Кулина Ксения : другие произведения.

Гнилушкина гать

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Сказка. НЕ детская и не особенно добрая.


Гнилушкина гать

  
  

1. Боурь-трава

  
   Казалось, на центральной дороге собралась вся деревня. Мужчины и женщины, старики и дети побросали свои дела и толпились теперь на пыльной улице. Вот и Тася, собравшаяся было по грибы, тоже спешила к месту общего сбора. Людей было много, и низенькая женщина, даже поднявшись на носочки, только и смогла углядеть, что справную, тяжелогруженую телегу, запряженную добрым пегим конем, да незнакомого возницу -- коренастого, хорошо одетого мужичка, восседавшего на козлах.
   - Да поймите вы, люди, не могу я дите с собой взять! Ну куда? В гарнизон? Или к симольцам? - спокойно, но громко увещевал чужак.
   - А нам с дедом куда? Два года неурожай. Сами чуть ноженьки не протянули, свои детки от голода пухли. Посмотри в округе -- кору ведь с деревьев жевали. А ты что, разбойник, лишний рот нам подкинуть хочешь? - верещала сухенькая, но все еще бойкая бабка Авдотья. Ее сварливый, переходящий в визг голос невозможно было перепутать. - Не бывать этому! Ты нашел -- твоя и поклажа.
   Тася огляделась в надежде найти более удобное место для обзора и заметила в толпе давнюю подругу Радушку. Вернее, сначала на глаза ей попалась вишневая бархатная мурмолка хранителя Велесиевого Слова Филимона (служитель, конечно же, стоял в первых рядах), а вот рядом с приметной шапкой и мелькнул знакомый голубой платок. Потолкавшись, женщина пробралась поближе к товарке.
   - Доброго здоровьечка! Что случилось-то? - шепнула Тася.
   Рада глянула на подругу большущими глазищами и даже веснушки на ее бледном личике всполошились и заплясали.
   - Здравствуй, Тасютка! Да тут... да тут... - Она набрала воздух в легкие, будто кузнечные меха, и тут же на выдохе затараторила, стараясь не сорваться с шепота: - Мужик ночью на постой к деду Степану напросился, а по утру решил старика с его бабкой одарить -- подкидыша у них оставить. Вон там. Видишь?
   За живым забором из спин и затылков Тасе кое-как удалось разглядеть стоящего посреди дороги ребенка. Правда, больше малыш походил на бесенка: грязные, изорванные обноски, свалявшаяся копна волос цвета свежевспаханной земли, небрежно умытое и оттого все равно чумазое личико и темные, блестящие, будто две спелые ягоды черемухи, глазенки.
   - На вид-то годка четыре, не больше, - сказала Радушка. - Представляешь, такую кроху Авдохе на воспитание? Авдоху - и в мамки!
   Рада не удержалась и прыснула смешком. Находящийся чуть впереди Филимон обернулся и хмуро глянул на шушукающихся подруг. Те разом притихли.
   Выдержав паузу, Радушка тихонько продолжила:
   - Мужик сказал, что на дороге ее нашел. Ну, знаешь участок елового леса, что между нашими Гнилушками и Вороничами? Вот там. Одна была. Он покричал да вокруг пошукал, но никто так и не откликнулся, не вышел. А девочка-то сама ничего объяснить не смогла. Видно, испугалась сильно бедняжка... Небось мамка с папкой с голодухи померли. Или от болезни. Года-то какие были.
   - Ой, да чтоб знала-то, а болтаешь, - фыркнула стоящая чуть позади Марфа -- работница в доме купца Матвея Борисовича. - Онисим говорит, что разбойничьих рук это дело. Наверняка ограбили родителей-то да убили, а девчонку то ли пожалели, то ли спряталась она где. Да только соплюха эта несколько дней одна в лесу провела, а как к дороге вышла -- один Велесий ведает.
   - О-о-ох... - протянула ошарашенная такой новостью Рада. Если уж Онисим сказал, то как тут не поверить? Широкоплечий мужик, редко покидающий дом без топора на поясе - пристальный взгляд, шрам на криво сросшемся после перелома носе да хромота на левую ногу, - сам о себе рассказывал, что раньше служил в царском войске, но меж деревенских ходил слушок, что на самом деле он из лихого люда. Лет десять тому назад он частенько наведывался в Гнилушки к своей зазнобе, да так и вышло, что стал отчимом старшему ее сыну Петьке и отцом новорожденной девочке Вареньке. К несчастью, жена его умерла, когда дочке едва исполнилось три годка. Но Онисим, кем бы он на самом деле ни был, детей не бросил. Затем он оказался крайне полезным человеком для старосты в делах, о которых с праздным интересом не спрашивают. И в итоге в деревне сложился негласный договор: со стороны Онисима - ущерба Гнилушкам не наносить, а со стороны местных - расспросами о прошлом не донимать. Так и стал "своим".
   - Да какой лишний рот с такого воробья? - Тем временем не сдавался чужак. - А подрастет -- так руки-то в хозяйстве не лишние будут! Да люди вы или кто? Разве Велесий не велит помогать сиротам? Ну хоть ты, хранитель, скажи им!
   Филимон тяжело вздохнул и согласно кивнул:
   - Велесий наш Отец, а Яролика наша Мать. Все мы - их дети, а потому братья и сестры. Помочь другому в час нужды - это дело похвальное. Но... - он сделал паузу, прежде чем продолжить, - сие свершение должно быть по воле доброй и по возможности.
   Хранитель Велесиевого Слова слишком хорошо знал местных, чтобы пытаться их уговорить взять на себя лишнюю обузу. Чего-чего, а расходов и не приносящих прибыль хлопот тут не любили. Сколько времени пришлось ему потратить и усилий приложить, чтобы убедить Тимофея Федоровича хотя бы заменить старые, прогнившие доски в гнилушкинском святилище. Филимон искренне верил, что постройка не рассыпалась в труху и все-таки дождалась ремонта по одной лишь воле Велесия. Собственно, в Гнилушках и хранителя-то своего не было -- накладно. Филимон же жил и служил Слову в Вороничах, а в эту деревеньку приезжал пару раз в месяц для проведения обрядов (ибо кто еще, если не он?). Так что портить отношения с местными, зная, что результата все равно не будет, ему совсем не хотелось. Да и в родных Вороничах, чего уж там, не поймут, если он привезет с собой очередную сироту. Все должно быть "по возможности".
   - Тьфу ты, - досадливо сплюнул мужичок, не дождавшись весомой поддержки от хранителя. - Неужто никому дите не жаль? Что же, и мне лучше было ее там одну на дороге бросить?
   Народец загудел. Мужики чесали затылки, бабы причитали, детишки строили рожи или прятались за мамкиными юбками. Однако, желания помочь никто и не изъявлял.
   Над первым рядом поднялась рука. Это деревенский староста Тимофей Федорович призывал людей к тишине. Тася смогла увидеть только его седой полулысый затылок.
   - Ты, добрый человек, на нас не серчай. Все понимаем. И сиротку нам жалко, - начал он. - Но и ты пойми, времена тяжелые были. Только-только сами оклемались. Не возьмет у нас сейчас никто девчонку.
   Сбоку в толпе раздались, но быстро стихли возмущенные реплики. Над головами зевак замелькал красный кокошник одной из деревенских красавиц. Дородная, крутобокая, она без труда проложила себе дорогу в первый ряд и подошла к старосте. Тася поднялась на носочки и заметила, что девушка держит в руках круг ржаного хлеба и кувшин.
   - Вот, - деревенский голова сделал широкий жест в сторону пробивной обладательницы кокошника, - прими от нас угощение во вспоможение. И вези свою находку хоть в гарнизон, хоть куда.
   Кокошник вышел чуть вперед.
   - Да, да. Верно Тимофей Федорович говорит, забирай найденыша! - Тут же одобрительно загудел народец.
   Двое мужиков вышли из толпы и подхватили разволновавшуюся из-за шума лошадь чужака под уздцы. А третий - Онисим, "правая рука" старосты, - прихрамывая, подошел к ребенку. Он поднял девочку и посадил в телегу.
   - Давай, замарашку свою с собой забирай. А то ишь чего удумал! - Не унималась Авдотья под общий гомон.
   Чужак, до этого хмуро наблюдавший за происходящим, отложил в сторону вожжи. Он встал с козел в полный рост, поправил кафтан. Потом вытащил из-за пазухи свиток бумаги, осторожно развернул и поднял высоко над головой, на всеобщее обозрение. Мужик басисто рявкнул:
   - Вот что! У меня приказ царский телегу эту доставить в гарнизон. Кто тут хочет делам государевым воспрепятствовать? - Сурово глянул он на деревенских, удерживающих лошадь. - А ну, посторонись!
   Сургучная печатка на развернутом листе задорно подмигнула солнечным бликом. Мужики шарахнулись в стороны, будто кипятком их окатило. Лошадь дернулась, но возница равновесие удержал.
   Тимофей Федорович подергал челюстями, поводил бровями да нехотя отошел в сторонку. Притихший народец разошелся ближе к обочинам, освобождая дорогу важному гостю.
   - То-то же, - удовлетворенно кивнул государев человек и, бережно свернув, убрал бумагу обратно за пазуху. - Все. Некогда мне тут лясы точить.
   Чужак спрыгнул с повозки и подошел к застывшему на месте кокошнику. Он взял кувшин и сделал долгий, жадный глоток. Потом поглядел на старосту, хмыкнул и, прихватив каравай, направился к сидящей в телеге девчушке. Вручив той хлеб, мужичок подхватил ребенка на руки и отнес к обочине. В полной тишине он вернулся обратно, забрался на телегу и, не прощаясь, дернул вожжи.
   - Ну, пошла-а-а, - прикрикнул государев человек на лошаденку. А та и рада убраться подальше от шумной толпы - так припустила, что Авдотью, все еще не желающую отступить, обдало облаком пыли вперемешку с отлетевшим навозом.
   - Да что же это делается? Ах ты ерохвост треклятый! Охальник лободырный! - зашлась она криком на быстро удаляющегося обидчика. Ну а дальше посыпались такие витиеватые проклятия и настолько отборная брань, что девки помоложе раскраснелись, а бабы постарше спешно погнали ребятню по домам. Зато дед Степан тепло глядел на свою старуху и с чувством превосходства зыркал на ошарашенных мужиков, мол, вон какая у меня женка бедовая да затейливая, не то что ваши клуши!
   Ох, и не пустые ходили слухи о бурной молодости Авдохи!
  
   Когда телега скрылась за околицей, оставив после себя только столп пыли над деревенской дорогой, народ, недовольно бурча, стал расходиться. И Тася спохватилась - утро на исходе, а она все еще не добралась до леса. Тут и без нее как-нибудь разберутся. Наскоро распрощавшись с подругой, женщина заспешила к краю деревни.
   И все же, мысли о горькой судьбе сиротки не покидали ее. Столько страха та пережила, родителей потеряла, и надо же было в довесок ко всему ей оказаться именно в этой деревне. Будучи сама пришлой, Тася хорошо знала как недоверчиво и негостеприимно относятся тут к чужакам.
   Сколько же это лет прошло? Четырнадцать или уже все пятнадцать? Да, наверное пятнадцать. Тогда сбежала она, молоденькой еще девчонкой, из родного дома да недоброго мужа. Нет, поначалу-то все у них было ладно да складно. Тася уже в ту пору хорошо разбиралась в травах, слыла в деревне толковой лекаркой. Муж был удачливым охотником, с пустыми руками домой из леса не возвращался. Жили -- не тужили. Но за три года после свадьбы так и не улыбнулась им Яролика, не одарила ребеночком. Муж становился все смурнее. Начал прикладываться к бутылке без меры. Да однажды, кто-то со зла ли, по глупости ли, но на пьяную голову ему нашептал, чтоб проверил, а не ведьма ли худая его жена. У нечистой силы-то, известное дело, детей не родится. А муж возьми да послушай. Ввалился пьяный в избу, схватил ее за косу, да потащил к садку по тому же навету испытание водой проводить. Ведьмы-то, известное дело, утонуть не могут... Если бы на крик не сбежались соседи -- так и утопил бы. С утра Таська собрала узелок и сбежала. Долго скиталась, пока не дошла до самой границы с Симольским царством. Так и очутилась она в Гнилушках -- самой дальней деревеньке на этом краю Весинского государства. Да что уже и вспоминать... Только с тех пор женщина всегда сторонилась большой воды да детских глаз.
   В Гнилушках приняли ее только благодаря ремеслу травницы. Своей знахарки в деревне не было и людям приходилось ездить к врачевателю в город, на что уходило два дня пути. Либо за день можно было обернуться в приграничный гарнизон, где по долгу службы просиживал казенные штаны военный лекарь. Добраться-то до него вдвое быстрее, да платить приходилось втрое больше. Так что староста долго не думал, передал травнице в пользование пустовавшую старую избенку. И все равно, поначалу мало кто был рад новому соседству. Но Тася ремесло свое хорошо знала -- то одному припарка от чирея поможет, то другого настойка от хвори избавит. Да все практически даром. Деревенские быстро оценили пользу. Так и прижилась.
   А вот как с сироткой поступят? Наверняка свезут в Днесьгород да там и бросят.
   В раздумьях женщина миновала деревню и по жиденькому леску вышла к своим грибным местам. Пришла и ахнула. Сколько же там было лисичек! Забыв обо всем, женщина принялась наполнять лукошко. Азарт грибника набирал обороты, когда на глаза попался первый белый. Да какой красавец - чистенький, крепенький, ни одной червинки. Под березовым листом еще один. А рядом вон с той корягой - третий! Тут уж не до лисичек. И как же жаль, что лукошко маленькое. Хотя, едоков-то на всю эту красоту все равно нет. Разве что Раде часть отдать, если та в лес пойти поленилась.
   Тася кружила между деревьев, петляла зайцем по грибному следу, ловко орудуя ножиком и заполняя корзиночку все новой добычей, как вдруг остановилось. И даже вслух охнула. Набрела на боурь-траву! До сего дня эту траву она видела только однажды -- городской лекарь, который покупал у деревенских травников разные сборы, как-то показывал гербарий с редкими и ценными растениями, за которые был готов особенно хорошо заплатить. Большинство из них не росли в этих краях. А вот боурь-трава могла появиться где угодно. Быстро вырастала и так же быстро исчезала. И никогда не рождалась дважды на одном и том же месте. Рецепты снадобий из боурь-травы хранились в строжайшем секрете и были известны только царским лекарям. Зато те уж варили такие зелья, что даже человека при смерти ставили на ноги. Потому и цену за пучок этой травки можно было получить хорошую. Так что найти боурь-траву -- настоящая удача. А тут целая дюжина стеблей - богатство! Будет чем за починку крыши и забора отблагодарить, обновок себе зимних купить. И сапожки - настоящие, с каблучком - такие, каких никогда у Таськи не было. А еще бы кое-что из утвари кухонной да зеркальце, или другую безделушку.
   Травница аккуратно срезала жесткие бирюзовые стебли с торчащими в разные стороны острыми листьями-иголками. Но как не осторожничала, пару раз все же порезалась. И это не единственный опасность, который таила в себе эта травка. Тася вспомнила предупреждение лекаря, что название растению дано неспроста - свежесрезанная боурь-трава волшебным образом притягивала непогоду, грозу и шторма. Но нельзя было допустить, чтобы на стебли или листья попала вода - в этом случае редкая находка пожухнет, загниет и пропадет. Никак не спасешь. Женщина сняла передник и тщательно завернула в него драгоценную, но капризную добычу.
   Тем временем воздух вдруг стал тяжелым и плотным. Лес притих. Тася глянула на небо - с востока вздымалась высокой, размашистой волной грозовая туча. Вот-вот доберется до деревеньки и хлынет морем-океаном на землю. Женщина подхватила корзинку и заторопилась к дому.
   Потемнело. Туча заслонила собой солнце и почти все небо. Над головой басисто загрохотало. Не иначе Яролика, жена Велесия, бранится на мужа за испорченную погоду. "Ой, погоди, погоди еще маленько", - на бегу приговаривала запыхавшаяся женщина. Она уже вышла к деревне и спешила по пустой центральной дороге. Люди попрятались по избам да теремкам.
   Вот и Степанов двор, рядом с которым сутра собирался народ. Значит, до дома уже рукой подать.
   Женщина остановилась. В некошеной траве у забора сидела брошенная чужаком девочка. Рядом с ней, подтянув задние лапы к морде, лежала дворняга Тяпка. Псина меланхолично поглядывала на валявшийся рядом с собственным носом крохотный огрызок хлеба, а девочка заботливо гладила собачью шею. Ребенок поднял голову. Темно-фиолетовые глазки-ягодки выжидающе посмотрели на Тасю. Женщина невольно отвела взгляд.
   Скрипнула дверь. В плотном заборе отворилась калитка.
   - Тяпа! Тяпа! Ты где шастаешь, зараза такая? - выглянула на улицу и визгливо забранилась Авдотья.
   Собака тяжело вздохнула, слизнула остатки хлеба, поднялась и засеменила вдоль забора к старухе. Девочка печально посмотрела вслед уходящему другу.
   - Авдоть! - окликнула хозяйку Тася. - А что же, девчушку так никто и не приютил?
   - А то сама не видишь? - проворчала бабка, подгоняя ногой псину.
   - Да как же так? Дите ведь. Жалко.
   - А вот так! - зло передразнила старуха. - У каждого о своих бедах голова болит, чтоб еще и за чужие думать. А коли жалостливая такая, так бери себе!
   Авдотья дождалась, пока Тяпка зайдет во двор и хлопнула дверью. Жалобно проскрежетал засов.
   Снова громыхнуло. Вспыхнула молния. От яркого света весь нехитрый деревенский пейзаж поморщился складками черных теней. На дорожную пыль корью высыпали мелкие дождевые капли. Тася спохватилась и опрометью кинулась к дому, спасая драгоценный сверток. По дороге покатились разбитые шляпки вывалившихся из корзины грибов.
   Женщина только и успела, что переступить порог своей избушки как небесная "волна" ухнула на деревню плотным дождевым потоком. Травница бросила корзинку, быстро разложила на столе растения. Осмотрела, проверила -- все в порядке, не промокла находка. Вдруг что-то тихо, но настойчиво застучало в дальнем углу избы -- с прохудившейся крыши тонкой чередой капель на пол падала вода. Тася принесла из сеней лохань. Когда женщина со всем управилась, села на лавку - дух перевести.
   За окном бушевала гроза. Дождь то немного ослабевал, то накатывал с новой силой. В доме не хватало света. В полумраке мерно, с тихим всплеском о деревянное дно посуды, ударялись капли. Одна, вторая, третья...
   "Сыро как-то", - поежилась женщина. - "Может печь растопить?". Но сама себе в ответ нахмурилась: "Нет, огонь тут не поможет. На душе зябко, вот что". Больше не сомневаясь, Тася схватила платок и выскочила на улицу.
   Дождь стеной. Тропинки превратились в ручьи. Лужи набрались где по щиколотку, а где и ступить уже страшно. Земля влагой пресытилась, раскисла.
   И вот, Тася босиком бежит по расплывшейся дороге. Вода заливает лицо. Мешает видеть, мешает слышать. Даже дышать тяжело -- столько воды. Позабытые уже чувства выныривают из стены дождя, будто коряги из бурного речного потока. И сердце колотится все быстрее, все испуганней.
   Но травница не сдалась, добежала. А девчушка где была, там и осталась: забралась под раскидистые листья лопуха, руками коленки обхватила - сидит, дрожит. Точно лисенок в силок попал.
   - Здравствуй... - Несмело начала женщина, не зная толком, что говорить. - Меня Тася зовут. Я в этой деревни живу. В конце улицы, вон там.
   Девочка затравлено посмотрела на травницу и шмыгнула носом. Женщина замешкалась. Вдруг в темно-фиолетовые ягодках-глазках блеснули слезинки. "Да что же это я", - сама себя укорила женщина. Она решительно подошла к ребенку, накинула на девочку еще не успевший до конца промокнуть платок и взяла на руки.
   - Замерзла? Ну не плачь, в избу мою сейчас пойдем. Там тепло, печка. И чай у меня есть. Вкусный, с сухарями. Будем вместе жить. Как-нибудь справимся... Тебя как звать-то?
   - Кира.
   Девочка крепко обняла женщину. И та, осторожно ступая, понесла ребенка домой. Дождь лил все так же сильно, но Тася его больше не замечала.
  
   На накрытом столе дышал жаром горшок с полными щами. Рядом с ним на расписном блюде красовался румяной корочкой грибной пирог. Дополняла обеденную картину пузатая кисельница, полная теплого сладкого напитка. Не без участия шкодливой ребятни, еще до начала трапезы наполовину опустела плошка с хрустящими малосольными огурчиками.
   Матвей Борисович со своим семейством шумно поглощали кушанья.
   Работница Марфа с охапкой дров зашла в комнату и направилась к печке.
   - Ох, что я только что видала, Матвей Борисович.
   - И что же? - Купец смачно чавкал, поедая кусок пирога.
   - Таська-то, чего удумала -- подкидыша себе забрала. Вот полоумная.
   Мужчина дожевал пирог, отер ладонью рот и бороду, а затем очистил руки краем скатерти:
   - Да, дела... А Егорка к ней присматривался. Сынок ведь без матери у него растет. Но теперь уже вряд ли надумает. От жены в хозяйстве выгода, а вот от дитя малолетнего - одни убытки. Хм... А самой-то ей какой от такого предприятия прок? Да, глупая баба. Егорка как чувствовал, не спешил.
   Марфа глянула на своего маленького сына, сидящего в углу комнаты, поджала губы и со злостью закинула дрова в подпечник.
  
  

2. Савкины байки

  
   Не малых усилий и терпения стоило Тасе привести девочку в порядок. Из припасенного отреза ткани женщина сшила девочке длинную рубашку. Очень кстати оказались и вырученные за боурь-траву деньги. Желающие помочь с ремонтом двора за плату нашлись сами собой. Вместо сапожек и безделушек травница купила козу, чтобы можно было напоить ребенка молоком, накормить сыром, а из пуха связать теплую одежду. Животинку назвали Манькой. Кира быстро привязалась к белой козочке: гладила, искала для нее сочные листья. И Манька отвечала взаимностью: всегда держалась поблизости от девочки, когда та гуляла во дворе, и даже научилась играть с ней в догонялки.
   Деревенские же отнеслись к новой жительнице прохладно. Поначалу некоторые бабы и вовсе не разрешали своим детишкам играть с Кирой. "Буркала-то, ты глянь, аки колодца два - дна не видать. А ну как сглазит? А может это дух лесной ребенком человечьим обернулся? Разве же дите малое само из лесу сможет выйти? И зачем ты, Таська, ее в Гнилушках оставила. Ой, накличешь на нас беду!" - ворчала и подначивала других Авдоха. Даже вразумления Филимона не сразу смогли пересилить опасения женщин. Но со временем к девочке привыкли и былые подозрения стали казаться смешными: как можно было испугаться маленького ребенка? Только Авдотья все не могла успокоиться, но на ее россказни никто больше внимания не обращал.
   Тася брала приемную дочку на сбор трав, грибов, ягод. Знакомила с жизнью в деревне, учила как вести себя в лесу. Понемногу рассказывала о лечебной силе растений и предупреждала об опасностях.
   - Травы, ягоды - все, что Яролика людям дарит, может с хворью помочь справиться. И дело это доброе. А вот колдовать, ворожить -- этого делать нельзя. За такое Велесий кару нашлет или нечисть тебя к себе заберет, - наставляла ученицу знахарка.
   - Ой, да зачем же я ей нужна? - испугалась девочка.
   - Известно зачем. Всякий злобный дух хочет человека запутать, обхитрить и к себе в услужение завлечь. И чем больше людских душ нечисть в свои силки заманит - тем сильнее станет.
   - Матушка Тасюта, а откуда же она берется, нечисть?
   - Вот тебе на! - Всплеснула руками женщина. - Ты что же, не слушала хранителя Филимона, когда он Слово читал да рассказывал как мир устроен? Эх ты, разиня.
   - Все я слушала, - насупилась Кирка. - "На Небе сидят Хозяин с Хозяйкой -- Велесий да Яролика. По Земле люди живые ходят. А как помрут, так их под землю хоронят, чтобы души их путь вниз нашли, в Подземный мир. Там огненное море-океан и два острова. Десный, плодородный, -- для добрых людей, тех, кто Слово Велесиево при жизни чтил. Души их радуются, все у них есть: и хлеб, и мед, и отдых, и веселье. Шуий же остров пустынный -- для людей худых. И души их маятся от жажды да голода, зноя да холода. А меж ними бродит нечисть злокозненная, которую Велесий с Земли изгнал". Вот. Хранитель всех детей это заставил выучить. Только я не пойму, если нечисть в Подземном мире сидит, то как же она на земле оказывается?
   - Вот из-за колдовства и оказывается.
   - Как это?
   - А вот этого я не знаю и знать не желаю, - хмыкнула травница. - И ты о том не спрашивай. Не нашего ума это дело, дочка. Нам с тобой главное понимать, что даже малой ворожбой - на то, чтоб куры лучше неслись, к примеру, - можно ненароком беду накликать. И не только на себя, а на всю округу. Потому и не любят люди колдунов-то -- кому охота за чужую глупость расплачиваться? И присматриваются всегда к тем, кто шибко удачлив или мастеровит -- а как такой человек везение или умение свое с помощью чар получил? А уж наше-то ремесло... мало кто в нем понимает, чтоб хоть раз дурного о травнике или лекаре не подумать да напраслину не возвести. Хотя и без зависти тут, конечно, тоже не обходится. Куда уж без нее.
   - А как же царские волхвы? Они же колдуют и никто их за то не бранит! - Удивилась девочка.
   - Кирка, ну так они на то и царские, - улыбнулась Тася. - Их премудростям учат, наставляют да испытывают. Они-то знают, что делать, чтобы зла не вышло. А ты и думать о том не думай. Поняла?
   - Да, матушка.
   Кирке наука травницы давалась легко и уже к семи годкам из нее вышла хорошая помощница. Женщина только диву давалась тому, как ловко девочка находила нужные растения. И в тот же год она привезла дочке с ярмарки подарок: пояс с маленькими ножнами, а в них маленький ножик для среза трав. "Как у тебя!" - восхитилась Кирка и засияла будто новая монета.
  
   В год семилетия Киры Велесий был особенно добродушен. Теплая, в меру дождливая погода весной и летом обещала богатый урожай грибов и ягод. Той осенью Радушка позвала Тасю сходить вместе со всеми домочадцами за клюквой. Две семьи -- Рада с мужем и двумя сыновьями Филькой и Ярошкой, и Тася с дочкой -- вооружились корзинами и отправились на болота. Не то, чтобы идти предстояло особенно далеко, но маршрут был одним из самых утомительных. Чтобы добраться до места, надо было выйти с северной части деревни и пройти светлый сосновый бор. Потом спуститься по сыпучему склону оврага. Там ждал уже другой лес -- густой, лиственный, с плотным подлеском, а потому темный. И сырой. Когда ягодники спустились с возвышенности, дети сразу подметили, что стало холоднее. Если в сосновом бору женщины позволяли ребятам отойти от себя на несколько саженей в сторону, чтобы поискать грибов или просто поиграть, то здесь, в низине, строго велели идти рядом. Тропинка была широкая, утоптанная. По обе стороны от нее черную сырую землю густо покрывали зеленые веники хвоща и меленькие листья кислицы, перемежающиеся островками низкого мха.
   Чем дальше они шли, тем объемнее, выше и плотнее становился мшистый покров, а лес, напротив, терял свой пышный подлесок и редел. Тропа под ногами все больше раскисала, и путникам все чаще приходилось обходить лужи и жидкую грязь. Кира с любопытством наблюдала, как мох на обочине, смачно чавкая, проседал под ее ступней, а когда она убирала ножку -- снова раздувался и разочарованно вздыхал. Тася переживала, что девочка промочит ноги, а потому время от времени ворчала на дочку и призывала быть осторожнее. Сава же с сыновьями не церемонился, а просто и незатейливо прописывал леща, если мальчишки начинали озорничать.
   Через некоторое время земляная дорожка сменилась деревянным настилом.
   - А, вот и Гнилушкина гать. Эту дорогу даже в Вороничах знают, тоже иногда за клюквой приходят, - бодро возвестил Савка. - Может, по бревнам идти и не намного удобнее, зато уж точно суше!
   Так они дошли до развилки: на право и налево расходились две полоски гати. Чуть в стороне здесь же, на перекрестке, из нескольких бревен была сложена лавка.
   - Посмотри, Кира, - Тася обвела низину рукой, - раньше все это было широкой рекой Добромыслью.
   Девочка с удивлением огляделась.
   - А где же она теперь?
   - И теперь есть. Только обмелела. Вот, если пойти по гати в ту сторону -- выйдешь к речушке, - отозвался Филька и махнул рукой вправо. - Да только делать там особенно нечего. Рыбы мало. Мужики временами ходят порыбачить, да улов всегда скудный. Вот разве что... Петька рассказывал, что купаться там можно...
   - И не думайте! Сколько повторять? - Быстро оборвала рассуждения сына Рада. - И Онисиму скажу, чтоб за сорванцом своим лучше приглядывал, утопнет еще. Речушка-то мелкая, да дно илистое, топкое. И берега там неудобные, вязкие. Пиявок только нахватаетесь или щука за пятку цапнет!
   - Ой! - Кирка в страхе округлила глазенки и сжала кулачки. Нет, купаться она туда не пойдет. А вот Филька с Ярошкой разочарованно вздохнули.
   - А как так получилось, что речка была такая большущая, а стала такая махонькая? - спросила девочка.
   - Ты не знаешь?! - Удивленно протянул Ярошка. - Про войну? Про глупых симольцев? Это ведь все знают, во всем царстве. Все, все!
   - Ага, есть у нас в доме мастак байки травить да небылицы складывать, когда медовуха на столе есть. Вот все царство и знает, - хихикнула Радушка, косясь на мужа. Тот, хмыкая, покачал головой в ответ.
   - А что, Савелий, может расскажешь еще разок? - Попросила Тася. - А дети пока отдохнут немного. День длинный впереди. Медовухи я, конечно, с собой не прихватила, зато припасла в дорогу вот что.
   Травница сняла платочек, накрывавший содержимое корзины - в лукошке красовались аппетитными желтыми боками груши.
   - Ну раз такое дело, то как отказать? - Засмеялся мельник, принимая фрукт.
   Мужчина расположился прямо на настиле, а женщины и ребятня расселись на лавке и разделили между собой остальные груши. Дети, заскучавшие в дороге, заметно приободрились нежданным угощением и приготовились слушать Савин рассказ.
  
