Этот день определенно не задался. С утра моросил противненький дождик, тащиться на улицу не хотелось. Но надо - так надо. Осторожно ступая по неглубоким прозрачным лужам, пес задумчиво поднимал лапу на намокший парапет. Подумать было о чем. Еще с вечера закололо в боку, затошнило и захотелось лежать. Вчера, уютно устроившись на диване, он затих и размечтался. Боль успокоилась, и уже накатывала дрема. Смутно привиделось море, и даже шум прибоя зазвучал как наяву. Он лишь раз был на море и с тех пор мечтал о нем, как мечтают о счастье...
Эти примитивные люди думают, что собачье счастье - это кусок мяса с косточкой. Как будто у пса нет души. Но есть, есть душа, и не колбасой единой... Душа же жаждала свободы, простора, полета...
В тот раз на море счастье и пришло в виде свободы бежать по кромке воды, лаять во весь голос, выражая свой восторг и признательность.
Так бы и бежал до горизонта, но какой-то новый незнакомый запах остановил его. Поводя черным носом, пес пытался определить источник этого странного запаха, и, определивши, приблизился. Это пах ужасный незнакомец, который, улыбаясь, подзывал его. Доверчиво глядя в бесцветные глаза оборванца, пес замер.
- Ну, иди, иди сюда, псина! Какой же ты славный! Не бойся, уж я-то тебя не обижу. Ну вот, молодец. Ложись, ну, ложись. Дай-ка я тебя поглажу. Ну, вот и хорошо. Умница. Как звать-то тебя? Небось не по-простому - Гарольдом каким-нибудь. Вон, ты какой красивый! Знаешь, друг, мы ведь с тобой одной породы. Я тоже живу, как собака. Но не такая, как ты - ты-то видать в этой жизни неплохо пристроился - шкура-то прямо лоснится. Только что духами от тебя не пахнет. Но, как ни крути, а все равно пахнет псиной. Не сердись, я этот дух собачий очень даже люблю. Он для меня самый приятный в этой моей собачьей жизни. Сам-то я живу, как пес бездомный, и никому до меня нет дела. А по мне - так оно и лучше. Хуже нет зла, как от дружков-приятелей. Вот поговорю с тобой - и хорошо. Хочешь хлебушка? Ну, прости, забыл, что ты у нас благородный.
- Да, песик, и у меня была собака, Козлом ее звали. Почему Козлом? Да так уж вышло. Дружбаны мои спросили как-то: "На хрена тебе этот козел, самому жрать нечего?" Так и пошло - Козел. Уж и любил я Козла этого! Сам не поешь, а Козлика своего накормишь. Чем кормил? Да уж чем разживусь, тем и кормил. Он у меня неприхотливый был - все хавал, что ни дай. Любил меня очень. Мать родная так не любила, наверное. Почему - наверное? Да не помню я мать свою - забил ее папаша насмерть по пьянке. Я-то еще дитем тогда был - вот и не помню. Папашка-то тоже сгинул, видать, по тюрьмам. А если и нет - то про меня не вспомнил. Вот и выходит, псина, что сирота я с младенчества. Тетка, материна сестра, к себе взяла. Так и вырос в чужом дому. А теперь вот никакого дома у меня нет.
- Да нет, ты не думай, что завсегда я бродягой был. Мы с Козлом в своем дому жили. Как люди жили. Все вместе: и есть, и спать, и на промысел вместе ходили. Чем промышляли? Да чем придется. Там дрова поколешь, тут забор поставишь. Вот на хлебушек и накапает.
А повезет, так и пельмешки на столе были. Очень их Козел уважал. Одним махом миску сметал. Довольный потом был! Как же - мясо!
- Чем еще занимались? Да вот, по вечерам книжки Козлу читал разные. Какие? Да всякие. Романы там про любовь. Про царей-королей всяких. Но любимая была - про жизнь. Китаец один написал, Конфуцием звали. Откуда книжки брал? Э, браток, это не вопрос. Все тогда на макулатурных книжках помешались. Ну и несли сдавать библиотеки свои, от дедов-прадедов доставшиеся. На женщину белую меняли, да на Монте-Кристо графа. Я и выпрашивал у приемщика то ту, то эту книженцию. Приличную библиотеку дома скопил! Ну и читал.
