Кушталов Александр Иванович : другие произведения.

Том 2. Книга Притчей

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    "Книга Притчей" объединяет рассказы, написанные в форме притчи или с элементами некоторой фантастики, для достижения той же цели - формата иносказания.


   Том 2. Книга Притчей
  
   Содержание
   Магия воображения
   Беседы о гармонии
   И что бы это могло такое быть?
   Лабиринт
   На покое
   Инспектор
   Время исполнения желаний
   Последняя возможность
   Диалоги в старом сарае
   Проверки на дорогах
   Особенности мелкого бизнеса в лесах Подмосковья
  
  
  
   Магия воображения
   Случилось это в прошлом году, в самом конце декабря. Рутина повседневной обыденности все еще кружила всех в своем мутном потоке, осоловелые от усталости бухгалтера еще подбивали к ранжиру непослушные итоговые цифири, но магия новогоднего волшебства уже коснулась каждой головы своей волшебной палочкой. Просветленные и счастливые люди бегали за покупками от магазина к магазину, весело поздравляли друг друга, и тащили домой мохнатые душистые елки.
   Однако, иногда и великая магия бывает бессильна! Бывший инженер оборонной промышленности, а ныне программист одной из коммерческих фирм Игорь Сушкин обреченно брел с новогодними подарками домой. Ничто не радовало его. Его красивое лицо было искажено гримасой озабоченности. Но не новогодние хлопоты обезобразили задумчивыми складками его лицо. Его мысли были совсем другого рода и гуляли далеко от их владельца.
   Его взгляд тускло и отчаянно скользил по броским афишам, по сияющей всеми переливами радуги рекламе, пытаясь зацепиться за что-нибудь спасительное. И его вниманию суждено было остановиться на огромном ярком объявлении: "Сеансы белой магии. Восточный иллюзионист и гипнотизер Сулейман Абдурахманов по прозвищу 'Великолепный'". В другое время он попросту не заметил бы этого объявления, тонувшего среди сотен себе подобных. А, даже и заметив, он ни за что не принял бы его во внимание. Но на этот раз что-то кольнуло его в сердце, и он остановился. "Сеансы проводятся в Доме Культуры 'Буревестник', по субботам. Начало в 19-00", - читал он далее. Тут же механически бросил взгляд на часы: суббота, пятнадцать минут до начала сеанса. Десять минут ходьбы до "Буревестника". Это же надо так в аккурат подгадать! "Ну, что ж! - значит, это сама судьба! Почему бы мне и не отвлечься?" - поразмыслил наш герой и двинулся в сторону "Буревестника".
   Немногочисленная публика уже собралась в холодном зале и ожидала выхода иллюзиониста. Маэстро оказался пунктуальным, и эффектно появился на сцене из густого облака дыма. Как и положено подобным затейникам, он был в востроносых сандалиях, пестром восточном халате и островерхой синей шапке, усеянной серебряными звездами.
   Сначала он размялся: пассом несколько раз перебросил с руки на руку колоду карт, как бы неловко уронил одну из картинок на пол сцены, нагнулся за ней, а когда ее поднял, в его руках оказалась толстая пачка сотенных долларовых купюр. Он небрежно швырнул ее в зал, веером. Купюры на лету превратились в новогодние поздравления. Публика загудела - одобрительно, но с разочарованием.
   Затем маг еще примерно час с успехом демонстрировал различного рода фокусы с исчезновениями разнообразных предметов и появлением их в местах нечаянных, а после небольшого перерыва перешел к гипнотическим опытам.
   Он попросил кого-нибудь из публики ему ассистировать. На сцену вышла солидная дама бальзаковского возраста. Погрузив ее в гипноз, маэстро заставил ее отправиться в свое далекое детство, отчего она засюсюкала тоненьким девичьим голосом. Меланхоличный крепыш у него заговорил на языке древних майя. Наоборот, десятилетнего подростка он сводил в воображаемый ресторан. Мужчину заставил почувствовать себя женщиной, а кудрявого молодого человека - пуделем. Вдоволь нарезвившись и отменно потешив публику, Сулейман Великолепный закончил вечер просыпавшимся на зрителей дождем из лепестков роз и достойно удалился.
   Публика начала растекаться в выходы.
  
   После сеанса Сушкин решительно поднялся за кулисы и прошел в гримерную. Осторожно постучал в двери.
   - Войдите! - приглушено донеслось из комнаты.
   Сушкин протиснулся внутрь. В комнате царил полумрак. Маэстро сидел перед освещенным зеркалом и ватным тампоном снимал с лица фиолетовый грим.
   - Что вам угодно, молодой человек? - вежливо и устало осведомился он у вошедшего.
   - Я восхищен вашим искусством! - воодушевленно и напористо сказал тот. - Особенно той его частью, где вы демонстрировали свое гипнотическое мастерство.
   - Что же вас так восхитило? - равнодушно спросил маг. - Это обычная практика гипноза, и ничего выдающегося на сеансе я не показывал.
   - Но - как! Заставить взрослого человека вспомнить свое далекое детство, или внушить ему знание древнего языка!..
   - Это все легко достижимо в сеансах глубокого гипнотического погружения, - продолжал маг. - Но, я чувствую, что вас привело ко мне отнюдь не это. Давайте-ка лучше сразу перейдем от комплиментов к делу: я изрядно устал.
   - Да, действительно, - у меня есть к вам дело. Но оно несколько необычного свойства, и я, право, не знаю, с чего начать..., - мялся посетитель.
   - В таком случае говорите прямо, без обиняков и экивоков. Это будет лучше для нас обоих, мы сэкономим время. - Маэстро продолжал очищать свое лицо, и через зеркало пристально вглядывался в неясную фигуру у двери.
   - Я собираюсь испросить вас об одной необычной ... услуге.
   - Слушаю вас!
   - Можете ли вы внушить кому-нибудь качества хорошего писателя?
   - То есть загипнотизировать кого-то так, чтобы он почувствовал себя великим писателем? Нет ничего проще! Заставить человека ощутить себя Наполеоном или Львом Толстым - это азы гипнотизерского искусства.
   - Нет-нет! Возможно, я неточно сформулировал вопрос. Мне от вас нужна не иллюзия, а реальность. Возможно ли сеансами вашей магии сделать из человека настоящего писателя?
   - И под этом человеком вы имеете в виду, конечно, себя. Ведь вы, несмотря на ваш сложившийся возраст, - начинающий литератор, не так ли? - проницательно отметил иллюзионист.
   Сушкин покорно кивнул.
   - А под неясным словосочетанием "сделать из человека настоящего писателя" вы, очевидно, имеете в виду дар живописать словом? - продолжал маэстро.
   Сушкин еще раз понуро кивнул, словно его полностью изобличили.
   - М-да! - задумчиво протянул факир. - А вам никогда не доводилось слышать, молодой человек, что дар этот стоит необычайно дорого?
   - Вы имеете в виду мою бессмертную душу? - тревожно спросил посетитель.
   - Здесь вы упрощаете ситуацию до абсурда, - раздосадовано сказал маг. - Тогда поговорим подробнее. Вот ответьте мне сначала на один вопрос - как вы сами представляете себе то, о чем вы просите?
   - Я хочу по-другому видеть мир и по-другому его описывать. Так, как это умели делать великие мастера слова.
   - Что это значит: по-другому видеть мир? Как вы это себе представляете? Что я вам дам какие-то волшебные очки, с помощью которых можно будет подсмотреть то, что недоступно обыкновенному глазу?
   - Ну, я не знаю насчет очков... Наверное, речь идет о чем-то другом. О способности собирать и анализировать информацию, об умении выделять главное из того громадного потока событий, который обрушивается на наши головы... Хотя... возможно и нечто другое. Если правда то, что существует потусторонний мир, мир духов, то, возможно, мне необходимо как-то общаться с этим миром для того, чтобы я обрел то, о чем я прошу.
   - Очень хорошо! Хорошо то, что вы не так примитивно представляете себе все это, как я о вас думал. А теперь поговорим о второй стороне вашего вопроса. Вы просите наделить вас волшебным даром повествовать. И при этом хотите, чтобы этот дар был столь же велик, как и тот, которым обладали истинные мастера литературы. Правильно ли я вас понимаю?
   - Да, наверное, правильно.
   - Но что конкретно вы от меня хотите? Чтобы я из вас сделал Гоголя? Так ведь один Гоголь уже был, этого достаточно.
   - Нет, зачем же делать из меня Гоголя! Я хочу остаться прежним, со своим собственным запасом знаний, с моими собственными воспоминаниями и всей моей прошлой жизнью. Но при этом я хочу обладать даром хорошо писать, писать так, как это умели великие мастера.
   Чародей внимательно и иронично посмотрел на посетителя.
   - То есть вы думаете, что это возможно. Вот здесь я вынужден полностью вас разочаровать: это невозможно категорически.
   - Что значит - невозможно?
   - Невозможно остаться прежним и получить этот дар. Если вы останетесь прежним, то никакого дара у вас не будет, как вы и сами это прекрасно сейчас ощущаете. Гениальные способности появляются только при определенных сочетаниях черт характера и многих других способностях человека, например, памяти. И было бы большой ошибкой считать, что этими сочетаниями человека возможно наделить, не лишая его ничего другого. Черты характера могут быть только заложены законами наследования при рождении, да и то не все. Они, эти черты, появляются и изменяются у человека в процессе всей его жизни подобно свойствам кристалла, которому для того, чтобы стать кристаллом определенного сорта, например, кристаллом рубина, надо прожить очень долгую жизнь, несколько миллионов лет. Коротко говоря, для того, чтобы обладать таким даром, который вы у меня испрашиваете, вам надо было прожить совсем другую жизнь, причем не просто прожить, а прожить ее именно определенным образом, ни на йоту не сворачивая от предначертанного пути. И у каждого человека эта возможность есть, когда младенцем он появляется в нашем мире.
   - То есть вы хотите сказать, что если бы я жил правильно... Или, скажем так, жил определенным образом, то я имел бы этот дар?
   - Несомненно. Именно это я и хочу вам сказать. Но тогда вы были бы совсем другим человеком. А сейчас вы - есть вы, Сидоров Иван Петрович.
   - Меня, вообще-то, зовут Игорь Сушкин, - натянуто улыбнулся начинающий литератор.
   - Очень приятно! Сулейман "Великолепный", - театрально представился фокусник и гипнотизер. При этом у него в руках откуда-то появилась шляпа с перьями, которой он расшаркался. - Итак, продолжим - допустим, я настолько великолепен, что мне подвластно сделать то, о чем вы меня просите. Заметьте - я не утверждаю этого, я пока просто говорю - допустим. Допустим, что это возможно, точно также, как с развитием высоких технологий стало возможным создание за несколько часов кристалла искусственного алмаза, в то время как естественный кристалл вырастает за время не в пример большее. Я даже не говорю сейчас о возможной стоимости этого...м-м-м... мероприятия для вас. Просто откинемся в креслах, - да, кстати, садитесь рядом! - По мановению его руки рядом откуда-то возникло кресло, - откинемся в креслах и предположим, что это возможно. Так вот. Для того, чтобы он, этот дар у вас появился, вы к настоящему моменту должны быть совсем другим человеком, вы должны будете прожить совсем другую жизнь. Допустим, я могу все устроить так, что вы проживете ее, эту другую жизнь, и в важных ее поворотах я буду направлять вас таким образом, как это необходимо. Итак, представим себе, что это возможно. Давайте теперь вообразим себе, что это произошло. Вот чиркнули по поднебесью легкой ласточкой пять минут - и вы сидите передо мной, уже наделенный этим даром. Но что мы видим перед собой?
   - Что? - эхом тревожно откликнулся Сушкин.
   - А то, что мы видим перед собой совсем другого человека.
   - В каком смысле другого? - обеспокоено пролепетал посетитель.
   - В прямом, обыкновенном значении слова "другой". Где теперь ваша жена? Ба! Да она замужем за совсем другим человеком! Где теперь ваши дети? - Увы! - их просто нет, ваших детей, потому что вы не встретились со своей женой, и, следовательно, ваши дети решительно не могли появиться!
   - Постойте, постойте! Как это нет моих детей?
   - Да не волнуйтесь вы эдак эмоционально! Дети, конечно, у вас есть, но они совсем другие, от совсем другой женщины. Старший ваш сын, которого вы также назвали в честь своего отца Ванюшкой, сейчас находится в колонии строгого режима, отбывая там пятилетний срок своего заключения, дочь ваша недавно в очередной раз вышла замуж, но снова неудачно...
   - Постойте! Остановитесь ради бога! Какая дочь? У меня никогда не было дочери! Почему мой сын сидит в колонии?
   - Ваш сын сидит в колонии, потому что он совершил незадолго перед этим тяжелое преступление - в состоянии наркотического опьянения он убил человека. А совершил он его оттого, что ваш сын - законченный наркоман. Привязанность же свою к наркотикам он заполучил в Высшей Школе Экономики, куда он три года назад поступил, как сын обеспеченных родителей. А дочь ваша...
   - Прекратите! Прекратите, пожалуйста, этот воображаемый ужас!
   - То есть вы ... не желали бы такого поворота событий? Хорошо, тогда вернемся в своем воображении назад. И тогда я заново спрошу вас: зачем вы просите себе этот дар? Что вас так не устраивает в вашей настоящей жизни, что он вам оказался необходим настолько, что вы обратились к чародею и готовы заплатить за это определенную цену?
   - Меня в моей теперешней жизни многое не устраивает. Например, я мало зарабатываю и не могу достойным образом содержать свою семью, я...
   - Так! То есть с помощью приобретенного дара вы надеетесь поправить свое материальное положение?
   - В частности, и это...
   - А откуда у вас появилась эта уверенность, что ваше материальное положение станет лучше? - грустно улыбнулся в зеркале иллюзионист. - Посмотрите на лучших представителей мира литературы! Был ли богат Гоголь? Нет. Многие вообще почитали его сумасшедшим: эти засаленные костюмы, замкнутость, эти ватные тампоны в ушах... Зарабатывал ли Пушкин своими гениальными произведениями на то, чтобы достойно содержать свою семью? - Отнюдь. Все доходы приносились имениями, его и жены, а литература доставляла ему одни убытки. Достоевский также едва сводил концы с концами...
   - Но если взять последнее поколение наших писателей...
   - ... Которое почти сплошь проживало в Переделкине или Комарово, лето проводило на юге, и при этом имело многотысячные тиражи собраний своих произведений?
   - Да.
   - Но, тогда, позвольте! Тогда давайте еще раз уточним - чего же вы, собственно, хотите? Вам нужен материальный достаток от литературы или вам, все-таки, необходим литературный дар? Вещи это совершенно несовместимые, ибо нельзя, как сказано в Библии, одновременно служить и Богу и Маммоне.
   - Если дело обстоит таким образом, то мне нужен именно дар слова.
   - Оч-чень хорошо! Значит, Маммону мы торжественно предаем анафеме, с ритуальным сожжением его чучела на инквизиторском костре, и возвращаемся на путь требования истинного литературного таланта. Так?
   - Так.
   - Очень хорошо. Теперь ответьте еще на один мой вопрос. Чего же вы хотите от этого таланта в конечном итоге? И не стесняетесь! Говорите самое нескромное...
   - От этого дара я хочу...
   - Ну, - смелее, смелее!
   - От этого дара я хочу бессмертия!
   - Ага! Ну, вот, наконец, мы и приплыли к той тихой и уютной гавани, которая называется Истина. Давайте же осмотримся в ее берегах. Вон там, на одном из ее утесов, возвышается знакомый всем памятник. Тот самый, который поэт "воздвиг себе нерукотворно". Вам в конце своей жизни хочется именно такого? Чтобы справа Пушкин, а слева - Сушкин.
   - Примерно так, - пунцово загорелся молодой литератор.
   - Да! Запросы у вас, я не сказал бы, что слишком скромные.
  
   Иллюзионист замолчал и задумался ...
   - Давайте еще раз воспользуемся тем могучим инструментом, которым наш создатель наделил всякого живущего, причем совершенно бесплатно - я имею в виду дар воображения. Для начала вспомним - а что нам, собственно, помнится из произведений литературы, датированных хотя бы пятью тысячелетиями назад?
   - Глиняная клинопись, иероглифы на камнях...
   - Это вы приводите дошедшие до нас свидетельства грамотности. Я же вас спрашиваю о литературных шедеврах.
   - Ну, тогда их еще и не было! Тонкое искусство изящной литературы развилось значительно позже.
   - А как вы думаете - что будет с шедеврами современной литературы лет этак тысяч через десять?
   - Это невозможно предположить...
   - Почему же невозможно? Ведь вы требуете от меня бессмертия! Должны же вы хоть как-то предполагать, что это такое?
   - Через десять тысяч лет вообще неизвестно, будет ли существовать человек, по крайней мере в нынешнем своем виде. Если предположить, что человек все-таки останется существовать на земле, то изменится очень многое. Из нынешних гениев мировой словесности дай Бог, если останутся единицы. И при этом весьма сомнительно, что их будут читать, потому что и язык к тому времени будет совсем другим, и насущные вопросы жизни будут совсем иными - кого, кроме узких специалистов, будет интересовать крепостное право и мертвые души при нем?
   - Вот видите, как мы начинаем дружно мыслить! А теперь давайте вспомним - с чего это мы ограничились всего десятью тысячами лет? Возьмем немного больше, например, миллион. Или два. Что такое два миллиона лет перед ликом всепоглощающей Вечности? И скажите мне - кто тогда будет помнить Пушкина?
   - Уже, наверное, никто. Как это ни печально.
   - Тогда о чем же мы хлопочем, уважаемый? - иронично сказал иллюзионист и обернулся, наконец, от зеркала к своему собеседнику. У него оказалось усталое лицо пожилого человека, который многое видел в своей жизни. - Знаете, что я вам скажу, молодой человек, - серьезно и грустно заговорил он, - Я сам пробовал писать. Но - жизнь коротка! Поэтому заниматься надо только тем, что вам нравится, что у вас хорошо получается. Нравится вам писать, получается у вас писать - пишите! Пишите без оглядки
   на критику и доходы от литературы. Так, как делал это Пушкин. У меня, например, получается развлекать людей фокусами и гипнозом. И я не стыжусь этого призвания. Утешить людей хотя бы на короткое время в их печальной жизни - это дорогого стоит! Тем более, что выбор наш, к нашему счастью, значительно облегчается тем обстоятельством, что у каждого из нас есть орган, который является своего рода компасом на путях наших судеб: прислушайтесь к своему сердцу - и оно вам верно подскажет, как быть.
   - А это вам, в утешение, - добавил он после некоторой паузы, и достал Игорю Сушкину, бывшему инженеру оборонной промышленности, программисту одной из коммерческих фирм, а также начинающему литератору, из-за его же уха большой желтый лимон. - Наша жизнь так похожа на этот сочный цитрусовый плод: она кисла и горька, но в ней есть и сладость, сладость бытия, и она так богата витаминами!
  
   2003 г.
  
  
   Беседы о гармонии
  Владимир Михайлович Ларчиков возвращался в Москву из Твери на шестичасовой электричке. Электричка эта была, как всегда, полупустой, потому что спустя ровно 31 минуту вслед за ней стартовала другая, поезд-экспресс, которая мало где останавливалась, и прибывала в столицу даже раньше той, на которой ехал Владимир Михайлович. Но именно за это он и любил ездить на шестичасовой, потому что народу в ней было мало. Он небрежно кинул в угол потертый коричневый портфель, снял с себя и повесил на крючок между окнами легкий бежевый плащ с накладными погончиками, поддернул брюки и уселся у окна.
   В его купе уже сидел молодой человек, напротив, также у окна, совершенно погруженный в разгадывание сканвордов. Причем, заполнял он сложную паутину пересекающихся слов с пугающей самое смелое воображение быстротой. Он был одет в джинсы и грубую черную кожаную курточку. Внешний вид у него из-за торчащего на макушке вихра был немного взъерошенный.
   "Панк? Металлист? Рокер?" - неприязненно мелькнуло в голове у Владимира Михайловича, - "Впрочем, как-то не вяжется его диковатый внешний вид с его интеллектом, от которого странно ожидать бытового хамства", - успокоился он.
   Закончив на этом обзор своего соседа, Ларчиков скользнул взглядом по вагону. Здесь каждый по-своему устраивался коротать в электричке два с половиной часа пути. Через проход напротив квадрига сплоченных знакомых привычно уселась дуться в карты, устроив на коленях кейс вместо столешницы; чуть дальше седая бабулечка с интонациями Рины Зеленой читала взрослому ребенку сказку Ершова "Конек Горбунок"; кто-то сразу капитально устраивался прикорнуть; остальные зашуршали газетами и книгами.
   Владимир Михайлович прекрасно знал, что примерно через час стемнеет, и поэтому отложил свое заранее припасенное чтиво на потом, после этого часа, когда за окном исчезнут великолепные сентябрьские пейзажи, стекло затянется черной вечерней амальгамой, и станет отражать только внутренность освещенного электрическим светом вагона и бесплотные тени пассажиров. А в данную минуту он жадно смотрел на золотой осенний лес, освещенный склоняющимся к закату солнцем, на надутые ветром паруса облаков, на косые солнечные лучи, пронизывающие всю эту осеннюю прозрачность, которая появляется в воздухе только в конце сентября, вместе с сиротливо летающей паутиной.
   - Нет, ну это просто невозможная красота! - мимовольно вырвалось у него вслух. - Особенно - вот сейчас! - когда электричка мчится вдоль сплошной стены убранного осенью леса и вдруг мелькнет в нем прогалина - так внезапно распахиваются окрестные просторы, как занавес в театре, и открывается сцена!
   - Простите? - недоуменно переспросил его сосед по купе, отрываясь от своего занимательного дела. - Вы что-то сказали мне?
   - Нет, нет! - поспешно ответил Владимир Михайлович, - это я так, невольно произнес вслух. Просто любуюсь осенним пейзажем.
   Сосед отстранил в сторону свой журнальчик со сканвордами и равнодушно глянул в окно:
   - Ах, да, - золотая осень! Изобилие оранжевых пятен, которое вызывает у человека непроизвольную эрекцию щемящей ностальгии об уходящем времени, закончившейся или завершающейся молодости, и тревожное чувство наступающих холодов. - Он сказал это как врач, констатирующий фурункулез у больного. Потом он перевел свой взгляд на собеседника, заметил его оторопелую реакцию и неожиданно продекламировал, тихо и проникновенно:
  
   И вот сентябрь! Замедля свой восход
   Сияньем хладным солнце блещет,
   и луч его на зыбком лоне вод
   неверным золотом трепещет.
  
   - Однако! - изумленный этом крутым пируэтом от низкого к высокому, восхищенно сказал Владимир Михайлович и широко развел руками, - мало кто из известных мне молодых людей, даже твердо ступивших на тернистую тропу профессионального литератора, сможет сегодня так легко вспомнить гениальное начало "Осени" Баратынского!
   - Да, - снова как-то равнодушно и можно даже сказать рассеянно сказал молодой человек, - просто пришлось немного повозиться с этим делом... - мысли его всё еще блуждали в запутанных коридорах сканвордов и его взгляд то и дело падал на открытую страницу развернутого журнальчика.
   - Вы занимаетесь сочинительством? - настороженно спросил его Владимир Михайлович. Он возглавлял отдел прозы в одном из не последних московских журналов, и насмотрелся достаточно за годы своей работы на начинающих графоманов, чтобы относиться опасливо к их назойливости.
   - Ни в коей мере! - понимающе развеселился попутчик. - А ведь, действительно, только так и можно было понять мои слова, - сказал он, обращаясь больше к самому себе, - Ни коим образом! - снова обратился он к соседу. - Я - математик, программист. И, надеюсь, не самый последний! - добавил он довольно гордо.
   - Прекрасно! - облегченно пробормотал Владимир Михайлович, и зачем-то в который раз поддернул свои хорошо отутюженные брюки, - А то я уж, понимаете, грешным делом было подумал... Видите ли, - добавил он, - дело еще и в том, что вы неточно воспроизвели третью строку блистательного Баратынского, что для литератора профессионального было бы совсем некстати...
   - Я ошибся? - удивился собеседник. - Странно... У меня прекрасная память. Но всякое может быть... Все-таки, лет десять... Ну и что же я, интересно, переврал?
   - Я бы не стал говорить так жестко, - мягко сказал Владимир Михайлович, - но, тем не менее, третья строка у Баратынского звучит вот так: "И луч его в зерцале зыбком вод"...
   - Конечно! - воскликнул молодой человек, - как я мог это забыть! Сказать "на лоне" вместо "в зерцале"! Аллитерация этих металлических, звонких "з" и "ц"! Как из-за моей неточности сразу потускнели и образ и сам смысл! Вот что значит истинное совершенство! Хотя, - как бы спохватился он, - по этому поводу у меня есть одна интересная мысль: "Что забыто, то должно быть забыто, ибо оно несовершенно".
   - Мысль весьма спорная: великих злодеев мы часто помним крепче, чем великих героев, - возражал Владимир Михайлович.
   - А кто сказал что это неправильно? - рассудительно отвечал собеседник. - Зло совершенное мы должны также крепко помнить хотя бы для того, чтобы не наступать дважды на одни и те же грабли.
   - Но, однако, - спохватился Владимир Михайлович, сочтя обсуждение интересной мысли законченным, - что же может связывать вашу профессию со стихосложением?
   - Гармония, - бесстрастно сказал молодой человек. - По стихам я изучал гармонию. Гармония, она же совершенство, о котором только что упоминалось.
   - Да-а! - только и оставалось протянуть Владимиру Михайловичу. - То есть, вы в буквальном смысле пытались "поверить алгеброй гармонию"?...
   - Я не только пытался, мои попытки оказались небезуспешны - я построил формулу абсолютной гармонии, - торжествующе сказал молодой человек, и глубоко в его глазах зажглась самодовольная искорка. Он отложил свою брошюру в сторону на сиденье и посмотрел в окно. Там солнце уже коснулось горизонта своим червонным диском, и залило окрестные просторы своим неземным золотым сиянием. Оно, это сияние, своим ясным и абсолютно неоспоримым совершенством подтверждало: да, это так; он прав!
   - Вот как! - ошеломленно произнес Владимир Михайлович, ловя краем глаза это божественное сияние. - Возможно ли это? И, если да, то в каком смысле?...
   - Почти в прямом, - веско отвечал молодой человек, снова поворачиваясь к собеседнику. "Ага!" - тотчас въедливо отметил про себя Владимир Михайлович. - То есть формулу гармонии я построил, но выглядит она не так нарядно, как привык об этом мыслить обыкновенный человек, далекий от математики. Она не есть простое алгебраическое выражение типа "y=a*x+b".
   - А какой же еще может быть формула? - недоуменно спросил Владимир Михайлович.
   - Вот видите! - спокойно продолжал математик, впрочем, без обидных для собеседника ноток превосходства, - вы именно такой человек и есть. Моя формула - это трансцендентное выражение, которое я пытаюсь максимально аппроксимировать в программировании сходящимися рядами Фурье.
   - Э-э, - замялся в мысленных потугах Владимир Михайлович. - Нельзя ли перевести эту фразу на более приемлемый русский?
   - Можно конечно! - понимающе засмеялся молодой человек. - Тогда давайте немного отвлечемся в сторону и начнем с самого простого. Знаете ли вы, что такое "гармоника"?
   - Музыкальный инструмент? - отшутился Владимир Михайлович и изобразил движением рук с перебором пальцев нечто вроде игры на баяне.
   - Да, это так, - терпеливо сказал математик. - Но второй и основной смысл этого слова в том, что это гармоническое колебание, частота которого в кратное число раз больше основной частоты.
   - Да-да, - натужно вспоминал Владимир Михайлович азы музыкальной грамоты.
   - А подобные колебания в математике очень хорошо описываются периодическими функциями, ярким примером которых может быть простая синусоида. Например, чистое звучание одной гитарной струны - это и есть пресловутый синус, только затухающий во времени. Подобные функции так и называются гармониками, и имеют вид F(t)=A*Sin(w*t+fi) - он быстро написал формулу черной гелиевой ручкой на полях журнальчика со сканвордами.
   - В принципе, - продолжал он, все более входя в роль лектора, - все музыкальные звуки получаются наложением друг на друга разных гармоник, что соответствует их одновременному звучанию. Получается, что музыкальный звук любой сложности математически можно отобразить в виде суммы, а, в общем случае, в виде бесконечного ряда наложенных друг на друга гармоник, - на полях брошюры черными жуками начали расползаться во все стороны математические знаки, которых Владимир Михайлович боялся с детства. - Это пока понятно? - спросил его между тем математик.
   - Более или менее, - неуверенно отвечал Владимир Михайлович, потому что ясность изложения речи молодого человека начала заволакиваться туманом абстрактных построений.
   - Ну, так вот, - воодушевленно продолжал новоявленный лектор. - Математический аппарат работы с гармоническими рядами развит необычайно хорошо. Наверное, - усмехнулся здесь рассказчик, - не я один интересовался этим вопросом. Коротко скажем так: анализ музыкальных гармоник развит в такой степени, что его можно считать завершенным, можете поверить мне на слово. Гармония в музыке легче всего поддается анализу. Но этого мало! Возьмите живопись! Вам наверное, известна гармоническая пропорция в ней, так называемое "золотое сечение"? А это только вершина айсберга совершенных пропорций. Далее, не столь широко известна гармония сфер в астрономии. Если взять Луну, Солнце и пять основных планет, то расстояние между ними и музыкальные тона при их вращении соответствуют музыкальным интервалам.
   - Понимаете ли, - перебил его Владимир Михайлович, - вы говорите о сферах человеческой деятельности, мало для меня знакомых. Для меня является полной загадкой, какие музыкальные тона могут быть при вращении планет.
   - Это же очень просто! - сказал молодой человек с задорными интонациями маститого профессора МГУ, излагающего первокурсникам головоломную гомотопическую топологию. - Звук - это периодические колебания или вибрации воздуха. Любое вращение - это также периодический процесс. Вибрации, которые исходят от крупных вращающихся планетных тел создают устойчивые периодические волны, ведь это интуитивно понятно? Например, когда вращается детский волчок, он создает определенный гул, который мы слышим. Эти волны, исходящие от семи близких Земле планет, влияют на все, происходящее на Земле; они, если так можно сказать, гармонизируют окружающее пространство. Отсюда именно те семь музыкальных нот, которые воспринимаются людьми гармонично. Вы думали когда-нибудь о том, почему музыкальных нот именно семь, а не сто девятнадцать, и почему между ними именно такие частотные интервалы? Конечно, человечество определило это еще в древности, простым экспериментальным путем. Но корень этого явления лежит именно во влиянии близких нам планет!
   - Я еще раз оговорюсь, что я не специалист в той теме, о которой мы говорим, - мягко пытался завершить его длинный монолог Владимир Михайлович. - Мне, как дилетанту, сейчас простодушно кажется, что вы правы. Если говорить о музыке, то это, возможно, даже более чем так. Но что вы скажете об архитектуре, о красоте вообще?
   - А что такое архитектура или живопись? Это симфония отрезков, линий и цветовых пятен, составляющих целое. Как известно, цвет - это просто световые волны определенной длины спектра. Достаточно сопоставить длины отрезков и цвета частотным интервалам - и мы получим возможность "слышать" музыку сооружений и картин. Опять же - не в прямом смысле слышать, а в переносном - ощущать, чувствовать... Например, - сказал он, взглянув на собеседника с лукавым прищуром, - преобладание оранжевых пятен обостряет наши ностальгические воспоминания, не правда ли?
   - Видите ли, я профессионально занимаюсь литературой, - солидно заговорил Владимир Михайлович, пытаясь вырваться из неумолимых тисков железной логики собеседника, - и уже давно возглавляю отдел прозы в одном из известных московских журналов. Вот если бы...
   - Почему же "если бы"? Именно этим я был занят последние два года, и не без успеха! - молодой человек резким вращением головы с достоинством откинул гриву своих русых волос в сторону. - С гордостью могу сказать, что с помощью моей методики, которую я запрограммировал, можно произвести гармоническую оценку любого текста прозы. За поэзию я пока не брался, это оказалось слишком сложно.
   - То есть вы утверждаете...
   - Именно так. Достаточно перевести любой прозаический текст в его электронный аналог, который называется в программировании "файлом", и дать его на обработку моей программе - как мы тотчас получим его качественную оценку, выраженную в абсолютно объективных условных единицах, которые можно назвать баллами гениальности, хотя это и немного игриво.
   - Бр-р! Ваша речь вызвала у меня какие-то неприятные ассоциации по переработке фарша..., - передернул плечами Владимир Михайлович. - Но, тем не менее, - какую же оценку ваша ... м-мм ... программа ставит, например, бессмертному "Войне и Миру"?
   - Высокую, можете не сомневаться! Я только тем последние полгода и занимался, что выпасал свою программу на классиках, добиваясь безупречного попадания в десятку. Кстати, - широко улыбнулся собеседник, - в десятку в буквальном смысле слова: это максимальная оценка моей программы.
   - Очень заманчиво! - воодушевился руководитель отдела прозы. - Именно для меня заманчиво! Я как воображу, от какого адского труда вы меня можете избавить, анализируя присылаемые молодыми авторами произведения! Ведь что досадно: и читать их все подряд невозможно, и просто выбросить жалко, потому что даже если из тысячи хотя бы один текст будет достойным, то ради этой жемчужины стоит перевернуть всю эту гигантскую гору навоза.
   Еще раз повторяю - заманчиво! Но, все-таки, в то же время меня не оставляет какое-то странное ощущение нереальности происходящего. С одной стороны то, о чем вы говорите, чрезвычайно маловероятно, а с другой стороны, есть какое-то дежавю из пушкинского "Моцарта и Сальери".
   - Понимаете ли, - убедительно продолжал свою речь молодой человек, - главное мое отличие от других в том, что я - не Сальери! Я не пытаюсь создать нечто гениальное в музыке или почитаемой вами прозе. Я просто предлагаю инструмент для их анализа. Это называется научным прогрессом. Раньше больных лечили шаманы, в средние века врачи основывались уже на каких-то систематических знаниях, а современные эскулапы вовсю используют самую разнообразную диагностическую технику. Я предлагаю вам прибор, своего рода стетоскоп, для облегчения вашей работы. И потом - зачем ломать себе голову! Я, конечно, не напрашиваюсь, - но, если вы желаете, я навещу вас в вашей редакции, и мы легко и просто проверим все то, о чем мы с вами только что говорили. Вы сами поставите оценку работы моей программы.
   - Вы знаете, по-моему нам пора познакомиться: Ларчиков, Владимир Михайлович.
   - Очень приятно! Чарский, Александр.
   - Чарский? Интересно! Прямо по Пушкину. У него эта фамилия используется по крайней мере в двух местах его прозы.
   - Что еще интереснее - это не псевдоним. Это мое настоящее родовое имя.
   - Ну, да это и не важно, в конце концов. Но фамилия красивая, чарующая.
   - К сожалению, я не смог отследить своих предков далее революционных времен.
   - Да, и не вы один! У нашего века короткая память на прошлое, - думая о своем, с горечью сказал Владимир Михайлович. - Однако, посмотрите! - удивленно воскликнул он, - Как незаметно пролетело время: за окнами уже, судя по силуэтам, Москва! Пора нам уже потихоньку и собираться.
   Он оказался почти прав: за окнами мелькнула платформа "Долгопрудная". На остановке в вагон ввалилась троица молодых людей, объявивших себя студентами одного из московских театральных вузов. Что они делали в районе расположения знаменитого физического института - богу ведомо: физтеховские общежития, как широко известно, мало пригодны для обитания благовоспитанных девиц.
   - Здравствуйте! - хорошо поставленным голосом конферансье оглушительно закричал один из них. - Нам, как и всем студентам, всегда просто не хватает на жратву. Но мы не просим подаяние: мы вам споем.
   Второй бойко перехватил из-за своего плеча гитару, третий выдернул из потертого футляра скрипку, и они втроем заголосили песню о том, как хорошо, "что у нас нету тещи". Пели они весело, нахраписто и яростно. Вероятно, действительно были здорово голодны. После песни они живо прошли по вагону с перевернутой шляпой. Владимир Михайлович вежливо бросил им мелочь.
   - Такое впечатление, - саркастически сказал он Чарскому, - что столичные жители более нуждаются в средствах, чем жители других регионов.
   - Это естественно, - улыбаясь, отвечал Чарский, сам тверич. - У москвичей выше цены, больше соблазнов и, соответственно, расходов. За то, что они всегда жили лучше за чужой счет, у нас, в Твери, их не любили еще восемь веков назад.
   Стоит ли говорить, что наши герои обменялись телефонами и уверениями в самой близкой встрече, и распрощались, довольные друг другом, самым сердечным образом?
  
