Он лежал, закрыв глаза. Дыхания не было слышно. Лучи заходящего солнца, злые и нездоровые, обжигали его скрюченное тело ядовитыми языками. Всё живое старалось скрыться в тень от этого раскалённого зноя. Но он не шевелился, хотя поза была неудобной. Его усы топорщились в разные стороны. Смотреть на него было противно. Хотелось плюнуть и отойти.
В светлой и просторной комнате он был единственным тёмным пятном. Он лежал на диване у окна. Из мебели здесь был только древний круглый стол, покрытый захватанной занавеской. Посередине стола гордо возвышался открытый ноутбук с потухшим экраном. Пара допотопных стульев, всегда готовых услужливо рассыпаться под вами, дополняла картину. Свежий аромат только построенного дачного дома прятался в щели между добротных дубовых брёвен. Его одолели запахи крепкого перегара, давно нестиранной футболки и носков, которые прилепились к отвернувшимся друг от друга шлёпанцам.
Солнце разочарованно откатилось от окна и с прежней закатной злостью принялось ощупывать своими лучами стены нового двухэтажного особняка. До человека, лежащего на диване, оно достать уже не могло.
Сонная муха, удобно устроившаяся на плече Писателя Константина, взлетела с сердитым жужжанием и прицелилась в приоткрытое окно. Мужчина устало сел, поскрёб торчащие из-под мятых шорт колени и открыл глаза. Остатки нехорошего сна улетучились, карие глаза прояснились. Он уставился в стену, вспоминая. Взгляд медленно потух. Костя вздохнул - во сне было лучше.
Шлёпанцы упорно прятались, но, наконец, были подхвачены, и вместе с Константином, противно шаркая, отправились в туалет с маленьким очком, в которое вечно было трудно попасть струёй, особенно после "допинга". Потом шлёпанцы прошуршали в пахнущий плесенью душ, где их щедро полили холодной водой. Наконец, они добрались до кухни, где злой дух когда-то пролитого пива отступил перед запахом шипящей на сковородке яичницы. В звон пустых бутылок и банок, убираемых со стола, вмешался сочный скрип отодвигаемого стула. Куча мятой бумаги была отправлена в мусорную корзину, и рой мух, выгоняемых в окно вафельным полотенцем, растворился в вечернем мареве.
В кухне остался Константин. Он сидел наедине с тарелкой пережаренной яичницы, чашкой нестерпимо крепкого кофе и целой кучей несчастий, которые свалились на него за один день.
Собственно, несчастий было три. Первые два произошли утром, когда на краю стола нервно завибрировал мобильный телефон. Костя рванулся подхватить его, но мобильник совершил отчаянный прыжок на пол, временно покрытый побитым молью ковром. Звонил редактор. Сжимая в руках трубку, корпус которой дал трещину, Писатель успел подумать - чёрта с два телефон решился бы покончить жизнь самоубийством, позвони кто-то другой.
Скрипучий голос старого еврея Дормана заскрежетал в трубке, игнорируя по привычке практически все гласные звуки. В разговоре с ним приходилось ежеминутно подставлять другое ухо, чтобы вытряхивать застрявшие в барабанной перепонке колючие согласные.
Беседа была короткой. Ключевая фраза прозвучала в конце:
Редактор скрипел что-то успокаивающее, но Писатель уже не слушал. Этого было достаточно. Он ещё и ещё раз переводил в уме косноязычные фразы Дормана, старательно вставляя недостающие гласные. Потом сообразил, что в трубке раздаются гудки отбоя.
Константин уставился в окно. Прошла целая вечность, прежде чем он прицелился и резко выбросил вперёд руку для броска.
В окно Костя, конечно, не попал. С предсмертным хрустом аппарат рассыпался на две половинки, ударившись о стену рядом с рамой. Этим броском Писатель разорвал свою связь с внешним миром. Миром, где нет места справедливости.