   - Вот, слушайте. События эти, значит, случились в стародавние времена, еще при царе Горохе. Но именно тогда и появилась наша деревня, а потому каждый житель Гнилушек должен историю эту знать. И ты, Кирка, тоже.
   Как тебе ведомо, царство наше Весинское, а соседнее, то, чьи земли северней и западней -- Симольское. И сколько люди здесь живут, столько и знают, что через земли обоих наших государств проходит русло Добромысли. Вот только раньше была эта река такая широкая, что с одного берега до другого не докричишься, и такая длинная, что где она начало берет, да где заканчивается -- не узнаешь. Воды ее были полны рыбой, а прибрежный лесок -- птицей.
   Но в одну весну река будто бы стала мельче и, главное, рыбы поубавилось. Спросили, значит, наши мужики купцов, что с иноземным царством торговали, так же ли дела и в Симольском государстве. А те говорят, что нет, мол, ярмарки заграничные полны рыбы соленой, какой хочешь.
   Дождались наши рыбаки следующий год. А речка вроде бы стала еще чуток уже, и неводы еще легче. Спросили купцов, а те опять то же -- в соседнем царстве рыбы пруд пруди. Заподозрили тогда мужики, что симольцы учинили на своем участке реки плотину. Ну и вестового к нашему государю послали, с жалобой, значит.
   Горох долго не рассуждал, отправил грамоту в соседнее государство с требованием плотину разобрать, дабы не чинить препятствий нашим рыбакам и добрососедские отношения не нарушать. Симольский царь, видать, разобиделся и прислал письмо ответное. А в нем сказано, что плотины-де никакой построено не было, а рыбы и воды у вас, то бишь у нас, поубавилось, потому как жадны наши мужики до улова, а бабы -- огороды разводить. Вот мы-де рыбу-то и перевели да речку на полив вычерпали. И еще добавил, что из-за нашего такого к Добромысли отношения - птицы меньше стало. Симольские мужики уже пару лет как ему на то жаловались, да он не хотел с соседями ссорится. Но видно зря. В общем, сами мы во всем виноваты, да еще и на ихнее царство поклеп наводим.
   Тут уже наш царь не стерпел. Мало того, что сами плотину поставили, ущерб нашей казне причиняют, так еще и нас же во вранье обвиняют! Взбеленился Горох, велел войско собирать и в поход на соседского царя отправить! Все-таки крутой нрав у царя-батюшки был, ой и лихой...
   - Ох! - разволновалась Кира, даже про грушу забыла.
   Дядька Сава продолжил:
   - И пошел, значит, наш царь на чужую землю войной. Много народу полегло: и среди симольцев, и среди наших. Но мы оказались все-таки сильней. Прошли тогда вдоль всего русла от края до края чужого царства. Да вот только плотины не нашли!
   - Как же так! - удивилась девочка.
   - А вот так, - передразнил ее мельник. - Показалось, видать, рыбакам-то. Да только, что же уже поделаешь? Людей поубивали, деревни разорили. В общем, послал царь-батюшка новую грамоту иноземному правителю. А в послании было сказано, что война симольскому государю была в наказание за дерзкие слова. Нельзя, мол, с нашим царем так разговаривать!
   - Все равно молодец, Горох! Знай наших! - Выкрикнул Филька. И Ярошка угукнул, согласно кивнув.
   - Но, сказал царь, воевать мы больше не хотим, а за мир требовать много не будем - заберем лишь часть земель вверх по течению. В назидание. Как ни обидно было государю иноземному, а все же войну он проиграл, и потому с условием Гороха согласился.
   С тех пор с соседями отношения у нас и разладились. А вот Гнилушки-то наши как раз на тех землях завоеванных и стоят! Раньше тут симольская деревня была, никто уж и названия-то ее не помнит. Раздал тогда Горох дворы самым отважным воинам - прадедам, значит, нашим. Так тут и живем.
   - А что же речка? - спросила Кирка.
   - Да так вышло, что после войны Добромысль и правда начала очень быстро мельчать. Вода куда-то ушла всего за пару лет. Пойма заболотилась, рыба перевелась, птица разлетелась, - сказала Рада. - Но нет худа без добра. Сейчас пойдем по левой гати -- выйдем на хорошее, надежное место. Там клюквы-ы-ы... Эх, видимо не видимо!
   Девочка съела последний кусочек груши и повернулась, чтобы выбросить огрызок. Мальчишки уже успели затеять пятнашки. А взрослые собрались в дальнейший путь.
   - Кира, пошли! Чего сидишь-то? - окликнула девочку Тася.
   - А там что за тропа? - девочка указала в сторону бурелома, что был за спиной, пока они сидели на лавке.
   Женщины тревожно посмотрели в заросли, в которых с трудом можно было различить старые, по большей части сгнившие и рассыпавшиеся в труху бревна гати.
   - Вот ведь углядела, - хмыкнул Сава. - Правда, была раньше и там дорога, но по ней уже давно никто не ходит.
   - Ты, давай-ка не болтай, а поднимайся. Идти пора, - раздраженно позвала Тася.
   - Действительно, вот разболтались. Клюква сама собой в лукошко не запрыгнет, - поддержала подругу Рада.
   - А почему? Почему туда больше люди не ходят? - не сдавалась девочка, вглядываясь в густые заросли.
   - Правда, тять, почему? - Две пары мальчишечьих глаз уставились на мельника.
   - Ну что вы, бабы, разволновались. Шило в мешке все равно не утаишь, - бросил женщинам вжившийся в роль сказителя Савка. И продолжил, обращаясь к детям: - Значит, дело тут в том, что подлые симольцы, которые до войны здесь жили, решили нашим прадедам отомстить. Пока доблестные весинские войны осматривали кровью и честной победой добытые земли, собрались гадкие симольцы перед идолом своим, что стоял раньше где-то недалеко от деревни. И колдун ихней, поганый баламошка, учинил обряд мерзкий - связался с нечистью, противной равно как Велесию, так и Яролике. И получилось у него наслать на рода наши страшное проклятие. Правда, никто из наших прадедов не понял этого сразу. Они-то как костры за оградой увидали, примчались к симольскому капищу. Ну прокаркал им что-то колдун на своем поганом языке перед тем, как его зарубили -- эка невидаль. Но был тогда среди наших воинов толмач царский, он-то слова те злобные и перевел: "За отнятую землю станете платить родной кровью, и покуда Добромысль снова не станет полноводной -- будет так".
   - И что же было? - взволнованный Филька утер рукавом нос.
   - Все бы тебе торопиться! - Заворчал сбитый с ритма рассказчик. - Что было, что было -- да то и было, что сбылось проклятье... Через несколько лет появилось на болотах чудище и каждый год стало требовать себе жертву -- чьего-то сына, или сестру, или мужа... И пришлось нашим семьям с такой участью согласиться, потому как если этого не сделать, воспротивиться -- нечисть беды на всю деревню насылала. А если кого-то из родственников соседних деревнях спрятать -- то и там болезни и несчастья начинались. Прознал про это царь и прислал в Гнилушки хранителей Слова да волхвов верных, да ученого люда разного, чтобы от напасти этой землю весинскую, значит, очистить. Но никакого толка от них не случилось - не смогли даже решить, водяной у нас тут завелся или леший болотный. Пустобрехи! А потом сколько еще богатырей приезжало силу свою в ратном бою с нечистью испытывать... ни один не вернулся. Ну Горох тогда и запретил нашим родам из Гнилушек переезжать. Даже ребят в войско не звали больше. Правда, и от податей освободил, чтоб, значит, люди шибко не серчали. И так было и при прадеде моем, и при деде, и отец еще те времена застал. Много людей чудище извело. Целые семьи даже. А потом вдруг... пропало. Может Велесий сжалился над нами. А может оно и само издохло - это уж никому не ведомо. Да только больше в Гнилушки чудище не приходит.
   - Тять, так а тропа причем? - Пролепетал Ярошка, за что незамедлительно получил шутливый щелбан.
   - И ты туда же? Ну и сыновья мне достались, на каждом слове родителя перебивают, - делано возмутился Сава. - Ладно, слушайте. Когда речка сильно обмелела (это еще до чудища было), кое-где по руслу образовались большие пруды. А в них кишела рыба, которая не смогла во время уплыть. Ну вот, к самому большому такому озерцу рыбаки гать и проложили. Да только когда нечисть появилась, то как раз на озере том и поселилась. Так что по тропе это проклятой, которую ты, Кирка, разглядела, людей к нечисти на заклание и отправляли.
   Три пары детских глаз со страхом и любопытством уставились на остов дорожки из бревен, ведущей вглубь зарослей. Вдруг из бурелома донесся треск. И дети, и взрослые насторожились. И тут из кустов вверх взметнуло что-то большое, черное.
   - Ай, чудище! - взвизгнула девочка и спряталась за Тасиной юбкой. Женщина и сама вздрогнула.
   Ярошка зажмурился и схватился за старшего брата, но Филька даже не шелохнулся.
   - Да это же ворона! - Засмеялся мальчишка.
   Действительно, по верхнем веткам корявой березы прыгала крупная птица. Кирка, с навернувшимися уже было слезинками, посмотрела наверх. Ворона издевательски каркнула.
   - Ну что ты, дочка. Это всего лишь птица, - принялась успокаивать девочку Тася.
   - Все, хватит байки травить. Идти пора, а то так и до ночи не управимся. - Рада не одобрительно покосилась на мужа: - Худой из тебя сказитель, Сава, ничего доброго от твоих историй. Только детей перепугал.
   Мельник пожал плечами:
   - Да не хотел я никого стращать. Рассказал, как дело было. Все же про то знают! Да и нет чудища больше, все дела прошлые.
   - Тять, а что надо сделать, чтобы река снова водой наполнилась? -вдруг спросил Ярошка.
   - Да кто же его знает, что там эти подлые симольцы выдумали? Они же это назло все. Смекаешь?
   Немного погодя ягодники продолжили свой путь к клюквеннику. Только Кирка все вздрагивала от каждого лесного шороха и держалась рядом с матерью.
   Филька поравнялся с девочкой и пошел рядом:
   - Вот. Тут еще целый кусман остался, - он протянул недоеденную грушу.
   - Спасибо, - Кирка улыбнулась и приняла угощение.
   - Ты не верь всему, что тятя говорит. Он такие небылицы сочинить может! Вот два лета назад по ночам у мельницы кто-то шуметь стал. Ну отец и выдумал, что это нечисть за мукой ходит. Навьи, упыри всякие. Мол, надоело им сырую человечину кушать, хотят пирогов с мясом испечь. Ярошка тогда сильно испугался, по ночам спать перестал. Да и я струхнул. А потом оказалось, что это кабаны на огород повадились. Мы даже на них охотиться ходили. Ни одного, правда, не загнали, зато я двух белок подстрелил! А тятя сам частенько говорит: "Не приврешь, красиво не расскажешь".
   - Так что, не было чудища болотного?
   - Наверное было когда-то, - честно ответил мальчик. - О нем и Тимофей Федорович, и дед Степан рассказывали. Но ведь тебе, Кирка, и вовсе бояться нечего. Проклятие-то только на наших, Гнилушкинских родах лежало, а ты - пришлая. До тебя чудищу и дела бы никакого не было.
   - А ты как же?
   - Пусть только попробует из болота своего вылезти, вот я ему, - Филька погрозил кулаком.
   Дети весело засмеялись.
  
  

3. Калиновый венок

  
   Время шло. Тася продолжила обучать дочь премудростям травничества и знахарского мастерства. К двенадцати годам Кирка уже самостоятельно мешала несложные снадобья и составляла лекарственные сборы. Были у девчушки в полях да рощах и "свои места", где она наверняка могла найти нужный корешок или траву. Ну или просто красивый цветок и вкусную ягоду. "Лес к тебе щедрый: грибы, растения ценные сами в руки идут. И ты их целебную силу понимаешь -- хорошая знахарка из тебя выйдет, Кирка", - хвалила приемную дочь женщина.
   Вот только в деревне за все эти годы девочка так и не смогла стать "своей". Авдохины выдумки давно позабылись и соседские дети, конечно, с Киркой играли, но в гости, во двор никогда не приглашали. А взрослые и вовсе зачастую ее не замечали. Гостинцы, сладости, да даже просто доброе слово доставались девочке редко. И чем старше она становилась, тем сильнее ее это печалило.
   Как-то глубокой осенью, после очередного похода в лес, Кирка с Тасей сидели на крыльце. Женщина затопила в избе печь и теперь они вместе ждали, пока наружу через войлоковые оконца выйдет первый, самый густой дым, и заодно разбирали принесенные из леса грибы, решая, что посушить, а что засолить на зиму.
   Старая Манька, проходя мимо, плешивым боком неловко задела корзину и едва не рассыпала содержимое.
   - Вот тоже, наказание, - проворчала для проформы Тася, отгоняя козу. - Никакого прока, корми только ее.
   Манька обиженно проблеяла в ответ и, неспешно ступая по жухлой траве, скрылась за углом дома.
   Соседи давно уже удивлялись, зачем женщина держит животное, не способное нести для хозяйства никакой пользы. У травницы был ответ, но она сомневалась, что кто-то из них его поймет. Разве что Радушка.
   - Матушка Тасюта, - прервала размышления женщины Кира.
   - А почему у нас самая худая изба в деревне? Курная. Ни у кого уже такой нет. Ведь весь потолок в копоти. И красное окошко всего одно, да и то маленькое-маленькое, - вздохнула девочка. - А ведь ты такая знахарка... Такая!.. Да тебя даже в городе знают! И мы могли бы там жить. Ты бы лекаркой была, а я бы за травами ходила.
   - Да ты что, Кирка? Не хочу я ни в каком городе жить. - Всполошилась Тася. - И что это тебе наш дом разонравился?
   Девочка потупила взор в пол.
   - Да не любят нас здесь, матушка. И тебе "спасибо" не всегда скажут, а надо мной девчонки и вовсе посмеиваются. Подкидышем дразнят.
   - Жила я уже там, где все приветливые... Да ты мала еще, чтобы понять, - раздраженно ответила Тася. - А в Гнилушках мед в уши может и не льют, зато расклад честный: пока польза от тебя есть и тебе польза от деревни будет.
   Кирка окончательно сникла.
   - Подумаешь, дразнят ее! - Ворчала женщина, с таким усердием очищая подберезовик, что тот в ее руках раскрошился в труху.
   Тася досадливо отряхнула передник. Она злилась. Злилась как и всякий раз, когда чувствовала себя виноватой, но была не в силах что-либо изменить. О чем только думала, когда взяла к себе девчонку? Ведь знала, какие тут люди.
   Кирка хлюпнула носом. Сердце женщины сжалось.
   - Ну, а тетка Рада? Дядька Савелий, Филька, Ярошка -- с ними ведь ты ладшиь. А у Радушки скоро еще и третий ребеночек родится, может, тоже подружитесь, как подрастет, - она попыталась приободрить дочку.
   Кира согласно кивнула, не отрывая взгляда от земли. Тася убрала корзину в сторону и обняла дочь. Манька, до того бродившая по двору, тоже подошла к девочке и легонько уперлась рогатой головой в бок.
  
   Так и закончился бы тот день, если бы вскоре за забором не послышался тревожный, сбивчивый топот копыт, а затем и нервные удары колотушки о створки ворот.
   - Таисия, - громко окликнул взволнованный мужской голос. Кирка не сразу поняла, что это дядька Савелий.
   Тася поспешила впустить гостя. Она хотела пригласить его во двор, но мельник судорожно вцепился в ее руку.
   - Беда, с Радушкой беда, - будто раненный зверь простонал Сава.
   Девочка видела, как побледнела мать. Но уже через мгновение знахарка встрепенулась и бросилась в избу.
   - Сейчас я, Сава, сейчас, - выкрикнула Тася на ходу.
   Кирка забралась с ногами на лавку, которая стояла под окном, и заглянула внутрь дома -- мать металась по комнате, сметая пучки трав и склянки со снадобьями в полотняную сумку. Происходило что-то недоброе.
   - Что случилось, матушка? - пискнула девочка, когда женщина выбежала из избы.
   Но Тася очень спешила.
   - Со двора никуда не ходи. Ворота закрой. Меня жди, - строго скомандовала знахарка и скрылась за воротами.
   Кира подбежала к забору. Их с Тасей избушка находилась на краю деревни, а дом Радушки стоял особняком от остальных дворов -- на вершине небольшого холма, рядом с мельницей. Туда, прямиком по широкому полю, и направились Савелий с Тасей верхом на одной старенькой лошаденке. Девочка еще немного постояла, провожая взглядом удаляющийся силуэт всадников, а затем заперла ворота, как и велела мать.
   Ждать было тяжело. Кирка, чтобы зря не ломать голову по поводу случившегося, заняла себя работой -- справилась с грибами, почистила курятник и маленький козий хлев, собрала опавшую листву. Но Тася все не возвращалась, и девочка, не придумав больше посильного занятия, присела на ступеньку крыльца. Пропал последний солнечный луч, и небо окончательно затянула осенняя серость. Время, похоже, вообще решило остановиться. Кира загрустила.
   Медленно покачиваясь, подошла Манька и, по своему обыкновению, уперла морду в бок девочки. Кира всхлипнула и обняла за шею свою единственную подругу.
   - С тетей Радой что-то случилось... а матушка Тасюта все не вернется, - сбивчиво объясняла она козе, а верная Манька терпеливо слушала человеческие тревоги.
   Так они и сидели, пока с неба не стал накрапывать мелкий, но частый дождик, отчего на улице стало совсем уж неуютно.
   - Ладно, - Кира выпустила из объятий козу.
   Она уже было пошла в дом, но вернулась и, ухватив Маньку за рога, потянула ту в избу. Старая коза отчаянно трясла головой и упиралась -- за долгие годы она прекрасно выучила, что заходить внутрь ей нельзя. Кирка тоже знала, что мать будет ругаться, но все равно настойчиво тянула животное за собой - ей сейчас так не хотелось оставаться одной в пустом доме. И в конце концов девчонке удалось подтащить козу к открытой двери.
   В сенях на расстеленной соломе лежал недавно собранный урожай яблок. Это обстоятельство оказалось решающим в противостоянии двух упрямиц. Почуяв манящий запах аппетитных фруктов, Манька перестала артачиться. Переступив за порог коза сразу же ухватила вкусное лакомство. Девочка не возражала против утраты пары яблок, но не более того, так что подтолкнула животное дальше, в комнату.
   Чадящий, едкий дым успел выйти из избы, и дом теперь был заполнен теплым сухим воздухом и тихим потрескиванием дров, не успевших еще прогореть. Кира постелила на широкой лавке лоскутное одеяло. Манька, дожевав последний кусок яблока, расположилась на полу, рядом с непутевой хозяйкой. Девочка успокоилась и задремала.
   Вдруг где-то вдалеке послышался шум. Низкий, глухой, тяжелый. Будто в Киркину сторону шел великан -- сделает несколько шагов и остановится, еще несколько шагов и снова стоит. Но с каждой минутой звук становился все громче, невидимый великан приближался! Сердце бешено заколотилось и девочка подскочила, едва не свалившись с лавки на пол. "Уснула!" - сообразила она, придя в себя. Кира выглянула в окно. Совсем стемнело. Дождь уже прекратился, а на ночном небе застыли редкие обрывки облаков, подсвеченные яркой луной.
   Колотушка несколько раз настойчиво ударила о доски.
   - Кира! Кирка! - звала Тася.
   Тлеющие в печи угольки давали мало света, но девчушке и этих крох было достаточно, чтобы хорошо ориентироваться в собственном доме. Так что, нацепив на бегу лапти и молнией пролетев дворик, уже через минуту она стояла у забора. Радуясь возвращению матери, Кирка скорехонько сняла засов с ворот.
   Тася держала под уздцы мельничью лошадь. Одного взгляда на лицо женщины хватило, чтобы девчушкина улыбка исчезла, -- такое оно было бледное и измученное. Мать опустила голову и, не обронив ни слова, завела лошадь во двор. Привязывать животное она не стала, просто отпустила поводья. Лошаденка и сама хорошо понимала, что ей следует ждать.
   - Матушка? - неуверенно окликнула все еще стоящая у ворот девочка. Но женщина не обернулась. Как-то тяжело, будто неся на плечах мешок зерна, она направилась к козьему загону.
   - Где она? - сухо спросила Тася.
   Прежде чем Кира сообразила, женщина уже развернулась и отправилась в дом.
   - Ой... - пискнула девчушка. Про Маньку-то она и забыла. Понурив голову, Кирка засеменила за матерью.
   Тася редко наказывала дочь, но сейчас женщина явно была не в духе. А девочке очень уж не хотелось отведать березовой каши. Может сказать, что Манька сама зашла в дом? Нехорошо так поступать, но... Она даже всхлипнула. Деревенские ребята только посмеялись бы над Киркиными страданиями. Конечно же надо все свалить на козу. Как иначе?
   Когда они зашли в дом, Манька приветственно заблеяла и сама пошла к старшей хозяйке.
   - Я не заметила, когда она пришла... - пробубнила девочка.
   Вопреки ожиданиям, мать не стала ругаться или кричать. Женщина остановилась в сенях и долго смотрела как старая коза, раскачиваясь из стороны в сторону, неуклюже пробиралась через дверные проемы на улицу. Оказавшись снаружи, животное подставило белесые бока лунному свету и вопросительно посмотрело на людей. Кирка замялась и робко глянула было на мать, но та уже зашла в комнату. В доме было довольно темно, но по движению силуэта девочка поняла, что женщина подошла к шкафчику, где хранились разнообразные склянки и туески, заполненные снадобьями и травяными смесями. Послышалось шуршание и звон потревоженных стекляшек. Когда женщина вновь оказалась в сенях, девочка заметила в ее руках длинный сверток.
   - В доме оставайся. Не выходи, - глухо сказала Тася, стараясь не смотреть на дочь.
   Женщина вышла во двор и ухватила веревку, обвязанную вокруг Манькиной шеи. Кирка растерянно посмотрела ей в след. По краю свертка скользнул холодный блик. И девочка все поняла...
   - Не надо... - одними губами прошептала она.
   Кирка кинулась к матери и обхватила руку, которой та удерживала веревку.
   - Матушка не надо! Манька не виновата, это я ее в дом затащила. Я! - сквозь слезы затараторила Кирка.
   Травница глянула на девочку, и Кира оцепенела - настолько исказились привычные черты лица приемной матери. И такая мрачная, холодная воля была в глазах той женщины, которую девочка знала уже семь лет -- большую часть своей недолгой жизни, - а теперь, будто видела в первый раз...
   - В избу иди, - ледяным тоном произнесла Тася и одернула руку. - Ну, чего ждешь?
   Манька забила копытами и тревожно заблеяла. Женщина гневно шикнула на животное, а потом нетерпеливо толкнула девочку в дом и закрыла за той дверь. Но бревенчатые стены избы оказались не настолько толстыми, чтобы Кирка не смогла услышать и испуганное блеянье, и короткий всхрип. Через короткое время раздался скрежет ворот и топот конских копыт. А потом все стихло.
   Кирка горько заплакала.
  
   Светало. Очередной ухаб - и телега остановилась. "Наконец-то дома", - толика облегчения промелькнула на измученном Тасином лице. Женщина неловко спрыгнула с телеги. Скорее даже вывалилась, едва не упав. Кисть левой руки ныла от боли.
   Перед возвращением домой Тася попросила Саву забрать козью тушу. С раненной рукой самой управиться ей было не под силу. Мельник, все еще не веря, что все окончилось благополучно, со слезами благодарил знахарку. Не желая покидать жену и новорожденного ребеночка, которых едва не лишился, Сава отправил в помощь старших сыновей - Фильку и Ярошку. Мальчишки ловко запрягли телегу и довезли Тасю до ее двора.
   Филька помог отодвинуть створки ворот. Женщина благодарно кивнула.
   - Там она, - Тася отвела ребят к торцу дома.
   Братья сняли накинутое поверх козьей туши корыто, а затем подхватили измазанную грязью и кровью Маньку и отнесли в телегу. Ярошка еще вернулся и попросил лопату. Он снял окровавленный дерн и прикопал.
   - Чтоб крысы не лезли, - деловито пояснил паренек.
   - Спасибо вам, ребятки, - устало улыбнулась Тася.
   Женщина проводила мальчишек и закрыла ворота. Оставалось самое сложное -- встреча с дочкой.
   Тася направилась к избе, но остановилась у порога в задумчивости. Такой уж она человек -- если что-то посчитала правильным, то обязательно сделает, даже, если другие люди этого не одобрят. Так она сбежала из родной деревни, так взяла к себе сироту, а теперь вот... Но поймет ли ее дочь? Да и не знала Тася, как ей это все объяснить Кирке.
   С новой силой разболелась свежая рана. Женщина отрешенно посмотрела на обмотанный тряпками обрубок мизинца, вздохнула и зашла в дом.
   Кира не спала. Она сидела на полу, прислонившись спиной к стенке, и прижимала к себе колени. Точь в точь как много лет назад, когда Тася нашла ее в лопухах.
   Женщина присела на лавку.
   - У Радушки сыночек родился, - не зная с чего начать, тихо сказала знахарка.
   - Зачем, зачем ты это сделала? - после небольшой паузы сдавлено спросила девочка.
   - Манька... она ведь старая была и...
   - Не ври! - Вдруг выкрикнула Кирка. Ее темно-фиолетовые глазенки полыхали гневом. - Она давно молока не дает. Ну и что? Я заботилась о ней. А ты... ты ее убила! Зачем?!
   Тася опешила под таким напором. Она отчаянно пыталась подобрать слова, но у нее ничего не выходило.
   - А рука? - Девчонка указала на перевязку, - Это когда ты Маньку убивала, да?
   Помедлив, женщина только и смогла, что кивнуть.
   - Ну и по делом тебе! - С злорадством бросила Кира. Она тут же вскочила на ноги и побежала к дверям.
   Здоровой рукой Тася успела ухватить девочку за плечо:
   - Постой, дочка...
   - Отпусти!
   Женщина медленно кивнула:
   - Хорошо, сейчас отпущу. Но сначала послушай меня внимательно. И не перечь!
   Кирка злобно зыркнула на мать.
   - Во-первых, не смей никому говорить, что я возвращалась вечером во двор. А во-вторых, Манька была старая и...
   Девочка скривилась, но Тася резко ее одернула.
   - Манька была старая и вчера днем стала подыхать. Слышишь? Днем я ее мучений лишила и по неосторожности палец поранила. А потом уже приехал Савелий Лукич. И как ушла я родам помогать, так вернулась только под утро. Запомнила, девонька? Если кто спросит, то скажешь так и не иначе. Ляпнешь по-другому - несдобровать ни мне, ни тебе. Ты поняла?
   Как не злилась Кирка, но, отвернувшись, согласно кивнула в ответ. Тася убрала руку. Получив свободу, девчушка выпорхнула из избы и побежала прочь со двора.
   С этого дня мать и дочь старались друг с другом не разговаривать.
  
