Тот вечер в "Кошкином доме" ничем не отличался от других таких же. На сцене пела очередная восходящая звезда подпольной эстрады, имя которой забудут через неделю. На середине песни она остановилась, наплевав на слушателей, которые могли бы у нее быть, если бы она не строила из себя диву и одела платье посвободнее - ножки у певички были что надо. Это подметил угрюмый Хамфри, развалившийся на диване в той части заведения, где различить, кто сидит перед тобой, было так же тяжело, как проложить курс, не видя звезд на небе. Между толстыми пальцами он держал сигарету дешевой марки, и из-за множества таких же сигарет в руках других посетителей "Кошкиного дома" погода вокруг стояла нелетная. Разлился такой туман из курева, что даже внимание официантки невозможно было привлечь, не подав голоса. Это не понравилось бы ни певичке, ревниво отстаивавшей свое исключительное право владеть ушами слушателей, ни Хамфри, ни другому бродячему коту, который мог бы сидеть на его месте, и ничего бы не изменилось, по существу.
Они просто удовлетворяли спрос, поставляли клиентам информацию, а "Кошкин дом" служил бродячим перевалочным пунктом, где можно было навести справки, переждать охоту гангстеров, перевести грязные деньги и другие ворованные активы из неликвидного вида в ликвидный, перегнав их в виски, бредни или водку, прозрачную, как правда, умножив пробелы своей памяти. "В слове "пробел" есть своя белизна, - думал Хамфри, - а когда вся твоя жизнь - сплошные черные полосы - поневоле радуешься любому проблеску света... Если только он исходит не из дула револьвера, направленного на тебя."
В который раз Хамфри снял фетровую шляпу, оглядел ее, словно не веря в то, что пережил этот день. Он запихнул в нее руку без среднего пальца и пошевелил оставшимися четырьмя, просунув их в дыры от пуль. Еще утром шляпа была целехонькой, и вот теперь какая-нибудь хозяюшка вполне могла бы приспособить ее под дуршлаг. Женщины, не те, с которыми он имел дело по работе, а настоящие, какой, к примеру, была его мать, представлялись Хамфри чем-то недостижимым и в то же время желанным. Чем чаще он заглядывал за край, тем чаще думал об упущенных возможностях, он мог завести семью, мог остепениться. Случается, человек - ищейка, ему другой жизни не надо, но Хамфри из другого теста. Он знал свои слабости, как пять пальцев левой руки и четыре пальца правой, знал, что стоит дать себе волю и на следующий же день тебя будут отскребать от асфальта.
"День... А ведь и правда, одну только ночь я знаю. Когда в последний раз видел свет, отличный от света неоновых ламп этого и других злачных мест? - подумал Хамфри. - Иногда мне кажется, что в нашем городе солнце никогда не восходит. Они понастроили фабрик с высокими трубами, те затмили небо чадом и теперь здесь всегда мрак, иногда, как кофейная гуща, иногда разбавленный молоком тумана... Впрочем, с такой собачьей жизнью, даже если бы какой святой на денек и раздул бы всю эту гарь наверху, погнал бы прочь свинцовые тучи, как рабочих гонят с заводов - автоматизация, черт бы ее побрал, машинное производство - даже в таком случае, едва ли бы я застал рассвет. Верно, отсыпался бы в его время, готовясь к выходу на работу, если она у меня есть..."
- Что, не задался денек? А, Хамфри? - раздался голос откуда-то сверху, и из сигаретного дыма над ним возник силуэт худого, как скелет, мужчины.
Хамфри отбросил шляпу и сунул руку за отворот пиджака. Еще не успел головной убор перестать вращаться на столешнице, а в руке Хамфри уже появился револьвер с коротким рылом. "Не для снайперской стрельбы, конечно, но чтобы угрожать кому-то неопытному сойдет и такой!" - сказал ему однажды дилер, расхваливая свой товар. Парень знал свое дело: на неопытных срабатывало на ура, а от опытных Хамфри держался подальше. Наверное, потому и прожил так долго, и даже так, со всеми предосторожностями, сегодня его едва не прикончили. Обычно в таких случаях говорят: "Видел бы ты второго парня!", но Хамфри был скверным стрелком, он просто радовался тому, что унес ноги.
