Лейб-гвардии гусарский полк выстроился на окраине леса поэскадронно в две линии. Справа от нас располагался Лейб-гвардии казачий полк, а слева - "черные гусары" из Александрийского гусарского полка. Армии давно начали сражение, а мы только готовились вступить в дело.
Напротив нас густыми рядами стояли французские кирасиры. Солнце ярко блестело на их кирасах, как будто бы желая ослепить русскую армию. Французы сидели на больших, мощных лошадях, и мне казалось, что наши противники - сказочные великаны.
Со всех сторон разносился гром пушек, ружейные залпы и стук барабанов. Отданы последние приказы, и Лейб-гвардии гусарский полк первым бросился на французскую кавалерию. Слева и справа от меня раздавалось громкое "Ура". Я тоже его подхватил. Что может быть красивей кавалерийской атаки, когда разгоряченные всадники врезаются друг в друга, рубя саблями во все стороны и не забывая при этом про пистолеты?
Вскоре всё смешалось. Трудно было определить, где свои, а где чужие. В такой ситуации нужно стрелять и рубить первым. Иначе до вечера не доживешь.
В тот день в битве под Фридландом против построенной в три колонны французской тяжелой кавалерии, насчитывавшей пятьдесят эскадронов, выступило всего лишь тридцать пять эскадронов легкой русской кавалерии. Тридцать пять эскадронов. Казалось бы, такому преимуществу в силе невозможно противостоять, нельзя сопротивляться. Однако, русские гусары, лейб-уланы, лейб-гусары и лейб-казаки продемонстрировали чудеса храбрости, мужества и стойкости, опрокинув французских драгун и кирасир, заставив их отступить с поля боя.
Я был впереди своего эскадрона. Первого попавшегося мне на встречу кирасира я зарубил саблей. Потом я рубил ещё и ещё... Молоденький французский офицер, оказавшийся недалеко от меня, шагах в пяти, не больше, выстрелил из пистолета, целясь мне в грудь. Господь Бог и, возможно, удача оказались в тот день на моей стороне - пистолет дал осечку, а французского офицера тут же пронзил пикой промчавшиеся мимо меня лейб-улан.
Наконец наполеоновские кавалеристы не выдержали. Несмотря на свое численное превосходство, они начали отступать в тыл, под прикрытие батарей и пехотных батальонов. Мы же преследовали их столько, сколько могли, убивая отстающих. Вот я почти догнал рыжего кирасира, который, постоянно оглядываясь на меня, всё пришпоривал и пришпоривал своего коня. Моя рука подняла вверх саблю, готовясь обрушить её на шею кирасира, но тут меня кто-то затряс за плечо и я проснулся.
***
- Владимир Сергеевич, батюшка, просыпайтесь, - тряс меня за плечо Кондрат, мой слуга, а по совместительству денщик, лакей, камердинер, и иногда ещё и повар.
Я открыл глаза и долго не мог понять, где нахожусь, то ли на полях под Фридландом в Пруссии, где 2 июля 1807 года я участвовал в сражении с Наполеоном, то ли в трактире Дягтерева, расположенном на окраине Москвы, ставшим моим пристанищем чуть больше года назад. Через некоторое время я сообразил, что нахожусь все-таки в трактире, а кавалерийская атака на французских кирасир мне опять приснилась. Этот сон посещал меня регулярно весь последний год. Раньше мне снились совсем другие сны, но после выхода в отставку в 1808 году, мне почему-то постоянно вспоминалась та кавалерийская атака под Фридландом. Сам не знаю почему. Возможно потому, что никогда мне больше не носить великолепный мундир лейб-гусар с расшитым золотом красным доломаном и ментиком, не пировать вместе с товарищами по полку, не нестись во весь опор на лихом коне навстречу неприятелю, крича оглушительное "ура!"
Впрочем, после той истории, произошедшей со мной в Петербурге в 1808 году, я должен был сказать спасибо провидению, что ещё так дешево отделался - одной отставкой. Вы хотите узнать, что это за история? Хорошо, я вам о ней обязательно расскажу, но только в другой раз, милостивые господа, в другой раз.
- Владимир Сергеевич, к вам пришли. - Кондрат указал рукой в сторону маленькой комнаты, которая использовалась мной в качестве прихожей.
Я всё ещё находился во власти сна, благодаря которому мне вновь довелось побывать на месте славы моего любимого лейб-гусарского полка. На мою сообразительность также плохо повлияла выпитая вчера в большом количестве водка. Наконец до меня дошел смысл слов слуги.
"Ко мне кто-то пришел. Кто? Требовать возвращения долга?" - пронеслось у меня в голове, пока я поднимался с кровати.
- Кто пришел? Говори толком.
- Барыня какая-то. Молоденькая барыня. Незнакомая. Сказала, что ей нужен Владимир Сергеевич Версентьев. Очень хочет вас видеть.
