Седловой позвонил мне утром в понедельник, в начале девятого. Я знал, что он накануне вернулся из Новосибирска, ждал звонка и сразу же побежал к абсолютникам.
   - В Бердске был?! - спросил я с порога.
   - По порядку, Саша. По списку, - сказал он, расправляя листок со списком радиодеталей, который я дал ему перед поездкой. - Вот эти я сразу купил в Новосибирске, в радиомагазине у вокзала - ну, ты знаешь. Цены записаны, а вот чеки. Теперь насчёт Бердска. Магазин там, конечно, богаче новосибирского, но и в нём не всё. А радиорынка больше нет, и там их, похоже, крепко прижали: кого ни спрошу - все делают вид, что знать не знают. Время, сам понимаешь, переходное...
   Что время переходное - это я понимал. Новый руководитель страны, конечно, не произнёс на пленуме слово "бардак", наиболее подходящее для этого, прямо скажем, бардака; но "наведение порядка" прозвучало. А на местах взялись его наводить, кто во что горазд. В позапрошлую пятницу, возвращаясь из командировки через всесоюзную пересадку - Москву, Роман Ойра-Ойра перед поездом заглянул в мало кому известный продуктовый, недалеко от трёх вокзалов. Где и нарвался на дружинников: "Гражданин, а что вы здесь делаете в рабочее время?"
   - Понимаешь, Саша, - рассказывал Роман, - вот я, замдиректора НИИЧАВО, трясу перед ними бумагами, а им - как об стенку горох! Как тринадцатый век на дворе, будто и вправду дружинники.
   - ...Так что на рынке я был только в Новосибирске, а там немного другие цены. И трансформатора я так и не нашёл. Вот, держи сдачу, - Луи выложил на стол трояк и кучку мелочи. - Я там записал, что почём, посмотри.
   Я посмотрел. Закралось подозрение, что Седловой, известный своей ушлостью, скорректировал цены в свою пользу: я представлял, что почём на бердской барахолке, и сильно сомневался, что в Новосибирске настолько дороже. Поступать так со своими коллегами (даже, можно сказать, дважды коллегами: по работе и по хобби) - последнее дело... А с другой стороны, время действительно мутное, и с ценами на самом деле могло быть что угодно, а я обещал Кате и Димке, что к Новому году цветомузыка точно будет. То же, чем торговали в единственном магазине в Соловце, было старьём ещё тогда, когда Кренкель посылал сигналы с Северного полюса.
   Пока я соображал, как бы поделикатнее довести свои сомнения до Седлового, зазвонил телефон. Луи взял трубку - оказалось, Стелла разыскивала меня.
   - Саша, в гастрономе на Балканской дают майонез, по две банки в руки! К Новому году же надо! Ты подойдёшь?
   - Иду, - ответил я и положил трубку. Желание будить совесть Седлового у меня пропало. Вставая, я машинально провёл руками по ушам и спросил:
   - Луи, что с меня?
   - Посмотри вот эту задачку, - сказал он, протягивая мне листок с семью строчками уравнений.

   В магазине я первым делом занял очередь в конце, потом пробился к прилавку - Стелла как раз подходила. Мы с ней взяли четыре банки на двоих, потом, когда подошла моя очередь, ещё четыре, а на третий круг не хватило майонеза.
   К задаче Седлового я вернулся уже после обеда, и мне она не понравилась. Сразу же показалось, что эти уравнения я когда-то видел, и были с ними связаны неприятные воспоминания. Некоторое время я пытался вспомнить, кто и когда давал мне эту задачу, а потом, по какому-то наитию, вытащил пожелтевшую папку с надписью карандашом: "Мусор". Здесь лежало то, что я в своё время отнёс к категории информационного мусора, но по каким-то причинам не выбросил сразу. Папка была пухлая: за двадцать лет работы в НИИЧАВО накопилось порядком. Когда я развязал её, оттуда выпал смятый в гармошку листок. Я расправил его, чтобы вложить обратно, и обнаружил там наши со Стеллой стихотворные потуги двадцатилетней давности - варианты для стенгазеты. "В институте двести душ, все хотят горячий душ". Сколько лет прошло, душ уже не двести, немногим больше ста, а с душем всё так же... Я решил засунуть бумажку поглубже, и там, в глубине, обнаружил исписанный почерком Выбегаллы листок со знакомыми уравнениями.
   Тут же вспомнились неприятные подробности той стародавней истории. Выбегалло принёс мне свою задачу вскоре после нашумевшего (во всех смыслах) испытания на полигоне модели идеального человека, и я попросил его пояснить смысл уравнений - во избежание и на всякий случай; и вообще, я предпочитаю понимать, с чем работаю. Он ответил своеобычным высокомерным тоном, что моё дело считать, а о смыслах, значить, позабочено. Тогда я наотрез отказался заниматься его задачей.
   Скандал был жуткий. Выбегалло давил и по административной линии, и по партийной; грозился дойти до Президиума Академии, поднять прессу... Во время заключительного разговора в кабинете директора (присутствовали Янус в обоих лицах, Хунта и мы с Выбегаллой) я начал писать заявление по собственному, но ушёл, в конечном счёте, всё-таки Выбегалло. Чтобы через некоторое время вновь появиться на сцене в роли научного консультанта ТПРУНЯ.
   Уравнения, конечно, не совсем те. Переменные те же, а коэффициенты другие. По большей части уточнены: у Выбегаллы большинство с двумя значащими цифрами, у Седлового местами до четырёх, - но есть отличающиеся раза в полтора, а то и почти в три. И, наконец, у Выбегаллы система из шести уравнений с шестью переменными; у Седлового уравнений семь, а переменных - аж восемь. Значит, решение - не вектор, а функция. Ещё удастся ли её вывести аналитически? Вряд ли, а то Луи сам бы справился...
   Причём, если Седловой ничего не напутал, одна из новых переменных должна иметь размерность времени. Вот эта, что подчёркнута. Но и в тех шести уравнениях время уже есть - вот же оно. И тоже подчёркнуто. И внизу приписка: "Связь?" Значит, ему нужна функция, связывающая то время с этим?
   Нет, решил я, всё-таки сначала спрошу Луи, что к чему. Во избежание и на всякий случай.

   Реакция Седлового была для меня неожиданной.
   - Пошли к Роману Петровичу, - заявил он.
   - Слушай, зачем?! - Я не любил обращаться к начальству в ситуации, которую считал разрешимой на своём уровне, а этот случай именно так и выглядел.
   - Пошли! В конце концов, он тоже имеет к этому отношение. Хотя, возможно, не догадывается.
   Луи, пока говорил, успел набрать номер и теперь слушал гудки в трубке. Я тем временем собрал листки с уравнениями. Луи положил трубку:
   - Странно, не отвечает. Должен быть свободен.
   Романа мы нашли в приёмной. Он и был свободен - занят оказался кабинет. Протекла батарея, бригада домовых-сантехников занималась ремонтом.