Нисколько не смущаясь револьвера, перед Хамфри уселся Док, его друг и один из старейших бродячих котов. Док научил Хамфри всему, что знал сам, ну, или почти всему, и Хамфри понимал, почему он умолчал о многом, и молчаливо был ему за это благодарен. В их деле нужно знать ровно столько, сколько наполнит твой кошелек деньгами и не послужит причиной начинить тебя свинцом.
- Я все никак не возьму в толк, дружище, - сказал Хамфри вместо приветствия, пряча пушку обратно в кобуру, - такой голос, как у тебя, принято называть прокуренным или пропитым?
- Просто уставшим... Прокуренный во-он у той дамочки! - Док кивнул в сторону сцены, где ряженная по всем правилам дурновкусия женщина, вчерашняя проститутка, усиленно корчила из себя певицу. Вместо пения из ее рта доносились хрипы, но, справедливости ради, довольно мелодичные, а главное, подходящие под музыку и общую атмосферу, не в последнюю очередь музыкой навеянную. Тяжелые джазовые аккорды фортепьяно то и дело рассыпались мелодичными пассажами, игравший на нем клавишник временами забывал о том, что он не единственный человек на сцене. Вместо того чтобы аккомпанировать певице, он вел свою игру, что хорошо в детективах, но плохо для слушателей. Унылый и тягостный вой кларнета - этого спившегося брата трубы - навевал смертельную тоску, будто и без него тоски и смертей было мало. Позади всех шлепал по толстым струнам контрабасист, извлекая ноты нижних регистров и придавая музыке ритмическую основу, его губы шлепали в такт пальцам. Если бы не он, строивший воздушные мосты между остальными музыкантами и посетителями бара, это едва ли можно было бы слушать, однако, увы, к окончанию вечера никто не запомнит его имени. А вот певичку они, может быть, еще послушают, если сегодня она окончательно не лишиться голоса.
- Когда-то ты сказал мне, Док: "Один раз попробуешь и бросать не захочется!"
- Правда? Интересно, о чем я тогда говорил...
- О нашей профессии, о чем же еще! - ответил Хамфри, щелкая зажигалкой, один раз, второй... Проклятый газ все никак не хотел воспламеняться. Понаблюдав немного за тщетными потугами старого друга, если слово "дружба" уместно в их случае, Док не спеша достал из кармана коробок спичек, дождался пока Хамфри вытряхнет еще сигарету из пачки, и только тогда зажег одну. Вскоре оба они запыхтели, как один из тех поездов, которые приезжают в город, но никогда из него не отходят. Рельсы ведут только в одну сторону, за что железную дорогу местные прозвали "Дорога, не бегущая вспять". Потом поезда исчезают в депо, а в означенное время на станцию прибывают новые. Куда деваются старые поезда, их машинисты и кондукторы, - никто не знает. Таких странностей в городе много, но все слишком заняты жизнью и не обращают на них внимание, всегда торопятся, чтобы везде опоздать.
- Я бы то, чем мы занимаемся, профессией не назвал. Скорей уж призванием, - ответил Док, стуча по сигарете своим длинным пальцем. Частички пепла летели вниз, как снежные хлопья, напомнив бродячим котам о зиме. У Дока было во что переодеться, у Хамфри только дырявое пальто.
- Как ни называй, суть дела не изменится, - сказал он. Наблюдая за летящим вниз пеплом, Хамфри поежился в предвкушении холода. Его большая голова на короткой шее при этом втянулись в широкие плечи, сделав его похожим на черепаху без панциря, должно быть, самую печальную из всех черепах.