  
   2.
   Редакция небольшого, но весьма известного журнала, где Владимир Михайлович Ларчиков работал руководителем отдела прозы, находилась в небольшом и уютном особняке, недалеко от знаменитых Сандуновских бань. Подойдя к нему, Чарский задумчиво осмотрел его. "Вот, может быть, именно здесь находится вход в зал моей славы!" - подумалось ему как-то знаменательно. Но он был человек решительный и отнюдь не сентиментальный, поэтому резко оборвал эту начавшуюся сочиться сладкую мысль и вошел в здание.
   Кабинет Ларчикова оказался на втором этаже, в конце коридора.
   - О! Наконец-то, - радостно воскликнул Ларчиков, поднимаясь из-за стола навстречу. - Какой желанный гость!
   Они обменялись крепким рукопожатием. Чарский окинул взглядом кабинет: уютное помещение с обстановкой из середины шестидесятых. Из современного он отметил только новенький компьютер, стоящий на столе: его возраст быстрее всего выдает нам засаленность клавиатуры.
   - А я много думал о ваших теориях, - радушно начал общение хозяин кабинета. - Так вы, Александр, значит, утверждаете, что вращение соседствующих планет гармонизирует всю нашу жизнь? И, выходит, не так уж были и не правы средневековые астрологи, ставившие наши судьбы в зависимость от положения звезд на небе?
   - Именно так! - твердо сказал Чарский, не замечая легкой иронии Ларчикова. - Посмотрите на природу - как она гармонична. И не надо для этого привлекать бедного Дарвина! Старик в чем-то, конечно, был прав со своей теорией борьбы за существование, но вокруг гораздо больше того, что его теория не в состоянии объяснить. Почему у липы листики сердечком, а у дуба они похожи на старую виолончель, - кивнул он на окно, рядом с которым действительно стояла старая кряжистая липа, - почему у лебедя такая красивая шея, а у его близкого родственника гуся нет? Никаким естественным отбором вы это не объясните. В природе негармонично только то, что создает человек, не чувствующий общей музыки гармонии.
   - Но что есть гармония? - риторически вопросил литератор, - по определению Пушкина, мнению которого мы можем всецело доверять, "истинный вкус состоит не в безотчетном отвергании такого-то слова, такого-то оборота, но в чувстве соразмерности и сообразности".
   - Это не совсем так! - заспешил с разъяснениями Чарский. - Это следствие из более общего утверждения: наша жизнь полностью определяется основными волновыми процессами в окружающей нас вселенной; а гармония есть соответствие этим процессам. В этом смысле она - это синоним порядка. Все, что противоречит этим гармоникам - негармонично, и неизбежно разрушается временем. Все, что гармонично - вечно, потому что оно подпитывается энергией мирового порядка.
   - Да, - сказал Владимир Михайлович. - Вы знаете, все-таки я чувствую себя не очень уютно в ваших рассуждениях. Все это как-то слишком абстрактно, а у меня весьма приземленный и конкретный ум.
   - Я понимаю о чем вы, - подхватил Чарский. - У нас с вами разное мышление. Я в этом вопросе целиком и полностью согласен с уважаемым мною академиком Раушенбахом. Он указывал на два типа мышления у человека. Первому типу, назовем его математическим, для того, чтобы понять результат, нужно пройти по всей логической цепочке его формирования. Результат в этом случае постигается через анализ деталей. Второй тип мышления, свойственный художникам, наоборот, воспринимает результат сразу, как общий образ, а детали постигаются через анализ общего. Людям с ярко выраженным одним типом мышления тяжело понимать тех, у которых мышление другое.
   - Могу с этим только согласиться, - сказал Владимир Михайлович. - Но, тем не менее, представителям двух разных типов мышления нужно уметь как-то договариваться между собой. Поэтому предлагаю начать испытания вашего чуда, - добавил он и нетерпеливо потер руки, словно собираясь согреться.
   - Отчего бы и нет, с удовольствием! - с энтузиазмом отвечал Чарский. - Где наши подопытные кролики?
   - А вот они! - отвечал литератор, и протянул ему небольшой диск с веселенькой голубой наклейкой. - Здесь три разных произведения, я думаю этого вполне хватит для того, чтобы составить впечатление о вашем продукте. Все произведения, естественно, безымянные.
   - Наверное, это правильно, - сдвинул плечами Чарский. Он осторожно взял у литератора дискету и вставил в компьютер. - Это они? - спросил он, взглянув на экран. - Опус N1, и так далее?
   - Да. Здесь больше ничего другого нет.
   - Тогда начнем с Опуса N1. Поехали! - Чарский запустил свою программу и через некоторое время на экране показалось итоговое резюме. Чарский стал зачитывать его вслух.
   - Это попытка рассказа в жанре описания путешествия по Пскову.
   - Да, - сказал Ларчиков.
   - Писал человек молодой и крайне неопытный как литератор. Скорее всего, он впервые взялся за перо.
   - Пожалуй!
   - Неудачные имена героев, неудачно выбранный для этого жанра низкий стиль, мысли путанные, большинство эпизодов не завершены и не имеют надлежащего места в общем сюжете повествования.
   - С этим нужно согласиться.
   - Общее резюме: Гнать автора в шею! Это я в последнюю секунду добавил, специально для вашего брата, - игриво сказал Чарский.
   - И я бы так оценил, но сказал бы обязательно мягче: у нас не конюшня. И потом - кто знает, что из этого автора вырастет через несколько лет?
   - Далее, Опус N2.
  
   В это время в комнату влетело воздушное создание в короткой юбке, на высоких каблуках, в светлом облаке прически, проникновенно сказало Чарскому: - Здравствуйте! - и продолжило, обращаясь уже к Ларчикову: - Владимир Михайлович, у меня к вам личное! Можно я сегодня уйду на час пораньше?
   - Конечно, Верочка! - тепло сказал Ларчиков. - А как у нас с моей рукописью?
   - Завтра достучу! Спасибо! - беззаботно прощебетало создание и исчезло также молниеносно, как и появилось.
   - Вот оно - молодость, совершенство в чистом виде! - восхищенно сказал литератор.
   - Мы не можем его объективно оценивать, - серьезно заметил Чарский, - мы лица, слишком ангажированные природой.
   - А еще я подумал о русской ментальности, - продолжал литератор. - Как проникновенно звучит наше "Здравствуйте!". Разве сравнишь его с равнодушным "How do you do?" или с вежливым, но прохладным немецким "Guten tag!"
   - Читаем резюме, - деловито продолжил Чарский, - отличный стиль, гармония на высоком уровне, автор - Владимир Набоков. А! Хотели провести мою программу, Владимир Михайлович? В принципе, это было уже лишнее, но точно так же, как шахматные программы снабжают известными дебютами, я завел стилистику большинства знаменитых авторов, чтобы программа оценивала не только общее совершенство произведения, но и указывала на подражания. А здесь чистый случай - или это сам Набоков, или очень хорошая подделка под него.
   - Верно, это Набоков, его изящный рассказ "Красавица". Но ваше последнее замечание меня задело за живое. Может ли ваша программа отличить подлинник от подделки?
   - Понимаете ли в чем дело, - пустился в объяснения Чарский, - любитель может на память заучить несколько шахматных партий чемпиона мира. И если он сумеет в точности повторить великие ходы - то нельзя не признать их несовершенными. Но то, что мы видим один раз - нельзя принимать за правило.
   - Убедительно. А как она среагирует на явную эклектику? Если я намеренно смешаю главы фантастического Гоголя с добротным Шолоховым?
   - В любом случае программа оценивает совершенство общего и соотносит его с константами мировой гармонии. Я думаю, она выставит хорошие оценки за составляющие части, но поставит "неуд" за общее содержание.
   - Что ж? Запускаем проверку опуса N3! - предложил Ларчиков.
  
   Через некоторое время на экране показалось резюме.
   - "Всюду видна общая неграмотность автора - много искаженных, простонародных слов, много архаизмов, все намешано; 'уйтить' вместо 'уйти', 'зебры' вместо 'жабры', 'пхай!' вместо 'толкай'", - монотонно читал текст с экрана автор программы, - словом - сплошная мешанина, - добавил уже от себя изобретатель.
   - Интересно! - заметил Ларчиков, и у него в глазах блеснули лукавые искорки. - Но, может быть, это оправдано общим сюжетом и конкретными лицами персонажей? Еще что?
   - Мало ярких, выразительных деталей. А те, которые имеются, вызывают стилевые нарекания. Например, программа выделила выражение "глаза его подернулись лаком". По ее мнению оно как-то странно звучит, диссонансно. Автор хотел, вероятно, подчеркнуть возбуждение персонажа, но слово "подернулись" этот смысл перечеркивает, оно выставляет на передний план скорее какую-то омертвелость, равнодушие в глазах.
   - Забавно! - произнес Ларчиков. - Никогда бы не подумал о таком значении слов в данной фразе.
   - И самое главное: в рассказе нет никакого смысла - нет внятной идеи, обозначенной явно или скрыто. Непонятно даже о чем он вообще. Словом, так себе рассказец, на троечку.
   - Но ведь смысл не всегда определен как идея. Смыслом может быть, например, просто настроение, которое автор желает передать читателю. Сюжетом может быть не действие, а медитации автора.
   - Да, вы правы. Но и программа также не глупа. Настроение или размышления автора всегда есть главное содержание рассказа, об этом и говорить не нужно. Программа пытается сопоставить текст истинам всеобщей гармонии. И в данном случае она оценила текст довольно посредственно.
   - А ведь это также была проверка: это рассказ Чехова "Налим"! - торжествующе сказал Ларчиков. - Как вы со своей программой эдак неаккуратно обошлись с общепризнанным гением русской литературы! Трюндель ему вкатили за шедевр.
   - Ну и что, что "Налим"? - с досадой сказал Чарский. - Малоизвестный рассказ раннего Чехова. Кто сказал, что он интересен кроме, конечно, того, что он принадлежит классику и любопытен уже хотя бы поэтому?
   - Я скажу, если никто не говорил вам этого! - добродушно улыбаясь, отвечал литератор. - Мне он безумно нравится. Сколько в нем игры, легкости, верно схваченной жизни! А смысл? Смысл его только в том, что в нем остановлена жизнь, как в капле янтаря. Даже больше того, она не остановлена, а сохранена, она живая плещется в этой капле.
   - Кажется, я понял в чем дело! - сказал литератор после секундной паузы.
   - В чем же? - ревниво спросил математик.
   - А в том, что эта ваша программа, очевидно, имеет какие-то настроечные коэффициенты. Ведь верно? Вы сами еще тогда, в электричке...
   - Имеет, конечно!
   - А как вы их подбирали, позвольте полюбопытствовать?
   - Вы хотите сказать, что программа ошиблась... потому что я субъективно
   ставил коэффициенты? Но это не так! Я свою программу тщательно калибровал именно на произведениях классиков.
   - Но выверяя программу на определенном материале, вы "натаскали" ее оценивать только подобное, в частности только то, что вы сами для нее отобрали, то, что вам самому нравится. Это и есть чистый субъективизм! А как вы заставите ее оценивать то, чего она никогда не видела?
   - В том-то и фокус, что ей не надо "видеть" что-то заранее. Она сравнивает исследуемый объект не с имеющимися в ее памяти образцами, а оценивает текст индивидуально. Она пытается найти в нем соответствие всемирной гармонии.
   - Значит, где-то в ваших логических цепочках существуют пробелы, из-за которых ваша программа иногда приходит к неверному конечному результату.
   - Я не стал бы заострять внимание на единственном не очень удачном примере. - огорченно заговорил Чарский. - Очевидно, методы пастухов древнего Вавилона в расчетах влияния звезд на судьбы несколько устарели, и для увеличения точности метода нужно учитывать влияние большего числа окружающих нас планет. Но из-за этого не следует отвергать весь метод в целом. Обнаруженный недостаток я могу устранить легко и быстро.
   - Конечно, этот вы исправите легко, я не сомневаюсь! Но, впрочем, и так было очень интересно познакомиться с вашей работой, - сказал Ларчиков и начал с озабоченным видом перебирать бумаги на своем столе, давая гостю понять, что у него много других дел.
   - Хорошо, я понял! - со вздохом сказал математик. - Гармония во всем должна быть совершенна и безупречна. До свиданья! - добавил он и поспешно вышел из кабинета.
   Больше Ларчиков, со слов которого я и записал настоящий рассказ, о нем никогда не слышал. Телефон, который дал Чарский, вообще оказался записанным на другого абонента. Было во всей этой истории нечто странное. Я временами подумываю - уж не сочинил ее мне сам Ларчиков, желая немного позабавиться над моей склонностью серьезно относиться ко всему мистическому? Но на него это мало похоже - он никогда не был расположен к подобным розыгрышам и всегда отличался большой трезвостью ума. К тому же, Ларчиков и сам искренне сожалел о том, что холодно выставил гостя.
   - Не удержался! Хотелось, понимаешь, щелкнуть его по носу! А сейчас думаю - зря. Может быть, он действительно гений? И надо было поддержать его уверенность в собственных силах. Впрочем, может, он еще объявится?
  
   Поэтому, господин Чарский! Личная просьба к вам от меня, автора: если вы вдруг прочтете этот рассказ, или ваши знакомые передадут вам его содержание - будьте так любезны и снисходительны: свяжитесь с Ларчиковым. Он вас уважает и искренно надеется на продолжение сотрудничества. Он хочет воспользоваться вашей программой анализа текстов и готов ее купить за приличные деньги. Я думаю, вы должны быть заинтересованы. Кстати, если вы пришлете мне резюме вашей программы по данному рассказу, я также буду вам благодарен: по крайней мере, это любопытно.
  
   2006
  
  
   И что бы это могло такое быть?
  Примерно полгода назад купил Серега Востроухов новенькую "десятку". Это был первый приличный автомобиль в коллективе, где он работал. До этого народ покупал только подержанные "копейки" и "шестерки". У самого Сереги до недавнего времени также была шестая модель "Жигулей", его "Матильда", ухоженная, как шемаханская царица. Продал: не престижно.
  
   Поэтому он хвастливо эдак подъехал к месту работы на своей новенькой машине, по-пижонски вылез из нее, с дешевой черной сигарой изо рта, толстенький, приземистый, важный. Стал, как коммивояжер, демонстрировать многочисленные автомобильные достоинства. И пылесосом он пыль по салону погонял, и электрическим насосом колеса поподкачивал, и музыкой из мощных колонок всех сбежавшихся на смотрины поглушил, так что трава вокруг повяла.
  
   Народ отнесся к его новому обретению по-разному. Кто-то завидовал оборотистости Востроухова и говорил - "Во мужик дает - шустёр!", другие злорадно добавляли - "Был бы шустёр - на Мерине бы ездил, а то купил черт его знает что: ни мышонка, ни лягушку, ниже среднего зверушку". Но в целом преобладало настроение общей нерасположенности: Серегу в коллективе недолюбливали за ярко выпирающую из него чванливость - только выбился в начальники, так сразу нос задрал, с бывшими друзьями-приятелями установил прохладную дистанцию.
  
   Но не в этом дело. Купил и купил. Мало ли кто чего покупает? Все оно было вроде хорошо, но через некоторое время стал Сергей Сергеевич жаловаться сослуживцам: что-то с его машиной было не так.
  
   Едет, все вроде нормально, вдруг - бац!- остановился. Часа два ковыряется - ничего не помогает. Полная блокировка задних тормозов. Машина ни с места. Как вкопанная. Подвесил уже было машину на домкраты, начал демонтаж колес, как снова - бац! - колеса сами разблокировались. Как будто ничего и не было.
  
   Другой случай. Заехал он за Можай - повез жену с дочерью на патриотический праздник по случаю годовщины Бородинского сражения - вдруг - бемс! - машина останавливается. Он час с ней возится, мелким бесом вокруг нее вьется - ничего понять не может: все исправно, а машина не едет. Так и не понял, что там было. Стояли, пока она сама вдруг не завелась. Праздник испорчен, инцидент исперчен.
  
   Потом где-то масса пробила. Стало электричество пассажиров пощипывать. И почему-то только пассажиров. А жену вообще стало сильным током бить, похоже именно ее оно почему-то особенно не любило. Жена ездить наотрез отказалась. На станции техобслуживания целый день два механика машину наизнанку выворачивали, всю ее приборами вдоль и поперек исследовали - ничего! А через некоторое время опять все само собой исчезло.
  
   Но потом и вовсе почти каждый день повелось что-то такое, словно кто-то с ним постоянно шалил. То поутру обнаружит в выхлопной трубе свою же тряпку, вынутую из закрытого на замок багажника. То у него в дождь щетки откажут, и он не может ехать. Измаялся Серега. Он уж машину и к церкви возил и святой водой кропил, и иконок в салоне навешал - ничего не помогает.
  
   *
  
   Поехал Илья Кабанников в середине января в Нижний Новгород по делам, в командировку. Время для поездок было самое хорошее, вне сезона - новый год закончился вместе со старым новым годом, студенты еще сессию сдают, поезд полупустой.
  
   И оказался он в одном купе вдвоем с отцом Павлом, как тот ему представился.
   - Впрочем, - сказал он мягким покровительственным баритоном, - можешь обращаться ко мне Владимир Сергеич, я не обижусь. Ты человек мирской, называть меня батюшкой у тебя язык не повернется.
  
   Илья принял это располагающее предложение и далее к нему так и обращался, а про себя все равно его отцом Павлом называл.
  
   Отец Павел был росл, плотной комплекции, с густой львиной гривой темных волос. Одет он был в черную водолазку и темно-серые брюки, которые тотчас по отправке поезда он переодел в новое спортивное трико. Его черное кожаное пальто висело на вешалке.
  
   Он сразу по-домашнему достал из своего видавшего виды коричневого портфеля приснопамятную жареную курицу, два дежурных вареных яйца и пол-буханки черного хлеба.
  
   Меня это всегда удивляло, читатель. Едва успев ввалиться в поезд, люди начинают поспешно, словно вырвавшись из застенков голодного лихолетья, словно и не ужинали плотно всего час назад, выкладывать на стол из своих сумок гималайские горы продуктов, потом судорожно поглощают эти горы в течение полутора часов, шумно чавкая и со свистом обгладывая лохматые куриные окорочка, и только затем удовлетворенно заваливаются на боковую, не давая всю ночь спать мирным соседям своим буйным храпом и бойлерным клокотаньем переполненного чрева.
  
   Но - вернемся к рассказу.
  
   Илья, в свою очередь, выложил кольцо золотистой "Краковской", поставил на стол чекушку "Топаза". Отец Павел поморщился, но промолчал. Курица оказалась завернутой в газету "Новости Московской Патриархии". Перехватив удивленный взгляд Ильи, отец Павел сказал:
  
   - Священники такие же люди, как и все остальные. Мы также, как и все, заворачиваем продукты в ту газету, которая под руки подвернется. Только вы читаете "Известия" или "Новую газету", а мы - свое. Газета - товар скоропортящийся. Сегодня там новости, а завтра - старости, и ее все равно выкидывать надо.
  
   Батюшка, как выяснилось, ехал в Нижний за новой "Волжанкой".
   - Привык я, понимаешь, к этой машине. Просторный салон, багажник огромный, в ремонте неприхотлива, запчасти недорогие. Четырнадцать лет на своей ездил.
   - А у меня "шестерка", - скромно сказал Илья. - Старенькая.
  
   Вскользь замечу, что читатель проницательный уже и по такой малой толике сведений, как марка автомобиля и степень ее изношенности, легко представит себе внешний облик и одежду моего персонажа, и для него нет нужды описывать это более пространно. Машины так же похожи на своих хозяев, как и собаки. Машина, о которой человек мечтает - это то, как он хочет выглядеть, а та машина, которая у него есть - это и есть то, что он есть на самом деле. Любой любознательный человек играл сам с собою в подобные игры, когда видел водителя, решительно направляющегося к строю покорно стоящих в ожидании механических средств передвижения. "Ну, и куда же он сядет?" - думал в это время читатель, оценивая внешний облик владельца автотранспорта, - "Кроссовки, белые носки 'Адидас', шорты, легкая тенниска, темные очки - это, наверное тот перламутровый 'Форд Scorpio', притершийся слева от дома; потертые джинсы, темная рубаха, стоптанные ботинки, озабоченный взгляд - это 'Газель', заправляющаяся у правой бензоколонки; белые туфли, светлые брюки, чистая рубашка, галстук, кейс-портфель, цепкий оценивающий взгляд - укомплектованная белая 'Волга' или 10 модель 'Жигулей', они стоят рядом и в таком контексте неотличимы, хотя я отдаю предпочтение 'Волге'; мятый костюм и галстук начала 90-х - 'Жигули' классика".
  
   Между тем наши герои живо разговорились на общие вдоамовские темы. С запчастями намного лучше стало против прежнего времени, зато бензин теперь отнюдь не дешев. Автомастерских появилось за последние годы, хоть в бочке соли, а качество ремонта, наоборот, упало ниже всякого критического уровня.
  
   Под случай Илья и рассказал батюшке историю с автомобилем Сергея Востроухова.
  
   Отец Павел слушал рассказ внимательно, не перебивая, с веселыми искорками в строгих агатовых глазах. "И что ему так весело?",- сердито думал, рассказывая, Илья, - "Историю я рассказываю совсем не весёлую". Когда он закончил, отец Павел еще некоторое время молчал, глядя в темное окно, потом спросил:
   - А не замечал ли твой Серега чего-нибудь необычного сразу после покупки своего автомобиля? Не рассказывал ли что-нибудь странное? Что его поразило, как-то запомнилось? Возможно ли связать какое-нибудь заметное событие с началом всей этой чертовщины?
   - Нет. Я его также спрашивал об этом. Ничего определенного сказать он не может.
  
   Отец Павел снова отвернулся в окно и о чем-то думал некоторое время. Видно было, что решал - говорить ли об этом дальше, или нет. Потом вздохнул - решился - повернул лицо снова к Илье и спросил:
   - Вот ответь искренно на мой вопрос: никогда тебе с досады не хотелось оставить корявую царапину гвоздем на красивой машине соседа в минуты вашей ссоры? Или чтобы в его новый блестящий автомобиль, стоящий на стоянке рядом с твоим, поиздержавшимся, кто-то врезался, да помял его прилично? Сознавайся, - думалось ли тебе так хотя бы иногда?
   - Бывало дело...
   - Вот! То есть ты не желал ему смерти, конечно (хотя и такое в сердцах иногда бывает), а хотел для него мелких неприятностей. Чтоб нос не задирал, чтоб был наказан за свою наглость, чтобы его несправедливость по отношению к тебе ему как-то аукнулась...
   - Да, такое было.
   - Так! Вот теперь я могу тебе объяснить, что было с машиной твоего приятеля: бесы. Не удивляйся, и не перебивай. Ты думаешь попяра совсем с ума сошел, раз о нечистой силе заговорил? Я тебе так скажу: вы, миряне, мало о себе думаете, о себе и о своей душе. Некогда вам все. Работа, дом, деньги, жена... А нам по своей обязанности об этом каждый день думать приходится. Работа наша такая, о душах людских думать. Ты вот недобро думаешь себе - а откуда у этого служителя культа деньги на покупку машины?
   И сразу вспоминаешь знаменитую сценку из хорошего фильма "Берегись автомобиля!", где Смоктуновский на пустынном прибалтийском берегу, среди красивых песчаных дюн, продает "Волгу" ксендзу Банионису, а тот расплачивается за нее рублевыми купюрами своих прихожан. Так вот, благородный сын мой, - я их заработал! Тебе понятно, когда много денег зарабатывает хороший хирург, спасая человеческие жизни? Понятно. Это благородно. Это человечно. Хотя, по сути дела, хирург - это всего лишь дипломированный мясник. А ко мне каждый день приходят люди, у которых душа болит, и я лечу их. Я умею это делать, я знаю, как и чем их лечить. Почему
   же я не могу получать за это нормальные деньги?
   - Да я и не говорил ничего такого.
   - Не лукавь и не лги тому, кто наблюдает людей всю свою жизнь и умеет читать их мысли по глазам их и по жестам их. Я знаю: говорить не говорил, а думать думал.
   Так вот. Человек я уже немолодой, повидал разного на своем веку. И пришел к убеждению, что и черти есть, и ангелы есть - но не в таком виде, как их в книжках описывают. Черт - это есть воплощенное Зло. Если в ком-нибудь его накопилось очень много, то оно может материализоваться, как сгусток недоброй энергии. Я не физик, и не могу объяснить, как это может быть с точки зрения материального устройства мира. Да и мое ли это дело это объяснять? Я знаю, что это так. Добро тоже может материализоваться. Чем можно убить Зло? Добром. Добро разрушает Зло, как материя разрушает антиматерию.
   - Что ж ее, эту машину, святой водой окропить? И крестов в ней навешать? Так он это уже делал, и не раз!
   - Э-э, не-ет, простодушный сын мой, это не поможет. Этой фразой я отнюдь не отрицаю целительную силу так называемой святой воды, так же как и креста животворящего. Но здесь силы окажутся не равны. Вода святая, действительно, содержит добрые силы и предназначена для того, чтобы подпитывать слабых, давать им нужную толику веры и силы. Здесь силы большой и не надо. Человек существо вечно сомневающееся, колеблется, нужно только чуть подтолкнуть его в правильном направлении, и добро перевесит. Это так же, как сладкая вода содержит немного сахара, а сахар, как известно, богат калориями, которые в свою очередь необходимы для поддержания жизнедеятельности человека. Я понятно говорю?
   - Понятно, - кивнул Илья. - То есть непонятно. Я запутался. В святую воду сахар добавляют, что ли?
   - Да нет, образно говорю, чтоб понятнее было. Также и крест нательный. В чем его сила? Так ли она велика, как иногда показывают в кино, пишут в книгах? Она может быть и великой и малой, как в ком отзовется. Человек ежедневно умывается, одевается, раздевается - и каждый раз он видит на себе крест, касается его. И иногда, не каждый раз за своей мирской суетой, конечно, он вспоминает Того, кому крест этот посвящен. И этого уже достаточно. Потому что одним своим напоминанием Он делает нас чище. И чем чище сам человек, чем он чувствительнее к чужим бедам, тем больше сила, возникающая у человека при мысли о Христе, тем больше Христа отзывается в этом человеке. Аналогия тому может быть такая. Любовь Христова и силы добра, как радиоволны, постоянно пронизывают все окружающее пространство. А мы, словно приемники, ловим их и воспроизводим в себе. Кто-то не слышит их совсем.
   Здесь другой случай, здесь это уже не поможет. Когда Зла вокруг было так много, что оно смогло принять материальные формы, то ему и противопоставлять нужно такое же по силе добро.
   - А где же его реально взять?
   - Реально есть два варианта. Первый - нужно найти великого праведника, человека большой духовной силы и правоты. Он одной своей близостью, росой воды, к которой он прикоснулся, легко изгонит эту бесовщину. Ибо Добро всегда побеждает Зло. А тут и Зло не такое уж и большое. Так, всего на одного небольшого чертенка.
   - Это нереально, найти такого человека. А второй?
   - Второй такой. Можно собрать вокруг машины обычных добрых людей. Чтоб они вместе хорошо думали о владельце машины, и желали бы помочь ему изгнать беса из его машины, желали бы ему добра и благоденствия. Для унисона мыслей можно что-нибудь при этом петь. Не важно, что именно, важно чтобы хором. Можно петь даже "Интернационал", как это коммунисты, кстати, и делали на своих сборищах. В каждом из них мало силы, но собранные вместе, они многократно усилят свои возможности.
   - Но где найти, как узнать, этих добрых людей?
   - Э-э, сын незатейливый мой, снова лукавишь! Тебе об этом всегда твое собственное сердце говорит, если ты только его слушаешь.
   - Хорошо, согласен. Но как этих людей собрать и попросить сделать то, о чем вы, Владимир Сергеевич, говорите, если они знают, что Серега Востроухов парень так себе и вообще говнюк порядочный?
   - Есть и третий вариант, самый простой. Нужно вообще избавиться от этой машины. Но продавать ее сейчас нельзя. Сейчас в ней слишком много Недобра, и оно может быть опасно другим людям. Лучше всего поставить ее надолго в закрытый гараж. Тогда разорвется невидимая связь между той мишенью, в которую зло было направлено и самим злом, оно иссякнет само по себе, если его не подпитывать снаружи. Но потом ее все равно нужно продать, иначе связь сызнова возобновится.
  
