Аннотация: Там, где ничего нет, и то, чего нет вообще. Очередная попытка объяснить смысл бытия, где главный герой попадает в никуда, где есть только он сам и маленькая девочка, сопровождающая его, - его жизнь.
Илья Кузнецов
То, чего нет
Глава 1. Лес
Холодно. И почему-то страшно болит голова...
Я лежал, наверное, часа два на земле, а на ногах у меня валялся огромный кусок металла, не давая мне сдвинуться ни на дюйм. Периодически сознание ко мне приходило и моментально отключалось, будто маленький ребёнок играл с выключателем... С выключателем моего сознания, а маленький ребёнок был отнюдь не маленьким... Он был болью, которая чувствовалась через бред также хорошо, как и запах чего-то горелого.
Где-то вдалеке слышался какой-то гул, но я не был уверен, что он на самом деле имеет место не только в моей раскалывающейся голове. Я пытался понять, наконец, раскрыть всю соль ситуации, несмотря на то, что она будет, наверняка, не очень приятной... В то же время гул приближался; он был чрезмерно реалистичным, и я между вспышками выключателя начинал различать вой сирен и шум колёс, напоминающий звук прибоя.
Я опять отключился.
Кто-то светит на меня фонарём. Да-да, он диодный, уж больно холодный у него свет. Через несколько мгновений тяжесть в ногах прошла, как будто её и не было. Я так долго этого ждал, что из моей груди вырвался стон облегчения, остановить который я был неподвластен. Реакция на этот стон последовала моментально, и кто-то заговорил на непонятном языке прямо над моей головой. Я попытался открыть глаза, но, потерпев в этом неудачу, с какой-то детской тоской опять почувствовал себя бредящим, как дитя, которому пообещали поход в цирк, но так и не сводили...
Выключатель опять щёлкнул, закинув меня обратно в дебри моего сюрреалистичного кино. Плавно переливались круги... Ядовито-зелёные и бледно-розовые... В центре была нераскрашенная деревянная ложка, на которой был выжжен чёрный череп... Почему-то мне в голову сразу пришла мысль, что так выглядит смерть, страх окутал меня целиком. Под толчками невообразимого ужаса я вновь ощутил себя, ощутил своё тело, свою боль и... Холодную ткань у себя на лбу. Картинка с черепом ушла, оставив за собой чёрное сукно моего маленького кинотеатра и неизвестность, ужасающая сама по себе не хуже этой ложки.
И вновь кто-то нажал на выключатель... В ушах сразу возник писк, будто из ниоткуда, но потом я уловил некоторую частоту этого писка, которая, как ни странно, совпадала с частотой биения моего сердца. Это воскресило мою надежду на то, что я всё-таки жив, что ложка не была смертью, что мокрая материя на моём лбу действительно существует, как и сам лоб с его обладателем. Обладатель же был попросту запуган своим затуманенным сознанием, которое было запуганно не меньше меня самого. Получался замкнутый круг, напоминающий мне блуждание по лесу... Этот лес был полон таких ложек... Деревья были этими ложками... А между этими ложками была зелёно-розовая земля, на которой чёрным светом сияли маленькие черепа... Мне уже не было страшно. Лес был чем-то до боли знакомым... Каждый вдох был свежее предыдущего, каждый шаг отдавался каким-то странным эхом, хотя ноги всё больше и больше проваливались в эту цветную землю, мягкую и тёплую, как плюшевый батут. И вдруг опять эта красивая и нелогичная реальность лопнула, как мыльный пузырь, вот только хлопок был слишком громким. Настолько громким, что мои глаза резко раскрылись, будто этот хлопок был для них командой...