   Через пару недель ночью выпал первый снег - рано в этом году. Долго пролежать он не обещал, так что деревенская ребятня высыпала на улицу с самого утра. Сугробов, конечно, не намело, но на снежки хватало. Мальчишки носились между дворами и устраивали баталии. Взрослые, случайно, а то и намеренно, ставшие ее участниками, отряхивались от тающих на одежде комков и громко бранились, обещая отвесить леща тому или иному сорванцу, попадись он им. Парни повзрослей тоже радовались снегу как дети, только их снежки летели все больше в сторону девушек. Ну и те в долгу не оставались.
   Девчонки же помладше собрались на полянке за двором купца Матвея Борисовича.
   - А давайте снежную бабу слепим?- предложила Любаша, дочь Матвея Борисовича.
   - Так ведь снега мало. Лучше давайте тоже в снежки играть. Можем мальчишек закидать! - Возразила Аленка - внучка Тимофея Федоровича, старосты деревни.
   Девчонки загалдели, выражая согласие: действительно, на бабу снега вряд ли хватит, а вот покидаться снежками всегда весело!
   Любашка косо глянула на подругу и вечную соперницу. Та лишь улыбнулась. Гаденько так, с превосходством. Купеческая дочка нахмурилась.
   - А мы из двух комьев всего. Два-то накатаем! А потом загадаем ей, какой у каждой жених будет. - Вздернула нос Любаша.
   Девчонки раскраснелись и робко, но единодушно закивали. Если уж женихов загадывать, то снега конечно же хватит! А мальчишек снежками можно и потом закидать. Теперь уже старостина внучка косо глядела на Любашку, а та снисходительно улыбалась в ответ. Сильный ход, спорить бессмысленно.
   Кирка, до этого скромно стоявшая в сторонке, вдруг встрепенулась.
   - Я сейчас, - пискнула она и, подобрав юбку, рванула через поляну в сторону леса.
   - Куда это она? - удивилась одна из девчонок. - В лапти снега начерпает.
   - Да что с нее, подкидыша, взять, - равнодушно пожала плечами Любаша.
   И подружки принялись лепить снежную бабу.
   Кира же бежала к краю поляны. Туда, где была узкая, но длинная канава с зарослями из разнообразных кустарников. Ноги, конечно, потихоньку промокали, но она была так увлечена своей задумкой, что этого не замечала. Добравшись до места, девочка ловко наломала пучок прутьев. Затем она пошла вдоль канавы дальше, пока не нашла то, что хотела -- несколько небольших кустиков калины. Это место она заприметила еще год назад, но тогда ветки украшали только зеленые листья. Сейчас же они, словно кровью, были окроплены гроздьями алых ягод. Девочка методично оборвала все красные веточки. Пожертвовав выплетенной из собственной косички тесемкой, Кира смастерила из своей добычи венок. Получилось неказисто: подмороженные ветки не очень-то хотели гнуться, а их кончики торчали из веночка будто иголки из ежа. Но гроздья ягод приковывали к себе внимание, перекрывая все недостатки, так что Кира осталась довольна результатом. Счастливая, она побежала обратно к девчонкам.
   Снежная баба была уже практически готова. На ее белом лице красовались свекольные щеки, угольки-глазки и нос из огрызка моркови. Любаша повязала на нижний ком, словно на плечи, старенький платочек и девчонки, в предвкушении гаданий, полукругом обступили свое творение. Кирку пока еще никто не заметил, и она спрятала венок за спину.
   - Кира! - первой увидела ее Аленка. - Ты зачем убежала?
   - А вот зачем! - Девочка с гордостью вынесла на всеобщее обозрение калиновый венок. - Для бабы.
   И как-то так вышло, что в этот самый момент из-за туч выглянуло солнце. В его лучах ягодки будто вспыхнули, зажглись изнутри алым пламенем.
   - Красота какая! - ахнули девчонки.
   - Как червленые яхонты! - восхитилась Любаша. - Я их на городской ярмарке разок видала.
   Кира подошла к бабе, намереваясь надеть на ту венок, и... понурилась. Виновато пролепетала:
   - Великоват...
   Дети же, как зачарованные, не сводили глаз с чудесного украшения.
   - Это ничего! - подбодрила ее Любаша, забирая венок. - Зато для нас в самый раз. Будем его по очереди надевать и на жениха загадывать!
   Девчонки с радостью одобрили идею. Каждой хотелось примерить такую красоту. Да и про жениха узнать не помешает!
   Кирка снова оживилась.
   - А можно я первая? Это ведь я его сделала.- Потянулась она к венку.
   - Ну нет, Кирочка, - надула губки купеческая дочка, медленно отводя в сторону руку с желанным сокровищем. - Мой род самый богатый в деревне, поэтому первой должна быть я.
   - Нет, нет, - аккуратно перехватила венок старостина внучка. - Мой род самый главный в деревне, так что первой буду я. Потом Любаша, а потом...
   Аленка выдержала паузу. Как бы в раздумьях, она обвела девчонок взглядом, и те с нескрываемой надеждой смотрели в ответ. И только Любашка гневно зыркала из-под нахмуренных бровей.
   - А потом, так уж и быть, ты, Кира. Все таки ты его сделала и принесла, - вздохнула Аленка.
   Среди девчонок послышалось разочарованное ворчание, а Кирка радостно улыбнулась.
   Старостина внучка примерила веночек и встала лицом к бабе.
   - Та-а-ак, - задумчиво протянула она. - Жениха хочу богатого, чтоб во дворе и коровы, и козы, и свиньи - все чтоб было. И красивого. И роста, чтоб высокого. Вот такого.
   Девочка обозначила высоту рукой. Подняла глаза к небу, мечтательно улыбнулась и продолжила:
   - Чтоб глаза светло-голубые были, а волосы цветом... ну... как поле пшеничное. И чтоб веснушек не было, и родинка с горошину над правой бровью, и...
   Любаша недоверчиво посмотрела на подругу:
   - Так это же Антошка, братец мой. Ты что, в Антоху втюрилась?!
   - Нет! Вовсе нет! - поспешно протараторила Аленка и залилась краской, да так, что даже свекольные щеки снежной бабы выглядели всего лишь бледными пятнышками.
   - Точно, втюрилась! - Дружно засмеялись девчонки.
   - И чтоб не было у него вредных сестер, - насупившись, дополнила Аленка, чем добавила окружающим веселья. - Да ну вас!
   - Ладно,- насмеявшись, Любаша забрала венок. - Теперь моя очередь.
   Девочка надела украшение, поправила волосы и встала напротив снежной бабы, пристально всматриваясь в угольные глаза.
   - Хочу, чтоб суженный мой был... царевич! - Горделиво подняв подборок, торжественно произнесла купеческая дочка.
   По девчоночьим рядам пронеслись шепотки одобрения и восхищения размахом Любашкиных мечтаний. Некоторым показалось, что впечатлилась даже снежная баба, волшебным образом увеличив в размерах свои глаза-угольки.
   - Так у нашего царя одни дочки, - поддразнила ее старостина внучка.
   - А вовсе не обязательно, чтоб нашенский был! Пусть царевич-королевич хоть иноземный, хоть заморский будет! - Победно подняла бровь Любаша. Снова утерла курносый подружкин нос. Аленка только хмыкнула.
   - Ой! - подала голос Кира. - А я тоже хотела царевича загадать.
   Девчонки все как одна разом обернулись и уставились на Таськину названную дочку. Получилось у них это очень слажено, будто всю жизнь тренировались, и даже ресницами захлопали синхронно.
   - А что? - смутилась Кирка.
   - Ну Кирочка... Как же ты будешь царевича загадывать, если в царевны совсем-пресовсем не годишься?! - С искренним изумлением развела рукими Любаша.
   - Почему это?
   - Потому, - ответила Аленка, - что все царевны красивые. Волосы у них золотистые, как солнечный свет, или серебристые - как лунный. Мне дед рассказывал. Когда он к городскому голове ездил, то там, в главном тереме, горница была большая -- зала называется. Так вот, в зале той портретов царевн этих видимо не видимо -- целых два! И все светловолосые, кудрявые.
   Девчонки дружно закивали, подтверждая правдивость информации, хотя никто из них отродясь не бывал в городской зале.
   - Что же это они, простоволосые, на портретах твоих? - Недоверчиво буркнула Кирка.
   Старостина внучка закатила глаза:
   - Это же иноземные царевны. Прически у них! При-чес-ки. Каждая прядь волос цветами да жемчугами украшена, а поверх -- венец.
   - И очи у них голубые или синие. Мой батюшка тоже в той зале бывал. - Любаша сочувственно посмотрела на Кирку васильковыми глазищами, ленно поправляя свои золотистые локоны.
   - А вот и бывают царевны и темноволосые, и темноглазые. Просто в зале вашей места мало, чтоб все портреты поместились! - Решила не сдаваться Кира.
   - Даже если так, - легко согласилась купеческая дочка. - Но как же может быть царевна и совсем без приданного?
   Кирка нахмурилась. Жили они с матушкой Тасютой действительно небогато.
   - У тебя ведь даже своей избы нет. Двор-то ваш общинный, отдан в пользование пока травница деревне нужна. Мне дед так сказал, - фыркнула старостина внучка.
   Кира потупила взгляд.
   - У тебя же вообще ничего нет - ни бусиков, ни сапожек. И зеркальца, наверное, нет - в лужи глядишься, - Аленка вошла в злобный азарт.
   Девчонки мерзко захихикали. Кирка раскраснелась, шмыгнула носом, изо всех сил стараясь не расплакаться.
   - Царевна в лаптях, голова в саже! И к царевичу заморскому на козе своей старой приедешь!
   - А мой батюшка на днях рассказывал, что у них даже козы теперь нет. С голодухи съели! - Засмеялась Любашка.
   Подружки громко захохотали. Но глупый смех этот Кирка уже не слышала. Образ Маньки вспышкой мелькнул в памяти. Девочка одним резким движением наклонилась и схватила руками снег, вырывая зацепившуюся траву вместе с дерном, и со всей дури и злости швырнула получившийся ком в купеческую дочку. Та не успела среагировать и "снежок" метко попал в ее голову. Любаша не удержалась и упала. По ее личику разлетелись, размазались ошметки мокрой грязи и травинок. От места удара по прилипшему тающему снегу потекло что-то красное.
   Мгновение царила тишина, а затем раздался жуткий вопль, быстро переросший в завывание-рыдание.
   Первой прибежала, как всегда оказавшаяся неподалеку, бабка Авдотья.
   - Убили! Убили! - истошно заверещала старушка, заметив раскрасневшийся снег на лице девчонки. - Любашу уби-и-и-и-ли!
   Тут же из калитки показались Любашкины родители. Мать девочки издала краткий пронзительный крик и кинулась к своему дитятку.
   - Как же это? Что же это? Любаша! Любаша-а-а, - зарыдала женщина, оттирая грязь с лица дочери.
   Матвей Борисович тоже подошел и с тревогой осмотрел дочь. Выражение его лица быстро изменилось -- он нахмурился и обвел взглядом детей, ожидая объяснений. Аленка под этим суровым взором будто ожила:
   - Это все она, Кирка! Мы бабу слепили... а она... кидается... а мы... - и девочка тоже заревела.
   - Да, да, это она виновата, - разом закивали девчонки.
   А Кирка не слышала никого. Она стояла и глядела на красный снег на лице ревущей подруги. Мир будто застыл, пропала вся злость, обида. Вообще все мысли. Все.
   Но тут, с совершенно не свойственной для столь почтенного возраста прытью, к Кирке подскочила Авдоха. Старуха с криками принялась тягать девочку за волосы, при этом пытаясь еще и стукнуть "убивицу" клюкой. После пары болезненных ударов, Кирка вывернулась из старушечьих рук и под визгливую брань и проклятия припустила со всех ног.
   Тем временем на крики стягивались соседи. Бабы охали, мужики осеняли себя знаком Велесия. Матвей Борисович, кряхтя и краснея, поднял жену и дочь на ноги и сбросил с головы Любаши венок.
   - А ну! - зычно гаркнул купец.- Хватит реветь, бабы. Никто никого не убил, спасибо Велесию да Яролике! Не кровь это, сок. Ягоды, видать, подавило. И вы, люди добрые, расходитесь. Ничего не случилось, детишки пошалили. И ты, Авдотья Семеновна, угомонись уже.
  
   Но Кирка этого уже не слышала. Она бежала прочь из деревни и из-под лаптей в стороны разлеталась слякоть с раскисшей дороги. Окончательно промокли ноги, по щекам, не переставая, текли слезы, нещадно болели ушибы. Но хуже всего было у нее внутри. "Не справедливо. Все не справедливо!" - Противной, зубной болью пульсировала обида. "Так Любашке и надо! Сама виновата!" - Громовыми раскатами хохотало злорадство. "Я одна. Совсем одна. Манька-а-а-а..." - Тягучей смолой спутывала, цементировала остальные мысли жалость к себе. И весь мир увяз, утонул в этой слякоти душевной.
   Наконец, девочка выбилась из сил. Она зацепилась за что-то ногой, плюхнулась в грязь и зарыдала. Но сидеть так было очень холодно, так что Кирка с трудом поднялась и медленно куда-то побрела. Так она шла какое-то время, пока вдруг где-то из-за спины не донесся странный, тихий звук:
   - ...а-а-а-а.!
   Девочка сдержала слезы и прислушалась. Может показалось? Нет, вот опять. Очень далеко. И тут Кирка опомнилась и удивленно огляделась. А... где это она? Вокруг сплошной бурелом. Под ногами гнилые остатки бревен и хлюпанье пресыщенного влагой мха. Да это же Старая гать! Та самая, что пугала ее с самого детства. И Кирка уже прошла пару саженей от перекрестка. Вон он, позади. Вроде близко, да столько кустарника, поваленных деревьев, что его почти уже не видно. Как же она через эти дебри прошла и не заметила? А дальше, наоборот, дорога будто бы суше, будто бы кем-то очищена. Или может это лес сам расступился? И зовет, и манит теперь ее, Кирку, идти дальше.
   Стоило девочке об этом подумать, как впереди на тропинке возникла темная фигура. Впечатление было такое, что она просто проявилась из воздуха! Кирка вздрогнула и попятилась обратно, к перекрестку. Идти так было очень сложно, она спотыкалась, практически падала, но повернуться к незнакомцу спиной не решалась. Ей казалось, что стоит только отвернуться, выпустить его из поля зрения, как он тут же окажется рядом, схватит заблудившуюся глупую девчонку и утащит в топи!
   Но фигура не двигалась.
   - Кира-а-а! - Снова раздался крик за спиной. Еще далекий, но девочка узнала Тасин голос. Это матушка Тасюта! Мама!
   Девочка остановилась и сделала глубокий вдох, а затем резко развернулась и рванула к перекрестку, не замечая полощущие по лицу ветки и заливающуюся в лапти ледяную воду. На самом выходе из зарослей она споткнулась и больно растянулась на бревенчатой дороге.
   Девочка быстро перевернулась на бок и посмотрела в сторону топи - никто за ней не гнался. Она поспешила подняться и как могла быстро побежала в сторону деревни.
   - Кирка! - Крикнула Тася, когда из-за деревьев показалась дочь.
   Женщина все это время шла с твердым намерением проучить девчонку. Это же надо, грязью в людей кидаться!
   Когда на двор пожаловала Авдоха и еще две деревенские бабы в поддержку, травница занималась рутинными делами по хозяйству. Но когда гостьи в самых ярких красках рассказали о происшествии, день перестал быть заурядным. По всему выходило, что Любашка при смерти, а Кирка, "убивица и змеюка вертлявая", отделалась старушечьими тумаками и сбежала. Женщина, конечно, делила на двое каждое Авдохино слово. Уж та-то язва и склочница известная. Но ясно было, что дочка все-таки что-то натворила. И как же было стыдно перед Матвеем Борисовичам и его женой, когда те показали Любашку со смачным фингалом и ссадиной на лбу. Тася, конечно, извинилась, принесла припарок и мазей для скорейшего заживления, но выслушать всякого все равно пришлось. Женщина злилась. Но больше всего ее волновало, что маленькая паршивка куда-то сбежала. Можно было дождаться ее и дома: замерзнет -- вернется. Но беспокойство взяло вверх.
   Однако, как только девочка подошла ближе, все воспитательные планы улетучились.
   - Батюшки светы! - Всплеснула руками женщина, глядя на чумазую, промокшую, исцарапанную и заплаканную Кирку. - Это Авдоха тебя так?!
   Кирка мотнула головой:
   - Сама... Оступилась. - Хлюпнула носом понурившая голову девочка.
   Мать и дочь молчали. Травница не знала, браниться ей или броситься обнимать глупую девчонку, а девочка была сбита с толку и сегодняшними событиям, и вообще всем, что с ней приключилось за последнее время. Она просто радовалась, что Тася ее нашла.
   - Значит, напортачила и сбежала в лес, прятаться? - Желая нарушить тишину, спросила женщина.
   - Я с Любкой поссорилась. Снегом кинула, а там камень наверное был. Не хотела... чтоб до крови. Испугалась. - Неловко оправдалась Кирка и снова хлюпнула носом.
   Девочке совсем не хотелось рассказывать про то, что она убежала не просто в лес, а была на старой гати. Ведь Кирка и сама не знала, почему ноги привели ее именно туда. И этот странный человек. Или дух? Девочка вздрогнула.
   - Да ничего с Любкой не случилось. Калину только хорошую извели. - Проговорила Тася, с беспокойством глядя на ребенка. - Ладно, дочка, пойдем-ка домой, а то так и заболеть недолго.
   Женщина собралась уже было идти, но Кирка одернула ее за руку:
   - Ты мне расскажешь... про Маньку... Зачем?
   - Я же тебе говорила, старая она была уже, - отвела глаза травница.
   - А ухо ты ей срезала тоже от того, что она старая была? Я ведь видела. Почему ты не можешь сказать мне правду? - Не отставала Кирка. - Я может сама уже догадалась... Ты на тетки Рады ребеночка ворожила, да? А ведь говорила, что колдовать нельзя!
   Тася встретилась с требовательным взглядом девочки. В темно-фиолетовых глазенках разгоралось пламя.
   Женщина утвердительно кивнула.
   - Говорила. - Тихо ответила она. Что еще могла она сказать?
   Так и стояли они, молча, глядя другу другу в глаза. И каждый со своей тайной.
   А потом отправились вместе домой.
  
   Через несколько дней Тася принесла в дом котенка: рыжего в белую полоску, с белым же хвостом.
   - Вот. У Онисима кошка разродилась. Двух котят он уже утопил. Этого я выменяла, а то мышей у нас что-то развелось. - Нарочито безучастно пробормотала женщина, кивая на пушистый комочек в руках.
   Киркины глазки засияли. Она расплылась в улыбке.
   - Ой, какой маленький! - Умилилась девочка, разглядывая нового жильца. - Игренька. Давай назовем его Игренькой!
   Женщина с радостью согласилась. Тася уже давно не видела дочь такой счастливой.
  
  
  

4. Старая ведьма

  
   После той ссоры с Любашей, деревенские дети с Киркой почти не общались и играть не желали. Точнее как не желали: Любашка с Аленкой выдвинули ультиматум -- или водитесь с нами, или с этим подкидышем. Выбор был очевидным. Ну, а если кто-то из детей ошибался, то ему объясняли уже родители с кем в деревне дружить выгодней. И хоть прошло больше четырех лет, а кто-нибудь из домочадцев Матвея Борисовича нет-нет, да и плевал в след проходящей мимо Кирки. Правда, сам купец такого поведения и не одобрял.
   Тася расстраивалась за дочь, которая становилась все молчаливей и скрытней. Женщине эти перемены не нравились, хотя и сама она была не очень-то разговорчивой. А может, именно поэтому мать так и переживала.
   Зато у Кирки был Игренька. Из маленького пушистого котенка он превратился в уважаемого всеми дворовыми курами кошару - грозу мышей домовых, полевых и вообще любых, какие только попадались на его пути. Нет, Кирка не забыла Маньку, но и в новом питомце души не чаяла. Тайком, чтоб Тася не ругалась, она подкармливала кота сметаной. И Игреня любил свою юную хозяйку - ластился, когда та возвращалась в дом после работ во дворе, вечерами запрыгивал на колени и, свернувшись в клубок, тихо урчал, пока девушка занималась вышивкой. Временами он приносил девушке охотничьи трофеи в виде свежеубиенных мышей, за что удостаивался похвалы и внеочередной плошки молока.
   Радушка, раньше заходившая в гости вместе с младшеньким Ванькой, стала все чаще прихватывать с собой и старшего, Фильку. А паренек с каждым новым визитом становился все более неуклюжим и все чаще краснел, когда встречался взглядом с Киркой. Тогда девушка тоже начинала краснеть: ей думалось, что у нее, наверное, снова испачкано лицо или одежда и гостю неудобно за неряшливую хозяйку. Так что она потихоньку ускользала на улицу, к кадке с чистой водой. Радушка, замечая на смущение сына и побеги девушки, весело подмигивала Таське. Но коварному заговору двух подруг не суждено было сбыться. Паренька -- удачливого охотника и меткого лучника, без промахов поражающего все мишени на городских ярмарочных потехах -- заприметил воевода и забрал на службу в царское войско. Даже дурная слава Гнилушек не помешала.
   Случилось это еще год назад. А теперь, к своему неудовольствию, Тася заметила, что вокруг Кирки стал увиваться Васька - Марфин сынок. Да и девушка сама с него глаз не сводит. Парень-то, конечно, симпатичный, статный, да только лентяй да пустобрех каких еще поискать! В свои восемнадцать годков он все еще ходил в пастушках да играл на дудочке, пока старая мать пыталась хоть как-то подлатать прохудившуюся избу. Других деревенских девушек, что заглядывались на Ваську, матери уже за косы оттягали -- гнилой кусок, никакого прока с такого мужа. Вот и Тася думала, как бы этого ухажера отвадить. Пыталась она с дочерью поговорить, но когда это юное сердце прислушивалось к словам мудрости?
   Женщина, вспомнив о давнем разговоре, когда Кирка просила ее переехать из Гнилушек, решилась даже потихоньку разузнать у Филимона, не примут ли их с дочерью в Вороничах. И со слов хранителя выходило, что деревенский голова совсем не прочь заполучить в свое поселение травницу и обещает всякое вспоможение на первое время.
   Тася уже собиралась обсудить переезд с дочерью, но тут случилась беда. А она, как известно, не приходит одна...
  
   Гулким звоном пронесся над Гнилушками голос растревоженного колокола. Деревенские высыпали на центральную улицу и устремились к двору Тимофея Федоровича, по пути взволновано обсуждая, что могло стать причиной набата. Тася и Кира вместе со всеми спешили по неверной мартовской дороге: в основном еще мерзлой, но местами все-таки слякотной.
   Тимофей Федорович велел открыть не только основные ворота, но и дополнительную широкую створку, построенную вместо части забора. Так уж повелось, что двор старосты был местом для деревенского схода по обсуждению важных вопросов или новостей. А поскольку людей собиралось обычно больше сотни и внутреннего пространства для всех не хватало -- и пришлось придумать еще одну створку, чтобы оставшийся на улице народ не пялились в заборные доски. Хоть Тася с Кирой шли далеко не первыми, они все же успели попасть внутрь двора и заметить, как группа деревенских мужиков спешно покидает владения Тимофея Федоровича через дальнюю калитку. Это было довольно странно.
   Между тем остальной народ стягивался ближе к терему. Там, на крыльце, стояла маленькая девочка лет восьми-девяти, одетая в непомерно большой для нее тулуп. Кира пригляделась и узнала в ней Варю - дочь хромого Онисима. Она что-то говорила и периодически плакала. Тася пыталась тихонько расспросить близстоящих людей о причине переполоха, но никто ничего толком не знал. "С детями чой-то", - пожал плечами щуплый старичок. - "Вона, слухай, чаво соплюха лепечет".
   Тася с Киркой просочились сквозь толпу поближе к крыльцу.
   - Ну не плачь, Варенька. Рассказывай, как дело-то было, - ласково подбадривала ребенка одна из женщин.
   Девочка утерла нелепо длинным рукавом нос.
   - Тятя по утру в Вороничи поехал, вместе с дядькой Савелием и теткой Радой. Сказал, что до вечера вернется. И чтоб нам с братиком Петькой дома сидеть, - подбородок у Вари задрожал. Она заплакала. - Тятька теперь ругать буде-е-ет.
   - Да не реви ты. Рассказывай, что дальше-то было, - нетерпеливо выкрикнул кто-то из толпы.
   - А Петька... а Петька сказал, что... - Варя снова всхлипнула, - что на болоте клюква после зимы сладкая-сладкая. А я сказала, что тятя ругать будет. А он сказал, что мы быстро сбегаем, тятя и не узнает. И надел на меня свой тулуп. Идти трудно было. А потом Петька сказал, пошли... пошли... пошли к Ярошке. Потому что Ярошка ему друг, и его тоже позвать надо. И мы пошли. А Ярошка сказал, что у него братик маленький. И ему нельзя никуда ходить, а надо за Ванькой следить. А Петька сказал, чтоб с собой его брал. Что мы быстро-быстро вернемся, никто и не заметит. Ярошка не хотел сначала идти. А потом согласился. Сам дядьки Савелия старый армяк одел, а Ваню в свой тулупчик закутал и на загривок посадил. Они его с Петькой потом еще по очереди несли.
   Бабы вокруг охали, мужики хмурились и недовольно качали головой.
   Девочка всхлипывала, но пока держалась.
   - А когда мы дошли до перекрестка болотного, то братик с Ярошкой устали. И Петька сказал, чтоб мы с Ванькой стояли и ждали их. Что они быстро-быстро на болото сбегают, клюквы наберут и сразу воротятся. А я... а я...- голос девочки задрожал, - а я сказала, что страшно. Что не хочу оставаться. А они говорят, не бойся, мы быстро. И убежа-а-а-али... А тятя говорил, никуда не уходить. А они все равно-о-о-о...
   Варька не выдержала и снова заревела.
   Кто-то протянул руку и достаточно грубо одернул ребенка.
   - А ну, хорош выть. Наворотили дел, чего уж теперь слезы лить. Рассказывай давай, как оно дальше было, - не узнать голос Авдохи было сложно. Три года назад подохла ее дворняга Тяпка, а прошлой зимой помер дед Степан. Оставшись одна, старушка окончательно осатанела и не упускала ни единой возможности, чтобы изрыгнуть свою злобу на окружающих.
   Девочка в страхе попятилась подальше от края крыльца. Сжалась вся и продолжила:
   - А дальше Петька с Ярошкой убежали. А Ванька стоял-стоял рядом, а потом вдруг говорит: "Косочка, косочка". И пальчиком показывает туда, где кусты одни и ничего не видно. А я не понимаю, что он говорит. А он опять - "косочка, косочка". А потом из армяка вылез и пошел туда, в чащу. А я ему кричу, чтоб не ходил, а он не слушается. А я за ним. И как хрустнуло что-то под ногой, и я как провалилась в сугроб, вот по сюда, - девочка показала себе на плечо. - И мне не вылезти было. Я испугалась, стала братика звать. А он не слышал. А потом... потом... потом вылезла. А Ванечки нет. Я кричала, кричала-а-а-а...
   - Ой, как же это?! - вскинула к лицу руки одна из женщин.
   - А потом мальчишки прибежали. Ярошка увидел, что Вани нету. У него шапка была, полная клюквы. Так и упала, и ягоды все порассыпались. И кричит на меня! А я ему говорю, куда Ваня ушел. Что я в сугроб провалилась. А он - Петьке, что следы на снегу видно, что надо скорее за Ванькой бежать. Маленький он, далеко не ушел. А братик мой говорит, что туда не пойдет, что это проклятая гать. Тогда Ярошка обозвался на Петьку и побежал за Ваней. А мы с братиком ждали. А потом звали Ярошку. Но он не вернулся. А потом Петька меня в деревню повел. Он сказал, что может тятя с дядькой Савелием уже вернулись. Но когда мы в деревню пришли, Тимофей Федорович нас увидал и давай спрашивать, почему мы одни шастаем. И Петька все ему рассказал. И они с другими дядьками пошли Ярошку с Ваней искать. А мне велели все рассказать.
   Это не я виновата! Это Петька все со своей поганой клюквой. И не сладкая она вовсе!
   Девочка помолчала немного и, всхлипнув, добавила с надеждой:
   - А они их найдут, Ваню да Ярошку?
  
   Не нашли.
   Поисковый отряд из деревенских мужиков не без страха ступил на старую гать. Селяне с трудом пробрались сквозь заросли к широкой поляне, которая оказалась берегом для большого болотного "окна" - топи, притворившейся озерцом. "Проклятое место", - зароптали люди. Поверхность водоема была затянута сплошным мутноватым льдом. Везде, кроме участка в пару саженей у самого берега, где на примятом снегу заканчивались следы пропавших детей, а по черной воде плавали острые осколки тонкого льда. Мужчины пытались высмотреть хоть что-то под поверхностью "окна", потом вслепую зацепить что-нибудь щупами из найденных длинных палок. Но все тщетно.
   "Проклятое место", - повторяли они за чаркой мутного как болотный лед самогона, возвратившись домой.
  
   Три дня Савелий и Рада не выходили со своего двора и никого к себе не пускали. Ни старосту, сообщившего через забор, что он отправил за хранителем для проведения похоронного обряда. Ни Петькиного отчима, который и сам не знал, что хотел сказать родителям, потерявшим двух сыновей. И даже Тасю Сава не пустил на порог:
   - Никого видеть мочи нет, - выдавил серый с лица, разом постаревший мужчина.
   А вечером пятого дня мельник, кое-как держась на ногах, сам пришел в деревню, ко двору Петькиного отчима. С топором. И если бы не был Онисим в доме, а Савелий не был бы в стельку пьян, то на том и закончилась бы Петькина жизнь, потому как не смог бы малец вырваться из крепкой мужицкой хватки, а отчим не успел бы бы прийти пасынку на выручку. Но знающий толк в потасовках Онисим быстро сориентировался и одним точным ударом уложил Савку на холодную землю, исхитрившись еще и поймать за обух топор, выроненный обидчиком. Опасный предмет мужчина спрятал за пояс. И только после этого Онисим позволил себе эмоции -- схватил валявшегося в грязи мельника за грудки, рывком поставил на ноги и пригвоздил к забору.
   - Ты это брось, сосед, - яростно зарычал мужик и с силой тряхнул Савку, еще раз ударив о забор. - Я тебе Петьку в обиду не дам, понял?
   Мельник и не думал сопротивляться. Тело его обмякло, и хватка Онисима, призванная остановить разбуянившегося пьянчугу, оказалась единственным, что удерживало того на ногах. Из разбитой Савкиной губы засочилась кровь, перемешанная со слюной, а из глаз потекли слезы. Петькин отчим поостыл и теперь придерживал пьяного односельчанина, чтоб тот вновь не рухнул на землю. Он буркнул пасынку, чтобы тот шел в дом. Петька, ни живой ни мертвый, спрятался в избу и опасливо выглянул в окно. Там же показалось и испуганное личико Вареньки.
   На крики ко двору уже сбегались соседи, в том числе Тася и Кира, а Онисим к своему не удовольствию отметил, что становится слишком людно.
   Неожиданно Сава очнулся, крепко ухватил придерживающего его мужчину за плечи и горько зарыдал:
   - Все отняли у меня. Все... Ванька. Ярошка. Радушка. Радушка-а-а-а...
   Петькин отец смешался, не зная как поступить, а Сава уже перехватил его одной рукой за шею и уперся лбом в лоб:
   - Проснулся с утра. А Радушки нет, - покачивая головой и заливаясь слюной и кровью, доверительно прошептал мельник. И хоть произнес он это негромко, но каждое слово разнеслось по двору отчаяяным эхом.
   Старый вояка озадачено поглядел на пьяного мельника и... все понял. Сава обращался вовсе не к нему, не к Онисиму, и даже не к самому себе. А его красные, воспаленные глаза смотрели сейчас сквозь сам мир, мир живых...
   - Спрашиваю, где же ты, Радушка? А она не отвечает. Шубка, сапожки -- все в избе лежит. А женки мой нет. - Неторопливый шепот перешел в хрип. - Вышел я во двор. Не рассвело еще. Да снег свежий, белый-белый. Хорошо видать. А на снегу том следы от босых ступней. Те, значит, поглубже. А поверху, по самой поземке, легкий такой следок. Сорочица, значит, у Радушки длинная была. Как раз...
   - Ну, я валенки нацепил на голу ногу, армяк набросил, да ее сапожки захватил и побежал... побежал. По следам, значит. А ведь знал уже. Знал. - Мужчина едва слышно зарыдал. - Нет больше Радушки. Все отняли у меня. Все.
   Жуткая, густая тишину заполнила собой весь двор, всю деревню. И ничто, кроме скорбных слез вдовца не нарушило ее. Даже редкие снежинки, просыпавшиеся было из облаков, застыли в воздухе и не решались двигаться дальше.
   И не то, чтобы повидавшему всякого на своем веку Онисиму было дело до чужих бед и страданий, но все-таки... Все-таки, спиной чувствуя обеспокоенные взгляды двух мордашек, так похожих на свою мать, он участливо похлопал рыдающего Савку по плечу.
   - Сава... - дрожащим голосом позвала Тася.
   Она подошла так незаметно, что Онисим вздрогнул. Мельник же, заслышав ее голос, дернулся и прекратил рыдать. И будто даже слегка протрезвел.
   - Сава, пойдем со мной. Умоешься. Я рану посмотрю - кровит. - Сдерживая слезы проговорила женщина.
   Мельник резко оттолкнулся от Петькиного отца, чем не мало того удивил, и едва не упал. Он сделал шаг и тяжело оперся теперь уже на Тасино плечо:
   - А пошли. Нам есть о чем потолковать... - со злой ухмылкой процедил он.
   Знахарка непонимающе поглядела на мужчину, но поддержала его.
   Когда Тася вместе с Савелием покинули двор, Онисим облегченно выдохнул и отправился к встревоженным детям. Потому как все-таки... Все-таки понять горе Савелия он мог. А вот забыть занесенный топор над сыном навсегда любимой женщины -- нет.
  
   Тася с трудом довела Савелия до своей избы и усадила помятого мужичка на край лавки. Женщина подбирала нужные мази и травы для отвара и пыталась завести разговор, но мельник все помалкивал да угрюмо поглядывал на Кирку, суетившуюся между печкой и кадушкой с водой. Он будто чего-то выжидал. Тася списала странности в поведенииСавы на алкоголь и решила осмотреть его рану. Но стоило ей только вновь приблизиться, как Савка не выдержал. Он сильно оттолкнул женщину так, что та оказалась в другом конце комнаты, около стены. А затем вскочил на ноги и кинулся к ошарашенной Тасе, схватил ее за горло и принялся душить.
   - Ну, признавайся, зачем ты сынков моих, Ванечку да Ярошку, сгубила? Зачем Радушку извела? Я ведь понял все! Ах, ты ведьма старая, удавлю! - Рычал разъяренный мужик.
   Травница уцепилась за запястья обидчика, пытаясь разорвать хватку, но сил ей не доставало. Тася покачнулась и больно ударилась спиной о бревенчатую стену. Над ее головой дрогнула полка с припасенными лекарствами. От удара баночки и туески попадали, но бортик не позволил им свалиться на пол. Однако, у нескольких сосудов выскочили неплотно сидевшие пробки, и их содержимое -- порошки, измельченные травы -- посыпалось вниз, на отчаянно хватающую ртом воздух женщину и пунцового от гнева, бешеного Савку, продолжающего орать и извергать проклятия.
   Кирка вначале ошарашено глядела на разворачивающуюся баталию, но уже через пару мгновений вышла из ступора. Она вцепилась в гладкое древко старого ухвата и, нацелившись Савелию в плечо, кинулась на обезумевшего мужчину. Промахнулась. Железная рогатина впадиной грубо врезалась мельнику в шею. Тот поспешно отпустил свою жертву и, держась за горло, теперь сам уже ловил ртом воздух. Он привалился боком к стене и осел на пол.
   - А-а-а, ведьмино отродье, - прохрипел, задыхаясь и корчась, разом протрезвевший Савка. - Хотел пожалеть, но теперь нет. Не-е-ет... Все хранителю доложу, старосте... пусть суд вершат!
   Кирка мелко дрожала, но ухват, направленный в сторону мужика, держала крепко. Тася, придя в себя и откашлявшись, подошла к дочери и перехватила древко спасительной кухонной утвари.
   - Ну ты даешь, девка, - тяжело дыша, проговорила женщина. - Отойди теперь, беги во двор. Да в дом не ходи, пока не позову. Нам тут с дядькой Савелием потолковать надобно.
   - Матушка, да как же я тебя с этим тартыгой одну брошу? А если он опять? - Испугалась девушка.
   - Ступай, говорю. Не перечь. - Закашлялась Тася и поудобнее взялась за ухват. - И под окном не сиди. Нечего тебе тут слушать. Наслушалась уже.
   Кирку трясло. Она никак не могла поверить, что Сава - дядька Сава, муж тетки Радушки - пришел в их с матерью дом, чтобы причинить вред. Но она послушалась Тасю. Опасливо поглядывая в сторону дебошира, Кирка на всякий случай прихватила кочергу, прислоненную к печке, и вышла во двор.
   Тася дождалась глухого стука входной двери. Она пристально посмотрела на так и оставшегося сидеть на полу мужчину. Тот в ответ злобно зыркнул на нее из-под бровей.
   - Что же ты, кум, белены объелся? - С холодным гневом начала она. - Горе у тебя, плохо тебе? Так и у меня горе, и мне плохо! Радушка - единственная подруга, как сестра мне была; Ярошка, Ванечка -- как родные детки... А ты что же, в час беды напраслину пришел возводить, меня во всем винить? Да как додумался-то!
   - А-а-а, трепи языком ведьма, трепи. Да меня не обманешь! - Плюнул в сторону женщины Савка.
   - А коли ведьма, - голос женщины дрогнул, - так не с твоего ли вспоможения? Не ты ли меня сам молил жену твою да не рожденного ребеночка спасти?
   - Спасти просил, да! Да только почем мне знать было, что ты в ту ночь с нечистью сговариваться пойдешь? Ванечка, Радушка, да еще и Ярошка -- уж не это ли твое "спасение", ведьма?! - Прорычал мужик, поднимаясь. - Ничего, дай только из логова твоего выбраться!
   Тася взбеленилась:
   - Да ты что, Савка! Что городишь-то? Какая нечисть? Ты же мне сам на место тайное указал, где твоя прабабка с духом тем общалась. Рассказывал, что тот помогал ей не раз, убеждал, что зла в том нет, что он как обережный вашей семье. А я на Радушку смотрела, на мучения ее... и поверила тебе! Это ведь ты уговаривал меня пойти да попросить у духа хотя бы за Ванечку. Сказал, что и сам пытался, да не вышло у тебя, не мужицкое дело. А я, мол, повитухой здесь, так может что и получится. Вот, получилось, - женщина отпустила левой рукой древко ухвата и потрясла в воздухе кистью с обрубленным мизинцем.
   - Да ты ополоумела, баба? Врала, врала, да завралась? Я прабабки своей в глаза не видел! Она померла, когда я еще на свет не родился, - злобно прорычал мельник. - А уж дух обережный, так это...
   И тут Савка осекся на полуслове. На лице его отобразилась странная гримаса. Мужик побледнел, затрясся, ноги его подкосились и он снова сполз на пол. Мельник поднял на женщину глаза полные ужаса:
   - А ведь и правда... говорил... про духа, - запинаясь, сказал он. - Вот сейчас, слова эти произнес и будто пелена спала -- вспомнил! Говорил. Но... будто я и не я... Как же это, а? Да ведь не знал я прабабки-то своей.
   - Как это ты не знал, ты что? - Не поверила разъяренная женщина. - Набрехал мне? Зачем, Савка?
   Но Сава не ответил. Он удивленно мотал головой и будто сам с собой о чем-то спорил. Теперь уже побледнела Тася. Гнев улетучился как и не было. Ухват выпал из ее рук, но женщина этого будто и не заметила. Она медленно осела на лавку и закашлялась.
   - Это как же так, Тась? Что за морок? - Недоумевал Савка.
   Травница растеряно посмотрела в ответ и отрицательно покачала головой.
  
