Каждый раз, когда угрюмый полусонный ноябрь подходил к концу, молчаливая долговязая Осень быстро собирала свои вещи - краски, кисти, покрывала из тонкой багряной ткани, старый пергамент, струны от невидимой скрипки, смотанные в аккуратные жесткие клубки - и незаметно покидала свое очередное жилище - заброшенный особняк, подвал или холодный и грязный чердак. О ней мгновенно забывали, а если и вспоминали, то говорили:
- Да, была осень, да теперь ее нет; все, что было - прошло, а нам некогда заниматься прошлым - успеть бы за настоящим!
На место Осени стремительно являлась Зима. Осень была покорной, тихой и задумчивой особой, она никогда не пыталась спорить с Зимой, и поэтому их смена проходила легко, гладко, быстро - без "полусезонов", которые любят устраивать другие времена года.
Зима в глубине души была актрисой. Она любила эффектно обставить свое появление, развлекалась тем, что за одну ночь засыпала дороги первой метелью, покрывала землю чуть-чуть влажной и липкой шалью рыхлого снега, развешивала на черных, скучных, пустых ветках сверкающие серебряные гирлянды - то есть так неожиданно и резко меняла облик природы, что люди, встав поутру и поглядев в окна, были приятно поражены и чувствовали это удивление до самого конца дня, мечтая только о том, чтобы этот хрустящий снежный сон не растаял вновь, раскрывая перед взором безотрадный вид бесхозного мира, где уже не властвовала Осень, и пока не начинала распоряжаться Зима.
Но первое впечатление быстро гасло, всплеск радости тоже постепенно становился повседневностью, и на смену бурному восхищению приходило спокойное равнодушие. Люди запирали окна на задвижки и опять погружались в свои размышления и проблемы, Зима тоже заканчивала праздновать свое очередное восшествие на престол и какое-то время проводила свои длинные, сонные минуты, поглощенная рисованием. По вечерам Зима брала баночку с серебряной краской и кисточку и выходила на улицы - ведь в эти часы никто, кроме случайных прохожих, не мог ее видеть. Она подкрадывалась к окнам людей и украшала стекла новыми или классическими рисунками. Она знала, что люди почему-то называют их узорами, хотя это были вполне осмысленные и наделенные сюжетом картины.
Зима всегда старалась быть мягкой к людям, ненавязчивой и спокойной. Она считала, что мудрая и продуманная красота глубже и долговечнее бурной и непредсказуемой, покой лучше неожиданностей, и поэтому никогда не пускала в ход всю ту мощь, которая была ей дана.
К концу декабря Зиме стало очень скучно. Метели не радовали людей, ее рисунки - тоже. Она мало что умела делать для себя. Так было устроено изначально: природа редко занята собой, а люди нечасто обращают внимание на природу; они существуют бок о бок, но при этом друг друга не понимают. Это и делает их самими собой, так же, как именно наши недостатки, а не достоинства, помогают нам быть нами, а не кем-нибудь другим.
Итак, Зиме было скучно. Но она с интересом наблюдала за тем, как люди начали готовиться к какому-то своему празднику, сути которого она никогда не могла понять. Зато они считали, будто знают, что делают; они украшали дома разноцветными огоньками, и от их света на снегу переливалось северное сияние, пели задумчивые песни и покупали друг для друга всякие ненужные мелочи, которые были ценны только тем, что были приобретены с добрыми и светлыми намерениями и чувствами. Это было глупо и очень трогательно, потому что во всех праздниках вообще есть какой-то нелогичный, детский, но единственно верный смысл.
Мудрой, но доверчивой Зиме нравилась эта суета. Она даже наивно полагала, что все это люди делают и для нее тоже, в благодарность ей за серебро, за радужный свет ночных фонарей, за золотые искры сумеречного снегопада, за черно-белый купол деревьев, зимой заменяющий нам небо. Она радовалась каждой огоньковой гирлянде из миллионов таких же разноцветных ниточек, потому что ей казалось, что они зажжены и мягко мерцают в темноте исключительно для радости, но радости, которую могла бы разделить и она. Зима верила в это и вместе с людьми любовалась на украшенную яркими звездами зимнюю ночь.