- Что верно, то верно, но к чему ты клонишь? - спросил Док, развалившись на диване. Он приготовился слушать, но Хамфри не спешил говорить, и Док подумал: "Возможно, в этот раз он и правда настроен серьезно? Если так, то это будет первый случай, когда кто-то бросал бродячую жизнь по доброй воле. Никогда не думал, что для нас существует иной исход, кроме как послужить кормом для рыб или превратиться в решето... Кто же всерьез рассматривает вариант завязать? Только дураки, лгущие сами себе, а если с самим собой нет искренности, то где же ее искать, черт побери, и вообще, нужна ли она?"
- Сегодня смерть дышала мне в спину... - сказал наконец Хамфри, снимая шляпу, и по тону его голоса Док понял, что он не бросит.
- Из какого калибра? - вяло поинтересовался он. Такие разговоры в их среде считаются дурным тоном, к тому же плохой приметой, но между ними двумя за годы дружбы произошло столько всего, что ни Док, ни Хамфри при личном разговоре никогда не держали в себе то, чем хотели поделиться.
- Да как обычно, .38 Special... - Хамфри развернул шляпу к Доку, похваставшись не столько отверстиями в головном уборе, сколько их отсутствием у себя в голове.
- Шутишь, что ли? - наигранно удивился Док, - эх, скромняга ты наш! Такой знатный доходяга, как ты, должен подохнуть от чего-то покрепче банального тридцать-восьмого! Он же только шлюх уносит да продажных полицейских! Нет, дружище, если и умирать, то от 45, а то и от "дум-дума", чтобы громко было и кроваво, и все в округе вышли посмотреть, кто там конает и спать им не дает. Один раз в жизни бродячему коту выпадает шанс засветиться на первых полосах газет, разве можно его упускать?
- Ну, спасибо тебе, Док, за пожелание долгой и счастливой жизни, - широкий рот Хамфри расплылся в улыбке. В ней несколько зубов отсутствовало, один был надломлен, а вместо трех своих сверкали золотые протезы. - Что тут скажешь, друг, утешил! Когда в следующий раз кто-то решит меня убить, я передам ему твои пожелания.
- С твоим везением это случится уже сегодня! - воскликнул Док, он уловил в дыму аппетитные формы официантки и своей длинной рукой привлек ее к столу. Девушка взвизгнула и ударила его по руке подносом, чем ничуть не убавила спесь бывалого бродячего кота.
- Виски мне и моему другу, дорогуша! - сказал он с таким видом, словно имел, чем заплатить.
- Нет, Док, не нужно... Я достаточно опьянен перестрелкой, - Хамфри покачал головой, но и Доку и официантке было ясно, что он напрашивается выпить за чужой счет.
- Да брось ты, чудом же выжил! Можно сказать, что ушел от смерти за шаг до могилы! Повод есть, - я угощаю, - Док сказал то, что Хамфри хотел слышать.
- Тогда водку, а не виски... - сказал Хамфри официантке, что на жаргоне любителей поесть и выпить за чужой счет означало: "Виски мне и моему другу, дорогуша! Он сегодня добр и платит."
- А я уж думала, опять какой-то кретин лезет меня лапать, - сказала Доку крашеная блондинка со смазливым личиком, когда до нее дошла очередь говорить. Профессиональная этика и прагматичность ребенка улицы вынуждали Стейси, а именно так звали девушку, удостаивать вниманием только тех, у кого были деньги. Дока - старейшего из бродячих - в "Кошкином доме" обсуживали и без них, но сегодня он и правда имел, чем платить, о чем знала хозяйка заведения, Мамаша Кошка, а от нее узнала Стейси и каждая официантка бара. Но чаевые нужно заслужить, что Стейси и делала всем своим видом: ее грудь распирала бюстгальтер, неспроста на размер меньше, а юбка была настолько короткой, что не скрывала подвязки. Одна из них прижимала к ноге девушки блокнот и ручку, за другую Стейси прятала чаевые.
- А ты не думала, что они лезут не случайно, душечка? - спросил Док, слишком старый и очерствевший к жизни, чтобы повестись на ее прелести. Но девушкам не нравится, когда их красота не оказывает ожидаемого эффекта, фыркнув, Стейси растаяла в сигаретном дыму.
