- Ну, теперь вижу, - сказал папенька, - что ты в самом деле почти понял, отчего музыка в табакерке играет, но ты это ещё лучше поймёшь, когда будешь учиться механике.
Владимир Одоевский "Городок в табакерке"
Так приятно строить свой крошечный мир в старом спичечном коробке. Подбирать за собой всякие крошки и волоски, раскидывать их на контрастной подложке, а затем включать замечательную лупу с подсветкой и творчески выбирать крупицы из такого сора, что не всякая хорошая хозяйка разглядит в своих владениях, чтобы быстро смахнуть тряпкой, боясь что их успеет заметить кто-нибудь ещё. В ярком свете лампы, закреплённой где-то в ободе линзы, увеличенные в достаточное количество раз песчинки преображаются вдруг. Никогда не удаётся заранее представить и предугадать, что увидится и куда встроится, например, рыжая крошка от хлебной горбушки. Она кажется рыхлой и бесформенной, в крайнем случае - почти круглой и бесполезной, но для моего мира из спичечного коробка крошка эта - огромная глыба породы, из которой возможно высечь всё, что угодно. Достаточно рассмотреть силуэт дерева, или очертания фонтана для городской площади, или даже непредставляемую пока, но вполне отчётливую форму, что вот-вот выступит из нагромождения лишнего, - достаточно взглянуть, и некуда уже деваться. Хочется сразу же разобраться. Хочется хватать и делать. Но стоит обязательно остановиться, остыть, выключить подсветку на линзе, закрыть глаза, и посидеть так немного. И лишь затем медленно и аккуратно убрать всё мешающее, чтобы осталась на подложке одна-единственная точка, а если приглядеться - настоящий городской фонтан, вокруг которого не стыдно выстроить целую площадь. Поставить дома, где за резными ставнями поселятся люди, те самые, для кого мой фонтан всего лишь привычный повседневный вид. Странно им будет выглядывать из окон и видеть рассевшихся на вытертой скамье праздных чужаков, приходящих специально, чтобы полюбоваться, как вода течёт из медной чаши, будто не видели они такого никогда.
Вот так я люблю собирать свой городок в коробочке из крошечных деталек, подгоняя без зазора одну к другой и не показывая пока никому, оставляя лишь себе удовольствие взглянуть иногда и довольно потереть руки - как заметно и быстро строится всё. Не успеешь устать, не успеешь оглянуться, а улицы вытягиваются замечательными домами, да так, что ни один не похож на соседний. А через пару дней, глядишь, на окошках уже обязательные занавесочки белеют, цветочные горшочки появляются и бельё сушится на верёвках, протянутых от балкона к балкону. Городок-то вовсе не мёртвый, как на пыльном макете в неудачном музее, а вполне себе живой. И люди по улица спешат, каждый или по делу неотложному или просто так, дети их резвятся у большой лужи на булыжной мостовой. Только крошечные они в таком масштабе, не каждый раз увидеть их удаётся. Но тут терпение надо иметь и сноровку. А ещё - веру обязательно. Без неё никак не разглядеть того, что хочется. Без веры, вообще, не стоит браться ни за какое дело.
Самое удивительное, что не знаю я своего городка. Смотришь на уютный дворик и знаешь прекрасно всех, кто живёт в домах вокруг. Как настоящий прилежный член общины. Знаешь всех, кто может повстречаться тебе на улице, здороваешься с продавцами лавок и молочником, понимающими безо всяких слов, чем тебе угодить сегодня, горюешь, когда кто-нибудь из них неожиданно заболевает, и не видно его на привычном месте. Но вот какого цвета кирпич у дома на соседней улице, не скажешь никогда. Это уже как другой город совсем. Это другой мир, хотя и сделанный теми же самыми руками. Живут там, скорее всего, какие-нибудь несчастные другие, кто не знает правильного порядка и закона. Ну и пусть себе живут, если нам не мешают. Вот если захочется кому-нибудь из них вмешаться в наши дела, тогда-то обязательно изведают чужаки силу праведного гнева. Вил в сараях, да кольев в заборе хватит на каждого, кто не понимает, как следует жить. А пока с теми чужими хорошо торговать на базаре, встречаться на главной площади по большим праздникам и вместе приветствовать радостными криками правителя, обращающегося к народу с очередной благоглупостью. А ещё здорово, когда из тех домов замечательные молодые парни нашей улицы приводят себе невест. Когда тяжело прокатывается по брусчатке телега, влекомая волами, на которую нагружено добротное приданное. Каждый, глядя в своё сводчатое окно, должен видеть, как много тут всякого добра, потому что наши юноши всегда достойны самого-самого лучшего. Иначе и быть не может.