   Поговорил Илья с батюшкой этак славно, допили они водочку и стали укладываться они оба спать. Утром уже по-дружески распрощались, и побежали в разные стороны по своим делам. Больше они друг с другом и не виделись.
  
   *
  
   А Илья по приезду домой, в Москву, сразу связался с Серегой, рассказал ему свой разговор с попом. Востроухов сначала хмыкал, а потом посерьёзнел:
   - Так оно, наверное, и есть. Так я, пожалуй, и сделаю.
  
   Так он и сделал. Сначала поставил машину на прикол в гараже. Но ездить-то надо! Стал он ее потихоньку высватывать. И тут почти сразу нашелся шальной покупатель: Витька Померанцев, знакомый по гаражам. Его как раз в этот момент петух жареный клюнул - он развелся с женой, все нажитое имущество они поделили, включая машину, которую пришлось для этого продать. А он всю жизнь на колесах, пешком уже и ходить разучился. Серега, однако, никак не ожидал такого скорого оборота дела. Он собирался дать машине отстояться, как велено было, а тем временем неспешно подыскивать ей нового владельца. В его планы не входило так сразу ее продавать. Поэтому он стал отнекиваться, ценой Витьку сбивать. А тот как услышал, что Серега собирается машину продавать, вцепился в него, как клещ! "Давно", - говорит, - "мне твоя машина нравится. Продавай, если собрался!" Что делать? Серега и так, и сяк - впрямую ведь не скажешь. Но Витек достал его своей настырностью. Ударили по рукам. Договорились в ближайшую субботу в 12 часов дня ехать в ГАИ, машину оформлять. Так Витек в субботу начал Сергею с восьми утра трезвонить! "Поехали", - кричит в трубку, - "сейчас! Чего волынку тянуть!". Даже поспать как следует в выходные не дал. Словом, уступил Серега ему свою автомашину. Чтоб отвязаться поскорее даже магнитолу ему отдал в придачу, хотя собирался ее себе оставить, нравилась она ему.
  
   И что вы думаете? Буквально на третий день после покупки у Померанцева эту машину угнало какое-то пацаньё, покаталось на ней, а потом бросило на свалке и подожгло. Дочиста сгорела! Серега только перекрестился: вовремя он от нее избавился.
  
   Хотя, если честно сказать, это еще и от человека зависит. У Сереги эту машину нипочем бы не угнали. Менталитет у него не тот.
  
  
   Лабиринт
  
   1.
  Завязка этой истории, которую я вам хочу рассказать, случилась довольно давно, еще в школьном возрасте нашего героя, моего старого приятеля со студенческих времен. Мы с Евгением познакомились в летнем строительном отряде под Смоленском, в районном местечке Каспля. Те, кто по возрасту застали приснопамятные времена нашей общей молодости, должны помнить, что тогда это движение еще не было столь отвратительным, в какое оно выродилось впоследствии, а дышало молодостью и задором. Днем все мы азартно трудились, вечером активно и творчески отдыхали. Несмотря на опекавшую нас суровую коммунистическую мораль, быт в лагере был достаточно вольным. По вечерам у нас было много свободного времени, - мы играли в футбол, устраивали разнообразные развлечения, и раз в неделю, по воскресеньям, жгли большой "пионерский" костер.
   С Евгением мы сошлись быстро: у нас оказалось много общих интересов. Мы заслушивались Pink Floyd и Led Zeppelin; перебивая друг друга, мы цитировали Булгакова; нам нравились одинаковые девушки.
   В один из теплых июльских вечеров, располагающих к душевному общению, он мне и рассказал свою загадочную историю, имевшую, как выяснилось затем, не менее интригующее последующее продолжение и неожиданный финал.
   Вдоволь наслушавшись лирических песен Визбора и Окуджавы за общим костром, мы удалились к покосившемуся амбару и присели на его рассохшиеся деревянные ступеньки. Они по-старчески крякнули под нами. Вдали на поляне гудел и постреливал искрами костер, тихо звенела гитара, по освещенным пламенем деревьям перемещались смутные тени участников. Прямо над нашей головой сияла золотая луна. Мы закурили.
   - Я хочу тебе рассказать одну необычайную историю, которая меня стала здорово беспокоить, - неторопливо начал рассказывать тогда Евгений. Я только потом понял, что она была из разряда самых сокровенных, о которых мало кому рассказывают, разве что самому близкому другу. И он долго колебался, прежде чем рассказать ее мне.
   - Началось все это для меня в далеком четвертом классе. Я хорошо помню тот май, по-малороссийски роскошный и душный. В пологой зеленой балке, где мы пацанами проводили много времени, еще журчал вешний ручей; воздух над нашими головами бороздили басовитые майские жуки, которых там называют "хрущами". В те годы было принято меняться по принципу "махнем не глядя", перешедшему к нам из того послевоенного прошлого, когда с западных фронтов возвращались бесшабашные скучающие солдаты, обремененные мелкой незатейливой добычей. В обмен на свой сломанный перочинный ножик я выменял у одноклассника Кольки Люханова эту игрушку - лабиринт. Он представлял собой плоскую коробочку из светло-коричневого карболита, внутри которой были устроены хитрые узкие ходы. В коробочке было два боковых отверстия - входное, куда нужно было впустить крошечный стальной шарик, и выходное, откуда он должен был выпасть в случае успешного прохода по запутанным коридорчикам. Верхняя часть коробочки была прозрачная, из плексигласа, за исключением одной области, примерно в четверть общей площади, которая была заклеена изнутри черной непрозрачной картонкой. Это было самое сложное место, его всегда приходилось проходить мучительно. Но зато когда это - так редко! - удавалось, то моей радости не было предела.
  
   Рассказывая, он улыбался своим далеким воспоминаниям. Эта улыбка играла отблеском того счастливого времени беспричинной радости, которое называется детством. Я слушал его и удивлялся точности деталей, с которой он описывал этот в общем-то мелкий эпизод своей жизни. Он вспомнил даже то, что коробочка была сделана именно из карболита, потому что пластмасс в те годы еще не выпускали. "Наверное", - подумал я про себя, - "этот детский лабиринтик долгое время был его любимой игрушкой и занимал его воображение".
   - А потом, в один из неудачных для себя дней, - продолжал Евгений свой рассказ, - я неловко уронил его на булыжную мостовую рядом с нашим поселковским парком, моим любимым местом времяпровождений, и он раскололся на несколько частей. Сгоряча я пробовал его склеить, но к этому времени он уже изрядно надоел мне, - я немного повозился с ним, и выбросил: он свое отслужил.
   Я слушал его рассказ с интересом. Но в нем не было еще ничего необычного. Были узнаваемые детали детства, было дыхание далекого, милого времени, но и только.
   - Да, - отметил Евгений, наблюдая скептическое выражение моего лица, - конечно, ничего необычайного, как я сообщал в анонсе своего рассказа, в данном эпизоде нет; таких эпизодов детства у каждого из нас наберутся сотни, и ничем особенным они не отличаются, кроме разве того, что являются чьими-то личными воспоминаниями. И у меня было точно также.
   Но недавно по прихоти своенравного случая этот эпизод из далекого детства всплыл в моей памяти. В разговоре со мною мой приятель Т* между прочим помянул лабиринты - в самом общем смысле, по поводу запутанности некоторых обстоятельств. Мне же тотчас ярко вспомнился мой детский лабиринт; при этом еще как-то отстраненно подумалось, что он является изящной метафорой ко всей нашей жизни: некоторые ее обстоятельства так же сложны и запутаны, как и его затейливые переходы; она имеет начальную и финальную точки подобно ему; и в ней, так же как и в моей игрушке, есть закрытая для нашего внутреннего взора часть.
   Я, естественно, не придал никакого значения тому разговору; но после этого мне несколько раз приснился один и тот же сон. Мне снился мой детский лабиринт. Сначала я держал его в своей руке и привычно играл с ним, наклоняя в разные стороны и понуждая шарик бежать в нужном мне направлении. Затем коробочка выскальзывала из моих рук на землю, я наклонялся за ней, и - непостижимым образом оказывался внутри него самого.
   Он был настоящий, огромный. Мне снился, - вздрогнув от одного только воспоминания, говорил Евгений, - древний Лабиринт Дедала, описанный в греческих мифах. Я шел бесконечными длинными коридорами, выложенными из рыхлого критского известняка, в левой руке у меня был смоляной факел, принятый мною на входе; в правой моей руке был короткий скифский меч. От стен пахло водорослями и вековой сыростью. Впереди и сзади меня была антрацитовая пещера темноты. Под ногами шуршал гравий, в руке потрескивал факел, а где-то высоко, со щелей потолка, стрекотали цикады.
   Я искал выход и у меня было твердое ощущение, что если я найду его, то жизнь моя резко изменится. На выходе из мифического лабиринта меня ожидало мое реальное счастье. Я искал выход... и все не находил его.
   Меня постепенно наполняло состояние истерического ужаса. Нити Ариадны, которая вернула бы меня в начало моего путешествия, у меня с собой не было; как скоро я найду выход, успею ли я найти его - я также не знал; зато я знал точно, что где-то там, в сумрачных коридорах, меня ищет мой Минотавр. Я ясно ощущал его присутствие, я слышал его далекий свирепый рев, я чувствовал дрожь земли от его тяжелого топота и содрогание стен от могучих ударов его бивней. Звуки становились все ближе, я бежал, я чувствовал на спине горячее дыхание первозданного чудовища - и просыпался, просыпался в ужасе и холодном поту от собственного крика...
   На последних фразах рассказа его эмоции достигли предела. На его лице от напряжения воспоминаний проступил и заблестел на лунном свете пот. Последние слова он буквально сдавленно выкрикнул, едва сдерживая себя. Но ему не хотелось привлекать внимания близких соседей, которые все еще никак не расходились от уютных и завораживающих углей своего костра.
   - Это может быть вполне объяснимо с точки зрения обычной человеческой психологии, - успокаивающе сказал я. - Наши сны, как правило, есть просто отражение нашего внутреннего состояния...
   Он молчал, все еще переживая свои воспоминания, поэтому я продолжил:
   - У меня есть приятель, которому из-за его неуверенного положения на работе несколько раз снился один и тот же сон. Сон о том, как он лезет на высокую деревянную вышку. Вышка высокая, около ста метров в высоту, и венчается узкой плоской площадкой, с крошечными размерами метр на метр, совершенно без перил. Ветер раскачивает вышку, она стонет и скрипит под напором ветра, и даже забираться на нее сложно; но, главное, на ее площадке невозможно находиться из-за того, что ветер бешено раскачивает это шаткое сооружение. По сну ему нужно было подняться на этой площадке во весь рост и оглядеть окружающее пространство. Он медленно, преодолевая свой постоянный ужас, выползал на самый верх, но всякий раз просыпался на одном и том же месте сна, когда ему приходилось подниматься на площадке во весь рост...
   Евгений нетерпеливо слушал мои последние фразы, порываясь вставить слово, но деликатность не позволяла ему перебивать собеседника.
   - А после того, как он нашел себе нормальную работу, - этот сон навсегда перестал ему сниться, - закончил я свою короткую речь.
   - Это верно с точки зрения общих рассуждений, - торопливо заговорил Евгений, - Но, клянусь тебе, у меня нет и не было никаких внутренних причин для подобных снов с лабиринтами. Я не ощущаю себя загнанным в щель жизни тараканом. Я смотрю в будущее уверенно и спокойно, не чувствуя впереди никаких потрясений.
   - Кто знает, кто знает! - отвечал ему я. - Человеческая психика слишком сложна, чтобы так уверенно предсказывать ее поведение. Вполне возможно, что твое подсознание уже ощущает далекий гул грядущих катаклизмов в твоей судьбе, хотя сознание, как инструмент более грубый, все еще не может их зафиксировать.
   - Возможно, ты и прав, - неохотно согласился тогда со мною Евгений, и мы стали говорить о чем-то другом и больше не вспоминали об этом разговоре, потому что я почувствовал, что это ему стало неприятно.
  
  
   2.
   После нашего разговора с Евгением, который я описал в начале своего рассказа, прошло несколько лет. Мы регулярно встречались с ним, но больше он о своих странных снах в лабиринтах не рассказывал. Каждый из нас жил в собственном водовороте обыденной московской жизни и нам мало оставалось времени для взаимного общения. Но вот однажды он позвонил мне, и попросил приехать к нему домой. Он проживал уединенно, в небольшой квартире в Чертаново.
   Я тотчас поехал к нему. Я почувствовал в его голосе некоторую внутреннюю дрожь, которая заставила меня быстро реагировать на телефонный звонок. В звуках голоса была паника тихого ужаса.
   Застал я его, впрочем, в гораздо лучшем состоянии, чем я себе вообразил после нашего телефонного разговора. По дороге я купил бутылку хорошего армянского коньяка, и по моему приезду мы тотчас сели на кухне, как это у нас, у русских, обычно и принято, ее распивать.
   Сначала поговорили о чем-то нейтральном, несущественном. Он бросил пару язвительных фраз в адрес нового премьера, я также попытался оформить свое отношение к проистекающей политической жизни, и сравнительно высказался о наших временах и современных "Шагающих вместе". И только минут через десять, как это и положено у настоящих джентльменов, мы, собственно, приступили к основной теме нашего разговора.
   - Ты знаешь, - удрученно сказал он мне, - Меня опять начал преследовать лабиринт.
   - Тебе стали снова сниться сны с лабиринтами? - искренне встревожился
   я. Я с тревогой ждал этого сообщения, помня о телефонном звонке, и жаждал услышать подробности.
   - Нет. Все значительно хуже. Лабиринт появился в моей реальной жизни.
   - В каком смысле? - недоумевая, спросил его я. - Это уж, пожалуй, будет слишком.
   - Этот Лабиринт, наверное, проклятье моей судьбы, - сокрушенно сказал он. - Во всяком случае, так или иначе он крепко связан со мной и моей жизнью. Ты ведь помнишь, я когда-то давно, еще в студенчестве, рассказывал тебе о своих снах, в которых он мне снился?
   - Помню, но смутно, - честно признался я. - Помнится общее впечатление от разговора, без мелких деталей.
   - Тогда он перестал мне сниться и я уже совершенно было успокоился. Жизнь моя текла неторопливо и спокойно, подобно равнинной реке. Как вдруг вчера он снова напомнил о себе, причем самым неожиданным образом.
   Голос его предательски задрожал, и он это почувствовал. Желая скрыть свою минутную слабость, он поднялся к холодильнику, достал оттуда упаковку и налил себе стакан апельсинового сока. Нужды в этом никакой не было, просто он хотел взять паузу и успокоиться.
   - Вчера вечером я пошел, как иногда люблю делать, прогуляться по старой Москве, - продолжил уже гораздо спокойнее он. - Я люблю ее кривые улочки, неожиданные здания, этакое бедовое завихрение пространства, которое поднимает мысли над обыденностью и общим распорядком дел... Итак, я прогуливался себе, пока в какой-то момент вдруг не понял, что я нахожусь в том самом Лабиринте, который я видел во снах, который каким-то непостижимым образом связан с воспоминаниями о лабиринте из моего далекого детства.
   Не знаю, в какое место города я попал, но я долго шел по каким-то сплошным коридорам из переулков с глухими стенами, без единого окна. Время от времени я упирался в тупик, разворачивался обратно, и снова брел темными глухими улочками. Факела у меня с собой, конечно, не было. От кромешной тьмы меня спасали только редкие шальные фонари, иногда попадавшиеся мне на моем пути.
   - Не понимаю, отчего ты паникуешь? - сказал ему я. Кроме честного желания разобраться в данной истории у меня была еще одна задача, гораздо более важная для меня, - успокоить своего друга. - Как мы с тобой оба давно знаем, человек ты с прекрасно развитым воображением. Возможно, это даже этакая благородная болезнь людей гениальных. Это помогает тебе заниматься математикой, но иногда мешает в обычной жизни. Скорее всего ты просто заблудился, попал в незнакомую часть города, побродил там немного и благополучно вернулся домой. Потому что Москва, слава богу, город в основном еще цивилизованный.
   - Во-первых, бродил я довольно долго, пару часов, - невольно начиная закипать от моего явного желания его успокоить, отвечал Евгений. - Во-вторых, меня в конечном итоге стал преследовать огромный черный пес, выскочивший от заброшенного пустыря, как в знаменитой повести "Собака Баскервилей". Я стал от него убегать. Я перепрыгивал через какие-то рвы, мусорные баки, трубы теплотрасс. Я несся, как заяц, но он меня все равно настигал. И если раньше за мной бегал виртуальный Минотавр, то вчера за мной гнался реальный громадный пес.
   - Насчет времени, - сказал я, намеренно прослаивая своими взвешенными фразами его нервные высказывания: - в последнее время много говорят о том, что это штука крайне субъективная. Тебе могло показаться...
   - Как это - могло показаться? - нервно выкрикнул Евгений, - а часы? Я что, по-твоему, не отметил по часам, сколько я там пребывал?
   - Во-вторых, - стараясь оставаться холодным и рассудительным, продолжал я, - ты мог ходить там по кругу. По кругу можно ходить до бесконечности, не то, что два часа!
   - Да, черт! Я, конечно, мог заблудиться и ходить по кругу. Но ощущения! Я ясно помню, что картины передо мной были все время разные. Причем я, как человек достаточно начитанный, принял один из алгоритмов обхода лабиринта - левосторонний.
   - Воображение, голубчик, воображение! - сказал я ему, - и ничего более. Опять же - всего два часа плутать в таком громадном городе, как Москва!...
   - Однако..., - начал было какую-то свою мысль он, но передумал и осекся, обескураживающе махнув рукой.
   - Постой! А как же ты, кстати, ушел от собаки? - спохватившись, спросил его я после некоторой паузы.
   - Она сама перестала меня преследовать. Просто отстала и все.
   - Женя! - обратился я, стараясь произнести это как можно проникновеннее, - все происшедшее для своего объяснения пока не требует никаких дополнительных гипотез, и уж мистики тем более. Поэтому спокойно можно считать страхи твои сильно преувеличенными.
   - Но это еще не все, - натянуто заметил Евгений, - самого главного я тебе еще не сказал: я стал постоянно видеть Его.
   - Кого? - Своего Минотавра? - уже с нервным смешком спросил его я.
   - Лабиринт.
   - Тот самый, в котором ты вчера заплутал по Москве?
   - Нет. В этом случае я, как и ты, склонен считать, что я просто потерялся в большом городе. Рассказал я все это тебе только потому, что хотелось услышать и твое непредвзятое мнение. Тот Лабиринт, о котором я говорю - другой. Он - настоящий. Он реально существует в центре Москвы, но не всякому виден.
   - Давай-ка сразу уточним это место нашего разговора. Как он может быть реальным, если его не всякий видит?
   - Что же тут удивительного? - удивленно вскинул брови мой собеседник, - в мире полно вещей, которые реально существуют, но которые мало кто видит, потому что не знают, что нужно видеть или не обладают необходимыми для этого знаниями. Вот, например: если ты едешь на автобусе - видишь ли ты дорожные знаки, управляющие движением? Нет. Потому что тебе это не нужно, за ними смотрит водитель. Более сложный пример: в сообщении, написанном на языке древних инков всякий человек увидит некоторый текст и поймет, что там что-то написано, но смысл поймет только специалист.
   - Так. Допустим, я удовлетворюсь логикой твоего объяснения. Что же ты видел?
   - Прежде чем рассказать, что я видел, я приведу еще один пример. Все
   мы ежедневно смотрим на облака, но никто не умеет предсказывать погоду. В то же время ветеран с простреленной ногой предсказывает ухудшение погоды за несколько дней, потому что у него "нога ноить". То есть некоторые знания даются нам только в ощущениях.
   Однажды, стоя в центре Москвы, на Ленинском проспекте, я увидел вход в Лабиринт на другой стороне улицы, в арке одного из домов. Я бросился к переходу. Минут через пять я стоял под этой аркой - и ничего там не обнаружил. Его больше не было! И так со мной было несколько раз за последние полгода. Он появлялся и исчезал, как таинственный мираж. Он беспокоил меня своим эфемерным существованием. Потому что я чувствую, что он необходим мне, мне нужно пройти через него. А иначе - иначе вся моя
   жизнь без него кажется пустой, она лишена какого-то высшего смысла, который только через него мне и дано постигнуть.
   Он поднялся и подошел к окну. За окнами вступал в свои права апрель, и невидимая пичуга за окном издевательски свиристела: - Смысль, смысль!
   Евгений снова повернулся ко мне:
   - Знаешь, я был летом в Карелии, и с удивлением обнаружил, что древние люди в тех краях строили лабиринты - некоторые из них хорошо сохранились до наших дней. Это были культовые сооружения, выложенные на больших полянах из камней в виде двух громадных, свернутых серпантином змей: змеи охраняли вход в царство мертвых, образом которого и являлся лабиринт. Местные шаманы общались там с душами предков. И я понял - вот оно, основное назначение лабиринта - это путь в подземное царство теней; это меня устрашило.
   Он сделал небольшую паузу в своей речи, подчеркнув тем самым свое особенное впечатление, произведенное на него последней мыслью, и продолжил:
   - Я вот до чего уже додумался: я по памяти вычертил на кальке тот проклятый детский лабиринт, и стал налагать его на схему Москвы, пытаясь отыскать его местонахождение. Тщетно! Реальной копии моего лабиринта в Москве нет и быть по разумному соображению не может. Он существует только в моем воображении. Но я никак не могу понять главного - стоит ли мне доверяться своим ощущениям, нужно ли мне и дальше искать его и пытаться пройти его - что? где? - или бросить все это, как плод моей больной фантазии?
   - Скажу тебе честно, Евгений, - не знаю! - признался я. - И посоветовать тебе в этом случае ничего не могу. Я не знаю, как я сам поступил бы на твоем месте, как нужно поступать в таких случаях. Потому что я не чувствую того, что чувствуешь ты. Единственное, что я посоветовал бы тебе - относиться ко всему этому спокойнее, без лишних эмоций. За всем этим случаем стоит нечто огромное, большое, которое гораздо выше наших возможностей понимать мир. Поэтому не стоит пытаться изменить ход событий. Все должно разрешиться само собой, как оно и накатывает на тебя помимо твоей воли.
   Кажется, я успокоил его на этот раз. Ему уже больше не хотелось обсуждать со мной эту тему. Поэтому мы переключились на женщин - место слабое в его жизни. Я любил его подначивать по поводу холостяцкого образа жизни. А он тоже был не прочь выговориться кому-нибудь на эту тему.
   - Женщины, женщины! - задумчиво и мечтательно заговорил он. - Ты ведь знаешь, Константин, мою жизнь, - в ней было много женщин. Но ни одна из них не смогла зацепить меня по-настоящему. Сам не знаю, чего я от них жду, но больше нескольких дней я, ей богу, не могу вынести ни одной из них. Всякий раз что-то не то, что-то не так. Не было в них какого-то живительного внутреннего огня, изюминки, которая волшебно преображает и делает из просто красивой и умной женщины богиню.
   - Эдак ты, брат, останешься заскорузлым бобылем, - выговаривал ему я. - Уж больно ты, братец, переборчив. Конечно, одноразовых женщин ты еще, по молодости своей, найдешь. Но что дальше? - лета наши бегут! Где твои дети, наследники твои и предметы твоей отеческой привязанности?
   - Ох, не трави душу! - напускно обугрюмился Евгений. - Вяну, пропадаю, как зеленый лист калиновый на отломившейся от жизни ветви. Давай, опрокинем еще по рюмочке за мою пропащую судьбину!
  
  
   3.
   Некоторое время я ничего не слышал о своем друге. Но я не особенно и беспокоился: мы старались не напрягать друг друга назойливым вниманием, и временами не общались по нескольку месяцев, чтобы затем просидеть целый вечер, изливая друг другу свои впечатления.
   Но когда прошло несколько месяцев без вестей от него, я, наконец, встревожился. Я вспомнил о его запутанных отношениях с лабиринтами. Но, по примеру своей мамы, мудрой женщины, я давно взял за правило никогда не предполагать худшее: дурные вести быстро находят нас сами.
   Однако, попытавшись связаться с ним, я получил полную обструкцию: телефон его молчал; на два мои письма, которые я, большой нелюбитель их писать, через силу выдавил из себя, он не ответил. Не зная, что и думать, я решился навестить его.
   Каково же было мое изумление, когда я застал моего Евгения в своей квартире цветущим и пахнущим, в самом добром расположении духа. По всей квартире был непривычный для моего приятеля переполох вещей, который некоторые любители красного словца емко называют "раскардаш". Все было сдвинуто с места или переставлено. Кое-что отсутствовало. Что-то добавилось. Я никак не мог понять, что здесь могло произойти. Евгений, поглядывая на меня, только посмеивался.
   - Да скажешь ты, наконец, что здесь произошло? - не выдержал его загадочного молчания я. - Уж не съехал ли ты с ума, решив перевернуть вверх ногами свою квартиру.
   - А в этом замечании что-то есть, - мягко улыбаясь, отвечал мне Евгений.
   - Но что же ты все молчишь? Да брось, наконец, так по-идиотски улыбаться! Я, понимаешь, уже пару недель из штанов выпрыгиваю, звоню ему, письма ему пишу, а он тут мебель по квартире двигает! Да постой! Уж не сошел ли ты, братец, действительно, с ума на почве своего чувствительного воображения?
   - Оч-чень может быть! - опять загадочно протянул он. - Но, ладно! Не буду тебя томить. Я последние две недели просто отсутствовал, и появился всего несколько часов назад, так что извини, если напугал тебя. А о том, где я был все это время, я тебе сейчас и расскажу.
   Он пригласил меня к себе на лоджию, покурить. В квартире он никогда не курил: органически не выносил запаха въедающегося в обои и шторы сигаретного дыма. На лоджии стояли два кожаных кресла, между креслами журнальный столик. Он достал пачку дорогого табака "Амфора", и стал медленно набивать свою трубку. "Пижон!" - думал я про себя, и злился. Мне не терпелось услышать новости, а он специально не спешил и затягивал.
   - Ну, вот! - сказал он наконец, пыхнув пару раз своей трубкой, - Теперь можно и начать рассказывать, все по порядку. - Помнишь, в прошлый раз я тебе рассказывал, как я сделал кальку со своего детского лабиринта? - спросил меня он.
   - Помню! - сердито бросил я.
   - Будет тебе дуться! Мне очень приятно твое волнение за меня. Я был не прав - стоило тебе сразу все рассказать. Но я же повинился? - при этом он просительно заглянул в мои глаза. Я отмахнулся: дескать, проехали.
   - Так вернемся к кальке, - продолжил он. - Я не оставил этой затеи и продолжал искать свой лабиринт. Потому что, честно говоря, мне эта ситуация смертельно надоела. Я ни о чем не мог больше думать. Я забросил свою работу. Мысль о лабиринте выбивала меня из колеи. И я понял, что чем быстрее я разберусь с ней, тем лучше.
   - Но, ты помнишь? - напомнил я, - мы говорили в свое время о том, что подобные ситуации не зависят от нашей воли, потому что все равно не могут быть поняты нами?
   - Я помню, но не принимаю этого положения. Я думаю, что конкретно от нас многое зависит. Бесспорно, не все. Но я не фаталист и думаю, что самое важное решаем в жизни, все-таки, мы сами.
   - Ну, ну! - скептически отметил я.
   - Я так думаю, - серьезно сказал Евгений. - Другим же вольно думать, как им вздумается, прости за каламбур. Я продолжал искать свой лабиринт, потом вбил себе в голову мысль о симпатической связи вещей. Я построил копию того лабиринта, который был у меня в детстве. Точно так же, как в оригинале, я закрыл его часть черной бумагой. Я подумал, что если я проведу шарик через этот лабиринтик, то по связи подобного с подобным, который является основным принципом в симпатической магии, что-то должно произойти и в моем воображении, и я избавлюсь, наконец, от навязчивого образа моего
   лабиринта. Я провел шарик, и не раз, но ничего не изменилось! То ли потому, что я знал все ходы под черной бумагой наизусть, а знать их не положено; то ли потому, что при этом нужно было произносить какие-то языческие заклинания, а мне они неизвестны; то ли потому, что вся эта симпатическая магия - сплошная чепуха.
   Он сделал паузу в своем рассказе, словно набирался воздуха перед последним и решительным действием. Секундная тишина зависла в комнате лоджии, и на мгновенье окружающие звуки прорвались сквозь мое напряженное внимание: клаксоны автомобилей на улице, щебет близких птиц, гортанные далекие голоса, - чтобы снова исчезнуть в набиравшем силу потоке его повествования.
   - Это случилось в Парке Горького: с некоторых пор я пытался избегать одиночества и старался чаще бывать на людях. В воскресный летний день я пришел в парк и стал заниматься тем, чем обыкновенно занимаются там люди, туда пришедшие. Я участвовал в каких-то аттракционах, тупо глазел на публику, пил кока-колу и поедал гамбургеры. Я старался слиться с толпой, почувствовать ее, чтобы мое одиночество растворилось в ней бесследно, как растворяется капля росы в большом море, а вместе с этим растворилась бы и моя тоска.
   Наступал длинный летний вечер; дневная жара спала; народу в парке становилось все больше и больше. Потоки снующих людей уплотнились до такой степени, что стали напоминать подвижные шпалеры. Я тек вместе с ними. Я почувствовал, что я сливаюсь со всеми, но не хочу сливаться. Моя индивидуальность взбунтовалась. Я стал идти против течения.
  
   Он в волнении поднялся с кресла. По его интонации чувствовалось, что в рассказе наступал кульминационный момент.
   - И вот здесь я понял, что снова попал в него, что я снова оказался в нем, моем родном и проклятом Лабиринте. Меня со всех сторон окружали его живые стены. Я попробовал пробиться сквозь них. Тщетно! Я стал взывать к окружающим, чтобы они пропустили меня через свой строй. Бесполезно! И не потому, что люди были глухи к моим словам или слепы и не видели меня. Когда человек становится частичкой толпы и сливается с ней, когда он теряет в ней свою личность - он теряет себя и способность управлять собой. Никто не мог ничего сделать в этой толпе, даже если бы и хотел, потому что могучая сила инерции человеческой массы управляла каждым отдельно взятым человеком. Я пытался бороться, и у меня не получалось.
   Он вынул изо рта свою совсем погасшую трубку и неторопливо выбил ее в пепельницу. Волнение рассказчика исчезло на его лице, и оно просветлело, словно озарилось незримым далеким светом. Я терпеливо ожидал продолжения.
   - Но в какой-то момент я все-таки понял, как управляться с ним. Я тек по его коридорам и перескакивал из одного в другой; инерция толпы перестала мне мешать, а стала помогать; я добился того, чего хотел: я слился с толпой и остался свободной личностью, самостоятельно принимающей решение, куда идти.
   А потом я увидел Его, выход из своего Лабиринта. Оказалось, что это был Главный Вход в парк, со стороны Крымского моста. Но в этот момент это был, несомненно, он, - мой выход, из моего Лабиринта, который я так долго искал.
   Я увидел свою цель и на плечах толпы полетел к ней. Я летел к выходу, залитому шафранными полосами спустившегося к горизонту солнца. Я уже коснулся его, этого выхода, и уже ничто не могло меня остановить. И вдруг там, на выходе, среди белых античных колонн, окутанных прозрачным закатным флером, я увидел Ее.
   Она шла мне навстречу, одинокая, не замечая множества обтекающих ее людей. Вокруг их были сотни, но я также не замечал их, а видел только ее одну. Она была в нежном бежевом платье, с широкой расклешенной юбкой, короткими рукавами-фонариками, в туфлях-лодочках на высокой шпильке. В ее руках был букет алых роз.
   Все могло испортить этот воздушный образ. Если бы розы были не алыми, а красными, если бы платье было не бежевым, а голубым, если бы рукава были не фонариками, а с плечиками, если бы не ее лодочки, в которых она грациозно парила над асфальтом, - шух-шу-рах! - и по мановению волшебной палочки она перестала бы для меня существовать. И мой выход, возможно, захлопнулся бы для меня. Возможно, на этот раз он захлопнулся бы навсегда. И я до остатка своих дней слепо тыкался бы в каждую подворотню, в тщетной попытке найти там выход из своего Лабиринта.
   Но она была именно такая, и никакая другая, и это была именно она!
  
