Я был в ударе, носился по спортзалу, как лось, содрал колено и забил решающий мяч. Когда я, наконец, плюхнулся на скамеечку в ожидании очереди в душевую, ко мне подкатил Бордюр (вообще его зовут Паша Бордюрский). Он был одним из немногих зрителей, которые болели за сборную нашего института, хотя болельщик из него, если честно, никакущий. Всю игру он просидел, выставив вперёд свои чёрные окуляры, и откровенно зевал. Самое обидное, что он хлопал своими маленькими ручонками не только когда забивала наша команда, но и в моменты, когда повода для радости у наших болельщиков не было вовсе.
Фишка состояла в том, что Бордюр - чувак с полноватым и бесформенным телом - был так же далёк от спорта, как я, например, от красного диплома. А тусовался он на матче просто для увеличения числа зрителей - ему за это зачёт по физкультуре пообещали.
Бордюр присел передо мной на корточки - он был сейчас чем-то похож на коалу, только мишка мягкий и симпатичный, а Пашка весь какой-то рыхлый и недоделанный. Глядя снизу через свои невозможные очки на белом с красными веснушками лице, он сказал:
-Глыба (это у меня кликуха такая, а на самом деле я Лёня Глыбов, если вы ещё не знаете), мне нужно с тобой поговорить.
Я-то думал, он будет восхищаться моей игрой - играл я сегодня действительно гениально, - но у него всегда на уме что-то своё.
Разговор он начал в своём автомобиле, взявшись подвезти меня до дома. Этот "опель-кадет" бог знает какого года выпуска появился у него совсем недавно. В нём держался устойчивый запах болота, несмотря на все ухищрения с автомобильными дезодорантами. Бордюр купил эту тачку на деньги, вырученные от какой-то очередной своей махинации. Чаще всего его "финансовые проекты" обламывались, но этот, видать, выгорел.
На водительском месте Пашка сидел прямо, как курсант на параде. Руки на руле - на "без пятнадцати три", как учили в автошколе. Ряд - правый, скорость - сорок. Смотрел он только вперёд, не обращая внимания на гудки обгоняющих его машин и "факи", которые ему показывали через стекло. Говорил Бордюр со мной уголком рта, а я откинулся на пассажирском сиденье и рассеянно слушал его, поигрывая призом, который получил после матча, как лучший игрок, - отличным футбольным мячом.
Из Пашкиного базара я начал усекать, что в последнее время он подрабатывает где-то в социологической службе - помощь пенсионерам и инвалидам на дому. Короче, приносит им продукты и всякие социальные заказы. Я обалдел, когда узнал об этом - на Бордюра это совсем не похоже! Чтобы он помогал старухам, да ещё, наверняка, за мизерное бабло - это полная лажа! Ну, я молчу, слушаю дальше. Только мяч выронил.
-...Ну и, понимаешь, надо мне отъехать на пару дней по неотложным делам. Так вот, я тебя хотел попросить отработать эти два дня за меня.
Вот это уже больше смахивает на Бордюра - вылитый он! Весь в делах и заботах. Пошлю-ка я его подальше - у меня своих заморочек по самое "не балуйся".
-Но ты не подумай, - спохватился Пашка, слегка повернувшись ко мне своим круглым лицом, - работа совсем не сложная. И потом, с темой для курсовой я тебе помогу...
Вот так!
Знал, чувак, на что надавить - курсовая для меня - полный облом. Теперь меня и убазаривать не надо. За это я могу и три дня заказы бабулькам разносить. Нет проблем.
Пока я молча разглядывал росписи всей нашей футбольной команды на кожаных боках мяча, Бордюр инструктировал меня. Он старался превратить свой фальцет в мужчинский бас, но получались утренние звуки шипящей яичницы на сковородке:
-Тебе нужно будет с четырёх до девяти вечера обойти пять адресов и разнести заказы. Будь обязательно вежливым, не груби - эти старики любят поворчать (надпись на мяче: бейсильней, не жалей!), а то ты меня просто подставишь. Все подробности я расскажу тебе дома (красен стол пирогами, а наш Глыба - голами), дам координаты конторы и предупрежу, что ты придёшь вместо меня. Ну, как, ты согласен? (Леонид, расти настоящим футболистом и человеком! - это уже наш тренер подписался).
А куда мне было деваться. Помощь в курсовой - это клёво! Поэтому я не стал долго буксовать и пожал маленькую бордюрову руку. Она оказалась влажной, и я незаметно вытер свою ладонь о штаны, словно боясь заразиться красными веснушками Пашки.
Я люблю футбол. Мощная игра для настоящих мужиков. Честная игра. Если в ней начинаешь "лепить горбатого" - сразу становится заметно. Поэтому в любом матче я всегда старался выложиться по полной программе. И даже если моя команда проигрывала - значит, соперник был просто сильнее. Мне до чёртиков обидно проигрывать, но без базара скажу - проигрывать я умею. В этом нет ничего стрёмного. Ну, загасили нас в этот раз, так в другой мы им наковыряем голов. Нет проблем.