Только так и можно жить в городке из коробка. Не бывает здесь молоточков и колокольчиков, вечно занятых погоней друг за другом. Неинтересно мне заснуть и проснуться в незнакомом месте, чтобы ходить в гости к царевне-пружине, глядеть на неё восторженными глазами, а потом взять, да и сломать всё одним неосторожным движением. Мне неинтересно ломать, строить и создавать гораздо приятнее. Отлично чувствовать себя создателем-волшебником, перед которым только что ничего не было, как у фокусника в растопыренных перед публикой ладонях, а затем - раз, и возникло то, о чём даже и не думал. И здесь уже хромает сравнение с фокусником, который тренирует годами и знает заранее каждое своё движение. Для него недоступно очарование неожиданного открытия, что мне достаётся в самой невзрачной крошке хлебного батона.
Городок мой замкнут и огорожен высоченными стенами из серого грязного картона. Мне даже неудобно представлять себе, какими кажутся эти стены, уходящие в бесконечное небо, для жителей городка. Надеюсь только, что никому до них нет никакого дела. Когда ты от рождения и до смерти занят множеством необходимых и важнейших дел, что делали и делали все бабушки и дедушки, завещавшие внукам не отступать от устоявшихся обычаев, некогда особенно поглядывать по сторонам. Тем более, что старшие не просто хранят свои правила, но и следят за жизнью молодых неустанно, направляя и подсказывая, покуда хватает у них сил. К тому же, чтобы не возбуждать лишнего любопытства, я прикрепляю дома к стенам коробка тыльной, задней стороной, где не должно быть никаких окон, куда заходят редко, по какой-нибудь уж самой неотложной надобности. Стараюсь сделать всё возможное, чтобы никто и не задумывался о том, что там находится, за дальней стеной старой кладовки. Мне самому никак не обойтись без видимых границ - слишком уж ювелирную поставил я себе задачу. Спичечный коробок, из которого вытряхнули спички, это рама моей картины. Пусть и не самая шикарная рама, но без неё прелесть созданного видится неполной. Да и в запале работы необходимо всегда видеть черту возводимого города, привязывать его к чему-то осязаемому и вещественному в нормальном мире. В конце концов, стены охраняют всех, ведь достаточно мне, огромному демиургу, встать однажды утром в неправильном настроении и с делать одно неосторожное движение рукой, как от города моего не останется и следа. Коробок хранит своих жителей. Каждый раз я заставляю себя в конце работы очень аккуратно задвинуть застроенный четырёхугольник в коробку, а затем так же аккуратно убираю его на специально отведённую полку.
И тут, однажды, пришла мне в голову идея взять иголку и проколоть в крышке коробки тончайшие дырочки, чтобы свет лампы в комнате сверкал над городом переливающимися созвездиями. Я уже взялся тогда за иглу и подумал, что не могу просто так натыкать дырок безо всякого порядка. Мы восхищаемся ночным небом в своём большом мире вовсе не потому, что там мерцают огоньки без порядка и без счёта. Видим мы и порядок и вполне осознаваемую бесконечность. Пусть даже и не помнится ничего из пропущенных мимо ушей уроков астрономии в школе, но уж ковш Большой Медведицы и пелену Млечного Пути в наших широтах покажет каждый. Мы видим порядок, мы считаем звёзды ковша, и их оказывается мало, вполне хватает пальцев двух рук, хотя и крутится смутно в памяти что-то такое, будто не так всё, звёзд гораздо-гораздо больше на самом деле даже в самом простом и привычном созвездии. И тут мы легко доказываем себе, что враки это, вернее, лишь голые слова из книги, что исчезают каждый раз, когда мы поднимаем голову вверх и смотрим на ночное небо.
Не смог я легко и быстро отделаться от простой шальной идеи, даже выбросил одну крышку, где успел проткнуть что-то бездумно. Выбросил и взял другую от коробка, полного спичек, рассыпав их деревянный строй по кухонному столу. Я понял, что люблю всех тех, кто поселился в городе, люблю и не могу бросить для них, как кость голодной собаке, что-то неподобающее. У них всё должно быть лучшим на свете. Они ничем не заслужили моей расхлябанности и безответственности. Пришлось доставать из библиотеки кучу атласов, разбирать их, придумывая, где бы мог находиться в большом мире такой волшебный городок. Вернее, где бы мне хотелось, чтобы он находился. Ещё пришлось подбирать моё любимое время года, не делать же много-много крышек со сменяющимися точками, чтобы компенсировать обычное земное движение времени. Городок мой, по крайней мере внешне, застрял в одном-единственном, самом тёплом и простом для изготовления времени и месте. А может, просто, в самом желанном для меня самого.
