Кудрявцева Светлана Николаевна : другие произведения.

Жернова

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    "Жернова" - это история о семейных взаимоотношениях, о взаимоотношениях между людьми, в которых имеет место быть, как хорошее, так и плохое.
  
   Ж Е Р Н О В А
  
  
   ГЛАВА 1
  
   Ясным погожим днём последнего дня августа, 1935 года к станции Масловка, Воронежской области, прибыл паровоз. Перрон, еще недавно пустовавший, оживился. Из здания железнодорожного вокзала выходили пассажиры с провожающими их родственниками и просто знакомыми, встречающие, мелкие торговцы с нехитрым товаром. Время стоянки было ограничено, поэтому пассажиры, прибывшие к месту назначения, спешили выйти, а те, кто уезжал - спешили пройти в вагоны.
   В тот момент, когда паровоз должен был продолжить путь, по громкоговорителю объявили о продлении стоянки на пятнадцать минут. Торговцы, воспользовавшись моментом, стали проходить в вагоны и предлагать непроданные, наспех скрученные бумажные кульки с семечками, яблоки, груши и другую снедь.
   На перрон, из кабины локомотива сошел машинист. Это был светловолосый, среднего роста, коренастый мужчина тридцати пяти лет. Красивым его было назвать нельзя, но его открытое лицо излучало доброту и покой. Не спеша, он пошел вдоль локомотива, осматривая тяжелые чугунные колеса.
   -Бублики, свежие бублики! - послышался звонкий женский голос.
   Мужчина обернулся. Перед ним, держа в руках плетенный из лозы коробок полный бубликами, стояла, широко улыбаясь, девушка. На ней была длинная малиновая юбка и блуза того же цвета, крой которой подчёркивал плавные изгибы тела. Тёмные, густые, волосы, падавшие мелкими локонами на плечи, правильные черты лица, карие глаза, обрамленные густыми ресницами, красиво изогнутые темными брови, овал лица, - всё это дышало благородством и пленительным обаянием.
   Мужчина смотрел дерзко, не отводя глаз.
   От пристального взгляда, по лицу девушки пробежал легкий румянец, но, не стушевавшись, она опять предложила купить бублики.
   -Как звать тебя красавица? - серьёзно, спросил машинист.
   -Евсения! - лукаво прищурив глаза, ответила девушка.
   Цыганка, что - ли?
   Цыганка!
   -Ладно, давай свои бублики.
   Мужчина взял две с низки бубликов. Девушка же, забрав деньги, поспешила догнать подруг, которые медленно шли по перрону.
   -Меня Николаем звать! - крикнул он, девушке в след. Поднялся в кабину машиниста, положил бублики в авоську, а чуть позже, дав несколько коротких свистков, паровоз продолжил свой путь.
   Последующие две недели, на работе, или дома, в заботах об двух дочерях и сыне, Николай вспоминал Евсению. Два года прошло, как Марфа, жена Николая умерла в родах, оставив после себя дочь Таню тринадцати лет, сына Ваню восьми лет и новорожденную Марусю, на попечение отца. Горе было велико, но время, работа, забота о детях, постепенно притупило боль утраты, а, увидев карие полные жизни глаза молодой красивой девушки, сердце Николая забилось по-новому. Оно, то внушало тревогу, то замирало, то сладко ныло. Вспоминая её, Николай гнал от себя, саму мысль о женитьбе.
   -Она молодая, - рассуждал в мыслях он, - зачем ей чужие дети, забота о них? Нет! Нет! - Повторял он.
   Но как не гнал он мысли о Евсении, ее образ все чаще вставал перед ним.
   Ну а что Евсения? Она продолжала каждый день ходить на станцию, продавать бублики, что
  выпекала ее мать. Вместе с другими торговцами она ожидала прибытие очередного паровоза, а когда тот прибывал, выходила из здания вокзала и, проходя по перрону, предлагала свежие, румяные бублики. Все как обычно, только теперь, когда она доходила до локомотива паровоза, всякий раз не поворачивая головы, посматривала на окно машиниста.
  
   Прошло две недели. Впереди воскресный день. В субботу вечером, Николай попросил старшую дочь присмотреть за младшими братом и сестрой.
   На следующий день, Николай встал с первыми петухами. В это время года, солнышко не спешило
  показываться из-за горизонта. Взяв рубашку и брюки, он, тихо стараясь не разбудить детей, вышел в сенцы, где за небольшим столом, при свете керосиновой лампы он побрился, оделся и вышел во двор. Пройдя несколько шагов, он остановился, вернувшись, сел на скамейку, что стояла у дома, и закурил папиросу, следом другую. Пока он курил, свет восходящего солнца осветил округу. Выкурив, он встал, поправил брюки и уверенным шагом пошел к калитке. Пройдя до конца улицы, он вышел на дорогу, разделявшую широкие луга порыжевшей травы и пошел на станцию.
   Солнце стояло высоко, когда Паровоз, в котором ехал Николай, прибыл к месту назначения.
  В этот день на перроне было особенно многолюдно. Николай вышел из вагона, поворачивая голову в одну и другую сторону, ища взглядом знакомый образ, но ту, которую искал, он не увидел. Паровоз покинул станцию, перрон опустел. Николай зашел в небольшое здание вокзала, оглядел помещение. У одного из двух больших окон, он увидел двух торговок; это были не молодые женщины, просто одетые. Николай подошел к ним и задал интересующий его вопрос? Женщины переглянулись...
   -Зачем тебе она? - спросила пышногрудая, розовощекая, женщина с большой бородавкой на носу, держа в руках корзину, доверху наполненную янтарного цвета яблоками. - У нас есть, получи!
   -Клавка не галди! - одернула другая, того же телосложения женщина, с лукошком семечек в руках.
   Отведя Николая в сторонку, она объяснила, как найти ту которую он ищет. Поблагодарив женщину, Николай вышел из здания вокзала, пройдя несколько метров, завернул за угол, где быстрым шагом пошел в сторону поселка, а через сто метров, он уже шел по главной улице, по обе стороны которой стояли где деревянные, а где - кирпичные одноэтажные дома. Между домами росли деревья, кустарники, деля землю согласно законам сельского хозяйства; здесь яблони, груши, вишни, сливы, кустарники шиповника и смородины. Из окон домов, доносился аромат вареных яблок, и слив. Дети, бегавшие по улице, то и дело заглядывали в окна домом, откуда доносились ароматы, выпрашивая у хозяек кусок хлеба, смазанный пенкой. Дойдя до пересечения двух улиц, Николай свернул на более узкую улочку, дома здесь были ветхими и приземистыми. На середине улицы, он увидел высокий куст боярышника, усыпанный множеством ярко - красных плодов, за ним скрывался деревянный, в три окна дом, к которому он шел. Войдя в открытую калитку, Николай поднялся на крыльцо и постучал в дверь.
   -Входите! послышался за дверью, звонкий, знакомый, женский голос.
   Сердце замерло в груди, Николай тяжело дышал. Минуту он стоял неподвижно, потом, открыл дверь и вошел в дом.
   Помещение состояло из не большой, но чистой и уютной комнаты, свет трех окон выходивших на улицу, хорошо освещали ее. У входа, с правой стороны стояла обмазанная рыжей глиной, печь, от которой шло тепло. За ней, вдоль стены стояли две широкие железные кровати, а в центре за круглым деревянным столом, под абажуром сидела семья из четырех женщин, проворно лепивших из теста бублики: Одна была матерью, еще не старая, нормального телосложения женщина, но с множественными, мелкими морщинками на лице и убеленными сединой волосами, которые выглядывали из-под краев серой косынки. Две другие, совсем юные, были погодки, темные волосы одной, чуть прикрывали ухо, а у другой длинные, были забраны в косу. Цветастые платья обеих, были прикрыты серыми фартуками. Четвертой была Евсения. Увидев Николая, она вмиг побледнела, поднялась с лавки, кусок теста выпал у нее из рук.
   -Вы? - Воскликнула она удивленно.
   -Да, - чуть дрожащим голосом ответил Николай, - Я приехал, а на станции тебя нет, подумал, не случилось ли чего. Вот пришел...
   Мать Евсении, не прерывая работу с тестом, внимательно следила за происходящим, а сестры, переглядываясь, тихонько хихикали.
   -Как звать тебя сокол? - спросила хозяйка.
   -Степанов Николай Ефимович! - переведя взгляд на хозяйку, ответил Николай.
   -Акулина Федотовна! - моя матушка, поспешила представить Евсения, - а это мои сестрички, Ольга и Люба.
   Обе девушки кокетливо улыбнулись.
   -Надо понимать, ты жених старшенькой? - продолжила хозяйка.
   -Мама! - вспыхнув как огонь, возразила Евсения.
   -Молчи! - бросив тесто на стол, прикрикнула хозяйка. - Ты ведать уже натворила дел, коли в дом, он явился!
   Опустив голову, Евсения села на лавку.
   -Акулина Федотовна! Я машинист паровоза, у дочери вашей купил бублики на станции! - поспешил успокоить Николай хозяйку.
   -Бублики что ли не понравились? - ухмыльнулась хозяйка.
  ...-Да нет, бублики ваши понравились! А ещё больше понравилась мне ваша дочь, Евсения; Работу делаю, ее вижу, спать ложусь, во сне снова она. Я так скажу. На ухаживания времени нет, но коли, Евсения согласится войти в мой дом женой и матерью моим детям: Любить буду! Уважать буду! Жалеть буду! Но и конечно если вы согласие своё дадите...
   В доме повисла тишина такая, что у присутствующих в ушах зазвенело.
   -А мать где? - прервав молчание, поинтересовалась Акулина Федотовна.
   -Умерла, вот уж два года, - отведя взгляд в сторону, тихо ответил Николай. - Ты подумай! - следом обратился он к Евсении, - я через неделю приеду за ответом.
   Простившись, он вышел из дома, дошел до станции, откуда спустя час сел в паровоз.
   Поздним вечером того же дня, в доме у куста боярышника, все готовились ложиться спать. Ольга и Люба скоро уснули, лежа в одной кровати, Акулина Федотовна, уложив бублики в короб и накрыв их холщовой салфеткой, забралась на еще не остывшую печь. Евсения тоже легла в кровать, но ей не спалось, она ворочалась с боку на бок. Простые слова Николая, тронули ее душу: Он мне открыл свое сердце, - думала она, - я ему приглянулась, да и он мне тоже. Пусть не молод, пусть дети, может у нас сладится... А вдруг нет...
   Слушая, как дочь ворочается, мать, не слезая с печи, тихо заговорила:
   -Что ты терзаешься? Чай и так задержалась в девках, двадцать третий годок пошел. То, что не мальчишка, это даже хорошо! Детьми богатый, а ты вспомни своего отца, когда я за него вышла, не побоялась взять хлопоты за тебя. Вон и Ольгу, Любу родили, - тяжело вздохнув, она продолжила, - да если бы не его страсть к вольной жизни, так и жили бы.... Прошло ещё четверть часа, и по дому рассыпался храп Акулины Федотовны.
   Эту ночь, Евсения так и не уснула. Она вспоминала повозку, запряженную гнедой, на которой она (пятилетняя девочка) с отцом (цыганом) прибыла на окраину поселка. Как отец ходил по дворам, чиня хозяйскую утварь, тем самым, зарабатывая на жизнь. Как в одном из дворов, он познакомился с Акулиной Федотовной, а спустя месяц, они стали жить вместе. Как через год родилась Ольга, а еще через год Люба. Вспоминала, как отец пять лет назад уехал на заработки и до сей поры, не вернулся. Вся ночь, для Евсении прошла в раздумьях, а едва забрезжил свет, она встала с кровати и начала хлопотать по хозяйству.
  
   Прошла неделя. Наступил судьбоносный день. День выдался хороший, один из ярких прозрачных дней ранней осени, когда небо сине-голубое, а прохладный воздух пахнет терпким отваром трав. В доме, у куста боярышника, все ждали гостя. Ольга и Люба, по очереди выбегали за калитку, Евсения, рассеянно ходила в зад и, вперед по комнате, прижимая руки к груди. Акулина Федотовна, переваливаясь с ноги на ногу, ходила вокруг стола, который накрыт был по торжественному случаю.
   -Идет! Идет! - Вбежав в дом, воскликнула Люба.
   Вскоре в дом вошел Николай, в темно-сером суконном костюме, пиджак которого был на все
  пуговицы застегнут, брюки были заправлены в добротные хромовые сапоги, в руке он держал,
  черный маленький чемоданчик. На лице читалось волнение и вопрос. Акулина Федотовна поспешила пригласить гостя к накрытому столу, но тот стоял неподвижно и смотрел в сторону окна, где стояла Евсения.
   На ней была длинная расклешенная, цвета морской волны юбка, белая блузка, края которой были оторочены тесьмой, под цвет юбки, волосы были забраны в косу. Она подошла к Николаю и посмотрела на него глазами, в которых была улыбка обещающая и нежная.
   -Я буду тебе хорошей женой, - тихо не отводя глаз, произнесла она.
   Переполненный счастьем, Николай обнял девушку. До последней минуты ему не верилось, что молодая, полюбившаяся ему девушка, ответит согласием. И вот это случилось, он вновь может надеяться на счастье, домашний уют и тепло. Акулина Федотовна, перекрестившись, облегченно вздохнула. Ольга и Люба, улыбались, не скрывая взгляда девичьей зависти.
   -Давайте за стол, молодые! - Пропела хозяйка, - а то картошка стынет.
   -Одну минуту, - возразил Николай и, отпустив из объятий Евсению, открыл чемоданчик, который продолжал держать в руке, поочереди достал из него три цветных платка и вручил их, в первую очередь хозяйки, следом двум младшим сестрам Евсении.
   Девушки поспешили примерить обнову и в ней же сели за стол.
   Николай поставил на пол чемоданчик, сунул руку в левый внутренний карман пиджака и достал красную, бархатом обшитую, маленькую коробочку. Открыл её. В ней лежало обручальное золотое кольцо.
   -Размера твоего не знаю, но решился взять. Примерь, - попросил Николай, с нежностью глядя взволнованные глаза своей невесты и взяв кольцо, легко одел ей на безымянный палец правой руки.
   -Как знал, - заметила хозяйка, прищуривая левый глаз и прижимая к груди синий в мелкий разноцветный узор платок.
   Сестра, вскочили из за стола и, подбежав к молодым, принялись разглядывать кольцо, что красовалось на тонкой, изящной руке сестры.
   -Теперь можно и за стол! - Сказал Николай, беря Евсению подруку.
   -Пара, Пара, - подтвердила хозяйка и, отойдя в сторону, положила платок в большой пузатый сундук, а следом прошла к столу, где уже все сидели.
   -Вот, гость дорогой, угощайся. - Проводя рукой над столом продолжала говорить хозяйка, - грибочки солёные, картошечка, сальце, помидорчики, огурчики, только что с погреба, водочка. Дочка, что сидишь, сложа руки, ухаживай за женихом.
   Евсения смутилась, лицо покрылось лёгким румянцем.
   -Я сам, - сказал Николай и потянулся к тарелке с отварной картошкой.
   Младшие сестра хихикая, так же принялись накладывать себе в тарелку еду.
   Сидели не долго. Уже спустя час, Евсения в стареньком, чёрном, укороченном пальто поверх костюма, с узелком в руке, держа Николая подруку, подходила к вокзалу.
  
   Дом, в котором предстояло жить, Евсения переступила, когда солнце скатилось к горизонту, кусты и деревья бросили тени на землю, а птичьи голоса утихли. Свет трех рожковой, стеклянной люстры, хорошо освещал просторную комнату и детей, стоявших у вытянутого дубового стола. Худенькая, среднего роста, в ситцевом сарафане, рыжеволосая девушка, державшая на руках голо - задую маленькую, белокурою девчушку, приветливо улыбалась. Рядом прижимаясь к сестре, стоял светловолосый, кудрявый, крепкий, скуластый, с тревожным, озабоченным выражением на лице, парнишка.
   -Ну вот, мы и дома! - помогая раздеться Евсении, сказал Николай, - Татьяна! Ваня! Это Евсения,
  сегодня невеста, а завтра будет женой, хозяйкой в доме значить... Прошу почитать! А коли, полюбите, буду и вовсе рад.
   Девушка приветливо кивнула головой, а парнишка, сверкая маленькими серыми глазами, что - то буркнул, не то в знак согласия, не то протест. Маленькая девчушка стала капризничать, потирая маленькими кулачками глаза.
   -Маруся спать хочет, - тихо сказала Таня, - пойду укладывать.
   -Подожди! Дай я попробую, - протягивая руки, попросила Евсения и, взяв Марусю на руки, прижала ее к себе. - Чи, Чи, Чи, в печке пекутся калачи, - тихо пропела Евсения.
   Вскоре Маруся успокоилась, обхватив ручонками, шею Евсении. Татьяна проводила Евсению в маленькую комнату, больше напоминавшую коморку, которая была отделена закопченной печкой с одной стороны и бревенчатым простенком с другой. Окна не было, тусклый свет, падающий из большой комнаты, освещал две самодельные деревянные кровати, стоявшие вдоль стены. На противоположной стороне, в темном углу, у печки, стояла детская, деревянная кроватка. Уложив девочку на большую кровать и укрыв ее одеялом, Евсения прилегла рядом и тихо запела:
  
   Вышел месяц погулять,
   Ночкой темной погулять,
   За околицу погулять,
   За околицу погулять.
  
