Я оставил только маленький язычок на самом краю фитиля лампы, маленький желтый язык, нервно тянущийся вверх, почти не оставляющий вокруг себя света. Наверное, в этом туманно-белом облаке мое лицо выделялось едва заметным контуром, таким призрачным округлым пухлым контуром, который любят режиссеры мультипликации, отрываясь от привычного видеоряда, стараясь уйти куда-то в сторону от всего, что было снять и показано до этого. Сейчас я весь спрятался в черноту, спрятался так, что от всего меня - большого человека, почти двухметрового роста - остался один лишь пухлый контур наклоненного к лампе лица. Я смотрел на огонь и видел в нем, в его колыхании и пухлости окружающего пространства, одно только легкий поток прорывающегося под плотное стекло ветра.
До стен света уже не доставало. Может быть, мне стоило отойти в сторону, немного посидеть в полной тишине с закрытым глазами, чтобы потом научиться видеть в этой темноте, привыкнуть к ней, оторваться от света и перейти в другой мир, построенный совсем не так, как привычный и изученный. Хотя, стоит всего дождаться утра, стоит дождаться настоящего, естественного света, и вслед за ним мир постепенно станет возвращаться к выправленному сознанием существованию, всего за пять-десять минут перельется все кругом, чтобы не осталось уже ничего от сейчашнего, случайного, незасвеченного пространства. Два помещения: привычная комната загородного дома и нечто невообразимо черное, колыхаясь в промежуточных состояниях, поменяются местами. Перед моими глазами все быстро поплывет, опять де, как на кинопленке, когда заумный автор не хочет просто перещелкивать кадры на глазах у зрителей, а долго мучает их, накладывая одно изображение на другое, и вслед за утекшими волнами я отряхну от себя все лишнее и неправильное, чтобы оставить лишь истинное и необходимое. Я поднимусь от холодного деревянного пола и поеду на самую обыкновенную работу.
Теперь все кругом нереально, вернее абсолютно реально, но ровно внутри определенных правил, давно доведенных до каждого играющего. Кругом существуют такие правила игры, кругом каждый играет по отведенным правилам и старается забыть, что такие существуют и довлеют над всем происходящим. Забываться удается практически всегда, почти каждый день и круглые сутки, даже целыми годами, - настолько часто и много, что становится жить удивительно приятно и спокойно, даже в самый отчаянный момент ты просто знаешь, что такая-то и такая-то ситуация разрешится таким-то ответом. Тебе будет плохо ровно вот до сюда, а дальше, или сюда или сюда, туда или туда, вверх или вниз. Вариантов, конечно, много, но все они абсолютно точно известны заранее. Сама искренность и бесконечность неправды делает ее настоящей сверкающей истиной. Хорошей, везде прописанной и выдержанной положенный срок.
Все получается так, что краткие прояснения среди общего правила начинают казаться заросшими тиной округлыми проталинами на болоте, настолько явными и видимыми, что хочется засмеяться от неправдоподобной шутки, хочется радостно одернуть ногу, потому что наступить туда способен только настоящий сумасшедший самоубийца. А я, ведь, не отношусь к таким, и поэтому с легкой совестью стану шагать в другом месте, где все скрыто и невозможно ничего предугадать заранее. Хотя я еще до конца не уверен, где находится истина в этом противоречии.
От желтого языка пламени совершенно явственно поднимались трепещущие, кажущиеся белесыми в тот короткий миг, что их еще можно было разобрать, струйки черного дыма. Я представил себе, какой жирный черный слой копоти останется после них на прозрачном стекле лампы. Стоит только найти другой свет - хотя, зачем его искать, когда все само в свое время наступит самым естественным способом - стоит только вернуться в другой мир, как эта самая копоть покажется именно тем, чем должна казаться - черной, рыхлой, жирной, неровно осыпающейся везде пленкой.
И вообще, ничего такого не произошло. Вообще не произошло и ничего не может произойти, я еще немного просто посижу, посмотрю на огонь и постараюсь проснуться, очнуться и добраться до работы вовремя, чтобы все оказалось замкнутым в единственной ленте, где-то начавшейся, пробежавшей вокруг нас и умчавшейся снова куда-то далеко. Переступив через порог фирмы, я точно наступлю на эту ленту и окажусь снова на старинном движущемся тротуаре, который медленно ползет под тобой, который неспеша вращается вокруг чего-то неизвестного и недостижимого. Наступив утром, обязательно опоздав на пятнадцать минут, я подцеплюсь как аварийный автомобиль на чужой трос, увешанный красными флажками, чтобы невежественные волки не вздумали влезть между ведомым и ведущим в нашей связке.
Зато меня этот трос протащит туда, куда надо, медленно перевернув и вывернув, переворотив и поставив на ноги. Он всучит мне прекрасные черные нарукавники, заляпанные бесчисленными кляксами, и уже вечером, стянув их, я смогу поехать домой и сказать:
- Привет, извини, что вчера не приехал. У меня было просто ужасное настроение. Я на дачу съездил. Знаешь, там все хорошо, только снега очень много. Просто один бесконечный белый снег.