"По вечерам мы собирались в "Хламе"... "Хлам" помещался в подвале главной гостиницы города, куда поселили приехавших из Харькова правителей второго и третьего ранга. Мандельштаму удалось пристроиться в их поезд, и ему по недоразумению отвели отличный номер в той же гостинице. В первый же вечер он появился в "Хламе", и мы легко и бездумно сошлись."
Я представила "необузданно" веселого, бесшабашного Оську, который был наделён таким обaянием, что "правители" запросто взяли его под свое крыло. Между заседаниями так хорошо от души посмеяться! Отчего ж парню не помочь... Этот заводной мотор - Оська, ни минуты не знавший покоя, порой посреди спора или в разгаре живой болтовни, присядет на корточки перед стулом, достанет тетрадный листок и начнет быстро-быстро писать, с отстраненным лицом, слегка втянув нижнюю губу.
Вот он лежит в гостиничном номере, в одежде поверх покрывала, руки заложив за голову. Смотрит озорно в потолок, поражаясь невероятному факту: он в шикарной гостинице! Гражданская война в разгаре, а Оська, вовремя оставив Харьков, обосновался правителем в главной гостинице. Теперь все кофейни - его! Тут уж он кому угодно фору даст... И долго еще будут вспоминать разносчики молодого лопоухого чернявого парубка, который, вдруг схватив листок и карандаш, вскакивал с места, приседал перед стулом и поспешно выводил кривые строчки:
В хрустальном омуте какая крутизна!
За нас сиенские предстательствуют горы,
И сумашедших скал колючие соборы
Повисли в воздухе, где шерсть и тишина...
Заглянул в подвальчик. Милое местечко. Сразу приметил смуглую девушку с модной короткой стрижкой. Лицо - сплошные глаза. Нос - уральским хребтом между ними. Смелая, дерзкая, в споры кидающаяся. Киевлянка. Не женщина - дэнди. Мужской костюм и вечная папироска в зубах. Революционный шик! Как такую не заметить!
Осип был острослов, вмиг сразил Надежду. А Надя, чутьем ли, глазом ли зорким в нем запредельное определила. Пригласил в номера, пошла безоглядно. Знала уже тогда, что не на одну ночь.
Кувыркались в простынях, запутывались ногами - едва ли не самая страстная ночь была. Потом Осип делил страсть свою между красавицами многими. А она прощала. Знать, глубока была зарубка той первой ночи. Того первого откровения: гений! гений он!
Знала ли она уже тогда, что за гения придется платить ей особою платой? Загнанная, отверженная, неприкаянная, на поругание души выставленная, обездоленная - мало? Взымайте большую! - выучила, вызубрила все стихи его, каждый день твердила, писала на листочках и тут же сжигала, чтоб не забыть, чтоб зрительно сохранить. А потом добиваться, пробивать лбом и духом издателей, торговцев, чиновников.
Знала ли, что той ночью повязала себя пожизненно, обрекая на страдания, которые последующие поколения подвигом назовут?