- Хороша чертовка! - сказал Хамфри, когда официантка и ее поднос удалились на достаточное расстояние.
- Хорошо, что не на панели, - ответил Док. - Это ведь я ее сюда привел и устроил, представь себе... Дочка одной из элитных девушек по вызову, за которой я по работе следил. Меня нанял один ревнивый гангстер, а ее прикончил другой. Только и он не долго прожил, представляешь? Вскоре и сам скопытился от рук моего нанимателя.
- Черт побери!
- Не поминай всуе, всего лишь одна из историй и далеко не самая худшая из известных мне. Взять хотя бы то дело, над которым я работал последние дни. Оно принесло мне много хрустящих банкнот, а еще бессонницу...
- Соболезную, друг, - Хамфри попытался состроить подходящую мину, но он никогда не блистал в актерской игре.
- Давай только ты не будешь лезть ко мне со своим фальшивым сочувствием, ага? - скривился Док. - Весь наш мир на неискренности построен, и большинство людей и эти стены - все картон и пластмасса, так давай же хоть за бутылкой поговорим по душам! А бессонница случается у всех, может, и ты когда-то с ней столкнешься, если протянешь достаточно долго... Сначала город лишает нас мечты и веры, а потом и возможности забыться. На улицах порой такое встретишь, что свихнуться можно, какая-то потеря сна - сущая ерунда по сравнению с тем, что с людьми происходит в темных подворотнях без названия, которых на городских планах даже нет. Так что не делай из бессонницы проблемы, меньше посплю, больше заработаю!
- И то верно, - поддержал друга Хамфри, - а что за дело, над которым ты работал?
Док мрачно уставился на него, и спустя минуту игры в гляделки Хамфри не выдержал тяжести его взгляда и сдался: - Не хочешь говорить, не нужно, твоя история - твой выбор! Я просто думал, может, тебе полегчает, если со мной поделишься. У меня обычно так: стоит рассказать кому-то о своем и лямку тянуть становится проще!
- Я не ты, Хамфри, впрочем, да, я готов поделиться, - сделав последнюю затяжку, Док затушил сигарету. Бычок остался лежать среди других таких же в сотнях одинаковых пепельниц заведения. Как-то в одной из желтых газетенок появилась шуточная статья, в которой известный доктор из выдуманного института якобы провел исследование. Согласно ему, на каждую тысячу выкуренных сигарет в городе приходится одна угасшая жизнь человека. Если подсчитать количество трупов, найденных с сигаретой в зубах, то становится ясно, что исследование это от начала и до конца выдумка.
Как нельзя вовремя подошла Стейси и выгрузила на их стол две стопки и две открытые бутылки. Док сразу же рассчитался, чтобы засветить лишний раз деньги, пока все не потратил. Две банкноты он положил на поднос и еще две сунул девушке за подвязку. Стейси ослепительно улыбнулась и ушла виляя ягодицами. Док плеснул себе виски и поднял стопку таким образом, чтобы уходящая официантка была видна сквозь ее стекло. По мере удаления от их столика девушка как бы растворялась в виски, как сахар в чае. Когда же сигаретный дым поглотил Стейси целиком, сомкнувшись позади нее белесой пеленой, Док немного отпил, смакуя, и поставил стопку на стол.
- Дело, над которым я работал, было с двойным дном, - начал Док рассказывать, Хамфри присвистнул: делами с двойным дном назывались на жаргоне бродячих такие дела, в которых либо наниматель не полностью честен с наемником, либо он сам не знает чего-то такого, что по итогу переворачивает все. При таком определении и с учетом лживости рода людского большинство дел подпадало под эту категорию, вопрос состоял лишь в том, когда обнаружатся подводные камни и насколько правда опасна для исполнителя. - Меня нанял один фотограф, в прошлом довольно известный - теперь его имя пустышка, поэтому я не стану его называть. Скажу только, что прежде он был богач, а теперь у него ни гроша в кармане, обычная история в общем, но с необычным финалом. Почти все свои деньги этот мистер Никто истратил на женщину. Все, что у него осталось после нее, он сулил мне, если только я отыщу его любовь и расскажу ему все, что о ней узнаю.