   - Пошли в партком, там поговорим, - предложил Роман.
   - А Мерлин? - спросил я.
   - Он опять с Переяславльским по району поехал.
   
   - Институт у нас небольшой, и шутка ваша, Роман Петрович, насчёт описываемого настоящего секретом не осталась. Больше всего, конечно, задело это "забавнее".
   Лицо у Романа смуглое, другой бы не заметил, но я-то его знаю, и я видел, что ему неудобно. Ну, будь на его месте Эдик, он бы вообще сквозь пол провалился. А Седловой продолжал:
   - Но, кроме того, что задела, она же и навела на мысль: а в самом деле, почему бы не попробовать в это самое описываемое настоящее? И знаете... ну, рассказывать всё - будет слишком долго, позвольте сразу перейти к выводам.
   Мы позволили, мы молча ждали.
   - Так вот, коллеги, в описываемое настоящее путешествовать если и возможно, то нет смысла, поскольку именно в нём мы с вами и пребываем.
   Видеть реакцию Романа было бы забавно, если б я не подозревал, что сам выгляжу так же.
   - Это где ж оно описано, и кто его описал?
   - Где описано? - Седловой обернулся к книжному шкафу.
   На полках за стеклом рядами стояли собрания сочинений классиков: тёмно-вишнёвые - Маркса-Энгельса, синие - Ленина. Полкой ниже - двенадцать томов Марка Твена, тоже синего цвета, только более вульгарного. Их притащил Мерлин, сразу, как его выбрали секретарём парторганизации НИИЧАВО, - Горькому пришлось потесниться. Рядом с Марком Твеном стояли три тома избранных сочинений недавно почившего генсека. Включая те, за которые он получил премию по литературе.
   Седловой встал, подошёл к шкафу, открыл дверцу. Секунду он что-то высматривал, затем достал брошюрку, когда-то белую, но от времени пожелтевшую, и положил на стол.
   - Вот.
   На обложке было напечатано: "Программа Коммунистической партии Советского Союза". Внизу год издания - 1962.
   Роман быстро глянул на нас - он был сейчас похож на человека, которого хорошие знакомые втягивают в антисоветскую провокацию, а он не знает, как к этому отнестись. Затем сказал, тщательно подбирая слова:
   - Луи Иванович, мне кажется, здесь всё-таки описано будущее...
   - Ну да, - кивнул Седловой, - как конечная цель. Вот здесь, - он быстро пролистал брошюру и протянул её нам раскрытую на развороте, где было неровно подчёркнуто красным карандашом несколько строчек: "все источники общественного богатства польются полным потоком и осуществится великий принцип "от каждого - по способностям, каждому - по потребностям"". - Но не только. Также и путь к этой цели, и даже сроки обозначили. Как в нормальном проекте. А мы сейчас, через двадцать лет работы по этому проекту, имеем то, что имеем, - согласитесь, это вполне можно считать описываемым настоящим?
   - Кто это черкался? - спросил Роман, глядя в брошюру.
   - Выбегалло! - догадался я. Сразу же стал ясен и смысл системы уравнений, о котором "позабочено", и почему большинство коэффициентов у Седлового по сравнению с Выбегаллой отличались в меньшую сторону.
   - Он самый, - подтвердил Луи. - Но его интересовало конечное состояние, а меня - динамика. Даже не динамика... Коллеги, вы ведь согласны, что во временных пространствах, сконструированных искусственно, возможны путешествия во времени?
   Мы были согласны. Как ни относись к Луи, но этот факт открыл он, и этим он занимался на протяжении последних двадцати лет.
   - Мне сейчас безразлично, кто это описал, с какой целью и насколько талантливо, - продолжал Луи, - я просто собираюсь слегка заглянуть в будущее. В наше с вами. Роман Петрович, вас я надеюсь видеть среди соавторов. Идея, в сущности, ваша. Тебя, Саша, тоже.
   - Тут первым надо Мерлина в соавторы. А с этого, - Роман постучал пальцем по Программе КПСС, - начать список литературы.
   Седловой сразу сник:
   - Вон оно что! Я об этом не подумал... Да кто ж такое напечатает?
   - Пожалуй. - Роман поскрёб подбородок. - Разве что по методу Амперяна?
   - Это не метод. - Луи обречённо махнул рукой.

   19 мая 1973 года сбылся прогноз Эдика Ампреяна о будущем А-Януса, которое для У-Януса было прошлым. Причём, если говорить о сроках, сбылся даже раньше, чем ожидал Эдик. Он считал, что в этот день знаменитые русские космолётчики подарят А-Янусу зелёного попугая по имени Фотон, после чего тот заинтересуется практической контрамоцией и вскоре сумеет повернуть во времени назад, взяв с собой попугая. На самом деле в этот день Янус (похоже, контрамоцией он занимался уже давно) как раз и повернул назад. Как и предвидел Эдик, человеческое будущее лишилось Януса Полуэктовича Невструева, и это сказалось на будущем не лучшим образом. А попугай... он так и остался в институте: перескакивал каждую полночь в начало сегодня из конца завтра (когда Роман забрал клетку из кабинета директора к себе, у уборщицы утром был лёгкий шок); время от времени кричал: "Драмба! Резерв огромен!" - или ворковал: "Просо, просо, сахарок". На ноге его всё так же висело колечко с неизвестно кем выбитыми именем и датой.
   19 мая было субботой, и исчезновение Янусов заметили только в понедельник. Мы, как могли, объяснили ситуацию Ковалёву (в то время уже старлею), и он нам поверил, потому что видел и не такое. На то, что поверят милицейские чины из области, он не надеялся и оценивал перспективы дела как "стопроцентный висяк".
   Директором НИИЧАВО стал Хунта - не самый плохой вариант, вот только он всё чаще прибегал к приёмам руководства... я бы сказал, инквизиторским. Впрочем, у него и выбор был небогатый: или инквизиторские методы, или иезуитские. Романа он чуть позже сделал своим заместителем. Бумагооборот рос, Хунта один не справлялся, а некоторые вещи у него, воспитанного в средневековой Португалии, просто не укладывались в голове. Как, например, можно следовать одновременно закону и ведомственной инструкции, если их требования противоречат друг другу, а исполнять он обязан и те, и эти? Роман родился и вырос здесь, ему было привычнее.
   Витька Корнеев предпринял ещё одну попытку выяснить, откуда взялся странный лексикон попугая. Накануне Фотон особенно истошно орал: "Драмба! Кратер Ричи!" и весь остальной репертуар. Витьку, который в порядке связи с производством обрабатывал живой водой партию тухлой рыбы с подшефного рыбозавода, эти крики страшно раздражали. Ещё больше раздражала бессмысленность работы: он давно знал, что живой водой можно оживить даже рыбу, разделанную на филе, но свежесть ей не вернуть.