Лампочка. Энергосберегающая, судя по этому леденящему душу свету, который был мне знаком... Лес... И диодный фонарь. Да, сперва на меня светили фонарём, а сейчас потолок светит на меня своей витиеватой лампочкой. В глазах зажгло, и я сразу перевёл по привычке взгляд вправо... Почему вправо? Не знаю. Я увидел жалюзи, через которые отсвечивало окно. Тёмное окно, ночь. Пониже окна была батарея... Так, батарея алюминиевая. Слишком маленькая и характерной формы. А поближе к койке, на которой расположилось моё тело, стоял прикроватный столик на сероватой плитке пола, чистой, как и всё вокруг. Я не имел ни малейшего желания поворачивать голову, чтобы увидеть левую часть комнаты, ибо последнее время всё мне казалось слишком знакомым и очевидным, дабы тратить на исследование уже исследованного драгоценные силы, которых, кстати, у меня уже практически не оставалось.
Сон приходил хаотично, не хуже припадков бреда. Он был чем-то отдалённо похожим на раскаты грома, которые то резко ударяли по моему сознанию, то резко затихали, оставляя меня в кромешной тишине. Тем не менее, во сне я шёл по оживлённому тротуару, было очень солнечно и тепло, вокруг было много народу, а я прыгал метров на десять вверх и орал, как же это здорово. Честно говоря, сон пришёлся мне по душе, и я не хотел отдавать его в руки здравого смысла, который старательно меня будил...
За окном было также солнечно, как и в том самом сне. Я даже провёл некоторые соответствия и на удивление понял, что с помутнением рассудка вроде бы всё кончено... Конечно, в лучших традициях всех госпиталей, за мной кто-то наблюдал сзади, пока я таращился в окно. Я прекрасно ощущал это покалывание в спине, вызываемое чьим-то пристальным взглядом, однако вовсе не торопился узнать, у кого же я вызвал столь сильный интерес. Ожидание перебороло, и за моей спиной раздался женский голос. Он красиво переливался, отражаясь от стен не менее красивыми звуками... Но я опять запаниковал. Я вернулся в бред. Такого не может быть. Почему я не могу понять, что она говорит? А, может, она попросту говорила на своём родном языке, которого я никогда не знал и не слышал? Я довольно-таки медленно лёг обратно на спину и также медленно повернулся влево. Глазами я упёрся в сидящую на стуле девушку. Её внешность была чертовски мне симпатичной, на чём я себя сразу и подловил. Невысокого роста, светловолосая барышня с милым девичьим маникюром в белом халате... Теперь я ощутил всю двоякость ситуации. Либо бред всё также старательно поселяется в мою голову, либо он уже старательно её покидает, из-за чего появляются такие вот остаточные явления божественной красоты...
Ноги, мои прекрасные, недавно ещё функционировавшие ноги превратились в два кожаных мешка с раздробленными костями... Я не хотел этого. Порой от боли у меня всё темнело в глазах, и я слышал чей-то голос... Другой голос, он разительно отличался от ЕЁ голоса. Это был голос в моей голове, второе остаточное явление бреда, почему-то меня раздражающее. Со временем я привык. Любой бы привык. И я не был исключением, чтобы признать присутствие другого человека в моей собственной черепушке.
Глава 2. Мирок
Чем дольше я пребывал в этом месте, тем больше я начинал бояться его. Стрелки часов всегда оставались неподвижными, создавая компанию моим не особо подвижным ногам. Я не мог выбраться отсюда. Я застрял здесь, и все мои размышления насчёт побега, если его можно так назвать, сводились к одному: сперва нужно получить дееспособные ноги, которые, увы, приходить в норму будут ещё очень и очень долго.
Ко мне приходила эта златовласая девица. Наверное, я жил только ради этих встреч. Она всегда рассказывала мне что-то, улыбаясь, и приносила что-нибудь съестного. Но всегда уходила расстроенной... Она всегда рассказывала, хотела услышать что-нибудь и от меня, просто увидеть реакцию на свои монологи... Увы... Я молчал. Я молчал не потому, что не хотел с ней говорить. Я молчал потому, что не мог выдавить ни звука из себя. Я молчал и лелеял надежду, что это всё временно, что однажды я скажу ей, насколько она прекрасна... Но я всё также молчал, как молчало время, как молчали стрелки часов, как молчали мои ноги.