   Гнилушки кипели от новостей и сплетен, что котелок с наваристыми щами на огне. Народец шушукался и перешептывался: "...Трое утопленников -- где же такое видано! Может не сами они, может разбойники завелись, что, кум, думаешь? ...А вы слыхали? Мельник-то сдурел, чуть Онисима и детишек его не изрубил. Сидит теперича на своем дворе - самогон глушит, не просыхая. Как бы в будущем году без хлеба не остаться! ...А Таська-то, Таська -- Радку похоронить не успели, а она уже вдовца к себе в избу повела, к рукам прибрала. Вот уж тихоня! ...Да не, куда там. Я вот мимо Таськиного двора проходила, так там такой крик стоял, чуть ли не драка! А Таськи-то на улице и не видно теперь. Жива ли?"
   Кирка давно уже привыкла не обращать внимания на пересуды и косые взгляды. Но в этот раз она и сама была уверена, что мать и дядька Сава что-то знают о том, что случилось с теткой Радушкой и ее детьми. Дело в том, что когда Тася велела дочери выйти из избы, та, конечно же, не ушла далеко. Не могла она оставить мать одну с ошалевшим Савкой. Так что девушка тихонько обошла дом и остановилась у торца, готовая в случае необходимости прийти на выручку. Кирка, вообще-то, не собиралась подслушивать, но, ожидая криков помощи или других признаков опасности, поневоле разбирала отдельные фразы и обрывки разговора, доносившиеся из-за бревенчатой стены. И чем больше она понимала, тем сильнее ее снедали любопытство и обида за то, что мать так долго держала от нее все в секрете. А ведь Кирка уже не маленькая, она поняла бы! Но Тася так ей ничего и не рассказала о той ночи, когда родился Ванька. На все догадки мать всегда отвечала уклончиво и всячески пыталась избежать расспросов. Неужели и правда думала, что Кира просто обо всем забудет? Теперь же выяснилось, что Тася ходила ворожить с подачи Савки, который и сам не понимает, как так вышло. Что за ерунда?! Или Кирка что-то не расслышала, упустила? Все это не укладывалось в голове. Девушке хотелось бы расспросить обо всем названную мать, но как теперь признаться, что она подслушала их с Савкой разговор? Да и не расскажет ничего Тася, в очередной раз велит помалкивать да и все. Эх... Ну а дядьку Савелия же Кирка и видеть не хотела. Да и чтобы он смог поведать, кроме очередной пьяной байки?
   Однако очень скоро девушке стало не до мелких обид и раздумий.
   После злополучного вечера Тасю стал мучить сильный кашель, от которого не смогло избавить ни одно из известных травнице средств. И с каждым днем женщине становилось все хуже, пока она окончательно не слегла. Так что Кирка выбросила из головы все свои вопросы и подозрения и взяла на себя всю домашнюю работу и заботу о матери. Девушка старалась помочь хоть чем-то -- варила болеутоляющие снадобья, меняла компрессы. Она очень боялась, но старалась не подавать при матери вида. И только белохвостый Игренька поддерживал девушку по-своему, по-кошачьи, ластясь и утешая одним присутствием.
   Каждый день Кира отлучалась ненадолго из дому, чтобы посетить святилище Велесия. Ну как "святилище" - маленький сарайчик из необтесанных бревен да ряби из полос подгнивших досок и заплаток из свежей древесины. Внутри постройки находился плоский валун с углублением в центре. По краю этого углубления аккуратным полукругом были расставлены фигурки вырезанные из камня: две побольше, размером с локоть - Велесий и Яролика, и множество небольших, размером с ладонь - родовые духи. Желающему о чем-то попросить следовало принести небольшой подарок -- пучок из разных растений, и сжечь его в углублении камня-алтаря. Затем нужно было взять статуэтку, представляющею обережного духа рода, или самих богов, и мысленно высказать свою просьбу или благодарность. Потому поверхность каменных идолов была отполированная сотнями касаний и мягко поблескивала в тусклом свете свечей. Раньше Кирка редко тут бывала, поскольку своего родового духа у нее не было, а обращаться к самим богам, как наставлял хранитель Филимон, можно было только по очень веской причине, чтобы не навлечь на себя или деревню гнев и без того занятых Хозяина и Хозяйки. Но теперь был тот самый случай, девушка не сомневалась. Она приносила очередной пучок трав, сжигала его, а потом брала в руки статуэтки обоих богов и просила их лишь об одном -- о здоровье матери. Но раз за разом возвращаясь домой, Кира понимала, что ни Велесий, ни Яролика ее не услышали.
   И в один из дней Тася больше не смогла встать с полатей. Встревоженная Кирка сидела на лавке, вслушиваясь в тяжелое, хриплое дыхание матери, и крепко обнимала Игреньку. Так прошел еще день. Целый день! На следующий девушка не выдержала и забралась на печку, ближе к женщине.
   - Матушка Тасюта, - тихо позвала Кира.
   Женщина приоткрыла глаза.
   - Матушка, может все-таки за лекарем городским послать? - В очередной раз предложила девушка. - Сборы, запасы наши пообещаю -- может согласится.
   - Если бы можно было эту хворь исцелить, сами бы излечили. Не мы ли с тобой лучшие знахарки в округе? - Слабо улыбнулась Тася. - Нет, дочка. Пустое. Помнишь, говорила тебе, что со всякой травкой, с каждым корешком обращаться надобно бережно и почтительно, потому как то, что может быть лекарством, может сделаться и отравой?
   Кирка кивнула.
   - А как просыпались они на меня, перемешались -- вот и пожгли нутро. Сильно, слишком сильно.
   Кирка не хотело в это верить, не желала признавать, что ничего сделать больше нельзя. Она сжала кулаки.
   - Тогда... Тогда скажи мне, как ты помогла тетке Раде с Ванечкой? Как спасла? Я на тебя поворожу, скажи! - выпалила девушка. - Или я у дядьки Савы спрошу. Он тоже что-то знает, я слышала!
   - Нет! - Тася приподнялась на одной руке, а второй вцепилась в Кирину одежду и дернула так, что девушка вскрикнула от испуга.
   Женщина постаралась вложить в свои слова всю оставшуюся у нее силу и твердость.
   - Не смей! - Борясь с приступом кашля, гневно хрипела травница. - Думать о том не думай, девка. Обманет тебя божок. Как меня да Савку обманул. Заберет завсегда больше, чем отдаст. Слышишь? Да ты на меня, на меня гляди. Вот чем твоя ворожба кончится! Не потому лекарства мне не помогли, что хворь сильна, а хворь так сильна, потому что это наказание мне. По делом! Вот только Велесий побранит, да Яролика пожалеет. Пусть уж так... Но моя глупость - моя расплата. А ты... ты не смей! Обещай. Сделаешь -- сама тебя прокляну!
   Девушка растеряно смотрела на мать. Она никак не могла понять, о чем та говорит. Кирка хотела было возразить, объяснить, что она не может просто смотреть, как ее матушка Тасюта умирает здесь, сейчас, у нее на глазах, что пусть ее обманут, накажут, раз так надо, но она не хочет остаться одна, что...
   - Обещай мне, Кира, - неожиданно мягко произнесла Тася.
   Девушка посмотрела на измученное лицо матери: похудевшее, серое, все в рытвинах из глубоких морщин, будто с начала болезни прошли не три недели, а все двадцать лет; посмотрела в усталые, выцветшие глаза, в которых отражалось всего одно требование... нет, не требование - мольба.
   - Хорошо, матушка.
   Тася облегченно выдохнула, но тут же захрипела и снова зашлась тяжелым кашлем. Когда приступ прошел, Кирка помогла матери лечь. И вдруг девушке почудилось, что по лицу Таси промелькнула странная тень. Она резко обернулась. Но рядом никого не оказалось. Только Игренька, недовольно урча, выбежал в сени.
   - Дочка, ты еще послушай, - сиплым голосом продолжила женщина. - Ты из подпечья дрова убери да кочергой там пошуруй. Коробок найдешь, с монетами. Немного там, что смогла собрать. Ты дождись как Филимон приедет да скажи, что в Вороничах жить решила. Он поможет добраться. Пожитков-то не много у нас да еще Игренька -- и пол телеги не займешь. Жизни тебе в Гнилушках все одно не будет, дочка. Думала вот, вместе уедем, да видишь как оно все...
   Кира отвернулась, пряча слезы.
   - Знаю, о чем думаешь, - слова Тасе давались с трудом, после каждой фразы она делала вынужденную паузу. - Но ты забудь его. Не будет от Васьки добра, дочка. Послушай меня, езжай в Вороничи. Там примут тебя. Будешь людям помогать. Благодарны будут. Хорошей знахаркой станешь. А здесь... одна маета тебя ждет. Одна маета...
   Девушка не стала спорить. Она поправила одеяло и подождала, пока мать уснет. Затем осторожно спустилась с полатей и, стараясь не шуметь, проверила подпечье. Там действительно оказался коробок, а в нем - пригоршня медных полушек, копеек да пятаков, но и несколько серебряных рублей. Кирка в жизни не держала в руках такого богатства. Она пересчитала монеты. Наверное, купец Матвей Борисович сказал бы, что сумма все же была небольшая, но девушка была уверена, что этого достаточно, чтобы сподвигнуть городского лекаря добраться до Гнилушек.
   Кирка поспешила к старосте. Она полагала, что кто-то из деревенских собирается в Днесьгород и передаст весточку целителю. А вдруг есть у него чудодейственное снадобье, которое сможет помочь?! Пусть маленькая, но надежда. Но Тимофей Федорович лишь развел руками: "Так ведь самая пора распутицы. Дороги все раскисли, никто не рискнет сейчас ехать даже до гарнизона, не то что до города". И сникшая Кирка вернулась домой.
   На столе в свете лучин холодно поблескивали бесполезные металлические кругляши.
  
   Тася впала в беспамятство. Ее лихорадило: от кожи шел ощутимый жар, а бледное, изнуренное лицо покрыла мелкая испарина. Временами в бреду она что-то неразборчиво говорила, плакала. Один раз только схватила Кирку за рукав и вполне ясно сказала: "Я тут боурь-траву нашла. А сберегла ли?" Но прежде чем девушка успела ответить, Тася снова провалилась в забытье.
   Однако ближе к ночи сон женщины стал спокойнее.
   И хоть девушка сильно устала за этот тяжелый день, она не решилась лечь спать -- вдруг мать очнется и ей что-то понадобится? Потому Кира поставила на стол глиняный подсвечник с горящей свечой, села на лавку и продолжила вслушиваться в тяжелое, но мерное дыхание матери. Игренька подбежал к хозяйке, удобно устроился на ее коленях и успокаивающе заурчал. А на его неторопливо вздымающейся и опускающейся грудке плавно сменяли друг друга рыжие и белые полоски. От этой незатейливой в выражении кошачьей преданности Кирке стало чуть легче на душе и она с благодарностью погладила любимца. Вот только раздумья все равно не давали ей покоя. Девушка злилась на мать за то, что та не сказала раньше о деньгах. Придумала себе какое-то наказание! Да если бы Кирка знала раньше, она бы сразу упросила кого-то съездить в город за лекарем, наверняка две недели назад дорога бы еще выдержали лошадь без телеги. И вообще, Тася что, решила умереть? А как же она, Кирка? Почему она должна остаться одна? Нет, нет -- матушка Тасюта должна выздороветь! А еще она обязательно должна понять, какой хороший на самом деле Василек, что он такой же веселый и добрый как была тетка Радушка. А все остальное -- пустые наговоры на бедного парня, брехня. Уж им ли самим не знать, какие злые у местных языки. "Матушка Тасюта, пожалуйста, пожалуйста, поправляйся!"
   Неожиданно заскрипели доски. Кирка подняла голову. В тусклом освещении она разглядела силуэт женщины, сидящей на полатях. Спина ее была прямой, лицо обращено к девушке, хотя глаза прикрыты.
   - Матушка, ты очнулась! Что-то принести? Помочь спуститься? - разволновалась Кира, поднимаясь с лавки и беря в руки подсвечник.
   Но женщина ничего не ответила. Девушка протянула руку со свечей вперед. Слабые отблески огня скользнули по силуэту. Мать по-прежнему сидела с закрытыми глазами. Но теперь Кира заметила, что в противоположность натянутой будто по струнке спине руки женщины были слишком расслаблены, скорее даже безвольно свисали, вынуждено опираясь несуразно вывернутыми кистями о лежанку. Да и сама Тася сейчас больше походила на игрушку с ярмарочного представления, чем на живого человека...
   И еще одно обстоятельство настораживало - было слишком тихо. Ни хрипа, ни кашля - никаких звуков, кроме собственного дыхания Киры. Девушке стало не по себе.
   - Матушка? - Она безотчетно сделала шаг назад, к лавке.
   Незрячая голова женщины неестественно резко дернулась и повернулась вслед за движением девушки. Кирка вздрогнула и застыла на месте. На какие-то мгновения комнату заполнила безумная пляска света и теней от растревоженного пламени свечи.
   - Ты... ты что... Ты пугаешь меня, - пролепетала Кирка, но фигура на печке осталась недвижимой.
   "Нужно выйти на улицу, позвать кого-нибудь", - девушка, стараясь не шевелиться, взглядом нашла дверь. Одна проблема -- печь совсем рядом с выходом, а значит придется пройти мимо этого... существа, что притворилось ее матерью. Страшно! Но оставаться тут еще страшней. Кира уже почти решилась на рывок, как вдруг...
   ...Вдруг пол под ногами пошатнулся. Будто кто-то ударил его снизу, из-под земли. Кирка охнула. Еще толчок, более сильный. Девушка едва не упала и, выронив подсвечник, поспешила схватиться за край стола. Свечной огонек беспомощно затрепыхался где-то у ее ступней и погас. Кира растеряно заозиралась по сторонам, судорожно соображая, что, собственно, произошло, и пытаясь разглядеть в потемках - тусклая луна за окном осталась единственным источником света - путь к двери. Страха добавляли то жалобно скрипящие, то затихающие старые половицы. И тут последовал новый удар. Да такой, что содрогнулся весь дом! Раздался громкий, невыносимый, отвратительный скрежет и треск ломающихся, крушащихся, крошащихся в мелкие щепки досок. Девушка не смогла удержаться. Ее с силой отбросило к стене. Она ощутимо ударилась левой рукой о бревна и правой ногой о лавку. Но вспышка острой боли заняла внимание Киры лишь на мгновение. Уже в следующую секунду в противоположной части комнаты она заметила, как из-под пола вынырнул... рыбий спинной плавник! Крупный, склизкий и шипастый он двигался вдоль стены. Каждую половицу на своем пути жуткий костяной веер с легкостью раздирал в труху. Будто это были вовсе не деревянные доски, а клочок земли, который вспахивал чудовищный плуг. Плавник то исчезал под поверхностью, то вновь появляясь, кромсая и уничтожая все, с чем он сталкивался. Дикий ужас охватил девушку. Кирка исступленно заорала, не в силах оторвать взгляд от кошмарной картины. Она кричала и кричала, а шипастый плавник двигался все быстрей и быстрей, периодически поворачивая и подбираясь все ближе и ближе к Киркиным босым ногам.
   В то же время комнату стала заполнять вода. По началу она медленно сочилась в местах пролома пола. Однако, если бы девушка не впала в панику, то очень скоро заметила бы, что из-под земли стали пробиваться мощные ключи. Их становилось все больше и вода прибывала все интенсивней. Но все Киркино внимание было приковано к чудовищному плавнику. Но тот вынырнул совсем рядом и снова скрылся, целиком окатив перепуганную насмерть девушку ледяной волной. И вот тогда она наконец пришла в себя и ошеломленно осмотрелась.
   Вода уже доходила до колен и продолжала быстро прибывать. Рядом снова показались шипы плавника. Девушка спешно запрыгнула на стол. Но тут же подскользнулась и растянулась на столешнице. Старенькая мебель не выдержала удара. Раздался хруст и стол резко накренился, вполне определенно намекая на неизбежное разрушение. Кирка только и успела, что зажмуриться. Но стол не рухнул. Его сломанные части подхватил бурлящий поток, закружил и разнес в разные стороны, а крышка, с распластавшейся на ней девушкой, осталась на плаву. Кирка сообразила, что произошло. И как бы не хотелось ей всего этого видеть, но, одновременно и опасаясь, что столешница вот-вот столкнется со стеной, и надеясь, что ее все-таки вынесет к окну или двери, девушка открыла глаза. Казалось бы, куда уже пугаться или удивляться больше, однако от представшей взору картины Киркина челюсть так и отпала -- никаких окон, дверей и даже стен поблизости не было. Крышка стола, словно утлый плотик, дрейфовала посреди широченной реки.
   Девушка боязливо огляделась. Вдали, справа и слева были едва различимы полоски берегов, а вокруг - одна лишь шумно плещущаяся вода. Лунный свет, касаясь ее неспокойной поверхности, разбивался в дрожащую мелкую рябь. И вот в этой ряби, довольно близко, над пучиной появился и быстро пропал знакомый шипастый плавник. А уже в следующее мгновение там же в воздух взметнул огромный рыбий хвост. Бесцеремонно окатив девушку порцией ледяных брызг, он стремительно ушел под непроницаемо-черную воду. Столешницу закачало, закрутило в поднявшихся волнах. Явственно ощутив, что разогнанный чудовищной рыбиной водоворот запросто может опрокинуть и утянуть на дно спасительную деревяшку вместе с ней самой, Кирка поняла, что пережитые до этого страсти -- это еще не предел ужаса, который можно испытать. Она прижалась к крышке настолько крепко, насколько только могла, и мысленно, а может уже и в слух, взмолилась Велесию и Яролике.
   Несколько очень долгих минут прошло, прежде чем девушка поверила, что несмотря на то, что плотик все еще кружило и шатало, он все-таки останется на плаву. Вода понемногу успокаивалась.
   Но не успела Кирка выдохнуть, как над рекой раздалось громкое хриплое карканье. Измученная девушка с трудом повернулась в сторону звука -- вниз по течению над водой высился большой бело-черный валун. Кирка настороженно пригляделась. Нет, это не камень... это... кажется, это... печка?! Да это же печь из их с матерью избы! Только почему-то огромная. Вон и знакомый узор из черной копоти. Да откуда же она тут взялась?
   Снова раздалось карканье. Девушка сделала усилие и, присмотревшись внимательнее, увидела на вершине странной печки внушительных размеров ворона с разинутым клювом. Птица будто поняла, что ее заметили, и закаркала еще громче и наглее. Да нет же! Это вовсе не карканье, это... хохот! Именно так - ворон взахлеб гоготал, он буквально давился собственным смехом.
   - Да что же это творится! - Не выдержав, ошалело заорала девушка, чем вызвала новый приступ птичьего хохота.
   И тут Кирка заметила, что течение реки многократно усилилось. Плот неуклонно набирал скорость и несло его прямиком на риф-печку. Бело-черный массив, оседланный издевательски ржущим вороном, стремительно приближался...
   Девушка закричала и вскочила с лавки. Сердце ее бешено колотилось. Испуганный Игренька шмыгнул под стол. Кирка непонимающе огляделась: избу освещало утреннее солнце. Стол, лавка, печь -- все на своих местах. Пол -- досочка к досочке, цел и невредим. Девушка присела, потерла ладонями заспанное лицо. "Батюшки-светы, привиделось все! Приснилось! Это же надо..." - успокоилась она. И тут же опомнилась: "То же мне, помощница... мать больная лежит, а она тут дрыхнет! Ох, надо скорее трав заварить да воды принести..."
   - Матушка Тасюта, утро уже. Как твое самочувствие?
   Не дожидаясь ответа, Кира нашла кружку и черпак и неуклюже засеменила к кадушке. Девушка набрала немного воды и отпила прямо из ковшика. Остатками влаги она намочила свободную ладонь и с удовольствием освежила лицо, тут же ощутив прилив бодрости. Вспомнив теперь свои ночные кошмары, Кирка едва не рассмеялась: ну надо же такому почудиться! Девушка зачерпнула новую порцию воды и перелила в кружку.
   - Матушка, я сейчас попить принесу. Сейчас я, - приговаривала она, аккуратно поднимаясь по приставной лесенке. - Матушка Тасюта, просыпайся, водички испей... Матушка?..
   Кружка с грохотом полетела на пол, расплескивая вокруг уже не нужную воду...
  
  

5. Березовый сок

  
   Денек выдался погожий: чистое небо, легкий ветерок, ласковое поздневесеннее солнышко. И все зелено, свежо от утренней росы. "Куда ни глянь -- сплошное благолепие", - не без удовольствия отметил Василек, привычно погоняя коров да овец к пастбищу. Жаловаться, действительно, было не на что: завтракал пастушок яблочным пирогом, который для него вчера умыкнула с хозяйской кухни мамка, потом, прогуливаясь по деревенской улочке, паренек подмигнул соседской девчонке и та вынесла ему крынку свежего молока, а теперь гуляет он по лугам да полям, наслаждается чудесной погодой. И ведь сам себе голова, коровы-то ему не указ! И все бы так, да только два обстоятельства все ж таки омрачали Васькину жизнь.
   Первое -- это Кирка. А ведь как хорошо все шло... Цветов подарил, слов добрых сказал, на дуде поиграл -- все, как мамка учила, и точно, влюбилась девка. У Василька-то, выбор не большой, никто из деревенских дочь свою за него не отдал бы: голытьба, мол, бездельник. А ему на кой ляд на пахоте спину надрывать, когда можно так ладно на дудке музыку коровам играть? Нашли дурака! Так что или сделаться ему бобылем, или Кирку в жены зазвать -- к ней-то местные свататься тоже не торопились. А уж тогда можно было бы и приданное запросить, курей, к примеру, и с ремесла Киркиного барышей наварить, а может и вовсе в женину избу вместе с мамкой перебраться. Что же делать-то, коли своя халупа почти уж сгнила? "А теща твоя ничего, подвинулась бы", - так ему мамка сказала. Вот жизнь была бы, да... А теперь что? Оставит ли староста за Киркой избу? Мамка все понятно объяснила: имущество деревенское, передано знахарке в пользование. А ну как решит Тимофей Федорович, что без своей матери девушка с обязанностями целительницы не справится, да и отберет дом? Эх... Но и это бы еще полбеды.
   И вздумалось же тетке Таисии помереть аккурат после утопленников! Вся деревня о том шушукалась. Поговаривали даже, что это Таська Радушку с сыновьями извела, чтоб Савелием завладеть. За это Велесий ее смертной хворью и наказал. Вот и мамка сказала, что бабы -- они такие! И как теперь на Кирке жениться? Боязно же. Так-то девка вроде ничего: работящая, тихая. Да только она хоть и приемная, а все-таки Таське дочь, вдруг тоже чего учудит? Кто их, травниц этих, разберет, может и правда - все они ведьмы! Парень уж и у мамки спросил, что, может, и не надо ему тогда жениться. "Ой, сыночек, помощница мне нужна. Чтобы убирала, стирала да готовила. Да и куры бы пригодились, - ответила тогда Марфа.- Давай-ка мы обождем. Посмотрим, что и как с двором сложится, а там уже и решим". Василек согласился, мамка ведь дурного не посоветует! Да только одно плохо -- как же и обождать, и Кирку от себя окончательно не отвадить? Устал он уже выдумывать как от встреч отвертеться. Эх... Одни заботы-хлопоты с этими бабами!
   Ну а второе обстоятельство -- это увязавшийся сегодня за Васильком Миханя, сын Егора Ефимовича. Наверняка будет всю дорогу чем-то хвастать, он это любит. Как в позапрошлом году отец его в купеческую гильдию вступил, так только и слыхать, какие сладости приятель на ярмарке едал да диковины видал. А какие сапоги ему Егор Ефимович подарил - красные, на солнце так блестят, что все девки оборачиваются! Да, красота... Василек досадливо покосился на дружка: "Вон, как довольно лыбится... Сейчас хвалиться начнет. Чтоб ты споткнулся да в грязи растянулся!" Но Миханька падать и не думал. Бойко да ловко он перешагивал кочки и перепрыгивал канавки. И пока помалкивал.
   Наконец парни завели стадо на дальний выгон. Скотинка довольно пощипывала свежую травку и не выказывала желания никуда разбредаться. Так что ребята отошли к краю поляны, на опушку леса, где молодые березки приветливо колыхали зелеными веточками. "Хорошо-то как", - остановился и потянулся Василек, пожевывая сорванную по пути былинку.
   - А я, Васек, жениться надумал. - Нарушил безмятежную тишину Миханя.
   - Ох, ты ж! На ком это?
   - Да на Любови свет Матвеевне.
   - Брешешь, - хмыкнул Василек. - У нашей Любаши губа не дура, ей царевичей да королевичей подавай. Куда тебе.
   Дружок паскудно ощерился. Он неспешно улегся под березой, подложив под голову ладони, и подставил наглую рожу мягкому майскому солнцу.
   - Раньше может и царевичей, раньше может и королевичей, а теперича и Миханька, Егоров сын, подойдет, - не говорил, мурлыкал самодовольный гад. - У нас с отцом дела в гору идут. И раньше второй по богатству двор в деревне был, а скоро, может, самого Матвея Борисовича опередим.
   Васька прислонился плечом к дереву, под которым расположился приятель.
   - А она что же, не против?
   - С чего бы ей противиться? Дело решенное, летом сватов зашлю. Эх, а глаза у нее и правда цвета лазуревого, - мечтательно протянул парень, глядя в высь.
   Васька выплюнул разжеванный с досады стебелек. Любаша... Самая завидная невеста в деревне. С богатым приданым. Первая красавица - грудастая, широкобедрая. Вся такая.... такая... как пирожок с картошкой. Нет, с яблоками. Пироги с яблоками Василек любил больше. "И глаза цвета... как там он сказал? Цвета зазу... глазу... Тьфу ты. Забыл. Да, какая разница, какого они там цвета? Сдались Миханьке глаза эти. Нашел к чему присматриваться", - вздохнул про себя юноша. В памяти, как назло, всплыл образ Кирки -- худосочная, с острыми чертами лица, в неизменном сером льняном сарафане. "Точно прошлогодний ржаной сухарь. И глаза у нее уж точно не зазу... В общем, не такие у нее глаза как надо. А если еще и без приданого, то на что она мне нужна?" - Подвел итог своим невеселым раздумьям парень.
   Над ухом противно запищал комар. Васька дернулся и хлопнул себя по щеке. Но комар оказался шустрее, и уже приноравливался цапнуть пастушка за нос. Парень попытался отмахнуться от назойливого насекомого. Да куда там! Разве этот кровопийца отстанет. Тогда Васька решил отломать березовую ветку, чтобы отгонять комаров уже ей. Но молодой прутик гнулся, крутился, а отрываться никак не хотел. Подлое насекомое больно ужалило беззащитного Василька за руку. Парень с такой злостью дернул неподатливую веточку, что не только ее оторвал, но и надломил сам сук.
   - Эй! - недовольно заворчал Миханька, смахивая с лица посыпавшийся ссор и отодвигая в сторону повисшую на полоске коры обломанную ветвь.
   - Да вот, от мошкары, - показал березовое опахало пастух.
   Василек бодро обмахивался прутиком, радуясь, что хоть так смог насолить приятелю. Даже про комаров забыл. Но и этой малости не суждено было длиться долго.
   - Ух ты! - Миханя присмотрелся к слому ветви.
   - Что там?
   - Сок березовый! - С мерзкой, сияющей улыбочкой пояснил приятель.
   - Брешешь! Сбор закончился уже, лето скоро, - Васька подошел поближе к ветке.
   А Миханя тем временем уже приноравливался ловить на язык зачастившую капель. "Да что же это? И Любка ему, и сок березовый - тоже ему?!" - Васька не стерпел такой несправедливости и толкнул дружка в бок.
   - Ты чего это? - округлил глаза Миханька.
   - Посторонись, вот чего! - Передразнил Васька. - Я ветку сломал, значит и сок мой.
   Приятель рассмеялся и сам подвинулся. Что ему сок с березы, когда дома брага заморская есть. Пусть голытьба радуется. А пастушок, довольный победой, улегся на Миханькино место, приподнялся на локтях и принялся ловить ртом прозрачные капли. Вода-водой, а все равно -- сладко! Аж прищурился от удовольствия.
   Вдруг вместо очередной капли сока Ваське попалось что-то гадкое. Парень поморщился, поскорее повернулся на бок и сплюнул. Но тут же ему за шиворот потекло что-то жидкое, вязкое и дурно пахнущее. Васька смачно выругался. Он потянулся к шее рукой и машинально стал поворачивать голову наверх, к источнику неприятности. Еще в процессе движения пастушок краем глаза заметил, что лицо сидящего рядом приятеля исказилось гримасой отвращения, а сам Миханька, нервно отталкиваясь от земли руками и ногами, принялся отползать в сторону. Васька сообразил, что случилось что-то совсем не хорошее, но он уже не успевал остановить собственное действие - ведь все это происходило в одно мгновение. И как только лицо пастушка открылось небу, Васькины глаза и нос залило багряной тошнотворной жидкости. От испуга и неожиданности парень, к своему несчастью, заорал и липкая жижа тут же затекла ему в рот, заставляя бедолагу давиться и харкаться этой мерзостью.
   Кровь! Из сломанной березовой ветви лилась бурая, гнилостная кровища!
   Ошалевший от ужаса пастушок вскочил на ноги и рванул прочь от проклятого места. Он бежал не разбирая пути, не видя ничего вокруг, судорожно отплевываясь, откашливаясь и безуспешно пытаясь руками и рукавами смахнуть размазанную по лицу жижу. Наконец парень споткнулся, подвернул ногу и упал. Его вытошнило. Еще раз. Заливаясь слезами и слюной, Васька кое-как сел и отодвинулся от отторженного содержания желудка. Трясущимися руками он нарвал травы и попытался вытереть ею лицо.
   - Куда?! В деревню, в деревню бежим! - Раздалось где-то за спиной.
   Васька огляделся и заметил за деревьями Миханьку. Тот еще что-то выкрикнул, махнул рукой, указывая направление, и побежал. Тогда только пастушок сообразил, что со страху ломанулся в лес да к старому погосту! В деревню надо бежать, в деревню. К людям. К мамке!
   - Мамка-а-а, - в голос завыл детина.
   Он поднялся и, прихрамывая на ушибленную ногу, поспешил вслед за приятелем.
  