Рукопись, о которой шла речь - его повесть. На неё он возлагал самые радужные надежды. Она досталась ему тяжело. Константин писал её урывками, в те моменты, когда появлялась невесомая женщина в воздухе над его головой. Начавшие седеть волосы Писателя шевелились от нежных взмахов её крыльев. Она легко садилась ему на колени, и тогда его Ноутбук выплёскивал на экран монитора строчку за строчкой, страницу за страницей. Проходило время, женщина вдруг начинала ёрзать, расправляя крылья, чтобы улететь. Он пытался удержать её поцелуями, объятиями и обещаниями, но она выскальзывала из его рук и растворялась в воздухе. Константин ждал её целыми днями, даже неделями. Пил кофе, кофе с коньяком, просто коньяк. И ждал.
Эта женщина никогда не назначала свиданий. Прилетала, когда вздумается. Но, несмотря ни на что, она его любила. Он называл её ласково - моя Музонька.
Ах, да, рукопись. Эта повесть - лучшее из всего, что он написал. Были эссе, очерки, рассказы. Они сплелись в несколько книжек в мягкой обложке, сделав его имя чуть более известным. Но всё же этого было недостаточно, чтобы любое издательство открывало перед ним двери нараспашку, а редактор называл его на "вы" и вежливо вставлял в свои фразы все необходимые гласные. А эта повесть...
Где-то внутри Константин чувствовал, что написал нечто настоящее. Что издательство вцепится в рукопись всеми своими руками и ногами, или что там у него есть - редакторами, корректорами, ответственными за выпуск...
И вот - от ворот поворот.
Это был удар ниже пояса. Он сразил писателя наповал.
В редакцию Костя не поехал и никаких подробностей выяснять не захотел. Остался на даче. Перечитывал свою повесть, пытался корректировать, но потом всё равно отвечал твёрдое "нет" на вопрос Ноутбука: "Сохранять ли изменения в документе?". Нечего там было изменять - каждое слово на своём месте. И Константин начинал рассеянно раскладывать бесконечный пасьянс на экране.
Помимо Музоньки у Писателя жила Улька. Весёлая, худенькая, разговорчивая и не очень красивая женщина. Когда она пулей влетала в комнату, неся горячий чай, бутерброды, а порой и просто себя в распахнутом синем халатике, всё вокруг сразу менялось. В работе возникал неизбежный перерыв. Испуганно обмирал на экране курсор, летели, кружась, на пол листки бумаги, и, оказавшись в облаке её резких духов, от которых хотелось чихать, Константин без промедления получал бесшабашный поцелуй. Она запросто могла посидеть у Кости на коленях, взъерошить его волосы, даже отодвинуть локтём Ноутбук. Писатель её любил. Ульяна тоже любила Константина, но, в отличие от Музоньки, никуда не улетала вот уже несколько лет.
Сегодня Улька, как обычно, влетела в комнату и неожиданно застала Константина с занесённым над головой Ноутбуком, в чреве которого пряталось лучшее произведение Писателя. Компьютер сиротливо моргал красным светодиодом и готов был отправиться в последнее путешествие вслед за телефоном. Молниеносно оценив ситуацию, Ульяна с трудом спасла Ноутбук.
Однако Костин гнев уже вырвался наружу. Ему нужно было куда-то деваться - вот Уля и попала под горячую руку. Сидя в обнимку с расшитой подушкой на цветастом диване, она выслушала много обидных слов. Чересчур много в этот раз. Последние фразы Константин в запале прокричал уже пустому дивану, которому было всё равно, помнит ли Улька, из какой дыры он её когда-то достал, и знает ли, что его, Писателя, творческая карьера теперь закончена, а посему никто ему больше не нужен.
В сумерках коридора несколько раз мелькнул силуэт Ульяны - вот она сменила халат на джинсовый костюм, вот в её руках появилась уже дорожная сумка, захлопали дверцы шкафов, словно аплодируя Константину после его выступления. А вот - последний хлопок - самый звонкий - входной двери. Улька всё делала быстро. Слишком быстро.