Я рисовал полусидя на своей койке под свет всё той же холодной лампочки, которая заставляла мои рисунки будто оживать. Я чувствовал себя аниматором. Всё, что было мною нарисовано, двигалось, иногда даже получались неплохие сюжеты... И меня не покидало чувство, что пресловутый бред, забравшийся глубоко-глубоко в мою голову, постоянно есть. Он существует. Но он существует лишь в моей голове, поэтому эта девочка смотрит на меня, как на ненормального. Я не осуждал её. Она смотрела на эти рисунки с очень грустным выражением своего прекрасного личика, иногда у неё текли слёзы при виде этих забавных картинок. И забавными казались они лишь мне... Я знал, откуда они берутся. Это были эпизоды из моих снов. Порой они оживали и повторяли мой сон полностью. Мне было жаль её. А больше мне было жаль самого себя. Я не знал, где я, я не знал, кто я, я не знал, как тут оказался. Никто не пытался мне помочь в этом разобраться, считая меня всего лишь сумасшедшим.
Мягко скользнула дверь. Девушка вошла, а вслед за ней вошёл чудесный аромат духов. Моя физиономия почти на автомате растеклась в улыбке, которой я всегда приветствовал этот мой маленький смысл жизни и пребывания в этом кошмарном месте. Она тоже улыбалась. Впервые за всё время нашего своеобразного знакомства она улыбалась при виде моих художеств. Её рука обхватила мою, будто успокаивая, а затем я почувствовал лёгкий укол и пропал... Пропал в закоулках своего сознания, откуда я так хотел выбраться. Не вышло. Жаль.
Голос. Тот самый голос, голос моей головы. Только его я мог понять. Он говорил что-то очень эмоциональное, но я не мог различить ни буквы. Он был слишком далеко. Или я был слишком далеко. Наверное, всё же я... Иногда в этой реверберирующей какофонии я слышал детский плач. Это был ребёнок, которого наказали за игру с выключателем... С выключателем моего сознания... А маленький ребёнок был отнюдь не маленьким... Страшная боль кончилась вместе с плачем. Вместо него в голове начал раздаваться стук сердца, будто церковные колокола напевали что-то ужасное и ритмичное. Я ждал конца. Конца этой страшной музыки; разрушая стены моего маленького кинотеатра, она постепенно успокаивалась, становилась менее резкой и громкой. Успокаивалась, будто её успокаивала девочка. Будто её успокаивал мой смысл жизни.
Мягкая ладонь легко прошлась по моей давно небритой щеке. Я взялся за её руку, как утопающий схватился бы за стропы. Я был уверен, что это её рука. Она не может принадлежать больше никому другому в мире. Только ей. Только ей и мне. Глаза медленно раскрылись, возвращая меня в реальность, которой я верю не больше своих снов. Эта реальность была нелогичной, абсурдной и... Нереальной. Настолько нереальной, что даже не смогла бы быть и карикатурой на реальность.
Белоснежная блузка превосходно контрастировала с её белоснежными зубами. Она помогла мне сесть. Госпиталь кончился. Я был совершенно в другом месте. Стены, обшитые красным деревом, массивный кожаный диван, на котором я сидел, стол чуть подальше к окну, а справа от меня кухня за небольшим книжным шкафом, через который было видно кухонный гарнитур. И всё та же безупречная чистота. Наверное, именно чистота была самой главной нотой в этом мире, в этой стране, в этом месте, и я был уверен, что я такой не один, что в этом мире ещё сотни тысяч таких же потерявшихся, которых встречала она. Миниатюрная светловолосая девочка. И она, наверняка, стала не только моим смыслом жизни.
