Куранов Андрей : другие произведения.

Чёрная скрипка

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Небольшой провинциальный городок, в котором располагается известная консерватория, полнится слухами о Тёмном Скрипаче. Тот, кто слышал его игру, забывал обо всём, шёл за звуками - и бесследно исчезал.
    Мартин, многообещающий студент композиторского факультета, искал меж узких переулков лишь своё вдохновение и ничего больше, но именно ему было суждено узнать истину, что скрывалась за этими пересудами, и встретить их источник - того, кто владел зачарованной чёрной скрипкой.

Чёрная скрипка

Повесть в четырёх главах

- 1 -

   Сокровища не лежат на путях людей.
   "...Чего?"
   Сокровища не лежат на путях людей, Мартин,
   и истина таится в темноте.
   ...Что? Стой! Нет! Не покидай меня!
   Мартин вскочил с постели и, как был, в пижаме, бросился к письменному столу. В ногах запуталось слетевшее на пол одеяло. Скорее! Он щёлкнул выключателем лампы, выхватил из папки нотный лист и лихорадочно вцепился в ручку. Как здесь шло? Семь четвёртых, начиналось с тоники, затем тремоло... вот так? Или не так?
   Нет. Мартин взъерошил волосы на затылке. Проклятье!
   Во сне была не только странная фраза - ещё там была музыка. Та восхитительная, переливчатая музыка, которую он столь долго искал и тщетно пытался почувствовать. Мелодия уже ускользала из памяти. Скорее, как можно скорее ухватить её за хвост! Не было времени рисовать скрипичный ключ и ставить при нём знаки. Разметить такты - тоже потом. Ну же, пока он ещё помнил рисунок звука! Сейчас... почти...
   ...Слишком поздно.
   Мартин, сгорбившийся за столом, со стоном поднял голову от бумаги и разогнул спину. Бесполезно. Музыка была у него в руках, но, в который раз, подобно воде протекла сквозь пальцы. Измятый листок был замаран россыпью бессвязных нот и бестолковых лигатур. В который раз. Мартин вновь был один в тишине ночи, и ночь молчала.
   Тяжело вздохнув, Мартин выбрался из-за стола, склонился над умывальником и отвернул кран. Со скрипением полилась струйка воды. Мартин мрачно набрал её в горсть, умылся и уставился поверх раковины, где висело на гвозде зеркало с облупленными краями. Оттуда, из тусклого серебра, на него взглянуло исподлобья его собственное лицо - бледное, обрамлённое чёрными кудрями, с сонными мешками под глазами. Тусклый огонёк ночника за спиной отражения озарял неровные каменные стены и голый потолок, посреди которого висела на шнуре лампочка без абажура. То было его тесное студенческое жилище.
   Мартин снова вздохнул, сложил бумаги, убрал их в ящик стола, швырнул зазря исчерканный листок в мусорную корзину, погасил свет и улёгся обратно в кровать.
   "Сокровища не лежат на путях людей" - услышал он тогда. К чему оно было? Мартин не вполне понимал эту фразу, но уже жалел, что в спешке бездумно отбросил её. Её слова сливались с мелодией, выражали эту мелодию, и они же были ею, как это случается в расплывчатом мире сновидений. Да, стоило цепляться за неё - тогда, возможно, ему и удалось бы удержать в голове тот напев. Теперь поздно. Оставалась лишь смутная надежда, что ночью музыка придёт опять, но Мартин чувствовал, что не придёт. Никогда не приходила.
   Действие рождается из созерцания. Музыка рождается из тишины. Но безмолвие, окружавшее Мартина, уже давно не желало отдавать свои песни.
   
   - Ты слыхал болтовню о Тёмном Скрипаче? - спросил назавтра Александр.
   Дело было после занятий в консерватории. Жаркий летний денёк давно перевалил за половину, солнце неохотно готовилось уступить небеса прохладе вечера, а город готовился отдыхать. Мартин с другом сидели в кафешке, разбитой прямо посреди улицы, и беседовали о том о сём. Над ними шелестела раскидистая крона дерева, и вниз падала приятная тень. Мимо не спеша брели другие студенты, чьи уроки тоже закончились: некоторые обходили по краю дороги, а некоторые пробирались прямо между столиков.
   Покачивая опустевший стакан из-под содовой, Мартин вяло поинтересовался:
   - Что за Тёмный Скрипач?
   Александр подарил ему таинственный взгляд.
   - О-о, ничего особенного. Так, знаешь, местные сплетни. Но ползут слухи... будто в тёмных переулках Керилльи... если будешь идти один, тёмной-тёмной ночью... ты можешь услышать звуки скрипки. Её игра потрясающе красива, и она тебя зачарует... но...
   Тут он подался вперёд, навис над Мартином и начал зловеще растягивать слова:
   - Ты ни в коем слуучае не дооолжен идтиии за неей. Ееесли ты пойдёеешь на её зов, то пропаадёёшь во тьмееее навеки. И бооольше такиих людеей никто никогдаааа не вииидел!
   Очень довольный, Александр откинулся обратно на спинку стула,.
   - Особенно этот слух обожают девчонки, - добавил он доверительно.
   - Ну да, по девчонкам ты главный специалист, - хмыкнул Мартин, - держу пари, ты его среди них и распространяешь.
   - А то! - Александр одарил его белозубой улыбкой, - они ж просто млеют!
   Мартин коротко рассмеялся. Он сидел, подперев голову рукою, и разглядывал Александра, дивясь, как они умудрились подружиться.
   Александр Рокон, студент из какой-то северной страны, учился на факультете вокала, был румян, полон энергии и здоровья, голубоглаз и светловолос. О таких говорят: "душа компании". Он возглавлял все студенческие выходки и пирушки, устраивал шуточные дуэли и слыл самым большим ловеласом во всей Кериллье. Слава главного кутилы консерватории прикрепилась к нему прочно.
   Мартин Скореззи, местный, был тонок, молчалив и пусть не то что бы замкнут, скорее задумчив, всё равно его автоматически выносило за скобки многих развлечений. Наверное, правда, что глубочайшая дружба завязывается либо между очень похожими, либо совсем непохожими людьми.
   Такая возникла и между ними. Им очень повезло дружить на равных: никто не чувствовал себя ниже другого. Мартин восхищался открытостью и искромётностью Александра, а Александр - проницательностью и разумом Мартина.
   - Эй, - позвал Александр, - ну так что ты скажешь про эти слухи?
   - Ничего нового, - Мартин пожал плечами, - музыкант, который своею игрою уводит людей, и те пропадают бесследно - это страшилка, старая, как мир. Вспомни Гамельнского Крысолова. А Кериллья - небольшой старинный городок, где много узких переулочков, и четверть народа - это студенты-музыканты. Конечно, здесь такая легенда не может не расцвести пышным цветом!
   - Понятненько.
   - Кроме того, - Мартин усмехнулся, - во всех подобных историях есть одна и та же логическая ошибка. Если те, кто слышал его игру, никогда не возвращались, откуда мы знаем об этом?
   - Ха, и верно. Значит, чушь, - с долей разочарования протянул Александр.
   Мимо прошла группа девушек-студенток, в своей обычной манере о чём-то хихикая и щебеча. Голова Александра провернулась вслед за ними подобно орудийной башне, удерживающей в прицеле мишень. Затем после паузы он воскликнул:
   - Кстати, о девушках! Ты хоть в курсе, мой друг, что на тебя устремлены десятки жаждущих глаз? Точнее, прекрасных глазок?
   - Брось, - отмахнулся Мартин, - кому я интересен?
   - Что-о?! Ты ничего не понимаешь. Смотри! - Александр начал загибать пальцы, - во-первых, ты лучший среди композиторов и уже известен, как гордость факультета! Это раз. Во-вторых, твои песни гремят по всему городу - это два. И в-третьих, ты - загадочный и интересный бледный юноша со взором горящим. Это три! Именно на таких, как ты, гроздьями вешаются!
   Мартин вздохнул и отставил бокал.
   - Эти песни не мои. Я же говорил. Композитор... как бы не так. Халтурщик, вот кто я, и рано или поздно это придётся признать.
   Александр посерьёзнел.
   - Опять на тебя это навалилось, да?
   - Я плаваю по поверхности, - грустно признался Мартин, - продаю талант ни за грош и хватаю мелкую рыбёшку. Но всё настоящее, всё сильное - на глубине. Так далеко! И в то же время - совсем близко, лишь руку протяни... но оно недоступно. И от этого вообще сходишь с ума. Просто выть хочется.
   Александр привстал и положил Мартину руку на плечо.
   - Ты это брось, - искренне сказал он, - ты сам себя изводишь. Творческий кризис ты выдумал себе сам. Такое, как пишешь ты, у нас здесь никто писать не умеет. Будущее тебе уже обеспечено блестящее. Так что не загоняйся, а лучше погляди по сторонам. Смотри, как хорошо жить, как всё вокруг красиво, как люди ходят и разговаривают. Внимательность - ключ ко вдохновению. Во, я мудрость изрёк. А сейчас давай-ка ещё по шипучей.
   Он отодвинул стул и направился к стойке.
   