   И снова неспокойно в Гнилушках. Народец стягивался к двору старосты: люди переминались с ноги на ногу, шептались, охали да ахали. "Трое утопленников, смертная хворь, что уже и гадать было, что нечисть объявится? Ты как думаешь, кум?", "А что тут и думать, кума, так оно и есть. Что делать-то только теперь?", "И то правда, как бы откупиться, чтобы всем не пропасть".
   И Кирка пришла - серая с лица, исхудавшая. Встала в сторонке, будто тень. Никто ее и не заметил: кому какое дело до сироты, когда такие дела творятся?
   - Слышно что? - вопрошали новопришедшие.
   - Собор у них. Матвей Борисович выходил, велел обождать. Что-то там думают, решить не могут. - Откликались из первых рядов.
   - А чаво думать? Чаво голову ломать? Что Ваську, что Егорова сынка - в топи свести! Так-то оно надежнее, - проскрипела старуха Авдоха.
   - И тебя вперед! Нечисть как тебя заслышит - сама стрекача задаст. Так и одолеем! - Загоготал молодой мужской голос. И по толпе прокатился одобрительный смешок.
   - Охальник! Чтобы тебе пусто было. Тьфу на тебя! - недовольно заворчала Авдоха.
   Сам совет проходил внутри старостиных хором. В комнате расположись все главы видных и уважаемых деревенских семейств, в том числе и Матвей Борисович, и Егор Ефимович. Собравшиеся люди образовали полукруг, обращенный к хозяину дома. Сам староста с посохом в руках восседал на лавке. Рядом с ним в карауле стоял Онисим. Среди почтенных мужей "беловой вороной" выделялись Марфа, держащая в руках упитанного гуся и виновники переполоха, стоящие посреди комнаты. Насупившийся Миханька с обидой поглядывал на окружающих, а Василек, который, к слову, уже успел умыться и переодеться, смотрел в пол и периодически шмыгал носом.
   Тимофей Федорович покрутил головой по сторонам. Густые, мохнатые брови старика с возрастом опустились на глаза так низко, что, казалось, полностью перекрыли ему поле зрения. Но присутствующие в зоркости старосты ни минуты не сомневались. И Егор Ефимович не сомневался, а потому, когда голова старосты оказалась обращена к нему, -- небрежным жестом положил ладонь на пухлый кошель, подвешенный к поясу. Но и Марфа-то тоже баба глазастая -- дернула гуся за перо, чтоб тот подал голос и перевел внимание деревенского головы на себя. Тимофей Иванович, оценивая перспективы, заходил бровями, замял губы, зашевелил редкозубой челюстью.
   - Ты чего это, Марфа, с гусем-то пришла? - деланно удивился Онисим, чем вызвал приступ кашля у старосты.
   - Тимофей Федорович, никак простыл? - "Забеспокоился" вредный мужик.
   - А Савелий что же не пришел? - Отмахнулся от ухмыляющегося Онисима староста.
   - Звал. Лыко не вяжет.
   Староста понимающе покивал головой и, кряхтя, поднялся с лавки.
   - Что же, люди добрые, повод для собора у нас невеселый, да куда деваться - придется разобраться. - Дед двумя руками оперся на свой посох. - Как вы уже слышали, произошло в наших краях событие природному естеству и закону Велесия противное - закровоточила ветвь березовая. И тому есть два свидетеля: Василий, Марфы сын, и Михаил, Егора Ефимовича сын.
   Миханька кивнул, Василек шмыгнул носом.
   - Стало быть, случилась злая ворожба, - вздохнул староста. - А причина той ворожбе, сами знаете кто. Надеялись мы, что ослабло, исчезло проклятие, пропало чудище, да, видать, поторопились радоваться-то. Да... Поторопились...
   - Да что вы, люди! Да брешут мальчишки! Подрались они, подрались. По шеям не хотели за озорство получить, вот и брешут! Вон у Васьки и синяк, и царапины. А чудища никакого и в помине не было! Подрались они, Тимофей Федорович. - Заверещала Марфа, быстро подошла к сыну и отвесила тому подзатыльник. - Ну, сознавайся, балда, так ведь дело было?!
   Парень ничего не ответил, только опустил голову еще ниже.
   - А ты что расскажешь, Матвей Борисович? - Спросил староста.
   - Послал я к пастбищу работников, скотинку забрать. Молодцы они крепкие, но близко к той опушке, на которую Миханька указал, побоялись подходить. Сказали, гнилью с того места на полверсты смердело, а трава, деревья, что там растут -- все багряное да бурое, издали видать. Так что, смекаю я, Тимофей Федорович, что все так, как ты говоришь. Чудище это. Ты-то лучше знаешь, но и я кое-что помню: мальцом я еще был, когда оно в последний раз объявилось, за Андрейкой-то Плешивым, но и тогда странные дела в деревне творились.
   - Да, и в тот раз без ворожбы не обошлось, и до того. Это вроде метки у чудища-то. - Окунаясь в воспоминания, произнес старик. - Пошел тогда Андрейка в баньку. Облился первым ковшом -- хорошо ему, облился вторым -- опять хорошо, а как всю кадушку на себя опрокинул, так и выскочил из баньки в чем мать родила. Бежит по улице, орет, а у самого по всему телу пиявки колышутся, да так много, что и живого места не видно. И здоровые ведь твари, с палец! Я тогда молодой еще был, бойкий, заглянул через окошко в баньку-то, а там этими пиявками все кишмя кишит. Так и сожгли ее, жалко было, а что делать. А от Андрейки и отдирать ничего не стали, сразу в топи свели. Да, Андрейка-то последний в роду своем был, после него чудище и затихарилось... до сего дня.
   Собравшиеся тревожно зашептались. Кто-то удивленно разводил руками, кто-то утвердительно кивал, кто-то расстроенно качал головой, но все, даже Марфа, согласились с тем, что кровоточащая береза -- это результат ворожбы подлой нечисти.
   Когда разговоры поутихли, староста продолжил:
   - А значит, нам теперь с вами нужно рассудить справедливо - на кого из двух молодцов нынешняя метка пала, и, следовательно, кого к чудищу на съе... кхм... на честный бой нужно отправить -- Василия или Михаила. Оба ведь они под той березой сидели.
   - Да на Миханьку-то и капли не попало. - Сразу откликнулся Егор Ефимович.
   - Так потому не попало, что Василек мой сынка твоего случайно подвинул. Миханьку чудище выбрало, - возмутилась Марфа.
   - Может и случайно, да покуда Васька под ту ветку не сел, с нее только сок березовый капал, обыкновенный, - зарычал Егор Ефимыч.
   - Обыкновенный, березовый... - передразнила Марфа. - Это в конце весны он обыкновенный?!
   - Да что плетешь, баба! - Грозно забасил мужчина, косясь на старосту и похлапывая рукой по кошелю.
   - Баба! Да не дура! На Миханьку первая капля с той березы попала -- вот и метка! - Уперев одну руку в бок, зашлась в крик Марфа.
   Гусь, почувствовав, что сковывающая его хватка ослабла, дернулся и вырвался из рук хозяйки. Соборный люд вынужден был отложить судьбоносные решения и бросился на поимку птицы. Но вкусивший свободы гусь и не собирался сдаваться или покидать поле боя. На какое-то время в избе сотворился полный бедлам: ругань, гогот, топот.
   - Лови его, лови! - Свирепо орали одни.
   - На улицу, на улицу гоните! - Вразумляли другие.
   - Зараза, за руку цапнул! - Белугой выл в уголке поверженный Матвей Борисович.
   Мужики размахивали руками, птица - крыльями, и во все стороны разлетались пух, перья и мелкие предметы обстановки.
   - Поймал! В сенях, поймал. Уже почти во двор выскочил, - Онисим подтолкнул обратно в комнату сникшего Василька.
   Суматоха тут же прекратилась. Марфа ловко схватила все еще шипящую птицу и злобно зыркнула на чересчур бдительного мужика. Тот только хмыкнул.
   - Вот гусь! - Оценил смекалку Матвей Борисович.
   - Ловко ты. Сбежал, а я отдувайся, - процедил сквозь зубы Миханька и больно наступил пастушку на ногу, когда тот снова встал рядом.
   - Как могу, так и кручусь. Не у каждого папаша с тяжелым кошелем, - огрызнулся в ответ Васька и ощутимо ткнул приятеля локтем в ребра.
   - А ну, цыц! - Два смачных леща от Онисима пресекли очередную потасовку на корню.
   Тимофей Федорович, который весь переполох так и сидел на лавке, покачал головой. Почтенные мужи, ворча и бранясь на Марфу, ее сынка и всю их родню, приводили себя в порядок.
   - А может, того-этого - обоих их к чудищу? А то ведь ошибемся, так потом расхлебывай. - Дождавшись, когда все успокоятся, предложил Онисим, чем заслужил полный ненависти взор уже со стороны Егора Ефимовича.
   - Ты, Онисим, погоди, - заерзал на лавке Тимофей Федорович.
   Марфа и Егор Ефимович с нескрываемой надеждой и с не менее нескрываемыми аргументами воззрились на старика.
   Староста поводил бровями с Василька на Миханьку, с неспокойной птицы на купеческий кошель, пошевелил челюстью, покряхтел. Наконец, он встал, постучал посохом, призывая к тишине, и промолвил:
   - Вот, как я смекаю. Оба парня были у березы, это правда. На одного попал сок, которого не должно было быть, на другого -- кровь, которой и тем паче не следует с берез лить. Но с чего начался и сок, и кровь? Со сломанной ветки! А кто ту ветку изломал? Марфин сын. Значит, с него все началось, его метка, ему и на съе... кхм... на бой с чудищем отправляться. Все ли со мной согласны?
   Почтенные мужи, изрядно притомившиеся и взъерошенные после ловли птицы, спешно закивали бородатыми головами. Вообще говоря, они были готовы поддержать любое решение, лишь бы поскорей разойтись по домам.
   Миханька приосанился, а у Василька жалостливо задрожал подбородок.
   - Стало быть, дождемся завтра хранителя и...
   - Да ты что, Тимофей Федорович! Сыночка моего сгубить?! - Так грозно зашипела Марфа, что даже все еще ерепенившийся в ее руках гусь проникся и притих.
   - Марфа, не дури! - Староста отпрянул назад, но уперся в лавку. - Знаешь же, порядок не мной писан: или он, или мор по деревне.
   - Не допущу! - С яростным криком рванула вперед взбешенная женщина.
   И остаться бы Тимофею Федоровичу без последних зубов да с плешивой бородой, но вовремя подоспел Онисим -- обхватил разъяренную Марфу, прямо вместе с гогочущим гусем, приподнял и вынес из избы. Васькина мать брыкалась, костерила мужика на чем свет стоит, но вырваться так и не смогла.
   Когда странная троица оказалась на крыльце, столпившийся во дворе народец замер в изумлении.
   - Расступись! - Пыхтя и обливаясь потом, гаркнул Онисим.
   - Ну, чего таращитесь?! - Во дворе Марфа оставила попытки освободиться и только злобно огрызалась на провожающих ее взглядом деревенских.
   Неожиданно женщина заметила в толпе Кирку.
   - А-а-а, и ты тут! Да только какой прок от тебя? Хорошая бы невестка у меня была! Сыночка моего, Васеньку - к чудищу, а она тут ворон ловит! - Успела съехидничать Марфа, прежде чем Онисим вынес ее за ворота.
   - Как к чудищу? - Не поверила девушка.
  
  

6. Мельница

  
   Староста вышел на крыльцо и огласил решение собрания. Толпа в ответ пошумела, поохала-поахала над несчастливой Васькиной судьбой, да и согласилась с тем, что деревенский совет рассудил верно. "Что уж тут поделать, коли выбор на парня пал? Против нечисти не попрешь", - вздыхали одни. "Да и кому охота своим животом рисковать? Не нами заведено, не с нас и спрос", - бубнили другие. Под мерный гул и шушуканье народец разбредался по домам, а Кирка, сама не понимая, на что она надеется, растеряно вглядывалась в лица проходящих мимо людей, пока наконец не заметила около ворот помощника и охранника Тимофея Федоровича - Онисима. Он толковал о чем-то с Егором Ефимовичем и Миханькой. Она робко подошла ближе.
   - Онисим, куда Марфу-то дел? - Купец жестом подозвал хромого мужика в сторонку.
   - Так отвел во двор Матвея Борисовича, а там в сарае пришлось запереть. Побоялся я, что учудит что-нибудь Марфа, уж так разошлась-разбуянилась баба...
   - А-а-а... Ну это правильно, правильно. - Покивал купец. Он достал из кошелька несколько монет и протянул их мужику. - Ты вот что, Онисим... ты за Васькой еще пригляди хорошенько. Ну, чтобы не сбежал он никуда. Чтобы надежно все было, понимаешь?
   Мужик мельком глянул на Миханьку, ковыряющего носком сапога землю.
   - Понимаю, чего уж тут не понятного, - хмыкнул Онисим и спрятал полученные деньги. - Не боись, Егор Ефимович, не сбежит.
   - Вот и ладно. Ну, бывай тогда, Онисим.
   - Бывай, Егор Ефимович.
   Купец подтолкнул сына в спину, и мужчины разошлись.
   - Ну, а ты чего стоишь? Окончен собор. - Заметив поджидающую его - и наверняка подслушавшую часть разговора -- Кирку, Онисим нахмурился и страшный шрам на его лице недобро изломился.
   - Дядь Онисим, пусти меня Василька повидать, - попросила девушка.
   - Не велено, - отрезал мужик и направился в терем.
   Кирка засеменила рядом.
   - Да пойми, глупая, тут ведь кому что на роду написано, - раздраженно ворчал Онисим. - Все решено уже, иди домой. Или, если хочешь, в святилище сходи -- Велесию помолись.
   Когда они были уже у крыльца, девушка с неожиданной решительностью вцепилась в рукав мужика, вынуждая Онисима остановиться.
   - У меня деньги есть. Пять рублей и копейки еще. Больше было... за похороны надо было отблагодарить, распутица ведь - тяжело хоронить... - Сбивчиво объясняла она. - Но ведь пять рублей еще есть. Я их все тебе отдам! Ты только отпусти его, помоги!
   Онисим быстро осмотрелся. Убедившись, что никого рядом нет, он удивленно поглядел на девушку. Ее темные, цвета спелых ягод черемухи, глаза горели ярче любого костра. Лихим, отчаянным пламенем горели. Дурным пламенем. Старый вояка поморщился.
   - Ну вот что. Таисия, матушка твоя, хорошая знахарка была, дельная. Не раз и меня, и детишек моих от хворей избавляла. Потому и я ей через тебя добром отплачу. Так что ты, Кирка, меня слушай внимательно. Деньги свои спрячь хорошенько да никому больше о них не рассказывай. Судьбу не искушай, неразумная! И ступай теперь же домой. А о дурне своем и думать забудь. И не спорь. Ай-ай, столько лет в Гнилушках живешь, а людей совсем не знаешь... - покачал он головой.
   С этими словами Онисим довольно грубо высвободил свою руку, зашел в терем и закрыл за собой дверь.
  
   Кира вернулась домой. Пустая изба встретила хозяйку сиротливым скрипом половиц и холодной безучастностью. Даже Игренька убежал куда-то по своим кошачьим делам. Сама не своя девушка присела на лавку, сложила руки на стол и уронила на них тяжелую, будто чужую, голову. Ей очень бы хотелось и самой побыть сейчас пустой тишиной, чтобы не тревожил ни один, даже самый слабый звук, ни одна, даже самая крохотная мысль. Но разве это было возможно?
   Кирка просто не могла поверить, что все происходит по-настоящему. Чудище?.. Да как же так! Ведь это байка, сказка которой пугали детей, чтобы те не шастали одни на болота. И вот теперь эта злая сказка оказалась правдой, грозящей отнять у нее единственного близкого человека - Василька. И пусть последние месяцы она с ним практически не виделась, это ничего. Ведь парень все объяснил еще пару недель назад, когда они случайно встретились на деревенской улице: сначала похороны ее матери, потом приболела его матушка Марфа, затем началась посевная, а там уже и первые выпасы стада - до свиданий ли ему?
   Теперь-то уже нет. Вот теперь уже точно - нет... Наступит завтрашний вечер, отведут Василька на болота и больше Кирка никогда его не увидит. Никогда, никогда...
  
   Девушка очнулась из своей горестной полудремы. Рядом на лавке, прижавшись к бедру и слегка подергивая ухом, спал Игренька -- она и не заметила, когда кот вернулся. В доме не хватало света, а с улицы через проемы открытых дверей тянуло вечерней сыростью. "Зябко как", - поежилась Кирка, разминая затекшие руки. Разбуженный кот шмыгнул под стол.
   Посидев еще немного, она встала со скамьи и направилась к сундуку с вещами. Девушка достала уже убранную до следующих холодов душегрейку и теплый платок. Звякнул монетами коробок, который после оплаты похорон она сама положила на дно ящика. Краткий взгляд. Быстрая мысль, что этих денег и теперь вполне хватило бы, чтобы обосноваться на новом месте в Вороничах... но Кира закрыла крышку сундука. Она собрала пучок высушенных трав из подходящих к концу прошлогодних запасов, прихватила со стола холщовый мешочек с огнивом и вышла во двор.
   Нет, она не пойдет больше в святилище. Многие дни она приносила дары Велесию и Яролике и просила их лишь об одном -- исцелить мать. Но Хозяин с Хозяйкой так и не откликнулись. А теперь у Кирки совсем нет времени, так стоит ли надеяться, что боги услышат ее новую просьбу с первого раза? Нет, она знает способ вернее. Знает, куда отнести свой дар на этот раз. ...Ну, может, не совсем знает, а только догадывается по тем обрывкам фраз, что подслушала когда-то из разговора Тасюты и Савки. Но ведь уже завтра Василька поведут на болота! Стоит попробовать. Стоит рискнуть.
   И Кирка отправилась к мельнице.
  
   Девушка поднялась на вершину холма, где находился двор покойной тетки Рады и сама мельница. Отсюда хорошо было видно близлежащие окрестности: вокруг сплошные поля. Особенно далеко они простирались на восток: поля пахотные, посевные; поля луговые, кормовые; поля, поля... на сколько хватит взора. С севера и юга же эти разноцветные лоскуты довольно скоро подпирала темная стена леса. На западе было два пшеничных поля, которые оканчивались около самой деревни. А за Гнилушками - снова лес: сначала жиденький, светлый, перемежающийся полянами и небольшими лугами, но ближе к границе с Симольским царством это уже были матерые, непролазные дебри.
   Солнце скрылось за горизонтом, и какие-то мгновения девушка наблюдала, как там, далеко на западе, оранжевые и розоватые отблески заката медленно истаивали на темном брюхе огромной одинокой тучи. Кирка закусила губу, запоздало ругая себя за то, что не подумала взять с собой ни свечи, ни лучины. Ладно, хоть огниво прихватила.
   Площадка на вершине холма было небольшой. Мельница стояла обособленно, но совсем недалеко от двора. Кирка неуверенно зашагала вдоль забора, напряженно вглядываясь в проемы между неплотно расположенных досок. Она не желала попасться на глаза хозяину - хоть Тася и говорила, что сама была причиной случившейся с ней беды, девушка помнила по чьей вине мать надышалась просыпавшимися порошками. Однако идти в обход, продираясь сквозь заросли жгучей крапивы и карабкаясь в сумерках по склону, будто заправская тать, ей хотелось еще меньше. Да и собаки все равно услышали бы.
   И они, конечно же, услышали. Первым проснулся Пряник, а за ним и Серёдка -- любимец Ярошки. Но их грозный, тревожный лай быстро сменился на приветливое, ласковое тявканье -- узнали Кирку. Псы подбежали к забору со стороны двора и засуетились, радостно маша хвостами и пытаясь втиснуть морды в зазоры между досками. Девушка шепотом поздоровалась с охранниками, намереваясь поскорее их успокоить.
   - Эй! Кто эт там?
   Входная дверь избы распахнулась и на пороге показался Савелий. Неверной походкой мельник направился в сторону шума.
   - Чего мол... ик...чишь? А ну, значит, отзвись! А не собак... нет, не то собак... От-зо-вись, не то собак спущу! - Путаясь в словах и поправляя сам себя, бормотал мужик. - Кирка? Ты, значит, чего тут... Куда? Куда?! Не пу... не пщу... Не-пус-чу!
   Он запрещающе замахал руками. Кирка не стала отвечать, а поспешила к мельнице. Она хотела добраться до здания первой, чтобы запереться изнутри. Ну или просто попробовать спрятаться.
   Девушка оглянулась. По ту сторону забора, почти вровень с ней, прыгая и озорно тявкая, трусили псы. За ними, спотыкаясь и раскачиваясь, торопился как мог Савка. Кирка снова посмотрела вперед -- совсем рядом ровную череду заборных досок нарушала приоткрытая дверца калитки.
   Неожиданно мужик сделал рывок, расталкивая мешающихся под ногами собак, и оказался около дверцы первым. Он выскочил на улицу и резко протянул руки, желая схватить перепуганную девушку. Но Савка потерял равновесие, не удержался и рухнул на землю.
   - Не пщу... не пщу... - лежа в траве, промямлил несколько раз мельник. И притих.
   Пряник с Середкой подбежали к хозяину. Псы грустно заскулили и принялись лизать Савкины руки и лицо, которые почему-то оказались вымазаны сажей.
   - Дядька Сава? Дядька... Ты живой ли?
   Он не ответил.
   После недолгих раздумий, Кирка осторожно приблизилась к мужчине. Как бы она к нему не относилась, но бросить человека в беде юная знахарка не могла -- стыдно было перед памятью о матушке Тасюте. Мельник не шевелился. Девушка наклонилась, чтобы его осмотреть, как вдруг раздался громкий протяжный звук. И еще -- запах. Эта вонь смогла перебить даже смрад перегара. Кирка отпрянула и недовольно поморщилась. Мужик что-то еще буркнул, поежился, подтянул ноги и руки к животу и прерывисто захрапел. Пряник и Середка улеглись рядом с хозяином. "Тьфу ты! Нашла о ком беспокоиться", - смутилась девушка.
   Зато путь к мельнице теперь был открыт, и уже никто не мог помешать Кирке исполнить задуманное.
  
   Вот оно -- высокое деревянное здание с двумя парами массивных крыльев. Сейчас они располагались с противоположной стороны башни и дощатые лопасти были видны лишь частично. Погода стояла тихая, и крылья не вращались, а лишь слегка ворочались, издавая негромкий повторяющийся скрип и стук. Вход внутрь здания располагался выше земли, к дверям вели две деревянные ступени.
   Еще поднимаясь на холм, Кирка почувствовала легкий запах гари. Возле мельницы он многократно усиливался. В предночных сумерках девушка все-таки смогла разглядеть, что трава рядом со зданием сожжена, а его стены местами покрыты копотью. Под испачканными сажей досками валялись потухшие головешки и угольки, слегка припорошенные белесым пеплом. "Как только дядька Сава не сгорел? Как пьяный сумел потушить пожар?" - удивилась девушка.
   Немного помедлив, Кира поднялась на ступень и потянула дверь за пустую замочную проушину. Деревянная створка распахнулась с неожиданной легкостью и на улицу стремительным потоком, будто черная жижа из разбитой бочки, выплеснула темень. Девушка инстинктивно отвернулась и зажмурилась, вскинув перед собой руки в защитном жесте - вот сейчас ее снесет этой плотной, густой чернотой! Сердце испуганно заколотилось.
   Но прошла секунда, другая -- и ничего не произошло. Тишина. Разве что все так же мерно постукивали мельничные крылья. Кира осторожно приоткрыла глаза. Отворенная дверь, и не так уж и темно внутри: сквозь пустой проем виден потертый бок жернова, дощатый пол, лестница, ведущая на второй этаж. "Почудилось", - немного успокоилась девушка.
   Она зашла и огляделась. Пол на втором этаже был настелен не полностью. Пустоты между оголенными балками заполнял серебристый лунный свет, проникающий внутрь здания из окна, расположенного высоко на противоположной от входа стене. Его мягкое сияние довольно сносно освещало участок первого этажа от того места, где девушка сейчас стояла, и до лестницы наверх. Остальное пространство скрывала темнота, и чем ближе к стенам - тем надежнее. Там, во мраке, лишь кое-где контуры предметов намечали редкие, ломанные полоски света, сочащегося сквозь неплотно подогнанные доски потолка. И оттуда же, из глубины помещения, доносился тихий, нервный шорох и хруст. Кира с сомнением посмотрела в темноту и пару раз топнула. Шум прекратился. "Мыши", - утвердилась в догадке девушка. - "Ну уж этим меня не напугать". Ничего необычного вокруг больше не было.
   - Эй?! - Робко позвала Кирка.
   Девушка достала из кармана передника пучок засушенных трав и, стоя на месте и держа букетик в раскрытой ладони вытянутой руки, медленно повернулась вокруг себя. Она понятия не имела, что ей нужно говорить или делать, чтобы привлечь внимание духа, и надеялась лишь на то, что он сам заинтересуется ее подношением и появится. Кирка постояла еще пару минут в пятне лунного света, но ничего так и не произошло. "Можно было бы просто сжечь "подарок" прямо тут, на полу, и сказать, чего я хочу. Так же, как в святилище", - рассуждала она. - "Но ведь я не знаю имени этого духа, как же он поймет, что я обращаюсь к нему? Вдруг он меня не услышит? ...Не услышит - не поможет. А Василек завтра погибнет..."
   Кирка еще раз обернулась вокруг себя - ничего. Подумав немного, она неспешно направилась к лестнице, ведущей наверх. В унисон с постукивающими мельничными крыльями заскрипели старые деревянные ступени. Взвесь из муки и пыли, растревоженная Киркинами шагами, поднялась в воздух и заискрилась в лунных лучах.
   Второй этаж. Окно -- пустой проем с рамой и тяжелыми, распахнутыми наружу ставнями -- теперь близко. Около него самый освещенный участок на этом ярусе. Но темнота вокруг не такая густая как внизу. Кирка без труда разглядела сваленный у стен хлам - доски, мешки, даже колесо от телеги. На центральном столбе мельницы она смогла различить непонятные части поворотного механизма. Девушка подошла вплотную к окну. Обзор частично загораживало мельничное крыло, но Кирка увидела и кусок поля, и зубастый силуэт леса, и черное небо с яркой луной и росчерками тонких, выцветших полосок - облаков. Обычный пейзаж, обычная ночь, обычная мельница... Внизу зашуршали осмелевшие мыши.
   - Эй!.. дух мельничный, появись, покажись. У меня подарок есть, - девушка еще раз вытянула руку с пучком из трав.
   И снова никто не откликнулся.
   "Нет, никакая это не нечисть", - подумала Кирка. Сколько раз она слышала, что всякий злой дух только и ждет, чтобы добрый человек покинул свой дом в дурной час да пришел в худое место. "Все пугали, рассказывали, как русалки завлекают не в меру любопытных юношей, как Аука забавляется над потерявшими друг друга из виду грибниками. А уж об упырях и подумать страшно! А тут ищи -- не найдешь, зови -- не дозовешься. Нет, не нечисть это. А если божок вдруг и симольский, так ведь не обязательно, что злой. Что же у них добрых духов нет? У кого же они тогда помощи просят?" - рассуждала девушка. - "А может и нет его вовсе, духа этого. Может привиделось матушке. Или я чего-то не поняла, не расслышала... Но ведь завтра уже Василька поведут к чудищу. Оно-то есть!"
   Кирка позвала еще раз, погромче, посмелее -- безуспешно. Ничего больше не придумав, она еще раз осмотрелась и нашла в ближайшей груде хлама глиняную плошку с отколотым боком, сохраненную бережливым хозяином. Девушка взяла ее и поставила на пол, в центре освещенного луной участка, а сама села рядом. Затем она положила травяной букетик в плошку, достала огниво и попыталась сжечь "подарок", загадывая свою просьбу. Кирка методично ударяла кремнем о кресало, и искры послушно вспыхивали и осыпались на сухие листья и стебельки. Но отчего-то сразу же гасли, обиженно шипя и выпуская блеклые клубочки дымы. Огонь не занимался. "Ну что же ты? Давай, разгорайся!" - Кирка взяла пучок и положила его прямо на пол, а плошку отодвинула в сторону. Она застучала камнем о железку сильней и усердней, временами больно попадая по пальцам. Но как бы она ни старалась, ничего не выходило -- трава не горела.
   Кирка хлюпнула носом: "Права Марфа, ни чем я Васильку помочь не могу. Ни чем..." Она убрала огниво и с трудом поднялась. Кирка глубоко вздохнула, но не выдержала. Спрятала лицо, уткнувшись в рукав согнутой в локте руки, и так и стояла, вздрагивая от беззвучных рыданий и пытаясь унять поток горьких слез. А капли все катились и катились по щекам, и, то и дело срываясь с подбородка, падали на запыленные доски и бесполезный букет.
   Наконец девушка успокоилась. Сильно прижимая ладони к мокрому, разгоряченному лицу, она вытерла слезы и собралась уже уходить. Как вдруг замерла. Немигающим взглядом Кирка уставилась на часто меняющийся, дрожащий контур лунного пятна на полу. Девушке показалось, будто это огромная змея незаметно окружила, объяла своим телом островок света, и теперь, извиваясь и крутясь, причудливо коверкала и искривляла его границы. Но в какой-то момент лихорадочная пляска прекратилась и по освещенному участку пола поползла длинная полупрозрачная тень. Девушка отпрянула и нервно закрутила головой. Но рядом никого не было. А тень, лишенная хозяина, продолжала свое медленное продвижение: словно пролитая смола, она затекала в щели между досками, а потом снова показывалась на поверхности, и лунный свет уступал ей дорогу. Кирку колотило от страха. К вящему ужасу она вдруг поняла, что не может ни пошевелиться, ни крикнуть, ни хотя бы отвести взгляд от этой жуткой черной полосы.
   Тень почти добралась до лежащего на полу букета, но остановилась. Ее край задрожал, зашевелился, а затем разделился, разошелся в стороны четырьмя отростками. Каждый из них судорожно дернулся и, будто ощупывая поверхность, потянулся к травинкам. "Это же чья-то рука!" - Ужаснулась девушка. Тень накрыла "подарок" четырехпалой ладонью, обхватила его со всех сторон, а затем поползла обратно, туда, откуда появилась, увлекая за собой добычу. Сухие растения, цепляясь о шероховатости дощатого пола, едва слышно шуршали и оставляли за собой фрагменты хрупких листьев и цветков. А когда букет достиг края светового пятна, то стал будто бы укорачиваться, растворяться в темноте, пока полностью не исчез! А Кирка все стояла завороженная, подрагивая, будто отравленная муха в паучьей сети.
   - Чего желаешь? - Отовсюду и из ниоткуда вдруг засвистели, запели, завыли, зашипели, заорали, зашептали десятки голосов... и в тоже время только один.
   У Кирки нестерпимо закружилась голова. Ее мысли путались, а воспоминания разбивались на тысячи бессвязных фрагментов. А вопрос чужого божка снова и снова грохотал, звенел, раздавался эхом, расплывался, мутнел, прояснялся, обретал форму и снова ускользал.
   - Я... я... - пыталась ответить Кира, но слова давались с трудом. Она задыхалась и хватала воздух ртом как рыба. - Василек... Помоги!
   Жуткий Голос ненадолго стих, но лишь для того, чтобы налететь с новой силой:
   - Ма-а-а-ло... Мало! Отдай еще! Еще!
   - Мало... - Едва шевеля губами, прошептала девушка. - А что?.. Чего ты хочешь?
   - Подарочек, подароч-ч-чек. Ценная жизнь за ценную жизнь. Це-е-енная... - Ласково, певуче, заискивающе затянул Голос. - Знаешь, ты все знаешь...
   - Что знаю? Что? - Не могла понять Кира.
   - Знаешь! - Неожиданно злобно гаркнул Голос.
   Кирка вскрикнула от боли и схватилась за голову. В тот же миг поняла, что снова может двигаться, и со всех ног бросилась прочь, на улицу, лишь чудом не слетев с лестницы. А вслед ей звучал Хор одного Голоса: "Мало! Мало!"
   Но стоило девушке пересечь порог мельницы, как все тут же прекратилось: голос стих, а боль отступила. Только что-то мешало под носом и на губах. Она поднесла дрожащую руку к лицу -- по бледной ладони растеклось липкое темное пятно. С минуту Кира смотрела на измазанные кровью пальцы, а потом решительно пошла во двор покойной тетки Рады, нервно впечатывая каждый свой шаг в землю. Да, она знала. Знала еще до того, как отправиться на мельницу, о чем может попросить ее дух. Даже девушка не была в этом до конца уверена, она ведь вполне догадывалась, что ей придется совершить. Так ведь? В эту долгую мрачную ночь у Кирки не осталось ни сил, ни желания скрывать от самой себя, что она была согласна на эту жертву изначально.
   Мельник так и лежал около калитки, оберегаемый верными Середкой и Пряником. В своем пьяном забытье он, конечно, не заметил проскользнувшую за калитку девушку. Кирка же сразу отправилась в хлев, вывела наружу старую лошаденку и отправилась домой верхом.
  
