Аннотация: На конкурс Героической Сказки. Соответственно, героическая сказка.
Жили-были старик со старухой. Жили плохо, а были ещё хуже. Детей у них, как водится, не водилось. Это потому, что старик жил с кем ни попадя, а со старухой - избегал. Но его можно понять, с этой старухой вы, дети, тоже бы жить не стали. Бабу Ягу на картинках видали? Ну, а эта старуха ещё страшнее была. Одни усы чего стоили и бородавка размером с абрикос на носу. Сварливая, бранчливая и страшно злобливая баба была. А уж сквернословила так, что старик бедный из дому сбегал, лишь бы не слушать. Дрянная, доложу я вам, дети, была старуха.
Жили они, значит, не тужили, но пристала старая к деду, как банный лист к э-э... Никогда, дети, так не говорите.
В общем, пристала - хочу, мол, старый пень, и всё. Старик как услышал, в обморок грохнулся, а очнулся - она и растолковывает: не бойся, дескать, дуралей, ребёночка я хочу. Пусть не сыночка, так хотя бы внучка. Вот ты хоть за тридевять земель ступай, хоть на ежа садись голой э-э... - воздерживайтесь, дети, от этого слова.
Делать нечего: подумал старик, подумал, палец к носу прикинул, и пошёл себе прямо в детский дом имени товарища Чикатилы. А как вернулся, так старуха от радости и села прямо на - не употребляйте этого слова, дети, никогда.
Мальчика старик с собой притащил, пацанчика. По имени Иван, по фамилии Кукушкинд, а по кличке - вообще Куку.
Так и зажили втроём - старик, старуха да Иван Куку.
Вы, дети, не слушайте этого... сказочника. Мало того, что матерщинник, так ведь и было-то все совсем не так...
А было вот как. Жили-были старик со старухой. Старик был, правду сказать, очень даже плохонький: из себя страшненький, умишком жидковат, да нравом хлипок. Зато старуха была - баба-ягодка, как в песне. Слышали, небось песенку? Там еще мотивчик такой веселенький: "ла-ла-ла, ла-ла-ла, ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла". Вот и баба такая была, как из песенки. Кудри черные, глаза страстные, да еще и родинка-мушка на щечке! А уж как мужики на бабу-ягодку засматривались... Ладно, я про это в следующий раз расскажу...
Жили они, значит, не тужили, да подумала как-то баба, что некому будет ей воды подать, плюшек напечь, хату прибрать, да за дровишками в лес сбегать... От деда-то пользы никакой, вред один.
Ну, баба так вежливо деду и говорит: хочу, мол, ребеночка, отраду и надежду желанную. И вот тут-то дед себя во всей красе проявил - натуральную истерику закатал. И на пол падал, и ножками топал и ручками хлопал. Но что это за баба, коли она с мужиком справиться не может? В общем, отправился дед за ребеночком. Практически добровольно пошел, а синяки мукой присыпали, чтобы ребеночек не испужался.
Долго ли коротко ли, да вернулся дед к своей бабе-ягодке с ребеночком. Хороший такой мальчик - глазки горят, ручки шустрые, ножки быстрые, - весь в бабушку! Ванятка, Кукушонок, радость нежданная на старости лет.
Ну и шельмец оказался Иван Куку, ну и мошенник. Рожа злая, бандитская, глаз один серый, кривой, а другой, как у кота, зелёный. Носяра на сторону смотрит, а губы тонкие, змеиные, и всегда поджаты презрительно. Как выйдет из избы - либо сворует чего, либо драку затеет.
То у соседки тётки Агашки яблоню обтрясёт. То у хромого Кузьмича курям дуста подсыпет. А бабке Сигизмундовне вообще, как мимо плетня пройдёт, так и показывает... в, общем, понятно что.
Так и рос, как чертополох дурной, спасу от него не было. Хотели старик со старухой обратно его к Чикатилам отдать, так прознал про то и говорит:
- Завязывайте дурковать, старые, а то, неровен час, попишу ночью обоих.
А как подрос немного, вообще неуправляемый стал - чистый отморозок. По деревне пойдёт - все прячутся, связываться с отмороженным не хотят. В общем, кличку зря люди не повесят - натуральный Куку.