   Потом они разошлись, и Мартин возвращался домой, если так можно было назвать его крохотную каменную комнатушку, один. Солнце уже садилось, и улицы Керилльи тонули в золотистых волнах заката. Мартин шёл по узкому, извилистому, круто спускавшемуся вниз переулку. Острые крыши домов прорезали оранжевое пламя неба, и под ними стекались в небольшие озерца синие вечерние тени. Длинные тёмные полосы, что падали от столбов и труб, тут и там пересекали дорогу. Мартин перешагивал через них. Его ботинки глухо стучали по древней брусчатке.
   Владельцы магазинов и кафе уже закрывали витрины и заносили внутрь столики. Вывески занавешивались брезентом, потому что ночью ожидался сильный дождь. В воздухе стоял тот особый запах нагретой дорожной пыли, который бывает перед грозой в середине лета. По краям мостовой пробивалась сквозь щели в камнях сухая и цепкая трава.
   Мимо пробежала ещё одна стайка девушек. Все до одной беззаботно размахивали футлярами с инструментами. До Мартина донеслось:
   - А Тёмный Скрипач - это правда?
   - Честное слово! Лючия со второго курса его слышала! Трясётся до сих пор!
   - А помнишь, в позапрошлом году один парень, как раз скрипач, бросился с крыши? Жуть вообще! Так говорят, что это его дух восстал и теперь охотится на музыкантов!
   - Нет, он же не здесь умер, а у себя на родине!
   - Ну и что? Он специально вернулся сюда!
   Студентки удалились, щебетание стихло. Мартин слегка улыбнулся.
   "Опять Тёмный Скрипач, хм?" - подумал он, - "что ж, хотел бы я взглянуть на ноты Гамельнского дудочника".
   Его друг Александр был хорошим парнем и честно пытался помочь, но он не понимал беды. Да, Мартин наловчился писать простенькие и приятные на слух композиции, которые легко запоминались. В том не было ничего сложного. Он просто составлял вместе отдельные куски и приёмы из всех тех сотен мелодий, что прослушал за свою жизнь. Эти поделки Мартин просто так бренчал на пианино в классе, либо у кого-нибудь в гостях, либо где-нибудь в клубе - а все слушали, обступив инструмент, и неподдельно восхищались.
   Затем уже спустя пару дней к ним появлялись слова. Какие-то местные поэты, Мартин даже не знал, кто, придумывали ложащиеся в ритм стихи, порой в меру залихватские, порой эдакие грустно- романтичные, и вскоре он уже слышал в городе знакомую мелодию. Только теперь она успевала стать песней, да ещё и такой, которую распевали все кругом. Разумеется, это делало Мартина местной знаменитостью. Наверное, это даже делало его... "интересным". Но он не искал и не ждал такой славы!
   Мартин стиснул зубы и с силой треснул кулаком по каменной стене.
   Проклятье! - думал он, тяжело опершись локтем о стенку и поникнув головой. Всё, что он делал, не выходило за границы техники. Ремесленничество. Поделки. Подделки. Аккуратно склёпано, лоск наведён, всё сияет, таланта - ни грамма. Мартин чувствовал это, пусть хоть все вокруг подняли бы восторженный клич. Всё оставалось ненастоящим. О, где она, его истинная музыка? Как же сложно было её поймать! Когда Мартин в очередной раз просыпался посреди ночи, тщетно пытаясь удержать тающие в темноте звуки, сколь часто ему казалось, что он - слепец, который ловит чёрную кошку в чёрной комнате...
   Здесь Мартин запнулся, прислушался, выпрямился - и вдруг вздрогнул. Поглощённый размышлениями, он свернул на улицу, по которой обычно не ходил. Здесь на дорогу смотрели задние, слепые стены домов. Между парой из них втиснулась ограда, а внутрь неё - заброшенное здание церкви. Вокруг не виднелось ни души. Город словно вымер. Время словно замерло. Стояла тишина. И лишь откуда-то неподалёку доносились звуки скрипки.
   Мартин уловил всего пару нот, не больше. Но и их хватило, чтобы его сердце провалилось куда-то в пропасть, а затем забилось, как молот. Ведь то была она! Та самая музыка, которую он столько раз слышал во снах! Н-нет. Всё же не та, конечно. Однако неуловимо, неотвязно похожая. Никогда в жизни Мартин не слышал ничего подобного. Где она? Где?
   Похоже, игра скрипки доносилась из развалин храма. Мартин не колебался ни миг. Каменная ограда в паре мест обрушилась, но её венчали острые шипы в форме трилистника, и лезть выглядело опасным. Зато кованая калитка, пусть и закрытая на толстый амбарный замок, позволяла поставить ногу на завитки узора. Мартин взобрался на неё, осторожно развернулся, придерживаясь вверху за шипы - и спрыгнул уже во внутреннем дворе церкви.
   Точно, это здесь - там - за тяжёлыми двустворчатыми дверями. Музыка слышалась отчётливее, и до чего же прекрасна она была! Мир померк, зрение исчезло, осталось одно: пронзительная жажда подойти, услышать яснее, расслышать лучше. Как это может быть скрипкой? Как инструмент вообще способен на такое? Мартин зачарованно двинулся вперёд по растресканным плитам дорожки, протянул руку к дверной скобе, и...
   "Если будешь один, можешь услышать звуки скрипки".
   "Но если ты пойдёшь за ней, пропадёшь во тьме навеки".
   Мартин почувствовал, как по спине у него пробежали мурашки. Неужто городская легенда была не просто глупостью?
   Музыка, даже еле слышная, влекла неудержимо. Но теперь появился ещё и страх, а он отталкивал прочь. Мартин огляделся, будто только очнувшись и соображая, куда он попал.
   Пустынный двор церкви заливало оранжевое закатное солнце. Его свет падал на лица ангелов и святых, чьи фигуры стояли по краям дорожки. Фасад здания весь зарос шиповником, чьи колючие лозы оплели барельефы и статуи. Острые, резные готические шпили высились над Мартином, сверкая в косых лучах заката. Но, как на всех выступах сейчас горело солнце, так во всех углублениях и выбоинах сейчас сгустилась чернильная тень. Витражная роза на фасаде была наполовину разбита, и осколочки цветного стекла лежали на плитах у самых ног Мартина. Крыша храма кое-где провалилась, и наружу выпирали балки.
   И никого. И звуки скрипки: прекрасные, но сколь тревожные, сколь низкие - на самом низу диапазона. В них был стон, и гнев, и терзание, и угроза. А в следующий миг - настолько высокие, что заставляли замереть в трепете. Скрипка точно не может играть так - словно плача по погибшей душе и закрывшемуся небу, словно призывая: "уходи!".
   Да, в тот миг Мартин явственно услышал "прочь!" - и он отступил на шаг. И ещё на шаг. Легенда оказалась правдой. Эта музыка уводила от всего, что он ведал.
   Есть тайны, что темнее скрывающей их тьмы. Мартина охватило сильнейшее желание бежать. Подальше от этих теней. От этих волн музыки, раздиравших ткань мироздания. Подальше от мрачных шпилей, впившихся в небо, от высоких дверей и узких окон - скорее, назад, за кованую ограду, за её венцы в форме трилистника, на привычные и уютные улочки...
   ...но куда дальше? В свою комнатушку - снова к бессонным ночам, кучам смятых листов и приступам бессильной ярости?
   Ну нет. Мартин с трудом сделал шаг вперёд. Волосы растрепались и падали ему на лицо. Он тяжко дышал. Сокровища не лежат на путях людей; он свернул - и встретил наяву отблеск той мелодии, что так пленяла его в сновидениях и мучила по пробуждении. Теперь он не имеет права уйти. Там, за звуками скрипки, таились ответы. И если ему суждено сгинуть во тьме - что ж, тогда он первый распахнёт ей объятья.
   Мартин решительно взялся за скобу и потянул дверь на себя.
   Огромная, тяжёлая, она неожиданно отворилась плавно и без единого звука. Мартин прошёл вовнутрь.
   Водопады закатного света обрушивались в церковь через прорехи в крыше и через узкие витражные окна, рассеиваясь в воздухе, и внутри царил золотой, пронизанный пылинками полумрак. Массивные скамьи, что стояли в два ряда слева и справа от центрального прохода, уже частично рассыпались в труху. Перед ними было возвышение, подобное большой ступени, в глубине которого виднелись руины алтаря. Алтарная столешница - тяжёлая плита из цельного куска мрамора - поверглась перед ним, свёрнутая набок и расколотая напополам.
   Картины, что когда-то висели на стенах, так потемнели, что различить на них ничего не удавалось. Статуи с отбитыми частями - руками, книгами, посохами - гнездились в стенных нишах или, выпав оттуда, лежали на земле.
   Один-единственный прямой солнечный луч, чистый и яркий, падал через фасадную розу, пронзая насквозь весь зал, и в его пятачке света виднелся перед разрушенным алтарём человеческий силуэт со смычком и скрипкой в руках.
   И музыка! За дверьми она стала куда сильней. Былой страх покинул Мартина, но он кожей чувствовал, что в музыке есть и угроза, и ужас. О, какой мрачной, но сколь мощной она была! Она подчиняла себе естество. В ней вздымались из бездны горы вечной ночи, и чёрные звёзды мерцали над пустынными планетами. В ней был крик зверя, потерявшегося в тёмном лесу, и крик человека, чья любовь умерла у него на руках. Мартин всё быстрее шёл вперёд по нефу, задыхаясь, почти срываясь на бег, а музыка всё яснее и громче звала его к себе. Она ранила. В ней были шипы. То была музыка тьмы, но какой же пронзительной красоты она была исполнена!
   Мартин не помнил, как он оказался на одной из первых скамеек, возле алтаря, и безоглядно слушал, и безотрывно смотрел на скрипача.
   На неё. Той, кто играла, была девушка.
   Прямые тёмные волосы ниспадали ей на спину и плечи, словно сливаясь с одеждой. На их фоне лицо, ладони и запястья белели, как снег. В чертах её лица таилась удивительная и неожиданная мягкость, а глаза её были закрыты. Чёрным было её длинное платье без единого украшения, и угольно-чёрной же была скрипка, которую она прижимала к левой щеке, а струны, дрожавшие в воздухе, словно окутывало золотистое марево.
   Мартин сидел, не в силах отвести взора от неё, не в силах оторваться от музыки. Волны мелодии сбивали его с ног, отнимали рассудок и влекли за собой - в ужасную, пронзительную и бескрайнюю ночь, в невыносимо прекрасную тьму.
   Девушка стремительно взмахивала смычком, проводила по струнам, и вокруг неё распускалась тонкая паутина боли, висли в воздухе кружева изящно изрезанной пустоты. О, как же мрачна и грозна была её мелодия - да, в ней были шипы, она кололась, но капли крови горели, как рубины, и в страдании сияла дивная красота. Девушка играла, еле заметно покачиваясь на одном месте. Её волосы колыхал незримый, нездешний ветер, и где-то воздвигались ряды уносящихся ввысь колоннад, где-то шёл дождь и гремели ржавые цепи над бескрайней пустошью, где-то алая кровь проливалась на белый снег среди голых ветвей деревьев.
   Мартин был заворожен. Явившиеся ему образы ткали вокруг не сон, и не явь, а нечто среднее - или, может быть, совершенно иное. Поэтому он даже не удивился, когда из-под ног девушки потянулись ввысь усеянные колючками лозы шиповника. Девушка продолжала играть, а куст дикой розы закручивался вокруг неё и заключал в себя. Гибкие побеги оплели её тонкие запястья, и шипы словно бы с какой-то странной нежностью впились в кожу. Вниз по лозе побежала струйка крови. Тёмные капельки падали на гриф скрипки. Девушке становилось всё труднее играть с каждым мигом, но она продолжала. И, пока она играла, на кусте вокруг неё одна за другой распускались розы. Всё новые и новые, яркие, большие, алые, как та кровь, что текла у неё из запястий...
   Мартин с грохотом вскочил, опрокинув скамью.
   - Эй! - воскликнул он.
   Скрипка взвизгнула. Мелодия оборвалась. Лозы шиповника в одно мгновение увяли, обратились в труху и рассыпались бурой пылью. Девушка с испуганным криком бросилась прочь - последние колючки ещё цеплялись ей за платье - и спряталась за алтарной плитой.
   - Нет, постой! - Мартин протянул руку, - не бойся меня! Я просто увидел... тебе должно быть больно! У меня есть с собой пластырь!
   Ни звука не доносилось из-за алтарной плиты. Мартин огляделся и понял, что не знает, сколько времени прошло. Солнце уже село, закат иссяк, последний оранжевый луч растаял в воздухе. Церковь окуталась синей вечерней мглой.
   Мартин робко приблизился к ступенькам. Спереди послышался шорох. Он тут же замер, сглотнул и сбивчиво заговорил снова:
   - Я ничего тебе не сделаю. Извини, что напугал! Извини, если я здесь без разрешения... просто я услышал музыку и не мог пройти мимо. Я не хотел тебя пугать... я не хотел прерывать тебя!
   Из-за плиты чуть-чуть показалось бледное личико, наполовину скрытое тёмными волосами.
   - Не бойся! - обрадованно заверил Мартин, - да и как я могу тебе что-то сделать, когда я теперь твой вернейший поклонник? Я должен сказать - твоя игра восхитительна! Ты гений. Нет, гораздо больше. Я, я даже не знаю, как это назвать. Да! Меня зовут Мартин. Я учусь на композитора. А тебя как зовут?
   Девушка выбралась из-за алтарной плиты и неуверенно отошла к дальней стене. Она смотрела на него всё ещё настороженно и крепко сжимала скрипку перед собой обеими руками, словно щит. Однако, против ожиданий Мартина, лицо её вовсе не было напуганным: на нём сохранялось мирное, но печальное выражение, с которым она играла.
   Она разомкнула уста и ответила:
   - Элиза.
   Голос у неё был негромкий и низкий, но глубокий: в нём чувствовалась та же бархатная ночь, что и в её игре.
   - Элиза! Счастлив познакомиться. Я Мартин, - повторил Мартин, слегка приблизившись, - извини, если прервал тебя, просто я увидел эти шипы, и... не мог смотреть. Они же были, эти шипы... верно? Тебе... точно не нужна помощь?
   Элиза промолчала. Она выпрямилась и теперь смотрела на Мартина совершенно спокойно, без капли что страха, что настороженности. Похоже, её больше напугала внезапность, чем вид другого человека. Поняв это, Мартин тоже приободрился. Однако в любом случае он не мог говорить с ней без робости и часто сам осознавал, что несёт какую-то чушь. Но слишком странное это было место, слишком особенная это была встреча и слишком удивительной была сама Элиза.
   - Тебе надо выступать не здесь, а в гигантских холлах! - выпалил Мартин, - люди будут драться за право попасть на твой концерт. Музыкантов твоего уровня нет на всей Земле ни одного. Я это знаю точно.
   Элиза повернулась и сделала пару шагов вглубь помещения.
   - Там моя музыка не играла бы, - печально и задумчиво молвила она.
   - А, п-понимаю... - кивнул Мартин, - я ведь тоже пишу музыку.
   - Вряд ли ты понимаешь, - без осуждения отозвалась Элиза и сделала небольшой взмах смычком, который по-прежнему держала в руке, - не я пишу музыку. Не я владею ей, а она владеет мной. Она приходит ко мне и увлекает меня в ночь, в темноту, в одиночество, в места вроде этого. Только тогда я слышу её, и она начинает течь с моих пальцев.
   Люди редко слышат наяву подобные слова. Их беседа вновь погружала Мартина в особое, дивное состояние, где всё происходит словно в сказке или во сне, и он произнёс совсем не то, что пришло бы ему в голову во свете дня:
   - Ты не можешь играть для других?.. Тогда зачем тебе музыка?
   - Зачем дождь льётся над пустыней? Зачем цветы, что распускаются в темноте? - с горечью вопросила Элиза, - я играю так, потому что не могу играть иначе. Одиночество и печаль рождают мою песню. Я скорблю о том, что никто не видит моей скорби. Я - тьма, что плачет о собственной темноте.
   Последовала пауза. Затем Мартин упорно задал свой вопрос снова:
   - Ты должна играть для людей. Почему ты не хочешь?
   Элиза, помолчав, ответила:
   - Я пыталась. Пойдём.
   Она пересекла помещение - едва слышно шуршали складки её длинного подола - и поманила Мартина из сумрака одного из дверных проёмов. Мартин последовал за ней.
   
   Там оказалась винтовая лестница, ведшая всё вверх и вверх. Видимо, они взбирались на одну из башен храма. Сквозь узкие окна, похожие на прорези в стенах, падали внутрь полоски тусклого синего света. Элиза шла впереди, и Мартин смутно различал её затянутую в чёрное спину. Их шаги гулко и вразнобой стучали по каменным ступеням.
   Вскоре Элиза выбралась наружу, и Мартину предстал очерченный во тьме квадрат люка, сквозь который виднелось вечернее небо. Он поспешил, подтянулся за края и оказался на вершине башни.
   Некогда то была колокольня храма. Ныне её верхняя часть - острие шпиля, под которым помещались колокола - обрушилась и лежала грудой щебёнки внизу на земле. Осталась лишь узкая круглая площадка под открытым небом, огороженная витым парапетом между четырьмя сколотыми колоннами. Сильно дул ветер, трепал платье Элизы и её волосы. Мартин заметил в них серебряные клочья паутины: не иначе, она собрала их, пока поднималась по лестнице.
   Под ними простирался весь город. Похоже, здесь было самое высокое место во всей Кериллье. Мартин видел море покатых крыш, уступами сбегавших к реке, путаницу улочек, последних прохожих, спешащих домой, и, наконец, клочочки света тут и там - окна, горящие под крышами.
   Элиза протянула руку вперёд и произнесла:
   - Смотри.
   Она показывала не на город, а куда-то вдаль. Мартин повернулся и, к своему удивлению, увидел в том направлении оранжевое зарево, пятном расплывшееся над горизонтом. Казалось, что при усилии в нём даже можно разглядеть цепочки огоньков. То был центр префектуры, крупный город с населением в миллион жителей, который находился в двадцати километрах отсюда. Мартин и понятия не имел, что из Керилльи его видно.
   Возможно, то был некий каприз тонкого вечернего воздуха либо просто обострённое воображение композитора, но Мартину явственно послышался далёкий рёв автострад, гудение сирен, шум толпы - все обычные звуки мегаполиса.
   Элиза опустила руку, повернулась спиной к столбу света - лишь изящный тёмный силуэт на его фоне - и сказала:
   - Смотри. Я уже была там и пыталась играть для них, но они изгнали меня оттуда. И до этого они изгоняли меня очень много раз. Я уходила и уходила, снова и снова, и вот я здесь, где всё началось. Возможно, здесь же и закончится.
   - Почему... они прогнали тебя? - выдавил Мартин.
   - Моя музыка их мучила, - просто ответила Элиза.
   Опять Мартин долго думал, прежде чем спросить:
   - Как именно мучила? Она не давала им веселья, бездумья и покоя?
   - Да. Но больше всего, - молвила Элиза, - их мучило, что страдание, которое в ней, правдивее и больше, чем их лёгкость.
   - А тебя? - рискнул Мартин, - тебя твоя музыка мучает?
   Элиза бросила странный взор на скрипку:
   - Меня - больше всего. Она выпивает из меня жизнь и цвет. Она меня губит. Она - моё проклятье. Смычок терзает не струны, а мою душу. Но, знаешь, когда я начинаю играть, всё забывается, и...
   И Элиза - совершенно неожиданный для неё жест - сделала пируэт, крутанувшись на одной ноге, с неожиданной радостью вскинула руки навстречу небу и договорила:
   - ...это потрясающе! Только тогда я исцелена. Только тогда я живу!
   Мартин смотрел на неё в удивлении, а потом неуверенно, но широко улыбнулся.
   - Ты сама потрясающая, - сказал он и облокотился рядом с ней о балюстраду, глядя на огни далёкого города, - а я вот, знаешь, вроде как композитор. Все меня чествуют, но я знаю, что не написал ещё ни одной стоящей ноты. Я знаю все законы гармонии, но истинное творчество ускользает от меня...
   Он помотал головой.
   - Нет. Если честно, то всё дело в мотивации. Я не знаю, что хочу сказать миру, и даже не знаю, о каком "мире" я говорю. Какой мир должен меня услышать? Действительно, стану ли я счастлив, если симфонические оркестры будут исполнять мои вещи во всех залах по тому городу? Конечно, мне хочется славы, но не создавались ли самые лучшие вещи мирового искусства в бедности и презрении? Но если бы всё было так просто! Если ты художник и ты беден, это отнюдь не значит, что ты - непризнанный гений...
   Элиза ничего не отвечала. Мартин вздохнул и тоже повернулся спиной к городу. Долгое время они стояли так, не роняя ни слова, и смотрели, задрав головы, как на ночном небе одна за другой появляются яркие, белые летние звёзды. Было так тихо, что Мартин мог слышать лёгкое, редкое дыхание Элизы и размеренное своё.
   - И всё же... тебя должны... услышать люди, - пробормотал он почти в полусне.
   - Они не хотят. Но ты же услышал, - сказала Элиза, - и всякий, кто хочет, должен услышать. Всё самое ценное нужно искать. Оно и должно быть редким. Ведь, в конечном счёте...
   - Что?
   Элиза чуть склонилась и, глядя в лицо Мартину, серьёзным голосом завершила фразу:
   - Ведь сокровища не лежат на путях людей.
   
   Мартин не помнил, как завершилась их встреча, и не помнил, как добрался домой. Он пришёл в себя, только обнаружив, что сидит в своей общажной келье за столом, лампа включена, а перед ним разбросаны нотные листы, смятые так, будто он на них заснул.
   Мартин встал и долго умывался под чахлой струйкой воды, еле сочившейся из-под крана. Неужели это был лишь сон? Невозможно! Он мог воссоздать в памяти весь прошедший день, всю цепочку событий, что привела его в заброшенную церковь, весь разговор с Элизой от начала до конца. Он даже помнил её музыку...
   Музыка!
   Мартин кинулся к столу. Игра скрипки всё ещё жила в его душе. Стремительные скачки нот: септимы, октавы - словно готические шпили. Тональность менялась несколько раз, в начале была очень редкая и сложная, ре-диез минор? Как будто так, а потом свободная вариация...
   Бесполезно. Опять бесполезно. Тёмное, ночное волшебство игры Элизы рассеялось под тусклым светом электрической лампы. Ноты аккуратно ложились на стан, и выходила красивая, волнующая, ладно скроенная мелодия, но не то. Не то! Чёрная кошка подошла, потёрлась о его ногу и снова бесследно сгинула в темноте.
   Мартин вздохнул, бросился на кровать - пружины взвыли - и зарылся головой в подушку. Странный день, странная ночь. Встретил ли он Элизу? Что ему помещерилось, а что было реальностью? Уже засыпая, он так и не мог этого понять.
   
   Назавтра Мартин не мог думать ни о чём, кроме вчерашнего. Телом он присутствовал на лекциях, но мысли его витали далеко. Пальцы машинально отбивали по крышке стола ритм, который пульсировал тогда в игре Элизы.
   На некоторых занятиях его приглашали сыграть что-то на фортепиано. Мартин выходил и играл, думая совсем о другом. Судя по тому, что его хвалили, даже и получалось неплохо. А был раз, когда он очнулся и увидел, что сидит за клавишами, а вся группа странно на него смотрит. Оказалось, он сыграл не то, что у него просили, а кусок совершенно иной, никому в помине не известной, но красивой мелодии.
   - Ты сегодня ещё чуднее, чем обычно! - заметил ему в перерыве Александр.
   Мартин рассеянно кивнул. Он анализировал музыкальную фразу, которая крутилась в тот миг у него в голове. Неплохо, неплохо. Пальцы так и чесались записать. Звуки так и просились наружу. Но... не то.
   - Ау! Снизойди! - Александр помахал рукой у него перед лицом, - да что с тобой?
   Мартин неопределённо пожал плечами. Не признаваться же другу, что вчера встретил Тёмного Скрипача и побеседовал с ним. Точнее, с ней.
   После уроков его можно было увидеть сидящим за столиком посреди улицы в одной из городских кафешек. Мимо него группками возвращались с занятий студенты. Они беседовали и смеялись, а их башмаки выбивали сложный синкопический ритм по старинной брусчатке. Мартин грыз авторучку. Перед ним на столе, как всегда, лежали листы с нотным станом; как всегда, чистые. Кружка с кофе уже второй час стояла нетронутой.
   То, что у него выходило, уже давно не было музыкой Элизы. И тем не менее оно из неё родилось и ею вдохновилось. Оно казалось отражением той игры скрипки в душе Мартина. Не то, не то... но всё же, наконец, что-то похожее на правду. Ещё чуть-чуть - и оно далось бы ему.
   Мартин откинулся на плетёную спинку стула. Ему бросились в глаза прохожие на мостовой, посетители за соседними столиками, блик солнца в витрине, владелец за стойкой в глубине помещения. Негромкий гомон человеческой речи плыл в воздухе. Лучи солнца тёплым светом озаряли мостовую, вывески, стены домов.
   "Нет", - понял Мартин, - "Элиза права: оно не придёт в таком месте. Мне нужно идти... куда-то... где я буду один. Вот чего не хватает".
   Он поднялся, оставил монеты, покинул кафе и углубился в переулки.
   
