Рок Сергей : другие произведения.

Разговор с Джинсами. special-e

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

Разговор с джинсами.

1.

  
  
   Если кто-то считает, что в мире существует много людей, не занятых привычными ощущениями реальности, то это, конечно, его сугубое дело. Ни дать, ни взять, ни запретить, ни съесть глазами обед в воображении. Если пытаться перевести язык логики одного человека на логику другого, то окажется, что это - не самое простое в мире занятие.
   Вам вовсе не обязательно быть торчом, другом мух, другом острых железок, чтобы навсегда оставаться иным. Что может быть, помимо дома, семьи, работы, всяких там попыток убежать от реальности в вымысел? Это так же, как печать в файл.
   Вот варится в кастрюле что-то. Вот берешь ты голову и кладешь туда, и она варится вместе с тем, что уже прошло, и с тем, что только будет.
   Сияет телевизор. Из него высовывается рука, хватает тебя за волосы и тащит. Когда рука начинает понимать, что этого мало, она проникает в твой организм через рот, там находит кишки, и, весело подхватывая это говноперерабатывающее предприятие, также тащит к себе. Это называется тащить за шкварник. В телевизоре, да, там тусуются туда сюда разные людишки, шумят дела, единственный смысл которых - это виды еды.
   Еда глаз.
   То есть, это не то, чтобы ты прямо так и питался глазами. Это - другое.
   Еда, как еда. Открываешь рот и точишь. Если ты при этом не один, тебе могут сказать, мол, закрой жало, чавкай поменьше, но это так, процесс.
   Еда как торч, и торч - как еда, это уже иной концепт.
   Но есть человек.
   Есть словарь.
   Многоклеточный словарь - это большой, разнообразный, очень непростой пацан. С ним просто так не поговоришь. Даже будучи твоим, личным, он не торгует еблом. Это не просто. Если по осени сад полон яблок, то это полнота двояка. Или она висит, или же - лежит.
   Так же было и со мной в то утро. С моими мыслями. С моими словами. Со словарем. С яблоками.
   Я понимаю, что мэджик машрумз - это тоже пацаны. Семейка отвлеченных концептуалистов. Не зря ведь говорили, что Ленин - гриб. Нет, я не собираюсь одухотворять растения, ибо это уже будет началом конца. Окажется, что мой разум отказался воспринимать человеческий мир по собственной воле. Вышел за околицу, помахал рукой. Что там под крышей осталось? Телек, нафиг. Фридж стоит, тарахтит. Тараканчики некисло идут вперед. Вдоль плинтусов, внутри просевшего в бездну ума. Хлебные крошки возбуждают в них чисто нормальный интерес. Нормальные травы все остались там, и тут уже понятно, что нужно знать меру. Чисто знать меру. Потому, когда ты переусердствуешь в торчаньях, тебя уже не остановить.
   Кто ты тогда?
   Нет, не гриб. Гриб - это моно существо, Ленин. Видать, никто из людей больше и не был грибом. А вот ты....
   Я....
   Это хорошо, что некоторые философы признают наличие всеобщего разума. Я - маленькая частичка.
  
  
  
  
  
  
  
   А словари высыпаются. Несутся к земле, точно яблоки. Стучат, крутятся, катятся, красные, желтые, зеленые пацаны. Слова-маски. Слова-иглы.
   Вы знаете, иногда, когда мозг гниет, в нем проносятся самые странные, самые необыкновенные слова. Таких больше нет нигде. Это невозможно. Таких образов быть не может в природе. Это - не антилогика даже, а липкая грязь, выделившаяся между извилинами. Если бы была вентиляция, то сквозь нее наверняка бы все это просачивалось наружу. Тут бы, зачуяв ласковые испражнения, прилетели бы зеленые мухи. Собрались бы и летали. Вообще, им положено вокруг жопы крутиться, но тут уж явно не все не так. Это - ум, который завонял, не развившись.
   Мне кто-то говорил это. Какой-то босяк. Сначала он, конечно же, объяснил, что он - босяк, а потом выдал всю эту структуру ментала.
   -Одни жрут, другие - жрут друг друга, третьи эти вещи совмещают, а потому ничего нет. Что ты есть, что тебя нет, никакой разницы. Потому я и босяк.
   -Если бы были бабки, было бы веселее, - ответил я тогда.
   -Чисто бабки? - спросил он.
   -Чисто бабки.
   -Умный ты парень, я смотрю.
   -Так все думают.
   - Чисто все.
   -Чисто все.
   -И ты чисто как они.
   -Ну да.
   -Чисто ты все знаешь. Чисто думаешь, что ты, вот, сейчас, чисто только начал жизнь, чисто все еще впереди. Ты еще не всех девочек в своей жизни поимел, не все травы выкурил, не всем ширивом прокололся, можно сидеть и видеть, как вся нафиг жизни чисто впереди. Лайф хэз джяст беган, братан. Чисто беган. Ты думаешь, есть что-то еще? Вот она лавочка, на которой мы чисто сидим, вот чисто пиво, в кармане у меня коробок шмали, и ты думаешь, что охренеть, да, ты чисто записал этот день на особенный счет. А вот идет чисто транвай. Я вчера ехал в транвае, чисто до пацанов ездил, чисто бабок взять, а вдоль путей шел чисто мужик. Чисто он оступился. Оба! Смотрю - чисто смерть!
   -Просто ты - босяк, - возразил я ему.
   -Не говори так никогда!
   -Почему.
   -Чисто запомни. Только босяк сам про себя может сказать, что он - босяк.
   Мы сидели в закутке на районе. Часть домов была отдана сквозняку. Он там гулял постоянно - от начала своей эры до бесконечности. Полиэтиленовые кульки мотались, будто умершие души, вверх и вниз, влетали на балконы верхних этажей и там шелестели. С другой стороны росли новые многоэтажки. Там была вечная грязь. Поодаль же мои друзья сеяли траву. О ней еще никто не знал. Но была весна, и первые всходы еще не могли никого интересовать. Трава только вздымала свою энергию навстречу безликости коробок. И было еще неизвестно, кто ее будет мацать.
   -Чисто смерть, - повторил мой собеседник.
   Я же всегда старался держать свою душу на замке. Зачем пускать в нее и сквозняки те же, и непонятно какие идеи.
   Проснувшись в то утро и ощутив непонятную какую-то легкость, облачную, воздушную, может, стратосферную, я глаз не открыл, но задумался.
   Многие люди, увлекающиеся ширивом, стремятся наверх, но мутный ум им постоянно это запрещает. Я это хорошо знал. Хочешь кричать, а рот заклеен.
  
  -- Что это мне так легко?
  -- Странноватая покайфность.
  -- Облака!
   Я любил разговаривать с собой. Нет, тут дело не в дозах, и не в том, что у каждого организма есть свой вечер, а мое солнце уже давно перевалило за вторую половину. Просто сон боролся с явью. Спящая часть не отпускала поводья, чтоб побегать еще в первозданном, подпорченном, правда, мраке. "Я" реальное хотело реального.
   Отступление насчет реального: В соседнем подъезде живет человек, и его зовут Реальный. Нет, у него типа имя конечно есть, но что сейчас имена? Васи, Пети, Сергеи. Вообще, в нашем районе все родившиеся младенцы, я имею в виду прошлый год, были названы Сергеями. Ах, да. Реальный сейчас работает в ментовке. Там много наших пацанов. Они, правда, ссучиличь все.
   Реальный всегда знал силу реала. Когда он собирал марки, многие члены нашей толпы, не просто, заметьте, члены, как-то все попросыпались. Знаете, это когда входишь в пыльное помещение и видишь массу паутины, обиталище пауков. И ты молчишь, и пауки молчат, и кажется, что это - очень даже серьезный сайленс. Но про радио сайленс уже и не помнит никто, а такая тишина - это индевение суеты. Но только подуть один раз на эти паутины, и начинают приседать пауки, будто спортсмены. Потом ты их уже не остановишь. Мы как-то по накурке очень внимательно следили за пауками, я потому так уверенно об этом и говорю.
   Так вот, мы все вдруг проснулись.
   Это была нашествие.
   Реальный не мог понять, в шутку это или в серьез. Он даже немного кипешевал, думал, что над ним будут смеяться.
   А в ментовке, это, может, стиль души такой. Есть человек. Есть мент. Что тут непонятного? Существуют миграции состояний.
   Впрочем, чего это я вдруг о Реальном? Если касаться его, то придется тратить свои сентенции на разбор несколько перпендикулярных полюсов, а оно мне надо?
  
  -- Зайдите на http://www.cambiy.list.ru/ - прокричала мне уходящая ночь.- Вы узнаете, как я отдыхал!
   Если я не ошибаюсь, если мой мозг еще не вырастил на своей жидкой поверхности веселую зеленую спорынью, вчера я стал королем. Никто еще из простых людей не держал в руках такой партии героина! Лишь святые. Впрочем, в идеале все должно быть совершенно не так. А барыги - это жалкая тень Амбера. Они нас просто травят. Грязные полудурки. По-правде, это кто еще кого травит. Травим ли мы душу, будучи кормимыми теми, кто душу уж точно травит.
   В-общем, меня вчера поимела такая доза! Когда говорят, "дозняк", то это мужик. Нет, гадом буду, это была роскошнейшая женщина, войдя в которую, я почувствовал невероятное наслаждение. Я будто бы переспал с солнцем.
   На самом деле, воображение бесконечно, и человеки привыкли считать его делом отстраненным. Для примера могу сказать, что в былые века профессия актера считалась западлом, а сейчас вон оно как все круто. Так и с воображением. Броситься в его объятья просто так, обычно, буднично, не применяя специальных средств, могут только индейцы. По-любому. Чисто индейцы. Нам же, людям простым, не даны такие выси.
   Я знал, что барыжничать я не буду. Эта огромная партия, лежащая в чемодане - это больше, чем русская рулетка. Нет, это суперпартия. Мега данс, супер данс. Мэджик пипл, Вуду пипл. Ес Ес комон эврибаду, у е, галактик пати. Зачем мне деньги? Если мне приходят в голову благие мысли, то так и стоит сделать - всех раскумарить. Всех страждущих. Я подарю им возможность расти и цвести.
   Станьте кем угодно. Придумайте себя. Оставьте свое равнодушие там, под ванной, где постоянно гадит чертова кошка. В мире так мало любви, и кажется, что чем проще человек - тем он лучше. Чем богаче, тем - хуже. На деле же, это - другое состояние материи.
   Пока ты беден, ты боишься. Когда ж ты не боишься, тебе начинает чудиться. Что ты владеешь чем-то. Кем-то. Лицо покрывается слоем масок. Одна, вторая, третья. Их фиг снимешь. Их никто никогда не снимет. Что бы ты ни говорил, о чем бы ни думал, ничего уже не будет. Ты играешь в масло. Это все равно, что кошка играет с собственным говном, когда то высохнет. Поле, футбол, ворота, гол.
   Вы пройдете по району возвышенной чередой. Кто-то хотел продать все это шириво и, купив "Мерседес", учить более бедных жизни. Он бы, бля, кричал всем, что вы все не так живете, вот посмотрите на меня.
   Но ничего из этого не вышло.
   Бог играл на пианино моими руками.
   Сейчас он в ярости. Ему плохо. Он пол дня просидел в сортире. У него был понос. Он вынул свои глаза, они висят на ниточках. Он смотрит сам на себя и спрашивает, как это все могло случиться?
   В голове перебираются варианты, только все это туфта. Шириво нашел я. Никто другой. Он об этом и не подозревал.
   Идите, люди! Идите в мир!
   Только на ментов не нарвитесь. Не надо лезть в кусающееся общество, чтобы кормить себя желчью этого кусающегося общества в процессе достижения какой-либо цели. Вы хотите стать суперзвездой? Вообразите это, и я вам помогу, подарив краски. Не бойтесь, что эти краски могут вас растворить. Разве мы живем не для того, чтобы кайфовать?
   От вас - свежие баяны. Только и всего. Будьте актерами своего извилистого театра, пока он не сгнил под черепной коробкой от ощущения, что вселенная - это вечный онанизм.
   Думаете - это пурга? Да, я немало погонял. Немало лошадиных стад, помахивая хвостами, пробежало мимо меня за последние дни.
   Впрочем, о словаре. Словарь этот из меня таки высыпался, словно блевотина из неопытного юноши после выпускного. По буквам. По крошкам. Даже нет - по палочкам букв. По дыркам внутри букв "о" Тематические дырки. Сексуальные. А дырки в буквах "Ю". Это же прообразы всего ушедшего и непридущего. То есть это Старая Олеся в баре.
   Словом, открываю я глаза и понимаю, что глаз нет, видится мне угол комнаты, и друг мой - Сергей Марфа. Марфа - погонялово его. Слово это родом из детства. Еще там, в зеленой дали, он подхватил эту кличку как репей, и она вросла в него, будто опухоль.. Нет, не самая плохая это опухоль. Он - Марфа, и это - надолго.
   Сидел Марфа в углу, скрючившись, как гнутый волк в зимнем лесу. Я ясно видел, как он пытался взять из кармана своего сигарету, и всякий раз сигарета эта оказывался эфемерной. Был Марфа странно бледен.
  -- Марфа! - крикнул я изумленно.- Прет, Марфа?
   Его по любому не могло не переть. Так не бывает. Если человек меняет форму, то что же это еще?
   Если ты видишь инопланетянина, и у того - плоская, очень странная голова, то это вовсе не значит, что где-то неподалеку приземлился космический корабль. Хрен там! Лажа. Просто это твой друг. Это его так расколбасило. Лицо - в стороны. Рост стал больше. Выше и тоньше. Это - от сушняка. Пустынный дух выманил его вон из реальности. Но руки-крюки продолжают оставаться теми же. Поэтому его и можно еще идентифицировать.
   Тут я увидел, что вокруг меня полным полно народу, и все они бесконечно невеселы, если не сказать, хуже того. Может, их лимонами перекормили?
   Я не мог сообразить сразу. Я хотел зарядить пушку метафорами и выстрелить, чтобы всех повеселить. По одному слову. По одному слогу. Маленький баян. Очень мало кубиков. Почти никаких шансов, чтобы сэкономить ежей.
   Марфа пошевелился, но раскалбаска по любому продолжалось. И как это у него только получалось? Рука Марфы проходила сквозь карман, и потому он никак не мог взять сигарету. Тут уж нечего было говорить о том, чтобы прикурить.
   Прикурить пустоту?
   Нет, это еще нужно уметь - курить пустоту. Табак отсутствия возможен лишь для понимания какого-нибудь пикассообразного субъекта. Не то, чтоб Марфа был прохладен. Но курение - это не так просто.
  -- Приехали, Галич,- сказал Марфа.
   Было очень странно. Я ясно понимал, что Марфа не способен говорить. Физическая функция, отвечавшая за слова, просто не могла работать. Ее не было. Она исчезла. Попытавшись ответить, я понял, что новый факт касается и меня.
   -А? - спросил Марфа.
   Я открыл рот, но ничего не произошло.
   -А? - еще раз спросил Марфа.
   Я хотел немедленно ответить ему классически. Сами знаете - а- хрен на, но вместо интонации воздух потрясли электрические колебания.
   -А, - сказал Марфа.
   -А, - ответил я ему.
   -А, - сказал он еще более решительно.
   -А!
   Но я не отвечал. Я колебал эфир. Подобным образом могли переговариваться гекатонхейры, в ту эру, когда многие обыкновенные вещи еще не имели право на существование.
   -А!
   -А!
   -А!
   -А!
  
   Тут я вообще на крик перешел, потому что-то голос Марфы дребезжал, нас словно разделало облако невидимых помех.
  -- Не кричи! - воскликнул Сергей Марфа, - Тише!
   Приподнявшись, я увидел Дельтаплана. И как же его повело после вчерашней иглы! И лицо осунулось, будто за него тянули, и на голове - сплошной, усталый "бонфанк". Что с ними случилось? А девочка-мама Света Пшеничная...Она-то что? Психологическая авария? Вечер встречи с зеленым западло? Или что-то еще? Да.
   Все это выглядело очень странно. Мои мысли летали свободно, но эта свобода была мнимой. Ибо, что тут говорить, свобода - вещь относительная. Если ты есть, то ее нет. С другой стороны, можно жить в лесу, и тогда и флаг тебе в руки. Но только нет в лесу ни ванны, ни телека, ни плеера, ни видика, ни дивидишника, ни длинной череды вещей, которой можно было бы продолжить этот список.
   Толпа стояла, сидела, мялась. Как и прежде, это были люди, постоянно утекающие в скелетность. Вся их сущность говорила, вызывала, кричала. Она не была против. Она заставляла воровать взгляды. Все на свете люди не могли быть такими.
   Я не уверен. Нет. Может быть, тогда на земле не было бы войны. Может быть, наступила бы тотальная Голландия, и мы голландили, амстердамили, выращивая зеленый свет на своих подоконниках. Зеленая мысль выращивала бы рисунки мечты на зрачках людей. Кошки для окон, возможно, сумели бы выяснить, что скрывается за таинственной перегородкой.
   Мир - не блеф.
   Но большинство кошек-для-окон никогда не видели его. Это очень жестоко. Они - пасынки вселенной. По-любому.
  
   Встав, я подошел к Марфе и заглянул прямо в лицо его. Легкость меня просто ужасала. Неужели могло быть такое? Но хуже всего, что я не зря вспоминал про Реального. Марфа был реальным. Не в плане сленга. Не в то, что его распирало. Его-то и не распирало. Перло всех остальных. Дельтаплан, он - то реальным уж никак не был. Если вы меня еще не поняли - реальность - это как статус. Не просто слова. А Марфа? Что заставило его посветлеть. Может, это мое восприятие? Из меня что, дерьмо все вылетело?
  -- Вася,- сказал Марфа ,- Обернись, Вася.
   И я обернулся.
  
  
   Теперь мы идем по улице, и все понятно. Нет, дефиниции не обязательны. Волнистый язык - это кусок мяса. Та же мембрана. Ум без языка - это молекула. Но это так, материально. А свобода - это слишком открыто, будто ты голый, а все одеты, и - представление. Улицы ровны. Я вижу сквозь дома. При желании я могу сосредоточиться на том, что происходит в домах.
   Вот ванны первого этажа.
   А вот ванны, которые висят в воздухе, и пена, выпадая из них, ложится на этот воздух и сливается, становясь мыльными лужами. Сколько человек в эту секунду висят сейчас над землей, пенясь. Шипя, шевеля узкими костями, пыхтя, радуясь единению с водой. Если все перегородки будут прозрачными?
   А сколько человек сидит в эту секунду в сортирах? Боже мой, если бы вся эта отвергнутая масса вдруг собралась в один момент, в одном месте, был бы величайший поток.
   А вот - десятые этажи. Висят кровати. Опираясь на пленку над бездной, двигаются пятки. Я задираю голову, решая, что вот сейчас, при виде этих пяток, ко мне вернется здравое мышление.
   Но все очень и очень ограничено. Полнейший минимал. Пара, другая, эмоций. Все другое - лишь пустота. Думай, не думай - все равно ты не получишь никакого наслаждения от этого процесса. Отсутствие головы напрочь уничтожает всяческие позывы.
   Я хочу торчать?
   Нет, мне нечем торчать.
   Даже если я и хочу, это - абсурд. Хотение умерло. Умерло вместе со мной, вместе с Сергеем Марфой, а то, чем мы сейчас являемся, это - реальность.
   Трамвай проскочил сквозь нас. Я видел лица. Я видел плотные колпаки негатива, играющего горожанами. Жажда, голод, хотенье. Жажда, голод, хотенье. Удовлетворение, скука, а потом - бухло. И, если скучно, еще больше бухла. И - избранные, напичкавшие себя особенно скоростными ништяками.
   Мы идем, но это не факт.
   Мы дышим, но это - тоже не факт.
   Не факт и то, что мы говорим.
   Возможно, нужно найти физический или метафизический носитель, чтобы попытаться записать себя. Хоть маленькую частичку себя. Волосы Марфы. Впрочем, отчего у него есть волосы? Ведь он совершенно не изменился. На нем - та же одежда, а на лице - то же лицо, подаренное ему генетическим рендомайзером. Если бы посмотреться сейчас в зеркало....
   Проходит еще один трамвай. Проходит и другой. Вполне возможно, что нет ничего вообще. Нет ничего. Усталость отключает координаты. Еще один сегмент общего мышления переходит на другой уровень...
   Марфа пытается шутить, и мне не понятно, правда ли это шутки, или же - что-то еще.
  
  -- Господа. А сейчас вы увидите Василия Галича, который недавно излечился и навсегда покинул наш лепрозорий. Порадуемся, Господа, за то, чтобы достопочтимый Галич не забывал нас, да и выпил бы бочку вина, вспоминая о наших бедствиях.
   Но нет - солнце катится, они катятся по одну сторону, и их явно что-то гонит. Как бы в шею. Ведь мир современен, и так много магазинов.
   Пожалуй, слишком много магазинов.
   Покупайте вино и презервативы и наслаждайтесь. Разрушайте себя самыми разными средствами. Трахайтесь на производстве, в кабинетах, в туалетных кабинках. То есть, я имею в виду, дополнительно, помимо основных мест для сотворения траха. Биотуалеты - гениальные изобретения пластмассовой индустрии. Говно рядом, но смотрит на вас из крайне неглубокого очка. Входите сюда по двое, по трое, по четыре, по пять. Эквилибристика над низкой бездной. Не упадите. Не вступите. Выходите и идите в магазины.
   Эврибади!
  
   Но нет, они гонимы в шею. Чтобы бояться, что завтра чего-то не достанет, буквы высыпаются из книг. Ни одна из них еще не обрадовала никого. Разве кто-то сумел вернуться назад, просто пробив прозрачную ленту.
   Два мира близки. Если я захочу, то сумею войти в магазин и взять с прилавка сигареты.
   Впрочем, чем я буду курить?
   А мальчики курят.
   Девочки курят.
   Курят дяденьки и тетеньки.
   Они доказывают друг другу, что их проекция мироздания в биологической машине мозгов более привлекательна, чем чужая.
   Ученые ученствуют.
   Смерти боятся, как лепры.
   Все - пациенты лепрозория.
   Утро над нами плавное, немое. Трамваи гремят приглушенно, в бутылке словно. Солнце весело курит, и мы прикурили бы у него, но нет сигарет. И не можем мы их купить, хотя курение теперь - это было б как стиль. Облака щебечут, пытаясь что-то объяснить. Типа они есть чьи-то души. Жир вокруг растет и множится, и мы этого не видим.
  -- Когда я узнал, что я умер, я попытался прокричать это на ухо родным и близким. Типа вставайте, - говорит Марфа, - Но на труп у меня не было желания смотреть. Он, конечно, весел, потому что если его пинать, он не то что не отвечает, но иногда вдруг еще и подергивается. Это остатки мыслей уходят, чтобы встретить рассвет на вершинах снежных гор. Я кричал. Я прыгал. Я встретил собаку, которая была настоящей. Она сидела у телевизора и лизала пол. Я погладил ее и понял, что теперь мой единственный друг- это она, Джессика, умершая от страха еще десять лет назад, попав в видеозал. Мне как бы все стало ясно.
   Я пошел к реке и вошел в воду. Я снова кричал. Какая-та рыба, питавшаяся отходами канализации, заметила меня и дала деру.
  -- Рыба-экстрасенс, -говорю я.
  -- Типа того.
  -- А что. Что кричать, Галич. Ты хотел вечно жить? Вот - умри и живи. Я шел по жизни на свидание с мечтой, и вот итог. Еще немного, я бы просто поумнел, что-то осознал, и мной бы владели какие-нибудь антибеспечные мысли. Это правильно, но черство.
  -- Значит, это и есть свидание с мечтой,- говорю я,- Смерть - классная девка.
  -- Ну да. Я, значит, побежал домой. Но бежал я долго, будто кто-то мешал моим шагам. Я все время видел какие-то подозрительные тени, выглядывавшие из-за стен баров и прочих забегаловок. Дело не в том, что они могли быть темными духами. Просто мне пришло в голову, или во что-то еще, что, умирая, бухло не улетает на небо. Ему некуда деться. Изгоняясь из организма, оно течет, опороченное.
  -- Кто?
  -- Бухло.
  -- А.
  -- Я так. Я - в общем. Это ощущения. Думаешь, в эти минуты можно о чем-то думать? Смятение слишком сильно, чтобы отдавать себе отчет.
  -- Я... А я - проспал.
  -- А потом я прибежал и увидел эту скорбную картину. Я не себя увидел. Тело еще в морге было. Я документы редко с собой ношу, и меня долго не могли опознать. Вот меня с тобой и не было. А ты лежишь в гробу, и знаешь. Что хуже всего.
  -- Что?
  -- Я не про то, что правда была другой. Им ведь положено плакать. Но если бы они плакали, Вася. Я бы понял это. Но я ведь видел все их мысли. Как буквы в книге.
  -- Да?
  -- Да. Барыгу они ждали, вот все и собрались. А барыга все не ехал и не ехал, это-то их и раздражало. А приехал бы, кумарнулись бы толпой, и в последний путь тебя. Со слезами и радостью.
  -- Какая жалость, - говорю я, - если б они знали, что лежит у меня под кроватью. Да весь город в жизни не видел такое количество наркоты.
  -- Я знаю,- говорит Марфа,- уж мне-то трудно было не заметить. Теперь-то что? Какая нам разница, верно?
  -- Верно.
   Мы идем сквозь магазин. Я чувствую, что товары - это хорошо, но душу все это не привлекает. На всем этом как жуки сидят идеи об обладании. Черные, белые, черно-белые. Цветных почти нет. Разве что о чем-то подумал ребенок. Чем он там хотел обладать, используя свою первоначальную волю?
   Все это создавалось, чтобы хотеть. Чтобы производить микробогов. Железных, пластмассовых, комбинированных. В общем хотении лидеры лишь намечались. Скорее, обладатели толстых вещей, толстого количества вещей, не имели ничего, кроме уверенности. А те, кто ничего не имел, были уверены в том, что у них ничего нет.
   Игрушки покачивались в магазина в кондиционерном ветродуе.
   Почему бы всем просто не раздеться и не показать свою честность?
   -Тебе не скучно? - спросил Марфа.
   -Нет, - ответил я.
   -Мне кажется, ты пытаешься вылить злобу.
   -Не знаю, - ответил я, - не уверен. Не знаю точно.
   -Я вижу, как у тебя из ушей выбегают толпы.
   -Да?
   -Это образы. Ты был ими не доволен.
   -Значит, сейчас лучше?
   -Да, но если б только покурить....
   -Ты хочешь курить?
   -Морально.
   -А. Ну, морально, я бы тоже покурил.
   -Ну да.
   -Надо придумать какой-нибудь способ. Или ты имеешь в виду шмаль.
   -По-моему, все это - еще круче.
   -Типа того.
   -Только все равно ты грузишься.
   -Не, нету грязняка. Это я так.
   В последние часы жизни я, кажется, уже что-то понимал. Может, была Она рядом и манила запахом новой кухни.... Я как-то сам вываливался из системы, словно из плохих штатов, ничего для этого не делая. Система гадила, а я уже шел путем шлаков. Она-то считала, что я, отброс, иду в вечный сортир. Чудовище. Я искал какие-то правды, в конце концов осознав, что это автоматическая настройка на самоспасение. На самонеизлечение.
   Я вовремя умер.
   Иначе я бы спасся, поняв всю опасность наркомании, и далее бы пытался предупредить всякого, кто наивно верит в дешевый торч.
   Я не нашел бы ничего, но возгордился. Возможно, я бы пришел к богу и наполнял жизнь одноцветными молитвами. Лепра слишком многопрограммна, чтобы так легко сдаваться.
   Если бы я получил микрофон, именно сейчас, чтобы прокричать городу о чем-нибудь, я б громогласно объявил:
  -- Трахайтесь! Трахайтесь прямо в трамваях! Сдерите больную кожу!
  -- Компьютеры,- говорит Марфа, когда мы проходим сквозь магазин оргтехники,- мне бы столько компьютеров. Тогда.
  -- А ты увлекался?
  -- Не. Я хотел было. Ты же знаешь, я просто не успевал захотеть в перерывах между кайфами. Я понимал, что это куловое занятие. Я был несколько раз в чате в разделе "поговорим о хуйне". Круто, Вася.
  -- Кул, конечно. Но все равно все это искусственно. Главное, что нас никогда никто не понимает. Не понимал. Мы-то и друг друга с трудом понимали. И сами себя не понимали. А сейчас я чувствую, что все ясно. Слушай, куда мы идем?
  -- Фиг его знает. Куда-то мы должны прийти. Не шататься же нам так вечно.
  -- А ты не думал, что может произойти какая-та гадость.
  -- К примеру?
  -- Ад или Рай?
  -- Абсурд.
  -- Я бы хотел так думать. Нет, все нормально. Мы куда - то реально движемся, и точно дойти куда-то. Прибыть в какой-нибудь пункт. Хотя если судить по собаке Джессике, то тут все не так просто. Сдохла она довольно давно.... А дух ее продолжал шататься по району в поисках невидимых костей. Почему она не отправилась в иной мир? Почему ее можно было гладить?
  
  
   И вот - новый послежизненный холст.
   Герцог....
   Герцог - это человек. Еще человек. Материя, которая еще не превратилась в межзвездный газ, имеет свойство ощущать себя вечной. И Герцог стоит на самой вершине. Ветры ласкают его. Белье внизу колышется, словно паруса бригантины. Он расстегивает ширинку, чтобы пописать вниз, и в этом видится нереальный сложняк.
   Во- первых - зачем это нужно?
   Кому это нужно?
   Ссать с крыши, конечно, не возбраняется, но - какой этаж! Какие порывы ветра! Судьба уже тут как тут. Ее открытый рот посмеивается. Не хватает нескольких зубов, и в месте этой нехватке воздух завихривается и свистит.
   -Ш-ш-ш-ш-ш, Герцог, ш-ш-ш-ш.
   -Это я, Герцог.
   -Слышишь меня, Герцог?
   -Ссы вниз, давай. Померь струю линейкой.
   -Ау, - Герцог зевает.
   Его лицо помято.
   Сверху город виден хорошо. Под пасмурнеющими облаками, под синеющими просветами, между желтизной полей и мутной, очень грязной рекой. Красная черепица новых, еще не осознавших стиль, офисов, весело зовет Герцога в полет.
   Расправь крылья и лети!
   -Клиент, - говорит Марфа.
   -По ходу, - отвечаю я.
  
   Ясно вот что: Герцог, он отнюдь не экстримал, он просто иногда попадает в гуджьбанящие толпы, и это как раз тот случай. Гуджьбанят они чисто по-своему, это реально. Ночью пили они на крыше.
   И ушли.
   Да, были слоны, но они ушли.
   И все.
   Все, и оставили Герцога. Стоит наш Герцог на утреннем краю, чтобы вниз пописать, сейчас будет ему хорошо. Хотя нет. Пустынно ему. Сухо. Трубы горят. Голова пухнет.
   Герцог - это потому что он - кент. Раньше имелся в виду Герцог Кент, а потом последнее отпало. Мы его редко видим, потому что не загуливает он по наркомании. Противно ему это в любых проявлениях оного. И травы являлись под сени его, и колесо в гости прикатывалось - ан фиг. Попробовал эфедрин - гавно. Не спал. Тазепам он по-творчески раскритиковал. Трава, по его мнению, воняла сорняками и старым дедушкиным сортиром. Иглы ж боялся он как шаровой молнии.
   Хотели мы, было, покричать, да ведь и не услышал бы он нас. Да и поздно. Подбегаем мы и смотрим, но ничего тут нет радостного. Все вроде цело, а голова разлетелась, словно снаряд в ней разорвался.
  -- Какой конец! - восклицает Марфа, и я чувствую, что это реально смешно.
   И полет его, и взрыв головы, и то, что писал он уже в полете, и то, что все офигели. Герцог стал шоуменом.
   Весьма мудрый выбор программы.
  
  -- Не доссал,- говорю я.
  -- Гол!- кричит вдруг Марфа,- Удар - Гол. Мяч забил Герцог!
   Я начинаю смеяться, и, кажется, что это веселье никогда не прекратиться. Век разочарований закончился для нас слишком быстро. Проспали мы его. Или вовсе приглючился он.
   Нет, он вовсе не Стивен О. Но люди, которые то и дело пытаются сунуть свою судьбу под колеса, это - чисто класс. То бишь, не классно, а класс, тип, элемент бинарного дерева. У Герцога это было двояко, и он все время сомневался - смеяться ему по жизни или нет.
   Быть или не быть.
   Пить или не пить.
   Курить или не курить.
   Колоть или не колоть.
   А неопытные девушки добавили бы: сосать или не сосать.
   Все это довольно глобально. Для одних - это ерничанье чистое, академическое. Для других - просто. Мне не нравятся те, кто разделяет людей.
  -- Вставай, Герцог,- говорит Марфа.
   Я подаю Герцогу руку, и тот покидает погибшую свою плоть. Вид у него ошарашенный, словно его обдали жидким металлическим водородом. Он смотрит на нас, на сбежавшуюся толпу, половина которой уверенно блюет.
  -- Что рыгаете, придурки,- говорит Марфа,- это нам блевать надо на вас всех. Нет бы человеку помочь, руку подать, спросить, не ушибся ли он. Плохо ведь ему, а не вам.
  -- Что случилось? - спрашивает Герцог.
  -- Умер ты,- отвечаю я.
   Не знаю, что там со временем, как разделить его на отдельные отрезки, чтобы отмерить происходящее. Если времени для нас нет, то, получается, мы можем перемещаться по воображаемой линейки событий, как угодно. Если же констатировать время, то около часа уходит на то, чтобы объяснить Герцогу произошедшее.
   -Ты умер.
   -А?
   -Ты умер?
   -А?
   -Ну ты чо, блин, тупой? Разве ты не видишь, что вокруг - толпа, все они обсуждают падение с крыши. И это - твое падение.
   -А?
   -Блин, видел скорую?
   -Какую скорую?
   -Ты что, тупой? - не выдерживает Марфа.
   -А, - говорит Герцог очень абстрактно.
   У Герцога еще не прошел послежизненный шок. Сидим мы прямо здесь, на фоне разбившихся мозгов. Тело уже увезли. Народ ходит как ни в чем не бывало. Но мозги так никто и собирается стирать.
   Мы объясняем Герцогу, что умирать теперь модно. Шок его уменьшается. Улетучиваются последние крупицы животного страха, и оживает Герцог. Оживает после долгого сна под названием жизнь.
  -- И что теперь с нами будет?- спрашивает он.
  -- Где-то должен быть виртуальный магазин,- шучу я,- нам же надо где-то покупать сигареты. Водку. Мы ведь вернулись к правде. Нам нужны первозданные вина. Великие травы галактики.
  -- Правда?- спрашивает Герцог.
  -- Типа да.
  -- Типа?
  -- Да. Я шучу. Мы этого не знаем. Понятия не имею, что с нами будет.
  -- Будем идти, куда-нибудь придем,- замечает Марфа без горечи.
  -- Найдем замок,- говорю я.
  -- Я так не хочу,- замечает Герцог.
  -- Все не так безнадежно, - говорю я.- Я в кое-чем осведомлен. Честно. Мне бы не хотелось делать этот рассказ легким и коротким. Я как бы уже все знаю, просто нужны формулировки. Недавно я разговаривал с джинсами.
  -- С кем?! - восклицает Герцог.
  -- С джинсами. Теперь уже нет условностей, и я могу об этом рассказать. Раньше я стеснялся. Нет, не то. Не стеснялся. Не кому было рассказать. Да и ощущение, в принципе, это не картинка жизни, которую можно нарисовать красками, или словами. Если знаете, в свободное время я брал листки бумаги формата А4 и пытался рисовать. Но я - не художник. Правда, теперь это уже не важно. Рисовать можно как угодно и на чем угодно. Игла тоже рисует вены. Простите за мое иное красноречие. Я не о том, что что-то знаю, а вы не знаете. Мне было ясно, что я скоро ко всему приду.
  -- К чему?
  -- К тому, что сейчас.
  -- А при чем здесь джинсы? - спрашивает Герцог.
  -- Это - долгая история. Я уже сказал. Жизнь свою я сейчас вижу как на ладони. И свою, и чужую. Странно, не знаю, отчего это происходит.
  -- Интересно,- заключает Марфа,- Ты мне что-то говорил об этом. Точно. Я помню. Какая-та тема. Словно надо собирать ощущения. Типа коллекционировать.
  -- Откуда ты знаешь?- спрашиваю я.
  -- Не знаю откуда.
  -- Я про это в первый раз слышу,- удивляется Герцог,- ничего не понимаю. Может, вы объясните.
  -- Я бы пересказал,- отвечаю я, - все это находится у меня перед глазами, словно фотография. Без соответствующего начала ее трудно понять. Это как картина без фона. Скажем, нарисованы горы, а видны одни елки.
  -- Круто,- заключает Марфа,- я думаю, это надо рассказать Герцогу. Потому, что нас обязательно засосет. В скором времени. Я в этом уверен. В какую-нибудь яму. В какой-нибудь там Ад.
  -- Не хочу,- не хочет Герцог.
  -- Ерунда,- говорю я. - Какой там ад. Но расскажем мы тебе это обязательно, потому что вечно мы так бродить уж точно не будем. Надо, брат, успеть, пока мы фигню тут пинаем.
   На часах - всего лишь девять утра.
   Часы то ли виртуальны, то ли как-то еще, но каким-то невероятным образом они есть. Они тикают у меня на руке.
   Утро длится целую вечность. Люди разбежались по рабочим местам, разминаются после ночи. Время их летит, а наше лишь назидательно помалкивает, показывая нам изображение и шум чужих мыслей. Это словно работает какой-то генератор, и суть его туманна.
   Клип этот все транслируют и транслируют нам. Должно быть, за нами придет автобус и увезет со съемочной площадки. Часов в двенадцать. Я так думаю.
   А если он придет вечером, то до вечера - целая вечность.
   Я могу попытаться разобрать свои часы, чтобы узнать, над чем же они там работают. Не может же быть так просто. Колесики, винтики, камни. Что-то заставило их перенестись сюда.
   Трамваи идут сквозь нас. Мы то сидим, то идем, возможно, что это - не движение, а что-то еще.
  
  
  
   Глава 2.
  
  
   Винт варил Дельтаплан, человек творческих мотивов.
   Стихи парили в воздухе, доказывая, что для их бытия не нужны мозги. А если подумать, это ж - офигеть! Ни одна вещь не может быть без человека, уж не говоря про вещи мыслительные, рефлекторные, или даже - выверенные. Если их нет с нами, значит, их нет вообще. То, что не с нами, это, к примеру, психика растений. Вам понятно? Очень, да. Типа да. Чисто да. Чисто очень ясно и прозрачно я изъяснился. Еще бывают стихи насекомых. Уж простите меня за свою любовь к ним: я очень часто любил смотреть на жуков. Когда мой организм расставался с цепями, когда меня колбасило, когда все это было не по-детски, я смотрел на насекомых.
   Ловил комара и смотрел, где у него хоботок. Затем, приметив его, я вырывал это слабое, но очень щекотное орудие.
   Дельтаплан не знал ширива. Вот как. Это было феноменально. Пропорционален этому лишь Рудгер Хауэр из фильма про слепого бойца. Он там некисло помахивал своим мечом, и, в итоге, разобрался. Со всеми пацанами разобрался, и все тут. Дельтаплан, он делал винт по наитию. Он его не пробовал. Его интерисовал процесс.
   Помимо этого, он был гуманистом. Он знал, что мы без него пропадем.
   Ему и подруги вроде как были не нужны. Нет, не в том плане. Он интересовался. Не все ж в туалете закрываться сам на сам. Просто творчество стояло у него на первом плане, хотя и само это творчество имело большей частью характер болтологический. Нет, не физиологический, хотя многие креаторы всю жизнь с этой ступени и не слазят. Дельтаплану было 19, а Свете Пшеничной, герлфрендше его - 25, связывала их многолетняя плотная дружба.
   Свету еще называли Хлебой.
   -Привет, Хлеба.
   -Привет, хи-хи-хи-хи.
   Доброта окружала ее специальным магнитным полем.
   Пришел я тогда к Дельтаплану и пал на стул. Крутило меня, как белье в стиральной машине.
   Родители его дежурили. Не то, чтобы они по жизни дежурными были. Я имею в виду, работали они по суткам и дома редко появлялись, а появившись, спали, и квартира Дельтаплана зачастую представляла собой дом спящих сурков. Дельтаплан, он и сам-то любил по снам загуливать. А вообще, без родителей он вовсю расслаблялся.
   -Чо? - спросила Света.
   -А?
   Света - человек добрейшей души.
   Не лучший конечно человек на земле и далеко не самый умный, зато ей все пополам. Наркотические пристрастия старили ее лет на пять, а то и на шесть. Редкие конопушки на ее узком лице краснели в знак ожидания дозы. Но главное - тут у Пшеничной была ее фирменная улыбка, и не думала она никогда ни о чем. Так, подворовывала иногда в супермаркете.
   Шоколадки. Очень полезны для мозга. Дельтаплану, поэту района, поэту зарешеченного сердца, шоколадки были необходимы. Энергия стихов велика. Написав пару строк, ты уже жил. Написав несколько стихотворений, ты - философ. Впрочем, ладно. Я запрыгнул на стол и кричал. Простите. Бывает очень много онанистов. Это грубо. Лучше их не знать.
   Вафли "Наслажденье". Очень говорящее название. Просто, душевно, легко их воровать. В этом их ценность.
   Чекушки. В супермаркетах, где нет специальных устройств, именно чекушки легки на вынос. Света также знала силу трусов. Если засунуть предмет в трусы, то его ты вынесешь наверняка.
   Марс.
   Сникерс.
   Базара нет, это - классическая фигня.
   Света подкармливала Дельтаплана, а он ее колол. Он мечтал о том дне, когда девочка-мама узнает свет освобождения.
   Мудрость Дельтаплана была в его остановке на гандже. Он-то все попробовал, однако не оценил. В странном его мировоззрении он оставался последним плановым наркоманом на земле. Типа, все наркоманы уже давно пересели на иголку, и он один теперь был, как динозавр, вопиющий после падения астероида. Тех, кто баловался, Дельтаплан всерьез не воспринимал. Мало ли, кто может что пробовать. Зато, что особенно странно, не имея особенно пагубных пристрастий, Дельтаплан варил отменнейший винт. Талант тут у него был на химию-физику. То есть не на физику, а на астрономию. Телескоп у него имелся.
   -Сейчас я тебе помогу,- сказала Света. - Бедненький мой. Побледнел. Осунулся.
   Я молча кивал. Слова давно иссякли.
   Света - она что мать. И накормит, и напоит, и спать с собой уложит. Дельтаплана она воспитывала. И книги читала, и чуть ли ни с ложечки кормила. Вот только игла ее в последнее время начинала утомлять, и химик Дельтаплан е агитировал соскочить.
   -Первый день на траву, на водку,- говорил он тоном научного сотрудника,- так многие делают. Колеса достанем какие-нибудь. Природа ведь не дарила человеку все эти препараты. Это еще понять надо. Трава - это естественно.
   Дельтаплан и красноречие свое у Светы перенял. Та, в свою очередь, тоже когда-то была страстным слушателем старших.
   Прародители ее, если честно, давно уже загнулись. Чтобы не видеть их неласковые тени, она смотрела детские передачи. Смеясь, Света прикуривала со стороны фильтра. Происходил хлопок.
   -Не все так просто, миленький,- говорила она,- я еще мелкая была, жила у нас в подъезде девочка Пугачева.
   -Ха-ха-ха.
   -Ничего смешного.
   -Еще как смешно. Девочка Пугачева, - смеялся Дельтаплан.
   -Нет, милый, это грустная история. Ее тоже ломало. Надвое, на трое. Как тростинку, блин. На ветру. Представь, милый. И что только не пила девочка Пугачева, чтобы спастись. Есть ведь судьба. Судьба, не судьба, дано, не дано. Ела девочка Пугачева таблетки пачками. Пила девочка Пугачева водку бутылками. Говорят, в первый заход она выпила ящик. Лицо ее посинело, но она все никак не могла соскочить. Не выдержала, вновь сварила себе винт, укололась. Так долго продолжалось. Игла позовет ее, она чисто от нее. Пытается убежать. Но это не просто. Я не верю, что просто так можно соскочить. А в клинике.... После нее люди становятся, как дебилы. Начинают слушать религиозную музыку. Чисто иконы вешают повсюду. На кухне, в спальной, в машине. Чисто бог. А она не хотела загуливать по богу. Ей просто хотелось жить и радоваться. И вновь села девочка Пугачева на водку. И уж меньше ее ломало, и тогда подавилась она хлебом и умерла.
   -Супергерл,- заключил Дельтаплан.
   -Это к чему? - спросил я.
   -Это - ни к чему. - ответила она.
   -А.
   -На!
   -А.
   -Ну, ты странный сегодня.
   Света закатала мне рукав и сотворила моим венам взрыв. Я вскрикнул от наслаждения. Да, мучение того стоит, чтобы потом отдаться живительному кайфу. Он обладает тобой, и это хорошо, знать, что он сильнее, он добрый и справедливый. Не прав Дельтаплан - волшебная трава это лишь прелюдия. Первая ступень к краткой вспышке жизни. Это, как прыжок дельфина над морской гладью. Он умрет, если выпрыгнет и не вернется. Но, с другой стороны, он не умеет летать. Все очень кратко, и нет никаких иных оптимизмов.
   -Полежи, - сказала Света, укладывая меня постель, - а мы пойдем, потрахаемся.
   У меня часто бывают совершенно зеленые сны.
   Словно водоросли.
   Это плаванье, в которое проникают лучи. Относительно моего сонного царства, они - вестники чужой весны, но все просто. Я сплю допоздна. Мне в лом вставать рано. Зачем? Я не хожу на работу. Я ничего не делаю. Я - не концептуалист. Если я иногда и мечтаю, то это - что-то странное и отвлеченное. Может даже, не совсем мое. Вот проехала внизу "Газель", которая пиво в стекляшку привезла, а в мой сон ее приезд просочился в виде деформированной реальности. Был звук, а я ощутил, прыжок дельфина - это философия.
   Прыжок наркотического дельфина.
   Он вылетает в зажженный солнцем воздух, и, падая назад, выясняет, что море вдруг исчезло. Он катится по асфальту, собирая пыль. В следующие минуты он начинает стремительно высыхать.
   По улице шла Бабушка Красная Бензопила. Он мандила все, что вдруг долетало до ее разума. Все то, что шло мимо, она могла запросто оставить в покое. Как-то она кричала на кота. Да, да, на кота. Потом, на воробьев. Она такая. Она может кричать на себя.
   Дельфин высох. Кожа его лопается. Брызжет синяя кровь. Приползают муравьи.
   -Вмажемся? - спрашивает первый.
   -Ты чо, торч? - спрашивает у него второй.
   -Это что-то новое. Это - не человек.
   -Тогда что это?
   Они берут тоненькие веточки, обмакивают их в синей крови и вмазываются по венам. Усики опадают. Перевернувшись, они дергают лапками.
   Бабушке Красной Бензопиле иногда кажется, что она убирает территорию двора. Взяв веник, она гонит пыль. Никто не обращает на нее внимание. В моем сне ее движение - это оттиск.
   Встретился мне Эдик. Я намеренно не сказал Господь, потому что вы бы не поняли. Господь - это Эдика прозвище. Стоял рядом с Эдиком строгого вида человек при усах. Директор - подумалось мне.
  -- Привет, - сказал Господю.
  -- Здравствуйте, - обратился ко мне Господь, - рад вам представить. Господин Сергей Джексон - это Василий Галич. 1999 год. Москва. Чемпионат страны по курению. Шестое место.
   Я кивнул.
   На самом деле все гораздо сложнее. Сергей Джексон существует.
   Джексон в реальности, это то же - что и Джексон во все. Он, может быть, живет и там, и тут. Правда, в жизни он куда более молод, и усов у него никаких нет.
   Он популярен.
   -Мы были на конференции, - сообщил Господь, - Мак и жизнь. Жаль, что вас не было с нами, господин Галич.
   - Согласен с вами, господин Господь, - ответил я, - Я бы поучаствовал. Я много думал о роли мака в жизни человека. И общества. У меня есть определенные размышления.
   -Вы пишите труды? - спросил Сергей Джексон.
   -Да, я пишу своим телом и ощущениями.
   -Вы собираете ощущения?
   -Да, я коллекционер.
   -Великолепно, ваши труды найдут огромные отклики. Советую вам зайти по этому адресу.
   Он протянул мне визитку.
   -Представь, - сказал Господь.
   -Представляю, - ответил я.
   -Нам выдали там футболки со стильными лозунгами.
   -А....
   -На спине была большая надпись "Мак".
   На том я и проснулся.
   Утро уже разгорелось. Странно, конечно, но к утру у меня особое отношение. Утром я возвращаюсь, люди рабочие мне возразят, а я бездельник. Вечером я загружаюсь, будто бесполезный процессор, перерабатываю в своих регистрах множество самой разной информации, а утром я свободен.
   Трудности здоровья легко решаются, когда много друзей.
   И, хотя они все люди разные, тебя понимают. Это круто. Я и на яму не часто заявлялся, боясь ментов, которые всеми ямами заведуют.
   В окне угол соседей, коробки и облака. Шумят люди. Проходит с руганью бабушка Красная бензопила. Бухают за стеной басы какого-то техно, так, что стены содрогаются.
   -Свет, крикнул я,- Свет.
   В коридоре что-то загремело.
   -Света.....
   Где могла быть Света. Да и откуда она могла там быть? Впрочем, я мог найти этому утру определению. То, что был не дома, было очевидным. Дельфин там высыхал. Он уже потерял сознание, отдавая силы моим будням. Он умер, я возродился из тьмы. Муравьи вмазались.
   Торч!
   -Свет!
   И вот в дверном проеме появилась беспечная голова, покрытая цветными бигудями.
   -Проснулся? - спросила она.
   -Ага,- сказал я.
   Я любил Свету за ее настоящесть. Да, многие добропорядочные граждане уверенно посылали ее в отстой, но все эти граждане вряд ли помогут, мучающемуся собрату. Свете, мне кажется многое можно было простить. Привычное понятие о грехе совершенно к ней не подходило. Чтобы она ни делала, что бы в себя ни вкалывала , с кем бы случайно не трахалась, она оставалась честна со всеми. Она вообще не умела врать, и главное, никогда не на кого не выливала свои кислые нервы.
   Я не говорю, что я мучился.
   Нет, я чисто не мучился. Но Крымова, та могла иногда грузить.
   -Есть пиво, Свет? - взмолился я
   -Не, - ответила она весело, - есть бабки?
   -Да, там в кармане. Палтишка.
   Я знал, что ее не нужно было толкать в зад. Она все знала. Она исполняла.
   -А где Дельтаплан, - спросил я, и голос мой будто слипся.
   То сипел, то хрипел. Вибрировал ржавой струной.
   -Ушел домой
   До обеда пили мы пиво. Я рассказал свой странный сон, а Сета рассказывала мне свои сны. Штук двадцать - тридцать. Недавние, детские. Всякие, словом.
   -Мне вообще снилось однажды, что я змея, - рассказывала она,- я чисто на рынок пошла, а денег у меня не оказалось. Хотелось апельсинов, и я чуть не плакала. Знаешь, как во сне бывает. В общем, никто мне не давал, я превратилась в змею и всех распугала, запрыгнув на торговый стол. Знаешь, как это офигенно, ощутить себя толстой ниткой без рук без ног. Прошипела я "С-С-С", превратилась снова в человека, взяла все, что надо и удалилась.
   -Круто, - заключил я.
   Света - личность случайной театральности. Было дело, работала она на вокзале. Один день проработала, и выгнали ее. После, этот рабочий день вспоминался, обсуждался. Наверное, его еще долго можно было обсуждать.
   Она говорила, что спрятала котлету в трусы, и та выпала.
   Мне кажется, что это невозможно. С другой стороны, там, неподалеку, жили Гонево и Порево, две подружки Пшеничной. Они могли ее там накурить.
   -Еще мне снилось, что я колобок, рассказывала Света Пшеничная, - описать - не поймешь. Это надо почувствовать. Это полный джаз. Катишься и все крутиться.
   -Круто, если представить, что ты предмет, - сказал я, - машина. Шар воздушный. Шариковая ручка.
   -Гантели, - засмеялась Света.
   -Магнитофон.
   -Тарелка.
   -Кружка.
   -Ложка.
   -Тракторный завод.
   -Вилка!
   -Очки!
   -Ножницы!
   -Кнопки!
   -Что, все кнопки одним разом?
   -Да. Все кнопки в коробке сразу.
   -Офигеть! Лак для ногтей!
   -Сумка!
   -Кассета.
   -В смысле....
   -ВХС.
   -А. А у меня порнуха есть на ВХС!
   -Ха ха ха, ВХС!
   -Гы Гы Гы Гы Гы Гы, ВХС!
   -Ха ха ха ха ха, ВХС!
   -Машина!
   -Чисто тачка!
   -Мотоцикал!
   -Чисто с коляской!
   -Чай!
   -Кофе!
   -Сахар!
   -Соль!
   -Черный перец!
   -Кофемолка!
   -Мясорубка!
   -Дом!
   -Завод!
   -Тракторный завод!
   Тракторный завод представился моему воображению яснее всего.
   В тот же день цепь случайностей привела Дельтаплана к идее, которая впоследствии занимала всех. Дело не в том, что сие был акт оплодотворения ожидания. Все гораздо сложнее. Человек не просто перебирает ногами. Ну да, скажете вы, вот мозг, вот цель его глупости.
   Нет, инстинкт, который породила под звездами какая-та матрица. Жрать, размножаться, мечтать, уничтожать природу. Если разуть глаза, то давно уже никакой природы нет. Ее сожрали. Выгадили ее. Куда ушли слоны? В говно, куда ж еще? Ладно бы, хватило бы его, чтобы удобрить землю, для новых, светлых поколений поедателей. Но все это впустую. Не вернуть Дронта. Не вернуть Эпиорниса. Нет больше Стеллеровой коровы. Нихрена нет.
   Дельтаплан, не сказать, чтобы он мог претендовать на роль пророка. Он не знал судьбу. Я, пожалуй, и то, больше ее знал. Но он был поэт. Для нес - поэт вдвойне. Игра случайностей, песни трав, одухотворенность чертовых трамваев - все это слилось вместе, и так он стал Путеводителем.
   Эта идея нас победила.
   Сначала, кое-какие подробности из жизни Дельтаплана. О том, что он считал себя последним нешировым наркоманом - вы уже знаете. Помимо этого, Дельтаплан писал стихи и неплохо получалось. Группа "Амундсен", студия которой изолировала от внешнего мира стекловолокном находилась в нашем доме), использовала несколько дельтаплановых текстов. К примеру - "Новая сессия мака".
   "Амундсены" с наркотиками не экспериментировали. Не знаю, что их так это занимало.
   Свое прозвище Дельтаплан расшифровал так: Дельта План. Все это исходя из того, что план, по сути, бывает разным, и тут имеется много теорий, но об этом позже.
   К стихам Дельтаплан приходил, искурившись до костей. Это было моментом истины. Ощущая близость Шамбалы, он бросал косяк. Иногда бросал в буквальном смысле. Обрубленный огарок продолжал тогда дымиться на тарелке. Бралась водка. Открывалась. Отстаканнивалась. Происходила организация водки. То бишь, уход в организм.
   В состоянии пойманной эврики Дельтаплан бросал план. Он пил водку, отдышиваясь после перепадов уровней. Он кайфовал. Писал стихи. Не то, чтобы все стихи его сохранялись. Но кое-что мы знали. Да, мы всегда слушали с упоением. Кроме, разумеется Крымовой.
   Как-то мы собрались, чтобы порисовать. Разумеется, ручками. Радио вынесла листки А4. Мы покурили. Я нарисовал Крымову.
   Холст назывался "PIXDA".
   Это был концептуальный круг с глазами. Радио забрала его себе в коллекцию. Не скажу, что она меняла свои личности именно в тот момент. Но, вливаясь в абсурдность районной мысли, она не могла быть и тем, и этим.
   У Дельтаплана имелось несколько настольных книг, которые перечитывал он по много раз.
   Во-первых, это" Человек - Амфибия"
   Во- вторых " Вини-пух и все все все"
   В-третьих серия " И на суше и на море".
   Гимном Дельтаплана была песня " Я долго буду гнать велосипед".
   Он вообще обожал Барыкина.
   Не модно, ну что с того. У творческих людей всегда своя собственная мода.
   Был у Дельтаплана офигеннийший менисковый телескоп системы Максутова. Карта звездного неба. Журналы по астрономии. Наукой Дельтаплан вовсе не грузился. Это было частью его романтики. К звездам Дельтаплан относился по отечески. Впрочем, не только так. Чисто не только так. Они были его возлюбленными. В отличие от нас, у него в голове могло что-то держаться. Не так, как у меня. Пришло - ушло. Такой режим. Сегодня я любил, а завтра забыл, и фиг вспомню. Вчера я понял, что чем-то увлекусь, но прошел час. Голова не держит мысль. Это диагноз.
   Дельтаплан сочетал жизнь и звезды. Он умел помнить. Быть может, в иных вселенных звезды от его стихов зажигались. Кто знает.
   Самой "плановой" звездой была Капелла. Марс тоже был "плановым". Юпитер - тематичным. Сатурн - творческим. Ему несколько раз снилось, что он летал на Плутон. Там, на холодной стороне, жили розовые существа. Дело не в том, курили они или нет. След ощущений всегда был при нем. Как нож - при жулике.
   Словом, в Дельтаплане все развивалось пол своим собственным законам, а законы общества его вообще не интересовали. Многим казалось, что именно это игнорирование окружающего и свело его с Пшеничной. На самом деле - это не совсем так. Их дружба началась в годы далекого детства.
   Не спорил Дельтаплан и с родителями. Не спорить и не таиться - вот, где правда. Согласитесь.
   Он жил, словно цветы собирал. Друзья были для него частью контекста.
  
  
  
   * * *
  
   Вечер моих цветов:
   Улицы без ментов.
   А чифир, как и надо
   Напиток двух взглядов.
  
   Первая партия - детство
   Чтобы душою греться.
   Когда такие дела,
   От тебя нет тепла.
  
   Вторая заварка - отрочество
   Хочется, хочется, хочется.
   То ли воды, то ли нет,
   То ли бежать в туалет.
  
   Третья заварка - юность,
   Добавим на свежака.
   Выпьешь - и выгнулось
   горло твое слегка.
  
  
   Или вот еще.
  
  
  
  
  
   * * *
   Вы мало понимаете,
   Когда вынимаете.
   Видите толп строи,
   А-е, рубаи.
  
   Истина - не прожектор,
   Но в дождь - то же дело,
   Если намок инжектор
   Намокнет и тело.
  
   Это из жизни.
  
   У родителей Дельтаплана была "десятка" с русским инжектором. Кто не знает - попробуйте. Неповторимое впечатление.
  
  
  
  
   * * *
  
  
   Ветераны собирают мак
   В полях. Это тайный знак.
   Но знак огня, он намок,
   Как и весь русский рок.
  