Она смотрела на меня. В этих голубых глазах опять появились слёзы. Её боль наполнила всю комнату, весь этот проклятый нелогичный мирок, созданный каким-то полоумным дураком, был наполнен этой болью... И я. Я тоже был наполнен её болью. Из моих глаз тоже медленной каплей побежала слеза, прокладывая светлую дорожку на моей щеке, будто выжигала этой болью на коже. Я смотрел на неё, мой взгляд был наполнен любовью и нежностью к этой девочке. Она должна была знать мои чувства, должна была понять, почему я ещё жив и почему ещё борюсь со своими кошмарами и адскими муками во сне. Она это знала; её голова сделала такой маленький кивок, но такой отчётливый и осмысленный... Она это знала, а кивком подтвердила это. Нам не требовались слова, чтоб понять друг друга. Нам не требовалась мимика, чтоб выразить эмоции. Мы попросту чувствовали друг друга, как мать чувствует своё дитя.
Сознание медленно покинуло меня... Безвременный, холодный мир. Мир, в котором мы с ней одни. Мир, где есть лишь улыбка и слёзы. Мир, состоящий из моего бреда и физической боли. Мир, который я попросту ненавидел. Но он был гораздо коварнее. Он заставил ненавидеть себя и любить её. Маленькую девочку, без которой я не представлял больше своей жизни. Жизнь - это тропа, длинная тропа в лесу. Но в лесу темно, и я, конечно, ничего не вижу... Приходится идти вслепую... Идти? О да, идти. Я мог идти, я хотел идти, я знал, куда я иду и зачем. Я шёл к смерти. Тропа - жизнь, пункт назначения - смерть. И вдруг меня пронзило осознание логичности. Этот мирок был логичнее реального, в котором я неподвижен. В нём я не смог бы и с места сдвинуться, когда в этом иду, причём довольно-таки быстро... Хм, пока мы бездействуем, тропа жизни всё равно продолжает двигаться под нашими ногами.
Глава 3. Возвращение домой
Она стояла рядом. Она никогда не отходила от меня, ведь мать никогда не отойдёт от смертельно раненого дитя. Я чувствовал себя в полной безопасности, пока рядом со мной эта маленькая девочка, которую я чувствую до глубины её собственного сознания. Она никогда не считала меня сумасшедшим. Она просто понимала меня и моё положение, а в рисунках всегда видела лишь одно: я держусь за её руку, как утопающий. Да, именно она не даёт мне вовсе сгинуть в этом непонятном для меня мире, который зачем-то забрал меня, поглотил почти целиком.
За окном больше не было солнечно. За ним не было вообще ничего. Только чёрный фон моего маленького кинотеатра, будто это окно выходило в открытый космос, пустой. Пустой, как этот мир, но такой наполненный лишь благодаря одной-единственной далёкой звёздочке. И этой звёздочкой была она. Все мои мысли, помыслы и старания были лишь о ней. Я не хотел расстаться с ней, не хотел её потерять и обидеть. Ведь она - это моё всё.
Я наблюдал за ней. За её действиями, за её глазами и мыслями был виден один я, а во мне она видела одну себя. Она знала меня всю мою жизнь, а я её знал лишь эту бесконечность, проведённую мною за остановленными стрелками часов, но и этого времени хватило, чтобы узнать её всю. Эта девочка была не просто встречающей в этом неизвестном мире, её не было больше нигде. Она была только у меня, она была уникальной. Эта девочка и была моей жизнью. Она была жизнью и её смыслом одновременно. Жизнь ради жизни... И всё равно это приводит лишь к смерти. Она прекрасно это знала, поэтому так часто я видел её слёзы. Я не понимал её языка, я попросту его не знал, но было очевидно, что знать его вовсе и не требуется. Мы понимали друг друга без проблем и в полной тишине, которую нарушало лишь тиканье часов. Часы тикали, но стрелки оставались неподвижными. Это был знак. Часы здесь были нужны лишь для того, чтобы прибывшие смогли понять, что это не реальность и не сон. Это другой мир, где ты с жизнью можешь быть порознь, можешь наблюдать за ней и смотреть в её голубые глаза. Между тем, ноги продолжали перебирать по тропе этой самой жизни. Она многолика. Но мне эта девочка нравилась именно в этом образе девочки, маленькой и беззащитной.