   Ноги сами привели его на вчерашнее место, к разрушенной церкви над городом. Кованые ворота в этот раз были приоткрыты. Мартин зашёл внутрь, озираясь вокруг. Во свете дня всё представало немного не таким, как вчера - более ярким, но, странным образом, и более призрачным. Мраморные статуи и белые кресты словно плыли в полуденном мареве.
   Конечно, Мартин надеялся, что ещё раз встретит Элизу, и конечно, её здесь не оказалось. Церковь была тиха и пуста. В лучах дневного солнца играли и сверкали пылинки. Деревянный пол скрипел под шагами Мартина; эхо гулко разносилось по нефу. Колонны оплетали до середины какие-то тонкие зелёные растения, на которых сейчас распустились робкие голубые цветочки.
   Мартин сел на переднюю скамью, глядя в полумрак алтарной части. Да, вчера тут играла Элиза. Как оно могло быть сном, когда он помнил это явственнее яви? Вот отпечатались в пыли их следы к проходу на колокольню: большая подошва - след Мартина, маленькая и с каблуком - Элизы. А вот здесь на камнях...
   Мартин подался вперёд. Да, россыпь крохотных тёмных пятнышек на камнях была застывшими капельками крови. Тогда, когда шипы диких роз стянули её руки...
   Мартин склонился над ними почти благоговейно. И, сам не понимая, что он творит, низко нагнулся и слизнул с пола одно из них.Оно было настолько маленьким, что Мартин почти не ощутил привкус крови, лишь пыль и шершавый камень.
   Сразу после этого он резко разогнулся и огляделся по сторонам. Если кто-то видел это, Мартин помер бы со стыда. Но здесь, в руинах, сейчас были только он и тишина.
   Сам не зная, зачем он это сделал, Мартин вернулся на скамью. Его щёки горели. Солнечный луч заполз на нотные листы, оставленные там.
   Мартин заново взял их в руки. Что было, то было. Наедине с собой люди творят многие странные вещи. Он постарался не думать ни о чём и забыть всё, кроме музыки. Наверное, Элиза это бы одобрила.
   Образы и мысли вертелись между пальцев. Ночь, что таит в себе сокровище. Красота шипов и острых шпилей. Роза, золотой ключ, витраж. Огонёк свечи в холодной зимней ночи. Тепло солнечных лучей, падающих сквозь разноцветные стёклышки. Горячая алая искорка, что скрывается в сердцевине льдины. Во всём этом было нечто общее, оно просилось наружу, и именно его Мартин хотел уловить в чёрных кружочках нот.
   Мартин почесал ручкой в затылке - и начал писать. Музыка полилась на бумагу, и о, сколь темна она была. О, сколь прекрасна! Мартин писал, и ему казалось, будто чёрная кошка спит, свернувшись клубком, у него на коленях.
   
   Его симфония, "Ноктюрн в заброшенном храме", произвела фурор. Её зачли ему как две курсовые работы сразу. Её захотели включить в свою программу несколько местных коллективов. Самый главный оркестр страны один раз сыграл её в столичном концерт-холле. Мартин впервые дал несколько интервью журналистам из музыкальных журналов. Ему вручили награды за блестящий композиторский дебют, за молодой талант, за новаторство, за возрождение неоклассики и ещё за что-то там. К нему первыми подходили абсолютно незнакомые девушки и без перехода предлагали встречаться. И ещё - с тех пор он не написал больше ни одной ноты.

- 2 -

   Мартин ещё много раз приходил в заброшенную церковь, но тишина молчала, и всё внутри казалось каким-то пустым и плоским. Как ни надеялся Мартин, как ни ждал, звуков скрипки он там больше не услышал.
   Спустя некоторое время участок огородили современным сетчатым забором. Ещё чуть позже храм и прилежавшее к нему старинное кладбище сравняли с землёй, а на том месте начали строить первый в городе современный торговый центр. Тогда Мартин опустил руки - ему казалось, будто с разрушением церкви безвозвратно сгинула и Элиза.
   И как раз через неделю после этого он встретился с Элизой во второй раз.
   Получается, что минуло больше года. Этот день оказался совершенно не похожим на тот, первый. Тот сиял в середине жаркого лета - этот был дождливой серой осенью. Дул холодный ветер, прохожие надевали плащи и поднимали воротники. Было пасмурно, и накрапывала мелкая настырная морось.
   Они встретились посередине толпы. Мартин шёл по туристической улочке Керилльи: здесь красовались отреставрированные антикварные дома, и набились в ряд сплошные лавочки, кондитерские, ювелирные магазины и кафе. На таких бульварчиках любит крутиться молодёжь, а особенно девушки. Элиза, однако не глядела ни влево, ни вправо. Она шла прямо, опустив голову и прижимая к груди небольшой букет из полевых цветов, похоже - последних в этом году. Одета она была чуть иначе, нежели в прошлый раз: глухое чёрное платье с оборками и чёрная же пелерина, ниспадавшая с её плеч. Люди, шедшие ей навстречу, порой задевали края этой пелерины плечами.
   За спиной у неё был потёртый чёрный футляр.
   Они с Мартином едва не столкнулись лбами. Мартин неверяще глядел на профиль Элизы, почти скрытый длинными тёмными прядями. Ему даже бросилось в голову, что он бредит.
   - Элиза! - воскликнул он.
   Элиза отпрянула, вскинув букет, словно то была шпага. Оружие уставилось в грудь Мартину.
   - Кто ты? Что ты хочешь от меня? - воскликнула она.
   Но в следующий миг в её глазах мелькнула искра узнавания, и она опустила цветы.
   - А, - произнесла она со странной интонацией, - это ты.
   Они стояли и смотрели друг на друга. Капал серый дождь, и мимо серым потоком текли туда и обратно люди. Редкие капельки скатывались по прямым волосам Элизы.
   - Элиза!.. - промолвил Мартин, - я думал, что больше не увижу тебя.
   Он понял, как это звучит, и сразу смутился.
   - Да... - отозвалась Элиза, - и однако же, вот мы.
    - Ч-что ты делаешь? Куда ты идёшь?
   Элиза повернулась и сказала:
   - Туда.
   Мартин со странным чувством ностальгии проследил за её рукой. Элиза указывала на высокий шпиль, увенчанный крестом, который выглядывал из-за домов неподалёку.
   - Играть? - спросил Мартин.
   - Нет.
   - В любом случае давай я провожу тебя! - предложил он, не задумываясь, - у тебя нет зонтика, а у меня есть. Смотри, я укрою тебя от дождя.
   - Хорошо, - ровно согласилась Элиза.
   Она встала под зонтик, и они вместе с Мартином зашагали вперёд по мокрой мостовой.
   
   В церкви было темно. Современные электрические лампы, в два ряда висевшие под потолком, не горели. Зато тускло мерцали свечи перед большой статуей Девы Марии - простой, каменной, не раскрашенной вовсе. Элиза преклонила перед ней колени, положила к ногам Девы букетик из полевых цветов и склонила голову над своими сцепленными ладонями. Мартин пока что присел на последней скамье, прислонился к колонне и слушал игру органа. То была незатейливая, но милая импровизация то ли до, то ли после службы. Они вдвоём и ещё невидимый органист где-то впереди - и больше, кажется, во всём храме никого не было.
   То и дело Мартин поглядывал вбок, словно желая проверить, не испарилась ли его спутница в воздухе. Прежде он был почти убеждён, что Элиза - нечто вроде духа; гений места, создание призрачной страны, воплощённая музыка. И странно ему было теперь осознавать, что она - живой человек. Особенно чудно было видеть её на улице, посреди толпы. Это казалось Мартину чем-то неуместным и несовместимым. Внутри церкви ему стало легче: подобная обстановка Элизе подходила и была даже привычна.
   
   Элиза выпрямилась, поднялась и направилась к выходу из храма. Мартин последовал за ней. Негромкий гул органа смолк, и Мартин увидел, как далеко впереди вышел в неф органист. В полумраке виднелась его высокая фигура в парадном чёрном фраке и с белой манишкой. Ореол свечей отбросил на стену перед органом его большую тень, и в очертаниях той тени было что-то особое, но Мартин уже покидал храм и не успел вглядеться.
   "О, только бы дождь не прекратил, пожалуйста, пожалуйста!" - вознёс он отчаянную молитву, выступая наружу.
   Дождь, к радости Мартина, всё так же накрапывал и даже слегка усилился. И без того серый день вступал в полосу сумерек. Элиза шла куда-то по улочкам городка. Мартин снова раскрыл над ней свой зонт и ступал рядом. Элиза не возражала. Оба молчали. Струи воды лились из водостоков, крохотные ручьи омывали камни мостовой, вереницы капель барабанили по жестяным карнизам. Поздняя осень в который раз напевала свою грустную, ей одной понятную песню.
   Спустя где-то полчаса дождь начал затихать. Мартин мучительно смотрел, как с неба, а потом с зонта скатываются последние капельки - ведь конец дождя означал расставание. На самом горизонте выглянуло из-за туч блёклое вечернее солнце, и на землю упал совсем крохотный, почти незримый оттенок тепла. Как то было не похоже на солнце прошлых дней, в оранжевом зареве которого тонуло всё!
   Наконец делать было нечего, и Мартин сложил зонт.
   Тогда Элиза кашлянула и обернулась к нему. На алебастровой белизне её лица вдруг проступил слабый румянец - впервые Мартин увидел у неё настолько человеческую эмоцию - и она сказала с еле- еле-едва заметным смущением:
   - Можешь, если хочешь, проводить меня до дома.
   
   Идти до её дома оказалось очень далеко. Элиза жила на окраине города или даже за его чертой, на краю горного леса. Из городского транспорта в Кериллье были только трамваи - две линии крест- накрест через весь город - и требовалось сначала доехать до самой последней остановки, а потом ещё полчаса добираться пешком. Вдобавок, чтобы попасть на её улицу, предстояло ещё взобраться просёлочной дорогой на очень крутой холм. Не всякая машина смогла бы одолеть такой подъём.
   Улочка - на десяток домов, не больше - утопала в тени больших буков. Живые изгороди разрослись, почти скрыв калитки. То было не очень весёлое место, этот пригород: здесь за безмолвными оградами, среди тёмной зелени тихих садов, в основном доживали свой век старики, чьи дети и внуки отправились с честолюбием наголо покорять большие города, а родителей оставили наедине с шёпотом листвы и темноты.
   Дома этой улице хранили на себе печать тусклой, щемящей аккуратности, из которой выветрилась одержимость порядком и осталась лишь грустноватая созерцательность. Подобное можно часто увидеть в комнатах у пожилых одиноких людей.
   Чуть иным было жилище Элизы. Её дом, в два раза крупнее прочих, возвышался над пейзажем. Мартин смотрел, как тот вырастал перед ним. Длинный, с центральной частью и двумя крылами, он напоминал особняк или поместье. Построен он был из тёмного камня и выдержан в готической архитектуре - узкие и вытянутые окна, стрельчатые своды, острые башенки и характерные декоративные элементы. Ныне, однако, его обветшалость бросалась в глаза. Колонны перед входом покрылись разломами; чёрные трещины змеились между этажами. Краска всюду выцвела и облупилась. Неизвестно, какой была она раньше, но сейчас она стала буро- бесцветной. Стёкла кое-где побились, кое-где остались целы, но свет не горел нигде, и окна фасада зияли чёрными провалами. Да, печальный то был дом над печальной лощиной.
   Элиза толкнула ржавую калитку. Та со скрипом провернулась на петлях, и Мартин вошёл вслед за своей спутницей на дорожку, ведшую к её крыльцу. Через швы между плитами пробивалась блёклая осенняя трава.
   Возле крыльца они оба замешкались. Тогда Элиза опять слегка покраснела, поднялась на ступеньку, край которой осыпался крошкой, и молвила как бы к слову:
   - Е-если хочешь, можешь ненадолго зайти.
   - Хочу ли я? - переспросил Мартин, - зачем ты спрашиваешь?
   Внутри на всём тоже лежала печать запустения. Большая часть комнат была навеки заперта, а во многих остались лишь голые стены, с которых свешивались листы старых обоев. В каких-то трубах пел и завывал ветер. Башенные часы с маятником и гирями, вышиной с человека, гулко тикали на весь коридор. Пахло пылью и старой кожей. Дом не отапливался, и было довольно холодно.
   Элиза, похоже, обжила только одну комнату. Находилась та на первом этаже, но, чтобы попасть в неё, требовалось пройти через большое количество дверей и коридоров. То была просторная зала примерно прямоугольной формы и с высоким потолком. Вместо одной стены располагалась сплошная череда окон и стеклянных дверей, которая выходила на заднюю веранду дома. Оттуда открывался вид на сад и на мрачную стену горного леса. Из окон падал бледный вечерний свет, чуть рассеивая бурый полумрак, царивший в помещении.
   Стены обклеивали потемневшие от старости обои со стёршимся рисунком. Потолок был коричневым, древесным. Вдоль стен и посередине залы стояли тут и там без видимого порядка шкафы, столы, стулья и даже диваны. Вся мебель здесь была очень древняя - тяжёлая, рассохшаяся, но, наверное, вечная. Свободное место частично заполняли кучки какого-то старинного хлама - диванные подушки, из которых торчала одна-две пружины, сломанные часы с кукушкой, разбитый абажур люстры и другие загадочные вещи.
   Электрического света Мартин не нашёл. Лампочки под потолком не было. Источником света, очевидно, служили красные и белые свечи в резных подсвечниках, стоявшие повсюду. Сейчас ни одна ни горела. На одном из столов лежали нотные записи. Мартин впился в них глазами, но то оказались всего лишь записи партий из разных произведений известных композиторов.
   Элиза присела на один из стульев и спокойно сложила руки. Она ничего не делала, просто глядела на Мартина и молчала.
   Мартин садиться не стал. Он остановился неподалёку и оперся рукою о спинку дивана.
   - Я много думал с тех пор над твоими словами, - начал он нерешительно, - они подтолкнули меня написать одну хорошую вещь. Я... благодарен тебе за это. Без тебя её не появилось бы никогда. Спасибо.
   Элиза по-прежнему безмолвствовала. Мартин обвёл взором тусклые стены, скопления тьмы в углах, и всё было таким угрюмым, таким грустным и одиноким, что у него защемило сердце. Он заранее знал ответ, когда спросил:
   - Ты живёшь здесь одна, в этом доме? Всегда... одна?
   Элиза кивнула.
   - И это тоже цена Музыки? - с горечью произнёс Мартин, - значит, плата за сокровище... отсечённость? Одиночество? Никто не приходит сюда, и ты одна, одна, одна.... в темноте.
   - Да. Ни дня, ни солнца, - тихо продолжила Элиза, - только долгая-долгая ночь. Я выхожу на задний балкон, играю лесу и пустому саду, и никто не слышит меня. Я всегда одна среди свечей и пыли. Но иногда под вечер ко мне приходит спать кошка.
   Сердце Мартина вновь болезненно сжалось. Он никогда никому не сочувствовал и даже порой считал себя за то чёрствым. Но сейчас...
   - Порой я ненавижу твою скрипку, - процедил он, - и мне хочется её разломать. Да, твоя игра - это было волшебство, это что-то не от нашего мира, но... отдать всю жизнь за музыку? Года, когда ты могла бы смеяться, танцевать, гулять и болтать с друзьями! Юность, которая проходит безвозвратно! Ты ведь ещё совсем молода. Твои лучшие годы съела эта тьма и эта вечная одинокая ночь. Мне так жалко тебя! Неужели всё уже потеряно? Неужели оно стоит того?
   Лицо Элизы было печально и спокойно, как обычно, но по щеке скатилась одна- единственная большая слеза, и Мартин осёкся. Элиза опустила взгляд на футляр от скрипки, что лежал у неё на коленях, и отозвалась дрогнувшим голосом:
   - Ты добр ко мне. Никто ещё не был так ко мне добр. Никто мне ещё такого не говорил. С-спасибо тебе. Но... запомни: ничто не ценно, что не оплачено жизнью. Поэтому, прошу, плачь обо мне, плачь со мной, но не желай своротить меня с пути. Вся красота моей мелодии - это плач тьмы о собственной темноте.
   - И?
   - И если этого не будет, не будет ничего. Я сгину.
   Мартин промолчал. Его мысли текли не так, как обычно. Разговор с Элизой, как и в прошлый раз, странно воздействовал на него и, казалось, на само мироздание вокруг. Грёзы напластовывались на явь, связи вещей расседались. Реальность уступала место логике сна, своеобразной, но тоже по-своему последовательной.
   - Кто ты? - спросил Мартин, - я видел, я помню: в твоей игре есть магия, которой больше нет нигде в мире. Ты - ожившая музыка? Воплощённая идея? Или... ты волшебница?
   - Я никто, - тихо и понуро ответила Элиза, - и не идея. Я простой человек, у меня нет ни славы, ни друзей, ни дела, ни знаний. У меня нет ни одного крючка, чтобы зацепиться за общество. Я - смычок, инструмент, приложение к моей волшебной скрипке, и не более того.
   - Тогда объясни, что же такое твоя музыка! - воскликнул Мартин, - ведь я помню её... помню до сих пор. Но почему она так неразрывно связана с тоскою? Веселье, радость, счастье - это всё тоже замечательные вещи, верно? Верно! Тогда почему в них нет магии, а в печали есть? Неужели они более пусты? Почему твоя мелодия так мрачна?
   - Потому что истина мрачна, - ответила Элиза.
   - Но с чего, с чего же истина мрачна? Ведь истина - это свет! Испокон веков все считали так!
   - Потому что истина - это свет, до срока облёкшийся во тьму, - сказала Элиза, - ты можешь знать правду, можешь знать, что верно, но не знать истины, ибо истина выше их всех.
   - Значит, удел истины - это печаль, а радость лжива? - горько вымолвил Мартин.
   - Нет. Лишь печаль учит радости. И лишь тот, кто знал горе, знает веселье. Мы все были рождены во тьме, не зная света, чтобы тосковать по нему. Лишь такая мечта важна и достойна, потому что её цель - сама истина.
   - Мечта?.. То есть тоска по неведомому свету?
   - Да. Это - последнее волшебство, что осталось ныне, и даже оно иссякает. Многие стали говорить про мечту, но их помыслы поверхностны. То, что они называют мечтой, не более чем планы и желания. Их языки размывают её. Скоро они истреплют её совсем, и тогда мы останемся в сплошной серой мути без единой искорки высшего света. Истинная мечта создана не для этого мира, и в нём её не найти. Понимаешь? Сокровища не лежат на путях людей. Чтобы отыскать её, нужно идти в глубины ночи, тишины и одиночества.
   - И при этом она не даст тебе ничего полезного? - спросил Мартин.
   - Да. Она создана не для этого мира, - повторила Элиза, - и она дает не путь, а лишь страдание. Теперь ты понимаешь? Ты называл это "красотой тьмы": то общее, что есть в готических шпилях, алых розах, струнах скрипки. Ты думал, что главная особенность этой тёмной красоты в том, что она небеззащитна и может уколоть. И это верно, ибо обычно всё красивое гораздо более хрупко. Но важнее в ней другое: её высота настолько остра, что ранит тебя самого.
   - И рана тебя, разумеется, стреноживает, - кивнул Мартин, - значит, в этом тайна твоего волшебства?
   - Да. Я и музыка, что играет мною - это тьма, что плачет по свету. Но... - грустно заключила Элиза, - тьма, что стремится к свету, истает на нём.
   - Кажется, я что-то понял, - задумчиво проговорил Мартин, - спасибо тебе за урок.
   И тут оба словно очнулись. Оказалось, что, пока они говорили, уже успела наступить ночь. Комната почти полностью погрузилась в беспроглядную осеннюю тьму. Хмурые тучи не пропускали с неба ни лучика лунного света.
   Элиза и Мартин посмотрели друг на друга в темноте и почему-то вздрогнули. Элиза отвернулась.
   - Пора идти, - пробормотала она.
   Мартин спохватился и вскочил. Элиза зажгла свечу и проводила его по коридорам дома до выхода. Когда он уже спускался по ступенькам, Элиза внезапно позвала его:
   - Мартин...
   В первый раз она обратилась к нему по имени. Мартин обернулся. Лицо выглядывавшей из-за створки двери Элизы казалось белым пятном на фоне сплошной черноты.
   - Если хочешь... - было видно, с каким трудом ей даются слова, - завтра вечером я буду играть здесь... позади дома, в саду. Можешь придти.
   - Я обязательно приду! - пообещал Мартин, - а можно взять с собой друга?
   Он ляпнул - и мигом пожалел. Вот кто его за язык дёргал? Не стоило говорить этого вообще! Это никак не подходило к сегодняшнему вечеру и могло одним махом оборвать ту слабую, неверную нить, которая протянулась между ними. За пару секунд Мартин успел обозвать себя тысячей страшных слов и надавать себе мысленно тысячу пощёчин, но Элиза лишь слегка пожала плечами и загадочно ответила:
   - Попытайся.
   