- Часы эти вечерние были у нас с Козлом из самых любимых. Тишина - домишко-то мой на отшибе стоял, прохлада - благодать, одним словом. Только птичка иной раз голос подаст, да ветер листья потреплет. В такие минуты перестаешь сердиться на жизнь. Даже собственная пустая судьба начинает казаться значительной.
- И слова Конфуция этого, ну прямо как сейчас для нас написанные, до самого сердца доходили. А Козлик внимательно так слушал. Понимал, видать. Правильный мужик был, Конфуций этот, даром, что китаец. Вот, например:
"Не печалься о том, что люди не знают тебя, печалься о том, что ты не знаешь людей".
- Каково сказано? То-то же!
- Или вот:
" Если управлять народом посредством распоряжений и наводить порядок посредством наказаний, то народ станет уклоняться от распоряжений и указаний и утратит стыд. Если же управлять народом посредством духовной силы и поддерживать в нем порядок посредством надлежащих норм поведения, то народ сохранит стыд и будет управляем".
- Вот то-то и оно, что народ стыд потерял. Вроде уже и слова такого нету. Все можно, и ничего не стыдно. От этого и беды все проистекают. Да что теперь поделаешь? Откуда стыду этому и быть, если сверху донизу все гнилое. Не вернешь.
- Ты спросишь, как же я бездомным оказался? Ну, спроси, не стесняйся! А я отвечу - все, дружок, из-за бабы. Из-за них, подлых, все беды на свете, поверь. И надо же мне было такую стерву в дом привести! А все жалость эта окаянная, пожалел на свою голову бабу эту подлую. Да еще песику моему она шибко понравилась. Улыбилась ему, гадюка, ангелом прикидывалась. Ей, понимаешь, жить было негде. От мужа-злодея сбежала. Говорила, бил ее шибко. Вот и сбежала. А приткнуться-то бедолаге негде. Ну и пожалел ее, горемычную.
- Вот и стали втроем жить. Как жена она мне была. Ты-то знаешь, кто такая жена будет? Знаешь, то-то же. Чисто в дому стало. И пожрать сообразить мастерица она была. Словом - порядок! Чуть не год целый мирно жили. Но бес, он не дремлет. Попутал-таки бабу мою. Ну, прямо дьявол в бабу вселился. Хозяйство ей в голову ударило. То того не хватает, то этого. Всего ей мало. Мы-то с Козликом жили и жили, все у нас, что для жизни нужно, было. А ей - мало. И то хочу, и это. Ну, прямо, как старуха эта с золотой рыбкой. Короче, вытурила меня на работу - сторожем заделался, сутки через трое. Чего сторожил-то? Да так, ангар пустой. Зачем, скажешь, его сторожить было? Положено! Так-то вот. Ну, пообвыкся я, все путем. Одно плохо - с Козликом на сутки расставаться приходилось, нельзя его было с собой брать. Военный объект, твою мать. Скучал мой песик без меня. Раньше-то ни на минуту не расставались. Выл поначалу, это что плакать по-собачьи. Перестал потом. Понял, видать, что воем делу не поможешь. А может, просто устал.
- А книжки мы читать не перестали. Иной раз до ночи самой все остановиться не могли. Читали мы тогда все больше старинную книгу - Библией называется. Много непонятного там, а разъяснить-то и некому. Но зато если что поймешь, то сам себя уважать начинаешь.
- Очень нам историю про Самсона перечитывать нравилось. Мужик такой могучий в древности жил. Львов руками душил, да по тыще человек шутя приканчивал. Но и этого баба сгубила.
- Дай, расскажу, как дело было.
- Самсон этот большим человеком в своей стране был. То ли царем, то ли судьей, точно не скажу, но только в почете был, и дело свое знал. И вот приглянулась ему баба одна не из ихних, да так приглянулась, что прямо присох к негоднице и жить без нее не может. Что ни день, то у нее. А та ну прямо веревки из него вьет, и чего не попросит, Самсон все для нее делает.
- Видать, нестойкий наш брат против женских соплей. Вмиг волю теряет. И ничего тут не поделаешь.
- Вот и этот самый Самсон. Ну, чего, спрашивается, к бабе этой паршивой прилип? Ну, смазливая, видать, была. Так ведь не она одна. Но Самсону подавай только эту, и все тут. Тянуло его к ней. С войском целым бороться мог, а с собой самим - нет. Хочу, мол, эту негодницу и все тут!