   Ближе к концу дня он пообещал попугаю: "Ну, погоди, зелёный! Завтра я тебя расколю!" Попугай на это ответил: "Корнеев груб! Дурак!" На следующий день с утра Витька начал ассоциативный допрос. Он орал на Фотона: "Драмба! Рубидий! Кратер Ричи! Роботы горят!" ("Корнеев груб", - заметил Роман, проходя мимо.) Потом начал упрашивать: "Просо, просо, сахарок". Попугай не отвечал, только испуганно чирикал и пытался забиться в угол, которого в круглой клетке не было.
   Он так и не сказал ни слова. Корнеев бросил напоследок: "Дурак!" - и посреди дня ушёл домой, оставив и попугая, и рыбу. На следующий день он наладился было снова орать на Фотона "рубидий" и "драмбу", но тут Эдик сказал:
   - Ты что, ещё не понял, откуда он этого набрался?
   И Витька понял. И больше не осталось у нас концов, чтобы распутать этот клубок, кроме кольца на ноге у Фотона с цифрами "190573" - шифрованного письма, посланного кем-то из будущего с неизвестной целью и вот так понятого Янусом; и не факт, что верно понятого.
   Эдик мог бы гордиться сбывшимся прогнозом, но он-то как раз воспринимал эти события тяжело. Будущее, оставшись без Януса, менялось не в лучшую сторону. Окончательно добил карьерный взлёт Лавра Федотовича Вунюкова: Эдик, узнав, что тот стал заместителем Президента Академии, по-видимому, и решился на то, что сделал, как только представился случай. Будучи на конференции в Лионе, он исчез из гостиницы, причём номер оказался заперт изнутри, а стены, как говорили знающие люди, были заговорены, чтобы сквозь них нельзя было пройти ни туда, ни оттуда.
   В нескольких академических журналах на предпоследних страницах появились короткие заметки о похищении французскими спецслужбами известного (в узких кругах) советского учёного и о заявленном МИДом протесте. Фёдора Симеоновича Киврина, непосредственного начальника Эдика, спровадили на пенсию, ликвидировав заодно весь отдел Линейного Счастья. Сотрудникам НИИЧАВО негласно перекрыли выезд за пределы стран СЭВ, а в кабинет, прежде занимаемый Кивриным, вселился бесцветный тип с холодной головой (с глубокими залысинами), горячим сердцем и безупречно чистыми ушами, правда, несколько оттопыренными - но, может, это профессиональное. Уши он брил опасной бритвой, которой владел мастерски.
   Прежде представителей этого ведомства наш институт не интересовал (думаю, ввиду плачевного состояния отдела Оборонной Магии).
   После в иностранных журналах время от времени мелькало среди авторов статей имя E. Amperyan, но эти номера подозрительно быстро исчезали из библиотеки.
   Все эти хренации (слово не моё; откуда ко мне пристало - честное слово, не знаю!) достали наконец и Витьку. Когда умер старый водяной Нилыч, заведовавший в институте кочегаркой ("Солнцедар" оказался чересчур термоядерным зельем даже для Нилыча), Витька написал заявление о переводе на его место. Хунта был против: должность начальника котельной традиционно занимал кто-нибудь из пожилой нечисти, - но Корнеев пообещал "свалить вообще нафиг", и Хунта уступил. Кстати, системе отопления НИИЧАВО этот перевод пошёл на пользу: непьющий Корнеев держал давление и температуру в пределах, заданных режимной картой, и протечек стало гораздо меньше; а когда они случались, как сегодня, ограничивалось ручейком, а не фонтаном.

   Луи собрался к себе, я тоже, но Роман попросил меня зайти к нему, и мы перешли в его кабинет. Батарею починили. В углу на тумбочке, на какой обычно помещается графин с водой, стояла клетка, в ней чирикал Фотон. Если закрыть глаза, на слух можно было принять его за воробья, только очень крупного.
   Роман порылся в ящике стола и достал оттуда яркий заграничный журнал и маленькую коробочку:
   - Вот, держи.
   - Что это? - спросил я, разглядывая коробочку.
   - Лезвия. "Шик" называются. Очень мягко бреют, для ушей самое то.
   - Из Лейпцига?
   Роман кивнул. В Лейпциг он ездил на семинар; как раз оттуда он и возвращался, когда в московском магазине столкнулся с дружинниками.
   - ...Ладно тебе, я уже нашими привык. "Спутник" - неплохие. Эти, небось, за валюту брал?
   - Жидкую, - махнул рукой Роман. - Бери. Не надо тебе - Стелле отдай.
   - Ей-то зачем? У неё без бритья уши чистые.
   - Наивный ты человек, Сашка, - сказал Роман.
   - А это зачем? - я вертел в руках журнал. Он был на автомобильные темы, но по-немецки. В немецком я не силён и понял только, что журнал из ФРГ.
   - Пусть Седловой свою машину замаскирует под что-нибудь из этого. Тот раз ты ездил - она ведь смахивала на велосипед?
   - Скорей на мопед, - сказал я.
   - Неважно. Во всяком случае, меньше будешь выделяться на общем фоне.
   - Вот с этим-то?! Да тут полгорода сбежится!
   - Саша, что у них сейчас, то у нас поспеет к тому времени. Вспомни, как запускали в производство "Жигули". Или горбатый "Запорожец". Посмотрите с Седловым, подберите образец, чтоб не бросаться в глаза.

   В качестве модели для машины я выбрал небольшой джип: в части внешности джипы более консервативны, и меньше риск выглядеть анахронизмом (что в ту, что в другую сторону). При ближайшем рассмотрении он оказался нашей "Нивой", над которой поработал какой-то итальянский дизайнер, любитель острых углов и ломаных форм.
   Кузов мы делали по технологии, взятой из "Юного техника": вроде папье-маше, но на эпоксидке вместо клейстера, и внутри каркас из сосновых брусков; потом, как схватывалось, красили нитрокраской. Получилось ещё угловатее, чем у итальянца, и на ВАЗе, пожалуй, машину не признали бы за свою.
   Место старта выбрали на заднем дворе института: "Нива" - не мопед, втащить, как в тот раз, в конференц-зал проблематично, к тому же я предпочитаю иметь свободу манёвра не только во времени, но и в пространстве. Было холодно, а машина не отапливалась, но конечной точкой определили лето 1996 года (на большее не хватало энергоресурсов, скупо отпущенных Камноедовым), и я решил, что пока можно потерпеть, а там тепло.
   Последнее, что я услышал перед тем, как закрыть дверь, был вопрос (я так и не понял, чей): "И каким же образом мы будем за ним наблюдать?.."
   Под эпоксидным кузовом прятался слегка переделанный карт из подростковой картинг-секции, поэтому я не повернул ключ зажигания, а дёрнул шнур, потом ещё раз, и со второй попытки двигатель затарахтел. (Ну да, в глаза я, конечно, бросаться не буду, а вот в уши! С таким-то треском...) Затем ткнул пальцем в клавишу, по иронии судьбы расположенную как раз там, где должен быть выключатель отопления салона. И декабрь 1982 года исчез.