   Мартин возвращался домой по ночному городу как окрылённый. Не все речи Элизы он понял, не со всем был согласен, но это даже и не имело значения. Никто и никогда не говорил ему то, что говорила она. Оно тормошило его душу и разум. Обрывки новой музыки и мыслей кружились у него в голове и понемногу сцеплялись в целое.
   Говорят, каждый из великих творцов прошлого знал какую-то девушку - необязательно возлюбленную, необязательно даже знакомую - которая становилась в его жизни словно бы музой. Музой одного студента-композитора точно была Элиза. Лишь после встреч с ней Мартину хотелось писать, да ещё какие вещи!
   "Да, всё складывается в одну картину", - размышлял он по пути, - "тьма плачет о своей тьме. Тьма пытается стать светом, насколько это возможно, а это невозможно. Готика, чей секрет терзает нас сквозь долгие и, казалось бы, забытые века - это ведь то же самое, верно? Это камень, что вытянулся ввысь в мучительном усилии стать воздухом. Витражи: материя, что пытается стать солнцем. Даже куклы: неживое, что попыталось стать живым. Розы и шипы, мечи и кованые шпили оград: красота, которая ранит. Всё это чуть-чуть пугает, всегда окутано некоторой жутью... но до чего же оно красиво!"
   Уже дома, вешая на гвоздь сюртук и расстилая постель, он продолжал думать:
   "Но слишком мрачно. Слишком тяжеловесно. Неужели с этим ничего нельзя поделать? Тьма не должна править искусством. А здесь - сплошной мрак. Его иногда рассеивает удивительный радужный свет и огоньки свечек, но даже этот свет подчёркивает тьму. Слишком много тьмы. Я бы не смог так жить. Бедная Элиза! А ведь она уже очень долго живёт именно так. День за днём в окружении пыльных вещей и застоялых теней... ужас".
   Уже зарывшись лицом в подушку и понемногу увязая в паутине дрёмы, Мартин пытался соображать:
   "Как же ей помочь? Жизнь не может состоять только из этого. Тогда и жизни нет. Магия должна быть и в чём-то ещё. Голубое небо... белые облака... луга и холмы, усыпанные яркими цветами... в этом ведь тоже есть неземная, пронзительная красота. Да, есть! А значит, и волшебство. А значит, её скрипка должна уметь играть и другие, радостные мелодии".
   И, успокоенный этой мыслью, он наконец уснул, и снилась ему музыка.
   
   Назавтра Мартин с Александром свиделись в перерыве между занятиями. Они сидели на подоконнике около классной комнаты, глазели во двор и перекусывали. Тогда-то Мартин и завёл осторожно речь:
   - Я немного знаком с одной девушкой...
   Александр очень натурально сделал вид, будто подавился бутербродом.
   - Как? - вытаращил он глаза, картинно хлопая себя по спине, - ты знаешь, что такое "девушка"?!
   - А ты знаешь ещё что-нибудь, кроме этого? - вздохнув, парировал Мартин.
   - Ну и кто она? Кто?
   - Хмм... - Мартин сцепил пальцы, - ты помнишь рассказы про Тёмного Скрипача?
   Александр наморщил лоб.
   - Э-ээ. А-аа! Да, ходил такой слух год назад. Но он уже давно вышел из моды. Сейчас любят болтать про минусовые этажи консерватории, я тебе потом изложу. А что?
   Мартин закатил глаза:
   - Ничего. Это девушка... она играет на скрипке. На мой взгляд, гениально. Даже более, чем гениально. Ты не хотел бы пойти со мной послушать её?
   - Скрипачку? Гениальную? Девушку? Спрашиваешь! - Александр лучезарно ухмыльнулся, - записывай меня без сомнений! А что она исполняет?
   - Своё... - не смог найти Мартин ответа вернее.
   
   К вечеру, когда они отправились на окраину города, их было даже двое, а трое. Третьим явился Гилберт, худой и подвижный парень, приятель Александра по факультету. Александр притащил его с собой без спросу. Мартин был сначала недоволен - Гилберт никогда не относился к числу его близких друзей - но почти сразу неизъяснимым чутьём понял, что услышать игру Элизы Гилберту не суждено.
   Всю дорогу Гилберт о чём-то ныл. Сперва он жаловался, что надо так далеко ехать. Потом стонал, узнав, что от конечной остановки идти ещё полчаса. Потом он бурчал, пока они они взбирались по крутому холму. Поднимался ветер, и редкие сухие деревья, росшие на этом почти горном склоне, покачивали голыми чёрными ветками на фоне сумеречного неба.
   Затем оба спутника Мартина - и Александр, и Гилберт - подскользнулись на глине, размокшей после вчерашнего дождя, и съехали на животах к самому подножью тропы. Мартин в беспокойстве сбежал к ним вниз. Александр, измазанный с головы до ног, отряхивал свой светлый костюм и неустрашимо зубоскалил:
   - Раз дойти так непросто, значит, оно того стоит!
   Но Гилберт чистился от грязи с неописуемой брезгливостью и только рассерженно прошипел:
   - Потащились в какую-то сельскую глушь, скоро навозом запахнет...
   Наконец они втроём выбрались наверх. Хвойные столбы кипарисов и туй шумели и метались под порывами ветра, и по улице, и без того мрачной, волнами пробегали тёмные тени. Гилберт ёжился, а когда мохнатая лапа одного из деревьев вдруг нырнула вниз и мягко провела ему по спине, аж заорал от страха.
   - Куда вы меня завели? - хныкал он, - никогда не слышал об этом месте. Фонари не горят. Света в окнах нету. Какой-то бандитский район. Что вы замыслили вообще? Ограбить меня хотите?
   - Да что ты разнюнился? Будь мужиком! Град не идёт, комары не кусают, и славно! - подбадривал его Александр.
   Однако было заметно, что и он малость нервничает. Один Мартин был совершенно спокоен. Он твёрдо верил: во всём, что связано в его жизни с Элизой, не может приключиться ничего плохого.
   Под причитания Гилберта друзья миновали живую изгородь выше их роста, разросшуюся и растрёпанную, и добрались до ворот, что вели к особняку Элизы. Александр подёргал кованую решётку - створки лязгали друг о друга, но не расходились.
   - Закрыто, - сообщил он.
   - Что ж, будем перелезать, - сказал Мартин.
   - Ого-го! - восхитился Александр.
   - Да вы что, вообще? - взвыл у них за спинами Гилберт, - это уже настоящее преступление! Частная собственность! Вы хотите меня соучастником сделать, что ли? Нет, увольте! С меня хватит!
   Александр, проигнорировав его вопли, посмотрел вверх, на зубья ограды:
    - Ну, не буду скромничать, опыт сигания через заборы у меня есть с детства, да и потом приходилось, но шпили тут на вид страшно колючие, мой друг.
   - Зато прямо под ними есть приступка, - Мартин повысил голос, чтобы перекрыть шум шторма, - сложно будет лезть только через самый верх. Я тебя в этот момент придержу снизу, а ты потом придержишь меня с той стороны.
   - Мысль! Но почему закрыто-то?
   - Может, она забыла... - сказал неуверенно Мартин, - н-нет. Она не забыла бы. Наверное, это... испытание.
   - Испытание, говоришь? Ха! - Александр засучил рукава, - всё интереснее и интереснее. Ну, раз так, мы должны показать, на что способны. Верно я говорю, а, Гилберт?
   Он оглянулся назад.
   - Гилберт?..
   Сумеречная улица, по обе стороны которой гнулись под ветром тёмные, вытянутые пятна деревьев, была пуста. Ни следа их третьего компаньона.
   Александр обескуражено повернулся к Мартину.
   - Удрал... - доложил он.
   - Испытание, - кивнул Мартин.
   Александр сердито цыкнул сквозь зубы.
   - Пхе. Да какое тут испытание? Это смешно! Мы что, шли через пулевые рубежи и реки огня? Ничего подобного. Ну, была не была! - и он смело закинул ногу на решётку.
   - Да, - сказал Мартин ему в спину, - так и у меня было раньше. Плата скромна: лишь небольшой кусочек страха.
   "Я начинаю изъясняться совсем как Элиза" - сардонически подумал он секунду спустя.
   