   Как инжектор добавил бы я и этому.
   Вечером того же дня возвращался откуда-то Дельтаплан в плотно забитом трамвае.
   Может быть, и из института он ехал. Это дело уже никто не помнит.
   Люди ехали уставшие, злые, упакованные, будто семечки в огурце. Бабушки ругались, обвиняя молодых людей в том, что те прижимаются.
   -А! Чиво ты прижимаешься!
   -Да что вы, не прижимался я к вам.
   -Оййй....
   Стрекотали плееры студентов. Кондукторша, молодая девушка с не закрывающимся ртом, выжимала из пассажиров плату за проезд. Те отворачивались, претворяясь, что не слышат. Дельтаплан уверенно показывал свой билет студента технологического университета.
   На одной из популярных остановок народ перетромбовался, и Дельтаплану чудом удалось протиснуться и присесть к окну. Это было удобно - старикам уступали место те, что сидели с краю. Здесь же можно было прислониться к стеклу. Отставить на стекле отпечаток своей щеки. Сделать слепок реальности на глазе, используя пыль нервного трамвая. И не видеть никого и ничего. Халявить по-своему.
   Дельтаплана посещали думы упорного содержания. Вернее чувства. Если бы были у него сейчас с собой бой письменные принадлежности, он эти чувства непременно вылил бы на бумагу. А так - оставалось слегка помечтывать, отстраняя эмоции людей, которые, казалось, были самым настоящим наполнением нервного трамвая. Тут бы и стих сочинить. Два стиха. Время наружи одно, и там - свой стих, а здесь могла бы выйти замечательная поэма внутри замкнутого кольца. Когда доедешь, начнутся ужины. Люди, поедая хек, распузырят думы. Пивко согреет душу. Кто-то, конечно же, умрет, подавившись костью от хека.
   В этот момент что-то привлекло его внимание. Звук какой-то. Кусок слова. Он и не думал, что слушать может. Уши сами развернулись и внимали.
   -Я тебе говорю, Петро, так и есть, - говорил один старик другому, - я его сам знал, он в дорслужбе крановщиком работал, на "ЗИЛе". В году 55-ом или 56-ом. Или, еб ты да, в 67-ом. У него Ленка жена была. Грамотная такая бабец. Он ее кинул еще тогда. Ну, она и сама хороша была.
   -Да, что ты, Саша, - воскликнул второй старик, да, что ты. Был союз. Да, что ты,- три эти слова произносил он по - отдельности, с разной выразительностью. Так обычно люди старшего поколения на пьянках общаются, вспоминая героические дни молодости и последние вспышки нынешнего.
   -Да, - заключил первый, - Так слушай, Петро, я много всякого людья знаю, я бы слышал. Если бы кто-то нашел. Он вышел, кажется в 55-ом. Вторую ходку уже делал. Его когда брали, то и приписать ничего не могли. Влетел по хренотени какой-то. Мусора, те ж конечно все знали. Но то ж не мусора были, что сейчас. Эти и маму родную продадут. Помню еще, майор был в отделе, тоже цыган. Все бабы за ним бегали. Хрен у него был, что у коня. Короче, когда Цветай вышел, он сразу пошел к Маньке своей, не к жене. К Маньке. Там, Петро. Раньше же не то золото было. Он же блин, душа цыганская, он бляха, чувствовал все. Знал. Они, брат, падлы, все ж чувствуют эти цыгане. Да и жизнь, сам понимаешь. Ему, наверное, нельзя было по понятиям работать. Может, он так, воду мутил. Короче, золото свое Цветай собрал в банку трехлитровую и занычковал. Закопал. Там раньше и района не было. Болота. Леса. Мы на рыбалку туда ездили. Эх, на мотыля. Такой лещ шел. Во, блин. Мы ездили. Туда еще дорога грунтовая такая, посадка. Он район-то небольшой, чисто полуостров. Остров. Река ж блин, выгибается.
   -Да я знаю, - ответил собеседник, - я ж тоже на рыбалку ездил. Щас то и ловить нечего.
   -Да что ты! В Кубани - то одно гавно плавает. Рыба не выдержала и сдохла вся. Раньше в дерьме еще как-то выживала, а сейчас вообще одно дерьмо.
   -А ты знаешь что ли, где Цветай банку закопал.
   -Знаю, Петро.
   -Брешешь.
   -Да, нет же.
   -Что ж ты не найдешь? Уже, небось, был бы миллионером.
   -А зачем, Петро, на старость лет?
   -Детям, внукам.
   -Передерутся, Артем. В деньгах, что ли счастье? Человек живет хорошо, в согласии, пока ему делать нечего. А как появится, что делать, так и все. Человек человеку волк тогда. Так, что лучше мир, чем деньги.
   -И то верно, Петро. Что верно, то верно. Был Союз, и ценности были другие. Душа у людей была, а сейчас, как собаки все. А ты точно знаешь, где это?
   -Знаю, Артем.
   -А где?
   -Ха-ха-ха. Что искать пойдешь?
   -А что. Пойду на старость лет раком по новостройкам лазить. Возьмут сынки мусорята, побьют старика.
   -Да, Артем, все им ни по чем. Возьмут, оберут. А кто его зарезал?
   -Не знаю. Где-то в драке Цветая зарезали. Я не знаю, Артем. Он долго в кустах валялся. Хорошо, мух не было. Осень глубокая. Красивый был мужик. Сейчас таких нет.
   -Да что ты. Так где, говоришь, золото?
   -Ну, точно не скажу. Между домами. По улице "Героев - Революционеров". Дом то ли четвертый, то ли восьмой. А что Артем, пойдешь искать?
   -Пойду, Петро, пойду. Поползаю раком. Пусть люди посмеются.
   -Пойдем, Артем, по пивку.
   -По жигулевскому.
   -Да, с лещиком.
   -Да, с водочкой.
   -Да, что ты. И раки какие были.
   -Да и сейчас найдем. Пойдем, зайдем, на жизнь посмотрим.
   Трамвай щелкнул искрами, остановился, перетасовывая груз. Кондукторша вновь уперлась. Не хотела кого-то выпускать. Денег хотела. Ее либидо подтекало.
   -В какой кабак поедем, Петро?
   -Ась?
   -В какой кабак пойдем, говорю?
   -А?
   -Глухой?
   -Чо?
   -В какой кабак пойдем?
   -А, пошли, до Вальки зайдем, выпьем по пятьдесят.
   -Так бы сразу и сказал. Я думал, ты за лопатой собрался.
   -А чо. Чего бы на старость лет и мильордером не стать?
   -А зачем оно мне?
   -Да вот то ж. А молодежь этого не понимает.
   -Да что ты!
   Дельтаплан студент был впечатлительный. Старики вышли, а он так и ехал, рот открыв, уши развесив, и мимо своей остановки проехал. Впрочем, неподалеку была конечная. Трамвай убежал, постоял на углу железного кольца, выпустил кондукторшу, чтобы та отметилась, а потом пошел назад, мигая особенно желтыми фарами. На переходе от кольца к основному пути он встретил стык. Стрельнул искрами. Хохотнул железным стуком. Скрипнул, полетел дальше, навстречу ожиданиям.
   Дельтаплан, конечно же, поспешил в бар. У него было немного денег. Истина не могла жить просто так. Момент распознания усиливал эмоции.
   -Сколько тебе лет, пацан? - спросила злая черноволосая барменша.
   -Пацан у твоего друга в трусах, - ответил Дельтаплан, - я - шестой.
   Дельтаплан не часто острил.
   Он больше выражался, но пафоса не было. Настроения у него и без этого хватало. Насмотревшись за ночь тематических звезд, он мог говорить стихами.
   -Шестой? - удивилась барменша, - это, что, позывной?
   -Это песня группы "GSMB". Альбом 96-го года. "За окошком месяц". Музыка и слова Сергея Го.
   -Ты рокер, что ли, пацан?
   -Не ты, а Вы. Сто грамм, пожалуйста. И еще раз сто грамм и кружку пива.
   -Силен. Ты пьешь сам?
   -С тобой выпью.
   -Угощаешь?
   -Рокеры барменов не угощают.
   Было ей лет сорок, сорок пять, время ягодное. Возраст поздних желаний. В женщине всегда все видно по глазам. Некоторые судят по форме зада, но тут ничего нельзя сказать однозначно. Глупо, конечно, утверждать, что одно - точнее другого. Зад, скорее, больше указывает на склонность к интеллекту. Глаза - это индикатор закрытости.
   Нельзя сказать, чтобы Дельтаплан много знал. Но глаза, стрелочки которых строго параллельны земле, немного конфетны, немного просты, всегда говорят о простоте объекта. А значит, в ягодное время можно брать лукошко и идти в лес.
   Грибочки.
   Морошка.
   Малина.
   Клубника.
   Клубничка.
   -Я тебя уже видела, - сказала барменша.
   -На концертах?
   -И на концертах
   -А ты в клубы ходишь?
   -А ты как думал. Тебя ведь, кажется, Саша зовут.
   -Да, Саша, а тебя - Оксана.
   -Олеся.
   -Да, точно.
   -А то б ты не знал. Мы в Москве в 77-ом жару давали на подвальных фестивалях. Группу "Цветы" помнишь?
   -Нет.
   -"Паяцы".
   -Не, не слышал
   -Это Градский организовал.
   -А, Градский, - сказал Дельтаплан, - ну, помню. Голос такой тягучий. Он бухает по ходу. С таким голосом нельзя не бухать. То есть, я с положительной точки зрения. Трезвость - вред. Да, по-любому. Но бухариком быть нельзя, это тоже по-любому. Не зря люди стремятся к совершенству. Я раза два видел его по телеку.
   -Да. Я с ним пила.
   -А.....
   -Классный мужик. Мудрый такой. Не то чтоб о музыке. Вообще по жизни. По жизни мужик. Раньше, знаешь, что бухали. Агдам. Вино такое. Азербайджанское. Портвейн N72, он копейки стоил. Ящиками пили. Сейчас такое, Саша, и представить нельзя. Время другое. Варварское. Все не так. Впрочем, просто.
   -Я о таком и не слышал, - признался Дельтаплан.
   -О чем?
   -Об Агдаме.
   -Да, ты вырос в новое время.
   -Что-то я только сегодня и слышу. Время было. СССР. Леонид Ильич. Дружба между народами мира. Я не пойму, правда, что ли так прикольно было?
   -Музыкам - это чисто товар, - вздохнула стареющая Олеся, - с одной стороны это правильно, но, с другой, товар - это уже не музыка.
   -А ты на чем играла?
   -На басе.
   -А ты?
   -На нервах.
   -Правда?
   -Да, а чо за группа была?
   -"Веселящий газ". Знаешь дело такое - оксид азота. Я думала, что я лучшая девушка - басист города Москвы. Тогда ведь и не слеповал никто толком.
   -А сейчас что не играешь?
   -Старая стала, Саша. Мысли можно вернуть, а тело назад не повернешь. Дочка наркоманка. Не знаю, может, пройдет. Мы то и сами порошком баловались. Оно то везде так в музыке. Ну, давай, Саша.
   -Давай.
   Они опустили свои стаканы. Дельтаплан крутанулся на стуле. Олеся перегнулась через стойку, и поцеловала его в щеку.
   По лицу ее пробежали неласковые тени. Дельтаплану показалось, что тотчас заиграет какая-нибудь мелодия из советского кино. Тени расступятся, образовав окно в Париж.
   -Милый мой, как я устала, - произнесла она и закурила.
   Дельтаплану к старшинству не привыкать было. Проколотая Света Пшеничная выглядела не так уж, чтобы младше барменши Олеси. Это был стиль души.
   А что,- подумал он позже, - юный Эдгар По тоже ведь в учительницу немолодую влюблялся. Исполненный был чел.
   -Я тоже иногда устаю, - сказал Дельтаплан, - я слишком концептуален для этого мира. Меня не волнует, что нищим есть нечего, и бомжам тяжело, и война в Чечне. То есть, волнует, конечно, только в общечеловеческом контексте. Жизнь - это вообще - чисто один организм. Жисть, - говорит один мой товарищ, - жисть и есть. Но не Бог. Бог - чисто символ. К чему, непонятно, так обращался Александр Блок. Просто сейчас в этом символе каждый не на своем месте. А я вот никуда не прыгаю - меня все устраивает.
   -Молодец, сынок, - вздохнула Олеся, - еще по сто?
   Дельтаплан обрадовался.
   -Да.
   -Молодежь сейчас дурная. Сын у меня присосался к компьютеру, и тот из него весь сок высосал. Компьютер - существо, я это поняла. Был живой такой пацан, в футбол играл, мечтал во второй лиге выступать. А сейчас... Может ты его видел? В девятом классе. Черт. В сурка в конец превратился. Бледный, как уставший сосать клещ. Какие-то там, черт, программы. Игры хреновы. Я тоже поиграла. Чо в этом хорошего, не знаю. Девок трахать пора, а он все бегает в этом экране. Или играл - "Они голодны".
   -Нет.
   -Халф лайф
   -Нет. Бутор все это. Нафиг он нужен, - заключил Дельтаплан, - Разбить все компьютеры, и телевизоры тоже нафиг. Люди лучше бы читали что-нибудь, на концерты ходили. Траву курили.
   -Точно, сынок. А у тебя есть чо?
   -Нет. Я не очень, чтобы с собой носить. Идешь по улице. Менты ни с того, ни с чего подходят, и обыскивают с ног до головы. Даже в носки залазят. Пахнет, - спрашиваю, а мент, - Будешь говорить, щас в отделение поедешь.
   -Да, давай, как тебя, Саша, да?
   - Да.
   -Да ну, давай еще по сто, Сашок.
   Про золото в тот же вечер Дельтаплан, конечно же, забыл. Зато в послеобеденное время следующего дня собралась толпа наша во дворе старой школы, пиво попить, себя показать, и Дельтаплан нам свое открытие и выдал.
   Весна мимо нас в этом году проплывала странная. Именно проплывала, потому что весна в этом году у меня ассоциировалась с собаками. Их много. Откроешь утром глаза - торчит в окне многоэтажная коробка, а над ней груды живого тумана. Облака закрывают половину неба, и так много собак, что становится невероятно напряжно. Это этого нельзя уйти. Люди выводят их на газон просраться, и, то тут, то там, маячат фигуры согнутых в позу для сёра кобелей.
   Иногда собаки тебе пополам. Но, бывает, это грузит жестко.
   Лучше ж смотреть на облака.
   ....словно все видят, кивают и одобряют. Облака лучше людей. А собаки.... Когда как. В детстве у меня была собака. Она убежала. Она бежала чисто в точку, пока не исчезла из виду.
   Март нас замучил ветрами, постоянно летящим песком, невозможностью носить альтернативно-длинную прическу. Хоть в шапочке ходи, как рэппер. Ветер, казалось, до мозгов добирался и там гудел и вонял. Ветер чисто подчеркивал, что все люди дураки. Он дует, а все прячутся. Кричат в трамваях. Гонят на машинах с такой скоростью, будто у них шило в жопе. Куда спешить? Типа от чего-то возможно убежать. Они думают, что смерти нет. Ее-то, конечно, нет, но никто ведь этого не знает. А значит, есть она. Что хочешь, то и есть. Это не я придумал. Я еще доберусь до этого момента и расскажу. Последовательность в моих словах не обязательна. Я говорю так долго в первый раз. Раньше.... Впрочем, время - это не особенно важный предмет. Его поставили на постамент, чтобы молиться, но это неправильно.
   Припив пива, мы могли по долгу молчать. Особенно разнообразен в молчание был Господь, и друг мой Сергей Марфа все время порывался его лошить.
   Господь - это отдельная тема.
   Один из самых хмурых и бледных парней в городе, Господь являл собой настоящий экспонат. У него было живое лицо, словно и не лицо вовсе это было, а отдельная луна.
   Господь тоже любил космичность. В отличие от Дельтаплана, он акцентировал свое внимания на внутреннем. Господь слушал очень редкие группы вперемешку, например, с Овсиенко.
   -Ты слушаешь Овсу? - спрашивал я.
   -У меня другое настроение.
   -А Алсу?
   -А кто это?
   Господь, пожалуй, лучше бы выглядел в красках, на холсте, нежели в словах. Он читал журнал НЛО. Пожалуй, несколько номеров он знал наизусть.
   Были с нами помимо Дельтаплана, Светы Пшеничной, Господя, Марфы, брат Господя - Петич, школьник уверенных понятий, Саша Крымова - девушка-халявщица и Радио. Я не знаю, как это нас всех вместе так собрало. Эта толпа была в некотором понимании тетушка Куча Мусора. Песок, пыль, объедки, гниль, куски телевизоров, старые, измазанные в неновом дерьме газеты. А, добавлю: Радио - это она. Невысокая фигуристая гёррл, у которой с двух сторон носа росли очень странные глаза.
   Такими же, отмечу, могут быть Кошки-для-Окон. С обычными усатиками их, по-любому, не сравнить. Застывая в своей возвышенной статуйности, они включают обмен информацией. Это не просто созерцание. Они берут и забирает. Возможно, их существование постоянно замедляет вращение земли.
   У Радио была хорошая фигура, посаженная на метр 65 позвоночника с ногами. Но потрогать ее я не решался. В смысле, в прямом, я имею в виду. Другое дело, Крымова. У нас с ней ничего не было, но я ей не раз предлагал:
   -Сашь, может, потрахаемся?
   - А ты ж чисто с мальчиками....
   -Ты чо, офигела?
   -Сам ты офигел.
   Крымову я несколько щупал. Один раз, когда она пьяна, я влез ей в трусы и довел ее до некислой мокроты. Но она сумела отстраниться. Большего ж не было. Крымова по жизни халявила. По-любому. Если бы я был богат, она бы мне дала, и тогда б я от нее вообще не отвязался.
   В Радио же была еще та заковырка.
   Она, должно быть, вела двойную жизнь. Это я так. Для художественности. Если раскрыть все сразу, то десяти слов хватит. Нафиг тогда оно. Хотя нет. Вряд ли - двух слов. Каждый человек обо всем судит по себе. В силу своей ограниченности, я не могу судить иначе.
   -Н-да, - сказала тогда Саша Крымова, - золото. А чо, девки, возьмем лопату. Пойдем.
   Света Пшеничная одобрительно засмеялась.
   Она вообще смеялась в знак согласия по доброте своей. По отсутствию желчи.
   -Как накупите, пацаны, наркоты, - продолжала язвить Крымова, - как накуритесь, как наколитесь.
   Я на заявление Дельтаплана сначала вяло отреагировал. Золото, оно и в Африке золото. Мало ли, где есть золото. Другое дело, наша жизнь, убитая бытом и русской идеей: если кто кого имеет, то - имеет целиком. Вот, мой папа. Что он есть, что его нет - никакой разницы. Хотя, я сказал это слишком грубо. Вечный пьяный сон - это не повод для крайних форм осуждения. Но, с другой стороны, с чего мне быть другим? Я не работаю и не учусь. Я просто проплываю мимо на своем баяне.
   Как в песне Цоя - я бездельник, у-у-у...
   У Радио был другой руль.
   Для пояснения скажу. Я - сын района. Я - очень даже нейтральный парень, не смотря на то, что далеко не весь пиппол района зависит от барыг. Нет, я не хочу говорить про весь город. Наш район - эта такая же локальность, как и мои локальные, где-то, недоразвитые мозги. Но ни я, ни Сергей Марфа, ни, наверное Дельтаплан, не были уникальны. Не то, что в падлу было выкручиваться. Это - жизненная струя.
   Но посмотрите на кошку.
   Нет, на Кошку-для-Окон.
   Разве это взгляд? Нет, это - настоящая обсерватория. Существо, обреченное созерцать лишь через небольшой проем, должно мобилизовать себя за счет усилий. Чем особенней человек? Помимо глаз, у него ничего нет. Два окуляра, вставленные в прорези. Нитки специальных проводов, подключенных к живой машине. Или кто-то думает, что это есть совершенство?
   Но мне было насрать.
   А Радио находилась в состоянии постоянного удивления. Мир влетал в открытое окно всех ее чувств. Наркотики? Нет, она их изучала. С тем же чувством иного она рисовала свои эмоции (будучи, разумеется, профессиональным художником).
   Многие не знали, сколько ей лет. 30? 10? Так она и выглядела. От 10-ти до 30-ти.
   Мы сидели в школе и пили пиво.
   Школьный двор выходил к шоссе, окольцовывающее район. За шоссе - спуск к реке. Прибрежные деревья, много песка, косы, разбитые лодки. Там и труба какая-то огромная из берега торчала, и мы на лету прыгали с нее в воду. Раньше что-то текло из нее, а теперь - все в порядке было.
   Река была мелкая. Наверное, по колено. Противоположный берег - высокий. Там, за коротким участком лысых степей виднелись за свежей зеленью крыши адыгейских поселений. Говорят, пойдешь туда - не вернешься. Впрочем, это - чисто базар.
   - Смотрите, Нагой, - сказала Пшеничная.
   Мы все посмотрели в сторону реки и увидели Нагого. Шел он голый, реликтовый гоминоид, постоянно пригибаясь, готовясь при случае спрыгнуть вниз, к реке. Он не держался за член, так как был уверен, что его не видят. В противном случае, он бы остановился и поболтал им.
   Нагой, в отличие от других эксгибиционистов, никому насильно ничего не предлагал. Он просто ходил, что бы все видели, да и ментам не попадался. Вот. Он знал, где встать возле трамвайных путей, чтобы все видели, и никто ничего сделать не мог. Он повернется и нагнется - вроде как бы жест. Люди, прокисшие в инкубаторе толпы, тут же в шок впадали.
   -Прикинь, поймать Нагого, - сказал Марфа.
   -Нафиг он тебе? - спросил я.
   -По бубну дать.
   -По бубну?
   -А что ж еще?
   -А я думал, ты еще что-то имеешь в виду.
   -А ты что имеешь в виду?
   -Дурак, что ли?
   -Сам ты дурак.
   Марфа частенько искал, с кем подраться. Но народ сейчас мирный. Запуганный. Чуть дернешься, и тут как тут мусора. Драться нельзя. Нужно находиться в одном из двух состояний - загнутом или загибающем.
   -Статья такая-то.
   Впрочем, если денег нет, то и отпустить могут. Протокол настрочат для плана. У меня сосед - мент. Неплохо на обиралове пьяных и неместных поднялся. Евроремонт, подвесной потолок, домашний кинотеатр, аппаратуры разной куча, жена толстая ходит, жиром трясет. Не работает. Что работать?
   Нафиг работать? Жрать - срать. Это - весьма очевидный, проработанный цикл.
   Нет денег, вышел, поймал кого-нибудь - плати. Люди, они боятся всего, платят, а потом думают, за что платили они. А выходит, что просто так. Просто мусор шел в магазин, а деньги дома оставил. Не возвращаться же ему.
   -Сволочь голая, - не унимался Марфа, - а что, если дети ...
   -Да сам ты дети, - сказала Крымова, - может, он миллионер.
   -Ты что, знаешь?
   -Нет, просто предположила. Разное бывает. Ты вот нищий, голый не ходишь.
   -Что, раздеться?
   -Ну разденься.
   Крымова была не совсем нашего поля ягода. Саша Крымова. Короткие белые волосы, котлетная физиономия. Фигура и безфигурность. Может, ее и можно было позажимать, но шарм ее был очень дешев и очень продуман. Саше было как и мне, 19. Она мечтала о халяве, но для того, чтобы стать настоящей халявной матронессой, ей не хватала еще много. Хотение не всегда сопровождается природным талантом.
   Я не имею в виду Хотельникову. Тут другое.
   Талант, безусловно, у Саши имелся, но распространение его было не велико. Нет, лучше бы она ела. Любовь к еде - это более чисто, более душевно.
   Мечтала Саша Крымова выйти замуж за миллионера, и все об этом знали. Она и не скрывала.
   -Я знаю, - сказал Марфа, - нравится тебе Нагой.
   -Конечно, - ответил я.
   Нагой в тот момент исчез из поля зрения. Мы допивали пиво. Крымова требовала еще, но никто не хотел за ним идти. Один Марфа с ней спорил. Марфа, он вообще дерзкий черт. Не то, что остальные, мухи сонные. Примечательного тут нет, ничего не было. Марфа первый из всех попробовал наркотики. Первым трахнул женщину. Первым произвел дефлорацию девочки. Первым в ментовку попал. Марфа не особо задумывался о делах своих. Его, должно быть, и не перло вообще.
   Из него бы вышел неплохой циник. Если б еще немного фарса, намека на интеллект. Цинизм без интеллекта - это чисто колхоз. Тут я раскрою тайну одного концепта, который именуется Хонда Колхоз.
   Так было написано на одном мотоцикле в одном селе, где я в детстве провел одно лето. Мы взяли эту идиому на вооружение, и именовали Хондами Колхозом откровенную неотесанность.
   -Ну, так что вы думаете насчет моего рассказа? - осведомился Дельтаплан.
   -Типа чо? - спросил Марфа.
   -Я слышал, что в трамвае...., - уточнил Дельтаплан.
   -Идем искать, - радостно воскликнула Радио.
  
   Глаза ее лучились. Закинув ногу на ногу, она обнажила на бедре странный рисунок величиной со спичечный коробок, сделанный гелевой ручкой. Набор переплетающихся линий. Пентаграмма. Вызов таинственных сил.
   -Офигеть, - сказал Марфа, - это чо, Радио?
   -Вызов демонов.
   -Нафига?
   -Сергей сказал, что я не очень теперь ему нужна. У него кто-то появился, кажется. Точно не знаю. Даже если это и не так, я не знаю. В жизни все меняется слишком быстро. Или просто я ему надоела. Я говорю - нарисуй что-нибудь на память. Вот он и нарисовал.
  
   -Чисто на память, - произнес я.
   -Знак и правда, - сказал Господь, - да, Джексон - мастер. Я видел что-то такое в Книге Пентаграмм. Раньше эти знаки работали, потому что люди были чище, более настоящие.
   -Я знаю, - согласилась Радио, - но этот знак работает. Хотите верьте, хотите нет. Сергей сказал - клеймо с души не смоешь. То есть, если смою я, то уже ничего не изменится. Раз увидишь, раз поверишь, и все.
   -А ты сойдись с Господем, - посоветовала ей Крымова с обычной для нее халявной иронией, - из вас пара - во! Будете вместе джазовать, знаки рисовать. Ну, купит мне кто-нибудь пива или нет?
   -Соси, - посоветовал Сергей Марфа.
   Мы бы, конечно, пошли еще пива попили, но Крымова не отлипала. Страшно не хотелось ее поить. Она же душой халявной чувствовала, что задумали мы что-то. Катастрофично было для нее что-то в жизни недосъесть, недопить. Мне кажется, если бы модно было прыгать с обрыва и убиваться, она бы этот шанс не упустила.
   Почему она не кололась? Боялась уколов, наверное.
   В нашем подъезде жило много пафосных личностей. Впрочем, пафос тут - особое единение. Вовсе не вид воодушевления. Скорее, вид на картине жизни. Знаете, как подавляющая часть населения живет? Спрячется в раковину, и ходит эта раковина на работу. А, возвращаясь, сливает нервы свои на особые одушевленные предметы собственности, а потом - раскрывает мозг свой, облегчившийся, сходивший в туалет на ближнего, и сосет у телека. Что нынче на подносе? Я о том, что мы для каждого из вас - фон. Мигание. Мы ж по-другому жили, хоть и не сказать, что как-то особенно. Мы просто всех замечали.
   Это так, отвлечение.
   Жил, значит, на втором этаже Круглов. Как-то его еще звали. То ли Коля, то ли Вася, то ли Толян. Выделялся он, во-первых, своей здоровостью. Он долго качался и, было время, даже соревнованиях по пауэрлифтингу участвовал. Даже ездил куда-то за город по этой фигне. Но золотой его час оттикал года три назад. Круглов, лысая голова, выиграл какое-то крутое соревнование, девочки за ним бегали, и кто-то его подсадил на иглу. Он, правда, быстро соскочил. Должно быть, это было не его. Хотя. Когда я видел его в торчковом состоянии, он был еще тот клиент.
   Тело.
   Правда, мне не особо нравится это выражение. Слишком грубо. Похоже на труп. Людям, которые отягощены лишь нервами и собственной грубой первичностью, многого не понять. Для них всякое вялое состояние - это тело. Впрочем, это - базар Мусорской. Это оттуда пошло. Круглов соскочил, но не думаю, чтобы поумнел.
   Теперь, наверное, завидовал нам, что нам можно, а ему нельзя.
   Во-вторых, Круглов постоянно стоял на лестничной площадке и курил. Это, конечно, просто выглядело так. Просто он не курил в квартире, а балконов боялся. Было Круглову лет двадцать семь, и был он не женат.
   Но, в общем, складывалось впечатление, что он курит по жизни. По жизни, значит, стоит на лестничной клетке. По жизни там дымит. Это, как бы, его жизненное кредо.
   На первом этаже обитал Старик Моби. Никто не знал, как его зовут, потому что жил он в нашем доме второй год и ни с кем не общался. Во-первых, и зачем ему было общаться? Лет семидесяти старикашка, худой, невысокий, с тросточкой. В такие годы люди обычно доживают, вытекая вон через телевизор, через детей, или квартиранта, на которого что-нибудь можно свалить.
   Как правило.
   Моби же потому он и был Моби, зажигал. Включал какого-то "зверя" ватт на двести и:
   Why does my heart,
   Feeling so bad.
   Ну, конечно, не одного Моби он слушал. Врубал, к примеру Сашу (Sash). А вы представьте себе - я сижу на лавочке, по мозгам гуляет колбасня. Биения пульса необычны. Зрачки сужены, будто ты химического оружия хапанул. Рядом с сознанием назревает мультик, и нужен звук. Нейтральный, хороший, в меру. Тут же, вместо этого, Саша. Начинаю слушать автоматически. Меня подхватывает, и нельзя остановиться. Музыка извне сильнее нервов.
   Ла-ла-ла-ла.
   Хочется избавиться от нее, но она - не просто парочка назойливых комаров. Она серьезнее. Просто так от нее не отделаться.
   Старика Моби мы частенько замечали в нашем пивбаре - стекляшке. Он брал темное пиво, пил сам, и не сам. Когда как. С ним часто беседовали какие-то люди, и далеко не самые старые. В том числе и женщины, что для стекляшки - некоторое исключение. Это был мужской бар.
   Как-то шел я с блатхаты, и ночь с неба звездами глядела. Музыка в окне Старика Моби играла тихо, но я явственно различил, что это Papa Roach.
   Вот.
   А в ту ночь я пива в себя накачал прямо таки под давлением. По выходу из кустов, где мы с этим пивом сидели, Марфа дал кому-то по лицу. За что - не ясно. А может и не дал. Может, показалось мне все это. Короче, я это все к тому, что засыпал я. Пиво выходило. Индикатор клапана на приборной доске то и дело мигал. В один из заходов меня задержал отец. Его качало. Стандартный его ход - игра в карты с соседом Петей Мельниковым и самогон бабушки Кончалыгиной, имел место и тогда. Отец захотел сказать мне что-то, но передумал и рыгнул.
   -Чо не спишь? - спросил я.
   Отец снова рыгнул.
   -Алкота ты, папа, - заключил я.
   Он покачал пальцем перед лицом и куда-то делся. Это, слава богу, был мой последний поход к унитазу. Я провалился в сон, а часа через два сон мой позеленел, подплесневел.
   Нетипично для экс-пивного отходняка. Зелень - цвет не алкогольный. Все это знают.
   Зелень - это мягкий бунт. Бывают вещи и посерьезнее. Но я не о них. Это - дело совести каждого. В любом случае. Саморазрушение происходит. Разница лишь в том, какими темпами.
   Скоро пузыри, зеленые словно одушевились, и вот я курил на лавочке, и было ясно, что недавно я расстался с Сергеем Джексоном, и тот дал мне визитку.
   Я смотрел на золотые буквы, на номер телефона. Курил я или нет? Нет, это не важно.
   -Пойти, не пойти, - размышлял я, - и насколько это важно. Улица Революционеров. Квартира Доктора Кайфа. Звучит многообещающе. Надо подумать.
   Я повертел головой. Площадка между четырьмя домами выглядела как-то не пропорционально, будто ее нарисовал ребенок. Да и сами дома были, не то, чтоб ровные. Такие пикчеры иногда в клубах вешают.
   Мои мысли сопровождались еще чем-то. Странным каким-то предвидением. Вот сейчас чуть-чуть поднапрячься, и я узнаю правду.
   Веселый сквозняк колыхал белье на веревках. Кошки-для-Окон задумчиво смотрели вниз, мечтая о полете. Бабушка Красная Бензопила собирала бутылки. Главным в этом пейзаже было предчувствие. Такое дело бывает в детстве - словно что-то придет и ходит рядышком, и так хочется заглянуть, хоть кричи. А сил нет. Нужно лезть из кожи, хоть это не поможет. Тут, конечно, опытные люди скажут, что на то и разрушение, чтобы через него посмотреть и удивиться. Но все зависит от опыта.
   Я повернул к улице Революционеров и скоро нашел искомый дом, а вместе с ним и квартиру на четвертом этаже. Меня сразу поразила голая дверь. Бесхозность полная. Коврик будто из прошлого. Но - новый. На складе где-то валялся. Много лет валялся, пока его не нашли. Рядом на стене выцарапано
   Ереван 1972. Гагик Волосян.
   Я замялся, было, постоял, покурил, сверил еще раз все по визитке, а потом, будто это и требовалось от меня, толкнул дверь. Она открылась.
   С этого момента мой сон стал другим. Все сюжеты потеряли логику, и зато можно было все хорошо прочувствовать.
   С проникновением в квартиру Доктора Кайфа мысли мои будто изрыгнулись наружу. Может, голова моя испарялась? Была она прежде ледяная, потом попала в тепло, и вот, оказалось, что она есть замороженная вода. Мысли - холод, кайф - тепло. Одно с другим несовместимо да. Но что делать? Сухой лед живет недолго. Такова его судьба вне холодильника.
   Абстракции плелись лианами. На них можно было и не смотреть - они проносились перед глазами вне зависимости от того, открыты глаза или нет. Пробивая голову, точно пулей, они оставляли следы. В этих туннелях бурлили лианы. Через пузыри бурления я мог выбраться вон из головы и там прогуляться.
   Наконец, зрение мое сфокусировалось. Осмотревшись, я понял, что по всей квартире развешаны веревки, и на них сушатся джинсы, журчит сбегающая вода, идет пар, а джинсам и числа нет. Будто салон какой-то. Свет окон перекрыт, и лишь местами - неясные отсветы.
   Пахло мылом, порошком, мокрой тканью.
   - Офигеть, - сказал я.
   Лёгкий сквознячок покачивал их. Это было хорошо. Джинсы были настоящим миром мокрой иллюзии. Здесь ценились не только названия фирм, но и редкие формы, и экзотические страны. Старость являлась важным атрибутом. Старые джинсы видели далекие города, их зашивали руки самых разных людей, их прокалывала иглами, стирали, их снимали перед половым актом. Это было настоящей философией - и думаю, джинсы были важнее людей, которые их одевали. И если уж и не важнее, тo - наравне, словом: жизнь их порой не зависела от хозяев. Подчас, они сами являлись хозяевами носителей.
   Глядя на ровный строй джинсов, я мог изменить себя. Что могло быть интереснее? Заново открыть бытие. Пройтись по узкими улочкам свежего, весеннего сознания, которое может созидать. Одна мысль. Один всплеск. Новый человек. Пачка сигарет. Окантовка из гор. И - совсем не обязательно возвращаться. Я выйду в зеленые поля, упаду под луной и забудусь.
   - Пс-с,- зашипело вдруг что-то, и я отскочил.
   - Пc-с,- зашипело сзади.
   -Пс-с, - спереди.
   -Пс-с, - справа.
   -Пс-с, - слева.
   Я понимал, что людей поблизости нет. Ими просто не пахло здесь. И это тем более меня ужаснуло. Голос не человека.
   Это еще надо испытать!
   - Пс-с,- пропел важный хор.
   Я покрутился на месте, ничего не понимая.
   -Человек!
   Я бы не удивился, если бы передо мной сейчас выросло говорящее полено с требованием обработать его. Все, что угодно. Атмосфера квартиры Доктора Кайфа способствовала этому.
   -Пс-с. Человек, - голос был самоуверен.- Человек! Запомни! Ты не дома!
   Я отшатнулся, и, поскользнувшись, пролетел через ряды джинсов. Словно через строй шпицрутенов. Словно голый через многолюдную улицу в выходной день. Не то, чтобы больно это было. Позорно как-то.
   - Осторожно, ч-черт, не в карьере! - зашипело вновь.
   Лишь упав, я все понял. Это они говорили. Джинсы! Я напрасно пытался вздохнуть с облегчением. Эти джинсы вряд ли являлись одеждой. Они висели, и это был их форум. Собрание нечеловеков! Я к ним свалился, словно советский парашютист прямо в бункер к Гитлеру! В самое жерло!
   -О, какая вонь! - послышалось отовсюду. - Человек!
   - Человек - это звучит не модно!
   - Человек - лох!
   - Лучше бы забралась к нем в дом грешная кошка-грязь, чем вот это.
   - Ищи выход, дитя больного разума, и чем скорее, тем лучше !
   - Ад! Пс-с-с. Ад- жизнь для тех, кто есть фигурист на льду судьбы ! Пс-с-с! Топись, растекайся на сковороде жир мучений, жир человеческий!
   -Пс-с-с!
   -Пс-с-с!
   -Человек!
   -Счетная машинка примитивного уровня!
   -Нет! Счетная машинка - это слишком много! Счетные палочки, ха-ха-ха!
   -Механический калькулятор!
   -Деревянный кассовый аппарат!
   -Дешевый производитель фекальных масс!
   -Поедатель природы!
   -Квартирный уж!
   -Примитивные мозги, путешествующие на кожаной тяге!
   -Ядовитая жидкость в коже! Существо, которое съело лес! Зачем тебе оно? Для чего ты живёшь? Почему ты еще не отфункционировал? Позорная повозка для необработанной души! Пс-с-с! Человек! Где твоя судьба?
   -Человек - западло!
   -Жизнь - западло!
   -Судьба- западло!
   - Ба, то же Василий Галич!
   Шум как по команде стих. Я приподнялся, однако ничего не увидел. Джинсы как джинсы. Ни глаз ни ртов, ничего дьявольского. Может, и не они вовсе говорили?
   Я вынул визитку и показал ее незримому собеседнику.
   - Вот. Я не просто так. Я и не хотел нарушать ничей покой. Ваш адрес ... Я просто ищу Доктора Кайфа.
   -Пс-с!
   -Пс-с!
   -Ха-ха-ха-ха-ха!
   - Доктор Кайф - это ты,- прогремел за моей спиной гулкий бас.
   Я растерялся.
   -Надо поздравить Доктора Кайфа, господа,- продолжил бас, - Он пришел не зря.
   - Пс-с-с-с!
   - Супервау!
   Раздались аплодисменты, и я чуть, не оглох!
   - Браво!
   - Белиссимо!
   - Гарно!
   -Но пасаран!
   -Что я такого сделал? - спросил я, опешив.
   -Кто ты по жизни?- спросил меня голос комара.
   -Успокойся,- зашипел змеиный язык.- Он пришел. Пс-с-с! Он узнает! Галич-ч-ч. Галич-ч-ч! Слушай, Галич-ч-ч! Мы твердим тебе каждый день, но ты не слышишь. Жизнь это сон, смерть - это рождение, Галич-ч-ч! Человек рожден для усталости.
   -Ну да,- согласился я,- но я бы хотел записать все это. Слишком много афоризмов. Слишком красиво для одного раза. Я пишу труды.
   -Труды?
   -Пс-с!
   -Пс-с, Галич-ч!
   -Пиши на сердце, Галич-ч-ч !-Сделай татуировку на извилинах правой половины мозга! Это модно.
   -Я и так пишу модно! - ответил я.- Я раньше писал работы на спинах друзей! На стенах своей комнаты. На хвосте любимой кошки! Я писал гвоздем на земле, мой друг, умиравший после игры с лезвием, подарил мне свою кровь, собранную в сосуд. Я пишу кровью не осеннем листе!
   -Проснись, Галич! - воскликнули Джинсы,- хорош париться! Ты - в ночи. Тебе, в отличие от других, дают подсказку. Сделай шаг прочь, Галич!
   -Что именно мне сделать?
   -Выйди, Галич-ч!
   -Что?
   -Пс-с!
   -Пс-с!
   -Галич-ч!
   -Галич-ч!
   -Выйди вон! Сойди с корабля!
   -Родись, Галич-ч!
  
  
   Я проснулся едва ли не с криком. Может, внутрь я кричал, туда, к джинсам? Я явственно, как мой возглас улетал прочь, раздавая пространству эхо. Комната вокруг меня покачивалась, словно я ехал в поезде. Глотка хотела воды. Сушняки. Я встал и едва не упал. Стены метнулись, словно я спугнул. Я взялся рукой за стол и попытался взять себя в руки.
   -Офигеть, - произнес я, - о-фи-геть! Нужно рассказать Марфе.
   Мама на кухне, по обыкновению, беседовала со своими подругами. Курили. Щекотали бабские слова. Вспоминали что-то. Сплетни обсуждали. Дым клубился, и сплетни эти хихикали в промежутками между двумя полушариями.
   Что хорошего? Вроде, теплый кухонный базар. Но меня это только бесило. Какая фиг разница, кто как живет. Это личное дело каждого. И зачем варить обед толпой? У нас что, ресторан?
   - Здравствуйте, тетечки,- поздоровался я вяло
   - Ну, и где мы пили опять ? - сострила Елена Антоновна, женщина-рыба. Я бы добавил, курящая рыба.
   - Пивка попили,- ответил я - Чисто с друзьями. Есть чо поесть, ма?
   -Там, в холодильнике посмотри.
   -Есть хочешь? - спросила Елена Антоновна.
   -А то.
   -А зачем, Вась?
   -В смысле?
   -Что в смысле?
   -Нет, я ничо. Есть - дело хорошие.
   -Вы типа имеете в виду, что на еду я должен заработать? Это я знаю. Не, я все понимаю.
   -Да я не об этом.
   -Типа просто так.
   -Типа просто волновалась о том, что ты голоден.
   -Ну да,- сказал я,- вы мне нравитесь?
   -В смысле.
   -В смысле, как женщина.
   -Ну ну,- сказала она,- взрослеешь.
   -Да я так. Ма, а чо это? Борщ?
   -Да.
   -В смысле.
   -Не знаю
   -А. Красный какой-то.
   -Со свеклой.
   -Чисто свекла. Круто.
   Ей до меня, должно быть, дела не было. Глобально никогда не было. Разве, что в те годы, когда я у нее молоко сосал, и было это весьма для нее напряжно. Типа жизнь вокруг бьет ключом, а тебе нельзя, тебя сосут. Так я и стал сыном безразличия, папику - тому лишь бы забухать где-то. Он всегда жил сам по себе. Помимо водки и работы, он спал.
   Жизнь-сон.
   Я даже не знал его настоящий характер. В пьяном виде он был ничем, в нем вообще ничего не наблюдалось, ни плохого, ни хорошего. Это была образцовая одноклеточная водоросль, привыкшая неспеша зарабатывать свой хлеб и перерабатывать спирт. Друзья мои то и дело пытались заговорись с ним, но мало, что можно было от него добиться. Когда он был в немычащем состоянии, то есть в домычащем или послемычащем, то беседовал вяло и все больше повторял чужие слова. Своих у него, по ходу, не было. Силой мы тащили его играть в дурака, он проигрывал, пил сто-двести-триста грамм и шел спать. Даже когда товарищи мои ставили ему пузырь, он мало что рассказывал. Единственно, он хорошо разбирался в прыжках на батуте. Да, забыл. Он был когда-то бронзовым призерам чемпионата СССР. По батуту, разумеется. Он еще и бильярдистом был крутым. Я как-то в баре с ним был, и там стол бильярдный стоял. Как бы между прочим. Папа хоть и в хламе был, джазовал не на шутку. Крутые ему тогда немало денег проиграли. Впрочем, едва мы этих денег не лишились на выходе. Meнты это дело испортили. На горе крутым, она ловили кого-то, приехали, и шухер был. А мы с деньгами удрали.
   Мама, очевидно, тосковала о чем-то ушедшем, Может, о любви какой-нибудь невероятной. И думаю, они случайно поженились. Не то, чтобы не дружили они по молодости. Но, складывалось ощущении, что их союз образовался делом случая.
   Шли через дождь. У каждого были личные проблемы. Тогда встретились они и пошли вместе назло тем, кто их бросил. Каждого - со своей стороны. Так они и жилы потом, не ломая свой вечной отчужденности.
   Это так, предположение. Я уже не совсем мал, чтобы не понимать, что семья - это способ жизни. Жить одному скучно, готовить некому, трусы стирать некому. Все такие. Те, кто умеют по-настоящему жить одиноко, должно быть, счастливы.
   И поел борща.
   Елена Антоновна слушала тяжелый рок. Это была ее фишка. Хардец размягчал жировые складки на ее огузке. Раньше это бы показалось модным, что могло привлечь к ее мягкому телу концептуальную молодежь, но теперь такой музон не особо котировался.
   "Helloween"
   Я не думала, чтобы мама сильно этим увлекалась. Но чего не сделаешь для душевной утренней беседы. Для жарки цыпленка. Маслице пшикает, цыпленок - в матрице.
   Вы жаритесь, мистер Андерсон.
   Но мне больше по душе были салатики. Особенно - корейские. Мы с Марфой частенько ходили на рынок подъедать. В то время, когда корейцы только начинали свой бизнес, они не прятали свои шедевры под пленку. Их можно было совершенно бесплатно попробовать. Мы приходили и наглели не на шутку. Мне кажется, именно наше появление заставило корейцев пересмотреть свой подход к торговле.
   Я мало задумывался о деньгах. Их всегда хватало, и тут вот какое дело было. Папа не мог на своей работе заработать достаточно, чтобы покрывать все наши расходы. Может, играл он где-то? Или бандитствовал в тихую? Скажете, такое не может быть? Хватит ли ума у хломидоманады? Дело, может, в том и было, что папик не на шутку таился. Будто шпион. Да, если бы он был шпионом, это был бы идеальный экземпляр.
   Радио позвонила как-то вдруг. Странновато как-то было - мы почти каждый день виделись, но чтобы звонить - никогда, влюбилась она, что ли, в меня? Да какая у нас любовь? Мы и так - почти, что доступны друг другу. Почти, что братья и сестры.
   -Вася, пойдем, погуляем,- предложила она.
   - В центра?
   - Ну, поехали в центра, - согласился я,- а куда в центра?
   - Ну, поехали в галерею.
   -Поехали.
   -А что вообще сейчас делаешь?
   -Да так.
   -Что так?
   -В смысле?
   -Ну, может, ты чем-нибудь занят?
   -Не.
   -А.
   -Ладно.
   Я не знаю, что была за галерея, так как мы частенько их посещали. Наверное, и не было в городе таких мест, где бы мы не были. Арт - это тот же торч. Как правило, в этом деле всегда больше шума, чем качества. Я тоже пытался рисовать, и у меня даже что-то получалось. К сожалению, в виду отсутствия техники, я не мог создать что-нибудь реальное. Другое дело - Радио. Она - профессионал. В ней живет два человека. Одна ее ипостась строга, другая - разболтана. Как они умеют вовремя меняться местами, это загадка. Но такой подход к жизни, возможно, единственный удачный способ оседлать неумеренную страсть.
   Мы иногда рисовали толпой. Марфа, хохоча, чиркал людей с большими членами и всех показывал. Господь срисовывал автомобили с наклеек от жвачек. Я производил своим умом произвольные линии. Возможно, это даже бы где-нибудь купили. Впрочем, только не у нас.
   Леса, горы, реки. Одно и то же. Только плановые художники были способны на чудеса. Они-то и пропадали на ямах. Тут, скажу по секрету, такое дело - на ямах много, кого увидеть можно было. Например, какого-нибудь профессора, толстого, маститого в обычной жизни - очень правильного. Придет он, шифранется, торчит. Может, к девке потом какой-нибудь подсеется, если повезет. На хороших ямах всегда безопасно. О наездах ментов хороших людей извещают заранее. Если ловят, то - чисто лохов. Несколько крупных наших пейнтеров приходили на яму рисовать. Я их сам видел. Картины получались, что надо.
   Впрочем, ментовская угроза на яме существует всегда, не смотря на то, что менты же ее и контролируют. Дань берут, контингент отслеживают. Если заедет кто-нибудь левый, им тут же сообщают. Левого могут тут же, не отходя от кассы, взять. С одной стороны, это даже полезно. Контроль - есть контроль. Но я - не сторонник таких заведений. У нас был Дельтаплан. Он неплохо знал химию.
   Оказалось, Радио была не одна. Тут была вся наша толпа. Марфа, Дельтаплан, Крымова, Господь.
   - Картины,- сказал он с пафосом,- круто.
   -Хи-хи-хи, - смеялась Крымова.
   -Чисто Пикассо, - сказал Марфа, сосредоточенно куря.
   Господь был чем-то взволнован. Была на нем MTVишная куртка, а на футболке, что под курткой был изображен накрашенный M. Manson. Радио щеголяла в модельном прикиде, и было видно, что Крымова ей завидует. Она-то кроме Турции-Китая ничего не носила. Одевалась броско, но - с рынка. Ей большего и не дано было.
   Мы сели в трамвай. Откупорили пиво. Обилетились. Марфа стал рассказывать Дельтаплану какую-то историю Громко, на весь трамвай. Дельтаплан не смеялся, а гоготал.
   Радио, подсев ко мне, показала свои встревоженные глаза. Она будто только, что украла их у Кошки-для-Окон и вставила себе.
  
   - Слушай,- шепнула она мне на ухо,- я его видела.
   -Кого - не понял я.
   - Понимаешь,- проговорила она тихо, опасаясь, что кто-то услышит, - я его видела.
   - Кого? - переспросил я.
   - Понимаешь, он везде меня сопровождает. Присмотрись. Он едет в соседнем вагоне. Старикашка такой седенький. Бородатенький. Футболка "Адидас". В шортиках
   -В смысле.
   -Что, в смысле?
   -Я не понимаю, о чем ты говоришь.
   -Тебя колбасит, что ли?
   -В смысле.
   -Да что, в смысле?
   -Это я у тебя хотел спросить.
   -Там едет он. Понимаешь. Он на роликах. Щитки у него на коленках.
   -Какие еще щитки?
   - Пластмассовые. Понимаешь, он постоянно ездит на роликах. Он их даже не снимает. Слушает СD-плеер.
   - Где?
   - Он ездит везде. Понимаешь, я его везде встречаю. Куда ни пойду. Третий День подряд. Странный он какой-то. Мне кажется, он за мной следит.
   - Странно,- заключил я,- ничего я не понимав Что за дед за тобой ездит? Маньяк., что ли?
   - Нет, он не маньяк. Какой он маньяк? Он стильный весь такой. Я ж говорю - он на роликах ездит везде. Даже и не снимает их никогда. Знаешь, кто он?
   - Рэппер старый. Типа, первый рэппер на земле. Кто ж еще? Иногда в центре кого только не встретишь.
   -Да я не шучу! -громко воскликнула она и тут снова перешла на шепот. - Это - Дед Ништяк.
   - Нифига себе, -сказал я,- что, так и зовут?
   - Да. Честное слово, не вру.
   -Вот оно что. Может, он пацифист? Я понимаю, город у нас большой, все что угодно может быть. Я тебе верю. Я сам иногда таких типов встречаю.
   - Да
   -Это вообще немыслимо, Вася. Когда я поняла, что он за мной следит, меня будто паром обдало. Почему именно за мной? Может, ты мне скажешь?
   - Может, он из тайного общества? - спросил я.
   - Что? Какое еще общество, Вася!
   Я бы мог влюбиться в Радио.
   Но был Сергей Джексон.
   Я бы никогда не составил ему конкуренцию. Тут и пытаться было нельзя. Я бы тут смотрелся совершеннейшей коровой на льду. Когда нет шансов, лучше не пытаться. Бывают люди, которые так и живут - ничего не делают, понимая свою слабость, находясь в ожидании. Они считают, что это правильно - сидеть в берлоге и ждать, когда кто-нибудь оступится. Но я не такой. А Джексон - это человек-легенда. Он знал меня в лицо, но здоровался ради приличия.
   Father to son.
   На Радио было полным полно фенечек. Сумочка- фенечка. Амулетики. Колечки. Цепочки. Сердце - фенечка. Настроение ее также являлось фенечкой.
   Я бы мог попытаться, но, к тому моменту, когда я бы стал ее достоин, все было бы кончено. По-любому.
   Свободное время с нами - это была ее разболтанность. Первая половина. Может быть, в ней она по-настоящему реализовывалась только "сам на сам", но мы этого до конца не знали.
   - Если я его увижу, то с ним поговорю,- сказал я,- скажу, здравствуйте, дедушка Ништяк. Расскажите о себе. Интересует, так сказать, кто вы по жизни и все такое. Так ли вы ништячны, или же это просто имидж?
   Радио понравилась моя идея.
   Скоро мы приехали. Ветреная весна надула дождь. Зонтов ни у кого не было, и мы бежали, чтобы не промокнуть. Не зря ведь говорят, что, когда бежишь, меньше мокнешь.
   Галерея - это такой магазин.
   ООО "Палитра".
   Не то, чтоб галерея. Не то, чтоб магазин. Хозяином был тип по прозвищу Саша Лысый. На самом деле его даже и не Сашей звали, а как-то еще. Лысый старался подбирать наиболее концептуальные творения. Как можно меньше гор, лесов, полей и рек. Даже художник Виктор Кавказ рисовал не Кавказ. Я, впрочем, не видел его ранние творения, что, возможно, и к лучшему.
   Если говорить о Джексоне, то он не раз здесь появлялся.
   Выставлялась ли здесь Радио, я не знал.
   Вообще, Лысый постоянно посещал какую-то "голубую устрицу". Люди такого, вот, лысого арта, они не могут быть нормальными по определению.
   Продавец консультант, женщина лет пятидесяти, встретила нас учтивым приветствием. На голове у нее высился древний Вавилон. Бейджик сообщал: Маслова Мария, промоутер.
   - Круто,- сказал Сергей Марфа, - Чисто Маслова.
   Промоутерша при виде нас пришла в беспокойство. Завалилась в галерею, заехала какая-та банда, готовая с бессовестнейшей наглостью хохотать, глядя на концептуализмы. Типа:
   -Смотрите, смотрите, вот это рожа!
   -Офигеть, а чо дома косо стоят?
   - Это что, очко на голову натянули?
   -Го го го го го!
   Она была права. Типа и ни на что большее мы и не были способны. Но дело в том, что недалеко от галереи есть очень центровой дворик. Зайдя туда, можно спрятаться от глаз. Поссать, покурить, все такое. Там мы взорвали корабль. Приход наступал только теперь.
   - Хотите что-нибудь купить?- спросила промоутер Маслова.
   Наивная Маслова!
   - Мы - группа поддержки,- сказал Господь многозначительно.
   - Поддержки? - удивилась она.
   - Мы - братья Сергея Джексона,- объявил Господь.
   Господь - скромняга. Он не способен на громкие дела. Выросший в интеллигентной семье, он всегда был готов завязать и взяться за ум. В свободное время он читал журнал НЛО. Там, знаете, немало бывает всяких разных инопланетянских рож, картинок кругов на полях, артефактов лунных, и все такое. Он где-то даже интересовался. Бывало, что и нам рассказывал. Выделываться - не его стезя. Скорее, тут все дело было в траве.
   - Правда? - наивно удивилась Маслова.
   -Я - Эдуард Джексон. Он - Василий Джексон, известный адыгейский цените ль красот. Эхо - господин Марфа, наш продюсер. Вы не видели лазерное шоу намедни. Чертовски красивая фигнюшка, извиняюсь.
   Марфа с удовлетворением кивнул и произнес с важностью, указывая на Радио:
   -Наша канадская гостья. Североамериканская, так сказать, ценительница блестящего.
   И чушь язык не проглотил. Это же надо, чтобы так расколбасило. А знаете, что такое пушкинская трава? "Это то, что думает за вас, решает за вас, сочиняет, и все такое, я не говорю, что Пушкин чисто ее курил. Просто довольно творческое это зелье. Что касается Лермонтова, то тут будет Лермонтовская трава. Покурил, и ты - Лермонтов. Я не думаю, чтобы в этом таилась какая-та особенная чушь. Другое дело, Сальвадор Дали. Говорили, что он курил лампочки. Типа берешь и скручиваешь лампочку. Срезаешь стекло. Выдалбываешь застывшую стекловидную массу из патрона. Растираешь. Забиваешь. Куришь.
   Крымова хохотнула было, но вовремя остановилась.
   - Мы проводили блиц опрос,- сказал Господь.- Знакомы ли вам работы господина Сергея Джексона?
   - Мне-то? - удивилась Маслова нервно.- Да вы что, господа. Я давно на этом рынке работаю. Джексон - это ведь номер один. Как я могу что-либо не видеть? Это ведь моя работа.
   - Мы это знаем, мадам,- добавил Господь,- мы знаем, что все продавцы это знают. Мы решили выйти, так сказать, в народ, чтобы узнать, что сейчас модно. По последним данным Сергей Джексон особенно популярен в Канаде и на острове Гуам.
   Господь продолжал свое паясничание, а я стоял, как говорят, в непонятках, было это что-то новое, я бы вставил пару слов в это словоблудие, но в обычном состоянии это практически невозможно. Смелости не хватит. Если еще покурить - тo другое дело. А шириво я толком не любил. Скорее, оно любило меня. Я и не знал, куда от него деться. Оно на самом деле являлось тем же самым, что и любое другое ненормальное влечение. Например, сексомания. Открытый траходром. Работа в мусорской. Онанизм. Каломания. Филателия. Маньячество.
   Если считать, что все это - ненормально, то наш мир нужно уничтожить.
   Господь же продолжал свое красноречие. Бывает же такое - толкнет человека на что-нибудь не свойственное ему, и он пьянеет. Его прет.
   - Новая тематика - кокаин. Настоящее и несуществующее. Существует мнение, что человек произошел от кокаина.
   -Тут взорвало Марфу. Xoxoт в нем так и бегал, как заяц по поляне в поисках морковки. И вот, она нашлась, морковка эта. Взгляд Сергея блуждал по холстам, и он, наконец, нашел то, что хотел. Марфа силился не смеяться , ломался, хватался за живот, и в конце кондов не выдержал:
   - Петухи! -воскликнул он,- ха-ха-ха-ха
   Продавец-промоутер побледнела, еще не понимая, что тут к чему, и тут подоспела вторая сотрудница, по фамилии Райскова.
   - Петухи! - не унимался Сергей Марфа.
   Хохот сгибал его вдвое. Господь, не удержавшись, разразился тонким мультипликационным смехом. Прямо в лицо Масловой. Крымова недолго силилась. Она, Саша, скупо вообще-то смеялась, будто для лучших дней смех свой берегла. Я до того давно смеха крымовского и не слышал. Она все больше хихикала и ехидничала. И вот, и ее пробило.
   -Петухи!
   -Ха ха ха ха ха!
   -Го го го го го!
   -Петухи!
   Настала и моя очередь. Было не смешно, но я попытался, и мой смех был ужасен, при чем слюнями досталось как Масловой" так и Райсковой - они вытирались.
   - Извините,- прохохотал я,- они очень странные эти художники.
   Промоутерши вытерпели. Видать, им не впервой было такое видеть. Подумаешь, колхоз. Типа если на всех внимание обращать, и нервов никаких не хватит.
   Тут Господь принялся показывать Масловой свои знания, а я пошел вглубь галереи, в одном из углов которой находилась Радио. Райскова двигалась вслед за мной. И правильно. Такого, как я, нельзя было оставлять без присмотра. Я тут же начинал все трогать руками.
   -Я знаю многих, - сказал я.
   Райскова даже и не кивнула.
   - Вадима Некраева я знаю,- продолжал я,- только он такое может нарисовать. Ха, так это сам барыга изображен. Вот так, расклад. A это - Табаковский. Он сейчас за рубеж продается. Его милиция как-то арестовала. Он химик - первый класс. Видите - кухня, где кастрюля, это он вторяки варит. О, а это коллективная работа группы "Сергей рок". Что тут еще сказать? Там пять человек. Они рисуют все вместе.
   Райскова, похоже, была удивлена моими знаниями, но особой радости не показала. В конце концов, у всех этих художников была и правда не лучшая репутация.
   Крымова и Марфа продолжали свой скользкий смех. Он, словно уж, проскакивал сквозь губы, заражая пространство непонятной нервозностью. Господь тараторил, не давая Масловой опомниться.
   Это было настоящим нашествием придурков.
   - Я приношу свои извинения,- говорил я,- они все, эти Джексоны, не в себе. Они мало знакомы с жизнью.
   Райскова кивнула.
   -Они видят лишь самих себя. Скажем, рынок, да? Разве можно себе представить Джексонов, которые покупают картошку?
   Райскова вновь кивнула.
   - Этот автор мне особенно дорог,- сказал я, указывая на полотно,- Виктор Кавказ. У Кавказа есть дача в предгорье, мы там были и вместе с ним пили вино. Все дело в том, что Виктор очень долго работал на стройке. Носил бетон в ведре. Все такое. Ну. Вы сами понимаете, что он там делал. У него была жена, которая его вечно пилила. Не пей. Не ешь много, станешь толстым. У тебя плохое произношение. Почему ты не бреешься? Ты колешься своей щетиной. У тебя постоянно воняет изо рта. Почему ты помят?
   -Я же строитель, - отвечал он, - зачем мне хорошо одеваться?
   -Почему ты общаешься с водителями? Почему ты любишь пиво? У нас мало денег! Деньги. Деньги, где деньги?
   Она доставала его отсутствием денег. Все свободное время Виктор рисовал. Знакомые смеялись над ним. Жена мешала. Как только он брался за кисть, она вновь начинала кричать о деньгах. Тогда Виктор ушел. Он вышел в поля и увидел, как садится летающая тарелка. Он подошел ближе. Из объекта вышло нечто.
   -Здравствуй, Виктор Кавказ, - сказало оно
   - Ну, и привет, - ответил Кавказ.
   - Тебе грустно, Кавказ, - сказало оно.
   -Ну и что с того? - спросил он.
   -Будь героем, Кавказ, - сказало нечто, - рисуй, не обращая ни на кого внимания.
   И так, он принялся рисовать самые странные вещи. Он тут же стал популярен. Лично я думаю, что все это - правда.
   Райскова округлила глаза, но ничего не сказала.
   Радио, казалось, рассказа моего не слышала. Она, конечно, знала все эти художественные истории лучше меня. Но дело не в этом. У нее был настоящий приход на почве воображения, я тут уж не знаю, зачем ей наркотики были нужны. Впрочем, она извлекала вдохновения и без них.
   Мы вволю наразвлекались. Под конец смех сменился утомлением. У меня разболелась голова, и по выходу из галереи, я купил бутылку пива и пил сам на сам. Если бы я придавил пивом раньше, ничего бы этого не было. В тот самый момент, когда мутные конопляные облака возвращаются наружу, из мехов легких, следует глотнуть золотистой пены. Встретив преграду, дым раствориться в ней. Придавливание, оно такое и есть. Зато гораздо позже может произойти хапок, что, на языке порядочных людей, именуется бурным и непокорным голодом.
   По центральной улице водили коней, но никого это смешило.
   Меня подгружало. Я поговорил с Марфой.
   -Галерея - отстой.
   Я попытался рассказать ему про джинсы.
   -А мне ничего не снится, - ответил он, - знаешь, я согласен. Я гнию. Ты бы соскочил?
   -Не знаю, - ответил я, - это ж сколько нужно травы, чтобы соскакивать.
   -Травой ломку не выкуришь, - ответил Марфа, - правда, если есть бабки, можно накупить всего сразу. Упиваешься водкой до смерти, валяешься и ничего не чувствуешь. Потом, с бадуна, пивка. Когда ж оно снова придавит, ты снова упиваешься. Мне это многие говорили. Говорят, пока молодой, пока печень здоровая, это прокатывает. А чуть попозже и загнуться можно. Нет, я бы в армию пошел. Чисто в армию. Если папики отправят меня в институт, я там всех подсажу. Посмотри на меня. Я же баран. У меня нет ни одной позитивной мысли.
   -Я подумал, что еще месяцок, и хватит, - сказал я.
   -Ты серьезно?
   -А что?
   -Если надумал, то делай сразу. Потом тебе будет не до этого. Скажешь себе, ладно, еще недельки две. А потом - еще неделька. Нельзя самому себе обещать. Или делать, или дрочить. Тут другого не дано. По-любому.
   -Да, по-любому, - согласился я.
   Вернувшись в микрорайон мы отправились с Марфой в бар, умело отшив Сашу Крымову. Встретилась нам Наташа Хотельникова, местная, так сказать, порнозвезда. Честная давалка. Худенькая, гибенькая, раздвижная. Я бы не сказал, что она была с нами или не с нами. Нет, она не торчала.
   У нее была собака.
   Недавно ее съели.
   К Наташе клеились какие-то очень и очень немытые. Стоя у дверей стекляшки, они поизносили слова о любви. Было очевидно, что вот тут рядом есть угол, образованный пристройкой с одной стороны, пристройкой - с другой, ее заведут туда, чтобы исполнить по-быстрому. Она, конечно, могла их повести их и к себе домой, но там было нечего есть. Там дитятотки плакали малые. Собаки ведь уже не было. Не было аварийного мяса. У немытых же была бутылка водки и два яблока.
   Не сказать, чтобы она была страшна. Напротив. Если б увести Хотельникову в другой район, где ее никто не знал, да отдать в хорошие руки....
   Но страсть ее была почти смертельной.
   Не иметь Наташу мог только ленивый или же половой инвалид. Все знали ее слабость, все шли к, ней за помощью.
   - Сними, Наташ, напряжение.
   Она и снимала.
   Она была посланницей любви плотской. Всяк, идущий к ней, получал спасенье. Она не уставала служить.
   Ей было 28 лет.
  
