Аннотация: "На окраине слова"("In the Suburbs of the Word")
ТЕТРАПТИХ
И. Бродскому
I
Вечернее солнце садилось за рифы.
Слеза увлажняла застывшие рифмы.
Я друга теряла, любовь находила.
И летнюю прорезь в глазах, и светило
Тоски несусветной, и привкус метила -
Увы, безвозвратно в себе находила.
И грифели-клювы, что хищники-грифы,
Набрасывались на трескучие рифмы.
Я что-то теряла, я что-то искала,
Вечернюю пустошь со стекол лакала.
Сопрано беззвучий - ночное "Ла Скала",
Откинутый профиль и книгу искала.
Вечернее солнце садилось за рифы,
И рифмы скитались по сердцу, как скифы.
II
Я не говорю языком Мнемозины.
Лежит белый лист в трех шагах от корзины.
Предсказывать будущий гомон величья
Не в правилах дня. Высота - послептичья.
Сто лет как вернулась. Сто лет как взлетела.
Душа пожимает уставшее тело.
Ни слов тебе и ни кружащихся граций.
Жизнь тонет в потоке сплошных пунктуаций.
В руках растекается тонкое мыло.
Не кажется мне, что о чем-то забыла.
Поскольку к рассвету смолкают все звуки,
И дремлют, свернувшись, поэты и суки,
И сон равнодушен к бумажному хламу,
Во сне посылаю тебе телеграмму:
"Я жду тчк Но уже не надеюсь
Я знаю придешь тчк Не побреясь".
Соседскому сыну поможет касторка.
И я подсчитаю: лет пять до Нью-Йорка.
Спиною - на Север, решеньем - к Востоку.
Но более тянет к прохладному соку.
И все остальное - лишь спесь декораций.
Так понял, наверное, друга Гораций.
Но знать наперед, что кончается фарсом,
Что Шарика вновь называют Джульбарсом,
Что жизнь продолжается до, но не после,
Что житель Aляски открыт и вынослив -
Не проще, чем плакать над спящею Гретхен,
Не лучше доверия к призракам ветхим.
Я к Солнцу не ближе, чем грек иль японец,
Всего насчитаю пятнадцать бессонниц
За прошлое лето. Знакомые лица
Лишь только подчеркивают, где граница.
И я не скажу, что не знаю о смерти.
Что может подумать о Вагнере Верди?
И мне же давно как не двести, не триста.
Хотя отличу пассадобли от твиста.
И вряд ли окажется жизнь стометровкой.
Наверное, стоит помедлить с веревкой.
III
Когда ты исчезнешь, на узкой полоске
Бумаги оставлю я место для сноски,
Часы задержу на последней минуте,
И жар увеличит количество ртути,
Таблеток и слез, и постель станет местом,
В котором не спать женихам и невестам.
И гости, помедлив, заглянут к соседям.
И я не скажу никому, что уедем.
Когда ты исчезнешь из вида, из века,
Зазубренной ночи (Фонарь. И аптека)
Продлю нетерпимость. И старую сказку
Открою с конца, чтобы вспомнить развязку.
Поддавшись соблазну последнего снега,
Я вряд ли узнаю, в чем прав был Сенека.
И капли дождя ощущая все выше,
Увижу, как по двору бегают мыши.
Услышу, как где-то заходится флейта.
И ближе к утру почитаю из Фрейда.
Когда ты исчезнешь, от белой бумаги
Останется сгорбленность черной ватаги
Чуть заспанных букв. И назло буквоедам
Их тайная поступь и смысл мне неведом.
Их тайная жизнь говорит о финале.
Aх, Господи! Что мне далекие дали,
Когда ты исчезнешь. И выключив бездну
Из памяти ночи, я тоже исчезну.
IV
Закончив уборку к шести, после фильма,
Пойму, до чего ж в остальном я бессильна.
И тихо задумавшись, сидя на стуле,
Почувствую в небе не звезды, а пули.
Оркестры устали от шума и меди.
И в доме напротив уснули соседи.
Уснули тетради. Уснули картины.
Лежит белый лист в трех шагах от корзины.
И снится кому-то: он узнан по жесту.
И воры взбираются в окна по шесту.
Стоят поезда - повышают тарифы.
Вечернее солнце садилось за рифы.
И нам не уехать. Я что-то хотела.
Душа понимает уставшее тело.
Сегодня я видела старого друга.
Вернулся он с Севера. Жители Юга,
Мы помним дома, где некрашены стены.
Гуляя, целуются пары у Сены.
И Бруклинский мост снова станет трамплином
На зависть не знавшим полета пингвинам.
И некто, запомнив чужую невесту,
Отправится вдаль, но скорей - к Эвересту,
Чтоб там, на вершине, заветную сумму
К любви приравнять. И накупят изюму
И меду любовники днем в Aргентине.
И дети Гвинеи уснут в карантине.
Философ в психушке напишет трактаты.
Поэт без семьи эмигрирует в Штаты.
Татьяна напишет Онегину. В марте
В Aвстралии осень наступит. На карте
Паук проведет сеть своих параллелей.
И воздухоплаватель выпустит гелий.
Опять проститутка доверится хаму.
Во сне посылаю тебе телеграмму:
"Пробило двенадцать. Мне двадцать четыре.
И в мире все так же, как в этой квартире.
Не жду тчк И никто не осудит.
Я знаю, придешь. Но меня здесь не будет".
Июль, 1993