Сначала он пытался уговорить меня вернуть ее ему, но я сразу же встал из-за стола, обозначив, что похищения - не мой профиль. И тогда он упал передо мной на колени. Его прошлое придавало ему важный вид даже в таком положении, в настоящем он был жалок, а будущего его я не видел, да и он сам похоже. Думаю, у него его попросту нет. Даже не знаю, жив ли он теперь. Те новости, с которыми я его оставил, не внушали надежды, если не сказать хуже. Когда я уходил, забрав конверт с деньгами, он был тих, как рыба, но в ту нашу первую встречу, видел бы ты, как он стоял передо мной на коленях, разрываясь между желанием найти ее и набить мне морду. Но в конце концов, на его внутренних весах первое перевесило второе, и тогда мне стало интересно, что же это за роковая женщина, которая так выкрутила ему яйца, что от мужика осталась тряпка, готовая расстелиться ковром на полу перед первым встречным за одно только известие о ней. Я сел и начал слушать.
Он говорил, и чувствовалось, что ему нужно выговориться. Если бы я под него должен был копать, то скажу я тебе, Хамфри, заработать было просто. Для человека на той стадии падения, на которой я его встретил, не имеет значения ни счет в банке, ни наличка в кармане, ни здоровье, ни даже жизнь. Он уже был мертв и знал это, и я это понял сразу же, как только его увидел. В первую очередь, поэтому не хотел иметь с ним дел. У меня не раз случалось такое, что наниматели "не дожидались" меня, и время уходило в никуда.
Из его полусвязного лепета я вынес следующее: есть девушка или была когда-то, с ногами до ушей и красотой от дьявола. Иногда эскорт, а иногда модель, с ней он работал всего две или три недели, но за это время успел в нее влюбиться, дошел до того состояния, когда либо с ней, либо никак вообще. Внешностью он не обладал, сморчок, которому когда-то повезло обзавестись нужными связями, на момент их встречи его золотое время давно прошло, но какой-то вес в своих кругах он все еще имел, чем и привлек к себе. Такие женщины, у них, сам знаешь, нюх на возможности и напрочь отсутствует совесть, даже представление о ней весьма размыто. Она влюбила его в себя, выпила из него все соки и упорхнула к другому мужчине, оставив мистера Никто ни с чем, кроме душевной боли. И тогда перед ним возникла дилемма: покончить с собой или искать. Он выбрал второе, выбрал меня, и я нашел ее для него.
Побывав во всех местах, где она жила, связавшись со всеми агентствами, услугами которых он пользовалась для поиска клиентов, обойдя всех ее кавалеров, готовых говорить, облапошенных ею денежных мешков, этих ощипанных индюков, след неожиданно привел меня в доки. Я вижу, ты не слишком удивлен, мой друг? И правда, нечему удивляться: в доках столько историй тонет с зацементированными ногами, столько всего хранится на бесчисленном множестве складов и кораблей, целое кладбище их пришвартовано там, ограждено цепями. Они никогда не выходят в море, проклятый туман преграждает им путь, из него не выбраться, из города не выбраться никак и никому.
Эта цыпочка, за которой я гнался, на поверку оказалась еще хуже мнения, сложенного мной о ней из информации, полученной во время разговора с нанимателем. Она крутилась со всеми, кто мог ее обеспечить, ей было плевать с кем, значение имело лишь за сколько. Клянусь, за все эти годы, что я брожу по улицам, я о таком количестве грехов ни в одном борделе не слышал. Уверяю тебя, эта девушка была просто нечто, как Жанна д"Арк наоборот, и то что Дарк - это уж точно, ее звали Джин.
- Звали? - спросил Хамфри.
- Ну да, теперь она мертва... - ответил Док, наливая себе виски.