   Она была богиней.
  
   Ее звали Надежда.
  
   Он прервался; его мысль замерла, как рука, уже готовая поставить в рукописи свою последнюю, финальную точку, но медлящая это сделать - не из-за неуверенности, а продлевая наслаждение.
   - А потом мы поехали на две недели на Крит, - улыбаясь, закончил Евгений. - Мы не могли туда не поехать после того, что со мной произошло. Мы видели там остатки знаменитого Лабиринта, который построил Дедал.
   - Неужели! Ну, и? - задохнувшись, спросил я.
   - Лабиринтом оказался дворец царя Мидаса, действительно огромный, в нем насчитывали несколько тысяч комнат. И вполне возможно, что там обитали свои Минотавры. Но ведь у каждого из нас есть свой Минотавр, которого мы должны победить, не правда ли? И находится он, как правило, не так далеко, потому что он внутри нас, - сказал мой собеседник и лукаво улыбнулся.
   В это время в прихожей раздался звонок. Евгений бросился открывать. Я также вышел из лоджии в комнату.
  
   На пороге стояла Она, его судьба и богиня. Ее звали Надежда.
  
  
   На покое
  И вот она настала, наконец, долгожданная золотая осень! Настоящая, сухая, еще теплая в разгаре дня, с желтыми восковыми пахучими яблоками в облетающих от листвы ветвях, с жемчужными грибными россыпями по окрестным лесам, с прелыми запахами вечерних костров и бирюзовым прозрачным небом, исчерканным улетающими на юг птицами.
  
   Не скажите, год на год не приходится! Бывает, непогода затянет небо серой мешковиной на много дней, зальет притихшую землю дождями и, глядишь, - уже и октябрь закончился, уже наступает ноябрь, - и - нет золотой осени, пропала, сгинула в мутных осенних водах, как будто ее и не было никогда.
  
   А в этом году она пришла, пришла во всей своей пестрой многоцветной красе, пришла надолго, может быть, навсегда. Николай Степанович жадно глотал по утрам стеклянный выстывающий воздух, не верил этому случайно нахлынувшему счастью, торопился жить.
  
   Всякий раз, когда ему случалось возвращаться к своему деревенскому домику после непродолжительных отлучек в Москву, Николай Степанович удовлетворенно его оглядывал и сердце в нем замирало от радости: вот оно, счастье! Вот он, наконец, покой! Тот самый, о котором мечталось всю жизнь.
  
   Что есть жизнь человеческая? - бег на месте в беличьем колесе ежедневных забот. Но вот колесо остановилось, дверца с невидимыми стальными прутьями распахнулась, и оказался Николай Степанович на осеннем зеленом газоне, усыпанном золотыми листьями, перед своим домиком, купленном в далекой вологодской деревеньке Упокой.
  
   Жил в нем Николай Степанович один. С утра, как правило, шел в лес, за грибами. Чаще с соседом, Матевеем, если того радикулит отпускал. Иногда в одиночку. Не спеша бродил по лесу, не столько грибы собирал, сколько лесом осенним, природой наслаждался.
  
   Утром небо над лесом звеняще голубое. Все на земле залито низкими косыми оранжево-шафранными лучами солнца с резкими бурыми тенями, подсвеченными снизу легкими желтыми подпалинами. На зеленой росной траве остывают сорвавшиеся с вышины золотые звезды кленовых листьев. По тронутому осенней ржавью лесу вдоль русла речушки течет и клубится сизый кисельный туман. Над ним вдали темнеют хвойные зубья границы лесного массива. Еще выше - полоса плавно меняющего окраску неба - детский бледно-розовый с северо-востока взрослеет в мягкий сиреневый на севере и сгущается до зрелого пастельного фиолетового на западе. Через полчаса все меняется. Исчезнет туман и цветная полоса над лесом, выровняются тени и солнечный свет. Начнется день.
  
   Николай Степанович бродил, наблюдал природу и старался постичь ее непостижимую гармонию. Вот взять хотя бы тот же туман. Он живой, он течет и изменяет свои контуры, как река. Он живой не как сознательное существо, а как все объекты природы - деревья, речка, огонь. Создания природы всегда живые, в отличие от творений рук человеческих. В творениях людских нет механизма реанимации, восстановления. Дом только стареет, автомобиль ржавеет, книжка треплется и рассыпается. В природе совсем наоборот - трава каждый год обновляется, деревья расцветают, речка сама себя чистит, земля сама себя культивирует. Вот из-за этого она живая. Дерево восстанавливает кору, как наша кожа восстанавливается после ранения. Все восстанавливается само, без нашего вмешательства. От нас требуется только терпение и время. Живые объекты природы интересны еще тем, что они разнообразные, они изменяются, они приспосабливаются к изменениям внешней среды, например сезонным явлениям, периодам суток. Они живые. А ее дожди! Кто бы смог вымыть, очистить землю, если бы не было дождя?
  
   И вот человек. Что мы имеем в лесу от человека? Сплошные неприятности. Вытоптанные поляны, мусор от развлекательных пиршеств, израненные и павшие под топором деревья - вот что остается от человека в лесу. И это только от, так сказать, самодеятельных посетителей. А уж если за это дело берется индустрия, скажем, лесной промышленности - тогда пиши: пропало! Строевой лес вывозится на продажу, остальное безжалостно вытаптывается железной пятой тяжелой техники.
  
   Николай Степанович, раздосадовано пнув ногой ржавую консервную банку, выходил из лесу. Как бы их наказывать, этих нерадивых посетителей леса? Ловить и штрафовать, что ли, как шкодливых котят? Ну не розгами же их пороть, в самом деле! А лучше всего - заставить их отработать недельку на принудительных работах по расчистке лесных угодий, чтоб свой же мусор убирали.
  
   Вот природа сама себя чистит, а человек? Как человеческое общество должно себя очищать? По аналогии с природой, в обществе человеческом тоже должны быть "санитары", которые очищают его от пропащих членов. Ну, хорошо, с этим, допустим, понятно - а судьи кто? Кто решает, и кто вообще право такое имеет - решать? Разве это не дело божье? "А Бога нет!" - тотчас же весело и жизнерадостно выкрикнут в полемическом задоре бравые бородатые атеисты. А если Бога нет, тогда он должен быть в душах наших, - отвечал им в своем мысленном споре Николай Степанович, - потому что в противном случае жизнь человеческая становится бессмысленной и люди тогда подобны сорной траве, растущей вдоль заброшенной дороги, ведущей в Никуда.
  
   По приходу домой Николай Степанович обедал, занимался своим нехитрым деревенским хозяйством, заранее предвкушал вечер, когда окна соседних домов на закате закрывались начищенной червонной медью.
  
   В это время Николай Степанович любил сидеть у себя на лавочке перед своим домом, наблюдать деревенскую жизнь, размышлять.
  
   Как все-таки сильны на огороде сорняки и как слабы саженцы рук человеческих! - в который раз думалось Николаю Степановичу. - Никто сорную траву не поливает, никто за ней не ухаживает, только вытаптывают ее нещадно и режут серпами острыми - а она живет вопреки здравому смыслу, знай пробивается себе сквозь десятисантиметровый слой бетона. Плохие люди подобны сорной траве, которую должно вырывать с корнем и бросать на солнце палящее, чтобы вся их живительная сила умерла.
  
   За первой мыслью обычно приходила вторая, о суете.
  
   Как много все-таки в нашей жизни суеты!
  
   Все страдания и неприятности в человеческой жизни происходят от глубокой индивидуальности человека и следующих из этого положения обстоятельств - желания выделиться, разбогатеть, достичь высокого положения, - словом, получить себе больше других за счет остальных. Все это тщета и суета сует. Желание человека слиться с миром есть любовь. Любовь есть мера растворения личности человека в окружающем мире, мера его слияния с окружающим миром. Именно в этом суть любой религии. Ибо Бог - это персонифицированный мир. Любить Бога - это любить весь мир, им сотворенный.
   Но как можно сливаться с окружающим миром, оставаясь при этом индивидуальностью? Эти два желания, стремление выделиться и стремление слиться с миром воедино, противоречат друг другу, и это есть главная скорбь человека.
   А что лучше - быть одинокой песчинкой, брошенной в черную бездну Вечности, или быть частичкой общего мира, полного гармонии и красоты? Каждый выбирает свой путь в решении этого вопроса.
  
   Когда солнце окончательно садилось, Николай Степанович уходил в дом, разжигать русскую печь. Сначала костерок на шестке, потом настоящий огонь, уже на поду. Живой огонь завораживает. Николай Степанович смотрел в забытьи на огонь, перебирал, как четки, события прошедшего дня, вспоминал последние сны. Несколько раз начинал думать и все никак не мог додумать до какого-то логического конца свою мысль об огне. Огонь! С одной стороны, - это просто химическая реакция окисления, а с другой... Как он красив, этот огонь... Но огонь - это же процесс уничтожения, разве может чья то смерть быть красивой? Может! Огонь и есть разновидность прекрасной смерти...
  
   Так размышлял Николай Степанович, пока его окончательно не морил сон, и он заползал на теплую печь, смотреть свои странные сны.
  
   Во снах его звали почему-то Степаном Ивановичем, и обходились с ним весьма уважительно. Доживал он свой век в этой же деревеньке, в которой проживал и сейчас и тоже был как бы на пенсии, то есть просто в отставке. Жил он в этой заброшенной деревеньке скромно, с десятком самых преданных слуг. Сам это место выбрал из многочисленных своих деревень, поближе к святым обителям преподобных Кирилла и Ферапонта. Хотелось остаток дней своих провести без суеты, в зрелых размышлениях о своей прошедшей жизни.
  
   А вспомнить было что! И буйного Емельку Пугачева, и упорного в своей ереси Радищева, и Кречетова... Как тихи и задумчивы становились они в сыскных подвалах, когда видели вдоль сводчатых стен окровавленные орудия пыток и огромного ката, мягко и бесшумно вдруг выступающего из темноты в освещенный круг по неуловимому подзывающему знаку! Но не ради истязания людской плоти сиживал он в этих темных подвалах, а ради Истины, сам выступая только в качестве посланника божьей справедливости.
  
   Сердце его всякий раз сжималось от вида раздираемого тела, но он был тверд в сознании правоты своего дела и необходимости совершения долга перед обществом, и укреплял свой дух многими молитвами.
  
   Тогда, на службе, он запрещал себе думать о причастности высшей государственной власти к этим вопросам. Но теперь, на покое, эти мысли снова восстают, как призраки из темных подвалов - Что есть справедливость, благочестивым воином которой он себя числил? Что есть Истина?
  
   Проклятые думы! Даже широкое лунное гало вокруг ночного светила сегодня казалось ему отчего-то красным, напитанным влажной человеческой кровью. Оно раскрылось на небе, как зев небесного омута, и непреодолимо тянуло его к себе, в ту прорубь замерзшего октябрьского неба, куда мы все в конце концов попадаем, и откуда нет возврата обратно, к жизни. Неумолимая сила тяжести содеянного влечет нас туда...
  
   Когда Николаю Степановичу снились подобные сны, он просыпался от тревоги и ужаса и не мог уже больше уснуть, и все утро потом ходил, сам не свой, приводя местных жителей в легкое замешательство.
  
   Несколько раз соседа своего, Матвея, Митрофаном называл. Причем не просто так, обозвавшись, а как-то по-особенному, точно принимая его за кого-то другого.
  
   На днях вышел из своей избы, увидел идущего ему навстречу Матвея, и закричал издали:
  
   - Митрофа-ан! А, Митрофан! Ты что, лошадей ужо заложил? Надоть будет сегодня съездить на Крайний хутор, к Марфе, за барсучьим салом, что-то у меня вчерась поясницу ломило пуще прежнего.
   - Степаныч, ты чего, опомнись! - отвечал опешивший Матвей, - какая Марфа, какой Крайний хутор?
   - А? Чего? Что это я? - бормотал опомнившийся Николай Степанович, - Что это со мной? О чем это я говорил с тобой, Матвей?
   - Ты говорил о каких-то лошадях, что тебе надо съездить на Крайний хутор за барсучьим салом. Приснилось чего?
   - Точно, приснилось. Будто бы заломило у меня поясницу - ох! и вправду ломит! - а на Крайнем хуторе, сказывали, живет знахарка, вещунья, мастерица прострелы барсучьим салом да черным корнем врачевать...
   - Да какой такой Крайний хутор? Я в этих местах сорок лет живу безвыездно, никогда здесь никакого хутора не было.
   - Я про сон рассказываю... Здесь, может, и не было, а во сне был.
   - Ну ты, Степаныч, даешь! - только и смог ему тогда ответить Матвей.
  
   То как-то в лес пошли они вдвоем за клюквой, далеко забрели, до Волчьего Яра, а Николай Степанович с грустью и говорит:
   - Знаменитое это место, Волчий Яр! Когда-то давно погиб здесь во время зимней охоты мой лучший егерь, Михалко. Жизнь мне спас, а сам погиб! Медведь его заломал. Всю шкуру с головы лапой содрал...
   - Погоди, Степаныч! - взмолился Матвей, - ты что рассказываешь? Какой еще твой егерь?
   - Я что - "мой" сказал? Да, оговорился, конечно. Жил когда-то давно в этих краях большой барин, о нем в краеведческом музее написано, любил медвежьи охоты устраивать...
   - А кто такой Михалко?
   - Был у него знаменитый на всю округу егерь. Смелый, сильный парень. Не одного медведя рогатиной уложил. Да вот оплошал, задрал его в тот раз медведь насмерть...
   - А откуда ты знаешь, что это здесь произошло?
   - Уже теперь и не помню, откуда. То ли вычитал где-то, то ли рассказывал кто, а, может быть, и приснилось...
   - Что приснилось? Охота?
   - Да. Мне в последнее время сны все чудные какие-то снятся... Но в этом случае другое; наверное, прочитал я о нем где-то недавно. Склероз. Читать читал, а где - и не помню совсем...
   - И давно с тобой такое творится?
   - Раньше не замечал. А вот когда год назад Василиса, моя благоверная, умерла, так что-то и нарушилось, словно каменную опору из-под меня выбили...
  
   В октябре темнеет рано. Когда Николай Степанович вышел вечером перед сном во двор, подышать свежим воздухом, - на улице было уже совершенно темно. Только на небе тускло светила полная луна, вокруг которой было очерчено далеко отстоящее от светила красноватое гало.
   - "К перемене погоды. Циклон с запада идет", - тоскливо подумал Николай Степанович. - "Вот и заканчивается моя золотая осень. Как быстро! Как рано! Как мало мне было отпущено...покоя".
  
   Уже засыпая, он слышал, как поднимающийся ветер начал раскачивать деревья за окном, как зашумел последними прощальными листьями осенний сад.
  
   На этот раз, возможно от перемены погоды, ему приснился совершенно другой сон. Его разбудил гулкий грохот в сенях. Кто-то властно и требовательно стучался в дом. "Принесла же кого-то нелегкая!" - раздосадовано думал Николай Степанович, все еще ленясь вставать. В дверь загрохотали еще напористей и требовательнее, уже не кулаком, а чем-то тяжелым.
   - Иду! - крикнул к сеням, чтобы прекратить этот грохот. Стал в темноте нашаривать свои коричневые шлепанцы, вставил в них ноги, поднялся, включил свет, побрел, шоркая, к дверям.
   - Кто там? Это ты, Матвей? - спросоня недружелюбно спросил он в дверь и повернул ключ, - Что, уже пора?
   - Пора! - сказал в распахивающуюся дверь незнакомый голос.
  
   На пороге стоял приземистый человек в выгоревшей гимнастерке, со знакомым, но не узнаваемым лицом. На ногах у него были стоптанные солдатские ботинки в обмотках, на голове суконный буденновский шлем с аляповатой и неумело пришитой разлапистой багровой звездой. В правой его руке был зажат длинноствольный маузер.
   - Пошли, Николай, - коротко сказал он хриплым голосом и взмахнул маузером во двор.
   - Куда? - ошарашено спросил Николай Степанович. Он не мог понять, что это за человек и что ему нужно в это раннее промозглое утро.
   - Туда, - немногословно приказал приземистый. Николай Степанович силился вспомнить, что это за человек, и откуда так знакомо его лицо, но, как это часто бывает во снах, мысли путались, перескакивали с одного на другое, и он никак не мог сосредоточиться на узнавании.
  
   Во дворе, у ворот, в неровном ряду уже стояли, зябко поеживаясь, пять красноармейцев, выставив перед собой винтовки со зловеще поблескивающими примкнутыми штыками.
  
   - Ну что, Николай, - простужено сказал ему приземистый, - пора тебе расчет перед жизнью своей держать.
   - За что?! Что я сделал? - севшим голосом крикнул Николай Степанович. Он силился сказать что-то еще, закричать, что это недоразумение, что это ошибка, - но слова остановились у него в горле, и оттуда вырывался только нечленораздельный хрип.
   - Сам знаешь за что, - многозначительно ответил приземистый, - много ты на нашей земле напакостил, много кому горя принес. Становись-ка лучше вон туда, подале, к яблоням, будем заканчивать, а то у нас делов на сегодня еще много.
  
   Николай Степанович в ужасе замахал руками и стал пятиться назад, к крыльцу.
  
   - Пойдем, Николай, пойдем, - ласково, но властно сказал приземистый, легонько подталкивая его маузером в спину, - Не позорь своего последнего часа перед молодыми красноармейцами...
  
   Николай покорно, на ватных, неслушающихся ногах шагнул под деревья...
  
   - Именем Революцьонного трибунала, именем Российской республики, именем Коминтерна..., - торжественно взвился голос приземистого и приобрел какой-то молодой металлический звон... Николая Степановича особенно поразил именно этот резкий мягкий знак после буквы "ц", которая загремела в слове, как оцинкованная жесть...
   - ...Огонь! - полыхнул приземистый, и резко отмахнул правой рукой с маузером вниз.
  
   И треснули ослепительной жемчужной россыпью из серой утренней темноты пять выстрелов, и проколола сердце страшная острая боль, и умер Николай Степанович. Но перед тем, как окончательно погасло его сознание, яркой вспышкой ударило в нем имя того, кого он все силился узнать и не узнавал...
  
   Обнаружили Николая Степановича уже утром, на следующий день: его сосед, Матвей Гришанов, зашел за ним, как договаривались с вечера, пойти в лес, за грибами. На многократный условный стук в дверь ему никто не ответил. Матвей тревожно заглянул в окно. Николай Степанович лежал на своей кровати в неестественно вывернутой позе, с открытым ртом, точно он задыхался ночью от внезапно подступившего удушья и ловил глоток последнего, выстывшего за ночь воздуха.
  
   Перед окном, за которым покоился Николай Степанович в свой комнате, на земле лежали пять желтых восковых яблок, которые сорвал разбушевавшийся ночью ветер с нависающей над домом яблони. Они ударились о жестяную крышу, покрытую оцинкованным железом и, повинуясь неумолимой силе тяжести, покатились по желобам вниз, под окно.
  
   - Умер во сне, - констатировал после осмотра тела приехавший из райцентра жизнерадостный бородатый врач с забавной фамилией Убейкин, - Сердце остановилось!
   - Счастливая смерть, - завистливо вздохнул Матвей, - Не мучился.
  
   Так закончил свои уединенные дни на этой грешной земле Николай Степанович Семивратов, следователь Генеральной Прокуратуры по особо важным делам, исполнитель тайных смертных приговоров. А, по-старинному говоря, палач.
  
  
   Инспектор
  У меня закончился очередной семинар, который наша фирма проводит для своих клиентов ежегодно, примерно в одно и то же время - в конце мая, в одном из уютных павильонов московской ВДНХ, ныне ВВЦ.
   А как всегда роскошен московский май, особенно в тех местах вальяжного столичного города, где так много хорошо ухоженной регулярной зелени! Вы только вспомните это и представьте себе территорию этого гигантского выставочного парка, с его разнообразными и причудливыми сооружениями, великолепными фонтанами, выпускающими струи прохладных брызг под арками разноцветной сияющей радуги, с зеркалами томящихся на солнце прудов, в которые смотрится окружающая красавица природа, и тщательно спланированными аллеями, утопающими в майской нежной листве, цветущей черемухе и сирени!
   Конечно, коренные жители нашего мегаполиса легко вообразят описанную мною картину, остальным же я предлагаю обратиться к своим собственным воспоминаниям и извлечь оттуда погожий майский денек, каковых, я думаю, у каждого из нас было немало.
  
   Вечер был необыкновенно теплым и немного душным. С юга медленно и неохотно, с леностью, достойной более щедрого и чувственного пера для ее описания, разворачивалась гроза.
   Организм мой требовал восстановления утраченной за долгий день влаги, и я направился к знакомому летнему кафе, с открытой терраской, на которой стояли небольшие столики на двух посетителей. Наверное, я появился там немного не вовремя: совсем свободных столиков, чтобы посидеть в одиночестве, как я люблю, не было. Но я высмотрел один из них со свободным местом у барьера террасы, с прекрасным видом на пруды, купил себе прохладного пива, и направился к нему, по пути разглядывая того, кто за ним уже сидел.
   Это был молодой человек лет тридцати, смугловатый, темноволосый, в легком кремовом костюме. Судя по всему, без дурных наклонностей: он пил Кока-колу, левая рука его лежала на свежем номере "Московских ведомостей"; он задумчиво разглядывал плещущихся на воде птиц.
   - Можно к вам? - вежливо осведомился я.
   - Да, пожалуйста! - пробормотал любитель Кока-колы, продолжая смотреть в сторону прудов, и так и не вынырнул из своих углубленных раздумий.
   Задетый его невниманием, я также решился держать себя независимо; сел на свободный стул, поставил перед собой свое пиво, не торопясь налил его в высокий бокал и начал наслаждаться теплым вечером.
  
   Так мы и сидели некоторое время. Я стал думать о своем; в сознании вставали живые сценки только что отшумевшего семинара, что-то стало думаться о дне завтрашнем. Между тем гроза продолжала приближаться к нам, и в воздухе уже пахнуло ее первой свежестью. Деревья незаметно очнулись от сонного безмолвия и тревожно зашумели зароптавшей листвой под порывами ветра, еще мало чувствительными.
   - Какой воздух! - воодушевлено произнес мой сосед по столику, несколько раз перед этим глубоко и с наслаждением вдохнув, - какой прекрасный, молодой мир! - последнюю фразу он добавил восхищенно и мечтательно.
   Я пожал плечами и огляделся. Птицы стремительно и низко проносились над асфальтом с шумным щебетаньем; на чело почивающих в тихой дреме прудов набежала рябь морщин легкого беспокойства. Да, действительно, вокруг было хорошо, и мир рядом был в каком-то смысле прекрасен, но ... ничего необычайного в нем не было. Кто был этот забавный незнакомец, за столиком которого я случайно (о, так ли? - думаю теперь я) оказался? Поэт, восторгающийся окружающей природой и взбудораженный нахлынувшими на него чувствами? Заслуженный сталевар, вырвавшийся из загазованных цехов города Магнитогорска?
   - Как жаль покидать его! - продолжал с большим чувством говорить незнакомец. - Как чертовски жаль его покидать!...
   - Вы говорите так, словно собираетесь сегодня вечером умирать! - аккуратно закруглил фразу я. - Но не стоит так убиваться. - В его речи мне послышалась определенная фальшь, и я решил поиронизировать. - Мир вокруг будет таким же еще и завтра, и послезавтра и еще очень долго... По крайней мере дольше, чем отпущено жить нам, смертным...
   - Надо будет захватить с собой ветку цветущей яблони, - не обращая внимания на мой иронический выпад, озабочено сказал почитатель "Московских ведомостей". - Ну и, конечно, цимус, парочку майских жуков, - добавил он и плутовато прищурился мимо меня, на большого белого гуся, важно вылезшего из воды на зеленый газон и степенно там осматривающегося. Меня незнакомец не слышал.
   Я решил не расстраиваться по этому поводу. Мне показалось, что он немного не от мира сего, и я уже стал сожалеть, что выбрал именно этот столик.
   - Так какое сегодня у нас число? - вдруг обратил он свое рассеянное внимание и на меня, - тридцатое? Сегодня точно тридцатое?
   - Бесспорно, - корректно, но холодно отвечал я. Мне уже расхотелось ввязываться в доверительные разговоры с этим безумцем. - Это также верно, как и то, что мы здесь с вами сейчас сидим.
   - Гавриил тремудрый! - взмолился незнакомец, - выходит, завтра тридцать первое, бонуарий святой Лусии! Как я мог забыть! А ведь у меня еще нет ни одного подарка! Но, с другой стороны, еще и не тридцать первое! - успокоительно отметил он тут же сам себе. - До часа Петрова еще далеко...
   - Лусия? Кто такая Лусия? - догадал же меня черт его спросить. Правильнее всего было не обращать никакого внимания на этого сумасшедшего. Пусть бы себе бормотал свои бессвязные речи, не впутывая при этом меня в свои дела. Но, вы знаете, я принадлежу к той большей части людей, у которых бойкое слово порой имеет несчастье опережать взвешенную мысль, отчего с нами тотчас начинают происходить вещи нечаянные.
   - Ах, вам не понять! - отмахнулся небрежно он, едва приподнявшись из высоких волн своих уморазмышлений.
   Меня задело такое пресное отношение к своей персоне.
   - Так объясните! - постарался сказать я как можно уравновешенней. - Я не страдаю слабоумием и попытаюсь понять вас. А если вы не хотели разъяснений, то, по крайней мере, могли бы не указывать мне на мои умственные способности авансом, не поговорив со мною и минуты.
   - Да, простите! - спохватился мой смуглолицый собеседник. Я только сейчас отметил для себя, что, несмотря на жаркий день, он был при светло-сером галстуке с темными штрихами, лежащем на однотонной голубой рубашке. Гармония цветовой гаммы в одежде была, очевидно, ему незнакома. - Я совсем забылся в своем одиночестве.. А вам, кажется, нагрубил...
   - Это было не очень вежливо, - натянуто сказал я.
   - Простите меня великодушно! - смиренно произнес обладатель странно подобранной одежды. - Каюсь искренне и коленопреклоненно. Корнелиус.
   - Что? - не понял я.
   Он для пущего эффекта встал, и одним коленом опустился на стул, сложив ладони на груди в молитвенной позе. При этом из-под его брюк обнажился белоснежный носок, заправленный в мягкую замшевую туфлю с рубчатой подошвой.
   - Прекратите, пожалуйста!
   - Меня зовут Корнелиус. Или, если вам угодно, Корнилий. - сказал он, снова водворяясь на свой стул.
   - Александр. У вас странное имя. Вы итальянец? Грек? - спросил я, имея в виду в первую очередь его наружность южанина.
   - Я? Нет. Точнее, не знаю. У нас национальностей не различают. - беспечно отвечал Корнелиус.
   - У вас? это где? На Луне?
   - В каком-то смысле, - коротко хохотнул он. - Только не делайте круглых глаз, я не инопланетянин. Все совершенно не так, как вы себе здесь представляете... Опять я что-то не так брякнул... Но, раз уж мы познакомились... Впрочем, я заранее знал об этой встрече...
   - Вы все говорите загадками, словно знаете нечто такое, что неведомо простым грешникам, какими являются люди обыкновенные.
   Но Корнелиус уже снова не слушал меня.
   - Скоро будет гроза, - несколько встревожено сообщил он сам себе. И зачем-то посмотрел на часы.
   - Ну и что? - спросил я, уже несколько раздражаясь его манерами. - Вы на нее опаздываете?
   - Простите меня еще раз: это не вежливо, но я исчезаю, всего лишь на несколько минут, - сказал он и встал из-за столика. - Я тотчас! - добавил он, быстро сошел с террасы и скрылся за углом кафе.
   "Странный тип", - подумал я. - "Зачем напускать на себя эту таинственную загадочность? Кто он? Сектант? Психический больной? Впрочем, все равно. Мало ли в Москве людей странных? Не портить же из-за этого себе вечер".
  
