Часть 1. Deutsch.
Глава 1, в которой наш герой наконец-то знакомится со своей спасительницей.
Господи, как же всё болит, а! Спина, голова, ноги... Ноги - это хорошо, вчера я их вообще не чувствовал, боялся инвалидом остаться... Я покосился на солнечный лучик, падавший сквозь невидимое мне окошко на бревенчатую стену: две ладони до полки - значит, минут через пятнадцать-двадцать придёт моя неразговорчивая спасительница и прогонит боль. Жаль, что она почти совсем со мной не разговаривает. Несколько слов, что я от неё слышал, очень напоминали немецкий, по которому у меня в школе была пятёрка... в четвёртом классе... четверть века назад... М-да, оптимистичненько... Видимо, зря я попытался тогда заговорить с ней по-английски - похоже, что островитян и здесь сильно не любят, а у меня, как у "специалиста широкого профиля по информационным технологиям", то бишь, эникейщика со стажем, английский - считай, второй родной...
Ещё было бы неплохо понять, где это "здесь" находится: всё, что я помню - падение в холоднющую воду, долгое и бессмысленное барахтанье, потом мясорубка порогов - и как только жив остался? - затем песчаный пляж, и я из последних сил тащу свою непослушную тушку (а вот не фиг сидеть сиднем по двенадцать часов в сутки! с другой стороны, если бы не наетый за долгие годы "недельный запас плавучести" - я бы, скорее всего, сразу и потонул бы).
Словом, воспоминания интересные, но пользы от них мало. Впрочем, окружающая обстановка тоже мало что говорит - ну изба, мой угол отгорожен синенькой занавесочкой, и кроме потолка да той самой полочки, явно ручной работы, ничего не видать. Что забавно, попытки изъясняться по-русски моя спасительница просто проигнорировала. Ну, хоть не злилась, как на английский... А вот и она, легка на помине, в своём неизменном светло-зелёном сарафане!
- Их хайсе Коля! Ду хайст вас?(*) - Сразу же бросился я в атаку. - Их бин кранк! Зер шлехт! Дас копф - бум-бум, нихт ферштейн!(**) Совсем нихт, чёрт побери! Ну ответь же уже что-нибудь!!!
* - Меня зовут Коля! Тебя зовут как? - ломаный немецкий.
** - Я болею! Очень плохо! Голова - бум-бум, не понимаю! - аналогично.
- Их хайсе Вильгельмина фон Эдельштайнбергшлосс. - Неожиданно проговорила незнакомка очень приятным голосом, сама, кажется, удивлённая собственными словами.
- Их хайсе Николай Петров, зон айнес Алексей Петров, енкель фон Александр Петров. Коля ист курцформ фюр наме.(*) - Неожиданно родил я почти правильную конструкцию (по крайней мере, школьные воспоминания о немецком не попытались сразу же застрелиться).
* - Меня зовут Николай Петров, сын Алексея Петрова, внук Александра Петрова. Коля - краткая форма имени. - не такой ломаный немецкий.
Видимо, длина имени имела значение - во всяком случае, начиная с этого дня Вильгельмина стала со мной хоть как-то общаться помимо неизбежных "пей лекарство" да "лежи, спи"... Поначалу больше сил уходило на то, чтобы расшевелить остатки хохдойча(*), ещё не выветрившиеся из моей дурной головы, но через несколько дней наступил прорыв и понимать друг друга нам стало гораздо легче. Состояние моё оказалось крайне тяжёлым: я не очень понял подробностей, но Вильгельмина буквально вытащила меня с того света. Многочисленные трещины, едва ли не во всех костях (я от души поблагодарил родителей за удачные гены), несколько переломов, сотрясение мозга и - самое гнусное - куча травм позвоночника. Словом, прошло не меньше месяца, прежде чем я смог ногами хоть как-то шевелить. Бодрствовал я едва по паре часов в сутки - целительница сказала, что во сне быстрее заживёт, и спорить с ней не было ни малейшего желания. Зато не скучал от безделья.
* - Hochdeutsch, "высокий немецкий" - литературный немецкий язык, помимо которого существует куча весьма разных диалектов.
***
Регулярное, хоть и не очень плотное общение нас сблизило, и Вильгельмина даже немножко меня пожурила, что я "какой-то неправильный" - называть её кратко просто не поворачивался язык, настолько солидно и взвешенно она себя вела, хотя выглядела едва на двадцать лет с маленьким хвостиком...
Внешность у неё, кстати, была весьма примечательная, хотя красавицей я бы её не назвал: уложенные "бараньими рогами" соломенного цвета волосы (я сразу вспомнил принцессу Лею из "Звёздных войн"), светлые-светлые серые глаза, круглое румяное лицо, и при росте едва метр шестьдесят чуть ли не шире меня в плечах (а я, между прочим, ни разу не задохлик: в четырнадцать, занимаясь железом, вполне уверенно жал от груди сто двадцать, и хотя сейчас от сидячей работы перевалил за центнер, при моих метре восьмидесяти пяти это выглядит ещё не совсем позорно), не говоря уже о "нижних девяносто", которые явно были гораздо больше, но при этом сложена как-то настолько гармонично, что это не воспринималось ни странным, ни отталкивающим - она вправду была реально широка в кости и, как говорится, "дышала здоровьем", в приятном контрасте с заморенными голодом офисными планктонинами, сидящими на очередной диете, на которых я насмотрелся "дома". Не то чтобы я прям так специально её рассматривал, но делать было всё равно нечего, а вид был всё-таки скорее приятный... Особенно в отсутствии альтернатив.
***
А теперь ещё шажок, по стеночке, по стеночке и до лавочки... Деревянный пол приятно холодит босые ноги, доски некрашеные, необычного медового цвета. Вот ещё одну доску перешагнул... Всего-то ничего осталось, семь шагов уже сделал, ещё три... ну пусть даже четыре - и можно будет отдохнуть.
Ohne dich kann ich nicht sein
Ohne dich
Mit dir bin ich auch allein
Ohne dich
Ohne dich zДhl ich die Stunden ohne dich!
Mit dir stehen die Sekunden
Lohnen nicht(*)
* - Песня называется "Без тебя" ("Ohne dich"), грустная и лирическая, полный текст и перевод можно найти довольно легко.
Не то чтобы я прям так уж люблю Раммштайн... Тем более эту песню... Да я даже половину слов не помню! Просто как-то под настроение пришлось: когда заново учишься ходить после нескольких недель в койке - вообще чем угодно спасаться будешь от "приятных" ощущений... Хотя нет, вру: по сравнению с ужасом, испытанным при первом пробуждении, когда руки не слушались, а ноги даже не чувствовались - любые ощущения понравятся. Хотя бы самим фактом наличия.
Und das Atmen fДllt mir ach so schwer
Weh mir, oh weh
Und die VЖgel singen nicht mehr(*)
* - Собственно, вот эти строчки как раз очень в тему: "И дышать мне ах тяжко; Больно мне, ох больно; И птицы больше не поют".
Уф... Лавка! Твёрдая, неудобно низкая, но зато на ней можно сидеть! И даже спинка есть!
- Что... - Вильгельмина не сразу справилась с голосом, в глазах её стояли слёзы. - Что это сейчас было?
- Ммм. Ты про что? Я до лавки дошёл. Тренируюсь. Надо тренировать мышцы регулярно.
- Нет... То есть, да, правильно, но я о другом. Ты сейчас что говорил? Это что?
- Эм... Песня? Я пел, чтобы отвлечься. Песня с моей родины. Нет, не так. Я слышал на родине, а песня чужая. - Да блин же! Всё-таки до сложных конструкций мой немецкий ещё не восстановился. - Эм... Неважно. Это неплохая песня. Я её иногда слушал.
- А можешь спеть... - Вильгельмина вопросительно посмотрела на меня, как бы сомневаясь в правильности слова. - ещё раз?
Я грустно улыбнулся.
- Могу попробовать. Я её плохо помню. Меньше половины.
Я ещё успел отметил сильное удивление на её лице, немедленно пропавшее, стоило мне только начать в полный голос...
Ich werde in die Tannen gehen
Dahin wo ich sie zuletzt gesehen
Doch der Abend wirft ein Tuch aufs Land
Und auf die Wege hinter'm Waldessrand
Und der Wald, der steht so schwarz und leer
Weh mir, oh weh
Und die VЖgel singen nicht mehr
Кое-как добравшись до финала - и пропустив или переврав половину строк, не меньше - я заметил, что моя единственная слушательница плачет.