   Было у нее трое дитяток, сыновей
   Сашок, три года.
   Петька, пять лет.
   Андрюха, семь лет
   Я их хорошо знал, потому что троица эта была на редкость смышленой. Все трое втихаря кидались во дворе полосатым мячиком. Бегали резко, как понос. Андрюха приходил ко мне за видеокассетами. Это когда видик, еще был у них. И вот, приходил он, прыгал, пытаясь достать кнопку звонка рукой, и так - не менее часа. Потом кто-нибудь из соседей сжаливался и звонил.
   - Дядь,- спрашивал он застенчиво.
   Маму мою картина эта тронула. Все знали про Наташу, все знали, что с голодухи они там съели собаку. Весь двор доберманшу Галу знал. Веселая была, хоть и худая.
   Мама Андрюху тогда покормила, а тот только потом говорит:
   -Дядь Вась,- сказал он радостно,- Дядь Вась, а дай кассету.
   -Какую? - спросил я
   -Покемон.
   Я испугался, что Андрюха по малолетству уже побираться стал. Вот сейчас, пойдет, сдаст кассету за булку хлеба, и все дела.
   -А что мама делает? - спросил я.
   -Тлахается.
   -С кем?
   - С дядькой Лесой трахается. А ты к нам придешь, Дядь Вась?
   Меня мораль мира не трогает, но этот случай особой радости не прибавил. Мама тогда собрала пакет с продуктами, и я отнес его Наташе.
   Дядь Леса - это был сантехник из дома номер три. Продуманный такой чувачишко лет сорока. Небольшой, жопастый, будто павлин-мавлин. Он было наехать на меня хотел, но я сразу же огрызнулся. Пока он размышлял, ответить или нет, я Наташе пакет передал и ушел.
   А тогда, идя в бар с Марфой, мы увидели самых настоящих кончалыг. Видно, нравилась ей эта крайняя небритость, глубокая, подавляющая грязь.
   На следующий день состоялось заседание.
   Мы собрались у Эдика, Господя. Пили мелкопенное пиво, хрустели сухариками и крошечной, аномальной рыбешкой. На повестке дня стоял вопрос о золоте, которое закопал цыган по имени Цветай где-то между четвертым и восьмым домом. Имелось немало версий. Но, окроме, мыслей такого характера, превалировали рассуждения насчет того, кто на что свою долю потратит. Делить шкуру неубитого медведя всегда интереснее всего. Тут можно основательно разбежаться в мечтах.
   Крымова бы, безусловно, тотчас принялась круто всколачивать понты.
   Марфа бы соскочил и купил на рынке торговую точку.
   Радио бы оделась у Версаче.
   Господь бы подарил деньги людям. Частично - Наташе Хотельниковой.
   Дельтаплан, отучив Свету Пшеничную от ширива, отправился бы с нею в Лхасу.
   А я.... Что я?
   В доме Господя стоял потрясающий белый рояль. Сам же Эдик, он иногда вообще был бесцветным. Словно и не жил он вовсе. Кот у него бил. Огромный, теплый. Ибо его звали. Черный Ибо мог спать, где угодно. Они никогда не смотрел в окно по-тупому. Он знал свою пиковую масть. Ему только шляпы со звездами не доставало.
   На рояле эдиков папа играл. Мы, бывало, собирались в гостиной, курили, слушали, молчали. Мама Эдика, в прошлом - культуролог, ныне - участник концертного бизнеса, тихо мужу своему подпевала. Голос у нее был сиплый, а-ля ангина у Джо Кокера. Но нам нравилось. Это сипенье создавало фон. Типа - здесь поют, а на кухне чайник вскипел. Господь тихо шептал в такт пению папика. Впрочем, очень часто он сидел в плеере. Странный такой взгляд на искусство.
   Лучше всего такие вечера получались жидкой зимой. Выключался свет. Зажигались свечи. Разливался портвейн. Дядя Саша, папа Господя, в винах совершенно не разбирался. Папа играл и пел. Сын его покидал наушники, где что-то околооффспринговское грохотало, и вяло прислушивался. Ибо забирался к кому-нибудь на руки и нежно мурчал.
   Пелась "Мурка".
   Блатной репертуар.
   Розенбаум.
   " Дом восходящего солнца".
   Инструменталки из Майкла Джексона.
   Однажды, Господь был так зол, что скрипел зубами. Я думал, у него завелись глисты, оказалось другое:
   - Повеситься я хотел, Вася,- признался он тогда.
   - Дурак, что ли? - не поверил я.
   - Правда. Кумарнуло меня. Пошел я в сортир. Сижу, блин. И тут вижу - журнал мой лежит и гниет. Журнал НЛО. И статьи там самые центровые. Меня такой депрессняк придавил, ты бы знал. Понимаешь? Воспринимаешь-то все совсем не так, как есть. Что покажется, то и правда. Что глючиться, то ты и думаешь. Я уже потом понял, насколько это страшно. Знаешь, мне почему-то в детстве было очень грустно. Я просто так, без дела, грустил, и иногда мне казалось, что я скоро умру. В одном фильме я увидел, как совершается самоубийство посредством таблеток. Я пошел и купил таблеток. Все подряд. Потом мне стало стыдно. Я их выкинуло. Знаешь, у меня попугайчик - такое хуйло! Этого не передать словами. И зачем я только его купил. Я бы его выгнал в шею. Открыл бы окно - лети, брат, раз тебе дома спокойно не живется, но жалко. Я же гуманист. Ты же знаешь, какой я гуманист. Помнишь, я в школе сам организовал сбор пожертвований голодающим Африки. Вера Петровна за это меня всерьез тогда зауважала. Так вот, он орал по утрам так, что я уже не мог терпеть. Дело в том, что я не хотел в сортир. Меня кумарило, да еще и этот писк. Нет, я точно от него избавлюсь. Пусть летит. Так вот, я сел на унитаз и стал плакать. Я же не выкидываю журналы. Нет, я иногда вырезаю самые прикольные картинки и наклеиваю на шкаф. Пришел Ибо и стал скрестись в сортир. Я его пустил. Он сел рядом и стал срать. Что, говорю, все у нас с тобой, Ибо, одновременно. Но тут так завоняло, что мне уже стало не до журнала. Мне пришлось поменять наполнитель кошачьего туалета. Потом, потом позвонила зачем-то Крымова. А, ей бабки были нужны. Ну, и все это потерялось. А лезвие, оно до сих пор за унитазом лежит. Не веришь? Можем пойти, я покажу.
   И вот, собрались мы все у Эдика. Две упаковки Очаковского принесла чета Пшеничная-Дельтаплан. Они это пиво на складе каком-то сперли. Марфа пришел в обнимку с Наташей Хотельниковой. В тот вечер они друг другу нравились, Марфа подсмеивался на почве анаши, Наташа носила на своем лице фиолетовую тень.
   Радио, красная, как солнце, в своем лаковом костюме, пришла было с другом, при бороде, но тут же поссорилась, и ушел друг. Мы даже и имени его не узнали. Очевидно, его Марфа смутил своим восклицанием. Увидев его, он показал пальцем и провозгласил:
   - Бох!
   Это фишка.
   У нас, кто с бородой - тот бох. А почему бох, а не бог, уже никто и не помнил. Так повелось.
   Бох ушел.
   Радио почти молчала. Она поддакивала лишь Хотельниковой, которая повествовала о новом способе приготовления риса.
   Пришла также и Саша Крымова. Как же ей было халяву пропустить? Покурили мы, послушали гитарные запилы, рояль семейный заиграл. Господь тут же заглушил его магнитофоном. Слушание хард-рока он совмещал с "Иванушками". Они, по его мнению, были очень добрым, очень травяным ансамблем песни и пляски.
   - Я разработал план,- сказал Дельтаплан.
   Как и положено, за этим последовали самые привычные реплики:
   - Чо?
   - Нафига ?
   - Чо за план? Классный хоть?
   -Чо, сильно прет? Барыга партию, что ли, завез?
   -Гы!
   -Хе Хе Хе!
   -Слышь, наливай.
   Дельтаплан переждал этот дурной порыв. Пошел на балкон. Покурил. Вернувшись, он разлил пиво и продолжил весьма даже и серьезно:
   - И примерно знаю место залегания золота,- сказал он,- район наш молодой. Раньше, говорят, тут леса были. Болота типа. Короче, это место где-то недалеко. Поняли? Возможно даже, на площадке возле нашего дома. Я предлагаю взять всем миноискатели и пройтись с ними вечерком. Цветай не мог глубоко закопать.
   - А как золото делить будем?- опросила Крымова,- все ж друг другу глотки перегрызут. Прикиньте, да?
   - Я тебе первой типа и выдерну,- сказал Марфа.
   -Кого? - не понял Господь.
   -Матку, - сострил я.
   Крымова посмотрела на меня с крайним осуждением.
   - Мне-то? Ты, что ли?
   - А чо, я могу,- сказал Марфа со своей стороны.
   - Мне кажется, искать надо на берегу,- заметил Господь,- сами подумайте. Как можно закопать клад, не имея точных ориентиров? На берегу же можно встать напротив какого-нибудь предмета, что на противоположном берегу и ориентироваться. Тут же был лес. Попробуй, найди, где кто что спрятал.
   - И правда,- согласилась Хотельникова,- верно думаешь, Отче.
   Господь oт похвалы так и расцвел. Он ее любил. Все это знали. Возможно, Господь мечтал о том дне, когда он сумел бы освободить Наташу от пут беспорядочных сношений.
   - Фигня все это!- не согласился Дельтаплан,- я же ясно помню. Никто ведь не говорил, что на берегу. Про берег и речи не было.
   - Короче, найти надо этих мужиков и спросить, - сказал Марфа, - кто вы по жизни, и все такое. Может, в бубен дать. По-любому, да, Вась?
   -Это, блин, сильное решение, - сказал Дельтаплан, - базара нет, Марфа. Не хотите, я сам пойду. Сами подумайте, я же мог и не говорить вам про это. Но я решил, что это нужно не только мне, но и всем нам. Конечно, я могу взять миноискатель и пойти самостоятельно.
   - Я пойду с тобой,- сказала Радио,- какая разница, найдем, не найдем, - есть фольга?
   Тут же нашлась фольга, вынутая из сигаретной пачки. Ее надели на горлышко пластиковой бутылки. Проделали дырочки. Насыпали травы. Я подал Радио зажигалку.
   Она щелкнула колесиком. Я потянул через дырку в боковине, и внутрь поплыли густые облака. Задержав дыхание, я передал бурбулятор Марфе. Воцарилась ждущая тишина.
   ... Запив пивом, я посмотрел в окно и понял, что улицы колыхались. Катящееся в рутину заката солнце отбрасывало фантом, и был он зелен, как лягушачья постель. Мне что-то говорили, и до меня это не доходило.
   За рекой плавала фата-моргана. Мне чудились заброшенные поселки, где таинственные люди растили кайф человеческий. Сейчас, ближе к заказу, они брали свои острые косы и, объятые природной любовью, шли на уборку. Сам бог наблюдал за ними сверху.
   Света Пшеничная от души хохотала. Все попеременно показывали ей какие-то знаки, и она ухахатывалась все сильнее и сильнее. Господь грузился внутри плеера. Марфа выключил джаз и крутил ручку верньера.
   За этим занятием застал нас Петич. Шел Петич с баскетбола. Лицо его горело какой-то случайной мечтой. Может, о пиве он и мечтал. Что еще нужно в 16 лет?
   - Петич,- хохотнула Пшеничная,- будешь курить?
   -Не,- ответил Петич.
   В отличие от Господя, двоюродного брата своего, Петич 6ыл настоящим мальчиком-прагматиком. Он потому и не зарился на наш кайф, что не видел особой выгоды.
   Петич анализировал
   Если бы это могло принести деньги, он бы курнул.
   Возможно, он всех нас изучал.
   - Петич, а ты трахался? - спросила Пшеничная, смеясь.
   Пшеничная не глумилась. Ей нравились невинные шутки. Ей просто хотелось, чтобы к ее внутреннему веселью кто-нибудь присоединился.
   - Я? - спросил Петич.
   - Я,- засмеялась Пшеничная.
   Понятное дело, он тянул время, потому что накуренная Света могла в любую секунду забыть свой собственный вопрос и сказать, "а с кем это я сейчас разговаривала?"
   - Да не ломайся, скажи,- проговорил Марфа.
   - Как твою первую любовь звали?- спросила Крымова надменно и взросло. - Скажешь -пиво получишь.
   - Смеешься, что ли?- ответил Петич вопросом.
   - Не поняла.- усмехнулась Саша.
   - Как ты могла забыть нашу первую ночь?- вопросил Петич с пафосом.
   Так мы и рассмеялись.
   На самом деле, до меня очень медленно доходило. Если бы Дельтаплан рассказал о том, что там-то и там-то до сих пор растут какие-нибудь особенные кусты, я бы, возможно, быстрее сообразил.
   Но халва в том, что и в простом обывателе мысли держатся не очень цепко. Все зависит от рода деятельности. Ученый, сокрушающий ядро атома, очень четко мыслит в своей области. Но, в то же время, он может неделю ходить в дырявых носках, памятуя лишь о своих формулах. Мысль о носках совершенно не хочет в нем жить. Едва приклеиваясь к мочкам ушей, она летит куда-то еще. Садится на волосы, гуляет там, будто по полю. Носки ж дырявы, пока это не заметит жена.
   Если она есть.
   Подобным образом я не мог заставить себя концентрироваться. Ритм прост: утро, день, вечер, ночь. Еда, нееда, доза, торч. Нельзя сказать, что нет системы. Но глупо утверждать, что она есть. Притяженье естества сильнее настоящих, креативных, решений.
   Если бы не Господь, я бы вскоре и забыл о том, что говорил Дельтаплан. Весна была мокрая. Дождило постоянно. Хотелось спать. Мы несколько дней не собирались, и тут звонок Эдика отвлек меня от осязания мерзлоты тела и мысли.
   - Вась,- сообщил он,- я взял миноискатель.
   - Нафига,- не понял я.
   - В смысле, нафига?
   - Как в смысле? - Я спрашиваю - нафига ?
   -Что значит нафига?
   -Откуда я знаю. Ты говоришь, я сделал миноискатель. Я что, должен прыгать? А, да, вспомнил. Извини, Господь, я не хотел. Я правда забыл, что мы собирались делать. Нет, честно забыл. Ты не обиделся?
   - На что.
   - Как на что? На меня.
   - За что?
   - Ну, типа я не так понял, типа очень грубо.
   - В смысле.
   - В смысле, я тебя мог обидеть не по делу.
   - Да ладно.
   - Ну ладно, рассказывай.
   - Что рассказывать?
   - О миноискателе.
   - А... Я, Вась, я не то, чтоб сделал, я его починил. Я хотел к Петичу в школу охранником устроиться.
   - Нафига?
   - Да что-то захотелось на работу устроиться. Просто так. Мама-папа говорят - мол, денег тебе не дадим больше, учиться не хочешь, работать не хочешь, черт-те знает что, что ты хочешь. Типа, скоро уже двадцатник стукнет, пора бы тебе, Эдик, и головой думать. Типа, денег тебе больше не дадим, и все такое. Мол, посмотри, Айзерман мелкий уже в адвокатуре работает. Ума нет, зато волосы растут. Пора головой думать. Ну, и все такое. Дураком не расти. Давай мы тебя в адвокатуру и устроим. Поработаешь типа, ума поднаберешься. Курса через полтора станешь дела там какие-нибудь решать. Ну, а я в школу пошел. Чисто зайти хотел. Ну, смотрю, куча хренососов бегает, а нафига - непонятно. Ну и пошел я к Петичу на урок. Короче, я передумал, но в школу зашел. Пошел, к Петичу на урок. Посидел. Руку поподнимал. Тамара Федоровна увидала - а, это ты, Эдик? И чуть не плачет. Что-то я в душе ее оставил. Она думала, что я уже многого в жизни достиг.
   - И чо?
   - Ну вот. Она мне говорит - как вы повзрослели, Эдуард. Далеко пойдете. А как, учитесь где-нибудь? Я типа говорю, да, в Москве, на факультете прикладной палеонтологии. Я сказал, а потому думаю - что же это я такое говорю. Какая палеонтология? Какая Москва? Да, думаю, приколбасило меня не на шутку.
   - А где миноискатель взял?
   - Ну, пошли мы с Петичем в кладовую, украли оттуда старый миноискатель. С советских времен остался. Валялся между швабр.
   - Круто,- заключил я.
   - Да. Мне пришлось еще и чинишь его. Там, какая та фигня у него. Катушка. Что-то там не контачило. Потом, батарейка старая сгнила. Все там посыпалось. Пришлось все заново делать.
   - И что, работает?
   -Да.
   -Пойдем искать. Прямо сейчас. Ага?
   -Пойдем.
   В перерыве между двумя дождями мы сходили к барыге за ганджем, взяли в долг в магазине бутылку пива и отправились на берег.
   Берег - это хорошо.
   В плохую погоду, когда здесь нет людей, можно абстрагироваться и не думать. Можно покурить и лежать, глядя на глаза строительных тракторов. Можно было отдыхать прямо под дождем, намокая медленно, будто живой и самобытный гриб. Здесь не было ментов.
   Это очень и очень важно. Набив карманы зельем, можно смело идти на косу. Главное, чтобы по дороге не прошманали.
   В тот день миноискатель себя оправдал. Мы отыскали множество мусора, две монеты по пять рублей, железный зоновский крест и похеренную банку со сгущенкой. Банка была не старой. Потерянная недавно, она послужила нам придавиловом.
   Ганджь был хорошим.
   Перло.
   Прогуливаясь вдоль обмелевшей реки, мы встретили толпу иванистов, скандирующих что-то прямо в небо.
   Большинство людей было безразлично к последователям "детки". Даже в осенне-зимний период, когда те, ужасая взоры, ходили босиком, благополучные граждане пытались сделать вид, что ничего не замечают. Последователи "детки" раздражали лишь босяков. Но тут все зависело от того, в каком количестве они перемещались.
   К примеру, босая девушка-иванистка идет, здоровается со всеми. Делая лица металлическими, пиппол пытается сделать вид, что ничего не происходит. Взять хотя бы эту весну. Мыслимо ли, ходить сейчас босиком?
   -Здравствуйте.
   -...., - отвечает тишина.
   Еще бы. Нормальная реакция
   Но найдется тут какой-нибудь бос-сяк:
   - Ну-к, на хуй садись, с ветерком прокачу.
   Или:
   - Дорогая, пойдем, я тебя обую.
   И все такое.
   Нет, ничего плохого они людям не сделали. Неплохая вроде секта. Ну и молятся они не Христу. Ну и что с того? Аппендецитные течения - это очень косвенно. Там по всякому бывает.
   Обойдя иванистов, мы присели на косе, попили пива, наблюдая плывущий по реке мусор. Миноискатель валялся рядом, прислушиваясь к нашим словам. Он был старше нас. Его сделали в среднем Эсэсэре. Но вряд ли у него был жизненный опыт. Слушая, он распускал уши.
   - А ты как, правда считаешь, что мы что-нибудь найдем? - спросил я.
   - А мне пофиг,- ответил Господь,- Главное - искать. А чего найдем - Это уже второй вопрос.
   - Точно,- согласился я,- но надо ведь что-то найти.
   - Реально, это, наверное, самая интересная в жизни вещь, когда ты ищешь, но не находишь.
   -Да. Тогда найдешь, то и жить незачем.
   -Если б у меня были деньги, я бы не стал их тратить, - произнес Господь, - знаешь, мне скучно от денег. Мне интересней, когда их нет.
   -А мне тоже пофиг, - согласился я.
   Дельтаплан в тот день возвращался, как положено, на трамвае. Из института, я имею в виду. Трамваи только что вышли из затора, образованного по вине одного словившего клина вагона, и ехали длинной колонной. Были они полны. Народ, как всегда, ругался и нервничал. Кондуктора негодовали. Дело в том, что большинство кондукторов - выходцы из колхозов. Устраиваясь на работу, они вдруг начинают думать, что сие цивильное (блатное) место нужно отстаивать с боем. Впрочем, что наши кондуктора по сравнению с Московскими, дерущимися?
   Вагон был забит. Дельтаплану, как обычно, удалось присесть к окну, и так он был избавлен от притязаний старух. Дельтаплан был беспечен. Он сочинял сентенции.
   - За один день может быть несколько дождей. Вот говорят, типа дождь зарядил. Лужи, блин. Блин, это, кстати, артикль. Если написать большой труд об артиклях, я тут же стану популярен. До этого, пока что, никто не додумался. Слава - это ерунда. Но люди должны ведь знать очевидные вещи. Налетит несколько дождей. Кто тo из них умрет. Один умрет, второй умрет. По очереди. Дожди-самоубийцы. Человек, если повесится или вены себе вскроет, тоже где-нибудь прольется. Просто никто, опять же, я первый, кто до этого додумался. Так можно и назвать стихотворение: дождь-самоубийца. Или " люди-дожди". Что-нибудь в таком духе.
   Раздумья Дельтаплана были вдруг разрушены. Народ зашумел, словно лес, на который обрушился ураган. Послышались обильные, густо смазанные маслом, маты.
   Ничего не понимая. Дельтаплан завертел головой.
   -Смотрите, смотрите.
   -Боже мой!
   -Чи попутал чилавек?
   -Это ж что происходит?
   Стихи, родившиеся без строчек, остановились. Дельтаплан привстал. Вагон стоял в туннеле, образованном гаражами. В гаражном переулке уверенно стоял Нагой. Не обращая ни на кого внимание, он поворачивался то задом, то передом, а взгляд его был отрешен. Шухер внутри трамвая нарастал, и, возможно, вагон бы перевернулся из-за нарушения центра массы.
   Но продолжение этому было самое простое. Трамвай поехал дальше. Нагой скрылся из вида. Многим показалось, что ничего этого не было.
   Приехав домой, Дельтаплан сел у окна в философской позе.
   - Самое умное произрастает из самого глупого, - сказал он и выпил водки.
   Водка пилась им при наступлении времени "Ч", когда погода в мире вдохновения шла на грозу. Дельтаплан взял ручку и записал:
  
  
   * * *
   Сегодня я возвращался домой"
   Был полон трамвай.
   На пути повстречался Нагой,
   Он курил и кричал: "давай!"
  
   Но никто не смог ему дать,
   Потому что таков рассказ.
   У водителя есть на что жать,
   У него электрический газ.
  
  
   - Плохие стихи,- сказал он сам себе,- надо бы что-нибудь почитать.
   Имелся у Дельтаплана томик Верлена. Читал он его, чтобы подзарядиться рифмой. Иногда помогало, чаще - нет. Лучше всего было медитировать с Бодлером. Свой ведь пацан он был, Бодлер.
   Дельтаплан позвонил Cвeтe Пшеничной:
   - Привет, мама.
   - О, милый мой... Что делаешь?
   - Мечтаю.
   - Это хорошо. А я лежу в ванной
   - С телефонной трубкой?
   - Да, лежу, вот, курю.
   - Прямо в ванной куришь?
   -Да.
   -А.
   -Б.
   -Чо Б?
   -Ну, ты же говоришь, а я отвечаю. Ты говоришь "А", я отвечаю "Б".
   - Понятно. А что, сигарета не тухнет.
   - Нет.
   -Я вот пытаюсь стих сочинить. Но мне кажется, тут нет никакой глубины.
   -А ты водки выпей.
   -Так выпил уже
   - А...
   -Скучно?
   - Нет. Как раз перед этим смотрела в окно, еще до того момента, как я в ванну залезла, Хотельникову снова кто-то снял. Она сидела и хотела с самого утра. Там, на скамейке. Бедная. Бледная такая. Небось, опять жрать у них там нечего. А Старик. Моби открыл окно, так она вся заколебалась. Неужели она и его хотела?
   - Может, ему все можно?- спросил Дельтаплан.
   - Может быть. Часа через два ее сняли какие-то армяне на шестерке. Увезли. Надеюсь, ей там понравилось.
   -Хорошо быть женщиной,- заключил Дельтаплан.
   - Почему?
   -Все тебя хотят.
   -Ну и что. Тебе разве не хватает того, что я тебя хочу?
   -Хватает.
   -Приходи, потрахаемся.
   - А может, ты придешь?
   -А я в ванне. Это ж целое дело, вылазить отсюда.
   - A кто мне дверь откроет?
   -Я выскочу на секунду.
   -Голая?
   -Ну да.
   -Точно?
   - Да.
   - Я открою дверь и побегу назад.
   - Уже иду.
   - Когда ты придешь, начнем прямо у двери. Я вся буду в пене. В шампуни. Прикинь, да?
   -Да.
   Однажды я явственно ощутил, что резервуары впечатлений у меня переполнены, а все новое, что пытается проникнуть в меня, пахнет одним и тем же. Просыпаешься и знаешь, что тебя ждет. Все наизусть. Я бы не сказал, что мысли меня так уж сильно и донимали. Но вот Круглов - тот преспокойно выходил себе на лестничную клетку и курил. Он не курил в квартире, а каждый выход его - это было что-то. Я тоже так хотел, но было слабовато. Так основательно не курил никто. Быть может, никто на земле.
   Однажды я все же решился покурить на лестничной клетке, и это привело всех в сильное удивление.
   -Что с тобой? - спросила меня соседка, Бабушка Оля.
   - Курю.
   - Зачем?
   - Просто.
   - Ох, ох. Курить, что ли, больше негде?
   Я сразу же не обломался, а спустился вниз, где обитал главная фишка этажа - Кот-Ноч. Разумеется, без мягкого знака. Что тут особенного, так это процесс и направление лошения. Котов всех Кот-Ноч, черный гигант, гонял, как хотел. Мы же время от времени собирались для лошения Кота-Ноча, и это как бы своеобразной акцией являлось. Он когда убегал, то обязательно бился лбом о стены, пока задние лапы у него не отказывали. То ли от страха, то ли от автонокаута. Уползал Ноч на передних, и это было нашей безоговорочной победой.
   Я выкурил несколько сигарет подряд и возвратился назад пешком. По дороге, разумеемся, я встретил курящего Круглова. Была на нем тельняшка, и смотрел он на меня так, словно слышал неровный ход моих мыслей. Он даже усмехнулся мне вслед.
   Отец, как и прежде, был пьян. Сидел, тупо бездумно, смотрел эмтивишный клипаж, тихо ругался про себя, курил. От некоторых роликов, тех, что по пять раз на день крутят, вообще дурно стать может. Не люблю pэп. Рассказывают что-то, а ничего не поймешь. Досмотрел папа "Outcast" и говорит:
   - Знаешь, какой лучший клип?
   -Какой? - спрашиваю.
   - "Days go by", "Dirty Vegas".
   Когда погода стала яснее, мы собрались на реке. Был вечер теплой субботы. Толпился народ. Весело толпился, водку пил, пиво, вино, самогон, джин-тоник. Звенели стаканы. Бренчали гитары.
   Вблизи косы вонял бомжовский лагерь. Грязные, оборванные существа копошилось у костра, приготавливая из объедков какое-то варево. Люди обходили лагерь этот стороной. Там еще тот фон был. Иногда от толпы бездомных отделялся посыльный, чтобы попросить у пьющих пустые бутылки. Это никому не нравилось, сыпались ругательства, однако бутылки все же отдавались.
   Господь пришел во всеоружии. У него были миноискатель, и кожаный ранец, куда он положил две бутылки водки и яблоко. Дельтаплан принес аккордеон, на котором играла Света Пшеничная. Марфа привел с собой соседку, восемнадцатилетнюю Алевтину, большую охотницу до водки. Она, впрочем, была не так халявообразна, как Крымова, хотя самой, собственно, халявы у нее было не занимать. Алевтина была щупла и прыщава, однако Марфу это не смущало. Но пьяне сойдет. Отличилась и сама Крымова. Уже третий день она встречалась с Володей, парнем лет двадцати пяти, который жил где-то в центре. Володя был сказочно туп и, соответственно, щедр. Он и спонсировал наше культурное мероприятие. Радио же, как и прежде, плавала где-то в высших сферах.
   Мы наливали, она беседовала с Буддой.
   Ей давали стакан, они пила маленькими глоточками. Она вряд ли могла научиться пить. Да и здоровье не позволяло.
   Радио была единственным человеком, у которой был сотик, но она не понтовалась. Какие-то утконосы, среднего ума переселенцы с гор, несколько дней добивались ее внимания. Радио подарок приняла, но о большем и речи быть не могло. Утконосы ругались. Они просто не могли воспроизвести внутри своего мира подобную личность.
   Мне было их не жаль. Уж лучше бы они полюбили Крымову. Но Крымова.... Всех Крымовых видно невооруженным взглядом. А Радио - это загадочный магнит, который невозможно получить, кривя душой.
   Сергей Джексон? Ну, так это был Сергей Джексон.
   Что касается дедушки Ништяка, то, после того случая, я не говорил с Радио о нем. Что там было нового? Познакомилась ли она с ним поближе или же продолжала наблюдать с расстояния?
   Мы пили. Напитков хватало. На закуску были сухарики и яблоки. Про яблоко Господя все забыли. Никто в нем не нуждался.
   - Любишь рок?- спросила меня Радио.
   -Да.
   -А что слушаешь?
   - Ну, типа "Муммий Тролль","Limp Bizkit", "Linkin Park".
   - Ну, это разве рок? Русские коммерческие проекты рассчитаны на быструю продажу, Вася. Музыки в них быть не может по определению. Для меня "нашествие" - это нашествие саранчи. Много, очень много мусора. Я знаю. Три аккорда, педалька.
   - Откуда ты это знаешь? Пела, что ли?
   - Пробовала.
   - Да? И как?
   - Я бы не сказала, чтобы очень. Но этим нужно заниматься в серьез. Серьезно же я занимаюсь только искусством. Если отдавать часть себя чему-то другому, то нужно уметь совмещать и то, и другое. Это нелегко. Я как-то пела. Были даже выступления. Но все это было неудачно.
   - Больше не пробуешь петь?
   - Нет. Не знаю. Думаешь, я не могу попробовать снова. Я знаю в городе людей, которым стоит лишь "да" сказать, и все переменится, я знаю. Я смотрю на всю эту псевдо культуру, и сердце бесился, и больше ничего.
   - А что ты слушаешь?
   - "Led Zeppelin". Есть много хорошей музыки. Все на свете не переслушаешь.
   - Это целая философия,- сказал я.
   - Я знаю. Мне кажется, я только с тобой могу поделился этим. Меня волнует лишь он.
   - Дед Ништяк?
   - Да. Мне кажется, чтобы этот суп на головы людей куда-то вылился, нужно крепко постараться.
   -В смысле.
   - Ты видишь одно. Вот город. Вот улицы. Вот, работа. А на самом деле, есть еще что-то. Но, я имею в виду, не то понимание, к которому люди привыкли. Я не имею в виду религию.
   -Может быть, мы 0 машины?
   - Почему бы и нет. Кто это докажет? Мы же рецепторами воспринимаем мир рецепторами. Мы же не расшифруем мозг. А он - машина. Какая модель у мозга, так он все и понимает. Калькуляторы хорошо хватать умеют, но до MS-DOS им не добраться. А DOS далеко до Windows. Я не это имею в виду. Но посмотри на Вову. Он же калькулятор! Человек сделал механизмы по образу и подобию своему. Только все они из подручных материалов. А человек сделан, конечно, профессионально, и тo, что он думает про самого себя, это все побочный эффект. На самом деле все для чего-то другого предназначено, чего и умом не понять.
   - А я вот ничего не делаю,- сказал я.- Ем, гажу. Какой толк в том, что я живу? А какая фиг разница, сделал я что-то в жизни или не сделал?
   - Не знаю.
   - По-моему, никакой нет разницы.
   Света Пшеничная играла на аккордеоне. Все вяло подпевали. Сергей Марфа забивал косяк. Крымова зажималась с другом своим Володей. Я, по аналогии, обнял Радио, и в тот вечер мы досыта нацеловались. Мне кажется, ей нужно было какое-то выражение, а все вокруг фальшивили, и это было тоже самое, что выступать с серьезным концертом перед насекомыми. Их много, они летят на свет, и больше ничего. Все якали, а я слушал. Или мне так казалось.
   День спустя мы шумели на весь дом в квартире Светы Пшеничной. На шум наш накладывалась группа "Амундсен". Но, если у них имелась звукоизоляция, и звук их был слышен в виде далеких басов, то нам никто не мешал. В одной из комнат кричал музыкальный центр. На кухне играла на аккордеоне Пшеничная, и тут и там подпевали. К концерту нашему примешивались удары соседей в стену. Стуча в обратную, мы смеялись.
   - А что,- говорила Света,- не ночь ведь.
   Марфа со своей временной подружкой то танцевал, то закрывался в ванной, а после опять танцевал. Ни водки, ни пива у нас не было. Трава едва перла. Дело подогревалось энтузиазмом.
   - Есть у кого-нибудь бабло?- осведомился Марфа ближе к. вечеру.
   Все лишь пожали плечами. У нас имелись различные альтернативные варианты, но к этому были необходимы усилия, к примеру, пойти и взять у кого-нибудь денег. Или украсть что-нибудь на рынке. Но на воровство мог пойти далеко не каждый.
   У меня и Марфы были опыты подобного рода, и, причем, все удачные.
   Монтень: "Опыты".
   Ни разу нас никто не ловил. Однако, каждый новый заход сопровождался усилением волнения, и, всякий раз идя на пиво, я тревожился. Садиться за пиво не хотелось. Под ганджем казалось, что каждый человек смотрит тебе прямо в душу. Если ж только Радио с собой брать, чтобы отвлечься от реального.
   - Так что будем делать?- не унимался Марфа.- Кто пойдет?
   Надо пойти до барыги,- предложил Дельтаплан.- У него завоз был. Может, даст в долг. Он ведь давал тебе раньше.
   - Я ему должен,- сказал Марфа.
   - Козел он,- добавила Крымова.
   - Все они - козлы,- сказала Пшеничная, оторвавшись от пения.
   - Его надо удивить,- решил Господь.
   - Пойди, жопу ему покажи,- вставила Альбина.
   - Реально,- согласился Господь,- пойдешь просить, ничего тебе не дадут. Так потом, он же тебя еще и ментам сдаст. Верно? Ментята с разнарядкой придут, скажут, а ну-к, пяток нариков нам, не то дело прикроем. Ну, он кого первей вспомнит, того и сдаст. Они, может, и сами ему ганджь поставляют, и сами же и дань берут. Это ж мусора, хуже, чем люди.
   - Не, этот барыга не сдает,- сказал Марфа,- я его хорошо знаю. Он - неплохой пацан. Просто мне лично стыдно идти. Когда уже должен, в долг не просят. Я у него на пиво занял двести рублей и все никак не отдам. Как деньги есть, я собираюсь идти, и все никак не дойду. На прошлой неделе я портативный телевизор проколол. Ну, что с меня взять?
   - Все равно он козел,- сказала Пшеничная,- козлище.
   - Давайте правда его удивим,- предложил я,- сложно, что ли? Спустимся на веревке прямо к его окну, я постучусь, покурить попрошу. Ну, он наверно очень удивится. Да он просто офигеет от такого дела. Как потом после этого не дать травы в долг. По-моему, это вариант.
   - По-моему, ты с ума сошел,- заметила Света Пшеничная, закуривая,- не, я чо, я ничо. Хотите - идите. Только без меня. Убьешься - а не виновата.
   - Не убьюсь,- ответил я,- не один же человек держать меня будет.
   - Еще чего не хватало, Чтоб один. Чтобы оба убились?
   - Пойдемте, попробуем, - сказал Господь,- я чувствую, что все это очень и очень круто. Чего бояться? Жизнь не одна. Умрешь - потом снова родишься. Что мы, лоси, что ли? А? Идем. Может, Вася и убьется. Ну и что? Паст смертью храбрых.
   - Идем,- сказал Дельтаплан уверенно.
   Мне всегда казалось, что традиционные поступки всегда к чему-нибудь приводят. Я не имею в виду внутренне обоснованную храбрость. Про это и говорить нечего. Ломка барьеров - это едва ли не победа над богом. А поверхностно - как был ты ноль, так и остался нулем. Ноль голимый. Во-первых, никому ни до кого никогда не было дела, во-вторых, если узнают, что ты что-либо экстремальное совершил, то решат, что ты редчайшей дурости дурак.
   Кому какое дело, что у тебя куришь нечего.
   Покурить, я имел в виду. Что-то кому-то доказывать - то вообще дело неблагодарное. Сколько людей, столько и мнений.
   Набор слепых случайностей или закономерность бессмысленностей.
   А вообще, какие бы субстанции внутри ни кипели, то бишь препараты, это - экстрим. Меня держали слабые проколотые руки, которым мог доверится только ненормальный. Отправьте эти руки в спортивный зал - они же не сделают ничего достойного. Это ядососы. В них бы сразу цианистого калия, чтобы не выделывались. А они еще на что-то претендуют. Держат меня, а я лезу.
   В общем, прошло все замечательно. Обмотав одну ногу веревкой, я подлетел к окну барыги и там, схватившись за подоконник, постучал в окно. Заметьте, это был девятый этаж, и мне было не страшно. Во всяком случае, жизнь - это стробоскоп, и я застыл в одном импульсе.
   Хорошо это или плохо?
   Или никак?
   Мое странное появление барыгу не удивило. Он просто не сразу врубился в ситуацию. Войдя в квартиру через окно, я втащил за собой край веревки. Только тут я заметил, что, не смотря на видимое, спокойствие, барыга дар речи попросту потерял. Но не приведением же я был.
   - Привет, Виталик,- поздоровался я.
   -А,- прошептал он на выдохе,- да, да. Ты...
   Он хорошо меня знал. То есть, он, конечно, не мог предположить, что я на подобное способен. Но - пусть теперь знает.
   - Есть чо?- спросил я.
   - А...Да, да,- вновь проговорил он, трепеща,- ты за этим?
   Виталику было лет тридцать пять. Жил один. Говорили, что он - педик. Но мало ли, что про кого-то могут говорить. А вообще, неплохо он жил. В квартире все было. И электричество, и мебель.
   - Выручи,- проговорил я,- трудновато.
   - Да,- ответил он, воюя сам с собой,- всем сейчас трудно. Да.
   - Да?- спросил я, наглея.
   Мой вид, думается, создавал в нем ощущения особого случая. Виталик даже и думать не стал, чтобы противиться. Видно, считал, что мне так трудно, что я в окно полез, чтобы облегчение найти.
   - Держи,- он протянул мне большой кулек,- она не очень понтовая. Но много. Накуришься. Я сам для себя собирал, потом завязал. Держи еще,- он дал мне дозу.- Вот. Все мы люди, все мы человеки. Все друг другу готовы прийти в трудную минуту на помощь.
   - Спасибо.
   -Ты, брат, не думай, что в наше время хомо хомини эст люпус. И люди есть. И. не - все барыги - козлы. Будет ломать, и на луну ведь полетишь.
   - Ну я пошел.
   - Так что, опять в окно?
   Так я и ушел. Толпа наша, уже встречавшая на крыше дыхание звезд, при виде пакета залилась дикими воплями. Мы кричали: "Вay", "Е-е-е", и было слышно, наверное, на весь район. Уж дом тo наш точно слышал. И Виталик, барыга, слышал, понимая, что его классно развели. И звезды, и те слышали.
   - Пойдем дядь Леве звонить,- предложила Света Пшеничная.
   Дядь Лева - это старый даун, живущий на четвертом этаже. Над ним многие прикалывались. Дети дергали его слабый разум разными жестами. Покажут Буратино, а он и подпрыгивает, разволновавшись. Особенно дерзкие кидали в него камнями. Популярной же темой было позвонить дядь Леве в дверь и убежать.
   И вот, что вышло. Шли мы, накуренные, хохотали, и люди, верно, смотрели в глазки и про себя ругались. Поднялись мы на четвертую площадку, Господь сел дядь Леве под дверь и начал мяукать. Остальные слушали. Очень скоро старичок зашевелился за дверью. Тогда Пшеничная произвела запуск звонка. Все, грохоча, понеслись вниз. На своей курительной вахте, возле двери, стоял Круглов. Разозлили мы его, видно. Взял он, и отвесил Господю такого пинка, что тот взлетел и долго парил, пока на ступеньки не приземлился и не покатился. Катился он до первого этажа, и хорошо еще, что ничего себе не сломал. Круглов же спокойно докурил и пошел cпaть.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Глава 4.
  
  
  
  
  
  
  
   То было утро глухого грома.
   Его можно было сравнить с громом небесным, но у бородатого дедушки на небе никогда не было настоящей бас гитары. Он там то ли мечтал, то ли не мечтал, но в этом не было ничего нашего.
   Скорее всего, то репетировали "Амундсены".
   Если кто забыл, то была очень реальная, очень спокойна, даже где-то и душевная группа. Хотя нет, не совсем, чтоб душевная.
   Концептуалисты, они частенько не такие, как все. Ни рыба, ни мясо, ни молоко.
   Радио рисовала в маленьком альбомчике. Ей не нравилось. Отсутствовала мысль. Отсутствовала доза. Осмотрев комнату, она нашла лишь крупные конопляные семечки.
   Большие и злые.
   Сон и явь всегда были главными героями Радио.
   Раздеваясь, она стояла перед зеркалом, но в этом сквозили не сексуальные мотивы. Она брала карандаш, рисовала себя, добавляла хвост, крылья, меняла лицо, а уже потом, когда сила мысли заставляла сердце дрожать, она забивала тоненький, аскетический косячок. Курила. Видела себя среди странных, мохнатый, постоянно познающих женскую плоть монстров Бориса Вальехо.
   Но никаких сексуальных экспериментов в ее жизни не было. Радио была чиста. Ее интересовали лишь тайны, способные заставить разум трепетать.
   Все волнительное.
   Воздушные шары с плетеными гондолами.
   Рок. Легкий, тяжелый, гитарный. Она пробовала играть, но получалось мало. Теперь, переключившись на просторы иллюзий, она жила там. В реальности было скромнее, сложнее, волосатей. Ее постоянно кто-то домогался, и она отвергла всех.
   Сергей Джексон?
   Но это было так давно. Теперь в этом уже не было последовательности.
   А он....
   Радио стояла и смотрела на себя в зеркало, показывал красный язык. Хотелось и не хотелось видеть себя со стороны. Хотелось пройти по улице голой, но, в то же время, не видеть улицы, видеть себя, видеть мир нимф, мир монстров Вальехо.
   По извилинам разливалось тепло. Казалось, не нужно ни бытовой, ни природной химии, чтобы собой увлекаться.
   - Ты слишком себя любишь,- сказал ей однажды кто-то во сне.
   - Я хочу сама себя,- ответила она.
   -Хочешь себя руками?
   -Нет. Это банально.
   -А как же еще? Ногами?
   - Нет. Я хочу себя проглотить. Стать таблеткой.
   На город наползали дожди. Глухой звук, резонировавший со стенами, означал репетицию группы "Амундсен" в одной из типа звукоизолированных квартир.
   - Играют с утра, придурки,- сказала она вслух.
   Часы, впрочем, показывали час дня. Утро было относительным.
   Каждое такое отнocительное утро, когда не нужно было идти на работу, Радио видела одну и ту же крышу соседней десятиэтажки, на которой сидели одни и те же голуби. Раньше это были их родители и деды, завтра это будут сыновья этих вот голубей. Одни и те же окна, одно и то же белье, а иногда - чья та смерть, поднимающаяся к небу прозрачным паром. Начало и конец.
   Рожденье и похороны.
   Но, когда по узким улицам везут гробы, это ли не стихи?
   Часть подъезда пьет, часть- курит, часть - бьется, пытаясь выиграть отобрать друг у друга очки, нервы, сок, право на самосознание, а вот несколько человек хоронят тело. Через год ты не вспомнишь, кого хоронили.
   Проходят все мимо, словно парк теней.
   По крыше шастали фигуры в цветных куртках. Искали что-то. Может косяк забивали, чтобы потом сверху смеяться над тем, что река крива, а трамваи красны. Наблюдалась синеволосая кислейшая девчонка, поставившая свое пиво на край стены.
   - Эй, есть что покурить?- крикнула Радио из окна.
   Незнакомцы, а было их трое, покрутили головами, пытаясь обнаружить источник крика. Глянули вниз. Подняли головы к небу. Синяя девчонка встала у самого края, напомнив собой какую-то северную птицу.
   - Есть что покурить? - еще раз крикнула Радио.
   Цветные куртки задвигались. Синяя девчонка покачнулась и, казалось, уже ничто ее не спасет. Но тут же она выпрямилась и ткнула пальцем в окно, где была Радио.
   - Есть чо? - крикнула Радио.
   - -Иди на хуй!- обиженно крикнула синяя, и тут же они скрылись, и Радио вдруг усомнилась в увиденном. Она не колебалась всерьез, потому что настоящие сомнения и есть тот липкий ветер, который ничем не пронять, даже страхом за собственное сознание. Реальность бывает обманчивой. Или же она проста, как дважды два. Один на один. Если при умножении единиц вы получаете не единицу, значит вы - обычный, простой обыватель. Пытаясь доказать, пытаясь оспорить результат этого умножения, вы едите ближних. Едите себя. Пока не осыплется ваш лист в осень.
   Радио вышла на кухню и встретилась с табачным дымом. Где-то за пеленой его сидел ее младший брат и страстно курил.
   Вадику, которого также называли и Славиком, было 14 лет, и навряд ли его можно было назвать неблагополучным, не смотря на то, что вся его энергия направлялось на то, чтобы исполнить.
   Думай о хорошем, я могу исполнить.
   И Вадик исполнял. Он был белобрыс. Иногда Радио казалось, что он - не от отца, а от кого-то еще. И, правда, с какой стати он белобрыс? Может, он - светлейший. Но нет, куда ему.
   Он умел раздавать клички.
   У него были постоянные приключения.
   Например, он мог добиваться любви какой-то молодой учительницы, чтобы всех повеселить. А если и не повеселить, то себя позабавить и почувствовать, как где-то за горами блистают молнии взрослой жизни. Вадик также постоянно где-то дрался и почему-то мало получал, хотя следовало бы.
   Неплохо бы и ремня ему дать, думала Радио.
   В тот же момент вагон самореализации его стоял на каком-то полустанке. Родителей не было дома. Вадик курил корейские сигары-сигареты "Хо", мечтая, чтобы его кто-нибудь увидел за этим занятием.
  
   - Не кури никогда,- сказала Радио.
   - Кого?
   Радио включила газ и чиркнула спичкой. Расцвел синий цветок. Грохнул о плиту желтый чайник.
   - Кого? - переспросил Вадик.
   - Что кого?
   - Ебет кого?
   Он был горд за свое умение говорить. Некоторые боялись с ним связываться.
   Радио надела наушники и щелкнула кнопкой.
   - Может, это я пою,- подумала она.
   В мозгах ее пробежали синие мурашки самозабвения.
   Не докуривая сигарету, Вадик смачно плюнул в раковину и принялся приговаривать какие-то рэповские вырезки типа "Комон, Йо". Но Радио его не слышала.
   Возникло море.
   Возникли корабли.
   Парни в белых штанах, мощные, красивые, спрятавшие за мощью еще более страшное оружие. Их сексуальность почти смертельна. В них прячутся монстры, главная цель которых - найти, взять силой, доставить роковое наслаждение.
   Музыка. Басист слэпует. Радио плывет на огромном теплоходе, роскошь освещает океан, и рыбы, пугаясь, уходят в глубину.
   Позже рыба-дед расскажет рыбе-внуку:
   -Этот свет приходит раз в много лет. Говорят, что в нем нет ничего опасного. Но те эмоции, которые, переливаясь за край этого света, попадают к нам, они навсегда опасны. Бойся их. Они зовут на берег. Ты знаешь, что с нами делают там? Ты знаешь, что такое масло? Сковорода?
   Радио - суперзвезда. Невдалеке от нее сидит и курит Мик Джаггер.
   -Привет, привет! - кричит она.
   -The What?
   -Привет, это же я!
   -The fucking what?
   -Да я это?
   -What fucking else?
   И вот - острова. И концерт, каких еще не было.
   Наши.
   Нашествие наших.
   Радио облизывает микрофон, а там, в наушниках - "тулулула".
   - Это могла быть я, - мечтaeт она.
   Нашествие наших ужасно. Миллионы наших. Все - с гитарами.
   Плеер кричит, и вся музыка каналов пробегает по трубам ее вен. Почему бы не вколоть, не вогнать ее силой. Кто мешает? Наслаждение - это цель. Нет ничего больше.
   Она подтанцовывает. Сигаретный дым особенно сладок. Внизу из подъезда появляется Кот-Ноч, моргает, и это - в знак того, что он в очередной раз кого-то куда-то послал. Голосового аппарата нет у него, а посылать ведь надо, он ведь очень крутой, Кот- Ноч. Вот он и моргает своими желтыми глазами на фоне своей шерстяной ночи.
   Дельтаплан и Господь программу эту раскусили и залошили его на днях, да так, что это стало чуть ли не всенародным событием и увлечением.
   Лошение Кота-Ноча.
   "Амундсены" пытались сочинить про это хит. Он так и назывался. Что у них из этого вышло, никто не знал.
   Исполнителей мужчин больше, чем женщин.
   С этим трудно бороться.
   Радио приходиться представлять себя мужчиной. Новая звездность обретает новые волосы. Крутя руками, поет трансформированная Радио.
   Линкольны хохочут зубами радиаторных решеток.
   Прохладный Лондон. Покидая лимузин, Радио не спешит. Пусть все целуют ее руки. Пусть все хотят ее. И пусть возьмут ее самые лучшие. Самые сильные. Самые теплые.
   Плеер кричит.
   Русское радио.
   Огромный теплоход, отдавая островам последний гудок, берет курс на Америку. Мик Джаггер продолжает просиживать в своем кресле. Он стар. Ему нельзя много двигаться. Силы необходимы ему для нового выступления. Одно движение в час. Как шпорцевая лягушка. Потом - еще одно движение в следующем часе. К вечеру количество шевелений Мика достигает десяти. Корабль входит в территориальные воды Папуа Новая Гвинея.
   - Я рано умру,- думает Радио.- В отеле найдут холодный труп в одежде ночи, в платье кокаинового сумрака. Выйдут альбомы посмертных песен.
   Плеер пел. Радио оделась и вышла в подъезд, где вовсю чувствовалась сила весеннего сквозняка, где мусор носился между домами поземкой, а Кот-Ноч почему-то не моргал, да и домой не шел, а все ежился. Кот-Ноч, хоть и был теперь залошенным Котом-Ночом, все ж оставался непростым. Его усы антенничали. Он искал кого-нибудь послабее, чтобы показать себя.
   Ветер не на шутку веселился. Мусор был его кораблем. И вообще, двигалось само обыкновение с этим всем мусором, с этой всей пылью, сама квинтэссенция всей жизненной банальщины.
   И тогда он явился. Ролики его блистали, словно никелированные. Выше камуфляжных шорт красовались длинные полосатые гетры а-ля Буратино. На роскошной, большой футболке красовалась надпись "Адидас". Из под наушников что-то выпрыгивало, какие-то ноты.
   Плеер был слишком огромным.
   Слишком неправильным. Должно быть, двенадцать вольт. Никак не иначе. Таких плееров просто нет. Он один. Штучный. Единичный.
   Радио опешила, и мятая сигарета выпала у нее изо рта. А он, сделав разворот вокруг своей оси, поднял правую ногу и на левой повторил вращение. Затормозив, еще раз развернулся, и, обратившись к ней, ухмыльнулся.
   Мол, и мы не лыком шиты.
   Весь ее мир не выдерживал. Он не трещал по швам, но внутри заводился генератор, и он был еще сильнее всех этих мечт. А он, Дед, находился где-то недалеко, и мысли их перемешивались. Ей давно уже казалось, что она может предугадывать время его очередного появления. Мир еще мог держать крейсерскую скорость, но у самой черты будто лопалась реальность. Какая-та пленка пропускала всю гамму внешнего мира, и нужно было непременно кричать. Кричать, кричать, кричать. Крик ел организм. Это сношение выделило бы какую-нибудь энергию, от которой родился самый...
   Но прочь из сердца все. Вот он, Дед Ништяк.
   Он здесь, и его уже нельзя отрицать!
   Прочь - черно-белые миры.
   Развернувшись, он направился к углу. Еще не скрывшись, он совершил маневр, изобразил самолет и покачнулся. Мол, под крылом самолета что-то там поет.... Далее, он совершил элемент из разряда фигурного катания.
   - Во мне есть студия, -подумалось eй тогда, - когда нет меня, она работает сама. Автономно. Ей нет равных. Я отключаюсь, и она ведет меня вдоль чувственных фонограмм.
  