   Луна стала меньше и бледнее, а ее диск наполовину заштриховали темные полосы облаков. Ворота были распахнуты настежь. Девушка завела лошаденку внутрь своего двора и направилась в избу. Игренька встречал уже на пороге, добродушно мурлыкая и ластясь к хозяйским ногам.
   А дальше все для Кирки произошло как во сне...
   Вот она берет Игреньку на руки и выносит за торец дома. Не обращая внимания на растерянное кошачье мяуканье, достает из ножен на поясе подаренный когда-то матерью нож. Сумасшедше колотится сердце. Кратко блестит лезвие. Тельце животного дергается и безвольно опадает. Еще один резкий росчерк - и дрожащие пальцы держат отрезанное кошачье ухо. Ночь милосердно скрывает краски. Но тошнота все равно подступает к горлу. Лучше бы сейчас подавиться, захлебнуться содержимым собственного желудка! Нет сил смотреть, нет смелости понимать. Только одна мысль в оправдание - завтра вечером Василек погибнет, чудище разорвет, убьет его, если Кира не попытается, не сможет помочь. И нет ни слез, не истерики. Она убирает лезвие в ножны, крепко сжимает свой "ценный подарок" в кулаке. Темно. Вокруг так темно! Лошаденка, оставленная у ворот, испуганно стрижет ушами и бьет копытом сырую землю. Чует. Кровь чует, смерть. Кобыла недовольно фырчит, но все же везет опасного человека обратно на мельницу.
  
   Савки у калитки не было. Видимо, мельник очнулся и ушел досматривать свои пьяные сны в избу. Псы тоже не выбежали на встречу.
   У порога мельницы Кирка помедлила. Девушка набралась духу и вошла в здание, готовясь снова услышать жуткий Хор одного Голоса. Но внутри оказалось очень тихо, даже мыши куда-то делись. А еще - совсем темно. К лестнице Кирка дошла практически на ощупь и также поднялась на второй этаж.
   Показавшаяся из-за облаков луна, совсем маленькая и тусклая, уже успела переместиться по небосклону, и ее скудных, жидких лучей хватало лишь на узкую - едва в аршин вдоль да в пол аршина поперек - полоску света у окна. Кирка, безотчетно сжимавшая в липкой от крови ладони кошачье ухо, была рада и этому - хоть немного света, хоть столько.
   В этом лунном островке девушка опустилась на колени. Она попыталась аккуратно, бережно положить Игренькино ушко на пол, но вышло неловко -- кусок мертвой плоти вывалился из занемевшей руки и упал в пыль, подняв вокруг себя серую взвесь. Кирка с силой сжала кулаки.
   - Ценная жизнь за ценную жизнь. Прими мой подарок, - осипшим голосом прошептала девушка.
   Граница лунного островка на противоположной стороне знакомо задрожала. Какое-то мгновение и из полумрака вытянулась темная четырехпалая рука. Она неспешно поползла к уху. Черные полосы-пальцы ловко обхватили "подарок" и медленно потащили его во мрак.
   Кирка недвижно сидела в тишине, не сводя глаз с тонкого кровавого следа, оставшегося на дощатом полу.
   Наконец Голос ответил.
   - Мало! Отдай еще! - Зазвучали со всех сторон слова. Но в этот раз слажено, не так громко.
   - Мало?..
   - Мало. Нужно еще. Подароч-ч-ек. Ценная жизнь за ценную жизнь. Плоть - человеческая, кровь - человеческая, - вкрадчиво зашептал Голос.
   - Человеческая? - Ошарашенно повторила Кирка. Такого она не ожидала.
   - Я помогу. Близко. Спит. Не проснется. У тебя есть нож. Принеси подарок! Подароч-ч-ек... - Ласково, заискивающе пропел Хор одного Голоса.
   Кирка не сразу поняла, о чем толковал неведомый божок. А затем в ужасе замотала головой:
   - Нет, нет! Так нельзя!
   - Немного отдай, совсем чуть-чуть, - обиженно проворчал хор и умолк.
   А Кирка все повторяла и повторяла, что так нельзя, и беспомощно смотрела на кровавую дорожку на полу. Что же, все было зря?
   - Василек...
   Полоска света неказисто накренилась и совсем сузилась.
   Тишину разбил тихий, прерывистый смех. И если бы кто-то услышал это безумное хихиканье, то наверняка осенил бы себя знаком Велесия и помчался бы прочь, не оборачиваясь и никогда не возвращаясь к проклятой мельнице.
   - Вот как оно было, матушка. Вот как! - Смеясь, приговаривала Кирка.
   Она сняла платок, сложила его вчетверо и постелила на полу, а сверху прижала его ладонью левой руки. Нож легко выскользнул из-за пояса. Его холодные бока все еще были измазаны кровью, но серебристая полоска лезвия сияла готовностью доказать свою остроту. Девушка горько хмыкнула, поднесла к мизинцу режущую кромку и, не раздумывая, надавила со всей силой.
   Да, наточен инструмент был отменно. Боль налетела не сразу. Кирка крепко прижала ткань к ране. Отсеченный палец скатился с платка на пол.
   - Я принесла тебе подарок. - Стиснув зубы, проговорила девушка.
   Она ожидала вновь увидеть руку-тень, нарушающую границу света. Но случилось другое. Очертания предметов, тонкие контуры, которые кое-как можно было различить в темноте, сначала исказились, а затем исчезли, будто растворились в плотной черноте. Воздух стал холодным, вязким - Кирка почувствовала, как тяжело теперь давался каждый новый вдох. Полоска лунного света, в которой она сидела, напротив, ярко засияла, так, что девушка даже зажмурилась.
   - Принесла, - зашуршал, зашушукался Хор одного Голоса. - Дар, подарок, подароч-ч-чек.
   Кирка открыла глаза и вскрикнула в испуге. Прямо перед ней стоял божок - жуткое, невозможное существо. Голова -- пожелтевший череп крупной рыбы - крепилась, видимо, к птичьему скелету, но с коротким хребтом и треснувшими, поломанными ребрами. Верхние конечности тоже были птичьими -- от вилочковой кости, сгибаясь в иссохших суставах так, будто их все еще удерживали невидимые мышцы, расходились кости размашистых крыльев. Грудная клетка божка была набита глиной, мхом и тиной, которые серо-зеленой паклей свисали из зазоров в разбитых ребрах, а также измазанными грязью кусками шерсти и еще чего-то, вроде ракушек. Нижняя половина туловища существа оказалась еще более странной: костей видно не было, содержимое грудины -- вся эта тина, грязь и шерсть - будто расплавленное, выливалось на пол, создавая форму похожую на длинную темную юбку с бахромой. Ближе к полу "юбка" перекрывала своей чернотой даже окружающий мрак.
   Неожиданно "бахрома" зашевелилась и по доскам поползли знакомые четырехпалые ленты. Несколько рук-теней добрались до окровавленного пальца. Кирка в оцепенении наблюдала, как они ощупывали, исследовали "подарок". Потом подтянулась еще одна лента, на которой оказалось всего два отростка. Она осторожно приблизилась к отрубленному мизинцу, медленно наплывая на срезанный край. Палец дернулся и, почернев, врос в свою новую ладонь. Девушка медленно подняла голову и с ужасом поглядела на божка. Один из клоков грязно-серой шерсти, торчащий из груди существа, лениво заворочался, отчего на пол посыпались кусочки подсохшей глины. Он еще несколько раз медленно наклонился в разные стороны, освобождаясь от налипшей грязи, а затем развернулся, будто росток папоротника, и обрел форму. Козье ухо, это было козье ухо!
   - Нагляделась? - с отстраненным спокойствием полюбопытствовал Голос.
   Ответить Кирка не успела. Плоские ленты поднялись с пола, пальцы-отростки зашевелились, будто пытаясь что-то ухватить. Заискрился воздух. А еще через мгновение девушка, трясясь от страха, беспомощно наблюдала, как меркнет световое пятно, в котором она сидела. Когда от островка почти ничего не осталось, она еще успела разглядеть, как черные пальцы с бешеной скоростью рвут последние лучики света будто струны, и те мгновенно тускнеют и опадают полупрозрачными нитями на пол. Еще мгновение - и весь мир погрузился в полный мрак.
   - Забирай, что просила. Откроешь, когда нужда в том настанет. - Равнодушно проскрипел, прогудел Голос.
   Рядом с Киркиными ногами что-то упало.
   И тут же девушку обдало ледяным холодом. От неожиданности она задержала дыхание, а когда попыталась вдохнуть снова, то поняла, что не может этого сделать. В панике она пыталась хватать воздух ртом, хаотично размахивая руками и крутя головой, будто надеялась найти в этой морозной тьме место, где еще оставался кислород. Вот сейчас, повернуться чуть левее или чуть правее -- и можно дышать. Ну же, ну!
   Но ничего не получалось. Кирка задыхалась.
   И все же, когда борьба за жизнь была почти проиграна, легкие вдруг вспыхнули огнем от щедрой порции кислорода. Сипя и кашля, сгибаясь от боли, девушка жадно втягивала свежий воздух. И ей все казалось, что ни конца ни края не будет этому кошмару, что не сумеет она отдышаться, что так и останется корчиться здесь, на полу, пока не умрет. Но вот еще вдох, и еще -- и дыхание стало ровнее. Отпустила жгучая боль.
   - Прошло, все прошло, - со слезами прошептала измученная девушка.
   Немного придя в себя, она устало подняла голову.
   Божка нигде не было. За окном занималась заря, светлело. Вдоль стен все так же лежал знакомый хлам. Пол был покрыт слоем многонедельной пыли. Поскрипывали мельничьи крылья. С первого этажа доносился мышиный шорох. Обычное утро на обычной мельнице.
   Кирка могла бы поверить, что всех этих ночных ужасов с ней приключалось, и ей опять все приснилось, если бы не нарастающая боль в обрубленном суставе и не лежащий у ног, перевязанный серебристой нитью холщовый мешочек.
  
  

7. Чудище

  
   Утро разбудило спящего на полу Василька не соловьиным пением и свежестью весеннего воздуха, а раскатистым храпом Матвея Борисовича, чередующимся с прерывистым посапыванием старосты и крепким, пробирающим до самого костного мозга, смрадом перегара, доносящегося от дрыхнущего рядом Онисима. Лучи рассветного солнца настойчиво пробивались через, будь оно трижды не ладно, красное оконце, и, отражаясь от лежащего на столе пузатого бутыля, беспощадно били по Васькиным глазам, будто розги по пяткам. Содержимое стеклянной тары разливалось, расплескивалось окияном боли и страдания в похмельной голове парня, а на поверхности сего необъятного водоема разрозненными кусочками мозаики мельтишили смутные воспоминания о вчерашнем застолье - "честном пире во славу удалого воина Василия", как торжественно назвал его Тимофей Федорович. Юноша поморщился и осторожно приподнялся, опираясь на локоть - с груди скатились зачерствевшие ошметки варенного картофеля и подсохшие сопли из квашенной капусты. Нутро скрутило подкатившей тошнотой.
   Но Васька стерпел. Всю хворь как рукой сняло, когда он заметил приоткрытую дверь в сени. И, судя по бодрящей прохладе, то и дело пробивающейся сквозь затхлую вонь ночных возлияний, входная дверь тоже была распахнута. Парень воровато огляделся. "Тюремщики" все так же беспробудно спали. Молясь Велесию и Яролике, чтобы не скрипнула половица, Василек осторожно поднялся. Лишняя минута ушла на то, чтобы с помощью стола обуздать ускользающий из-под ног пол. Наконец, достигнув равновесия, парень медленно двинулся в сторону двери. Шаг, еще один. Улыбка сама собой расползалась по изрядно помятому лицу - свобода близко! Ну же, еще каких-то три- четыре шажка и... Но тут Василек зацепился за что-то ногой, пошатнулся, не удержался и полетел вниз, попутно приложившись лбом к краю лавки. Перед тем как погрузиться в темноту, парень еще успел заметить, как дверь, будто крышка гроба, с душераздирающим скрипом захлопнулась под порывом сквозняка.
   Онисим хмыкнул и убрал сапог из-под Васькиной лодыжки, а затем повернулся на другой бок и продолжил отдых.
  
   Следующее пробуждение было не менее неприятным. Все так же болела голова, саднила кожа на лбу, противно ныла затекшая нога.
   Рядом о чем-то спорили знакомые голоса.
   - Как же ты так, Онисим? Прибил ведь парня!
   - Дак он удрать хотел, вот я его за ногу слегка и подцепил. Кто же знал, что этот малохольный так навернется?
   - Ну смотри, не очухается, сам пойдешь в болота. Или Петька твой.
   - Как бы не твоему Миханьке идти - то.
   - Да хватит вам! Очнулся, поди, соколик наш, - цыкнул на спорщиков староста.
   Пастушок приоткрыл глаза. Он лежал на лавке, и прямо над его лицом нависали лыбящиеся морды деревенских. Единственный сочувственный взгляд достался пареньку от жреца Филимона, который уже успел прибыть из Вороничей. В доме было светло и прибрано. Василек прикинул, что времени уже далеко за полдень.
   - Ну! Я же говорил, крепкий парень, что с ним станется! - ощерился Онисим и одним рывком усадил Василька.
   Пастушок застонал от резко накатившей головной боли.
   - Поосторожней ты, - проворчал Тимофей Федорович.
   - Да ничего, не долго мучатся-то осталось, - "подбодрил" мужик.
   Деревенские закашлялись, а Филимон неодобрительно покачал головой. Онисим простодушно пожал плечами, мол, а что я такого сказал?
   - Да не боись ты! Гляди, что я принес -- кольчуга моя. Я в ней две битвы прошел. Было время. - Онисим поднял лежащую на другом конце лавки груду ржавого железа и с гордостью продемонстрировал ее пареньку.
   Лязг и скрежет металлических колец горной лавиной пронесся в гудящей Васькиной голове.
   - Она же давно проржавела, дядька Онисим, - жалобно простонал паренек.
   - Ишь, умник! - Недовольно проворчал мужик, сапогом отодвигая под лавку осыпавшиеся сегменты. - Лучше уж такая, чем никакой. Еще спасибо скажешь. Ну-ка, подыми ручонки-то. Сейчас примерим. Вот, хорошо сидит. Как влитая!
   Под весом железяк Василька согнуло пополам.
   - Мда... - Озадачено произнес Матвей Борисович. Он хотел было сказать что-то еще, но передумал. Вместо этого купец взял прислоненные к стенке вилы и протянул их пастушку. - Вот еще что, меча в нашей деревне не нашлось, но вот тебе оружие куда более грозное. Работники мои зубья на совесть заточили. И черенок крепкий, добротный, не подведет!
   Парень обреченно принял "грозное оружие". Потревоженная кольчуга жалостливо заскрипела и новая порция ржавчины осенней листвой полетела на пол.
   В комнате повисла тишина.
   - Поторапливаться бы пора. Солнце уже к закату клонит, - не зная, куда спрятать глаза, заметил Егор Ефимович.
   - Да. Вот, Василек, мы тебя напоили, накормили, в бой снарядили, и ты нас не посрами. Покажи уж этому чудищу, чего Гнилушкинские молодцы стоят! - Грозно потряс костлявым кулаком Тимофей Федорович. - Хранитель, а тебя просим, даруй воину сему благословение на праведный бой.
   - Что же, у каждого своя ноша. - Скорбно возвестил Филимон и осенил бедолагу святым знаком. Он достал из своей сумы берестяной амулет, на котором рунами были вырезаны имена Хозяина и Хозяйки, и повесил его Васильку на шею. - Знай, что истинная вера и искренняя молитва завсегда чудо сотворить могут. Так что ступай без страха в сердце, чему бывать, того уж и не миновать.
   Василек хлюпнул носом и затравленным взглядом обвел окружающих.
   - Мамка... С мамкой хоть дайте повидаться, - попросил он.
   Староста крякнул и извиняющееся развел руками:
   - Ты уж извини, Василий, но Марфу-то мы пока заперли - уж больно бедовая она у тебя, сам знаешь. Ничего доброго от вашей встречи не будет.
   Пастушок окончательно скис.
   - Ну, пошли, хлопец. - Онисим поднял парня с лавки и легонько подтолкнул к двери.
   Василек обхватил надежный черенок и, опираясь на вилы, послушно побрел наружу.
   Пока парень, тяжело кряхтя, пытался спуститься по ступенькам с крыльца, Матвей Борисович подхватил Онисима под локоть и тихонько шепнул на ухо:
   - Ты бы ,может правда, снял с парня ржавчину свою. Вон, еле ногами перебирает. А ведь последние часы живет.
   - Ага, а как он сбечь удумает? Я его на хромой ноге ловить буду? Или мне его связать да при всем честном народе за веревку что телка тащить? - Ответил мужик. И напутственно добавил: - Понимать надо!
   Матвей Борисович почтительно кивнул головой -смекалку купец уважал. Но тут уже его и самого за локоток потянул Егор Ефимович:
   - Чего меч-то в гарнизоне не купили? Скинулись бы на такое дело. Что он там, с вилами-то...
   - А с мечом чего? Что уж и деньги тратить! - Возмутился Матвей Борисович. - И так вилы какие отдал. Хорошие вилы-то. Еще мой батюшка их приобрел. Сносу нет. А черенок какой! Какой черенок! Э-э-х...
   Егор Ефимович согласился и сочувственно вздохнул. Вилы, да с хорошим черенком -- вещь действительно ценная, жалко, что пропадет.
  
   Главная деревенская улица быстро пустела. Мужики, еще издали завидев горемычного пастушка и его конвоира, вдруг вспоминали, что не наточены косы или не наколоты дрова на зиму, и, почесывая затылки, разбредались по своим дворам. Бабы вели себя расторопней - с криком и руганью они созывали ребятню в дом и в спешке запирали за собранной детворой ворота. Некоторые сорванцы, правда, все норовили забраться на забор и оттуда поглазеть на скорбную процессию, а то и скорчить дразнящую рожицу, за что неминуемо отхватывали подзатыльники метко запущенными кем-нибудь из домашних утиральниками. Василек шмыгал носом и обреченно перебирал ногами, не отрывая взгляда от земли. Онисим, напротив, зорко поглядывал по сторонам, насвистывая мотив незатейливой песенки. Не то, чтобы он верил, что кто-то воспротивится решению собора, скорее проявлял бдительность по многолетней привычке.
   Однако, как старый вояка и предполагал, никто из соседей не решился вступиться за паренька, так что деревню парочка покинула, так и не обронив ни с кем ни единого слова. И все-таки Онисим немного, но ошибся, потому что сразу за околицей их поджидала Кирка. Серая с лица, что льняная скатерка, она крепко сжимала в руках маленький узелок. Даже костяшки на пальцах побелели.
   - Вот блаженная, - тихо проворчал себе под нос мужик.
   - Ты чего здесь? - Без особого интереса, скорее от неожиданности спросил Василек.
   На бледном девичьим лице загорелись темно-фиолетовые глаза.
   - Я помочь пришла, Василек. Вот, возьми с собой. Как чудище встретишь -- развяжи да брось в него. - Кирка протянула пареньку узелок.
   Пастушок озадаченно уставился на спасительный... хм... "чудоснаряд"?
   - А с рукой что? - Василек заметил повязку на левой кисти.
   Кирка не успела ответить. Онисим воспользовался замешательством и выхватил мешочек.
   - Отдай! - Воскликнула девушка.
   - Что же за волшебный узелок такой, что самому чудищу с ним несдобровать? - Ухмыльнулся мужик и взвесил мешочек на руке. - Дай-ка погляжу...
   - Не открывай! - Опасно сверкнула темными глазищами Кирка. - Травы там, заговоренные, зачарованные. Не в нужный час откроешь -- хворь навлечешь на себя. Ни один лекарь не поможет!
   - Ишь ты, "ни один лекарь", - передразнил Онисим, но открывать мешочек передумал. - Мать что ли научила? А все говорила, что колдовства не творит.
   Девушка поспешно забрала выменянный у божка дар.
   - Да только уж сколько и богатырей, и волхвов царь посылал. Никто с этим чудищем справиться не смог. Неужто ты думаешь, что заговоры деревенской знахарки-недоучки помогут? Разве что нечисть со смеху лопнет, когда вместо острых вил в поддых пучок сена от молодца получит, - загоготал мужик.
   Василек опираясь на вилы будто на посох, устало прислонился лбом к древку.
   - Прав дядька Онисим. Какая от тебя помощь, Кирка. Ступай домой, - вяло пробормотал он. - Что уж теперь...
   - Тогда я с вами пойду.
   - Вот дуреха. Куда собралась? На бой с чудищем? - Заржал мужик. - Ты его точно решила смехом уморить!
   - Все равно пойду.
   - Да и шут с тобой, иди. - Легко согласился Онисим. Какое ему, в конце-то концов, дело?
   Василек ничего не ответил. Даже смотреть на Кирку не стал. Зашагал себе дальше.
   И все же дружеская поддержка приободрила парня. Понемногу он приноровился к своей железной "рубахе" и вскоре зашагал хоть и тяжело, но верно. Онисим, старый вояка, оценивающе поглядывал на приосанившегося "узника" - хмурился, щурился да и забрал у того вилы. От греха.
   - Вот навязалась на голову, - буркнул он себе под нос.
   - Симольцы псоватые, все из-за них! - Вдруг зло процедил Василек. - Надо было Гороху все царство ихнее победить, а колдунов поубивать! Чтоб неповадно было на людей честных проклятия насылать.
   - "Честных", - передразнил паренька Онисим и скривился так, что и без того уродливый шрам на его лице сделался корявой, глубокой рытвиной. - Чтобы ты понимал. И какой он тебе "Горох", дурья башка? Ингвар Оох -- так величали государя-то нашего. Не весинец ведь он был, а Стевольский княжич. А как женился на царевне нашей, так и стал царством править. И Стеволье с той поры весинской землей стало. Только для нашего слуха "Ингвар Оох" - очень уж непривычно конечно. Вот такие глупендеи как ты, что языком за каждый зуб зацепляются, и стали его Горохом звать.
   - Да ну! - Василек остановился и, похоже, от удивления вообще позабыл куда идет.
   Кирка тоже с любопытством смотрела на старого вояку. Онисим хмыкнул и скомандовал короткий привал - уж очень разнылось сегодня больное колено.
   - Вот тебе и "ну"! - Засмеялся мужик, присаживаясь на поваленное дерево. - Ты, вот, дальше слушай. Тогдашний симольский царек, Ульвар, братом двоюродным нашему Ингвару приходился. А братья, они ведь как поссорились, так и помирились. Только весинцы с симольцами сколько соседями были, столько искоса друг на друга и поглядывали, оценивали у кого земли богаче да бабы краше. Берут завидки на чужие пожитки-то. Война тогда с того и началась, что "добрые" соседи друг другу хорошей жизни не простили. А после Ингвар решил, что больше на брата войной не пойдет, не по нутру ему это было. Вот и взял за победу одну лишь симольскую деревню вместе со всеми жителями, ту, что раньше на месте Гнилушек стояла. Выбрал из отличившихся воинов пару десятков тех, что победнее, подарил каждому тяжелый от монет кошель, да повелел им селиться в той деревне вместе с симольцами -- взять себе пустой двор да отремонтировать или новый поставить. И никакого ропота и недовольства слышать тогда не хотел. Думал, в соседних дворах жить станут -- подружатся.
   Наши-то смурнее тучи ходили, но перечить государю побоялись. Но сговорились меж собой, что не станут дворы строить, а просто у симольцов все отнимут, а их самих выгонят. Только ведь и жители трофейной деревеньки не поверили, что весинцы с ними бок о бок спокойно жить будут. Да и сами такого соседства не желали. И уйти бы симольцам сразу, но пожалели врагу добро оставлять -- принялись скот резать, все ценное прятать или уничтожать. Думали, что все успеют. Не учли только, что вестовой, что им указ от царя принес, в дороге сильно задержался, и "новые соседи" прибыли в тот же вечер. Ну наши вояки, прадеды твои, как увидели, что деревня разорена и поживиться ничем не удастся, так и осерчали, конечно. Всякого натворили.
   Ну а уж когда государь про ослушание прознал, то в такой гнев впал, что... С горяча собирался тех мужиков на дыбу отправить, а семьи их в рабство продать. Но советники, люди мудрые, - его отговорили. Разумею, что правильно отговорили-то.
   Тогда Ингвар наложил на каждого провинившегося штраф, так что награду, выданную ранее, они вернуть. Затем повелел им все равно селиться в той деревне, точнее в том, что от нее осталось, и запретил оттуда переезжать и самим воинам, и детям их, и внукам, и правнукам. А мальчиков из их родов приказал в войско не брать как склонных к ослушанию.
   Так что "честных" в этой истории ищи -- не найдешь. Так-то.
   - Брешешь ты все! - огрызнулся хмурый Васька. - Не так у нас сказывают. Из-за чудища нам нельзя из деревни уезжать было.
   - Так промеж собой можете любые байки сочинять, - хмыкнул Онисим. - Проклятье-то ваше, оно позже проявилось, да кстати пришлось. А так каждый десятник войска царского, коим и я был, знает, отчего из Гнилушек никого на службу принимать нельзя.
   - А у нас сказывают, что служил ты не в царском войске, а в лихом, - насупился пастушок.
   - Так жизнь -- она долгая.
   Василек хотел было возразить, но жуткий оскал, застывший на лице Онисима, заставил паренька замолчать и втянуть голову в плечи.
   - Но Фильку же взяли, - задумчиво произнесла Кирка.
   - То другой разговор. Старшего Савкиного сынка не иначе как сам Велесий одарил: ловкий, меткий и умом не обделенный. Лучшего охотника я в жизни не видал. А жизнь-то у меня, как я уже и говорил, долгая, не чета некоторым, - старый вояка покосился на Василька и хищно ощерился. - Да и чудища-то давно не видно было, вот и рискнул воевода, взял на службу парня. Эх, девонька, вот за кем бегать надо было, а не за Васькой - пастушком.
   Кирка смущенно отвела глаза.
   - Ладно, в путь пора.
   Онисим поднялся и легонько подтолкнул парня в спину. Васька, согнувшись в три погибели, покорно засеменил по тропинке.
   - Дядь Онисим, - робко окликнула девушка. - А проклятие это... что же его никто одолеть не смог? Почему Велесий и Яролика не заступились?
   - Кирка, я же не хранитель Слова, чтобы знать как Хозяин с Хозяйкой рассудили, - пожал плечами мужик. - В этих краях я на пограничной заставе несколько лет провел. Каждый холмик, каждую полянку знаю - куда ходить, где места гиблые; из которой деревни и в какой год призыв вести, коли потребуется, а откуда отроков на службу не брать и почему. Ну и кое-чему из воинской истории ученый. Вот это мне ведомо, а не замыслы божие. Правда, что мне еще известно, так что при царе Горо... Тьфу ты! В общем, когда чудище двух богатырей и волхва царского извело, один мудрый старец-хранитель Ингвару и подсказал, что проклятие это и к земле, и к крови привязано. Так что справиться с ним могут только сами гнилушкинцы.
   - А дядька Сава еще что-то про реку рассказывал. Вроде бы должна она снова наполниться, чтобы проклятие исчезло...
   Онисим махнул рукой:
   - Хе-хе, Савелий и не такое наболтает, лишь бы кто чарку налил. Брехня это все. Вот предстанет Васька перед чудищем, явит ему свою доблесть да отвагу, победит супостата, тогда и чары божков симольских пропадут! Недолго избавления ждать-то осталось, - издевательски загоготал мужик.
   Кирка нахмурилась и отвернулась.
  