Я выбрал удивительную карту неба, но чуть не забыл, что теперь я вовсе не обыкновенный человек-наблюдатель, задравший голову и сверяющий живые звёзды с картинкой в атласе, для жителей города я похож больше всего на Господа Бога, взирающего на происходящее внизу с обратной стороны мироздания. Пришлось переводить атласную картинку, переворачивать её с помощью зеркала, разрушая стройный и привычный вид жёлтых точек на чёрном фоне. И лишь затем, основательно подготовившись, я смог наколоть небосвод для выдуманных мной жителей. Закончил и подумал, что вот так и выходит у меня с каждой мелочью, казалось же в самом начале, что нет ничего проще - взять иголку и проколоть в картоне пару сотен крошечных дырочек.
А ещё, если говорить о неприглядной стене, я спрятал её от горожан просто оттащив обжитые улочки и кварталы подальше. Всякому городу необходим пустой, незастроенный простор. Заросший травой, куда выводят хозяева пастись своих коров и коз, или заваленный мусором и нечистотами, где даже бурьян поднимается неровными клочками, не успевая покрывать и поглощать все отбросы, что тащат и тащат сволочи, хоть как-то поддерживающие чистоту приличных мест. Нормальный человек не станет соваться на такие окраины, он постарается обойти их стороной как можно дальше, а значит, никогда не увидит, что за лугом и за свалкой горизонт закрывает серая стена. Не увидит и не расстроится, не проклянёт неведомого Создателя, который перегородил мир непреодолимыми препятствиями. А мне и хорошо. Честное слово, я душу вкладываю в каждую виньетку на фасаде хоть ратуши, хоть самого последнего дома бедняка, потому что в моём городе даже самый последний и никчёмный человек имеет свой уютный и тёплый угол. Ему не на что жаловаться. И так должно оставаться впредь. Всегда, до скончания времён.
Кто из жителей окажется удачливым в делах, а кому будет вечно не везти - мне уже не интересно. Я всего лишь строитель. Подбирая синонимы, меня, конечно, можно назвать создателем, но только в одном, точно определённом смысле этого слова. Никогда мне не стать властителем душ выдуманного народа, сколько бы молитв не возносили ко мне в красивых церквях моего города, величественных, прекрасных, но совершенно бесполезных по своему прямому назначению. Так обстоят дела на самом деле, что бы ни втолковывали пастве благородные святые отцы. Я не слышу голосов собравшихся на торжественную мессу. Даже непонятным комариным писком не тревожат они мой слух. Так живётся удивительно спокойно, я могу заботиться исключительно о недостроенном здании, подбирая на столе своём очередную крошку, а об остальном мне печалиться недосуг. Я обязательно дострою все здания, замощу все дороги, сделаю их удобными и функциональными в том виде, как я это понимаю, а вот большего пусть никто у меня никогда не спрашивает. Я недостоин большего и не хочу становиться другим. Дал самому себе честное слово, что дострою городок в лучшем виде, так, чтобы ни у кого язык не повернулся придраться даже к какому-нибудь камушку, криво уложенному в дальней стене, вот это слово и буду держать. Его и выполню.
Собственно, осталось мне немного. Я уже разметил в коробке последние улочки, придумал, какие будут стоять на них дома, и понимаю, что стоит теперь уже торопиться. Всякий человек желает, чтобы рабочий, каким бы он ни был, закончил поскорее и исчез, растворившись за поворотом улицы, чтобы ничего больше не напоминало разруху строительства, чтобы не посмеивались дальние родственники, заимевшие раньше черепичную крышу с кирпичной трубой, и не называли бедным приживалой-босяком только лишь за то, что кто-то неведомый в непонятной выси не торопится закончить работу вовремя. Не слышу я комариного писка слов, обращённых ко мне, но человеческое возмущение разглядеть совсем не сложно даже в таком крошечном месте, освещённом всего лишь лампой, закреплённой у меня в лупе. А в возмущении своём человек никогда не чувствует меру, оно вскипает в его голове передержанным кипятком и остаётся надолго. Куча самых обыкновенных мелочей, от которых никуда не деться, будет подогревать раздражение, и наступит потом предел, за чертой которого никакое благодеяние не сможет остановить толпу, потерявшую разум и громящую всё кругом. Я должен торопиться, пока толстые мамаши ещё терпят в доме непутёвых дочкиных ухажёров, что портят воздух пустыми обещаниями о том, как отведут своих любимых в самый уютный и чудесный дворец на свете. Я должен торопиться, пока лавочник готов терпеть, с завистью глядя, сколько звонких монет кладёт в сундук каждый вечер его более удачливый собрат. Я должен успеть, пока не соберутся все они на площади и не затрясут кулаками перед равнодушным небом. Пока не появится во главе толпы тот, кто поведёт её за собой, орошая путь пламенными речами.