   - Стой!- закричала Радио.- Ништяк, стой!
   Но он скрылся за углом, и следом по ветру потянуло поэлителеновые кульки. Один, два, три. Веселая семейка кульков. Мама кулек, папа кулек, дочка кулек, сын кулек. А сзади ковыляет на том же сквозняке прорванный дедушка инвалид.
   Радио попыталось родить в себе соответствующую мысль. Ветер-сквозняк гудел, поднимая мусор, катая по асфальту бутылки из под бурбуляторов. Бумажки взмывали, словно птицы. Выше и выше. К звездам.
   Во всей этой картине не было ничего необычного. Типичная весенняя турбулентность между домами. Песок и пыль. Шевеленье поздних луж. Ошибка воробьев, вылетевших на свидание с зернышками. Но наличие Его все меняло. Ей следовало его догнать. Во что бы то ни стало.
   Посмотреть в лицо. И еще.....
   Опомнившись, она бросилась бежать и, обогнув дом, увидела, как он садился в трамвай.
   - Черт,- сказала она,- ушел.
   Трамвай тронулся и побежал, сверкнув букетом искр. Люди теснились в нем сдавленно, будто килька в своей банке. Никто никому не улыбался, зато всякий так и норовил показать свое умение уколоть ближнего.
   Радио мчалась, едва не падая. Следующий порыв сквозняка поднял в воздух целое облако пыли. Со второго этажа скинули котенка, и он не убился, но дико закричал, удивляясь подобным раскладам. Он метнулся, едва не попав Радио под ноги и исчез.
   Подходил следующий трамвай. Ветер играл прическами, задувая в них кристаллы песчинок. Ожидающий народ наблюдал уверенный бег Радио к остановке. Еще бы - он начинался метров за триста. Казалось, уходил последний в мире трамвай. Других не намечалось.
   Это был все-таки шанс. Чудо в его новом появлении. Ощущение. Видение настоящего. Запах космоса.
   Но дело было еще и в том, что ей было необходимо соприкоснуться.
   Взять его с поличным, услышать, что в его плеере.
   Подергать за бороду.
   Узнать, человек ли он вообще?
   Мысли Радио упорядочивались, и образ Ништяка делался все более отчетливым. Он представал то седым старцем, то цветным ди-джеем в огромных наушниках, то - кем-то еще, но - в любом случае - оставался последний шаг, чтобы его потрогать.
   Трамвай грохотал от остановки к остановке. Ништяк мерещился ей, словно призрак, то здесь, то там. Иногда его фигура виднелась между машин, иногда - в самих машинах. Он то ехал в солидном "Мерседесе", то показывал загадочную улыбку из кабины мусоровоза, а когда он исчезал, Радио начинала искать его в чертах лиц окружающих. Но на самом деле все было проще. Она выглянула в окно - Дед Ништяк преспокойно ехал во впередиидущем трамвае.
   Правда, могло и казаться.
   Она не была уверена.
   Ништяк покинул общественный транспорт на центральной улице и мгновенно развил на своих роликах огромную скорость. Радио видела это. Растолкав пассажиров, она рванулась к красной ручке стоп-крана. Всем известно, что таковые имеются в старых моделях в форме неуклюжего коробка. Они - словно забытое слово божье. Суд божий, о котором уже давно никто не помнит.
   Народ расступился. Ухватив рычаг рукой, она обнаружила, что своим поведением заставила пассажиров забыть обо всем, даже о своих более никому не нужных мыслях. Диаметр их глаз был особенно кругл.
   В ней что-то дрогнуло.
   - Они меня узнали,- пронеслось.
   - Девушка,- прокричал с заднего ряда пожилой армянин.
   -Да, это - я ,- ответила она уверенно и потянула рычаг.
   Эффект последовал незамедлительно, однако в глазах Радио это происходило в несколько ином темпе. Время замедлилось, чтобы открыть подробности. Толчок подкосил пассажиров. На секунду обзор закрыл полет бабушки в красном.
   Бабушка в красном, - пронеслось в голове пассажиров.
   Они был едины в своей субъективной оценке окружающего мира.
   Приземление ее ушло на второй план, а время для нее все еще тянулось, словно для того, чтобы потом можно было подумать о содеянном.
   Все в трамвае рванулись кто куда, и, так как двери были закрыты, произошла хаотическая давка. Добрая половина пассажиров до сих пор не могла осознать, что же на самом деле происходит. Их звал, толкал, давил усиленный узостью трамвая стадный инстинкт.
   Трамвай огласился отчаянным матом кондуктора. Но усилия его были бесполезны. Верно: оставалось лишь кричать. Средняя дверь открылась, несколько человек вывалились туда, словно мешки. Молодая мать с ребенком лет трех, попала в этот проем и, лежа на животе, шарила руками. Ребенок весело хохоча сидел у нее на спине.
   - Задавили - послышался вопль.- Ой, извели. До смерти извели, суки, демократы хреновы. Сталина на вас нет, понаплодили сучье, племя херово! Что хотят, то и делают,- голос принадлежал какому-то павшему коммунисту, - суки! Суки! Суки! Суки! Вот раньше была страна, весь мир нас боялся. Всех, блать, могли атомными бомбами забросать. Германию держали, Европу держали, все Африку держали. Хрущев ботинком о стол стучал! Стучал нахрен! Что теперь! Дерьмократы! Воры! Понаплодились сами, еще отродье свое растят!
   - Да замолчите вы - ответили ему.
   - Я тебе замолчу, маркитант хренов. Рынки вам, понимаешь, теперь. Я вот вам покажу рынка.
   Кричавший поднялся и показал себя. Это был человек-мумия лет восьмидесяти, в просто толстейших очках, морской рубашке, из под которой виднелась тельняшка. В кармане рубашки красовался значок "ударник коммунистического труда". Больше же всего поражали его огромные галифе. Их словно накачали насосом.
   - Вставайте! - закричал он свое саммэри. - Долой демократов! Путин, понимаешь, Березовский, Гусинский. Жириновский, понимаешь? Кто не еврей? Кто? Кто здесь не еврей? Все евреи!
   - Да, замолчи а, старый!- сказал ему армянин,- ты чо, отес, дурак? Спокойнэй. Всо нормално, отэс. Всо нормално. Призэмлилыс успэшно.
   - Вставайте ! - старый коммунист уверенно топнул хромовым сапогом,- вставай нерушимый республик свободных...
   Выскочив в среднюю дверь, Радио побежала, намечавшийся за спиной митинг ее мало интересовал.
   Он уходит, - проносилось у нее в голове.
   Она уже не слышала посторонних шумов. Машины, трамваи, люди - все куда-то провалилось. Существовала прямая - центральная улица, и где-то в конце ее - он. Ей мечталось в процессе бега, мечты обретали форму.
   Она не видела себя.
   Она не ощущала свой бег.
   К ней приходили люди, и она могла с ними общаться.
   - Сергей? - спросила она.
   Но нет. Вставая густым лесом красок, материализующиеся видения не несли в себе Сергея. Сергей был, но где-то за занавесом городов и улиц, и разум раздваивался. Одно бежало. У него были ноги. Оно и привлекало внимание окружающих. Второе находилось где-то в лучах солнца, что всходило, переходя от оранжевого к желтому. Кругом были луга, ромашки. Ништяк стоял поодаль, застегивая ширинку.
   - Что-то было несколько минут назад,- сказала Радио. Ей бросилась в глаза примятая трава и блестящие фантики. Конфеты?
   Нет.
   Презерватив.
   - Покурим? - спросил Ништяк.
   Лицо его ободрилось. Борода торчала во все стороны, в волосах были травинки. Губы нагловато улыбались. Радио обнаружила у себя во рту сигарету.
   -Это косяк,- сказала она,- Давай паровоза.
   Поля были желты, мечтательны. Где-то в вышине, там, где они, протягивая солнцу руки, холмились, сидел Ван Гог. Нет, не он сам. Пожалуй, нечто такое, что заставляло разум оставить себя.
   Отпустить тормоза.
   Никогда их больше не нажимать.
   Просто сказать себе: если внизу пропасть, я не хочу, чтобы внизу была пропасть. Хочу, чтобы ее там не было.
   Просто хочу.
   Хочу. Хочу. Хочу.
   Но, по-настоящему хотеть умеет только Хотельникова. Это все знают.
   Она сделала ему паровоза, дед закашлялся и тут сквозь кашель и проговорил:
   - Юбку-то надень.
   Радио натянула юбку, и вмиг второе видение пропало. Точно оставляя место для следующего сюжета клипа, впереди возникала фигура мента. Лицо его выражало крайнюю степень удивления. Он помахал палочкой, но, не обращая внимания, Радио пробежала мимо. Вслед что-то крикнули, и это не имело значения.
   Ништяк ехал быстро. Кроме того, он обгонял машины, подавая руками знаки поворота. Водители то и дело уступали ему. Они улыбались, и Радио вдруг почувствовала, что начинает ревновать к его славе.
   Он нравился всем.
   Она поняла, что настал ключевой момент ее жизни. Менялись приоритеты. Сергей уходил на второй план.
   - Сергей, Сергей,- сказала она,- Я жила тобой, бедный мой мальчик. Мне пришлось изменить тебе с этим волшебным стариком. Но игра того стоит. Он не зря приходил ко мне. Мы уже были вместе. Я это знаю. Может, это мне казалось? Может. Неважно. Мы все равно будем вместе.
   Дед Ништяк скрылся за углом, и тут рядом с Радио возник синий корпус милицейской машины.
   - Куда несемся?- весело осведомился молодой сержант.
   Радио вдруг осенило:
   - На вокзал.
   - Поезд уходит?
   - Я бегу за человекам.
   Раздался громкий дружный хохот.
   - Он что, с кем-то изменил, и вы его догоняете?
   - Догоняю, но не это.
   Слова давались Радио нелегко. Последние метры шли в темпе стометровки.
   - Так. Что же он от вас убегает? - спросил водитель-милиционер.
   - Да. Он - мой парень,- согласилась Радио, и в ней вдруг заблестела гордость.
   Она в этом признавалась. Да, этот поступок стоил сотни других.
   - Поехали, подвезем,- предложили ей.
   - Подвезем,- засмеялся водитель,- почему бы не помочь такой девушке. Тем более, в столь щепетильной ситуации.
   Радио прыгнула на заднее сидение. Включилась сирена, и они понеслись, разгоняя машины.
   Теперь она ясно ощущала цель своей погони. Мир сделался узким и ясным, не нужно было проживать какое-то время, чтобы узнать, что там впереди. Дни, месяцы, годы - все это ни к чему.
   CD-ROM можно выключить. Головку CD- проигрывателя можно передвинуть и оказаться в любой точке пространства. В прошлом. В будущем. He важно, где.
   - А зачем он от тебя убегает? - спросил сержант.
   - Если я его не поймаю, мы больше никогда не увидимся. Понимаете, как это важно.
   -Да,- согласился мент.
   Может быть, когда-нибудь потом, когда эти менты явятся к ней в воспоминаниях, она сумеет переоценить происходящее. Каждый миг - шаг. Но и каждый шаг - только миг. Почти, что ноль, существо, которое не терпит перемножений и делений. Поиск радости - маленький участок на теле. Судьба редко одевается. Она только прикидывается одетой.
   -Я вас где-то уже видел, - сказал сержант.
   -Может быть, - ответила Радио.
   - Нет, я - серьезно.
   -Я - тоже серьезно.
   Менты вскоре поняли, что это - всего лишь отговорка и перестали приставать.
   Они прибыли на вокзал. Даже не попрощавшись, Радио выскочила из машины и взяла старт.
   - Куда едем? - спросил из своей машины таксист.
   - В Армавир,- отвечала она уверенно.
   Теперь это было предельно ясно. Ништяк ехал в желтый город Армавир, столицу солнца, столицу веселых трав, туда, где виднелся изгиб мутной реки, по которой плавали уставшие от кривых коряг лодки собирателей дров. Прибрежный лес. Пение птиц. Тайные плантации ганджя. Усердные пчелы целуют цветы волшебной травы. Он идет по ней в кедах, сняв никелированные ролики. Душа его шевелится. Виден цветной нимб над его головой, и в нем - они, образцы листьев самых сочных, самых правдивых трав. Пролетают гулкие стрекозы и что-то напевают. Здесь они умеют говорить человеческим языком.
   Ах, Армавир. Резиновый завод. Единственный в России производитель презервативов. Гул самолетов на военном аэродроме. Гул рок-группы "Камаз" в одном из подвалов. Здесь жил и курил концептуалист Че Ган. Жил, как и она, Радио, мечтая о вечном. О красивом. Однажды он нес пакет анаши и попал под машину. Панки помнят этот скверный случай.
   На вокзале, осмотревшись, она не обнаружила его следов. Но, несомненно, он был где-то поблизости.
   - Прячешься,- сказала она.- Но это же бесполезно. Ты же знаешь, бегать от меня бесполезно. Я знаю все.
   Спешка ее наконец-то завершилась. Одев наушники, Радио спокойно встала в очередь в кассу.
   - Армавир!- крикнула она .
   - Что вы кричите? - осведомилась кассирша, пронаблюдав , как люди отшатнулись oт очень и очень странной девушки,- снимите плеер, я вас и так, прекрасно слышу. Не надо его перекрикивать,
   - Извините,- ответила она,- я волнуюсь. От меня любимый человек убежал. То есть, он хочет убежать. Я просто очень волнуюсь
   Кассиршу тронул этот короткий рассказ. Душа же Радио куда-то летела. Она признавалась в этом и себе, и другим. Это, несомненно, был уже не поступок, это была закономерность. Она больше не боялась этого слова. Так создавалось счастье иного. Счастье, быть может, обратной стороны Солнца, где не нужно курить, где ты и так постоянно куришь.
   Взяв билет, она вышла на перрон.
   Ее предвидение было верным: электричка на Армавир стояла на всех парах, готовая идти в путь. Вдоль полей - в желтый город. Вдоль лугов - в желтый город.
   Мимо вонючих, но так необходимых людям коровьих ферм.
   Мимо рынков.
   Мимо поселков, напичканных желаньями всех видов потреблений.
   Она вошла в вагон.
   Город - вон. Город - прочь! Если ей не суждено вернуться, пусть будет так. Она увидела, как в море судьбы образовалось новое течение. Прыгнуло в него. Поплыла. Теперь уже не важно, чем это закончится.
   Любовь.
   Любовь и Армавир.
   Присев к окну, Радио слушала плеер, и ее уже не занимал тот факт, что это поет не она, а какая-та там столичная группа. Не важно. Пусть фоном этого путешествия будет что-угодно. Любовь - вот инструмент, который с легкостью перережет нить любого мечтания. Любовь способна поднять мертвеца из могилы.
   Поезд тронулся. Пронеслись здания вокзала. Уходили куда-то бесцельные толпы, бабушки с пирожками, суетящиеся рабочие в оранжевых куртках, менты, обыскивающие скромных армян, упрямые локомотивы, грязные "ЧМэЗы".
   - Он где-то в поезде,- размышляла она, - едет и думает обо мне. Интересно, что он слушает? Внутреннее и внешнее - это почти одни и то же. Их невозможно разделить. Все это знают. Когда я бежала, это и произошло. Я просто поставила свое тело на автопилот. Мы были вместе. Да, это там. Это там, куда мы едем. Это случилось так неожиданно....
   Поезд медленно тащился к краю города, делая остановки в микрорайонах. Входил свежий народ. Бабушки-дачницы, студенты прохладной жизни, колхозники, посетившие город и возмутившиеся его шумом.
   Соседняя скамья, повернутая к Радио лицом, была занята именно ими - выходцами из села. Озадаченная суетой, семья сocтояла из нестриженного отца семейства, темноватого мужчины лет сорока, двоих детей и матери их, полной, будто специально подкаченной. Волосы мужчины торчали в разные стороны, словно чему-то сопротивлялись. Ветер из окна гонял их туда-сюда. Они смеялись над порядком. На мужчине был спортивный костюм "китайская пума" и плоскоподошвенные туфли - свежие, только что купленные. Такие шьют в своих мастерских сапожники, подлинные умельцы народного штампа. Полная жена, потевшая под длинной кожаной курткой, имела вид курицы, важной, многозадачной. Серьги в его ушах, то был сельский антиквариат. СССР-78, мадэ ин, никак не иначе. Двое детей - мальчик и девочка, лет от пяти до восьми - прыгали между родителями как зайчата. Мамаша разминала ртом толстый домашний бутерброд с колбасой с яичницей, попеременно запивая компотом из пластиковой бутылки. Руки женщины блестели. Жир едва не капал на диковинные товары с городского рынка.
   Взгляду Радио предстали какие-то сантехнические железки, которые дети вынимали из сумки с целью ощупывания, исследования. Появлялись и запакованные в полиэтилен шмотки, и кеды, и набор посуды и, наконец, явилась она, коробка с китайским моновским магнитофоном.
   - Папка! - воскликнул сынишка.- Хороший магнитофон?
   - Хороший,- отвечал папка, поворачивая черноватое, водочное, должно быть, лицо.
   - Ха. Халесий,- засмеялась дочь, присев на колени матери.
   - Да так, сойдет,- продолжал папка,- лишь бы играл.
   - А как он называется, папка?
   - Отстань от отца!- прикрикнула мать,- Чо пристал, Сашко? Ишь!
   - "Сунну",- отвечал папка.
   -А он японский? - спросил мальчик.
   -Иппонский!- засмеялась девочка.- Иппонский!
   Поезд, набирая скорость, выскочил из города. Понеслись поля, молодая зелень дач, цветущие деревья, расчерченные огороды. Среди дач царил полнейший контраст - огромные трехэтажные виллы сочеталась с дачами - подобиями сортиров, где как правило стояла кровать да лопата. На огородах копошились жаждущие урожая горожане.
   - Папа, что это? - спросила дочь колхозной семьи, указав пальцем на Радио, имея в виду наушники.
   - Тихо, доча,- издала громкий шепот мать.
   Ощутилась суета.
   - Это - плеер,- сказала Радио счастливо,- а ты что слушаешь?
   - А?
   - Что слушаешь, малышка?
   - Я? - девочка засуетилась, - а, ну Л-лионтьев. Ф-фшура.
   - Не слушай их, малая,- грозно указала Радио,- они голубые.
   Семейство вздрогнуло, с опаской смотря на Радио. Радио же улыбнулась и встала, чтобы пойти покурить. Когда она шла между лавками, сзади послышалось:
   - Дрянь прикинутая. Шоб ее еб. Железа мать. Бога мать. Бог-га мать.
   "Г" звучало по-колхозному можно, фрикативно.
   Возможно, это должно было развеять суету.
   -Г-галубые, ма!
   - Заткнись! - закричала мать.- А то сейчас ремня получишь. Слушаешь всяких.... Ишь, порнота. В наше время...
   - Овцы были в ваше время! - воскликнула Радио, обернувшись.
   В тамбуре курили студенты. Поезд, с полминуты постояв на дачной станции, двигался дальше.
   Пойду искать, решила Радио. Буду проходить, сделаю вид, что не замечаю. Посмотрю, как он отреагирует, может, он потом за мной бегать начнет... Да, мы еще посмотрим, кто кому нужнее.
   Она закурила.
   Дым заливал тамбур так, что можно было идти искать топор, чтобы его тут же и повесить. Если б тут стояла лошадь, ее бы убила капля никотина.
   Тут в тамбур ввалились двое босоватых парней. Один - актерского вида, с длинной косичкой, достигавшей поясницы, в совершенно рваных джинсах и больших кедах. Но, уточняя, можно сказать, он был скорее приактеренный, косящий. В студенческих средах таких пруд пруди. Каждый из них - музыкант, художник и поэт, но все это временно. До окончания пятого курса.
   А потом.... Эх... Теща, жена, дети.
   Возвращение в родную станицу....
   Г-гэ!
   Другой был в длинном плаще и -не соответствующей стилю рабочей фуражке.
   Все это было не с проста. Парни сразу же понравились Радио, хотя прошло всего несколько секунд с момента их появления в тамбуре. Они, возможно, если в себе новый дым, и Радио казалось, что, помимо него, в них есть теплота.
   Вот стоял, скажем, студенты. Гэ! Заторможенное Гэ. То бишь, когда оно оформится, будут: быт, хлеб. Хлеб-2. Больше него. Теплота же подразумевает, и этим подразумеванием может руководить бог.
   - Есть чо? - сразу догадалась Радио.
   - Чо ? - спросил актерообразный.- А. Это. Слышь...
   -Да, у меня есть папироса,- отозвался второй.
   - Слышь, да пойдем лучше в другой тамбур,- предложил актерообразный.
   - Нет. Здесь концептуальнее. А ты кто?
   - Радио.
   - Классно. Ты знаешь, что Булгаков нюхал кокаин?
   Радио растеряно улыбнулась.
   - Все сильные вещи должны иметь чувство меры,- продолжал парень в плаще.
   С виду ему было лет двадцать пять, но в глазах читалась какая- та древняя то ли печаль, то ли мудрость.
   - Наркотики можно любить по-разному, Радио. Это совершенно многоплановое понятие.
   - Да - согласилась Радио.
   - Меня зовут Вова,- представился молодой мудрец,- А это - Петя Сервис.
   - Ага,- согласилась Радио, чувствуя надвигающийся кайф.
   Сервис, должно быть, был очень и очень сервисным. Сервисный человек! Разве не звучит? Почти, что человек специальный. Особенная модель.
   - Наркотики создал не дьявол,- продолжал Вова,- Дело было так. - он усмехнулся, будто от того, что все на свете ему известно.- Бог сидел как-то в тюрьме. На Кавказе. Почему именно там - все дело в горах. Когда говорят. Что цивилизация зародилась а Африке или в Азии, то забывают древние легенды. Так выгодно американцев. У них нет ген.
   Я имею в виду не Прометея. Это было бог.
   Чисто бог.
   -Чисто бог, - согласился Петя Сервис.
   Чисто бог Отец. Он воплотился в человека, чтобы пожить в плотских забавах. Понимаешь? Там, у себя он был богом, а здесь он был кем угодно. То мужчиной, тo женщиной, то вроде животного что-то. Он умел менять форму. Когда это свойство приписывают бесу, то забывают, что бес не умел созидать. Ему нравились небольшие идеи, средней степени аскетичности, но - не более того. Два состояния - змей и человек - это очень ограниченно. Бог же понял, что в людях много слабостях, и игра с этими слабостями - это очень даже сильная штука.
   - Типа это его привлекло,- вставил Петя Сервис.
   - Ну да. Есть версия, что бог отдыхал где-то в Колхиде. Точно неизвестно. Очевидно, его первоначально привлекало вино. Понятное дело, ведь мудрость в вине. Хотя вино - оно не способно существовать самостоятельно. Его должен кто-то пить. Бог, человек, бес, животные. Но животным пить нельзя, иначе они обретут разум и познают печаль. Им будет грустно сознавать, что цель их пребывания на земле - это бесконечные мучения. Так бог стал менять свою кожу.
   - Типа перерождался,- сказал Петя Сервис.
   - Ага,- согласилась Радио.
   - Словом он, бог, от созиданий, скорее, отдыхал. Есть версия, что его посещал дьявол. Но это не так. Дьявол находился в своей резиденции. Его не интересовали простые и ясные дела.
   - Он типа в этой истории не фигурирует,- сказал Петя Сервис.
   - Типа да,- согласился Вова,- Типа эта вся история про бога. Нет. Он, конечно, с дьяволом связывался. Но спутнику, может. Или как-то еще. То есть, под землю он как тo там звонил... Дьявол реально от творчества уставал, искал реальных там талантов. То есть, oн превратился в птицу и летал, и самых оригинальных он убивал, а души забирал , чтобы самому себе веселее жилось. Да, сейчас.... Сейчас мы покурим.... Но подождите....Я все же дорасскажу эту историю. Типа поэтому поэты долго не живут, да? Но я не об этом. Это вообще такая обстановка была, и теперь по жизни такая.
   - Ты типа звонки имел в виду,- сказал Петя Сервис.
   -Да. Но это не важно. Это может быть серьезно лишь с точки зрения гнилого киберпанка. Большего тут не найти. Киберпанк - это чаще не умение писать.... Да, короче... Ну да...
   Он почесал у себя в кармане, вынул коробок и стал забивать косяк. Рассказ его между тем продолжался:
   - И вот дело было. Жил в Грузии, мудрец который был стар, но выглядел молодо, потому что пил вино, и был многократным чемпионом по питью. Когда его объявили непобедимым, он переехал соревноваться и удалился в размышления.
   Бога он сразу раскусил, когда тот пришел в его дом. А задача ведь непростая была. Нормальному человеку ни за что бы голову бы не пришло, что такое бывает. Но он-то и знал все, и главное, умел наблюдать, созерцать. Практика! Тут без этого не обойтись! Наблюдательность - одна из самых редчайших вещей. В общем, бог, он за молодого человека был тогда. Пришел типа свататься. Что-то типа того. Типа у этого мудреца была дочь.
   - Я знаю тебя,- сказал тогда мудрец.- Ты - бог.
   -Верно,- согласился Бог, - откуда ты знаешь?
   - Люди борются с плотью и плоть борется с ними,- отвечал мудрец,- и это предают всему этому единственную идею. Больше идей нет. Иначе жить не зачем. Потому, что знают, что временность- золото. В вечности делать нечего. Там все есть. Там все можно, и это ужасает.
   -Странно,- заключил Бог.
   На самом деде все было проще. Мудрец знал, что все люди - части одного целого. Только разобщенные. В этом был смысл. А парень этот был как бы отпечатком каждого. Он-то наблюдать умел, и это в глаза ему и бросилось. Может, он и метафоризировал по-своему, но ему это разрешалось. Парень этот все умел и скрывал это, чтоб стиль не поломать, а дела многие свои другим отписывал, так жизнь забавнее казалась. И все прочее.
   - Типа у него была репутация,- сказал Петя Сервис.
   -Вариант,- согласилась Радио.
   - Да, это было реально,- продолжал Вова, - В общем, мудрец так решил. Типа ты мол бог, тебе девок, что ли, мало. Вон их, сколько судеб тасуется туда-сюда, бери да пользуйся. Не трогай мою седую наблюдательность, раз уж я тебя раскусил. Жизнь - простая наука. Времена года. Весна, лето, осень, синяя, вечная зима. Тебе то легко после этой зимы вновь встать и пойти, а мне - куда уж. Для тебя не может быть правды. Я это знаю. Ты должен измениться. Если хоть один человек тебя узнал, ты должен понять, что люди не так примитивны.
   И вот они и забухали. Понятное дело, что оба они были немыслимыми мастерами, и чем больше вина текло, тем мысли становились ясней, все интереснее становилось им вдвоем, потому что не было лучших собеседников в одно время, в одном месте, кроме них. И так и продолжалось, и никто не был пьян. Тогда мудрец задал богу вопрос, на который он не сумел ответить. Это и была его тюрьма. Тюрьма из одного вопроса.
   - Офигеть,- оказала Радио.
   - Концептуально,- добавил Петя Сервис.
   - А что за вопрос был? - спросила Радио.
   - Сейчас, покурим, и я расскажу,- ответил Вова.- Ага?
   Петя Сервис досооружал косяк, и вот волшебная палочка мгновено разошлась по кругу, заставляя тамбур отступить. Мир расцвел, зажглись новые солнца. Подули ветра далеких стран.
   Радио услышала радио. Она часто слышала голоса. Иногда через ее голову проходили настоящие истины, требовавшие запоминания. Может быть - пера и бумаги. Но она использовала кисть. В те же моменты, когда ни того, ни другого не было рядом, она вынимала ручку и блокнот.
   Просто окна.
   Из мозга - в потустороннюю часть индивидуальности. Можно было играть в две свои личности. Первая была правильной и строгой. На работе никто бы и предположить не мог, что она - Радио. Что она общается с наркоманской тусовкой, и, отключая свой ум, сама похожа на опустившихся персонажей.
   Она выглянула в окно и глубоко вдохнула. Это была весна ветра. Трава - весна мозгов, заставляла ветер входить все глубже и глубже и разгонять тени сомнений.
   Из-за горизонта тянулась порция туч. Обеденных, толстых. Армия эта шла атакой на город, возможно, чтобы подразогнать пыль и мусор, помочь деревьям. Помочь бомжам спрятаться, а мусорам отдохнуть от сбора податей. Дарить радость колхозам. Питать плантации мака.
   Поезд затормозил на разъезде, пропуская товарняк. В тамбур заглянула парочка алкоголиков с бутылкой водки.
   - Вмажем?- предложил краснощекий босяк, и тут же, вдохнув белый дым ,извинился,
   - А, понял. Понял, мужики. Давайте.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   - Вопрос не в том, что это был за вопрос,- сказал Вова, - Важнее скорее то, что бог не сумел ответить. Понятное дело, они друг другу уступили, каждый скромно принял чужую сторону, никто никому навязывать не стал. Мудрец было подумал, что, может, и это - уступка. Но позже осознал, что - нет. Бог-то все знал. Каждую мысль. Он хорошо понимал, как важно уметь держать навигацию по собственной личности. То есть, я имею в виду, что всякий человек был его частью, и чем лучше был человек, тем и Богу было -лучше, потому что менее скукоты становилось. А этот оказался едва ли не лучшим экземпляром. Он, видно, умел жить и мыслить изолированно.
   - Бог проиграл?- спросила Радио.
   - Нет. Если в общем, то он, конечно, сам себе этим гол забил, так как сам себя частью себя заморочил. А вообще, он же и сам в тот момент был человеком, поэтому он создал наркотики, чтобы раскрепостить свой мозг. Тогда, создав это зелье, он понял, что они есть благо, но - для творчества, для полета. И совершенное зло для людей, у которых в голове - опилки. Вот так.
   - Мы - поэты,- сказал Петя Сервис.- Мы вот путешествуем. Безцельно. Просто так. Едем и курим. Ха-ха-ха-ха-ха.
   - Нифига себе,- поразилась Радио от души.
   - Да. Мы так выделываемся, выделываться - это тема. Это целое искусство. Точнее сказать - искусство понтоваться. Игра изнутри, и это есть понт.
   - Я тоже люблю понтоваться.- сказала Радио радостно.
   - Все любят,- сказал Петя сервис.- Понт - это особый организм. Оболочка, тo есть. Типа мозг - это процессор, воображение - это виндоуз, а понт - это еще одна оболочка. Типа бывает здоровый понт, бывает нездоровый понт. Все судят о человеке по его органам. Мозг. Пенис там, яйца. А это вообще никакой роли не играет. Человек - это совсем другое. Людей среди людей мало. Это давно установлено. А то, что все это помещается в одну и ту же упаковку, это так и было придумано. Процесс такой. Кто понял, тот понял, кто не понял, тот говорит о душе. О святости. И вообще, тот, кто есть паразит, тот еще больше о душе говорит, потому так как же не вести постоянную беседу о пище своей. Люди питаются чужой энергией. Это глистейшество. Разве не видно. Иначе, нам бы нечего было делить на этой земле. Я так типа думаю.
   - Люди мало знают,- добавил Вова,- вся их культура - это гипертрофированное поедание. Потребление, больше ничего. Батюшка в церкви наслаждается своему служению подсознанию. Оно, чувствуя, как его любят, дарит ему кайф. Это тот же косяк. Только без химии. Конечно, плохо колоться. Мало проживешь, все такое. Мы, впрочем, и не колемся. Это создает много проблем. Возьмем церковь вообще. Если подсчитать всех жертв церкви, то в количественном отношении их можно будет сопоставить с жертвами войн. Я, в общем, не говорю, что Христа не было. Хотя, если и не было, что в этом плохого? Ну, не было пацана, и что с того? Все придумали алчущие люди. Жрать больше. Хапать и совать по карманам. Верно я говорю?
   -Да,- сказал Петя Сервис.
   -Я думаю, если он и правда был, если, при этом, он был тем, кем его считают, то ни одна его заповедь не выполняется. Все, в точности наоборот. Написание Библии - это как раз и есть наоборот. Он сказал, чтобы люди не возводили себе кумира, тогда они взяли и сделали кумира из него. Нет, ты не думай, что я голову себе этим забиваю. Это концепции.
   -Концептуалисты - другие люди, - заметил Петя Сервис.
   -Да. Концептуалист, пораженный идеей воровать, уже не концептуалист.
   -Концептуалист имеет право жить вечно.
   -Это правило игры.
   -У нас - другой понт.
   .- Понт - это слишком просто. Немного игры. Играть до конца, может, и не получается, но хорошо бы было. А так - мы одеваемся не как все. Идеи всякие сочиняем,
   панк-фестивали проводим. Иногда - вот так Изобразим из себя кого-то и катим наугад. А потом - назад. Рядом едут люди. Они типа взволнованы. Но мы прекрасно понимаем, что все это - типа люди. И даже те, кто придут к нам с косяком, те еще ничего не заслужили. Это не показатель, Радио. Едут, вот, серьезные лещи. Верх серьезняка. Целая вселенная в мозгах. Но серьезняк, это потому что в мыслях своих они никогда не умрут. Ты бы в таких мозгах нашла вселенные, где всего одна звезда. "Я." и ничего больше. Великая, полнейшая тьма, тьма без других звезд и галактик. Одна, одна единственная звезда. Мы, вот, постоянно понтуемся, и, как бы, всегда замечаем людей подобных тем, которые что-то чувствуют. Ты очень понтовая.
   -Я живу в мечтах, - ответила Радио, - я не понимаю, что такое понт.
   - Да это как бы невыразимо в словах. Посмотришь на человека, и сразу же ясно, что он за человек. Понтовый он или нет. Это как картина. Бывает все очень просто, но что-то в этой простоте есть. Бывают удивительные типы простоты. Но все замечательное не может стыковаться с общественностью. Ни с какого края. Оно веселится, блестит. Все думают, что это ненормально, Типа мы вообще странно выглядим.
   -Я знаю, - ответила Радио, - я это хорошо знаю. Но какой смысл постоянно об этом думать? Ничего не изменится. Но я вас понимаю. Вы ловите ощущения. Я тоже так живу.
   -Типа да, - ответил Петя Сервис.
   -Типа я тоже такая, - ответила Радио, - потенциал у жизни не столь примитивен, как его используют. Об этом можно судить по лучшим образцам.
   -Кого? - спросил Петя Сервис.
   -Искусства.
   -А.
   -Есть просто понт и есть концептуальный понт.
   - Откуда ты знаешь, какие выражения?- спросил Вова.
   - Я много что знаю. Это не имеет значения. Я еду в Армавир. Еду за одним человеком. Он едет и не знает, что я его настигаю. И вообще, это как-то все не очень просто, он - волшебный старик.
   - Ништяк!- воскликнул Воза.
   - Откуда ты знаешь? - Радио подпрыгнула на месте.
   - Что?
   - Что его зовут Ништяк.
   - Что?
   - Я говорю, его зовут Ништяк.
   -Человека, что ли, так зовут?
   - Да.
   -Ништяк!
   -Да, так его и зовут.
   -Какой кайф! - обрадовался Вова. - Вот это имена! Какой день! Думали ли мы с тобой, Сервис, что узнаем так много нового! Волшебный старик по имени Ништяк! За это нужно выпить! По-любому.
   -Да, по любому, - согласился Петя Сервис.
   Они проследовали в вагон, и там из сумки была извлечена полторашка пива. В вагоне было достаточно тепло. Пиво разогналось, распузырилось. При открывании оно побежало вверх, наполняя воздух кисловатым запахом.
   Колхозная семья продолжала суетиться. Дети играли кедами. Отец семейства пил "Жигулевское". Колхозесса, потея, читала журнал "Зятёк".
   -Держи стакан, - сказал Петя Сервис.
   Заглянув ему в глаза, Радио реально ощутила причину его сервисности.
   Это было в его душе. У него была самая настоящая сервисная душа.
   - Мы и правда на самом деле не знаем, куда мы едем,- говорил Вова,-
   -но в одном селе у нас есть популярный кент. Я еще не знаю, возможно, мы сойдем там, в этом селе. Поедем к нему, видно будет. Это долгая история. Он всю жизнь прожил в городе, а потом вдруг решал в селе от мира спрятаться. Ему показалось, что жизнь слишком неласкова к нему. Правда, может, он просто от ментов прячется. Я не спрашивал. Судя по его настроению, это - что-то глубинное. Скорее, он думает, что от самого себя бывают укромные уголки, там можно скрываться, отрицая собственное бытие.
   - Это как?- спросила Радио
   -Он играл в группе "Волосы".
   -Ого!
   -Он перепробовал все препараты.
   -Он выращивал грибы под ногтями, - заявил Петя Сервис.
   -Ему говорили, займись делом. У родителей был бизнес, - сказал Вова, - но ему все это было чуждо. Он крутил диски. Иногда выступал со своей группой. Басист умер от передоза. Но это ничего. Ты же знаешь. Все концептуалисты это знают - хочешь жить в кайф, находи в себе ум следить за собой. Часть имиджа может быть лишь внешней. Концептуализм стоит некоторого труда. Глупо думать, чтобы он давался сам собой.
   -Он даже бензин нюхал, - сказал Петя Сервис.
   -Да. Он жил с девчонкой. Потом - в двумя девчонками. Потом, устав, жил с парнем. У них была полноценная семья. Потом все это переросло в реальный сквот. Ты же знаешь, это - одна из высот постмодерна. Без свота просто невозможно представить себе современную культуру.
   -Да, по-любому, - согласился Петя Сервис.
   -А ты не жила в сквоте?
   -Боюсь, что это не так уж концептуально, - ответила Радио, - но сильнее всего, это когда ты можешь очень сильно на чем-то концентрироваться. А что с ним дальше было.
   -Он сочинил песню про колесо, - ответил Вова, - целую неделю слушал эту песню без перерыва, пока его не заглючило.
   -А потом, на репетиции группы "Волосы" взорвался усилитель, - добавил Петя Сервис, - гитариста ударило ручкой и пробило голову. Наш друг решил, что судьба его предупреждает. Хотя это - всего лишь официальная версия. Всей правды мы не знаем.
   - Да,- сказала Радио,- так бывает. Ты хочешь от чего-то уйти, и как будто все мешает. Особенно вредны те вещи, которые уже въелись в твое сознание и ассоциируются с сегодняшним днем.
   - Да
   - Так, что вот такая наука развлечения и извлечения кайфа из самого себя,- сказал Вова,- кого угодно может достать. Хочешь развлекаться, готовься к возможной ранней смерти. Тем более, что к ней и так надо быть готовым. Хочешь получать кайф от концептуализма, развлекайся более системно. Нужно уметь получать наслаждение при каждом вздохе. Поначалу это непросто. Но это достижимо. На самом деле, это - цель любой серьезной философии.
   - Сама подумай,- Петя Сервис сделал большой глоток пива, -Разводит он всякую дрянь, но типа для друзей,- Петя Сервис вновь присосался к бутылке.
   - И
   - Он умрет.
   - Самый важный вопрос,- сказал Вова,- человеку не свойственно задуматься о смерти.... И вообще, это как бы и запрещено. По-своему. Даже как бы и запрещено, чтобы приходило в голову. Мозги как-то так утроены, что если ты об этом думаешь, то ты непременно урод какой-нибудь. Смерть -это очень естественно. Это такая же одежда, как и та, что мы носим.
   -Будешь еще пива?- спросил Петя Сервис.
   -Давай.
   - Держи.
   - Есть одна интересная теория,- сказал Вова,- но она сильно уходит от общей линии, принятой у людей. Слышала о НЛО?
   - Ага.
   - Не секрет, что это правда. Глупо отрицать. На самом деле, мы давно установили истину. Если не веришь, мы вряд ли сумеем доказать, что это так. Я никогда не видел ни НЛО, ни инопланетян, но для меня совершенно очевидно, откуда они берутся.
   -Это просто, - добавил Петя Сервис, - существуют энлонавты чрезвычайно большого роста.
   -Существуют невысокие, но очень мордатые инопланетяне, - сказал Вова.
   -Разве не таким бывает кто-нибудь из твоих друзей, когда его не на шутку колбасит.
   -Бывают случаи, когда люди видят посадку летающей тарелки. Энлонавты выходят и берут пробу почву. Но, напрасно думать, что это - именно проба. Зачем, спрашивается, смотреть на землю под микроскопом, если состав можно узнать, подключившись к биополю планету. Нет, Радио, они никого не изучают. Они набирают нашу почву, чтобы курить. Они забивают ее в косяк и пускают по кругу. Их путешествия в космическом пространстве продолжается после этого легко и непринужденно. Не знаю. Может быть, они все там - поэты. Все может быть. Я не знаю. Но иногда, когда кого-нибудь из членов экипажа заколбасивает не на шутку, тарелка приземляются, и зрители могут наблюдать такую картину. Выходит от трех до четырех очень странных типа, лица их сами за себя говорят. У кого - один глаз, а у кого - и больше двух. Прет всех не на шутку. Лица такие, что и мама родная не узнает. Так вот, четвертого выносят. Ему так плохо, что необходим свежий воздух. Они уже пробовали откачать его вакуумом, но не помогло. Известно немало случаев выноса тела. После же происходить занос. Тарелка стартует, на том и все.
   -Выходит, они - нормальные пацаны? - спросила Радио.
   -По любому, - ответил Петя Сервис, - просто их прет.
   - Существует еще легенда про бермудский треугольник,- продолжил Вова,- Согласитесь, это загадка. Ха-ха-ха. Еще какая. Исчезновение кораблей, разной фигни, самолетов. И вот.... И вы, конечно, знаете, что время от времени находят пустые суда. Словно пол минуты назад жизнь там бурлила, суп стоял горячий, сигарета в пепельнице дымилась, и главное - оставались собаки и кошки.
   - Они не курят,- смеясь, воскликнул Петя Сервис.
   - Что? - озадаченно спросила Радио.
   - Зачем ты выдал,- сказал Вова,- Я хотел рассказать, в красках. С пафосом. Короче, что древняя цивилизация, которой уже нет, знала о наслаждениях. Но не просто так они торчали, тащились. Это так только люди могут. Информация кодировалась. Шифровалась. Самый большой груз травы везли по морю. И был шторм. Так вот. Великий косяк всех времен и народов утонул. Его ментальность была столь велика, что он как бы был закрыт волшебным полем. Просто так рассеяться трава не могла. Это ж и представить себе нельзя. Возможно, что эту катастрофу подстроили боги. Тянет этот косяк своей волшебной силой. А моряки сознательно понять не могут, что это такое. Но душа раскрывается и жаждет. И так все и плывут в светлую глубину, чтобы соприкоснуться. Ученым не понять. Я не считаю, нет, что ученым этого не понять. Но. дело в том, что ученым совсем не обязательно курить. Они и так ходят под кайфом всевозможных тайн и открытий.
   -По-любому, без равных, - сказал Петя Сервис.
   -Ученых и так колбасит.
   -Они избранные.
   -По-любому.
   -Чисто лучшие люди.
   -Класс.
   -Йес.
   -Вау.
   -Ништяк.
   -Жак Ив Кусто.
   -А помнишь, с ним плавал Фалько?
   -О, ништяк, Фалько!
   -Чисто Фалько.
   Время летело незаметно. Поезд бежал, и Радио нескоро вспомнила про существование Деда Ништяка - главной цели своего побега из действительности. Они вновь вышли и вновь покурили. Разум чувствовал особенный восторг.
   День угасал. Вова и его друг Сервис готовились к высадке на глухую станцию, где жил бывший солист группы "Волосы", ушедший от суеты и наркотической тряски.
   - На самом деле мы занимаем довольно большие посты в мире людей, - сказал Вова на прощание, - совершенно невообразимо, чтобы мы жили просто так. Вопрос ведь банален - где брать деньги? Мы бы с удовольствием пожили бы в Америке в эпоху хиппи, но мы живем здесь и сейчас, мы - дети своих родителей, и, если пытаться открыто что-то ломать, то ничего не сломаешь, потому что это никому не нужно. Хочешь жука в муравейнике, получишь муравья в жучатнике, и больше ничего. Поэтому мы много работаем. Быт наш серьезен. Но когда мы отрываемся, то - всецело. Форева янг. Мы никогда не умрем, верно, Сервис?
   -Да.
   -Ду ю вонт ту лив форева. Нужно уметь совмещать приятное с полезным. Внешнее безделье хорошо. Оно даже может кого-то вдохновить. Главное, держать себя в руках, знать меру. Может быть, здесь будет больше философии, чем отдыха, но это разумнее. Ну, и понт.
   -По-любому, - подтвердил Петя Сервис.
   -Это такая наша свобода, Радио. Сейчас - в такой форме. А завтра она будет жить как-нибудь иначе. И это самое главное. Пока, Радио. Расти большой.
   Она помахала им рукой и тут она пришла к ней.
   Она.
   Суета.
   Дело не в том, что в каждом человеке могут быть спрятаны такие скрытые пасхальные яйца. Ты не подозреваешь, о чем думал бог в перерывах между проектированием. А оно, вон, вылазит, в самый неподходящий момент. Оно вдруг захватывает разум и кричит:
   -Я - рулевой!
   Нет, суета - это обычный пост-кумар. Если не брать в расчет шириво, то все зависит от травы. Безусловно, если вы прикурились, то оно вас и не возьмет. Но свежее, неизученное облако, может сыграть с вами в игру.
   Кто-то из вас - мяч.
   Иногда такое состояние называют шугняком. Это значит, что субъкт - шугается.
   Пш-ш-ш-ш.
   Иногда так боятся воробушки, когда ветер напоминает шум натягивающейся рогатки.
   -Куда я еду? - спросила она сама себя.- Что за чушь? Это что, моя свобода? Какого фига?
   Зеленая сцена за окном становилась чередой сменяющихся полей. Открывались ранние звезды. В полях все еще трудились упорные механизаторы. Верхом на своих дизельных лошадях. Вперемешку с водкой. С сельским, вонючим самогончиком, согнанным по рецептам заводчиков сахарной свеклы.
   По проселочным дорогам ехали вахтенные автобусы, несущие в телах своих уставших колхозников. Одних ждали мужья, других - жены, кто-то, очевидно, заявлял, что вот вот собирается поехать "на харя".
   Радио бы никогда не поняла, что это значит.
   Это была жизнь, пахнущая домашним навозом, сеном, кислым дворовым сортиром, запахом мотоциклов "Минск", всеми видами самодельных спиртных напитков, еблей на сеновале, лаем собак, сплетнями, первой программой ЦТ, галошами, и еще многим и многим.
   Закурив в тамбуре, Радио четко сформулировала:
   - Его нет. Или здесь, в этом поезде, или нет вообще. Ей захотелось бежать, и она побежала. Прямо в тамбуре.
   Этот бег на месте привлек окружающих - народ зашумел. Суета Радио передавалась ему по зрительным каналам. Едва сообразив, что происходит нечто необъяснимое, Радио обернулась и увидела несколько десятков пар глаз, упорно смотрящих на нее. Ее схватил дикий ужас. Сердце сжалось, как поролоновый мячик.
   Да, это было нескромно, но она продолжала бежать.
   Люди, собираясь вкруг, уплотняли кольцо. Их лица пузырились. Умы фонили пустотой. Это было удивление обезьян, к которым с самолета упал работающий транзисторный приемник.
   Она продолжала бежать. Она не знала, как остановиться. Но способ существовал, и его оставалось лишь вспомнить. Даже шугняк не мог помешать ей. Один шаг. Только взять себя в руки. Только не бежать так быстро.
   -Гля, гля! - кричали возвращавшиеся домой сельские жители.
   -Ля, ля, - вторили им дети.
   -Чиво там?
   -Питро!
   -Васылий, чаво ты туда прэшься?
   -Гэ, Гэ, Гэ, кум, иды сюды. Гля, гля.
   Чуждое стадо наступало. Выхода не было. Только тотальное воспоминание! Но что именно вспомнить?
   Охватив руками голову, Радио попыталась остановиться? Но могло ли это помочь? Ведь точка пространства, в которой она находилась, стояла на месте относительно вагона.
   -Манька, гляды!
   -Чиво, чиво тута?
   -Кум, кум!
   -Кума!
   - Идите на хуй!- закричала Радио отчаянно, закрывая лицо руками.
   Пространство перевернулось. Несколько сюжетов выпало из него. Дикий хохот пошел волной, захватывая все больше и больше жертв, и вот уже все были в его власти, и некому было спасти ее.
   -Держите ее, - кричал кто-то.
   - Ебать ее надо,- кричал другой.
   -Вызовите скорую!
   -Милиция!
   Спасение.
   Радио осмотрелась, понимая, что истерика сильнее ее, а чудес не бывает. Умереть - вот спасенье, но кто бы мог убить ее безболезненно?
   Стоп-Кран!
   Судьба не зря сводила их несколькими часами ранее. Судьба мудрее, чем провидение. Она - рука!
   Толпа разгорячалась. Ей чудился запах крови, и она бесновалась.
   Поезд в тот момент набирал скорость, и все вышло как нельзя хуже для пассажиров - их просто понесло волной, прижимая к сидениям, а те, кто стоял, сумели узнать кое-что о невесомости. Радио ударилась о дверь, и та открылась, выпуская ее в ночь. Еще секунды, и она вскочила на ноги и побежала прочь, теряясь в кустах.
   Она не пыталась оглянуться. Она выгнала ту электричку вон из своей жизни. Подальше. Навсегда. Чтобы и следов в памяти не осталось. Электричка была отформатирована. Имена пассажиров стерты навек. Их лица опущены в бокал настоящей, пустой пустоты, где нет даже пыли.
   Ночь в полях запомнилась Радио криком звезд. Всякий раз, смотря вверх, она жмурилась и затыкала уши. Звезды жужжали как пчелы. Увидев ее, они начинали свой хор. Радио опускала глаза, чтобы ничего не видеть. Она затыкала уши, но мировые хоры вырывали ее руки и кричали в уши насильно.
   Луне было трудно.
   Нет, она не была накурена. С трудом пробиваясь сквозь боковой дорожный бурьян, она тянулась к краю лесополосы. Ветки акации хлестали желтое лицо, пытаясь выколоть глаза.
   Трактора трещали где-то на фермах. Они напоминали организмы, больные вечным метеоризмом.
   - Там трактористы,- сказала она самой себе.
   Они привиделись ей теплыми парнями, наливающими самогон, дарующими ласку.
   Не смотря на солидол, застрявший в трещинках тела, трактористы душевны. Они умелые в искусстве любви. Можно заснуть, но любовь будет продолжаться до бесконечности. Из реальности - в сон.
   Луна поднялась над лесополосой, и на их фоне проступили силуэты птиц. Должно быть, сов.
   -У-у-у-у-у-у-у, - пели звезды.
   Ночные жуки сообщали друг другу о визите незнакомки.
   -Ж-ж-ж, накуренные глаза.
   -Ж-ж-ж, ж-жуки, хотите потор-рчать?
   -Как, ж-ж-ж.
   -Будем нюхать!
   -Ж-ж-ж, летим!
   Она шла на гул трактора и понимала, что он там - Дед Ништяк. Он там сидел в ночи в синем тракторе и маслал pучки. И вот, он победил, и мотор надрывается, раскаленные поршни ласкают смазанный металл , а культиватор входит в землю, будто мужчина в женщину. Каждую секунду из моновского магнитофона доносится что-то ритмичное.
   Но это не может быть рок.
   Типа "Руки Вверх".
   Музыка для глухих хуторов.
   Где-то на полпути она потерялась. Цель ее похода стерлась. Звезды продолжали кричать, но прятаться уже не хотелось. Наверное, их крик был теперь криком отчаяния. Никто не мог им помочь. Ведь Радио больше не собиралась сходить с ума. Ее тянуло к далеким огням, где, должно быть, находилось то самое тепло. Однако, идти ей пришлось довольно долго, и это была дорога постоянного цепляния за какие-то колючие кусты. В конце концов, ей встретился лупоглазый трактор, мирно спящий посреди поля, и Радио забралась в него, чтобы не замерзнуть и скрыться от крика звезд.
   Ночь разлилась за трактором, словно за бортом космического аппарата. В кабине было сухо, пахло той самой соляркой, что заставляла цилиндры производить вонючую плазму и приводить в действие механизм трахания полей.
   Ей ничего не снилось. Проснувшись, она увидела вокруг поля и посадки, гуляющих грачей, которые что-то выискивали, пытаясь подобраться к железному коню, но что-то их отпугивало.
   Осмотрев себя, Радио не обнаружила на теле признаков общения с кем бы то ни было и облегченно вздохнула.
   Влезла в карман.
   Щелкнула плеером.
   Оказалось, что батарейки давно сдохли, и даже радио отказывалось ловиться. Зато за сидением обнаружились полбутылки водки, и это заставило ее душу потеплеть, успокоиться. Тут же и пакет был с солеными огурцами и горбушкой хлеба, а также - стакан. Граненый. Она выпила грамм сто, сто пятьдесят, ощущая, как тепло приводит ее к жизни. Водка была ядреная. Катанная. Пробирала до самых костей.
   - Устроила я сама себе приключения,- сказала Радио,- зачем это? Черт.
   Она знала, что ее страсть к мечтам была подобна самой страшной нимфоманией. Если настоящие нимфоманки в итоге приходят к съемкам в порно, то в ее итогах могло быть все, что угодно. Если перевоплощаться, если воплощаться в придуманный образ до самозабвения, трудно ожидать, чтобы люди поняли тебя правильно. Если ты боишься мнения знакомых, нужно избегать встречи с ними. Но лучшая игра - это полное безразличие к твоей предыдущей личности. Они поменяны, как перчатки. Плевать на всех. Или все, или ничего. Играть - так играть.
   Она вздохнула, чувствуя моральную ломку.
   Нет, долой. Нельзя думать. Ничего страшного не произошло.
   Ей отчетливо ощутилась та грань, на которой она постоянно балансировала, точно арлекин, решивший прогуляться по самой кромке мира. Малейшее движение могло скинуть ее в пучину, и не нашлось бы силы, чтобы вынуть ее потом назад.
   С другой стороны, это ненормальное баллансирование пробуждало ее к жизни. В отсутствии всего этого можно было померкнуть, словно изношенная звезда, и стать как все, и это страшило еще больше.
   Пошарив по карманам, Радио денег не обнаружила. Лишь мертвый плеер поскрипел пластмассой своей. Зато трактор еще раз смилостивился над ней. За сиденьем оказалась смятая десятка и куча мелочи по десять копеек.
   - Ништяк!- воскликнула Радио душевно. - Похмелюсь. Никакого волшебного старика- роллера не существует. Все теперь ясно. И раньше было ясно, что мои погружения в фигню до чего-нибудь доведут. Ничего. Главное - голова на плечах.
   Милость трактора была велика. Она поцеловала его в руль.
   Так нельзя, - размышляла она, - нельзя объять мир. Нельзя вдохнуть в себя бесконечность. Невозможно играть в собственном кинофильма в роли всех героев сразу. На такое способен лишь Дон Хуан. Но ограничиться рисованием? Нет. Это слишком короткая мысль. Холст ограничен, а ум всегда заключен в рамки твоей техники. Дело не в том, что ты никогда не будешь лучшей. Мне этого и не нужно. Но, подобные игры близки к катастрофе.
   Милость трактора.
   -Нет, ничего страшного. Никакого Ништяка нет. Это понятно. Но почему же он был так реален. У меня был реальный шанс не вернуться в здравое состояние. Это слишком. Стоит приостановиться и задуматься.
   Допив водку, она медленно выкурила последнюю сигарету. Ей пришла в голову мысль завести трактор и добраться на нем до города. С полчаса было потрачено не изучение приборной доски. У железного коня было немало всяких ручек. Но главное, что отсутствовал ключ зажигания.
   Отчаявшись, она пошла пешком. Она добиралась до города два дня и будь, она в здравом уме, она бы воспользовалась бы электричкой, в которой ничего не стоило проехать зайцем.
   Однако, реальность казалась ей сложнее. Она ночевала в стогах. Ей больше не встречались милостивые трактора.
   Полевой ветер гнал ее не туда. Положившись на свою интуицию, она ошиблась и пошла в сторону села. Но разве знала Радио, что такое село?
   Теплые хаты.
   "Жигули Ваз-2101".
   Мотоцикл "Минск".
   Теплые трактористы.
   На пути ей встретилась мехбригада. Из боксов выскочило десятка два пьяных трактористов. Обступив ее, они протягивали руки, дёргали ее за одежду, предлагали поехать забухать.
   -А то жинко, ну ее к едренефене...
   -Да ну его нагад, поехали.
   -А чо, поедем, у Ванька бутылка есть.
   -А може в баньку?"
   -О, глядите, а чо за харёк? Я ее не знаю.
   -Ты, повезли ее в посадку....
   -Ну, чо, мочалочка, в баньку то пидэ?
   После предложения отправиться в баньку ей все-таки удалось ретироваться. Отступив к лесополосе, Радио стремительно нырнула в кусты. Толпа трактористов рванулась следом. Ее выручило то, что колхозники не восприняли ее попытку к бегству в серьез. Они решили, что жертва специально уводит их в кусты, чтобы там произвести соитие. Покинув лесополосу, Радио нырнула на пшеничное поле. Пригнувшись, она пересекла зеленое пространство и скрылась в другой посадке. Трактористов она больше не видела.
   К вечеру Радио посетила село со стран названием Шмидт, где заночевала на брошенной ферме, на пару с бездомной кошкой. Кошка отправилась с ней в путь утром следующего дня, и Радио решила, что непременно заберет ее с собой.
   Так и вышло.
   Дельтаплан, бездумно пивший пиво на скамейке, совершенно бесчувственный после последнего приключения с волшебной травой, был просто шокирован видом Радио. Она ковыляла. Иного слова и нельзя было подобрать. Прическа колыхалась в стиле "но парус, порвали парус", на плече ее сидела кошка, худая и потрепанная, как сама Радио.
   Ноги Радио были покрыты кровавыми ссадинами.
   -Дельтаплан,- сказала Радио и плюхнулась на скамейку рядом.
   Кошка вытянулась и влезла на плечо Дельтаплану.
   - Хочешь, я прочту те6е новый стих,|- предложил Дельтаплан.
   - А.... Ничего себе, ты, Дельтаплан. Не видишь, что ли?
   - Нет. А что? Я к барыге ходил. У него ничо нет.
   - Bсе, все это дерьмо, Дельтаплан. Единственное, что меня успокаивает, так это то, что рано или поздно все успокаиваются и тупеют . Рано или поздно. Никто не останется в молодости.
   -И что?
   - У тебя бабки есть?
   -Зачем?
   - Ну, не ломайся.
   - Чо, доза нужна?
   - Да нет. Ты же знаешь. Купи мне бутылку пива.
   - Сейчас. Господь нужен. Он будет здесь сейчас проходить. Разведем его.
   - Представь, Дельтаплан. Вот черт, и что у тебя такое длинное погоняло. И не выговоришь. Дельтаплан. Не просто план, а Дельта План. Хотя, конечно, ты поэт. Это безусловно.
   -В смысле.
   -Со мной все время было не так.
   -А....
   -Да нет Ты не понимаешь. Очень сильно было не так.
   -Ну да.
   - Нет, ты меня не понял.
   - А с кем сейчас так?
   - Не знаю.
   - Ну вот.
   - Нет. Со мной сильно нехорошо, нафиг вообще все эти ломки? Вот тебе кошка....
   - Какие ломки? Я ведь не сижу. Я так.
   -Да я не про тебя. Это называется домечтаться до ручки. Истечь мечтами.
   - Да ладно. По-моему, это у всех такая фигня. У меня тоже. Я же поэт. Ты же сама говоришь, что я поэт. Поэт и не должен быть нормальным. А ты.... Ты же художница, Радио. Мне кажется....
   - Да, человек человека не понимает. Сейчас все люди такие. Говно.
   -Да все нормально. Давай кошку накурим. А? Просто тебя ломает, вот ты и смотришь на мир через черное стекло.
   Он взял кошку в руки и перевернул, чтобы посмотреть на половые органы.
   - Девочка,- сказал Дельтаплан.
   - Эту кошку будут звать "Мой глюк",- сказала Радио,- она испытывает второе рождение вместе со мной. Она как бы заменяет мне его.
   - Кого?
   - Деда Ништяка,
   - Кого, кого?
   - Да так.
   - Это что? Плановое имя? Будто служитель плановой церкви.
   - Нет
   -Ну... По имени ясно, что это свой человек.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Глава 5.
  
