкие удары, доносящиеся с улицы - кто-то рубил дрова. Поначалу он гнал от себя посторонние звуки, не желая покидать уютное забытье, но паленья продолжали разлетаться, биться друг о друга и сон постепенно ушел.
Сквозь мутное оконце в дом лился серый свет. Франциск пошевелил пальцами, согнул руки - все тело болело, но слушалось; в глазах стоял туман, в котором терялись очертания стен, а пламя в очаге казалось размытым пятном. Он приподнялся со скамьи и, закутавшись в колючее одеяло, свесил ноги на пол.
- Далече собрался? - возмутилась колдунья, - рано тебе еще ногами шевелить. Ляг немедля обратно, а Элишка тебя накормит сейчас.
- Конечно, матушка, - отозвалась монашка, и Франциск увидел склонившийся над ним бледный ореол лица с темными провалами глаз.
В этот момент распахнулась дверь, впуская клубы леденящего холода и в избу, покряхтывая, ввалилось большие темное пятно, которым мог быть только давешний солдат. Он свалил в углу дрова, а кто-то из женщин протянул ему кружку (он понял это по звуку).
Франциск протер глаза. Пальцы рук и ног уже перестало покалывать, чувствительность вернулась к ним, а глаза все еще не видели. Может, он ослеп? Еще несколько дней назад это повергло бы его в ужас, но сейчас не имело никакого значения. Он нашел троих, а для уговора пойти с ним, глаза не нужны. Он их всем сердцем чувствует.
- Очухался, милостивый господин, - пророкотала широкоплечая тень, - а уж напугал ты нас.
- И еще пугать буду. Я ведь нарочно искал вас по деревням и нашел, с Божьей помощью, - сказал он, плотнее закутываясь в одеяло. - Кроме Элишки не знаю ваших имен. Мое же имя - Франциск Бартош, я магистр ордена "Круга и меча".
Ему нечем было доказать свои слова: цепочку с золотым крестом в круге - знаком управителя ордена, он потерял, никаких грамот при нем не было. Но никто не усомнился в словах старика. То ли Всевышний простер над этим домом свою длань, уберегая от обмана и нечестивости, то ли Трое сами все прекрасно чувствовали.
- Не алый? - удивилась старуха. Франциск не видел, только ощущал ее сомнения по дрожи в голосе. Да и каждый знал, что Силой, которую он показал, отгоняя бандитов, обладали только инквизитори.
- Нет, колдунья, - магистр попытался рассмеяться: "он рыцарь?!", и зашелся в кашле.
- Вот те на... и что же сдернуло тебя с теплого места? - настороженно сказал воин.
- Не торопите меня, я все расскажу, - сказал Франциск, справившись с кашлем. - Начну с того, что, увидев вас троих, ощутил единение, хотя вы не родня друг другу. Монашка, колдунья, солдат... не часто увидишь таких вместе. Вы заботитесь друг о друге, защищаетесь от бандитов и не хотите бежать в город, где, скорее всего, вам пришлось бы выпрашивать милость, еду и кров. Таких как вы там тысячи...
- А что я вам говорил, - шепнул солдат.
- ... вы верите, что трудности пройдут и все вернется в колею свою.
- Божьей милостью и нашими молитвами, - добавила монашка Элишка, решив, что магистр сделал паузу в ожидании ответа.
- Именно так, дитя мое, - как можно теплее сказал Франциск, - а ты старая, - теперь он уже говорил для колдуньи, - не убоялась лечить, как ты думала инквизитора, который мог бы тебя и на костер отвести.
Старуха промолчала, и магистр продолжил говорить. Скорее чувствуя, чем понимая, что должен быть совершенно откровенным, он рассказал все, начиная с момента создания меча. Если, он и пропустил какие-то детали, то исключительно из-за того, чтобы не перегружать рассказ метафизическими отступлениями.
- Ну, ты и насочинял! - натужно рассмеялся солдат.
Франциск с облегчением закрыл глаза. Этот неуверенный смешок - последняя, паническая надежда разума, когда человек поверил сердцем, но умом еще противится этому. Иногда разуму удается упрятать подобную мысль в самые глубины памяти и тогда вера подменяется оправданиями или необходимостью. Уверяя, солдата в правдивости своих слов, он, скорее всего, только помог бы его разуму отторгнуть понимание.