   Система уравнений Седлового, как я и думал, аналитически не решалась; но численными методами мы составили таблицу решений и по ней запрограммировали устройство, собранное из набора деталей для электронного будильника. И теперь мне не нужно было отвлекаться на управление временем (устройство делало это автоматически), а можно было полностью сосредоточиться на перемещениях по пространству. Поэтому, когда за окном проступили контуры будущего, я быстро, но аккуратно прижал машину к бордюру, остановился и некоторое время промаргивался, потому что из серенького декабря попал в солнечное лето. Проморгавшись, я двинулся дальше; выехал на проспект Мира и перед входом в институт увидел площадку для транспорта. Когда я начинал работать в НИИЧАВО, она была совсем маленькой, на пять-шесть машин от силы, и никогда я не видел её занятой полностью. Площадку от дороги тогда отделял широкий газон. С течением времени стоянка расширялась, газон сужался, но в 1982 году он ещё был. В 1996-м его уже не было, а машины стояли рядами, и место для своей я нашёл с трудом. Но нашёл, и довольно удачное: водительская дверь осталась на виду. Я не очень доверял замку в двери, он был от почтового ящика и открывался перочинным ножиком.
   Правда, соседняя машина теперь закрывала пассажирскую дверь - очень удобно для вора; но за эту дверь я не опасался. Она не открывалась вообще, представляя собой единое целое с кузовом. И дверь багажника такая же, и ни одно стекло не опускалось.
   Стянув с себя зимнюю куртку, шапку и свитер, я бросил их на пассажирское сиденье. Запер машину и оглянулся наконец на здание института. И обомлел. По краю крыши шла надпись огромными буквами:
БИЗНЕС-ЦЕНТР "ВОЛШЕБНАЯ ПАЛОЧКА"    Под надписью вытянулось вдоль фасада нечто, призванное изображать волшебную палочку. Почему-то оно выглядело как огромный, плохо заточенный красный карандаш.
   Пройдя между рядами машин, я поднялся на крыльцо. Доски с названием института у входа не было, зато справа и слева от дверей во всю высоту, от ступенек до козырька над входом, стены были оклеены всякого рода афишами и объявлениями. И первое, что бросилось мне в глаза, - надпись крупными буквами: "Сыграй в рулетку с демоном!"
   Рванув входную дверь, я почти вбежал в вестибюль. Дверь в швейцарскую, когда-то заполненную сжатым аргоном, теперь была открыта, и внутри кто-то (наверное, очередной желающий) испытывал судьбу. Макродемон Выход вяло крутил рулетку, которую я сразу же узнал. Это была моя рулетка, я сам смастерил её для одной вечеринки и держал за шкафом в электронном зале, а потом перепрятал - после того дежурства, когда любители работать в новогоднюю ночь нейтрализовали ей демонов. Я засунул её в шкаф ленточного накопителя "Алдана", причём не сказал про это никому, а заглянувший туда случайно скорее всего принял бы её за бобину для перфоленты.
   Выход барахлил ещё тогда, когда я только пришёл в институт, а сейчас вообще едва справлялся, но это, по-видимому, не имело значения, потому что основную работу делал Вход: он пропускал деньги только в одну сторону - от посетителя к владельцам этого мини-казино, или как оно там называлось. (Позже я узнал, что называлось оно "игровым залом", несмотря на более чем скромные размеры швейцарской - всего-то раза в полтора больше хрущёвской кухни.)
   Отвернувшись от швейцарской, я оглядел вестибюль. Он был ярко освещён люминесцентными лампами, и снова мне бросилось в глаза объявление, от которого я остолбенел:
Универсальная клиника проф. Выбегалло
Только современные методы!
Ваше здоровье в наших руках!
Стоматология, кардиология, диетология, астрология, проктология
Лазерная терапия, ароматерапия, уринотерапия, магнитотерапия, психотерапия
Коррекция ауры и биополя
Диагностика кармы
Забудьте о склерозе!
Компьютерная экспресс-диагностика за полчаса (быстрее - за дополнительную плату)
Талисманы и обереги для всех знаков европейского, китайского и древнерусского гороскопов
Удаление папиллом и бородавок
Героям России, Советского Союза и Соцтруда - скидки    Последняя строчка явно указывала на то, что все эти современные методы - не бесплатно. Выбегалло, похоже, извлекал прибыль из всех людских заблуждений, предрассудков и суеверий. Включая собственные.
   В начале коридора над дверью одной из комнат висела вывеска "ПРОДУКТЫ", и я зашёл туда. Ассортимент был такой, что я подумал: не зря, наверное, здесь раньше помещался отдел Линейного Счастья. Но цены... Впрочем, после универсальной клиники Выбегаллы я уже не удивлялся ценникам с тремя нулями, только отметил для себя, что с той суммой, которую я на всякий случай взял с собой, здесь делать нечего. Тем более что и деньги, которыми расплачивались покупатели, были на вид совсем другие.
   Я вышел на крыльцо, достал блокнотик и записал в нём кое-что для памяти. Потом посмотрел на стоящие перед бизнес-центром машины. Чего здесь только не было! Зря Роман опасался, что наша будет бросаться в глаза. Можно было засунуть машину времени в обыкновенный "Москвич" - вон стоит. Или соорудить что-нибудь монструозное, вроде вот этого, с краю - зубилообразное, бамперы почти до асфальта, фары забраны металлическими решётками; крыло над задним стеклом и какие-то обтекатели с боков, как будто на этом собираются летать. И ещё понавешено всякого со всех сторон. И абсолютно чёрные стёкла. Если это вообще стёкла.
   Я сошёл с крыльца и вдоль фасада бывшего НИИЧАВО направился в ту сторону, где ещё раньше заприметил что-то вроде небольшого толкучего рынка. Надо было как-то выяснить, что же здесь произошло за эти годы. А ведь явно что-то произошло! И цены. И Герои России, которым Выбегалло обещал скидки, а в продуктовом магазинчике (я заметил там объявление) - обслуживание вне очереди. Что, теперь у союзных республик свои герои, наряду с общими?
   Вот только кому и как можно задать эти вопросы, чтобы не выглядеть при этом сумасшедшим?
   У угла НИИЧАВО действительно оказалась небольшая толкучка, причём торгующий народ никак не походил на матёрых фарцовщиков - скорее уж на жителей частных домов в небольшом городе, принёсших на продажу всякий хлам. Я шёл, окидывая рассеянным взглядом этот хлам, лежащий на картонках, газетах и полиэтиленовых пакетах, и вдруг услышал голос, показавшийся мне странно знакомым:
   - Трансформатор не нужен?