   Я снова развернулся к пруду, стал смотреть на птиц, на приближающиеся с юга темные грозовые облака. Они разворачивались по небу упругими черно- фиолетовыми валами. Среди туч уже изредка вспыхивали короткие толстые молнии, и тогда через несколько десятков секунд к нам доносилось далекое глухое взварчивание. По его тяжести, от которой вздрагивала земля, я понял, что гроза идет нешуточная.
   Корнелиус вернулся минут через пять, с веткой цветущей яблони.
   - Однако, вы волшебник, - заметил я. - Ведь яблони давно отцвели!
   Он немного смутился и произнес нечто невнятное, откуда можно было с догадками разобрать только то, что ему хорошо известны эти места.
   - А майские жуки? - откровенно насмешливо спросил я. Уж я был точно уверен, что за пять минут оба этих дела сделать ему никак не возможно.
   - А то как же! - серьезно отвечал мне Корнелиус и похлопал себя по правому карману пиджака. - Здесь, голубчики, в спичечном коробке.
   - Подарок дочери-натуралисту? - попытался предположить я.
   - Скорее племяннице, - улыбнувшись, отвечал он. При этом его зеленые глаза блеснули странными бедовыми искрами. - А цветущая яблоневая ветка - Элоизе.
   - Жена? - почти не сомневаясь в ответе, спросил я. Имя Элоиза удачно сочеталось с его странным собственным.
   Он замялся с ответом. - Подбираю слово, - объяснил он свое секундное замешательство. - Не знаю! Наверное, это ближе всего соответствует вашему слову "начальник". Она родилась на Эосе, под яблоней. - И он зачем-то взмахнул рукой куда-то на юг, в сторону грозы, точно призывая ее в свои свидетели.
   - Значит, ветка - это что-то типа взятки своему шефу? - съязвил я.
   Корнелиус снова пропустил мои слова мимо ушей.
   - Вы видите грозу? - вместо этого спросил он. - Это, скорее всего, за мной.
   - За вами посылают странный служебный транспорт, - иронично отметил я.
   - Ничего странного, - пожал плечами он. - Очень удобно: несколько секунд,- и я дома.
   - Дома - это, надо полагать, на небесах? Что ж? В этом есть резон, если вы собираетесь оседлать молнию! - с издевкой продолжал комментировать я.
   - Вы пользуетесь двусмысленностью слов вашего языка? - догадался Корнелиус. - Да, действительно, я лишусь при этом плоти, которая была нужна мне здесь, на Земле.
   - О-о-о, батенька! Да уж не дух ли вы святой?
   - Пожалуй! - охотно согласился Корнелиус. - Наверное, именно так называется у вас наше материальное воплощение. Вот только отнюдь не святой. Гражданскому святому у нас по Табели Вассалона Великого соответствует чин тетрарха. Это примерно, как у вас генерал-полковник, - пояснил он. - А я довольно обыкновенный служащий - так, клерк небесной канцелярии средней руки, если говорить вашими терминами.
   - Так вы - ангел?
   - Скорее, наоборот. Я выражаюсь так неопределенно, - тут же извиняющимся тоном добавил он, - потому что в ваших книгах очень неточно описана история возникновения и развития мира. В нем нет эквивалента вашему понятию ангел.
   - Тогда вы - посланник самого сатаны?
   - И это не так. Я... М-м-м, - снова замялся он в поисках адекватных выражений, - Меня можно называть налоговым инспектором, хотя и это недостаточно точно. Ведь у вас их также не любят, налоговиков? - весело добавил он.
   - Тогда вы, может быть, расскажете обо всем чуть подробнее?
   - Не успею! - огорченно отвечал он. - Но могу рассказать о том, зачем я вообще был на Земле, у нас есть в запасе еще минут двадцать.
   - С удовольствием, если это не является служебной небесной тайной.
   - Является. Но вам все равно никто не поверит, если вы начнете это кому-то рассказывать, так что я ничем не рискую.
   Он устроился поудобнее и жестом предложил сделать мне то же самое.
   - Вы, конечно, знаете, что Добро существует только совместно со Злом, ибо нет света без теней: что есть Добро, если нет Зла? - Я кивнул, давая знак ему быть короче. - Но со Злом нужно бороться. Мы в меру своих сил стараемся поддерживать этот... так сказать... баланс. Я был послан полгода назад в Москву... по одному весьма щекотливому делу.
   Понимаете ли, - доверительно обратился он ко мне, - я довольно неопытен в вопросах непосредственной работы с человечеством. Одно дело бумаги перебирать, заниматься анализом, строить графики, и совсем другое - оперативная работа.
   Моей конкретной задачей было устранение от дел известного человека, который превратился для вас в большую и неразрешимую проблему, а его деятельность резко нарушала помянутый баланс в отрицательную сторону.
   - В каком смысле устранение? - Отравление? Убийство?
   - Это неважно... э... Можно было остановить ему сердце, лишить разума, изменить вязкость его крови, чтобы у него начали образовываться тромбы, - да мало ли как?
   - И вообще - зачем тогда послали вас, если у вас нет опыта?
   - Меня послали потому, что все другие оказались в разъездах по более важным делам; однако и это больше не терпело отлагательства.
   - Так вы - палач? Или как это там у вас? чистильщик?
   - Да нет же! - сказал он, раздосадованный моим непониманием. - Я уже говорил вам, что наш департамент - это примерно как налоговая инспекция. Просто настало время кое-кому платить по своим долгам, обыкновенное справедливое возмездие за постоянное нарушение человеком нравственных и общественных норм.
   - Постойте! - меня осенила внезапная догадка. - Ваша начальница, Элоиза, - это богиня возмездия Немезида?
   - Да. У вас ее иногда называют и так.
   - Понятно... - пробормотал я. - Тогда все становится на свои места...
   - Ну так вот, - продолжал он. - Я пришел к нему ночью, я уже был готов забрать его жизнь... Но он вдруг проснулся. Вы знаете, у него какое-то необыкновенно тонкое чутье на все потустороннее. Он меня заметил. Потом он увидел, что я не отбрасываю тени при ярком свете луны - но не испугался, а хрипло произнес - "Значит, уже пришло и мое время... Да, понимаешь..."
   Мы с ним проговорили больше часа. Мне стало жаль его. Я оставил его в покое. Но он твердо пообещал мне уйти от дел, и 31 декабря сдержал свое слово.
   - Так вы были у Президента? - ужаснулся я при мысли о том, что кто-то или что-то этак управляется с нами. - Он ведь именно 31 декабря подал в неожиданную для всех отставку!
   Корнелиус сокрушенно сдвинул плечами: - А что было делать, если вы сами не справлялись с ситуацией? Понимаете ли, есть определенные законы, в результате действия которых некоторые процессы могут стать необратимыми...
   Мне очень хотелось послушать его дальше, но я жестом остановил его, хорошо понимая, что он все равно не успеет рассказать мне всего, поэтому спрашивал только самое существенное для себя:
   - Но что вы делали здесь еще пять месяцев?
   - Наблюдал за последствиями. Судьба одного человека не всегда разрешает проблему. Но после того, как я убедился в необратимости совершенных перемен, я дал знать о завершении своей командировки. И вот я здесь.
  
   Гроза за это время уже приблизилась и нависла почти над нами, воздух потемнел и сгустился, а молнии время от времени распарывали небосвод с шелестящим шипением, за которым следовала вспышка, потом, почти одновременно с ней - гулкий громовой взрыв. Ветер разыгрался и гнал вдоль аллеи брошенные бумаги и легкие коробки каких-то упаковок; посетители кафе начали уже было собираться на выход, но здесь обрушился дождь - он приближался к нам подвижной стеной, с шумом прибывающего экспресса, - и
   ударил по террасе и крыше кафе, окропив нас взвешенной в воздухе водяной пылью.
   Нам пришлось вскочить и отбежать в глубь террасы, иначе мы бы в секунду промокли до нитки.
   - Вам обязательно нужно было пользоваться грозой с дождем? - все еще пытался шутить я. - Нельзя ли было обойтись без дождя?
   - Здесь я не волен! - выкрикнул мне на ухо Корнелиус. - Для меня нужна только молния, это канал сообщения с верхним миром, все остальное - сопутствующие физические эффекты; ведь они так же управляют нашим миром, как и вашим.
   - Неужели у вас на погоду нет никакой управы? - закричал ему я, перекрикивая шум грозы. - У вас ведь должна быть приличная служба управления погодой.
   Он улыбнулся и попытался мне отвечать, но вдруг прямо над нашими головами сверкнула и ослепила яркостью своего света близкая молния и ударил неимоверной силы гром, от которых я буквально ослеп и оглох на несколько секунд. Когда я снова обрел способность видеть окружающие предметы, то я тотчас заметил, что моего собеседника нет рядом со мной, словно и не было никогда. Только на деревянном полу террасы, где он только что стоял, остались два рубчатых отпечатка его подошв, еще не успевших покрыться оседающей водяной пылью. Но не более чем через минуту это произошло, и от
   него и вовсе не осталось никаких следов, кроме моих сомнительных воспоминаний.
   А в окружающем воздухе появился таинственный и редко слышимый мною запах, запах озона - запах необыкновенной свежести, который оставляет после себя близкая гроза.
  
   Время исполнения желаний
  Это случилось в мае прошлого года в одном небольшом городке из ближнего Подмосковья. Это могло случиться, где угодно - в Ярославской области или под Саратовым, но, как всякий честный рассказчик, я не собираюсь ничего выдумывать, и пишу только о том, что видел или знаю лично. Поэтому именно так я и начну свой рассказ - это случилось в Подмосковье.
  
   1.
  
   Выглянув, как обычно, с утра во двор на стоящие там автомобили, Виктор Полетаев сначала побелел, потом посерел, а потом позеленел. Сердце его екнуло и провалилось куда-то вниз: его старенькая шестерка стояла совсем не так, как он оставил ее вчера вечером. Она сиротливо стояла поперек площадки, уткнувшись задом в металлическое ограждение. Виктор торопливо оделся и побежал к машине. Конечно! Все двери ее были вскрыты. Предохранительная кочерга, блокировавшая педаль тормоза с рулем, безутешно валялась на заднем сиденье. Замок зажигания был вскрыт самым варварским образом, и оттуда медными червями выблескивали оголенные провода. "Завели и пытались уехать!" - мелькнуло в голове у Виктора. Но как они могли ее завести, если ему даже с ключом каждый раз это давалось очень непросто? Из бардачка все было вывернуто на переднее сиденье и валялось там безобразной растерзанной кучей.
   - Господи! - горестно возопил Виктор. - Ну почему в нашей стране никогда нет порядка? Ну почему только в нашей стране нельзя спокойно жить обычным людям? До какой бедности надо довести людей, чтобы они начали зариться на эту допотопную рухлядь? Чем именно мы, русские, провинились перед тобой? Господи, если ты есть! Сделай так, чтобы я поверил в тебя! Дай мне способность сотворить чудо! Сделай так, чтобы руки у этих подонков, которые потрошили сегодня мою бедную старушку, покрылись сплошной незаживающей коростой! Причем не обычной, простой коростой, а такой, чтоб это была сплошная незаживающая рана, чтобы каждое движение этими шелудивыми руками доставляло им жуткую жгучую боль! Сделай так, господи, - и тогда я поверю в тебя! Я слаб духом! И мне, для того, чтобы поверить, нужно чудо! Сотвори чудо для меня, для моей веры!
   Продолжая причитать, он дрожащими руками начал собирать замок зажигания, детали которого беспорядочно валялись тут же, внизу, на резиновом коврике.
   На лавочке, стоящей неподалеку под сенью раскидистых лип, в это время оказался средних лет человек, одетый в серую пиджачную пару, которая была примята характерными поперечными складками от длительного сиденья в автомобиле. Его гордо поставленную голову с классическим римским профилем покрывали темные короткие волосы, остриженные по-монашески, кружком, сквозь которые уже пробивалась благородная ранняя седина. Ткань его костюма отстреливала попадающее на нее солнце странными яркими искрами. Он был необычен до возбуждения и в то же время повседневен до неприметности. Он небрежно просматривал газету "Спорт-Экспресс" в разделе обзоров последних футбольных новостей и явно скучающе слушал стенания пострадавшего автомобилиста. Наконец, то ли ему это надоело, то ли он просто ждал удобного момента, но он как бы нехотя сложил газету, встал, неторопливо подошел к пострадавшей машине и заговорил с ее владельцем.
   - Здравствуйте, молодой человек! Я думаю, у господа Бога на этот счет другая теория: он твердо считает, что каждый должен выпутываться из подобных ситуаций сам. И называет такие вещи испытаниями духа, без которых невозможно выковать истинную твердость в вере. Ведь это мелочи по сравнению с настоящей бедой, например, тяжелой и неизлечимой болезнью, - не так ли?
   - А вы, собственно, кто? - раздраженно спросил наш потерпевший, поднимаясь в полный рост из своей согбенной над резиновым ковриком позы.
   - Я именно тот, кто вам сейчас нужен, Виктор Васильевич, - невозмутимо и максимально благожелательно продолжал незнакомец. При этом один его глаз, темный, коричневый, смотрел на Виктора, а второй, зеленый, был отстраненно направлен далеко в сторону, на стайку плещущихся в теплой луже голубей. - Только что вы обращались к творцу нашего мира с просьбой о справедливом наказании мелких преступников, взломавших вашу машину. Следовательно, вы считаете Его суд несовершенным, так как не надеетесь на адекватное возмездие с его стороны. Нечего и говорить, что вы также далеки от хотя бы мало-мальски удовлетворительных оценок и суда человеческого.
   - Да уж! - в сердцах выпалил его собеседник. - Но, позвольте - откуда вы меня знаете? - спохватившись, недоуменно спросил он.
   - То есть получается, что вы сами желали бы вершить суд скорый и справедливый, - проигнорировав вопрос, вел далее свою линию незнакомец. - Извольте! Я могу это устроить для вас! А знаю я вас потому, что я знаю все, что можно знать на этом свете. Я даже заранее уже знаю, чем все это закончится - но, тем не менее, зачем-то веду этот пустой для себя разговор, играю в эту бесконечную и глупую игру...
   - Однако! - изумился наш герой, - только одна сила способна предложить такое, что предлагаете сейчас мне вы. А я-то думаю - почему стало пахнуть серой? Так, значит, вы...
   - Да, да, конечно! - жестом остановил его незнакомец. - Кстати, пахнет совсем не серой, а горящими торфяниками под Шатурой, просто сюда стало доносить этот смрадный запах. Но угадано все равно верно. Только тс-с! - приложил он палец к своим губам. - Тихо! Не будем называть вещи именами, точное значение которых вам все равно не известно. Вы примерно догадываетесь, кто перед вами - вот и чудесно! На этом давайте и остановимся.
   - Но, если это так, то вы сейчас должны потребовать подписания некоего контракта...
   - Конечно! - игриво подхватил незнакомец, - А как же иначе! Таковы правила игры. Правда, подписи кровью мы давно уже не требуем, это была, честно вам признаюсь, только дань вашему средневековому мракобесию, - на сегодня достаточно вашего слова, причем даже не обязательно произносить свое согласие вслух, главное согласиться принципиально, в своих мыслях...
   - А смысл всего этого? Ради чего все эти забавно обставленные ухищрения с контрактами, пусть даже и устными? В чем суть всех этих вещей - я никогда этого не понимал, сколько ни старался! Какой вам прок от наших, так сказать, заблудших душ?
   - Какой смысл вы спрашиваете? А какой смысл вы, люди, находите в спорте? Заколотить побольше голов в чужие ворота? Да какая разница, скажите мне, пожалуйста, с каким счетом сборная России по футболу обыграет сборную Бразилии! Дичь какая-то, если посмотреть на это непредвзято, со стороны. Как говаривал в своей известной миниатюре незабвенный Аркадий Райкин, двадцать два бугая бестолково носятся с мячом по полю вместо того, чтобы с пользой таскать мешки с картошкой. А вы вдумайтесь только, сколько вокруг этого кипит нешуточных страстей! Сколько живых судеб в них преломляется, какие громадные деньги вокруг этого вертятся. Это же целая индустрия развлечений! Вот вы спрашиваете меня - какой во всем этом смысл? Отвечаю: у нас свои игры. Мы тоже подсчитываем, кто больше голов забьет в чужие ворота. Просто головы у нас другие, потому что наша игра - другая. У нас своего рода многовековое межведомственное соревнование. Ну, подумайте - во что могут играть создания, существующие вечно? Нам тоже нужно как-то время от времени развлекаться.
   - А как же вера? Философия религии? Как быть со стройной историей возникновения и развития мира, изложенной в Ветхом и Новом заветах?
   - Ах, да какая там философия, дорогой мой! - всплеснул руками незнакомец. - Хотите, я вокруг вашего футбола такую философию наверну, что вам только и останется признать, что высший смысл существования всего человечества именно в футболе?
   - Но чего же вы тогда, все-таки, от меня хотите?
   - Простите? - недоуменно переспросил его незнакомец. - Я лично ничего не хочу: это вы хотите! Это вы желаете наказать милых существ, этих славных узколобых недоумков, искореживших любезную вашему сердцу железку. А я просто предлагаю вам свою скромную помощь в этом деле. Что скажете? - по рукам?
   - Страшновато! - только и смог выдохнуть наш герой, ошеломленный столь неожиданным и энергичным напором. С одной стороны, заманчиво было и согласиться, с другой стороны он понимал, что если это правда, то как бы не пришлось ему потом страшно расплачиваться за это соглашение, а, с третьей стороны, в это все равно не верилось.
   - Да бросьте вы кочевряжиться! - беспечно сказал незнакомец. - Какая вам разница, в какой клетке сидеть после смерти - в золотой или железной? Смею вас уверить, что то, что предлагает вам противоположная сторона - причем, отвлекусь, в случае строжайшего выполнения массы дурацких принципов и ценой загубленной земной жизни: ведь в случае выполнения всех этих правил разве это жизнь? - он горько и многозначительно ухмыльнулся, - так вот! - то, что предлагает Он - так называемый Рай - скукотища страшная, там опротивеет через первые же полчаса. Это все равно, что один сахар есть, причем большими столовыми ложками. Картину не нарисуешь одной краской, даже самой белой! Так что - какая разница по большому счету? У нас гораздо веселее и разнообразнее, смею вас уверить... Не далее, как неделю назад, например, оттуда со скуки к нам сбежал благочестивый праведник, Иоанн Вологодский, пребывавший в райских кущах более пяти веков, хотя сбежать оттуда гораздо более затруднительно, чем в свое время преодолеть знаменитую Берлинскую стену, уж будьте покойны...
   - Нет уж! Насчет быть покойным - этого, спасибо, не надо, еще рановато. А в остальном вы так убедительны в своем скептицизме, что я, пожалуй, подумал бы...
   - Ну, вот и чудненько! - благожелательно порадовался за него незнакомец, и его голос приобрел бархатистый покровительственный оттенок. - Заметано! Уверяю вас - не пожалеете! Я предлагаю вам лучшее, что есть в нашей колониальной лавке. И до скорого свиданья! А для пробы я вам оставлю, пожалуй, некоторую способность к невинным шалостям, чтобы вы въяве прочувствовали, насколько нешуточным будет наш союз.
   - Какие еще там невинные шалости? К чему вы клоните?...
   - Не беспокойтесь! Вы ПОЧУВСТВУЕТЕ это. Непременно. И очень скоро. Отныне любые ваши мелкие желания будут выполняться незамедлительно, кроме, конечно, тех, которые могут противоречить мировым устоям. Но, позвольте! - что это там за малый снова отирается возле вашего автомобиля?
   - Где? - взорвался Виктор и с рычащим ревом обернулся к своему авто. Там ребенок лет пяти сосредоточенно стучал по колесам его автомобиля песочной лопаткой и весело смеялся, слушая упругие гулкие звуки.
   - Да ведь это же ребенок! - облегченно рассмеялся Виктор и повернулся к Незнакомцу, чтобы продолжить с ним разговор. Но того уже и не было. За какую-то секунду он успел буквально испариться.
   "Шутник, однако!" - подумал Виктор и вернулся к своему авто. Мысли его после разговора с незнакомцем сбились, и первая злость пропала. "Да ну, в самом деле!", - трезво стал думать он, - "Скорее всего, это соседские пацаны шалили. Просто удаль свою показывали перед девицами. И не надо им никакой коросты на руки - это уж будет слишком круто. Мера наказания в данном случае превышает объем преступления. Но, все-таки, они свиньи. Самые настоящие, с пятачком на морде."
  
   Виктор еще около часа занимался сборкой частей своего распотрошенного автомобиля и установкой их на надлежащие им места, пока его из этого сосредоточенного состояния не вывел звонкий цокот твердых дамских каблучков по асфальту. Он поднял голову. По пешеходной дорожке шла красивая молодая женщина, в короткой и широкой коричневой юбке, желтой жилеточке и соломенной шляпке. Шла она красиво и гордо. От ее черных, непроницаемых очков веяло холодностью и неприступностью. Она шла по асфальтовой дорожке, как на подиуме.
   И Виктор мимовольно (о, поверьте мне, совершенно искренне вам говорю - мимовольно, то есть буквально вопреки своей сознательной воле!) на мгновение представил, как ветер, вертляво извиваясь и играя, шаловливо взметнул бы эту короткую юбку вверх, и оголил бы эти стройные ноги выше того предела, который положен краем юбки обыкновенному смертному, за который позволено заглядывать только избранникам сердца.
   И не успел Виктор так подумать, как ветер, словно подслушав его тайные желания и покорившись им, закружился вокруг стройных девичьих ног и - дальше мне, честное слово, стыдно писать! - поднял эту легкую юбку вверх, и оголил стройные ноги до самого пояса, показав их во всем ослепительном великолепии, едва прикрытом тонким кружевным бельем!
   И - Ах! - растеряно воскликнула незнакомка, и стыдливо попыталась опустить свою юбку. Но - снова "Ах!" - этот ветер шалун, но этот ветер игрец! - не оставлял ее, и продолжал баловать, продолжал ласкать ее ноги снизу вверх упругими струями, пока Виктор мысленно не взмолился к нему с просьбой оставить в покое несчастную. И тогда ветер фыркнул, как одернутый хозяином щенок, и умчался дальше, кружить волчком сухой пыли по асфальтовой дорожке.
   Торопливо ушла смущенная незнакомка, ветер бросил свой волчок и полетел играть среди ветвей зацветающей вишни, а Виктор стоял, и все еще не верил тому, что произошло, что теперь ему подвластно любое его желание, даже неосознанное.
  
   2.
  
   Стоит ли говорить, что Виктор Васильевич, ощутив свои необычные возможности, тотчас забыл обо всем на свете, в том числе и о своей верной старенькой "шестерке", поднялся в свою квартиру и принялся заказывать к своему столу все самое необыкновенное, что ему только удавалось вспомнить?
   Сначала он попробовал знаменитую Бресскую пулярку, приготовленную в сметанно-масляном соусе и поданную ему на стол с бургундским вином, про которую ему вчера долго и сладострастно рассказывал Цимлянский, только что вернувшийся из Франции; затем ему почему-то вспомнилась шекснинска стерлядь золотая, вослед за стерлядью потянулся и каймак из соседней державинской строчки, за ними борщ; потом настала очередь тех самых булгаковских порционных судачков 'а натюрель', которые никоим образом нельзя соорудить дома в кастрюльке у себя на общей кухне, потом захотелось отведать экзотическое японское блюдо из смертельно ядовитой рыбы фугу...
   Потом он решил заказывать не блюдами, а целыми застолиями, и потребовал к себе застолье самого Ивана Васильевича Грозного, которое стояло перед ним во времена оны, в его бытность отшельником в Александровской слободе, затем захотелось ему вкусить нечто из обедов египетской царицы Клеопатры...
   Затем, устав выдумывать заказы, он просто заказал на свой стол скатерть самобранку и с удивлением обнаружил, что целых три дня выпали из его жизни самым непостижимым образом. В его заказах, видите ли, бывали иногда разнообразные спиртные и винные напитки, которым он, натурально, устраивал немедленную дегустацию. А поскольку дегустировал он довольно-таки много, то именно винные напитки и оказались, простите за каламбур, повинны в том, что он спал гораздо более обыкновенного.
   А заодно, очнувшись от своих гастрономических изысков, Виктор услышал от своих добрых соседей о совершенно непостижимом и необъяснимом деле, что у двоих соседских ребят носы превратились в свиные пятачки. Самые натуральные кожаные пятачки, в которые свернулись их носы. Это было ужасное зрелище для их родителей, потому что здесь было нечто мистическое - ни причина этого была непонятна, ни способ устранения этой беды. В то же время и жить в таком поросячьем обличье было совершенно невозможно. Ребята сидели по домам и безутешно рыдали.
  
   "Вот те на!" - облившись холодным потом, подумал Виктор, - "А ведь это я, наверное, виноват. Это я обозвал их свинтусами, причем сам не зная кого, и еще что-то там сказал мысленно и о пятачках. Вот у них и появились эти пятачки!" И ему сразу захотелось благородно исправить это ужасное положение, но он тут же себя одернул: надо использовать сложившуюся ситуацию. Ребята, конечно, уже достаточно наказаны, и надо срочно вернуть им нормальный человеческий облик, но ведь они не знают, в чем причина столь ужасной трансформации их носов. И Виктор хотел уж было пожелать нечто, чтобы вернуло бы ребятам их обычные юношеские прыщавые носы, да не просто вернуло, а вернуло бы эффектно, вернуло бы таким образом, чтобы все вокруг поняли, за что они были наказаны, кто был виноват в их несчастии и счастливом избавлении от него. Виктор хотел было уже пожелать это "нечто", но... не успел. Ибо в его квартире снова неожиданно появился Незнакомец.
   Как он возник в его квартире, запертой на крепкий засов изнутри, неизвестно, ибо он просто таким естественным образом вышел из ванной, словно много лет жил в этой самой квартире. На этот раз он оказался в спортивном костюме с крупной надписью "СССР" на груди,... Он вышел так, как если бы зашел туда пять минут назад.
   - Э-э-э, нет, уважаемейший молодой человек! - сразу с напором заговорил он, словно они и не разлучались все это время, - ничего у вас на этот раз не получится, потому что лимит выданных вам пробных желаний исчерпан. Теперь вам пора решаться: брать ли вам из моих рук возможность исполнения своего желания или отказаться от этого. Думали вы над возможными последствиями своего решения? Есть ли у вас это самое желание? Задумали ли вы его? Э-э! Как я вижу, - нет! Я смотрю в бездонные озера ваших голубых глаз - и вижу там только отражающееся на их безмятежной глади единственное легкое облачко смятения. Я не вижу там ни грозовых туч желаний, ни бушующего пламени страстей, ни мучительной внутренней борьбы. Право, это совсем не интересно, таким образом раздавать желания, то есть то, о чем человек может только мечтать. Вы, конечно, можете отказаться от моего удивительного предложения. Но, во-первых, по вашей милости два несовершеннолетних придурка так и останутся с поросячьими пятачками до конца своей жизни, и вас все время будет терзать чувство неизгладимой вины за их поломанные судьбы. А, во-вторых, - неужели это не интересно - воспользоваться такой счастливой возможностью и устроить свою судьбу земную получше?
   - Это нечестно, это шантаж, - прохрипел Виктор, внезапно почувствовав приступ тяжелого удушья от тесного воротничка. Он расстегнул пару верхних пуговиц и ослабил ворот. - Вы ставите меня в затруднительное положение. Устраивать свою жизнь земную за счет будущей жизни небесной!
   - Что такое честность и где те правила игры, по которым вы желали бы играть со мной? - спросил его Незнакомец. - Правил этих нет и быть не может, потому что с каждым человеком я веду игру индивидуальную. Люди спешат устроить свою земную жизнь только потому, что они уверенны в отсутствии жизни горней, они не задумываются о последствиях своей земной жизни. А, действительно, есть ли она, жизнь после смерти? Бессмертна ли ваша душа? Может быть, я просто гипнотизер? А? Не правда ли, я ужасно
   коварен, как обо мне и пишут?
   - А как же мне можно воспользоваться своим желанием, если сначала нужно вернуть пострадавшим оболтусам первоначальный облик? - начал торговаться Виктор. - Возможно ли исправить это положение, не используя моего основного желания?
   - Вообще-то у нас так не принято, - насупился Незнакомец, - но для вас я могу сделать исключение, потому что вы мне лично просто симпатичны - тысячу лет пребывания вашей души в моей личной собственности за одно дополнительное желание - Вас устроит? Мне ведь в своей игре также нужно зарабатывать очки. Хотя у меня есть свои принципы, но, в данном случае, я не считаю, что нарушаю их.
   - Я подумаю, - угрюмо пробурчал Виктор.
   - Э'т пожалуйста! Но помните: от многих мыслей - многия печали, - философски заметил собеседник и прошелся по комнате. - У вас, я вижу, все еще есть какие-то сомнения, - снова заговорил он, одновременно рассматривая содержимое настенных книжных полочек. - Тогда вот вам пример. У вас здесь стоит томик Александра Сергеевича Пушкина. И вы, конечно, наивно думаете, что его гений произрос сам собой, как саксаул в пустыне. Вот так вот взял, да и вырос из ничего, на голом месте. - Он всплеснул руками, а потом широко развел их и повернулся на каблуках, как бы приглашая в немые свидетели всех вокруг. - То есть сначала не было ничего, потом была гениальная няня Арина Родионовна, жившая в отдельном домике в Михайловском, потом была не менее гениальная плеяда соучеников в Лицее - и вот, пожалуйста! - гений готов. Как бы не так! Дудки! Ведь еще гениальный Ломоносов утверждал: из ничего - ничего не бывает. Плоть от плоти, а дух - от духа! Так - и только так!
   - А что? - содрогнувшись, спросил Виктор, - вы и к этому руку приложили?
   - Естественно, а то как же! - самодовольно улыбнулся собеседник. - Желаете взглянуть на контрактец? - Извольте! - Вот она, эта бумазея. Вот личная подпись десятилетнего Сашеньки. Мне пришлось хорошенько попотеть, чтобы вылепить из него то, что вы теперь считаете классиком русской литературы - отрабатывал свою работу. Зато парится сейчас Александрушка в горячей смоляной баньке, у моих подопечных. Впрочем, не скажу, чтобы он по этому поводу сильно переживал. Шутит, как и прежде, разит всех наповал своими эпиграммами, настрочил за утекшее время десятки поэм, да только не знает, что же с ними делать - опубликовать их он, натурально, возможности не имеет никакой...
   - И что? Неужели и другие? Достоевский? Толстой? Тоже?
   - А вот этого я вам, пожалуй, и не скажу! Пусть это останется моей маленькой тайной. Да и так ли это важно? Допустим, это так. Или это совсем даже и не так. По большому счету это ничего не меняет, потому что земная жизнь коротка, и важна не сама жизнь, а впечатление от нее. Сосредоточимся лучше-ка мы на настоящем. А в настоящем нужно решать, что же нам делать с вашим желанием. Так как же быть? Брать его или не брать? Вот в чем вопрос! Прямо шекспировские страсти, честное слово. Кстати, a part, сэр Уильям также наш бывший клиент.
  
   Незнакомец энергично и упруго прошелся по комнате, судя по всему чрезвычайно довольный своей тирадой. Некоторое время постоял у окна, глядя на улицу, и заговорил снова.
   - А, вообще говоря, вы, люди, просто невыносимы в своей мелочности! Когда вы, наконец, перестанете тонуть в стакане со сладким компотом?
   - Какой еще стакан с компотом? - ошеломленно спросил Виктор.
   - Обыкновенный, граненый, - разочаровано и устало протянул Незнакомец. - Обыкновенный стакан с компотом, клюквенным или клубничным. Чем слаще компот, тем больше людей в нем тонет.
   - Но при чем тут какой-то компот?
   - Компот тут, дорогой мой, при том, что это метафора. Простой литературный прием, основанный на параллели сравниваемого. Наблюдали ли вы когда-нибудь на своей даче, как в стакане с ягодным компотом тонут падкие на сладенькое осы?
   - Да, видел..., - недоуменно протянул Виктор.
   - И выбраться ей, бедной осе, попавшей так несчастливо в компот, можно только в одном случае - когда кто-нибудь, сжалившись, опустит в стакан спасительную ложку, или выплеснет содержимое стакана на помойку. Поэтому не жадничайте, а думайте о другом. Александру Сергеевичу, например, своего желания хватило.
   Да, но мы все не о том! Вы, в конце концов, оглянитесь вокруг, посмотрите на свою квартиру! За что вы цепляетесь? Жизнь ли это? Жалкая квартирка, убогая обстановка, безрадостное существование... Работа с девяти до шести, вечер наедине с этим дебильным ящиком, телевизором, и - ночные мечты в постели! - мечты о том, о чем точно известно, что его не будет никогда. И это называется жизнь! Да поймите же вы, наконец, что жизнь материальная, жизнь бренная, - у вас всего одна. Дальше будет только парение вечного духа. Только в жизни материальной можно желать женщин, наслаждаться пищей, хотеть все то, что доставляет удовольствие телу...
   Виктор невольно оглянулся вокруг и вздрогнул. На диване лежал его плед, купленный двадцать лет назад и совсем прохудившийся. Со стен таращились затершиеся обои, которые устали ждать смену своему неусыпному караулу и завяли окончательно. Да! Там, впереди, до самого видимого горизонта его жизни лежала пустыня, и даже маленького дерева Надежды на ней не было.
   - Я согласен! - выдавил из себя, наконец, Виктор.
   - Браво! - хлестко воскликнул Незнакомец, как благосклонный зритель партера, когда прима-бас на сцене чисто берет такую низкую ноту, от которой весь зал дрожит и вибрирует. - Браво, молодой человек! Я не зря верил в вас, в ваш успех! Подписано и заметано! И не только заметано, но уже и начало вовсю исполняться. Молодым людям с поросячьими носами только что предложено подписать бумагу, в которой они клятвенно обязались не делать больше того, что они проделали над вашей машиной, и они вмиг подписали эти бумаги, и носы у них тотчас исправились. Так что виновники наказаны, и
   грехи им отпущены. Но у вас осталось ваше собственное желание! И для того, чтобы оно исполнилось, достаточно произнести волшебные слова: "Я желаю исполнить свое желание!" А я вас оставляю, я больше вам не нужен. Увидимся теперь только у меня в ведомстве, когда вы покинете этот мир и попадете на распределение. Удачи вам во всех ваших земных делах!
   Произнеся эту тираду, Незнакомец просто исчез - растворился в воздухе, словно его и не было никогда. Исчез как туман летним утром, когда поднимается над зеленою землею червонное жизнелюбивое солнце.
  
   "Да был ли он, в самом деле?" - подумалось внезапно Виктору, и он решил наведаться к соседям, выдумав незамысловатый предлог - якобы за солью. Соседских ребят дома не было, поэтому он как бы между прочим спросил у соседки:
   - Как ваши ребята, Маргарита Павловна? Трудно, небось, с ними-то?
   - Да во дворе где-то лытают, что им станется, лоботрясам! - с сердцем отвечала соседка. - Пацаны, одно слово... - И добавила мечтательно: - Вот были бы девочки!
   - Были бы девочки - были бы другие проблемы, - резонно заметил Виктор.
   - Ой, и не говорите! - вздохнула соседка, - Это точно! На одни наряды столько пришлось бы потратиться...
   - Так как ребята? - продолжал выспрашивать Виктор. - Ничего с ними в последнее время не было необыкновенного?
   - Да нет, - задумалась соседка. - А что? Уже где-то чего-то натворили?
   - Нет, нет, - поспешил успокоить ее Виктор. - Просто видел их вчера случайно, и мне показалось, что у них что-то там с носами...
   - Подрались небось между собой, - заметно успокоившись, отвечала соседка, - у них каждый день - то носы, то коленки...
   - Ага! Ну, это я просто так спросил. Спасибо вам за соль...
   - Заходите еще, не стесняйтесь, - доброжелательно проводила его соседка...
  
