Еще где-то в середине июля, когда во всю ширь не успевают развернуться грозы, вдруг просыпаешься и чувствуешь, что воздух уже не тот. Еще ничего не изменилось, еще все по-летнему: и листва, и травы, и птичьи гнезда - но уже слышится, что лето пошло на убыль.
Неужели вот так одна ночь и решила этот перелом? Спустишься к Шелони, тронешь пальцами - вода холодна. Травы над берегом озабочены, смотрят куда-то вдаль и ждут, как будто кто-то должен прийти. А луг еще не верит, еще цветут ромашки, цветут последним цветом васильки и силятся шуметь, благоухать, как всего лишь две недели назад. И лен еще не совсем отцвел, но лишь кое-где тронута голубыми искрами его зелень.
В глубине лесов за Плюссой уже свежо, от низин и болот тянет холодом, и уже не дышит оттуда бражистым запахом трав. Вокруг Изборска в родниках вода попрозрачнела, как-то притихла, наберешь в пригорошню, а пить не хочется. Комары исчезли.
И ночи становятся сонными, легкими, видишь какие-то незапоминающиеся просторные сны, будто стоишь на башне, высоко над городскими стенами, внизу равнина, озера, озера и стяги. А ты отталкиваешься и куда-то летишь. Идешь вдоль стен, идешь под самыми стенами, словно провожаешь друга, который уезжает всего на неделю. Но кажется, что ты не увидишь его никогда. Таков он, этот город. И ничего не хочется говорить, только смотреть на него и запоминать каждую складку на валуне, улыбку нехитрых окон, походку мостовых. Тишину Запсковья в травах и под облаками. Внезапно замечаешь, как за эти несколько столетий он повзрослел. Да неужели проходит молодость? А ведь казалось, что никогда ей не миновать, все будет в сердце сила, все так же легко будет смеяться над прохожей прибауткой, вспоминать, что было и чего не было. А присмотришься, в косматых башнях и руинах что-то мудро напоминает седину.
Неужели и на тебя самого так же смотрят сегодня знакомые люди и молча думают, что ты уже немного не тот. Но ты отстанешь, а город пойдет все дальше и дальше - в века, в тысячелетия. Он будет долго смотреть на тебя из этой дали. И ты поднимешь в небо руку, и будешь махать ему в путь, и словно целую вечность будешь стоять вот так с поднятой рукой на ветру.
Солнце разгуливается, но ветер все прохладен. Уже появились вдоль Великой и Ловати осенние робкие одуванчики. В траве сидят девочки в беленьких платьицах, крошечные, и смотрят на эти цветы, смотрят долго, будто спрашивают, почему они такие.
И думать начинаешь сам о себе с грустной строгостью. Проходят знакомые, здороваются с тобой. Здравствуйте. Вы, наверное, тоже заметили, что сегодня пришла осень? Как вы все мне дороги, и как я мало всем вам сделал хорошего. Ведь вы гораздо лучше, чем я думаю о вас. Мне нужно бы вам что-то сказать или просто улыбнуться и заглянуть в глаза.
Где-то за Порховом шагает путник в шляпе и сапогах, с глазами, похожими на окна старой и доброй избы. Он спросит, как пройти в соседнюю деревню. Я расскажу ему дорогу и буду смотреть ему вслед, будто его провожаю.
Наступит вечер. Ветер будет все шуметь. У соседа в саду будет кто-то греметь тарелками и вполголоса вспоминать кого-то. Облака пойдут ниже и быстрее. В своей маленькой кроватке уснет моя дочь. Уснет, не зная, что сегодня уже началась осень. Она будет кого-то звать во сне - наверное, там, в сновидениях, она с подругами купается в речке или собирает цветы...
А я буду думать о ней, и мне будет жаль, что когда-нибудь она станет жить на свете без меня. Как мало я успел ей сделать хорошего! А она спит и еще не думает об этом.
Я к полночи тоже усну, мне будет сниться лето, жаркие грозы, теплые воды омутов, и в них русалки, и девушка на поле аэродрома. Она стоит и машет кому-то в воздух, и глаза ее удивительно напоминают мои.