Только сегодня я убедился, что в жизни - совсем не так, как в футболе. Жизнь, она, оказывается, порядочная блядь. Посмотришь телевизор - вроде всё тип-топ, а если где и фуфло гонят, так это не у нас. Говорят, народ у нас стал жить клёво - у всех машины, дачи, бабло не знают куда девать. Лажа! Это полная лажа! Братан, ты зайди в квартиру к больному одинокому старику! Сразу всё просечёшь. И врубишься, что жизнь - игра в одни ворота. Все голы забивают тебе, а ты не можешь даже защиту нормальную выставить. За твою команду во всей стране никто не болеет. Поэтому тебе приходится болеть за себя самому.
Вот так!
В общем, захожу я сегодня по первому адресу. Там старик инвалид, почти не ходит - полдня ползёт на кухню, потом ещё столько же в уборную. А я - как дед Мороз - с мешком подарков стою в обшарпанной прихожей. Запахи - закачаешься. Грязными носками, мочой и чем-то протухшим. Я как на него посмотрел - рад был ему полный баул отдать. Дед весь жёлтый, наверное, помрёт скоро. Но для него положен отдельный свёрток - две банки консервов, печенье и чего-то ещё - я особо не разглядывал. Остальное - другим.
Старик этот белыми губами пошамкал. Вроде, спасибо говорит. И смотрит на меня так, словно сто лет ни одной живой души не видел. Может, так оно и есть. А я не могу на него глаз поднять. Как будто стыдно мне. В напряг на него смотреть. Я такой раскрасавец здоровый перед ним стою, а он...
Короче, голов ему жизнь назабивала - счёт, наверное, хоккейный. Взял старик у меня этот несчастный заказ и руку зачем-то пожал. Ладонь у него холодная и сухая, как лист кленовый из гербария. Сожмёшь сильнее - рассыплется. И так мне захотелось для этого старика что-нибудь сделать. А что я для него сделаю? Денег у меня нет. Да и на что они ему? Вылечить я его не могу - я ж не доктор, а простой студент.
Нашёл я его глаза за кучей морщин. Мутные они, слезятся, и не поймёшь, какого были когда-то цвета. Улыбнулся ему - держись, мол, мужик, рано ещё ласты склеивать. Затворил скрипучую дверь и скатился вниз по лестнице, даже про лифт забыл.
За такую игру надо красную карточку давать, только кому - не знаю.
Вот так!
В тот день я видел ещё разных бабулек. Одна из них, полная и с бородавкой на подбородке, наезжала на всякое начальство и правительство, мол, пожить старикам не дают. Другая, наоборот, худющая, как скелет, замучила благодарностями, и всё пыталась впихнуть мне в руку десятку. Я не взял, конечно.
Была ещё бабушка. Я заметил её взгляд в коридоре, когда только вошёл, до того, как она свет включила. Она смотрела не на меня, но в мою сторону. Пожалуй, даже куда-то выше меня, хотя я роста не маленького - метр девяносто. В её взгляде было что-то... Не знаю, как объяснить. У людей я такого взгляда не встречал. И у животных тоже. Всё время, пока был у неё, я пытался вспомнить, где встречал этот взгляд.
Я не успел оглянуться, как оказался у неё на кухне за обеденным столом. Одну руку мне оттягивала большая кружка с чаем, в другой была зажата ложка с абрикосовым вареньем. Я понял только, что пенсионерку зовут баба Вера. А она уже знала моё имя, студенческую кликуху и в каком институте я учусь. И даже - с каким счётом мы выиграли в последней игре, и почему я оказался у неё вместо Бордюра.
В её кухне жили неслабые запахи солений и сушёной зелени. Всё вроде цивильно, только банки со специями стояли на полке неровно, а одна и вовсе на краю - вот-вот упадёт. Мурлыкал приёмник на древнем, округлой формы холодильнике. На дверце красовалась наклейка в виде зайца с морковкой. За выцветшими, но чистыми занавесками раздавались ребячьи голоса из детского сада под окнами. А я сидел за столом у почти незнакомой бабули. И не мог уйти.
Вы скажете - это всё туфта, братан, не гони волну. Можете не верить. Но без лишнего базара - я чувствовал себя у бабы Веры, как дома. Может, даже лучше. Я слушал её, она слушала меня. Мы просто разговаривали. Конечно, вид у меня, может, и не ангельский - бритая голова, кулаки с хорошую дыню и табло с вечным наглым выражением. Но такой уж я получился... Видно, из-за этого многие меня сторонятся. Я мог бы улыбнуться людям, но с таким же успехом улыбался бы голодный волчара потерявшемуся козлёнку.
А баба Вера не обращала на это внимания. Вернее, она меня не видела, потому что была практически слепая. Но, зуб даю, будь у неё стопроцентное зрение, она вела бы себя со мной точно так же.
Ещё в ней жила какая-то нехорошая болезнь - щёки покрывал нездоровый румянец.