   Придя домой, Виктор задумался. Так было это или не было? Так есть у него его желание или нет?
   - Есть, есть, можете не сомневаться! - раздался рядом насмешливый голос Незнакомца, словно он все это время сидел у него где-то внутри, в голове. - И не надо было меня проверять! Естественно, я сделал так, что они все забыли. А вы что хотели? - чтобы они растрезвонили по всему городу об этом необыкновенном случае? Зачем мне лишние хлопоты? Но ни один автомобиль они больше в жизни не тронут, я им эту кривую извилину выправил раз и навсегда.
  
   3.
  
   Что же оставалось пожелать? Что может пожелать человек? Мешок золота? Так это уже было много раз, уже доказано, что деньги не приносят счастья. А те, кто думают иначе, - да прочтут они рассказ Акутагава Рюноске о китайском юноше Ду Цзы-чунь, которому раз в три года буддийский монах-даос даровал по телеге золота, но не шло оно все никак ему впрок.
   Пожелать ли себе счастья в жизни? - так мы это тоже проходили. Счастливы бывают только идиоты, потому что не бывает вечного счастья. Ибо счастье - это короткий миг наслаждения тем, что называется "получилось" или "сложилось". Счастья нет, если оно постоянно. Счастье - это вспышка света, осветившая убогие земные окрестности бытия, это молния, проскакивающая между небом и землей. И его невозможно желать постоянно.
   Тогда, может быть, пожелать себе долгой и здоровой жизни? Но что в ней толку, если придется все время мучиться от чего-нибудь другого? Это мы тоже уже все видели в бесконечном кинофильме о бессмертном шотландском горце.
   Что было с ненасытной старухой из сказки юного Александра Сергеевича Пушкина о рыбаке и золотой рыбке - мы так же все хорошо знаем.
   Что же пожелать?
  
   Так думал наш герой весь вечер, пока не истомил его сон, и он заснул, измученный нелегкими раздумьями. И явилось ему необыкновенное сновидение. Привиделось ему огромное, неимоверной величины поле, разлинованное на странные квадраты разнотонной зелени, и это поле при взгляде на него с определенного ракурса оказалось футбольным. Таким, наверное, кажется футбольное поле человеку, которого кто-то уменьшил втрое и выложил на это поле, погулять. На краю этого поля стояли, как им и положено, футбольные ворота, и в них стоял тот самый знакомый Незнакомец, с которым он разговаривал сегодня. Игроки виртуозно перекидывали мяч, и феноменально
   красиво били по воротам. Прошло некоторое время игры, и в ворота был забит гол. "Го-о-о-л!" - взревел весь многотысячный стадион, "Го-о-л!" - раскатисто закричал комментатор матча по ретранслятору. Мяч ударился о сетку, затрепыхался в ней, и затих в углу, и увидел Виктор, что это и не мяч вовсе, а его, Викторова живая голова, с открытыми глазами, которые пронзительно и страшно уставились на него. Виктор отшатнулся от этого страшного взгляда и вскрикнул от страха, и проснулся от своего собственного крика во сне.
   Проснувшись, он долго лежал в постели и думал - к чему был этот странный сон? К тому ли, что ему надо торопиться со своим решением? Или к тому, что загубил он уже свою душу бесповоротно? А, может быть, как раз и не загубил? Ведь он еще желания своего так и не использовал. Может быть, его и не нужно использовать?
   - Не надо думать, - раздался при этих его размышлениях знакомый голос, - что все сны есть внушение свыше, и для них есть соответствующее объяснение. Большинство снов обусловлены обыкновенными физическими процессами упорядочивания дневной информации, происходящими в вашем организме. Что касается сна последнего, то он также просто объясняется совершенно необоснованными страхами перед будущим. Не робейте, молодой человек! Вперед, к осуществлению своей самой заветной мечты!
   Должен сказать, что Виктору было крайне неприятно это постоянное вмешательство в свою собственную голову, включая его самые потаенные мысли. Но тут уж приходилось мириться с существующим положением вещей. А вот эта мысль, насчет заветной мечты, ему, несмотря ни на что, понравилась. В самом деле, какая она у него, мечта заветная, ширококрылая?
   Красивый новый автомобиль с дачей в придачу и с ежегодным отдыхом на Канарских островах? Это мелко. Блага материальные есть пыль под ногами Вечности.
   Стать ли первым лицом в государстве? Так кто сказал, что это хорошо? В этом тоже, в общем-то, довольно скукотищи. Расписанные на много дней вперед обязанности, умение нести свое лицо и говорить неторопливым басом, и ежесекундно общаться со сворой заискивающих и интригующих придворных. Это ли есть та жизнь, о которой можно мечтать?
   Замахнуться на пространства духовные и стать первым литератором российским? Так достаточно почитать дневники Пушкина, чтобы не делать этого. Достаточно припомнить, как ему приходилось позорно скрываться и увиливать от своих придворных обязанностей камер-юнкера, чтобы не становиться в один строй с осемнадцатилетними юнцами: пространства духовные не избавляют нас от жизни в пространстве материальном.
   Если уж и ставить себе памятник, который бы выстоял во всепоглощающих и бурных водах Леты - так это надо быть злодеем воистину мирового масштаба. Только их наиболее твердо помнит человеческая память. Все знают Гитлера и Сталина, но мало кто помнит тысячи мужественных людей, которые боролись против них. Всем памятны ужасные природные катаклизмы, но мало кто припомнит обыкновенное нормальное прошлогоднее лето.
   Но злодеем быть не хотелось. Нет, не хотелось.
  
   И с тихим ужасом Виктор вынужден был признаться самому себе, что желание свое сформулировать он не может, потому что нет такого желания, которое полностью удовлетворило бы его потребности человеческие.
   - Ага! Прочувствовали всю сложность своей задачи и ее конечную неразрешимость? То-то! Наконец вы стали размышлять над этим, как положено. Давно пора! - раздался снова в его ушах знакомый усталый голос. - А каково быть нам, существам вечным? Что нам может быть заветной мечтой в жизни и ее достойной целью? Любая разумная цель для нас вполне достижима, остальные не имеют смысла. Чем прикажете заниматься, чтобы не умереть со скуки на третьем тысячелетии своего существования? Вот и остается только одно: спорт! Спорт, батенька! Кто кому больше забьет голов! Ха-ха-ха-ха!
   Жуткий смех его замер, удаляясь, словно он был только что в комнате и вышел из нее, и уходил куда-то все дальше и дальше. Виктор вздрогнул от тихого ужаса, точно увидел живого покойника. Но он поймал себя на мысли, что больше не боится его, что покойник этот бутафорный, виртуальный. Гораздо страшнее для него оказалось вернуться к собственным размышлениям об исполнении желания. От этих размышлений жизнь начала терять свою игру и блеск. Ее смысл начал тускнеть и гаснуть.
   Но что такое смысл нашей жизни? Смысл жизни самурая, например, состоит в том, чтобы достойно умереть. С точки зрения здравого смысла - это просто бред! А в чем тогда состоит смысл жизни человека?
   Родился, учился, женился, вырастил детей, состарился, умер. Все.
   Смысл жизни, оказывается, в ее продлении в своих прямых потомках. Султаны имели по восемьсот детей и более. Их семя множилось и разносилось по всей Земле, как сухие споры плодовитого сорняка. Только в этом ли есть смысл жизни? Потому что в этом случае человечество - это просто живучий лишайник в бесплодной пустыне космического небытия.
  
   Виктор вышел с распухшей от мыслей головой из сразу ставшей тесной квартиры на свежий воздух и пошел, как говорится в таких случаях, куда глаза глядят.
   Но Что? Что нужно пожелать? Он может пожелать все.
   Он может пожелать, чтобы все люди, больные раком, излечились в одну секунду, а рак сам, как болезнь - исчез бы навсегда. Но свято место пусто не бывает, и вместо рака появится нечто-то новенькое, еще более ужасное и отвратительное.
   Он может пожелать, чтобы преступность, как таковая, исчезла навсегда. Но стоячая вода быстрее тухнет.
   Он ничего не может пожелать.
   Потому что для себя лично желать что-либо глупо, ибо последующее разочарование своим выбором неизбежно. А желать что-либо для всего человечества в целом также глупо, потому что никому из нас, живущих, неизвестно главное: смысл его существования.
   И он заплакал. Заплакал от бессилия и злости на свое бессилие. У него мелькнула шальная мысль предложить Незнакомцу поменяться местами. "Чтобы потом всю дальнейшую вечность играть в его дурацкие игры с забиванием голов? Ну, уж нет!" Он вспомнил, как тихо, безмятежно и спокойно ему жилось до того момента, как появился Незнакомец со своими странными предложениями. И понял он, воля ваша, что лучше бы ему об этом и вовсе ничего не знать.
   И он сказал:
   - Я желаю исполнить свое желание!
   И рядом тотчас возник и закружился гигантский смерч, который начал превращаться в громадного джина с головой Незнакомца. Все вокруг потемнело и загрохотало. Вокруг в страшном вихре закружились деревья и крыши зданий. И только на небольшой площадке, на которой стоял Виктор, не было этого разрушительного движения.
   - Желай же, господин! - страшно прокричал джин. Звук его голоса был подобен громовым раскатам. Все его тело продолжало вибрировать и вращаться, но его лицо было неподвижно и обращено к Виктору.
   - Я хочу... - начал кричать он, стараясь перекричать грохот бушующего вокруг него дикого урагана...
   - Да, господин! Я весь - внимание, мой господин! - снова прогремел джин.
   - Я хочу, чтобы все вернулось назад, в ту самую минуту, когда передо мной появился ты. Я хочу забыть все, что произошло с этого момента. И хочу, чтобы все было по-другому, чтобы ты никогда больше не появлялся мне в моей жизни!
   - Будет исполнено, мой господин! - проревело чудовище. - Да будет так! Но не забывай, что наш счет с этого момента - один ноль в мою пользу. Игра продолжается!...
  
  
   ...И очнулся Виктор во дворе, перед своей старенькой "шестеркой", у резинового коврика, на котором он разбирал переставший работать от старости карбюратор. Он некоторое время соображал, где он, и подумал, что горячее весеннее солнце ударило ему в голову, и он на секунду потерял сознание.
   Из оцепенелого состояния его вывел звонкий цокот твердых дамских каблучков по асфальту. Он поднял голову. По пешеходной дорожке шла красивая молодая женщина, в короткой и широкой коричневой юбке, желтой жилеточке и соломенной шляпке. Шла она красиво и гордо. От ее черных, непроницаемых очков веяло холодностью и неприступностью. Она шла по асфальтовой дорожке, как на подиуме. Ветер нерешительно завил у ее ног столбик пыли и замер в ожидании.
   И Виктор мимовольно подумал... Да, да, то самое, о чем вы, читатель, уже давно знаете, но чего еще не знал, в этом варианте своей жизни не знал сам Виктор. Он подумал, и покраснел от своих собственных мыслей, и долго смотрел вослед незнакомке, которая уходила от него все дальше и дальше по асфальтовой дороже, пока совсем не скрылась за поворотом.
  
   Ветер обескуражено фыркнул и полетел играть среди ветвей зацветающей вишни, а Виктор вздохнул, и продолжил ковыряться в своем распотрошенном карбюраторе.
  
  
   Последняя возможность
  
   1.
  Тяжело, тяжело засыпал этой ночью Александр Николаевич Сотников, директор московского автобусного парка. То ли разыгравшаяся непогода была тому причиною, то ли нечто другое, но заснуть он все никак не мог. Марево мыслей мреяло над ним душным облаком, как теплый воздух над разогретым асфальтом. Образы перескакивали с одного на другой; то вспоминались дела текущие, его натянутые отношения со своим замом Толиком Волковым, то приплеталось его последнее не очень удачное посещение министерского главка, где недавно поменялся начальник, то вдруг припомнился ему его собственный родной дед Онуфрий, которого уже и нет давно на белом свете. Все в голове рассыпалось и склеивалось заново, каждый раз по-другому. Так, например, Толик Волков оказывался в кресле нового начальника и начинал злорадно припоминать ему все их давешние обиды, но уже с позиции сильного человека, или сам он оказывался в образе простого автобусного водилы, каким он и был много лет назад, и во сне с ним начинало происходить то, чего и не было никогда - он попадал в какие-то аварии, дорожные разборки. Вокруг мельтешили ГАИшники в синих форменных робах и какие-то знакомые с разбитыми лицами, выступающие в роли пострадавших в транспортном происшествии.
   Долго маялся он в этом полубессонье, терзаемый возникаемыми образами, часов до трех ночи, пока не сковал его все-таки тяжелый сон, и закружилось все перед его глазами, и полетел он в темную бездонную пропасть.
   И показалось ему, что он умер.
   И предстал он на небесах перед чудным седобородым старцем, восседавшим за большим конторским столом, выделанным из тяжелого черного дерева, а справа перед старцем тем стоял молодой ангельский отрок и держал с руках своих толстую старинную книгу и водил по ней пальцем, читая убористые строки судеб человеческих.
   - Ну, что скажешь, Сашко? - заговорил старец голосом деда Онуфрия, на которого он оказался удивительно похож, и пронзительно посмотрел на него своими светлыми очами. Был он в голубой хламиде, живописными вольными складками ниспадавшей вдоль его тела. - Вот и пришло твое время свой ответ перед Господом нашим держать! Рассказывай же нам, что хорошего и плохого делал ты в своей жизни...
   Сашко молчал испуганно и только озирался по сторонам. И увидел он, что находится в громадной сводчатой зале, где кроме них троих нет никого, а есть еще только двое ворот.
   Одни, те, которые располагались слева от старца, были высокие, просторные и железные, сплошь изрисованные грязными хулительными словами, как это обыкновенно делается подростками краской из баллончиков на жестяных гаражах, задами выходящих на колейное полотно бегущей мимо электрички.
   Справа были небольшие опрятные деревянные воротца с аркой, украшенной гирляндами розовых цветов. От воротец тянуло нежными запахами, и через них доносилась легкая и приятная музыка.
   - Не хочешь говорить? - сказал, улыбаясь ласково, старец, наблюдая пристально за его испуганным взором. - Потому что и сказать тебе нечего? Ладно! Тогда мы вместе с тобой посмотрим, но по-другому. Дай-ка мне его сердце, Лука, - сказал он вдруг отроку и протянул повелительно вперед руку свою.
   Отрок в белоснежном хитоне и ременчатых сандалиях ступил к Сашку два шага вперед и легко вынул из груди его сердце. Оно вынулось из него так безболезненно, точно соусник из шкапа с посудой. Юноша с поклоном подал его старцу. Сердце было все изъедено червоточиной, причем некоторые черви живо выглядывали из своих норок и даже, как показалось изумленному Сашку, попискивали о чем-то своем и подмигивали ему довольно глумливо. Один из них удивительным образом напомнил ему Ивана Петровича Смирницкого, которого ему пришлось десять лет назад оговорить перед министром, чтобы занять потом его, Смирницкого, место; другой оказался при ближайшем рассмотрении в точности похож на его школьного приятеля Василия Братченкова, которому он отказал некогда в помощи, потому что и сам был в то время в положении бедственном - все уходило на строящуюся дачу.
   - Ты видишь! - грозно обратился старец к Сашку, - ты видишь, какое у тебя гнилое сердце? Слова доброго не стоит! Все изъедено самыми погаными грехами! Сколько же еще можно было жить на белом свете с таким сердцем? - он сделал паузу в своей речи и разглядывал трепещущее в его руке червивое сердце с большой неприязнью. - Тут и рассказывать ничего, и так все видно, каким ты был в своей земной жизни.
   В это время железные ворота вдруг приотворились немного с чудовищным скрежетом, точно их пихнул кто-то сильно изнутри, выпустили из себя облако сизых паров, ударивших в стороны невыносимым зловонием, и затворились также неожиданно. На короткий миг из их приотворенного зева донесся злорадствующий поросячий визг, перемежаемый протяжными стонами, словно бы кого там истязали страшно. Сашко только вздрогнул и втянул свою голову в плечи.
   - Так что же ты сделал доброго за те долгие годы пока жил? - спрашивал между тем старец и взмахнул отроку. Отрок тотчас проворно достал откуда-то из воздуха и безмолвно поставил перед старцем диковинные рычажные весы. Стержнем весов была живая уменьшенная фигурка его самого, Сашка, а рычагами были ее горизонтально вытянутые руки, в которых на тонких золотых цепочках были подвешены серебряные плошки. В одну из этих плошек благородный старец положил нечто маленькое, блеснувшее, едва заметное на донце этой чаши, а во вторую опустил пропащее сердце. И придавило сердце своей тяжестью эту чашу, и полетела она стремительно вниз, и ударила фигурку больно по колену, отчего та скорчилась и изогнулась от боли, и упали весы на пол, и исчезли.
   - Ты и сам все видел прекрасно, поэтому можешь легко догадываться о будущей доле своей, - сурово произнес старец, глядя на него из-под насупленных седых бровей.
   Сашко поежился зябко от его слов и ужас неслышно пробежал у него за спиною, точно холодный извивающийся поползень.
   - Но радуйся! - торжественно выпрямившись, молвил ему старец. - Господь беспределен в своей милости. Дает он тебе последнюю возможность изменить свой жребий. Воспользуйся ею, если сможешь. Вложи, отроче, обратно ему его сердце!
   Отрок взял с полу упавшее было с весами Сашково сердце и положил его к нему в грудь, и снова забилось оно, затукало ровными звонкими толчками, и согрело начавшее уже выстывать тело.
  
   И проснулся Сашко.
  
   2.
  
   - Фу-ты, ну-ты, черти гнуты! - проснувшись, сказал вслух с облегчением Александр Николаевич. - Ну и сон мне сейчас приснился! А все, наверное, из-за того, что переел я вчера твоих пельменей, - добавил он, обращаясь уже к отдыхающей рядом супруге.
   Он привстал на кровати и стал, морщась от щемящей боли, растирать правой рукой область груди над сердцем.
   - Что? мотор забарахлил? - тревожно спросила его сонная еще супруга. - Не дать ли тебе валидолу?
   - Не надо валидола, - хрипло отвечал ей супруг, - не поможет! Валидол от кошмаров не помогает. Просто сердце сегодня саднит чего-то больше обыкновенного. Пройдет, я думаю, - куда оно денется!
  
   Но вот прошло утро, наступили ежедневные заботы текущего дня, и втянули его в свой неотвратимый водоворот, в свою глубокую колею, откуда трудно выбраться человеку обыкновенному, которыми большинство из нас и является. И забылся необыкновенный сон, и притупилась боль в сердце, как зарубцевавшаяся рана, и стал жить Александр Николаевич, как и прежде. А что было делать? Смирницкого уже и в живых нет давно, так что тут и хотел бы что исправить - ничего не получится. Вася Братченков еще жив, поживает у себя в Твери. Но как к нему теперь подъедешь? Начать извиняться за прошлое, сопли возить вокруг этого? Да он плюнет - и будет прав! Что сломалось - того уже не склеишь, и пытаться нечего. А в другом - милостыню, что ли начать раздавать? Или расшаркиваться перед Толей Волковым? Дескать, друг ты мой разлюбезный, все мы равны перед вечностью, и вообще - я тебя люблю? Так он же сожрет любого через две секунды после того, как слабину почувствует. Он и так все время кругами вокруг ходит, присматривается. Чуть зазеваешься - враз оттяпает все, что сможет! Поэтому - что ж менять? От добра добра не рыщут. Да, были в молодости ошибки. А как по-другому было жить? Не он их - так они его!
   Прошло тому сну уже несколько месяцев. Александр Николаевич так и жил себе, как и жил, бывало, прежде. И ничто не нарушало его соразмеренную и привычную во всех устоях жизнь, пока однажды не раздался в квартире звонок, настойчиво требующий внимания владельцев жилплощади ко входной двери.
   Хозяин квартиры оказался в этот момент ближе всего к указанному дверному проему, и не поленился его открыть, хотя наверняка знал, что не его это гости, а, значит, и дело это не его, им открывать.
   Александр Николаевич распахнул дверь и закоченел от ужаса: перед открытыми дверьми его квартиры стоял светловолосый отрок Лука, тот самый, которого он видел недавно в своем чудном сне. Только был он почему-то в джинсах, в белых кроссовках, и тонкой коричневой замшевой курточке.
   - Это ты, Лука? - спросил похолодевший Александр Николаевич. - Это ты уже пришел за мною? Неужели мне пора?
   - Здравствуйте! - приветливо отвечал ему отрок. - Вы, вероятно, Александр Николаевич? А мне нужен ваш сын, Юрий. Я - Василий, его новый приятель.
   - Юрик! - сорвавшимся в хрип голосом позвал в глубины коридоров Александр Николаевич. - Юрик, выйди, к тебе пришли! - и сбежал в свою комнату на переставших слушаться ногах. "Но как?" - думал он, придя в свою спальню, - "Как же так может быть - такое подобие? Я ведь до сна не видел его ранее! Надо подробно расспросить сына!", - решил он напоследок, - "Давно ли он знает этого самого Василия?"
   - Юрий! - начал нетерпеливо расспрашивать он сына после того, как его необычный гость ушел, - давно ли ты знаешь этого приятеля?
   - Которого ты почему-то назвал Лукою? - лукаво спросил его Юрий, - Мне ведь Васька рассказывал, как ты его встретил!
   - Я поэтому тебя и расспрашиваю, - объясняя, солгал Александр Николаевич. - Он удивительно напоминает мне сына одного из моих знакомых, которого так зовут.
   - Нет пап, - смеясь, отвечал Юрий, - вряд ли ты мог знать именно Василия. Он появился на нашем факультете недавно, с месяц назад - переехал вместе с родителями в Москву из неблагополучного Киева.
   - Да, ч-черт! - задумчиво протянул Александр Николаевич. - Но ведь как похож! А нет ли у него случайно брата-близнеца?
   - Насчет брата - не знаю, - задумался Юрий. - Но обязательно спрошу, если тебе это интересно.
   - Спроси, пожалуйста! Мне очень нужно.
  
   "Уж не пришел ли, все-таки, этот отрок за мною?" - тревожно думалось между тем Александру Николаевичу, - "Прикинулся приезжим из Киева - а как иначе он мог бы разумно объяснить свое неожиданное появление? Но, с другой стороны, слишком уж витиевато все это получается. Да если бы он захотел мне о себе напомнить, то уж, наверное, смог бы это сделать по-другому, при его-то теперишних возможностях! Но не может же это быть таким необыкновенным совпадением? Разве так может быть в жизни, которую мы пытаемся объяснить для себя чем-то разумным? Это уже из области чистой мистики".
   Через пару дней за ужином Юрий невзначай вспомнил:
   - Да, пап! Помнишь, ты меня спрашивал насчет братца у моего приятеля Василия?
   - Да-да! Спрашивал! И что выяснилось?
   - Был у него брат, но он умер при родах, как это часто бывает в случае с близнецами. Ему даже имя не успели дать. Но поскольку его хоронить-то все равно было нужно, назвали его... Лукою, в честь одного из дедов, который был сельским священником, а потом стал великомучеником, поскольку уморили его большевики в своих лагерях. Вот такие дела.
   - Ага! - задумчиво проговорил Александр Николаевич. - Это уже похоже на правду. Но, с другой стороны, тогда точно не обойтись в жизни без мистики. А я никогда не верил в это. Даже теперь не знаю, что и думать!
   - А что тебе, пап, так дался этот Лука? - спросил сын. - Какой-нибудь необыкновенный случай?
   - Да... так... именно что необыкновенный, - протянул родитель и закруглил тему. Неудобно было еще и сына посвящать во всю эту историю.
  
   Мне кажется, что после такого поворота событий читатель проницательный тотчас вспомнит и о благородном старце, и подумает, что настала пора автору вставить куда-нибудь и его, чтобы нагнать на робкого читателя мистики окончательно. Но кто знает, что там дальше у нас случится в повествовании? Не будем же предполагать, а лучше станем далее следить за событиями. А дальше, пожалуй, ничего такого необыкновенного и не было, до самого конца этой истории. Кроме, разве что, одного случая, тоже, впрочем, не особо выделяющегося на фоне равнинного пейзажа жизни нашего героя.
  
   3.
  
   Возвращался он как-то с дачи октябрьским вечером. Машину поставил в гараж, что у бывшего 66 магазина. А непогода разыгралась - не дай Бог! За какой-нибудь час небо посерело, налилось чернильными тучами, и полил на землю холодный частый дождь. Зонт свой он оставил дома, потому что с утра был чудесный солнечный осенний день, и не подумалось о зонте.
   Александр Николаевич торопливо шел по долгой тропинке вдоль решетчатой ограды детского сада, спрятав голову от мокрого и холодного дождя глубоко в воротник своего бежевого плаща.
   Как вдруг его внимание привлек жалобный писк. Александр Николаевич остановился и внимательно посмотрел себе под ноги. Там у ограды жался и мяукал маленький серый комочек. "Забрать его, что ли, к себе?" - подумал наш прохожий. - "Так с ним же потом будет одна морока, а на улицу его уже не выставишь, жалко будет". При этом Александру Николаевичу удобно вспомнилась веская фраза Маленького Принца о том, что мы в ответе за тех, кого мы приручаем. "Зато как это хорошо, домашний кот!" - с другой стороны думалось Александру Николаевичу. - "Сядешь в кресло перед телевизором после работы, он прыгнет на руки, а ты погрузишь руку в его мягкую длинную
   шерстку и продолжишь читать или глядеть телевизор, его поглаживая. Нервы успокаивает лучше всякого валидола". "Брать, конечно, я его к себе не буду", - стала складываться формула решения в голове у Александра Николаевича, - "но надо донести его хотя бы до подъезда, оставить там под навесом - вдруг найдется добрая душа, возьмет сироту к себе на пропитание".
   Все эти мысли мелькнули в голове у Александра Николаевича в одно мгновенье. Прошло, может быть, от силы две-пять секунд, пока он стоял перед котенком и раздумывал.
   - Ой, мама! Посмотри! Котик! - раздался сзади него писклявый детский голосок. - Ты посмотри, как ему холодно! давай его заберем к себе! - О чем ты говоришь, Катя! - строго отвечала ей ее мама, когда они уже поравнялись с котенком и стоящим перед ним Александром Николаевичем. - Тем более ты видишь - дядя, кажется, уже решил забрать его себе.
   - Нет, нет! - излишне поспешно отвечал Александр Николаевич. - Я собирался только отнести его под навес подъезда, чтобы ему было не так холодно. Я бы взял его, конечно, домой, но у нас и так уже две кошки в квартире, - оправдываясь в глазах ребенка, соврал он.
   - Вот мамочка! Слышишь? - с большой радостью в голосе ухватилась за его слова девчушка. - Дяденька его взял бы, но у него уже есть две кошки. А у нас до сих пор ни одной нет. Ты посмотри, какой он несчастный! - девочка уже схватила котенка на руки и принялась поглаживать его своей крошечной ладошкой. Котенок жалостливо и благодарно мяукал.
   - Ну, давай возьмем! - сдалась мама, верно почувствовав, что другого решения в сложившейся ситуации и быть не может.
  
   Девочка с котенком и ее мама быстро ушли вперед, спасаясь от разыгравшейся непогоды. А Александр Николаевич брел далее уже медленно, потому что вдруг стал думать о том... что встреча его с котенком была не случайна. "Почему он оказался здесь, в этакую непогоду, довольно далеко от теплого домашнего очага? Прохожих, которые могли бы оставить его, я перед собой не видел. Что это еще за котенок такой, который бросается в дождь подальше от укрывающих его стен? Нет, неспроста он оказался здесь, на моем пути! Это было испытание. То самое. Которое мне было специально устроено. Но, с другой стороны, разве любой случай не есть испытание для нас? Попадая в любую ситуацию, мы ведем себя сообразно тому, что мы есть по внутренней природе своей. И вообще - был ли котенок? Или он только привиделся мне, вместе с прохожими?"
  
   А ночью Александра Николаевича не стало. Умер он от обширного инфаркта сердца.
  
  
   Диалоги в старом сарае
  
   - Что есть свобода? - риторически вопрошал топор, лениво раскинувшись в вальяжной и мечтательной позе под верстаком. И сам же себе и отвечал: - Настоящая свобода - это когда можно крушить, все что хочешь. Вот что такое Настоящая Свобода!
   - Дурачина! - сварливо отвечала ему со стены двуручная пила. - Выше моей второй рукояти тебе все равно не прыгнуть! Свобода есть осознанная необходимость: меня во всем слушать надо. Надысь ухватил тебя Володька - и ну соседям окны крестить, из-за Нинки, чтоб она пропала, что она с Петром на скирды ухлесталась, а не с ним. Володьку замели на 15 суток в холодную, а тебя, варнака пьяного, снова домой, под верстак. И хорошо еще, что эдак, не то могли бы в металлолом - и на переплавку!
   - Эх! Зато уж и погуляли мы с ним! - крякнул топор. - Уж погуляли, так погуляли! Отвел, наконец, я свою душеньку!
   - И куда ж ты ее отвел? - скептически отозвался с подоконника бравый молоток. - Уж не в тот ли дальний угол сарая, где стоят банки с лакокрасочными изделиями? Для тебя гулять - это значит окна добрым соседям трощить? Вечно нанюхается скипидару - и пошел гору на лыки драть!
   - Но-но! Сейчас твою ногу единственную на щепки пущу, солдафон несчастный. В казарме у себя командуй! Да, люблю я погулять, кое-кому бока пообтесать! Но не в этом ли и есть удаль молодецкая? А кто цельными днями вкалывает, как проклятый? Уж не ты ли, фанфарон армейский? Выйдет в белых перчатках, шлепнет один гвоздь - и снова на подоконник, на боку отлеживаться. А как новую избу рубить - так Топор Иваныч. Елку тридцатиаршинную на Новый Год под корень - опять же я, вместе с женой. Карандаш ребятенку заточить - и то меня кличут. А дров на всю зиму наколоть? Неделю работаешь, чтоб вас, бездельников, теплом обеспечить! Ни секунды продыху. Хоть бы одно из названного по силам ли тебе сделать? А туда же, расквакался, скипидаром попрекает! Что ж мне и дома расслабиться нельзя? Мы ж с пониманием, на работе не принимаем, не то, что некоторые.
   - Свобода, дуралеи, это ваше личное время, еще Энгельс об этом говорил, - нравоучительно отозвался рубанок. Этот всегда служил начальником, сколько народ его и помнил. - Я по восемь часов в день стружку с подчиненных сымаю, как папа Карло; восемь часов, само собой, на сон; но зато остальные восемь - мои кровные, что хочу - то и ворочу.
   - И что ж ты воротишь такое этакое в свое свободное время? - ехидно спросил топор. - Никак со своей тощей швабры стружку снимаешь в очередной раз? Да она скоро тоньше спички будет, бедняга. Ухайдакал ты ее.
   - Давайте не будем с переходом на личности! - обиделся рубанок. - Я же про твою любезную Пилу Мартыновну молчу! Хотя мог бы сказать о ней пару ласковых.
   - Попробуй только! - взвизгнула пила. - Я твоей швабрице тогда живо руки-ноги оттяпаю, глаза повыцарапаю!
   - Ладно вам, ребята, лаяться! - сказали рассудительные грабли. - По делу говорите. Для меня свобода - это стоять себе тихонько в темном уголке, и мечтать, мечтать о том, как было бы хорошо, если бы мы умели летать. Лететь над осенней землей, над разноцветным лесом, и видеть все окрестные просторы до самой далекой дали - что может быть прекраснее? А уж если кто полезет ко мне с дуриком, не по делу, собьет мои высокие мечты - то могу и по лбу ему дать, и неслабо.
   - Для чего в темном углу стоять, о бесполезном мечтать? - зачастила интеллигентная отвертка. - Мечтать и знать, что его не будет никогда! Разве это свобода? Маниловщина какая-то! Мне про жизнь узнавать интересно, как мир устроен. Открутишь винт - и смотришь: а чего это там? А нельзя ли его как-нибудь для улучшения окружающей жизни приспособить? Свобода - это знания...
  