   Я поднял глаза и встретился взглядом с... да с собой же, только старше на тринадцать с половиной лет! Я-тот стоял и улыбался, я-этот (то есть, просто я) стоял и хлопал глазами.
   - Как раз то, что надо, - сказал я (тот). - Я же помню ту цветомузыкальную приставку.
   Я (этот) посмотрел вниз, на барахло, разложенное на картонке. Увидев трансформатор, я рывком поднял голову и посмотрел в глаза себе (тому).
   - Это что, от "Алдана"?!
   - От "Алдана".
   - Что вы с ним сделали?!
   - "Алдан" списали. Он ещё тогда... ну, ты понял... в общем, уже устарел. А лет пять назад, как пошла техника стандарта IBM, вообще перестал вписываться в систему. В сеть не включишь, характеристики и так практически никакие, а по сравнению с теми... Ну, вот и списали.
   - Так Фёдор же Симеонович вселил в него душу! С ней-то что?!
   - С ней, надеюсь, всё в порядке, - ответил я-тот. - Перед тем, как "Алдан" разобрали, я её переписал на дискету. А потом, как институт подключили к глобальной сети, отпустил в сеть. Найдёт себе старенький компьютер, со слабым антивирусником - устроится, я думаю. Наверное, уже устроилась... Ну, ты доставай блокнот, записывать будешь. Я же помню, зачем приезжал.
   - Да что ты здесь командуешь?! - возмутился я. По инерции: я уже понял, что зря возмущаюсь, и вообще мне крупно повезло, потому что никто лучше меня самого не расскажет мне о том, что здесь творится.
   - Мне можно, я старше. Давай, записывай, - сказал я-тот. Я-этот достал блокнот и начал записывать. По мере возможностей используя сокращения, но только такие, чтоб потом разобрать.

   ...Института, в сущности, нет, рассказывал я (тот; уже после рассказа о том, как не стало Союза). Здание прибрали к рукам Кербер и Камноедов, когда тут всё приватизировали (прихватизировали, сказал я-тот, и мне-этому слово понравилось). Организация под именем НИИЧАВО номинально существует, занимает несколько комнат в конце коридора на шестом этаже - там дирекция, бухгалтерия и инспектор по кадрам, а из отделов остался только Недоступных Проблем. Почему он? А на него удобно убытки списывать. Проблемы ж недоступные. Вообще, когда науку перевели на самоокупаемость, лучше всех это получилось у отдела Предсказаний и Пророчеств. На них спрос был огромный! Сейчас они отдельная контора, товарищество с ограниченной ответственностью... В каком смысле ограниченной, спросил я, за пророчества свои, что ли, не отвечают? Да они никогда за них не отвечали, ответил я. В общем, ТОО, названия не помню, они его каждые полгода меняют, а главный у них Мерлин. Работают хорошо, с прибылью; к ним очередь за прогнозами. Да у нас сейчас везде так: где прибыль, там частная лавочка, а убытки вешают на государственную организацию.
   Хунта уехал. Давно уже, года три, если не больше. Как финансирование обрезали, он ещё пытался как-то продержаться, искал заказчиков, рекламу давал. А тут подоспели перевыборы Президента Академии, и Хунта узнал, что на это место претендует Вунюков. И уехал в Португалию, не дожидаясь, кого выберут. Изредка пишет. Там, в общем, тоже та ещё бюрократия, но хоть наукой можно заниматься, а тут... я безнадёжно махнул рукой.
   А Вунюков-то, спросил я, - выбрали его Президентом? Не, ответил я-тот, не выбрали. Как в анекдоте: у генералов свои сыновья есть. Не знаю, правда ли, нет ли, но говорили...
   Ну, этот анекдот я знал. Ещё до 1982 года.
   После Хунты директором поставили Романа - он теперь всё жалеет, что взялся. Всё говорит, бросил бы этот хомут; но не бросает почему-то...
   Зато Эдик приезжал, продолжал я. Пару вечеров посидели у нас, Роман тоже приходил. Эдик работает с Роже де Понтревалем, рассказывал, чем там занимается. Мне-то ничего, а Роман локти грыз от зависти. Буквально грыз.
   Эдик пригласил к себе Седлового. Они там что-то поделали вместе, а потом Седловой нашёл себе бизнес. Ездит туда-сюда, здесь скупает советские монеты, а там продаёт. Говорит, в Европе с руками рвут...
   Володя Почкин выпускает газету. Называется "Соловецкий оракул". Так, понемногу обо всём: чуть-чуть новостей, полезные советы для домохозяек, астрологический прогноз, рекламы больше половины. Ничего, крутится как-то, несмотря даже на тот пожар... Что за пожар, спросил я (этот). Да тут такое дело, ответил я. Клоп Говорун перед выборами организовал партию. Честно назвал её Паразитической партией России. На митингах выступал, про него в газетах писали, только все называли партию Патриотической. Видно, кто-то сначала перепутал, а потом так и шло. И Говорун не исправлял. А тут Почкин в своей газете назвал их правильно - и через два дня редакция сгорела. Ну, ничего, он за счёт Выбегаллы дела поправил. Это как, не понял я. Ну, он же за рекламу деньги берёт, пояснил я, а Выбегалло объявления о своей клинике давал в каждый номер, и платил аккуратно. Что-то не похоже на Выбегаллу, усомнился я. Да нет, сказал я, он на рекламу не жмётся, зато и от пациентов отбоя нет.
   А Говорун всё-таки в Думе. Партия-то ни одного места не получила: кто хотел за них голосовать, путали с Патриотической партией и птицу ставили не в ту графу. Он по Соловецкому одномандатному округу прошёл. Сейчас в комиссии по экологии, и партия тоже за экологию борется - митингуют, чтобы у нас в районе запретили производство дихлофоса. Оно и безопасно: никто никогда его здесь не производил и не собирается...
   Погоди, я же половины этих слов не знаю, перебил я. Ты бы объяснил, что ли, хотя бы про эти округа... Записывай, записывай, сказал я, у нас теперь всё как у буржуев. Вернёшься - посмотришь у Мерлина в "Словаре пропагандиста", сейчас времени нет.
   Фёдор Симеонович на пенсии, бодр и здоров, надеется пережить эти безобразия и дожить до следующих - так и сказал. Мы с ним соседи по саду. Стелла в восемьдесят седьмом уломала меня взять участок. Я не хотел, но она-то раньше сообразила, что надо брать, а то скоро в продаже совсем ничего не будет - это насчёт еды. В общем, она была права, а в том году профсоюз давал участки, и вот... Фёдору Симеоновичу тоже дали, хотя он уже не работал в институте, - оказалось рядом с нашим. В прошлом году у него первый раз плодоносила антоновка. То есть, она и раньше плодоносила, но он хотел антоновку, а ему подсунули какую-то ерунду, когда покупал. Ну, он из неё антоновку и сделал...