- Да как же её фамилия, братец? - я недовольно посмотрел на Кондрата. Вечно у него проблемы с памятью, хотя, конечно, слуга он надежный, преданный и честный. Да и в трудную минуту на него можно положиться. После того, как мне пришлось продать фамильное именье, чтобы хоть как-то расплатиться по долгам, он остался единственным моим крепостным. Сколько я ему не предлагал стать свободным, он ни за что не желал расставаться со своим барином, то есть со мной.
- Она назвалась, батюшка, да я забыл, - виновато пожал своими широкими плечами Кондрат. - Уж больно мудреная у нее фамилия. Но сразу видно, что очень благородная девица. Может быть, даже княжеских кровей каких.
Для моего слуги все дворяне относились к высшему обществу, но уж кому как не мне знать, что это далеко не так. Да и какое дело может быть у княжны ко мне, бывшему ротмистру с навсегда опороченной репутацией?
- Ладно, подай сюртук. Скажи, через пять минут буду готов, - приказал я, а сам подошел к окну.
На улице перед Дягтеревским трактиром стояла карета, запряженная четверкой лихих вороных жеребцов. Это были отличные кони, стоившие, наверное, тысячи три-четыре, а может быть и больше. Герб, украшавший дверцу кареты, мне рассмотреть не удалось. Тем не менее, я не сомневался, что карета принадлежит знатной госпоже. Знатной и богатой. Я поспешил умыться из небольшого тазика, который мой слуга наполнил теплой чистой водой, а потом принялся одеваться.
Одеваясь, я осматривал свою комнату. Это мне не доставило большого удовлетворения. Принимать знатную даму в такой комнате, конечно, невозможно. Нет, комната не была грязной. Она была просто бедной. Единственный плюс моего жилища заключался в его чистоте, так как Кондрат старательно убирал его каждый день. Когда-то он прожил вместе с моим батюшкой Сергеем Георгиевичем целый год в немецких княжествах, переняв от их жителей любовь к чистоте и различным механизмам. Любовь к механизмам у него выразилась в том, что он научился чинить любые пистолеты, и с этого его увлечения мы с ним вдвоем практически и жили последние полтора года.
Через пару минут я оделся, посмотрел на себя в зеркало. То, что я в нем увидел, мне не очень понравилось. На меня смотрел высокий уставший мужчина, которому можно было дать лет тридцать пять, а то и больше, хотя на самом деле мне только в прошлом месяце исполнилось двадцать восемь лет. Ну что ж, банкротство, позорная отставка, безнадежное будущее и невоздержанность в вине никого не молодят. Я попытался исправить ситуацию, расчесав волосы, но это не сильно помогло.
- Пригласи гостью, Кондратий, - велел я слуге. - И принеси из трактира квасу. - Голова раскалывалась после выпитого вчера вечером в чрезмерном количестве вина. Я надеялся, что традиционный русский напиток приведет меня в лучшее состояние.
Кондрат вышел, закрыл дверь, а потом её открыл вновь, и в комнату вошла девушка в темно-фиолетовом платье, которое носят обычно в знак траура. Платье не скрывало её стройную фигуру, которой, наверное, могла бы позавидовать и греческая богиня Афродита. Лицо гостьи прикрывала широкополая шляпа, украшенная короткими, но пышными перьями какой-то экзотической птицы.
Она вошла в комнату, сделала несколько шагов и остановилась. Я же на несколько секунд, а может быть и минут, кто знает, потерял дар речи: незнакомка оказалось слишком прекрасной. Наконец я всё же опомнился.
- Владимир Сергеевич Версентьев, - представился я, сделав небольшой поклон в сторону моей гостьи. - Прошу, сударыня, извинить меня за то, что принимаю вас в такой скромной обстановке.
Но девушка не обратила внимания на мою квартиру. Она молчала, наверное, не решаясь назвать свое имя. Наступила пауза. С улицы слышалось чириканье воробьев, голоса прохожих, веселый детский смех. Прошло, наверное, не меньше минуты, прежде чем гостья заговорила.
- Елена Павловна Старосельская, - сказала она по-французски, а потом добавила: - Я к вам по делу, сударь.
Её голос был глубоким и очень приятным. По-французски она говорила прекрасно, и почти без всякого акцента. Видимо, она получила превосходное образование, в том числе и у учителей из Франции, которых в последние годы появилось много в России.
- Очень хорошо, сударыня, - я опять немного наклонил голову, - но у себя дома я предпочитаю разговаривать по-русски. Надеюсь, вас это не затруднит.
Она даже не улыбнулась.
- Нисколько не затруднит сударь, уверяю вас. Признаться, мне сейчас приходится чаще говорить на немецком или русском языках, чем на французском, который так ценится при императорском дворе.
- Прошу вас, сударыня, присаживайтесь вот на эту софу.
Единственной более-менее достойной мебелью в моей квартире была небольшая софа, непонятно каким образом в нее попавшая. Перед тем как Кондрат пригласил в мою комнату гостью, он убрал с софы все посторонние предметы, и теперь она выглядела, как по мне, вполне достойно.
Елена Павловна поблагодарила и, немного поколебавшись, осторожно присела на самый край софы. После этого она быстрым движением сняла с себя шляпку, и посмотрела по сторонам, осматривая комнату, в которую она попала.