Надо сказать, что деревня большая была, и дальней стороной в лес упиралась. Так на опушке, на отшибе самом, дом стоял. На честном слове стоял - весь перекошенный да перекорёженный. Жил в этом доме Митрофан-старик, алкоголик, и была у него внучка Марья. Вся из себя ладная, да пригожая, да за словом в карман не полезет. Одна беда - слабая на... неважно, на что, в общем, парни вокруг дома так и вертятся, как кобели худые. Так вот: положила эта Марья на Ивана глаз. Пойдёт, бывало, Иван по улице, руки в карманы - ищет, кому бы в табло закатать. А Марьюшка наша завсегда навстречу, глазами бесстыжими зыркает, намёки разные делает, и крутит туда-сюда этим самым, о чём, дети, лучше помалкивать.
А Иван на неё - ноль внимания. Опасается, и правильно делает - старичина-то, дед приёмный, рассказал ему, чем случайные связи чреваты. Он и крепится - не буду, говорит, и всё, хоть ты тресни.
Вот и задумала тогда Марья его колдовством взять. От бабки, что за дела нечистые срок мотала, за колючкой богу душу отдала, много она всяких вещей знала. И от мамаши, что с цыганами путалась, от них Марью и прижила, а сама с табором исчезла - ещё больше. Вот и наловила Марья лягушек, жаб разных, крысу в мышеловку поймала, жуков-навозников полный подол насобирала, да мышь летучую из рогатки стрельнула. Принесла весь этот зверинец домой, старый Митрофан чуть с перепугу лапти не отбросил, и давай ворожить.
Так бы и жили они, на Ванятку радовались, да невзлюбил дед сыночка. Привык уже за столько лет, что бабка все для него, старого, старается, что все лучшее - ему, гадине. Вот и взыграла в старике ревность, вот и пошел он по селу напраслину на Ванятку, на Кукушонка малого возводить! Чуть нашалит мальчишечка - яблочко с веточки сорвет без спросу, за курочками в шутку побегает, соседку-стерву подразнит - как дед тут как тут. И шипит, как змея подколодная, и ядом так и капает - мол, и дурной Ванятка, и такой, и сякой, и сдать бы его прямо сейчас, откудова взяли.
Да кто ж ему даст, козлине-то, Ванятку-сыночка из дому выжить! Подрос Кукушонок, красавцем стал - заглядение просто! Все девки за Ваняткой бегали, да он на них никакого внимания - все свою ждал, единственную, ненаглядную. А старуха так и мечтала, так и надеялась, что скоро уже Ванятка жену в дом приведет, внучком или внучкой порадует.
Ох, и зла любовь, ох, и капостна... Сколько девок в деревне ладных да справных, выбирай любую. А Ваняткино сердечко Марью-колдуниху выбрало. Дед ее, старик Митрофан - колдун поганый, на отшибе живет, от людей хоронится. Марьюшка у него в прислужницах ходит, мается, горемычная, да что тут поделаешь? Страшен колдун в гневе, глазами сверкает, руками машет, слова говорит непонятные, смертью всем грозит лютою... Невзлюбил Митрофан Ванятку, а там и вовсе извести решил бабкину отраду. Приказал Марьюшке всякой пакости по лесу набрать, да и засел в избе своей перекошенной за зелье мерзопакостное...
Замесила Марья в горшке варево нечистое, крышкою накрыла да в печь поставила. Пар из горшка повалил чёрный, зловонный. А как сварилось зелье, сцедила его Марья в бутыль, таблеток туда ж натолкла дьявольских, Виагрой называемых, нечистот добавила, тряпицей заткнула, вышла за околицу да попылила себе к деревне.
А тут как раз Иван Куку идёт, неприятностей ищет. Увидел Марью - на другую сторону улицы перебрался, от греха подальше. А Марья к нему тихой сапой-то и подъезжает.
- Спробуй, - говорит, - свет-Иванушко бражки нашей фамильной. На травах настояна, на меду заброжена, старый злыдень все выпить хотел, да я уберегла.
Не смог Куку отказаться, очень он к питейному делу уважительно относился. Хватанул из горлышка да как присосался, так всю бутыль и опростал. И пошёл себе своей дорогой, дальше неприятностей искать. А они его, неприятности эти, считай, сами нашли.