В руках Кости осталась смятая подушка, которую он поднял с пола. От подушки пахло духами Ульяны, он прижал её к лицу и тяжело опустился на безвкусный диван. Диван всхлипнул какой-то своей пружиной. И наступила тишина.
Это было второе несчастье.
Третье несчастье ожидало Константина ближе к обеду у клетки с кроликами. Собственно, из десяти кроликов - недавнего хобби Писателя - оставался только один Кузька. Остальных Костя вернул своему родственнику, который безуспешно пытался привить племяннику вкус к кролиководству. Содержание кроликов, случки, окролы не вызывали особого восторга у Писателя. Куча болезней с пугающими названиями - миксоматоз, спирохетоз, кокцидиоз, а также стоматит - заставляли Константина нервничать. А уж когда он узнал, что предстоит осваивать технику забоя этих милых зверьков (палкой по голове), научиться снимать с них шкурку (стягивая её, как чулок) и окровавленным ножом разделывать тушку (разрезая живот и доставая внутренности), то Писателя охватило полное уныние. В конце концов, он аккуратно пересадил девять кроликов в дорожную клетушку и водрузил её в багажник своей "мицубиси". Потом Костя вернулся к клетке за домом и долго смотрел на Кузьку, оставшегося в одиночестве. Кролик моргал красным глазом и шевелил усами. Когда Константин протянул к нему руку, зверёк прижал уши и упрыгал в дальний конец клетки. Было что-то настолько умилительное в мордочке этого чёрно-белого кролика, что Писатель решил - Бог с ним, оставлю его у себя.
С тех пор вот уже второй месяц по нескольку раз на дню Костя подходил к клетке, и всегда Кузька встречал хозяина своим внимательным красным глазом, привставал на задние лапки и шевелил светлыми усами, словно говорил что-то. Так они и разговаривали друг с другом - Писатель и кролик. Константин последнее время нёс все новости-радости и вести-горести к деревянным перегородкам клетки. Он знал, что здесь его выслушают от начала и до конца, благодарно возьмут корм из рук и дадут погладить по мягкой тёплой шёрстке. Кролик стал для него той пресловутой жилеткой, в которую можно поплакаться, хотя с тем же успехом Костя мог изливать душу любому неодушевлённому предмету.
Вот и сейчас, не прошло и часа после исчезновения Ульки, как Писатель потащил по тридцатиградусной жаре все тридцать три несчастья к клетке с питомцем. Он заготовил уже пространную речь по поводу самодурства Дормана и обидчивости жены, но аудитория оказалась неспособной его слушать. Кузька дремал.
Кролик спал, как-то неестественно подвернув под себя лапу. Константин пощёлкал пальцами - никакой реакции. Тронул шерстяной бок Кузьки. Тот безвольно перевернулся на спину. Рот его оказался оскаленным, красный глаз остекленел и смотрел в одну точку. Костя в ужасе застыл перед клеткой. Сердце его ухнуло куда-то в пустоту. Он медленно опустился на стоявший рядом самодельный табурет. Слова, которые он приготовился сказать Кузьке, застряли у него в горле. В голове вертелась дурацкая вступительная фраза: "Ты знаешь, мой длинноухий друг, Дорман, оказывается, ни хрена не смыслит в литературе...".
Когда Писатель немного пришёл в себя, память начала подсказывать ему труднопроизносимые названия кроличьих болезней - но разве важно сейчас, какой недуг скосил его питомца. Может, виной этому и не болезнь вовсе, а небывалая жара - организм кролика не выдержал постоянного пребывания на солнцепёке, надо бы клетку в тенёк, а? Сидя на табурете под палящим солнцем, возле клетки с дохлым кроликом, Писатель вдруг пришёл к выводу, что во всех своих несчастьях виноват он сам.
Кузька погиб по его вине - это раз. Уля ушла, справедливо обидевшись на его слова - это два. Ну, а что касается неудачи с повестью - никчемный, значит, он писатель...