Моя гостья оказалась прелестной девушкой, лет двадцати от роду, а может быть ещё моложе. У нее было красивое, но немного печальное, лицо с благородными и правильными чертами, тонким прямым носиком, немного пухлыми алыми губами, карими глазами и черточкой темных бровей. Её каштановые волосы были завиты и уложены в модную прическу, которую не смогла повредить даже широкополая шляпа.
Я стоял как истукан до тех пор, пока в комнату неслышно, что было очень непросто при его высоком росте и большом весе, вошел Кондрат. Он протянул мне кружку с квасом, который я выпил одним залпом. В голове сразу же прояснилось, а оцепенение, вызванное появлением очаровательной гостьи, пропало.
- Иди Кондрат. Никого ко мне не пускай. - Можно было подумать, будто ко мне выстроилась целая очередь из гостей. Слуга вышел, плотно прикрыв за собой дверь.
Я поставил напротив софы стул, сел на него, пытаясь догадаться о том, что же привело госпожу Старосельскую ко мне. Видимо, она потеряла кого-то из близких родственников: об этом свидетельствовало траурное платье и печальное выражение её лица.
- Сударыня, может быть, приказать подать чай? Англичане считают, что этот напиток придает хорошее настроение и бодрость духа. Особенно, если в него добавить немножко молока.
Она отрицательно покачала головой:
- Благодарю вас, не нужно. Я... Я приехала к вам...
Девушка никак не могла начать объяснять причину своего появления у меня, поэтому я поспешил произнести:
- Зачем Вы хотели видеть меня, сударыня? Вы, кажется, упомянули, что приехали по делу. По какому делу?
- Даже не знаю с чего начать. Видите ли, сударь, случилось так, что мне нужна ваша помощь. Я фрейлина Великой княгини Екатерины Павловны. В прошлом году в Петербурге я закончила Смольный институт, одной из шести лучших. Получила "шифр", поэтому меня пригласили ко двору Великой княгини.
Великая княжна Екатерина Павловна - дочка Павла I и Марии Фёдоровны, матери нашего славного императора Александра I. Несколько месяцев назад она вышла замуж за принца Георгия Ольденбургского, после чего поселилась со своим супругом и двором в Тамбове. Как я и думал, моя гостья оказалась знатного происхождения, и у нее прекрасное образование: немногие девицы могут учиться в Смольном институте и только избранные становятся фрейлинами Великой княгини.
"Шифр", то есть золотой вензель в виде инициала императрицы, получали ежегодно шесть самых лучших выпускниц Смольного института благородных девиц. Это открывало перед ними дорогу в высшее общество и к императорскому двору.
Теперь мне стали понятны слова госпожи Старосельской о том, что ей приходится чаще говорить на немецком языке, чем на французском. При дворе принца Ольденбургского негативно относились ко всему французскому.
Между тем, моя гостья продолжила:
- Два месяца назад умер мой папенька, Павел Николаевич. Вот в связи с этим мне и нужна ваша помощь.
Если до сих пор Елена Павловна неплохо справлялась со своими чувствами, которые, без сомнения, переполняли её после смерти отца, то после этих слов она не выдержала: из её глаз вытекло несколько слезинок. Она тихо всхлипнула, открыла ридикюль, который держала в левой руке, достала из него платок и промокнула слезы. Она всё ещё не привыкла к смерти своего отца, хотя с тех пор прошло уже два месяца. Большинство людей до конца жизни не могут привыкнуть к смерти своих родителей.
Я, боясь пошевелиться, сидел неподвижно на стуле в трех метрах от нее. Как вести себя с плачущей девушкой я не знал, и опасался, что сказанное не вовремя слово может только увеличить поток слез. Сами ведь, наверное, знаете, что можно ожидать от сентиментальных и чувствительных особ женского пола. Впрочем, через минуту фрейлина Великой княгини успокоилась.
- Приношу вам свои соболезнования, - проговорил я, тщательно подбирая слова, чтобы не вызвать у гостьи новые слезы. - Но чем же, сударыня, я вам могу быть полезен?
Девушка положила платок в ридикюль, закрыла его, после чего подняла на меня глаза и медленно, но решительно, отчетливо выговаривая слова, проговорила:
- Видите ли, сударь, дело в том, что мой отец повесился. Он совершил самоубийство. Я совершенно не понимаю, почему он решился на такой ужасный поступок. А при дворе Великой княгини и при дворе Императрицы уже пошли слухи о его самоубийстве. Но я не верю, что папенька мог совершить такое. Не верю! А если он решился на такое, то этому должна быть какая-то веская причина.
При последних словах её голос зазвучал тверже. Казалось, она повторяет их в сотый раз. Я нисколько бы не удивился, если б это оказалось действительно так.
- Сударыня, но чем же я вам могу помочь? Это дело полиции. Следствие должно разобраться, что произошло с вашим батюшкой.
- Я хочу, чтобы вы выяснили, действительно ли мой папенька совершил самоубийство, и если это так, то почему он это сделал. Вы мне поможете? Конечно, я вам заплачу...
Её большие карие глаза с надеждой смотрели на меня.