- Жаль, я бы не отказался с ней разок-другой пересечься, - сказал Хамфри, скривившись от выпитой водки.
- Не с твоей мордой и деньгами! - Док рассмеялся. - Хотя, может, в аду пересечетесь, только смотри, чтобы ее котел был не за девятым кругом, а то ты, может статься, на такие глубины еще не нагрешил и вряд ли успеешь.
- Так-то ты в меня веришь... А, кстати, как она умерла?
- А вот это, друг, самое интересное, - ответил Док. - Двойное дно обнаружилось в доках. Подняв все свои связи, забросив все удочки, какие у меня имелись, я узнал, что иногда, через примерно равные промежутки времени, в доки въезжают грузовики...
- Тоже мне новости!
- Нет, ты не понял, - рассердился Док, - дослушай! То, что там мафия выпивку производит - это каждому бродяге известно, только вот обычно все наоборот бывает: грузовики въезжают пустые, а выезжают груженые, в этом же случае наблюдалась обратная ситуация. Я сперва подумал о сырье, из чего-то же они выпивку гонят? Только больно уж сходилась по временным рамкам каждая такая поставка с объявлениями о пропавших без вести девушках, и все они по своему портфолио точь-в-точь наша Джин. Альтернативной версии я не прорабатывал, так как во всем остальном было совсем глухо: хозяйка на последнем месте жительства сказала, что Джин собирались уехать из города, начать новую жизнь. Старая кошелка прятала глаза, она явно врала мне, но поводов любить себя Джин не давала, а сильные мира сего умеют убеждать. Последняя контора, среди девушек которой она числилась, при упоминании ее имени бросила трубку. Уж не знаю, кто сидел на той стороне провода, но его молчание явно оплатили. От полиции, ясное дело, совсем нету толку! Мои языки в тех кругах почти всегда ничего не слышали. Наверное, потому, что у меня языки, а у серьезных людей уши. Я когда молодым был, ну, до того еще как сделался бродячим, помнится, все удивлялся, что большинство дел с похищениями людей оседают нераскрытыми в архивах. Не вещь же украли, а человека все-таки, разве на такое глаза закроешь? Закрывают, еще как! На практике так выходит, либо след теряется, либо кто-то наверху убедительно просит своих коллег снизу прекратить поиски. Я говорю о торговле людьми, Хамфри, если не дошло.
Примерно высчитав на основе дат статей и объявлений о пропажах момент, когда должна была произойти следующая поставка, я начал дежурить в доках. Ночь за ночью я проводил там, и день за днем жалел о потраченном времени. Это еще и опасно к тому же, там пальба регулярно и крики, тела постоянно находят, обезображенные до неузнаваемости, а те, которые можно узнать, невозможно найти, - так глубоко они тонут между кораблей, а единственные соседи тех несчастных - якори - точно таким же мертвым грузом брошены на дно. Не помню, как там было, Хамфри? Кажется, я учил тебе никогда не маячить в доках? Что ж, значит, такой вот я учитель! Но как видишь, иногда риск и время оправданы.
- Это точно! - сказал Хамфри, поднимая стопку за дела, когда заказчик платит по счетам, но Док не выпил с ним, взгляд у него стал отсутствующим, он полностью ушел в воспоминания.
- Однажды в доки въехали грузовики. Они отличались от других, и я сразу понял, что именно их и ждал. Отправился за ними по крышам складов, перепрыгивал из одной на другой. Несколько раз чуть не свалился, балансируя на грани, впрочем, как и все последние годы. Что поделать, стар я стал для бродячей жизни.