- Попей, - колдунья поднесла ему горячую кружку, и наставник на мгновение коснулся ее сухой и горячей руки. Ароматное варево придало сил, и магистр хотел продолжить рассказ, но старуха его опередила:
- Бабка моя была целительницей, во время мора. Рассказывала мне малой... А что вы смотрите так? Долго она жила - целительница ж. Да и мне порядком уже пожилось. Сказывала, что едва рассудка тогда не лишилась. Много дней бродила она и не видела ни одной живой души - одни мертвяки вокруг. Людей тогда помёрло несчетно, и думала она, что одна осталась. Все время, говорила бабка, она чувствовала, будто сверху есть кто...
- Она узрела Всевышнего! - восхищенно прошептала монашка и перекрестилась.
- Нет, милая, взгляд сверху был полон равнодушия и голода.
- Наверняка она ошиблась или ты что-то спутала!
- Как раз сейчас-то я ее хорошо поняла. Там - старуха вздернула руку вверх, - что-то смотрит на нас.
Магистр видел движения светлых и темных пятен: вот, колдунья встала и направилась к сваленным у дальней стены дровам, справа, не переставая креститься, задрала голову Элишка.
- Бог тоже взирает, - поспешил он успокоить монашку, - но воздастся тому, кто не только молится, но и борется за свою жизнь. Нам нужно вернуться в город.
- Ты же, в ордене своем, дашь нам обогреться и накормишь? - сказал солдат. Его разум, в тщетных попытках отогнать пугающую мысль, ухватился за другое оправдание: идти нужно, потому что дичи в лесу уже не сыскать. Он с трудом находил под снегом замерзших птиц, белок или каких других мелких животных не успевших скрыться от мороза; не осталось ни рябины, ни орехов.
Спустя четыре дня они добрались до Праги. Петр, так звали солдата, всю дорогу тащил волокуши со стариком, Элишка поддерживала под руку старую Сусанну, хотя именно колдунья делилась с юной монашкой теплом и силой, не давая той замерзнуть.
Прибыв в обитель "Круга и Креста" и отогревшись, Франциск послал сообщение епископу, чтобы назавтра тот был готов отправиться к Вильгельмову холму, и на этот раз его будут сопровождать истинные трое.
На следующий день Тропа приняла путников. Они исчезли в тумане и вернулись спустя три недели. Без Якоба. А еще через четыре дня заметно потеплело. Вскрылись ото льда Мраморное море и Гибралтар. В Европе снег не сошел - зима все-таки стояла, но всякий чувствовал, что лютые морозы остались позади. Anima Pura вновь занял место в соборе Святого Вита, в духовном центре Европы.
(2) Имеется в виду Тридцатилетняя война 1618-1648 гг., начавшаяся из-за противоречий между протестантами и католиками. Обстановка накалялась по всей Европе с 1608-1609 годов и в 1617 году вылилась в восстание в Чехии, а осенью 1618 года в Чехию вошла пятнадцатитысячная имперская (австрийская) армия.
(3) Штральзунд - сейчас город-порт в Германии. В 17 веке находился на территории западной Померании, после окончания войны отошел к Швеции.
(4) Битва при Лютцене - одна из крупнейших битв Тридцатилетней войны, между шведскими войсками под командованием Густава II Адольфа и габсбурскими подразделениями во главе с Альбрехтом Валленштейном 16 ноября 1632 года.
(5) Смоленская война (1632-1634) между Россией и Речью Посполитой за обладание Смоленском и прилежащими территориями, захваченными Польшей во время интервенции начала XVII в.
(6) Классическая политическая экономика возникла в середине XVII века, по мере проникновения капитала в сферу производства, и постепенно вытеснила теорию меркантилизма.
(7) Variam semper dant otia mentem (лат.) - Праздность неизменно влечет непостоянство души (Марк Анней Лукан).
(8) Тариф - город и муниципалитет в Испании, входит в провинцию Кадис, в составе автономного сообщества Андалусия.