   В это время в большой комнате, готовились пить чай. Николай подкидывал дрова в печку, Ваня, поставив на стол стеклянную вазу с пряниками, расставлял стаканы, куда Татьяна наливала горячий чай, из большого медного чайника. Пока собирали на стол, из маленькой комнаты доносился мелодичный голос Евсении;
  
   Осветил он речку чистую,
   Осветил он речку быструю.
   Ой, да речку чистую,
   Ой, да речку быструю.
  
   У реки сидела горлица,
   У реки сидела милая.
   Ой, сидела милая,
   Ой, ждала любимого.
  
   Расскажи мне месяц ясный,
   Где мой сокол? Где мой милый?
   Расскажи мне месяц ясный,
   Где любимый мой?
  
   Когда стол был накрыт, а в печке потрескивали дрова, Николай с детьми сели за стол. Песня утихла и все ждали, что вот-вот, к ним выйдет Евсения, но прошел час, а она не выходила. Дети выпили по два стакана чая, вприкуску с пряниками и было заметно, что они с удовольствием пошли бы спать. Николай встал, подошел к занавеске, и заглянул внутрь. Евсения и Маруся спали.
   -Горлица моя, - чуть слышно сказал он и, вернувшись к столу, попросил Татьяну убрать посуду.
   Вскоре в доме все спали: Татьяна в маленькой комнате, Ваня на печке, а Николай на железной полуторке, которая стояла в углу за печкой, у наружной стены дома.
  
   На другой день, в полдень, Николай и Евсения вышли из сельсовета мужем и женой. Они шли рука об руку, то быстро, то медленно, все опьяняло их, в этот радостный осенний день; пение птиц, голубое небо, запах влажной осенней листвы.
   Пройдя через поселковую площадь, она же базарная, Николай и Евсения пошли по улице, где Николай показал жене местную школу. Это было двухэтажное деревянное, покрытое штукатуркой, новое здание. Чуть дальше, с правой стороны, друг за другом, вытянутые вглубь школьного двора, стояли два деревянных, одноэтажных здания, в том, что ближе, располагались школьные мастерские, а в другом конюшня и складское помещение. Свернув на другую улицу, Николай, показал жене детский сад - такое же новое просторное здание, как школа, только одноэтажное. Перед зданиями школы и детского сада, были разбиты клумбы, с еще недавно цветущими флоксами и георгинами, детские площадки, с качелями, спортивными снарядами, лавочками и беседками. Евсения, с интересом вглядывалась, в окрестности поселка, где ей предстояло жить. Местные жители, встречавшиеся им на пути, здоровались, с любопытством оглядывая молодую жену, а Евсения, приветливо улыбалась им в ответ.
   Пройдя от детского сада еще несколько метров, супруги перешли на другую сторону улицы, где на углу, за тремя, разного возраста деревьями прятался добротный бревенчатый дом. Это был дом Николая. Это теперь был их дом...
   Отпраздновали это событие скромно, по-семейному. Из гостей пришли Вера, младшая сестра Николая и ее муж Петр, с белокурым, голубоглазым, лет пяти, сынишкой на руках.
   Вера, тридцатилетняя, небольшого роста, полная женщина, с розовым лицом и льняными волосами, забранными в косу и уложенными на голове, бубликом. Она была проста в общении, добра и набожна. Несмотря на закрытие властями маленькой местной церквушки, утром и вечером, она молилась, доставая из сундука старую икону Николая Угодника. Петр, лысоватый одного возраста с женой, худощавый, напротив, был атеистом, но жене в вере не препятствовал, только просил, на улице, с бабами это не обсуждать. Характером он был подстать своей жене.
   Вера искренне любила брата. Всякий раз помогала ему с детьми, особенно в первый год с маленькой Марусей, когда забрала ее в свой дом и заменила ей мать. Она была рада, узнав от брата, что в его сердце вновь пришла любовь.
   Познакомившись, Евсения и Вера привязались друг к другу и стали дружны.
   Шел месяц за месяцем. Осень сменилась зимой, зима сменилась весной, а весна летом. На троицу Евсения родила девочку, которую назвали Женей. Через месяц, девочку тайно крестили, и Вера стала крестной матерью. В этот же день, Николай посадил саженец березки возле дома, рядом с другими двумя березками и тополем, посаженными им в честь рождения своих детей.
  
   ГЛАВА 2
  
   Прошло пять лет. В середине июня 1941 года, установилась по-настоящему теплая, летняя погода. Звонкие птичьи голоса пронизывали буйную, густую зелень. Посеянные ранней весной на колхозном поле овес и пшеница, уже дали всходы, в огородах, на задах домов, кипела работа; тяпки то поднимались, то опускались, старательно пропалывая картошку. Улицы, детские площадки школы и детского сада, были полны детьми.
   Супруги были счастливы в браке, жизнь их текла размеренно, мирно, без печали и тревог. Всё в доме преобразилось: обмазанная белой глиной печь с занавеской из голубого ситца, закрывающей супружескую кровать, тюлевые занавески на окнах, новый, застекленный кухонный буфет, с керамической посудой, стаканами и рюмками в рубчик, половицами на полу. Также над столом висели новые ходики и, когда наступала полная тишина, был слышен их монотонный стук.
  Татьяне исполнился двадцать один год, и прошло уже три месяца, как она вышла замуж, за парня, что жил на другой стороне улицы. По выходным, она с Ильёй приходила в родительский дом, что бы справиться о здоровье родных. Марусе исполнилось восемь лет, она осенью готовилась пойти в первый класс, а пока она и светловолосая, кудрявая, курносая, с большими голубыми глазами Женя играли во дворе дома, на зеленой травке, в тени под деревом и радовали отца с матерью.
   Ваня, окончив, пять классов в четырнадцать лет, поступил учеником в мастерские паровозного депо. По дому он помогал неохотно, выражение лица у него было всегда холодное, сухое. Он и Евсения, не были врагами, но и друзьями тоже не были, и это огорчало женщину. Мужу она не говорила, стремясь не допустить отчужденности сына и отца.
   Николай продолжал работать машинистом. Раз в месяц, его маршрут проходил мимо ст. Масловка. На короткой остановки он спускался на перрон, чтобы передать Ольге, торгующей бубликами, от Евсении записку и нехитрые гостинцы, матери и сестрам. Сам приезжая с поездки, каждый раз привозил дешевые конфеты, пряники, иногда бублики, переданные Ольгой и непременно макароны. Вечером, семьей, садились за стол, Николай сажал маленькую Женю на стол, Марусю на колени, и было видно, что он скучал по дому, жене и детям. А когда дети ложились спать, Николай рассказывал жене о поездке, а она внимательно слушала, смотря ему в лицо.
  
   В Воскресенье 22 июня, Евсения встала на ранней зорьке. Так она вставала всегда летом, а зимой - затемно, чтобы подоить корову, которую супруги купили спустя два года, после женитьбы.
  Деревенским жителям, было свойственно иметь домашнюю живность, огород, так как это составляло основной доход, для больших семей. А в деревнях, как правило, семьи были большими.
  После дойки, в сенцах, при свете керосиновой лампы, Евсения процедила молоко через марлю, в пятилитровый бидон и отнесла в погреб, находившийся во дворе. Так начиналось утро для нее и многих других деревенских женщин. В будни, после дойки, она собирала мужа, когда тот уезжал в поездку, раньше в школу, теперь на работу - пасынка, по дороге на работу (а она работала техничкой в школе), заводила девочек в детский сад.
   Ну а этот день, был воскресным. Евсения не спеша, хлопотала по хозяйству: выгнала корову на пастбище, вместе с другими хозяйскими коровами, насыпала зерно курам, выпекла свежий каравай, постирала бельишко и теперь, освободившись, она заглянула в маленькую комнату, где спали дети.
   Кровать Вани была пуста, он еще с вечера, после работы придя, домой, обмылся, поел и молча, ушел. Так он поступал часто в отсутствии отца. А когда она решалась спросить, - Ваня, когда вернешься? Слышала сухое, - завтра.
   Маруся и Женя не спали, но и вставать не спешили, они шептались и хихикали.
   -Щебетуньи, пора вставать! - ласково произнесла Евсения, присаживаясь на край их кровати, - вы не забыли, мы сегодня с крестной и дядькой Петром идем на реку. Жаль папка на работе, - с грустью добавила она и, нагнувшись, нежно обняла девочек. - Ну ладно вставайте, я пойду, соберу на стол.
   -Мама! Мамочка! Мы встаем! - как галчата, кричали девочки.
   Спустя час, Евсения с девочками шла по улице к дому Веры и Петра. В красном костюме, с уложенными на макушке волосами, она шла неспеша, поглядывая на Женю, которая вцепившись ручонками за подол матери, шла рядом. Маруся, же напротив, подпрыгивая с ноги на ногу, шла впереди.
   Вера, Петр и подросший, такой же белокурый Сева, с удочкой в руке, ждали их у калитки своего дома. Встретившись, они поприветствовали друг друга, так как, это делают люди, состоящие в добрых, дружеских отношениях и, неспеша, пошли по улице дальше. В конце улицы свернули направо, и стали спускаться по крутым деревянным ступенькам.
  Пётр с сыном сбежали по ступенькам первыми, следом Вера. Маруся, прыгая с одной ступеньки на другую, считала их вслух:
   -Раз, два, три, четыре, пять!
   Женя, ухватившись крепко за руку матери, повторяла счёт за сестрой, уверенно прыгая по ступенькам. Для нее, это было первое лето, когда взрослые взяли ее на реку. Глаза ее были полны радости, все ей нравилось, все удивляло: Голубое небо, солнце, которое стояло высоко. Река похожая на серебристую, извивающуюся ленту среди лугов, покрытых яркой зеленью и цветами.
   Евсения не торопила дочку, поэтому, когда они спустились по ступенькам, Женя обнаружила, что они с мамой остались одни, так как все были далеко и спускались уже к реке. Пройдя несколько метров по тропинке, Женя заметила на пригорке, по левой стороне, высокое дощатое сооружение, с лопастями, под красной железной крышей.
   -Мама! Пойдем туда! - вытягивая ручку вперёд, кричала Женя.
   -Ты хочешь на мельницу?
   -Да, на мельницу, хочу на мельницу!
   Евсения присела перед дочерью и, глядя ей в лицо, спросила;
   -А как же речка?
   -Хочу на мельницу! - возразила Женя.
   -Ты хочешь глянуть, как мелют муку? - удивилась Евсения.
   -Хочу глянуть! Хочу глянуть! - прыгая вокруг матери, повторяла Женя.
   Евсения взяла дочь на руки, сделав несколько шагов, поднялась на пригорок и пошла по зеленой траве, в сторону мельницы, где стояли две подводы, запряженные лошадьми. На одной из подвод, лежали горкой мешки с зерном, другая была пуста. У двери Евсения опустила дочь на землю и, открыв дверь, зашла внутрь, где стояли двое мужчин, следившие за работой. Было шумно, Женя, закрыв ладошками уши, подняла голову: на площадке железным ковшом мельник высыпал из мешка зерно в деревянное корытце. Трясясь, корытце сыпало зерно в жернова, те растирали его и превращали в горячую, сухую муку, что у хозяек поднимается пышным тестом, а в печи выпекается в душистые, с румяной корочкой хлеба, пироги, бублики. Женя ни на минуту не отвлекалась от процесса, ее завораживало происходящее действо.
   Не прошло и получаса, открылась дверь, в нее вбежал босоногий мальчишка, лет восьми, выцветшей рубахе, которая была когда-то красной, в коротких сатиновых штанах и картузе. Он подбежал к одному из мужчин и, дергая его за рукав, громко воскликнул.
   -Папка война! Война папка!
   -Ты чего кричишь оглашенный? Аль улицы тебе мало, сюды прибег. Ступай отсюда! - разгорячено крикнул мужчина, и, отдернув рукав, погрозил мальчугану кулаком.
   Шмыгая носом, мальчуган пошел к двери и прежде чем выйти, с обидой прокричал:
   -Мамка велела тебе передать, она по радио слыхала!
   Но отец, не слышал сына, а у Евсении, от слов мальчика, затаилась тревога и, холодок пробежал по спине, она взяла дочь на руки и вышла из помещения.
   Хорошая ясная погода, внезапно сменилась: подул сильный порывистый ветер, неся с собой клубы пыли, запах дождя и мокрой земли. Лошади, нетерпеливо переступая ногами, раздувая ноздри, фыркали. Евсения в открытую дверь крикнула мужчинам, чтобы те накрыли мешки с зерном и быстрым шагом пошла к тому месту спуска, откуда пришла.
   В низу, по тропинке бежала Вера с Марусей на руках, следом за ней бежал Сева.
   -Где ты была? - не останавливаясь, кричала растерянная, испуганная Вера. Война! Война началась!
   -Я Жене мельницу показывала! - кричала Евсения, но сказанное ею уносил ветер в другую сторону.
   Небо нахмурилось, и было видно, как сквозь тучи блестела молния, а через минуту загремел гром, перекатываясь по небу. Ветер стих, так же внезапно, как и налетел. Первые крупные капли упали на землю, а следом теплый, ровный шумный дождь.
   -Ты не спускайся! - кричала Вера, - у ступенек встретимся.
   Евсения, прижимая к себе дочь, без труда добежала до ступенек, где стала ждать Веру, которая с трудом преодолевала их.
   -Фу, - переводя дух, выдавила из себя она, поднявшись на последнюю ступень, - Сева, где ты?
   -Здесь я, - следуя за матерью, отозвался сын
   -А где Пётр! - нервно спросила Евсения.
   -Нас нашёл сослуживец Петра, он - то нам и сказал, - тяжело дыша, кричала Вера. - Они в МТС побежали, там всех механиков собирают.
   Евсения рассказала о мальчике, который принес известие о войне, отцу, как тот не поверил, обругав сына. Она же предложила Вере пойти к ней домой, и подождать Петра там.
   -Хорошо, - согласилась Вера, - а то одна в доме, я себе места не найду. Только забежим, я Петру записку оставлю.
   Дождь между тем усилился. Женщины прибавили шаг. Женя, мокрая, крепко прижималась к матери, а Маруся попросилась на землю и как только Вера её опустила, она босая, полужам, подпрыгивая, побежала вперёд. Сева, до сей поры шедший сзади, тоже побежал и уже спустя минуту, другую, он бежал рядом с Марусей.
   Известие о войне не попрятало людей по домам, а наоборот вывело всех, взбудоражило. Шёл дождь, а жители посёлка перебегали с одной улицы на другую, из своего дома бежали в соседний дом, оповещая всех тех, кто ещё не знал о войне. Соседка Веры, средних лет, сбитая, не большого роста женщина, с приподнятым подолом, мокрая как мышь, чвакая по лужам подбежала, когда Вера и Евсения подошли к калитке.
   -Бабы, слыхали? - глотая воздух от волнения, спросила она.
   Слыхали, - сказала чуть слышно Евсения и не остановилась, пошла к крыльцу, где уже под навесом ждали Сева с Марусей.
   -Слыхали! - задержавшись и тяжело вздохнув, сказала Вера.
   -Что же теперь будет?
   Вера развела руками, пожала плечами и молча пошла к крыльцу.
   Соседка растерянно посмотрела ей в след, но следом отозвалась на оклик других, неподалёку собравшихся женщин под крыльцом соседнего дома.
   Дом Веры планировкой и убранством был похож на дом Евсении, за исключением того, что маленькая комната была с окном и служила покоями Петра и Веры, а угол за печкой принадлежал Севе.
   В доме Вера переоделась и переодела сына в сухую одежду, с девочек женщины тоже сняли мокрые сарафаны, надев на них рубашки Севы. Вид девочек, особенно вид Жени, в рубашке до пола, немного повеселил всех.
   -Извини подруга, - обратилась Вера к Евсении, смотря её мокрый костюм, что подчеркивал стройную фигуру женщины, - у меня одни мешки.
   Евсения отмахнулась.
   -Скоро высохнет, только дай мне полотенце, девчонкам волосы подсушу, да и себе.
   Вера, прошла в маленькую комнату, а уже спустя несколько минут она вышла и, подойдя в Евсении, протянула ей ситцевый халат и небольшое вафельное полотенце.
   -Возьми всё же халат, а то, что же ты мокрая, - сказала Вера и тут же крикнула сыну. - Сева, принеси лист бумаги и карандаш!
   Сева отошёл к окну, где недалеко от его кровати стоял самодельный письменный стол с ящиком для учебников. Он, открыл дверку ящика, достал тоненькую в линейку тетрадь, карандаш и всё это поднёс матери и тот час вышел из дома.
   Евсения принялась переодеваться, а Вера отошла к обеденному столу, где вокруг стола бегали друг за другом девочки. Села за него писать мужу записку.
   К моменту, когда женщины вышли из дома, небо было чистым, только кое - где облака, словно комки рыхлой ваты, проплывали по небу. По улице женщины шли, молча, Маруся и Сева шли впереди, Женя, обхватив ручонками шею крестной, спала у нее на руках,
   Войдя в дом, они увидели за столом Ваню и Татьяну, первый как всегда был спокоен, чего нельзя было сказать о Татьяне, ее лицо было встревожено, пальцы рук лихорадочно стучали по столу. Увидев в дверях Веру и Евсению, она вскочила навстречу им.
   -Вы слышали? Война! - воскликнула она, - Илью вызвали в военкомат! Что будет? Что будет?
   Женя вздрогнула, приоткрыла глазёнки, но следом вновь погрузилась в сон.
   -Тихо, ребёнка разбудишь, - прошептала Вера и, не останавливаясь, понесла девочку в маленькую комнату.
   -Что будет? Что будет? Ничего не будет! - уверенно вмешался Ваня, - Вот как этот дождь, налетел, а спустя полчаса, нет его. Так и эта война. И нечего нюни распускать.
   Евсения взяла Татьяну за плечи, скрывая свой страх, смотрела падчерице в ее ужасом наполненные глаза:
   -Ваня, правду говорит, война закончится, не успев начаться. Что нам эти немцы! У нас погляди, какая красная армия, и Илью твоего отпустят, вот поглядишь. Разве могут забирать людей, которым ещё хлеб убирать.
   -Вы, так думаете?
   -Так будет! - подтвердила Евсения.
   Успокаивая падчерицу, Евсения и сама немного успокоилась. - "Никто не хотел верить, в то, что это будет длинная беспощадная война. Никто не знал, какие испытания ждут, и что кому-то уже предначертано судьбой пропасть на этом поле брани".
  