- Эй, Вильгельмина, что такое? Почему ты плачешь? Это же всего лишь песня! - Искренне удивился я. - Грустная песня, но зачем плакать?
- Я никогда не слышала ничего такого. - Как-то растерянно произнесла она. - А ты ещё песни знаешь?
- Что-то знаю. На немецком мало. Попробую вспомнить. Я тогда плохо знал немецкий. Забыл.
- Забыл? - Удивилась Вильгельмина.
- Да. Я учил немецкий в школе, очень давно. Забыл почти всё. Не было практики. Здесь с тобой начал вспоминать. Я английский хорошо знаю, но я понял, что здесь его не любят сильно.
При упоминании английского она отчётливо поморщилась, но тему развивать не стала.
- Но как это так - забыл? Если ты что-то знаешь - ты это знаешь!
- Постой! - Вдруг дошло до меня. - Твой народ ничего не забывает? Совсем?
- Ну да. Если что-то увидел, услышал, узнал - это навсегда остаётся с тобой...
- А мой народ - нет. - Перебил я её. - Мы забываем. Некоторые помнят всё - это редкость, чудо. Обычно помнят только важное или яркие, сильные впечатления. Или надо специально учить - повторять много раз, стараться. Если долго не пользоваться - потом всё равно забывается. Как мой немецкий. В школе я был очень хорошим учеником. Много лет не говорил - и забыл почти всё, кроме самых простых слов.
- Да, сначала ты говорил совершенно ужасно, и ещё так смешно всё выговаривал. - Прикрыв ладошкой рот, Вильгельмина мило покраснела. - Только не обижайся! Сейчас ты говоришь гораздо лучше!
- Глупо обижаться на правду. Уверен, я до сих пор говорю неправильно и с акцентом. Практика помогает. Забыл почти всё. Двадцать лет после школы - это долго.
- Двадцать лет? Но это же совсем немного! Ты выглядишь гораздо старше шестидесяти!
- Шестьдесят? Мне тридцать девять. Похоже, разная длина года? Мне вообще кажется, что я не из этого мира. В моём мире все знают и Россию, и Англию, и Германию. Ты говоришь, что никогда не слышала этих названий.
- В нашем году четыре сезона, в каждом сезоне по семь десятидневок. Первый сезон - от зимнего солнцестояния до весеннего равноденствия, на равноденствие - праздник весеннего межсезонья, это лишний день. Второй сезон - от весеннего равноденствия до летнего солнцестояния. Третий сезон - от летнего солнцестояния до осеннего равноденствия, на равноденствие - праздник осеннего межсезонья, это второй лишний день. Четвёртый сезон - от осеннего равноденствия до зимнего солнцестояния. Каждый третий год на зимнее солнцестояние отмечают праздник зимнего межсезонья, это ещё один лишний день, так как год не ровно двести восемьдесят два дня, а чуть-чуть длиннее. Каждый третий год, если он не кратен десяти, тогда праздника нет. Но если...
- Понял-понял-понял! - Перебил я её. - Здесь год - примерно двести восемьдесят два дня и три десятых. Наш год - примерно триста шестьдесят пять дней с четвертью. Сутки вроде бы одинаковые. Жалко, что часы разбились. Тогда мне, получается... Практически ровно пятьдесят один год по здешнему счёту! - Всё-таки посчитал я в уме. - Интересное совпадение. Думаю, можно отмечать мой день рождения в день, когда ты меня спасла, всё равно, считай, заново родился.
- Ой, получается, мы ровесники? - Удивилась Вильгельмина. - И оба родились в день весеннего межсезонья! - Она вдруг сильно покраснела - от ушей, казалось, можно было вообще прикуривать, и я впервые увидел, как красная волна спускается по шее, захватывая видимую в неглубоком вырезе платья часть груди... Никак не меньше шестого размера... А платье - почти как у советских школьниц, коричневое, до колена, и даже передник такой же, белый с оборочками... Чёрт-чёрт-чёрт, не о том надо думать!!! Ну зато можно быть уверенным, что я действительно выздоравливаю!
Дальнейшее обсуждение выяснило довольно грустные для меня вещи. Во-первых, её народ жил примерно втрое дольше людей -- в среднем триста лет по здешнему счёту или почти двести тридцать по нашему. Во-вторых, они примерно вдвое медленнее взрослели - школу (на самом деле, как я понял, в ходу было поголовное высшее образование) начинали в пятнадцать и заканчивали в сорок, тогда же становились и совершеннолетними, термины "выпускник" и "совершеннолетний" были, фактически, синонимами. Чему можно учиться двадцать пять лет при абсолютной памяти - я так и не понял, даже если пересчитать в наши неполные двадцать, особенно с поправкой на почти полное отсутствие каникул (две десятидневки между курсами и одна - между семестрами) и с одним выходным на десять дней.
Разговор про учёбу порядком огорчил Вильгельмину, и лишь после очень настойчивых моих расспросов - едва ли не за гранью приличий - она объяснила, что училась на врача, что для женщин почему-то не принято (я так и не понял, почему), и когда у неё в тридцать восемь начала стремительно расти грудь, сломав всю маскировку под мальчика, её с позором выгнали из родного поселения. Подивившись таким строгостям, я рассказал про своё обучение - школа, институт (её буквально восхитила возможность самостоятельно выбрать свою профессию, без оглядки на пол и мнение родителей). Рассказал и про свою работу, уточнив, что программистом по основной специальности поработать удалось не так уж и много, в тяжёлые перестроечные годы (было непросто объяснить, что же за фигня случилась с развалом СССР, и мы сошлись на "трудных временах", отложив подробности на потом) пришлось переключиться на смежную, менее интересную, но более денежную профессию сисадмина-саппорта-эникейщика. На удивление, про программиста и сисадмина она поняла куда лучше, чем про глобальные пертурбации в стране.
Заодно прошлись по моим уцелевшим вещам. Пороги без зазрения совести содрали с меня не только "натурой". Очень жалко было обувь, хорошие экковские демисезонные ботинки: один утонул, а оставшийся теперь отчаянно просил каши. Одежда - к счастью, достаточно лёгкая, чтобы не утащить меня на дно - была сильно изорвана. Из многочисленного барахла, некогда наполнявшего карманы разгрузки (дань сисадминскому хомяку), остались сущие крохи: связка ключей, совершенно теперь бесполезных, дешёвый китайский мультитул да обломки телефона. Смарт и планшет, похоже, утонули вместе с карманами, как и документы, и набор отвёрток, и карандаши с блокнотом.
Новую одежду Вильгельмина сшила мне за день: пару рубашек из довольно плотной мягкой ткани и штаны из ткани покрепче, а с обувью пообещала разобраться потом, когда я буду уверенно ходить - до тех пор босиком ходить полезнее (а я и спорить не стал, вспомнив, как рассекал на даче босиком почти всё лето - и по гравию, и по стерне, обуваясь только перед сном, помыв ноги, чтобы в дом грязь не нести). Сама она ходила в довольно высоких шнурованных ботинках без каблука из материала, похожего по фактуре на ткань.
Отбросив мои воспоминания, как малоактуальные, я стал расспрашивать Вильгельмину про местные реалии, пользуясь её неожиданной разговорчивостью. Для начала выяснил причину её столь недолгого присутствия в доме. Как оказалось, за двенадцать лет изгнания из "родных пещер" она в одиночку построила невысокую, но просторную крытую тёсом избу-пятистенок на опушке леса, сама обустроила хозяйство (исключительно огородное, никакой животины), и именно им и занималась большую часть дня.
Вообще, её народ как нельзя больше соответствовал земным сказкам про гномов... Точнее, про буржуйских дварфов - невысокие и широченные (по их меркам Вильгельмина была неприлично высокой, заметно выше почти всех мужчин, не говоря уже о женщинах, и непривлекательной: дварфийским канонам красоты больше соответствовала фигура скорее широкая, нежели выпуклая), они жили в пещерах и цивилизация у них была весьма технологическая. Впрочем, сельское хозяйство тоже присутствовало - открытые поля на скрытых от посторонних глаз террасах в закрытых горных долинах дополнялись подземными грибными фермами и освещёнными рунной магией гидропонными плантациями.
Диета у подгорного народа была преимущественное вегетарианской, с большим количеством окультуренных грибов разных видов, видимо, для обеспечения потребности в белке. Травоядными они не были: на столе и рыба бывала, а в тёплое время года - и дичь, но больше как развлечение. Впрочем, так обстояли дела в клане, у Вильгельмины ни на рыбалку, ни на охоту лишнего времени не было.
