Аннотация: В Петербурге во время белых ночей все люди -- немного братья и сестры. Потемкин
Белая ночь в Петербурге в компании Потемкина и Чернышевского
В Петербурге во время белых ночей
все люди -- немного братья и сестры.
Потемкин
В тот год мы с Алисой и Алиной поехали в Петербург на несколько дней, и остановились в гостеприимной квартире Миши Щиченкова на улице Чайковского, в трех минутах от перекрестка с Литейным проспектом. В один из вечеров, дождавшись, когда дети заснут, я потихоньку выполз из квартиры.
Был первый час ночи, и улица Чайковского, в неверном свете загадочной белой ночи, являла почти фантастическую картину: как будто нарисованный городской пейзаж, причем и художник, и город живут уже лишь в смутных воспоминаниях человечества...
Я пошел в сторону Литейного и через две минуты был на правой стороне улицы у входа в знакомый подвальный магазинчик под греющей душу вывеской "24 часа". Купив не помню что, я комфортно расположился у входа в магазин, и весь отдался созерцанию такой знакомой улицы Чайковского. Так и не знаю до сих пор, чего было больше в открывшемся, так сказать, пейзаже -- фантастики или романтики. Темно-красный ряд домов, темная же зелень бульварчика, все-таки необычная для северного и каменного Петербурга, светозарная синева небес. Все вместе составляло картину, от которой не оторвешь глаз в течение долгих часов, но ведь скоро все это станет светлеть, светлеть -- и исчезнет насовсем в свете наступившего дня.
Неожиданно ко мне обратился прохожий. Собственно, это был покупатель, вышедший из магазина. В руках он держал открытую банку маринованных огурцов. "Хотите огурчика?" -- протянул он банку в моем направлении. Я принял, и мы разговорились.
О чем говорилось, не помню. Кажется, о туризме, о Якутии, и других романтических вещах, что так вяжутся с необычностью картины и ситуации. По тротуару подошли двое мужчин и как-то естественно вступили в разговор. В какой-то момент первоначальный собеседник с маринованными огурцами откланялся, и мы остались втроем.
Один, лет за 40, небольшого роста и коренастый, отрекомендовался Потемкиным. Не помню, назвался ли он по имени. Другой был молодой, лет 25, человек, внешности довольно примечательной: стройный, высокого роста, смуглое слегка скуластое лицо. Черные волосы, сильные, как конский хвост, были перехвачены на лбу ленточкой и прекрасно гармонировали с голубой курткой. Этот отрекомендовался Чернышевским, причем категорически отказася назвать свое имя. Так они и остались у меня в памяти -- Потемкин и Чернышевский.
Пришла пора сообщить читателю всю правду: они были слегка пьяны. Вторая же часть правды состоит в том, что пьяны они были именно слегка, и именно в той кондиции, когда с человеком легче всего общаться. Чернышевский оказался студентом института культуры, приехавшим в Питер аж с Чукотки. Часть крови, текущей в его жилах, была кровью чукчей, что, наверное, и объясняет некоторую скуластость его примечательного лица. Сейчас у него была сессия, развивающаяся по какому-то непонятному сценарию, и он вкушал отдых, который может предложить только ночной Петербург.
У Потемкина был маленький брезентовый рюкзачок образца приснопамятных шестидесятых. Оказалось, что там -- книги на продажу. Их было всего три или четыре. Я выбрал одну -- стихи Батюшкова. Потемкин назначил смехотворную сумму -- пятнадцать рублей, и добрсовестно отсчитал мне сдачу. Вырученные деньги Потемкин тут же отдал Чернышевскому, и тот сбегал в ближайшую аптеку, принеся оттуда две ампулы со спиртом. Тут же они и были выпиты, по отработанной технологии. (Уже потом мне сказали, что аптекарский восьмирублевый спирт -- любимое лакомство петербургских алкашей, только для употребления оного прямо из ампулы нужна некоторая сноровка).
Проговорив с полчаса, мы неспеша поплыли по Чайковского в сторону Фонтанки. Начинало хотеться пива. По Литейному, наперерез нам, тихо двигались двое молодых людей с пивом в руках. Почему-то мне показалось, что это брат и сестра. Он были почти школьного возраста. Радостно поднятые руки и приветственные крики обеих наших компаний не оставляли сомнения в том, что молодая парочка -- хорошие знакомые Потемкина и Чернышевского.
Пивные бутылки поплыли по кругу. Простояв минут пятнадцать на перекрестке, мы продолжили свой путь: они -- по Литейному, мы -- по Чайковского.
Отпустив паузу, я спросил Потемкина и Чернышевского, кто эти молодые люди. Ответ был: мы впервые их видим. Объяснение ситуации, которое дал Потемкин, мне хочется напечатать жирными буквами и обвести в рамку.
В Петербурге во время белых ночей все люди -- немного братья и сестры.
Мы продолжали двигаться по Чайковского, и Потемкин рассказывал про эту улицу и ее историю. Рассказывал и про пересекающие переулки. Слов не помню, лишь выплывающие из утреннего света громады зданий. Одно, впрочем, запомнилось. На отрезке между Литейным и Фонтанкой -- зеленый дворец в стиле Екатерининского барокко. Это здание до 1917 года было Австро_Венгерским посольством.
В какой-то момент Чернышевский совсем "забалдел". Потемкин понял, что он вот-вот рухнет, и предложил устроить ему ночлег. Мы зашли в ближайшую подворотню. В отличие от многих петербургских дворов, здесь был внутренний сквер с деревцами, травкой и столиком посередине. Мы сели за столик. Чернышевский положил голову на руки, да так и отключился. Мы с Потемкиным переглянулись: клиент готов. Тихо встали, мысленно попросили у Чернышевского прощения, и через арку вышли на Чайковского.
Тут Потемкин развернулся во всем великолепии (кстати, оказалось, что с Чернышевсим они друг друга никогда не знали, а познакомились лишь часа за три до того, как встретили меня). Он показал себя блестящим знатоком Петербурга. Он мог рассказать чуть ли не о каждом здании. Мы шли по набережной Фонтанки, и он предложил мне показать маршрут Азефа на явочную квартиру. Я согласился. Долго мы лавировали в прилегающих к Фонтанке петербургских дворах. Наконец, оказались во внутреннем дворе, наглухо, как и все петербургские дворы, отгороженном от внешнего мира. Посреди внутреннего сквера возвышалось странное сооружение -- лишь крыша торчала над уровнем земли. Вот, -- показал Потемкин на это здание. Здесь большевики печатали свою литературу. Что, впрочем, не мешало и черносотенцам печатать свою здесь же. Хозяин жил по принципу "Деньги не пахнут".
Потемкин показал мне и место, где когда-то была явочная квартира Азефа. Ушли мы оттуда другим путем: Потемкин филигранно знал все эти арки, подворотни и ходы между ними.
Был уже седьмой час утра. Первые лучи солнца легли на улицы. Потемкин шатался, и я испугался, как бы меня не замели вместе с ним, что в мои планы совсем не входило. Каюсь, я был как предатель. Но что поделаешь? Решение было принято: очередной визит в подворотню -- и я оторвался от Потемкина.
Я шел по залитому первыми утренними лучами Петербургу, и не мог тогда еще представить, что Господь подарил мне одно из самых прекрасных впечатлений в моей жизни.