Я же хочу им всем счастья и спокойствия. Я, правда, стараюсь и знаю точно, что успею вовремя. Останется мне с облегчением вздохнуть, когда последний дом засверкает свежевымытыми стёклами, да над трубой его завьётся куцый дымок первой пробной топки, после которой чумазый трубочист потребует монетку со снующего делового приказчика, а хозяйская дочка обязательно схватит его за блестящую пуговицу, зальётся стыдливым румянцем и умчится подальше со всех ног, шелестя праздничным платьем, надетым по строгому наставлению матушки ради того, чтобы все видели, какие достойные люди обрели тут крышу над головой. И пусть забудутся в их уверенной походке и хозяйских хлопотах всё разгильдяйство и разруха ушедшего строительства. Никто и обернуться не успеет, как наступят благословенные времена истинного порядка. Пусть вздохнут с облегчением все, кто ждёт, кто хочет преспокойно почивать на хорошо взбитых перинах и подушках, надёжно заперев все двери и окна. Их счастье настаёт. Для них я и выстроил свой городок в спичечном коробке и теперь могу с гордостью неописуемой поставить его под стекло, чтобы не летела на красивые улочки наша обыкновенная земная пыль, слишком громадная для моего творения. Поставить и прикрепить рядом мощную линзу с подсветкой, куда станут смотреть все гости моей скромной квартиры, стараясь разглядеть все чудеса, что сотворил я. А я буду скромно стоять в стороне, молча наслаждаясь их изумлением.
Никто не сможет разглядеть жителей города. Я уверен в этом. Для всех нормальных больших людей город будет лишь занимательной диковиной, достойной статейки в газете и сюжета на местном телеканале. И только я стану заглядывать в мир этот, наблюдая, всё ли в порядке в жизни горожан. Не смогу совсем остыть от работы и перестать быть для них высшим существом. Я не буду вмешиваться, ну разве подправлять что-нибудь вроде придорожной тумбы, снесённой неповоротливой телегой, когда зазевавшийся возница не успеет вовремя хлестнуть своего битюга, чтобы двигался тот проворнее в узком проезде. Мне необходимо первым замечать такие вещи, чтобы успевать подправлять всё, пока не пришёл очередной посетитель и не подглядел ненароком, что в неживой картинке поменялось что-то. Никто не станет рассматривать отбитые углы тротуаров, но всегда ведь отыщется дотошный дурак, которому больше всех надо. Я обязан быть готовым, чтобы и он ничего никогда не заметил, чтобы спокойствие моих любимых человечков никем не было нарушено.
И всё у нас будет чудесно. Если они сами не захотят вдруг разрушить эту идиллию. Но с таким развитием событий я ничего поделать не могу, я лишь надеюсь, что хватит терпения и спокойствия додержаться до моей смерти, а потом мне уже не интересно, что случится. Может быть, смахнут коробок в мусорный бак при уборке в квартире одинокого выжившего из ума старика прежде чем отдать жилплощадь другому жильцу. А может, вспомнит кто-нибудь о давнишнем телевизионном сюжете, и передаст коробочку в местный краеведческий музей. И там уже не разберёт никто, отчего всё хуже и хуже становиться будет вид под наведённой лупой. Кто виноват - музей, которому не нужен такой мелкий экспонат, который рад был бы от него избавиться и поставить в витрину что-нибудь такое, на что каждый зашедший случайно сюда сразу обратит внимание, или неведомые и невидимые человечки-точки, изживающие свой век в ветшающем городе? Мне нет до этого дела, честное слово. Мне бы только спокойно состариться, переполненному гордостью за то, что удалось сделать. Мне бы только не переживать и наслаждаться, как наслаждается уставший и давно забивший на всё невидимый Демиург где-то очень высоко, в других сферах, невидимых из нашего мира.