   А Саня Дрозд держит видеосалон. На первом этаже, в конце коридора. Пока Модест с Кербером прибирали к рукам здание, он вытащил всю кинотехнику: ну, там видеомагнитофон, кинопроектор, что ещё было... Украл, что ли, спросил я. Сейчас не говорят "украл", ответил я. Приватизировал. Я его не осуждаю. У Модеста всё равно пропало бы в каком-нибудь чулане, а так - Сане заработок, и люди кино смотрят. Меня со Стеллой вообще бесплатно пускает. У него там интересные фильмы бывают! Недавно показывал американский трёхсерийный, называется "Назад в будущее". Там такой чокнутый физик - ты же знаешь, как учёных изображают, что у них, что у нас (я кивнул), - он в самом конце говорит... Как это? Ну, как тогда У-Янус: будущее не задано заранее, каждый из нас творит его, как может. Примерно так. Я даже одно время думал, что Янус на самом деле не повернул назад, а как Эдик. Но, посуди сам, Янусу-то зачем это?
   Жаль, не успею фильм посмотреть, сказал я (этот). А ты зайди к Сане, ответил я-тот, он как раз минут через двадцать придёт, у него скоро первый сеанс. Может, он тебе перепишет этот фильм. Вот...
   А Корнеев пропал. Как пропал, спросил я. А вот так. Собрался куда-то уезжать, куда - всё не говорил, мол, скажу потом. А потом просто уехал, и ни слуху, ни духу. И не сказал никому. Потом одни говорили, что куда-то под Краснодар, другие - под Красноярск, а ещё я слышал, что вообще по какому-то контракту то ли в Гвиану, то ли в Гвинею.
   Ладно, ты иди, сказал я-тот, а то потом у Сани начнётся сеанс, и ему будет не до тебя. Трансформатор не забудь. Так ты ж его продать собирался, сказал я. Возьми хоть это! (Я достал из кармана кошелёк и вытряхнул из него, что там было.) Всё лучше, чем ничего (вспомнил четырёхзначные цены в магазине). У вас их ещё принимают?
   Нет, конечно, ответил я, но это неважно. На следующей неделе Седловой приедет - ему продам. Ещё и больше выйдет, чем я бы получил за этот трансформатор.
   Я сунул в карман блокнот и наткнулся на коробочку с лезвиями, которая так и лежала там после разговора с Романом. Вынул из кармана и протянул себе-тому:
   - Вот, возьми. Немецкие, "Шик". Очень мягко бреют, для ушей самое то.
   - Да у нас такие тоже продают, - ответил тот. - Только я не замечал особой мягкости. Правда, говорят, их уже не в Германии делают, а в Китае. Да, собственно, сейчас на уши никто и не смотрит.
   - Ну, эти-то из Германии. Бери, бери! Не нужны тебе - Стелле отдай.
   - А ей-то зачем? У неё уши как были, так и есть чистые.
   - Вот идиот! - я (этот) стукнул себя по лбу. - Что ж я про семью-то не спросил? Давай рассказывай! Не успею к Дрозду - леший с ним. Рассказывай!
   Я-этот снова вытащил блокнот и потратил несколько минут, чтобы узнать (а кое-что и записать для памяти) о Стелле и детях, и как зовут внучку и зятя ("А этот охламон всё никак не найдёт свою мечту. Уже третья у него!" - "Ты это о ком?" - "Да о Димке же!"); и где работают младшие, и почему мы со Стеллой себе оформили пенсии досрочно ("Мне два года до пенсии, ей год. Работы нет. Ну, и написали заявления, чтоб не грузить собой службу занятости". - "А хватает?" - "Да как сказать... А думаешь, пособие больше?"); и как вообще тут живётся, в мире, где все источники льются полным потоком, но за четырёхзначную цену.
   И ещё несколько минут потратил я (теперь уже тот), чтобы просветить меня (этого) насчёт базовых понятий; и я (этот) узнал, что такое "рэкет", "откат" и "крыша", и какая она бывает, эта "крыша" (в основном ментовская или бандитская, а если гэбэшная - это уже верх крутизны); и (заодно уж) что такое "крутизна" и чем она измеряется. И чем ограничена ответственность того товарищества, о котором мы говорили; и кто такие "братки" (здесь их ещё называют "брутками": у Хомы Брута оба сына из этих); и каковы особенности езды по новым Правилам (ты на знаки не смотри, а смотри на марку машины, с которой нужно разъехаться; да, и на всякий случай: брутки больше всего любят BMW). И почему майор милиции Ковалёв - один из самых состоятельных людей в городе (есть, наверное, ещё богатые люди, может, даже богаче Ковалёва; да хотя бы этот, с ушами, ну, который сидел в кабинете Фёдора Симеоновича; только он скромненько держится, а Ковалёв шикует нагло). И что такое компьютерный вирус...
   А потом я, едва не забыв трансформатор (и забыл бы, если б другой я не напомнил), почти бегом устремился в "Drozd Video".

   Я успел перехватить Саню перед первым сеансом, только это ничего не дало. Он сказал, что рад меня видеть, и переписал бы мне фильм, и даже пожертвовал бы на это свободную кассету, только воспроизвести её в НИИЧАВО 1982 года не на чем. Первый видеомагнитофон появится в институте лет через пять, и будет он катушечный, а в салоне Дрозда вся техника кассетная.
   Я вышел из бизнес-центра, дошёл до машины, открыл дверь и влез внутрь. Внутри было как в духовке: машина нагрелась на солнце. Окна не опускались, и тогда я вытащил из-под сидения складной ножик и отвёртку и просто выломал стекло в водительской двери. (Дома декабрь, но можно будет сразу спрятаться в помещение; а стекло потом вклеим.) Свитер я надел сразу, чтобы с ходу не замёрзнуть, когда вернусь, а куртку с шапкой положил рядом. Потом завёл двигатель, аккуратно вырулил в промежуток между рядами машин и двинулся к выезду на проспект Мира.
   Справа от меня сплошь тянулся бордюр, уступать дорогу было некому, но я помнил об особенностях ПДД-96, поэтому, услышав протяжный гудок, втоптал в пол педаль тормоза, так что машина встала, как вкопанная. Гудок доносился слева, и я повернул голову туда. По проезду между рядами стоящих машин прямо на меня, непрерывно гудя, нёсся тот самый зубилообразный монстр с бамперами до асфальта, решётками на фарах и чёрными стёклами. Но всё-таки, похоже, не абсолютно чёрными: видел же он меня как-то, если гудел!
   Он приближался ко мне слева, преимущество было у меня, но я хорошо помнил самое первое правило, которое преподаватель в автошколе сказал нам, курсантам, на самом первом занятии: Дай Дураку Дорогу! И я ждал, прижав тормоз, когда он проскочит в промежуток между моей "Нивой" и крайней из стоящих машин. Места хватало.