   Дня через два погода совсем расплакалась. Лужи дрожали от мурашек. Белье на балконах колыхалось, будто часть какого-то непременного жизненного механизма. Лужи увеличивались, и машины явно скромничали, будто боялись промочить ноги и простудиться - ползли медленно и сонно. Их пугали лужи.
   Кошки-для-Окон выглядели тоскливей обычного. В их лупоглазой печали пели другие звезды. Пройдя вокруг дома, ступая местами по траве кривых, с лужами, газончиков, можно было с легкостью пересчитать всех кошек первого, второго, и третьего этажей. Но я не беру в расчет тех, что торчали на балконах. Дело в том, что они - другой тип созерцание. Скорее даже, и не созерцание это, а ловля. Капель там, мух, вялых отстойных бабочек, черной моли - это уже дело избирательное.
   На пункте стеклотары были тишина и покой. Я там, на самом деле, частенько бывал. Мы собирали все напитые нами за короткий срок бутылки, чтобы продлить удовольствие. Ящики теперь стояли одиноко. Приёмщики, бомжеватые мужчина и женщина, сидели на присядках под козырьком предыдущей, доисторической стеклотары, которая уже несколько лет, как не работала. Район спал понемногу.
   У дверей бара-стекляшки стояла "Газель". Выгружали свежее пиво.
   В окне парикмахерской виднелась голова подстригаемого.
   Бабушка Красная Бензопила какого-то фига лазила по самодельному футбольному полю. Что ей там делать было? Бутылки не валялись. Ничего же другого в общественных местах она не знала. Впрочем, да, она подметала. Ей казалось, что она - работник горслужб. Иной раз ей удавалось промести почти всю территорию двора, прежде, чем изменения в ее собственном приходе не толкали ее еще куда-то. Бабушке никто не мешал. Да и лучше не мешать было. В противном случае наступал такой мандёж, что слышно было отовсюду.
   -Ах, и сука, ты дома-то у себя так срёшь? А? Думаешь, раз улица, то можно садиться и срать? Где пожрал, там и сел. Ох, и суки то, ох и твари!
   Нельзя сказать, чтобы я не задумывался. Помимо того, что в голову в крайне расплывчатом виде время от времени возвращались мысли о золотой банке, я частенько мечтал о том, чтобы соскочить. Но вы то знаете, что такое обещалово. Нет, я не том, чтобы трахать мозг кому-то еще. Это гораздо проще, чем найти взаимопонимание с самим собой.
   Завтра, - скажешь ты себе.
   А завтра звонят пацаны. "Пиво пим будем?" "Да". Ну, и пиво - только начало. Ты напичкиваешься всем подряд, будто склад - товарами. На отходняк, то есть на то, чтобы вернуть к тебе мысль об освобождении, уходит какое-то время. Но чаще - не меньше недели. Но тут, как назло, назревает какой-нибудь движняк, который просто невозможно пропустить.
   Из головы идет синеватый дымок.
   Но печень, слава, богу, еще в порядке. У нас на районе жил парниша по имени Торчик. К двадцати годами он уже практически уничтожил печень.
   -Что же мне делать? - плакал он по-ходу.
   -Да, Торчик, да, - отвечали ему люди, - офигеть, ты герой.
   Торчик был очень серым. Мы как-то завели его в квартиру. Это было урочище Дельтаплана. Наша толпа смотрела альбом старых А4-картинок, собранных за последний год. Мы частенько экспериментировали по накурке. Торчик испугался. Он относился к категории людей, для которых вещи за пределом жрать-торчать-срать-бабки - это все западло. На самом деле, это один из верхов серости.
   Так вот, чтобы соскочить, нужно свалить куда-нибудь на некоторое время и там побыть одному. Это - лучший вариант.
   - Вот бы покурить,- говорит Герцог.
   -Нафига? - спрашивает Марфа.
   -Не знаю. Вроде и не хочу, но типа надо.
   - Для нас будет специальный магазин, -говорю я.
   -Типа туда дальше,- соглашается Марфа.
   -Погоди,- отвечаю ему я,- мы еще придем в страну вечной накурки. Лично я убежден в том, что человек получает то, во что он верит. А раз мы искренне верим в накурку, значим, туда мы и придем. Будет степь. От края до края земли. Травы будут колоситься и петь. И главное - будут еще и спички. Ну, и типа папиросы.
   - А хавать мы будем что-нибудь?
   -А нафига. Жратва - это плотское наслаждение. А курить мы будем духовно.
   -А как же трава?
   -Как как. Будет трава. Целая степь. Поле. Целый земной шар травы. Будем мы курить и мечтать. Песни какие-нибудь сочинять. А иногда мы будем возвращаться на землю и дарить нашим друзьям наркотические сны.
   -Да,- говорит Герцог,- Трава. А я вот не верю в траву, и для меня ее нет.
   -Значит, ты куда-то еще попадешь.
   -Куда?
   -Не знаю.
   Я знаю, что я общаюсь с машиной. Теперь я слышу ее, и она слышит меня. Пятница, кажется. Может, и не пятница. Но, какого-то черта идет "Поле Чудес". Оно будет идти вечно, пока Якубович не умрет.
   Бежит, стуча, трамвай. Над головами колосятся плафоны. Водитель играет ногой, передавая импульсы тела реостату. Спидометр не работает. На нем - 90. Но разве может трамвай пойти 90? Представьте себе такой трамвай.
   Дом. Квартиры. Тела, живущие друг над другом. Череда одновременно кипящих чайников. Параллельные мухи. Дети, еще не знающие, зачем из них сделали существ, ограниченных во всем. Комнатные тапочки, хранящие следы прошлогоднего пота. Труп убитого комара.
   Кошки-для-Окон.
   Тогда же шел дождь. Последний нешировой наркоман на земле по прозвищу Дельтаплан, что можно произнести еще и как Дельта План, взволнованно проводил свое утро. Руки его тряслись. Из труб носа капала вода. Он с вожделением смотрел на шприц, полный винта, который он сам же сварил для нас. У него свербило в голове, а в животе бегали пузыри. Сердце работало через раз. Он чувствовал сексуальное возбуждение. Да, доза действительно могла иметь. Здесь, под пластиком шприца, она разливалась улыбкой любимой женщины. Может, это была ее слюна?
   Тяжело дыша, Дельтаплан посмотрел в окно и едва не зарычал. Руки его не слушались. Краем сознания он понимал, что стоит сделать один лишь только шаг, и его никто уже не остановит, потому что всей собравшейся в нем жажды хватит, чтобы проиграть.
   Наконец, он собрался с духом и выдавал винт из шприца в окно. Пошел на кухню, нашел трехлитровую бутыль медицинского спирта, отлил в большую алюминиевую кружку, что еще от деда, что на войне воевал, осталась, разбавил струей из под крана и выпил. И вот - полегчало. Он выпил еще и сплюнул. Чужая игра закончилась. Время "Ч" вновь приблизилось.
   Возможно, это были творческие ломы, когда хочется умереть просто так. От печали. От желания геройского эксперимента. Дельтаплан вынул из ящика стола пакет с травищей, забил косяк и потянул. Мозг подвинулся. Словно в трамвае. Спирт и трава разделили его половину. Он остался удовлетворен исходом. Я имею в виду, хозяин этих двух половинок.
   Пришло еще больше, и он смеялся. Потом пошел к зеркалу и смеялся сам с себя. Потом приблизился и стал выдавливать угри на носу. Когда нос покраснел, он вышел из ванной и выпил еще спирта, и смех истощился.
  
   * * *
  
  
   Печаль на моем лице.
   Моя девушка течет в шприце.
   И это не только ее слюна.
   Это вообще она сама.
  
   Чтобы быть вместе всегда,
   Мы сливаемся самым влажным способом на земле.
  
  
  
   - Впрочем, почему печаль,- подумал он,- можно и прыщи на моем лице. Правда, нет прыщей. Угри только. Но не стоит сочинять о шприцах. Это чревато.
   Однако, девушка в шприце продолжала ему грезиться. Он ощутил запах тела, и он усиливался, пока Дельтаплан не выпил еще спирту и не сочинил стих про спирт.
  
  
  
  
  
  
   * * *
  
   Спирт - лучший из людей пацан.
   С ним неплохо и вдвоем.
   С ним неплохо и втроем.
   С ним неплохо и вчетвером.
  
   Я люблю с ним говорить.
   Он тоже пишет стихи.
   Но не такие как я.
   А я люблю стихи с рифмой.
  
  
   Дельтапланово вдохновение было настоящей болезнью, и от нее трудно было отделаться всеми возможными способами. Он сбегал, купил тетрадку, чтобы покорить ее за один присест. Он не то, чтобы кайфовал, он как будто от чего-то убегал. Идти на столкновение с этим было невозможно, а стихи являлись оружием с этой странностью. А так ее можно было зашить, облить желудочным соком и переваривать.
  
  
  
   * * *
  
  
  
   Моего друга звали Ивах.
   Однажды он взял пистолет.
   Трах - тарарах.
   Его больше нет.
  
   А ты живешь, и главный закон -
   В голове - канал.
   Я мне бесполезен ваш стон.
   Я манал.
  
   Сегодня мы есть,
   Как в магазине спички.
   А завтра вырастет шерсть,
   Щелкнут отмычки.
  
   Это все равно для чего-то,
   Что меняются день и ночь.
   А у меня в голове суббота,
   И в шприце - жидкая дочь.
  
  
  
  
  
   Его несло, как парус, но вскоре спирт дал о себе знать, стихи потеряли плавность и поскакали.
   Это были весьма пьяные кони, после которых оставалось упасть на диван. Упасть правильно, чтобы ничего нигде не зацепить и не разбить. Типа там, вазу какую-нибудь. Впрочем, вазы не было.
   Марфа в тот день грузил на железной дороге. В отличие от меня, он зарабатывал деньги стандартно. С утра, до обеда, часов до двух, в компании типов, он зарабатывал до двух сотен. Этого вполне хватало на пиво, на траву. С дозой было сложнее. Но, не то, чтобы мы только и делали, что воровали, но - бывало. Марфа грузил стиральные порошки. Коробки с мылом. Разный там "Ваниш", "Васич", "Петиш". Кидали ящики на рохлю, толкали от вагона на склад. Никогда не воровали. Не зря ведь говорят, никогда не сри, там где живешь.
   Господь прокисал в страшнейшей апатии. Его грузил вид стен, вид соседних домов, шум дождя напрягал, а от плоских шуток "MTV" было по-прежнему невыносимо. Он взял плеер, чтобы спрятаться в его резковатом шуме, но это не помогло. Перебрав несколько кассет, он нашел "Золотое Кольцо". Щелкнул кнопкой.
   -Е, - произнес он, думая, что нашел себе параллельный мир.
   Типа зима. Типа поля, поля, поля. Вдалеке от трассы - глухой колхоз. Из одного колхоза в другой к любимой едет молодой парень. Ей - 45, она ягодка опять, ему 18. На чем он, там, едет? Типа на "Ниве".
   -Нет, - сказал Господь и выключил плеер.
   Музыка не могла помочь. Журналы "НЛО", все, как один, раздражали. Он подошел к телу видика, потрогал щели. Над щелями было тепло. Внутри неспешно грелся трансформатор дежурного режима. Находясь в полусне, он видел судьбу.
   Чисто судьбу.
   Господь поставил один фильм, второй. "Аризона-Дрим" стал печалить его уже на середине, и он едва не заплакал, хотя плакать было совершенно не с чего. Да и сам Депп будто излучал какую-то дрожь.
   Пришел Петич, и они играли в лото.
   -Что с тобой, Эдичка? - спросил Петич.
   - Душно мне как-то,- отвечал он Петичу.
   -К чему бы это?
   - А ты не видишь?
   -Нет.
   -Это часть того, что происходит не только со мной.
   -Что из чего происходит?
   -Да много чего.
   -Да ты гонишь,- справедливо заметил Петич,- у нас в школе никто так не гонит. Да ты что? Ты ведь и сам раньше так не гнал. Что с тобой случилось, а, Эдичка?
   -Ни что.
   - Нет. Я же вижу. Когда человек начинает сильно гнать, он тут же цепляется за какую-нибудь идею. Она вроде как его оправдывает. А на самом деле - это тоже часть бреда.
   -Да ладно.
   - Ладно. Все вижу. Я все понимаю. Э, брат, пойду я, куплю тебе водки. Как дед Абрам говорил - если в душе вечер - купи себе вина. Ин вина веритас.
   Петич был смышленый малый. Вернувшись, он изрядно напоил Господя, а уж после этого заметил?
   - Скажи, Эдичка, а ты колешься в член?
   -Что?
   -Ну, я имею в виду, сюда.
   -Что?
   -Да что ты. Я же все знаю. Я ведь не такой, как раньше. Ты привык, что я мелкий. А я уже много чего повидал. Я тебя младше, но я скажу, что если ширяться в член, то рано или поздно он завянет. И вообще, не знаю, что с тобой делать?
   Господь же тогда еще больше испугался. Будь его воля, он бы спрятался в самом себе и сидел бы там и куковал. Петич напоил его до беспамятства, сам же опрокинул стакан и пошел на баскетбол. Он мечтал о карьере в НБА.
   Радио спала до обеда, держа кошку Мой Глюк у себя на спине. Ей снились черные звезды, светящие в обратную сторону. Трубы их оркестров заставляли космос колебаться. Электричка, что шла под этими обратными звездами, ехала наоборот. Все люди в ней находились в состоянии невесомости. Они спали, а волосы их развевались в потоках отсутствия веса, будто паруса. Трава в полях серебрилась. Она взяла кисть и засунула себе в рот. Этого показалось мало. Она взяла еще одну кисть и также засунула себе в рот. Наконец, она запихнула в себя целую связку кистей. Подойдя к зеркалу, Радио попыталась сказать "А", но ее поразило отсутствие изображение.
   Она хотела вынуть кисти назад, но оказалось, что у нее нет рук.
   Электричка не повернула на изгибе земли и поехала прямо, в эфир. Вскоре она ушла в темноту, разрываемую трубами обратных звезд.
   Проснувшись, она почистила зубы. Накормила Мой Глюк банкой кильки. Накрасилась. Одела строгий женский пиджак, круглые очки. Взяла свой портфель с ноутбуком и вызвала такси.
   Саша Крымова торговала на рынке, и дождь стучал в ее тент, и это было определенное рыночное заклинание. Тук-тук-тук - клиентов нет. Тук-тук-тук - не выпить ли водки, чтоб согреться. Тук-тук-тук - какой красивый чел на "Мерседесе" подъехал. Тук-тук-тук- у него есть бабки. Тук-тук-тук - ей, чел, вот она, я, хорошая. Дай мне что-нибудь.
   Крымову также посещали странные сны, но она никогда об этом никому не говорила, потому что ей казалось, что сны над нею издевались. Да и что рассказывать? Это бы изрядно подпортило ее имидж. Она всегда представала перед собой некой высушенной, с отсутствием подкожного жира и зада, дамочкой по фамилии Крымоза. Крымоза эта была существом нервным. Вместо крови у нее текла раздражительность. Вместо глаз стояли спидометра волнений. У Крымозы почти не было груди. Она была плоской, словно высушенная вобла. Не зря ведь говорят, что в худых людях мало души. Так и было.. Крымозе было лет тридцать. Саше же Крымовой - 20. Но в те моменты, когда они сливались в суете подсознания, их смело можно было делить на два. Выходило, что обоим по двадцать пять, обе опасны, но это еще не все. Где-то хранились вирусы. Крымоза хотела заразить город. У нее имелись вполне определенные планы.
   В кармане ее дамской сумочки лежали маленький острый ножичек. Однажды ночью она убила человека. Перерезав горло, гордая Крымоза смотрела на то, как лужа крови увеличивается в размерах.
   Она попыталась пробраться в свой сон, чтобы остановить худую Крымозу.
   -Саш-ша, - сказала Крымоза тускло, холодно.
   -Что ты делаешь? - возмутилась Крымова. - Какого хуя?
   -Ты еще успеешь уйти со мной, - ответила Крымоза.
   На пару с холеной тетенькой Алевтиной они пили катаную водку, которую продавала разносчица чая и кофе. Саша и часу прожить не могла, чтобы не выскочить из палатки, не пробежать по рядам и не украсть какую-нибудь безделушку. Но теперь дождь Саше мешал, и было бы хорошо, если б приехал хозяин и свернул торговлю.
   -Давай, Сашка, в карты, что ли, сыграем,- предложила тетя Алевтина.
   - Да не люблю я это,- поморщилась Саша,- играть. В смысле, я играю, конечно. Вообще, не обижайся, теть Алевтин. Ну, хоть на бутылку пива... А так... Я не чувствую, когда играю просто так. Я играю только на деньги.
   -А ты чо, классно, что ль, играешь?
   -Не. Но иногда, когда выигрываю, да, меня тогда не остановить.
   Азарт в чистом виде на самом деле в душе Крымовой рос очень эпизодически. На фоне всей остальной растительности это был маленький гиблый кактус. Она понимала, что само действие в виде хождения в казино или еще куда - круто. Там можно подсняться. А подсняться можно и не для того, чтобы тебя банально трахнули, а ради халявы. Секс ради секса Сашу вообще не интерисовал.
   - Когда я пойду в казино, то обязательно выиграю,- сказала она.
   - Чаго ты там забила?
   Тетя Алевтина была простой дородной русской женщиной с сильным водочным здоровьем, с теплой водочной душой. Силе ее тела можно было только завидовать. Она много болтала, и всегда рассказывала о себе. О детстве, о бабке, о корове. О том, как переехали в город. О муже. О капусте. Чисто о морковке. О том, как лучше выходить за муж, и что не за чем делать дорогую свадьбу.
   - Я люблю казино,- продолжала Саша Крымова.- Я знаю многих крупье.
   - А зачем их знать? - не понимала тетя Алевтина, - я, вот, даже и думом не думала, чтоб на деньги в карты играть.
   Мне в тот день было мутно. Я смотрел в окно. Сидел у телефона, боясь звонка. Тут еще и в том дело, что иногда на меня нападает телефонофобия. Я начинаю бояться звонков. Причины никакой нет. Меня никто не ищет. Меня не хотят оскорбить. Я просто боюсь.
   Пытаясь спастись от мути, я читал газеты. Но что в них, в газетах? На балконе, в углу, сидел паук. Взяв палочку, я попытался его взбодрить. Но он сжался, не решившись со мной пообщаться. Я высунул руку в окно, и меня охватил зляк. Точнее сказать, ко мне пришел зляк. Именно пришел. Дождь же был чем-то недоволен. Наверное, мной. Позвонила Наташа Xoтeльникова, и этот звонок разбил оцепенение. Опухание мое вдруг исчезло о, потому что было ей, Хотельниковой, несравненно хуже.
   -Вася, родной, приходи, - взмолилась она.
   - А, родная, - ответил я кисло, - Вот хорошо, что ты позвонила,- ответил я,- я смеркаюсь.
   - Как это?
   - Сумерки.
   - Да?
   - Знаешь, чо. Что там у барыги?
   -Не,- ответила она сипло как-то, и было ясно, что разговор на такую тему ее лишь расстраивает,- Я ж не это, Вась. Ты же знаешь.
   - У меня есть децл ганджя,- сказал я,- это лучше, конечно. Представь, я высунул руку в окно, и ощутил, что дождь хочет сказать мне что-то плохое, и это как бы и не приход и не ломы. Даже не знаю, как сказать. Одну две секунды я ощущал, а потом все прошло. Одну две секунды чувствуешь, что ты - глиста, и все проносится мимо тебя. Безнадежно так. Ничего из этого вообще не замечаешь. Ни капли. Сидишь в своей улитке и никого не замечаешь. А все кажется таким, каким оно кажется. Говно то какое.
   - А, это бывает,- заключила Хотельникова,- Слушай, Вась, у меня дети плачут. У тебя есть чо пожрать, а Вась.
   -Ну...
   - Вась,- едва не плакала она.- Дома - ни крошки. Ни гроша, Вась. Мама, дура. Приходила, блядь, а?! За телефон заплатила, лучше бы бабок дала или пожрать лучше бы принесла, вот, второй день голодаем, сегодня бутылку "анапы" выпила натощак. Лучше б детям налила.
   - Нафига,- не понял я.
   - Да так. Я заговорилась. Приходи, Вась. Все, что хочешь, сделаю. Как хочешь. Ты же знаешь, я могу.
   Трахаться я любил, но Хотельникова меня не сильно прельщала. В ней, как говориться, все было изъезжено, разбито. Это была дорога, на которой колея никогда не зарастает, грязь не высыхает, и в ее мутной жиже квакают лягушки. Это была вечная лужа.
   - Понимаешь,- стал оправдываться я,- мне сейчас плохо. Наташ, если я сейчас не вмажусь, то не знаю, что будет.
   - Вася! - завопила она.- Второй день голодаем!
   - Съешьте собаку,- посоветовал я.
   -Так давно еще съели, Вася. Нету больше собаки, родной. В прошлом месяце съели.
   - И кошки нет?
   - Так и не было, Вась.
   - Если б была, то б уже и не было, - мрачно сказал я.- Ты трубку не клади. Я сейчас покурю, и мы все обсудим.
   - Как обсудим?
   -Просто.
   Я покурил. Трава в моем положении - не то, чтоб вариант, потому что это совершенно разные вещи - шириво и трава. Я, конечно, облазил все, нашел пустой баян, но что с ним делать, с пустым баяном? Хотельникова же по ту сторону просто изнывала. Ей и есть хотелось, и просто хотелось.
   И дети, видно, плакали.
   Наконец, я взял трубку и проговорил:
   -Слушаю.
   - Вась! - воскликнула она.- Ну что, Вась? Что придумал, а.
   - Да чо тут думать то?
   - Что?
   -Да не вопи же ты так. Приду я. Я просто не знаю, как это оформить. В-общем, сиди, жди, я подойду. Ага?
   -Жду, миленький. Жду, мой хороший.
   Я, вообще, ясно все себе представлял. Мне была известна история Сереги Куста, которого поймали за воровство и чего только не приписали. Хотели даже убийство продавца в другом конце города на него повесить, и какие-то стволы, найденные в тайнике, но как-то так вдруг сжалились и не выписали по всей программе. Но в тот момент меня это не сильно волновало. Вообще, меня даже что-то радовало. Некоторая перспектива приключений. Душу ломало, и, чтоб не плакать, она смеялась. Я бы сказал, что радостно смеялась. Я так бы прыгнул в эту идиотскую хохочущую реку, чтобы меня унесло в устье.
   Итак, я отправился на рынок и в тумане своем украл: булку хлеба, банку майонеза, кусок сала, кусок мяса, луковицу, головку чесноку, несколько конфет, три лапши "бомжпакет", полторашку пива и сто рублей. Сложив все это в украденный тут же полиэтиленовый пакет, я чувствовал себя на высоте. Воровать просто, поверьте. Главное - ни в чем не сомневаться. Мне даже кажется, что человек - и не человек как-то, если никогда в жизни не воровал.
   Продвигаясь по овощным рядам, я собрал у каждого продавца по две картошки и в итоге имел пару килограмм, но, кроме того, по пути к Хотельниковой, я посетил магазин "Магнит" - настоящий рай для воришек. Скажу, я тут не был первый, воровать в "Магнит" ходил весь микрорайон.
   Не ставлю в пример босяков.
   Для них-то это было раз плюнуть. На самом деле, здесь могли поймать за руку и граждан добропорядочных, типа. Я имею в виду, что одевать на себя можно какую угодно маску, но суть от этого не изменится. В каждой личности плетет свои сети паучьё. Мне было совершенно пофиг, что меня застукает охрана, и пофигизм этот меня как обычно, выручил. Я купил две пачки макарон, а остальное засунул за пазуху и удачно вынес: полтора пива, чекушку водки, нарезку колбасы и коробку сушеной рыбы. Большая куртка помогла мне в этом. Прихватив свой пакет, я удовлетворенно улыбался. Радость - тоже наркотик, и я чувствовал себя немного лучше. На короткое время мои нервы успокоились.
   Зато у Хотельниковой я нашел кубик солутана.
   Не бог весть что, конечно. Эрзац. Реальный, скажу вам, который, для облегчения рассказа, в повествование не включен, плотно на этом эрзаце сидел, и типа ему больше ничего не нужно было. Но это все равно, что довольствоваться водой и хлебом. Впрочем, каждому свое. Реальный, он ведь человек наибанальнейший. Он и теперь жив. Не тo, что я. На самом деле вся штука еще ив том, чтобы ты в жизни что-то исполнил. Я не эстраду имею в виду. Делать там нечего. Я о том, что нужно чем-то блеснуть, и это не обязательно должно быть вещью общественно полезной. Вот, к примеру, самоубийство. Всем понятно, что время от времени кому-то в мире не хочется жить, и все такое. Таков мир. Такова природа человеческой жизни. Но я считаю, что обычной смертью не всегда можно пропуск в вечность получить. А пока ты ловишь депрессняки и готовишься, ты как бы ходишь в институте на лекции. Дозы - экзамены. Нет, не сами дозы, это я утрирую. Скорее, способность человека ощущать различные степени страдания.
   Дети Хотельниковой громко чавкали на кухне, а мы предались разврату. Наташа любила позы. Она словно хотела быть не человеком, а какой-то насадкой. Пропеллером, может. Колпачком от шариковой ручки. Корпусом этой ручки, в которую вставляют стержень. Тарелкой, из которой хлебают. Миской, из которой вылизывает свой обед собака. Загибалась она так и сяк, и рыболовным крючком выгибалась, и перфолентой на бобину наматывалась. Она многое умела. Будь она умнее, она бы подалась на официальную панель. Несмотря на ее не двадцать лет, она выглядела очень хорошо. Нормальная штукатурка сделала бы из нее модель.
   Но ей это было не нужно. Ей нужен был штурм. Покорение стен. Отдавание, полное, едва ли не до смерти. Ей бы не хватило и троих, и четверых, и десятерых. Но десятерых не было. Даже и ханыг в таком числе трудно было собрать.
   Конечно, стандартный список был мне известен, и я занимал в нем свое обязательное место. Отец и сын Соболевичи, положительные евреи, навещали ее, бывало, но как жались-то - не то слово. Хоть что-нибудь бы поесть принесли, или денег бы подкинули. Они, бесспорно, кормили ее, но - чисто альтернативно.
   Дети плакали. Тогда приходили мы, молодая, требующая страсти толпа. Мы никогда не приходили с пустыми руками. Последней серьезной вещью был мешок картошки. Тогда было еще довольно прохладно. Наташа начистила картошки на пару с Пшеничной. Взяли аж две сковородки. Нажарили. Курнули. Ели, пили чай. Тут же копошились дети Хотельниковой. Пшеничная играла на аккордеоне. Господь читал детям сказки народов Африки. Чисто вслух читал.
   Господь был гуманистом. Мне кажется, они и не потрахались так ни разу. Господь, он ведь как-то и не стремился к быстрому сексу. Его что-то другое гладило утюгом. Пока и не разгладило. А вообще, список любовников Хотельниковой был бесконечен, и если бы писать его столбцом на рулоне бумаге, то рулон бы... Ну, до Марса бы не достал, а до Луны - до Луны - да, достал бы. Это нефиг делать. Она и с Марфой собой делилась. Дельтаплан пускал с ней ванной кораблики, пытаясь задуть их в энное место.
   - Прикинь, уплывет и пропадет,- говорил он.
   Ему представлялось, как уходит он, корабль, в грозную даль. Крейсер. Черный закат, и дует туда ветер. И вот он ушел, и больше не вернется. Никогда. Навсегда. Форевер. Нэвер.
   Наташа верила в бога страстно, но это был ее собственный бог. Был он добрым, был любящим все и вся. Он ничего и не делал, кроме как представлял зачинающее, пил, плодил. Любил. Что еще тут добавить?
   Хотельникова не понимала, почему среди людей так много нелюбви и ревности. Ведь все по природе своей хотят друг друга, это ведь полный абсурд, что мужчина может любить только одну женщину, а женщина - только одного мужчину. Они просто замыкают себя, а потом - страхов еще больше, и уходит потом человек в мир иной весь в скупой коросте. Секс для нее был так же обыкновенен, как прием пищи. Условности мира она просто не воспринимала. Почему человек каждый день заставляет торчать свой мозг перед ящиком? Тем более, что ничего хорошего там нет. Почему люди сплетничают? Ведь любая сплетня - это элемент нелюбви и недоверия. В конце концов, существует ревность и зависть. Что может быть хуже этого?
   Наташа часто рассуждала на эту тему вслух, и всем наркоманам нравилось. Тем более, что частенько она любила залазить под стол, в эти моменты ее философию продолжали другие, так как говорить она уж точно была не в состоянии. Рот был полон.
   Саша Крымова над Хотельниковой смеялась, хотя подстольные дела были ей неизвестны. Да и не наркоманка была Крымова. Она просто боялась халяву лишний раз пропустить. Если б прыгали с обрыва, она б на халяву тоже вместе со всеми прыгнула.
   Для Радио Хотельникова была худым, несчастным, но - светлым ребенком. Она ее любили. У нее было несколько зарисовок. Хотельникова, рисунок. Хотельникова, акварель. Хотельникова, фломастер.
   Доза была маленькой, однако меня отпустило, и хотелось плакать от счастья. Я очень не любил кумары. Да и кто их любит. Наташа предлагала серьезные позы. Я много чувствовал, но не мог кончить. Понимая это, она пыталась довести меня до оргазма языком, и вот ей это удалось.
   - Запей, - посоветовал я.
   Она запила пивом. Смачно так, я ей даже позавидовал.
   - Классно,- сказала она.
   - Ну да,- согласился я.
   - В человеке все классно.
   - Человек - это мужик.
   - Пусть так. Надо все попробовать.
   - Но внутренности ты же не попробуешь.
   -И жаль.
   - Надо выпить водки. Будешь водку?- спросил я.- Слушай, а ты хотела бы конем?
   - С конем?
   - Ну да. Как в фильме про Екатерину.
   - Да нет, не вариант. У него хрен слишком большой и черный. Страшный.
  
   - Ну да. А собакой?
   - Собака - не человек. Но она тоже волнуется, когда хочет. Нет, я бы попробовала. Но мне кажется, это слишком. Не знаю. Собака не возбуждает. Хотя у некоторых большие перцы бывают.
   -А с птицей?
   - Не знаю. Птица разная бывает. Петух, например.
   -Он бы тебя сделал.
   - Он маленький и тупой.
   - А гусь?
   - Гусь. Гусь - это что-то другое.
   - А что гусь? - Ты видела, какой член у гуся? - спросил я.
   - А у него ecть член?
   - А как же. Что он, не мужик что ли?
   - Нет, ну он же птица. Весь в перьях. Я покупала на рынке гуся в прошлом году. А новый год мне принесли гуся ребята. Они его где-то стащили. Ну, я его разрезала. Но нет там у него ничего. Мы даже искали.
   -Есть,- не согласился я,- Член у гуся - в виде спирали.
   - Откуда ты знаешь?
   -Да что тут знать? Я до десяти лет летом жил в колхозе.
   -И ты чо, сидел и смотрел, какой у гуся член.
   - Нет. Но это же естественно. Гусь, когда залазит на гусыню, он долго топчется по спине, а потом вываливает свою спираль. А еще мы залазили на деревья рядом с окнами общественной бани в женский день и на теток смотрели. А они нас увидят и в форточку кричат - идите в жопу. Ну, мы уходили, а потом опять приходили. И все дела.
   -А когда ты в первый раз попробовал?
   - Я прочитал в газете про онанизм.
   -В газете?
   -Ну да.
   - Не, я не это имею в виду. Я про женщину.
   - А. Было дело. Мне так хотелось, что я аж кричал. Пришел к соседке, лет сорок ей было, смотрю на нее и ничего сказать не могу. А она пьяная была, ей лишь бы с кем. Она так и обняла меня. Мы упали на стойку для обуви. Она села и раздвинула ногу. Я еще не знал, как правильно совать, но она помогла. Я потом еще несколько раз ее навещал. Муж у нее бухарик. А потом они уехали куда-то.
   -А знаешь, я недавно хотела подкатить к Старику Моби. Ведь это было бы экспериментально, правда? Он ведь странный такой. Все на него внимание обращают. Как не от мира сего. Вроде старый, а сам стильный такой. Мне кажется, это бы модный секс был.
   - Так у него, наверное, уже не стоит.
   - Вряд ли. Когда у человека не стоит, он начинает терять свою личность. Это ведь невооруженным глазом видно. У него все сохнет, и это очень сильно отражается на его внешнем виде. А он, Моби, весь стильный. Как будто стильнее, чем многие молодые люди.
   -Может, он дрочит? - предположил я.
   - Ну, не знаю. Этого никто не может запретить. Мы ведь ничего о нем не знаем. Кто он? Если бы он был простым стариком, на него никто бы и внимания не обратил. Старый пердун, да и только. Кому они нужны, старые пердуны? А он - понтовый. Он будто всю жизнь в этом возрасте прожил, и ничего другого ему не надо. Музыку всякую модную он слушает. Может, ему и западло думать, что он когда-то был молодым.
   - Тебе нравятся старички?
   -Мне много, кто нравится. Слушай, он же постоянно в какой-то бар ходит. Надо за ним проследить.
   -Чтобы подсняться?
   -Не обязательно.
   -Но только не говори, что ты его не хочешь.
   -Я и не говорю.
   - Я тоже могу за ним последить. Вдруг он - барыга. Покурю, чтоб весело было, пойду к нему в гости. А, может, он агент какой-нибудь.
   -Не, для агента он слишком стар. Слушай,- она вдруг ободрилась,- давай ты мне сделаешь больно.
   - В смысле.
   -Я просто давно хочу сразу с двумя.
   -Ты что, никогда не была сразу с двумя?
   -Не, это давно было.
   -Ну, я могу быть за двоих. Возьму какую-нибудь фигню. Бутылку, например.
   -Точно, - обрадовалась Хотельникова,- так мы и поступим.
   Вечером здесь собралась вся толпа, и Марфа объявил, что друг поделился с ним целым с пакетом шалы.
   - Это - творческая трава,- сказал он,- чисто крута по месту в рейтинге. Как беспонт попадется, тогда хоть жарь ее на сковороде. Бывают и чисто творческие травы. Но здесь особенная трава.
   Пушкинская.
   Всех это весьма обрадовало. Света Пшеничная сделала бурбулятор, и мы совершили первый круг. Радио смеялась, словно школьница. Господь, как всегда, грузился. Ему б в тот момент вспоминалась передача "Очевидное - Невероятное". Саша Крымова задумчиво раскладывала пасьянс, время от времени путая лицо и рубашку карт. Сергей Марфа упорно искал что-то в шкафу; мне кажется, шкаф был пустым, но он там не менее часа проколотилсяя. Дельтаплан, исполненный мечтаний, объявил, что собирается читать всем свои новые работы.
   - Сейчас еще группа "Амундсен" придет,- сообщил он вдруг, -Они хотят в живую пообщаться с нашей толпой, чтобы потом наркоманские песни написать.
   - Я тоже это знаю,- сказала Радио,
   -Мы чо, клоуны, что ли? - засмеялась Света Пшеничная.- Может, еще автограф дать им?
   - Может, нас еще по телеку потом покажут? - сказала Крымова.
   - Нет, это прикольно,- поделилась мнением Радио.- Они прикольные ребята. Они потом про нас песню сочинят, а по телеку это и покажут.
   - Типа о пользе наркомании,- засмеялся Марфа,- Типа мы тут все лучшие люди.
   Меня тогда, как обычно, малость подкумаривало. Я сразу же выпил литр пива, чтобы чувствовать себя лучше. Па улице же ходил легкий ветер. Спокойный, в полосатых носках. Выли коты. У них был брачный период.
   Магнитофон Хотельниковой назывался "Повасаунд". Он тарахтел, словно кости старой бля. Колесики хрустели. Автостоп время от времени отключал движение ленты. Наверное, он, аппарат этот, изображал Хотельникову в далеком послезавтра. После гроз, после балов, после траходромов, когда захочется писать мемуары, а писать-то уже и нечем. Руки отпали.
   Под планом я боялся слушать техно и всякие там трансовые мотивы. Долбило до ужаса. Я как-то чуть из себя не убежал, до того страшно стало. А это опять "Sash!" был. Я тогда вошел в ритм, сердце вопило, и так я и уплыл в этот омут долботни. Больше этого делать не хотелось. Мы слушали Антонова. Просто и весело.
   - Антонов - ништяк.,- комментировала Пшеничная от души.
   -Да, Хлеба,- согласилась Радио,- Ништяк. А ты знаешь, что такое ништяк?
   - Не-а.
   - Ну и не узнаешь.
   - А еще - Барыкин,- нашелся Дельтаплан,- я долго буду гнать велосипед.
   - А чо, банку с золотом кто-нибудь ищет? - осведомилась Крымова.
   - Я ищу,- сообщил Дельтаплан.
   - И я,- сказал Господь.
   - И я,- сказал я,- мне кажется, нужно войти в медитацию, и тогда все встанет на свои места. Оно в медитации вообще все ясно.
   -Так и сейчас медитация,- засмеялась Пшеничная.
   - Под музыку,- сказала Хотельникова.
   - Нет,- не согласился я,- Саша меня один раз чуть до смерчи не засашил. Я в плеере лежал. Я думаю, надо пойти в лес.
   - Ништяк, лес,- засмеялась Радио.
   - Я вполне серьезно говорю. В лесу свежее, типа и т.д. И имею в виду не так, а как бы сказать разговорно, зачеловечено тут сильно. Мы покурим и упадем в глубокий транс. Но лучше взять что-нибудь серьезное. ЛСД, например.
   - Классно,- сказал Сергей Марфа смачно.
   - Мы чо? И мы искали,- хором сообщили дети Хотельниковой.
   -Чо, золото любите, да?- крикнул Марфа.
   - Типа да,- молвил младший Хотельников.
   - Типа это сейчас модно,- сказал Господь.
   - Типа,- засмеялась Пшеничная.
   Я, между прочим, продолжал поиски. Река приносила много открытий. Я исследовал весь берег, начиная от второго моста, кончая загогулиной, где район наш заканчивался. Миноискатель звенел, базара нет. Но, чтобы найти что-либо интересное, нужно было концентрировать поиски. Зачем я осматривал весь берег, а не только берег на районе, я и сам не знал. Например, я открыл, что весь он усыпан ржавыми автомобильными кузовами. Их просто выбрасывала в воду во время прилива какая-та автомастерская. Впрочем, возможно, это было модно. Ржавые "Москвичи", "жопики", "ноль первые" можно было наблюдать по всей длине. Когда река отступала, казалось, что в ней вообще ничего нет, кроме мусора. В одном месте имелась настоящая площадь битого стекла. Рядом находился стекольный завод. Весь мусор, естественно, выбрасывался в воду.
   Несколько раз я находил бабки. Однажды нашел бумажник, в котором лежала уверенная, душевная пятихатка.
   Дельтаплан не отставал. Но миноискателем он пользовался, рассчитывая на что-то еще. Дельтаплану это свойственно. Ладно - я. Мне, в принципе, целый день нечем заняться. Я подлинный бездельник. Ни учусь, ни работаю. А ему, для поддержания романтического настроя, это полезно было. Но самое интересное, и это я точно я знаю, что однажды на поиски ходила и Саша Крымова.
   Часов в девять к нам закатила пятерка Амундсенов. Глеб Сергеев, вокал, гитара, Леша Лешев, бас, Элтон Иван, клавишные, Дима 61, барабан и Виктор Берун, сэмплы. Понятно, что жили они под псевдонимами, вроде как мы. Глеб, лидер их, был вообще не от мире сего. В нем светилось. Он выпал из другого века, века героев, да забыл вернуться. Глеб не пил, не курил, постоянно чему-то учился, самосовершенствовался. Попадание в наш круг было для него делом эксперимента. Это была химия мысли, что, пожалуй, не совсем то же, что и психология.
   Я думаю, Глеб станет великим ученым. Для музыканта он слишком умел и правилен. А что со мной к тому времени будет, этого никто не знает. Может, вернусь на землю и стану человеком. Впрочем, я пока что сейчас здесь, никуда я с грешных просторов не уходил, и еще рано о чем-то говорить. Может быть, я буду зачат в чреве его жены. Если, конечно, жена.
   - Я пишу новую музыку,- сказал Глеб.- Компьютер не может передать всю гамму мира. Представьте каждый звук - река, вечер, качание на ветру консервных банок и пластиковых бутылок, треск деревьев, сигналы машин, стук шагов, дождь, вилки в ресторане - все это имеет свои собственные тона. Все это я хочу скомпоновать, чтобы получилась мелодия. Каждый источник будет сэмплом. Инструментов не будет- все будет взято из природы, из живых предметов. Мне кажется, это будет сродни музыке древнего человека, я бы сказал, собирательная музыка человечества. А компьютер, он слишком примитивен.
   Он грузил нас, и всем нравилось. Глеб напоминал вышедшего из сказки Пьеро. Ему не нужна была сцена для перформанса. Он сам был ходячей сценой. Ему и играть-то не нужно было. Он и так играл. Если сравнить его с Радио, то в Радио не было гармонии. В ней бурлило неистовство. Она просто отдавала свою страсть не сексу, как Хотельникова, а безудержным мечтам.
   Было Глебу года 23-24. Не больше. Мне кажется, его все любили. С босяками, понятное дело, он не общался, да и не к чему, на самом деле, такая универсальность. Наша ж толпа понимала, что он - гораздо умнее нас, что ничего не остается, как проникаться уважением и слушать. Траву ему никто не предлагал. Боялись спросить лишнего. Хватало и того, что он к нам снизошел.
   Глеб рассказывал о каких-то скалолазах, о том, что он тоже этому учиться. И мы добавляли, что "ништяк", "это ништяк", "это круто". Элтон Иван, по ходу, в "Амундсене", левый пассажир был. Он жил сам по себе. У него свои дела были. В Симферополе он был одним из главным концептуалистом. Подумать только - издавалась газета "ЕМХ" (Ебать мой хуй). Это ж простым умом и не понять.
   Амундсены были не дураки. Принесли пива, и немало. Знали, видать, что мы, шировые, вечно в нехватках живем. Всех это дело вдохновило. Дельтаплан начал, наконец, читать свои стихи.
   Искусство, как определение, Дельтаплана никогда не цепляло, как и многое другое. Его просто несло, но так, не опасно, и он этим потоком умело распоряжался. Мы, видимо, поэтому и относились к нему открыто. Он просто не гнал. Он писал от души и оставался пацаном.
  
  
   Мы идем сквозь посты.
   Мы идем сквозь поля.
   Нас забудут менты,
   И уйдут егеря.
  
   МТВ - нахуя?
   Нахуя много петь?
   Лучше дайте рубля,
   И корабль, чтоб лететь.
  
   Я устал от жилья.
   Я хочу скоро сгнить.
   И опять - ни рубля,
   Хочет быт распилить.
  
   На шприцах - суета.
   Свечи сплавились в срок.
   Я глотаю себя,
   И тебя - видит бог.
  
   На заводах горят
   Тихо глотки печей.
   И в горниле кричат
   Сотни юных очей.
  
   Я пройдусь по мирам.
   Там они залегли.
   Я - такой жизни хлам,
   Меня яды свели.
  
   Лучше б был блатной,
   И базарил не так.
   И своей головой
   Не писал этот брак.
  
   Но опять не судьба,
   Я - больной стихоплет.
   Меня лечит борьба,
   И не вылечит - вот.
  
  
   - Классно,- сказала Света Пшеничная и похлопала Дельтаплана по спине, словно любимое животное.
   В Свете опять колыхался нездоровый хохоток, и она его держала, чтобы другим не показывать.
   - Молодец, мой мальчик,- добавила она, трясясь.
   - Вот еще одна зарисовка,- продолжил Дельтаплан,- называется космические армяне.
   Я тут замечу, что, начиная с середины восьмидесятых, проблема армянского нашествия считалась среди жителей нашего региона едва ли не главной. Чего им тут делать было? Я не говорю, что они - то же самое, что и ниггеры в штатах. Собственно говоря, вреда особого от них и нет. Просто бесит, что их полным полно на рынке.
   Но, был момент, это и правда было "Марс атакует". Некоторые поселки были почти полностью выкуплены хачиками.
   Добавлю - житель не нашего региона этого не поймет.
   Хачик - это всегда эпитет. Ни плохой, ни хороший. Это - часть жизни. Очень близкая, очень своеобразная. Термин "космические армяне" появился выхода фильма "Гостья из будущего". Считалось, что армяне так озабочены, что готовы трахать, все, что движется. Например, штакетный забор.
   Еще добавлю, что этого не понять затертым в бетонную узь Москвичам.
  
  
  
   * * *
  
   Мои друзья армяне
   Просторы бороздят.
   Летят они в баяне,
   От коллапса летят.
  
   Встречает их комета,
   Летят ее крыла,
   И плоть ее раздета,
   Разута догола.
  
   Они баян кидают,
   И - к ней, и под крыло,
   По сексу загуляют,
   Чтоб весело было.
  
   И среди звезд лучистых
   Потом, через века,
   Потомков их бугристых
   Покатится строка.
  
   Угрюмым караваном
   Пойдут, возьмут баян,
   С космическим бураном
   Прибудут в Ереван.
  
   Мои друзья армяне
   Просторы бороздят.
   Летят они в баяне,
   От коллапса летят.
  
  
   Тут можно было усомниться в том, что Дельтаплан слов мало знает и книжек не читает. Коллапс - это ведь не просто так. В обычной литературе этого не встретишь.
   Света Пшеничная ликовала. Едва налили пиво. Припив, она бросилась обнимать Дельтаплана. Хотела расцеловать, да чуть все пиво не разлила. Дельтаплан кое-как отбивался, потому как, он больше был настроен стихи почитать. Света-то Светой, а тут - полный зал, так сказать, и все тебя слушают и обожают, никакой критики. Дело не в том, что мы - тупые, а Амундсены - экспериментаторы. Он ведь и правда не худший поэт, Дельтаплан. Хоть и разгильдяй порядочный.
   - Офигеть,- сказал Марфа, закуривая.
   Он, как всегда, был сух на комментарии.
   - Ништяк,- прошептала Хотельникова.
   Радио, похоже, находилась и здесь, и не здесь. Стихи ей явно нравились, однако она постоянно смотрела в окно, хотя это был далеко не первый этаж и смотреть там, по большому счету, было нечего. Окно было открыто. Ветерок надувал, и прическа ее, Радио, была как у панк-группы к концу турне. Радио волновалась. Она думала о своем. Тут еще дело в том было, что все покурили, и план на всех действовал по-разному.
   -Вот еще,- сказал Дельтаплан.
   -Нифига себе, ты строчишь,- заметил Виктор Берун,- Скоро ты точно книгу выпустишь.
   - Хорошо бы.
   -А ты хочешь?
   -Не. Я не думал об этом. Я ведь не поэт. Я просто изъясняюсь рифмой, и то - по настроению. А настроение это бывает не всегда.
   Дельтаплан, думается, душой понемногу кривил. Детское такое кривлянье, не достойное грубых оценок. Он, безусловно, помечтывал о славе. Не часто, потому что -обкурка, спирт времени "Ч" и Хлеба - Света Пшеничная- мешали ему сосредоточиться. Да и в институте он неплохо учился. Впрочем, все еще было впереди.
   - Прочти "Я вас имел в саду устало",- попросила Света Пшеничная.
   - Хорошо.
   Дельтаплан напрягся, надулся, словно голубь-дутыш, встал в декламационную позу и начал:
  
  
   * * *
  
   Я вас имел в саду устало.
   Светило солнце. Это то.
   Упало наземь покрывало.
   Висело на крюку пальто.
  
   Летели птицы издалека.
   И им претил полдневный гам.
   А ты нагнулася высоко
   И обнажила белый срам.
  
   Я вас имел в саду спокойно,
   Нам не мешали доктора,
   И вы кричали - разве больно,
   Когда спешит к концу игра?
  
   На небе боги веселятся,
   Им все равно - закон иль нет,
   Любой желает посношаться,
   Любовь земная - вот, где свет.
  
   Когда закончилось качанье,
   И сок, струясь, сошел, зачах,
   Вы мне сказали в оправданье:
   Люблю я позы злых собак.
  
   Они, устав, умеют слиться,
   И хоть их режь - не разорвешь.
   А нам положено трудиться,
   И ничего здесь не поймешь.
  
   Я вас имел в саду устало.
   Белели в выси облака.
   Кровать скрипела, одеяло
   Скрывало таинство греха.
  
  
   - Аплодисменты,- гордо приказал Дельтаплан.
   Все захлопали. Стих и правда того стоил. Света Пшеничная всхлипнула, и по ее растроганному лицу потекли слезы. Вскоре она рыдала вовсю, и никто не обращал на нее внимания.
   - Это римейк,- добавил Дельтаплан,- то есть ремикс.
   - Я все записывал на диктофон,- сообщил Элтон Иван, поправив светлые очки.
   - А чо будет - спросил Марфа.
   -Что-нибудь, да будет.
   - А конкретнее?- спросила Радио, оторвавшись от концептуального волнения.
   - У меня есть проект "Звуки земли", - сказал Элтон Иван, - он схож с идеей Глеба, но я хочу, чтобы было классически. Музыка и стихи. Я обязательно возьму стихи Александра Дельтаплана. Это того стоит.
   - Ништяк,- заключил я.
   Я держал Наташу Хотельникову на коленях. Она умела даже так возбуждать. И вот, я изнывал, а она, чувствуя это, ерзала все сильнее, все более настойчиво. Каждая ее выпуклость была способна на чудеса.
   Дети Хотельниковой сидели тут же, наблюдая наш перформанс. Понятное дело, что они понимали все половинчато и естественно. Они видели это давно, в плотном графике.
   - Может, в карты поиграем,- предложила Саша Крымова.
   - Точно,- согласился Марфа.
   - Вы что, а,- сказал Господь с осуждением,- Человек вам стихи принес. Другие люди пришли, вот, послушать, а вы - карты. Что, дети?
   - А и пошел ты!- ответил Марфа.
   Я не думаю, чтобы Марфа был накумареннее других. Просто знаю я его. Не чувствует он струю общего настроения. Если и чувствует, то - только когда она груба, струя. Желта, ядовита. А Господя он не недолюбливал. Он просто любил громко с ним разговаривать. Из любви. Два наркомана - это порой ближе, чем муж и жена, и это не всем ясно. Разрушение - это вообще любовь вечная. Жена порочнейшая и вернейшая.
   - К нам, вот, пацаны пришли в гости,- поддержала Господя Хотельникова,- Какие карты?
   - Ах, как же, пацаны,- сострила Крымова,- Сколько свежих перцев!
   - Перца хочешь? - спросил я ее.
   Она в ответ закурила.
   - Читай, милый,- попросила Пшеничная.
   Дельтаплан взволнованно покурил. Было бы странно, если б он правда волновался. Что можно было ожидать от таких зрителей? Другое дело, если бы мы кидали деньги вместо аплодисментов.
   Дым кухни постепенно переваливал за подоконник и там висел, словно борода квартирного бога. Вот это и было хорошо.
  
  
  
   * * *
  
   Я спросил я зоолога.
   Я чисто пришел к нему в дом.
   Антилопа Гну,
   Ее что, гнут?
  
   Он мне отвечает - ну,
   На херу баранки гну.
  
   В черной Африке
   Девочки ходят голыми,
   Потому что у них свобода,
   У них нет суеты.
  
   Я спросил у зоолога,
   Я чисто пришел к нему в дом.
   Антилопа Гну,
   Ее что, гнут?
  
   Безусловно, это были не лучшие вещи Дельтаплана, и он хорошо и сам это знал. Овации бурлили. Пива было много. Я чувствовал. Что кайфую. Мне определенно нравилось чтение стихов вслух. Света Пшеничная, вторая мама, продолжала рыдать. Иногда ее слезы переходили в истерический смех, и всем было видно, как сильно ее торкнуло, и тащит, волочит мостовой глюка.
   Стихи колбасили не только ее.
   Одна Саша Крымова была против всех. Во-первых, она не любила не халявных парней, какими были в ее лице "Амундсены". Разве, что у Элтона Ивана был хороший сотик. Но Иван ее улыбкам внимания не уделял.
   Мы вышли на балкон и курнули.
   Тогда Дельтаплан продолжил читать, и смысл откровенно проносился мимо разума. Ни одна здравая мысль не цеплялась за какие-либо центры, и даже смеяться было сложно. Это трава если и не пушкинская была, то, по крайней мере, лермонтовская. Уж он-то именно ее курил. Спору нет.
   Слова Дельтаплана превращались в насекомых, и нужен был сачок. Я даже пробовал читать стихи хором с ним, и мне казалось, что я также знаю текст наизусть, и, кажется, никто меня не останавливал.
  
  
   Избирательное порево.
  
   В голове моей есть каналы.
   Я не знаю, зачем.
   А устав, человек покрывается салом,
   И набором из глупых систем.
  
   Если хочешь быть умным,
   То умрешь с фиолетовой миной.
   В голове будет студень,
   Ты - прочитан насильно.
  
   Год от года вопросы несутся,
   Нападают и ткут меня, ткут,
   Почему это люди ебутся?
   Почему и зачем они мрут?
  
   Год от года - дурная работа.
   Век от века - то костей семья.
   А вопрос - это целая квота,
   Задаю я себе - нахуя?
  
   Быть - не быть - то другие деленья.
   То упало в украденный сон.
   Приезжаешь ты как-то в селенья,
   Там коровы поют в унисон.
  
  
   Я не знаю, как зреет природа,
   Я хотел бы остаться с тобой.
   А во тьму пусть повалят народы,
   Пусть имеют свой сон золотой.
  
  
  
  
  
  
  
  
   Света Пшеничная плакать перестала, потому новый ганджь был другого сорта, чем предыдущий.
   Я имею в виду ту самую лермонтовскую траву. Да и потом, мы придавили сверху пивом, а это дело очень быстро меняет настроение. Там, в легких, в трубах организма, дым витает, и не придави его, может он так долго летать, офигевать. Откроешь рот дня через два, и тут оно из тебя - прыг вон. Нечто из бесплотного святого духа и дыма. А как пивом придавишь - то уходит оно на дно, и там - в канализации тела. А потом пошел в туалет и отправил его дальше. Такое вот движение духа и мысли в мире.
   - Я хочу написать поэму,- сообщил Дельтаплан, мигая покрасневшими глазами,- но я еще не знаю, про что.
   - Про меня,- сказал Сергей Марфа.- Я и мои проблемы. Сергей Онегин. Роман в стихах и в косяках. Ганджь прилагается при покупке книги.
   - Точно,- согласился Дельтаплан,- Сергей Онегин.
   Тогда он прочел еще несколько вещей, но никто даже их и не заметил, кроме, разумеется, "Амундсенов".
   Трава неслась по склону гор. Лермонтовская. Заставляла абстрагироваться и вещать. С такой травой можно было выходить в народ и пророчествовать.
  
  
  
  
  
  
  
   Глава 6.
  
   Следующим шагом нашей жизни был уход Господя.
   Он тo и раньше пытался суицидировать. Не то, чтоб в серьез. Хотя, я бы и не сказал, чтобы понарошку. Мне был доподлинно известен случай с печалью о журнале "НЛО". Помимо этого, он носил в себе настоящий регресс. Тут стоит заметить, что регресс регрессу - рознь. Бывают совершенно ненужные, паразитические субъекты, которые в детстве гораздо лучше, чем после детства. С каждым шагом, что направлен от рождения к смерти, они становятся все тупей и тупей. Я не знаю, с чем это связано, но это - не самое редкое явление. Кроме того, что они не приносят ничего хорошего людям, они ничего не способны сделать и для себя.
   Но у Эдика все было не так.
   Он был гуманист.
   Он сумел, таки, выгнать в шею своего попугайчика, который мучил его по утрам своим писком.
   -А иди же ты, иди же ты, хуйло! - произнес Господь вяло, открыл клетку, открыл окно.
   Он пустил внутрь воздух улицы, будто засосал крови из вены в баян.
   Попугайчик чикнул ("чик-чик-чик"), больше его никто не видел. Впрочем, не стану утверждать, но я, кажется, видел в тот момент двух маленьких, очень странных птичек. Они скакали по крыше сигаретного ларька, весело гадя на пару. Не берусь утверждать, что в число этой маленькой группы входил именно хуйло, но - всякое может быть.
   Жизнь есть жизнь. Я и раньше видел попугайчиков в природе. На районе, разумеется.
   Психика Эдика являлась бомбой замедленного действия. Стоило ее лишь немного пошевелить, как уж шипел, плавился, змеился огненной дорожкой бикфордов шнур.
   Он часто читал книги из серии "На суше и на море".
   - Плановые книги,- говорил я обычно,- творческие книги, - Это хорошо.
   Господь стеснялся, и я добавлял:
   - Да нет. Классно.
   -Прикинь, Господь, вот люди в Африке живут. У них ведь нет дряни. Они чисто охотятся, и это их кайф. Нафиг им курить. Не, может, они что-нибудь и курят. Потому что невозможно им духов африканских чисто просто так вызывать. Прикинь, да. Их же прет, когда они вызывают.
   - Да.
   - Но не в этом кайф.
   -Да.
   - Напал на тебя лев, прикинь.
   - А если крокодил.
   - О, да то полный пиздец.
   - А антилопа Гну.
   - А чо она Гну?
   - Это ее кто-то где-то гнул.
   - Точно. Вот они какие, вуду-пипл, мэджик пипл. Мало того, что с крокодилом конкурируют, они еще и антилоп гнут. Это что потом выйдет.
   - Шакал, в натуре, родиться.
   -Слон.
   - Человекослон.
   -Человекобегемот.
   -Человекостраус.
   -Человеколев.
   -Не, лев - лох. Человекоптицасекретарь.
   -Человекокоала.
   - Нет, они там не живут. Они чисто в Австралии.
   - Ну, значит паук птицеяд.
   -Да, чисто он.
   Я, если честно, любил иногда трепаться без всякого смысла. Господь же, если где суть видел, то начинал трепетать как лист осенний. Это, как бы сказать, были его вообразительные припадки.
   Однажды я хотел его сблатовать на путешествие. Ну, сами понимаете, что в Африку мы не поехали. Слова и дела - это как бы звезда и не звезда. Два равных полюса. Но мы пошли в кабак под названием "Щель", взяли туда журнал "National Geagraphic", и там, придавливая свежий планок пивком, рассматривали картинки. Нам очень нравились негры. Хохотал я не от того, что было смешно, а от любви. Господь же к этому занятию отнесся серьезно. Вернувшись домой, он вырезал понравившиеся ему картинки и наклеил на дверь в своей комнате.
   Но что тут скажешь?
   Зайцы тоже трепещут.
   Деревья иногда ломаются сами по себе. И не от тяжести, а - просто так, от тонкоты, от невозможности продолжать жизнь. Даже и миноискатель.
   А было вот, что.
   У Господя были свои. Персональные кумары. Ему б лучше купить пивка, да расслабиться, а он только усиливал свои мечтания. К образам добавлялся негатив. Он начинал думать о плохом. Если его, при этом, никто не останавливал, степень плохого нагнеталась до предела. Это было очень горячее, но очень черное накаливание. Дельтаплан изнывал от депрессняков.
   Он плакал.
   Гладил кота своего Ибо, дышал ему в рот.
   В конце концов, выпустил попугайчика.
   Три дня он бегал по берегу реки с миноискателем. Дурка то и дело выносила его к площадке возле какого-нибудь многоэтажного дома, так как район наш - это натыканные коробки. Лес коробок на полуострове, образованном изгибом реки. И вот, выбегая в очередной раз на асфальт, он слышал нехороший отзывы.
   -О!
   -Офигеть! Сапер, что ли?
   -Слышь, его прет, что ли?
   -Смотри, смотри, у парня гонка.
   Все это не могло его радовать. На второй день Господь взял с собой блокнот. Он потратил целый час, чтобы нарисовать подробный план берега. Руки и ноги выламывало. Купив три бутылки самого дешевого пива, он высосал их за раз.
   Нужна была доза, но бабки могли появиться лишь двумя днями спустя.
   Господь покурил. Трава немного успокоила его. Отметив важные участки на карте, он вновь двинулся вперед. К новым берегам! К исследованиям! К золоту!
   На самом деле, он и не осознавал, что именно он ищет. Его привлек журнал "НЛО", выброшенный каким-то злодеем в мусорку. Это был номер за прошлый год, и у него такого не было.
   Эдик покурил еще. Еще и еще. Трава не брала его. Ногти на руках просились на волю.
   -Отпусти нас, Эдик.
   Он открыл "НЛО", и тут ему и попалась та статья. Мировая печаль. Смерть. Дата. В землю врежется комета, окутанная мохнатым газом, планета скроется в облаках смертельной зимы. Не останется никого. Слишком велики грехи мира. Переполнена чаша страданий. Бог попран. Он негодует. Он плюнет хвостатым камнем из космоса, чтобы произвести лечение.
   Чисто хирургическое лечение. Просто и понятно.
   Господь давно уже носил в себе мировую скорбь. С самого рожденья своего он чувствовал, что жить - не обязательно. Если хорошо расплакаться. Прочувствоваться целиком и полностью, то жизнь оборвется сама собой. Душа упадет в вечный, ледяной дом.
   Так вот, жить Господю оставалось еще час, полтора. Он этого не знал, потому как никто не знает, что там в книге жизни написано.
   А там уже и листов-то не было. За последней страницей - подранная обложка, и кто-то на ней ручкой почиркал.
   И вот, покурил Господь, и не полегчало ему, а приход был ярким и ужасным. Спрятавшись в углу, он беседовал с котом:
   - А что, Ибо, гореть нам с тобой.
   - Да, Эдик,- отвечал Ибо,- верно мыслишь. Чует мое сердце, страшный это будет конец. Всемирный потоп перед ним - ничто.
   - Все погибнут?
   - Все, Эдик.
   -И животные?
   -И животные.
   -И птицы?
   -И птицы. И рыбки в саду, Эдик. И птички в пруду. Никого не останется. Потому что бога сейчас нет на земле. Нету бога. Все думает, что он есть, а его нет. Может, он умер, я не знаю.
   - Давай умрем, Ибо.
   - Зачем?
   - А чтоб не видеть всех этих ужасов. Умрем раньше.
   Так и умерли они. Ибо Господь повесил в зале, а сам вздернулся на кухне. Такая вот дверь в вечность.
   - И куда он делся,- размышляет теперь Герцог.- Может, он попал туда, где и правда катастрофа? Откуда нам знать? Его потянуло в огонь, вот он и ушел туда, где огонь. Не может же человеку просто так что-то казаться? Жизнь - дерьмо, да? А что такое смерть, мы вряд ли пока и сами поняли.
   - В жизни вообще нет смысла,- говорю я.
   - Наверное, Господь улетел,- предполагает Герцог.
   -Да,- соглашаемся Сергей Марфа, - я думаю, он этого заслуживал, как никто другой.
   Недели две прошло. Мы вспоминали Господя каждый день. Каждая затяжка, каждый кубик, каждый новый литр пива были посвящены ему. Мы чувствовали его незримое присутствие повсюду. Казалось, что ты просто так встал, просто так не почистил зубы, так как в падлу было, вышел на балкон, посмотрел на реку и покурил. Но нет, что не так. Что-то было еще. Он смотрел на нас. Иной раз, я ловил себя на мысли, что как будто смотрю на все со стороны. Такого со мной никогда не было, и я решил, что это не я смотрю на все со стороны. Это он смотрит, а я его чувствую.
   Миноискатель Господя был у меня. Я чувствовал, что он - мое духовное наследство.
   И вот, был день, мы все собрались, чтобы обсудить дальнейшие планы. Не смотря на грусть, чувствовалось какое-то новое воодушевление. Мы поехали за реку, вышли в поля, разожгли костер и очень цивильно, очень культурно пожарили окорочков.
   Крымова, конечно же, была.
   Без Крымовой было бы просто невозможно. Она курила, отвлекаясь на собственные комментарии действительности. Уход Господя комментировался ею ровно, без иронии, без напрягов. Ей бы, конечно, было бы по настоящему жаль, если бы она упустила серьезные коны. Теплые, радужные, душевные. Но, если пользоваться расширенной классификацией описания гёрлз, то стоить вспомнить, что о человеке можно судить по заду. Форма зада всегда описывает характер, и, иной раз, гораздо точнее, чем иные компоненты внешности. Джинсы помогают реализовать эту мысль. Обтягивая зад, они говорят о весе души внутри человеческого тела.
   Зад у Аши был не особо плоским, но - достаточно аскетическим. Он мало выражал. В нем не хватало вкуса. Не всякий бы решился за него взяться, чтобы оценить на ощупь.
   У нас была гитара. Играла Радио. Света Пшеничная, подсвечивая и без того светлый день победитовыми зубами, напевала. Она улыбалась. В тонких биоволнах пения не было слов.
   Жарились окорочка.
   Марфа был за повара.
   Я пил водку, и мне было хорошо.
   Возвращались мы вечером. Раскалбаска была хорошей. У Дельтаплана был плеер, и, когда кто-то обращался к нему, он снимал наушники и чокал. Мы ехали в набитом людьми трамвае. Разговаривали громко, пофигистически. От нас несло дымом.
   - Если б я нашел клад,- мечтательно сказал Дельтаплан,- я б, я пофиг. Мне то что. Что деньги, да?
   - Чисто что? - спросил Марфа громко, и полтрамвая посмотрело в его сторону.
   - Я чисто говорю - нафиг они?
   - Кто? - спросила, оторвавшись от бренчания, Радио.
   - Бабки.
   - А чо за бабки? - спросила Пшеничная.
   - Гоните,- заключил Дельтаплан,- я не говорю, что вы вообще гонимые. Типа по жизни. Но это так.
   - Гонимые, - засмеялась Пшеничная.
   -Нет, это не так,- продолжал Дельтаплан,- но я имею в виду, что когда найдем мы золото... Нет. Тут не все так просто. Я не хотел сказать, что.... Когда мы найдем
   золото, то я построю памятник Господю.
   - Да? - спросила Радио.
   - Чо да?- не понял Дельтаплан
   - Да? - спросил Дельтаплан.
   - Ну да,- согласился Я.
   Я сразу же прокрутил это дело в своем воображении. От первого копка лопатой в твердую землю, до сдачи золота барыге, а после - высоченный такой монумент. Фигура, которая указывает путь рукой.
   Типа Ленин.
   И надпись:
   "Господь"
   1981-2001.
  
