Пастор форштадтского прихода - большой энтузиаст по части прав женщин на высшее образование. В приходской школе Трудхен Майер зарекомендовала себя отличной ученицей и выиграла стипендию, которая позволяла ей бесплатно учиться в семинарии и даже поступить в университет. А женщина с высшим образованием в Пруссии это большая редкость. Но фрау Майер не позволяла ей даже думать о таких глупостях.
Пастор заходил несколько раз к Майерам и убеждал в необходимости продолжить учебу. Он даже высказал намерение принять девочку в свой дом и взять ее на полное содержание, на всё время обучения. Тем не менее, фрау Майер оставалась непреклонна.
- Как же так? - спросил пастор, решившись на последнюю попытку. - Вы отправили своего сына учиться в университет, и в то же время, обрекаете талантливую дочку на труд поденщицы, которая всю жизнь будет шить зонтики на дому?
- Долг девушки - выйти замуж и родить детей, - сказала фрау Майер. - Никакая профессия не заменит ей собственной семьи. Если бы Трудхен страдала увечьем или была бы уродлива, вот тогда бы отдала ее постигать науки, чтобы она не была обузой для родственников, а имела жалование в школе с учительского труда. А так ей учиться незачем. Какой прок от французского языка и музыки, когда ей нужно будет готовить и стирать на мужа и троих детей?
- Что ж, видимо, убедить простых людей в пользе образования это непосильная задача для просвещения, - ответил пастор, в отчаянии потирая ладонями. - Равно как объяснить им, что труд духовный важен более труда телесного. Неужели вы рассматриваете образование только лишь как инструмент для обогащения? Как вы не можете понять, что образование возвышает человека и делает его жизнь лучше и благороднее.
- На что моей Трудхен забивать себе голову всякой всячиной? Ничего хорошего от этого быть не может. Она забросит и дом и детей, а на уме у нее будет одно искусство да наука. А еще ей захочется, чтобы муж был богатый и будет она несчастна до конца своих дней, потому что никогда такого не найдет. А с моими пятью тысячами марок в сберегательном банке, она, без всякого французского, найдет себе хорошего мужа и будет счастлива.
- Когда я впервые оказался в Восточной Пруссии, я удивлялся тому, что учительницами в школе работают одни только горбатые калеки, - сказал пастор. - Теперь я понимаю почему. Ни одной здоровой девушке, согласно вашим словам, образование на пользу не пойдет - учительницами становятся лишь те, кому не суждено выйти замуж. А дети?! Каково им должно быть с такими учителями, для которых профессия педагога есть несчастная доля, кого в школу привело не призвание, а нужда? Появиться ли у детей тяга к знаниям? А такая девушка, как ваша Трудхен, когда выучиться, станет манной небесной для школы, с ее талантом и рвением дети захотят ходить в школу, и учение будет им в радость, а не в наказание.
- Может быть так оно и есть, - согласилась фрау Майер, - но я знаю, Трудхен никогда не откажется иметь свой дом и семью.
- Я не говорил, что она обязана оставаться незамужней, - возразил пастор. - Никто не запрещает ей выйти замуж после получения образования. Я могу вас заверить, что среди нас много образованных мужчин, которые ищут себе в жены образованных женщин - женщин способных понять и оценить их труд и может даже стать помощником.
- Работа женщины это дом и семья, - сказала фрау Майер без колебаний. - Жене незачем лезть в дела мужа, как и мужу незачем совать свой нос в бабьи заботы. Но раз уж вы так прониклись беспокойством за судьбу Трудхен, я скажу вам честно, господин пастор, почему не одобряю ваш замысел. Потому как я знаю, что на уме у девушек и, что на уме у юношей и особенно мне хорошо известны нравы благородных семейств. А Трудхен невинная, сумасбродная девушка, за ней глаз да глаз нужен, даже в вашем доме, господин пастор, в котором бывает много молодых людей. Девичью честь легко запятнать, и мужчине нет до того никакого дела. Только и остается уповать на материнскую бдительность и беречь дитя как зеницу ока.