Однажды, прогуливаясь по чистой заснеженной улице, которая была не очень широкой и потому так и светилась декабрьскими сугробами, Зима увидела огромную стеклянную витрину, красиво и богато украшенную бумажными снежинками (какими уродливо простыми и неумело сделанными казались они искусной Зиме!) и переливающимися фонариками. Золотистое теплое пятно на снегу, расплывшееся прямо у фундамента здания, медленно меняло цвета. Зиме, не знавшей простого механизма этого явления, происходящее казалось волшебством, и она замерла, зачарованно глядя на это чудо. Потом она подняла глаза и увидела, что свет льется через расползшиеся по стеклу узоры, когда-то нарисованные ей, и от этого витрина кажется большим витражным окном.
Зима подумала, что люди действительно очень добрые создания. Они сделали это для нее, им хотелось, чтоб она тоже радовалась... Зима протянула руку к огонькам, чтобы взять их в ладони и любоваться на их свечение, глядя через свои белые бескровные пальцы... Но рука ударилась об стекло, чуда не произошло, а фонарики продолжали устало и чуть лукаво перемигиваться со своим отражением на снегу.
Зиме не было больно, но она была поражена своей ошибкой. Она довольно быстро поняла, что вовсе не для нее люди украшали свои дома, они даже не думали о ней - они все делали только для себя. Она была не нужна им, они не оценили ее стараний, потому что считали их естественными и обычными явлениями и даже умели доказывать свою точку зрения с помощью химии и физики.
У Зимы не было сердца, она не умела плакать или смеяться. Поэтому она спокойно пошла дальше по безлюдной и мягкой заснеженной улице, и неисчислимые количества снежинок, каждую из которых она самостоятельно придумывала и украшала, тихо поскрипывали под ее шагами. Иногда Зима поглядывала на тепло и уютно освещенные окна домов. Ей было обидно. Более того, она завидовала, со все возрастающей глубиной этого чувства завидовала Весне, легкой, звонкой, самовлюбленной и смешливой Весне, кокетке-Весне, красавице-Весне, которая всегда была одета в свое неизменное простенькое легкой ситцевое платьице, но все равно оставалась прекрасной.
Зиме было завидно, потому что весной люди сами открывали свои окна, и стекла не были постоянной и нерушимой преградой, между человеком и природой. Весной люди выходили на улицы, держась за руки и смеясь, а не жались в своих домах поближе к источникам тепла и света, не кутались в пледы, не смотрели с содроганием на маленький черный минус, светящийся на термометре. Весной они были счастливы от 1 марта до 31 мая, а не только в первые две недели. Весной они влюблялись и совершали глупости! И это благодаря солнцу, вернувшимся птицам и звенящей листве - больше ничему!
Зима чувствовала себя непонятой. Серебряные кружева на окнах, симметричная гениальность линий, тонкие и мудрые расчеты, которые всегда оправдывались - все это не впечатляло людей - тех, для кого она, собственно, это и создавала.
Зима остановилась у входа в какую-то закусочную и стала наблюдать за удивительно продуманным кружением снежинок в желтом луче фонаря. Они блестели в золотистыми искрами, а потом ложились на сугробы своим первозданным радужным серебром.
- Да, сынок, зима теперь уже не та, что была прежде, - донесся до нее чей-то голос.
Зима обернулась и увидела, как из закусочной выходят старик и маленький мальчик. Они держались за руки, и ребенку приходилось немного подпрыгивать, чтобы успевать за быстрым шагом взрослого. Разговор их заинтересовал Зиму, и она неслышно пошла за ними следом.