- А дрянь эту Далилой звали. Имечко такое себе придумала. Надеялась, что на него сильнее западать будут.
- Ну, и начались тут такие дела. Сородичи Далилы этой с дури погубить Самсона решили. Но знали, что в честном бою его не одолеть. Так они хитростью взять задумали. Зачем им это нужно было, я не понял, но думаю, что за власть боролись.
- Меня вообще поражает, ну что людей на власть толкает? И хлопотно и ненадежно, ну и опасно, наконец. Но нет, рвутся, ни себя, ни других не жалеют. Того и гляди, кирпичом по башке получишь. Ничего не боятся, власть им подавай, чтобы помыкать другими могли.
Ну и, конечно, фигурой себя ощутить. Вот мол, я важный какой. Да еще им мерещится, что залюбили и зауважали их все вокруг. Какая глупость! Напротив, все им завидовать начинают, а чаще - ненавидеть, да гадать, как погубить поскорее и понадежнее.
- Ну, так вот. Стали эти сородичи Далилу науськивать: "Разведай, мол, краса наша ненаглядная, откуда сила у Самсона такая? Может заговоренный он какой? И как заговор этот с него снять? А как узнаешь, денег тебе дадим немерянно".
- Ну, та и давай допекать: "Скажи, мол, да скажи, откуда у тебя сила такая? А коль скажешь, я тебя так ублажу, что мало не будет"
- Ну, Самсон, тот все шутками, да прибаутками, мол, сила моя от того, да от сего, то веревками особенными нужно его повязать, то еще чего, только то все это неправда была, и Самсон легко изо всех ловушек выскальзывал.
- А баба-то не отстает: "Вот, говорит, как ты меня любишь, оказывается, все обмануть норовишь".
- Ну, и так она его достала, что душе его тяжело стало до смерти. И открыл Самсон ей правду, что вся сила его в волосах, нестриженных с рождения. И если состричь волосы, то отступит сила от него и станет как прочие люди.
- Ну, и натурально, состригли злодеи с Самсона сонного его волосы, в которых вся силы была, а Далиле за подвиги денег неисчислимо отсыпали.
- Очнулся Самсон ото сна, хвать, а силушки-то и нет. Пленили его, бессильного, в цепи заковали, да для верности еще и глаза выкололи.
Видно, все же боялись еще.
- Ну, повели его на каторгу, работу тяжкую нагрузили, и радуются, вот, мол, какие мы молодцы! Да только не знали они, что бессилие его не навсегда. Как стали отрастать волосы его снова, так и сила возвращаться начала.
- И вот раз устроили они пьянку и решили с пьяных глаз над Самсоном покуражиться. Призвали его из дома узников и оскорблять принялись. А Самсон терпит, помалкивает, потому как задумка у него была. И вот, говорит он отроку, который рядом был, подведи, мол, к столбу какому меня, а то сил стоять нету, упаду сейчас. Ну, тот и подвел его к столбу, который крышу держал. "Вот, говорит, обопрись"
- И возопил Самсон: "Умри душа моя с филистимлянами!". Повалил столб, обрушил весь дом, всех убил и сам умер. Такие, брат, дела...
- Ну, так вот, работаю, но бабе этой поганой, опять мало. Смотрю раз, другой, Козлик мой какой-то затурканный меня после дежурства встречает. Спрашиваю, что да как, не заболел ли. Да нет, мол, в порядке все. Это он так, в возраст входит. А какой возраст - годочка три всего Козлику было. Для собаки - самый лучший возраст. Он сильный был, ростом с тебя, не маленький. Смелый, вплоть до геройства. Вот случай тебе расскажу.
- Летом это было. Жара. А по жаре по такой лучше нет, как в речке поплескаться. Ну, мы с Козликом и прохаживались к нашей речке Вонючке. Рыбачили иной раз, да что в воде той отравленной поймаешь? Разве что башмак старый от утопленника. Так вот, раз - домой уж собрались - являются подонки эти молодые. То ли под газом, то ли колес наглотались. Ну и давай нас задирать - мол, два сморчка крутятся тут, природу портят. Ну, я молчу, понятное дело. Чего с дураками затеваться. Козлик зато мрачно на них поглядывает. Понял, думаю, что за мразь. А те - больше, уже и матюки в ход пошли. Чувствую - тоже зверею. Да что я против троих? Тут вижу - Козлик в их сторону бежит с намерениями ну, скажем, не мирными. Испугался я за него.