Затем фрау Майер вздохнула и начала рассказывать историю:
"У меня была красивая сестра. Ее звали Минна. Мы жили на ферме в окрестностях Инстербурга. На расстоянии одной мили от нас стоял графский замок. Графиня была добра к нам, поскольку знала старого егеря, который был отцом моей матери. Моя сестра часто ходила в замок с корзинкой полной грибов и земляники, собранных своими руками в лесу. В замке охотно принимали ее грибы и ягоды и щедро вознаграждали подарками: подстреленной на охоте дичью и сладостями, оставшимися с праздничного стола. Всякий раз, когда графиня узнавала, что кому-то из нас нездоровиться, она обязательно посылала нам бутылку хорошего вина.
Как я уже сказала вам, Минна была красавицей: с длинными, вьющимися черными волосами, лицом Milch und Blut (кровь с молоком), и грудью словно снежный сугроб. В замке гостил молодой граф фон Арнхайм, пусть несмываемый позор вовеки сопровождает это имя, он заприметил мою сестру и подстерег ее в парке. Бедное дитя было слишком напугано, чтобы позвать на помощь и слишком глупа, чтобы рассказать матери о случившемся. Через пару недель Минна нанялась горничной в семью из Инстербурга, но, некоторое время спустя, ее выставили за дверь с позором и оскорблениями, после чего она снова вернулась домой.
Мой отец был праведным человеком и, хотя мое мнение не в счет, говорил он лучше пастора, несмотря на то, что нигде не учился и был простым фермером; его часто приглашали на похороны произнести надгробную речь или выступить на торжествах. Он подал в суд на графа, но этот трусливый подлец не стал отрицать факта внебрачной связи, но не признал ребенка; адвокат отца оказался не лучше, он получил взятку и сделал все, чтобы проиграть дело. Суд встал на сторону ответчика, и мой отец был вынужден оплатить издержки в тысячу марок.
Но отец не остановился на этом и обжаловал решение в вышестоящем суде, поклявшись, что не свяжется больше ни с одним адвокатом и сам будет выступать в суде. По сей день, я помню каждое слово его долгой речи, он произнес ее после показаний немногих свидетелей, которых ему удалось найти. А моя бедная сестра Минна вынуждена была стоять все это время перед судьями, с ребенком на руках, плача и кормя своё дитя, чтобы унять его крики.
Отец рассказал всю историю так, что невозможно было остаться равнодушным. Он указал на графа, который бесстыдно ухмылялся, сказав ему прямо, что он за человек. Затем отец указал на мою сестру и попросил людей вглядеться в ее лицо и ответить на вопрос: видят ли они в этом облике невинности и чистоты хоть каплю порока? Он попросил взглянуть на золотистые волосы ребенка - того же цвета что и у графа, в то время как у Минны - черные, и сказал, что хоть и любит это малое дитя как своего внука, но надеется, что ребенок умрет в младенчестве, если он унаследовал подлый нрав своего отца. К концу речи весь зал всхлипывал и шумел от негодования, когда отец сел не оставалось сомнений каким будет решение суда. Злодей должен был оплатить издержки за оба судебных процесса, а также отдать некоторую сумму на содержание ребенка. Сколько же, думаете вы, назначил суд? Наши справедливые прусские законы позволили судье обязать негодяя платить лишь двенадцать марок в месяц!
Графиня тяжело переживала случившееся. Она посылала ребенку всю необходимую одежду, так что дитя выглядело как маленькая принцесса. А когда ребенок умер в возрасте трех лет, графиня устроила похороны, на которые не пожалела денег. Казалось, Минна оправилась после ударов судьбы и через три года вышла замуж за сапожника, ему была известна ее история, но, тем не менее, он взял ее в жены. Однако дух ее был сломлен. Прожив с мужем два года, она умерла.
А наша мать собрала дочерей, всех нас шестерых сестер, и заставила поклясться, что мы никогда не будем прислуживать в господских домах, и наказала дочерей своих научить, чтобы не ступала нога их на помещичий двор. Среди господ часто встречаются мерзавцы, для которых обесчестить девушку то же самое, что подстрелить охотничий трофей. Поэтому вы, господин пастор, можете говорить всё, что вам заблагорассудиться, но Трудхен останется дома, под материнской опекой, до тех пор, пока не обзаведется собственным домом и мужем, который будет ее защищать. Я рассказала вам всё как есть и теперь, я думаю, вы понимаете причину моей решимости и непоколебимости".