   Многомудрые пассатижи лежали сверху на верстаке и только хищно позевывали. Лень им было встревать в эту дурацкую дискуссию о свободе. Они лежали и раздраженно думали: "Растрезвонились здесь на всю Ивановскую, понимаешь! Свобода, свобода! Да какая там свобода! Чтоб валяться где попало, а не как положено, на сухом верстачке? Главное, чтоб пожрать на каждый день было чего - вот тогда и будет вам свобода. А то болтают, болтают, а у самих за душой и обрезка алюминиевой проволоки нету..."
  
   Грязная лопата, пригорюнившись, стояла одиноко в углу и тоже думала про себя: "Вам-то хорошо, у вас у всех работа чистенькая! Одна я всегда по уши в грязи, и, главное, слова доброго никто никогда не скажет, вот что особенно обидно. Да еще вилы со мной на пару. Но те вообще всегда в навозе по самый черенок, вот уж кому не позавидуешь...".
  
   - Свобода - это жить по своей мечте, - истово сказала сверху набожная лампа и неожиданно засветилась ярким светом. - А жить по мечте - это значит нести свет веры в светлое будущее. Жить для окружающих, освещая им путь во мраке безверия...
   Мрачный рубильник подумал: "Вырубить ее, что ли? Устроить ей конец света! Вечно встрянет со своей верой... Какая разница - верю я или не верю: конец все равно один, на свалку..."
  
   - Значит, свободы вам всем захотелось? - ехидным тенором отозвался снаружи навесной замок. - А про меня вы, конечно, забыли. Да вы только и можете, что маленько попрыгать и побеситься внутри вашего сарая. А наружу, внешний мир посмотреть - это уж дудки, только с разрешения Хозяина, да по моей доброте душевной. Захочу - пущу вас на выгул, а нет - так будете сидеть взаперти, как миленькие.
   - Цыц, таможня! - басом гаркнул на него лом. - Не то щас хряпну тебя по кумполу, полетишь в овраг свои ржавые шурупы собирать. Ты есть явление эфемерное, кажущееся. Это тебе кажется, что у тебя граница на запоре. Но ты же знаешь, что против лома нет приема. Не о том сейчас речь! Если я тебя очень попрошу, то ты всех выпустишь, куда ж ты денешься. Но вот для тебя, например, что такое свобода? Как ты ее себе понимаешь, железяка штампованная?
   - Для меня свобода, грубое ты создание, - мечтательно сказал замок, - это когда я не на службе. Оно, конечно, редко это бывает, все больше висишь, служишь в любую непогоду, и в снег, и в дождь без просыпу. Зато как славно - верхнюю дужку откинешь, развалишься себе на колоде, что у дверей, и греешься на солнышке - благодать! Вот это свобода! А насчет лома-приема - ты не думай, братец, что ты тут у нас самый крутой. Покруче тебя есть ребята.
   - Это кто ж, если не секрет? - ревниво спросил лом.
   - Да проезжал тут вчера мимо один знакомый бульдозер, - нарочито тихо, не повышая голоса, вел далее замок, - так вот он мне, кстати, по большому секрету рассказал, что на днях ломать наш сарайчик собираются, место под гаражи городу нужно.
  
   Все притихли, напряженно вслушиваясь в ужасные известия. А замок продолжал своим скрипучим иезуитским тенорком:
  
   - Хе-хе! Ну, я-то, конечно, без службы не останусь. Смажут меня добрым машинным маслом, и я еще о-го-го как послужу, это дураком надо быть, чтоб меня со службы списывать в таких годах на пенсию. А вот из вас-то, из вас-то не всякий эту перетрубацию переживет! Придется кое-кому покинуть этот белый свет за ветхой ненадобностью!
   - Что же делать будем, братцы? - всполошился рубанок. - Надо ведь что-то предпринимать, а не то зароют нас здесь всех за здорово живешь!
   - Как припекло, так мы все ему сразу и братцами стали, - саркастически гыркнул лом. - А до этого были простым грязным быдлом, с которого он стружку каждый день снимал по восемь часов.
   - Свят, свят! - причитала вверху электрическая лампочка. - Спаси нас, Господь всемогущий, и сохрани! Спаси и сохрани! Спаси и сохрани!...
   - И-эх! - зарычал в кураже и поднялся во весь рост из-под верстака топор. - Что пригорюнились, болезные? Спасибо, что сказал, хмыреныш! Надо будет хоть натрескаться скипидару напоследок как следует! Уж надерусь, так надерусь! Весь, какой ни есть в этом сарае, вылакаю. Умру, а ни капли не оставлю. Помирать - так с музыкой и духовым оркестром!
   - Вот нам всем теперь и будет свобода, - тихо сказали из своего угла задумчивые грабли. - Если подумать, смерть - это и есть настоящая свобода. Свобода от работы, от обязанностей, от долговых расписок, от забот о детях и своем желудке. Полная и чистая свобода. Тотальная и вечная.
   - Да нет, - начала сама себя успокаивать отвертка. - Так не бывает, чтоб сразу нас всех - раз! - и под бульдозер, на свалку. Найдут другое помещение, перенесут нас всех туда, разместят по новым местам. А там будет светло, тепло и просторно. Что ж, Хозяин - он дурак, что ли, нас так просто выкидывать? Кто же ему всю его работу по дому и огороду делать будет? Да нет!...
   - И место это светлое и теплое называется Рай, - все так же тихо и печально произнесли грабли.
   - Спаси, Боже, и сохрани! Спаси и сохрани! - причитала сверху лампочка.
   - Да прекрати ты стонать! - взорвался искрами рубильник, - без тебя тошно.
   Пассатижи лежали и втуне прикидывали, как бы его половчее отсюда свинтить. "Так. Ну, перевернуться на верстаке, свалиться на пол, дальше еще несколько кульбитов, и я у заветной дырки в стене. Но пролезу ли я в нее, вот в чем вопрос... Надо еще подумать, нет ли чего повернее..."
   - А, может, выломать эту дверь к чертовой матери, и разбежаться кто куда, пока не поздно? - громогласно спросил лом. - Есть другие предложения?
   - А что? Правильный базар! - обрадовался топор. Только погоди, дай мне скипидарчиком душу залить. Кто его знает, как оно там потом будет? А уж тады я тебе первый помогу. Да так помогу, что мы весь сарай по доскам раскатаем...
   - А мы как же? - запричитала сверху лампочка. - Вам то хорошо, вы самостоятельные, а мы с рубильником на проводах висим...
   - Что ты, дуся! Не волнуся! - благосклонно пророкотал лом. - Всех с собой заберем. А провода Топор Иваныч за раз перерубит...
   - И-эх! И перерублю! - крикнул из угла с банками топор. - С первого маху перерублю, дайте только вот отойду маленько...
   - Ничего не надо рубить! Не надо дверь выламывать! Я пошутил! - с жалким жестяным дребезгом прокричал снаружи замок. - Вы же меня с дверью так изуродуете, что родная мама не узнает!
   - Ах ты, сучий потрох! - взвился лом. - Да я тебя щас!...
   - Лом Порфирьич, остынь, не дело! - тихо, но твердо сказал молоток. - Сумеем по-другому наказать наглеца. А так наломаем сейчас сгоряча дров, и останемся без жилья на зиму. Любой прохожий заходи, забирай что хочешь. Или снегу наметет - заржавеем все. Это, что ли, тебе надо?
   - Ну, надо же его, подлеца, проучить! - все еще кипятился лом. - Дайте я его хоть раз звездану как следует, чтобы память у него на всю жизнь от меня осталась...
   - Вот пошутил, так пошутил! - нетрезвым веселым голосом сказал из угла топор. - И я сейчас шутковать буду. Уж пошучу, так пошучу! Мало никому не покажется! - и затянул: "Шу-ме-л ка-мыш, де-ре-вья гну-у-лсь, и но-чка те-е-м-ная-а бы-ла-а-а..."
  
   - Туп, туп, туп! - вдруг раздались шаги снаружи. Клацнул замок. Щелкнул рубильник, и ярко зажглась электрическая лампочка.
   - Что за шум, а драки нету? - спросил вошедший Хозяин. - Странно. Никого. Я уж подумал, что тут крысы свою чертову свадьбу затеяли. Ладно, показалось, наверное. Иду мимо, а тут какой-то шум... Дай, думаю, загляну, шугану этих тварей... Бр-р-р! Пить надо меньше. Ну, раз уж пришел, давай хоть дров наколю, что ли, чтоб не даром ходилось. Где же у меня был топор? Вроде я его вчера под верстак забросил... Под верстаком нет... Странно... На верстаке одни пассатижи с проволокой... Лом почему-то стоит у дверей, хотя я его оставлял в дальнем углу... А-а! А вот и топор нашелся, валяется рядом с банками... Господи! Да в чем это он? Ну-ка, нюхнем... Скипидар! Ну и хорош я был, наверное, вчера! Вместо того, чтоб закинуть его под верстак, бросил его в угол, да попал в банку со скипидаром, вон она проколота топором. Вот урод! Да-а! Ну, тогда черт с ним, пусть пока в дежке с водой полежит до завтрего, покиснет, а то его в руки взять противно, весь извоняешься, как сатана, жена в постель не пустит. Отдыхай, голубчик, вот здесь, в бочонке...
  
   Проверки на дорогах
  Заметив необычный автомобиль - светло- серый "Опель" допотопного года выпуска, постовой сержант тринадцатого спецбатальона ГАИ Виктор Зайцев привычно взмахнул жезлом, властительно указывая на обочину. Автомобиль законопослушно притормозил чуть далее указанного места. Мягко скрипнули тормоза. Из машины бодро вылез бравый молодой человек, лет тридцати, в новенькой безупречной немецкой форме с одним витым погоном на правом плече. Выйдя из автомобиля, он привычно водрузил на голову черную фуражку с высокой тульей, поправил ее характерным жестом ладони, и направился к постовому. Его начищенные до блеска сапоги сверкали, резко контрастируя с окружающей весенней грязцой.
   - Хайль Гитлер, гауптман! - доброжелательно поздоровался подошедший и небрежно взмахнул правой рукой в нацистском приветствии. - По какому поводу проверка на дорогах? Рейх в опасности? Покушение на фюрера?
   Постовой с большим изумлением смотрел на перетянутого блестящими ремнями военного, на его кобуру с "Вальтером" у пояса, но потом начал догадываться с туповатым остроумием:
   - А, вы кино снимаете? Будьте добры, ваши права!
   - Какое еще кино? - недоуменно вскинул брови странный военный. - И зачем вам мои водительские права? Может быть, вы сомневаетесь в том, что я умею водить автомобиль? Вы еще не изволили родиться, как я уже умел это делать! Или, может быть, вы думаете, что я нахожусь в списке неблагонадежных, что я, не дай Бог, коммунист? - он коротко хохотнул, но затем его лицо снова приобрело серьезное выражение. - Я надеюсь, вам будет достаточно слова немецкого офицера, что это не так?
   Постового эта ситуация тем временем начала уже слегка раздражать.
   - Не паясничайте, а предъявите ваши документы!
   - Документы - это другое дело! - тотчас покладисто согласился офицер. - Это святое. Вот мой паспорт, удостоверение штурмбаннфюрера СС, обратите внимание - личная подпись папаши Мюллера... Вы не догадываетесь, во что ввязываетесь, мой дорогой мальчик! Кстати, почему вы одеты не по форме? Где ваша личная нагрудная бляха? Нашивка принадлежности к воинской части? Почему вы не в каске, наконец? Я вынужден буду доложить по инстанциям... Кто ваш начальник? Галлер?
   Постовой взорвался.
   - Какое вам дело, кто у меня начальник?!
   Штурмбаннфюрер посмотрел на него задумчиво и со вздохом разочаровано протянул:
   - Еще и общая невыдержанность, грубость по отношению к старшему по званию... Это уже никуда не годится... Империя разваливается прямо на глазах... А насчет начальника можете не беспокоиться, я и сам узнаю, кто сегодня стоял на посту у пересечения Волоколамского и Ильинского шоссе в 18-30. Конечно, это Галлер! У кого же еще подчиненные так разболтаны!
   Между тем постовой сержант с изумлением осматривал документы.
   - У вас водительские права на имя Генриха Вайса выданы в Германии в 1943 году!
   - Да! Совершенно верно! Именно я и есть Генрих Вайс. А что? Опять что-нибудь не так? Вас не устраивает работа рейхканцелярии? Или вы опять предчувствуете подделку? Уверяю вас, молодой человек, это совершенно исключено!
   - Вы мне голову здесь не морочьте! Покажите ваше российское водительское удостоверение, иначе я задержу вашу машину.
   Щеголеватому военному эта ситуация, судя по всему, также перестала нравиться и он негромко крикнул к машине:
   - Отто! Связать этого молодого дуралея! Но не калечить!
   Из машины вылез угрюмый громила в серой шинели и в каске, со шмайсером наперевес. Заметив, что постовой, матерясь, полез в кобуру, он дал поверх его головы короткую автоматную очередь. Постовой присел от страха и поднял руки вверх.
   - Так сидеть! - коротко скомандовал ему Отто. Затем отобрал документы из его вытянутой вверх левой руки, вынул пистолет из правой, вернул документы с почтением офицеру, и деловито связал постовому сзади руки вынутой из своего кармана бечевкой.
   - Кино снимаете? - весело кричали дамочки из проезжающих мимо машин. Громила потащил связанного постового в будку. Офицер также зашел туда вместе с ними и сказал лежащему в углу постовому, у которого уже были связаны и ноги:
   - Оружие у вас придется отобрать, от греха подальше. Мы вызовем кого-нибудь из вашей команды, чтобы вас забрали. - И откозырял на прощанье: - Хайль!
   Машина со странными пассажирами стремительно исчезла на шоссе.
   Связанного постового обнаружил через полчаса его сменщик, сержант Саша Гундосов, которого срочно вызвали из дома по мобильному телефону. Некий неизвестный сообщил в штаб командования ГАИ московской области, лично генералу Галкину, о странном происшествии на посту тринадцатого спецбатальона. Доброжелатель представился майором госбезопасности Генрихом Беловым и был крайне недоволен уровнем дисциплины на упомянутом посту. Советовал понизить постового в звании.
   - Кто это тебя этак? - участливо спросил Саша, распутывая Виктора Зайцева.
   Выслушав фантастическую историю с немецким офицером, Саша понимающе ухмыльнулся:
   - Хватит мне байки травить, рассказывай, что случилось. Все останется между нами, если ты не хочешь официальной огласки.
   - Да честное слово, мамой клянусь, что так оно и было!
   - Ну, ладно! - вздохнул Саша. - Не понимаешь? Придется рапорт писать обо всем случившемся. А пропажа пистолета - это вообще криминал! За это не только из органов вылетишь, можно и срок получить!
   - Саня, честное слово, - не вру! Хочешь - землю есть буду? Кто это был - не знаю! То ли киноартисты, то ли просто шутники какие. Мне и самому было весело - до тех пор, пока этот шутник Отто не дал очередь из автомата над моей головой. Серьезно дал, без всяких шуток. На пять сантиметров ниже - и мне капец.
   - Давай, показывай тогда, куда пули полетели! Может быть, хоть их найдем, тогда еще можно как-то оправдаться.
   - Да какие там пули! Улетели они над моей головой в чистое поле, - махнул Виктор в сторону распаханного колхозного поля. - Ищи-свищи!
   - Ну, Витек, тогда ты влип! Влип по самые помидоры! Темная какая-то история получается, как ни верти!
   Впрочем, история эта для незадачливого Зайцева закончилась довольно благополучно: через несколько дней, сообразно скорости работы нашей славной российской почты, в управлении ГАИ на имя генерала Галкина была получена небольшая ценная бандероль с пропавшим табельным пистолетом, и историю замяли. На немецкий же готический текст, которым было набрано сопроводительное письмо, решили не обращать никакого внимания.
   Хотя, если честно сказать, Читатель, странного в этом тексте было много. В частности, бумага, которую знающий эксперт мог бы датировать только 1945 годом, если бы только пожелал в этом разобраться. Или печатная машинка из далекого прошлого. Или стоящее в титулах письма зловещее SchutzStaffeln, требующее к себе в былое время должного уважения... Но кому это было надо, разбираться? Премии за это не дадут, а нагоняй по шее за самодеятельное расследование (то есть бездельничанье в рабочее время, если называть вещи своими именами) - запросто!
   Правда, еще некоторое время в курилке сотрудники разговаривали между собой на эту тему. Кто-то предлагал версию хрономиражей, широко известных в некоторых местностях Шотландии, когда присутствующим там людям являются живые фрагменты давно отшумевших битв, с криками, звоном оружия и фигурами воинов. Другие все-таки настаивали на чьей-то неуместной шутке, третьи склонялись к проявлению дикой фантазии новых русских, которым наскучили забавы простые и они требуют все более изысканных.
   Но разговоры глухо пошумели - и прошли, как проходит быстрый летний ливень.
  
   2.
  Через несколько дней, когда эта история потихоньку начала выветриваться из голов ее участников, сержант Виктор Зайцев снова стоял на своем посту N49 тринадцатого спецбатальона ГАИ, у развилки Волоколамского и Ильинского шоссе.
   Тем временем заканчивался апрель. Солнце светило уже по-весеннему, тепло и благодатно. На березах появилась легкая зелено-фиолетовая тень от набухающих почек. Птицы чирикали весело и жизнеутверждающе. Хотелось жить, хотелось вдыхать бодрый весенний воздух полной грудью.
   Привычно ощупывая зоркими глазами потоки двигающихся машин, Виктор выхватывал из них подозрительные автомобили и к вечеру все его многочисленные карманы были туго набиты скомканными из-за спешки купюрами.
   Неожиданно цепкий глаз Виктора уловил знакомый силуэт Опеля. Он вздрогнул. Его мысли вспыхнули и заметались. "Остановить? А угрюмый весельчак Отто? Пропустить и перезвонить на соседний пост? А если он до него не доедет и свернет куда-нибудь? И вообще - стоит ли его замечать?" Последнюю мысль он подумал, внутренне поежившись.
   Однако вопрос разрешился сам собой, поскольку Опель сам затормозил и плавно подрулил к его ногам. Из Опеля энергично выбрался щеголеватый Вайс - а это снова был именно он - в той же самой новенькой немецкой форме, похрустывающей тугими кожаными ремнями. С другой стороны машины вышел и перешел на обочину молчаливый знакомый Отто, в своей неизменной серой шинели и автоматом через плечо.
   - Кино снимаете? - снова весело кричали из проезжающих автомобилей. - А где же ваши кинокамеры?
   - Хайль, гауптман! - приветствовал Виктора Вайс своим традиционным приветствием.
   - Д-добрый в-вечер! - заикаясь, проговорил Виктор. Он не знал, как вести себя с этим господином.
   - Вот решил специально остановиться, посмотреть, как у Вас дела, - весело скалясь своими великолепными зубами, сказал Вайс. - Все-таки мы, как-никак, немного знакомы, и я чувствую за Вас некоторую отеческую тревогу. И приходится с неудовольствием констатировать, что дела у Вас совсем плохи. Судя по вашим безобразно оттопыренным карманам, вы берете взятки, не так ли?
   Виктор молчал, не зная как реагировать на данное обвинение.
   - Вместо того, чтобы заниматься вверенным вам делом, а именно - регулировкой движения на дорогах, вы пустили это дело на самотек, из-за чего наши добросовестные граждане вынуждены мучиться в долгих пробках, - Вайс театрально взмахнул рукой в сторону перекрестка, действительно запертого со всех трех сторон громадными километровыми пробками, как это обычно и бывает здесь в теплое вечернее время, - а сами обираете водителей. Что же это получается? Вы подрываете доверие граждан к власти! Понимаете, чем это пахнет?
   Виктор, съежившись, молчал.
   - Что же мне с вами делать? - задумчиво произнес Вайс. - За такое раньше расстреливали. И не только самого виновника, но и всю его семью тоже.
   У Виктора в глазах вспыхнуло пламя страха. Его зрачки конвульсивно расширились, а лицо приобрело глупое выражение бесконтрольного ужаса.
   - Но, - с видимым сожалением продолжил Вайс, - сейчас другие времена, сейчас за это не расстреливают. А надо бы! Ну, да ладно. Сделаем мы тогда, пожалуй, так. Пройдемте-ка вместе на ваш пост.
   На посту Вайс унизительно заставил Виктора вытрясти из карманов на стол и пересчитать все бесстыдно награбленные купюры. Затем сам Вайс написал четким немецким почерком расписку о конфискации денег, и деньги забрал себе, предварительно заставив Виктора упаковать их в полиэтиленовый пакет. После этого он передал пакет Отто, сказав ему несколько слов на немецком. Виктор ясно разобрал только одно из них, которое резануло ему слух каким-то темным, жестким смыслом: "гешанце", от которого его ударило в холод, хоть он и не знал его значения. "Зароют!" - почему-то мелькнуло в его мутной от смертельного ужаса голове.
   - Ваша собственная объяснительная записка вместе с моей распиской должны быть переданы сегодня же вашему начальству, - приказал Виктору Вайс. - И не вздумайте шутить, я лично завтра проверю... Хайль!
   Шутки шутками, дорогой читатель, но что бы вы лично сделали на месте Виктора? Он даже не стал звонить на соседний пост - такого юмора никто из непосвященных в ситуацию не понимает.
   Через полчаса к одиозному посту подкатил автомобиль линейного контроля. В нем на заднем сиденьи вальяжно развалился хорошо знакомый Виктору майор Власенко, который ежевечерне объезжал посты с барской контрольной проверкой и собирал с них установленную дань. Конкретно пять тысяч целковых с данного поста. Власенко не стал даже выслушивать Виктора до конца его объяснений. Он мгновенно оценил ситуацию и зловеще произнес:
   - Обмануть хочешь, Витек? Так дело не пойдет! Мы к тебе по-хорошему, со всей душой, мы тебя пристроили на самое доходное место нашего участка, процветать и кормиться, - а ты не хочешь платить налоги! Нехорошо!
   Виктор опять начал что-то мычать и совать ему расписку.
   - Нехорошо, Виктор! - продолжил свою линию Власенко. - Я не знаю, что там у тебя на уме, и что там такое хитроумное ты задумал, но давай так: за тобой теперь должок, который ты должен погасить не позднее завтрашнего вечера. И тогда мы забудем об этом печальном для нас обоих инциденте, тогда это останется между нами. В противном случае поедешь ты, Витя, в Чеченскую республику, под город Грозный, регулировать там беспорядочное дорожное движение народов кавказской национальности...
   Но под счастливой звездой родила мать своего непутевого сына Виктора Зайцева. На следующий день, утром, в управление ГАИ пришла небольшая бандероль, в которой находились все конфискованные у Виктора деньги, в том самом полиэтиленовом пакете. Кроме пакета с деньгами в бандероли находилась объяснительная записка Генриха Белова, напечатанная, как и первый раз, немецким готическим шрифтом на древней печатной машинке и на уникальной бумаге производства 1945 года, с летящими росчерками двойной молнии на оттиске приложенной печати... На письме стояла пометка, что копия этой объяснительной записки направлена в Счетную Палату РФ, господину Степашину.
   В управлении ГАИ вздрогнули: со Степашиным договориться было трудно. Парень он своенравный, карьерист - такой не преминет воспользоваться моментом подсуропить московским против питерских.
   - Кто такой этот Белов? - раздраженно спрашивал начальник подразделения генерал Галкин у своих подчиненных. - Навести справки и доложить мне в ближайшие же полчаса!
   И пошел по всему подразделению большой шум, как по дубраве во время большого ветра. Загудела, зашумела дубрава, зашептались между собой ее отдельные листья, заскрипели натужно под ветром ее тяжелые ветви.
   Но ни в полчаса, ни даже на следующий день так и не удалось установить, кто же такой этот Генрих Белов. Генрихов Беловых этих в Москве - как собак нерезаных, а нужного среди них - ни одного нету! Ну нет - и все тут, хоть ты тресни! Был у Галкина в ГРУ приятель, вместе водку не один раз пили, Галкин обратился к нему. Так и тот не смог ничего раздобыть на этого Белова-Вайса!
   В курилках главного управления ГАИ приглушенно поговаривали о возможном возрождении у нас президентской гвардии, намекая на немецкоязычие Путина и его тесные связи с тамошней разведкой, но это, конечно, было просто невозможно, по крайней мере в такой экзотической форме.
   3.
  На третий раз Виктор решил во что бы то ни стало проследить путь загадочного Опеля и не упустить его. День за днем он пристально вглядывался в потоки проносящихся мимо машин, забыв свою настоящую работу. Как это часто бывает в подобных случаях, когда влюбленному мерещится в толпе силуэт его избранницы, Виктору несколько раз казалось, что желанный серый силуэт мелькнул в толпе машин, он бросался за ним на своей патрульной "шестерке", но всякий раз напрасно. И конечно, как это всегда и бывает в подобных случаях, все произошло неожиданно: Опель пролетел перед его постом так быстро, что он только и успел позвонить дежурным из ДПС у деревни Гольево, чтобы они поехали за ним.
   От поста Опель поехал по Ильинскому шоссе, проехал Красногорск, следующую за ним деревеньку Гольево и свернул в поселок Архангельское, известный свом санаторием министерства обороны. Проехав немного по поселку, машина свернула направо, огибая ограду парка усадьбы Юсуповых "Архангельское" и доехала до проходной. Далее Опель заехал на территорию усадьбы и подъехал к двухэтажному зданию, оформленному в старинном немецком стиле. На здании у дверей висела крупная вывеска: "Пивная 'Старина Мюллер'".
   Ребята из ДПС, незаметно сопровождавшие машину, попытались было туда пройти. На проходной их вежливо пропустили, но в пивную попасть им не удалось. Дверной проем там перегораживал здоровенный рыжий верзила, который грубоватым голосом попросил у них клубную карточку. Карточки у них, естественно, не оказалось. "Пропустить вас никак не могу - это частный закрытый клуб!" - пробасил верзила и не очень вежливо закрыл дверь перед их носом. Из приоткрытого окна пивной доносился звон кружек, пьяные голоса на русском и немецком - словом, все то, что и должно было доноситься из окон подобного заведения. Перед зданием на ножках стоял плакат с рекламой пивной:
   20 сортов разливного пива, от 50 до 130 р.
   Шведский стол - 399 рублей.
   55 блюд, подходы не ограничены!
   На стоянке были припаркованы несколько автомобилей, в основном последние модели "Мерседесов", среди которых затесался и знакомый "Опель". Ребята решили дожимать вопрос в этом направлении. Они снова подошли к дверному проему и потребовали от верзилы вызвать хозяина Опеля, на предмет проверки документов на автомобиль. Верзила позвонил по сотовому и сказал несколько рубленых слов на немецком. Через минуту из помещения вышел сияющий Вайс, по-прежнему в мундире, но уже со слегка распущенным галстуком и расстегнутыми пуговицами на кителе.
   - В чем дело, ребята? - сразу деловито спросил он. - Ко мне имеются какие-то претензии?
   - Здравия желаю, лейтенант Сидоркин, - представился старший. - К вам лично - нет, - на всякий случай старался быть корректным лейтенант Сидоркин. - Машина у вас слишком... гм... ранних лет выпуска, нам бы хотелось посмотреть на нее документы.
   - Ах, вот оно в чем дело! Так эта штука называется "ретро", ребята. Внешний вид у этой машины обманчив. У нее мотор "BMW" последней серии, мощность 700 лошадиных сил, все остальное соответственно. Да вот на нее и документы, - он достал из внутреннего кармана и протянул Сидоркину несколько книжечек. - Техпаспорт, регистрация в техническом клубе "Ретро", спецразрешение ГАИ.
   Все документы были в полном порядке.
   - И еще один вопрос личного плана, - замявшись, произнес Сидоркин.
   - Слушаю! - сухо бросил Вайс.
   - Эта ваша одежда...
   Вайс снисходительно улыбнулся.
   - Ах, это... Так ведь нигде нет запрета на ношение подобной одежды. Или все-таки есть? - Он испытующе взглянул на Сидоркина.
   - Кажется, нет.., - смутившись, отвечал Сидоркин.
   - Так о чем тогда разговор? Просто это моя прихоть, если хотите.
   - А пистолет? - пронзительно спросил Сидоркин.
   - Разрешение на ношение оружия? Естественно, имеется, - сказал Вайс, но самого разрешения показывать не стал. А оно наверняка было какого-нибудь лохматого 1941 года, выданное особым отделом службы СС.
   - Ну, слава Богу! - облегченно вздохнул Сидоркин. - А то мы уж не знаем что и думать - не то вы кино снимаете, не то хрономиражи какие.
   - Что еще такое?
   - Это когда прошлые события видимы в настоящем, что-то типа этого...
   - А-а! - коротко рассмеялся Вайс. - Как видите, все оказалось гораздо проще. Ну, так я, надеюсь, свободен?
   - Конечно.
   - Тогда не смею вас больше задерживать, хайль! - откозырял Вайс и исчез в пивной "Старина Мюллер".
   Сотрудники ГАИ уходили несолоно хлебавши. Так толком ничего узнать им и не удалось. Генерал Галкин, тем не менее, еще раз напряг своего старого знакомого, которого просил разузнать о пивной. Через некоторое время он получил ответ: Пивная "Старина Мюллер" - частный клуб, зарегистрирован без нарушений законности, владелец немецкий гражданин Ганс Вейзель. Остальная информация закрыта. Наглухо.
   И началась у сотрудников ГАИ Красногорского района неспокойная жизнь. На всякий случай генерал Галкин отменил любые виды поборов с водителей на этом участке шоссе. А что делать? - приходилось поджиматься, затягивать пояса! Мало ли что там Степашин выкинет? Сотрудники, конечно, взвыли, начали было увольняться - кто ж это жизнь такую вытерпит, на одной зарплате! Но Галкин вышел на руководство, объяснил трудность момента и пробил для сотрудников этого участка двойную зарплату. Обещал еще и премии в размере нового оклада, квартальные и по итогам года, но умолял не брать взяток. Временно. До выяснения всех обстоятельств.
   Водители - народ шустрый, тотчас просекли ситуацию, полюбили ездить по этому шоссе, иной раз даже специально сворачивали, немного в объезд. Зато с полной гарантией, что никто тебя не тронет. Полная лафа! Прямо коммунизм - сотрудники ГАИ тактичны, безупречно вежливы, движение разруливают, пробок на дорогах не допускают, штрафуют очень неохотно, да и то только тогда, когда уж деваться некуда, само собой через сберкассу, наличными ни-ни.
   И, что самое интересное, - здесь до сих пор так. Ведь выяснить, кто такой Вайс, так и не удалось! От Степашина, действительно, была проверка, но ребята в принципе там свои, посидели с ними в ресторане, замяли дело. А с Вайсом и другими из пивной "Старина Мюллер" - никак! Глухая стена. Кто такие, что там происходит - не удалось выяснить даже через ФСБ. Доходит дело до определенного уровня, а дальше - стоп машина! Не ваше это дело, для вашего же собственного спокойствия советуем вам забыть об этом - мало ли что: у каждого из вас семьи, дети, вам это надо?
   Причем сотрудники пытались на свой страх и риск разузнать кое-что - из соседних зданий поставили направленные жучки, пытались прозвонить - ничего не слышно, ничего не видно. В радио и телеэфире в этом месте глухое белое пятно. Das ist fantastish!
  