   - Главное,- продолжал я,- найти. Чисто найти. У нас нет четкого плана. А теперь все будет по другому. Я это чувствую. Все очень сильно изменится. Мы подойдем к этому серьезно. Только делать все нужно серьезно, без дурацких шуточек. Каждый работает со своим участком. И не надо друг у друга пасти.
   - Kтo пасет - тот сосет ,- сказала Пшеничная.
   - Я не о том. Нужно разделить район на сектора, и каждому поручить свой сектор. Каждому сделать знаете что? Биолокационные рамки.
   - Это что еще за идея? - спросил Дельтаплан.
   - Это типа такая железка из проволоки. Ее держат в руках. Нужно мысленно настроиться на какой-нибудь предмет. Типа ощутить волны того, что ты типа ищешь. Типа это использование мозга в полезных целях. Типа это свойство мозга. Ум, он как бы все знает, только мы не можем его правильно спросить об этом. А это - самое главное. Правильный опрос самого себя. В данный момент - это вы как бы вопрос с помощью рамки себе задаете. И вы же и отвечаете. Импульсы от ума передаются к руке, там что-то происходит, рамка вертится, и вот он путь, и в итоге составляется сектора поисков. Вот так вот. Типа карта составляется.
   - Загнул, - Дельтаплан, - Вась, ты зажигаешь. По-любому. Надо профессору на уроке такое загрузить. Это ж идея! Получается, мы все это время занимались херней.
   - Бывает и так.
   - Золото - везде,- сказала Радио, - его много. Оно даже сейчас лежит в наших карманах. Его нужно только увидеть.
   - Раньше были лозоходцы,- продолжал я, - в Сибири особенно. Целая профессия существовала. Искали полезные ископаемые. Чисто спокойно. Без особых напряжений.
   - Да, я слышал,- сказал Дельтаплан,- это было модно.
   - В старину не было цивилизованных методов поиска. Спутников там. Типа геологов. Геологов заменяли лозоходцы. Я думаю, что мы, хуже их? Ведь это реально.
   - Реально, реально,- захлопала в ладоши Радио.
   Тут готовящийся на выход старичок заявил в мою сторону:
   - Эй, музакант. Хоть бы руки вымыл! Ходишь, как обосранный.
   - Чо?- спросил я.
   - Руки вымой, говорю!
   - Заткнись! - закричали мы хором.
   Как я уже говорил, Радио больше не общалась с Дедом Ништяком. Не стану заявлять, что его не было в природе, так как это было бы слишком необдуманным. Просто Радио, как человек невероятной чувствительности, оградила себя от того, что казалось ей опасным. Наряду с тем, что она была профессионал + распиздяй, она довольно четко следила за своим рассудкам. То есть, я хочу сказать, она типа знала, когда ей можно сходить с ума, а когда нельзя. Ништяк же частенько заходил на территорию ее здравости, и вот - его больше не было.
   Зато в ее сны частенько стал забредать Господь.
   Она часто рассказывала нам об этом. Мы были уверены, что через нее он шлет нам послания с неба.
   В ту ночь Радио снились большие, темно-зеленые леса, исполненные необъятности.
   На ней была красная шапочка. Она собирала грибы и ягоды и пела детские песенки. Волки ей не угрожали. Они водились по другую сторону мироощущения. Прозрачная луна проявлялась в еще светлом небе в виде полупрозрачного ноготка. Кусты плавно шевелились в такт безветрию. Жуки радовались своей суете.
   Радио насобирала половину корзинки, когда он появился.
   Был он бледен. Одет - как в тот самый злополучный день, когда он так сильно не поладил с собой. За собой волочил он свою петлю.
   - Как оно там? - спросил он, приблизившись.
   - Где? - не поняла Радио.
   -Да там, - Господь мотнул головой, указывая куда-то.
   - А, там,- догадалась Радио, возвращаясь к сбору ягод.
   - А ты когда прибыла?- спросил Господь.
   - Я - то? А я - из деревни.
   Лес тут же зашумел, зашелестел, словно сцена, над которой поднялся занавес. Запели птицы, а одна из них особенно напрягалась. Ноты какие-то перебирала. Остальное пространство заполнилось стрекозами, и ветер поднимался от этого гула.
   - Слышишь, как поет? - спросил Господь.
   -Да, слышу,- ответила Радио, не отрываясь от своих ягод.
   Птица-солист что-то вытягивала. Ей бы еще бас и барабан, получилось бы очень круто и современно.
   - Это - волосатый соловей,- сказал Господь.
   -Да? - удивилась Радио.
   - Да,- ответил Господь.
   - Почему он волосатый?
   - А он прибыл к нам из Рима.
   - А.
   - Он бежал,- сказал Господь многозначительно.
   - От птицелова, что ли?
   - Нет. Мне кажется, он - живой.
   - Все живые,- заметила Радио.
   - Нет. Мир умер. Но я умер раньше, потому и попал туда, где еще не все умерло. В эти леса. Здесь пусто. Совершенно пусто. Я один здесь. Это абсолютное одиночество, и оно будет жить со мной всегда. Даже, скажу еще больше - навсегда. Потому, что ничего больше не будет. Только я и этот лес. Я, правда, не отрицаю, что волосатый соловей может однажды заговорить со мной. Но это - не в будущем, потому что будущего нет. Это - когда-то. Одиноки все мы. Это стоило понять и раньше. Некоторые животные это знали. Вот кошка. Это ведь жрица одиночества. Зачем кошке товарищ? Оно ведь и с человеком также. Просто человек этого не хочет понять, и ум его кричит в своей долгой шершавости. А она - сама по себе. И ведь прикинь - был у меня кот Ибо. И знаешь, что хуже всего. Я теперь здесь, в этом лесу, а он - в аду. За что? За его вечное одиночество. Нет, этого нельзя понять. Вот хотя бы ты. Ты теперь, вот, беседуешь со мной. Но ты и сама с собой в тоже время беседуешь. Да нет, со мной ты вообще не беседуешь. Только сама с собой.
   - А я не одна,- не согласилась Радио,- во всяком случае, в себе самой меня - множество. От двух и больше. Я - содружество глюков. К чему мне все это? Я, вот, ягоды собираю. И очень даже неплохо. И птицы мне поют. И волосатый соловей.
   - Мир пал от отчужденности,- сказал Господь философски.
   - Ты дурак,- ответила ему Радио, - никто не пал. Мир как был, так и остался. Это в тебе он пал. Не стоит переносить себя на весь мир. Ты один пал.
   - Возможно. Думаешь, это так уж важно. Все равно, рано или поздно все друг друга поубивают. Это очевидно. Само слово "общество" - это полный бред. Этого никто никогда не понимал. Человек человеку - не волк, конечно, потому что в нем есть душа. Но и ты, и я, мы все видим лишь то, что видят окуляры. А то, что все это душа переваривается в уме. Что она переваривает? Если ты злой, то она зло и переваривает. Тогда и люди вокруг - волки, и все сложно. А оно - никак! Никак, понимаешь? Каждый день двуногие существа идут одним и тем же маршрутом. И это ведь кажется, что все сложно. Все делают одно и то же. Что же тут находить? Какую суть? Все, словно по программе.
   - К чему все это? - спросила Радио.- Я так не живу. Зачем так жить? Все равно умрешь. Это ведь ловко было придумать - чтобы каждый под твою дудочку плясал, надо придумать мораль, бога, и все такое. Ты вот одиночество свое придумал. А кому оно надо? Каждый живет так, как он хочет. А мне все равно. Если ты считаешь, что весь мир уже умер, то считай себе на здоровье. Был бы ты хоть лучшим человеком на земле.
   -Ну да,- согласился Господь, - что я имел, то я и поимел. Зато никто под мою дудочку не плясал. Какой я был, такой я и есть.
   -Потому ты и Господь.
   - Я не Господь. Просто у меня такое прозвище. Я - против инстинктов. Может даже, против городов. Когда природа человеков создавала, она ведь не думала о городах. Просто люди ходили стадом. Выходит отсюда, что человек - это животное, а мышление - это приложение, которое только для человека кажется чем-то замечательным. А так - это обычно. И нет никакой культуры. Ничего нет. С точки зрения слона человек - это бедствие. Растлитель природы. С точки зрения слона никакого разума в человеке нет. Посмотри со стороны
   - Ну и что?
   - Ты не согласна?
   - А мне нафиг не нужны эти понятия. Зачем тебе эта ерунда? Избавься от нее. Ты тут совсем без девочек изголодался, бедненький.
   - Я веду спартанский образ жизни.
   -Небось, и не куришь.
   - Спартанцы не курят.
   -Так. Значит, это у тебя все по кумарам происходит. Такие мыслеформы одолевают. При чем здесь люди, если ты их не видишь рядом с собой? Каждый живет, как хочет. Что они тебе сдались? Тут дело все проще. Что ты хочешь видеть, то ты и видишь. Да пусть они хоть дерьмо едят. Тебе-то что. Мы живем, и это главное.
   - Но я-то не живу.
   - Да. Это правда.
   - Вот видишь. И если ты говоришь правду, то я жалею, что мир не пал. Ты себе только представь, как много в мире дураков. Одни люди что-то созидают, и их мало, потому что так было всегда. А остальная масса ни на что не способна. Целая армия потребителей. У них и самооценка завышена, и нормы потребления чрезмерно высоки. Сколько дураков! Ведь все они только тем и заняты, что сами от себя торчат! Земля - корабль дураков. Прогресса никакого не было и не будет, потому что это относительно чего прогресс? Относительно засирания планеты? Торчи! Одни торчи!
   - Бедненький,- сказала Радио ласково,- совсем тут одичал.
   -Хватит меня жалеть.
   Она повалила Господ я на траву, а он так и держал свою петлю. Радио это больше всего и поразило при пробуждении.
   Потом, смотря на подчиненную изнутри своей правильной личности, уже на работе, она вдруг подумала, что у них это было один раз. И то - там, в астрале.
   Биолокацией мы занялись совсем не скоро. Отсутствие сосредоточения, как всегда, было нашим бичом. Когда же нам удалось собраться, было уже достаточно тепло, и народ начинал ходить в футболках. Деревья цвели. Пчелы собирали нектар. У барыги был завоз, и от этого на районе был ажиотаж. Даже старики вели себя как-то особенно.
   Люди пялились на меня.
   Я гнул проволоку.
   Итак, вот мой мозг. Внутри, в центре, казалось бы, сложно представить себе что-то, помимо однородной массы. Но хрен, вам, ребята, хрен маринованный! Не могу я просто так мыслить. Дело не в том, дело не в накурке. Косяк, он-то рядом был, и я с ним не спешил, чтобы словить вдохновение не сразу, а только по достижению результата.
   Вот птицы несут в своих клювах мечты. Кто они?
   Вот Бабушка Красная Бензопила прошагала мимо меня молча. Если б я подставил ей ногу, она бы пизданулась об асфальт. Вот весело бы было. Но я - гуманист. Я учусь у Господя. Только теперь я понимаю, что нужно быть чище и добрее.
   Ни грамма золота себе. Нет, мы, конечно, купим себе необходимое количество наркоты, чтоб не на сухую строительство отмечать. А остальные деньги - тебе, Господь. Твой монумент. Твой бенефис. Не все в жизни так равномерно и глупо. Есть еще люди, способные тебя помнить.
   Бабушка Красная Бензопила споткнулась на пустом месте. Ей показалось, что кто-то прикрикнул ей в спину.
   Вот проволока. Вот она, в виде заветной рамки. Я настраиваюсь на нужную мне волну. Не стоит думать, что это - обыкновенное воображение. Тут все, ребята, далеко не просто так. Биолокационные войска существовали в подразделениях Красной Армии. Это Дельтаплан где-то вычитал. Он пошел на книжный рынок и купил много интересных авторов. Он также купил старые "На суше и на море", чтобы во всем походить на Господя.
   "Тайна гибели АПЛ "Курск".
   "Загадки морских глубин".
   "Тайны третьего рейха".
   "Мотоциклы Германии 39-45"
   - Козлятина кругом! Козловство! Сволочи! - закричала Бабушка Красная Бензопила.
   Я проводил ее мутным взглядом, пока она не скрылась за углом.
   Проехал ментовской уазик. Боясь произвести какое-нибудь лишнее, выкупающее движение, я сидел и не двигался.
   - Блин,- подумал я,- у меня с собой - два баяна, менты кругом так и шастают.
   На самом деле, я и правда сидел на лавочке слишком открыто. Стоило сныкать баяны и косяк где-нибудь рядом. Например, в щели между плитками бордюра. Менты - тот же рэкет. Посадить - не посадят, но на бабки будут разводить регулярно. Раз в месяц будут посещать, если попадешься, брать бабло за безопасность. Но не факт, что другое мусора тебя отпустят, если поймают.
   Впрочем, я вскоре отгрузился. Навстречу мне двигалась Света Пшеничная. В руках у нее находилась здоровенная рамка, сделанная из очень и очень толстой проволоки. Дельтаплан шел немного сзади, попивая пиво прямо с горла полторашки. Я улыбнулся. Они остановились, кого-то дожидаясь. Из-за угла вырулила вся наша честная компания и направилась ко мне.
   -Чо сам пиво пьешь? - спросил я у Дельтаплана.
   - У меня с собой карта района,- сообщил он, - десять экземпляров.
   - Гонишь,- сказала Крымова,- зачем тебе столько.
   - Не мне ,- уточнил Дельтаплан, - нам.
   - Нам. Нам,- сказала Радио.- Знаете, он ко мне вчера приходил. Весь такой странный.
   - Кто? - спросил я.- Дед Ништяк?
   - Нет. Господь.
   Она рассказала нам сон. Мы сошлись на том, что Радио является официальным контактером с Господем. Я даже выдвинул идею, что она, Радио, лучше всех предрасположена к метафизике, а потому, именно она и должна найти золото.
   Итак, мы выдвинулись.
   Перво-наперво - к пивному ларьку.
   Сергей Марфа вообще ратовал за водку. Типа вмажем, а там и дело покажет. Сколько можно типа курить, надо делом типа заниматься. Сергей, он, вообще, постепенно менялся. Он уже втянулся в работу на складе. И она его устраивала. Ребята на складе все были нормальные, никто ни чем не вмазывался, и Марфа старался и виду не показывать. Он мечтал найти более высокооплачиваемую работу. Он уже определенно собирался соскакивать. Его не устраивала постоянная зависимость от химии.
   - Ладно, если б косяк. Но с ширивом, Вась, надо завязывать. Правильно я говорю? Надо ж жить, бабло зарабатывать, а не торчать. А ведь хочется вмазаться, а, Дельтаплан? По любому же хочется.
   Но вскоре эта полемика казалась нам бесполезной. Мы чувствовали неподдельный азарт. Запах золота щекотал мои ноздри. Я был готов на все. Хоть разодрать асфальт руками, если оно там.
   - Дельтаплан, а Дельтаплан, - сказал Марфа.
   - Чего.
   - Пошли в армию.
   - На не возьмут.
   - Возьмут.
   - Ну и пошли.
   - Э, ты, парашют, следи за беседой. Я ведь реально говорю. Пошли. Ты ведь посмотри на нас. Нафиг это все? Мы ведь уже плесенью покрылись. Ну и что будет, когда мы найдем это золото? Накупим ширива. А ты укуришься и выплюнешь легкие. Так выплюнешь, что и не соберешь. Да, парашют? А ведь можно и в сердце колоться. Взять иглу подлиннее - и туда. Да?
   - Не. Я так не поступлю. Я построю Господю монумент. А это немалых денег стоит. А потом - я ведь не ваш клиент. Ширяйтесь куда хотите. Хоть в глаз. Хоть в язык. Хоть в говно. Мне-то что. Я - поэт. Я люблю красивое. Мне больше ничего не надо.
   -Во дурак,- сказала Крымова.
   - Ну и что,- ответил ей Дельтаплан.
   -Пойдем в армию,- сказал Марфа,- армия всех исправит.
   - Пойдемте все,- предложил я,- Радио будет работать на штабной радиостанции. Хлеба пойдет в оркестр играть на аккордеоне.
   -Хотельникова будет сосать,- вставил Марфа.- Будет штатной вафлершей.
   -Завтра же идем сдаваться,- сказал я.
  
   Саша Крымова рано осознала себя и свой половой признак.
   - Хочу,- сказала она тогда себе.
   Это было не извечное сексуальное хотение добрейшей принцессы тела Наташи Хотельниковой. Крымовой требовалось другое. Она мечтала об апартаментах и нумерах. О лимузине. О миллионах. О "Мерседесах".
   Шикарная дача. Муж разведенный, разведенный на, на все, что только представить себе можно. Расхалявенный, подоенный, сдавшийся. Глупый, богатый.
   Развод - это получение чего-то от кого-то. Это - чистая, иногда - профессиональная халява. Если взять босяков, то это - их призвание. Иначе жить они и не способны.
   Простой человек, по своей русской специфике, тоже все чаще тянется к разводу.
   Это - хватательный рефлекс.
   Не имея хватательного рефлекса, нужно либо вешаться, либо с детства подаваться в балет. Там оно вам не понадобиться.
   Классы людей, которые разводят:
   1. Менты.
   2. Бомжы.
   3. Босяки.
   4. Страстные халявщики.
   5. Налоговики.
   6. Кондуктора.
   '7. Халявщики обыкновенныя.
   8. Бухарики.
   9. Лица в телевизоре.
   10. Прочие.
   К разводящим можно отнести и бездомных собак, просящих хлеба, а также воробьев и голубей - истинных халявопросов. Однако, разводят и неодушевленные предметы. Например, старый русский автомобиль. У кого иномарка, тому этого не понять. Правда, и не так уж важно, старый он или нет. Разводить вас он будет постоянно, методически.
   Крымова за себя вполне могла сказать: я не волшебник, я только учусь. Сказать, чтобы она училась только на нас, нельзя. Здесь, в нашей толпе, она уже давно жила на автопилоте. Мы, порой, просто не обращали ни на что внимание. Понятное дело, что пиво она пила на халяву. К бурбулятору присасывалась на халяву. Не ширялась, потому что уколов боялась. Когда пару раз у нас был кокаин - мы его брали чисто попробовать - Саша была тут как тут. Ей было плохо, не смотря на то, что на брата досталось совсем ничего.
   Когда-то она встречалась с Кругловым. Это не вранье. Это правда. Круглову пришлось неслабо попотеть, чтобы удовлетворить все ее желания. Ему и правда было не легко. Он качался, ездил на соревнования, а это требовало постоянных вложений. Он работал престижным грузчиком. Постоянно покупал себе разные питательные массы, много мяса, всякой разной фигни. Но, когда появилась Саша, хорошая, тонкожопая ( на тот момент), Круглову пришлось урезать свой рацион.
   Саша его порядком подоила.
   Был период, когда она вообще офигевала. Давала только через букет цветов.
   Потом была игла. Но мнение, что на иглу Круглова подсадила именно она, Саша, сильно преувеличено. Ведь сама она боялась уколов.
   Теперь уж все поросло травой. Саше была нужна новая халява. Мы это точно знали. Марфа, то ее постоянно подкалывал:
   -Сашь, давай дружить, Сашь.
   -Ты, да ну тебя, - отвечала Саша.
   -Сашь, я наследство получил.
   -Да ладно.
   -Честно. У меня бабка умерла, оставила хату. Вот, я хату продам, будет куча денег.
   -Да ладно.
   -Не веришь? Пойди, у Васи спроси. А.... Вижу, как глаза сразу заблестели.
   -Козёл.
   Потом был Акоп.
   Акоп - это такое армянское имя. Всем известно, что люди с такими именами чаще всего - при деньгах. Дело не в знаниях рынка. Дело в невероятном, просто галактическом хватательном рефлексе, развитом у выходцев из горной страны. Стоит одному попасть на крупное предприятие, как он собирает с родственников деньги, чтобы купить место директора. Содеяв замышленное, он перетаскивает туда весь род. Предприятие усиленно доится, вплоть до закрытия из-за банкротства. По окончании процесса выдаивания весь род ездит на "Мерседесах", держит магазины, кафе, рестораны.
   Акоп казался Саше тихим и особенно остроносым. Он не ругался в ее присутствии. Первое время, она вообще считала его тормозом и наглела не по-детски. Акопу было лет 35, впрочем, могло быть и меньше. Волосатость его явно не молодила. У него была хорошая, дорогая тачка с кожаным салоном, чейнджером, климат-контролем. На поясе болталась самая дорогая модель сотового телефона. На руках сверкали печатки. Их было несколько штук.
   - Почему Акоп? - спросила она, сидя в машине, улыбаясь то ли искусственно, то ли нет.
   - Шо? А? Шо?- заволновался тот.
   - Я говорю, что означает Акоп?
   - А. Акоп. Траншей значит. Поехали, Сашь, ка мнэ, коньяк есть.
   Акоп говорил плоховато. Путал падежи. Крымовой же тогда замечталось, и все в глазах поплыло. В самых теплых красках. Муж - лох. Траншей. Деньги дает. Ну и пусть иногда топчет. Что с того? А нерусский? Какая вообще разница. Нерусские сейчас в моде.
   -.Может, в бар пойдем ?
   - В бар?
   - В кабак.
   - В кабак?
   - Ну, выпьем.
   - А ты хочешь?
   - А ты?
   - А ты?
   - Ну, пойдем, коньяк. Или, дамой. Поедем, да? Сашь?
   - Типа ты меня угощаешь?
   - Типа? А? Да?
   - А как скажешь, Акопчик, так и будет. Можно по телефону позвонить?
   - Что?
   - Сотовый дай.
   - А.
   Крымовой было в кайф почувствовать себя королевой.
   Машина стояла у магазина, на центральном пятачке района. Рядом - сквер. Группа пивбаров, где можно встретишь кого угодно. Футбольное поле, где играют все, от мала до велика. И вот, в этом месте, люди Крымову заметили и оценили. Она, конечно, и раньше была ясна. Нахождение же в армянской машине лишь усилило эту ясность.
   - Ладно,- сказал тогда Акоп,- а потом ко мне едем.
   - Нафига?- не согласилась Крымова,- Что мы там забыли? Домой всегда успеем. Давай по кайфу баре пойдем, посидим, а.
   - Как так, по кайфу?
   - Так просто, зайдем, выпьем, поболтаем.
   На горе шел из школы Вадик, Радио-младший, которого называли то Вадиком, то Славиком. Когда как. Даже учителя иной раз путали. Он картину эту увидел и раскусил. Приблизившись к машине, он помахал рукой. Акоп улыбнулся, думая, что так и надо. Крымова же маневр не поняла, и напрасно.
   - Мана, Мана,- сказал Славик, он же - Вадик, - Ереван! Арарат - чемпион! Спитак, Карабах, Ленинакан! Холера с концом! Казаки вам всем покажут! Мана, мана! Прочь с родной земли!
   - Кто? - осведомился Акоп.
   - М-м-м,- Вадик приставил к носу ладонь, изображай длинный кавказский нос.
   Он повертел этим воображаемым носом и каркнул. Акоп вздрогнул.
   -Буратино, вон из России! Крымова, я знаю, ты исполнишь воздушный цирк! Мана, мана! Ну, я пошел! Спитак, Ленинакан, Карабах.
   Славик, он же, Вадик, развернулся и двинулся дальше. Акоп пытался, было, выскочить из машины, чтобы догнать Вадика, но Крымова его остановила. Акоп прямо-таки посинел от негодования.
   - Сука,- пробормотал он,- Сюка, бля. Бла! Ты, я того рот! Я того рот! Я того рот эбал! Чо он хотел, да? Я того рот! Слышишь! Я того рот! Я того рот эбал! Я его что, трогал. Да я его трахну. Увезу в Армению, да? Работать там будет.
   Саша прогадала. Она наивно верила в чистую, незапятнанную халяву, когда все можно. Когда можно сидеть на голове, и вообще, не слазать оттуда никогда. Там и есть, там же и испражняться. Наглея, лезть в чужую душу, указывать, руководить.
   Но Акоп любил чрезмерный секс. Дело еще в том, что выходцы с Кавказа вообще предпочитают анальные отношения, и первая ночь принесла Саше немало удивлений.
   Она попыталась возмутиться, но Акоп сделал вид, что ничего не понимает. Секс для него не был занятием любовью. Он имел. Саше здесь оставалось расслабиться и молчать.
   -Ладно, - сказала она себе, - привыкну. Главное - не это.
   Но, оказалось, халява была еще сложней. Как-то была армянская вечеринка, и тут привезли девок. Худых, стройных, почти модельных студенток. Акоп вовсе не отводил Саше какую-то особенную роль. Он хотел, чтобы она была вместе со всеми на одних условиях. В одной большой экспериментальной группе. Проще - нужно было ехать в сауну и там обслуживать Акопа и его друзей.
   - Ты чо, совсем дурак? - спросила Крымова.
   - Да? - спросил Акоп.- Я - да. Я - да. А че? Плехо, что ли? А мне нравится.
   - А мне - нет.
   - Ну, не хочищь, не надо,- не спорил добрый Акоп,- посиди пока. Хочешь - смотри, хочешь - не смотри. Хочешь коньяку?
   Крымова едва ли не алгоритмы строила , как воздействовать на Акопа. Выйти, к примеру, замуж, переписать все имущество на себя. Дом, магазины, одну из машин. А дальше там и сам бог велел веселиться. А то, что у него такие сексуальные странности - так у кого их нет? Если каждый раскроет все свои особенные стороны, то окажется, что это есть норма, а прежняя норма является чем-то аморальным. Все относительно. Человек любит любить по-разному. Что тут такого?
   Несколько раз Саше Крымовой казалось, что Акоп сдается. Когда она привозил ей цветы, она забывалась. Нет, Крымова влюбиться была не в состоянии. Тут действовала простая схема - тебя разводят, а ты как бы и не разводишься, потому что так надо - потерпеть, чтобы заработать большего. Скупая радость подкрадывалась к сердцу Крымовой. Это напоминало дождь в пустыне. Две три капли, и саксаул пытается напиться. Но ни Акоп не мог напиться ею сполна, ни она - им. Пчелы были далеко. Меда не было. Все, однако, завершилось просто и банально. Была еще одна скромная армянская вечеринка, и Саше вновь хотели указать ее месте.
   - Свинья! - воскликнула Саша.
   - Почему,- не понял Акоп.
   - По херу. Я же тебя люблю.
   -Е-е-е-е, - он помахал пальцем перед его лицом, - думаэшь, я нэ знаю, что ты хочешь. Запомни. Настоящий армян всегда женится на армянке. А русскых он чисто эбал.
   На том эта история и завершилась. Крымова продолжила искать свой миллион в других местах. Самое интересное тут то, что Акоп больше и не приезжал. Крымова была полна пораженческих мотивов. Пила она три дня на деньги, украденные из бардачка "вольвы" Акопа. Пшеничная, видя это, пыталась было подсеяться, но не тут-то было. Своими ресурсами Крымова не делилась никогда. Питье это так и продолжалось. В одну харю.
   Поисков в тот день не вышло, мы залились пивом по самое горло. Марфа даже блевал. Глюки мои в пиве этом утонули. Я слегка подгонял, и болела голова.
   Отползая домой, мы видели встречу Хотельниковой с двумя малолетними пацанами. Пацаны казались невозмутимыми. Они точно шли в бой. Хотельникова им мило улыбалась, видимо обещая теплые объятия и все такое прочее.
   - Любовь продолжаемся,- сказала Крымова язвительно.
   - Ну нифига себе,- промычала Радио.
   - Наташа исполняет,- заключил я, зевая.
   Стоит напомнить, что Дельтаплан немало рассуждал о жизни, приставив глаз свой к окуляру телескопа. Сидя на крыше, он держал рядом с собой тетрадку на случай внезапного прихода вдохновения. Все его неожиданные наития попадали именно туда. В рифме или же в эпистолярном жанре. Например, он мог написать письмо сам себе через год.
   Привет, дружище. Вот, сижу я тут. А как там у тебя, я не знаю. Может быть, ты так сильно изменился, что и меня не узнаешь. Всякое ведь бывает. Может быть ты, это уже не ты. То есть, не я. Хочется забыть все и стать другим. Тогда ясно станет, в чем же жизнь хороша, а в чем - нет. Человек, видно, потому и умирает, потому что от себя устает. Бля! Это же правда! Поменять бы имя! Или бы вообще все поменять! А потом ходить по память, как по грибы в лес. Окажется, что разница между мной и мной через год - это как пропасть! Но нет. Нет ее, разницы. Все просто и банально. Вот если бы я когда-нибудь раньше написал себе письмо, это бы ощущалось. Читаешь ты или нет? И все такое. Нужно день проживать, как эпоху, чтобы такие письма имели смысл. Это, в принципе, непостижимо. Вокруг слишком много суеты. А был бы ты, например, женщиной. Трахал бы тебя кто-нибудь. Вот тут-то все по-другому бы казалось. Был бы я через год иным....Совсем иным. Но как это сделать? Если бы мне было не в падлу, я бы написал о ней произведение. Я имею в виду женщину, которая могла жить и не знать, что я был и буду. Но мне в падлу. Я не Пушкин. Я чисто так. Да кто читать это будет? Только я и буду читать. Вот если бы в детстве, да? Я бы встретил самого себя и спросил - а кто ты, дядь? А дядь мне отвечает - радуйся, типа, молокосос. Ничего хорошего впереди нет. И ничего плохого впереди нет. Просто - ничего. Ход времени. Ты ешь и гадишь, а в перерыве - мысли. И думай, не думай, - ты - механизм. Ну ладно, привет и пока. Сижу я на крыше и стихи сочиняю.
   Дельтаплан письмо сжег, потому что никак иначе в будущее послать его было нельзя. Пепел - это разговор с ветром. Стая черных птиц рассыпалась, и больше ее уже никто не видел. Также сжигались и стихи. Это было свято - написать ее предать огню.
  
  
   Сижу на крыше я
   За пивом звезды подались.
   А у луны-то - ни рубля
   Бля бля бля бля
   Бля бля бля бля
  
  
   А там, где в тьме сидят кощеи
   И громко варят молоко,
   Иных загвоздок корифеи,
   Ко ко ко, ко ко ко ко.
  
  
   Ваще зачем живу на свете.
   Спрошу у люда - нафига?
   Они ж пред жизнию в ответе,
   А в небе - гусь. Га- га- га- га.
  
   В могиле синей Пушкин мглится.
   Спросить бы - на фиг ты бывал?
   А он тогда пошевелиться:
   "Немало дев я поебал".
  
   Я сам себе дурак и умный,
   И вот встречаю я рассвет.
   Он слишком просто полулунный,
   И вот мне мниться - смерти нет.
  
  
  
  
   Именно это стихотворения Дельтаплан сжег в совершенно вменяемом состоянии. Это перед этим он почитал какой-то сборник поэзии века от восемнадцатого до наших дней. Читал и едва не прочитал, а позже переделал несколько вещей Пушкина, вставляя маты. Потом он понял, что занимается черт-те чем и лег спать.
   Пепел - это было для бумаги. Пепел в душе, в отличие от покойного Господя, Дельтаплана не касался. Если что-то и щипало за душу, то это шла охрененная какая-та романтика. Например, он хотел попасть в прошлое и увидеть какую-нибудь сверхличность. Трава, как ни странно, не помогала. Ни личность не появлялась, ни настроение не повышалось. Трава - это было что-то специально для крыши, телескопа и секса.
   Света Пшеничная сопровождала его по жизни, словно добрая дающая мать. Любовь их продолжалась уже лет десять. Дельтаплан еще отчаянно гонял машинки по песку, бил бутылки на остановках, стрелял из рогатки по фонарным лампочкам, а Света уже получила свой первый сексуальный опыт - ее кто-то загнул в женском туалете после употребления спиртного. Она как не пыталась вспомнить, кто это был, так у нее и не получалось. Юный Дельтаплан, встретив на улицегтетю старую школьницу, весело спросил:
   - Теть, а ты уже куришь?
   - Курю, - ответила Света Пшеничная.
   - А мне уже можно курить?
   - А я чо, мать тебе?
   -Ну да.
   - Ты чо, мальчик, дурак?
   - Не, дай лучше сигарету.
   Так эта дружба и началась. Теперь Света подолгу сидела с Дельтапланом на крыше, курила, пила пиво, целовалась с любимым, слушала стихи его и умилялась. В глазу окуляра блестели яркие, как взволнованные глаза, звезды. Она видела в этом определенный смысл, который не переводился на язык слов, и это не было случайностью. Она слушала, курила и верила. Это было маленькое, уединенное счастье. Дельтаплан брал с собой карту звездного неба, а иногда и некоторые книги по астрономии. Главным же тут был сам процесс.
   - Покажи еще paз Алкоголь и Мицар,- просила Пшеничная.
   - Не Алкоголь, a Алькор.
   - Какая фиг разница?
   Они поцеловались, Дельтаплан повернул телескоп
   - У меня водка есть,- сказала Света.
   - Это хорошо,- заключил Дельтаплан,
   - Давай трахаться.
   - Прямо здесь?
   -Да.
   Момент коллективного поиска все же состоялся. День был ясным. Все бездельничали. Один Марфа был занят перед этим - он только что приехал с дачи. Там он прополол лучок, очень честно, не ленясь. Собрал клубничку, собрал черешенку, по дороге съел половину. Был Марфа угрюм. То ли устал, то ли не ладилось что-то. Он то спускался на первый этаж, то вновь возвращался в лифт. Он все туда и обратно ездил. Типа в детство впадал. Типа в суету. Кошки-для-Окон внимательно следили за ним, всякий раз, когда появлялся на улице.
   Пойдя наверх пешком, он встретил на лестничной площадке Круглова, который как обычно курил там. Покурили они вместе. Три сигареты кряду. Круглов, он сигаретный маньяк был. Казалось, с лестничной клетки он и не уходил никуда. Типа там и жил.
   И вот мы собрались. Вышло это как-то случайно. Даже Хотельникова явилась, и лицо ее светилось невероятным воодушевлением. Возможно, перед этим она с кем-то встречалась. Возможно, она неплохо пообедала, или ее покормили, или и то, и другое. Не чувствуя дискомфорта, она была спокойна и светла.
   - Ну, как,- спросил я,- не плачут дети?
   - Зачем им плакать? Малые, что ли?
   - Да я так.
   - Не, нормально все. Вчера папа приезжал. Мешок картошки привез.
   Пища была темой актуальной для Хотельниковой. И ей чего тут уж только не советовали. Например, снова завести собаку. На черный день. Однако, и собаку надо было чем-то кормить. Не питаться же ей воздухом.
   Мы толпились, и вот, появился на выходе Марфа, а следом - Круглов. Голый по пояс, накачан и татуирован.
   - Ништяк,- сказала Радио, имея в виду татуировки,- Класс. Вещи. Круто. Хорошо выглядишь.
   -Спасибо, - ответил Круглов.
   Жизнь Круглова нас не очень как-то волновала. Но тут была другая ясность. Нет, не та, о которой говорил Дон Хуан. Я, казалось, понимал, где какая половинка разъема в этой жизни. Все очень просто. Не вечно же ему там торчать, Круглову. Надо же иногда и за сигаретами ходить.
   - Чо сидите? - осведомился он.
   - Биолокация, - ответила Пшеничная.
   -Мы молчали, не доверяя Круглову после случая с Господем.
   - Что за биолокация?- спросил он уверенно.
   - Хочешь что-нибудь найти,- стала пояснять Радио,- берешь в руки вот эту рамку. Она - индикатор твоего мозга. Настраиваешься мысленно на этот объект. И вот - рамка кружится, указывая направление.
   - К объекту?
   - Ну да.
   - Неопознанному?
   - Да нет же. Ты загадываешь что-нибудь. Типа ты не знаешь, где что-то такое важное находится. Какая-нибудь вещь, к примеру, которую ты потерял. Какую-нибудь вещь. Но найти ее просто так у тебя не получается. Это как медитация. Рамка - это стрелка. Куда укажет, туда и идти надо. Понял?
   -Круто,- заключил Круглов.
   -Вот,- продолжала она,- тут слишком много нюансов. Все связано с особенностями подсознания. Ты как бы знаешь, где что находится, а умом этого понять не можешь, потому что ум и подсознания - две разные вещи. Может быть, подсознательно человек вообще знает все. И будущее, и прошлое. Прикинь, да?
   -Да.
   -К примеру, захотели бы найти золото в океане.
   -Ну да.
   -Типа испанские галеоны.
   -Да и в Черном море что-нибудь лежит.
   -Нефиг делать,- сказал Марфа.
   -Да, там многое что лежит,- добавил я.
   -Круто,- сказал Круглов.
   -Это типа можно стать самым богатым человеком.- сказала Пшеничная.
   -Типа да,- согласилась Радио,- биолокация была распостранена в старину. Лозоходцы искали так полезные ископаемые. Чисто в Сибири. Тут главное иметь определенный метод.
   -Иметь?- спросил Круглов.
   -Ну да.
   -В смысле, иметь?
   -Трахать,- вставила Пшеничная.
   -Трахать метод,- философски сказал Круглов,- круто.
   -Ну вот,- продолжала Радио,- имея метод, можно составить карту поисков. Выделяешь нужный тебе квадрат, а потом настраиваешься на объект. К примеру, нужно найти потерянную вещь. Ты строишь диаграммы. То есть, ты смотришь, в какую сторону крутится рамка. Делаешь диагонали. Там, где они сойдутся, возможно, находится то, что тебе нужно.
   -Круто,- согласился Круглов.
   -Очень круто,- добавила Пшеничная.
   -Иду с вами,- сказал Круглов.
   - Привет,- сказала ему Крымова,- и на мгновение все переглянулись.
   Это была вспышка взаимного недоверия.
   Возможно, Круглов по-прежнему ее любил. Но, если подумать, за что ему было любить ее? Впрочем, любовь зла.
   Полюбишь и козла.
   - Идем? - спросил я.
   Это было круто - спросишь у Круглова. Он никогда не общался с нашим кругом. Презирал, что ли? И было удивительно, что теперь он вот так вот просто так влился в команду поиска. Что тут случилось? Видно, день был такой. Он беседовал о чем-то с Марфой. Потом - рассказывал нам анекдоты. Мы будто бы были старыми друзьями. Может, с бадуна его колбасило?
   - Жалко вашего друга,- говорил Круглов,- хороший пацан был. Нормальный такой кентик. Честно, и не знаю, как это все вот так получилось? Был человек, и нет его. Живешь и не думаешь. А оно рядом с тобой ходит. Чик лезвием, и все. И нет тебя. Обрезало нафиг. Слушайте, пойдем, вмажем, а?
   -Вмажемся?- не понял Марфа
   - Не, водки пойдем выпьем, а ? Пива там. На баре попьем. Помянем пацана. Хороший кентик был.
   Мы согласились. Встретившийся по дороге Петич к нами присоединился. Все это касалось его напрямую. Он переживал. На нем не было лица. Войдя в питейное заведение, Петич уверенно употреблял. Поодаль от нас Старик Моби беседовал с людьми среднего возраста. Мы шумели. Эти же на наш шум никакого внимания не обращали. Видно, что-то глубоко свое у них было. Какой-то непонятный скрытый смысл.
   - Не, все банально,- говорит теперь Марфа,- круто, когда ты ничего не знаешь. Круто, когда тебе есть чего бояться. Вот это жизнь. Всякая дрянь подогревает тебя. Хочется. Колется. Снова хочется. Без этого и жить не стоит. А Старик Моби - он как бы выходец из мира иного. Там все по-другому. Нам его мир - не то, чтоб развлечение. Это как бы научный труд - сидеть и пиво в баре хлестать. Но понятное дело, не совсем все так, как я говорю. Все по-своему правы. Потому что жизнь - это арена. Тебе бы просто торчать у телека. У мирового чисто телеотсоса. А так - это спорт. А телек в нем - это телек внутри спорта. Кругом тебя подстерегают непонятности и трудности, и ничего в этом нет, потому что все эти трудности, это ты сам. Мир кайфа - это тоже ты сам. Мир труда - это такой непонятный онанизм.
   И так мы идем. Мир стоит, двигаясь. Странный такой виртуальный холст. Мы - зрители, а он вроде как бы живет, но это иллюзия. Полная иллюзия бытия. Как бы там философы головы свои не ломали, а они сами, и мысли их, и смыслы их, их бесконечные сложноты - тоже краска, которой приделали ноги. Нет ничего. Есть только мы и этот холст. И уже непонятно, жили мы в нем, или вот теперь нам вздумалось его придумать, и мы вдруг стали верить в собственный вымысел. Если это была тюрьма внутри себя, то тут ничего не скажешь. Сон, да и только. Дымят трубы заводов. Дымят трубы автомобилей. Ноздри выпускают углекислоту. Животные ждут, когда их съедят. Насекомые плодятся, образуя соль земли. Нарождаются грозы. И все это - лишь внутри нас. И нет вообще больше ничего, кроме этого.
   Посидев в баре, мы, наконец, поймали вдохновение. Поиски начались немедленно. Идя большой толпой, мы держали рамки перед собой. Район досыта насмеялся, увидев эту картину. Красная Бензопила даже и про крик свой забыла. Так уж это выглядело странно. Дельтаплан командовал. В руках его были папка, ручка и лист бумаги. Он то и дело присаживался на корточки. Что-то чертил. Сообщал нам результаты. У всех было пиво. У Круглова было полтора литра пива. Он пил с горла. Шел он и философствовал, и это был уже не тот известный всем Круглов. Что-то в нем открылось.
   - Нам надо еще раз обойти район,- сообщил Дельтаплан,- Чисто по кругу. Нужно, чтобы линии сошлись. Видите, есть несколько точек, где они скрещиваются. Нужно найти их и там просканировать. Нужно найти три точки.
   - Нафиг три? - спросил я.
   - Треугольник. Так проще сужать район поиска.
   - Постойте,- вступил в спор Круглов,- все гораздо проще. Все рамки должны крутиться в одном направлении. Разноса быть не должно. Зачем нам такой разнос? Диаграммы вовсе не обязательны. Главное - правильная медитация. Так еще Будда говорил. В том самом месте рамка должна вертеться на месте.
   - Откуда ты знаешь? - спросил Петич.
   -Это очевидно.
   Так мы и ходили по району, гогоча, будто странные птицы. Бутылки пива расходовались. Начинались новые. Пена, соприкасаясь с воздухом, жаждала нового рождения. Пузырьки ее лопались, и мысли пива неслись повсюду, шли по мозгам, и тем веселее нам становилось. Люди пялились на нас. Мы показывали им факи. Нас много. Значит - можно. Тем более, мы поминали Эдика. Ординарно это делать было нельзя. Он-то, Эдик, хоть и погиб по ошибке, но все же свой пацан был. Реальнее многих других реальных. Тем более того Реального, который для сокращения места в романе не упоминается почти.
   Господь, он думал о нас. А мы всю дорогу думали только о себе и о собственном кайфе. А остальные люди казались нам королями нор. И ничего другого, как сидеть в норах, им не оставалось.
   Пусть так. Пусть он лохонулся и повесился по ошибке. С кем не бывает. Не сама суть тут важна. Главное - мысли его.
   Добравшись до перекрестка дорог, где к домам прилегала автозаправочная станция, толпа наша остановилась. Круглов вынул из пакета бутылку водки и разлил ее по стаканам.
   - Здесь? - спросила Пшеничная рассеянно.
   - Не важно,- ответил ей Круглов.- Давайте. За жизнь.
   Мы выпили и едва не начали капать. Похоже, действие всех не на шутку развлекало, за исключением, разве чтo, Крымовой. Уж в ней-то романтики никакой не было. Что-то грызло ее изнутри. Я бы не удивился, если б ночью нашел ее здесь с лопатой.
   Я, если честно, я ни грамма не верил. Поиски были частью глюка. Не более. Условия сумасшедшей игры. Но прятаться от себя было бессмысленно. Это был я. Это были мои друзья. Жизнь без этого ничем не выделялась. Да и дома напрягали. Хотельникова предложила ехать к ней. И так мы и сделали. Пшеничная пожарила картошки. Марфа сходил за водкой. Мы курнули, и стало хорошо. Дети Хотельниковой за всем этим наблюдали и смеялись.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Глава 7
  
   В каждом баре - свой Старик Моби.
   Эта мысль была не чисто моей, но когда ко мне пришло посещение, я понял, что любое настоящее откровение всегда ходит где-то поодаль. Если ты еще не с ним, то это не значит, что ты этого не знаешь. Жизнь нужно уметь прощупывать до конца, и тогда в каждом изгибе ее тела ты сумеешь найти новых насекомых.
   Открываешь рот - летят мухи.
   Заглядываешь в уши - выползает червь. Впрочем, червь может быть и отраден. Почему бы и нет.
   В каждом баре сидел свой Старик Моби.
   В какой-то момент времени мне было это совершенно понятно, и я бы ничего не оспаривал.
   Вот - наш сивушник. В народе он называется стекляшкой, и в нем происходит много вещей. Нет, драк там не бывает. Народ у нас цивилизованный, развитой. Инночка, художопая, немного негроидная барменша лет сорока, всегда показывает всем правильное лицо. На сивушнике всегда должно быть такое лицо. Оно правит. Оно указывает путь вниз и вверх. Глядя на него, кажется, что вот только ты подойдешь к ней, и она тебе даст.
   Так думают многие.
   Это благо.
   Потому, на сивушнике сочетаются человеческие растения самых разнообразных сортов. Бродяги, рабочие, учителя, музыканты, служащие, наркота. Сидел там и Старик Моби. Он, казалось, сидел там всегда.
   Жиденькая бородка плавно касалась пены. Люди, беседовавшие с Моби, ходили к Инночке с кружкой, чтобы повторить, брали длинную и сухую чехонь, отрадные красноватые сухарики к пиву, начинался хруст, продолжались слова. Посетители забывали про свои любимые мелодии, и Инночка, повинуясь странным волнам, исходившим от Моби, включала очень отрадную музыку.
   Когда я только начинал там сидеть я постоянно волновался о том, где бы взять бабло. Но как оно решалось теперь, я и сам не понимал. На рынке подворовывали мы нечасто, да и продать украденное по нормальной цене было невозможно. Может, все это только чудилось?
   -О, чисто Моби, - говорил Марфа, когда его видел.
   -Гы Гы Гы Гы, - смеялась Пшеничная.
   -Бухнуть решил на старость лет, - усмехалась Крымова.
   Но все это было несправедливо, ибо Моби был постоянен, и мы на его фоне казались элементами из таблицы Менделеева с номерами больше ста.
   Рождение.
   Смерть.
   Мгновенно и просто.
   Чисто родился.
   Чисто смерть.
   В Моби же жизнь текла иначе, но доказать это было невозможно. Сивушник являлся лишь маленьким сегментом, на который ступала его нога.
   -По ходу, у него какие-то отношения с Хотельниковой, - заявила Крымова однажды.
   -Хрен там, - не согласился я, - ты что?
   -Ты, да я тебе говорю.
   Крымова хотела его отрицать. Но возможно ли было его отрицать?
  
   Бывало, сидишь, подсаживается к тебе какой-нибудь умник:
   -Привет, мпмнпмм....
   -Чо?
   - Мпмнпмм.
   -Чо?
   -М-м-м-м-м-м.
   -Братан, говори четче, ничего не могу разобрать.
   -Есть рубль, мпмнпмм?
   -Не, братан, нету.
   -Ну, м-м-м-м-м-м.
   -Чо?
   Он говорит неразборчиво, но сквозь шквал мычаний пробиваются какие-то серьезные вещи. Если вслушаться, то можно узнать о жизни. Например, что он - футболист местного клуба. Вторая лига, зона юг. Словом, ты сидишь и нервно ждешь, когда этот козел перекинется на соседний столик, чтобы там рубль клянчить. Главное, это не расслабиться напоследок.
   А Моби сидит. Может быть, даже и один сидит. Он напоминает Луну на небе. Ты, к примеру, ширнулся, и организм твой в странном волнении, полусмерть сует в тебя разные предметы, имея тебя по всем статьям, а Луна висит. Висела она до, висит и после. Открываешь глаза, понимаешь, что нужно совершить обряд орошением пивом - висит. Может, теперь она где-то ближе к горизонту, и свет ее - желтее, и кошки для окон печальней, но она более постоянно. Я - листок. Расту, колыхаюсь, уверенно думая, что до осени далеко.
   -Можно пива выпить? - спрашивает мычащий.
   -Типа чо? - спрашиваю.
   Ему такие обороты не нравятся. Он катит к соседнему столику, но оттуда его в момент гонят. В след летят посылы класса "нах".
   Старик Моби же, собираясь в компании стариков, то и дело показывал свою власть над баром. Они то и дело подзывали Инночку, что-то говорили на ухо, и уходила она от них уже не простая, а осемененная словами. Старички же посмеивались, дули на пивную пену, говорили громко, но слов было не разобрать. Инночка носила им пиво сама. Это было настоящим исключением.
   Иногда они просили ее выключить российскую эстраду.
   -Реально, - кивала и смеялась Пшеничная.
   Крымова была более упорной. Мне подумалось вдруг, что если они вдруг подзовут Сашу....
   Что, если он - Вольф Мессинг?
   Сейчас смеется негнущаяся в своей тяге к халяве Крымова, а потому - мало ли что случиться. Нельзя ведь зарекаться. Вот заставят ее танцевать на столе, будут в ладоши хлопать старые, а потом с собой заберут. Поймет тогда Крымова, где они, раки.
   Один раз они попросили Инночку включить "Раммштайн".
   -Офигеть, - сказал Марфа.
   Инночка долго держала свое ухо рядом с губами Старика Моби. Он говорил, и в нем не наблюдалось никакого лукавства. Видно, он был сильнее лукавства.
   Дело было в центре. Мы с Марфой пошарились по запасникам в поисках денег, нашли по децлу, хотели в магазине посидеть.
   -Слышь, найдем какого-нибудь лоха, если что, - сказал Марфа.
   Я, правда, никакого лоха искать не хотел, но, вместе с тем, и чего-то определенного не хотел. Мои мысли текли спокойно, зелено.
   Просто выпить чуть-чуть, людьми себя почувствовать.
   Зашли - и там Старик Моби. И молодежь его окружает, странная, полосатая, будто фанаты "Бенфики" (Лиссабон). Я тогда подумал - может, он партийный лидер какой? Так уже бы и по телевизору показали бы. Что за партия? Что за настроения? Чем ему, старому, высохшему муммию, завлекать молодежь? А ведь наверняка там есть хорошенькие кобылы, и он шепчет им на ухо магнитные слова, после которых у них все смешивается. И ощущение "я", и центр вырабатывания секреций между ног.
   Словом, это был какой-то ресторанный призрак, который всюду меня сопровождал. Одно время я даже думал, что Старика Моби вообще в природе нет. Я и глюк. Мы - вместе. И больше ничего. Личные отношения двух воображений. Одна половинка мозга нападает на другую, и выглядит все это серьезно, даже запущенно. Если б я жил в США, в чисто США, я бы сходил к психологу, и он бы определил мне лечение. Впрочем, это было бы легко. У нас.... Нет, тут начнут ходить домой мусора.... Если их пустить в квартиру, они тут же что-то подбросят, а потом будут стараться заработать на нас машину. Знаю я это.
  
   Однажды я спросил у Господя, и он меня озадачил:
   - Ну да. Есть такая фишка. Я как-то и значения не придавал. Я обычно в стекляшку хожу пить. Пиво чисто. Он там, мне кажется, постоянно сидит. Нет, были, конечно, моменты, когда его там не было. Но это - когда как. Бывает, что один сидит он. Бывает - что с людьми. И люди - самые разные. И все не из нашего района. И молодые, и старые. Всякое бывает. Никого из этих людей я не знаю.
   Тогда мы пошли в самый захолустный бар нашего микрорайона, Не то, чтобы это был совсем уж кофеюшник, просто находился он вдали от мест массовых скоплений костей человеческих. Зашли, и тут я чуть свой язык не проглотил. Сидел там Старик Моби, пиво пил, усами шевелил. А рядом сидел еще один усач. Помоложе, правда. А-ля Боярский.
   - Вот черт,- сказал Господь,- ты видишь. Может, пойдем в другом баре проверим?
   - Давай по пиву сперва выпьем. Все равно он никуда от нас не денется.
   Выпили мы по "волжанину".
   Я посмотрел на их лица, пытаясь вызвать в себе оценку.
   Люди как люди, и как такие мысли могли в голову мне прийти, откуда такая мистика там, где ее нет?
   В густых полях выпали росы.
   Производные красных цветов передали от своих родителей импульсы.
   Может, телевизор?
   Попили мы пивка, покурили, поболтали, пошли в другой бар. Вообще, это дело обыкновенное - бары в один вечер менять. Мы так часто делали. Это - коллекция на час. Забухал - вышел. Передвинулся в другой сивушник. Правда, мы и в цивильные места иногда заходили.
   Пришли мы, ну, и никакого Старика Моби там не обнаружили. Да и не успел бы он туда никак попасть.
   А недели за две до смерти своей Господь предложил в центр поехать пошататься, также пива попить, на людей посмотреть, еблом поторговать. Центра всегда нужны человеку. Их много, но он и один - центр. Центра - это состояния. Тут нет ничего простого. Это так же важно, как вовремя сходить в сортир, чтобы потом не думать мыслями о говне.
  
   Мы в центре за дома зашли, дунули косяк и побрели навеселе. Город сразу же праздным показался, люди - смешными, машины - живыми существами, и звуки их хотелось комментировать.
   Прибавили мы сверху пивком.
   Ну, типа, как всегда.
   Решили в кино пойти погрузиться. Купили билеты, сели в барике, что в кинотеатре, пива купили. Пьем. И тут Господь и говорит:
   - Смотри, вот они.
   Я стал головой крутить. Типа, где? А он рукой показывает:
   -Смотри, два одинаковых старика Моби сидят.
   Это недолго продолжалось. Минуты две. Но, согласитесь, срок это немалый, чтобы хорошо рассмотреть человека.
   Должно быть, и НЛО так же ненадолго показывают народам свои плоские, затянутые в тайну, тела. И встреча с ними - всегда случайность. Все те, кто увлекаются уфологией - дебилы. Так не бывает, чтобы они появлялись под заказ. Господь очень хорошо это знал. Регулярно читая журнал "НЛО", он, однако, привык делать самостоятельные выводы.
   Первый Моби вообще панковал. Натянул на себя футболку "Бэкхэм", старую, бейсболку и черные очки, которые он то и дело то одевал, то снимал. Второй Моби был чуть помоложе, но ничем от первого не отличался, разве что в строгий костюм был oдeт. Болтали они и пили "пепси".
   - Господь, пойдем отсюда,- сказал я зажато,- сейчас крыша потечет. Пойдем, в кино засядем.
   Я хотел избавиться от этой картины, как от очень серьезного дурняка. Представьте, что вам хотят просверлить мозг. Что лучше всего? Конечно же, свалить подальше, укрыться, чтобы тебя нельзя было отыскать. Сверление мозга напрямую, сверлом - не самое лучшее дело. Косвенное сверло - это как раз вся та фигня, которая заставляет тебя поверить в бытие абсурда.
   Идешь ты, а тут летит Карлссон. Твоя реакция....
  