   Шел тринадцатый месяц войны. Несмотря на проявление мужества, стойкости, самоотверженности Советскими бойцами, на фронтах складывалась тяжелая обстановка. Немецкие войска захватывали большие пространства советской земли, быстро продвигаясь вглубь России. Так к вечеру 3 июля 1942 года, передовые немецкие танки появились на правом берегу Дона. В городе стала слышна артиллерийская канонада, чуть позже, люфтваффе начали наносить массированные удары по городу. Только 4 - го июля, на городские кварталы было сброшено более шести тысяч немецких бомб и в этот же день немцам удалось форсировать Дон в районе села Малышево, а 5 - го июля - под Семилуками у села Подклетное.
   В ночь на 4 июля городской комитет обороны принял решение об эвакуации жителей и материальных ценностей из Воронежа, но, увы, было поздно организовывать планомерную эвакуацию. Десятки тысяч мирных жителей, стали уходить из города на восток по Чернавскому, Вогрэсовскому и Отроженскому мостам. Под разрывами бом, свистом мин, уходили женщины с детьми, старики, старухи, держа в руках скудные узелки, которые успели собрать в спешке. Мужчины, юноши, подростки оставались защищать город.
   5-го июля немецкие войска ворвались на западную окраину Воронежа и завязали уличные бои в городе. Воронеж обороняли небольшие силы местного гарнизона: 498-й и 605-й стрелковые полки, 232-й стрелковой дивизии, часть НКВД 41-й и 287-й полки, 3-я дивизия ПВО, мелкие подразделения народного ополчения. Город покинуло партийное и советское руководство, выехала и оперативная группа штаба Брянского фронта во главе с его командующим Ф.И. Голиковым.
   6 июля Немецкие войска захватили правую часть Воронежа, а позже и прилегающие к городу 29 районов области.
   В короткий срок, немецкие фашисты покрыли город виселицами и расстреляли сотни горожан. Под дулами автоматов, травя людей собаками, фашисты выгоняли всех жителей из города, тех, кто не могли идти, расстреливали на месте. Но вскоре они устали ходить по кварталам, улицам, дворам и домам. Решили облегчить себе " задачу". И 27 августа 1942 года, якобы для эвакуации, жителей города, преимущественно больных, стариков, женщин и детей, фашисты вывезли, согнали, в Песчаный лог, где всех расстреляли. Всего невинно убиенных было 450 душ.
  
   Августовским вечером 1942 года, у дома на скамейки сидела Евсения, она сидела, откинувшись на бревна дома, неподвижно, вдыхая прохладу, которая пришла на смену палящему солнцу, запах сена и запоздалых цветов. Сидела в продолжение часа, а может и больше. Она сидела, думая о матери и сестрах, о муже, от которого вот уже полгода не было вестей о том, как жить дальше, как с детьми пережить зиму. Школу, где она работала, закрыли, поскольку поселок подвергался частым бомбардировкам. С весны она и Вера работали на колхозных полях, вместе с другими женщинами. Мужчин в колхозе заметно убавилось, да и тех которые еще оставались, постепенно забирали на фронт.
   Многое поменялось в жизни Евсении, в жизни близких ей людей, с того самого дня, когда объявили о вероломном нападении Немецких войск на Советский Союз. Она вспоминала 23 июня, когда объявили всеобщую мобилизацию и с этого дня, двери поселкового военкомата были всегда открыты.
   24 июня, Вера провожала Петра на фронт. В доме от посторонних глаз, она повесила на шею мужу маленький серебреный, крестик и, перекрестив его, широким крестом, тихо прочла молитву: "Спаси от бед рабы твоя, богородица". Петр хоть и был атеистом, но жене перечить не стал, для успокоения ее души. Выйдя из дома, супруги и их сын Сева, по улице, не торопясь, пошли к дому Евсении и Николая. Улица поселка в этот день была многолюдна. В каждом втором дворе провожали на фронт отца, мужа, брата, сына, возлюбленного.
   Во дворе своего дома уже ждали родню Николай, Евсения, Ваня и Татьяна с мужем: Евсения поправляла новое платьице на Жени, что они с мужем подарили ей в этот день на день рождение. В красном в мелкий горошек платье, с распущенными русыми локонами по плечи, Женя, радовалась приходу многочисленных родственников. Рядом вытанцовывала Маруся с новеньким кожаным портфелем в руке. Николай оживленно разговаривал о чем-то с сыном. Стоял теплый солнечный день, краски зелени, пение птиц, все это походило на праздничный воскресный день, и только Татьяна, вцепившись в руку своего мужа, нервно покусывая губы, выдавала настоящее этого дня. Лицо её было потерянным, казалось, что она сообразить ничего не могла, только тяжело вздыхала и вновь нервно покусывала свои губы.
   Вера вошла в калитку первой, и сразу направилась к крестнице, доставая из пазухи маленький бумажный сверток.
   -Крестная, глянь какое на мне платье! - Увидев Веру, звонким голосом закричала Женя.
   -А у меня портфель, новый! Его мне папа с мамой подарили, я с ним в школу пойду, - подхватила Маруся.
   Вера, подойдя ближе, обняла Марусю, а следом присев на корточки перед Женей, развернула сверток. На клочке белой бумаги лежала свернутая в рулон алая атласная лента, ее идеально гладкая поверхность, отражая лучи солнца, казалось огненным угольком, слепило так, что больно было смотреть. Женя, зажмурив глаза, тихо спросила, - крестная, что это?
   -Открой глаза, и увидишь!
   -Боюсь, глазкам больно, - бормотала Женя.
   -Не бойся Женя, это просто лента! - кричала Маруся, выглядывая из спины Веры.
   Евсения, встала за спину Жени, тем самым заслонив собой солнечные лучи.
   -Ну, дочка, теперь открой глазки, больно не будет.
   Женя приоткрыла один глаз, и, убедившись, что действительно не больно, раскрыла их полностью.
   -Ленточка! - Широко улыбаясь, проговорила она, - она почти такая же, как моё новое платье! Крёстная, я тебя так люблю! - И Женя обхватила шею Веры руками, прижалась к её загорелому лицу своим золотистым личиком.
   В это же самое время, к вошедшему в калитку Петру с сыном, подбежала Татьяна. Запричитала:
   -Дядя Петр! Вы Илью не бросайте. Вы старше и мудрей, присмотрите за ним. Он у меня отчаянный, в самое пекло будет лезть...
   -Будь спокойна Танюша, пригляжу, - посмеивался Петр, - вернется в целости и сохранности, а чтобы верней было привяжу его к себе, как бычка.
   -Ну что вы смеетесь! Я вас прошу как человека, а вы! - Вспыхнула Татьяна и, отойдя от Петра, тут же вернулась к мужу, носом уткнулась ему в плечё.
   -Ну что ты меня позоришь, Танюш.
   -Татьяна заплакала.
   Илья принялся утешать жену. Обнял её, говорил, что всё будет хорошо, он и в правду вернётся целым и невредимым. Что на дядьку Петра не надо обиду держать, что он пошутил. Но Татьяна не успокаивалась, а ещё больше зарыдала, да так, что уже слышали все.
  
  
   Евсения оставила детей и Веру, подошла к Татьяне с Ильёй. Пытаясь успокоить ее, она положила руку ей на плечё и на ухо тихо проговорила:
   -Таня, ну так же нельзя. Всем тяжело отправлять своих мужчин на фронт и это понятно. Посмотри на Веру, да хоть на меня...
   Татьяна вдруг отпрянула от мужа, с силой оттолкнула Евсению и словно обезумевшая закричала:
   -Это кому тяжело, вам?! Вашего мужа не забирают! И что вы за мной все ходите? Вы мне кто? Поправляйте лучше платье своей дочурке!
   Евсения смотрела с изумлением и страхом в глазах, на падчерицу, которая яростно сверлила её глазами. Следом её взяла досада.
   -Зачем ты так, ведь он твой отец, - возмутилась она. - Евсения умолкла, ей было нечего больше сказать.
   Все были между собой близки, и уважительно относились друг к другу, и происшествие того дня для всех было потрясением. Женя заплакала, следом подхватила Маруся. Вера тут же отвела девочек в сторону, где отчаянно пыталась их успокоить.
   Илья поспешил отвести жену в сторону, извиняясь за нее, перед Евсенией: - Вы же понимаете она не со зла...
   -Да, да конечно, я все понимаю, - сдерживая наворачивающееся слезы, согласилась Евсения. Сердце её сжалось от какого-то неприятного ощущения, она не могла понять, какого рода было это ощущение, но оно было настолько сильно, что женщине стало трудно дышать.
   Несколько мгновений Николай смотрел на дочь, совсем потерявшись - Татьяна, что с тобой? - крикнул он, наконец. - Зачем ты так?
   Вновь, слезы хлынули из глаз Татьяны. Николай, подошел к жене и крепко обнял. Евсения прижалась к его груди, задыхаясь от внутренних подавленных слез.
   Потом были проводы. На станции было шумно. Торжественные проводы собрали всех жителей поселка. Играла гармоника, пели песни, танцевали " матаню". Петр, взяв Севу на руки, просил, чтобы сын слушался мать и во всем помогал, говорил, что скоро вернется домой. Сева молча, кивал головой. Вера, стоявшая рядом, с тревогой смотрела на мужа.
   -Ну что ты, Вера! Я, правда, скоро вернусь, - успокаивал Петр жену, видя ее тревожный взгляд.
   Прижавшись к мужу, Татьяна продолжала держать его за руку, обхватив обеими руками. Илья, наклонившись к жене, успокаивал ее, но все было напрасно. Евсения, с мужем и детьми стояли в сторонке. Их огорчало, что их дочь не может справиться с волнением.
  Спустя час, из здания вокзала вышел майор, высокий, худощавый в мундире. Раздалась команда:
   -" Слушай мою команду! По вагонам разойдись!"
   Наступила тягостная минута. Женщины, минуту назад, поющие и танцующие, зарыдали, стали виснуть на шеи своих мужей, отцов, братьев, сыновей. Малые дети, зарыдали в унисон своим матерям, сестрам, бабкам. Вагоны, тянувшиеся вдоль платформы, стали заполняться новобранцами. Петр, попрощался с женой, сыном, Николаем и Евсенией. После команды майора, нервное возбуждение Татьяны, сменилось спокойствием. Отпустив, она стеклянным взглядом провожала мужа и Петра.
   Машинист паровоза дал несколько коротких свистков. Стальные и медные части машины дрогнули, приводя машину в движение. В вагоны запрыгивали последние новобранцы. Оставшиеся на платформе провожающие, еще долго смотрели в след уходящим вагонам.
   Сева в окружении девочек шел впереди, Вера, под руку с Евсенией шли, молча сзади, а Николай и Ваня сопровождали шедшую в стороне Татьяну. Пытаясь разрядить обстановку, Николай предложил дочери пожить в родном доме, пока Илья не вернется с фронта. Взглянув на отца безучастным взглядом, Татьяна отказалась, сославшись на двух поросят, и кур в хозяйстве.
   -Пригони их к нам, - сказал Николай, - вместе вам будет сподручней, всеж родные будем...
   -Нет, папаня! - возразила Татьяна, - ты лучше Ване разреши в моем доме жить, чтобы не так тягостно было.
   -Как, Евсения одна в доме с детьми останется?
   -Почему одна, мы к ней с Ваней захаживать будем, что надо поможем и с хозяйством и с детьми. Вань, пойдешь в мой дом?
   Искоса взглянув на отца, Ваня тихо спросил:
   -Коль папаня позволит? А папань?
   Николай был смущен. Он считал, что его семья настолько прочная, что в случае чего, она всегда, при любых обстоятельствах будет вместе, так же он понимал, что его старшая дочь взрослая, замужняя женщина, что принимать решения она вправе сама, к тому же, последние события, подкосили её.
   -Евсения! - Окликнул Николай жену, - подойди к нам.
   Евсения, оставив детей с подругой, поспешила к мужу.
   -Как ты думаешь, - спросил подошедшую жену Николай, - Что если Ваня поживет в доме у Татьяны, пока Ильи нет? Ей одной сейчас не желательно оставаться, а с девочками, по дому они тебе помогут.
   -Ежели ей будет легче, пусть так, - спокойно ответила Евсения и вернулась к Вере.
   -На том и порешим, - подтвердил Николай.
   В этот же день, Ваня перебрался к сестре.
   На следующий день, рано утром, Евсения проводила мужа. У калитки, где они прощались, Николай нежно поцеловал жену и, выйдя за калитку, пошел по улице в сторону железнодорожной станции. Еще долго она провожала мужа задумчивым взглядом.
  
   До весны 1942 года, жизнь Евсении шла относительно благополучно. Она ходила на работу в школу, по дороге заводила девочек в детский сад, когда заканчивала работу, шла домой, забирая девочек. Занималась домашним хозяйством, а по вечерам играла с девочками, или читала им детские книжки. Часто к ней приходили Вера с Севой и тогда, заняв детей, кокой не будь игрой, сами разговаривали и пили чай. Разговоры эти были, чаще о мужьях: Как они? Где они? Вера была подавлена тем, что от мужа, вот уже три месяца нет вестей. Евсения, успокаивала подругу как могла:
   -Верочка ты жди, война вон, какая началась. В такой кутерьме, письма могут затеряться. Николай мой, тоже только одно письмо прислал и то в самом начале. Жди, жди Верочка...
   -Ой, - глубоко вздохнула Вера, - буду молиться и ждать.
   -Вот и правильно, молись подруга, и жди!
   В период сенокоса по воскресным дням, Евсения заготавливала сено на зиму, на выделенных ей лугах, оставляя девочек в доме у Веры. Ближе к осени, женщины, помогая, друг другу, собирали урожай на своих огородах. Дело оставалось за дровами и углем. Дрова в поселке были всегда привозными, поскольку леса в их краях не было, а только пролески. Евсения с работы мужа, выписала четыре ведра угля, двумя из них она поделилась с подругой. Вера, в свою очередь, получив помощь с работы своего мужа, в виде машины дров, половину отдала Евсении. Так они дожили до глубокой осени, когда холодные осенние дни, сменялись, то ярким негреющим солнцем с запахом увядающей листвы, то неперестающим мелким дождем, превращающим тропинки и дороги в сплошную густую грязь, в которой увязали люди, повозки и даже машины.
   В один из таких дождливых дней, у кухонного буфета, рядом с которым на стене висел динамик, стояла Евсения, внимательно слушая голос Левитана, передававшего грустные сводки с полей сражений. Она слушала и смотрела на девочек, игравших в тряпичные куклы на теплой печи. Маруся за лето подросла и вот уже как два месяца она училась в первом классе. Евсения видела, как Маруся старалась всякий раз помогать ей: То сено корове даст, то курам зерно посыплет, а большую помощь составляло то, что она частенько присматривала за Женей в отсутствии матери. Женя тоже радовала мать, она росла доброй, веселой, озорной девочкой. За маленький рост, кудрявые светлые волосы и большие голубые глаза, Женю в поселке, звали куклой, любили взять ее на руки, угостить пряником или конфетой, а то и просто яблоком. Евсения смотрела на девочек, мысленно разговаривая с мужем, о том какие они хорошенькие и как им его не хватает.
   В этот момент в окно, что выходило на улицу, постучали. Вздрогнув, Евсения подбежала к окну, на улице, под дождем, она увидела одетого в брезентовую плащ-палатку деда Митроху, местного почтальона. Хитро улыбаясь, прищуривая один глаз, он показывал бумажный треугольник, старательно укрывая его от дождя.
   -Заходите в дом! В дом! - махала рукой Евсения. И тут же побежала его встречать.
   Зашедшему в сенцы деду, Евсения помогла снять мокрую плащ-палатку, повесив ее на гвоздь, она провела его в дом. Дед Митроха по годам, а ему было чуть больше шестидесяти лет, не был дедом, но его невысокий рост, сутулость, худощавое телосложение, седая бороденка, все это внушало окружающим мысль о его старости. От того, его в округе звали дедом. Жил он на окраине поселка, в покосившейся от старости хибаре. Жену он похоронил вот уже как десять лет, детей с женой не нажил. Чтобы меньше оставаться в доме одному, он брался за любую не сложную работу: Днем разносил почту, а ночами сторожил школу. Человеком он был добрым и поэтому, всякий раз, когда он приносил почту, люди приглашали его в дом, кормили и поили чаем. Евсения не была исключением. Взяв долгожданный конверт, она поспешила пригласить деда к столу.
   -Вы передохните, - взволнованно сказала Евсения, ставя медный чайник на плиту печи, - а я почитаю.
   -Читай, читай голуба, не торопись, ты у меня последняя, - и почесав жиденькую бородёнку добавил, - я и твоей куме, радость вручил.
   -Какая радость! - разворачивая треугольник, сказала Евсения, - Верочка теперь успокоится. А Татьяне, Татьяне чего вручил?
   -Ей нет, - продолжая почесывать бороденку, ответил дед. Он, волоча ноги, прошел к печке, потрепал Марусю и Женю по раскрасневшимся щекам и прошел к столу.
   Евсения подошла к окну, развернула треугольник и погрузилась в чтение:
  
   Здравствуйте мои родные!
   Простите, что долго не писал. Я жив, здоров, только устаю немного.
   С напарником, колесим по железным дорогам, днем и ночью. Перегоняя
   Эшелоны с орудиями, ранеными и беженцами. Когда удается заснуть, вижу
   Тебя, любимую горлицу и детей. Особенно часто снится, когда мы всей семьей
   Ходим на базарную площадь, в последнее масленичное воскресенье, где
   Многолюдно красочно и весело. Снится, как выбираем тебе и Татьяне головные
   Платки, яркость цветов которых слепит глаза, как покупаем девочкам, детские
   Саночки.
   Думаю, что у нас еще все впереди, правда, родная? Прости, через минуту
   Отправляемся, поцелуй девочек, Татьяну и Ваню.
   Николай.
  