При словах о магии, сказанных совершенно спокойно, как о чём-то само собой разумеющемся, я окончательно осознал, что попал в другой мир: мелкие детали, которые я до сих пор успешно игнорировал, вроде летающих огоньков, освещавших дом ночью, наконец-то заняли своё законное место в картине мира.
В общем и целом, не могу сказать, что я так уж удивился - капля камень точит, а местные "особенности" всё-таки капали мне на мозг уже второй месяц, да и флегматик я по жизни - иначе в саппорте крышей поехал бы от "талантливых юзверей". Моё излечение после тех порогов и вовсе тянуло минимум на чудо, так что даже к магии я оказался морально готов... Не то чтобы в родном мире меня совсем ничего не держало: родители, друзья детства и неплохой коллектив на работе - это, конечно, много, но страдать и устраивать истерики я не собирался. Жалко родителей да пару по-настоящему близких друзей - весточку бы им послать, чтобы не волновались: мол, жив-здоров, попал в другой мир, к ужину не ждите - а все остальные и без меня прекрасно справятся.
Со следующего дня Вильгельмина с упорством, достойным лучшего применения, занялась моей многострадальной головой. Как она сказала, "нельзя же, чтобы память о целом другом мире оказалась потеряна!" - а отдуваться мне. Впрочем, пока я заново разрабатывал мышцы и связки, а она занималась только теорией, старательно меня расспрашивая, всё было не так уж и плохо. Хуже стало через неделю, когда, уже более-менее восстановив мобильность, я обнаружил непривычные странности в собственном теле: левая рука никак не хотела успевать за моими намерениями, как и левая нога ниже колена, и правая нога целиком. Если просто идти по прямой - всё было нормально, даже едва зажившие травмы не мешали, но вот стоило только попытаться внезапно сменить направление движения или выбранную точку опоры - и я мало что не падал! Плюс ко всему складывалось такое впечатление, что центр тяжести у меня сместился ниже, да и спина как-то утратила былую подвижность.
На этом фоне регулярные магические обследования, ощущавшиеся как что-то среднее между щекоткой и очень лёгким массажем, и употребление на редкость гадостных микстур немного потерялись. Решив, что странные "лаги" в управлении - побочный эффект от моего лечения, я припомнил все известные мне упражнения на развитие реакции и старательно тренировался по часу ежедневно с утра и после обеда, в остальное время по мере сил помогая моей спасительнице с хозяйством - не сидеть же нахлебником, в самом-то деле!
***
- А, чёрт! - Гвоздь, который я пытался вбить в на диво твёрдую доску крыши, провернулся и выпал из тормозной левой руки, а я чуть не попал себе по пальцу, благо, правая слушалась куда лучше и увесистый молоток удалось остановить за миг до попадания.
- Экий ты неловкий! - Засмеялась Вильгельмина. - Давай помажу ушиб, у меня обезболивающая мазь с собой.
- Да я цел, только гвоздь уронил, теперь его искать. - Ответил я, слезая с лестницы. Гвозди были железными и явно дефицитными в местных реалиях, даже у дварфов.
- Чего его искать? Вон он лежит в траве возле угла! - Указала Вильгельмина. С расстояния метра в три, не меньше, ага. - И не надо строить из себя героя, не пострадал он, я же видела, как ты замахивался.
- Погоди, ты что, гвоздь оттуда видишь? - Со скепсисом спросил я.
- А ты разве нет? - Искренне удивилась она. - Он же металлический, а тут в земле металла, считай, вовсе нет. Всё, иди сюда, мазать буду. Это не больно, ушиб же, а не порез!
Стало понятно, почему дварфов считают рудознатцами - обнаружить даже довольно небольшой металлический предмет, скрытый травой... Да... Меня грызла зависть.
- Да говорю же: нет ушиба, я удержал молоток! - Проще было показать, чем спорить. - Вот смотри: и гнётся, и не болит, и синяка нету. Да и бил я несильно, только наживить.
- Но ты же уронил его, уже когда бить начал, как так получилось, что не попал по пальцу? - Вильгельмина выглядела искренне удивлённой. - Так не бывает!
- Ну смотри, - начал я ей объяснять, как маленькой, - бью слабо, чтобы наживить: замах небольшой, удар медленный, роняю гвоздь, останавливаю руку. Бил бы в полную силу - не удержал бы, молоток тяжёлый, знатный синяк получился бы, а так - успел остановить вовремя.
На этот раз Вильгельмина задумалась надолго, даже отошла на пару шагов, а потом вдруг резко кинула мне что-то, одним плавным движением вынув руку из кармана передника. Я попытался поймать свободной левой рукой летящий ко мне пузырёк с мазью и, ожидаемо, не успел. Снова ругнувшись, но уже потише, отложил молоток, поднял злосчастную мазь и кинул обратно.
- Лови! Проклятье, эта чёртова рука меня не слушается, всё время опаздывает, и ноги тоже. Как будто я ими с Луны управляю! - Пояснил я, с удивлением наблюдая, как Вильгельмина пытается растянуть перед собой передник над уже упавшим пузырьком. - Ой, прости, я думал, ты поймаешь.
- Как я могла поймать, если ты сразу кинул? - Возмутилась она. - Тоже мне, шутник выискался! - Похоже, она обиделась.
- Прости пожалуйста, просто я кинул медленно, тут недалеко... любой бы успел... - С каждым словом я говорил всё медленнее, до меня начало доходить. - Ты хочешь сказать, что никто из твоего народа не успел бы поймать брошенный пузырёк?
- А что, ты бы поймал? - Всё ещё обиженно и с некоторым вызовом ответила она.
- Такой бросок - да. Ну, правой рукой, потому что левая - опаздывает. Раньше не опаздывала, и ноги не опаздывали.
- Да ну?! - Скепсиса в её голосе было... много.
- Ну да! Можешь проверить!
Проверка подтвердила мои мысли: реакция у Вильгельмины оказалась заметно хуже моей - навскидку раза в два минимум. Причём это было совершенно незаметно, пока она делала что-то, скажем так, условно долгое: она могла двигаться весьма быстро, и бегать, и что угодно - пока у неё было примерно полсекунды-секунда, чтобы спланировать и скоординировать свои движения. Моя же реакция (стоя с закрытыми глазами я по её команде их открывал и ловил уже летящий камешек - пузырёк мы отложили от греха, пока не разбился) её неизменно поражала.
Да, местные дварфы так и жили - по плану, составленному на полсекунды-секунду вперёд, благодаря своей абсолютной памяти и великолепной координации совершенно не обращая внимания на большое время реакции. Мне же не повезло: лечение Вильгельмины сделало в повреждённых участках моего тела эдакий коктейль из человеческих и дварфийских черт: координация немного улучшилась, но до дварфийской всё равно сильно не дотягивала, а реакция хоть и была лучше, чем у дварфа, но до человеческой ей тоже было куда как далеко.
Заодно я выяснил и про дварфийскую силу - Вильгельмина с некоторым удивлением пояснила, что она далеко не силачка, но меня из воды вынула одна и домой отнесла на руках - и это при моих ста пятнадцати килограммах, ага! А пляжик тот я хорошо помнил: сходил как-то посмотреть на место моего чудесного спасения: метровая полоса песка и метров десять сильно выветрившейся, но всё равно крутой скалы - я туда и здоровый ползком бы лез, а так даже и пытаться не стал. А она меня на руках... Немедленная проверка показала: да, моя левая рука теперь заметно сильнее и выносливее правой: во всяком случае, отжимания на одной руке прошли со счётом 7:3 в её пользу... Ноги я даже проверять не стал, и так всё понятно. Вильгельмина тоже задумалась о чём-то своём, так что оставшиеся гвозди я забивал уже в молчании, и лестницу на место убирал тоже в тишине.
От предложения "полечить всё остальное, чтобы было крепко" я отказался, надеясь восстановить прежнюю скорость реакции, и Вильгельмина опять сосредоточилась на моей памяти.
***
Прорыв произошёл через две недели - ну или через полторы здешних декады - причём опять одновременно. Я не стал обращать на это внимание, но, судя по пристальным взглядам, которые я изредка ловил, Вильгельмина явно сделала для себя какой-то вывод.