   Двери особняка были приоткрыты. Внутри почти всё скрадывал сумрак; в нём смутно виднелись серые и бурые контуры вещей. Мартин прошёл дом насквозь, вызывая в памяти дорогу, которой уже недавно ходил в прошлом. Вот комната с клетчатым полом, вот узкий коридор - а вот и зала, где они беседовали с Элизой. Стеклянная дверь на веранду оказалась в этот раз распахнута настежь.
   Александр глянул на Мартина и вопросительно приподнял брови. Мартин помедлил. Во всём здании не слышалось ни звука. Тогда Мартин кивнул, и они вдвоём вышли на заднюю веранду дома, а оттуда спустились по широкой растрескавшейся лестнице и попали в сад Элизы.
   Сад был ещё мрачнее дома. Цветы здесь росли во множестве, но в беспорядке. Почти все они уже закрыли бутоны на ночь, и даже те, что ещё не успели, стали в сумерках сплошь серыми и чёрными. Садовые растения давно не знали ухода. Кусты расползлись, а деревья раздались вширь и ввысь, затмив собою свет неба. Тут и там росли невысокие, примерно в рост человека, сосны с очень густой и жёсткой хвоей. То был авангард горного леса; сам же лес непроглядной чёрной стеной нависал над участком сразу за дальним его краем.
   Виноград, некогда посаженный здесь в нескольких местах, переполз со своих шпалер на стены дома, на землю, и даже впутался в кроны соседних деревьев. Заборы покрывал ковёр дикого плюща, чьи широкие листья полностью засохли, но почему-то ещё не облетели и шуршали на ветру. Пожухлая трава никла в безмолвном ожидании долгого зимнего сна.
   Друзья двинулись по неровной каменной дорожке и отыскали Элизу в глубине сада. Она сидела на лавочке, над которой простирало свою ветвь одно из деревьев, и неотрывно смотрела на тот небольшой кусочек неба, что открывался отсюда. Небо было хмурым и беспокойным. На коленях у неё лежал смычок и её чёрная скрипка, а рядом, на скамейке, открытый футляр. Напротив находилась старая детская площадка: из травяного поля вздымались ржавые качели, столбы которых опутывал плющ.
   Александр выступил вперёд с галантнейшей улыбкой, встретился взглядом с большими, тёмными глазами Элизы - и замер, глотая воздух и ничего не в силах сказать. Мартин молчал. Молчала и Элиза. Затем она поднялась, отошла чуть-чуть вдаль по дорожке и развернулась к ним, подняв скрипку к плечу и вскинув смычок.
   Шумел в кронах ветер, в небе клубились тёмно-серые разводы туч.
   - Пусть музыка творит свой путь, - сказала Элиза, закрыв глаза.
   Некоторое время, недолго, она стояла, склонив голову и словно к чему-то прислушиваясь, а затем провела смычком по струнам.
   Мартин вздрогнул. С прошлого раза он почти успел позабыть, насколько же поражала игра Элизы. Она была не просто безукоризненна и технична - нет, в ней было то, о чём, возможно, тоскует любое искусство - магия. Её музыка обладала особой силой. Мрачна, глубока, темна и тревожна, но сколь же сильна она была! Она могла разрушать и творить. В ней жила собственная душа. Та высшая реальность, лишь призрак которой способна вызвать даже самая лучшая симфония, здесь обретала плоть и изливалась в мир. Вот оно - то, о чём они говорили с Элизой в прошлый раз! Как быстро забываются сны, как быстро тускнеют мечты!
   Александр, судорожно вздохнув, сделал пару шагов назад и словно в забытьи неловко уселся на детские качели, вцепившись руками в ржавые цепи. Мартин тихо прислонился рядом к одной из опор. Он слушал музыку.
   Пара резких взмахов смычка - и ветер смолк, шум прекратился. Через разрывы в тучах излился странный и бледный, но напряжённый свет, какой бывает перед грозой. Мартин видел музыку. Мир снова менялся вокруг Элизы. И без того серый в сумерках, он теперь словно бы радовался возможности отойти ещё дальше назад и не заслонять главное. Из листьев, из веток, из вещей вымывало цвет и плотность, и чем дольше играла Элиза, тем призрачнее было всё вокруг. Предметы начинали просвечивать, и сквозь них становилось видно. От всего сохранялись лишь серебристые контуры, словно бы очерченные лунным светом.
   Александр сидел, полуоткрыв рот, и машинально покачивался на качелях взад-вперёд. Удивительно, но их ржавый скрип вплетался в мелодию скрипки и отчётливо дополнял её.
   Мартин видел и слышал - сейчас эти чувства различались не так сильно - как материя расступается вокруг Элизы. Тьма, заключённая в серебристую кайму, вибрировала и отзывалась на звуки скрипки. Но то не была пустота небытия: она скорее напоминала пустоту неба, что связует края земли. В самой её середине стояла Элиза, постепенно уходя туда всё больше, глубже, вдаль. Её длинное черное платье, её белое лицо и кисти - вот и всё, что сохраняло цвет в этом выцветшем мире.
   И ещё цепи. Как и в прошлый раз, Мартин не понял, когда они появились - или, может, когда он смог их увидеть: многочисленные тёмные цепи, протянутые вдоль и поперёк через пропасть мироздания. Они начинались отовсюду - от ветвей, из земли, из стволов деревьев - и оплетали Элизу. Сразу несколько цепей закрутились вокруг её рук, другие - шеи, третьи - туловища, четвёртые вцепились в волосы. Элиза играла, стоя посреди их чёрной паутины, в них пойманная, их же сплетшая. Смычок взлетал вверх и опускался вниз, терзал струны и плавно через них перекатывался; цепи натягивались, слегка позвякивая, и снова провисали.
   В этот раз Мартин не сдвинулся с места и дослушал до конца. Мелодия стала понемногу затихать. Пальцы Элизы бегали по грифу всё медленнее. Мир возвращался к себе же: края предметов переставали сиять серебром, проявился цвет и краски, странная наэлектризованная пустота спряталась в тенях и темноте. Три... два... один... и смычок замер. Наступила тишина. Мелодия завершилась на "ля" малой октавы.
   Мартин взглянул на мир, словно бы видя его в первый раз, и понял, что уже вечер. Солнце зашло, однако небо полностью очистилось от туч, и было едва ли не светлее, чем в начале. Серое небо плавно переходило вдалеке в кремово-бежевое. Слабый, но нежный отсвет последних минут уходящего дня лёг на листья, на каменные плиты дорожки, на бледное лицо Элизы. Мартин перевёл взгляд на Александра. Тот до сих пор сидел, как оцепеневший, но вид у него был спокойным и ясным; он даже грустно, но светло улыбался чему-то.
   У Мартина было ощущение, что сквозь него пронеслось нечто огромное и разорвало пополам, а сшить заново уже не пожелало. Эта музыка была очень похожа на предыдущую, но сильно и отличалась. Колорит мелодии был таким же, и той же была её суть, но... эта была не столь острой, что ли. Зато несравненно более мощной.
   Аплодировать сейчас, конечно, стало бы кощунством. Поэтому Мартин и Александр просто встали перед Элизой и ждали, пока она убирала скрипку в футляр.
   - И вот музыка опять оставляет нас одинокими, - осмелился сказать Мартин.
   Он имел в виду печальную жизнь Элизы: теперь ей опять влачить бремя одиночества среди теней и темноты, в ожидании, когда музыка решит наконец опять позвать её. Но заодно он хотел и похвалить её мастерство. Ибо конец игры оставил у него такое же томящее чувство, какое приходит, когда заканчивается что-то долгое и хорошее, а впереди разлука.
   - Да, - грустно, но спокойно ответила Элиза.
   - Что мне делать?.. - вдруг подал голос Александр.
   - Э?.. - Мартин обернулся к нему.
   Александр смотрел на свои руки.
   - Что мне делать? - повторил он, - вот холера! Раньше я жил и горя не знал, а теперь так не смогу. Я получил слишком большую жемчужину. Что мне теперь с ней делать, а?
   Он посмотрел на Элизу, и в его глазах была настоящая мука.
   - Ты, ты ведь дала её мне, так подскажи, а?
   Та помолчала, а потом коротко кивнула ему и сказала:
   - Я Элиза.
   Друг Мартина резко и как-то архаично поклонился в ответ:
   - Александр! Рад встрече!
   Элиза подняла чёрный футляр, задвинула его за спину и оправила платье. Теперь, когда музыка ушла, она выглядела маленькой, потерянной, испуганной и печальной. Или, может быть, так казалось Мартину, которому день ото дня было всё больше её жалко.
   - Уже поздно. Пора расставаться... - молвила она.
   Показалось ли Мартину, или в её голосе промелькнула нотка какой-то новой грусти?
   - М-можно будет к-к Вам к-как-нибудь придти ещё раз? - запинаясь так, словно он был ребёнком, а не прожжённым сердцеедом, вопросил Александр.
   Ответ Элизы был странноватым. Она понурила голову и ответила так же, как и в прошлый раз, однако теперь не с хитринкой, а почему-то с печалью:
   - Попробуй.
   Она направилась к дому, а друзья двинулись вслед за ней.
   - Друг, - шёпотом обратился Александр к Мартину, - ущипни меня, что ли. Чтоб я проснулся. Докажи мне, что всё это был сон.
   - Но это был не сон, - так же шёпотом ответил ему Мартин, - смотри!
   И он указал Александру на ближайшее дерево. Даже в иссякающем свете были хорошо видны чёрные обрывки многочисленных цепей, которые свисали вниз с листьев, с веток и прямо из ствола.
   
   После того, как они простились с Элизой, им следовало спешить домой, потому что быстро темнело, и та крутая дорога с холма могла стать опасной. Александр и Мартин кое-как наполовину съехали, наполовину сползли по ней, придерживаясь за стебли травы и друг за друга, тем более что Александру, с его перемазанным костюмом, было уже нечего терять. На конечной остановке они проторчали минут пятнадцать, пока не догадались поглядеть в расписание и узнать, что последний трамвай давно ушёл.
   Пришлось им возвращаться в общежитие пешком, а это заняло больше часа. Они брели по прохладному ночному городу, а расплывчатые круги света от фонарей проплывали слева и справа от них.
   - Она волшебница, - убеждённо говорил Александр, - самая настоящая фея или что-то вроде того. Мы с тобой видели то, чего люди обычно не видят за всю свою жизнь. Это как шаровая молния. Деньги, власть, репутация, положение, какие-нибудь мистические техники - ничто не поможет тебе её увидеть, потому что это не зависит от тебя. Или будет даровано, или нет. Но...
   - Что "но"? - спросил Мартин.
   Лицо его суматошного друга было серьёзным, как никогда. Александр тихо сказал:
   - Жаль, что она играет только в миноре. Ты уж прости меня, я, наверное, слишком простой парень для таких тонких материй, но есть в печали для человека какая-то отрава. Вот было бы классно, если бы она с такой же силой исполнила что-нибудь радостное. Но, - он вздохнул, - видимо, есть своя мудрость и причина в том, что магия прорывается именно тут. Как ты сам говорил... "сокровища не лежат на путях людей". Во, типа того.
   Мартин медленно кивнул, но про себя пожал плечами. Он думал об этом же ещё со вчерашнего. И ему никак не удавалось понять, чем же великолепные и мрачные готические соборы - а именно ими были мелодии Элизы - волшебнее зелёных лугов, залитых лучами весеннего солнца и полных дивных цветов. Хотя, без сомнения, и то и другое было в тысячу раз волшебней, скажем, автострады.
   Забавно: самого Мартина всю жизнь считали мрачноватым типом, и однако же ему ужасно хотелось написать для Элизы вещь, которую смогла бы сыграть её волшебная скрипка - и которая была бы симфонией света и голубого неба.
   Уже лёжа в своей узкой комнатушке на узкой постели и созерцая в тусклом свете лампочки голый потолок, Мартин пообещал себе, что непременно возьмётся за это.

- 3 -

   Назавтра был ясный и тихий, хотя и не слишком тёплый денёк, совсем непохожий на вчерашнюю бурю, и Мартин втайне как от Александра, так и от Элизы решился кое на что. Он прогулял уроки и совершил ещё один визит к её дому.
   Мартин поминутно озирался, боясь встретиться с ней, но первый же попавшийся ему на улице человек - пожилой почтальон в потёртой синей форме - поведал ему, что Элиза с утра куда-то ушла. Куда, интересно? В лес, бродить среди тёмных стволов, или опять в город - бродить среди человеческих теней? Мартин не стал её искать. Ему очень хотелось опять с ней встретиться, но сейчас он пришёл для другого. Он открывал старые скрипучие калитки, звонил в двери и расспрашивал соседей об Элизе.
   Оказалось, никто не знал, как давно Элиза была здесь и почему она появилась. Многие старики помнили её, сколько жили здесь сами, а некоторые старики говорили, что впервые увидели её пару лет назад. При этом первые не могли ответить на вопрос, как же тогда Элиза не состарилась, а вторые - на вопрос, чей же был особняк до того. Однако никто не сомневался, что большой дом принадлежит Элизе.
   Ничего не было известно про родителей либо близких Элизы. Никто не мог сказать, на что Элиза живёт. Часто она не выходила из своего дома днями, и чем питалась тогда, непонятно. Мартин с болью узнал, что часто соседи по добросердечию относят ей скудные остатки своих и без того скудных обедов. Возможно, то было её единственной едой. Гостей у неё никогда не бывало, и где бы её ни видели - на улице, на веранде дома, в саду - её всегда видели одну. Лишь чёрная скрипка неизменно сопровождала её.
   Возвращаясь домой, Мартин кипел от гнева и скрипел зубами.
   "Несправедливо!" - негодующе думал он, - "со всех сторон с ней обошлись несправедливо! Как гнусно наше общество, если вышвырнуло её за борт. Как гнусна эта скрипка, если лишила её всех радостей. Никто не заслуживает жить так, как она!"
   Если бы сейчас кто-то вылез и попытался сумничать, рассуждая, что Элиза якобы сама выбрала себе такую жизнь, Мартин его бы просто убил.
   
   Прошёл ещё день. В консерватории Мартин разыскал на перемене Александра. Тот болтал о чём-то с Гилбертом, но, завидев Мартина, сразу махнул рукой и добродушно бросил:
   - Эх, ладно, вали отсюда. Нам нужно о серьёзных вещах поговорить.
   - Опять эти ваши странные ночные делишки? - скривился Гилберт.
   - Именно, - невозмутимо подтвердил Александр, - настоящие тайны бытия, не твоего ума дело. Гуд бай.
   Гилберт вздохнул, распрощался и поплёлся прочь. При этом вид у него был самый мирный и обычный. Это поразило Мартина: лично он бы очень оскорбился, если бы его так отвадили. Но на Александра никогда не обижались, даже когда он грубил, скорее всего - потому, что он делал это совершенно беззлобно. То был ещё один из многих его удивительных талантов.
   - Ну, что такое? - спросил Александр.
   Мартин сбивчиво поделился с ним впечатлениями от своего похода. Александр внимательно выслушал, а затем положил ему ладонь на плечо и с чувством сказал:
   - Ни слова больше, дружище. Я всё прекрасно понял ещё до того, как ты начал речь. Мне это не по нраву так же, как и тебе. И у меня созрел один план.
   - Что ты хочешь сделать? - изумлённо вопросил Мартин.
   Александр просиял жизнерадостной улыбкой:
   - Э-эй. Держу пари, она... Элиза... ведь не праздновала свой последний день рождения? А то и пять последних!
   - Не может быть! Ты имеешь в виду...
   - Именно! - Александр соскочил с подоконника и приобнял его одной рукой, а другой широким жестом показал на небо, - мы же её друзья, так? А на что ещё друзья, как не для того, чтобы радовать друг друга! Мы устроим сюрприз. Купим подарки, заявимся к ней...
   - И весело справим её день рождения! - восхитился Мартин, - ты гений! Пускай она наконец-то улыбнётся. О, как я буду рад!
   - Видишь, - хмыкнул Александр, - мы, простые парни, тоже на что-то годимся!
   
   Они вдвоём вдохновенно ходили по магазинам и искали подарки. Весёлая стихия подготовки к празднику захлестнула обоих с головой. Логичнее всего было бы купить что-либо для скрипки - канифоль, либо тюнер, либо сменные струны - но они не осмелились. Вместо этого купили новый футляр, с удобным регулируемым ремнём, тоже чёрный и глянцевый, но безукоризненно гладкий - не то, что прошлый, весь обшарпанный по краям. То был подарок от Мартина. Александр же купил электрическую лампу на солнечной батарее, которая днём заряжалась, а потом горела всю ночь: самое то для тонущего во тьме дома Элизы. Он купил бы обычную, но друзья подозревали, что в поместье нет электричества.
   Эти подарки служили лишь пробным камнем. В том случае, если Элиза их не отвергнет, друзья торжественно поклялись просто завалить её полезными, удобными и милыми вещицами. Наконец, Мартин с Александром накупили сладостей, и среди них - вершину праздничного ужина, огромный кремовый торт, на котором было красиво выведено сливками: "ЭЛИЗЕ".
   Вечером они оба стояли в комнатушке Мартина и взирали на элементы праздника, единым фронтом выставленные на столе. Там был торт, конфеты, печенья, фрукты, красное мясо, хлеб, две бутылки вина, футляр, лампа, диски с классической музыкой, проигрыватель с наушниками - и ещё с десяток разных мелочей. В их скромных студенческих накоплениях сегодня была проделана огромная брешь, но оно того стоило.
   Александр оглядел закупки взором полководца, инспектирующего свои ряды перед сражением, и сурово сжал кулак:
   - Завтра - важный день!
   - Да, - откликнулся Мартин, - завтра после занятий! Я захожу за всем этим и сразу же встречаемся на трамвайной остановке. Но дальше понесём поровну.
   - За кого ты меня держишь? Ясное дело, поровну, - отозвался Александр, - итак, цель: порадовать Элизу и развеять её грусть-тоску!
   Мартин серьёзно сказал:
   - Именно. Мы - её друзья, может быть - первые за всю её жизнь, и мы обязаны сделать это.
   Они крепко пожали друг другу руки, и Александр убежал.
   Уже забравшись под одеяло, Мартин окинул слипающимся взором их арсенал подарков. Тот поблескивал на столе под падавшим из-за окна светом уличных ламп. Его взгляд задержался также на стопке взъерошенных нотных тетрадей.
   "Одно плохо: что я не успел толком написать для неё свою песнь радости", - подумал он, - "завтра она пришлась бы как раз к месту. Ну, успеется. День рождения. Александр - молодец! Ему с такой легкостью приходят в голову мысли, до которых я бы додумывался полгода, хоть всё и проще простого. Даже завидно. Я так рад, что могу сделать для неё что-то приятное и отблагодарить за всё, что она мне дала. Да и потом... у неё нет даже самых скромных радостей, которые есть у каждого... мне её так жалко..."
   И он заснул.
   
   Завтрашний день промелькнул как миг. Встреча, расфасовка, долгая пешая прогулка с тяжелыми пакетами в руках - и вот Мартин и Александр стояли перед коваными воротами поместья Элизы. Ох, каким же заброшенным оно казалось с улицы! Ни единого окна не теплилось на угрюмом, облупившемся от времени готическом фасаде.
   - Друг мой! Ты же понимаешь, что мы идём в бой? - Александр изобразил, будто засучивает рукава, - в битву за то, чтобы вытащить Элизу на свет! Она заслуживает куда большего, чем прозябать здесь. Повергнем же эту цитадель мрака!
   Мартин невольно улыбнулся, как ни серьёзно был настроен:
   - Верно. Так и есть.
   Он перевёл взгляд на слепые, тёмные окна особняка.
   "Держись, Элиза", - подумал он, - "я вырву тебя из плена этой тьмы. Я докажу тебе, что в жизни есть свет, веселье и радость!".
   И он решительно толкнул ворота.
   