   Дочитав последние строки, Евсения прижала лист бумаги к груди и с облегчением вздохнула. Когда она повернулась к деду, то за столом, рядом с ним увидела девочек. Женя сидела у деда на коленях, а Маруся, разложив на столе тетрадку, показывала деду свои достижения в учебе.
  Евсения сложила бумажный лист в конверт, подошла к буфету и, достав из ящика жестяную коробку, положила конверт внутрь, где хранились все документы. Спрятав коробочку обратно в ящик, Евсения улыбнулась, подошла к деду и крепко обняла его вместе с Женей своими горячими руками. Старик расчувствовался. Ему было приятно сознавать, что хоть в чей-то дом он приносит радость.
   -Давно меня никто не обнимал из женского полу! - усмехнулся дед.
   -Я тебя не только обниму, а и накормлю, Митрофан Лукич, - и Евсения прошла к буфету. С полки буфета, взяла чашки и, подойдя к столу, расставила их. Следом, поставила на стол, теплые оладьи, что испекла часом раньше, крынку со сметаной и горячий медный чайник.
   -Ну что, порадовал я тебя? - отвлекаясь от общения с девочками, поинтересовался дед.
   -Нет слов Митрофан Лукич, как вы меня порадовали. Я ведь, уже худое стала подозревать, а теперь, словно камень с души упал. - Щеки у Евсении зарозовели, а глаза весело заблестели. Расставив тарелки под оладьи, разлив чай по чашкам, Евсения села напротив деда.
   -Женя иди сюда, дай дедушке чай попить и ты Маруся прячь тетрадки и тоже садись, будем все чай пить.
   Женя ловко слезла с коленей деда, пролезла под столом и также ловко забралась на колени матери. Маруся, тоже быстренько спрятав тетрадку в портфель, вернулась к столу.
   За окном, продолжал идти холодный мелкий дождик. В доме у Евсении, было тепло и сухо. Дед Митроха, покряхтывая, с наслаждением ел оладьи со сметаной, запивал чаем и вел беседу с хозяйкой дома.
   -Я вот, что думаю. Какой все ж этот народ неугомонный. Уж, какой раз, они лезуть на наши земли. Я ведь голуба, с ними в "германскую" встречался, ох и лютые они, эти германцы, лютые... - Дед откусил оладий, на половину пустым ртом, медленно пожевал, сделал глоток чая, и взглянув с прищуром на Евсению продолжил. - Я ведь что думаю голуба, если прошлый раз не вышло, так что ж с изнова начинать.
   -Боюсь я Митрофан Лукич, - подхватила разговор Евсения. - Вон уж, сколько они заняли городов, скоро и сюда придут, - Евсения смотрела на деда с волнением, нервно поглаживая по Жениной голове, которая с охотой живала оладий.
   Дед нахмурился от слов женщины, отодвинул тарелку и, утерев рот рукавом, возразил ей;
   -Ты дочка напрасно страх нагоняешь на себя, да и ребятишек пугаешь. Время нынче тяжелое, это, правда, но оно, я думаю, будет не вечным. Вот возьмутся наши красноармейцы за силу, да прогонят этих бусурманов с нашей землицы! - В речи деда сомнений не было, только восторженная вера в победу.
   Евсения сидела напротив. Дед говорил с таким убеждением, что Евсения верила ему и не решалась остановить его, и смотрела на деда с бесконечным уважением.
   Сидели они долго, часа два, а может и больше, деду нравилось у Евсении, и он сознательно искал разные темы для разговора, чтобы подольше оставаться в доме.
   Дождик за окном закончился, на небе посветлело, дед засобирался:
   -Ладно, голуба пойду я. Хорошо у тебя, да надо и честь знать. - Кряхтя, он вышел из стола и, шаркая по полу, направился к выходу.
   Евсения не удерживала деда, поблагодарив его за хорошее известие, она помогла одеться, и проводила его в сенцы. Следом она, убрала со стола, посуду, достала письмо из жестяной банки, посадила рядом девочек и стала перечитывать письмо вслух.
  
   Евсения сидела на скамейки у дома, вспоминая прожитый год, и думала, как жить дальше. С начала лета, дожди их край обходили стороной, палящее солнце выжигало растительность. Корове, их кормилице, не хватало зеленой, сочной травы. В колхозе, где она работала, осенью за трудодни выдавали обычно зерно, но колхозные посевы были тоже скудными. Усугубляло положение, проходившая вблизи линия фронта. Бомбардировки противника, то и дело накрывали близлежащие села. Поля были сплошь усеяны воронками от разорвавшихся бомб. Быстрые "Мессершмиты" носились по дорогам, преследуя мирных жителей, пешеходов уходивших на восток, словно охотники дичь.
   Евсения думала обратиться за помощью к Татьяне и Ване, но не решалась. С начала войны они полностью отделились от нее, лишь изредка, кто ни будь, заходил к ней в дом, справиться об отце. Ваня, не заходя в дом, в дверях сенцев спрашивал, нет ли известий от отца и, получив ответ, тут же уходил, оставляя на столе в сенцах гостинец для Маруси. Душевное состояние Татьяны, тоже очень волновало Евсению. С того дня как Илья ушел на фронт, она не знала промежуточных настроений и постепенных переходов. Татьяна была либо в веселом настроении, либо глубоко подавленном. Порой, приходя к Евсении, в задорном расположении духа, смеялась, играла с девочками, но не проходило и часа, как она замолкала, собиралась и молча, покидала дом. Поначалу Евсения пыталась всякий раз вызвать Татьяну на разговор, чтобы облегчить ее страдания, но все было тщетно. Татьяна нервно дергала плечом, бросая злобный взгляд на Евсению, покидала дом.
   Думки, Евсении прервал скрип калитки, она, вздрогнула, следом затаив дыхание, стала прислушиваться к нарастающему шороху сухой травы.
   -Кто тут? - вполголоса спросила Евсения, вставая со скамейки.
   Ранняя нарастающая луна, слабо осветили мужскую фигуру на углу дома. Евсения сразу узнала знакомый силуэт; - Ах Коля! - воскликнула она вдруг и бросилась мужу в объятия, - ты ли это! Родной, любимый!
   -Я, моя Горлица! - хриплым, чуть слышным голосом откликнулся Николай.
   Несколько минут они, молча, всматривались друг в друга, потом столько же они, молча, осыпали друг друга горячими поцелуями.
   -Да что же мы тут стоим! - спохватилась Евсения, - В дом надо, в дом! - не выпуская руку мужа, она повела его в дом.
   В доме, она усадила мужа за стол, зажгла керосиновую лампу, стоявшую на столе, и присела напротив. Щеки её горели, слезинки стояли в глазах. Она старательно пыталась разглядеть мужа: лицо Николая было чисто выбритым, исхудавшим, прибавилось седых волос. На нем были штаны и гимнастерка, рядом лежал зеленый армейский мешок, который был почти пуст, только пара запасных портянок, смена белья, да железная кружка с ложкой, выданные ему с госпитального склада при выписке.
   -Ты сиди, отдыхай, а я сейчас, мигом, - вновь встрепенулась Евсения. Она достала из печки котелок с остатком вареной молодой, мелкой картошки, нарезала хлеб, а в довершении, выставила на стол, две рюмки и графинчик, доверху наполненный водкой, который она берегла в шкафу буфета. - Темно, а то бы я с огорода лучку принесла, что, что, а, лук нынче сильный, - оправдывалась виновато Евсения, будто просила прощение, прижимая голые руки к груди. - А давай я в погреб слазаю, молочка холодненького принесу, ты любишь.
   -Оставь суету жена, посиди лучше, - почти шепотом попросил Николай. После долгой разлуки, он и сам хотел лучше разглядеть, вспомнить близкого ему человека. Нет, он не забывал ее никогда; очень часто она и дети вставали перед ним в памяти. Но, сейчас наблюдая за ней, он как бы вновь открывал для себя жену. В ней была перемена! Ранее ему не знакомая: Тусклый свет от лампы падал на уставшее, кроткое лицо, у рта - две нерадостные морщинки, огрубевшие руки. Сердце его защемило, - бедная, бедная моя горлица! - подумал он. Они ещё с четверть часа сидели, молча, смотрели друг на друга.
   Потом Николай разлил водку по рюмкам, они чуть слышно чокнулись, выпили за встречу и Николай жадно начал поглощать не хитрую закуску, а Евсения отщипывая маленькие кусочки от ломтя хлеба, смотрела на него.
   -Хочешь, я тебе баньку истоплю? - Вдруг, спросила она.
   Николай, не прерывая трапезы, нежно посмотрел на жену, и молча, кивнул головой, и Евсения оставив мужа за столом, вышла из дома. Оставшись один, Николай выпил вторую рюмку, поел картошки с хлебом и, посидев еще немного за столом, встал, осторожно, стараясь не скрипеть половицами, с лампой в руке подошел к каморке и, приоткрыв занавеску, заглянул внутрь, где на одной кровати спали девочки. Тусклый свет лампы осветил их лица. Николай с большой нежностью и любовью смотрел на дочерей; - Подросли! Когда еще представится возможность увидеть их, да и представится? - размышлял он. Посмотрев на дочерей, он вернулся к столу, поставил лампу, из вещмешка достал кисет и не спеша, вышел из дома.
   На улице было тихо и спокойно, не было слышно не стрекотание кузнечиков, не криков птиц. Звездное небо, словно куполом накрывало землю. Николай, глубоко вздохнув, всей грудью, сел на скамейку, закурил папиросу, пуская дымок колечками, и смотрел в небо. Хорошо ему было, спокойно. Докурив, он пошел по мощеной деревянной дорожке, через двор, где ближе к огороду, светилось маленькое окошко баньки, а из трубы, к небу, поднимался тонкой струйкой дымок.
   Евсения, стояла в предбаннике, перед небольшим висевшим на стене зеркалом, она за многие месяцы, первый раз смотрела на свое отражение. Распустив длинные густые волосы, Евсения всматривалась в зеркало. Лучина горевшая в правом верхнем углу, бросала свет на правую часть лица, и в этой половине, Евсения видела уставшую, но по прежнему молодую женщину, у которой глаза передавали радость и счастье.
   Дверь открылась, и вошел Николай. Губы Евсении слегка шевельнулись, как будто она, хотела что-то ему сказать, и он тоже хотел что-то сказать. Но все что они хотели сказать друг другу, в этот момент потеряло смысл. Супруги окунулись в простое человеческое счастье, под названием любовь. В забытую было нежность и страсть, которая свойственна мужчине и женщине.
  
   На другой день Николай проснулся, когда ходики показывали восемь утра. Пахло свежим ржаным хлебом. Он лежал на чистой, мягкой постели, не открывая глаз: - Как хорошо дома! - думал он про себя, - Не слышно выстрелов, звуков разорвавшихся снарядов, криков, стонов от боли и горя. Было бы так всегда! Он приоткрыл глаза и, окинул взглядом угол, где стояла супружеская кровать. Было уже светло, по ситцевой, цветной занавески бегали солнечные лучи, словно играя в догонялки, друг с другом. С правой стороны, с печки, поддерживая кулачками подбородки, с неподдельным интересом смотрели на него Маруся и Женя.
   -Это, какие мышки притаились на печке? - придавая серьезность выражению лица, спросил Николай.
   -Папка, мы тебя не будим! Ты сам проснулся, - поспешила оправдаться Маруся.
   -Мы тихо себя вели, - подхватила Женя, - мамка ушла, а нам велела за тобой посмотреть.
   -Ну, коли, вы выполнили поручение мамки, тогда вы заслужили гостинец. Принесите-ка мне зеленый мешок, он на лавке должен лежать.
   Девочки слезли с печки и поспешили за мешком. Обойдя стол, осмотрев лавки, они мешка не нашли.
   -Папка! Мешка на лавке нет! - послышался звонкий голосок Жени.
   -Я вам сейчас помогу найти! - отозвался Николай и, встав с кровати, одев, снятые с горедушки чистые штаны и гимнастерку, он вышел к дочерям.
   Около стола стояла Женя, пожимая плечами.
   -Здесь мешок! Я его нашла! - послышался голос Маруси из сенцев, - папка он тут!
   И не успел Николай подойти к открытой двери, как на пороге показалась Маруся, держа в руках увесистый, с узлом наверху зеленый мешок.
   -Дочка! Что ж ты тяжесть такую..., - забирая мешок из рук Маруси, посетовал Николай. - Ладно, пойдемте, посмотрим, что там у нас в мешке.
   Николай присел на лавку, поставил рядом мешок, девочки окружили отца, внимательно наблюдая, как тот развязывал узел, а следом раскрыл его: сверху лежали два теплых каравая хлеба, пять сваренных яиц, три головки репчатого лука. Чуть ниже лежали вещи Николая, с чем он приехал в дом, и к ним еще Евсения прибавила пару нательного белья, да вязанные из овечьей шерсти носки. Все было перестиранное, переглаженное. Было видно, что Евсения подошла к вопросу с любовью, обдуманно, как полагалось заботливой жене. Просунув руку вглубь мешка, Николай аккуратно, стараясь не испортить уложенного, достал две вырезанные из дерева, красочно расписанные маленькие матрешки, и протянул дочерям.
   Улыбка у обоих расплылась по лицу.
   -Нравится!
   Девочки закивали головами, внимательно рассматривая подарок отца.
   Николай долго не видел своих дочерей, соскучился, и теперь, наверстывая упущенное, он прижал обоих к себе, гладил их по голове, целовал их в лоб. Его нежность, его любовь к дочерям, которую он не мог длительное время им дать, теперь с лихвой возвращалась.
  
   В дверях показалась Евсения. Лицо ее было раскрасневшееся, дышала она часто и прерывисто:
   -Фу, - переводя дух, вырвалось у нее.
   Девочки наперебой, стали показывать матери своих матрешек. Порадовавшись с ними подаркам, она обеих выпустила во двор, а сама, поцеловав мужа, стала собирать на стол.
   -Ходила к детям. Татьяна на работе в военкомате, а Ваня обещал скоро прийти, так что, режь отец петуха, а я пока похлопочу. Вера не придёт, с работы не отпустили, но она велела тебе кланяться.
   -А что, работа в колхозе есть?
   -Есть пока. Вот сейчас, зерно, что смогли собрать, грузим в машины, а его переправляют подальше в тыл, а то ведь эти проклятущие уже и к нам подобрались. Знаешь Коленька, нас ведь тут обстреливают, вон уж пять домов сгорело, семерых похоронили. - Евсения говорила, а сама застилала кровать, взбивала перьевые подушки. - Помнишь, Федота, вот его и ещё троих приезжих с города, прям в поле бомбами убило. Диву даюсь, что сутки тихо, а то ведь каждый день их самолёты налетают, а то и на дню несколько раз.
   -Да, всем достается, - с горечью подметил Николай и следом добавил. - Сколько на тебя навалилось!
   -А кому сейчас не трудно, Коленька, всем трудно.... Да ты что сидишь, ступай, лови петуха!
   Николай поглядел на ходики. Стрелки показывали четверть десятого.
   -Мы, наверное, без петуха обойдёмся. Мне после обеда на станции надо быть, а до неё ещё дойти надо.
   -Как после обеда? - удивилась Евсения. Прервав свои хлопоты, она остановилась перед мужем в полной растерянности, - Ты мне вчера нечего не сказал!
   -Не хотел волновать тебя, - он взял жену за руку и увлек ее к себе. Прижался лицом к ее груди, затаив дыхание.
   Евсения была застигнута врасплох. Она молчала, опустив руки на плечи мужа. Прошла минута, другая. Евсения, будто что-то вспомнив, встрепенулась и объявила, что успеет собрать на стол. - Ты ступай, режь, мы успеем, посидим! Ступай, ступай! - и Евсения освободившись из объятия, вновь суетилась, собирая на стол.
   Было без четверти одиннадцатого, когда на столе, поверх белой скатерти, на тарелке возвышался горкой вареный картофель, посыпанный сверху мелко нарезанным укропом и чесноком, на другой тарелке, лежал нарезанный, свежий каравай хлеба, на третьей тарелке лежал запеченный петух - заботливо сдобренный солью и посыпан жареным луком. Рядом на скатерти лежали четыре пожелтевших огурца. - Ну, вот я и управилась! - вытирая руки о полотенце, чуть слышно, себе проговорила Евсения, и в довершении поставила на стол граненый графинчик, с рюмками. Она вышла во двор, что бы позвать мужа, который, стараясь хоть как помочь жене, выгребал из стойла вилами навоз. Так же позвала девочек, игравших увлеченно новыми игрушками, на траве, в тени старой яблони,
  На ветвях которой, висело с десяток плодов.
   На углу дома показался Ваня, в рабочей одежде.
   -Сын! - воскликнул Николай.
   Ваня подбежал к отцу, они обнялись, а следом пошли в дом. Заходя в дом, Ваня сухо кивнул Евсении, пропуская отца вперёд. Евсения в ответ тоже кивнула и пошла за девочками, которые продолжали играть с матрёшками.
  