Сначала, во время утренней тренировки, когда я в очередной раз шёпотом, но очень искренне нецензурно прокомментировал собственную косорукость, "эту баржу, этот канал", как говорил Жванецкий, что-то как будто сдвинулось внутри, и левая рука почти успела поймать летящий в лоб мячик, сменив ещё одну ожидаемую шишку на всего лишь получасовые поиски в траве.
Затем, сразу после тренировки, очередное зелье Вильгельмины наконец-то сработало, и перед моим мысленным взором пробежала вся моя жизнь - действительно вся, начиная со смутного и безумно яркого роддома и заканчивая тем самым, в последний момент отбитым мячиком. Я теперь понимаю, почему это происходит перед смертью - чтобы "пациент" точно не выжил. Во всяком случае, у меня голова потом болела весь день и ещё дня три случались обострения, когда какие-то фрагменты, видимо, считавшие себя особо ценными, прокручивались опять. Что самое смешное - большую часть воспоминаний всё равно пришлось как бы отложить в долгий ящик для последующего разбора, просто чтобы сразу не свихнуться, при этом некоторые интересные мне моменты, похоже, так и остались за кадром - в частности, мой перенос в этот мир и несколько предшествовавших ему дней.
Тем не менее, примерно треть всех воспоминаний - чисто по хронометражу - была доступна для "просмотра по требованию", чем я и занимался в свободное время, расставляя своего рода ментальные метки и старательно убирая повторы в "архив", вытаскивая взамен что-то новенькое. "Новенького" оказалось на диво много: почти вся школа (после выкидывания повторов и ерунды вроде физкультуры и галдежа на уроках "ужавшаяся" до "интенсивного курса" примерно на полторы тысячи часов - и уроки немецкого я немедленно пустил в дело!), почти весь институт (эх, как же я теперь пожалел обо всех прогулянных лекциях - в учебниках, конечно, нужный материал был, но... но с другой стороны, теперь я мог, при желании, "перечитать" эти учебники ещё сколько угодно раз, вплоть до полного понимания), плюс немалая родительская библиотека, впрочем, хоть читал я много и с удовольствием, читал я, преимущественно, для удовольствия, так что ассортимент книг оказался весьма однобоким... пусть и приятным.
Самым же для меня интересным на данный момент стали воспоминания о тренировках: прочитанные рекомендации о построении тренировочного процесса, о балансировании нагрузок силовых и на выносливость, те же самые упражнения на гибкость и реакцию - полный комплект, плюс подсмотренные (я сам не подозревал, что разглядел столько интересного!) упражнения старших учеников - и из каратэ, на которое меня запихнули родители (за полтора года только и осилил, что поперечный шпагат да пять минут в честной киба-дачи), и из айкидо, которым я с полгода пытался заниматься в институте, чтобы малость вернуть форму, да так и бросил, едва освоив базовые стойки и перемещения. Вспомнились и любопытные ролики по историческому фехтованию, но я кроме спортивной рапиры да бокена отродясь в руках ничего не держал, так что толку с них было мало - пока, по крайней мере.
Вообще, конечно, возможность в любой момент заново проанализировать любой фрагмент единожды услышанного или увиденного изрядно вышибала мозг сменой подхода к изучению любых новых материалов: достаточно один раз прослушать хорошую подробную лекцию - и при минимальной аккуратности и усидчивости можно практиковаться самостоятельно!
Обсуждая с Вильгельминой свои внезапно "всплывшие" познания, я выяснил и чему так долго учили молодых дварфов: мало что-то знать - надо ещё и уметь применить знания на практике, и именно практические занятия составляли три четверти учебного процесса, если не больше. До самостоятельных практических занятий дварфов допускали только с тридцати пяти лет - за пять лет до окончания обучения, а до той поры всё полагалось делать исключительно под присмотром преподавателей, чтобы ни в коем случае не закрепить неправильный навык или движение. Моторная память у дварфов нарабатывалась хоть и быстрее, чем у людей, но всё-таки тоже не с первого раза, а то я бы точно от зависти помер.
Как это ни странно, песен в культуре дварфов не было от слова "совсем". Музыкальных инструментов, по словам Вильгельмины, было всего ничего: набор труб с наддувом, вроде органа, только потише (на слух, кстати, подгорный народ отнюдь не жаловался), каменный эквивалент ксилофона и что-то струнное, вроде пианино, но по звуку ближе к гитаре, как я понял, причём практически все инструменты (кроме детских ксилофонов) были стационарными. Были у них и стихи - какого-то чудовищного размера, зверски стиснутые рамками канона оды и саги об исторических событиях и героях прошлого. И то и другое часто звучало во время разновсяческих праздников, но строго раздельно. Как-то облегчить форму и сопрячь с музыкой им так и не пришло в голову - за все двадцать с хвостиком тысяч лет документированной истории. Так что перепетый мной Раммштайн (сам по себе пою я, мягко говоря, не очень, зато ещё в школе выяснилось, что если мне над ухом поставить кого-нибудь, поющего правильно - я превращаюсь в чудесный мегафон) пошёл у Вильгельмины "на ура". Некоторые песни, вроде той же Moskau, остались не совсем поняты даже после моих объяснений, но сама концепция стихов разного размера, положенных на мотив и исполняемых с эмоциями - перевешивала все непонятности текста и огрехи исполнения.
На этом фоне мне вспомнилась прочитанная где-то в интернетах "программа-минимум для попаданцев": сделать калаш и перепеть Высоцкого, но я решительно задвинул оба пункта. Калаш я тупо не знаю (частичная сборка-разборка на время в школе на уроках НВП даёт весьма приблизительное представление о собственно устройстве), а русский язык Вильгельмина просто не воспринимала. Отдельные слова - могла произнести и даже вспомнить, что они означают, но при попытке разобрать простейшую фразу из двух слов - зависала напрочь, как девяносто пятая винда при форматировании дискеты. При этом на слух она вполне уверенно различала русский, английский (хотя и страшно морщилась, но это мой второй по уровню владения язык после русского), французский (бессмертное "мсье, же не ма шпа сис жу" и пара фраз из третьих "Гоблинов", вытащенных благодаря улучшившейся памяти), японский (аниме - наше всё, ага), итальянский и испанский (регулярно натыкался на четвёртом канале в советские ещё времена), но понимание ей упорно не давалось. Вспомнив папины рассказы, что дед свободно говорил на четырёх иностранных языках, я лишь пожал плечами и отложил лингвистику на потом, сосредоточившись на более прикладных вещах.
По итогам лечения можно сказать, что в целом мои физические кондиции остались примерно теми же: хоть мне и удалось восстановить скорость реакции почти до прежнего уровня, заплатить за это пришлось почти полной потерей "дварфийского бонуса" к силе, координации и выносливости. Но жаловаться я не собирался: мне так было куда привычнее, а сила и выносливость вполне развиваются.
Мои тренировки с шестом (бокен, с которого было начал, по здравому размышлению я отложил на потом, решив, что освоить шест будет быстрее, к тому же он и подлиннее) вызвали полное и горячее одобрение Вильгельмины: по её словам, защита рода - дело совершенно мужское и крайне уважаемое, и лично её очень порадовало, что я не только много знаю, но и за чужие спины не прячусь. Все объяснения, что в моём мире у подавляющего большинства жизнь весьма мирная, а я так и вовсе дрался всего два раза в жизни, нисколько не поколебали её мнения: мол, будет навык - найдётся и применение. Её логика меня ни разу не порадовала, так что на тренировки я налёг с двойным усердием.
Вовремя вспомнив чудесные мультики про русских богатырей, подаренные племяшкам на очередной день рождения (на самом деле - детям очень старого друга, но подружились мы ещё до школы, и я у них прочно записался в "почётные дядюшки") и с восторгом принятые, я везде и всюду старался совместить нужное с полезным... впрочем, не особо злоупотребляя: хоть рубка дров и неплохо подходит для отработки удара сверху, баланс у топора несколько отличается... не то чтобы я прям такой уж специалист - просто смог сравнить предметно.
Мой китайский мультитул Вильгельмина похвалила за идею - самые необходимые инструменты всегда с собой и не рассыпятся - и раскритиковала в пух и прах за реализацию: и сталь плохая, только что нержавеющая, и конструкция не продумана, и набор инструментов дурацкий. Я долго пытался донести до неё мысль, что не сам его сделал, а купил по дешёвке, но, по-моему, не преуспел. В итоге она выдала мне один из ножей, и тут уже мы оба остались довольны: я - отличным лезвием, она - немедленно устроенной ножу заточкой. Сколько себя помню - люблю точить железки вручную: и нервы успокаивает, и инструмент в порядке.