   Вечерело. Густые, вязкие тени сделали лес более плотным, неприветливым, дремучим. С каждый новым шагом по сырой, дышащей влагой и холодом тропинке самые обычные, знакомые звуки -- будь то шорох травы от убегающей полевки, скрип надломленной сосновой ветви под порывом ветра, шелест и хлопанье крыльев потревоженной птицы, - заставляли путников все чаще и тревожней оглядываться по сторонам.
   Наконец под ногами глухо заворчали, заходили ходуном истоптанные, но все еще крепкие бревна гати. Кирка сильнее сжала в руках узелок. Когда впереди показался перекресток, идущий во главе группы Василек остановился и, повернувшись, беспомощно посмотрел на Онисима.
   - Так, ну вот и прибыли, - сам себе кивнув, невесело произнес мужик. - Теперь, Кирка, мы с тобой повернем, пойдем в деревню. А тебе, Василий, туда, дальше.
   Поверенный старосты махнул в сторону зарослей, где изо мха скалился гнилыми зубами остов Старой гати. И в тот же миг, будто подчиняясь движению руки Онисима, там, впереди с протяжным, заунывным стоном, накренился и рухнул наземь трухлявый ствол давно уже иссохшей березы. Онисим осенил себя охранным знаком Велесия, а Кирка невольно попятилась и спряталась за спиной мужика.
   Пастушок побледнел, мелко задрожал и вдруг плюхнулся в ноги конвоиру.
   - Дядька Онисим, отпусти! Отпусти! Не могу я туда идти! Боюсь я, боюсь! - Заревел навзрыд Василек, и кольчуга скорбно заскрежетала под его содроганиями.
   Старый вояка опешил.
   - Да ты что, парень? - Он легонько подтолкнул бедолагу носом сапога в бок. - Хоть бы девки постеснялся. А ну, подымайся! Подымайся говорю, а то раньше времени тумаков получишь.
   Но Василек продолжал кричать и молить о пощаде. Поднялся на ноги только после ощутимого пинка от быстро рассвирепевшего мужика. Пастушок посмотрел на старого вояку, быстро перевел взгляд на растерянную девушку и, поджав губы, резко отвернулся.
   - Так то лучше. Знаешь же сам, не сбежать тебе от этой судьбы! - Рыкнул Онисим.
   Кирка потихоньку подошла к парню, который в это время пытался вытереть лицо рукавом, но позабыл, что одет в кольчугу, а потому довольно грубо оцарапал себе щеку.
   - Василек! Не бойся, Василек, ты обязательно победишь! Вот, возьми узелок, он волшебный, правда. Сделай как я говорила. Ну поверь же мне!
   - Да отстань ты! - Парень не глядя отмахнулся и больно ударил девушку по руке, так, что та выронила "подарок" божка.
   Кирка понурила голову.
   - Что же ты мне не веришь?.. - Почти беззвучно прошептала она.
   И вдруг все вокруг стало для Кирки каким-то неважным, безразличным. Как-то разом навалилась на нее усталость от страшной, бессонной ночи, заныла, заломила рана на покалеченной кисти. И Игренька. Игренька...
   Онисим поглядел на парочку будто на убогих и, тяжело вздохнув, протянул пастушку вилы.
   - В брюхо бей, - посоветовал старый вояка. - Или в голову.
   Все еще шмыгая носом, Василек взялся за черенок. Кольчуга снова заскрежетала и, освободившись от очередной горсти проржавевших звеньев, стала окончательно похожа на кусок видавшего виды закидного невода. Но парень не обратил на это внимание, а покорно побрел вглубь болота. Онисим и Кирка некоторое время наблюдали за тем, как его силуэт исчезает в зелени плотно растущего кустарника.
   - А и захочет сбежать, нечисть-то теперь уже не даст. Савкины-то сыновья и зимой не заблудились, прямехонько к логову вышли. Уж тогда понятно было, что не спроста. - Задумчиво произнес мужик, когда юноша совсем пропал из вида.
   Эти слова будто разбудили девушку:
   - Дядька Онисим, так это чудище их завлекло?
   - А кто же еще? - Онисим снова нарисовал в воздухе знак Велесия.
   - И тетка Радушка... - Кирка растерянно посмотрела на лежащий во мху узелок.
   Поверенный старосты лишь пожал плечами.
   - Все. Пошли, девонька, в деревню. Смотри как темнеет быстро. А Васька твой, если уж победит, - хмыкнул он, - то и сам воротится.
   Онисим похлопал девушку по плечу и зашагал по тропинке в сторону Гнилушек.
   - Да ты идешь? - Окликнул он Кирку.
   Вместо ответа девушка схватила с земли узелок и поспешила за Васильком, ловко прыгая по кочкам и избегая хлестких ударов веток кустарника.
   - Вот дуреха! Куда?! - Мужик кинулся было за ней, да и махнул рукой. Какое ему, собственно, дело?
   Онисим вынул из-за пояса топор и покрепче ухватил топорище. Чутко вслушиваясь и вглядываясь в окружающий лес, быстро настолько, насколько позволяла хромая нога, старый вояка зашагал в деревню, где, как он знал, ждали и беспокоились о нем Петька и маленькая Варенька.
  
   Под ногами недовольно чавкал пресыщенный влагой мох и плескалась ржавая болотная жижа. Кирка звала Василька, но тот не откликался. Лучи вечернего солнца - тягучие, медовые - лениво сочились сквозь майскую зелень. Мерцая между густыми, но прерывистыми тенями, они нещадно слепили глаза. Девушка болезненно щурилась и молила Яролику обуздать расшалившихся "зайчиков", голова у нее и без того гудела и раскалывалась от разрозненных мыслей: смерть Таси, гибель Савкиной семьи, странный божок, проснувшееся вдруг чудище, Василек... Что-то здесь было не так... Нет, неправильно. "Не так" здесь было, конечно же, все, но как бы поверх этих событий, было еще что-то важное. Неуловимое, но очень важное. Кирка теперь это чувствовала.
   Вдруг девушка остановилась. Погрузившись в свои размышления, она и не заметила, что болотные заросли стали намного гуще и никаких следов Старой Гати в поле зрения не было и в помине. Кирка тревожно огляделась и еще раз позвала Василька, но и в этот раз пастушок не ответил. Сомнений не осталось - она заблудилась! Вечером, на болотах. Девушка аж завыла в голос - теперь она не только не поможет Васильку, но и сама бессмысленно погибнет, попадет в трясину и утонет! Кирка запаниковала и, не прекращая выкрикивать имя пастушка, побежала, не разбирая дороги, куда-то вперед, где за зеленой стеной виднелся просвет. Взъерошенным воробьем она металась в тростнике, путалась в цепких кустарниках и, вырвавшись наконец на открытое пространство, едва не угодила в топь, лишь в последний момент ощутив опасное движение земли под ногами и заметив совсем рядом через чур яркую зелень -- частый признак трясины. Кирка замерла и осторожно передвинулась обратно в дебри, из которых так хотела выбраться.
   Не успела она отдышаться, как откуда-то из глубины болотных зарослей донесся сдавленный крик. Девушке показалось, что это был обрывок слова. Она обернулась.
   - Василек! Я сейчас приду, Василек. Я сейчас!
   Кирка не была уверена, что кричал пастушок - звук был слишком краткий и невнятный, и больше не повторился. Но, ухватившись за надежду, она снова ринулась продираться сквозь плотный кустарник, тихонько молясь Велесию о выборе верного направления.
   Растрепанная -- платок потерялся где-то по дороге - и исцарапанная, в насквозь промокших лаптях девушка выбралась наконец на просторную прогалину. По контуру поляну окружала все та же плотная зеленая гуща, над которой возвышались несколько могучих, раскидистых дубов. Видимо, это их мощные корни крепко удерживали островок твердой почвы посреди болота. В нос ударил сильный запах тины и прелой листвы.
   Но важнее было то, что на этой поляне, в нескольких саженях впереди и правее, находился Василек. Он стоял спиной к девушке, а потому не заметил ее появления.
   - Василе-е-ек! - Радостно окликнула парня Кирка.
   Позабыв обо всем, она уже побежала было к нему, но через пару шагов остановилась. С нарастающей тревогой Кира наблюдала за поведением пастушка: Василек сгорбился, как-то сжался и, держа перед собой вилы, медленно пятился обратно к зарослям. Девушка проследила за его взглядом. На другом конце прогалины зияло огромное болотное "окно". Темная вода около берега кружила в водовороте, журча и плескаясь на фоне равномерного гула. И этот шум довольно быстро усиливался. Кирка удивленно смотрела, как ускоряется течение, а воронка, напротив, становится все уже. Еще несколько мгновений и водная круговерть схлопнулась со звонким, дурашливым бульком. И все. Вода успокоилась, но вместо тревожного гула над поляной повисла напряженная тишина - жуткая в своем полном беззвучии, такая, при которой не чирикнет ни одна птица, не шелохнется ни одна травинка.
   Девушка снова перевела внимание на Василька. Тот остановился, выставил перед собой вилы, уперев черенком в землю, и, будто спрятавшись за ними, растеряно выглядывал, пытаясь рассмотреть что-то в омуте.
   - Василек, - тихо позвала Кира и, с опаской поглядывая в сторону "окна", неуверенно пошла к парню.
   - Кирка?! - На этот раз юноша обернулся.
   И будто в ответ на его голос раздался оглушительный грохот. Из омута к небу взметнулся огромный столп воды. Он задержался на мгновение в воздухе, а затем, гневно рокоча, ухнул вниз. Поляну окатило холодной болотной жижей вперемешку с ошметками тины и ила, и с запутавшимися в них улитками, пиявками и всевозможными личинками. И еще -- лягушками, которые несчетным числом попадали наземь. Ошалевшие зверьки бросились в рассыпную, отчаянно квакая, и то и дело сталкиваясь и сбивая друг друга. Воздух наполнился болотной сыростью.
   В то же время почва под ногами дрогнула, заходила ходуном. Василек не удержался и плюхнулся на спину, крепко приложившись затылком о выступающий поверх земли корень. Парень страдальчески вскрикнул, притянул руки к голове и больше не шевелился. Вилы с самым крепким во всех Гнилушках черенком бестолково валялись в стороне, а орды лягушек бесстрашно шлепали мокрыми лапами по досрочно выведенному из строя воину и его грозному оружию. Но испугаться за друга Кирка не успела. У нее за шиворотом зашевелилось и медленно поползло по спине что-то живое, склизкое. Девушка отчаянно закрутилась и, не выпуская узелок из рук, остервенело задергала сорочицу, пытаясь стряхнуть с себя неведомую гадость. К несчастью, промокшая ткань плотно прилипала к коже, а потому освободиться от копошащейся под одеждой дряни Кирке удалось не сразу. Да и радость от избавления оказалась недолгой. Поляну наполнил треск ломающейся древесины. Лягушки быстро попрятались и как-то разом умолкли.
   Девушка вздрогнула и опасливо заозиралась по сторонам, но так и не поняла, откуда исходил жуткий треск. Последние солнечные лучи уже почти растаяли в туманной дымке, а густеющие сумерки превращали все вокруг в темные, неясные силуэты. Единственной странностью, которую Кирке удалось заметить, было мертвое уродливое дерево, стоящее на берегу "окна". Кора его была совершенно черной, темнее чем любая тень, с редких корявых ветвей с тихим шелестом стекали струйки воды, а само оно было настолько большим, что девушка даже удивилась тому, что не увидела его раньше. Кирке показалось, что рядом с деревом произошло какое-то движение. В испуге девушка сделала шаг назад и споткнулась. Она посмотрела под ноги да так и застыла в изумлении -- вся земля оказалась густо испещрена корнями и корешками, будто тонкая кожа жилами.
   И тут почва словно взорвалась. Воздух заполнился месивом из перемолотого дерна. Мелкие комки земли и обрывки растений щедро окатили девушку, настырно попадая в глаза и нос. Она закашлялась, попыталась вытереть лицо. Но что-то крепко охватило ее за туловище и вздернуло в воздух. Кирка взвизгнула, забилась как пойманный в силки зверек, но от этого "объятья" стали только крепче - теперь тугие жгуты обвили и ее левую руку и правую ногу. Снова раздался страшный скрежет и треск. И на этот раз его источник не прятался, а быстро приближался. Вернее сказать, это девушка приближалась к нему, так как удерживающие путы несли ее по воздуху в сторону звука. К вящему ужасу Кирка почти ничего не видела -- ее глаза нестерпимо болели из-за попавшего в них сора.
   - Кто-о-о? - Совсем близко проскрипел нечеловеческий голос.
   Кирку обдало гнилостной вонью.
   - Пусти! Пусти! - Отчаянно заверещала девушка.
   Кожей она почувствовала колебание воздуха рядом с собой. Кирка пискнула, завертелась и, пересиливая острую резь в глазах, сквозь слезы смогла кое-как разглядеть, что оказалась перед тем самым старым деревом у омута. Только было это вовсе не дерево, а неказистое нагромождение толстых ломтей коры, гнилой древесины и ломких, несуразно торчащих во все стороны веток. Сочленения этой деревянной конструкции были подбиты мхом и тиной, и вся она была вымазана илом и перегноем - словно огромная неумелая птица пыталась свить гнездо, а получилось вот ЭТО. И ЭТО было живым...
   Кора на теле существа зашевелилась, вниз посыпалась труха и мелкий сор. Куски древесины разошлись в стороны и на девушку уставились два слепых бельма, каждое размером с кулак дядьки Онисима. Под незрячими глазищами сияли потеки застывшей смолы чистейшего голубого цвета, такого яркого, что он будто бы даже светился в темноте.
   Киркин крик утонул в протяжном скрежете и хрусте ломающихся веток, когда чудовище пришло в движение.
   - А-а-а... Чужая кровь! Не та кровь! - Гневно заревело существо.
   Кирка почувствовала, как сжимаются на ней путы, коими оказались корни ужасного "дерева".
   - Где тот, кого выбрал?! Он обещал! Последний... Где?! - Продолжало злиться чудище, раскачиваясь из стороны в сторону и размахивая удерживаемой девушкой как соломенной куклой. При этом Кирку задевали и царапали бесчисленные ветки.
   - К-кира?! А-а-а! - Крик очнувшегося парня быстро перешел в визг.
   Страшилище перевело внимание на Василька. Тот еще не успел подняться с земли и теперь в панике пытался отползти к зарослям, судорожно отталкиваясь ногами от взрыхленной земли.
   - А-ра-р-ар! Последний! Обещал! - Обезумело в ярости чудище.
   К парню, вздымая землю, устремились жгуты из корней. Пастушок выставил перед лицом руки в защитном жесте и зажмурился.
   И одновременно еще сильней стянулись путы на теле девушки. В общем гомоне она ясно расслышала хруст, и волна нестерпимой боли прокатилась по левой руке. А жуткие оковы продолжали сжиматься на ребрах и ноге. "Оно же меня сейчас раздавит!" - девушку будто окатило ледяной водой. Боль и страх, до того заполнявшие весь мир, на пару биений сердца отступили, и этих мгновений Кирке хватило, чтобы поднести свободной рукой узелок к лицу, зубами стянуть тесемку и, поймав момент, когда при очередном раскачивании нечисть оказалась совсем близко, швырнуть в него открытый мешочек!
   Лунные нити невесомой паутинкой закружили в воздухе. А затем их будто притянуло к чудищу. Яркие линии, блестя и сияя на темной, морщинистой поверхности "дерева", расползлись по сочленениям между кусками коры и просочились внутрь тела монстра. Страшилище вперило слепые бельма в девушку, но потом перевело взгляд куда-то в сторону. Кирка опасливо повернула голову. На самом краю поляны она заметила знакомый силуэт -- в темных зарослях, выделяясь белесым пятном рыбьего черепа, стоял божок. Девушка удивленно открыла рот, собираясь уже что-то спросить, но в это мгновение чудище резко дернулось, вытянулось во весь рост и взревело так яростно, что даже самый свирепый шатун, заслышав такой клич, бросился бы наутек.
   Кирка онемела от ужаса. Она приготовилась к смерти.
   Но нечисть вдруг застыла. Поляну вновь заполнил нарастающий гул, скрип и треск. Уже в следующий момент юркие корни, поймавшие и тащившие по земле вырывающегося Василька, обмякли и бессильно опали. А парень, не понимая, что происходит, все продолжал брыкаться и орать. Одновременно ослабли, а затем и вовсе рассыпались в труху Киркины путы. Девушка с криком упала на землю. От удара на пару мгновений у нее перехватило дыхание и она бессильно застонала от боли. Но страх очень быстро заставил ее отползти от болотного чудовища. Правда, недалеко: звуки, цвета, весь мир вокруг стремительно исчезали. Уже мало что соображая, краем глаза Кирка увидела, как чудище мелко задрожало, мерзко закорчилось в спазмах, надрывно взвыло... и взорвалось, окатив поляну брызгами из разлетающихся щепок и опилок.
   И Кирке показалось... всего на одно мгновение, на какую-то секунду... когда не осталось уже ничего... Вместо болотного ужаса перед ней стоял мальчик, отрок лет 12-13. Очень бледный. И такая неизмеримая грусть была на его исхудалом лице, тоска... А может... может, это было сожаление в его глазах? Глазах, чистейшего голубого цвета...
  
   - Кирка, Кирка ты очнулась?
   Девушка, щурясь, приоткрыла глаза и непонимающе уставилась на нависшую над ней голову Василька. На чумазом лице парня расплылась улыбка.
   - Как ты его! Я ведь видел - только очухался - глядь, а ты чудище это травами светящимися осыпала, и оно как "Бух!" И взорвалось. На самые мелкие щепки разлетелось. Ух! - Возбуждено рассказывал парень, помогая девушке сесть.
   - А я ведь не верил... Не верил! - Шмыгнул носом Василек, с интересом поглядывая на валяющийся в сторонке холщовый мешочек.
   Кирка попыталась пошевелиться и тут же вскрикнула от боли.
   - Кажется, у меня рука сломана, - разлепив пересохшие губы, просипела девушка.
   - Сейчас, сейчас! - Бойко отозвался пастушок.
   Он суетливо порыскал в потемках, нашел пару подходящих палок и помог зафиксировать руку девушки.
   - Вот, так лучше? Светать уже начинает, немного обождем как просветлеет и пойдем в деревню.
   Василек еще побродил по поляне и вернулся уже с вилами:
   - Чудище не чудище, а если я их не принесу, Матвей Борисович мне голову открутит, - вздохнул пастушок.
   Он сел рядом с девушкой так, чтобы они могли прислониться друг к другу спинами.
   - Ты ведь мне жизнь спасла, Кирка. А я ведь такого страха натерпелся - вовек не забыть. - Немного погодя сказал парень. - Вернемся -- зашлю к тебе сватов. Вот что бы там мамка и деревенские не говорили -- женюсь!
   Девушка замерла. Но хоть Василек и не видел ее лица, он был уверен, что она сейчас улыбается. И сам улыбнулся в ответ.
   Так, в тишине, подремывая от усталости, они и просидели до самого рассвета.
   А потом был нелегкий путь в Гнилушки. Особенно сложно идти было Кире. Каждый ее неосторожный шаг отдавал острой болью во всем теле. Да и Василек пошатывался и время от времени останавливался, страдальчески морщась и прижимая руки к голове. Но сажень за саженью дорога поддавалась. А уж когда из сырых болотных дебрей парочка поднялась по склону оврага в залитый утренним солнцем сосновый бор, то и боль немного отступила, и ноги сами веселей зашагали по удобной тропинке.
   - Только знаешь, Кир, давай скажем, что это я чудище убил? - Виновато промямлил парень, когда они уже подходила к деревне. - А то ведь засмеют меня деревенские. Да и тебе, наверное, с такой славы ничего хорошего...
   Девушка согласно кивнула. Вот уж и правда ни к чему, чтобы пошел слух, что она умеет ворожить, что наколдовала такое средство, что с нечистью смогло справиться. И уж совсем худо будет, если кто-то прознает, как она заполучила этот волшебный узелок на самом деле... От этих мыслей Кирке стало очень неуютно. Она поспешила выкинуть их из головы.
   - Скажем, что ты его вилами поборол. Попал в глаз -- чудище и рассыпалось.
   Василек расплылся в довольной улыбке.
  
  

8. Невеста

  
   Переполох в Гнилушках поднялся, как только ребята подошли к околице. Первой их заметила Авдотья. Старушка с диким воплем выронила из рук ведро полное воды и принялась с неистовым усердием осенять себя святым знаком.
   - Нечисть, нечисть в деревне! Люди добрые, мертвяки среди бела дня! Упыри, вурдалаки! - Заорала она и молоденькой козочкой припустила к ближайшему двору.
   Народ быстро сбежался на крики.
   Вид у Василька и Кирки был и правда не лучше, чем у выбравшихся из могил упырей -- оборванные, грязные, исцарапанные, еле стоящие на ногах. Да и как можно было поверить, что они живыми ушли от чудища? Так что близко к ним деревенские подходить не спешили, а кое-кто из мужиков даже выставил перед собой прихваченные грабли и лопаты.
   - Да что вы Авдоху слушаете? Не мертвяки мы никакие, - с опаской поглядывая на угрюмые мужицкие лица, пролепетал парень. - Я это, Василек. И Кирка со мной. Ну вы чего? Свои мы. Живые!
   - А вот сейчас Тимофей Федорович с хранителем придут, тогда и узнаем, хлопец, живые вы... али какие! - Грозно потрясла позаимствованным у соседей топором уже успевшая возвратиться Авдотья. - А ну, у кого ноги быстрые, кликните скорей старосту!
   Из толпы зайцем выскочил мальчонка и побежал в глубь деревни.
   Ожидание головы и соборных мужей несколько затянулось. Вторую ночь они совещались в тереме старосты, а потому к утру на ногах держались не очень крепко и особой прытью не отличались. И теперь, толком не разобрав, что собственно случилось, представители деревенского совета нехотя плелись по пыльной улице и кляли причину столь ранней побудки. Но ведь на то они и уважаемые люди, чтобы суметь разрешить любой острый вопрос независимо от личных обстоятельств!
   Однако встреча с возвращенцами из болот поставила в тупик даже их: староста нервно гладил жидкую бороду, купцы задумчиво чесали затылки, а Филимон с мученическим выражением лица шевелил дрожащими губами, беззвучно произнося один священный текст за другим.
   - Ты что ль, Василек? Кирка! - искренне удивился встрече немного припозднившийся Онисим. - А мы по вам уже и поминки справили. Вон, Филимонушка обряд провел. Все честь по чести.
   - Да мы это, мы! - С отчаяньем в голосе подтвердил парень. И, собрав в кулак все свое мужество, тут же добавил. - Я... Я чудище победил!
   Народ зашушукался. Василек глянул на Кирку, но та будто и не слышала. Девушка еле стояла на ногах, опираясь здоровой рукой на его плечо.
   - Ишь ты, нечисть-то говорливая пошла да с воображением. Чудище он убил. А как докажешь? - Ехидно спросила Авдотья.
   - А ты на болото сходи, да сама посмотри. Мы тебя даже проводим, - хохотнул кто-то из толпы.
   И пока под общие смешки старушка рассыпалась проклятьями и руганью, Тимофей Федорович потихоньку обратился к собутыльникам.
   - Ты же говорил, что Ваську до самой старой гати довел, - староста зыркнул из-под бровей на Онисима, - а девка эта, полоумная, за ним увязалась?
   - Так и было! Сам видел, как парень по тропе пошел, а Кирка потом за ним шмыгнула, - осенил себя знаком мужик. - Некуда там сбежать, да и от чудища разве спрячешься.
   - Ну, а вы что скажете? Могло так случиться, что Васька-пастушок одолел нечисть болотную?
   - Верится, конечно, с трудом. Но как он тогда тут живой стоит? - Почесал затылок Матвей Борисович. - А что, если на болото сходить да проверить?
   - И кто же пойдет? - поднял бровь староста.
   Мужчины потупили взор.
   - Может, до вечера подождем? Коли Васька все-таки сбежал, так чудище объявится. Тут-то уже вся деревня пустобреха этого на болота проводит, - предложил Егор Ефимович.
   - А людям мне как объяснить, что мы в деревне мертвяков держать до темна будем? Да не надо мне тут, сам вижу, что живые они. Но людям-то, людям как объяснить?
   - Тогда отведем их обратно, на распутье к дереву привяжем да подождем до утра. Чего голову-то ломать, - хмыкнул Онисим.
   Тимофей Федорович поводил беззубой челюстью:
   - А как Васька и правда чудище победил, а мы его в лес на ночь? Ты глянь какие они с Киркой побитые. А коли дух к утру испустят? Это же тогда не перед людьми, перед воеводой отвечать за загубленного богатыря! Тут всей деревне мало не покажется, смекаешь?
   Соборные мужи крепко призадумались.
   - Ох Васька, ох пастушок. Увалень увальнем, а какую загадку загадал... И гляди-ка, даже вилы мои приволок, - цокнул Матвей Борисович.
   - Да погоди ты, Матвей Борисович, с вилами своими. Что делать-то теперь? Как беду от себя отвести? - Занервничал Егор Ефимович.
   - А что, - хитро прищурил один глаз староста, - не сладко тебе, Филимонушка, придется, когда прознают, что ты за живых как за мертвых перед Велесием и Яроликой Слово читал?
   Мужики все как один повернули головы к хранителю. И без того бледный Филимон медленно стянул с головы вишневую мурмолку и отер ей вспотевшею шею:
   - Истинно так, Матвей Борисович, засмеют. Может, в глаза не посмеют, но за спиной-то шушукаться станут. А ведь только прошлым летом мне место в Днесьгороде прочили. Но теперь можно и не думать...
   Купцы переглянулись.
   - Так ты погоди, не спеши планы менять, - осторожно начал Матвей Борисович.
   - И то верно, Филимон, - поддакнул Егор Ефимович. - Ты к этим двоим получше приглядись.
   Не давая хранителю времени опомниться, староста призвал жестом народ к тишине и заговорил во всеуслышание:
   - Хранитель, к тебе взываем о помощи! Мы, - Тимофей Федорович обвел рукой стоящих рядом соборных мужей, - люди простые, хоть и при деревенском совете состоим. Налог царский собрать, решить, когда сеять, а когда урожай снимать, поле под пшеницу али под репу определить -- это наше дело. А вот происки злых сил распознать, так это ведь только ты и можешь! Тебе Хозяин Слово открыл, а Хозяйка путь осветила, так ты присмотрись да ответь нам - живые то, добрые люди у околицы стоят? Али нечисть коварная обернулась принявшими смерть мученическую Василием, сыном Фомы, да Кирой, названной дочерью почившей Таисии?!
   Толпа одобрительно зашумела:
   - Да, хранитель Филимон! Кто кроме тебя определит, кто беду отвадит? Скажи нам!
   - Что же вы, люди? Хранитель? Мы ведь это, мы! - Со слезами на глазах кричали Василек и Кирка, но их голоса утонули в общем гомоне.
   - Ну, сам решай, - староста шепнул так тихо, чтоб только стоящий рядом хранитель и услышал, - авось Днесьгород еще и не потерян для тебя.
   Сообразив, что к чему, Филимон помрачнел и нервно водрузил свою измятую шапочку обратно на голову. Он заломил руки за спину и под пристальным взором притихших деревенских решительно подошел к испуганной парочке.
   - Хранитель Филимон... - всхлипывал Василек.
   - Мы это, мы, - устало шептала Кирка.
   Филимон долго смотрел на ребят, хмурясь и смешно оттопыривая нижнюю губу. Затем он протянул руку к тонкой веревочке на шее пастушка и вытащил на свет подаренный им же амулет. Хранитель задумчиво покрутил кусочек бересты и провел пальцем по грубо вырезанным рунам. Наконец, он тяжело вздохнул и вернулся обратно к старосте.
   Народец снова зашушукался.
   - Спасибо, Тимофей Федорович, за старание, но такого греха на себя не возьму, - не глядя на старосту, сквозь зубы процедил хранитель. И громко добавил: - Слушайте, слушайте все! Вы просили меня рассудить, живые люди вернулись в деревню... или порождения нечистой силы. Так вот, говорю вам, что это добрые ваши соседи. А доказательство тому -- амулет, что на шее у Василия. Ни одна темная тварь не в силах находиться рядом, а уж тем паче носить на себе Священные Имена! А потому говорю вам, что это и есть -- Василий и Кира.
   Деревенские удивленно вздохнули. Пара мужичков поотважнее, подойдя поближе к пастушку, присмотрелись к висящему на его груди медальону и утвердительно закивали головами.
   - Это как же? Это Васька чавой ли чудище болотное порешил?! - Всплеснула руками Авдотья.
   - Да ты, соседка, топором-то моим не махай! Натворишь делов, чего доброго, - рядом с ней оказался хозяин того самого двора, куда совсем недавно забегала неугомонная старушка. - Стало быть, победил пастушок нечисть, раз обратно возвернулся.
   Василек и Кирка едва сдерживали слезы:
   - Говорили же, мы это, мы... Спасибо, хранитель, спасибо.
   Филимон продолжил:
   - Люди! Добрый наш Хозяин и Светлая Хозяйка явили милость свою! От верной гибели спасли они сего молодца и девицу. Возрадуемся и вознесем благодарственные молитвы Велесию и Яролике!
   Филимон воздел руки к небу и стал нараспев произносить один из священных текстов. Народ в общей благоговейной радости повторял за ним. Особенно усердствовал Василек, и к месту и не к месту осеняя себя святым знаком. А староста шепнул Онисиму пару слов и тот потихоньку исчез из толпы. Вернулся мужик как раз к окончанию импровизированного молебна вместе с Марфой. До этого момента мать Василька так и держали взаперти, опасаясь выпускать. Простоволосая, выцветшая с лица женщина бросилась к сыну, со слезами заключая того в объятья.
   - Что же, теперь, когда мы все уверились, что это Василий и Кира, надо бы нам снова созвать собор и разобраться в том, что все таки произошло, - сказал староста, когда деревенские немного успокоились.
   Похмельный Егор Ефимыч, прослышав об очередном совете, страдальчески поморщился.
   - Да что же не ясного-то? Василек, соколик мой, спас нас всех от проклятого чудища, вот что произошло! - Откликнулась Марфа.
   - Вот сейчас соберемся, сын твой нам и поведает, как это у него вышло, - промолвил деревенский голова. Он поглядел на измученную Кирку и добавил: - А ты, девица, домой ступай, нам и Васькиного рассказа хватит. Онисим, помоги-ка ей дойти. Да харчей у кухарки моей спроси, пусть соберет.
   Толпа одобрительно загудела.
   - Дал бы и парню в себя прийти, умыться хоть, - заворчала Марфа, крепче прижимая сына.
   - Ничего, мы и баньку истопим, и яствами накормим. Пойдем, Василий, - настоял на своем деревенский голова.
  
   Онисим довел Кирку до двора и отдал ей горшочек с варевом. Едва открыв дверь в избу, она позвала было Игреньку, но тут же осеклась. В доме было пусто и пахло сыростью. Юная травница собралась с силами -- затопила печь, заварила целебного чая, обработала раны. Каша, пожалованная со старостиного стола, оказалась застоявшаяся и пресная. Матушка Тасюта отозвалась бы, что такая только курам на корм сгодится. Но для Киры сейчас и мед не был бы сладок, так что она просто съела пару ложек и отправилась спать.
  