   Им повезло: Элиза была на месте. Открыв дверь, она сначала вообще не поняла, чего от неё хотят Мартин с Александром. Те практически вломились к ней в дом и шумно возгласили:
   - С Днём Рожденья!
   - С Днём Рожденья!
   - Н-но... - Элиза растерянно переводила взор с одного лица на другое, - у м-меня оно ещё не скоро...
   - Да. Но! - Александр назидательно поднял палец, - ты же наверняка не праздновала прошлое? Не праздновала, а, верно, правильно?
   Элиза аж отступила под его напором на шаг:
   - Н-нет...
   - Вот мы и решили это исправить! - блистательно завершил Александр, - будем гулять! Всё за наш счёт, возражения не принимаются!
   Он устремился вперёд, в уже хорошо знакомую всем большую залу. Мартин улыбнулся Элизе:
   - Пойдём. Ничего не бойся. Будет весело!
   Элиза последовала за ними, робко пытаясь протестовать. В зале уже шли полным ходом приготовления к сражению. Александр очистил один из столов и расстелил на нём белоснежную скатерть. Следом на скатерти с головокружительной скоростью появились яства, лакомства, напитки, посуда - одно за другим. К столу были лихо придвинуты стулья - два сбоку, а один, для именницы, во главу стола.
   Чтобы развеять вечный полумрак этого места, друзья принесли пару десятков подсвечников, которые и расставили повсюду: на столе, на всех ровных поверхностях кругом, а оставшиеся - даже на полу. Зажгли также и собственные свечи Элизы. Зал наполнился тусклым, но мягким и уютным оранжевым светом; огоньки свечей словно парили вокруг праздничного стола в воздухе. Колыхались, накладываясь друг на друга, веера прозрачных теней.
   Раз, раз - бутылки были открыты, торт порезан, Мартин и опомниться не успел, как уже стоял с протянутой рукой и ожидал тоста. Элиза тоже держала наполненный бокал, в котором мерцало красное вино. Она опиралась на спинку своего стула и, похоже, пребывала в ошеломлении.
   На секунду повисло очень неловкое молчание, но его тут же разбил Александр.
   - Итак, - возвестил он, призывно взмахнув бутылкой, - выпьем за виновницу торжества, которая возымела наглость оказаться лучшим музыкантом в мире и держать это в секрете!
   - А я предлагаю, - добавил Мартин, - выпить за рождение новой дружбы. Вместе в счастье и в горе, друзья - это те, кто никогда не оставит друг друга и поможет во всём!
   - Хорошо сказано! Прозит!
   Бокалы взлетели к центру стола.
   Однако Элиза стояла недвижно. А затем она с силой поставила бокал на стол - часть вина даже выплеснулась - и в её голосе прозвенела неожиданная ярость:
   - Как вам не стыдно?! Я ни разу не просила о жалости!
   - А никто не жалеет тебя! - быстро соврал Мартин, ожидавший именно такой реакции, - мы просто хотим быть твоими друзьями и радоваться вместе. Или неужели... неужели мы неприятны тебе? Неужели ты не примешь нашу дружбу?
   Конечно, то была манипуляция. Но Мартин надеялся, что цель оправдает средства. И оказался прав: Элиза вдруг слегка покраснела, кашлянула, прикрылась своим широким рукавом и пробормотала:
   - Н-нет...
   Потупив взор, она снова взялась за бокал и подняла его.
   После первого тоста праздник пошёл хорошо. Вино было выпито и заедено ломтиками сыра, кусочки торта - отведаны. Настала пора подарков. Элиза приняла новый футляр и лампу, помирая от смущения. Она покраснела вплоть до лба и выглядела так, будто не знает, куда ей деться.
   Однако вечер продолжался, произносились новые тосты, звякали бокалы, и наконец Элиза, к великой радости Мартина, стала понемногу оттаивать. Из-под окутывавшей её обычно завесы тайны показалась простая и милая девушка. Всё, конечно, вытягивал на себе Александр. Он был неисчерпаем на истории, шутки и балагурство. В основном он пересказывал разные случаи из студенческой жизни, многим из которых сам Мартин был свидетелем, но как задорно и талантливо он это делал! Он излагал историю то от одного лица, то от другого, мгновенно перевоплощаясь в разных людей и настолько точно их имитируя, что Мартин был готов покатиться от смеха.
   Он смотрел на Александра с благодарностью и восхищением. Он многократно задолжал ему за сегодня. Сам Мартин такую атмосферу в жизни бы создать не сумел.
   Отстранённая возвышенность Элизы окончательно сдала позиции. Ей на смену пришла сама настоящая девчачесть. Она фыркала и хихикала в кулачок, слушая байки Александра, и много раз подряд уронила свой бокал, тянясь за чем-то. Правда, реагировала Элиза очень странно. Она постоянно смеялась не к месту, часто - когда Александр просто делал паузу, чтобы перевести дух. Веселилась она и от самых простых шуток, которые были даже не шутками, а просто глупостями. Удивительно, как она ела лакомства: серьёзно, с расширенными глазами, как ребёнок, который впервые смотрит на мир. Похоже, что ни пирожных, ни конфет она никогда ещё раньше не пробовала.
   Друзья пытались разговорить её саму, но это оказалось очень сложно. У Элизы не было ни увлечений, ни воззрений. Ни одной из современных знаменитостей она не знала. В ней не удавалось отыскать ни единой милой и дурацкой зацепки за жизнь, которых у других полно. Словно и самой жизни у неё не было: лишь она, её скрипка, и музыка, которая водит её по странным местам.
   После долгих, неимоверно тяжких усилий из неё удалось выдавить одну-единственную историю. Поминутно запинаясь и хихикая, Элиза поведала, как некий прохожий случайно толкнул её на улице и извинился так: "Простите, я принял вас за знакомую".
   - Это... что значит... он считает... он обязан пихать своих знакомых? - умирая от веселья, пролепетала Элиза.
   Мартин с Александром едва заметно переглянулись с недоумением.
   Вечер шёл. Пустели бутылки. За окном стемнело окончательно. Свечи догорели до середины. Было выпито уже не мало; вино и беседа бурлили в крови и горячили Мартину голову. На щеках у Элизы разгорелся густой румянец, а её движения стали широкими и резкими. Александр всё порывался встать. Его удерживали, но наконец он вскочил и, простёрши вперёд руку, пропел одну из своих любимых арий, причём на удивление хорошо, сильным и чистым голосом, лишь изредка заплетаясь в словах. Он плюхнулся обратно на стул, лихо оттянув ворот рубашки, а Мартин с Элизой горячо ему захлопали.
   - Н-не надо оваций, - отмахивался Александр, - е-ерунда. Мы музыканты или к-кто, в конце концов?
   - Ах, ах, как здорово! - повторяла Элиза.
   - Может, потанцуем? - вступил Мартин, - жаль, тут пианино нет, но я могу на гармошке подыграть. У меня есть с собой!
   - Нет, погодите! - Элиза выпорхнула из-за стола, - ну точно! Что я сижу? Я сейчас вам сыграю! Что-нибудь весёлое!
   - Ура! - обрадовался Мартин.
   Элиза ринулась вглубь помещения, споткнувшись обо что-то по пути, и вскоре вернулась, держа в руках свою чёрную скрипку и смычок. Мартин и Александр встретили её аплодисментами. Элиза сделала шутливый реверанс.
   - Вставайте! Вставайте! - воскликнула она, - ночь ещё юна! Пора танцевать! Я начинаю!
   Она перехватила скрипку, прижала её к плечу и весело взмахнула смычком. Это движение смотрелось так необычно...
   И тут Мартин внезапно понял, что сейчас случится. Его окатило холодным потом. Лёгкий хмель как ветром сдуло. Уже за секунду раньше он начал подниматься со стула, уже протягивал вперёд руку, уже собирался закричать "Стой!" - но было поздно.
   Элиза ударила смычком по струнам. Жуткий, живой взвизг прорезал воздух. Стекло на веранду треснуло и осыпалось сотней осколков.
   А затем всё оборвалось кошмарной, ватной тишиной. Среди этой тишины, в которой словно бы отдавался и отдавался последний звук, стояла Элиза, неверяще глядя на свою скрипку. Струны лопнули, все до единой, и перекрученными спиралями торчали в разные стороны с конца грифа.
   Одна из струн хлестнула Элизу по щеке, и там остался багровый рубец, который быстро набухал крохотными капельками крови.
   Мартин с Александром замерли, как вкопанные. Александр был очень бледен.
   Затем всё в той же самой тишине Элиза медленно положила смычок на скатерть посреди недоеденных яств, медленно села на стул, медленно спрятала лицо в ладонях и горько, горько зарыдала. Большие, прозрачные слёзы текли по её рукам и с еле слышным стуком падали на лакированную поверхность скрипки.
   Никто не мог вымолвить ни слова.
   - Элиза... - только и произнёс Мартин.
   - Я должна была знать, - всхлипнула Элиза, - я должна была это предвидеть. Как глупо! Я ведь всё говорила. Я же знала много лет: тьма, что стремится к свету, истает на нём...
   - Элиза... - повторил Мартин.
   Элиза не ответила, и ещё несколько долгих, мучительно долгих минут двое друзей бестолково стояли в тёмной зале между колеблющимися язычками пламени и не знали, как помочь девушке в чёрном, в рыданиях скрючившейся на стуле.
   А затем плач прекратился, Элиза отняла ладони, взглянула на друзей, и Мартин почувствовал, как по спине у него пробежали мурашки. Несмотря на то, что всё её лицо было мокрое, а глаза - красные и опухшие, то были глаза прежней Элизы: широкие, хмурые, возвышенные и недоступные.
   - Н-ну, - попробовал весело завести Александр, - е-ерунда, струны всегда можно поменя...
   - Молчи, - сухо оборвала его Элиза.
   Александр клацнул зубами.
   Элиза поднялась во весь рост, держа скрипку в обеих руках, словно больное дитя. Её чёрное платье складками ниспадало до пола. С бесстрастной и холодной чёткостью она проговорила, словно бы только сейчас отвечая далёкой фразе Александра:
   - Я не музыкант и никогда им не была. Возможно, ты прав, и я - волшебница. Так оставьте меня! Не мучайте меня! Мои пути - не ваши пути. Мой мир - паутина законов, от которых вы, люди, отказались. Мой путь - в том мире, который вы пожелали не знать. И сколько бы ночи там ни ждало, будь я проклята, если вступлю на пути людей. На них не лежит истина. Лучше бескрайняя тьма, чем лживый свет. Уходите! Оставьте меня одну!
   - Элиза, пожалуйста! - взмолился Мартин.
   - Молчи! - Элиза схватила смычок и нацелила его в Мартина, словно шпагу, - ты думаешь, что знаешь что-то об одиночестве? Ты думаешь, что имеешь право на жалость? Ты не знаешь ничего. Ты никогда не был по-настоящему отвержен. Позабудьте меня во тьме! Здесь таится моё сокровище! Уходите...
   Она помедлила, а затем закончила с гневом и твёрдостью:
    - ...и никогда больше не приходите сюда.
   Друзья не помнили, как лихорадочно собирались, как суетливо пытались оставить что-то здесь и в итоге не взяли с собой ничего. В спешке, ежесекундно оглядываясь, покидали они дом, и последним, что они видели, был недоеденный праздничный ужин, и возле него - Элиза. Она стояла прямо, с опущенной головой, посреди большой тёмной комнаты; ветер, дуя через разбитое окно, гасил свечи одну за другой, и зала всё больше и больше погружалась во тьму.
   Друзья покинули особняк через главные ворота, взглянули друг на друга и отвели глаза - а что они могли сказать? Медленно двинулись они по тёмной улице, по склону холма, по ночному городу, не говоря ни слова. Они дошли до перекрёстка, где расходились их дороги, и Александр печально поднял на прощание руку, а после всё так же молча удалился. Кто бы сейчас увидел его, главного весельчака и заводилу консерватории - не поверил.
   Мартин сжал зубы, чертыхнулся и с силой врезал кулаком по стволу дерева рядом. И ещё раз. И ещё. Он не чувствовал боли, но, поднёсши ладонь к кругу свету от фонаря, увидел на костяшках кровь.
   А затем он вернулся домой, включил лампу, взял в руки "симфонию радости", которую писал для Элизы - и медленно-медленно, с жестоким самоупоением боли, разорвал её на мелкие кусочки.

- 4 -

   Минул ещё месяц. Дни протекали сквозь Мартина как долгий, вязкий и бессвязный сон. На занятия он не ходил, знакомых избегал, разговоров сторонился. Порой ему бывал противен даже сам вид любого человеческого лица. Большее отвращение вызывали только листы, разлинованные строчками нотного стана, и поганые пятнышки на них. Простые вещи, которые он раньше любил, как старых друзей - свою сумку, свою ручку, свой блокнот - теперь окружали его тоской, словно обрыдшие за долгие годы царапины на стенах тюремной камеры, и Мартину казалось, что они предали его.
   Мартину было худо. Он не знал, что теперь делать. Ему казалось, что всё настоящее, истинное, нужное навсегда исчезло из его жизни, а осталось только мелочное и мерзкое. Часами он, не находя покоя, метался на своей узкой койке либо, подняв воротник, бродил безлюдными переулками Керилльи. На землю медленно опускалась с рассеянно-серых небес зима. Падали снежинки, пока что редкие, падали и бесследно таяли на мостовой, однако Мартин хорошо знал: медленно, но верно снег возьмёт своё, и сто долгих дней не будет ничего, кроме него. Так оно и было: улочки города понемногу заносило белизной, и обрастало льдом сердце Мартина.
   А через месяц он решился. Год подходил к Рождеству, и студенты, радостно шумя, предвкушали грядущие каникулы, когда Мартин явился в консерваторию и на лекции переслал Александру записку: "Нам нужно поговорить".
   
   Ради этого они прогуляли один урок и встретились на небольшой площади возле консерватории. Поскрипывал под ногами снег, вывески магазинов венчали пушистые шапки, по краям витрин распустились холодные цветы инея.
   - Я не могу жить без неё, - без предисловий сказал Мартин.
   Александр серьёзно кивнул.
   - Но Элиза... - он замешкался, - но она... она... а-а, чёрт! Не знаю, что сказать!
   Сейчас они беседовали друг с другом впервые за весь прошедший месяц, и Мартин понял, насколько же ему нужно выговориться.
   - Скажу честно, мне кажется, что Элиза во многом неправа, - начал он , - многие бы удивились, наверное, но мой взгляд на жизнь непохож на её. По сравнению с тобою я - угрюмый тихоня, но я тоже люблю жизнь и по-своему рад ей. А Элиза смотрит на мир только в мрачных тонах. Печаль для неё - это как воздух, которым она дышит. Мне всё-таки хочется быть к людям поближе, чем она. Люди мне интересны, некоторые из них мне даже близки, и я не считаю, что общество так уж дурно. Но...
   - Но? - эхом отозвался друг.
   - Но Элиза для меня всё равно ценнее мира, - твёрдо произнёс Мартин, - и даже её беспросветная мрачность мне нравится в тысячу раз больше, чем бездумная и агрессивная весёлость любой из наших девушек.
   Александр спросил, отнюдь не споря, скорее - наоборот, желая наконец услышать слова, которые описали бы его собственные чувства:
   - Но почему?
   - Потому что Элиза глубокая, искренняя и цельная, - ответил Мартин, - в ней нет этой надрывной нарочитости. Она действительно такая.
   Помолчав, он добавил:
   - И ещё... она - моя муза. Мой Тёмный Скрипач, Гамельнский Дудочник, чья музыка уводит мой дух в иные миры. Моя чёрная жемчужина.
   Александр медленно склонил голову.
   - Да, я понимаю тебя. Это правда. Но... что ты будешь делать? Она не может жить так, как все.
   - Значит, я буду жить, как она, - упрямо и уверенно ответил Мартин, - на то и нужна... любовь... чтобы дать силу жертвовать ради той, кого любишь.
   Он запнулся, но докончил:
   - И если её судьба - быть вечно во тьме, то я разделю с ней навеки эту тьму.
   Александр остановился, развернул Мартина к себе и положил ему руки на плечи.
   - Ты псих полнейший, - одобрительно заключил он, - что ж, дружище! Что я могу сказать? Я всецело "за"! Я тебя благословляю!
   Мартин не сдержал улыбки:
   - Спасибо. Я рад и тому, что встретил тебя.
   