***
Честно говоря, эти несколько месяцев - конец второго сезона и весь третий - были удивительно спокойными, я даже ни разу не задумался о планах на будущее: просто тренировался, по мере сил и умения помогал по хозяйству и приводил в порядок воспоминания, налаживая что-то вроде персональной википедии с перекрёстными ссылками, тегами и контекстным поиском.
Удалось порадовать Вильгельмину рыбой: рыбак я неважнецкий, да и не люблю бессмысленное сидение с удочкой, но простейший "телевизор" худо-бедно соорудил. И со строительством немного помог: соорудил для себя нормальную кровать и пристроил сени, чтобы не мёрзнуть приближающейся зимой в горнице.
Всю последнюю декаду третьего сезона (наверное, правильнее было бы называть их кварталами, ибо с привычными мне весной, летом, осенью и зимой они пересекались крайне неровно) Вильгельмина ходила задумчивая и сосредоточенная. Это было вполне понятно - сбор урожая и заготовка припасов, даже при здешнем очень ровном и мягком климате, лишь едва не дотягивающем до двух урожаев в год - дело архиважное, чтобы потом не пришлось лапу сосать, тем более, что моё появление никак не было запланировано, а пожрать я горазд, как бы ни старался поумерить аппетит, и даже небольшая грибная ферма, расширить которую было проще всего, помогала мало.
Впрочем, причина её задумчивости никакого отношения к хлопотам не имела. Вечером последнего дня третьего сезона она решительно объявила:
- Завтра будем праздновать, а послезавтра соберёмся и пойдём в Эдельштайнбергшлосс - это крепость моего клана. Надо, чтобы ты пересказал свои знания хранителям Архивов.
К тому моменту я уже получил некоторое представление о дварфийских обычаях - весьма, на мой взгляд запутанных и строгих - и мне показалось это не самой лучшей идеей.
- Разве изгнанным можно возвращаться досрочно? Разве за это не будет ещё наказание? Ведь тебя изгнали на срок, а не навсегда, и срока осталось мало? Не лучше ли подождать?
- Срока осталось ещё семь лет. Это слишком долго, даже если за это время ты всё перескажешь мне - нас всего двое: неоправданно велик риск потерять уникальные знания.
- Тогда давай я пойду один! Покажи мне дорогу - и я пойду один.
- Одного тебя не пустят, а самое страшное, что мне грозит - это ещё лет десять изгнания. Если твои знания сочтут достаточно ценными - а я уверена, что так и будет - меня должны наградить, скорее всего, разрешат переселиться в "видимость от родных ворот". Так что мы идём, это слишком важно.
- А нельзя как награду вообще отменить изгнание? Ведь именно благодаря ему мы и встретились? И что такого хорошего в "видимости от родных ворот"?
- Но награда за что-то не может отменять наказание за то же самое! Это же очевидно! Есть плохое дело - за него положено наказание. Есть хорошее дело - за него положена награда, и это две разных вещи! Вот, например, "видимость от родных ворот" - это не буквально, это разрешение жить ближе одного дня пути и встречаться с родственниками не только по праздникам - это очень сильное послабление для изгнанника, но не отмена самого изгнания.
- Брр, ладно, в чужой монастырь со своим уставом не ходят. Но почему именно сейчас? Почему не сразу, как только я тебе рассказал о своём мире? Или не тогда, когда ты улучшила мою память?
Вильгельмина сначала посмотрела на меня с искренним недоумением, а потом задумалась. Ответ её прозвучал весьма неожиданно.
- Вот и поэтому тоже очень важно, чтобы ты поговорил со старейшинами. Мы очень любим строить планы, но ещё больше любим следовать им до последней запятой - даже когда ситуация меняется. Нам проще заранее предусмотреть и тщательно проработать сто вариантов, чем хоть в мелочи отклонится от выбранного. А ты - не такой, я видела, как ты что-то делаешь. У тебя тоже есть план, но ты не прорабатываешь его, а... - Она задумалась, подбирая слова. - Ты не планируешь детали заранее, а составляешь для них маленькие планы, когда сталкиваешься с ними...
- Ну да, программирование сверху вниз, это нас в институте учили. Сначала мы определяем общие черты алгоритма: что у нас есть на входе, что нужно на выходе, какие будут основные блоки. Потом мы таким же образом разбираем каждый блок, и так до тех пор, пока получившиеся кусочки не окажутся достаточно простыми, чтобы их можно было "просто сделать". Думаю, вы составляете свои планы так же. Просто не обязательно составлять сразу весь план - в ходе работы может найтись другой, более удобный путь. Или более быстрый... - Я сбился с мысли, глядя на торжествующее выражение на её лице.
- Вот! Ты не только мыслишь другим путём, ты ещё и умеешь объяснить этот другой путь! Такие знания обязательно будут полезны!
***
Вильгельмина рассказала, что, по мнению историков, раньше, до того, как сформировался нынешний календарь, дварфы отмечали только два праздника - весеннее и осеннее равноденствие, определяя их по светилам (и нет, они не живут всё время в пещерах - есть поверхностные комплексы в закрытых горных долинах, куда не смогут пробиться враги), и они - суть пережитки прошлого, когда полудикие предки дварфов верили в духов природы. Сейчас уже никто в них не верит, но сила обычая велика, и праздники всё равно отмечают: весной надлежит поутру окунуться в текущую воду - засвидетельствовать, что солнце действительно растопило льды, а осенью - просто разжечь вечером большой костёр и вкусно покушать: засвидетельствовать, что холода наступили, но урожай собран и еда на зиму есть. Собственно, если бы не этот обычай - она бы меня и не нашла, дварфы очень не любят хоть сколько-то большие водоёмы (из-за тяжёлых костей у них очень отрицательная плавучесть и плавать они не могут), зато в бане парятся каждую десятидневку обязательно и с удовольствием, а моются вообще ежевечерне.
Глядя в пламя костра, я рассказывал Вильгельмине про земные обычаи, про Масленицу и Великий пост, про праздники урожая в разных культурах, про переход языческих праздников и обычаев в христианскую традицию и, раз уж зашла речь, про религию вообще. Немного поколебавшись, она сказала, что у дварфов тоже есть определённые взгляды, но чужакам о них рассказывать не принято. Настаивать я не стал, сославшись на прогрессирующую веротерпимость моего мира - мол, лишь бы с другими не ссорились, а так пусть верят, во что хотят.
***
Путь до Эдельштайнбергшлосс - "Крепость Гора Самоцветов", я всё-таки осилил перевод - мне не особо запомнился: увесистый рюкзак и непрерывный, хоть и пологий подъём как-то отбивают желание любоваться видами уже через час-другой ходьбы, тем более, что лес мало отличался от привычной мне средней полосы, особенно, если не приглядываться. К тому же свежеулучшенная память всё ещё требовала определённых сознательных усилий, так что приходилось ежевечерне тратить полчаса-час на разбор и сортировку воспоминаний - что-то отправлялось в "долгий ящик" как малоактуальное, а что-то помечалось тегами, снабжалось ссылками прямыми и обратными, и отправлялось в мою личную "вики".
Судя по движению местного солнца, мы находились градусов на десять-пятнадцать севернее экватора, и шли практически ровно на восток, параллельно видневшейся к северу здоровенной горной гряде, сначала по поросшим лиственным лесом предгорьям (видимо, домик Вильгельмины находился довольно высоко в горах или этот мир чуть прохладнее), затем - по почти голым, если не считать колючих кустарников, отрогам гор, и через три дня, поднявшись минимум на километр, а то и на все два, вышли к ничем не выделяющейся среди соседних лужайке. Вильгельмина уверенно подошла к одному из крупных валунов, прикрыв его собой от моего взгляда быстро сделала сложное движение рукой - видимо нарисовала руну-пароль - и рядом с валуном открылся проход.... однозначно дварфийский: полтора на полтора метра. Она махнула мне рукой, явно привычно пригнулась и, ностальгически вздохнув, двинулась вперёд. Мне вспомнился пратчеттовский капрал Моркоу и его письма родителям...
Едва мы прошли - за неимением более подходящего термина - шагов двадцать, с лёгким гулом проход за нашими спинами закрылся. В образовавшейся кромешной тьме Вильгельмина продолжила уверенно шагать, а я вспомнил про способность дварфов видеть в темноте... и ориентироваться в толще скал.
- Погоди! - Негромко позвал я Вильгельмину. - Я ничего не вижу!