- "Стоять, кричу, Козел!"
- Ну, те, натурально, обалдели. Один, амбал самый, дубину такую здоровую с земли поднимает.
"Это кто козел? Я - козел?! Ну, мужик, плохо тебе сейчас будет - убью".
- А ведь и правда убьет, - думаю. Но больше не за себя волнуюсь, а за Козлика своего, как бы и его детина этот не зашиб.
- Но не таков был мой Козлик, не из пугливых. Он слету да в ручищу-то мордовороту этому и вцепился. Тот аж взвыл от боли. Дубину выронил и пса стряхнуть пытается. Но тот мертво висит, не сбросишь.
- Тут и другие на подмогу бросились, но не тут-то было! Пес мой ни в какую. Пасть не разжать. Да и силенка, видать, у придурков этих с кайфа не та. Словом, взмолились - отзови отец, Бога ради, собаку свою, не тронем. Ну, уговорил я Козла. Отпустил он этого дурня. Так и разошлись с миром. И вот что чудо - никто ведь до того Козлика моего таким приемам не обучал. Сам скумекал. Отличный пес был - друг.
- И вот тоскует пес без меня. Как ворочусь со стражи своей, узнать его не могу - забитый какой-то, затравленный. Душа болит за него, а в чем дело - не ведаю. Соседи открыли мне, что пока не дома я, баба эта поганая из дома собаку гонит, так тот весь день и всю ночь под крыльцом и мается. Ну, тут у меня прямо разум помутился. Сам не свой подступаю к скотине этой, говори, мол, правду, подлая, что с псом делаешь, пока не дома я?
- Ну та, натурально, отпирается, никак, мол, нет, все путем, сидит твой ненаглядный в дому, и ведать ничего не ведаю. Но я не отступаю, соседи, мол, тоже не слепые, все видят, и знаю я доподлинно, что Козлика моего из дому гонишь.
- Ну, тут она себя и показала!
- Как заорет, что не может она в одном дому с собакой жить, шерсть, мол, собачья плохо на нее влияет. Сопли, вишь, текут.
- Ну, и я тут прямо возопил: "Мозги щас у тебя потекут, тварь ты эдакая! Так вот как ты за все меня отблагодарила, за то, что со двора не погнал, в жены тебя определил, живешь не хуже других. Ах ты, скотина! А ну, прочь иди! Куда хочешь иди! Под забором подохни, но чтобы ноги твоей у меня в доме больше не было!"
- Не ожидала она, видать, что так дело повернется. Застыла прямо.
"Да ты что? Тебе собака паршивая дороже живого человека?"
- Это кто, говорю, человек? Ты что ли? Мразь ты подзаборная, а не человек! А ну, вон отсюда!
- И вытолкал взашей за калитку. Так она грозиться стала, в милицию, мол, на тебя подам за избиение.
- Подавай, говорю, а то им там делать ну совсем нечего, вот и развлекутся. Всем отделением искать на тебе следы побоев будут.
- И пошел в дом. И больше ее не видал.
- Но она, баба эта, затаила злость великую. Знаешь, мужик, скажу тебе, что на какую подлость баба способна, на ту ни один мужик не отважится. Верно говорю!
- Ну, так вот... Жизнь у нас с Козликом пошла прежняя. Радуемся друг на дружку, книжки почитываем, за околицу гуляем. Я уж задумал работу эту сторожицкую бросить, да ждал, пока замену найдут. На тот день, как сторожил я, Козлику дверь в дом открытой держал, чтобы мог он свободно по делам своим во двор ходить, а после в дом возвращаться. Взять-то у меня нечего, а до книжек охотников в наше время немного.
- Повеселел мой Козлик. Опять прежним стал, ласковым, даже больше прежнего. Настрадался!
- Эх, как вспомню, так до сих пор в сердце щемит. Так бы и по сию пору жили, да нет...