   Потом Господь повесился, и эта история потерялась в моей памяти.
   Впрочем, не надолго.
   Дождь стучал по железному подоконнику балкона. В телевизоре пела охающую песню Бабкина. Лихо, сухо. Я понимал, что происходит раскалбаска, но это была плохая, вялая, будто лещ, фигня. Меня нужно было забросить в стиральную машину и хорошенько выстирать, чтобы я малость отошел. Но для разума стиральных машин еще не придумали. Церковь - это лох. Раньше это был механизм управления людьми, а теперь туда приезжают богатенькие дяденьки и тетеньки, чтобы понтоваться своими золотыми цепями молча, без распальцовки.
   Внизу ухало.
   Бум, бум, бум.
   Драм и бас.
   Я подумал, что это репетируют "Амундсены", но звук был более техничен. Если б они сошли с ума и принялись укуриваться, то тогда бы я согласился. Но - не теперь.
   -О-о-о-о-о-о, - затянула Бабкина.
   Басы потолкали дождь, и его направление как будто и правда поменялось.
   Старик Моби, понял я.
   Кто ж еще, кроме него?
   На самом деле, слушать долбёжку мог кто угодно. В моем доме очень много квартир. Наверное, больше четырехсот. Но почему ж именно он?
   Меня ломало. Я спустился вниз, к магазину. Взял в долг полторашку, подошел к подъезду и пил ее там, с горла.
   Старик Moби поменял диск. Заиграло что-то более клубное, спокойное. Дождь припускал. Стемнело окончательно. Я, желая лучше понять музыку, схватился за арматуру решетки, подлез застекленному балконному окну, и тогда обнаружил приоткрытость. Толкнул фрамугу. Из квартиры тут же дыхнуло чем-то съедобным. Запах был живым: спиртное и закуска. Музыке вторила вилке, которая играла с тарелкой в игру "угадай, кто я". И еще одна вилка, перкуссирующая. Там, очевидно, было два человека.
   - Вчерась,- произнес женский голос.
   Меня покачнуло. Из носа убежал кусок конопляного дыма, я икнул.
   Голос, выйдя наружу, будто из застенок, схватил меня за горло и подержал. Я даже попытался осмотреться, чтобы выяснить, кто же меня держал, но это не помогло.
   В глаз попала капелька.
  
  
  
  
  
  
  
  
   -Человек,- сказал Старик Моби.
   - Телевизор,- ответила женщина
   -Почему?
   -Это - как всегда. Что тут еще сказать.
   -Да.
   Музыка поменялась. Заиграл MOBY. Знал ли он сам, тот старик, что мы ему такое прозвище дали? Нет, конечно. Откуда он мог знать мог? Ни с кем из известных мне людей он не общался.
   Снова звякнула тарелка. Что-то полилось в бокал. Я остро ощутил запах терпкого вина. Сердце, которое перед этим куда-то собиралось убежать, вмиг остановилось, я почувствовал блаженство, не испив вина .
   - Слoвнo на подводной лодке,- произнес Старик Моби, -Хa-xa-xa. Я вчера, представь себе, привел домой молодуху.
   Он засмеялся. Это был старый лукавый смех человека, который много знает и много молчит, и я почувствовал, как оттуда пошло нечто, воздушное, но тяжелое.
   Помимо винного запаха.
   Это было всепроникающее, но не показное лукавство. Я почувствовал, что молодость - это западло. Она бродит, бродит. И употребить ее невозможно, и жить в ней нельзя. Только не всякое, я бы сказал, нечто, не нахватается уксуса, перед тем, как созреть. Моби, он был какой-то особенный фрукт. С другой стороны, он сам фрукты пожинал, я ничего не слышал, но я вдруг понял это. Он - жнец. Никто перед ним устоять не в силах. Но получает он лишь то, чего желает. А желает он далеко не всего, потому что многие желания - мусор человека. Живет он на той стадий, когда обычный индивид убит потреблением. Он просто клина ловит от количеств потреблении и испражнений, да и старость, пора засушливая, yж тут как тут.
   А он - король.
   Король неясных ощущений. Король баса.
   -Меркнет свет,- сказал женский голос,- Посмотри, кто-то к нам присосался
   -Непременно поедем в ресторан,- отвечал Моби,- я хочу омаров уже целую вечность.
   -Приходит груз,- сказала женщина,- надо поработать. Думаешь, нам не нужна компенсация? -
   -Думаю, что это необсуждаемо.
   -И все же.
   -Это что-то второе.
   -Да.
   -Тогда это другое дело.
   -Да.
   -Что ты думаешь о туманах?
   -Туманы - дыхание вечерних окон.
   -Там мхи?
   -Мхи - это еще один вид пафоса.
   -Пафос холода?
   -Наверное.
   -Есть ли зло на Севере?
   -Очевидно. Еще есть зло в небоскребах. В самом ощущении бетонных кустов. Все это очень не по-человечески. Если говорить о нечеловеках, то это будет паутина для задумчивых авторучек. Зачем перехватывать у них идеи? Ведь можно жить и в пещере.
   -Конечно. Потеря пещерности нанесла огромный урон идеям
   -Это все равно, что заставить собаку печатать романы. Представляешь, это будет как нераспознанный после сканирования текст. Обрывки фраз, неуместные вставки, цифры вместо запятых. Чего-то иного от собак ожидать нельзя. Мне была известна одна собака, которая писала стихи. У нее вышло несколько сборников, и если воспринимать их всерьез, то, очевидно, можно протарахтеть мозгами. Мозги самовывплюнутся, и все тут. Ты ведь знаешь.
   -Да. Это все потому, что у рессор нет контактов.
   -Пружинная подвеска лучше.
   -А почему бы не обойтись без амортизации?
   -Можно и так.
   -Может быть, так возникнет новый язык абсурда?
   -Почему бы и нет? Можно передавать его обычными образами и обычными словами. Обычной, так сказать, жизнью. Только перед и зад ее поменять местами. Промотать наобоорот. Человек так и не поймет, что ему не морочат голову, что все это - очень в серьез.
   -Балет без ног
   -Музыка без музыки. Просто вибрация крови в венах.
   -К нам кто-то присосался.
   -Кто?
   -Хочешь пойти посмотреть?
   -Разве человек не выбирает?
   -О, как дурно пахнет.
   -Да.
   Мне показалось, что я проваливаюсь в никуда. От этого диалога у меня все вверх дном перевернулось. Его нельзя было слушать, а я слушал, но он будто для меня и предназначался. Может быть, ко мне приходило. Я имею в виду приходы.
   Хлопнул холодильник на кухне. Словно сердце открылось и закрылось. Запахло грибами.
   -Есть ли жизнь? - спросила она.
   -Где? - спросил он.
   -Вообще.
   -Это - смотря как посмотреть.
   -А в общем?
   -А, в общем, кто-то сидит в нашем эфире.
   -Да
   Я понял, что это "да" - это вообще не из разряда вещей. Это Солнце и стиральный порошок. Вчера и почему. Шариковая ручка и если.
   Послышались шаги. Да, видимо он шел, чтоб проверить, кто там к ним присосался. Кто ж еще?
   Я оглянулся, и в лицо мне ударил ветер. Огни. Движение. Мое зрение не сразу сфокусировалось. Это было невозможно. Я висел на карнизе небоскреба, и некий ночной мегаполис грохотал и светился внизу. Это и был пафос. От высоты кружилась голова. Машины казались бледными пятнами. Небоскребы - теми самыми бетонными кустами. Только это были какие-то адские кусты. Сказать тут просто нечего было - мозг паниковал. Но я сразу же понял, что все это - ненастоящее. Шаги приблизились. Я спрыгнул вниз и вместо длительного полета в бездну упал на траву и спрятался за елкой.
   Из окна никто не выглянул. Возможно, он и не собирался проверять, кто там к ним присосался. Шел, к примеру, он на балкон, где обычно соленья разные хранятся.
  
   Едва отдышавшись от Нью-Йорка, я понял, что нужно прибить себя пивом.
   Все казалось таким, что я не мог ручаться за объективность разума.
   Ведь всякое бывает. Хотя курнул я довольно давно, ничего глобального пока не требовалось. Можно было, конечно, пойти ширнуться, ну и нафига? В-общем, полез я в карман. Нашел там тридцать рублей. Этого вполне хватало на пару бокалов и сухарики. Главное - оторваться от всего этого. Не слышать это "да", поглощающие, всасывающие.
   Слово - росянка.
   Маленький мешочек, который способен растянуться, чтобы впустить тебя в кислотную узь.
   Но думать об этом нельзя, потому что я - не спортсмен. Я никогда не отжимался. Я никогда не бегал. Я не лох, чтобы делать это бесплатно.
   Нужно оторваться. Забыться.
   Не думать о том, какие бывают в жизни мозговые метонимии, приводящие к параличу.
   Я взял кружку.
   Припил.
   Кайф.
   Пена гуляет по губам.
   Что еще надо? Тут поднял я глаза - и вот он. Сидит передо мной, ухмыляется. На нем свитер в стиле Хемингуэя, а борода будто бы излучает какие-то флюиды.
   - По пивку,- говорю тогда я ошарашено.
   - По пивку,- отвечает он,- а что за пиво. Наше?
   -Не. Майкопское.
   - Хорошее пиво,- комментирует он,- Жалко, раков не продают.
   - Раков любите?
   - А как же их не любить. Раньше, бывало, поедем по рака. Как наловим. И сами едим, и соседи едят. Да еще и продавать успевали. Ceйчac уж не тот возраст - не тот.
   - А сколько вам? - спрашиваю я.
   - Да уж сколько есть, все мои. Много уж повидал, Может, по сто грамм?
   - Ну, давайте по сто,- согласился я.
   У меня в глазах все еще стояла эта странная галлюцинация - я вишу на карнизе какого-то небоскреба. Дует нешуточный ветер. Совсем невдалеке проносятся сигнальные огни самолетов. И все внизу горит. От края до края горизонта. Настоящий Манхэттен.
   Старик Моби пошел за стограммами, а я постучал себе по голове, точно отходя от нокдауна. Моя голова таких фишек еще не задавала никогда. А если это так и есть, то есть, если это действительно наваждение, тo стоит задуматься о здоровье. С другой стороны, что здесь делает, Старик Моби? Он же был у себя в квартире. Я после Манхэттена прямиком побежал сюда. Никак он не мог меня обогнать.
   Я почувствовал приближение моральной тошноты. Что-то было не так. Kтo еще мог доказать, что парадоксальные вещи с нахождением Моби здесь и там существуют? Господь?
   Может, потому он и умер, что слишком много задавал вопросов.
   Тут он вернулся. Сухое темное лицо его не несло на себе признаков какой-либо чертовщины. Маленькие старческие губы. Маленькие усики. Еще не все выпавшие волосы. Чтo тут такого? Избрала ли моя голова его в качестве фигуры суда над собой?
   - Да, раки раньше были, что надо,- продолжил рассказывать он,- Поедем, бывало, на Траховку, a там - етишкин пистолет! Кишмя кишат! Сами ведь просятся. Вылазят из машины и за руки хватают. Да еще издалека видно, из машины. Был у моего кума, Петьки Рожина "Москвич". Четыреста восьмой еще. Ну, водки набираем. Тогда так не пили. Пиво только на пивняках было, и то - одно жигулевское. А водки полным полно кругом продавали. Так вот, водки - то набираем, ну и баб, конечно, дома оставляем, чтобы не мешали. С бабами-то, какая рыбалка? Начинается, блин, чепуха разная. Не зря ведь говорят, что баба - она не человек. Ну вот, еще далеко до речки, до Траховки, а уже и видно, как дно темнеет от рачья, клешнями так и машут, словно зовут. Типа - идите к нам. Это в Черном море, если знаешь, водится зазывающий краб. Ты ныряешь, а он рукой тебе машет, мол, типа, идем ко мне, друг. Он это специально делает. Человек, ныряльщик, то бишь, думает, что там неглубоко. А это все иллюзия. Ну, и кто только не погибал от завывающих крабов. Раньше - то любили нырять, а сейчас все - возьми, сникерсни, себя приколи. А тогда этого не было, спорт был. И водку пили, и здоровей были. Ну, так вот, приезжаем, а раки видят, что, мол, ловцы приехали, ну и прячутся все. Он, траховские раки. Многое знают. Тут не просто так. Не даром раками зовутся. Ну, Петька Рожин брал их голыми руками. Руки у Петьки - те же клешни. Да и сам он красный был, что вот...да, как у того мальчика за столом футболка спартаковская. Точь в точь. Он ведь не зря Рожиным звался. Ну вот, они, ракит, проняли Петьку. Знали, когда он пьян, и тогда и не кусались, потому что смысла не было. Все равно ведь не чувствует. Они и сны его знали. Как заснет он, а они тут как тут. Наступают. С песнями. С флагами. Командир ихний командовал, они Петьку хватали и тащил в реку. И ведь не зря. В желудок они не хотели Петьке попадать. Пахло плохо. В общем, отменные были раки. Потому и вкусные были. А когда варили их, они гимны пели. Так ведь и было. А какой-нибудь особенно наглый, возьмет да выкрикнет из кастрюли - эй, милейший, налей-ка водки перед смертью. Ну, и наливали. Бывало.
   А теперь рачье не то. Безволие его подкосило. Сами выходят, сами в сеть залазят, сами моются перед варкой, да еще и не вкусные. Это, должно быть, от радиации. От химикатов.
   Тут я понял, что нахожусь в другой реальности.
   Это была та же авер реалити, в которую иногда проваливалась Радио.
   Я ясно ощутил образы иного.
   Вот он я.
   А вот он - глюк. И даже сам себя за лицо, подергал, чтобы удостовериться. А что тут удостовериваться? Был я на реке, ловил раков. Рядом - Петька Рожин, мужик лет тридцати пяти, в какой-то грязной робе, в сапогах, а из кармана его бутылка водки торчит.
   - Э, бля нах...,- сказал он,- еб твою мать, ебические гвозди, мать твою ногу, ядреный корень, железа мать, блин, еб, какое рачье умное пошло, и послушай что они говорят?
   Я подошел, и верно - говорили:
   - На первый второй - расчитайсь!
   - Первый, второй, первый, второй.
   -Усы вперед!
   -Есть, усы вперед!
   -Есть, усы вперед!
   -Клешни к бою.
   -Есть, клешни к бою.
   -Кто видит Петьку Рожина?
   -Седьмой на фланге видит Петьку Рожина.
   -В атаку!
   -Ура!
   -А, блядь!- кричит Петька Рожин.- Суки! Вася, помоги.
   Петька вопил, а раки тащили его в пучину, где намеревались защекотать до смерти. Поднялся он. Весь в раках. С ног до головы. Я, прибежав на помощь, помог ему справиться. Раков мы собрали в ведро.
   - Вот так вот,- говорил Петька,- надо всегда прикидываться слабым и больным. Спящим, например. Тогда рачье начинает радоваться. Оно любит толпой на слабого идти. Вроде каждый в отдельности ничего из себя не представляет, а как толпа.... Надо будет их, эх, да под водочку. С укропчиком. С лучком.
   Тут я осознал, что глюк мой благополучно завершился.
   И вот он вернулся с водкой.
   - А раньше траву курили? - спросил я.
   - И раньше курили,- вздохнул он,- но раньше и трава-то почище была, и не косил никто. Всего как бы и не существовало. Тогда это было по-настоящему модно. А сейчас - это болезнь общества, вот. Наркотик были популярны в богемных кругах. Да ведь и знать нужно, как ими пользоваться. А простому человеку они ни к чему. Что ему с ними делать? Сейчас люди только и делают, что разрушают. Раньше ведь не так было.
   Я понял, что понимаю.
   Когда Дельтаплан ехал в трамвае, он тоже соприкоснулся. На мгновение ему показалось, что он может слышать разговор двух стариков. И, заразившись этой дурной идеей, он пришел к водке.
   Он всегда пил водку, когда чувствовал истину. Он, по-любому, был плановым Пифагором.
   А потом эти паразитические биоволны поймали нас в сет, и вот мы - в плену эксперимента. Ни выйти, ни зайти. Ни дать, ни взять. Никаких шансов на то, чтобы сэкономить ежей.
   У человека, безусловно, нет пределов. Там, где они появляются, прогуливаются чисто мастера. Чисто под мышкой у них - по шахматной доске. Они пьют лучшие напитки, закусывая процессорами. Это для того, чтобы опорочить, унизить эти процессоры перед лицом разума.
   Настоящее зло умеет быть добрым. Оно мощное, серьезное, обнимчивое.
   -Друг мой, - может сказать оно, - вас поразили слова-вирусы. Вам уже не отойти от этого. Они будут править вашими слабостями. Ищите золото. Найдите его и проколите. Так вы докажете.
   - У вас постоянно какая-та модная музыка играет,- сказал я, - круто. Кислота.
   -У меня большая фонотека.- отвечал старик, - еще в молодости, учась в Ялте, мы слушали лучших музыкантов. Диски привозил моряки. Иностранцы. А в Севастополе мы заказывали это всем кому ни лень. Все было очень просто. Майлс Дэвис. 1956-й год. Слышал такой альбом? Впрочем, если тебя что-то интересует, приходи. Выбери какой-нибудь диск.
   -Можно будет переписать?
   -Конечно.
   -Что, прямо у вас?
   -Да. Прямо у меня. Нет проблем. У меня хорошая аппаратура. Качественная двухкассетная дека. Винилы. Сидишки. Кое-что - на компьютере.
   -У вас есть компьютер?
   -Да.
   -Круто.
   -Да. Приходи обязательно. Мне нравятся люди, которые любят музыку не ради моды, а от души. Так бывает крайне редко, и я искренне радуюсь, когда вижу такие примеры. Но, большей частью, это не правило. Люди слушают, лишь бы что-то играло. Лишь бы торчать.
   -Это мастурбация?
   -Очевидно.
   -Я тоже об этом думал.
   -Об этом стоит задумываться.
   -А как вы думаете, человек зря живет?
   -Совершенно верно. Ты прав. Зря.
   -Зря?
   -А что. Ты сомневаешься?
   -Нет. Я просто ждал, когда это скажет кто-то еще.
   -А.
   - А что, например, вы слушаете из хауса?
   - Ди-Джей Банан
   -Банан?
   -Альбом 1965-го года "Африка"
   - Хватит! - воскликнул я.- Я еще не настолько пьян, чтобы мной можно было так управлять! Вы - Старик Моби, - тут я поймал себя на последней фразе, которая выглядела так: "Если бы не Филимонов, мы бы тогда нефиг делать на чемпионат Европы попали бы".
   - Да лохи они,- ожил Марфа,- лучше бы мы в футбол пошли играть.
   - Марфа! - воскликнул я.- Дельтаплан! Что это, я что, сошел с ума?
   -Ну нихера себе! - воскликнул Марфа удивленно.
   Мы сидели на берегу реки. Горел костер. На железной решетке жарился отрадный цыпленок. Рядом стояла водка. Мы часто так делали - выходили на берег в компании с пузырем и чем-либо съестным. Трещали головешки. Вид моих друзей был более чем взволнованным.
   - Ну, нихера себе! - закричал Дельтаплан снова, - Это чо?
   Помимо меня и Марфы тут никого не было. Река шумела, будто полиэтилен.
   - Давно мы тут сидим?- спросил я.
   - Чо? - спросил Дельтаплан.
   - А? - спросил Марфа.
   - Э...- заволновался я. - какое сегодня число?
   - Чо?- Марфа перестал курить, и сигарета выпала у него изо рта.
   - Двадцатое,- отвечал Дельтаплан.
   - А давно мы тут сидим?
   - Час, полтора.
   - А какой сегодня год?
   - Вася....
   - Что, так плохо?- осведомился Марфа.
   -Марфа, - сказал я, - Марфа, налей водки!
   -Только, что пили, братан.
   -Марфа!
   -Вася! - разозлился Дельтаплан.- Не ожидал от него такого.
   -Что такое? - осведомился Марфа.
   -Братан, это не хорошо, - продолжил суету свою Марфа, - я понял. Пока ты ходил поссать, ты покурил. Без нас чисто.
   -Дурак, - ответил я вяло.
   -Нет, тут что-то другое, - заключил Дельтаплан, - напрасно ты так. Тут что-то другое. Надо ему водки налить.
   -Да, - ответил я сдавленно.
   Видно, выглядел я словно кокаиновый арлекин перед смертью или сразу после смерти.
   Им было не привыкать. Наш народ никогда не проходит мимо человеческих особенностей. Мы умеем уважать. Мы можем быть куда крепче, чем это может показаться с первого взгляда. Жизнь на самом краю мобилизует в тебе некоторые ресурсы. Ни лучшие, ни худшие, просто другие. Даже если бы сошел с ума до такой степени, что начал собирать по реке собачий кал, чтобы построить из него домик, они бы поняли меня правильно.
   - Сашь,- спросил я у Дельтаплана,- а ты замечал такую фигню? Приходишь в бар. Что в стекляшку, что в другой какой. И везде Старик Моби сидит. Пойдешь в другой бар - и там он. Будто он не один, а несколько его.
   - Ну да,- ответил Дельтаплан.- Да. Слушай, это чо. Это ты поэтому так побледнел?
   На этом бы и закончить.
   Ибо, пытаясь рассказать свои приключения, или злоключения, не знаю, как правильнее, я нашел слишком много понимания. Дельтаплан был со мной целиком и полностью.
   -Да, да, - говорил он спокойно, - в мире много странного.
   Это был другой полюс индифферентности.
   Ты "за", но тебе и пох, что ты - "за".
   Да, ты со всем согласен. Ты просто жуешь в своем рту носки. Чам, чам, носки поют. Пена играет. Море света. Трава. Художественное восприятие мира. Попытка говорить по жизни, как Шекспир. Укололся, торч, вся хуйня. Просто для наркомана западла в жизни меньше, чем для обычных людей.
   Валяться в грязи - не западло.
   Поделить твою девку на двоих - не западло.
   Нет, поверьте, это не грязно. Это - добро и доверие.
   Не западло также и собаку съесть. Впрочем, Хотельникова - это очень относительно. Рабыня чернеющего между ног центра, она была честна в своей идеологии. В ней не было ошибок. Просто - наш мир - не тот. Не тот, чтобы просто дарить радость.
   История эта получила свое окончание в самое ближайшее время. Придя к Дельтаплану и застав там Свету Пшеничную, я тут же стал выяснять реакцию на мое поведение. Что тут такого? Это ведь стоило свеч. Ну, и вопрос Моби продолжал меня терзать.
   - Ты что?- спросила Света весело.- Ты откуда?
   - Из дурки.
   - В смысле.
   - Правда. Не веришь. В дурке карантин! Больных на время отпустили домой.
   Самым интересным тут было то, что взволнованный дотоле Дельтаплан, тот самый Дельтаплан, который ни за что бы ничего странного мимо себя не пропустил, просто и слушать меня не хотел. А между тем, ничто ему не мешало. Ни трахались они со Светой, ни курили. И словно ничего со мной и не происходило.
   Сбегав за пивом, я предварительно постучался головой о стену панельного дома. Зашел. Завел разговор снова. Никакой реакции.
   Тогда, не выдержав, я разделся и прошелся по квартире голым. Взад вперед.
   - Ха,- была реакция Пшеничной.
   Дельтаплан втащил в зубы сигарету и отвернулся.
   То же самое было и с Марфой. Безразличие, посетившее его, показалось мне искусственным. Тогда, набрав спиртного, я засел дома наедине со своими размышлениями.
   Что я мог понять? Я - гнилое дерево на гнилой почве. Выросло дерево это из гнилого семечка, и хоть покидай свою кожу, сердцевина останется той же. Были бы хоть какие-нибудь альтернативы.
   Если бы я жил на берегу пустоты, у самой двери в страну галлюцинаций, то в щель постоянно бы залетали снежинки гонева. Торч оправдывает цели. Не средства. Средства он никак не способен оправдать. Зачем простому человеку изнашивать свои импрессии, если он пуст, будто воспоминания о первом презервативе? Художник, он более полезен. И средства для расклеивания души, ментальный ацетон, им более полезен. Радио могла быть и в своем мире, но ведь и мы не были для нее пустотой. Она просто меняла лица. С нами - одно, без нас - совсем другое.
   Дверь поскрипывала. Хлопья снега были кокаинисты.
   Может быть, им и нечего замечать? Разве я не безразличен к стихам Дельтаплана? А он там, в своей душе, переживает настоящие эпохи. Мир, который то рушится, то созидается, и все это - за год, за месяц, за день.
   Что ему до моих посещений?
   Погода было хмурой. Наблюдая эту неясную серость в окно, я ощущал растворение по крови алкоголя.
   Мне стоило перестать быть самим собой. Не жить. Не быть. Если просто так, чисто на одной воле, то и в этом случае не все так просто. Внешне, на мне нет никакого клейма, потому что время сейчас такое.
   Делай все что угодно, и на тебя никто не будет плевать, если это не будет касаться конкретных ситуаций. Но наплевать на себя по-настоящему - это ведь совсем другое.
   Сменить мозги.
   Я представил себя пункт смены мозгов. Цеха, полные специальных машин. Кучи согбенных сморчков, уставших от собственных нечистот. Загаженные души требуют освобождения.
   Длинные манипуляторы вынимают из черепных коробок прокисшие субстанции.
   Что делать с использованным материалом?
   Наверное - на военные цели.
   Я ясно ощутил, что Старик Моби - это реальность, которую можно прочувствовать лишь иногда. Самым краем восприятия. Остальное - сюжет какого-то непонятного клипа.
   Проснувшись утром и сбив сушняк, я вновь напился.
   Так рано и так плохо. Я не ощущал ничего иного, кроме желания как-то со всем этим завязать, выбежать вон из своего кожаного мешка. Выбежать из жизни - это так просто, а поменять все - раз и навсегда - это другое.
   Будь я Радио, я бы нарисовал это. Хотя бы в воображении.
   Пункт смены мозгов.
   На этом бы и закончить. Однако, в этой истории еще оставались буквы.
   Дня через два я все решился сходить к нему. Был выходной. Чувствуя нехватку решимости, я пошел в бар и присел за стойку. Передо мной возникла немолодая пивная звезда Инночка.
   -Как дела?- спросила она.
   - Круто.
   - У тебя всегда круто?
   - Да. Сейчас все так живут.
   - Пиво?
   - Да.
   Она налила мне пиво, и я принялся готовить себя к встрече с настоящим или кажущимся.
   - Где толпа твоя?- спросила она.
   - Не знаю. Торчат где-то.
   - Торчат.
   - Да. Нарики все. Весь район - нарики.
   - И ты?
   - А что? Чем я лучше?
   - Да. Все такие,- сказала она.
   - А что, Инночка. Как мы время с тобой проведем? А? Скучно мне самому пиво пить. А тебе, видать, за стойкой скучно.
   - О, как решительно. Молодой, а все туда же.
   - А куда ж еще.
   - Да ты мне в сыновья годишься.
   - Да. И что тут такого?
   Народ уверенно употреблял. Кофеюшник - это встреча миров. Главное, что тут все довольно дешево. Но иногда сюда заглядывают довольно солидные субъекты. Народность им не претит. Что тут такого? Кто кого лучше?
   Потрепавшись с Инночкой и изрядно подпив, я отправился к нему, и волнение мое не унималось. Я понимал, что отступать нельзя, ибо это позорно, а позор не лечится никакими средствами. Стоит сделать шаг назад, и ты сам у себя в гостях. Ура! Посещение посещений! И после из этих "гостей" выйти сложно. Все обрастает особенными комплексами. Их и так много в жизни, комплексов этих, чтобы вот так запросто зарабатывать себе новые страхи.
   Страхи стихов.
   Стихи страхов.
   Рифма, ужасающая кровь.
   Я позвонил в дверь. Видно, он еще долго изучал меня в глазок, прежде чем открыть.
   - Здравствуйте, - сказал я с напыщенной непринужденностью.
   Он смерил меня взглядом.
   -Помните. Мы в баре сидели. Вы еще предлагали мне зайти за СD. Да?
   Да, да, говорили эмоции. Они исходили из него не во все стороны, иначе бы он был открытой дырой. Через узкую щель в подъезд выползал щуп, гладкий, сильный, профессиональный.
   Сборка 5.1.
   3D, 4D, 5D.
   - Ну что ж, молодой человек, проходите,- ответил он без особого энтузиазма.
   Выглядел он не очень.
   Спортивный костюм пришел из шестидесятых.
   Седина его была не причесана, а лицо - покрыта непривлекательной бледностью. Возможно, она была ему нужна, эта бледность. Возможно, я сам напускал на него воображаемых излишеств.
   В квартире все было неоднозначно. Это был склад ощущений, не рассчитанных на чужую оценку. Вот - немного из Пикассо. То бишь, мое понимание, наркоманское понимание художника: глаз в одном углу, второй - в другом, очко - на люстре, губы варятся в борще. Мы часто это обсуждали и смеялись.
   Африканские маски говорили "О!"
   Правильно. Что еще они могли сказать?
   Но внизу все было просто. Ковер, а-ля с рынка, мана мана хачиковский Голливуд, журнальный столик, газета бесплатных объявлений. Да, вот это - это да, это классик. Такая газета есть у всех. Сначала люди покупают газеты, а потом несут эти газеты в клозеты. Вырезается купон.
  
   Продается сковорода.
   Особенная. Толстая.
   Советская.
   Дорого.
  
  
  
   Отдам котенка в хорошие руки.
   Бесплатно.
   ЗЫ: замучил срать в углу.
  
   Молодой человек
   Познакомится с молодым человеком.
   Жду духовной встречи.
   Тел: 322-223
  
  
   Вас развлекут молодые студентки.
   Телефон ускорит встречу.
   Не бесплатно.
  
  
   Ищу единомышленников.
   Увлекаюсь боевыми искусствами
   Карлоса Кастанеды.
  
  
   Куплю волосы.
  
  
   Лично я так продал магнитофон "Маяк", который мы с Марфой вынесли как-то из школы. Продали, в общем, даже и неплохо. Три дня гудели.
   У Моби была масса аппаратуры.
   Может быть, он записывал сердце земли?
   Винилы.
   Катушки.
   Кассеты.
   CD.
   Dat-кассеты.
   Flash-накопители.
   Проволока! Да, была проволока. Я сразу же начал пялиться в угол, где лежала эта сестра милитаризма, закрученная в специальные бобины. А мажок для нее был гансовский. Это ж офигеть! Должно быть, еще фюрер слушал на нем записи гитлеровской эстрады.
   -Хорошая штука, да? - спросил Моби, поймав мой взгляд.
   -Да, - ответил я.
   Он не был настроен на разговор. Возможно, пятью минутами ранее он вынырнул из иного мира, где он - король. Здесь - созерцатель. Просто посетитель пивных. Слушает музыку. Все языки мира. Все типы колебаний. Возможно, музыка муравьев. Ансамбли насекомых. Крики разумных, оцифрованный спутниками, павианов.
   Он разговаривал на вы. Это был совершенно другой Старик Моби. В какой-то степени, очень скудной тенью такой человеческой вещи была Радио. Как я уже говорил, она могла жить в двух состояниях. У Моби их, должно быть, было несколько тысяч.
   Он менял лица.
   -Что хотите послушать?
   В своем логове он не казался особо дружелюбным.
   Например, он мог быть злым на себя за то, что я продолжал помнить. Почему я не забыл про давешнее галлюцинаторное давление?
   Разве не было трепанации?
   Мне вдруг подумалось, что все, что в последнее время происходило с нами, было каким-то образом связано с ним.
   Смех над нашей глупостью? Нет, это что-то еще. Есть смех, есть грусть, есть слезы, есть радость. Ненависть, любовь, а это - что-то еще. Для нечеловека.
   - У вас есть " Апекс Твин"?
   - Есть.
   Он повел меня к стеллажу, и здесь я ощутил то же самое. Всепроникающее лукавство. Оно шло прямо из него и лишало воли. Это могло быть сверхоружием или обыкновенным средством непростого ума. Чем угодно.
   - Я понимаю,- сказал я,- вы думаете, я - как все. Ведь честно скажите, вы ведь правда думаете, что я ничего не заметил и отписал все на свои глюки.
   - Разве я сказал это?- ответил он и закурил.
   -Нет, - ответил я нерешительно.
   -Ну, говори, - произнес он, - чего же ты замолчал? Не хочешь говорить, не говори. Смотри диски молча. Что тебе нравиться?
   -Многое, что нравится, - ответил я.
   Мне показалось, он решил меня пожалеть.
   К хищнику вбежал козленок. Глупый, вонючий, тоненький.
   -Бе-е-е-е-е-е!
   Он еще никогда не видел волка, и, приняв волка за козлиху, стал к ней жаться и блеять в надежде. Надежды нет, и запах другой, и нет молока, но козлёнок еще ничего не знает. Волк облизывается. Но тут ему становится тоскливо от такой легкой добычи.
   -Я - не коза, - говорит он.
   -А кто же ты, бе?
   -Да так, - вздыхает он, - а зачем ты прибежал сюда?
   -Я думал, что тут - коза.
   -А.... Молочка захотел? Ну, будет тебе молочко. Придешь домой, мамку попросишь, она тебе сиську свою даст. Пососешь вдоволь. Только ты так больше не делай. Не ходи туда, куда не надо. Понял?
   -Понял. А диски можно выбрать?
   -Ну, выбирай. Только козлиной музыки здесь не сильно много. Я включил в свою коллекцию лишь несколько исполнителей. Меня мало, что интересует у козлов. Козлы - они и в Африке козлы. Ну, ты не печалься. Это не западло. Мы ведь - разные существа, да? Нам не стоит друг на друга серьезно обижаться. Просто мы поступим правильно - ты поищешь у меня козлячую музыку, возьмешь ее послушать, а потом можешь мне ее не приносить. Если что, я куплю точно такой же диск в киоске козлиной музыки. Ну.... Ладно, не спеши. Есть не буду. Пока.
   Он курил сигарету за сигаретой, а я закурить так и не решился. На своей территории он был настоящим. И ведь подумать только - в моем же доме, почти, что в моем подъезде - Старик Моби. Вот его квартира, и вся она - одна большая дверь. Воздух ее, поляризуясь, выворачивает сам себя на изнанку, и Моби уходит. Он проходит миры. Миры ему кланяются. Одни он палит горячим дыханием, а другие прощает.
   Ему тоже иногда хочется побыть слабым.
   Словно на самой своей заре.
   -Хороший у вас клубняк, - сказал я.
   -Да.
   -А чистый Хаус?
   -Направо.
   -А. Вот. А это - рок?
   -Да. У меня много рока.
   -Джаз.
   - Джаза меньше.
   -А Элла Фитцджеральд, это кто?
   -Джазовая исполнительница.
   -А. Скажите, а вы правда над нами смеетесь?
   - С чего ты взял? - спросил Старик Моби. - Смех - это только намек над смехом над самим собой. Если я буду смеяться, и этим самым вызову такой же, пропорционально такой же смех у вас, тогда это и будет тем, что я над вами смеюсь. Если же я вызову в вас чувство горечи, то это, скорее, не смех, а манипуляторные действия. Так точнее. Но, чаще всего, человек договаривается со своей судьбой, и это - двойной смех. Такой смех очень труден. Его не сломать. Кажется, что на тебя напали, но тут же можно выяснить, что никто на тебя не нападал, что это - твои собственные издевательства.
   -Можно, я эти диски возьму?
   -Да.
   -И эти.
   -Да.
   -Это - драм эн басс, Лайф перформанс.
   -Да.
   -Хорошо.
   -Но что же мне делать? - спросил я, откровенно разволновавшись.
   -Научись пить вино.
   -Чисто вино?
   -Совершенно верно. Чисто вино.
   Я направился к двери, не ощущая никакого желания продолжать эту странную беседу. Что-то просто гнало меня на улицу. Я просто не мог находиться в пределах Старика Моби. Это была настоящая зона ментальной радиации.
   -Спасибо, - сказал я вяло.
   -Спасибо и тебе, - ответил он.
   Я было попытался спросить, за что же мне спасибо, но он уже закрыл за мной дверь.
  
  
   Глава 8.
  
  
   В нашей семье завершился очередной громкий период.
   Папик и до этого пытался не пить, и ничего хорошего из этого не выходило, потому что трезвость делала из него спортивного крикуна. Это было в сотню раз хуже любой другой нетрезвости, чтоб тут не перечисляли. Не знаю, что тут сказать. Так, должно быть, кричит комментатор, когда счет - ноль-один, игру вроде бы и можно спасти, но наши играют так, будто им то ли в падлу играть, то ли ноги кривые, то ли все перед матчем водку квасили.
   Папик - он такой. Должно быть, это была его судьба. Трезвость меняла его личность.
   Его мучил дурной нервоз. Смотря телевизор, он то и дело вскакивал, чтобы что-нибудь выкрикнуть.
   -Суки!
   -С-суки!
   -Козлище, козлище!
   -Сука, директор, пидар!
   Мне тогда подумалось, что он похож на военного. Не все военные, должно быть, такие. Да я и не собирался выяснять это на практике. Что мне было делать в армии? Что я, дурак? Нужно быть последним лохом, чтобы загреметь в нее в 2000-м году. Нескольким пацанам из нашего класса не повезло. Их всех похватали в осень. В сапоги. Они кому-то там писали, но я не считал это умным занятием - получать письма. Нафига мне чей-то пот, высушенный на листке бумаги? Та половина, что не пошла в армию, поступила в институты. Даже самый тупой ученик класса, и тот поступил. Остались мы с Марфой. Впрочем, все еще могло быть впереди. Было б бабло.
   В тот день, когда забрали троих пацанов, я встретил Крымову и предложил ей курнуть.
   -А ты? - спросила она.
   -А? - переспросил я.
   -У тебя чо?
   -Как чо?
   -А я, по-твоему, курю?
   -Не знаю.
   Я тогда правда не мог толком вспомнить, курит Крымова или нет. Мы зашли за угол и взорвали папиросу.
   -У тебя есть бабки? - спросила Саша.
   -Откуда?
   -Да ладно. Не ломайся, Вась.
   -Ты, в натуре, нет ничего.
   -Черт, а где же взять?
   -Вася сейчас на даче, - сказал я, - у него там есть бабки.
   -Что за Вася?
   -Ты его не знаешь.
   -Да?
   -Хочешь, поехали. Туда на электроне надо ехать.
   Было еще довольно тепло. Осень не спешила холодать. На дачи все еще двигались горожане. У некоторых на участках продолжал краснеть поздний перчик, баклажаны, еще кое-какая байда. Собак нужно было кормить. Кошек, там. Курочек. Гусей. Мы сидели на обшарпанном сидении. Колбасило. Мимо окон медленно, точно кольчатые черви, ползли дома. Я почему-то был уверен, что где-то в нашем вагоне находится человек по имени Гонсалес.
   Я то и дело огладывался, пытаясь увидеть Гонсалеса.
   Крымова хохотала в руку. Трава была добрая, реальная. Я тогда почти не ширялся. Хотя, конечно, тогда был пик моды.
   -Далеко, ги ги ги ги ги? - спрашивала Крымова.
   -Тише, - отвечал я.
   -А чо, ги ги ги ги?
   -Тут где-то Гонсалес.
   -Гонсалес?
   -По-любому.
   Я несколько раз прошелся по вагону вперед, назад, чтобы узреть Гонсалеса. Но тут все было непросто. На лицах людей была неслабая мимикрия. Окна и сидения таили от меня какие-то тайны.
   Гонсалеса нигде не было. Мы приехали на дачу. Я вспомнил, что на дворе октябрь, и что Васи на даче быть не может. Крымова была разочарована. Мы двинулись назад. По приезду я зашел к Хотельниковой, и она оказалась одна. На самом деле юная похоть во много раз слабее похоти зрелой. Она не обута. Ее легко послать нах, даже если у нее есть бабки. Молодость полная болезней (типа как детская болезнь левизны в коммунизме). Но Хотельникова была готова мне помочь.
   Если честно, я был в нее влюблен.
   К чему это вспоминать теперь, я не знаю.
   Папик вскоре вновь стал пить, и все вернулось на круги своя. Возвращаясь домой, он съедал кусок колбасы и ложился спать на диван. Иногда мама его оттуда не забирала, все зависело от силы перегара. Он сворачивался и превращался в сурка.
   Сурковал.
   Иногда с улицы свистели. Там, в гаражах, частенько бухали мужики. Тогда он вставал и шел к ним. Это тогда, когда еще не было поздно.
   Дети, безусловно, обязаны копировать своих родителей. В их крови текут такие же запахи. Вот Марфа, когда он приходит, я чувствую запах их квартиры. Хотя сказать, чтобы там была вонь, я не могу. Впрочем, у них был довольно вонючий пудель, на счет которого Марфа предупреждал, что того лучше не радовать. Мол, на радостях он начинает прыгать и срать. Правда, запах человека, это - не только запах квартиры. У всей Марфиной семьи одинаковый запах. Вместе с этим запахом, они - идентичные процессоры. От себя убежать невозможно. Ты заражен с самого рождения. У тебя нет никакого выбора.
   Копировал ли я отца, я точно не знал. Я, конечно, мог быть копией матери с некоторой скидкой на пол и генетические девиации. Я мог быть и не от него вовсе. Так бывает. Выходит на лестничную клетку семья, вроде все нормально, и тут появляется сосед, и видно невооруженным взглядом, что старшой похож на соседа, а младший - еще на кого-то. Подобная семья жила у нас на девятом этаже. Мы с Марфой одно время там курили. Сядем на железные ступеньки, что ведет к вечернему чердаку и тянем косячок. Помимо того, что смешно, на девятом этаже жил Приглашающий Кот. Мы несколько раз проверяли, действительно ли он способен приглашать. Сомнений не было. Он звал, начиная с первого этажа. Он бежит наверх, но, видя, что ты отстаешь, останавливается и ждет.
   Начиная с девятого этажа, он звал выше. Я бы не удивился, если бы узнал, что он летает.
   -Смотри, - сказал Марфа как-то, - сосед выходит. На кого старшой похож?
   -В натуре! - захохотал я.
   -Что вы здесь делаете? - спросил отец семейства.
   -Это ваш кот? - спросил Марфа.
   -Нет, не наш. Где вы его взяли?
   -Он тут живет, - ответил Марфа.
   Жизненная философия частенько может дать фору устоям. Впрочем, говоря о последних, приходится постоянно помнить могучую силу телевизионного окна. Она никогда не даст покоя. Наверное, это - вторжение марсиан.
   По-любому.
   - Ма, а в ваши годы была трава?- спросил я как-то.
   -Трава была всегда,- отвечала она академическим тоном, - Но был союз, народ был забит, и лишь московская публика более ила менее что-то знала, и я не говорю про Среднюю Азию. Там это традиционно. Мы же столкнулись с этим впервые. Был бомонд, были разные идеи.
   - В нашей помидорной столице все по-другому,- заметил я.
   - Да,- согласилась Елена Антоновна, мамина подруга, солистка музыкального театра,- конечно, у нас народ вроде как собирается в, так сказать, тусовки. Группки по интересам. Бабушки - к бабушкам. Пушкина читают. Интересно, а не офигел бы Пушкин в компании таких вот бабушек.
   - Позажигать не с кем,- вставил я.
   - Вот, вот. Меня всегда поражает желание людей искать кумиров вместо того, чтобы делать что-то самим.
   - Колхозен наш край,- сказал я.
   - Да, Вася. Раньше что, раньше был Союз, раньше кормили на халяву. Везде было неплохо. Воровство было. Люди и правда друг друга умели любить...
   У Елены Антоновны была дочь лет семнадцати, и я ее хотел. Она, кажется, где-то училась. Что-то связанное с музыкой. Или рисовала что-то где-то. Я, возможно, поприставал бы к ней, но что-то не катило. Так, бывает, что водка не идет. Так же и с настроением было. Что-то звало меня на ширку. Заширку до смерти. А уж остальное - дело вроде как второе было.
   Если б я обладал особенным, весьма дурным воображением, я бы живо представил картину полового акта. У нее, очень может быть, никого еще не было. С одной стороны, это хорошо. Это - взятие Эвереста. Но, по большому счету, в первый раз нет ничего хорошего. Черная дыра Хотельникова, если хотите знать, не так уж и плоха. Если не брать в расчет мораль, то все нормально. Все пучком.
   Здесь все новое - не всегда хорошо забытое старое. Но, что касается орального секса, Хотельникова была королевой рта. Я не думаю, чтобы дочь Елены Антоновны была на многое способна. К тому же, она где-то пела. Или рисовала. Может, блин, она где-то танцевала? Это тоже могло быть.
   С Дельтапланом вскоре случился казус. Убежав на время от звезд , от настольной библии "Человек-Амфибия", от скверных своих стихов, книг по астрономии, он вдруг решил, что возьмется за что-нибудь глобальное.
   Вот только за что?
   Он, как и всякий романтик, понятия не имел, что же конкретного ему сотворить. Это был зов. Желание объять бесконечность - одна из ужаснейших лихорадок души, способная зажечь и спалить заживо. Зараженный объект бросается в воду, чтобы потушить себя, но....
   Хрен там!
   Хрен вам, романтики!
   Звезды проглядывают сквозь дыру в шарикоподшипниковом механизме головы. Сделать ничего нельзя. Рвет на части. Чтобы делать конкретные вещи, нужно учиться. Одного голимого хотения мало. Но многие, не понимая этого, начинают создавать колебания.
   Дельтаплан выпил водки, чтобы закрепить вдохновение. Подошел к книжному шкафу и вынул "Мастера и Маргариту".
   - Вот, - сказал он сам себе и закурил.
   Это было странное чувство. Дельтаплан не мог точно сказать, почему одни вещи действовали на него прохладно, другие заставляли не проходить мимо, третьи приводили к наступлению времени "Ч"
   Он уже ехал по шоссе из слов. Ломилась вдаль магистраль. Шумели точки и запятые. Где-то в кусочках знаков сидел смысл. Он делал губы трубочкой, чтобы напевать стихи без слов. Его колбасило. Водки было много. Он даже не пошел в институт.
   На кухне пела грязная посуда.
   -Саша, я не успеваю, помой посуду, - говорила мама час назад.
   Тряпка, колышась в кастрюле из под салата, изображала материк.
   -Ты дежуришь? - спросил он у отца.
   -Да.
   Не то, чтоб он по жизни дежурил. Хотя, бывают люди, суть жизни которых - дежурить. Обычно в домах таких людей круглый год обитает дежурный комар. Его даже "Раптор" не берет.
   Дельтаплан вышел на балкон. Это был философский пик. Даль за домами прояснилась, пропустив из-за горизонта горы. Снега горели на раннем солнце. Облака служили окантовкой. Трамвай тарахтел. Желтый, обычный, лупатый. Маде ин Чехословакия. Внутри двигался пиппол. Утро открыло рот. Через его горло пиппол попадал в желудок работы, и там происходила вся жизнь. Через трамвайные пути по покатому переезду перекатывались автомобили. Маршрутка с большими цифрами на боку убегала за район. Можно было представить, что она никогда не вернется.
  
   Какое-то давнее его стихотворение закружилось в голове у Дельтаплана:
  
  
   Сто лет назад, сто лет вперед.
   Река столетья гнет.
   Находит смерть свое жнивье,
   Опять качается белье.
  
   И через много, много лет
   Оно вот так же покачнется,
   И смерть, как дождь, опять прольется,
   Кому- то ж в жизнь продаст билет.
  
   Дельтаплан часто сознавал, что стихи у него - достаточно карманные. Хватанув серебряного дыма косяка, он мог строчить несколько часов подряд. Разумеется, если рядом не было Светы Пшеничной. Впрочем, он мог сочинять относительно недурные строки в перерывах между лежаньем в кровати. Это было возможно.
   Родители дежурили. Не то, чтоб по жизни.
   Карманные стихи сложно показывать кому-то. Они покрыты песчинками табака и какими-то крошками. Головки от спичек. Головки от патефона. Нитки, оторванные от синих китайских джинсов.
   Каждое колебание этого настроения можно было отмечать в дневнике. Особым информационным носителем являлась Света Пшеничная. Ей можно было передать часть себя. Услышать ее веселый золотозубый смех.
   Но здесь Дельтаплан совершил открытие.
   Он открыл книгу и вскрикнул.
   -А!
   Это была другая форма "А".
   Лицо Булгакова, строгое и сухое, ужаснуло его. Он мгновенно сообразил, что план был слабым, тренировочным. Водки было мало. Ничто не могло впутать его в столь накумаренную историю.
   Лицо Булгакова между тем потянуло Дельтаплана к себе. Точно там, за иллюстрацией, находилась прорва. Без начала и конца. Долгая и долгая бездна, на дне которой происходили мучительные вещи.
   Дельтаплан сопротивлялся, однако поделать тут ничего было нельзя. Расстояние сокращалось. Он упирался ногами и кряхтел. Тщетно. Оказавшись в нескольких сантиметрах от ужасной отметки, он прошипел, точно загнанный дверь:
   - А. А.
   - А!- ответили ему. - А!
   - А,- прошипел Дельтаплан еще раз.
   - А! - торжественно ответили ему.
   Это было иное "а". Допустим, у вас есть гавайская сигара. Предположим, вы берете спички и чиркаете одной из них по боковине спичечного коробка. Спичка воспламеняется. Говорят, русская спичка способная гореть не больше 14 секунд. И вот, вспыхивает край.
   -А! - восклицаете вы.
   Покайфное "А". Точное, уверенное. В нем - только один слог.
   Дельтаплан продолжал сопротивления, но скоро уже было очевидным, что ему не устоять. Могучие палочки знака хотели его замагнитить. Он напоминал Сашу Торсуева в роли Электроника, когда Караченцов заманил его в чемодан.
   -А! - кричало оно.
   -А! - отвечал Дельтаплан.
   -А!
   -А-а-а-а-а-а!
   -А!
   -А-а-а-а-а-а!
   Наконец, Дельтаплан рухнул.
   Это был еще тот удар.
   Он понял, что слышит голоса. Кактус, что кактусел себе не окне, усмехнулся и помахал иголками.
   -Чего? -просил Дельтаплан испуганно.
   Не всякие после подобного не вызовут сами себе скорую помощь.
   Нервы его колыхались, как то самое белье. Тот самый кусок непременного жизненного механизма, который качается туда сюда, пока есть город, пока оно не высохнет. Высох ли Дельтаплан?
   Случались ли такие трюки с мыслителями старины?
   Дельтаплан, наливая очередные стограмм, представлял Будду, который издевался над собственным его мозгом без всяких средств.
   Мозг? Это звучит дешево. Почему бы его не переделать?
   Ему ясно нарисовалась картина ядовитого будущего. Он разрезает вены, чтобы узнать цвет крови. Она выбрасывается волнами змей. Падает на пол и шипит. Это кровь Чужого. Она прожигает пол и идет дальше. Этажом ниже.
   Вскоре, наполняя комнату едким перегаром, он добрался до телефона и позвонил Свете Пшеничной.
   - Света, это я.
   - Ты?
   -Света, истина!
   - Ну да.
   - Чо ну да? Я водку пью!
   - А.
   - А?
   - Что, а?
   -А.
   -Что, А?
   - Ты дурак что ли, мальчик мой?
   - Ты знаешь, что случилось?
   Дельтаплан тут пересказал суть происшедшего с ним, и Пшеничная мало чему удивилась.
   - Приходи, потрахаемся,- предложила она.
   - Да,- согласился Дельтаплан.
   Но странное случилось ночью. Ночь была ровная и матовая. Синяя, будто синий кит. Булькала вода. Наверное, с крыши.
   -Я сплю? - спросил у себя Дельтаплан.
   Он и правда не знал, спит ли он.
   Тонкие линии горизонта скрывали от него другое пространство. Буква "А", гигантская, белая, лощеная, начинала свой выход оттуда. Ее размеры казались противоестественными, несмотря на общий вид абсурдного пространства. Она быстро набирала скорость, и ножки его покачивались.
   Дельтаплан смотрел на ее приближение в заиндевении. Его рот был словно заклеен. Вдоль линий синей пустоты она набирала обороты. Когда же расстояние сократилось настолько, чтобы можно было увидеть ее настоящую мощь, он понял, что крупно попал.
   -До него километра три..
   Наверное, недра ума выдали ему по полной программе. Все самое трудное и ненужное взбунтовалось, и это была величайших размеров буква "А".
   Все ближе и ближе. Когда Дельтаплан решил для себя, что остался километр, буква "А" показала ему свою извращенную толщину. Белое, чистое, абстрактное тело. Это была самая абсолютная в мире белизна. Что можем быть ужасней полного идеала?
   Дельтаплана охватили судороги, ужас абстрагировался и весело бегал по телу, словно маленькие едкие насекомые.
   Наступали роды.
   Страх, желая покинуть оболочку, толкался с обратной стороны живота.
   Одна из стоек "А" приподнялась, чтобы придавить Дельтаплана.
   -А-а-а ! - завопил он.
   Он хотел отскочить, но это не помогло. Слишком поздно. Чтобы уйти из под пресса, ему нужно было преодолеть расстояние в пятьдесят метров. И он бы сделал это, если бы смог предположить заранее, что страшное белое орудие способно совершать подобные маневры.
   -А-а-а-а-а!
   Это не могло помочь ему. Пресс опускался.
   -А-а-а-а-а!
   Страх прорвал наружу. Он бы сбежал, но опора буквы "А" была слишком близко. Они не могла позволить, чтобы чужое существо отправило в синий мир.
   -А-а-а-а-а!
   Света Пшеничная обнаружила своего мальчика сидящим на кровати и вопящим "а-а-а!". Был он мокр. Долгота крика "а-а-а" была солидна, чистота звука - удивительной. Не то, чтобы кричал он от ужаса. Он будто бы изучал фонетику. Она потрясла его, и он проснулся.
   - Что это с тобой?
   - А,- ответил Дельтаплан, - а.
   - Гонишь ты, что ли? Всех соседей поперепугаешь! Слышишь, как дядька Славка за стеною храпит? Нет? Так он уже и храпеть перестал. Испугался. Ты что, спятил?
   -Нет. Свет, есть водка? Свет, Свет,- Дельтаплан просто роптал. - Свет, дай, блин, напьюсь, чтоб упасть. Не могу такую фигню во сне видеть.
   -Может, покурить?
   - Нет!- запротестовал Дельтаплан, - только не это.
   Кто бы думал, что это было лишь началом? История с огромной буквой "А" продолжается и теперь.
   "А" стала приходить к Дельтаплану еженощно. Впрочем, на чтение "Мастера и Маргариты" это никоим образом не отражалось. Дельтаплан читал и чувствовал, что соприкасается. Мучительнее всего было то, что он не мог больше курить. В те моменты "А" начинала чудится ему наяву, он кричал, и если случалось это в толпе людей, то толпа видела соответствующую картину.
   - Н-да,- сказал он как-то Пшеничной.
   - - А что делать?- отвечала она.- Может, это бог уберегает тебя от травы. Начнешь ты жить по-другому, и выйдет из тебя большой творческий человек. Может, ты президентом станешь?
   - Да ну нафиг.
   - А что? Не может же это происходить случайно. Ты же нормальный мальчик. У тебя нет никаких отклонений. Не могут же такие вещи происходить с нормальными мальчиками.
   - Тогда я сопьюсь нафиг.
   - Ну, это еще зависит от твоего организма.
   Ближе к маю природа вновь повернула на дождевую дорогу. Облака ехали по ней тяжелые, грузовые, потные. Вокруг них плавали прозрачные туманы. Птицы тянулись к земле. Большинство из них питалось мусором. Кошки-для-Окон принялись мыть подушечки своих лапок. Все, как одна. Ближе к маю они казались более кукольными. Их круглые глаза были направлены в небо, где пролетали души.
   Наш бесхозный балкон не имел остекления, благодаря чему я получал возможность лежать на отходняках под дождем. Капли, падая на лицо, стекали по шее ручейками. Я пытался проследить полет капли издалека. Капля в полете своем качалась. Это была ее короткая жизнь. Я ловил эту жизнь на язык. Новые капли начинали свой разгон где-то в высоте, из будущего в прошлое без настоящего, и ближе же концу фильма их можно было сопроводить глазами. Если бы моя мозговая каша была попроще, ее стоило бы осмотреть и упорядочить. Но теперь это было непросто. Я это знал. Я также знал, что папик никогда не остеклит балкон. Ему в лом. Он спит. Он спит по жизни. Это именно та фигня, которую я не мог сказать о родителях Дельтаплана.
   Внизу что-то громыхнуло. Очевидно, бас. Это были динамики Старика Моби.
   Кошки-для-Окон смотрели из глаз соседнего дома. Продолжая ловить капли, я чувствовал их волны. Созерцание. Тишина. Наплевательство на телевизор. Грусть спортсменов, которым приходится бегать в такую погоду. Также, совсем недалеко, зал, где тренируются батутисты.
   Офигеть, так прыгать!
   Я присел на край балкона, потер лицо руками. Прогнал холод. Дождь поливал наш бетонный лес. Я был всего лишь маленькой песчинкой. Может быть, инородным телом. Мой ум не был способен к жизни. Сознание не догоняло, лишь требовало доз. Водка, пиво, трава, героин. Или бросить все, ничего не видеть, увлечься чем-нибудь, завести рыбок. Вот у соседа - у того - четыре аквариума. Он очень хорошо справляется с ощущением одиночества. Рыбки молчат, и он молчит вместе с ними. Молчат хором. Может, мне жениться на Хотельниковой? Нет, это не то, чтоб не вариант, просто я буду ее мужем, а она будет продолжать всем давать. Чтобы ее удовлетворять, чтобы поубивать всех кобелей. Но я не смогу. С моими пристрастиями, мне никогда не быть гением потенции. Ей же нужно много. Очень много. Любовь. Блуд. Черт, ей бы в порнофильмах сниматься! Хорошо же людям, которые чем-то заняты. А я.... Вечное безделье. Вечное протухание.
   К чему еще может прийти человек, постоянно думающий о том, что его куда-то засунули против его воли?
   Так на самом деле думали многие. Маковые художники изображали мироздание, в центре которого болталась благословенная головка, но и то, и другое, было тюрьмой.
   Есть ли у меня друзья?
   Если бы мои родители были богатыми, я бы, может быть, пошел на эстраду. Нет, для начала я бы пошел в институт. Говорят, там реально. Много девок. Много движняков. Курят в сортирах, разговаривают о Нифига. Дельтаплану хорошо.
   Конечно, я много чего хотел. Только дальше размышлений это не выходило.
   Например, почему бы мне не быть телеведущим?
   Господа! Вашему вниманию - человек широкой души Василий Галич.
   Он победил себя! Впрочем, почему широкой души. Может быть, я - человек узкой души. Что тут такого?
   Вот только обрадует ли кого-нибудь мой подвиг. Ведь как было клеймо, так оно и останется. И не быть мне никогда звездой телеэкрана.
   Магнитофон внизу качал " Right here, right now" Тоже мне музыка, технические звуки вообще противопоказаны во многих торчковых состояниях. Мозг оживает, еще немного, и он полезет из ушей.
   Дождь так и летел к земле, а несколько метров до падения я наблюдал бесконечный набор капель, который тут же сменялся другим. Все это было бесконечно, как вселенная, если бы существовали ненамокающие крылья, я бы взлетел и смотрел исключительно вверх, чтобы глотать мозгом чувство неисчислимости. Так бы я и летел, пока бы все не исчезло.
   Часов в одиннадцать зашел Марфа, и мы пошли, залились пивом, словно два ходячих сосуда.
   На следующий день он мне позвонил:
   - Чо, Вась, спишь?
   - Типа сплю.
   - А я - нет.
   - Почему?
   - Не знаю.
   - Мне чушь снится,- поделился я,- снится все в стиле сине-зеленых водорослей. Я вышел на пустой балкон, и такой вот кругом цвет. И на небе, и на земле, и короче, упал я с балкона, но до земли не долетел. В этом положении рассмотреть что-то нужно было успеть. Чисто секунда-другая.
   - Да.
   - Ну вот, можно идти по улице, и балкон сам к тебе спуститься. Это все равно что умереть при половом акте.
   - Ну да.
   - Тут я и увидел их. Джинсы. Те самые. Я тебе рассказывал.
   - Помню.
   - Да ладно.
   - Ну да. Там еще что-то про Гагика Волосяна было.
   - Когда?
   - Ну. Тогда.
   - В смысле.
   - Ну, ты рассказывал. На стене было выцарапано.
   - А. Помню.
   - Видишь, ты и сам не помнишь, что рассказывал.
   - Не. Вспомнил. Ну вот, слушай. Джинсы, ими был завешен весь балкон. Я прямо-таки запах уловил.
   - Джинсов.
   - Нет. Типа они говорили, и у слов был запах.
   - А.
   - В-общем, логику их понять было нельзя. Вообще, нельзя. Они говорили как будто сразу на всех языках. Это еще нужно было ощутить. Но я как будто чувствовал, в чем тут дело.
   - Ага. И чо?
   - Я будто завис в одной точке. Повис на бельевой веревке. И говорю - ба, джинсы. Они мне и отвечают.
   - Да ты чо.
   - Ну да.
   - Пойми, говорят. Ты летишь и теперь. Просто победа - это и хорошо и плохо. Человек - это система.
   - В смысле.
   - Да нет, я не знаю, в чем тут дело. Это они сказали. И спрашивают: во что ты веришь? То есть, во что-нибудь ты веришь?
   - Нет.
   - Значит, веришь,- отвечают мне они.
   - Почему.
   - Пойми - ты - это сообщество личностей. Каждая из них жаждет победы, чтобы владеть вот этим вот мозгом. Убегая от действительности, ты даешь зеленый свет одной субстанции прикрываешь другую. Они борются, а ты ведь и подумать не можешь, что можно все уладить. Такая вот вселенная, которая работает так неслаженно, что стыдно становится. Ты, верно, и не зря вопрос задаешь себе - а для чего я есть. Для чего я живу. То есть, сознание - это ты, чем ты сейчас думаешь, а эти самые личности - это как бы уже другое совсем дело. Понимаешь?
   Потому и создается впечатление, что ты - это машина с заглохшим
   двигателем. Ты падаешь вниз. Каждую секунду своего бытия. Это все потому, что - победа! Ты выбрал сам такой вариант.
   - Ну и что же делать? - спрашиваю.
   - Суметь заметить то, что в тебе есть.
   - Как?
   - Научись слушать тишину.
   - В смысле? - спрашиваю
   - А что тут понимать? Кто слышал в мире тишину, тому многое дано. А у тебя - шум и гам внутри. Словно на заводе бронетехники. Да ты и сам чувствуешь, каково это. Кто б эту войну остановил?
   - Да. Я чувствую, что это так.
   - Да. Таким образом, ты видишь перед собой настоящий мир обложек. С виду все обычно, и никто не заглядывает внутрь. Никто не может понять, из чего это все состоит. Появляется куча философий, но никто не может защититься от этой войны.
   - Борьбы с собой?
   - Да.
   - Так значит, для этого я себя разрушаю?
   - Да. Для устранения разлада. Но так как ты толком ничего не понимаешь, твой разлад еще более усиливается.
   - Но что же делать?
   - Мы же сказали. Слушать тишину. Чудо в том, что твой полет продолжается. А мы - это очень просто. Это - разговор с джинсами. Это так же, как стать святым. Тут нет ничего необычного. Замолчи умом, и многое поймешь.
   - Это понятно,- говорит Герцог, - Все очень просто, потому что мы не живем.
   - Все, чем мы жили, теперь не нужно, - добавляет Марфа,- Понять это сразу не так уж легко.
   - Войдем в трамвай и раздадим этот груз людям,- усмехается Герцог.
   У Петича был кинопроектор.
   Петич вообще был человеком, который повзрослел, родившись.
   На его лице всегда виднелась печать дум.
   Не то, чтоб он все время думал. Просто это у него получалось. Вообще, Петич при этом своем свойстве был крайне невозмутим. Он будто знал все наперед. Закончить школу на такие то оценки. Дальше - студенчество. Жизнь по алгоритму. Либо баскетбол, либо очень облачная, очень серьезная жизнь. Петич, мне кажется, и не мечтал никогда. Он всегда все наперед знал. Когда он родился, у нег уже был возраст. Такое бывает. Человек со стержнем. Пожалуй, слишком много стержня.
   Стержневой человек.
   Он по-своему переживал уход Эдика, Господя. Он, кстати, и здесь мыслил философски. Типа, такова жизнь. Судьба. Вот, к чему приводят наркотики. "Это я во всем виноват. Я за ним не присмотрел".
   В отличие, например, от меня, он умел удерживать свои мысли в одном месте, и они не скакали туда-сюда, будто стадо лошадей. Когда ж мы увлеклись поиском золота, он почесал затылок. Мне показалось тогда, что он меня старше.
   -Тема, - сказал он с сомнением.
   -По-любому, - ответил я, посмеиваясь. Меня колбасило.
   -А если золото под домом?
   -В смысле?
   -Что тут непонятного? Под домом, и все.
   -Под каким домом?
   -Ты чо, Вась?
   -В смысле?
   -Ну, ты чо, не понимаешь?
   -В смысле?
   -Вот дом. Правильно. Большой и многоквартирный. Что тут непонятного? По легенде, которую то ли услышал, то ли сочинил Дельтаплан, существует трехлитровая банка, наполненная золотом. Ее закопал на нашем районе цыган Цветай. Закопал между теми, вон, домами. Но, не факт, что там. Других же сведений нет. Правильно?
   -По-любому.
   -Вы же ищете золото где попало, только не там. Где логика?
   -Ты, ну да.
   -Я прав?
   -Ну, да.
   -Вам нужно каким-то образом обыскать все свободное пространство.
   -В смысле, свободное?
   -Вась, ты меня разочаровываешь. Вот асфальт. Предположим, золото существует, и оно лежит под асфальтом. Как ты собираешься его ломать?
   -Ночью.
   -Ночью?
   -Ну да.
   -Красиво.
   -А что?
   -Да нет, ничего. Просто, вы действуете так логично, что я скоро начну у вас учиться.
   -А ты, с понтом, самый умный, - обиделся я.
   -Я учусь, - заметил Петич, подняв указательный палец, -а пока я не научился. Я пытаюсь не делать громких заявлений.
   Так вот, о кинопроекторе. Обычные картины мы никогда не смотрели. Не зажигало. В них не было ничего планового. Современная киноиндустрия вообще тупа. Чисто штамп. Потребление для дешевых глаз. Ничего настоящего. Чисто поток. Машинерия. Автоматические лица. Стеклянные хуи. Глодание обратной стороны кинескопа во включенном состоянии. Впрочем, с драйвом переборщил. Драйва никакого нет. Мы же смотрели фильм про Валерия Чкалова и смеялись. Трава была настоящая. Пушкинская.
   У Петича был набор документальных фильмов советского периода. Стройки. Машины. Герои. Хроника брежневского этапа. Ялта. Мультипликационный фильм "Шайбу-шайбу", намотанный на очень маленькую бобину. Экскурсии. Заметки о передовиках производства СССР.
   -Ха, - хакала Пшеничная.
   -О, чисто в кепочке пацан, - Марфа тыкал на экран пальцем.
   -Офигеть! Офигеть! - кричал я.- Офигеть! Чисто пропеллер!
   Добавлю, что Петич был мальчиком многоплановым. Кинематографическим. Он рисовал. Не для художества. Он, по ходу, изучал нас. Увеличительное стекло его логики, через которое он рассматривал наши вялые, гниющие умы, было непредвзятым. Мы любили кино. Типа любили. Типа кино. Типа концептуальные картины. Малколанд Драйв.
   Типа Кустурица. Вся фигня, раздражавшая наркотическое вдохновение.
   Баскетбол - об этом уже говорилось.
   Петич любил деньги. Не то, чтоб он их целовал. Но он, повторюсь, учился. Он знал, что, не смотря на общение с нами, он никогда не будет таким. Спустя несколько лет у него обязательно будет реальная тачка и прохладный офис.
   Чисто cool.
   Его эксперименты - это коммерческий Фрейд. Не так глубоко, чтобы утонуть. Не так мелко, чтобы прослыть полным дилетантом. Ну, конечно же, судьба.
   Деньги ждали Петича за поворотом. До них оставалось совсем уже недалеко.
   -Что будем смотреть? - спросил он.
   -Давай полазим в твоей коллекции,- предложила Радио.
   Помимо коллекции, мы стали рассматривать все, что было в интересных Петичевых шкафах. От детства его оставалось множество старых вещей. В классе седьмом Петич увлекался фотографированием голых девушек. Но так, без всякой мании. Он просто понимал, что это полезно для мужественности. Чем раньше, тем лучше. О его практическом познании женщины я ничего не знал и все собирался спросить. Я ведь в его годы видел уже немало.
   Мы осмотрели эту коллекцию, где, помимо девочек-досок и прочих малолеток, попадались вполне приемлемые варианты. Однако, галерея не отличалась особым профессионализмом. Тут ясно понималось, что древний человек развивался тем же путем. Далее - все свойственное возрасту. Разные там петарды, самодельные какие-то феньки, поделки.
   Книга по клоунаде. Наверное, он купил ее, чтобы перепродать.
   Журнал "Эксперт". Да, это то, что надо. Петич любит читать про богатых дядек. Он изучает их биографии. Они для него - герои времени. Не то, что для нас. По-любому, он не слушает кислоту. Если ж и слушает, то только потому, что время такое. Она ж сама в уши лезет. Хоть затыкай, чтоб девственность слуха сохранить.
   - Старый ты, Петич,- заметил Марфа.
   - Будете водку?- спросил он, не обращая внимания.
   - Водка,- произнесла Радио с восторгом.
   Интересно, знал ли Петич, что Радио - это двойная звезда в одной оболочке? Если знал, он должен был обязательно в нее влюбиться. Роза в грязи - это всегда великолепно. Хочется потрогать, а, потрогав, проощущать. Войти поглубже, чтобы отобрать часть чуда. Прокричать вместе, ощущая совместные биения. Радио всегда представляла из себя редчайший пример саморазрушения. Ей нужно было жить где-нибудь в Венеции и погибать от наркотиков там. Она же продолжала мечтать. На самом деле, все это было невыносимо. Петич был слишком юным героем, чтобы это понять. Ему необходимо сделать это до встречи с деньгами. До маски. Потом уже будет поздно. Там, где душой правит "Мерседес", вся романтика - это игра теней на лице. Остается только умереть, чтобы перезагрузиться.
   Петич принес водку и банку огурцов. Мы выпили.
   - Ты, наверное, и деньги сам зарабатываешь,- предположила Крымова с иронией.
   - Да,- спокойно ответил Петич.
   Мы заглянули в коробку с фильмами. Света Пшеничная, целовавшаяся дотоле с другом своим Дельтапланом, от целования оторвалась и вынула из коллекции футляр.
   -Челябинский тракторный завод,- прочитала она название.
   Петич зарядил проектор, и так, мы ворвались в эпоху СССР, во времена радости и глупости.
   -Трактора!- радовался Дельтаплан,- классно!
   Диктор продолжал рассказ. Играли гимны. Это было соприкосновением с настоящим допотопным панком, когда в прокуренных кухнях играли на гитарах и смеялись над тем, над чем можно было смеяться.
   - Ты, наверное, президентом станешь,- сказала по окончании фильма Крымова.
   - Почему?- спросил Петич.
   - У тебя нет творческой болезни. Сделал- отдыхаешь. Чисто сделал, понравилось - не бросил, не понравилось - бросил. Да и вообще, ты как бы командир по жизни.
   - Нифига,- засмёялась Пшеничная,- Петич - президент. Круто. Петич, а ты будешь шмаль?
   - Нет, - ответил Петич коротко.
   Следующим фильмом снова был "Валерий Чкалов". Первым просмотром мы не удовлетворились. Десятиминутная документальная лента. Тут-то мы и повеселились. Как дети.
   Дельтаплан, приставлял к глазам перевернутые ладони в виде очков, изображая летчика-героя. Радио смеялась как маленькая, прыгая на диване.
   Самолет Чкалова то зависал высоко в небе, то возвращался, а то и сам герой представал перед зрителем в своем знаменитом летном шлеме. Я чувствовал дух эпохи. Утлые самолетики. Трещащие пропеллеры. Сотни фанов, плачущие при виде крыльев. Отважные герои уничтожают очередную тайну.
   Это было честное время. А нас, ядовитых наркоманов, в те года не было. Нас бы туда не взяли. Нашего брата и до Колымы бы не довезли. Все бы по дороге загнулись, все как один.
   После просмотра я чувствовал себя за планкой. Водка не помогала. Тиски медленно крутили ручку. Губки их уже касались тела. Им нужны были мои мозги. Петич вряд ли мог выручить. К тому же, я точно знал, что барыга наш районный пуст. Он меня знал и мог дать в долг. Только вот нечего было давать.
   Варить винт? Но разве я умею варить винт?
   - Вася, а Вася,- сказал Марфа,- Пойдем воровать.
   - Что случилось?- спросил я.
   - Проблемняки.
   -Понял. У меня- то же самое.
   Я уже давно не задавал вопросов своей здравости. Все было проколото. Нет, я не желал не жить. Но свежая жажда жизни отсутствовала. Во рту - словно кошка насрала. Если и было, у кого поучиться, так это у Радио. Ползая на карачках, она умела играть.
   Нас с Марфой колотило на пару. Так часто бывало. У людей, которые постоянно общаются вместе, часто бывает один и тот же ритм. Люди, пользующиеся одной иглой, вступают в половую связь. Я не имею в виду половые органы. Иглы хватает. Потом, ты навсегда вместе, если ж только тебя не увезут в клинику и не заставят верить в бога. Это ужасно. Ведь на самом деле, гниение продолжается. Организм как бы жив. Мозг же - бородавка, выросшая с обратной стороны головы. Наркотики хороши лишь для индейцев. Шаманам, впрочем, они тоже разрешены. В остальном.... Впрочем, один раз - не пидарас. Потом же - это уже все. Зря говорили, что на Марсе есть жизнь. Ничего там нет. Только красный песок.
  