   После выпитой рюмки за встречу, за столом повисла тишина. Все ели молча. Изредка, Ваня холодно, настороженно, посматривал на Евсению.
   -А скажи, сын, как Татьяна, как ты? Что нибуть слышно об Илье? - прерывая молчание, обратился Николай к сыну.
   Ваня оживился, отодвинув тарелку с едой, он заговорил с отцом:
   -Татьяна целыми днями в военкомате. Я тоже в мастерских работаю. Меня приняли в комсомольско-молодежную фронтовую бригаду, работаем под девизом, "за себя и за товарища, ушедшего на фронт". Рабочие места не покидаем, пока не сделаем две-три нормы! А Илья, так он в танковых войсках! Пишет, что он будто заговоренный, его уж два раза подбивали. Один раз и вовсе танк загорелся, а он целехонек, остался! Представляешь! - лицо Вани раскраснелось, глаза блестели.
   Николай сидел напротив сына и внимательно его слушал, всматривался в его повзрослевшее лицо.
   -Бать, ну как тебя, угораздило? - так же живо поинтересовался Ваня.
   Вдруг взгляд Николая изменился. До последней минуты внимательный, и интересующийся взгляд, сменился взглядом далеким. Он молчал, потом так же молча, встал, не спеша, подошел к буфету, взял пачку папирос, что лежала на краю буфета, ударом выбил из пачки одну и закурил. Одну, вторую, третью он сделал затяжку, не отрывая папиросу от губ. Затем нервно затушил окурок в пепельнице. Мыслями в этот момент Николай был не дома.
   Евсения догадывалась, где сейчас в мыслях ее муж, она с сочувствием вглядывалась в его лицо и ждала.... Ваня напротив, не понимал, почему отец отмалчивается, и повторил свой вопрос.
   -Спрашиваешь, где меня угораздило? Изволь! - вернувшись к столу, произнес Николай, - Вели мы с моим напарником санитарный состав, подальше за линию фронта, битком, набитый ранеными. Это днем было, солнце слепило глаза, так что впереди одно яркое пятно. Внезапно появились шесть "Юнкерсов" и, спикировав, сбросили бомбы на наш состав. Вагоны, какие разбросало, а остальные вспыхнули огнем, как коробок спичек, - Николай замолчал. Скулы его ходили ходуном, брови сдвинулись к переносице. Было видно, что вспоминать, а тем более говорить ему об этом случае было тяжело.
   -Ну, бать, а дальше? Что дальше?
   -Дальше, мы с Петром вышли посмотреть, что с составом и увидели одно большое кровавое месиво. Заживо горели сотни раненых, врачей, медсестер. Мы поспешили к вагонам, чтобы хоть кого нибуть спасти, но тут опять "Юнкерсы" и опять бомбы. Петра моего, осколком положило, а меня волной отбросило, да землей присыпало, - он вновь умолк, а следом продолжил, - Петру моему, напарнику, всего двадцать пять годков было, трое детишек осиротели. Так, что считай я тоже вроде заговоренный! - Николай неловко улыбнулся, окинул взглядом родных ему людей, потом повернулся и, приподняв голову, посмотрел на ходики. Стрелки, которых показывали начало первого.
   -Мне пора, - сказал Николай. И встал из стола.
   Евсения, встав следом, предложила проводить мужа до станции, но Николай отверг предложение жены.
   -Времени осталось мало, а идти далековато. Так что простимся дома, - он обнял Евсению, наклонил голову, на ухо прошептал, - ты меня до калитки проводи. А Ваня меня проводит на станцию. Проводишь сын?
   -С радостью! Мне всё равно скоро на смену заступать, - и он спешно встал, вышел из за стола.
   Николай взял жену подруку и они, молча, вышли из дома. Молча, шли и до калитки, следом шли девочки и Ваня.
   За калиткой было пустынно, лишь вдалеке, на другой стороне улицы у дома на скамейки сидели две старушки, о чем - то переговариваясь. У калитки они остановились друг против друга, несколько мгновений смотря друг другу в глаза и передовая взглядом всё то, что происходило их душе. Потом, твердыми руками Николай взял дрожащие руки жены и поднес к своим губам. Евсения склонила голову. Ей были тяжелы, минуты прощания с мужем. Николай еще раз обнял крепко жену, так же крепко припал губами к ее губам. Одну за другой поднимая вверх, обнял, стоявших рядом дочерей, перекинул за плечи увесистый армейский мешок, и с Ваней, быстрым шагом пошли по пыльной дороге.
   Евсения подхватив Женю на руки, а Марусю прижав к себе, смотрела в след уныло, провожая печальным взглядом мужа.
   По дороге к станции, у отца с сыном произошел серьезный разговор. Будучи дома, Николай не стал в присутствии жены упрекать сына в том, что, ни он, ни его старшая сестра, Евсении не помогают.
   Оставшись наедине, он упрекнул в этом сына.
   -Что, нажаловалась? А когда нам ей помогать! Татьяна целыми днями в военкомате, с бумагами разбирается, я в мастерских. Мы со своим хозяйством ели управляемся, - голосом молодого петушка выкрикивал слова Ваня.
   -Со своим хозяйством? - удивился Николай.
   -А как же! У нас поросенок, опять - же пятнадцать голов кур. А лето глянь, какой сюрприз преподнесло! Так что, когда помогать?
   Николай был неприятно удивлен, слушая сына. Минуту, другую, он шел в раздумье. Он думал о том, как рано повзрослевший, мужиковатый, но все-таки мальчишка, его сын, попирает законы семьи. Николай полез за папиросой, жадно затянулся, выпуская папиросный сизый дым, затем, с горечью заметил сыну:
   -Евсения ни, словом не обмолвилась! Я сам увидел, что помощи ей от вас нет.... Я удивляюсь, как она с этим, совсем справляется? А тебе, вот что скажу! Не думал я, что вы отплатите такой монетой, за ее доброту и заботу о вас, не думал! - Николай, бросил папиросу на землю и, прибавив шаг.
   Ваня хотел, было возразить отцу, но, осознав, что это бесполезно, смолчал. Он поспешил догнать отца, и, поравнявшись, молча, шел рядом до самой станции.
  
   Проводив мужа, Евсения весь оставшийся день провела в заботах о детях, о доме. Только ближе к полуночи, когда уложила девочек спать, она смогла присесть за стол. Оперевшись локтями о стол, и поддерживая кулаками подбородок, она смотрела на окна, что выходили на улицу. Ноги её гудели, спина ломилась от усталости, она смотрела на окна, но не видела их. Перед ней был добрый и любящий взгляд её Коленьки.
   На следующий день, рано утром Евсения собрала девочек, узелок с едой и отвела их в дом к Вере, где Сева на правах старшего присматривал за ними до утра следующего дня, пока она будет на погрузке зерна. Вера уже ждала подругу, и как только та с девочками переступила порог дома, она покрыла косынкой голову, поприветствовала подругу, и они обе покинули дом.
   Девочкам часто приходилось оставаться на ночь в доме Веры, поэтому чувствовали себя здесь уютно. Как только дети остались одни в доме, сразу начались игры. Игры были разными; в доме и вод воре, на улице и на лугу, за околицей. Только когда солнце зашло за горизонт, они вернулись в дом и больше его не покинули.
   Сева сразу усадил девочек за круглый стол, сходил в сенцы, откуда принес двух литровый бидон с прохладным компотом, из душистых яблок и разлил по керамическим кружкам. Компот был терпким, чуть сладковатым. Отпивая понемногу, дети испытывали удовольствие. Когда компот был выпит, а на дне оставались кусочки яблок, Сева, предложил девочкам почитать им сказку А. С. Пушкина. Что воспринято было одобрительно. Из родительской комнаты, Сева принес книгу в твердом переплете, сел за стол и, открыв первую страницу, стал читать, медленно, но правильно, соблюдая все знаки препинания:
  
   Три девицы под окном
   Пряли поздно вечерком
   "Кабы я была царица, -
   Говорит одна девица, -
   То на весь крещеный мир
   Приготовила б я пир".
  
   Маруся, отодвинув кружку в сторону и подперев кулачками голову, стала внимательно слушать. Женя, тоже слушала, но при этом, доев кусочки яблок в своей кружке, принялась за кружку сестры. Казалось, она так увлечена процессом поедания яблок, что чтение Севы, она пропускала мимо. Но когда Сева прочел:
  
   Во все время разговора
   Он стоял позадь забора;
   Речь последней, по всему
   Полюбилася ему.
  
   Женя, окинув взглядом Севу и Марусю, заметила: - А подслушивать не хорошо!
   -Это сказка, - возразила Маруся!
   -Все одно, подслушивать не хорошо! - повторила Женя, отодвигая, пустую кружку.
   Маруся махнула рукой, а Сева продолжил чтение. Дойдя до строк:
   Мать и сын теперь на воле,
   Видят холм в широком поле,
   Море синее кругом,
   Дуб зеленый над холмом.
   Сын подумал: добрый ужин
   Был бы нам, однако, нужен.
  
   Маруся, смущаясь, тихо спросила; - Сев, а мы кушать будем?
   -Будем! Только Марусь, у нас одна картошка, да малосольные огурцы.
   -Так мама принесла узелок! Я пойду, посмотрю, что там!
   -Постой! А с ней что делать? - спросил Сева, кивая на спящую Женю, голова которой лежала на столе. - Может отнести ее на кровать, в дальнюю комнату? - И, не дожидаясь ответа, он подошел к Жене. Осторожно обхватил ее верхнюю часть туловища, Маруся, помогая Севе, взяла ноги сестры и, приподняв, дети отнесли ее в комнату, где так же осторожно, уложили на широкую железную кровать. Сева вышел из комнаты. Маруся, сняв с сестры сандалии, последовала за ним. Подошла к табуретке, что стояла у входа, взяла узелок и принесла, поставив его на стол: Стеклянная литровая бутылка, наполненная молоком, три сваренных яйца и половинка хлеба. Вот что было в узелке. Освободив узелок от еды, Маруся аккуратно свернула ситцевую тряпицу втрое и отнесла обратно на табуретку. Сева тем временем поставил на стол, вымытые кружки после компота, глиняную небольшую кружку с солью, пять штук печёной картошки, два малосольных огурца.
   За стол они сели, когда стрелки часов, висевших над столом, показывали десять вечера. Поглядывая на Марусю, сидевшую напротив, Сева быстро справлялся с картошкой, яйцом, огурцом, и хлебом. В довершении, он налил молоко в кружку, которое так же быстро было выпито. Маруся, не обращая внимания на Севу, значительно медленнее откусывала хлеб, запивая его молоком.
   -Я наелся! - поглаживая себе живот, довольно проговорил Сева, - теперь, мы можем продолжить читать! Как думаешь Марусь?
   -Можно читать! Только я не допила молоко.
   -Ты пей, а я пока уберу со стола! - И не теряя времени, Сева быстро по-мужски стал убирать оставшуюся еду со стола в печку. Следом, кухонной тряпкой он проворно собрал крошки в ладонь и направился к двери, чтобы выбросить их во двор, но, дойдя до двери, он остановился и высыпал крошки себе в рот.
   В это время из комнаты вышла Женя, потирая заспанные глаза. Маруся, увидев сестру встала из за стола, прошла в комнату, откуда вернулась с сандалиями в руках и сев на корточки перед сестрой, обула ее, взяла за руку и провела к столу. У печки, Маруся налила в кружку молоко, отломила кусок хлеба и принесла Жени, которая с аппетитом стала, есть. Сева, справившись с крошками, вернулся к столу, где продолжил чтение.
   День подходил к концу. Дочитывая последние строки сказки, Сева все чаще зевал, проглатывая буквы в словах, тем самым передовая свое состояние Маруси. Женя же, в мыслях была далеко: Фантазии уносили ее на чудный остров в океане, где она босая ходила по берегу, ступая на мелкую гальку. Пенные волны прибоя, словно заигрывая, то и дело покрывали ее маленькие стопы. После прогулки по берегу, Женя зашла в сказочный город, жители были добры и приветливы. Девочка, тащившая на веревке упрямую козу, указала Жени путь к дворцу, где перед дворцом, Женя увидела, растушую ель, а под елью хрустальный дом, где белка, при всех грызла золотые орехи и пела незатейливую песенку (Во саду ли, в огороде).
   Фантазии Жени прервала Маруся, сказав, что сказка закончилась и пора спать. Вскоре все спали. Маруся и Женя легли на кровать Севы, а сам Сева, спал на печи. Во сне, Женя продолжила путешествие по сказочному городу, где познакомилась с прекрасной царевной лебедь и князем Гвидоном, увидела богатырей и их предводителя Черномора, а, утомившись, она зашла в большой каменный терем, хозяева которого уложили ее спать на мягкие перины.
  
   Во время летне-осенней компании 1942 года противник стремительно рвался к Сталинграду, пытаясь отрезать город от страны. Железная дорога Поворино-Сталинград была основной коммуникацией подвоза в Сталинград воинских подкреплений и обеспечения частей Красной Армии вооружением, боеприпасами и продовольствием. По железным дорогам, через станцию днем и ночью грохотали эшелоны, проходившие к Сталинграду и обратно. На железных дорогах творился настоящий кошмар. Бомбардировщики противника, изо всех сил старались вывести линию из строя, этим нарушая движение поездов. Они буквально висели над станциями Поворино, Арчеда, Иловля. Так при бомбежке 10 июля 1942 г. в Поворино было разрушено 16 приемно-отправных путей, две секции паровозного депо, телефонная станция, стрелочные переводы южной горловины, жилые дома. Было много людских жертв.
   После того как 23 августа 1942 г. 6-й немецкой армии удалось выйти к Волге, и в самом Сталинграде развернулись уличные бои, Главным управлением военно-востановительных работ с учетом сложившейся обстановки, для прикрытия железнодорожных коммуникаций на участке Отрожка-Лиски-Поворино и Поворино-Иловля-Гумрак, были задействованы 19, 5 и 13-я бригады. Большей частью сформированные из призывников старших возрастов.
  
   В последний день августа, к вечеру, в Поворино прибыл состав с железнодорожниками, в числе которых был и Николай. Он, как и другие, поступил на службу в одну из сформированных железнодорожных бригад для технического прикрытия железнодорожного узла и отдельных железнодорожных направлений. Для Николая и других воинов-железнодорожников, железнодорожные перегоны впервые годы войны стали рубежами мужества и стойкости, которые протянулись по всему фронту от самого севера до самого юга, восстанавливая железнодорожные пути, разрушенные авиацией противника. Тем самым, обеспечивая доставку Красной Армии, военных грузов к фронту и отправку эшелонов с эвакуируемым оборудованием в тыл.
   Уже через час после прибытия Николая в бригаду, Люфтваффе совершила налет на железнодорожный узел. Часть скопившихся цистерн загорелась, из других цистерн горючее хлестало из пробоин, напором газов срывались крышки цистерн, багрово-черные веера закрыли горизонт уходящего дня. В сумерки, Николай видел десятки женщин, стариков и подростков. Они с ведрами, лопатами, бежали к горящим цистернам, вагонам, к глубоким воронкам.
   Николай растерялся...
   -Что стоишь! За работу! - крикнул пробегающий мимо солдат.
   Николай побежал следом за ним, и в тот же миг, с другими, угорая от газа, взбирался на горящие цистерны, забивал деревянными пробками пробоины, из которых вырывалось пламя. Передавал по цепочке комья глины, для намазывания поверх деревянных пробок, бросался в пламя, вынося из огня боеприпасы. Женщины, подростки помогали гасить горящие цистерны и вагоны, поднося ведра с водой.
   Вновь раздались взрывы, загорелись еще три цистерны. Николай и рядом стоявший все тот же солдат, что окликнул его, бросились к ним. Забираясь на каждую цистерну с бензином, они открывали горловину люка, чем предотвращали их взрыв и распространение огня. Другой солдат, под взрывом бомб перевел стрелку, обеспечив вывод из огня десятки цистерн заполненных горючим. Параллельно шло восстановление поврежденных путей, перерезанных глубокими воронками. Железнодорожники, женщины и подростки расчищали одну из стенок воронок. Если в ней находился вагон или цистерна, их оттаскивали трактором в сторону, а воронку закладывали шпальной клеткой, укладывая на нее пути. Вагоны, что были перевернутые, ставили на рельсы с помощью паровоза и накаточных башмаков.
   Трудно, почти невозможно было дышать воздухом, насыщенным газом, копотью. Там и тут раздавались ужасающие крики заживо горящих людей, стоны раненых и обожженных. Несмотря на привлечение большого количества людей и техники, восстановить пути и погасить огонь, удалось только через 12 часов. В результате эшелоны на других участках дороги простаивали, создавая большие пробки. Но как только восстановительные работы были закончены, вновь пошли нескончаемые вереницы поездов по назначению.
  