...Земля оказалась тяжёлой. Лопата часто ударялась о корни, и Константин уже пожалел, что решил похоронить Кузьку под этой древней липой в ста шагах от своего дома.
Вечерело. Где-то погромыхивало. У соседей энергично лаяла собака - весёлый огненно-рыжий ирландский сеттер. Писатель невпопад вспомнил, что хозяин собаки не раз звал его с собой на охоту, говорил, что и для Кости найдётся охотничий карабин. Для него найдётся карабин...
А почему, собственно, нет? Нужен всего один патрон.
Константин вздрогнул. Это он так подумал? Ну и мысли иногда приходят в голову!
Тельце кролика мягко легло в ямку. Писатель второпях присыпал его землёй и почти бегом, с лопатой наперевес, вернулся в дом. Дом встретил тёмным окном и нехорошей тишиной.
Константин щёлкнул на кухне выключателем. Лампочка под потолком вдруг нестерпимо ярко вспыхнула на мгновение и тут же погасла. Навсегда.
Скрипнул дверцей холодильник, осветив своё нутро. На самой нижней полке жались друг к другу несколько банок консервов. И всё. Холодильник захлопнулся, тусклый свет внутри потух, оставив Костю в темноте. Он долго стоял, соображая. Очень хотелось выпить - это он знал наверняка. В данный момент это, пожалуй, самое главное.
Писатель очутился возле люка в полу кухни. Где-то там, в подвале, стояла непочатая бочка шикарного креплёного вина - подарок его почитателей из солнечной Абхазии - да-да, есть и такие, а вы что думали?
Люк был страшно тяжёлым. Константин с трудом справился с ним, чуть не уронив его на ноги. Освещая путь зажигалкой, он спустился в узкий погреб, где можно было двигаться, только согнувшись в три погибели.
Пахнуло сыростью. По углам зашевелились тени. Писатель почувствовал смутную тревогу. Откуда-то донёсся шорох. Слабое пламя зажигалки освещало только влажные бока бочки, плохо вымытую литровую банку, которую сжимал Костя, и его вытянувшееся лицо. С усилием он выдернул пробку из бочки и суетливо подставил под густо пахнущую струю свою банку. Затычка упала на земляной пол и исчезла из поля зрения Константина. Когда банка наполнилась до краёв, настала пора затыкать бьющую струю. Писатель поставил банку и начал лихорадочно шарить руками по земле в поисках пробки.
Наконец, затычка нашлась. Неизвестно, сколько вина вылилось на пол. Его пары быстро наполнили маленький погреб. Костя, сидя на корточках, отсалютовал бочке своей банкой и сделал несколько жадных глотков.
Отлегло.
Проснулся Писатель уже на диване. Он приподнялся на локте, всматриваясь в окно. Была ещё ночь, рассвет застрял где-то вдалеке за исполинскими соснами. Константин сполз на пол, отбросил в сторону зажатую в руке затычку от винной бочки. С глухим стуком покатилась пустая литровая банка. Костя не смог даже выругаться - я зык прилип к нёбу и не желал шевелиться.
На экране Ноутбука, раскрытого на столе, устало кружился флажок сообщения. Писатель прицелился и щёлкнул нужной клавишей.
-Позвони мне! - писал Дорман.
-Пошёл ты, старый козёл, - машинально подумал Костя.
Константин вывалился на крыльцо. Шлёпанцы обнаружились почему-то здесь. На улице его ждала сумрачная тишина. Сырой воздух потёк в лёгкие, медленно растворяя хмель. "Паджеро" Писателя стоял на своём обычном месте. Он словно вспотел после быстрого бега. Костя на ходу провёл рукой по мокрой крыше и облизал влажную ладонь.
Настоящий деревенский колодец, построенный по заказу Константина во дворе дачного дома, скрипя цепью, выдал ему ведро ледяной воды. Костя пил через край, обливая рубашку, пил, пока зубы не свело. Язык, наконец, отлепился от гортани, но говорить было не с кем. Писатель по привычке зашаркал к клетке с Кузей, но, подойдя к ней, вспомнил, что кролик подох и накануне был предан земле под старой липой.
