Письма Ноя 
   Питерские стихи 
   (1989-1992)
   * * * 
   Все письма отсюда похожи на письма сюда 
   настолько, насколько на водку похожа вода: 
   любитель анализа, их различаю на вкус, 
   ладонь потираю ладонью, и ласково: "ну-с?" 
   Я знаю, я знаю - когда-нибудь мне надоест: 
   в стаканы налито, но тост превращается в тест, 
   и закуси нет, т. е. накуси-выкуси, да 
   и водка, похоже, стремится к воде - а вода 
   стремится сквозь пальцы и в лунку, где крутит спираль, 
   и дважды в неё не войдёшь, как известно, - а жаль.
   За окнами ночь - это плата за белую ночь, 
   за слово царёво, за окна в Европу и проч., 
   за груды гранита, за жест: "наречешься Петром 
   и будешь ты камнем для веры моей" - и потом, 
   какое мне дело, за что, и не всё ли равно? - 
   за окнами мокро, простудно, паскудно, темно, 
   но ходят трамваи, и есть ещё тяга домой, 
   и есть ещё странное чувство, что дом этот мой, 
   и водка в граненом стакане, и в кране вода, 
   и дни по спирали уходят неясно куда.
   Мы свидимся снова не ранее первых седин 
   (другой приговор огласил бы один Аладдин). 
   Мы свидимся снова, поскольку седины не в счёт, 
   поскольку, я знаю, вода никуда не течёт - 
   но крутит спиралью и вдруг замыкается в круг, 
   а в замкнутом круге не выделить точек и дуг. 
   Иначе зачем этот город у самой воды, 
   коль нынче простудно и с водкою в нём нелады. 
   Иначе зачем она, водка - и эта вода, 
   и письма отсюда зачем, как и письма сюда.

   *** 
   Враждебность улицы прохожему дана, 
   как уравнение, где битва с неизвестным 
   уже проиграна, уже свела с ума - 
   но найден ход, и всё решается чудесно. 
   Враждебность улицы - не скрыться, не пропасть, 
   букашкой маленькой не спрятаться под листик. 
   А там где улица с другой пересеклась - 
   там всё мрачней, там даже цвет домов землистей. 
   Стекляшки окон, как усердный Левенгук, 
   вводящий зрение в невидимые сферы, 
   блеснут, настроятся - и ты замечен вдруг, 
   подкрутят свет - и различима пыль на сером. 
   Ползи! Карабкайся! И нам невольно жаль 
   того, кто лучше бы остался на диване - 
   но хлопнул дверью, и бежал по этажам, 
   звеня ключами в оттопыренном кармане. 
   Мы будем верить: он вернётся невредим 
   пыхтеть по лестнице - но терпеливым зверем 
   враждебность улицы потянется за ним, 
   и до утра свернётся сторожем у двери.

   * * * 
   Холодно в городе каменном, холодно снова. 
   Пар на губах от дыханья и каждого слова. 
   Пар над дорогой в местах, где проложены трубы. 
   Если же встретится люк - так уж целые клубы. 
   Черным очерчены окна враждебных окраин. 
   Черен безглазый фонарь - потому неприкаян. 
   И неприкаянны люди, трамваи, машины, 
   пар над дорогой и черных проталин плешины. 
   Мёртвы постройки окраин. Печальны и жутки: 
   всё гаражи да помойки, да странные будки. 
   Знать, проявлений у жизни не так уж и много: 
   пар на губах да, лишь изредка, пар над дорогой.