   Николай лежал, распластавшись, на пропитанной сажей и копотью, еще не остывшей от ночных пожарищ земле. Он лежал в окружении своих товарищей. Еще недавно, это место было самым опасным и жарким, теперь, бойцы спали глубоким сном.
   -Встать! В строй! - послышался надрывистый голос.
   Николай приподнял от земли голову, - наверное, послышалось, - подумал он, и снова уткнулся лицом в землю.
   -Встать! В строй! - повторил надрывистый голос.
   Николай вскочил, поправляя гимнастерку, схватил зеленый вещевой мешок, что лежал на земле за место подушки. Перед Николаем стоял командир взвода. Он Николаю был неизвестен, да и другим бойцам тоже, вскочившим по команде. Он стал командиром под утро, потому как прежнего лейтенанта убило. Молодой, совсем еще пацан, с выступающим длинным носом под козырьком фуражки, лейтенант кричал, чтобы поднять спавших бойцов.
   Николай огляделся. Многих солдат он видел в первые, а тех с кем прибыл в Поворино на техническое обслуживание железной дороги, в эту ночь, уже не было в живых. Он даже не успел спросить имя бойца, с кем он открывал люки, горящих цистерн. Он с ужасом смотрел на обожженных и искалеченных бойцов, женщин, стариков и подростков, отправляемых на носилках в госпиталь.
   Построив роту из старых и вновь прибывших бойцов, лейтенант объявил дальнейшую задачу:
   -Товарищи бойцы! По приказу командира роты, взводу предстоит закрепиться на одном из участков Поворино - Сталинград. Для дальнейшего прикрытия железнодорожной магистрали от авиации противника. - И сменив командный голос, спокойно добавил, - а сейчас Вам необходимо подкрепиться. Дорога предстоит дальняя.
   Неподалеку стояла пароконная кухня, вокруг которой кипела напряженная деятельность, и перемещалось много народу. Бойцы, женщины, старики и подростки, по очереди подходили к маленькому, щекастому бойцу, который из котлов накладывал в железные миски кашу, суп и тут же раздавал ломти хлеба. Запах доносился наиприятнейший, от чего у Николая засосало в желудке. Вся рота поспешила кухни, по пути вытаскивая из вещевых мешков миски и ложки. Спустя полчаса подошла очередь Николая, он взял положенную ему порцию каши и отошел в сторону, к наваленным не пода леку друг на друга шпалам. Сел на одну из них рядом поставил миску и, сняв мешок с плеч, стал развязывать на нем узел. Вскоре к нему подошел лет сорока, седовласый, среднего роста, коренастый боец с миской в одной и двумя ломтями хлеба в другой руке.
   -Что же ты самого главного не взял? - протягивая ломоть хлеба, - низким голосом спросил боец.
   Николай улыбнулся. - У меня в мешке домашний, жена вчера испекла, - и, развязав узел, он достал из мешка каравай, - Вот видишь кокой! Не откажешься? - и, отломив ломоть, протянул бойцу.
   -Да кто ж от то кого откажется! Я с радостью! Сев рядом, незнакомец достал из своего мешка пожелтевший лист газеты, аккуратно завернул ломти хлеба и, спрятав обратно в мешок, забрал предложенный Николаем хлеб. - Иваном меня звать! - поспешил представиться незнакомец.
   -Сына моего Иваном звать, - заметил Николай и, протянув руку, представился, - Николай!
   Какое - то время они ели молча, но потом, прервав тишину, извиняясь, Николай поинтересовался у своего нового знакомого:
   -Гляжу, ты вроде моих годов будешь, а голова погляжу у тебя вся белая, будто снег?
   -Да, и такое бывает, - протянул Иван, отставляя в сторону тарелку с недоеденной кашей в сторону на шпалы.
   -Тридцать лет мне, было, - начал свой рассказ он, - в Сибири на приисках зарабатывал. Я сам со Смоленщины, а жизнь меня далеко забросила от дома. Денег не хватало, вот и решил попытать счастье на приисках. Спустя год, меня и трех моих сотоварищей засыпало в шахте, живым выбрался один я с белой шевелюрой, а прежде была темная. Вот так - то дружище, - и он умолк. Взял тарелку и продолжил, есть, дума о своём.
   -Да, натерпелся ты....
   -Было страшно, но сейчас куда страшней! Я вот уже как полгода на этих работах задействован, и знаешь, что тебе скажу. Такого натерпелся! Каждый раз жду, когда моя очередь придет, отправиться в дальние и печальные странствия.
   -Все мы когда-нибудь столкнемся с этим! - проглотив последнюю ложку каши, заметил Николай. - Но сейчас, мне об этом думать рано, мне к жене и детям, живым надобно вернуться, трудно им без меня.
   -А у меня нет никого! Мать вот уж как два года схоронил, на отца ещё в германскую похоронка пришла. Словно перекати поле, а и что сказать, пожить тоже хочется. Если повезет, то после войны, дом построю в своей деревне, семьей обзаведусь...
   "В строй!", прозвучал знакомый надрывистый голос.
   Облизав ложку, Николай спрятал ее и миску в мешок, тоже проделал и Иван. Повесив мешки за спину, поправив гимнастерки, мужчины бегом побежали в строй, где, построившись в две шеренги, взвод из тридцати человек во главе с лейтенантом направился на закрепленный за ним участок.
   Шли пешком, только инструменты везли на трех подводах. Решившие держаться друг друга, Николай и Иван шли рядом вдоль полотна, через пролески, где укрывалась строительная техника; трактора, тягачи, автокраны, мимо укрытий; окоп и землянок для ремонтных бригад, сваленных запасов рельсов, шпал, скреплений. В небе, воздушные патрули создавали завесу от авиации противника, тем самым, позволяя эшелонам двигаться в заданном направлении.
  
   Последние дни октября 1942года выдались ясными и теплыми. Осенние листья тихо опускались на землю, покрывая ее незатейливым узором ковра.
   Евсения на три дня выпросила у деда Митрохи кобылу, запряженную в телегу. И наследующий день, как только лучи солнца осветили округу, вместе с Верой и детьми, она поехала в дальний небольшой лесок, где, засучив рукава, женщины принялись валить валежник. Пока у женщин в зад и, вперед ходила пила, дети тоже вносили свою лепту: Сева собирал упавшие крупные ветки и укладывал на телегу, а девочки, собирали ветки поменьше и тоже подносили к телеге. Работа спорилась. После обеда, распиленные чушки двух сосен, женщины уложили на телегу, туда же посадили детей и, подбадривая вожжами кобылу, пошли домой. Дойдя до края леса, они свернули на другую дорогу, что проходила меж полей не ровно скошенной серпами ржи, где воронки, словно зияющие раны, показывали всю боль и страдание земли. Там на поле, местные жители, кто граблями, а кто просто голыми руками, собирали солому, укладывая ее на телеги или в мешки, и как муравьи друг за другом по узкой дороге увозили, уносили добро домой.
   Евсения внимательно оглядела телегу, и, обнаружив, что ей еще хватит места в телеге для соломы, а если повезет и для колосков, упавших на землю. Она остановила лошадь, и уже направилась к скошенной стерне, но Вера окликнула её:
   -Ты куда? Поздно уже, смотри, скоро стемнеет, да и дети проголодались! Будет еще время, наберем, и соломы и колосков, а нынче домой пора!
   Евсения остановилась, слушая подругу, и сама будто обдумывала что-то. Потом повернула назад и, подойдя к телеге, умоляюще обратилась к Вере:
   -Вера! - Я к тебе приведу завтра девочек? Пока у меня кобыла, негоже упускать случай. Сама видела, какое нынче лето было скверное, сена совсем мало. А Вер?
   -О чем говорить! Я больше тебе скажу, я завтра с тобой поеду, а девочек на Севу оставим.
   -Евсения легко вздохнула, а Вера, дёрнув за поводья, щёлкнула кнутом по тощему заду кобылы. Женщины продолжили путь, затянув унылую песню.
   Смеркалось, когда они подошли к дому Веры. Сбросив половину содержимого во дворе Веры, другую половину, Евсения отвезла к себе во двор.
  
   На другой день, вместе с другими местными жителями, Евсения и Вера, на поле собирали граблями солому и укладывали на телегу. Когда телега была доверху наполнена соломой, женщины принялись собирать колоски, которых было много, средь скошенной стерни. Увлеченные, они отходили все дальше и дальше от своей телеги, что стояла у дороги. На душе у женщин было хорошо! Они, то в шутку посмеивались друг над другом, то затягивали не хитрые народные куплеты, а то просто молчали, увлекаясь сбором колосков.
   Когда их холщовые сумки были полны, а Вера повернула обратно, в небе нудно и протяжно послышался гул. Подняв головы, женщины сразу же в небе наткнулись взглядом на три точки. "Юнкерсы" шли не высоко, прерывистый гул их нарастал. Холодея и покрываясь мгновенной испариной, женщины поняли, что будет. Евсения, с сумкой в руках бросилась к телеге, но Вера, догнав подругу, схватила ее за руку и, увлекая за собой, сделала несколько шагов, в сторону воронки, образовавшейся от предыдущей бомбежки. Женщины, буквально упали на дно воронки, уткнувшись лицом в землю, прикрыв руками голову. Рядом упали сумки с высыпанными колосками.
   Засвистели бомбы! Все вокруг загрохотало, прорезая воздух. Завыли осколки, они с визгом и хрипом впивались в землю, градом сыпалась земля, разброшенная взрывом. Вскоре послышался гул моторов с противоположной стороны, звуки стрельбы в воздухе. Вскоре, гул самолетов постепенно стал удаляться, а потом и вовсе стих. Вера приподняла голову: в небе было пусто, еще недавно чистое и ясное небо было затянуто дымом.
   -Вера, что там? - не поднимая головы, спросила Евсения.
   -Красноармейцы погнали лиходеев! Можно вставать! - крикнула Вера, и, поднявшись, она стала отряхивать с одежды землю, что присыпала их с Евсенией, повязывать на голову косынку, сползшую на плечи.
   Евсения не спеша приподняла голову, поглядела на подругу и, приподнявшись, села на землю. Увидев рассыпанное зерно, она принялась горстями собирать колоски зерен с земли в сумку.
   -Сколько трудов! Сколько добра! - причитала Евсения. Слезы катились по щекам, превращая сухие песчинки земли в грязные разводы на её лице.
   Вера, присела рядом и, помогая собирать колоски, принялась успокаивать подругу:
   -Ну что ты, подумаешь колоски. Мы живы, а дома нас ждут дети. Колоски, что колоски, подумаешь, рассыпались, так мы их обратно в сумки соберем.
   Евсения встрепенулась. Её лицо побледнело, а взгляд стал возбужденным.
   -Слушай! А как же дети! Поди, они испугались...
   Евсения схватила сумку и словно поползла вверх. Вера с другой сумкой в руках, поползла следом.
   На верху, стояла сплошная занавесь из пыли и дыма, окутывая поле. Всюду были слышны, стоны и плачь. Не подалеку из рассеивавшегося дыма показалась фигура старика. Он сидел на земле, склонившись над худощавым тельцем подростка. Евсения первая узнала в старике деда Прохора. Она бросилась к нему. Вера, выбравшись из воронки, побежала следом.
   Дед Прохор склонив голову, сидел перед распластанным худеньким тельцем тринадцатилетнего внука, лицо которого было искажено болью, а из ушей текла, тонкой струйкой кровь. Дед Прохор, дрожащими, скрюченными старостью пальцами, поправлял на внуке ватный зипун, искал пуговицы, чтобы застегнуть его.
   Вера, оставив сумку, опустилась на колени рядом с парнишкой.
   -Дед! - склонившись, обратилась Евсения, - у нас там лошадь, Никиту надо к фельдшеру, он поможет. Слышишь дед, вставай! Нельзя терять время, - и взяв деда под плечи, она попыталась поднять его.
   Но дед, будто тяжелый камень, сидел не подвижно.
   -Фельдшер, он ему не нужен, - скорбно затянул дед, - как же я твоему отцу в глаза посмотрю. Он вернется, а в доме ни матери, ни тебя Никитушка. Прости старого дурака Никитушка! Прости! - вырвалось болью из его груди. Он упал лицом на грудь внука и зарыдал.
   -Дед держись! - поднимаясь с колен, воскликнула Вера, - мы сейчас за телегой сходим, ты держись. Евсения пойдем скорей! - Женщины побежали к дороге. Через земляные комья, мимо воронок.
   Уходящий занавесь дыма и пыли, открывал ужасающее зрелище. Обезумевшие от горя матери несли на руках изуродованные тела своих детей, дети, отчаянно просили встать с земли тела мертвых матерей, дедов, а те, кому посчастливилось выжить, покидали поле, унося, кто как мог, солому и колоски зерновых.
   Полной Вере тяжело было бежать, она то и дело падала, вставала и опять бежала вслед за Евсенией. Внезапно Евсения остановилась, через минуту в нее уперлась, глотая ртом воздух, Вера.
   -Глянь Вера! - отчаянно крикнула Евсения, показывая рукой на дорогу.
   Место, где женщины оставили кобылу, было пусто. Только пуки соломы были разбросаны по дороге.
   -Как же это?! Где нам ее теперь искать? Что я скажу деду? - продолжая кричать, Евсения зашагала быстро вдоль дороги. Платок, что был покрыт у нее на голове, сбился у нее на затылок, густые темные пряди волос были растрепаны. Не умеряя пылу, так скоро, что Вера, не успев отдышаться, едва за ней успевала.
   -Остынь! - глотая ртом воздух, закричала ей вдогонку Вера.
   Но Евсения раздраженно бросала на ходу:
   -Тебе легко! Ты эту клячу не брала! Тебе за нее отвечать не надо! А корова, что она зимой есть будет?
   -Что ты говоришь! Остановись! - наконец догнав Евсению, возмутилась Вера, - всем известно о бомбежке, твоей вины тут нет. И потом ты меня обижаешь...
   Евсения, повернулась всем покрасневшим лицом, к Вере.
   -Прости подруга! Я не ведаю, что говорю! Но как же быть с кобылой? Чем мне кормить корову? - запричитала Евсения.
   Вера, в волнении за подругу, пристально смотрела в ее темные, выпуклые, немного стеклянные глаза.
   -Я тебя понимаю! - Но поверь, ничего безвозвратного нет! господь нас не оставит! - И Вера обняла её.
   Евсения прильнула к плечу Веры. Постепенно ее лицо остыло, взгляд стал спокойней.
   -Пойдем, пойдем. Дойдем до школы, все расскажем деду, он поймет, - в полголоса говорила Вера, поглаживая по спине подругу.
   Евсения отпрянув от плеча Веры, вытирая рукой опухшие от слез глаза, возразила:
   -Нет! Я до школы дойду одна, а ты ступай к детям, они в доме, поди, испуганные сидят. Иди Вера, иди, а я до школы, к деду быстренько дойду и к вам!
   На том и порешили. Шли обе женщины быстро, как могли, и уже подходя к посёлку им было видно, как горят несколько крайних домов в посёлке; высокие красные языки пламени возносились в безветренное небо, меньшие отделялись и, возносясь, рассыпались на искры, таяли. Испуганно переглянувшись, они побежали. Добежав до поселка, женщины разошлись. По дороге Евсения не прекращала думать, о том, что будет говорить в свое оправдание. Думала и том, что корову придется зарезать. Если не молоко, то хотя бы мясо припасет в зиму.
  
   У школы, Евсения увидела деда Митроху, который, потягивая махорку, подпирал собой ворота хоздвора, тяжело вздыхал, глядя на полыхающие в дали дома. Увидев Евсению, дед бросил окурок на землю, и не спеша, поплелся на встречу. Поравнявшись, Евсения не смея поднять глаз, крепко сжимая пальцы рук, стала рассказывать о случившемся. Когда она дошла до пропавшей кобылы, дед ее прервал:
   -Слыхал я! Вон как избы полыхають. Черт их задери! Ежели так продолжится, то вскоре многим людям жить негде будет, а другие дома будут досками заколочены, а зима не за горами. Так значить, - заключил дед. - А о кобыле ты не беспокойся, она уже как час в сарае стоит. Правда запыхалась маленько, верно не молодая уже...
   Евсения, ни говоря, ни слово, посмотрела на деда. Из не опавших, еще от слез, глаз женщины, вновь капали слезы. Уголки рта, подергиваясь, расплылись в улыбке. Женщина припала к деду.
   -Ну что ты дуреха! Она чай дорогу домой знает в доскональности. Как в небе загудело, она прямехонько домой. Только вот беда, телега дорогой опустела, соломы, только что на донышке осталось, в пору хоть назад воз вертайся.
   -Да бог с ней! - отпустив деда, крикнула Евсения, - я к девочкам побегу, да Веру обрадую! Только волосы заберу, а то совсем растрепались, - и быстрыми движениями, Евсения принялась укладывать и заправлять под платок волосы. Улыбка не сходила с ее лица.
   -Ты погоди, не спеши! - тихо, неуверенно остановил женщину дед, - тут вот тебе письмо. Я его почитай день ношу, - и, достав из засаленного кармана фуфайки белый конверт, дрожащими руками протянул Евсении.
   В военные годы, с фронта, письма шли сложенные треугольником и все их очень ждали. К белым казенным конвертам люди относились настороженно, если не сказать с опаской. Деду как почтальону по совместительству приходилось уже не раз приносить в дома односельчан такие конверты, и он знал, что это значило.
   Улыбка, на мгновение застыла на лице Евсении. Ее охватила дрожь. В нерешимости она протянула руку и взяла конверт. Она смотрела на деда, и тот видел, как уголки рта женщины опустились, во взгляде читался вопрос и растерянность. Распечатав конверт, она достала свернутый лист бумаги, развернула и быстро пробежала глазами по нему. Прочитав первые строки, Евсения, как подкошенная, упала на колени. Закрыла руками лицо, и горько зарыдала, привлекая внимание проходивших мимо людей: молодых девиц, женщин возрастных, детвору. Первые две, озираясь на Евсению, поспешили быстро пройти мимо, трое других, окружив Евсению, сожалея, покачивали головами. Дед безуспешно пытался успокоить Евсению, ходил около неё кругами и наконец, поспешил в дом Веры.
  
