Она была запружена народом, некоторые шли в том же направлении, и кругом стоял неровный гул голосов. Неразборчивый и угрюмый.
В центре площади возвышался помост, и больше всего на свете я хотел, чтобы он исчез, чтобы всё было не так и не с ним... с тем, кого я ждал там увидеть.
И ноги не шли, и дыхание срывалось - а я ускорял шаги.
Несколько человек в рясах и мундирах - там, на помосте. Один зачитывает приговор... И как раз в тот момент, когда я подхожу вплотную, палач ломает над его головой шпагу - длинный клинок, сверкнувший голубым. Это стоит палачу больших усилий; старая шпага тонко, звеняще всхлипывает, чиркнув своего хозяина обломанным краем по виску.
Он больше никогда не возьмет ее в руки...
У меня не получается нормально дышать - воздух здесь тягуч и мерзок, пахнет пороховой гарью, кровью и пожаром.
"Лишается всех прав... и состояния... и переводится..."
Монотонный, высокий голос - как заржавленная труба.
Я смотрю своему другу в глаза - большие, темно-серые, почти синие, они обведены темными кругами. Даже сейчас, кажется, на его лице я вижу тень иронии - последней насмешки над самим собой.
"Вот видишь, как много церемоний, чтобы покончить с одним человеком..."
"...и всех дворянских привилегий... и приговаривается..."
Темно-серые глаза спокойно смотрят вдаль, куда-то туда, где нет уже ни толпы, ни помоста, ни палачей.
"... к наказанию плетью... пока не будет констатирована смерть... но не менее трехсот ударов усиленной плетью..."
Это значит - рвать мясо с уже мертвого тела, это измывательство над мертвым! Плеть... но как же.. ведь это только для бандитов и разбойников самого низкого сословия... как же?!
Двое подручных с похвальным усердием рвут с плеч осужденного рубашку. Рубашка - дворянская привилегия! На его груди - шрамы, они сейчас хорошо видны. Те самые... я помню этот бой. Я помню!
- Стоять! - ору я, сам поражаясь силе и ярости своего голоса. - Право Последнего Слова!
Кто-то в толпе ахает, и воцаряется тишина. Шипящая, как змея - потому что я слышу перешептывания.
Я распахиваю камзол - так, что вспуганными птицами отлетают в стороны пуговицы. Вот он, Амулет Лорда, привилегия дворянина, право суда и слова, которое обязаны выслушать и принять во внимание.
И вот я уже стою на помосте.
- Свидетельствую, что этот человек невиновен... Винюсь в указанном преступлении... и прошу отпустить его... и исполнить приговор по отношению... к действительному виновнику!
Загудели подручные, заквакали чиновники в рясах, но я слышал только тихий стон - на меня смотрел мой друг, которому вручили его разорванную рубашку и, кажется, уже почти забыли про него, недавнего осужденного. С его рук быстро и сноровисто снята была веревка, и готовый узел затянут уже на моих плечах.
"Что же ты делаешь, придурок... Зачем?! Мы же оба с тобой знаем, что ты не виноват... и половина тех, кто стоит там, на площади, это знает!"
Эти слова я услышал так явственно, словно они были произнесены вслух.
"Ну и что же...Ты тоже невиновен. Ты спас меня тогда. Я не могу иначе..."
"Ты же подлеца делаешь из меня! За что?!"
"Брось. Я счастлив. В первый раз за долгое время счастлив. Живи. Прошу..."
Тут окружающие меня люди раздались, и я ощутил, что растянут между двумя бревнами. Вперед опять вышел человек с бумагой в руке.
"Неужто успел уже что-то написать?!" - усмехаюсь я про себя.
"... Поскольку... дворянин... самоличное добровольное признание... казнь заменяется... на медленный расстрел... будет произведена сейчас же".
Такого подарка я и не ожидал!
И я широко и радостно улыбаюсь моему другу, который стоит так близко, как только позволяет помост, и сжимает в руке эфес сломанной своей шпаги... Струйка крови с виска засыхает на его щеке.
Солдаты выстраиваются напротив, старательно делая равнодушные каменные лица. Получается не у всех. Но вот натянуты луки, и по команде они начинают стрелять - по очереди, и после каждого выстрела кто-то сзади начинает бить по маленькому звонкому барабанчику. Он бьет и бьет, барабанчик захлебывается - и тут вперед выходит следующий стрелок. А потом следующий...
Они не стреляют в грудь, хотя я жду именно этого; они медлят. Первая стрела чиркает по макушке, другая - пробивает руку ниже локтя, третья впивается в ногу.
Я ищу глазами своего друга - и не вижу... кажется, мелькнуло в толпе плечо... а потом всё меркнет. Тает.
... и я слышу любимую свою песню, что является для меня будильником, и как ни странно, я ее ещё не возненавидела...
Нету площади. Нету никаких стрел - болит, правда, рука, надо же было в такой неудобной позе заснуть!
И мне надо вставать, одевать ребенка и вести в садик.
Какой странный сон. Такой яркий и реалистичный - я же помню даже волосатые руки тех мужиков, что рвали с плеч моего друга рубашку... и амулет в ладони, который я сжал... сжала так крепко, что он впился в кожу. Там, на площади, я была не тем, кем родилась, не тем, кем являюсь здесь... Там мне удалось его спасти. Боги, неужели я хочу... туда?!
Мы одеваемся, и дочка старательно натягивает пушистые варежки.
Ее личико - серьезное и вдумчивое, а глаза - большие, темно-серые, почти синие.