Судя по глухому удару и шипению, мои слова удивили её даже сильнее, чем до того разница в реакции и "дырявая" память.
- Как ничего не видишь? - Изумлению её не было пределов.
- Совсем ничего. Мне тут темно. Можно сделать какой-нибудь свет? Как домашний фонарик? Хотя бы один?
- Что, совсем-совсем ничего? - Продолжала допытываться Вильгельмина.
- Совсем-совсем ничего. Если хочешь, давай подождём ещё минут десять - глаза совсем привыкнут, может, что и разгляжу. - Со стороны её голоса долетел слабый порыв воздуха - видимо, она помахала рукой, проверяя мои слова.
- Удивительно! Вот теперь я действительно верю, что ты из другого мира. Есть разные народы, но в полной темноте видят все. - Она сказала что-то ещё, но очень тихо, я не расслышал, что именно, и щелчком пальцев зажгла маленький огонёк. Сразу стало веселее. Проход был всё такой же серый, низкий и широкий, прямой, как стрела.
- Уф, так гораздо лучше! Идём? - Вильгельмина прошипела явно что-то ругательное.
- Теперь я ничего не вижу! Фонарик сбил темновидение, а для дневного зрения он слишком слабый! И ярче сделать не получится, обычаи...
- А если подождать, чтобы глаза привыкли? Мои уже привыкли... - Перебил я её, услышав про обычаи. Ответом мне стало явно несогласное неразборчивое шипение.
Я осмотрелся по сторонам. И пол, и стены, и потолок были гладкие и ровные, как отшлифованные. Видимо, придётся на ощупь. Удивляться неспособности дварфов видеть при слабом свете я не стал: хватит с них и того, что они уже могут - должны же и у меня быть хоть какие-то преимущества!
- Если тут везде такой ровный пол, а ярче светить нельзя, тогда гаси фонарик, бери меня за руку и веди. Ты дорогу знаешь и видишь, а я - нет, так что пойду на ощупь.
Ладонь Вильгельмины оказалась неожиданно тёплой и мягкой. То есть, я и раньше это знал - сколько раз она меня переворачивала, пока лечила, да и не только переворачивала, но лишь сейчас, в кромешной тьме, я почувствовал это особенно остро.
Идти пришлось не меньше часа, так что под конец я уже шёпотом в весьма нецензурных выражениях комментировал свои ощущения от передвижения в позе буквы "зю". Нашей первой целью оказался пост охраны, расположенный сразу после двух резких поворотов, так, чтобы контролировать и подходы, и большой фрагмент коридора - возле поста горели огни, отсвет которых в окружающей темноте я углядел ещё метров за шестьдесят до первого поворота.
Огни были достаточно яркими, чтобы сбить темновидение, но на дневное зрение переключиться не позволяли - явно намеренно, чтобы создать максимум неудобств, так что мы поменялись ролями: теперь я вёл Вильгельмину за руку, предупреждая о выступах и выбоинах, внезапно "изукрасивших" не только пол, но и стены, и даже потолок. Поначалу её замедленная реакция очень мешала, но потом мы растянулись насколько возможно, не расцепляя руки, и я стал обстукивать своим шестом все препятствия, которые нельзя было обойти, комментируя их вслух - мол, ступенька в два пальца, яма в три пальца, выступ сверху в ладонь - и благодаря сочетанию острого слуха, абсолютной памяти и отличной координации Вильгельмина смогла двигаться вполне уверенно. На самом деле мы двигались настолько быстро, что застали постовых врасплох: они явно ждали нас не раньше, чем через полчаса после входа на эту "полосу препятствий".
Глава 2, в которой решается судьба нашего героя.
В небольшом зале, украшенном лишь простой геометрической резьбой на потолке, уже почти час шло закрытое заседание совета клана Эдельштайнбергшлосс. Позади были два напряжённых часа собеседования с непонятным чужаком и почти четыре часа предшествовавших ему крайне утомительных, но успешных переговоров с посольством соседнего племени араманди(*). Позиции советников были озвучены и теперь шла по-дварфийски тщательная проработка всех деталей итогового решения.
* - Живущие в южной пустыне ящеролюди, традиционно (то есть, последние примерно 15 тысяч лет) поддерживающие хорошие отношения с подгорным народом.
Как и ожидала Вильгельмина, за самовольное возвращение ей увеличили срок изгнания, но, вопреки её опасениям, всего на пять лет - Глава Архивов озвучил соответствующий прецедент. Знания пришлеца, опять-таки ожидаемо, сочли достаточно ценными, чтобы наградить "поселением в видимости ворот" - собственно, к большому неудовольствию советников, других наград для изгнанников в такой ситуации почти и не было: амнистия или хотя бы сокращение срока изгнания очевидно не годились, а почётный титул при жизни никак не сочетался с изгнанием. Озвученное же чужаком предложение разрешить Вильгельмине доучиться на врача и вовсе едва не стало причиной драки - точнее, не само оно, а вопрос, нужно ли его рассматривать как попрание обычаев или как оскорбление совета (сошлись на попрании, а так как чужак обычаи знать и блюсти не обязан, да к тому же ещё и дважды извинился, то наказывать некого и не за что).
Сложность была в статусе чужака: с одной стороны, он, ну, чужак... а с другой - Мост Камней под ним хоть и опустился до самой воды, тем не менее пропустил посуху - в отличие от тех же араманди, которые давние союзники клана, и воду не любят как бы не сильнее подгорного народа. Но в любом случае, чтобы точно оценить его знания и внести всё ценное в Архивы, чужака придётся к этим самым архивам допустить - точнее, к хранителям, против чего Глава Безопасности совершенно обоснованно возражал. Вариант, когда чужак сначала рассказывает всё какому-нибудь ученику, а потом тот пересказывает хранителю, отклонили как непродуктивный: дварфийская абсолютная память спасала от эффекта "испорченного телефона", но вот уточняющие вопросы таким способом задавать крайне неудобно, без уточняющих вопросов не будет понимания, а без понимания знания превращаются всего лишь в набор сведений - пусть и ценный, но мёртвый, не способный к развитию.
- А давайте их поженим? - Неожиданно предложил Глава Порядка(*), с тоской покосившись на отложенную стопку непросмотренных документов. - И Вильгельмине хорошо - всё равно после изгнания ей лет сорок в девках ходить, а тут станет сразу мужняя жена - и чужака клятвой привяжем. Правда, он же обычаев не знает, придётся его учить... Что скажете, советники? На мой взгляд - сплошные плюсы со всех сторон!
* - в совет клана традиционно входят трое: Глава Архивов (минюст, минкульт, минобраз и все справочно-исторические вопросы), Глава Безопасности (минобороны, МВД, прочие силовые ведомства и контроль ВПК, включая перспективные разработки) и Глава Порядка (фактически, главный руководитель мирного времени, занимающийся вопросами от "всех остальных" до просто "всех"). Опыт показал, что большему составу труднее договориться, а меньшему - сложно с должной тщательностью "держать руку на пульсе" текущих задач.
- Гм. Привести его под большую клятву - это вариант... Лучше даже под малую - можно будет обучение сократить! - Согласился Вольфганг Герхардт, решительно хлопнув по столу. - Безопасность одобряет.
- Интересная идея, молодой Фридрих! - пробормотал из недр своего кресла самый старый из советников - да и из всего клана, пожалуй. Глава Порядка поморщился, но промолчал: его неполные полтораста лет на фоне почти трёхсот сорока Гельмута Густава Альфреда вполне давали тому право на такое обращение, но от этого упоминание о возрасте не становилось менее досадным. - Что-то такое упоминалось в Архивах, я проверю и к завтрашнему совету определюсь. Ну а теперь расскажите мне, что там был за шум с араманди? Судя по тому, что все целы - поладили миром, но меня интересуют подробности.
Глава Безопасности задумчиво побарабанил пальцами по столу: как ни крути, а обеспечение посольской неприкосновенности лежит на нём, и случившееся - его прокол.... Даже если всё кончилось хорошо. Собравшись с мыслями он начал рассказ.