   И вдруг этот промежуток оказался наполовину перекрыт капотом машины, движущейся мне навстречу, со стороны проспекта Мира. Солидного чёрного цвета, без всяких финтифлюшек, только с сине-белым кружком BMW на капоте; стёкла тоже тонированные, но не наглухо - я разглядел внутри водителя, и даже показалось мне, что узнал в нём Хому Брута, только слегка отъевшегося и очень коротко постриженного. Он не гудел, просто ехал спокойно и уверенно, как будто всегда находится на главной дороге.
   Затормозить зубило явно не успевало; и вообще, из той же автошколы я вынес, что чем больше у машины наворочено снаружи, тем хуже дела внутри. Зато его водитель хорошо знал, в кого по новым Правилам можно въезжать, а в кого нет. Чуть повернув вправо, он влетел мне в борт в районе заднего колеса.
   Зная по опыту прошлой поездки, чем это должно кончиться, я в последний миг схватил правой рукой куртку. А затем раздался треск сосновых брусков и эпоксидного папье-маше, стоянка и проспект Мира встали дыбом, и я словно проснулся. Я сидел на снегу на заднем дворе НИИЧАВО, держа за воротник куртку (а шапка так и пропала в неизвестно каком году!), и ко мне от служебного входа бежал, проваливаясь в сугроб, Луи Седловой.

   - ...Вот такие пироги, - закончил я.
   - С котятами, - добавил Витька. - Их ели, а они пищали.
   Шутка вполне в Витькином духе.
   На этот раз собрались вчетвером. Когда мы с Луи пришли к Роману доложить о результатах эксперимента, у него был Корнеев - лично проверял, как домовые починили батарею. Он придирчиво рассматривал муфту на трубе отопления, и муфта ему не нравилась. Роман сел за стол, мы с Луи - за приставной столик, а Витька наконец отстал от муфты и развалился в кресле, которое стояло в углу кабинета. Я вытащил блокнотик и начал рассказывать, поглядывая в него. Витька, судя по комментариям и задаваемым время от времени вопросам, был в курсе: скорее всего, его просветил Роман.
   Подробности, касающиеся своей семьи, я опустил, а когда закончил фразой о пирогах, последовала реплика Витьки о котятах. Луи с Романом молчали, и довольно долго молчали, а потом Роман спросил:
   - Луи Иванович, а не могло машину занести в какой-нибудь параллельный мир?
   - Скорее перпендикулярный, - уточнил Витька.
   - Вряд ли, - сказал Луи.
   - Тогда почему из этого настоящего вышло такое будущее? А не то, которое описано здесь, - Роман приподнял над столом Программу КПСС.
   - Потому что если понедельник начинается в субботу, то суббота неизбежно кончится понедельником, - с неожиданным раздражением сказал Седловой. - Всякое настоящее имеет собственный вектор развития. Применительно к описываемому настоящему он называется логикой сюжета. Ей-то в основном и определяется, какое будущее из него вырастает. Ей, а не роялями, рассованными по кустам. А это настоящее (Луи ткнул пальцем в Программу) потом ещё и дописывали не раз; причём, похоже, те, кто дописывал, вообще не принимали всерьёз то будущее, ради которого это всё и затевалось.
   - Луи Иванович, вы бы осторожнее с формулировками, - сказал Роман. Луи только отмахнулся:
   - Роман Петрович, вы же понимаете, что результаты нашего эксперимента вообще никто не даст опубликовать, как ни составляй список литературы! А неопубликованное - это просто досужие разговоры, и цена им одна, хоть они говорились на кухне, хоть у вас в кабинете. Коллеги, с вашего позволения, я пойду. Дела.
   Седловой поднялся и ушёл - довольно поспешно, как мне показалось. И не только мне.
   - Куда это он так торопится? - спросил Роман. Вопрос, возможно, был риторический, но Корнеев ответил:
   - Сдаётся мне, пошёл пятаки собирать.
   - Да ну! Он же никогда не увлекался нумизматикой, - возразил я.
   - Вот сейчас и увлёкся, - сказал Витька. - Лично я тоже не вижу проблемы: почему так вышло? Давно уже видно, что чем-то подобным кончится. Как верно сказал Седловой, суббота кончается понедельником. Тут в другом проблема: нам-то что сейчас делать?
   - А зачем нам что-то делать? - спросил Роман. Мы с Витькой оба посмотрели на него с изумлением. С которым первым справился я:
   - Ну-у.. ты знаешь, то, где я был, мне решительно не нравится!
   - Скажешь, это лучше? - Роман открыл один из ящиков стола, вытащил оттуда серый томик и начал быстро листать. Глянув на корешок, я узнал книжку. Её авторы были те самые два брата-писателя, которые когда-то писали о нашем институте. В нашем деле они разбирались слабо, поэтому, когда показали мне рукопись, я выловил в ней целую кучу ляпов научно-технического характера. Я указал им на эти ляпы, но переделывать было уже поздно, и они, чтобы хоть как-то спасти книгу, попросили меня написать к ней послесловие. Что я и сделал.
   Книжку же, которую Роман сейчас держал в руках, он привёз в своё время из Москвы; говорил, что она вышла очень небольшим тиражом, что можно найти только у букинистов... Мы все её читали, но отнеслись к ней по-разному. Мне, радиолюбителю со стажем, хватило того места, где главный герой вытаскивает из транзисторного приёмника гетеродин и втыкает что-то вместо него. По-видимому, на этот раз авторы не нашли толкового консультанта. Дальше я читал книгу по диагонали.
   Роман же, похоже, увидел в ней что-то ещё, кроме ляпов, - судя по тому, как быстро он нашёл нужное место:
   - "Не было тайных мастерских, охраняемых угрюмыми личностями с кастетами, не было осторожных, лишённых принципов деловых людей, не было коммивояжёров с двойными воротничками, набитыми контрабандой, и зря Оскар вычерчивал эту красивую схему из кружков и квадратиков, соединённых путаницей линий, с надписями "Центр", "Штаб" и многочисленными вопросительными знаками. Нечего было разрушать и сжигать, некого было брать и высылать на Баффинову землю. Были современная промышленность бытовых приборов, государственные магазины, где слеги продавались по пятьдесят центов, и были - вначале - один-два не лишённых изобретательности человека, изнывающих от безделья и жаждущих новых впечатлений, и была средних размеров страна, где изобилие было когда-то целью, да так и не стало средством. И этого было вполне достаточно".¹ Ты хочешь сказать, что это лучше?
   - Во-первых, я уже не помню, о чём это. Во-вторых, причём здесь слеги? Слега, как я представляю, - это вроде толстой жерди. И по пятьдесят центов, знаешь...
   - Не слега, а слег, - перебил меня Роман.
   - А это что такое?
   Роман запоздал с ответом, и первым сказал Витька:
   - Это как бы духпотребность. Развившаяся в соответствии, когда у них там всё полилось полным потоком. Компрене ву?