Машины увели меня в самые глубины доков, в самое сердце этого дворца чудес. Я там таких бездомных видел, что не сразу даже человек узнается, сначала кажется, демон померещился, как резная африканская статуэтка, или невиданное животное, что-то из городских легенд. Протираешь глаза, а оно все никак не хочет исчезать, и тут ты понимаешь, что это взаправду есть. Грузовики гнали быстро, и многие из тех жителей доков не успевали унести ноги, у кого они были на месте, так и оставались лежать раздавленными или отбрасывались машинами в сторону. К ним тут же сползались другие такие же и обирали их до нитки. И я сейчас не шучу, там с мертвого снимают все, не оставив и распоследней вонючей тряпки, чтоб гениталии прикрыть. Местные давно потеряли ум, им плевать вообще что, лишь бы себе прикарманить, а живых там не трогают только потому, что боятся, как бы их самих не укокошили, и такое иногда случается.
Потом был этот ангар, у него машины встали, с них вышли люди, серьезные, и открыли кузов первой, оттуда посыпались девки, такие себе кошки в мешке. Часть босиком, часть даже в доках шпильки снять не пожелала, с ними особо не церемонились. Они не понимали, куда попали и что, собственно, происходит. По их дорогим платьям и сумочкам я пришел к выводу, что они рассчитывали оказаться в особняке какого-нибудь богатенького извращенца. По крайней мере, полагаю, так им говорил тот, кто обещал заплатить. Чего бы они там не ждали, но оказались в доках, среди местной извращенной фауны, в темноте и смраде рыб. И не уличных шлюх привезли ведь, а элитных девушек по вызову, прямо как Джин, которую меня наняли разыскивать. Вот как я понял, что дело близится к финалу.
Здание стояло особнячком, на него бы и олимпийский чемпион по прыжкам в высоту не допрыгнул, имей он при себе шест и стартуй с крыши, на которой я стоял. Поэтому мне следовало спуститься вниз, чтобы подобраться поближе. Я был почему-то уверен, что времени уйма, не представляя даже, что меня ждет внутри того склада. Когда они со скрипом открывали дверь второго грузовика, я спрыгнул с крыши вниз, и шум, поднятый ими, заглушил мое приземление. Потом перелез через ограду, прокрался между бочками и лодками, накрытыми брезентом, вылез на ящики и заглянул в одно из окон здания.
Внутри горел свет и кипела работа, прямо филиал ада на земле. Там было много труб, цистерн и колб с какими-то жидкостями, бегали нелегалы, легко одетые из-за невыносимой жары, связанной с произведенными процессами, которые велись в ангаре. Они там почти голыми все были, явно дам не ждали, и очень удивились, когда их к ним завели, на лицо была текучка кадров. Водители, привезшие девок, и охранники ангара, вышедшие принимать ценный груз, погнали рабочих наружу. Я воспользовался поднявшейся суматохой, чтобы сделать снимок девушек. Пошел на большой риск, но к счастью, вспышку света никто заметил. Зря старался, фотография по итогу все равно получилась дрянного качества, но Джин там было видно. По крайней мере, мой наниматель узнал среди девушек ее, мой доклад его устроил, а за одно и расстроил, не передать словами как.
Только ангар опустел, один из охранников, самый среди них главный, постучал в неприметный люк в дальнем от входа конце помещения. Это был условный сигнал, и я его запомнил. Удостоверившись, что код верен, тот, кто дежурил внизу, открыл люк. Они с ним перебросились парой слов. Уж не знаю, о чем они там болтали, думаю, главный спрашивал, все ли готово, так как этот черт из табакерки кивнул. Как бы то ни было, по итогу их разговора главный выглядел довольным.
К тому моменту девушки разволновались, несколько самых бойких без конца лепетали с охранниками, а те их игнорировали. Все шло спокойно, пока одна из них не попыталась наброситься на охранника с кулаками, дура. Тот ей ответил ударом в живот, она упала, дальше начались крики, визги, царапанье ногтями, но девок быстро успокоили, видно, для охранников это было не впервой. Буйных связали, смирные и так пошли, их повели в подвал.