- В дни моей юности, а уж тем более тогда, когда я был малышом, как ты, - продолжил старик. - Зима иногда насылала такие метели, что неба было не видать. А теперь - разве вьюга? Нет, это так, вечерний снежок по сравнению с прошлыми снегопадами.
Зима усмехнулась. Иногда она слышала подобные речи. Ее всегда забавляло то, что вот такие старички говорили о какой-то "другой зиме", хотя она всегда была одна и та же и никуда не исчезала.
- Мне бы хотелось увидеть такую метель, о какой ты говоришь, дедушка, - заплетающимся детским языком выговорил мальчик.
- Может, еще и увидишь, сынок... Да куда там!.. Теперь зима совсем другая, больше на раннюю весну похоже.
Сравнение с Весной задело Зиму. Ей захотелось доказать своенравному старцу, что он неправ, но более всего ее взволновали слова мальчика. Она подождала, пока дедушка и внук свернули за угол, и незаметно растворилась в легком снегопаде.
Минут через пять началась метель. Сначала она походила на простую вечернюю вьюгу, но потом снежный поток уплотнился, снежинки выросли вчетверо, ветер на время прекратился, и начался плавный, роскошный снегопад, который медленно засыпал оставленные еще днем следы и мягко ложился на крыши домов. Хлопья снега начали срастаться налету, и пушистая праздничная вьюга засияла серебряным вальсом даже в сонных подворотнях и переулках. Зимняя тишина вернулась в город. Поднялся легкий ветерок, и спокойное падение снежинок тотчас прекратилось. Они закружились безумным, не имеющим названия танцем, извивались белыми змеями по тротуару, становились лошадиной гривой на коньках крыш и волнами на карнизах. Снег низвергался на землю нескончаемым потоком и застилал черное и бездонное зимнее небо. Даже звездам не удавалось светить сквозь эту пелену - такова была сила Зимы.
Она радовалась и веселилась, глядя на то, какая метель у нее получается. Зима была довольна ей, хотя так давно не поднимала подобных снегопадов!
Зима опустила глаза вниз, на землю, и увидела, что в одном из домов открылась дверь. Несколько человек вышли на улицу и замерли, подняв головы и глядя в снежную вышину. Почти сразу за ними из своих жилищ выглянули другие люди, потом еще и еще; из переулков показались запоздалые путники - в том числе и знакомые ей дедушка и внук. Старик ловил хлопья руками и смеялся, а мальчик, глядя на него, тоже хохотал, пусть даже и не совсем понимая для этого причины. Почти все они улыбались и протягивали к ней и к небу руки; дети нарочно падали в снег и, лежа на спине, заворожено и серьезно смотрели наверх, туда, откуда падали огромные, бесформенные, уютные снежинки, устилая мир холодным зимним пухом. Очень скоро почти все люди города стояли на улице. Некоторые даже хлопали в ладоши, любуясь на эту самую что ни на есть настоящую праздничную вьюгу.
Вдруг послышался треск. Зима даже не успела заметить, как в черное небо взмыла сверкающая полоса, пропала на мгновение, а потом рассыпалась по небосводу алым звездным огнем за ней все чаще и чаще летели ввысь другие молнии и расплескивались золотыми, изумрудными, синими, янтарными цветами. Эти волшебные взрывы, распускаясь, чем-то напоминали астры и пионы. Зима никогда не видела эти растения, но точно знала, что салют был на них похож.
Небо запестрело огнем, и его блики сияли на белом снегу, который, словно чистая бумага, всегда готов отражать все то прекрасное, что мы создаем на земле.
Зима окунула руку в радужный дождь огней, которым расцветилось небо, и на этот раз ей ничто не помешало. Этот фейерверк зажгли и для нее тоже, в ответ на ее подарок земле. Люди делились с ней своей радостью, кричали ей что-то снизу, чего она не могла понять, но слышала, и почему-то смеялись - совсем так, как весной - счастливо, звонко, весело, легко...
"Значит, и я им нужна, - подумала Зима и улыбнулась. - Но весной я все равно никогда не стану".