- Всех подробностей я не знаю - для их выяснения необходимо опросить посольство, что и так-то не вполне уместно, а теперь и подавно, и этого Николая, для чего сначала нужно определить его статус. Пока же картина выглядит так: чужак столкнулся в дверях с араманди и тот его пропустил вперёд. В ответ чужак поклонился в точности, как принято у араманди - присутствовавший охранник особо обратил на это внимание - и что-то сказал. Араманди же сначала выхватил меч - ну, вы сами знаете, какие они вспыльчивые, а лишь потом вспомнил про их пресловутый этикет. В общем, охранник уже собрался разнимать драку и убирать трупы, но тут подошёл посол араманди. Переговорив со своим, он достал колоду(*) и чуть ли не полчаса что-то обсуждал с Николаем. Судя по тому, как у посла дыбился воротник(**) - он был крайне удивлён. Кончилось всё тем, что посол отобрал у своего меч и отдал его чужаку. - Глава Архивов даже присвистнул, услышав такое. - Эм. Не меч отдал, а того араманди. Чужак же, в свою очередь, с крайне серьёзным лицом отдал этому араманди свою деревяшку - ну, знаете, в точности, как меч араманди, только из дерева, он его всё в чехле за спиной носил - и ещё минут пять что-то объяснял с помощью колоды. Теперь этот араманди ходит за чужаком, как привязанный, деревяшку на пояс повесил вместо меча, и воротник под шарф спрятал.
* - Поскольку чужие языки местным недоступны, для переговоров используется колода из без малого трёх сотен карт, по одному слову на каждой (карты квадратные, примерно 6-8 см, вдоль каждого края слово написано на каждом из четырёх языков; магический футляр позволяет быстро извлечь нужные карты в нужных количествах - а потом собрать их обратно). Правила построения предложений предельно упрощены и унифицированы, чтобы быть понятными всем, независимо от родного языка.
** - лица араманди покрыты чешуёй и почти абсолютно неподвижны, эмоции они выражают подвижным воротником, как у некоторых ящериц.
- А охранник не расслышал, что именно сказал чужак? Или, может быть, разглядел, какие-нибудь карты?
- Расслышал, но плохо. По его словам - какое-то рычание, очень похожее на язык самих араманди. Карты не разглядел - стоял у противоположной двери и угол был неудачный. Несколько раз мелькала похожая на "хорошо", но колода была арамандийская, и полной уверенности нет. Вот если бы эту самую колоду полистать... - Мечтательно проговорил Вольфганг Герхардт. - Но увы.
Глава 3, в которой наш герой находит себя в неожиданном положении.
"Будь проклят тот день, когда я сел за баранку этого пылесоса" - крутилось в моей голове, пока я пытался сообразить, что же теперь делать. Личный телохранитель - это, конечно, офигеть, как круто, проблема только в том, что он (или всё-таки она? Куросакура - это мужское имя или женское? буду пока считать парнем, и не... не парит, короче) - теперь ещё и мой личный ученик, которого я взялся обучить сам не понял чему. Весело, да? А всё из-за моей треклятой ерундиции: как нахвататься всякой фигни по верхам - так запросто, а как что-нибудь систематизировать - так фиг!
Нет, тут, конечно, много всего совпало: ну не ожидал я встретить натурального самурая, тем более, чешуйчатого и с полуметровым алым кожистым жабо! Так что когда он меня с вежливым полупоклоном пропустил вперёд, я на полном автомате с таким же полупоклоном ляпнул "домо аригато" - мол, спасибо большое... Ух, он взвился - меч вытащил, глаза сверкают, по-японски тараторит, а я только одно слово и вспомнил - "хаджиме" ("начали"), с каратэ в памяти осталось - и оно тут явно... как бы это сформулировать... в общем, не стал я его произносить. Хорошо, посол подошёл с этой своей колодой...
Очень, кстати, интересная штука. Коробочка квадратная, белыми узорами по чёрному лаку расписана, размером как раз в ширину ладони - посла, моя-то лапа на четверть пошире будет - и толщиной сантиметра три наверное. Сверху - четыре слова, вдоль каждого края. По-немецки, по-английски, по-французски (тут не совсем уверен) и иероглифы - их я вообще не знаю, а вот три остальных языка шрифтом "невозбранно доставили", как это пишут в энторнетах. Ну, дварфийскую готику я уже видел - спасибо Вильгельмине. Чёрные, квадратные, как сами дварфы, буквы. Английский - напротив немецкого и почему-то зелёный, с лишними развилками в неожиданных местах, общее впечатление - будто полоса зелени... Гм... Типа, такой толстый намёк? Французский - ну или итальянский: не такой я полиглот, чтобы уверенно различить по написанному, а не на слух - синий и весь в эдаких завитушках. Учитывая, что иероглифы - красные, а сами эти араманди - явно существа огненные, аж дымятся (буквально), логично предположить, что это знакомая четвёрка стихий земля - воздух - вода - огонь... Правда, есть пара поводов для размышлений: во-первых, почему воздух зелёный (ради белого цвета могли бы сами карты перекрасить), во-вторых, я вот, например, знаю ещё и китайскую систему стихий, и там их пять: воздух, огонь, вода, металл и дерево (как раз зелёное, да). Есть, конечно, и ещё варианты - например, в ДнД к европейской четвёрке добавили позитивный и негативный планы...
Впрочем, умные мысли были потом, а тогда я с удивлением смотрел, как посол листает слова на коробочке и скидывает их по одному, собирая предельно примитивные фразы. Объяснить ему, что чрезмерная благодарность (оказывается, у араманди на эту тему нехилый такой заскок и выверт: недостаточная благодарность является весьма некрасивым поступком, но избыточная - вообще считается оскорблением!) может быть всего лишь проявлением вежливости и уважения в других нормах этикета, причём с помощью довольно небольшого набора слов - я собой горжусь, не иначе, как психолого-лингвистический гений! Ну и феерически повезло до кучи. Пару раз в жизни у меня было похожее ощущение, когда мозги не просто работают (это для меня состояние обычное, программист, как-никак), а прямо-таки гудят, как трансформатор под нагрузкой - я въехал в логику построения фраз и управления колодой, сумел увязать движения рук и воротника с эмоциями собеседника, добавил ко всему этому выкопанные наконец-то из памяти сведения по японскому этикету (ну, дварфы ведь оказались похожи на земных немцев - почему араманди не должны быть похожи на земных японцев?) и вот вам результат: посол навязал мне этого самого самурая в ученики, предварительно отобрав меч. Судя по побледневшему и ужавшемуся воротнику, молодой дурень явно затеял какую-то пафосную глупость, так что я его немедленно прогрузил - к счастью, в колоде оказались нужные слова - мол, знание может быть острее меча, и пока он у меня в учениках - вот ему мой личный лично мной сделанный бокен, и будем учиться друг у друга, ибо как ученик берёт от учителя, так и учитель берёт от ученика. В общем, успешно прогрузил, да. Потом ещё посла пытался расспросить про взаимные обязательства ученика и учителя, но тот меня вежливо послал, мол, твой ученик, делай что хочешь, хоть прям здесь убей, племя слова не скажет, но обратно отпускай только когда сочтёшь обучение законченным. М-мать!
Вот теперь сижу, разглядываю это недоразумение, и думаю, как с ним общаться. Вытащил из памяти ещё несколько слов по-японски, но "приятного аппетита" всё-таки не совсем то, что сейчас нужно... Нужно добывать свою колоду и учить язык. Помнится, там, на Земле, я хотел выучить японский... Мечты, блин, сбываются...
А недоразумение, в трудноописуемом психическом состоянии, судя по косвенным признакам (воротник он шарфом укрыл), стоит рядом и молча разглядывает меня... А ничего так парень, не знаю, сколько ему лет, но до посольства дослужился, ростом мне пониже глаз, но повыше Вильгельмины - пусть будет метр семьдесят для ровного счёта. Комплекцию под парадными самурайскими доспехами - сплошь стальные полосы, заклёпки да чеканные зверские морды - не особо видно, но явно не качок, хотя и не хлюпик тоже. Руки - как руки, только в тёмно-серой мелкой чешуе, когтей, считай, нет - я такие же отрастить могу и мешаться не будут, хотя у него явно толще и крепче. Лицо почти человеческое, немного странный цвет - как налёт на шоколаде, чешуя мелкая, но всё равно не двигается, губы - так и вовсе ровно клюв черепаший, потому и рот кажется непропорционально широким. Странно, но говорить ему это нисколько не мешает. За пояс заткнуты перчатки - потому и когти стрижены, ага. На ногах - башмаки из чьей-то шкуры мехом наружу, украшенные бисером и какими-то фенечками, с бронзовыми, кажется, пряжками, а ещё поножи, набедренники и наколенники - словом, полный доспех. Шлем - ну вылитый самурайский, с рогами, только маска усатая снята. Торс защищён металлическими полосами и кругляшами с мордами, на предплечьях - наручи, заходящие на локоть, наплечники выпуклые, тоже со скалящимися мордами, мол, бойтесь, ага. И на поясе фенечек полно - фиг его знает, что такое, может, счёт убитых врагов, а может - особая пустынная магия, Вильгельмина мне про них рассказала, что сама слышала, да только слышала она мало... Эх, колоду мне, колоду! Полцарства, правда, не обещаю, но два больших спасибо - от всей души, и ни один араманди не докажет, что это перебор!