Константин остановился. Он не знал, куда теперь идти, что делать.
Он был голоден, и в то же время его тошнило.
Он готов был дать зарок никогда больше не притрагиваться к спиртному, и вместе с тем неудержимо хотелось выпить.
У него в голове вырастал сюжет будущей повести - возможно, великолепной - но без Музоньки он не мог написать ни одной фразы.
Он балансировал на краю пропасти. Он чувствовал себя гением... Или идиотом?..
Он готов был встать на колени и вымаливать прощение у Ульки, но она ушла от него.
Он хотел сказать всё это Кузьке, но кролик гнил сейчас в земле.
Писатель сжал руками голову, словно стараясь задержать хоть одну из мыслей. Впереди выросла его тень, похожая на большую букву "Ф". Она протянулась к клетке. Константину неожиданно показалось - там что-то шевелится. Он заставил себя сделать шаг вперёд и пригляделся. В клетке, как ни в чём не бывало, спал Кузька. Его чёрно-белая шёрстка была вымазана в земле, а мордочку он спрятал, свернувшись калачиком. Но розовые уши торчали в стороны и готовы были слушать хозяина.
Писатель замер. Перед его мысленным взором пронеслись жёлтые страницы зачитанной книжки Стивена Кинга "Кладбище домашних животных", леденящие душу подробности воскрешения из мёртвых. Он не знал, что сказать своему кролику, вернувшемуся с того света. Он машинально выдавил: "Привет, длинноухий" и вздрогнул от звука собственного голоса.
Костя не мог больше балансировать. Он стремительно полетел вниз. Полная луна за его спиной, уже слегка потускневшая перед рассветом, спряталась за облака, и всё вокруг погрузилось во тьму.
Константин не знал, сколько он пролежал возле клетки. Когда сознание полностью вернулось к нему, он уже куда-то шёл. Солнце слепило глаза, заставляя жмуриться. Ноги скользили по мокрой тропинке, шлёпанцы разбегались в разные стороны - приходилось подхватывать их грязными пальцами ног.
Заспанный Сосед - худой, высокий, в просторных шортах - удивлённо смотрел на него, почёсывая редкую тёмную бородёнку.
-Какая охота? Какое ружьё? Зачем тебе такой крупный калибр? На медведя, что ли собрался? Погоди, давай в дом войдём. Выпьешь что-нибудь? Чаю? Ты что-то неважно выглядишь, Костя.
Высокий голос Соседа начинал раздражать Писателя. Собака крутилась под ногами, не давая сделать ни шагу, и поливала всех звонким лаем. В ней было слишком много жизни. А Костя жаждал в этот момент только одного - быстрее взять то, за чем пришёл, уйти от всех, запереться и...
Константин прокручивал в мозгу эту картину: он будет сидеть на диване, палец ноги на курке ружья. Дуло будет холодным и твёрдым. В него нужно будет заглянуть... Пока не поздно... Пока сумасшествие не победило окончательно...
Горячий чай придал сил Константину. Он с нетерпением смотрел на чехол с ружьём, стоящий у стены, и вполуха слушал болтовню Соседа об охоте. Что сейчас лучше идти на уток, с мелкой дробью, и вообще это лучше сделать завтра, пойти вдвоём, обязательно взять с собой Грина - вишь, как он хвостом рассекает - слышит, о чём говорим, лопоухий.
Костя нервно поводил плечами. Он был уже не здесь. Писатель мысленно прощался с этим миром, в котором всё не так - серость одерживает верх над талантом, обида побеждает любовь, безумие глумится над здравомыслием. Неожиданно Константину пришло в голову, что нужно напоследок позвонить Дорману и высказать всё, что он о нём думает.
Писатель прервал излияния Соседа, взял у него из рук телефонную трубку и вышел на крыльцо. Он уже знал, что будет говорить.