   Теперь я вспомнил: слег - как раз то, что авторы книжки сунули в приёмник вместо гетеродина. (Похоже, в электронике оба не разбирались совсем, а слово "гетеродин" им нравилось.) И сказал со злостью:
   - Да ну вас! Почему только два варианта: или мой, или этот?! Янус что говорил? Нет единственного будущего. Их много, и каждый наш поступок творит какое-то из них.
   - Сам-то он... - проворчал Витька.
   - Ты же знаешь, - сказал я, - кто-то послал ему попугая; может, он знал, что Янус любит птичек. С кольцом на ноге. Вроде зашифрованного письма. А Янус вот так расшифровал.
   - Ну и свернуть гаду башку! - кровожадно заявил Витька. - Чтобы Янус этого письма даже не увидел.
   - Тому, что ли, кто послал? Во-первых, где его найдёшь?.. - начал я, но Корнеев перебил:
   - Да попугаю же!
   - Изверг ты, Витька! - сказал Роман. - Ему-то за что? Эта бедная старая невинная птица даже не ругается.
   - Сам-то возьмёшься? - спросил я. Он пару секунд мрачно молчал, потом соврал:
   - Не знаю.
   - И потом, неизвестно, можно ли таким образом воздействовать на прошлое, - задумчиво сказал Роман. - Это вообще на грани нарушения законов природы - сами знаете, никому ещё...
   - Любить - так королеву, украсть - так миллион! - Витька решительно поднялся. - Никому ещё, говоришь? Ну, если что, будем первыми.
   - Что ты задумал? - Я тоже на всякий случай встал и шагнул поближе к клетке с Фотоном.
   - Возьму в кочегарке клейма, полоска металла тоже найдётся. Перекольцуем гада, - Витька мотнул головой в сторону клетки. - Набьём какую-нибудь дату, которая ещё не наступила. Янус вернётся, а пока дойдёт до той даты, сообразит, что...
   Он замолчал, не зная, как выразить эту мысль, и за него закончил Роман:
   - Что прошлое - не то место, где стоит намечать цель, к которой идёшь.
   - Или мы ему объясним, - добавил Витька. - Сашка, я за клеймами, а ты посмотри у себя кусачки и маленькие плоскогубцы.
   
   Когда я пришёл из электронного зала с плоскогубцами и бокорезами, Витька уже разложил свой инструмент на столе у Романа. Не жалея полировки, мы принялись выбивать надпись на полоске алюминия.
   Имя попугаю решили оставить: все уже к нему привыкли. Клейма были в основном цифровые, букв немного; но Т и Н нашлись, О мы сделали из нуля, а Ф - из единицы и того же нуля, положенного на бок. Дошла очередь до даты.
   - По максимуму: тридцать один двенадцать девяносто девять? - спросил Витька.
   - Маловато будет, - сказал Роман с сомнением. - Вот что, давайте набьём год четырьмя цифрами. Сделаем так: девятнадцать, ноль пять, две тысячи семьдесят три.
   - Может, сразу две двести? Чтоб побольше, - предложил Витька, но Роман возразил:
   - С прошлым надо аккуратнее. Тем более - с таким прошлым, которое для кого-то одновременно будущее. Давай пока так, а потом, если что...
   Мы выбили дату, как сказал Роман. Витька вынул из кармана толстые рукавицы, в которых он зимой, на морозе крутил вентили на теплотрассе, надел их и решительно просунул руку в клетку. Схватил Фотона - тот заорал, попытался цапнуть Корнеева за руку, но проклюнуть рукавицу не смог. Витька вытащил попугая из клетки, прихватил ему второй рукой ноги, чтобы тот не ударил меня когтями. Я быстро перекусил бокорезами старое кольцо, навернул на ногу полоску с новой надписью, завернул и зажал плоскогубцами концы. Попугай всё это время, не переставая, орал дурным голосом.
   - Готов!
   Витька сунул попугая обратно в клетку. Тот напоследок сказал на своём птичьем языке, что о нас думает, и в середине тирады я совершенно явственно услышал: "Корнеев груб". Не знаю, что слышал Витька, но он вдруг забеспокоился:
   - Чует моё сердце, надо бы мне в кочегарку!
   Он стащил с рук рукавицы, рассовал по карманам клейма и молоток и поспешно ушёл, а мы с Романом, слегка обалдевшие, остались в кабинете.
   - Чудовищная авантюра! Как ты думаешь, скоро подействует? - спросил Роман. Я в ответ пожал плечами:
   - Кто его знает? Может, мы сейчас создали параллельную реальность. В ней всё и проявится, а у нас останется, как было.
   - Тогда зачем нам это?
   Я снова пожал плечами:
   - Нам-то, может, и незачем, а вот тем, параллельным...
   Я мог бы сказать, что и нам, наверное, есть зачем - хотя бы затем, чтобы знать, что мы сделали всё от нас зависящее, и не было потом стыдно за себя перед собой же; но я ещё не привык быть персонажем кем-то описанного настоящего, которому, в отличие от живого человека, можно (наверное, даже нужно) принимать академические позы и произносить пафосные речи. Поэтому я тоже собрал свой инструмент и сказал:
   - Пойду, отнесу.
   - Пошли. - Роман поднялся, взял со стола Программу КПСС. - Отдам Мерлину.
   А выйдя в приёмную, мы наткнулись на Януса.
   Я так отвык видеть Януса, что даже не понял сначала, который это: А или У.
   - Здравствуйте, Янус Полуэктович! - сказали мы почти хором.
   - Добрый день! - ответил Янус. - Вы не помните, о чём мы с вами вчера разговаривали?
   Мы оба молчали, ведь не скажешь ему: "Вчера, Янус Полуэктович, вас здесь не было. И позавчера тоже, и вообще не было так давно, что мы уже думали - вас больше совсем не будет".
   - Не помню, Янус Полуэктович, - пробормотал я, а Роман просто покачал головой.
   - Какая-то эпидемия забывчивости, - сказал Янус. - Вот и Виктор Павлович не помнит...
   В это время я услышал звук, показавшийся мне знакомым; только я давно уже его не слышал и не сразу сообразил, что это такое. Звук нарастал, и тогда я вспомнил: так воют трубы отопления, когда давление в них намного превышает норму, - и по какому-то наитию, рванув дверь, бросился в кабинет к клетке с Фотоном. Я сдёрнул клетку с тумбочки, а мгновением позже треснула муфта, которая не нравилась Корнееву, и туда, где только что был попугай, ударила струя кипятка пополам с паром.
   Я стоял, обнимая клетку; Фотон что-то бормотал, похожее на слова благодарности. Кипяток хлестал, кабинет наполнялся паром; Роман в приёмной названивал по телефону, вызывая авральную бригаду домовых. И это начиналась уже совсем другая история.


¹ А. и Б. Стругацкие. Хищные вещи века [назад]

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"