Аннотация: Это маленький рассказик пришел ко мне неожиданно. Это рассказ - настроение. Это рассказ - продукт какого-то немыслимого вдохновения. Я не властен над нам.
Царила ярко-желтая осень...
В этом месте веселый детский смех был несколько неожидан. И потому высокая худая женщина в черном платье до колен прикрикнула:
--
Анна, Михаил! Тише!
И Анна, и Михаил сразу поняли, что мать не шутит. Так, по-взрослому, она называла их только в критические моменты, когда ее терпение, в конце концов, лопалось. Это случалось достаточно часто, чтобы шестилетние близнецы запомнили, что следует после такого окрика. Сегодня дети не хотели такого поворота событий. Анна и Михаил перестали смеяться, но прыгать между надгробий не прекратили.
Между гранитных плит, ржавых оградок, обветшалых памятников скользил сыроватый ветерок. Он слегка шевелил прядку рыжих волос, выбившуюся из-под полупрозрачной косынки, прикрывающей полуопущенную голову женщины в черном, срывал лист за листом с огромного клена, казалось, вросшего в чью-то могилу, трогал лепестки поздних осенних цветов, посаженных любящей рукой живых в пристанище мертвых еще в прошлом веке, прикасался к ликам давно умерших, украшающим еще уцелевшие надгробия.
Вчера прошел небольшой дождик, земля кое-где раскисла и приставала к туфлям. Воробьи пили дождевую влагу из опрокинутых ваз и купались в лужицах на накренившихся столиках. Вокруг витал запах прели, усиленный неизбежной сыростью.
Женщина свернула с главной аллеи и двинулась между могил. Дети безропотно последовали за ней. Бегать почему-то расхотелось.
Она слушала немыслимую тишь, царившую здесь. Будто не было всего лишь в сотне шагов отсюда за высокой кладбищенской оградой скоростной автодороги со всеми этими легковушками, грузовиками, мотоциклами, автобусами, фургонами. Все они просто не существовали для этого места. Им не было здесь власти. Хотя и доносился слабый дорожный гул, но тишина заглушала его. И это было хорошо.
Она остановилась и склонила голову.
--
Кирилл Александрович Амосов, - прочитал Миша.
--
Да, - шепнула она.
Сильные такие ласковые руки...
Бездонные детские-детские глаза...
И стихи, стихи, стихи...
Ты не ведала слов отреченья,
Опустивши задумчивый взор,
Точно в церковь, ты шла на мученья,
Обнаженной забыла позор.
Душа поэта. Ей было так тесно...
Тонкие черные волосы...
Длинные пальцы пианиста...
Стихи, стихи, стихи...
Помнишь эту пурпурную ночь?
Серебрилась на небе земля
И луна ее старшая дочь.
Были явственно видны во мгле
Океаны на светлой земле,
Цепи гор, и леса, и поля.
Ему не было места здесь, среди нас...
--
Ма, - спросила Аня, - почему он прожил так мало?
--
Аннушка, он прожил слишком много. Целых двадцать лет.
--
Это очень мало, - возразил брат Ани. - Что с ним случилось?
--
Мишенька он убил...
Выстрел.
Громкий, громкий.
Перекошенное, страшное, кровавое лицо.
И детские-детские глаза...
Я помню вечер, бледно-скромный,
Цветы усталых георгин.
И детский взор, - он мне напомнил
Глаза египетских богинь.
--
... он убил. Потому что, когда любят, всегда убивают. Себя.