   В тот же день, Вера, взяв сына, перешла в дом подруги, а на другой день, пошла к племянникам. Переступив порог калитки, Вера увидела Ваню, опаливавшего на соломе, только что заколотую свинью. Увидев тётку, довольный, он подошёл ближе и начал хвалиться:
   -Вот погляди, какую свинку откормили, загляденье!
   -Ты погоди Вань, - прервала Вера, - тут я тебе принесла, - и она протянула конверт, отводя глаза в сторону.
   Ваня вытер в копоти вперемешку с кровью по локоть руки о штаны, взял конверт, достал лист бумаги и, пробежав по нему глазами. Растерянно, по-детски, взглянул на Веру. Следом вновь глазами пробежал по листку и чуть слышно проговорил:
   -Как же это, тетка Вера?! - Мужиковатость, напыщенная бравада вмиг исчезли. - Что же теперь делать?
   Вера не нашла слов утешения, она только и смогла, что крепко прижать к себе племянника. Минуту, другую они стояли, молча, лишь потрескивание огня возле туши свиньи нарушало тишину.
   В дверях дома показалась Татьяна.
   -Что случилось! - выкрикнула она.
   Ваня отпрянул от Веры, поспешил к сестре, а когда подошел, протянул конверт с листом бумаги и, не дожидаясь, когда та прочтёт, сообщил:
   -Батя погиб.
   И без того, большие глаза Татьяны, стали ещё больше, выпуклыми. Она пробежала глазами скорбные строки, взглянула на Ваню, на Веру, её лицо исказилось болью. Ваня обнял сестру, у которой тот час покатились слёзы.
   -Я пойду! - громко сказала Вера, - Евсения совсем не своя, вы бы зашли, поддержать, чай не чужие. - И она ушла.
   Всю последующую неделю, глаза Евсении, днями и ночами исходили горькими слезами. Потом, состояние сменилось: С взором отсутствующим, вялыми движениями, она ходила по дому, пребывая в отрешенности от настоящего мира, игнорируя девочек, что ходили за ней следом. А потом и вовсе ушла за печь, на кровать. Ни пищи, ни сна, глаза - что пустой колодец, уставила в потолок и молчала.
   Весь месяц Вера прожила в доме Евсении, взяв на себя все хлопоты по дому и заботу о детях.
  Каждый вечер, уложив детей спать, Вера плакала, молилась, становясь на колени перед образом.
  В первых числах ноября, ранним утром, Вера с зажженной керосиновой лампой подошла к кровати больной. Та лежала, смотря в потолок, с застывшими глазами.
   -Что ты горем себя тешишь, детям горе твое... Им любовь твоя нужна. Им силушки надо набираться, чтобы жить, а ты какую неделю с кровати не слазишь, - Вера понимала грубость своих слов, но она так же понимала, что для того чтобы поднять человека, да придать ему силу к жизни, надо порой бодрить с гневом, для его же блага. Но все было тщетно. Евсения так и не оправилась, от пережитого горя. Ей было все хуже и хуже. С трудом ее можно было узнать, так она исхудала. Она была прозрачно бледная, косы, без прежнего блеска, мертво и ровно лежали по плечам на груди, одна на другую лежали маленькие исхудалые руки с бледной кожей и выступающими наружу косточками. Спустя ещё три дня, наступило время, когда силы Евсении дошли до своего последнего предела.
   Уже как неделю, всё вокруге было присыпано снегом. Северный, холодный ветер всё чаще кружил по улицам, во дворах, в полях, побуждая всё живое, готовится в долгой и холодной зиме.
   В холодный, ясный день, оправившись от горя, Ваня велел Татьяне собрать гостинцев, для посещения мачехи:
   -Надо помянуть батю, так что собирайся сестра, - сухим, глухим голосом велел Ваня.
   Татьяна покорно собрала в узелок: свежий кусок сала, пять штук яиц, каравай хлеба и пол литра самогона. Ни говоря, больше друг другу ни слова они собрались и вышли из дома, перешли на другую сторону улицы и зашли во двор своего, отчего дома.
   В это время по двору бегала Женя, в овчинной шубке - изрядно побитой молью, в валенках, голова была покрыта тёплым шерстяным платком. Увидев гостей, она вбежала в дом и, не разуваясь, подбежала к кровати матери. Взяла ее бледные слабые руки и, прильнув к ним губами, защебетала.
   -Мамка, мамка, Ваня с Таней идут! Вставай мамка!
   Едва, почувствовав теплоту детских губ, слезы безмолвно полились из глаз Евсении. Она закрыла глаза. Вера, чистившая мелкую как горох картошку, бросила нож в ведро с очистками и поспешила встретить гостей.
   Зашедшие в дом гости изумленно переглянулись, увидев встречающую их тетку, Севу игравшего с Марусей за столом в карты.
   -Что удивительного, - заметив изумление племянников, сказала Вера, - Евсения почитай неделю уже лежит, а до этого сама не своя ходила после похоронки. Вот мы с Севой тут пока и обосновались. - Она бросила на племянников взгляд полный упрека и поспешила вернуться к ведру с картошкой.
   Ваня и Татьяна, молча, прошли к кровати больной. Татьяна, увидев измученное лицо мачехи, пустила слезу, Иван напротив, бессменным холодным взглядом смотрел и только подбежавшая к нему Маруся, заставила изменить взгляд. Он, улыбаясь, наклонился к сестре, поцеловав ее в лоб. С четверть часа, постояв у постели больной, Татьяна с Ваней откланялись и, оставив гостинцы на большом столе, покинули дом, вслед за ними выбежала и Женя. Вера, проводив грустным взглядом племянников, вернулась к своему занятию.
   После ухода пасынка с падчерицей, придя на короткий срок в ясность мыслей, Евсения, открыла глаза, остановила свой взгляд на Жени, которая в халатике стояла возле неё, держа в своих ручках её руку, и почти шепотом позвала Веру к себе.
   -Крестная! - не отпуская руки матери, крикнула Женя, - крестная, мамка тебя кличет!
   Вера, уже ставившая чугунок с картошкой на огонь, подбежала к Евсении. Она села на край кровати и вопрошающим взглядом посмотрела на подругу. Евсения медленно перевела взгляд на подругу:
   -Я хочу с тобой поговорить, - прошептала она и глазами показала на Женю.
   Вера не без нажима, отправила Женю к другим детям и вновь вопрошающим взглядом посмотрела на подругу.
   -Вот видишь, стало - быть, не удержалась я в этой жизни, как и Коленька мой, - она шептала эти слова слабым и безучастным голосом, с выражением равнодушных усталых, запавших глаз, - ты не бросай девочек, помоги, - она прикрыла глаза, глубоко вздохнула, будто набирала силы для последнего прыжка.
   -Напрасно ты это все говоришь! - Возразила Вера.
   По впалым щекам Евсении, медленно скатились две слезинки. Она вновь открыла глаза.
   -Не бросай! - выдавила из себя Евсения и умолкла.
   На Веру смотрели утомленные, тусклые без признаков жизни глаза.
   На другой день Евсения лежала в наспех сколоченном гробу на столе, покрытая белым.
  
   19 ноября 1942 года началось успешное контрнаступление Советских войск под Сталинградом.
   Во второй половине декабря 1942 года ударная группировка Юга - Западного и левого крыла Воронежского фронта, провели масштабную операцию ( МАЛЫЙ САТУРН ). В результате чего были освобождены более двухсот населенных пунктов Воронежской области. 25 января 1942 года, был освобождён город Воронеж.
   Воронеж, можно было лишь условно назвать городом. В действительности города не было, кругом были руины. Немецкая информационная служба сообщала: - "В этом городе не осталось ценного и советам потребуется не меньше ста лет для восстановления города".
   Город был безлюдным. Окна многих домов, что уцелели, были закрыты и заколочены ставнями и только кое-где вросших в сугробы домах светились тусклым светом окошки. По воли лютых морозов печной дым, выплывая из труб, не плыл вверх, а оседал книзу, словно пол по покатым крышам. Высокие заборы, когда-то окружавшие одноэтажные дома лежали на земле растерзанные, бродячие собаки, с поджатыми хвостами молча, обегали одна за другой пустые дворы, ища пищу. Холод, разруха, фонарные столбы, с высоты которых ниспадали крепкие веревки с петлями на конце, " Немые свидетели, еще недавних ужасов, жестокости, боли". Вот что увидели в последующие дни, воронежцы, потихоньку возвращавшиеся в свой родной город.
   Ужасен был вид смертельно изможденных людей: Женщины - почерневших от мук, детей - с расширенными от голода глазами, и сморщенные лица стариков. Возвращаясь, они узнавали от уцелевших горожан, страшную судьбу, постигшую в Печсаном логу их родных и близких, кто не смог или не успел покинуть оккупированный город. В холод, горожане шли к Песчаному логу, чтобы среди запорошенных снегом тел убитых, отыскать своих родных, близких. Так 16-ти летняя Нина, ища свою бабушку, не смогла пережить ужасы Песчаного лога. Вернувшись, домой едва живая, она ничком легла на кровать и больше не встала.
  
   ГЛАВА 3
  
   Последний день февраля 1942 года. День морозный, солнечный яркий. Снег блестел, словно серебром посыпанный и сверкал, что глазам было больно. Далеко, четко вырисовывались покрытые снегом холмы, вокруг еще спящий лес, но который готов вот, вот к пробуждению. На переднем плане, столбики пара поднимались над заснеженными крышами деревянных домов, в одном из которых, на окраине поселка, прислонившись лбом к холодному стеклу окна, стояла Женя. Наспех одетая стеганая жилетка поверх ночной сорочки, придавало ее тельцу хрупкость, а курносый носик, голубые глаза - как небо, легкий румянец на щеках, все это делало ее личико миловидным. Щуря глаза, Женя всматривалась в протоптанные вьющиеся дорожки, что уходили от дома, на санные следы с ямками посередине.
   На противоположной стороне комнаты сидела Вера. Уставшие глаза её смотрели с любовью на силуэт крестницы.
   Вот уже как пять месяцев, Женя жила в доме Веры.
   В тот же день, после похорон Евсении, Ваня твердо заявил о своём решении:
   -Марусю мы забираем, а Женю забираешь ты тетка Вера, а еще, можешь забрать трех кур, а остальные куры и корова останутся у нас. Тебе все одно ее нечем кормить!
   -Знал бы отец, что ты творишь! - возмутилась Вера.
   -Бати нет! А этот дом и все что тут, наше по праву. Он мамки моей, а ни этой, поняла!
   -Креста на тебе нет! - с болью выкрикнула Вера, - Мне тут не надо ничего, а девочки, девочки, они привязаны друг к другу, да разве можно их разлучать! Не желаешь брать Женю, давай я Марусю заберу, она ведь племянница мне.
   -Теть Вер, - вмешалась Татьяна, - и в правду тебе будет тяжело с тремя, а Маруся с Женей будут видеться, чай в одном поселке живем. Соглашайся, так всем хорошо будет!
   Вера махнула рукой. Она больше не стала ничего говорить. Подошла к девочкам, которые сидели рядом на лавке и непонимающе смотрели на родных, поцеловала в макушку Марусю и стала собирать Женю.
   Зиму переживали Вера тяжело. Керосин, мука, соль, - закончились к середине зимы, только зерно, да мелкая картошка спасали положение: Зерно, Вера толкла в ступе и из него выпекала небольшие лепешки, наперечет варила в мундирах картошку, воду от которой пила сама, а картошку отдавала детям. С начало холодов дом отапливала дровами, а когда дрова закончились, в топку пошли кизяки. Благо, предчувствуя трудности, Вера и покойная её подруга, с лета запаслись ими, а когда закончились и кизяки, Вера принялась разбирать сарай, забор перед домом. Похудевшая, осунувшаяся, Вера восполняла все жизненные невзгоды, детям, своей добротой и любовью к ним. Правда, возможности общаться, у нее с детьми было мало. Работа в колхозе занимала много времени. Часто она задерживалась, а иной раз, работала до поздней ночи. Возвращаясь в дом, она зажигала лучину и осторожно проходила в комнату, где спали дети, и подолгу стояла в дверном проеме: Она, то смотрела на доверчиво улыбающуюся во сне Женю, как будто все в её жизни было спокойно без сомнений, то переводила взгляд на сына, который шевелил пухлыми губами, издавая тихие, непонятные звуки речи. Следом по обыкновению, она крестила их маленьким крестом, и лезла спать на печь.
   Вечером накануне, она вернулась не поздно. Успела покормить детей, поговорить с Севой об отце, который днем раньше прислал письмо из госпиталя. В корыте искупала Женю, в том же корыте, она простирнула белье, развесив его над печкой, в корыте вымыла свои уставшие ноги, и, уложив детей в постель, легла спать. На другой день, Вера проснулась позже обычного: По стенам дома, по полу, по столу, активно резвились солнечные лучи. - "Проспала! Проспала! - с укором подумала она, и быстро слезла с печи. - Да нет, - подумала она следом, - у меня же выходной! До завтрашнего дня выходной!" - И она уже открыла рот, чтобы позвать детей, но, заметив у окна, Женю, Вера осеклась. Босая, по остывшему полу, она тихо прошла к столу, села на лавку и вот уже как десять минут, она неподвижно наблюдала за Женей, вспоминала прожитые месяцы...
  
   Женя неожиданно обернулась к ней:
   -Крестная, я видела маму, - взволнованно сказала она, - мы с ней шли к мельнице, как тогда, когда войны не было. На ней была ее красная длинная юбка и кофта. Помнишь, ее юбку? - Глаза ее были печальны.
   Усеянное мелкими морщинами лицо Веры, расправилось. Широко раскрыв глаза, она растерянно смотрела на крестницу. Все время, что Женя жила в ее доме, она ни разу не слышала, чтобы крестница говорила о матери, она чаще вспоминала Марусю, спрашивая, почему та не приходит к ним, почему не приходят Ваня и Таня. Сама Вера старалась об этом не говорить.
   -Вера откашлялась. - Девочка моя, я помню мамину юбку! Она в ней была очень красивая!
   Вдруг Женя подошла к Вере и прижалась к ней всем маленьким тельцем. Веру охватила глубокая безнадежная скорбь. Она молчала, губы её подергивало, ей хотелось плакать.
   -Крестная, а мама умерла навсегда? Может она скоро вернется, и все будет как раньше?
   -Нет, моя девочка, мама не вернется. - Вера крепко прижала Женю к груди. - Нет, не вернется, - глухим низким голосом повторила она. - Господь ее забрал, но она видит тебя, и будет всегда помогать тебе, а ты будешь помнить ее всегда! Ведь так?
   -А ты и Сева не уйдете от меня? - Женя подняла голову и пристально, с волнением, посмотрела на неё.
   -Что ты! - обхватив ладонями, лицо крестницы, Вера посмотрела ей в глаза, голос её дрожал. - Мы всегда будем вместе! Слышишь, всегда! Закончится война, вернется дядька Петр, слышишь, и мы все всегда будем вместе!
   После этих слов, взгляд Жени переменился, теперь уже доверчиво она смотрела на Веру. Уголки губ вытянулись, обнажая детскую неподдельную улыбку.
   Вера, снова прижала крепко Женю к себе, прильнув губами к её макушки, а следом перевела печальный разговор на другой лад:
   -А теперь давай переоденемся, я гребнем расчешу твои кудряшки, и ты с Севой пойдешь на улицу, а я буду выпекать лепешки. - Сева! - позвала она сына, - принеси доски, печку пора подтопить.
   Иду! - отозвался из маленькой комнаты Сева и тут же вышел. Храбрая улыбка плясала на его подвижном лице. Он сунул голые ноги в валенки, накинул на плечи ватник и выбежал во двор.
   А уже спустя час, укутанные в теплые ватники, дети вышли на крыльцо. Серебристый снег под лучами солнца казался теплым, а края крыши дома обросли ледяными сосульками, которые сверкали, звенели и таяли. За забором, что зиял дырами через каждую доску, было видно, что на улице их уже ждали. Два мальчугана, ровесники Севы, его товарищи, стояли друг против друга, в руках каждый держал свои салазки за веревку. По ним было видно, что времени они зря не теряли, ожидая своего товарища. Шапки, тулупы, валенки, все было в снегу. Звонкие ребячьи голоса наперебой, что-то доказывали друг другу.
   -Ну что, сестренка пошли! - воскликнул Сева, ловко сбегая по заснеженным ступенькам крыльца.
   -Пошли! - отозвалась Женя.
   Вера, занялась уборкой в доме. Закончив с уборкой, она занялась зерном, перемалывая его в ступе. Все это время, она думала о разговоре с крестницей: - "Как долго девочка носит в себе горечь утраты. Подумать только, отец, а следом и мать покинули ее, и бог знает, какие думки она носит в своей маленькой головке". Вдруг Вера вспомнила, о том, что родные Евсении не знают о ее кончине, что надо бы им написать. - "А что, если и их нет в живых. Кому писать? Нет, надо написать".
   Она поставила лепешки в печь, убрала стол от остатков молотого зерна, и пошла в маленькую комнату, где села за письменный стол, что до войны собрал Петр и, обмакивая перо в чернильницу, склонившись над чистым тетрадным листом в линейку, стала старательно выводить буквы:
   Уважаемая Акулина Федотовна, Люба, Оля.
   Пишет вам Вера, кума Евсении и родная сестра Николая.
   С болью сообщаю вам, что ваша дочь, сестра, а мне верная
   Подруга, покинула этот мир в октябре прошлого года.
   Получив похоронку на мужа, она слегла значить. Болела не
   Долго, сгорела как порох.
   За Женю не переживайте, она живет у меня и мне дочь.
  