Глава 4, в которой наш герой, как истинный попаданец, учит всех жить.
- Соглашайся. - Несмотря на откровенно мрачное выражение лица, голос Вильгельмины был твёрдым.
- Это слишком неожиданно. У нас это по-другому... Ну... Это же ответственность... Взаимная... И потом, вдруг у тебя были другие планы? Медицина....
- Не напоминай. Соглашайся и не переживай, я не буду тебе мешать.
- А я тебе? Ты же мне жизнь спасла! А тут вот так... Как же ты теперь?
- Тогда соглашайся. Поверь, так будет лучше. Для всех. - Лицо её, однако, выражало прямо обратные чувства. Ненавижу эту фразу!
- Ну... Если ты так говоришь. - Я тяжело вздохнул. Ведь явно наё... бессовестно обманывают, и ладно бы только меня - в конце концов, я чужак. Её-то за что? Ну ладно, даже если тебя съел чёрт - всё равно есть два выхода! Я повернулся обратно к советникам, минуту назад озвучившим своё "гениальное" решение: женить меня на Вильгельмине и принять в клан под малую клятву - что бы это ни значило. - Я согласен.
***
Алтарь был странным: матово-белый шар диаметром чуть меньше метра, освещённый падающим из центра купола столбом света, висел в воздухе над круглым чёрным провалом, как раз на уровне плеч... дварфу. Свет скрадывал детали, видно было лишь, что купол очень высокий - в отличие от большинства "внутренних" помещений, где даже Вильгельмине порой приходилось пригибаться. На поверхности шара смутно виднелись разные символы - молот, серп (я мысленно хмыкнул), шестерёнка, книга, обвитая змеёй чаша - много разных.
- Так. Ты, Николай, сын Алексея, клади руку на книгу. Ты, Вильгельмина фон Эдельштайнбергшлосс, клади руку на горшок. - "Лицо её траурно закаменело" - вспомнилась мне где-то вычитанная фраза. Пафос или не пафос, но именно это с ней и произошло, когда её правая рука легла на стилизованное изображение кастрюли с поварёшкой. Я положил руку на книгу. - А теперь говорите клятву - только искренне, это главное!
- Клянусь быть хорошей супругой. - Спокойно, каким-то мёртвым голосом произнесла Вильгельмина.
- Клянусь быть хорошим супругом и верным другом клана. - Произнёс я свою клятву: текст мне разъяснили заранее. Чёрт, да это самое меньшее, что я могу сделать для неё!
Руку охватило странное ощущение - не то пузырьки в минеральном источнике, не то лёгкое пощипывание и покалывание... Не то чтобы неприятно - скорее щекотно, ощущение усиливалось и расползалось по руке вверх. Теперь щекотно уже не было - дёргало, как слабый электрический ток, вольт на шестьдесят (однажды схватился рукой за голые телефонные провода во время звонка, как раз те же ощущения). Нет, ну какой я, на фиг, мудрец? Я технарь, раздолбай и лодырь, пусть и умный. Хороший программист - некоторые даже говорят, что очень хороший, но я предпочитаю быть скромнее: лениться удобнее. Какая на фиг книга? Судя по скривившемуся лицу Вильгельмины и прикушенной губе, ей тоже было несладко.
Нет, так решительно неправильно! Я оторвал руку от шара и медленно пошёл к ней. Жрец что-то там бубнил, но я не стал обращать на него внимания: авось, сам заглохнет. И Вильгельмина. Ну куда ей горшок? Она лекарь, каких поискать! Талантище! И надёжный товарищ. А этот, в балахоне, ей горшок. Сам он горшок после этого! Наконец дойдя до девушки - почему-то идти оказалось очень долго, шагов десять - я уверенно оторвал её руку от горшка и положил на как раз рядом оказавшуюся чашу со змеёй - не знаю, как здесь, а на Земле это символ медицины, и плевать мне на всех. А левую руку - на щит, вот. А вот и мне: справа от чаши как раз стилизованная, но явно узнаваемая клавиатура - ну, как дети рисуют: разбитый на много мелких квадратиков прямоугольник. А слева от щита - шестерёнка! Прижавшись к спине Вильгельмины, практически обняв её, я положил руки на свои знаки. Что-то вспыхнуло.
Первое, что я увидел, проморгавшись - две пары глаз: возмущённые жреца и обеспокоенные - Вильгельмины.
- И что это сейчас было? - Спросил я вслух, протирая глаза, в которых всё ещё плавали зайчики.
- Это вы мне скажите, молодой человек! - Воскликнул так и не представившийся жрец. - Почему вы нарушили ритуал? Вам же объяснили порядок и правила!
Я задумался. Ощущения в памяти были ещё свежи... А, чёрт, память же, никак не привыкну... Но вот слова подобрать было всё равно трудно.
- Ага, объяснили... Щазз!(*) Нам сказали "сделай это, скажи так и так". Это - не объяснение, это - инструкция. Причём, как оказалось, неправильная! Вот, смотрите! - Я поднёс руку к шару, и из его глубины всплыл мягко светящийся символ. Сменил руку - и буквально через пару секунд клавиатура сменилась шестерёнкой. - Я - вовсе не мудрец, хоть и много знаю. Характер у меня не тот. И Вильгельмина - не домохозяйка, её в четырёх стенах запирать - редкий врачебный талант гробить!
* - Одна из конструкций предложения в немецком, когда отрицание (kein) ставится в самый конец, внезапно меняя смысл на прямо противоположный.
Жрец смотрел на меня долго и очень странно... Потом, как будто в одночасье постарев, сгорбился и, тяжело опираясь на резной посох, медленно подошёл к шару, так же медленно поднёс к нему руку - практически вплотную - и после ощутимой задержки на поверхности проявился тусклый знак, похожий на египетский анх, только верхнее кольцо было опущено до самой перекладины.
- Я служу в храме уже девяносто восемь лет, и когда всего лишь на пятьдесят третьем году службы алтарь впервые отозвался - все сочли это великим знаком судьбы. А выходит, что это была просто ошибка... - Казалось, у нестарого ещё дварфа отняли смысл жизни, настолько от него повеяло тоской, даже белоснежная роба, казалось, посерела. - Просто ошибка.
- Получается, что всё это время мы жили неправильно? Как же так? - Вильгельмину слова жреца тоже расстроили, даже напугали. Вот ведь блин, "русская народная забава - революция"! Ну что тут будешь делать...
- Ух, ё-о-о-о... - Выдохнул я вслух, добавив пару слов по-русски. - Ну давайте разбираться. Не верю я, что подгорный народ, уже даже мне известный своей тщательностью и аккуратностью, мог допустить такую ошибку просто так. Должна быть очень веская причина!
- Есть такая причина. В тринадцать тысяч семьсот тридцать четвёртом году неизвестный диверсант проник в храм нашего клана, убил всех старших жрецов, включая верховного, и полностью сжёг храмовую библиотеку. Очень много знаний было утеряно, часть, конечно, удалось восстановить по памяти, но таинства, доступные только высшим ступеням посвящения, оказались утеряны безвозвратно. За эти девяносто четыре с половиной века у новых жрецов несколько раз были откровения - нам удалось восстановить таинство посвящения в старшие жрецы и несколько других, а пятьсот двадцать лет назад наша церковь наконец вновь получила полноценного главу... - Голос жреца был тихим и безнадёжным, на левой руке, стиснувшей посох, аж побелели костяшки. - Мы всегда были на службе клана, принимая клятву от выпускников всегда распределяли их по нужным Совету направлениям, всегда внимательно смотрели, кто каких успехов добился в каждой области...
- Ну, значит, вы всё правильно делали, только в мелочах ошиблись! - Попытался я подбодрить неожиданно разговорившегося жреца.
- В служении нет мелочей! - Гневно воскликнул он, сверкнув глазами и решительно выставив вперёд коротко подстриженную курчавую чёрную бороду. - Каждый шаг имеет смысл!
Ну, я ожидал не такой реакции, но это лучше, чем уныние.