   - Вы куда?- спросила Радио.
   - Да надо,- отозвался Марфа,- сходим, вернемся.
   Нервы мои приходили в состояние бунта. Митинговали.
   Еще немного, и голова бы закипела.
   Это то, чтo есть кумары.
   Это хуже всего.
   Хорошо машинам. Открыл капот, когда радиатор закипел, выпустил пар. Залил новую воду.
   Мы шли куда-то, и весна колыхалась. Облака то выпускали солнце, то вновь прикрывали. Оно вспыхивало там, в прикрывалове, требовало чего-то, а потом дверь захлопывалась. В рот ему напихивали облаков.
   Мы шли на рынок. Я не говорю, что умею воровать. Но случалось. Не, я не голодал. Папик неплохо получал. Тратить бабло ему было некогда. Он покупал самую дешевую водку. Голимое "жигулевское" пиво. Он утверждал, что "Жигулевское" - самое лучшее пиво. Но я не мог же я подойти и открыто сказать, что мне нужны деньги на дозу. Приходилось выкручиваться любыми путями. Выносить из дома вещи. Ходить на рынок и подворовывать там.
   На рынках продукты воровать легко. С деньгами - труднее. Но и тут не все так непоправимо, как может с первого взгляда показаться. Игла, она командир, прикажет, и пойдешь на любой штурм. Если, конечно, ты не дезертир.
   Рынок шевелился. Дом жуков. Озабоченные недоеданием горожане суетились, приценивались. Пробовали на вкус. Все было дорого. Один знакомый пацан ездил в Голландию, чисто для того, чтобы вдоволь пораскумариваться. Он говорил, что в Голландии все дешевле. И качество лучше. Правда, я забыл, как его звали. Он живет в соседнем доме, но имя его вылетело из головы.
   Он утверждает, что он - босяк.
   Нафиг жить? Я - босяк!
   Для босяков их собственное звание - генеральское. Они чувствуют себя иными.
   Они не работают. Не позволяют понятия.
   Они воруют. Крысятничают. Чаще всего выносят вещи из собственного же дома. Мамины, папины, бабушкины. Идут в гости, чтобы пожрать, попить за чужой счет, а потом, скрысив какую-нибудь вещь, утверждать, что ничего не знают.
   У нас на районе очень много босяков. Босяк - это вовсе не человек без квартиры. Чаще всего, здесь все нормально. Если ж только, квартира не пропита, и не приходится жить в общаге.
   Деньги мы сперли удивительно легко. Тетечка в молочно-хлебном магазине метнулась за кулисы, не закрыв ячейку кассового аппарата, Марфа перегнулся через стойку и выхватил пачку стольников. Покинув место преступления, мы скрылись в торговых рядах. Марфа тут же купил банку пива, и мы с жадностью ее высосали.
   -Прет,- сказал он решительно.
   -Да?
   -У меня есть кент. Там и вмажемся.
   Потом я никак не мог различить лицо этого кента.
   Кто-то валялся возле унитаза. Не дополз. Чтобы не мешать, его не переступали. То обходили, то просто ссали сверху. Этот "кто-то" вонял, но мух не было. На притоне был кондишн. Продувая духоту двух коридоров, он врывался в засранные покои. Это был частный дом, поделенный на два. С одной стороны было две комнаты, в которых работал телевизор. Там жила глухая бабка. Она обогнала судьбу, и теперь, остановившись, ждала ее у экрана. Шел бразильский сериал. Очередной герой потерял память. Мы же валялись на другой стороне дома, забываясь и кайфуя. Следить за порядком было не кому. Марфин кент иногда привлекал каких-то девок. Рублей за двадцать, не больше. Они жили по соседству и торговали пирожками у жены мента, который курировал яму. Она старалась платить им как можно меньше, чтобы не приучать к хорошей жизни. Раз в неделю они ездили в христианский лагерь, где говорили о боге.
   Если честно, я хуй что тут понимал.
   Марфин друг начинал барыжничать по детски, ради прикола. Когда его накрыли мусора, то предложили всего два варианта. Либо тюрьма, либо - укрупнение бизнеса. Вскоре они свели его с поставщиками. С учетом всех "налогов", он зарабатывал не особо. У него была "восьмерка" с реальным деревянным рулем, большими колонками, вуфером. В свободное время он любил таксовать ради развлечения.
   Вот, кто был по жизни дежурным.
   Не смотря на наличие тюнинговой консервной банки, он Марфин кент не мог позволить себе большего. Он не ходил в ресторан. Неподалеку был кофеюшник, и он часто сидел там. Жениться не спешил. У него была очень хорошая и правильная девушка, работавшая в агентстве занятости.
   Когда я сумел себя идентифицировать, то обнаружил, что сижу за столом. Рядом - чашка чаю. Чисто чай. Холодный, с мошками, мечтавшими перед смертью о встрече с Маленьким Принцем. Я их выпил. Попытался заесть, но то была тряпка.
   -Гав, - сказала мне она.
   Я отвернулся и протер третий глаз. Он вонял. В него упали осенние листья, но, чтобы вынуть их, пришлось бы зайти в глубокую и грязную лужу.
   В углу были какие-то типы. Они шевелились. Кажется, они друг другу совали. Я попытался рассмотреть внимательнее, но меня отвлекла проехавшая по улице машина.
   В ней пел Шуфутинский.
   -Ла ла ла, - подпел я.
   -Марфа! - позвал я.
   -Х-х-х, - ответил один из совавших типов.
   -Марфа!
   -Ум-м-м-м-м.
   -Марфа!
   Кто-то пёрнул в ответ из соседней комнаты.
   -Это ты? - спросил я.
   -Шнель, - ответил Марфа.
   -Марфа!
   Ближе к вечеру я обнаружил, что сплю в обнимку со своей блевотиной. Вскочив, я попытался от нее отстать. Найдя чью-то футболку, я обтерся и пошел к унитазу. Едва заснув с ним в обнимку, я подвергся приставаниям. Это был один из совавших типов.
   -Чего тебе? - спросил я.
   -Хи! - усмехнулся я.
   -Вали нафиг!
   Впрочем, я мог ошибаться. Бывало, что расколбасенные девушки выглядели очень странно.
   Вот, что такое лишние деньги.
   Не зря говорят, что деньги - зло. Не укради мы их, все бы могло быть иначе.
   Играл "Гарбиджь". Кто-то подпевал. Кажется, где-то профигурировал Марфин кент. Затем были девушки-уборщицы.
   -Девушка, девушка, - звал кто-то страстно.
   -Отстань.
   -Да не бойся его.
   -Девушка, девушка.
   -Девушка, давайте ебаться.
   Ко мне вновь приставало серое нечто - то ли парень, то ли девушка, то ли чужой, и я, конечно, отказался, потому что не мог идентифицировать пол.
   Вновь за столом..
   Притон, вообще-то, не лишен интеллекта. Здесь под винтом и стихи пишутся, и картины рисуются. Вот, к примеру, взять местную грязную стену. Холстов здесь хватает. Самая большая - это ода маку. Человек, уехавший из жизни, давно покоренный наркотиками, прорастает изнутри. Даже во рту у него мак цветет. Сквозь сморщенную кожу головы проглядывает ухмыляющаяся средневековая смерть. Вены черны, и хорошо видно, что это реки. Они идут к морю-сердцу, и по ним движутся бледные корабли. Корабли-баяны. Это совершенно жутко в любом состоянии, и хочется бежать, и совершенно ясно, что теперь-то ты никуда не убежишь.
   Видеомагнитофон. Здесь не смотрят простые картины, но не потому, что не модно или по какой-нибудь другой причине. Просто они не прут.
   "Ежик в тумане" - это хит тысячелетия.
   "Винни Пух" Это - свой пацан.
   Здесь никогда не говорят о грубом. Это исключено. Наркоманы очень любят абстракции. Химические оды, порой, обладают высоким классом. Среди наркоманов много творческих лиц. Не в пример мне. Они гораздо лучше. Их убивает собственная чуткость. Чтобы скрыться от мировых ощущений, они перекрывают краны реальности. На некоторое время клапан их спасает. Стихи становятся чище. Я знаю, они все это ненавидят. Им хочется полноценной жизни, но жизнь не протягивает им руки. Добиться от нее чего-то внятного не так уж просто. Проще быть волосатым, но тогда - ты уже не художник. Нельзя сочетать в одном лице несочетающееся.
   Когда я оставил яму, в мире уже что-то произошло.
   Весна стала еще зеленее.
   Богатые еще богаче.
   Бедные - беднее.
   Волосатые - волосатее.
   Мертвые - мертвее.
   Живые, впрочем, вряд ли могли стать более живыми. Это был не тот принцип. Скорее, старыми стали молодые.
   Река шевелилась. Это грузило. Вдалеке клокотал катер, толкавший впереди себя баржу с песком.
   Я шел вдоль реки и бездумно смотрел на горы мусора, обнажившиеся при отливе. Несомненно, это была самая грязная река современного мира. Ее имели этим мусором, имели с наслаждением. Здесь не было и сантиметра без мусора.
   На ступенях псевдопляжа купались бомжи. Мылились хозяйственным, ныряли и осторожно лезли на берег. Они боялись порезаться битым стеклом.
   Это была толпа иных людей.
   Обтирались старыми мешками. От стойбища их воняло, как из помойки, и вонь эта перебивала скверные запахи реки. Совсем поодаль стояли тачки. Весело пила молодежь. Тут же били бутылки. С другой стороны - горы мусора, снесенные с близлежащих домов. Там, у этих куч и находился бомж-лагерь. Может, этих бомжей, может, других кaких-нибудь. На веревке весело сушилось обоссанное тряпье. Дымился костер. Варились объедки.
   Иные люди, не спеша, говорили друг с другом. Их можно было поздравить. У них было мыло. Но можно было и пожалеть - ранг не позволял собирать бутылки.
   Я закурил.
   Одно из них посмотрело на меня. Я посмотрел на него. Оно отвернулось. Оно боялось, что я, цивильный человек, задумаю недоброе, подойду и начну гнать его вон с пляжа.
   Мне было от души жаль Господя. Я едва не плакал.
   Красная женщина нашла гнилое яблоко. Она съела его спокойно. Когда ребенок протянул руку, чтобы получить кусочек, то получил подзатыльник. Послышалась речь. Да, несомненно, говорили по-русски. Это была смесь. Новые пещерные люди существовали вне времени. Возможно, они жили в ожидании прилета летающей тарелки. По-любому, они были первыми, кто претендовал на улет.
   Но, вряд ли они были индейцами. От индейцев так не воняет. Просто у них отобрали квартиры и пустили по миру.
   Тачки прибывали. На капот выставлялось пиво. Девушки хихикали. Тонированная "девятка" приоткрыла окно. Вылетел гондон.
   -Да, Господь, - сказал я, - видишь, что значит наша с тобой жизнь. Ничего она не значит. Ни грамма. Как бы плохо ты ни жил, должна быть какая-та цель. Иначе ты зря живешь. Не, я знаю, что я зря живу. Совершенно зря. Мне все равно. Но меня колбасит. Такое ощущение, что мне нужно испить воды из этой, вот, грязной реки и разделить обед с людьми иной толпы.
   Нет. Они - не индейцы. И мы с тобой - не индейцы. Но напрасно ты ушел. Ты, может быть, и был индейцем. Самым настоящим индейцем. Что же теперь делать? Я не хочу идти домой. Вот, если б быть, как те парни на тачках. В их жизни все понятно. У них - богатые родители. У них есть бабло. Они не колются. Они учатся в институтах. Завтра они будут господами жизни. Я же буду никчемным, никому не нужным мусором.
   Я хотел, было, пойти к бомжам, чтобы заглянуть им в лицо, но тут произошло вот что.
   Кто-то толкнул меня спину.
   Я обернулся и вздрогнул.
   Передо мной стоял громила. Настоящий шкаф лет двадцати пяти. Не скажу, чтобы он выглядел а-ля "слышишь, дай денег". В мои годы таких уже почти не было. Если кто и оставался, то им приходилось шифроваться по рынкам и вокзалам. Впрочем, теперь уже было поздно. Время лохотронов уходило. Они не выдержали конкуренции с ментами. В ходе эволюции выживает сильнейший.
   - Брат,- пролепетал громила.
   Он был большой и ручистый. Лицо - гладкое, точно испаряющее масло. Под подбородком - дышащий жабой жирок. Легкий, правда, несколько спортивный. Глаза - тоже спортивные, круглые, недобрые.
   Я всегда считал, что все спортсмены - полные кретины. В чем смысл? Конечно, нет ничего тупее занятия боксом. Качки, впрочем, та же фигня. К чему носить на себе столько жира и мяса?
   - Я вжался задом в парапет набережной.
   В сердце пошел снег.
   - Брат,- повторил он, округлив глаза.
   У него были толстые бабские пальцы. С такими не поиграешь на пианино. Что с ними делать, с такими руками? Что, нафиг, за пальцы? Захочешь поковыряться в носу - хрен вам.
   Все это пахло чем-то нехорошим. Но в нашем городе уличная преступность весьма ограничена. В основном, это - деревенские даунки, приехавшие искать приключения. Им всем кажется, что, раз они самые здоровые у себя на деревне, в городе их будет ждать грандиозный успех. Вечерами они тасуются маленькими стриженными группками. Высматривают людей с барсетками и сотовыми телефонами. Ходят следом, долго не решаясь на какие-либо действия. Наконец, увидев, что жертва вошла в какой-нибудь темный угол, нападают. Все эти парни, как правило, настолько тупы, что их ловят едва ли не через несколько минут. В каком-нибудь близлежащем баре, где делается попытка отметить победу.
   Те, кто вовремя разочаровываются в своих бандитских качествах, устраиваются мешать бетон или таскать тачки с товаром на рынках.
   Это их максимум.
   Они общаются только друг с другом, походя на выходцев из какого-нибудь Вьетнама.
   Но этот выглядел более цивильно. Он явно не мог быть деревенщиной.
   - Чо?- спросил я на выдохе.
   - Брат. Можно , я у тебя oтcocy.
   Я вздрогнул и отскочил. На лице здоровяка отразилась неподдельная печаль. Вселенская, я бы сказал, грусть. Мне показалось, он сейчас разорвет меня на мелкие части, если я откажусь.
   - Брат, я все исполню как надо,- взмолился он,- я умею. Я могу.
   - Йопрст,- выдавил я из себя,- гонишь, что ли, а? Твою мать, ты чо, бля? Ты это, брось, брателло,
   - Брателло?- удивился он.- Правда?
   - Ты чо нафиг!- воскликнул я.- Ты, блин, здоровый такой....
   -А, все так говорят,- сказал он,- я что, виноват, что я такой?
   -Слушай, ты это... Давай лучше косяк покурим, а? - предложил я.- Поправит тебя косяк, это ж лекарство.
   Тут имело место промежуточное мгновение, в которое я успел переметнуть внутри себя несколько бодрых импульсов. Возможно, на них были нанизаны образы. Возможно, успей я поверить, что все происходящее со мной - плод воображения, все бы непременно закончилось. Но мгновения слишком коротки. Одна вспышка, что короче чирка спичкой, и что ты успеешь сделать? Даже сигарету не прикуришь.
   С одной стороны - иная толпа.
   С другой - похотливое чудовище.
   На секунду мне показалось, что я совершенно не улавливаю нить реальности.
   -Ну....- замялся он.
   Я посмотрел на его губы. Это было ужасно. Понятие "рабочий рот", относящийся к девушкам, включает в себя упругость, мясистость, способность работать на полную отдачу. Но парень.... Нет, я знаю, что в городе есть пидарское кафе. Но разве это ко мне относится?
   - Давай, покури травки, - сказал я, - я вижу, тебе тяжело. Ща полегчает, и все нормально будет.
   - Я совсем не это имею в виду.
   - Дурак,- проговорил я.- Я хренею с тебя,- Вон, смотри, ары бухают. Пойди к ним, Они это любят. Правда, да, ты извини. Все мы в жизни уроды. То есть, я не это имею в виду. Я даже не знаю насколько плохо то, что ты просишь. Меня кумарит, понимаешь.
   Тема подобного плана всегда существовала в анекдотах. Люди же ненормальной сексуальной ориентации всегда звались у нас глиномесами. Глиномесы - они и в Африке глиномесы. Иногда о них заводили разговор. Чисто когда не о чем говорить было. Чисто когда мы пили пиво, и больше ничего нас не интересовало.
   Было в городе и кафе такое. Впрочем, я, кажется. Уже сказал об этом. Или два кафе. Может, три. Не знаю точно. Зайдешь, типа пива захотел, а рядом ларьков нет, а они сидят там на коленках друг у друга. То есть, пацан с пацаном. Иногда и целуются. Вот так вот.
   Для меня было бы более нормальным вылить из себя матовый весь запас. Странно. Меня кумарило. Видимо, поэтому во мне не было негодования. Нет, не то, чтоб я люблю геноцид. Впрочем, нет, не то слово.
   - Как тебя зовут, брат?- спросил детина.
   - Вася,- вздохнул я.
   - Вася. Я - Володя.
   - Странный ты, Володя,- заключил я.
   - Да,- согласился Володя,- я сам с собой поспорил. Пять paз подряд меня обозвали. Это плохо. Не хочется верить в то, что наш город так нецивилизован. Мне страшно, Вася.
   -Что, так сильно хочется сосать? - спросил я без доли иронии.
   -Что тут такого? Иногда мне хочется посмотреть на себя и спросить: в каком веке мы живем? Ты знаешь, что во многих странах узаконены однополые браки.
   -Что ты до меня докопался? - спросил я вяло.- Какой мне хер разница, где что узаконено. Ты знаешь, что такое кумары? Это когда тебя кумарит не по-детски. Это все, что меня на данный момент интересует. Я бы выпил пива, но поблизости нет ларьков.
   -Я тебе куплю, - обрадовался детина.
   -Нет, только не это, - пробормотал я, - мне и не нужно. В пиве содержатся дрожжи. От этого будет еще больше колбасить. Я лучше пыхну косячка. И тебе советую. Слушай, нафига сосать?
   -Я вижу, что ты хороший человек, Вася.
   -Все люди хорошие. Но я не люблю глиномесов.
   -Нас как только не называют. Если хочешь знать, это есть в каждом.
   - Как? - спросил я.
   - Да так. Какая разница, как? Ведь все так и есть. Но что я, не человек, что ли?
   - А что, кто-нибудь тебе дает?- осведомился я.
   - Еще как. Почти все. Это ведь прилюдно все только смеются. А на самом деле все не так.
   - Не может быть.
   - Может, Вася, ты просто никогда не думал об этом, да? Думаешь, я вообще ненормальный? Да ты просто жизнь не видел. Когда у людей есть деньги, они многого хотят. И это хорошо. Человек совсем не такой, каким он тебе представляется. Я, вот, профессиональный миньетчик.
   -Не может быть,- сказал я,- вафлер. Что, и клиенты есть?
   -Есть,- Володя тут застеснялся, словно березка на ветру.
   А по мне, что тут стесняться, если ты пидар, то это навсегда. Стесняйся, не стесняйся, а ты - пидар. Это ярлык. Остается лишь сетовать на то, что общество относится к этому нетерпимо. Нет, я не совсем полено, чтобы не знать, что пидары женятся друг на дружке в Дании. Но на что мне Дания. Мы живем в стране, где все наоборот.
   Может, наша страна - это филиал ада?
   Впрочем, это была чья та преувеличенная сентенция. Уж не помню, чья. Если плохо мне, это не значит, что плохо кому-то еще. Просто нужно взять спички и дунуть. Нормально дунуть, я имею в виду. Как пацан. Не как Вова.
   Конечно, есть много извращенных дядек. Продюсеры. Художники. Попсовики. Но у вторых это дело протекает в рамках творчества. Мы их, если честно, даже и не трогали. В космосе - невесомость. В космос летают лишь академики душ и кошки.
   - А я-то тебе нафига, paз у тебя клиенты есть? - спросил я,- я ведь нормальный тип. И с девочками дружу. Колюсь, бля. Рано сдохну. Весь я пропитан химией. Посмотри на меня. На меня ведь и не всякая телка позарится. Видишь, я такой молодой, а уже все плохо. Это тоже хреново. Я все понимаю, Володь. Но это все не по мне. Ты же должен это понимать. Я же не нападаю на людей с просьбой курнуть со мной вместе. Я курю только с такими же, как я. Уж не говоря про шириво. Хотя да, порево, оно дело такое.
   -Ладно. Извини,- сказал он. Я так. Я не думал. Бабки - это совсем другое.
   - Это вообще аморально.
   -Ты напрасно так, Вась. Ты знаешь, как много на свете...
   - Голубых?
   - Ну. Не совсем. Да половина мужиков, даже больше, они не отказываются. А если у них еще есть деньги...
   - В смысле. В жопу раз, и все? Так, что ли? - Ну, не знаю.
   - Вообще, очень часто, да, Вась, это ведь все очень шатко. Ориентация. Я тебе говорю. Ты просто мало знаешь.
   - Да ладно,- согласился я,- я ведь не лопух, книги тоже читаю, газеты там, журналы, фильмы. Анекдоты разные. Хотя я - чисто наркота. Знаешь, Вова, если бы ты не появился, я не знаю, я бы возможно в реку бы прыгнул и утопился. Меня ломает. Кумары, понимаешь. Я на отходняках. Тебе, Вова, сосать охота, а мне жить тяжело. Сам не знаю, почему. По-моему, все в жизни - дерьмо. Оглянись вокруг. Что хорошего? По-моему, ничего. Когда вечером идешь в магазин, то видишь толпу. Но толпа не спешит в магазин. Она ждет барыгу.
   - Может быть - замялся Володя,- все может быть. Может, все так попробуем?
   -Хм...
   - Тут нет ничего такого. Это всегда было. В Древней Греции это было нормой. У каждого мальчика был свой покровитель. И что? Никто не воспринимал это ненормально. А сколько творческих людей были и остаются такими. Драматурги....
   - Да насрать мне на разных там драматургов!
   - Ты просто не понимаешь. Вот, к примеру, балет. Он ведь весь такой. Там процветает однополая любовь. Любовь, заметь, а не то, что ты называешь поревом. Ты говоришь об этом грубо. Я же пытаюсь донести до твоего разума, что в этом нет ничего аморального. Только вдумайся. Сейчас не каменный век, чтобы бороться за размножения. Люди имеют право дарить радость друг другу без стеснения....
   - Нет, это - аморально, - возразил я, - я понимаю, что наркомания - это ужасно. Но я живу мужиком. Зачем мама с папой тебя на свет произвели? Чтобы ты тоже кого-нибудь на свет произвел.
   - У меня была подруга,- сказал Володя, стесняясь.
   - Тоже вафлерша?
   - Мы работали вместе, - он еще более застеснялся.
   - Она ушла от тебя?
   -Дело не в том, что ее переманили. Она ушла к девушке.
   -Ничтяк, - заключил я.
   Раскалбаска в моем организме шла волнами. Мне то становилось легче, то вновь вовлекало в кумарный водоворот. Я знаю, наши районные пацаны, они бы нефиг делать, удовлетворили Вовины мечты. У них нет сомнений. Но я не имею в виду тех замечательных людей, о которых я говорю в ходе всего повествования. Мы просты и честны. Нам многого не надо.
   - Ты бы хотел стать девушкой? - спросил я. - Хотя нет, не вариант. Ты слишком здоровый. Бабец будет ваще. Тот еще бабец. На эстраду не пустят. Хотя, да, можно будет заняться тяжелой атлетикой. Ты видел женскую тяжелую атлетику. Ништяк, да? А знаешь, зачем штангисты кричат, когда толкают штангу? А? Это чтоб не было слышно, как они пирдят.
   - Это у тебя депрессия,- сказал Володя.
   - Еще бы. Я только что из притона.
   - Видишь. Я еще меня осуждаешь.
   - Как же мне тебя не осуждать?
   - Ты просто мало понимаешь. В жизни есть место любви. Какая разница, как она выглядит. Главное, чтобы люди понимали друг друга и относились уважительно. Ты слишком закрыт от мира.
   -Зачем мне себя раскрывать? Я что, ракушка?
   -Нет. Но, закрывшись, ты видишь только себя. Так многие живут.
   - Согласен, - проговорил я, разминая косячину.
   - В мире все прекрасно. Любить можно все. И реку вот эту, и цветы, и животных...
   - Так ты что, еще и зоофил?
   - Зачем же так? Я ведь могу помочь тебе.
   - В смысле.
   - Что в смысле?
   - Чем помочь?
   - Соскочить с иглы.
   - Если я тебе дам. Это тупо, Володя. Если бы помог мне просто так. Ты ведь вафлер. У тебя богатые клиенты. Деньги есть. Но ведь просто так ты ничего не сделаешь. Тупо это. Какая тут любовь? Давай, покурим косяк, да я пошел.
   Утром, посмотревшись в зеркало, я себя не узнал.
   Улитка.
   Мидия-наркоман.
   Живая химическая слизь.
   Телек гонял какие-то нездоровые клипы, и это не радовало. В мире стояла ночь.
   На кухне что-то жарилось. Выйдя туда, помимо мамы я обнаружил Анну Ивановну, Анну Иоановну, Елену Антоновну, курящую увядшую георгину и дочь ее.
   -Привет, Вася,- поздоровались тетечки.
   -Здравствуйте, тетечки, - ответил я.
   Дочка увядшей георгины странным образом робела. То ли смущал ее вид дохлого моллюска, то ли она этого не понимала и взволнованно сомневалась - влюбиться ей в меня или нет.
   Нет.
   Да.
   Быть или не быть.
   Вмазаться или нет - вот в чем вопрос!
   В то утро я охотно завидовал здоровым организмам. На плите жарился типа цыпленок. Спокойно принимая свежий аромат, они были готовы к наслаждению. Что я мог сказать о себе?
   Вчера я в первый раз услышал речь живого хуесоса.
   Сны отсутствовали. Они покинули радиоактивную заводь. Мидия теперь лежала одна. Случайно наткнувшись на нее, некий пидар Володя решил испить ядовитый сок. Но фиг ему.
   - Как тебе Леночка? - спросила мама.
   - Как нескромно,- заметил я.
   - Я разрешаю,- сказала Елена Антоновна.
   - Типа можно.
   - В смысле?- спросила Мама.
   - Типа при матери можно говорить о дочери, не замечая того, что она тут присутствует.
   - Типа. Почему все время у тебя все типа? - спросила Елена Антоновна, - только и слышишь - типа это, типа то. На улице только и слышишь - типа.
   - Это типа условность, - ответил я, - вот вы, типа готовите. Типа вы можете и не готовить, но, в даны момент, на газовой плите - сковорода и кастрюля.
   - Странна молодежь,- заключила георгина.
   - Раньше в армию ходили,- заметила Анна Иоановна.
   - И зачем? - спросил я не очень внятно.
   - Страну защищали.
   -А, - отмахнулся я, - от кого ее сейчас защищать?
   Меня покормили. Борщ был красен. Со свеклой и мумией Синьора Помидора из банки. Корочка цыпленка окрыляла. Сама тушка напоминал летящую нимфу. Впрочем, ощущение чистого вкуса было со мной в течение первых пяти минут. Едва заморив червячка, я уже был равнодушен.
   Такие слизни, как я, не едят. Им хватает одного яблока и пачки чипсов. Баночка "пепси" - это итог. Хотя я не говорю, что мне чужд голодняк. Дело не в том, что иногда пробивает на хапок, и это явление может носить массовый характер. Впрочем, нет, это не то, чтоб случайность. Мы часто заваливались к Господю, чтобы пожрать. У них с этим делом всегда было нормально. Теперь, в этой новой истории нашей компании, мы еще не определились, объедать нам кого-то конкретно или чисто ходить в магазин.
   Леночка была молода и тонка. По-любому, они не пила и не курила. Чаще всего о таких вещах рассказывает зад. Но я бы не назвал ее зад пионерским. Скорее, это были уверенные и правильные шаги весны.
   Ей наверняка следовало переступить через меня, если бы она что-то узнала.
   - Может, поедем куда-нибудь? - предложил я.
   - Куда.
   - В центр.
   - К примеру.
   - Ну...В кафе. Нет. Поехали в галерею.
   При мысли о галерее в темной комнате будто свет зажегся. Это было бы лучшим отвлечением от глубоких депрессняков.
   Я тогда еще не знал, что друга моего Марфу в тот момент вытаскивали из мусорного ящика. Холодного и заиндевелого. Химия в нем застыла, превратившись в гель. В вонючий гель.
   Я бы порассуждал об этом состоянии человеческого вещества. Мне это близко, хотя теперь это выглядит кривдой. Но, гораздо точнее, было бы вернуться к тому моменту.
   Почему галерея? Мы часто ходили в галерею. Нас приучила Радио. Курнув, мы двигались мимо холстов. Они были окон. Мы ходили мимо окон. Те, кто жили в картинах, наблюдали нас в виде размытых силуэтов. Впрочем, местное художество очень сильно представлено лесами и полями. Потому, нас видел лес.
   Чисто лес.
   Наш регион лишен какого бы и было импрессионизма. Безусловно, если говорить о силе личности, то стоит вспомнить слова Цветаевой о "душе крылатой". Но это редко. Ибо, иначе, всякий город содержал бы в себе явление мирового масштаба. Чего, как вы знаете, не случается. Нет, дело не в телевизоре. То есть, дело не в том, что телевизор - это око царства московского, господина прочих земель. На самом деле, и наш город - на самый маленький. Но ничего особенного в нем не рисуют.
   Что касается Сергея Джексона, то он - это больше состояние, нежели открытие нового.
   Накурившись, я любил смотреть на изображения животных. Я понимал, что животные - лучше людей. К сожалению, Кошек-для-Окон еще никто не изобразил. Впрочем, за Радио я не уверен. Может быть, может быть.....
   Погода улучшилась. Проглянуло солнце. Художник неба в тот день был явно в оптимистическом настроении. Еще немного, и солнце веселилось, показывая всем, что земля крутится правильно, и лето все ближе.
   Водитель в маршрутке крутил привычное "Русское Радио". Я не любил его. Все русские песни - бессмыслица какая-та. Особенно попса. Я не рокер, нет. Но ума-то хватает различить, когда музыка не является музыкой. Не то, чтоб мы кислотничали. Когда тебя колбасит, через кислоту могут выползти черви, что живут в голове. Я знаю. Те, с кем это не случается, просто носят в головах опилки.
   Дельтаплан слушал "Я долго буду гнать велосипед".
   Даже мой папа пару раз что-то слушал.
   Люди в центре имели праздничный вид. Может быть, суббота была? Я ведь и дня недели не знал. Впрочем, я не могу адекватно отвечать за свою реальность. Скажем, бывают полные дебилы. Бывают менты, живущие в состояние постоянного пронюхивания: где и кого можно что-то отобрать. Бывают дельтапланеристы. Аквалангисты, блин. Кусто, должно быть, очень сильно отличался от меня. Мы, помнится, даже как-то пили за Кусто.
   -За что выпьем?
   -Да ни за что.
   -О, а давай за Кусто.
   -О, Ништяк. Чисто за Кусто.
   Что было рассказывать Леночке? Об игле? О траве. На этой почве можно было трепаться без умолку. Я знал эту жизнь наизусть. Так же, как женщина знает свое лоно. Как комар знает вкус крови. Я знал это лучше, чем специалист в какой-нибудь области мог быть осведомлен в своем искусстве.
   Впрочем, джинсы.
   Дело не в том, что я в них верил. Я знал, что это так. Разговор с джинсами существует. Это одна из форм миропонимания, почти недоступная, такая же редкая, как зеленый луч. Боюсь, она бы не поняла. Она была еще слишком тонка, хотя возрастом мы почти не отличалась. Человека всегда видно по глазам. Если подойти к окну, за стеклом которого сидит Кошка-для-Окон, если посмотреть на отражение своих глаз в ее круглых зрачках, можно увидеть судьбу.
   И это - недалеко.
   Мы купили по мороженному. Потом еще и еще. Я выпил пива. Мне нужно было много токсинов, чтобы чувствовать, как мой механизм не зажигает красные лампочки. Хуже же всего, что-то заедало на поле мыслей. Если бы мне кто-то сказал - смотри, иди в эту сторону, и все такое, я, видимо, многое бы переборол.
   Еще не доехав до галереи, мы присели в кафе, и я не стеснялся. Мне нужно было много спиртного, потому что разлад машины был очевиден. Леночку же, похоже, это совершенно не смущало.
   Я рассказал ей про Володю, и оказалось, подобные темы ей не чужды.
   - А бывает - девочка с девочкой,- сказала она, щелкнув тонкими, непорочными губками.
   - Ну да.
   - Сейчас об этом и по телеку говорят.
   - Да. Но это все равно не так тошно. Меня, если сказать, это вообще не напрягает. Что девочка девочке может сделать?
   - Да. Я тоже не вижу в этом ничего плохого. Я вот люблю со своей подругой целоваться.
   - В смысле.
   - Ну, так. Просто, берем и целуемся, когда нам весело.
   - В смысле. Взасос, что ли.
   - Ну да.
   - А. А пацаны в школе сильно ганджь курят?
   - Конечно.
   - А ты пробовала.
   - Да. Но мне не понравилось. Воняет как резина.
   - Мне тоже не нравится. Ерунда какая-та. Не, я видел, как девушка с девушкой целуются. У нас в садике девочки с девочками целовались.
   -В этом нет ничего плохого. Это - просто так.
   -Мне кажется, даже когда дело доходит до этого....
   -До чего, до этого? - спросила она, смеясь.
   -Ну, до этого.....
   -До чего, до этого? - повторила Леночка.
   -Ну, они же лесбиянки. Они же не просто так друг с другом общаются.
   -Ты имеешь в виду, секс?
   -А, да, - я сделал вид, будто только что догадался, - секс.
   -Не знаю, я об этом не думала.
   -Нет, я говорю, что в этом нет ничего страшного. Ну, что они друг другу сделают.
   -Бывают накладные предметы, - заметила невинная Леночка.
   -Офигеть! - не выдержал я. - Откуда ты знаешь?
   - У мамы кассета есть.
   -Да?
   -Что тут такого? По-моему, это все, кому ни лень, видели.
   -А.... Не, я знаю, у Марфы родители, бывает, смотрят. Или раньше смотрели. Мы тоже смотрели. Но так, ничего особенного. А ты как?
   -Ну, если по мелочи...
   -Чисто по мелочи.
   Мне стало понятно, что Леночка созрела. Ее оставалось взорвать, как реально толстый, душевный косяк. Давление было уже велико. Две половинки ядерной боеголовки уже терлись друг о друга, создавая влажные искры. Кобели этого еще не слышали, но - дайте срок. Главное - начать, а там ее уже никто не остановит. Все ведь видели, как по весне у собак происходит течка. Нет, я не говорю, что все лишены морали. Люди, я имею в виду, не собаки. Но принцип похож. По-любому.
   Наконец, удовлетворившись пивом, мы попали в галерею.
   Что тут сказать о Леночке. Она - человек не наблюдательный. Как, впрочем, и большинство существ немужского пола. Ей было совершенно невдомек, что в галерее меня узнали. Это была промоутер Маслова.
   Но почему промоутер? Промоутер делает промоушн. А она - продавец-консультант. Видно, провинциальные господа как-то неправильно воспринимали смысл многих далеко не самых немодных слов.
   Маслова стояла в ожидании. Она не могла принести винтовку со штыком, чтобы предъявить мне наивесомейший аргумент не посещать культурное заведение, у нее не хватало смелости что-либо сказать. Катил ли я на несуществующего Василия Джексона?
   Леночка, разув глаза, тут же бросилась осматривать холсты, которые, возможно, не могли оставить в ней совершенно никакого следа. Просто это показалось ей реальным. Нет, смотреть на косметику, безусловно, интересней. Я знаю. Но она хотела понравиться мне. Да и существует класс людей, которые могут сыграть в типакультуру. Типа картину купил. Типа кинул на багажник дорогой тачки, привез в офис. Типа повесил на стенку. Хотя сам - баран бараном.
   - Это снова вы?- сказал я Масловой
   - Да, да.
   Конечно, в прошлый раз мы выглядели полнейшими недоумками. Тут особенно переусердствовал Марфа. В прошлый раз был еще жив Господь. Сказать бы ей, но она вряд ли удивиться.
   Собаке - собачья смерть, - подумает ее истинное.
   -Ах, - скажет она слепым, безликим голосом.
   Ни одна жилка на ее предклимаскном лице не дернется.
   Тут я увидел нечто, что перебивало во мне все недостатки настроения. Оно было там, у противоположной стены. На секунду мне показалось, что реальность открывает двери наружу, и мне нужно сделать лишь несколько шагов, чтобы уйти туда.
   Я никогда не видел его, однако не сложно было догадаться. Другого такого субъекта не могло оказаться в природе.
   - Давно это у вас висит? - спросил я.
   - Нет,- ответила Маслова.
   Поначалу я решил, что это Радио нарисовала. Кто ж еще? Однако, как я ни уважал технику ее искусства, она вряд ли поднималась над землей так высоко. Несомненно, это была работа Сергей Джексона.
   Теперь я думаю, что это могла быть простая аллегория. Не мог же Джексон быть величайшим художником и крупным преступником одновременно. Впрочем, так иногда бывает. Это иногда показывают в кинах. Правда, что касается быта, людям не нужны сложные решения. Нафиг Робингуды? Спишь - не спишь. Ешь - не ешь. Размножение - выделение. Кажется, больше ничего.
   Если ж еще джинсы....
   Он стоял на изгибе реки. Я хорошо знал это место, потому что мы любили собираться неподалеку, жарить шашлык и пить водку. Ролики его блестели, словно другая галактика. Футболка была "Адидас. С дырками там, с потертостями. Это было модно. Наши отцы так хиповали, а сейчас - это выжимки отдельных частей арта, отданных людям. Рваные джинсы - старо, а так, кусками, типа выцветших пятен на жопе - то, что надо.
   . Плеер гонял диск. Что-то ритмичное.
   Какой-нибудь трип-хоп.
   Я его даже слышал. Может быть, часть сознания уже была там. Находясь рядом, я слышал цокотенье ударников и отсутствие слов. Чисто шла раскалбаска. Реальный, ровный бас, на одной ноте, как и положено.
   Музыку слушали его уши, его борода, его смешные глаза. Он стоял на изгибе жидкой змеи, опершись на столбик. Типа пограничный.
   Я понимал, что это - не просто так. Дед Ништяк явно на что-то указывал.
   -Сергей Джексон - бог на земле, - сказал я.
   Маслова кивнула.
   - Кто это? - спросила Леночка.
   - Сергей Джексон.
   - Старик этот?
   - Нет. Сергей Джексон - это автор. Бог среди людей. Я еще ни разу не видел такое чувство стиля. Сочинить то, что он сочиняет, не может больше никто. А это - Дед Ништяк.
   - Ништяк?
   - Да. Так его зовут. Его нет в реальности. Это - глюк, который посещает одну мечтательницу. Одна она его видит. Впрочем, теперь уже нет. Ушел он куда-то. Ее зовут Радио. Она - самый близкий друг Сергея Джексона. Они вместе учились. Я имею в виду, не институт. В жизни. Вместе сходили с ума. Вместе поняли, что есть нечто, и что необязательно быть в жизни нормальным человеком. Тем боле, что нормальный человек в этом деле - это трактор на гоночной трассе "формулы 1". Потому все художники нашего города рисуют безвкусные пейзажи, ничего хорошего. Если кто-то хочет что-то сделать, то использует наркотики. Но только Сергей понял, что самого себя надо сочинить, а не просто гонять. Просто прет их наркота. Радио - это два человека в одном. Иногда эти эпизоды даже и не перекрещиваются. В одном ей двадцать семь лет, и она где-то преподает, типа худграфа. Ее зовут Валентина Ивановна Ландо. В другом она - Радио. Она - вечная девочка, у которой не все дома. Это помогает ей что-то понимать. А наркотики для нее так - чтобы узнать, как и где люди плавают.
   - Откуда вы так много знаете? - спросила Маслова.
   - Вы разве не помните? Я тоже - Джексон.
   - Джексон?
   - Каждый человек немного Джексон. А Сергей Джексон - это человек -вселенная. Не всем это понять.
   - Вы, верно, учитесь на искусствоведа?
   - Да. Именно. У многих искусствоведов бывает очень развязное поведение. Вы должны это знать.
   Я мысленно прикинул. Метров четыреста от остановки. Нет, слишком просто. Впрочем, Джексон. Безусловно, я не был способен осознавать сложные вещи.
   Покинув галерею, мы гуляли еще часа два. Леночка, как и положена, не заметила ничего особенного. Ни в моих словах, ни в галерее, ни конкретно в работе с Дедом Ништяком.
   Так живут многие.
   Один сюжет. Одна дорога. Зов промежности. Бесконечность лона. Потом - дети, пеленки, трусы, носки. Можно подумать, в такой жизни будет что-то еще. Конечно, будут столы, и столы разных видов. Колбаска, селедка, скумбрия. Сплетни. Зависть. Расставание друзей из-за жен. Но этот набор - крайне линеен.
   Жизнь проносится мимо них. В метре-двух. Все на свете ходит рядом, я бы добавил, и банальное и прекрасное, но большинство этого не замечает, потому что слепы, как котята.
   Колбаска, селедка, скумбрия.
   Кум, кума.
   Тесть, теща.
   Господь избежал всего этого. Если бы я смог построить ему памятник.... Если бы только сумел.
   Ты был лучшим, Господь.
   Дальнейшее запомнилось мне лучше всего, потому как, я разговаривал сам с собой, и многое внешнее казалось мне бессмыслицей. Я всматривался в лица людей в маршрутке, пытаясь услышать в их мысли. Я ощущал реальную разницу между их нормальным состоянием и моим глюком.
   - Может, Радио не бредила?
   - Это было бы круто.
   - Да.
   - Никто бы этого не понял.
   - Нет, я понял.
   - Ленка - дура.
   - Надо покурить.
   - Приеду - покурю. А если это место существует, укурюсь насмерть.
   - А если бы во мне было две части, как в Радио.
   - Круто.
   - Круто.
   - Если бы я был художником, я бы много чего изобразил.
   Я вел диалог с Нифига.
   Нифига было гораздо образованнее.
   Прибыв на конечную, я раскурил косяк прямо на остановке. Мне было весело от этого верха аморальности. Люди пялились на меня. Их глаза стреляли вопросами. На их языках шевелились запахи. Это было общественное одиночество. Каждый думал, что он не один, хотя был один.
   Я кашлял и густо плевался.
   Отдышавшись, я зашагал к реке, минуя песчаные дюны, кусты и горы мусора. Он, мусор, словно живым был. Вездесущ и долог, как память о героях.
   Настроение мое усиливалось.
   Я бы не сказал, что это был кайф или двойной кайф. Я знаю, что, помимо даблкайфа бывает еще тройной кайф. С какой-то стороны, мне было совершенно нехорошо. Я бы оторвал себе голову, чтобы ее не было. Видно, и ходил бы дальше вот так, используя новый ракурс. Человек с оторванной головой.
   Место это, как я уже сказал, было хорошо мне известно. И столбик там был. Но я ведь ясно понимал, что раньше его там не было. Во-первых, мы неподалеку водку частенько пили. Во-вторых, в этом самом месте в прошлом году росло два куста, и я приходил сюда мацать. Кто не знает, поясню - мацать - это типа уносить частички травы на своих руках. Пот, грязь, конопляное масло, засохшее на ладонях, собирается в капушки, отчего получается кропаль.
   В-третьих, я ведь немало прочесал песков с миноискателем, пока не понял бесполезность этого занятия.
   Это было мое время "Ч".
   Я вновь покурил, и меня торкнуло. Упав возле столбика, я посмотрел на звезды стеклянными глазами. Звезды посмотрели на меня. Осуждали ли они меня или жалели, словно тошнотворного пациента. Я хотел им что-то сказать. Звездам. Ничего не сказал.
   Пол часа лежания вернули ко мне частички разума. Прислонившись щекой к влажному от росы столбику, я послушал реку.
   - Ш-ш-ш-ш-ш.
   Река была живой. Я испугался, думая, что, поняв язык реки, моментально сдвинусь. Но, оказалось, я еще был способен на сосредоточение. Я подавил усилием воли дурку. Замолчкая, дурка показала мне язык. Шум волн двигался теперь мимо меня. Казалось, что мой разум пуст, и его ничто не сопровождает.
   Хуже всего оказалось с собаками.
   Другой берег реки - это адыгейские аулы, где все идет по-другому. Размеренно и чисто, без мусора, многочисленных машин, суеты, мусоров, драк, таких вот сморчков, как я. Собаки адыгейские поприветствовали меня. Я поприветствовал их. Они обрадовались, и это добавило мне радости.
   Подняв хвост, я принялся лаять, сгребая задними лапами землю в кучу.
   Остальное вы знаете.
   - Может быть, он и был барыгой? - размышляет Герцог.
   - Все может быть.
   - Очень странная идея,- добавляет Марфа,- прятать такую партию героина под столбиком, а путь указывать с помощью картины.
   - Может, и не было картины?- спрашивает Герцог.
   - Может быть. Тогда, эта королевская доза взялась ниоткуда.
   -Может быть, и ниоткуда. Кто теперь это докажет? - спрашивает Марфа.
   -Теперь уже ничего нельзя доказать, - говорю я, - представьте себе, что ничего не было. Совершенно ничего. Мы никогда не были здесь. Открылись двери барокамеры, и, вдохнув несвежий воздух, мы считали чьи-то мысли. Нас не видит ни один человек. Мы видим всех. Что связывает нас с этим миром? То, что нам кажется, что мы в нем жили?
   Солнце опадает как осенний лист.
   Теперь уже совершенно ясно, что наш послежизненный поход только начинается. Не все так просто. Мы обязательно должны куда-то прийти.
   Хочется покричать кому-нибудь на ухо. Просто так. Чтобы подарить чувство чего-то невозможного. Но лучше не кричать. Человек сойдет с ума.
   Человек умрет от глюка.
   Идут караваны. Ползут элементы муравейника. Батарейки. Энерджайзеры. Зайцы из рекламных роликов. Зажигаются фары. Разливается вечернее чувство, и частицы его есть пыль. Она валяется на капотах, пристает к ногам, попадает в карманы. Мужчины едут к женщинам, женщины - к мужчинам. Родители - к детям. Кто-то от кого-то убегает. У кого-то на плечах сидит запах смерти. И все это очень обыкновенно, потому ничего особенного нет в окончании. Нас просто теряют из виду.
   Очень хочется присмотреться. Вечер полон этого запаха. Он пристает к младенцам и веселит их первые блики воображения. Он смеется и обманывает.
   - Смотрите,- говорит Герцог,- наш, похоже, клиент.
   Я смотрю и пытаюсь не удивиться. Это дико. Этого не может быть, но это так. У меня нет центральное нервной системы, чтобы заставить себя подпрыгнуть. У меня вообще ничего нет, однако я едва не кричу. Возможно, это чувство, которого вообще не может быть.
   Он катит на роликах, и машины ему не помеха. Разогнавшийся трамвай проскакивает его насквозь.
   - Вы его видите? - спрашиваю я.
   - Да,- отвечают они хором.
   Это не галлюцинация, потому что больше не будет галлюцинаций.
   - Что-то сейчас начнется,- говорю я.
  
   конец.
  
   2001.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   130
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"