Голос старого еврея оказался неожиданно ласковым. Он торопился, будто боялся, что связь сейчас разорвут. Он поведал, что со вчерашнего вечера не может до него дозвониться. А потом бодро заявил следующее. Что дура-секретарша перепутала рукописи. Что его, Костину, повесть он прочёл совсем недавно. Что она гениальна. Что её нужно немедленно готовить к печати. Что он приносит тысячу извинений. Но, самое главное, каждая из гласных в словах Дормана была на своём месте.
Когда в трубке, наконец, послышались гудки отбоя, Константин закрыл глаза. Он медленно приходил в себя.
Писатель вдохнул поглубже и открыл глаза. В ста шагах перед ним возвышался его новый дом. В одном из окон неожиданно зажёгся свет. Появился силуэт Ульки. Она с тревогой выглядывала из окна. В руках у неё были вещи, которые она доставала из распакованного чемодана.
По небритым щекам Писателя потекли слёзы. За спиной Сосед продолжал фальцетить об утиной охоте.
-Кролик, - неожиданно сказал Костя. - У меня вчера сдох кролик. Я закопал его под той старой липой. Жалко его.
Сосед осёкся и долго с изумлением всматривался в мокрые глаза Кости.
Константин продолжал:
-А сегодня ночью он вернулся обратно в свою клетку. Представляешь? Мне показалось, что я схожу с ума. Ты Стивена Кинга читал?
Лицо Соседа начало меняться. Оно вытянулось, борода задрожала, из глаз брызнули слёзы. Потом Сосед согнулся пополам, схватился за живот и начал крутиться на месте. Он напомнил Писателю школьный циркуль, нарезающий окружности на бумаге. Константин внезапно подумал, что сумасшествие может быть заразным. Когда Сосед, наконец, отсмеялся вволю, то взял Константина под руку и провёл его обратно в дом. Худые плечи Соседа ходили ходуном, пока он наливал еще по чашке чая. Потом он сел за стол, намотал на палец свою бородёнку и поведал следующую историю.
Оказывается, его ирландский сеттер нашёл вчера вечером кладбище Кости, выкопал неглубоко закопанное тельце Кузи, приволок его к соседскому дому и начал весело возиться с ним, как с игрушкой. Сосед увидел эту картину и ужаснулся - он подумал, что пёс утащил из клетки Костиного кролика и задушил его. Что делать, не признаваться же в этом - ведь Писатель когда-то говорил, что не надо ему собак и кошек, а самое лучшее из домашних животных - это его кролик. Сосед, конечно, с этим не был согласен - самый лучший из четвероногих, несомненно, его рыжий Грин. Но он прекрасно осознавал, что гибель кролика будет для Писателя ударом.
Сосед смалодушничал и не смог придумать ничего лучше, как прокрасться ночью к клетке Писателя. Он как мог, отряхнул от налипшей земли шёрстку дохлого кролика и подложил его в клетку. Даже ушки расправил. Он надеялся - Константин подумает, что кролик сдох сам.
-Ты уж извини, соседушка, я хотел как лучше.
Писатель отодвинулся от стола и долго смотрел на свои тапочки. Они оставили на полу грязные следы. В мыслях Костя медленно возвращался в этот мир. В этот немного чокнутый, но всё же реальный мир. Он покачал головой, спустился, спотыкаясь, с соседского крыльца и побрёл по просохшей уже тропинке домой.
-А как же ружьё? Ты забыл ружьё, - крикнул Сосед.
Константин махнул рукой. Над его головой пронёсся ветерок, ероша волосы - к нему спешила Музонька, нетерпеливо взмахивая крыльями. Сюжет новой повести почти сформировался, первые фразы уже просились на бумагу.
Костя прибавил шагу, шлёпая босыми ногами по тропинке - непокорные тапочки он потерял где-то по дороге. Дома его ждал Ноутбук и Улька в своём умопомрачительном халатике.