Джон давно сам себе по утрам напоминает болото:
Воют жабы, воняет, уныло повис камыш...
У него есть дочь, скоро три, Джон знает ее по фото,
Иногда ее мать в полночь пишет ему "не спишь?"
Джон отмалчивается, трезвый и в слезы пьяный,
Потому что чувствует, кто тут мышь.

Старый Хью наливает ему портвейна
Каждый вечер вторника, бережно, по одной,
Джон смешливым девочкам безбродского поколенья 
отрешенно цитирует лорку, конечно, мешая с гейне, 
После пятой уводит - на кофе - к себе домой,
чтоб набить углы щебетанием и смущеньем,
Может, утро сдастся, отпустит, возьмет себе выходной...

Только утро утром хозяйски садится в кресло, 
саркастически улыбаясь, почти стебя,
Приподнимает кончиком пальцев голой ноги одеяло,
оценивает девицу и на тебя
снисходительно и паршиво 
переводит веселый взгляд.
Здравствуй, Джон! И что здесь за маскарад?.. 
Разве ты не рад мне, Джон? разве ты мне не рад? 
А ведь я единственное, что у тебя осталось, 
что ещё не изменится, не изменит и не предаст, 
хм, эти юбочки...
все, что под ними...
год-два - поблекнут малость...
впрочем, ты и так не так уже передаст.
Джон, бросай юлить и играться в куклы, 
говорить не будем, сладостно помолчим, 
размышляя выпуклый или впуклый
относительно воздуха мандарин...
Друг, у кришны и будды другие планы -
растекись... паси, но не трожь овец...

Утро вежливо по привычке сдувает с постели драму, 
Извиняясь, что в темноте той попался истрепанный снов ловец