Только Иван до дому добрался, чувствует - батюшки-светы, припёрло. Так припёрло, что и не вздохнуть. И надо ему срочно грех совершить, иначе и преставиться недолго.
Выскочил Куку за плетень, зубами скрежещет, глазом кривым так и зыркает, а Марья тут как тут - пойдём, говорит, Иванушко, ослобоню тебя от кручины твоей.
Как миленький пошёл, куда деться-то. Митрофана-бедолагу из дома выгнали, и давай любиться-миловаться так, что крыша ходуном ходит. Два дня так в непотребстве на печи и провалялись.
А на третий день является в Митрофанов дом собака с милицией, накапал старый пьяница, настучал. Марье-то этой и шестнадцати годов от роду не сполнилось.
Уж коли решит Митрофан-колдун извести кого, со свету белого сжить, так не отступится. Заварил зелья колдовского, напустил дурману на Ванятку, сыночка ненаглядного, обманом хлебнуть из бутыли поганой заставил.
Как хлебнул Ванятка, так сразу и понял, что не видеть ему больше свету белого. Да не тот он человек, чтобы безропотно в домовину лезть. Решил сыночек колдуна напоследок жизни лишить, избавить деревню от пакости злобной. Пытались старик да старуха удержать Ванятку, да разве ж удержишь...
Вихрем герой по селу промчался, дверь в избу поганую плечом могучим вышиб... Силен Ванятка, да колдун - сильнее... Два дня и две ночи крыша ходуном ходила, а вся деревня затаившись по домам сидела безвылазно... А на третий день, когда уже ни звуку из избы поганой, ни шороху, - все равно не зашли, побоялись. Вызвали милицию с собаками, чтоб служивые честь по чести что к чему разобрались.
Так и повязали Ванька нашего, да на нары бросили. Докуковался Куку, теперь кукует сидит. Старик от радости сам не свой, как удачно всё получилось. Да старуха жить не даёт.
- Иди, - говорит, - к Марье, старый пень, в ноги шалаве худой падай. Пусть скажет иродам, что любит Кукушоночка нашего, да замуж за него пойдёт.
И так старичина отнекивался, и эдак, а деться некуда - пошёл.
- Так и так, - говорит, - Марья, бери Куканутого нашего за себя, спасать его надо, а то последние мозги в камере отобьют, полный куку настанет.
Что вам, дети, сказать... Есть в русских деревнях бабы, не перевелись ещё. На что эта Марья девка худая, никудышная, а всё одно жалостливая.
- Эх, - говорит, - жизнь моя забубённая, мне от Куку вашего одного надобно было, так я уже и получила всё. Зачем мне он теперь такой, отмороженный? Но из уважения к сединам
только, так и быть - пойду за него. Ступай себе с Богом, осёл старый, да бражку ставь, чтоб к
свадьбе поспела...
И месяца не прошло, окрутили Ивана с Марьей. И я на свадьбе был, бражку ту пил, наутро чуть Богу душу не отдал. Да что я - вон начальник наш, местный - так наклюкался, все к Ивану с крышкой кастрюльной лез, малахольный!
Как забрали служивые Ванятку нашего, так Марьюшка ко мне и прибежала сразу,
вся в слезах, бедная.
И пошли мы с ней в дом казённый, к больщим начальникам, за Ванятку нашего просить, Кукушоночка. Хороший человек начальник оказался, душевный.
- Раз так, - говорит, - коли такая красавица просит, забирайте сидельца вашего. Я и так думал, что нечисто дело тут, Митрофана-рецидивиста проделки. А сынок то ваш - личность, выходит, героическая? Спас деревню от Митрофана, а то того и гляди, порешил бы кого! Нужно, видать, представить Ивана к награде!
И месяца не прошло, как свадебку справили. Всей деревней молодых поздравляли да
счастья желали. А тут и начальник с медалью подоспел. Большая медаль, красивая, уж так Ванятке к лицу - и не передать! Мой старый, как всегда, к утру лыка не вязал, но я его простила по доброте душевной. С горя напился, не с радости. Понял, что напраслину на Ванятку наводил, на сыночка любимого. Уж теперь, с медалью-то, языком особо по селу не потреплешь!
Такие, детки, дела - совет вам да любовь, и Ванятке с Марьюшкой заодно.