   С душою легче, чем когда бы то ни было, приближался Мартин к воротам мрачного пристанища Элизы. Он знал, что скажет Элизе; даже знал, что скажет в ответ она. В кои-то веки и его сердце, и его разум пребывали в согласии - и ни капли сомнения в обоих.
   Однако створки ворот, те самые, через которые пришлось когда-то лезть им с Александром, стояли приоткрытыми. Это было странно. И, хотя открытая дверь - обычно знак дружелюбия и гостеприимства, Мартина кольнуло дурное предчувствие.
   Внутри было сумрачно и пустынно. Элизы нигде не нашлось. Мартин обошёл особняк сверху донизу, заглядывал в комнаты, куда раньше никогда не ступал, громко выкликал имя Элизы - но тщетно.
   Мартин пытался успокоить себя мыслью, что Элиза, наверное, просто вышла на очередную прогулку. Однако затем он нашёл скрипку. Она лежала всё в той же самой большой зале, неподалёку от выхода, почему-то в открытом футляре. На ней были новые струны, но изгибы дерева уже успели покрыться тонким слоем пыли. И вот тогда Мартин по-настоящему встревожился. Элиза никуда бы не вышла без своего инструмента. А пыль означала что-то совсем худое.
   Когда Мартин скорым шагом, почти бегом, покидал дом, одна из ставень отломилась и с треском рухнула под окно в груду хлама.
   Мартин ринулся к соседской калитке. На его звонок вышла чета пожилых супругов. Их одежда была опрятной, но полинявшей от многих стирок, и такими же казались эти двое стариков: чистыми и выцветшими. Мартин помнил их и поэтому спросил без предисловий:
   - Вы не знаете, что с Элизой?
   Супруга вздрогнула, а её муж опустил глаза в землю. Он тяжело молчал, потом вздохнул и грустно, очень неохотно выдавил:
   - Так вы... не знаете?
   - Чего? - холодея, спросил Мартин.
   И тогда соседи рассказали ему, что неделю назад Элиза попала в дорожное происшествие. Её сбила машина. С тех пор она неотрывно находилась в центральной городской больнице. Её состояние оценивалось как крайне тяжёлое.
   
   Позже Мартин узнал, как именно это произошло. Очевидно, Элиза ушла из города бродить в далёких лесах на склонах гор. Вечером она возвращалась домой по обочине шоссе, и на неё налетел сзади автомобиль - огромный хромированный джип. Элизу ударило на полной скорости углом капота и отшвырнуло с обочины в придорожные кусты.
   Всё это видел водитель другой машины, оказавшийся в сотне метров оттуда. Он поведал, что сразу после удара джип резко затормозил, а затем, наоборот, дал на газ и очень быстро исчез вдали. Этот же добрый человек вызвал скорую, он же пытался оказать Элизе первую помощь, и он же был впоследствии главным свидетелем по делу.
   Джип не могли отыскать очень долго. Его водителя выловили лишь спустя пару месяцев. Потом Мартин несколько раз встречался с ним в коридорах и залах суда. То был юноша лет двадцати пяти, занимающийся частным предпринимательством. Мартину почему-то никак не удавалось запомнить его имя и лицо. Они расплывались. В памяти остались только рано обрюзгшие щёки, голос, глотавший половину слов, и ещё странное ощущение капризности, почти томности, одновременно с оголтелой, горластой наглостью.
   Ещё позже выяснилось, что этот парень сбил Элизу, потому что в тот момент говорил по мобильнику. Он записывался на тренинг по личностному росту. Во второй руке он держал блокнот, а поэтому рулил локтем и вилял туда-сюда по всему шоссе. Тёмное платье же Элизы было трудно различить в сумерках, пусть и шла она не по дороге, а по обочине
   Ещё позже выяснилось, что отец этого парня владеет сетью супермаркетов, а мать работает в каком-то министерстве. Несмотря на явную вину, судебные процессы затягивались, прокуроры вдруг начинали меняться посреди разбирательства, свидетельства загадочным образом выворачивались наизнанку, и в результате водитель джипа вышел из воды, не замочив даже пальцев ног.
   Но всё это неважно.
   
   Странно было Мартину видеть Элизу в больнице. Среди голых стен казённо-голубого цвета, укрытая неудобным узким одеялом, одетая в серые больничные пижамы, под ровным и безжизненным светом электрической лампочки она выглядела ещё нереальнее и призрачнее, чем когда бы то ни было. Множество трубочек вело от неё к аппаратам и капельницам. С каждым её движением они качались и слегка поскрипывали.
   Когда Мартин на негнущихся ногах вошёл к ней в палату, Элиза с трудом повернула голову и выдохнула сквозь кислородную маску:
   - Я же говорила тебе не приходить...
   Она слегка улыбнулась, и Мартин тоже нашёл в себе силы улыбнуться.
   - Как ты? - спросил он.
   - Я умираю, - спокойно и серьёзно прошептала Элиза.
   Мартин вздрогнул и потянулся к её руке, безвольно лежавшей поверх одеяла.
   - Не грусти. Это не так уж плохо, - задумчиво и тихо молвила Элиза, - в смерти есть свобода. Заканчивается путь через долину слёз. Я всю жизнь смотрела во тьму, но, кажется, сейчас в ней впервые появляется впереди дивный и новый свет.
   Да, она оставалась собой, несмотря ни на что. Чувствуя, что у него опасно дрожит голос и щиплет в глазах, Мартин горько сказал:
   - Элиза... знаешь, некоторые странные чудища, которые живут в этой долине, любили слушать твою музыку.
   - Да, - шепнула Элиза, - и я рада, что под конец встретилась с вами.
   Очень долго они сидели молча. Мартин слушал слабое, мерное дыхание Элизы. В тишине попискивали приборы, и мигали огоньки на панелях.
   Наконец в комнату заглянула сиделка и ворчливо заметила:
   - Посещения на сегодня окончены, приходите завтра.
   Мартин поднялся со стула и спросил Элизу:
   - Что я могу сделать для тебя до завтра? Какие-то лекарства? У меня нет ни денег, ни связей, но я могу попробовать достать, поговорить с врачами...
   - Нет, - Элиза качнула головой, - ничего этого не надо. Лучше... если сможешь... принеси мне скрипку.
   - А... а! Скрипка! Точно! - восхищённо воскликнул Мартин, - как я раньше не сообразил! В ней же...
   - В ней есть магия, верно, но игра не исцелит меня, - отозвалась Элиза, - не надейся. Она меня всегда только истончала и ранила.
   Её ответ словно ударил Мартина под дых. Последние зацепки за надежду разбивались одна за другой.
   - П-понятно, - ответил он, - тебе нужна именно твоя скрипка?
   - Лучше бы она... - Элиза призадумалась, - но можно и другую. Волшебство в музыке, а не в инструменте.
   
   Мартин забрал скрипку из дома Элизы, и одну ночь она пробыла у него в комнатушке. Футляр лежал на столе, а Мартин сидел на кровати и мрачно на него глядел. Отношение к этой скрипке у него всегда было двойственное: он и ненавидел её, и почти благоговел перед ней. Однако сейчас он был прежде всего на неё зол. Мартин даже разговаривал с ней вслух:
   - Почему бы тебе не исцелить свою хозяйку? Ты это можешь, я уверен. Ты ведь способна изменять мир, так что тебе стоит срастить несколько дурацких артерий и костей? Это так несправедливо - чтобы она у... уми... умирала! Что запрещает тебе вмешаться и избавить её? А? Какое большее благо? Ну ответь же мне!
   Скрипка безмолвствовала.
   
   Назавтра Мартин пытался пройти со скрипкой на территорию больницы. Он не ожидал никаких сложностей, и провал потряс его. Охранник на пропускном пункте отрезал как бритвой:
   - С музыкальными инструментами запрещено.
   - Почему? - не поверил своим ушам Мартин.
   - Потому что такой пункт в правилах.
   Охранник ткнул толстым пальцем в бумажку, висящую на стенде, очевидно - те самые правила, и брюзгливо пояснил:
   - Чтоб шум не беспокоил больных.
   Мартин поинтересовался, неужели они не слышали никогда об исцеляющих свойствах музыки, на что ему грубо посоветовали не умничать. Пришлось отнести скрипку обратно в общежитие, и ещё один день он сидел с Элизой просто так.
   - Принеси мне какую-нибудь скрипку... пожалуйста... - вновь жалобно попросила Элиза, - меня грызёт...
   Слышать это было невыносимо, и Мартин поклялся про себя, что найдёт способ доставить ей скрипку во что бы то ни стало. Назавтра он с раннего утра переоделся в тёмную спортивную одежду и отправился изучать периметр больницы.
   Чахлый лесок, окружавший ту, кое-как прятал его от взглядов и снаружи, и изнутри. Пощипывал зимний морозец, смёрзшийся слой снега хрустел под ногами, и иногда с ветвей деревьев беззвучно опадала тонкая снежная пыльца. Мартин продвигался вдоль забора, постоянно держась начеку, и спустя час ему улыбнулась удача: он отыскал в глубине рощи крупную дыру меж прутьев, куда легко пролезал и футляр, и сам он.
   Мартин запомнил это место и вечером вернулся сюда уже со скрипкой. Он миновал дыру, пригладил одежду и невозмутимо вышел из-за какого-то склада прямо на дорожки больницы. Футляр был для большей маскировки замотан полиэтиленом, что придавало ему непонятный вид - он мог являться чем угодно.
   Но его опять ждала неудача. Дежурная по зданию, миновать которую не удавалось никак, сразу бросила подозрительный взгляд на футляр и стала доискиваться, что это такое. Мартин хитрил как мог, но не получилось. Когда стало ясно, что здесь - музыкальный инструмент, поднялся переполох. Со всех этажей больницы сбежались дежурные и врачи и начали отчитывать Мартина, кто-то даже грозился позвонить на пост охраны, чтобы его выпроводили силой. В результате Мартину пришлось оставить скрипку у дежурной на первом этаже, и это он ещё дёшево отделался.
   Вновь входить к Элизе с пустыми руками было ужасно - особенно если знать, что заветная вещь лежала в том же здании! Но пуще стыда Мартина грызло другое: если к инструментам здесь относятся вот так, шансов не оставалось. Даже если он чудом донесёт скрипку до палаты, стоит раздаться музыке - и все сторожевые псы вмиг будут тут как тут.
   Мартин честно поведал Элизе всю сегодняшнюю историю, пересыпая её извинениями. Однако Элиза, отрешённо глядя куда-то вдаль, лишь сказала:
   - Ничего страшного. Не горюй. И... запомни ту дыру.
   
   Назавтра Мартин, как и обычно в последнее время, не появился на занятиях и избегал встреч со знакомыми, однако Александр сам нашёл его. Он вломился в комнатушку Мартина, схватил его и необычайно грозно прорычал:
   - Я тебе сейчас всю морду разобью вот этим кулаком, если ты не скажешь мне, почему я не вижу тебя ручка под ручку с Элизой! Чего ты шифруешься?!
   - Я надеялся тебе не говорить, - грустно признался Мартин.
   Александр вгляделся ему в лицо и испуганно втянул воздух.
   - Эй, эй, эй, - с тревогой позвал он, - что за чертовщина случилась?
   На этот раз друзья шли в больницу вдвоём. Возле двери в палату Элизы они столкнулись с выходившим оттуда невысоким человеком в длинной чёрной сутане. У священника был странный вид; он бросил на друзей какой-то диковатый взгляд и неловко скатился по лестнице.
   Элиза выглядела ещё хуже, чем прежде. Мартин ужаснулся. Под её веками пролегли бледно-зелёные тени, а глаза и щёки запали. Число приборов вокруг увеличилось раза в полтора. Теперь при ней неотлучно сидела медсестра, которая не согласилась выйти даже на время посещения, а только пересела вдаль на табуретку и зашуршала каким-то журналом.
   - Я исповедовалась, - ответила Элиза на немой вопрос Мартина и затем без перехода тихо добавила, - цепи натянулись до предела и скоро порвутся. Сегодня я умру.
   Мартин прикусил губу.
   - Не говорите такое, помните, что вам говорили про позитивное мышление? - равнодушно отозвалась сиделка, листая страницы.
   - Я чувствую это точно, - продолжила Элиза, - чувствую и знаю. Музыка сказала это мне ещё давно. Жаль, у меня нет скрипки. Я хотела бы сыграть... ещё раз.
   - Ч-что?.. - выдавил Александр, сделав неуверенный шаг к ней, - что за чушь ты несёшь?! Как ты можешь такое говорить? Я не могу это принять! Слушай, ты нужна нам всем здесь! Не смей умирать! Борись за жизнь! Если ты умрёшь, я... я не прощу тебя! Ясно?
   Он отвернулся и закрыл лицо рукавом.
   - Спасибо, - легко улыбнулась Элиза, - ты тоже прости меня. Я тебя не забуду. Простите меня, оба, за тот... эксцесс. Я напрасно выгнала вас и напрасно швырялась вам в глаза своим одиночеством. Вы были ни в чём не виноваты, а я вела себя неблагодарно и глупо.
   - Какое это, к чёрту, имеет значение?! - глухо отозвался Александр из-за рукава.
   Элиза снова улыбнулась.
   - А сейчас... пожалуйста, вы можете оставить нас вдвоём с Мартином? Я очень прошу вас. Совсем ненадолго.
   - Я вообще-то не имею права... - начала сиделка, но Элиза вновь тихо попросила:
   - Ненадолго.
   Медсестра и Александр неохотно покинули палату. Тогда Элиза поманила Мартина к себе и прошептала ему совсем не то, что он ожидал услышать:
   - Больные ложатся спать в восемь. В девять сёстры делают обход и в девять пятнадцать садятся смотреть телевизор. В девять тридцать жди под окнами палаты. Не говори никому. И возьми с собой скрипку.
   