   Несколько дней девушку лихорадило и она почти не спускалась с полозей. В полубреду ее мучили странные, пугающие видения, но когда Кира в ужасе просыпалась, вспомнить содержание этих снов она не могла.
   Каждый день во двор приходил Савелий. Он приносил воду, затапливал печь, кормил кур. И что не менее удивительно -- он был трезв. Кирка не хотела его помощи, но сил прогнать непрошеного гостя у нее не было, так что выразить свое неудовольствие она могла только равнодушным молчанием. Мельник же и сам не искал разговора -- помогал по хозяйству и уходил.
   Так прошло пять дней. На шестой Кира почувствовала себя намного лучше. Все таки не зря Тася считала приемную дочь способной ученицей - приготовленные ей снадобья и мази сработали отлично. Перелом, конечно, так быстро не зажил, зато ссадины и синяки почти прошли, а нога лишь слегка напоминала о себе, позволяя девушке уверено передвигаться без чужой помощи.
   Хоть Кирка и понимала, что лучше ей все-таки еще пару дней полежать, но усидеть дома не смогла. Она оделась и отправилась ко двору Матвея Борисовича. Все дело было в отсутствии вестей от Василька - за все эти дни она его так ни разу и не видела. Хотя, размышляла Кира, наверняка парень приходил, когда ее лихорадило, и она просто не помнит. А сейчас Василек, конечно же, не знает, что она уже поправилась, поэтому надо пойти к нему самой и рассказать, что все уже хорошо! И еще одно, надо взять с собой давно уже сшитую мужскую рубаху -- свадебный подарок жениху.
   Денек был погожий. Пригревало майское солнце, невысоко в небе носились суетливые ласточки, по обочинам дороги в молодой зелени желтели беззаботные одуванчики. Девушка шла по деревенской улице, здоровой рукой прижимая к себе льняную рубаху. Кира непроизвольно улыбалась, глядя на змейку кропотливо вышитого охранного узора. Она смогла убедить себя в том, что счастье с любимым человеком стоит всех страхов и ужасов, что ей пришлось пережить. И всех жертв, что пришлось принести...
   - Кира?!
   Девушка остановилась. Это был дядька Сава.
   - Ты что это? Куда? - Взволнованным голосом сбивчиво пробормотал мельник. Но заметив в руках девушки праздничную рубашку, сказал уже твердо: - Не ходи!
   Кирка смущенно отвела глаза, не зная как поступить. Все-таки она была благодарна Саве за помощь, но ведь смерть Тасюты была отчасти и его виной!
   - Послушай, Кира, - продолжил Савелий, будто прочтя ее мысли, - виноват я, значит, перед тобой и Таисией, виноват. Нет прощения мне. И Радушка мне не простит. Встретимся с ней -- не простит... Запутался я. Хмель и горе мне тогда голову задурманили. Но... не хотел я, чтобы так все вышло. Не хотел, Кирка!
   А теперь, значит, благодаря тебе деревня от чудища избавилась.
   Девушка испугано отшатнулась.
   - Да ты не бойся, никому я ничего не скажу, - подойдя ближе, зашептал Савелий. - Знаю я, что твоя это ворожба, куда уж Ваське с нечистью тягаться. Ты же на мельницу приходила, к духу. Спасла, значит, деревню, как когда-то матушка твоя спасла Ванечку моего и женушку... Добрый дух-то, оказывается, хоть и людьми крутит. А я, дурак, посчитал, что нечисть под самым боком завелась, и Таську тогда напугал. Мельницу спалить хотел! Да хорошо, что не разгорелась...
   Кирка вздрогнула, вспомнив, чью кровь предлагал ей пролить "добрый" дух, но промолчала.
   - А я ведь, когда потерял сыночков моих, Радушку... - запинаясь, продолжал дядька Сава. - Люди-то тогда уже про чудище вспоминали, вот мне бы их послушать, мне бы к омуту тому пойти. Мне бы, значит, найти ту тварь болотную, да вот этими вот руками разорвать гадину в клочья, в мелкие ошметки!
   Раскрасневшийся мужик поднял кулаки со скрюченными пальцами и нервно ими потряс. Вены вздулись на его висках, а из глаз покатились слезы.
   Он бессильно опустил руки:
   - Не разобрался я, дурак. Кругом дурак.
   Савелий тяжело вздохнул, но тут же оживился:
   - Виноват я, и Таиссию не вернуть, но тебе, Кирка, я помогу. Ты послушай, значит, меня - уезжай из Гнилушек. Вот сейчас же уезжай из поганого этого места. В город отправься. Или в другую деревню. У тебя дар есть, хорошая лекарка из тебя выйдет. А я денег скопил, все тебе отдам. Со сборами, с дорогой -- везде помогу. И тайну твою сохраню, можешь верить. Послушай меня, не ходи ты к Ваське. Баламошка этот... да не пара он тебе. Вот и Таисия говорила, что...
   - Не тебе от ее имени говорить! - Неожиданно даже для самой себя взъярилась девушка. - Погубил матушку мою. Да, ты виноват, ты! И нет тебе прощения! И на Василька напраслину возводить не надо! И денег мне твоих тоже не надо!
   Кира развернулась и, хоть каждый шаг и отдавал болью, побежала прочь.
   - Не ходи... дочка, - взмолился растерянный мельник. Но все, что ему оставалось - смотреть как фигурка девушки удаляется по залитой солнечным светом улице. И как по пятам за Киркой скользит по пыльной дороге черная угловатая тень.
  
   - Мамка, я же тебе говорил, это Кирка все, - перешептывался с Марфой Василек, робко поглядывая на собирающихся в тереме Матвея Борисовича гостей.
   За последние дни в жизни его произошел крутой поворот. На собрании, в тот первый вечер по возвращению, староста и другие главы уважаемых семейств устроили ему настоящий допрос. Но Василек держался стойко, отвечал коротко и все талдычил, что чудище видел и поборол его вилами, когда то напало на Киру. Мужики чесали затылки, Онисим насмешливо хмыкал, но поймать парня на лжи никто так и не смог. Его заперли в сарае, но пастушок и тут не унывал: накормили, примочку к разбитой голове приложили - и то ладно. Нечисть ни в тот вечер, ни на следующий день, понятно, не появилась. Кирку же мучила горячка, а потому выведать что-то у нее не было возможности. Тогда мужики решились и всем скопом отправились на болота. Увидев разбросанные по поляне ошметки иссохшей тины, ворох веток и груду коры, и так и не повстречав никакого зла, деревенский собор все же уверился, что чудище мертво. Или изгнано. Тут Онисим поспорил с Филимоном, потому как он, на правах бывалого воина, считал, что коли кто-то был, а теперь его нет -- значит он умер, а хранитель, как опытный служитель культа, вразумлял, что коли этот кто-то и не жил вовсе, то не мог и умереть, а потому вернее считать, что чудище изгнано. Каждый так рьяно стоял на своем, что философский спор едва не перерос в мордобой. Но спас пир, устроенный по поводу избавления Гнилушек от проклятия. Василек тотчас из недотепы-пастушка превратился в героя и занял почетное место за праздничным столом. Поначалу несмело, а затем, по мере опустения бутылей с медовухой, бойко, в красках он описывал свой легендарный бой с нечистью.
   А еще через пару дней в деревню примчался вестовой с приказом Васильку "в недельный срок предстать пред светлые очи градоначальника Днесьгорода для вступления в должность головы городовых стрельцов". Оказалось, что староста уже успел отослать работника в гарнизон, чтобы там уже выслали гонца в город с известием о победе над чудищем. И вот, градоначальник прислал ответ. Василек, услыхав приказ, растерялся. Но тут уже парня подхватил под руку Матвей Борисович, отвел в сторонку и предложил выдать за него Любашу. У пастушка голова шла кругом. А купец знай о своем: "Ну что, зятек, завтра сватовство и устроим?" Василек хлопнул глазенками и кивнул. Не то, чтобы он даже успел что-то сообразить, просто по привычке согласился с тем, что велит хозяин. А когда, наконец, сообразил...
   - А ежели и Кирка! И спасибо ей. Вот хочешь, Васенька, сама схожу к ней, в ножки поклонюсь. Да только если разок помогла, так что же теперь, всю жизнь с ней за то расплачиваться?
   Парень молчал.
   - И вообще, ей что ли самой хотелось в лапах чудища погибать? Ты сам подумай, - стояла на своем Марфа. - Нет, сына, никакая она не благодетельница. Нашла способ как на молодого парня хомут накинуть, змея! Или ты и правда бы Кирку выбрал, а не Любашу, коли сразу бы такой разговор был?
   Одна из работниц прошла рядом с подносом полным горячей выпечки. Васька печально проследил за проплывающими мимо него пышущими жаром яблочными пирогами.
   - Так что, нечего эту девку и благодарить, - заключила мать. - А про то, как дело было, кто кроме вас двоих знает? Твое слово супротив ейного. Кто же поверит, что это не добрый молодец, урожденный гнилушковец чудище победил, а девица, да еще без роду, без племени? Вот, то то и оно!
   - Ну а коли я с военным делом не сдюжу? - Вяло отпирался сына.
   - Да как же не сдюжишь? Тех стрельцов в дозор отправить все равно, что коров на пастбище! Скомандуешь "Пошли!", и пойдут. Ох, Васенька, будем жить с тобой в городе, да при жаловании, да на Любкиного батюшки гостинцах.
   - Ну а коли... коли Кирка на меня в отместку порчу нашлет?
   - А пущай только попробует! Уж я ей тогда, - Марфа воинственно погрозила кулаком куда-то в глубь комнаты.
   Там как раз стоял Миханька, внимательно наблюдающий за нежданным соперником. Не слыша разговора, он воспринял угрозу Марфы на свой счет, нахмурился, задрал нос и отошел подальше.
   - Но я ведь обещал... - Совсем уже тихо и робко промямлил Василек, так, что мать даже не заметила, что он что-то сказал.
   В то же самое время в горнице проливала горючие слезы Любаша. Как мамки-няньки не старались, а успокоить девицу не могли. Пришлось Матвею Борисовичу брать дело в свои руки.
   - Что же ты плачешь, доченька? Может хочешь слезами русло Добромысли наполнить? - Пошутил купец.
   - А-а-а-ы-ы-ы... - пуще прежнего зарыдала Любаша.
   - Ну полно тебе. Как такая зареванная к жениху на глаза покажешься?
   - Тоже мне "жених" - ни кола, ни двора, - нахмурив бровки и скривив губки, фыркнула красавица. - Я за Миханьку замуж хочу, а не за твоего Ваську!
   - Ишь ты... Вот только Васька-то не мой, а уже почти твой, - беззлобно захохотал Матвей Борисович. - Ну ладно, ладно, не сердись. И не реви больше, а отца своего послушай. Ты же знаешь, что Василек чудище поборол, деревню нашу от проклятия спас?
   - Ну и что! А зато Миханька...
   - Не перебивай отца! - Осадил ее купец. - Сдался тебе этот пасечник, тоже мне принца нашла. Ты лучше дальше слушай, да пальцы загибай. Первое -- по царскому приказу тому, кто нечисть сможет одолеть вознаграждение положено, мне Тимофей Федорович сказал. Хотели мы с ним поначалу часть той деньги за собой удержать -- за стол праздничный там, вилы опять же... да не важно уже. А важно то, что от градоначальника весть пришла, а это уже дело серьезное -- будет у Васьки и статус, и власть, и жизнь городская, а не просто копеечка. Ну что, хватает пальцев на руке? Тогда еще одно. Вестовой при мне старосте сказал, что градоначальник донесение о добром молодце, нечисть поборовшем, к самому царскому двору отправил. А там, чем черт не шутит, глядишь и до столицы пастушок наш доберется. Вот и думай, девка, хочешь ли ты замуж за пасечника своего и всю жизнь комаров Гнилушкинских кормить, когда у тебя под боком такой удалой молодец есть? Сейчас решай, как парень до города доберется -- там свои охочии найдутся. Знаю я тех баб, как вцепятся... Эх... - договаривать Матвей Борисович не стал, только тяжело вздохнул и задумался о чем-то своем.
   Любаша прекратила рыдать и даже больше не хлюпала носом, а заинтересованно разглядывала каждый согнутый пальчик на своей пухленькой ладошке.
  
   Со двора Матвея Борисовича доносились громкие, веселые голоса. Когда Кирка подходила к забору, из незапертой калитки на улицу вывалилась орава ребятни. Девушка успела ухватить одного сорванца за руку.
   - А что там за шум? - Кивнула она в сторону терема.
   - Любашку сватают! Там и староста наш, и хранитель даже из Вороничей приехал, и полный терем гостей. Да пусти уже! - Крикнул мальчишка, вырвался и сломя голову побежал догонять товарищей.
   - Вон оно что, - улыбнулась Кирка и направилась в дом.
   - Кирка? А ты чего тут? - Удивился Онисим, столкнувшись с девушкой в сенях.
   - К Васильку я. А что тут за веселье? Никак смотрины у Любаши? - За спинами собравшихся людей она смогла разглядеть дочь купца в парчовом сарафане, расшитом жемчугом и золотой нитью, и в не менее богато украшенном кокошнике.
   - Ох, и красота, глаз не оторвать! - Искренне восхитилась девушка. - А что же Миханька рассказывал, что только в будущем году свататься будет?
   Впереди стоящий парень обернулся. Кирка удивлено ойкнула, узнав в нем предполагаемого жениха.
   - Это потому, Кирка, что не я сватаюсь. - На лице Миханьки заходили желваки.
   - Как же это...
   - Что это у тебя? - Парень быстрым кивком указал на сверток в руках девушки.
   Кирка смущенно улыбнулась.
   - Дядь Онисим, ты позови мне Василька.
   Поверенный старосты тоже теперь заметил вышитую рубаху и озадаченно потер ладонью шрам на носу. Он намеревался уже подхватить Кирку под руку и вывести во двор, но Миханька его опередил.
   - А чего его звать, когда он и так здесь? Васька! Эй, Васька! - Громко выкрикнул парень.
   - Ну чего тебе? Угомонись уже окаянный. Не мешай счастью чужому! - Рявкнула в ответ Марфа.
   - Да разве же я мешаю? Совсем наоборот, - ощерился Миханька. - Тут, Марфа Харитоновна, у Василия Игнатовича, как оказалось, еще одна невеста есть. Стоит, позвать жениха стесняется. Вот я и помогаю, счастью-то.
   Шум в избе разом стих. Гости все как один повернулись в сторону ухмыляющегося парня.
   - А ну, народ, расступись! Дай невесте на жениха поглядеть.
   Девушка непонимающе посмотрела на Миханьку. Но люди действительно потеснились, освобождая ей обзор на дальнюю часть комнаты, где чуть в стороне от Любаши стоял Василек. Будто маковые цветы в пшеничном поле, красовалась на пастушке алая рубаха в золотых узорах.
   Кирка так и застыла.
   Василек тем временем, не зная куда деться, попятился ближе к матери. Любаша же, хлопая красивыми голубыми глазами, уставилась на нежданную гостью как на снег посреди лета.
   - Это что еще за невеста такая? - Первой, поставив руки в боки, откликнулась Марфа. - Ты что, девка, белены объелась? Кто тебя сватать приходил?! Вот уж гляньте на нее, навыдумывала! И не стыдно?
   Желчные слова женщины вывели Киру из ступора.
   - Как же "навыдумывала"? Он сам ведь мне обещал. Василек, что же ты молчишь?
   Парень потупил взгляд в пол, не собираясь ничего отвечать.
   - Я же тебя от чудища спасла. Я же из-за тебя... Ты ведь сам говорил, Василек!
   - Брехня! Вся деревня знает, что это мой сынок нечисть поборол! - Перешла на визг Марфа. - Да вы гляньте, гляньте, люди добрые, ай-ай, ведь врет и не краснеет. Гнать таких из Гнилушек надо! Поганой метлой гнать, чтоб другим неповадно было!
   - Не вру я. Василек, скажи им как взаправду все было!
   Все перевели взор на жениха, но тот тянул с ответом. Марфа дернула сына за рукав.
   - Я чудище победил. Вилами, - не подымая взгляда от пола промямлил парень.
   - Вот! Слышали? А эту врушку вон из деревни!
   Возникла пауза. Народец растеряно перешептывался, а Кирка не могла больше сказать ни слова. Она стояла и смотрела на прячущего глаза парня. И мерещилось ей, будто у ног Василька сидит Игренька... а с нарядной рубахи парня на светлую кошачью шерстку стекает алая кровь.
   - От чудища спасла! - Вдруг громко расхохотался Онисим. - Это тем пучком сена, что с собой таскала, что ли? Или может, это ты с вилами на него пошла?
   Вслед за старым воякой засмеялись и все гости.
   - Не держите зла на девицу, люди. И ты, Марфа. - Раскинул в умиротворяющем жесте руки Филимон. - Видно, повредилось умом чадо. Оно и не мудрено, такого страха натерпеться. Да... Ты, Кирочка, ступай-ка домой. Подлечиться бы тебе еще надо, отдохнуть. А завтра приходи к святилищу, вместе Яролике помолимся, глядишь, и уладится все.
   Толпа одобрительно закивала. Конечно, умом тронулась, как же еще? Онисим осторожно взял девушку под руку, развернул и повел из избы. Кира не сопротивлялась, не оборачивалась - просто шла, куда ведут. Гости снова весело зашумели. Праздник продолжался. Только Марфа злобно поглядывала вслед несостоявшейся невестке.
   За порогом Онисим отпустил Кирку и велел ей идти домой. Он проводил ее взглядом до калитки, а затем облегченно выдохнул и вернулся в дом, не желая пропускать веселье.
  
   Едва Кира шагнула на улицу, как ее окликнул Савелий. Мельник плелся вдоль забора, покачиваясь и хватаясь за плохо отесанные доски. Позвав девушку, он пошатнулся и, навалившись спиной на деревянное полотно, сполз на землю. Пьяный смех всполошил мошкару и кузнечиков в придорожных сорняках.
   - Что, Кирка, тропок в Гнилушках много, а путь-то всего один? - Савка помахал початым бутылем и, закатив глаза, отхлебнул очередную порцию самогона.
   Но девушка прошла мимо, не только не услышав его слов, но и не заметив его самого. Ожесточенно палило полуденное солнце. Яркий свет слепил глаза до боли, до слез. До тошноты.
   Щурясь и прихрамывая, Кирка медленно брела по пыльной деревенской дороге. Мимо знакомых с детства дворов. Мимо собственного опустевшего дома. Ноги сами вели за околицу. И чем дольше она шла, тем больше деревьев появлялось вокруг. И чем гуще становился лес, тем надежнее скрывали мир от солнца его пышные кроны. И чем тусклее был свет, тем все легче становилась дорога. И ни кочка, ни камушек, ни корешок не встречались на пути девушки. Все звуки вокруг слились в мерный шелест листвы, в кроткий плеск воды. И ни единый голос не окликнул. А если кто и позвал, то слова те не сумели перекричать тишайшее дыхание леса.
   Так Кира и добралась до болотного перекрестка. А там кустарники, взъерошенные тьмой цепких веток, услужливо расступились в стороны, трухлявые бревна старой гати вдруг окрепли и послушно разостлались до самого омута -- иди Кира, иди, куда ведет тебя дорога. И она шла. Шла без устали до самой поляны-острова. И только там остановилась.
  
   "Кто это?" - Удивляется Кирка. - "Люди?"
   Нет, эти бледные образы, что стоят на поляне чуть правее тропинки, вовсе не люди -- призраки, мороки. Воспоминания. Вот Ванечка в новеньких валенках и слишком большом тулупе. Рядом с ним Ярошка в отцовском армяке. И тетка Рада в своей длинной сорочице. Она держит сыновей за руки. Крепко держит. Чуть дальше стоит Тася. С тревогой глядит она на названную дочь. А еще дальше, левей от тропинки, - божок. Застыл - не шевельнется, будто и не живой вовсе. Будто кто пугало из костей и тряпья собрал.
   Но Кирка не испугалась - нечего ей больше бояться, - не убежала, не вскрикнула. Помедлила разве что, всматриваясь в знакомые лица, а затем продолжила свою дорогу.
   Несколько шагов -- и она рядом с мальчиками и их матерью. Ванечка протягивает руку к девушке. Маленькая ладошка слегка касается Киркиного запястья. И мир вокруг вдруг меняется.
   Снег. Покров еще тонкий, из-под белой пелены выглядывают зеленые шапки мха. Гнилыми зубьями торчат остовы старой гати. Листва уже опала и за росчерками оголенных веток хорошо видно поляну и сам омут, чью темную воду уже затянула ледяная корка. К берегу тянутся две цепочки следов: одни козьи, другие - детские. В конце этой вереницы, у самого "окна" стоит Ванечка, а чуть поодаль на льду - Манька. Одноухая Манька. Мертвая... Сукровица грязными потеками засохла на ее морде. Но Ванечка не понимает. Он смеется. Коза блеет, цокает копытцем. Подзывает. Мальчик тянет к ней ручки и делает шаг на тонкий лед. По корке разбегается паутина из трещин. Поляна заполняется опасным хрустом. Еще один шаг дальше от берега. И еще. Лед выдерживает. Но Манька вдруг мотает головой, становится на дыбы и с силой бьет копытами по поверхности. Полмгновения, и ребенок уходит под воду. В стороны разлетаются брызги и осколки льда. В то же самое время на поляну выбегает Ярошка. Он видит, что случилось и кидается к берегу. Ванечка не успел отойти далеко, и старший брат, упав на колени, в последний момент хватает тулуп за воротник. Ему тяжело, болотная тина не отпускает добычу, но паренек изо всех сил пытается вытянуть малыша на берег. Медленно, но у него получается -- над водой показалась голова Ванечки. Мальчик кашляет, плачет, слабо машет руками. Еще чуть-чуть, еще ближе к берегу. И вдруг ребенок резко уходит под воду! Рывок такой сильный, что Ярошка едва сам не оказывается в омуте. Очухавшись, паренек кричит, всматривается в черную воду, безуспешно пытаясь отыскать брата. Неожиданно из глубины "окна" появляется козья голова. Манька пастью вцепляется в лицо Ярошке и рывком увлекает того на дно.
   Плещется вода. По поверхности омута разбегаются хаотичные волны, раскидывая осколки льда и разбивая отсвет пасмурного неба на десятки тонких лоскутов. Но понемногу все утихает.
   Снег растаял.
   Кирка снова на поляне рядом с призраками. Ванечка все еще держит ее за руку. Рада что-то рассказывает, объясняет, но ее звонкий когда-то голос звучит лишь далеким, неразборчивым эхом. Девушка осторожно освобождает руку и идет по тропинке дальше. Туда, где ее уже ждет Тася.
   Лицо приемной матери изломано глубокими морщинами, руки скрещены и прижаты к груди. Не такой хочет помнить ее Кирка. Но вот Тася здесь, а ее бледная кожа покрыта предсмертной испариной. Девушка сама протягивает руку, касается ладонью щеки своей матушки. И мир меняется.
   Комната. Полумрак. В глиняных мисках медленно истлевают подожженные стебли лекарственных трав. Растрепанная Рада с огромным животом мучается от болей на собранной из сена лежанке. Рядом с подругой суетится Тася. Она растеряна и напугана. Чуть поодаль на лавке сидит Савелий -- прячет лицо в дрожащих ладонях.
   Роды никак не могут разрешиться.
   Но Кира сейчас видит больше, чем мог бы человек. Она видит саму утробу, видит нерожденного еще Ванечку. И четырехпалую руку-тень, обвившую своими черными отростками пяточку младенца. Мертвая хватка -- малышу не появиться на свет... И еще Кира видит, как рядом с дядькой Савой появляется божок -- сгущается в воздухе уродливой тенью, так же, как и когда-то на мельнице. Но здесь никто его не замечает. Рыбий череп тянется к голове мужчины. Подступается близко-близко, к самому уху. Шевелятся белесые кости рыбьей пасти, но слова произносит мельник. Он что-то шепчет Тасе. Женщина удивленно смотрит и мотает головой в ответ. Но Савелий продолжает говорить, показывает на Раду. Та уже еле дышит. Знахарка растеряно глядит то на подругу, то на уже упавшего перед ней на колени Саву. И в конце концов обреченно кивает.
   А божок вдруг поднимает голову и пристально смотрит на Киру.
   Девушка в испуге одергивает руку.
   Напротив стоит Тася. Она испытывающе глядит на дочь.
   - Хитрость все, дочка, злые козни. Не твоя воля, что ты здесь, то божок всех обманул -- ничего взамен не отдал, но все отнял! - Сбивчиво рассказывает женщина. - Потому и мы с Радой здесь. Упросили Хозяйку, Матерь всех детей, - отпустила Милосердная. Всего на часок отпустила. Тебя повидать, правду показать. Ты воротись дочка, не твоя это дорога. Воротись!
   И Тася крепко обнимает дочь, прижимает к груди.
   Кирка не сопротивляется. Она всего-то и хочет голос родной услышать. Хоть еще один разок! Но в неясном шуме ей уже не различить, где человеческая речь, а где шелест листвы.
   - Что же ты меня покинула, матушка, - роняет девушка слова, что слезы в колодец -- гулким эхом раздаются они в душе матери, частой рябью разливаются по больному сердцу.
   С горькой беспомощностью Тася выпускает из объятий отстраняющуюся от нее Киру. И хотелось бы матери броситься к дочери, силком заставить ту повернуть! Да только нет у мертвых власти над волею живых. Вот и смотрит она вслед девушке, вот и шепчет не миру, не богам, но самой себе: "Не уберегла я тебя, моя боурь-травушка. Не уберегла..."
   Кира идет по гати дальше, а за ее спиной таят, исчезают воспоминания.
   Вот уже и божок рядом: рыбий череп глядит пустыми глазницами, с торса сыпется крошка из засохшей грязи. И шевелятся, ворочаются между ребрами разномастные уши -- слушают.
   - А я ведь вспомнила тебя, - медленно произносит девушка. - Ты помог мне спрятаться в лесу. Давно, когда погибли мои родители. А потом вывел меня к дороге...
   Божок молчит.
   - ...Но вначале привел разбойников к нашему ночлегу, - бесцветным голосом продолжает Кира.
   Нечисть клацает острозубыми челюстями:
   - Ты ведь уже знаешь, кто я. Мне душегубству потворствовать -- одно удовольствие.
   Холодный огонек разгорается в фиолетовых очах.
   - Так зачем же спас, если хотел загубить? - Тихо спрашивает Кирка.
   - Слугу себе подыскивал. Прежний злость свою растерял, а вместе с ней и силу. Да ты встречалась с ним недавно, здесь же, - посмеивается нечисть, скрежеща костями.
   И вместе с ним глумливо хохочет Хор одного Голоса, но быстро затихает.
   - Вот я загодя и задумался о ком-то... более способном. Тебя присмотрел.
   Рыбья голова тянется ближе к девушке. Мерно щелкают шейные позвонки. Кирка остро чувствует запах сырой земли и тлена.
   - И как же ты мог знать, что я стану тебе служить? - Совсем тихо шепчет девушка.
   - Я и сейчас не знаю, слово пока еще за тобой. Но мне такой риск по нраву, - без обиняков признается нечисть, - ведь все мои карты крапленые.
   Неожиданно из-за спины божка выскакивает одноухий кот. С шипением он бросается к девушке. Но Кирка так и стоит -- не смеет пошевелиться, ведь это ее Игренька. Мертвый Игренька. Из-за нее мертвый! Между тем взъерошенный кошара цепляет за рукав свадебную рубаху, стаскивает ее наземь и неистово полощет по ткани когтями, рвет на мелкие лоскуты. Успокаивается только тогда, когда от ненавистной ему одежды остаются лишь бесформенные клочки, - садится на тряпье и принимается умываться. Девушка с удивлением смотрит на остатки рубахи, не понимая, зачем же она несла эту тряпку всю дорогу. И вдруг прыскает смехом. Так вдруг весело ей стало!
   - Ну так что, изменишь свой путь? - Вкрадчиво спрашивает божок.
   - Да куда же я пойду? Нечисть ты и ведешь себя как нечисть. Как же легко с тобой! А там, - хихикая, она машет рукой в сторону деревни, - люди. Называют себя так, но вот поступают...
   - И я такая же как они. - Чуть уняв приступ смеха, продолжает Кирка. - Но хотя бы в одном стану лучше -- буду честнее. Вместо радости пусть будет мне безудержное веселье, вместо терпения да доброты -- неистовая ярость! Стану служить тебе, буду нечистью как и ты! Только не обмани меня божок, теперь не обмани!
   Бушует пламя в глазах, лицо искажает злобная ухмылка. Девушка уверенно идет к кромке воды, в последний раз глубоко вдыхает сырой воздух и с хохотом падает в омут.
   И весь мир, наконец, заполняет черная вода -- холодная и глубокая как Киркина обида.
  

***

  
   В Гнилушках снова беда -- одним часом протухла вода в колодцах. Тем, кто вовремя углядел неладное - повезло, а вот Онисим с похмелья не присматривался, не принюхивался, а сделал богатырский глоток из ведра, только что самолично поднятого из колодца. Закашлялся, заплевался, да поздно. Еле успел он добежать до укромного места, а потом едва дополз до порога собственного дома. Так же, как и он, слегло еще несколько человек с разных дворов. Деревенские бросились было разыскивать Кирку, но девушки и след простыл. Пришлось посылать гонца в гарнизон, упрашивать лекаря хоть бы и втридорога, но приехать в деревню и помочь хворым. Выздороветь, правда, суждено было не всем. Но Онисим жив остался -- так заботливо за ним ухаживали Петька и Варенька, с таким усердием молились они Велесию о здоровье отца.
   Не успев оправиться от первого страха встречи с нежданным бедствием, деревня впала в настоящую панику. Люди ведь быстро сообразили, что воды в Гнилушках больше нет, а без нее долго-то не протянешь. Когда еще колодцы очистятся? И очистятся ли вообще?.. Была, конечно, еще речушка. "Но ходить с ведрами за версту, да с горы, да в гору -- особенно не находишься: попить наберешь, а огороды, а скотинка?" - Хватались за головы жители деревни. Однако Тимофей Федорович на то и староста уж какой десяток лет -- быстро сумел людей успокоить и в тот день же день собрал совет.
   Стали почтенные мужи кумекать, как теперь быть да с кого за напасть эту спросить. "Да что тут думать? Ясно же, нечисть это куражится!" - Высказал общее мнение один из собравшихся. "А не ясно другое -- новая это напасть объявилась или соврал Марфин сынок, и это все то же чудище балует?" - Добавил Егор Ефимович, с хитрым прищуром поглядывая на Матвея Борисовича. "Да хоть так, хоть эдак, все одно парня снова на болота отправить надобно", - не скрывая досады, буркнул в ответ купец. Тимофей Федорович на оглашении решения всей деревне так и сказал: "Поборол одно чудище -- справится и со вторым. Ну, а коли набрехал, обманул нас пастушок, то тем более в топи ему дорога!" Марфу заблаговременно заперли в сарае, Василька снарядили как и раньше, только провожать его до гати вызвалась почти вся деревня -- попробуй сбеги!
   Но и в этот раз на смертный бой парень шел не один. Миханька, поняв, что поход на чудище повторится, во всеуслышание заявил о своем желании стать Васильку соратником. Не от заботы о приятеле, конечно, а с той надеждой, что после победы сможет вернуть себе выгодную невесту. Ну и стать начальником городской охраны тоже бы не помешало. "Подумать только, какой-то пастушок чуть не лишил меня всех этих благ!" - Все еще злился Миханька. Егор Ефимович попытался сына отговорить, но слово -- не воробей. Толпа с радостью поддержала боевитого парня и слух о втором смельчаке молниеносно разнесся по Гнилушкам. Особенно старалась Авдоха. "А и правильно!" - Скрипела старуха. - "Может чудище потому и не сгинуло, что в прошлой раз одного только Ваську заслали. А ведь под кровавой-то березой вдвоем они были! Пожалели Миханьку, пожалели соколика, а теперь вся деревня страдает. Люди от отравы мрут!" Ну и все, обратного пути уже не было. Тогда Егор Ефимович расстарался, кинул клич да собрал сынку какое-никакое, а снаряжение: за сходную цену нашлись в деревенских закромах и меч годный, и дощатая броня. И как вышел Миханька на главную улицу в доспехах да при оружие, так деревенские и ахнули: "Ни дать ни взять гнилушкинский воевода! А железки-то, железки на солнце так и светятся, так и сияют. Загляденье!"
   Через пару дней по отблескам-то этим во мху да болотных кустарниках Миханьку по частям и собирали... Не все нашли правда. Но отрезанный язык, пригвождённый к стволу дерева годным мечом, впечатлил даже видавшего вида Онисима. Егор Ефимович как про это прознал -- рассудка лишился. После похорон вышел за околицу и больше не вернулся. А тем же вечером Авдоху нашли в собственном доме зарубленную топором...
   Матвей Борисович объявил дочери, что выдаст ее замуж за Тимофея Федоровича, так как иной достойной кандидатуры в деревне не осталось. И сколько бы Любаша не ревела, под венец ее все-таки отвели. Но радовался староста своей новой жизни не долго. На следующий же день дед скатился с лестницы и свернул шею. Завистники поговаривали, что оступился Тимофей Федорович не без помощи молодухи. Но свидетелей тому не было. Матвей Борисович почесал затылок да и пошел оценивать привалившее богатство.
   Ну а Василек... Сколько пастушка не искали, даже лаптей от него не осталось. Бросила Марфа в пустую сыновью могилу его любимую дудочку, да и вслед сама бездыханная свалилась. Так и похоронили.
   Со временем все в Гнилушках пришло в норму. Вода в колодце очистилась, речушка продолжила мелеть, болото -- разрастаться, а деревенские, посокрушавшись о том, как же это все вышло, вернулись к своей обычной жизни. Жизни с привычным проклятием.
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"