   * * * 
   Империи приходят умирать 
   в обычные притихшие квартиры, 
   где каждый день замызган и застиран 
   и кое-как застелена кровать. 
   Где на стене висит не карта мира, 
   а то, что удалось нарисовать 
   ветвям и свету. В окнах осень, сыро - 
   настолько, что когда проснётся Ной, 
   он по уши наполнится одной 
   тоской о выживании, да кроме 
   того, внезапно пойманный виной, 
   увидит тех, кого оставит в доме 
   среди других, намеченных с собой. 
   Тогда, в лучей задумчивом изломе, 
   посудина, согретая на треть 
   вином (на часть вина - две части блеска), 
   представит мир не то чтобы не резко - 
   но так, что станет незачем смотреть. 
   Тогда же - окончательно и веско 
   о том, что ни упасть, ни улететь 
   поведает ночная занавеска.

   В. Ш. 
   Все разъехались куда-то. Клею марки на конверты. 
   Те - разъехались, а эти (что остались) - не звонят. 
   Город выполнен из камня, только камни тоже смертны - 
   потому-то стерты черты, и ограды не хранят. 
   Вот и тащатся трамваи сквозь трущобы Петроградской 
   стороны, где Щорс, и Чкалов, и Чапаев (чёрти кто!) 
   В окнах злеет недовечер, замусоленный, как лацкан 
   парикмахерши вокзальной, отрезающей не то. 
   Я знавал иное время - я познал его, тем самым 
   я втянул себя в хворобу вспоминая - вспоминать. 
   Я, сегодняшний - умнее, как начальник перед замом, - 
   и с улыбкой (нет, с ухмылкой!) я спешу ему сказать: 
   "Что ж ты, братец, всё напутал? Ах ты, братец! 
   Эх ты, братец!" 
   И, качая головою, я пожму вот так плечом. 
   Только время - злая штука, потому-то разобрать и 
   склеить сызнова - по новой не удастся нипочем. 
   Потому-то не вернутся те, что съехали куда-то, 
   а которые остались - всё равно не позвонят: 
   будут ножницами цыкать парикмахерши в халатах, 
   равнодушно отрезая прядь за прядью - наугад.

   Ю.М. 
   Пусть отсохнет рука, затвердеет костью, 
   как истлевшее дерево в чёрном лесу - 
   если я позабуду, Васильевский Остров, 
   то, что взял у тебя, и с собою несу. 
   Там когда-то, как ноты священной гаммы, 
   расторгая дремоту болотной травы, 
   разных стран разногранные обнялись камни 
   и легли переулками в дельте Невы. 
   По отдельности свой сохраняя статус, 
   в совокупности - вечных гармоний исток, - 
   эти камни домов и металлы статуй 
   мне доверили тайну, великий урок. 
   И мечталось - сольются, как воды, просто 
   разных азбук дыхания и слова. 
   И дышалось, где мудрый Васильевский Остров 
   породнил всех морей острова. 
   Я на острове новом. Солёный ветер 
   треплет чаек причала, волну теребя. 
   Пусть отсохнет рука, и повиснет плетью, 
   если я позабуду, что взял у тебя.


Е.Р.
 
Ноябрь. Но я бы ещё подышал
той свежестью летних просвеченных пляжей,
где дума всё та же, но сонная блажь;
вода же (в Adagio) - пенная пряжа,
нет, - легче, прозрачней тончайшей из пряж.
Но вот она - осень. Ворвалась и стихла
в облезлых деревьях, угрюмых домах.
И улица рыхлая к будущим вихрям
готова, и ждёт, и вживается в страх
утратить вчерашнюю чопорность линий
во льдах, и сугробах, и пегих следах... 
отменит, отнимет зима - и отныне
всё будет запутано в снах и снегах.
А города дети - всё в гордые метят
в просвете трамвайных дрожащих окон.
Но много ли спеть им придётся? - куплетик
из песенки старой, нестройной, не в тон.
Из песенки старой, приевшейся, скучной,
набившей оскомину клюквой во рту.
Быть может, придумает кто-нибудь лучше
и нам переделает эту - на ту? 
Пока же уходим мы в зиму - поклажу
из листьев и пляжей с собой соберём,
как было уже не однажды, не дважды,
как будет ещё не однажды потом.