Мне бы наслаждаться, а не получается. Противная каша обыкновенных переживаний вползает в мои сны. Всё-таки я самый обыкновенный закомплексованный обыватель, тот, кто смотрит теперь новости каждый вечер, пока не заснёт. Дело моё выдуманное закончилось и осталась вместо него пустота, заполненная глупыми, но навязчивыми переживаниями. То, что я сотворил, это идеальный мир, такой, каким мне он представляется, а ни одна утопия не выживает среди людей. И пусть мой вариант далёк от всего того, что предлагали другие, но и он невозможен. Слава Богу, я ни за что не стану вмешиваться в души людей и заставлять их жить так, как написано в какой-нибудь прекрасной Книге. Я правильно поступил, оставив горожанам все их бесчинства и пороки, только такая система уравновешивается хоть ненадолго собственными правилами и живёт дольше любой другой. Но вот насколько дольше?
Сны мучают меня. Слишком много разрозненных видений, их не собрать в одно и не объяснить. Можно тут придумать что-нибудь образное, например, перекипевшую на огне кастрюлю, с которой слетает крышка, но я же не вижу ничего такого во сне. Я даже не помню толком, что вижу. Кастрюля - это совершенно дневной, осознанный образ, что не проходит в моей голове и под который так удобно подгонять всё остальное.
Я долго мучился, пока искал выход. А потом в один прекрасный день снял с полки свой коробок, выбрал из набора достаточно толстую сапожную иглу и решил пробить в неприступной серой стене проход. Не самый лучший способ, наверное, но я не могу придумать ничего другого. Рыхлый картон, проткнутый иглой, покажется для крошечных моих человечков неведомой мрачной пещерой с осыпающимися сводами, ведущей неизвестно куда. Каким-то таким местом, о котором каждый слышал от мамы в детстве страшную легенду о том, как отверженные исчезают в пасти этой пещеры и никогда не возвращаются назад. И пугала мама, что и ты, прелестный белокурый мальчик или восхитительная девочка, окажешься там, если не будешь слушаться папу и маму. Прекрасные локоны твои спутаются, лицо почернеет от адского огня, дышащего из зева пещеры, а ногти ты обломаешь о молчаливые стены в бесполезных попытках спастись и вырваться обратно на свет божий. Я решил поселить в городе легенду, которая станет привлекать каждого, кто не захочет жить в мире с соседями, такой вот предохранительный клапан, готовый успокоить мои расшатавшиеся нервы. Осталось лишь выбрать место для дырки-пещеры. Собственно, вариантов у меня было два - мрачная чёрная дыра в конце большого зелёного луга или пасть, поглощающая нечистоты на городской свалке. Очень хотелось мне продырявить стенку коробка у луга, всё же я люблю своих жителей, даже тех, кто стал отверженным и решил покинуть город. Хотелось мне, чтобы их последний уход выглядел замечательно и патриархально - едва заметная стёжка среди молодой травы, теряющаяся в скальных неприступных уступах, и бродяга с обязательной котомкой за плечами, повернувшийся ко всем спиной, бредущий опасливо неровным шагом и постепенно исчезающий из вида. Да ещё, чтобы пастухи потом рассказывали непременные небылицы, как провалился он под землю и дыхнуло вслед вселенским холодом, отчего перестали жевать и самые меланхоличные коровы. Вот такими хотелось мне сделать последние минуты жизни решившихся на побег из городка. Я же понимаю прекрасно, что в большом мире страннику не прожить и нескольких минут - каждая пылинка, незаметная человеческому глазу, для него огромная глыба, и глыбы эти валятся с невидимого неба так, что укрыться от неминуемой смерти некуда. Но тут мне уже не жалко странника, он сам выбрал себе путь и должен понести за это заслуженную кару.
Первый шаг к пещере вычёркивает уходящего из благодатного мира навсегда. Думая об этом несчастном человеке я представил вдруг, что судьба его станет похожа на судьбу жителей доисторического города Герколанума, которому не посчастливилось оказаться рядом с Везувием во время извержения. Но если о жителях славных Помпей вспомнит любой, они гибли в огне и пепле хотя бы затем, чтобы стать героями картин и поэм, то название соседнего городка не вспомнит даже тот турист, кто был на его раскопках. Такая вот бессмысленная смерть ждёт и городских беглецов - безжалостная рука уборщицы смахнёт их тряпкой, убирая пыль, и следа даже не оставит. И не стоит мне ради них создавать лишнюю красоту - я воткнул иголку в коробок со стороны свалки. Всякий, избравший себе путь, должен делать это осознанно, незачем рядить смерть в романтические одеяния. Раз ты решил идти по дороге, тут уж будь добр, окунись в отбросы в самом начале её, имея ещё ничтожный шанс одуматься и повернуть вспять.
Я выдернул иглу, убрал её на место и поставил коробок обратно на полку. Теперь я был спокоен. Теперь мир был сотворён совсем так, как следует.