   Особенности мелкого бизнеса в лесах Подмосковья
  Это объявление в местной газетке взбудоражило небольшой районный город Воскрешанск подобно внезапному извержению Везувия над тихим и развратным Геракуланумом.
   ПОКУПАЕМ ЖИВЫЕ ДУШИ. СТАРТОВАЯ ЦЕНА - $10. ОКОНЧАТЕЛЬНАЯ ЦЕНА УСТАНАВЛИВАЕТСЯ В ПРОЦЕССЕ ТОРГОВ С ВЛАДЕЛЬЦЕМ ТОВАРА. НИКАКИХ ОГРАНИЧЕНИЙ ПО ВЕРХНЕМУ ПРЕДЕЛУ СТОИМОСТИ НЕ СУЩЕСТВУЕТ! ДЕНЬГИ ВЫПЛАЧИВАЮТСЯ СРАЗУ ПО ЗАКЛЮЧЕНИЮ ДОГОВОРА НАЛИЧНЫМИ ИЛИ ПЕРЕВОДЯТСЯ НА УКАЗАННЫЙ СЧЕТ ПО ЖЕЛАНИЮ ПРОДАЮЩЕГО ТОВАР. ОБРАЩАТЬСЯ ТОЛЬКО ЛИЧНО, ПО АДРЕСУ ул. ЛЕНИНА, 13.
   ОБЯЗАТЕЛЬНО ИМЕТЬ ПРИ СЕБЕ ПАСПОРТ.
   НИКАКОЙ БЕСОВЩИНЫ, ВСЕ ДЕЙСТВИЯ ОСУЩЕСТВЛЯЮТСЯ В РАМКАХ ЧАСТНОГО СОЦИОЛОГИЧЕСКОГО ЭКСПЕРИМЕНТА.
   Объявление одновременно восхищало и возмущало щепетильных жителей славного городка смесью деловой нахрапистости содержания и деликатной целомудренности вопроса.
   Первым через несколько дней в редакцию позвонил местный священник отец Варфоломей.
   - Это что же вы себе позволяете! - с жарким негодованием кричал он в телефонную трубку главному редактору (он желал разговаривать только с главным) Семену Боборыкину. - Это кощунство! Как вы смеете помещать такие богохульные объявления в своей газете! Это отвратительная пляска на алтаре веры наших предков...
   Редактор, так и не понявший, при чем здесь пляска на алтаре веры наших предков (согласитесь, слишком витиевато батюшка здесь завернул), начал тем не менее виновато оправдываться, что у газеты де нет средств к существованию, что она тихо умирает (по-моему, здесь он употребил даже более крепкое слово), а реклама приносит деньги. Газете за объявление много заплатили. И потом, он не видит в этом ничего страшного...
   - Ничего страшного! - гремел разъяренный священник и тотчас обрушился на него с самыми ужасными словами, какие он только смог найти в своем боголепном лексиконе (уверяю вас, что антихрист и христопродавец были мягчайшие из них), упомянул про Иуду и его знаменитые тридцать сребреников, пригрозил пожаловаться в патриархию и призывал на его голову карающий гром небесный.
   Боборыкин положил трубку и недоуменно сдвинул плечами. Ну, жалуйся! Что мне твоя патриархия? Наложит на меня анафему и отлучит от церкви? Так я и так атеист. Что до грома небесного, то переживем как-нибудь, не под такими грозами стаивали, да до сих пор живы.
   Затем через некоторое время позвонил сам мэр, Полторацкий. Это было куда как более серьезно.
   - Семен! - начал он с обычными воркующими интонациями. - Что это у тебя там за объявление в твоей газете? Народ, понимаешь ли, жалуется. Мне позвонил - кто бы ты думал? - сам Корольков! Его Наталья чуть в обморок не упала, когда прочла. Она ж у него верующая! - он тихо прыснул в трубку, но тут же мгновенно сменил тон: - Я объявление еще не читал, но тебе, Семен, так скажу: ты что? хочешь, чтоб я тебе последние финансовые яйца обрезал? Мне лишний геморрой из-за твоей газетенки не нужен, своего хватает.
   В воркующих интонациях городского головы зазвенели металлические нотки.
   - Вячеслав Сергеевич! - умоляюще отвечал главред. - Да что я такого сделал, что вы меня от материнской исполкомовской груди оторвать угрожаете? Мне самому объявление сначала не понравилось. И будь оно по заработку пустое, я бы его не думая выкинул. Но за его публикацию предложили такие деньги, что я пошел консультироваться с нашим юристом, Степанниковым...
   - И что за деньги? - ревниво поинтересовался Вячеслав Сергеевич.
   В ответ главный редактор назвал такую сумму, от которой у мэра заслезилось в глазах.
   - Вот это да! - только и присвистнул он внезапно севшим голосом. Главный редактор уловил в его словах главную мысль и бросился спасать бюджетное финансирование любимого печатного органа.
   - Вячеслав Сергеевич! Я ведь и вас имел в виду, когда соглашался на эту сделку. А поскольку дело принимает некоторый скандальный оборот, который коснулся уже и вас лично, я готов поднять вдвое ваш обычный процент.
   К городскому владыке снова вернулись присущие его голосу вибрирующие нотки: - Ну, Семен, умная ты голова, смотри! А я уж постараюсь как-нибудь замять...
   Однако легко замять не удавалось, пламя телефонных баталий никак не утихало и в скором времени добралось до кабинета начальника отдела городской милиции Тарасюка. Иван Иосифович решил лично проинспектировать неблагополучный объект и поинтересовался у своих сотрудников, что же это за зверь там такой обитает, по указанному адресу Ленина, 13?
   Как оказалось, тому уже неделя, как там расположился офис новой для города туристической фирмы "Путешествие в Рай", директор Павел Илларионович Чертков. Кроме Павла Илларионовича из сотрудников имеется еще секретарь, Ирина Игоревна Полубесова.
   Служивая черная "Волга" легко и быстро доставила Ивана Иосифовича по Пролетарскому проспекту, через бульвар имени Позора Палачам Патриса Лумумбы на улицу Ленина, 13. Там действительно оказались витрины помянутого офиса, призывно зазывающие посетить страны с разнообразной тропической экзотикой, именуемой высоким пиаровским штилем Рай. В обетованное рекламными щитами место ломилась гораздо более длинная и шумная, чем в даже в БТИ, очередь нетерпеливых сограждан, но начальника городской милиции она, конечно, почтительно пропустила вне всякого установленного ею же строгого порядка.
   В офисе Ивана Иосифовича встретила ослепительная блондинка с грацией горной газели, которая вызвалась представить его директору. На блондинке была прозрачная блузочка с откровенным декольте и юбка чуть шире пояса, поэтому почтенному Ивану Иосифовичу пришлось смущенно уводить свои выпадавшие из орбит глаза в буквальном смысле куда попало.
   - Павел Илларионович, к вам Иван Иосифович из районного отделения милиции, - озвучила его визит директору Черткову ослепительная блондинка.
   - Добрый день, дорогой Иван Иосифович, - радостно осклабился и поднялся со своего кожаного кресла высокий стройный мужчина, чем-то отдаленно похожий на молодого Ивара Калниньша. - Буду рад сделать что-нибудь для вас.
   В своих тонких руках, никогда не знавших лопаты, Павел Илларионович беззаботно вертел сложенную в фантик сотенную долларовую купюру.
   Иван Иосифович смущенно кашлянул. В голосе Черткова ему послышался элегантный и убаюкивающий прибалтийский акцент. Почему он нас, русских, так обвораживает? Кто бы знал! Вот украинский и белорусский говор не пробирает, они кажутся нашему слуху грубоватыми, средне-азиатский тоже режет нежное русское ухо гортанным чужесловием, а вот эстонский или латышский... берет... Ну, вы помните, наверное, рекламу низкопробного растворимого кофе "Гранд" Иваром Калниньшем - "Тшаруюштший аромат настояштшего кохве"? Дрянь кофе, а на рекламу заслушаешься! Тем более, когда его представляет такая очаровательная мордашка. Которую, я думаю, пить этот "кохве" не заставишь даже под угрозой немедленного расстрела.
   - Вот, Павел Илларионович, приехал к вам лично узнать, что это за сомнительный бизнес вы открыли в нашем городе?
   - Побойтесь Бога, Иосиф Иванович! - Иван Иосифович, - поправил его Тарасюк, - Извиняюсь, Иван Иосифович! Все совершенно легально. Вот лицензия N0001300013, за подписью самого Президента Торговой Палаты господина Христенко, вот заключение лучшего адвоката страны Сребролюбова... У нас здесь все без каких-либо фокусов и прочих дурных затей с целью обмана почтенной публики...
   Иван Иосифович осторожно взял и внимательно изучил лицензию с контрастными водяными знаками и неопределенно пожевал губами. Что-то не понравилось ему в этой бумаге. Но что - он и сам не понял. Водяные знаки, пожалуй, были слишком резковаты.
   - Бумаги у вас, действительно, в порядке. Но бумаги бумагами, а мне хотелось бы разобраться в существе вопроса. В объявлении сказано, что вы покупаете живые души. Так ли это на самом деле? Зачем они вам? Что вы потом с ними делаете? Народ интересуется. Интересуется и беспокоится. Это будоражит город. А я не желал бы беспорядков. Вы меня понимаете?
   Говоря эту пламенную тираду, Иван Иосифович уставился своим грозным взглядом прямо в глаза собеседнику. Тот выдержал удар.
   - А чем, по-вашему, уважаемейший Иван Иосифович, этот товар отличается от любого другого? У нас все совершенно законно. С каждым владельцем мы заключаем официальный договор с указанием наших юридических реквизитов, его паспортных данных и стоимости сделки, с которой мы, как положено, платим государству налоги.
   - Позвольте полюбопытствовать на один из заключенных договоров.
   Павел Илларионович изящно развернулся на вращающемся кожаном кресле к стоящим за его спиной стеллажам. На них стояло по крайней мере несколько тысяч разноцветных папок.
   - С которым желаете ознакомиться? На ваш выбор!
   - Да мне все равно! - махнул рукой Тарасюк. Всем своим видом он демонстрировал покорно-ленивое выполнение суровых должностных обязанностей.
   - Если вам все равно, тогда посмотрите вот этот, он должен навести вас на некоторые размышления.
   Тарасюк неторопливо принял договор в свои руки и с изумлением увидел там фамилию весьма известного в городе лица.
   - Да, да! - ответил на его вопросительный взгляд Павел Илларионович.
   - Это именно тот человек, которого вы хорошо знаете.
   - Четыреста двадцать тысяч долларов!... - присвистнул Тарасюк.
   - Да! Именно на этой цене мы с ним договорились. Деньги клиенту уже выплачены. А вы разве не заметили его последних новых приобретений?
   - То-то я смотрю!...
   Тарасюк продолжал внимательно разглядывать документ.
   - А что здесь за странный пакетик, пришпиленный степлером к договору? И еще, какая-то необычная подпись клиента, коричневого цвета. Они что? - кровью расписываются?
   - А как же! Это обязательное условие. Иначе договор считается недействительным, и деньги по нему не выплачиваются. Это, конечно, кажется немного диковато, но таковы требования нашего спонсора. Что же касается пакетика, то в нем прядь волос и обрезок ногтя человека, заключившего договор. Это также обязательное условие. Видите ли, клиентам почему-то думается, что главное - получить с нас деньги, а в остальном договор - это пустой звук, и на него не надо обращать внимания. Этими атрибутами средневекового мракобесия мы пытаемся вселить в них должную уверенность, что это не так. Но, похоже, их и это не пробирает.
   - Я вот чего не понимаю. Для вашей фирмы это сплошные убытки и никаких доходов. Зачем это вам?
   - Самое интересное, Иван Иосифович, что и я этого не знаю! Нас финансирует головная фирма с участием американского капитала. За каждую душу мне платят приличные деньги.
   - Но зачем? У вас имеются какие-то соображения? Ведь вы, наверное, думали об этом.
   - Скажу честно - не думал! Я как-то сразу понял, что если я буду ломать голову над этим вопросом, тогда я не смогу делать свой бизнес. Мне хорошо платят, и я хорошо делаю свою работу.
   - Но ведь всему есть пределы! Ведь должны же вы были подумать о моральной стороне вашего бизнеса. Вот если бы вам предложили убивать людей за большие деньги, то вы бы, наверное, отказались, не правда ли?
   - Убивать, естественно, я бы категорически отказался, потому что это уголовное преступление. Прежде, чем заняться этим делом, я тщательно исследовал юридическую сторону этого вопроса. И ни один из трех лучших юристов страны не нашел здесь ничего предосудительного.
   - Я бы лично, все-таки, не продал бы свою душу ни за какие деньги, - уверенно и веско высказался Иван Иосифович. - Как можно!
   - Это вопрос твердости веры и гибкой ценовой политики, уважаемый Иван Иосифович. Кому-то достаточно за свою душу жалких десяти долларов, а кто-то не решается расстаться со своей драгоценной ношей и за многие миллионы. Но вы понимаете - мы НИКАК не ограничены в средствах. Мы можем выплатить вам ЛЮБУЮ разумную сумму. Вот скажите безотносительно к покупке души - сколько бы вам хотелось бы иметь денег для того, чтобы считать свою жизнь счастливой?
   Тарасюк сглотнул слюну. В его голове мелькнули шальные мысли о новеньком Nissan-Premiera нежно-палевого цвета, о даче, хотя бы такой же, как у Хрюкина, о возможности пристроить своих детей в нормальную коммерческую школу... Э-э-э, да мало ли?
   - Что бы вы сказали о сумме в двести тысяч условных единиц? - вкрадчиво продолжал директор, и небрежно пошелестел фантиком стодолларовой купюры.
   Тарасюк протестующе взмахнул рукой, словно отгоняя навязчивые видения. Директор понимающе хмыкнул.
   - Думаете, маловато будет? Но вспомните: ведь это абсолютная халява. Я ничего ужасного от вас взамен не требую. Не требую, например, чтобы вы предали Родину и выдали мне секреты атомной подводной лодки, или показали многомиллионной публике свой голый зад, как того требуют в скандальных передачах риелти-шоу современные шоумены.
   Есть ли душа у человека или это выдумки досужих богословов - этого никто наверняка не знает, потому что никто еще не смог доказать то или иное. Кто-то говорит, что чувствует душу внутри себя, а другие говорят, что ничего не ощущают. Мы с вами не будем пытаться разрешить эти вопросы, каждый человек должен разобраться в них сам.
   Наши благодетели считают, что душа у человека есть, и мы от их имени предлагаем купить ее у вас. Я не пытаюсь спровоцировать вас на неблаговидный или уголовный поступок, я хочу заключить с вами честную и законную сделку. Я еще мог бы понять колебания человека верующего, которому трудно переступить через свои заскорузлые догматы, но ведь вы в бога никогда не верили...
   - Я понял, - хрипло сказал Тарасюк. - Это компромат.
   - Почему? Теперь вас не понял я. А ведь до меня быстро доходит, гораздо быстрее, чем вы думаете.
   - Все очень просто. В один прекрасный день вы опубликуете информацию о подобных договорах в известной газете под броским заголовком: "ОНИ ПРОДАЛИ СВОЮ ДУШУ ДЬЯВОЛУ", а дальше списочек, в которой будет стоять и моя скромная фамилия, с указанием суммы в долларах в колоночке напротив. И что в этом случае скажут обо мне наши достопочтенные граждане? А если это компромат, значит, это возможный шантаж: или я буду делать, что мне скажут, или...
   - Во-первых, почему же именно дьяволу? Откуда у вас этакая пессимистическая склонность к мистике? Мы официально зарегистрированная туристическая фирма. Мы благословлены портретом священномученика отца Аввакума, - ленинским жестом развернутой ладони он указал на стену за спиной Тарасюка. Тот оглянулся назад, и над собой с изумлением увидел портрет благообразного старца с пронзительным взглядом измученного страстотерпца. - Во-вторых, я могу дать вам любую мыслимую расписку о неразглашении условий договора, какую вы только пожелаете. И, в третьих, Иван Иосифович, что если я вам скажу, что нашими клиентами уже стали практически все видные люди города? Подкопалин, Толстопятов, Цыпочка... Рюмин, Цабзиков, Дроздов...
   Прочное прямоугольное пространство исказилось и поплыло перед глазами Тарасюка подобно зданиям бесовского архитектора Гауди. Все смешалось в его скомканных событиями мыслях - Хрюкин оказался бравым боцманом на ядерной подводной лодке, разбитной протопоп Аввакум, заправски восседая в палевом "Ниссане", сладострастно тискал ослепительную блондинку, а господин Чертков, у которого почему-то на темени выскочили аккуратные черные рожки, лихо ехал верхом на спине у Президента Торговой Палаты господина Христенко, и дерганьем за уши управлял поворотами последнего в стороны.
   - И Подкопалин! И Толстопятов! И Николай Николаевич Дроздов туда же!... - бессвязно лепетал он. Мысли его разъезжались, точно лыжи у неопытного лыжника, вдруг покатившегося с горы.
   - Ну, так как, Иван Иосифович, будем заключать договор? - продолжал энергично наседать Павел Илларионович. - Давайте же, наконец, торговаться! Я человек азартный, мне нужны свежие эмоции. Наше предложение я озвучил. Теперь ваш ход.
   Тарасюк оцепенело молчал, все еще находясь в искаженном пространстве собственных галлюцинаций, где так причудливо переплелось настоящее и вымысел, реальность и неправдоподобные фантазии искушенных продюсеров.
   - Давайте я возьму на себя инициативу, - любезно предложил Павел Илларионович. - Во-первых, палевая Nissan-Premiera, это примерно 25 тысяч зеленых...
   - Но откуда вы знаете о Ниссане?...
   - Нет, нет! - взмахнул руками Павел Илларионович. - Не подумайте ничего дурного. Никакой мистики и подслушивания чужих мыслей! Просто, находясь в состоянии задумчивого раздумья, вы несколько забылись и начали говорить вслух...
   - Понятно...
   - Далее, упомянутая в тех же раздумьях вслух дача Хрюкина. Это еще плюс двести. Округляем это все до трехсот, набрасываем десять процентов на непредвиденные расходы и пять на утруску-усушку - итого получается триста сорок пять тысяч.
   Глаза у Ивана Иосифовича округлились, искаженные предметы начали приобретать привычные очертания, но он продолжал хранить молчание.
   - Но это, так сказать, дебет. Предмет нашей сделки, живая человеческая душа, состоит, как известно, из двух равновеликих частей - нежных детских воспоминаний и совести. Детские воспоминания есть часть постоянная, а вот что касается второго компонента, то он имеет интересное свойство к изменению своей величины. Ее размер может уменьшаться или увеличиваться, она может совсем исчезнуть. Покупая душу, мы, естественно, обращаем внимание на состояние покупаемого продукта. Прежде чем заняться своей скромной деятельностью, о всех видных людях города мы собрали досье... И по мнению наших авторитетных источников, совести у вас, Иван Иосифович, нет. Или ее осталось очень мало. Могу вас утешить только тем, что это неизбежное следствие всеобщего универсального закона: количество совести у человека обратно пропорционально высоте занимаемой им должности. Поэтому я счел бы правильным, если мы вычтем процентов 30 из указанной суммы.
   Лицо Ивана Иосифовича посерело от внутреннего напряжения. Это был большой удар по его самолюбию. Он колебался в выборе своих действий. С одной стороны он мог прихлопнуть эту лавочку одной левой. А с другой стороны - тогда точно обломится эта возможная сладкая халява.
   - Я вас понимаю, - ласково журчал Павел Илларионович, - всегда хочется большего, всегда хочется выжать из благоприятной ситуации максимум. Но, Иван Иосифович, поймите и мое положение. Я говорил, что мы не ограничены в средствах, но это не значит, что они бесконечны. У всякого человека есть размер его притязаний и его реальная стоимость. В идеале они должны быть равны. Я же могу откровенно сказать вам, что у вас пропорция составляет десять к одному. Согласитесь, это несколько многовато. Больше я никак заплатить не могу. Если вы не желаете соглашаться с указанной суммой - ну, что ж? Останется только сожалеть о ваших упущенных возможностях! С меня никто не требует стопроцентного охвата населения. Нам достаточно правильной представительской выборки.
   - Ну-у-у... - неопределенно замычал Иван Иосифович, у которого в мозгу уже заклинила семафорная стрелка, и тяжелые железнодорожные составы могли теперь двигаться только в одном направлении.
   - Ну "что"? Ну "да!", ну "Нет!" или просто "Ну"?
   - Да-а-а... - наконец, выдавил из себя посетитель, и долгое гулкое эхо заплясало под сводами кабинета директора туристического агентства.
   - Ну, вот оно и хорошо, - устало сказал Павел Илларионович, - вот оно и ладненько. Давайте оформим наши дружеские отношения договором. Ирина!
   И в кабинет снова впорхнула изящная Ирина, и снова зардевшийся Иван Иосифович не знал, куда девать свои осоловелые от стыда глаза, и был паспорт с дотошным выспрашиванием места прописки и семейного положения, и была кровь из пальца и ритуальное обрезание кусочка ногтя и пряди волос с темени... И был договор, подписанный обеими высокими сторонами, и вышел Иван Иосифович на пошатывающихся ногах, все еще находясь в состоянии обкуренной очумелости от всего происходящего.
   Павел Илларионович подошел к окну и долго смотрел, как Тарасюк грузно и сановито садится в свою служебную черную "Волгу", и как он уплывает на ней в далекую, но ведомую даль, и по щеке Павла Илларионовича побежала, как капля утренней росы, стеклянная слеза, оставляя на нежной коже с персиковым пушком влажный, блестящий след.
   Из состояния печальной задумчивости его вывел резкий телефонный звонок. Знакомый вальяжный тяжелый голос спросил из трубки:
   - Добрый день, Павел Илларионович! Как там движется наш секретный социологический проект?
   - Увы, Борис Борисович! Картина очень печальная. Почти сто процентов!
   - Э-э-э! Да вы, я вижу, очень расстроены. Впрочем, и я тоже. Завтра буду докладывать президенту. Но в целом я удовлетворен результатами. Прививка против оранжевой чумы, я думаю, сделана хорошая.

***

   И на следующий день загадочная туристическая фирма "Путешествие в Рай" исчезла из города самым необыкновенным образом в совершенно неизвестном направлении. За одну единственную ночь она умудрилась буквально испариться, оставив после себя абсолютно пустое гулкое помещение с растоптанным портретом протопопа Аввакума да издрызганной вчерашними буйными посетителями рекламой со знойными пальмами на витринных окнах.
   Казалось бы, ничего страшного не произошло. Ну, была в городе некая контора, была да сплыла. Что же здесь такого удивительного? Мало ли их скоропостижно возникало и лопалось за последнее перестроечное время? Каждый из нас мог бы вспомнить при желании десятки и сотни подобных случаев. Более того, периодически эти возникновения и исчезновения носили прямо таки эпидемических характер.
   Вспомним, как на туманной заре перестройки город бурно зарос разномастными торговыми палатками, которые появлялись везде, где только можно было выкроить пятачок для установки этих недолговременных сооружений для обмена изделий промышленности и продуктов питания на деньги. Торговали всем - хлебом, колбасами, спиртом, колготками и автобусами, картошкой и эмалированной посудой. Казалось, город настолько изголодал и обносился за советское время, что для того, чтобы нормально насытиться и одеться, люди должны были делать покупки через каждые пять шагов своего продвижения по замызганным городским тротуарам.
   Затем разбогатевшие на продаже съестных и обувных припасов граждане кинулись покупать подержанные автомобили. На нормальный новый автомобиль денег у них еще не было, а ездить уже хотелось. Город наводнили убитые авто. Сообразно росту парка уезженных автомобилей в городе начали плодиться магазины автозапчастей. В скором времени их стало больше, чем любых других торговых точек, и их количество переступило всякие разумные пределы. Это была вторая волна эпидемии в городском конторостроительстве.
   Повинуясь закону свободного стихийного рынка, она также довольно быстро пошла на спад. Владельцев магазинов запчастей отстреливали все, кому не лень, а магазины закрывали или выносили на окраины города, и скоро их количество уравнялось с истинными потребностями граждан. А вместо магазинов запчастей начали открываться аптеки, количество которых также скоро перевалило всякие разумные потребности. Количество травмированных в автомобильных авариях было явно ниже широких предлагаемых возможностей. Но, возможно, рынок прозорливо делал ставку не только на свернувших себе шею обладателей железных коней, а на всех жертв тяжелого перестроечного времени, коих накопилось к этому времени немало. У кого разболтались нервишки, у других не выдерживало сердце. Словом, к этому времени народ активно нуждался в медикаментах и средствах оказания первой медицинской помощи, но, все-таки, не в таких же безумных количествах! И владельцев аптек и аптечных киосков начали потихоньку отстреливать. Город замер в ожидании следующей, четвертой, волны, в качестве которой некоторые предсказывали бум туристических контор. И "Путешествие в Рай" была одной из первых ласточек.
   Шутки, как говорится, шутками, но между тем дела в городе начали принимать какой-то странный, я бы даже сказал дьявольский оборот.
   На место странного происшествия тотчас выехал сам начальник районной милиции полковник Тарасюк. Походил по пустому помещению, хрустя жесткими подошвами казенных хромовых сапог по битому стеклу, сломанным авторучками и прочим остаткам былой канцелярской роскоши. Поводил своим длинным носом вправо и влево, принюхиваясь, точно пасюк, к тягостной тревожной тишине. Случайно глянул в разбитое зеркало, которое еще вчера лучисто отражало прелести ослепительной блондинки Ирины, а оттуда на него высунулось свиное рыло. Иван Иосифович отшатнулся и в испуге посмотрел на руки. Нет, с руками пока было все в порядке, копыта там еще не выросли. Он еще раз глянул в зеркало. Да нет, оказывается, ему просто померещилось. Изломанное зеркало отражало его обычную хмурую физиономию, которую, действительно, при некоторой фантазии и с учетом дефектов треснувшего зеркала можно было не так воспринять. Он попытался собраться с мыслями. Образ свиного рыла выбил его из состояния душевного равновесия. Итак, об исчезнувшей конторе. Что тут можно было думать! Он вынужден был лично констатировать: еще вчера бурлившая кипучей деятельностью контора исчезла! Исчезла бесследно!
   Впрочем, врученная ему вчера сумма никуда не делась, была на месте, любовно укрытая мягкой промасленной ветошью в подполе его теплого горисполкомовского гаража. Это он проверил сразу, как только услышал слух о том, что загадочная контора пропала.
   Поэтому он решил, что исчезновение конторы - это на самом деле хорошо. Даже не просто хорошо, а великолепно. Забот-хлопот больше с ней теперь никаких, а денежки остались в кармане.
   И, рассудивши эдаким ладным чином, Иван Иосифович поспешил назад, к своему гаражу. По его здравому разумению, деньги хоть и были пока на месте, но могли исчезнуть столь же молниеносно, как и сама контора, их выдавшая. А посему лучше было бы их поскорее потратить, материализовать в движимую и недвижимую личную собственность.
   Но, как вы и сами можете легко догадаться, не один Иван Иосифович оказался в городе таким прозорливым.
   ***
   Погодите-ка, о чем это я? Что же я вам хотел рассказать далее? Уже и забыл, дырявая башка. Хотя нет, вспомнил! Потому и вспомнил, что у Ивана Иосифовича случился аналогичный случай. Приехал он к себе в гараж, полез в подпол за деньгами, а у самого уже мысли крутятся, как и что он на них покупать будет, да как он потом славно заживет. Первым делом ему вспомнился родной уголок в далекой Свердловской области, где он родился и вырос, и он подумал, что надо бы туда съездить. Вот только... Вот только название деревеньки он никак не мог вспомнить: давненько он там уже не был, если честно сказать. Он уже спустился в подвал, разгреб ветошь, нащупал под ней вожделенную пачку денег, а название все никак не вспоминалось. Наверное, именно так подступает к нам беспощадная старость, подумал Иван Иосифович. Это ж надо! - название родной деревни не вспомнить! Правда, потом через несколько минут он вспомнил свои Малые Гулемы, но эта внезапная забывчивость произвела на него дурное впечатление. Тихая тень страха шевельнулась, как холодная и влажная жаба, в его сердце и пропала, точно ее и не было никогда. Но... Но мой чуткий и внимательный читатель хорошо знает, как это бывает! Пусто место и место, которое еще недавно было чем-то занято, а сейчас было пусто - это два разных места. Ибо во втором случае у нас есть память о той вещи, которая еще недавно занимала это пустующее ныне место.
   Иван Иосифович трясущимися руками размотал замотанную в вощеную бумагу пачку, страшась увидеть там вместо зеленых долларов зеленые этикетки от бутылок или просто нарезанную бумагу, но нет, Бог миловал. Деньги были на месте, Чертков не обманул. Надо было действовать, причем быстро.
   Первым делом он помчался в автосалон за палевым Ниссаном. Но в салон уже змеилась многосотенная очередь, а на полевом Ниссане от предпродажной стоянки салона отъезжал ухмыляющийся и довольный Хрюкин. Не мешкая, Тарасюк тотчас кинулся в правление дачного кооператива "Теремок", где собирался по сходной цене купить готовый коттеджик, однако и там ему был полный облом. Все готовые коттеджики были уже разобраны более расторопным гражданами его родного города, да и недостроенные, впрочем, тоже.
   Вопреки вашему возможному мнению, читатель, Тарасюк даже не очень расстроился. Он знал, что является обладателем хорошего пакета твердой валюты, которая, в отличие от валюты мягкой, не падает в цене. А если так, то рано или поздно он пристроит ее, куда нужно. Это всего лишь вопрос времени.
   Более серьезно его беспокоило другое. Он снова забыл название своей родной деревеньки, и с ужасом начала понимать, что забыл он не только это. Он никак не мог вспомнить имена своих школьных приятелей, с которыми учился десять лет, он попытался вспомнить то, как именно он познакомился со своей женой Татьяной, и также на смог. Воспоминания его детства провалились куда-то так глубоко, что он не мог до них добраться. Их намертво заслоняли последние события, которые вдруг выросли в его сознании, как высокая Китайская стена. Глядя на старушку у городского рынка, что смиренно просила подаяние, он попытался вспомнить свою добрую бабулю, которая очень любила его, а вместо этого из памяти, как недавно свиное рыло из разбитого зеркала, вылезал Хрюкин с палевым "Ниссаном". Сын-старшеклассник принес двойку, и он хотел было напомнить ему, как он сам браво учился в школе, но вместо этого ему вспомнилась его собственная фантазия, как Чертков ездил верхом на спине у Президента Торговой Палаты господина Христенко.
   Устав от этих кошмарных образов, он подумал было обратиться к психиатру, но внезапно понял, что это бесполезно. Ни один самый гениальный психиатр, будь он даже сам Кащенко во плоти, не сможет помочь тому, кто продал свою живую душу. И понял он, что ему больше всего хочется сейчас. Не нужен ему ни палевый Ниссан, ни хрюкинская дача - ему хотелось поехать в милую деревню с красивым звучным названием, которое он опять забыл, выйти там на знакомый косогор за околицей, вдохнуть там свежий и вольный воздух, и снова вобрать в свою грудь весь окружающий мир единым вздохом, чтобы слиться с ним воедино и стать его неотделимой частью. Но, поняв это, он понял также, что этого уже не будет никогда, потому что исчезли те меха, куда это можно было вобрать. "Надо будет поехать в отпуск, на родину", - как-то тоскливо подумалось ему.
   ***
   Из текущей уголовной хроники.
   В Свердловской области милиционер расстрелял четверых человек. Как сообщили РБК в местном УВД, рано утром 18 декабря 53-летний начальник районной милиции подмосковного Воскрешанска, находившийся в отпуске, решил выяснить отношения с соседями, вооружившись карабином СКС. Первый инцидент произошел в селе Знаменское Верхне-Туринского района. Выстрелом из карабина милиционер убил 44-летнего частного предпринимателя на его же приусадебном участке. Затем на личной автомашине "Нива" убийца проследовал на хутор Северо-Восточный. Там в охотничьем домике из того же карабина он застрелил троих человек: 52-летнего врача-психотерапевта, 48-летнего неработающего и 46-летнего помощника егеря. Кроме того, страж правопорядка ранил 62-летнего мужчину. После этих действий отпускник вышел во двор и застрелился сам.
   О мотивах столь кровавой расправы разъяренного милиционера над людьми пока ничего не известно. Проводится расследование. По факту убийств прокуратурой района возбуждено уголовное дело.
   Корреспондент отмечает также чрезвычайное природное явление, сопутствовавшее происшествию: в этот день в Верхне-Туринском районе несколько раз гремел гром, что довольно необычно в этих краях в данное время года.
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"