- Ну, так вот. Осень уже подошла, холодно по ночам сделалось. Сижу раз при амбаре своем, в тулуп замотался и подремываю. И привиделся мне сон - не сон, а как бы видение было. Ей Богу, не вру! Обычно-то снов я не вижу, а тут привиделось, будто иду я по лесу с Козликом моим, грибы что ли ищу или еще чего. И вдруг пропала собачка моя. Я туда-сюда - ну нет ее нигде. Я уж и кричать принялся и в такое волнение страшное пришел, что очнулся от дремоты своей, а сердце все колотится и дыхания нет. Дай, думаю, выйду на воздух свежий, дух переведу.
- Вышел и обмер: на том конце поселка, там, где домишко мой, все пламенем полыхает. Ноябрь уж был, и темнело рано, так что зарево это далеко видно было.
- Не помню, как домчался до того краю - и точно, догорает мой дом, горит, как свечка. Соседи посбежались, ведрами гремят, да только тут спасать уже было нечего. Как безумный кинулся я во двор, "Козел!" - кричу, "Козел!" Нету, нигде нету. Я к дому, в огонь. Сосед удержал.
"Не суетись" - говорит. "Сгорела собачка твоя. Выла она, бедная, да только в огонь за собаку жизнь положить никто не решился. Потом выть перестала, сгорела."
- Да как же, говорю, сама из дома не выскочила, дверь-то открытая была!
"Да нет" - говорит - "Снаружи бревном припертая была, потому выскочить она не могла".
- И тут я все понял. И почему огонь - в доме-то никакого огня не было, и кто дверь бревном подпер.
- Понять-то понял, да что теперь поделаешь, доказать-то ничего не могу, да и Козлика не вернешь.
- Вот так и стал я сиротой и бездомным. Неделю все опомниться не мог. Спать перестал. Закрою глаза - Козлик как живой, хвостом машет, гулять зовет. Сосед ну прямо измучился со мной, самогонкой поил, чтобы сморило меня - не берет, не сплю.
- А в душе такая тоска! Козлика ну так жалко! Хоть самому помирай.
- Тут соседова жена и надоумила: "Пойди - говорит - в церковь, помолись за душу собачки твоей, как раз девять дней со смерти ее. Глядишь, тебе и полегчает".
- В тоске глубокой пошел я в церковь. Сроду там не был. Прихожу, что делать, как молиться - не знаю. Ну, думаю, на то ты и Господь, чтобы без слов все понимать. В сердцах ведь читать можешь. Да и языки разные знаешь. Авось и мою молитву бестолковую уразумеешь.
- Повалился я, значит, на колени перед Иисусом, тем, который гвоздями к кресту прибит, и молвил перед ликом его мученическим таковы слова:
" Господи, ну кто Ты там есть! Позаботься, пожалуйста, о моей собачке! Очень тебя прошу, Господи! С тебя строго за это спросится! Моя собачка заслужила вечное блаженство!"
- Хочешь верь, а хочешь - нет, но поднял я голову и вижу - Иисус смотрит на меня как-то по-доброму, понимающе смотрит. Значит, дошла до него молитва моя. Успокоился. В хорошие, верные руки передал я Козлика.
- Потом встал и пошел на станцию. Ну, и напился там на последние рублики. В такой день можно. А после сел в поезд и рванул сюда, к морю. Так рассудил: уж если без дома жить, то лучше там, где потеплее. И верно, хорошо здесь. Третий год уж живу. Люди добрые и подадут чего, да и покалымить не вопрос, особенно в сезон. Подсоблю кооператору какому, он мне деньжат и подкинет. Опять живу.
- Да только нет-нет, да и мысль такая в голову приходит, что живу я не свою жизнь, а чью-то чужую, доставшуюся мне по ошибке. Не знаю, была бы моя собственная лучше, но она была бы - моя!
- А можно и по-другому. Может, я сейчас доживаю жизнь моего Козлика? Ту, которую он не дожил? Ведь не старый еще был. Ну, тогда все правильно, и я не жалуюсь.
- Ну вот, поговорил с тобой, и полегчало. Беги пес, ну, бегом к хозяйке! Мы еще с тобой встретимся, если не на этом свете, так на том уж точно. И поверь - такой собачьей жизни, как здесь, больше нигде не бывает. Так что - не мохай! Беги, малыш!
.........
Дождь кончился. Проглянуло солнце. Тепло. Пес тяжело вздохнул, стряхнул с себя последние капли дождя и пошел назад. Доживать свою жизнь.