Я не знал, удалась ли фотография, ее еще следовало проявить. Поэтому обдумывал варианты действий, искал способ, как разобраться во всем и найти доказательства повещественнее. Но как я не изощрялся, выход мне виделся только один: проникнуть в здание и все там разнюхать. Неудача грозила мне смертью, но я, как видишь, жив. Один из охранников остался наверху, остальные ушли вниз, чтобы все там устроить. Я ждал, пока он отойдет отлить или покурить, они всегда отходят, и вот он отлучился с поста, направился к задней двери, представляешь? А я как раз на ящиках с той стороны ангара стою, куда он прется. Мне оставалось только сбежать вниз и спрятаться за лодку. Сунул руку под брезент на удачу, со второй попытки нащупал гаечный ключ.
Это был здоровенный боров с недельной щетиной на лице, тот самый, ударивший девушку в живот. Бьюсь об заклад, такая щетина отрастала у него за несколько дней. Только это уже не проверить никак, новую голову ведь не отрастишь? Когда он выкурил свою папироску и, оглядевшись по сторонам, повернулся спиной к улице, чтобы идти обратно на пост, я бросился к нему и огрел гаечным ключом. Так сказать, совместил приятное с полезным. После первого удара он слег временно, после третьего насовсем. Я бросился к люку и отстучал условный сигнал. Вообще, им следовало бы проделать в люке щель для глаз, как на входе в "Кошкин дом", чтобы проверять, кто пришел. Хотя тогда люк был бы более заметным и план бы мой не удался. Со второго раза мне открыл тот же мужик, который открывал главному, чтобы свести девушек вниз. Он начал с вопроса: "Какого черта тебе нужно, Билл?", так я узнал, как звали убитого мной амбала. Вместо ответа я приложил его ключом. Череп у этого парнишки был тоньше, чем у Билла, ему хватило одного хорошего удара.
Потом обычная лестница, а за ней винтовая, длинное помещение, кишка, и его содержимое... Что я могу сказать, этот ангар, наверное, задумывался каким-то отбитым Менгеле! Ты представляешь, Хамфри, они закатывали девок в бутылки! Огромные такие емкости в человеческий рост. Когда я спустился вниз, все было уже кончено. Где-то в темных глубинах подземелья еще слышались женские крики, охранники были заняты, меня никто не заметил. Я осмотрелся и почти сразу же увидел Джин. Ее прекрасное личико смотрело на меня из-за стекла, такое живое, как если бы кто-то остановил время, нажав на кнопочку часов, но стоит их снова запустить, как она тут же оживет, улыбнется, пойдет по своим делам.
Не только Джин взволновала меня, но все они. Еще недавно я видел их живыми, и вот они мертвы, зависли в жидкости, недвижимые, как оловянные фигуры. И знаешь, что странно, друг? Вот вроде как думаешь, нет ничего хуже роковой женщины, но взглянешь на одну за стеклом и жалость пробирает, да разве заслуживают красавицы такой судьбы? Будь это мужчина, мне было бы плевать. Мужик бы и не оказался на их месте, кому он нужен. Но красота, - разве можно красоту губить? И Джин эта и каждая из тех пропащих ведь чья-то дочь была, кто-то ее родил! Они подарили себя, свою любовь тысячам мужчин, разбили сердца им всем и еще тысячи сердец их ждали впереди, но вот их собственные сердца перестали биться. Они за стеклом, ради чего, ради справедливости? Как бы не так! Просто кто-то пожелал их себе присвоить, но они ведь бабочки, рождены для свободы, захотят упорхнуть - упорхнут! Бабочке можно оторвать крылья, что лишит все дело смысла, или можно пронзить ее булавками и упрятать за стекло...
Знаешь, почему я не могу спать? О чем я думаю?.. Я вижу ее перед собой, Хамфри! Она живет во мне, и хотя я ни разу ее не встречал, а знаю о ней только со слов других, из той информации, что я сумел о ней накопать, - мне кажется, мы давно знакомы. Она скорее змея, чем бабочка, эта Джин, красивая и ядовитая. Ты знаешь, Хамфри, змей иногда закатывают в бутылки, их, а еще скорпионов, все, что красиво, но опасно. Такой напиток называют змеиным вином, вот и Джин когда-нибудь кто-то выпьет.