   Миновал тот день. Долго и печально тянулись серые сумерки. Прощание Элизы с Александром вышло тяжёлым: он ей всё так же до конца перечил. Потом, когда часы посещения окончились и они с Мартином вместе вышли обратно в город, Мартин попытался обратиться к другу, но тот махнул рукой, сказал "извини, я не хочу сейчас ни с кем разговаривать" и удалился прочь один.
   Когда Мартин вышел из дома во второй раз, было уже темным-темно, и горели фонари посреди зимней ночи, а в их свете кружились и вспыхивали снежинки.
   В девять тридцать он был на условленном месте. Ни в одном из окон не виднелось света, в том числе и в окне Элизы. Но затем створка отодвинулась в сторону, и из тёмного проёма выглянуло её бледное лицо. Элиза кивнула и сбросила вниз классический канат, связанный из простыней.
   Мартин придерживал его и не мог издать ни звука, чтобы не выдать их побег, как ни хотелось ему говорить. Элиза выбралась из окна и без какой-либо страховки спускалась по стене здания. Мартин смотрел и не верил своим глазам. Для того состояния, в котором находилась Элиза последние дни, она творила невозможное. Она действовала, как если бы была совсем здорова.
   Да, именно - и в сердце Мартина в который раз всколыхнулась глупая надежда на чудо. Однако, когда Элиза мягко соступила с верёвки прямо в белый снег, Мартин понял, что она не здорова. Её лицо было странно ярким. Оно прямо-таки светилось, и Мартин, как книжное дитя, вспомнил, что так описывали больных на последних стадиях лихорадки. Её почти незримо, но беспрестанно колотило, и даже на большом расстоянии чувствовался исходящий от неё жар. А ещё она стояла прямо на снегу босыми ногами и была одета лишь в лёгкие больничные пижамы.
   Предусмотрительность являлась одной из сильных сторон Мартина. Он не до конца знал, что хочет сделать Элиза, но догадывался, и на всякий случай захватил с собой рюкзак с тёплой одеждой. Там были и зимние штаны, и вязаный свитер, и куртка. Их он сразу же выволок на свет и протянул Элизе. Но про ботинки он не додумался! Надо было срочно что-то делать. Мартин нагнулся и принялся лихорадочно развязывать шнурки.
   - Не надо, - тихо сказала Элиза.
   - Но...!
   Элиза спокойно сняла через голову тёплый свитер, аккуратно сложила его и вернула назад. Мартин осёкся.
   - Мне уже всё равно, - промолвила она, - но вот ты можешь простудиться и очень опасно заболеть. Не беспокойся. Как приятно ощутить свежий ветерок после того застоялого воздуха... скрипка! Скорее дай мне скрипку!
   Мартин передал ей футляр. Элиза тут же схватила его и прижала к груди, словно старого друга. Лишь сейчас её лицо разгладилось - долгое напряжение наконец покинуло её. Впервые за долгое время на её губах появилась широкая и радостная улыбка. Она замерла, запрокинув голову вверх, сжимая в объятьях скрипку и слегка покачиваясь. На её лоб и длинные чёрные волосы опускались снежинки.
   Затем, спустя недолгое время, Элиза сказала с удивительной собранностью:
   - Нам надо идти. Скорее. Осталось слишком мало.
   - Куда? - спросил Мартин.
   - Ко мне домой.
   И они двинулись прочь от корпусов больницы - по заснеженному белому полю, по роще, по улицам Керилльи. Городок будто вымер. Ни единой души не встретилось Мартину и Элизе, пока они медленно продвигались вперёд через калейдоскоп снегопада. К тому времени, когда они добрались до пригорода, воздух очистился, тёмные шершавые тучи на небе разошлись в стороны, и зимнюю ночь пронизали серебряные лучи луны.
   Элиза шла сама и даже несла тяжёлый футляр. Она раз за разом отвергала предложения, даже просьбы Мартина помочь ей. Единственное, что она приняла - это палку, которую Мартин подобрал по пути. На эту палку она опиралась, как на трость. Она открыла ворота своего поместья - вновь сама, прошла вовнутрь - и опять сама.Мартин шёл за ней, опасаясь, что Элиза может в любой момент свалиться без сил. Он был готов подхватить её и старался не смотреть на маленькие отпечатки её босых ступней, что остались на припорошённой снегом дорожке - ему было страшно.
   Оказавшись дома, Элиза переоделась в своё обычное чёрное платье. Сейчас она была точно такой, какой Мартин встретил её во второй раз, посередине прошлой зимы. И вновь он краткий миг ощущал отчаянную надежду на чудо - раз уж всё "пришло в порядок"! Но Элиза, пусть она и теперь обула тёплые зимние сапожки, была не в порядке. По пути она пошатнулась, опёрлась рукой об угол кресла и едва не упала навзничь.
   - Прошу тебя теперь... - слабо попросила она, - помоги мне.
   Она направилась к дверям в сад, а Мартин придерживал её под локоть. Первый раз в жизни он прикоснулся к Элизе. То было странное ощущение: рука Элизы оказалась неожиданно крепкой, почти твёрдой, и очень, очень горячей.
   - Куда ты идёшь? Что ты будешь делать? - спросил Мартин.
   Элиза запрокинула лицо к потолочному окну, откуда падал столб бледного лунного света. Она по-прежнему смотрела куда-то вдаль - то ли невидяще, то ли видя нечто своё.
   - Играть, - ответила она, - я хочу ещё раз сыграть. Через сад в лес, и через лес - на дальний горный утёс.
   И они двинулись в очередной тяжёлый путь. Над их головами сияли холодные зимние звёзды и плыла почти полная луна. Было, казалось, светлее, чем днём. Серебристые лучи колыхались в воздухе, полотнищами ниспадая с веток деревьев, и рисовали на снежной глади таинственные искристые узоры.
   Они шли через печальный сад Элизы, потом - через тихий ночной лес, и понемногу взбирались в гору. Ничто, даже скрип веток, не нарушал безмолвие зимней ночи. Вскоре стволы деревьев расступились перед ними, открыв поляну, которая переходила в высокий и узкий горный утёс. Этот утёс выдавался из края скалы. Здесь не росло ни единого деревца, только громоздились по краям голые камни, ныне скрытые под снегом. Далеко внизу продолжался скалистый горный склон, до которого было, наверное, метров сто в высоту. На краю этого утёса и остановились Мартин с Элизой.
   Элиза приблизилась к обрыву и глядела на город, чьи огни раскинулись вдали под ними. А может быть, она смотрела за горизонт, туда, где белые поля сходились с чернотой ночного неба.
   Она сняла ремень. Расстегнула пряжки. Футляр упал в снег. Элиза обернулась к Мартину, сжимая в руках смычок и скрипку.
   - Ветер поёт о зиме и о конце, - сказала она.
   Её голос прозвучал так же отрешённо и печально, как и в былые времена. Словно ничего и не случилось, словно всё было только впереди, словно история лишь начиналась и Мартину предстояло ещё много-много раз встречаться с Элизой и постигать её дивную, тёмную мудрость. И у Мартина сжималось сердце, ибо он знал, что это не так.
   - О конце и о зиме, - продолжила Элиза, - но я верю: когда суета обратится в прах, горесть обратится в радость. Настало время ночи, и снег укрывает всё, но под снегом дремлет жёлудь, и ему снятся сны о дубе, которым он никогда ещё не был. И ему снятся сны о великой весне.
   Так молвила она - и, не проронив больше ни слова, начала играть.
   Мартин слушал.
   Такую музыку Элиза не играла никогда раньше. Она была протяжной, переливчатой, прозрачной, чистой - и простой. В ней не было той головокружительной сложности, что некогда возносила в небеса тёмные ажурные шпили; в ней не было той силы, что заставляла мироздание сворачиваться спиралью вокруг дрожащих струн.
   Эта музыка была иной. Ныне она говорила не о громовых столкновениях планет, гибели вселенных или о битвах, что раскалывали небеса. Её история текла, подобно маленькому ручейку - старая, уже столько раз рассказанная история о странной судьбе сынов и дочерей человеческих, которую так мало кому удаётся выбирать, которая вспыхивает на миг и исчезает на неведомых дорогах. О жизни, которая столь коротка, и всё равно проносится как во сне, увлекаемая всеми течениями. О горьком пробуждении от суеты, что приходит лишь под конец, и о понимании, что ты не понял ничего.
   Лилась мелодия, совсем не грозная, печальная и тихая - печальная не пронзающей сердце высокой тоскою, но шелестом осеннего дождя, что смывает с песчаных склонов судьбы недолговечные следы людей.
   То была последняя игра Элизы и последнее её волшебство. Мартин заметил движение возле опушки леса. Без капельки страха он смотрел, как, беззвучно ступая по пушистому свежему снегу, из леса выходили дикие волки.
   Трое... четверо... пять лохматых серых теней одна за другой миновали Мартина. Волки садились полукругом перед Элизой, запрокидывали свои морды к луне - и начинали негромко, ровно выть. Их вой то затихал, то вновь набирал силу, вплетался в мелодию скрипки и словно бы омывал её. В этом вое был тёмный шорох еловых ветвей, бег сквозь снежную ночь, холод, лес и луна. И Мартин понял, что волки тоже провожают Элизу. Зверям была неведома высота, которая могла поразить лишь человеческий разум, но и они знали печаль.
   Медленно музыка затихала, медленно опускали головы волки. Элиза, закрыв глаза, в последний раз провела смычком по струнам и отняла пальцы от грифа. Её прощальный аккорд таял в колючем морозном воздухе.
   - Вот и всё, - прошептала она, - цепи отпустили меня. Я свободна.
   И она выпустила из рук скрипку. Та долго падала, падала, падала вниз - и разбилась там о скалы вдребезги, ворохом точёных дощечек.
   Элиза кашлянула - и удивлённо воззрилась себе под ноги. Красная-красная кровь смотрелась очень ярко на белом-белом снегу.
   Элиза зашаталась. У неё подкосились ноги, и Мартин едва успел, кинувшись вперёд, поймать её на руки. Элиза была удивительно тяжёлой и ужасно горячей. От её лба поднимался пар.
   - Домой, - слабым шёпотом попросила она и закрыла глаза. Её голова бессильно поникла.
   - Хорошо, - тихо ответил Мартин.
   Волки не шелохнулись, когда он прошёл мимо, и долго провожали его взглядом, пока Мартин с Элизой на руках не скрылся в тёмном ночном лесу.
   
   Мартин даже не мог понять, жива ли Элиза ещё или нет. Ему то казалось, что она перестала дышать, то - что она дышит, но еле-еле. Когда Мартин смотрел ей в лицо, один миг он думал, что её ресницы слабо подрагивают, а в следующий - что это лишь тают на них снежинки. По-прежнему держа Элизу, он внёс её обратно в дом и растерянно остановился посреди залы.
   И мгновение спустя вечную тишину особняка разорвал гулкий звонок в дверь.
   Мартин не очень удивился. Положить Элизу и побежать открывать ему и в голову не пришло. Всё так же медленно и осторожно, тяжело ступая по трескучему полу, он направился по коридорам дома к выходу.
   Того, кто ожидал его за дверью, Мартин не встречал ещё ни разу в жизни. Там, на пороге, воздвигалась высокая человеческая фигура, с головы до ног облачённая в мягкий серый балахон со множеством вертикальных складок. В его облике сквозило что-то очень забытое и древнее. Однако возраст незнакомца был непонятен - лицо полностью скрывал глубокий капюшон, из-под тьмы которого лишь горели два странных, острых и ярких глаза.
   Он коротко склонил голову в приветствии. А потом, к изумлению Мартина, осторожно приблизился к Элизе, преклонил колено и бережно поцеловал ладонь её безвольно свисавшей вниз руки. И, выпрямившись, приказал:
   - Иди за мной и неси её.
   Голос его был звучным, глубоким и сильным - так не говорят ныне люди, но так могли бы говорить герои легенд. Не прибавив больше ни слова, незнакомец развернулся и направился к выходу. Мартин последовал за ним, по-прежнему с Элизой на руках, по-прежнему не зная, жива ли ещё она.
   - Откуда Вы?.. - вопросил он незнакомцу в спину, - ...кто Вы? Доктор? Священник? Полицейский? Коронёр?
   Незнакомец поколебался, будто примеряя на себя эти служения одно за другим и думая, что описывает его лучше, и после заминки ответил:
   - ...Священник.
   Они оставили улицу позади. Проводник свернул на дорогу, ведшую прочь от города, и Мартин понял, что они спускаются к реке. Та начиналась высоко в горах, была узкой, очень бурной и никогда не замерзала.
   В этой почти дикой местности не было ни фонарей, ни иного света; луна скрылась за облаками, и царила кромешная тьма. Мартин лишь смутно различал мерцание тропинки под ногами и наполовину скраденное ночью серое пятно впереди. Снова всё было как во сне, и Мартин почувствовал уже знакомое негодование.
   - Она много страдала! - с гневом бросил он своему проводнику.
   - Да, - кратко ответил тот.
   - Она была несчастлива, - продолжал Мартин.
   Он ожидал услышать: "Нет, просто её счастье было особенным и другим, нежели у большинства людей". Но ошибся. Собеседник молвил только:
   - Да.
   - Она не получила в жизни ничего. Ни друзей, ни юности. Ни веселья, ни семьи. Только тьму и одиночество. Многие были много хуже неё и имели много больше. Это нечестно!
   И в третий раз незнакомец отозвался:
   - Да.
   - Но почему? - обессилено спросил Мартин, чувствуя, как по щекам у него сбегают две горючие, злые слезы.
   - Потому что такова была её история, - ответил проводник.
   Впереди показались заросли плакучих ив. Тёмные воды реки были неспокойны. Редкие блики света метались по зыби волн, и среди непроглядной ночи сиял серебряным светом фонарь на лодке, ждавшей у берега.
   Та, изящная и тонкая, с сильно задранными носом и кормой, была рассчитана на то, чтобы ею управляли одним веслом и стоя. Вширь в ней мог поместиться лишь один человек. Незнакомец остановился перед лодкой, обернулся к Мартину и протянул руки.
   Мартин помедлил и передал ему Элизу, с горестью чувствуя, как последние струйки тепла утекают с его рук. Проводник принял Элизу так легко, словно она была младенцем. Она и казалась ребёнком в колыбели его могучих рук. Казалось, что она всего лишь мирно дремлет. Её длинное чёрное платье ниспадало вниз, достигая земли, и сливалось с чернотой ночи.
   - И что будет теперь? - вопросил Мартин.
   Держа Элизу, таинственный собеседник ответил ему:
   - Теперь кончаются страдания. Кончается боль и рассечённость. Она много страдала, но заслужила приют и покой.
   - Она много страдала, - эхом отозвался новый голос, - но сохранила самое важное: чистоту души.
   Cбоку от проводника медленно выступила из мрака ещё одна высокая фигура в глухом сером балахоне - точная копия первой, если не считать осанки и голоса. В руке она держала мерцающий серебристый фонарь.
   - Она много страдала, - добавил третий голос, - и была не всегда права, но всегда искренна.
   - Она много страдала, но не предала ничего из того, что любила.
   Новые и новые серые фигуры появлялись перед ним, и скоро Мартину стало казаться, что их число - как песок на берегу морском. Легко шелестели их одеяния; они молчали, воздев свои фонари. Те сияли, словно звёзды, и ореол дивного света поднимался над пустынной рекой.
   - Вы... - у Мартина пересохло в горле. Он сглотнул и начал ещё раз, - ...вы позаботитесь о ней теперь?
   - Да, - промолвила одна из фигур, - теперь она дома.
   - Она там, куда стремилась, - добавила вторая, - чего ждала, куда не могла попасть, о чём тосковала.
   - Те, кто не был достоин и её мизинца, кричали на неё и гнали её, - сухо и гневно констатировала третья, - сокровища не лежат на путях людей, но люди не желали тяжкого пути во тьму даже ради истины. Они жаждали лишь дешёвых побрякушек.
   - Но ныне этому конец навеки, - мягко напомнила четвёртая, - навеки вдали от тревог и зла, от поверхностности и глупости, от отверженности и презрения, ибо она испила их вдосталь в своей жизни, и больше не нужно.
   - И всё было не зря, и во всём был смысл, и во всём была красота, и близко время, когда это откроется.
   - Да. И мы помним о том, что среди лугов, забывших, как цвести, расцвела одна- единственная чёрная, но прекрасная лилия.
   - Да. И её одиночество не было пустым. Ибо, пусть люди отвергли её, мы любили её музыку превыше всего на свете. И когда она думала, что играет одна в темноте, она всякий, всякий раз играла перед заполненными залами.
   - И есть оркестр, - сказала ещё одна фигура, - где место первой скрипки уже давно ожидает Элизу. И партия для её игры уже почти написана.
   - А теперь позволь нам отправиться, - завершил проводник, - ибо этой истории конец, и должна начаться новая.
   Мартин кивнул, и тогда его собеседник ступил в слегка качнувшуюся лодку, бережно положил Элизу на дно, а сам встал в изголовье и поднял длинное белое весло. Фигуры в балахонах тихо повернулись прочь и вновь исчезли во мраке. Проводник погрузил весло в воду. Лодка мягко оттолкнулась от берега, с тихим плеском воды сравнялась с серединой потока и устремилась по течению. Мартин смотрел ей вслед, и до него донеслась издалека песня, которую негромко напевал проводник:
   
          Спи, мой добрый друг,
          В зимней тишине.
          Звёзды нам поют
          О тебе и мне.
   
          Много лет пройдёт,
          Долгие года,
           Но твоё лицо
          Не забуду я.
   
          Стынет в сердце боль
          И разлуки грусть,
          Как ты далеко,
          Как же долог путь.
   
          Спи, мой милый друг,
          В мягких лапах тьмы.
          Звёзды чертят круг,
          Спи же до поры.
   
          Я клянусь: вдали,
          Где шумит прибой,
          Вновь однажды мы
          Встретимся с тобой.
   
   Мартин смотрел долго, очень долго, пока не перестал различать лицо Элизы, пока не расплылись контуры лодки и лодочника, пока фонарь не превратился в серебристую звёздочку, мигавшую вдали - и наконец исчез. И лишь тогда Мартин очнулся, огляделся и понял, что он остался один на холодном берегу, а кругом - сплошной мрак и безлунная ночь.
   - Нечестно, Элиза, - прошептал он.
   
   Назавтра Мартин пришёл в магазин музыкальных инструментов при консерватории, где благодаря устойчивой клиентуре всегда был очень богатый ассортимент товаров, и попросил подобрать ему скрипку. После разных вопросов о грифе, типе звучания, манере держания, приемлемой цене и прочем продавец сказал:
   - Кажется, я уяснил, что вам нужно, молодой человек. У нас есть на выбор несколько вариантов этой модели с разным окрасом. Какого цвета скрипку вы бы предпочли?
   Мартин удивлённо смотрел на него прямо в упор. Продавец замешкался, прокашлялся и повторил свой вопрос. Мартин подарил ему ещё один долгий и странный взгляд и недоуменно ответил:
   - Конечно, чёрную.
   
К О Н Е Ц

   P.S. Самое первое зерно вдохновения, из которого выросла эта история, заронила иллюстрация современного французского художника Сирила Роландо "The Fiddleback".
   http://aquasixio.deviantart.com/art/FiddleBack-313551751
   http://aquasixio.deviantart.com/
   У него есть и много других интересных работ - порою жутковатых, но очень сильных.
The Fiddleback [Cyril Rolando]
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"