О чём мы говорили, сейчас и не вспомню. Да обо всём понемногу. О погоде. О городе. О жизни. О футболе. О болезнях. О лекарствах.
Выяснилось, что баба Вера чувствует за несколько дней, когда будет хорошая погода, а когда плохая. По памяти она может дойти до любого магазина в округе, только очень боится машин. Жизнь у неё не такая уж плохая, как кажется. Старушка очень жалеет, что не может смотреть спортивные передачи. Раньше, когда её зрение позволяло, она с удовольствием смотрела футбол. Теперь её здоровье уже совсем не то. Последнее время она чувствует себя совсем плохо. Кажется, высокое давление. Что-то с сосудами. Боится умереть. Боится, что её квартира пропадёт - родственников совсем не осталось.
А потом баба Вера сказала такое, что я чуть не упал с табурета. Оказывается, Пашка заботится о ней. Каждый день приходит навестить. Носит гостинцы. Притащил какое-то импортное супер-пупер лекарство, которое должно помочь от всех её болезней. А она... Обещала ему отписать свою квартиру.
Вот так!
Я, само собой, сразу насторожился. Если бы вы знали Пашку, как я, то поняли бы меня. За так он и пальцем не шевельнёт.
Упаковка бордюрова супер-пупер лекарства лежала на холодильнике возле приёмника. Бабуля принимала его уже две недели. Название лекарства она не помнила, да и прочитать его, конечно не могла. Зато я прочитал и запомнил.
Дома я отыскал в комнате предков огромный том медицинской энциклопедии. В медицине я не шарю, но сразу просёк, что к чему. Если пожилому человеку с гипертоническими болезнями принимать прописанное "доктором Бордюрским" лекарство, то через некоторое время давление у пациента будет зашкаливать. Слабые сосуды не выдержат такого напряга и просто взорвутся. Короче, бабулька склеивает ласты, а её хата достаётся чуваку по имени... По имени Родя. Родион Раскольников.
Вот так!
На следующий день я выполнил всю работу Пашки, а вечером снова оказался за столом на кухне у бабы Веры и пил чай. Хозяйка выглядела хуже, чем вчера. Я притаранил большую упаковку "ассорти" и ревниво следил за тем, чтобы старушка попробовала конфет каждого вида.
Скоро я решил, что пора начать разборки и отставил кружку. Заранее подготовленная тирада прозвучала неслабо. Я втирал, что Пашка - фуфловый чувак. Что он день за днём травит бабулю своими лекарствами. Что ему просто нужна её квартира.
Она слушала, наклонив седую голову и чуть улыбаясь. Кивала головой. Потом я замолчал, а она нашла на столе мою руку с зажатым в ней бордюровым лекарством, похлопала по ней ладонью и тихо заговорила:
-Ты очень хороший парень, Лёня. Спасибо, что заботишься о старушке. Ты молодец. Только, может, оставить всё, как есть? Мне ведь всё равно жить осталось немного. Я уже и доверенности-поверенности всякие подписала. Паша мне бумаги клал, а я подписывала, где он скажет. Ну, раз уж так получилось, то господь ему судья. Я на том свете буду знать, что квартирка моя не пропала, хоть кому-то послужила. И скажу там, кому следует, чтобы не наказывал его. Пусть себе живёт и радуется.
Поскрипел я зубами, пытался возразить, втолковать, разжевать. Потом допёр, что беспонтовое это дело.
Баба Вера была слепая. И решила остаться слепой до самой своей смерти.
Вот так.
Отметелил я на другой день Бордюра так, что мало не показалось. Он неделю в институт не ходил. И ещё месяц по углам прятался, чтобы на глаза мне не попадаться. Пусть скажет спасибо - легко отделался. Я с ним больше не разговариваю.
Потом была сессия, зачёты, экзамены, футбольные матчи. После - вечерние тусовки. Дальше - полная расслабуха. Ни до чего не было дела.
Однажды тусовался я с ребятами на нашей любимой скамейке. Услышали сухой стук. Мимо проходил мужичок с тростью. Постукивал ей по краю тротуара - слепой. Ребята было засмеялись, но я тут же загасил их смех. Всплыло какое-то смутное воспоминание. Баба Вера. Отрыл в памяти её адрес и решил - навещу.
Вот и она - дверь в квартиру бабы Веры. В коридоре стоит древний холодильник с наклейкой-зайцем - видать, кому-то помешал. Я насторожился.
Дверь открыл Бордюр. На башке у него пилотка из газеты, очки заляпаны чем-то, а из квартиры воняет краской - ремонт полным ходом. Пашка аж присел от неожиданности, заколбасило его, кисть выронил, и очки скорей снимать. Думал - бить буду.
Но я понял - бесполезно. Это жизнь наша так устроена. Такие, как Бордюр, играют в ней в одни ворота. Каждый болеет сам за себя, и некому предъявить им красную карточку. В этой игре нет правил, как в футболе.
Плюнул я Пашке в лицо прежде, чем уйти. По-моему, промахнулся. Но не возвращаться же снова?