Она оторвала взгляд от своего блокнота и перевела его на меня. Я ответил взаимностью и заглянул в её голубые глаза, которые были гораздо живее моих. Она смотрела на меня с трепетом, как смотрела бы на погибающего сына. Но со мной всё было в порядке. Я не расстанусь с ней, пока жива она. Я буду жить, пока жива моя жизнь... Как же это глупо и абсурдно... Но в чужие миры со своим уставом, как правило, не ходят, поэтому я следую местному. И только стрелки часов помогли мне разобраться во всём. Я всё понял, и мой язык наконец стал мне подчиняться. Она это поняла. Она всё понимала.
- Ты знаешь, кто я? - сказала девочка. Она сказала что-то впервые на понятном мне языке. Ведь невербально невозможно задавать вопросы даже в таком странном мирке.
- Да.
- Ты знаешь, где я?
- Нет.
- Тогда всё правильно.
Она встала из-за стола и подошла к дивану, где я просидел в одной позе неопределённое количество времени. Заметив это, я обнаружил очередную особенность этого мира. Здесь нет понятия "скука". Здесь есть лишь слёзы и улыбка. Как же всё продуманно... Как же всё нелогично... Она плакала. Она понимала всё и всегда, а сейчас она поняла, что обязана выпустить меня из своего мира. Не просто выпустить, но выпустить и пойти со мной, чтобы жить во мне, жить параллельно со мной, жить так, чтобы не мешать друг другу и помогать. Я не хотел с ней прощаться, но я и не прощаюсь. Просто эта девочка со своей неземной красотой задела мою мужскую слабость. Она задела бы любого.
- Ты понял, зачем здесь мёртвые часы?
- Да, чтобы ты не видела приближения встречи со смертью.
- Ты понял, почему я плачу?
- Да, ты не хочешь этой встречи.
- Ты понял, почему я не дала тебе возможности здесь передвигаться?
- Да, чтобы я не совершил ошибку и не попытался сбежать.
Прекрасно понимая, что я уже знаю всё, она всё равно задавала эти вопросы. Прекрасно понимая меня без слов, она всё равно заговорила со мной. Прекрасно понимая, что смерть неизбежна, она всё равно не хочет это принимать как данность... Слишком наивна и слишком заботлива, поэтому и слишком наивна, чтобы не травмировать своё дитя.
- Время возвращаться домой, - она сказала это и, не дожидаясь ответа, взяла мою руку, как в тот раз. Я ощутил укол и пропал вновь.
Я очнулся в маленьком вагоне метро, который был рассчитан всего на десять мест. За окном была тьма. Тьма. Сукно моего маленького кинотеатра, а рядом сидела она с лицом, полным печали и тоски, ведь она покидает свой родной мир и больше сюда никогда не вернётся, если её дитя опять не попадёт в переплёт. Вагон медленно растворялся в моих глазах вместе с маленькой девочкой.
- Тебе пора. Я с тобой.
Холодно. Голова готова развалиться пополам, а из груди рвётся настолько громкий выдох, что слышать его должен весь лес, в котором разбился самолёт. Я был его неудачным пассажиром. Вот только увёз он меня не поближе к морю и песку, а в другой мир. В родной мир моей маленькой девочки. Моей жизни. Сейчас она внутри меня, и я готов идти с ней дальше. Идти до конца.
- Выживший! Носилки сюда, живо! - крик раздался прямо надо мной. Я понял, что она забрала меня к себе, дабы уберечь меня от смерти. От смерти, которой так боится девочка со светлыми волосами.