   Вера.
  
   В конце марта 1943 года, когда деревья только что скинули зимний снег, открыли на голубом небе сложный рисунок черных ветвей, когда уходящий снег открыл землю в том виде, в каком несколько месяцев назад она ушла под снег, вернулся домой Петр. Вернулся инвалидом, с ампутированной по колено правой ногой. В бушлате, в сдвинутой на затылок ушанке, опираясь на костыли, он стоял у калитки своего дома, единственно уцелевшей от всего забора; - "Ну вот я и дома!" - Глубоко и легко вбирая носом свежий воздух, подумал Петр.
   -Петро, Ты что ли? - окликнул хриплый, знакомый голос.
   Переставляя костыли, Петр обернулся. Старая, тощая кобыла с трудом тащила по грязи за собой телегу, на которой, подбадривая кнутом животное, сидел дед Митроха.
   Добродушно улыбаясь, Петр кивнул головой.
   -А Верки нет дома. Все нонча на элеваторе. Я как раз туда, ребятишкам хлебца везу. Да брат, тебе видать досталось! Ну, главное домой вернулся! - не останавливаясь, прохрипел дед.
   -Дед, сообщи Вере! - вдогонку крикнул Петр, - Только сильно не разволнуй!
   -Будь спокоен, все в лучшей форме сообщу! Ну, старушка, шевелись! - прикрикнул на кобылу дед, продолжая щелкать ее кнутом по тощему заду.
   Вот уже как два дня, на элеваторе было многолюдно. Женщины разгружали мешки с посевным зерном, прибывавшим на подводах из других районов области. После долгой холодной, голодной зимы, на удивление, вокруг царила оживленная, полная силы духа атмосфера. Давно не собиравшиеся большой группой, женщины не прерывая разгрузку, постоянно переговаривались, рассказывая, друг другу новости с фронта, новости поселковой жизни. Когда подвода пустела, а другой еще не было, женщины садились на мешки, размышляя, каждая о своем. Но порой, одна из них тихо запевала, нарушая тишину. Постепенно, одна за другой, словно волна за волной, подхватывали пение и вскоре большую площадь помещения, заполняли протяжные женские голоса. Дети, занимавшие себя в другой стороне помещения, замирали, вслушиваясь в пение своих матерей, бабок, сестёр.
   Дед Митроха подъехал как раз в такой момент, когда сквозь щели дощатого помещения доносились мелодичные женские голоса. Он не спеша слез с телеги, взял завернутые в мешковину два каравая хлеба и, передвигая свои больные ноги, пошел к воротам. Приоткрыл одну створку ворот и протиснул в отверстие свое бренное тело, прищуривая один глаз, крикнул:
   -Что галчата, проголодались!
   Дети, завидев деда, повставали со своих мест и гурьбой побежали на встречу к нему.
   -Ну, Клавдия принимай хлебушек, еще тепленький! Песни песнями, а нутро, поди, требует, чего нибуть посерьезней. Видала, как галчата слетаются!
   Одна из женщин, небольшого роста, возрастом старше пятидесяти, встала и, подойдя к деду, взяла протянутый им сверток:
   -Благодарствую, спаситель ты наш! - благодарно отметила женщина.
   -Что я, я только перевозчик, это председатель заботится об вас.
   Дюжина детей, малых и постарше, внимательно смотрели за свертком, который переходил из одних рук в другие.
   -Ну, Клавдия, давай корми галчат, а то у них, поди, все нутро свело от голоду.
   Женщина повела детей в дальний угол, где на сбитых друг к другу ящиках стоял уже горячий самовар и железные кружки.
   Дед перевел взгляд на женщин. Приметив Веру, сидевшую на мешке в общей массе, он окликнул ее:
   -Вер! Тебя Петр дома дожидается, а ты тут песни распиваешь!
   Вера ждала мужа, вот уже как месяц, но, услышав радостное известие, растерялась. Прижав ладони к щекам, она растерянно оглядывала женщин, сидящих вокруг.
   -Ну что сидишь, дуреха! - подталкивая в плече, шепнула рядом сидящая её ровесница.
   Вера, раскрыв широко глаза, с изумленной улыбкой, посмотрела на нее.
   -Что сидишь, беги! - подхватили другие.
   -Сева, Женечка! Нас дома папка ждет! - сбросив теплый платок на плечи, вдруг закричала Вера. И вскочив с мешка, она быстро почти бегом направилась к выходу.
   -Ребятишек оставь, пусть поедят! - вслед крикнул женский голос.
   -Нет, я тоже к папке! - возразил Сева, откусывая от ломтя хлеба, кусок.
   -И я к папке! - повторила Женя, кладя ломоть хлеба в карман, овчинной шубки.
   Вера подхватила на руки подбежавшую к ней Женю и, целуя ее, быстрым шагом, вслед за Севой, вышла из помещения.
   Одни женщины, не скрывая зависть, другие с надеждой, смотрели ей в след.
   Дед вышел следом и предложил довести Веру и ребятишек до дому, поскольку по грязи, она не скоро доберется. Вера с радостью согласилась. Сева запрыгнул сам, Женю подсадила Вера и следом взобралась сама на телегу.
   -Вези дед, да поскорей! Долго я своего Петра не видела...
  
   К вечеру этого же дня, по случаю возвращения мужа, Вера собрала гостей: деда Митроху, не подалеку живущих двух сестер погодок, Таисию и Василису, - обе были очень похожи, как внешне, так и характером: худощавые, светловолосые, сероглазые, с открытыми добродушными лицами. Таисия, была не замужем, а Василиса, не успев перед самой войной выйти замуж, вскоре овдовела.
   На столе покрытой белой скатертью стоял чугунок с картошкой, две банки тушенки и неполный графинчик с водкой. Сестра добавили от себя дюжину соленых огурцов и небольшую миску квашеной капусты.
   К моменту, когда все садились за стол, в дом вошли Иван, державший за руку, заметно подросшую Марусю и Татьяна с узелком в руке. Последняя внешне изменилась: привлекательная молодая женщина, стала повсеместно округлой, с лицом малоприятным, расплывчатым, как многих женщин, которых прежде чем узнать в толпе, необходимо не один раз взглянуть на неё. Иван же, телом не изменился, только над верхней губой появились рыжеватые усики, делая их хозяина старше.
   Еще после обеда, Вера отправила сына в дом племянников, слабо надеясь, что те придут, и тем приятней ей было видеть их у себя дома.
   Маруся, давно не видевшая сестру и брата, скинув на руки Татьяны новое пальтишко, кроличью шапку, сразу побежала к печке. Там на лавки сидели Сева с книжкой в руках и Женя.
  Женя, заметив приближающуюся Марусю, поспешила спрыгнуть с лавки, и, раскинув широко руки, обняла подбежавшую к ней сестру.
   -Маруся! Маруся! - радостно восклицала Женя.
   Лица девочек сияли от счастья!
   Вера поспешила встретить племянников. Иван сдержанно улыбнулся тетки, кивнул хозяину дома, который сидя за столом, добродушно улыбался: Петру было легко - от принятой бани, что чудом уцелела, от домашнего уюта, от которого он давно отвык.
  Татьяна, не в пример брату, была приветлива и, поцеловав тетку в щеку, передала ей узелок:
   -Это от нас гостинцы! - на ухо ей, прошептала она.
   Вера с благодарностью приняла узелок, передав подоспевшей Таисии, помогла племянникам раздеться и провела к столу, где раскрыв узелок, Таисия выкладывала на стол увесистый кусок сала с розовой прослойкой, несколько штук сырых яиц и каравай свежего испеченного ржаного хлеба.
   Дед, под столом потирал руки. Такую еду, он давно не ел, он ел все больше промерзлую картошку и то раз в два, а то и в три дня. Слюна сама собой набиралась во рту.
   Таисия принялась нарезать тонкими пластинками, а следом брусочками сало, а Татьяна хлеб, Петр разлил горячительное, по стаканчикам, Вера воду. Когда все было готово, дед поднял стакан:
   -За возвращение домой!
   -За возвращение! - подхватили другие.
   Сузив до щелок глаза, дед поднес стакан к губам и, выдохнув, опрокинул его в рот. Через секунду, его глаза расширились, а еще через секунду, не сдерживаясь, он крепко выругался. - Мать вашу! - он пробежал глазами по женским лицам, а следом посмотрел на стол, где перед ним стоял еще один стакан.
   Держа стаканы в руке, женщины давились от смеха, а сидевшие рядом мужчины, выпив до дна, недоумевающие смотрели на него.
   -А нос вам на что? - упрекнула Татьяна.
   Дед, почесал затылок пятерной, после чего исправил досадное недоразумение, выпив другой стакан - с водкой и принялся за еду.
   Вскоре содержимое, налитое в стаканы дало о себе знать. Глаза у всех заблестели, щеки загорелись пламенем. Живущие только в кругу своих забот: домашний тяжелый быт, хозяйство, колхозные обязанности, недопонимание, обиды - о них точно забыли, отбросили от себя на минуту. В четыре голоса слаженно, женщины запели. Пели старые песни, что пели их матери и бабки. Иван оживленно рассказывал Петру о работе в депо, о том, как его наградили почетной грамотой, как он сильно переживает гибель своего отца. А из маленькой комнаты доносился детский смех.
  
   На следующий день, Петр пошел в военкомат, потом в контору, где председатель, его теска, его ровесник, сидевший за своим столом, обложенный ворохом бумаг, поручил ему наладить работу МТС и подготовить в короткий срок технику к посевной. Для работы в МТС особо привлекать было некого. Женщины, были брошены на восстановление разрушенного бомбежкой коровника, из мужчин, он один пока вернулся в поселок. Поэтому выбор пал на 65 летнего местного плотника Андрея Ерофеича. Небольшого роста, коренастый, с внешностью татарина, с тщательно выбритой головой и всегда с щетиной на лице, Андрей Ерофеич, усердно стал помогать Петру в восстановлении техники, а так же вскоре сделал ему деревянный протез, для лучшего передвижения.
   Почти год, разбросанные куски железа лежали неподвижно, покрываясь ржавчиной, а уже через месяц, после большой, изнурительной работы, эти куски железа соединенные воедино, уверенно двигались. К вспашке, два трактора были отремонтированы, осталось принять работу. Для этого Петр позвал председателя и посадил его на один трактор, а Андрея Ерофеича на другой.
   С руками по локоть в машинном масле, исцарапанными о металл, волнуясь внутри, Петр стоял у открытых ворот МТС и смотрел, как мужики, заводили мотор. После нажатия нужных рычагов, моторы машин, стали извергать дым, запинаясь и тут же прокашливаясь, машины, пробуждаясь от долгого сна, набирали ход. В помещении было шумно. Председатель, что - то радостно кричал, дед, привезший председателя, смеялся, широко раскрывая щербатый рот. Один за другим машины выехали на волю, где проезжая по грязи вокруг МТС, стали показывать свою исправность.
   Минул еще один месяц. Июнь, время года, когда деревья и кустарники покрыты яркой зеленью. Лето 1943 года началось с сильных дождей! Но в дни, когда хмурая и дождливая погода отступала, под июньским солнцем особой свежестью пахли еще не скошенные травы, бросая блеск после недавнего дождя.
   Жизнь в доме Веры оживала с каждым днем. Подготовив трактора, конные сеялки к посевной, у Петра появилось время немного передохнуть и заняться восстановлением забора и приусадебного хозяйства. Вера, переделав с раннего утра работу по дому, шла на работу в восстановленный колхозный коровник, куда недавно привезли дюжину коров из глубокого тыла. Она часто брала Женю с собой, где та ходила за Верой следом. Когда же Женя оставалась дома с Севой, то последний брал ее за руку и шел с ней гулять на улицу к другим мальчишкам. А бывало и так, что уходил с ней на задний двор, где расстилался луг с множеством солнечных одуванчиков. Там Сева рассказывал смешные истории, которые выдумывал на ходу, на что Женя громко смеялась, заражая своим смехом Севу.
   Вечерами после ужина, когда вся семья собиралась вместе, Женя, забиралась на сцену из сдвинутых дух табуреток и читала стихи. Вера с Севой аплодировали, а Петр, вставал, подходил к сцене, брал Женю на руки, и с гордостью говорил:
   -Вот какая у нас артистка растет!
   Женя, обхватывала маленькими ручонками шею Петра и громко смеялась.
  
   На троицу, солнечным июньским днем, Петр, свободный от колхозных и домашних работ ловил на реке рыбу. С ним были и Сева с Женей. Сева вместе с отцом рыбачил, а Женя поодаль бегала вдоль берега в новом цветастом ситцевом сарафане. Маленькая, худенькая, она не бегала, а порхала словно бабочка, размахивая широкой юбкой сарафана. С ее лица не сходила улыбка.
   -Женя! - позвал Сева. - Иди к нам, посмотри на наш с папкой улов!
   Оглянувшись, Женя увидела Севу с удочкой, на леске которой метался карасик. Пританцовывая, Женя подбежала к ведру с водой, куда Сева успел пустить рыбешку. Присев на корточки, она внимательно стала вглядываться в ведро с водой. Мягкий струистый свет пробивался откуда-то снизу и, трепеща серебром, ложился на её лицо. Со дна, на поверхность, то и дело поднимались рыбешки, выставляя напоказ свои серебром покрытые спинки.
   Одну за другой, отец и сын ловили рыбу: Она была разной величины, карасики, плотва. Но вот Петру удача позволила поймать увесистую щуку. Сняв с крючка, он пустил её в ведро. Женя осторожно дотронулась пальчиком до головы, щука неожиданно всплеснула хвостом, и Женя с визгом отдернула руку.
   -Крестный, она хотела меня укусить!
   С глазами полными смеха, Петр серьезным голосом возразил:
   -Мы не дадим тебя ей съесть! Правда, сын!
   -Не дадим! - подтвердил Сева.
   Весь день Петр, Сева и Женя провели у реки. Только ближе к вечеру они собрались домой. Сева гордый за себя шел впереди, с ведром свежа пойманной рыбы, чуть сзади шла Женя с удочками и Петр. Он, шел и думал: - "Как хороша (прекрасна) жизнь!"
   Переступив порог своего дома, они остановились. За столом, лицом к окну сидела Вера, а напротив, незнакомая им молодая женщина. Вера была растеряна и взволнована. Женщина с узким лицом, маленькими ввалившимися глазами, со сжатыми губами, волосами, забранными в пучок, одетая кое-как, пристально посмотрела на Женю. Та невольно вздрогнула и прижалась к Петру. Петру тут же передалось волнение жены и реакция девочки, но виду он не подал. С добродушной улыбкой он поклонился гостьи, и велел сыну показать улов матери.
   Сева поднес ведро Вере, показывая, как много они с отцом наловили рыбы. Заглянув в ведро, Вера слегка улыбнулась, и тут же подняв взволнованные глаза на мужа, представила гостью:
   -Это сестра Евсении, Ольга! Приехала за Женей.
   -За нашей Женькой!? - воскликнул Сева.
   -Сынок, ты бы пошел погулять на улицу, а рыбу в сенцы вынеси, я скоро ей займусь, - дрожащим голосом попросила Вера, - иди, иди, да Женю с собой возьми.
   Сева нехотя исполнил просьбу матери. Петр, не спеша, словно что-то, обдумывая, подошел к столу и сел рядом с женой. Внимательно посмотрев на гостью, он спросил:
   -Вы Ольга, значить за Женей приехали?
   -Да, я за племянницей, кровинкой нашей приехала, - пуская слезу, запричитала Ольга, - она все, что у нас осталось от сестрицы нашей. Матушка моя, Акулина Федотовна, как узнала о безвременной кончине Евсении, взмолилась, хочет на внучку поглядеть, приласкать сиротку.
   -Понимаю, - постукивая пальцами по столу, заметил Петр. Повернувшись, обратился к жене, - Вера, ты бы Ольгу на могилку свела...
   -Мы там были, - сказала Вера.
   -Да, да, мы там уже были, - вмешалась Ольга, - Я ведь сначала на старый адрес пришла, там все забито досками. Соседи меня к Ивану в дом свели, а он уже к вам. Так мы сразу с Верой на могилку к сестрице...
   -А что Иван? - поинтересовался Петр.
   -А что Иван! - оживилась Ольга, - он согласен, сказал что одобряет.
   Петр глубоко вздохнул, почесал затылок, посмотрел на жену и подвел итог разговору:
   -Ладно, оставайтесь до утра, вон уже солнце садится. Вера ухи сварит. У Женечки сегодня день рождение, семь годков исполнилось. Негоже ей праздник портить, а завтра утром поедете.
   От последних слов мужа, у Веры в груди все сжалось, руки похолодели. Она умоляюще посмотрела на мужа.
   Уловив взгляд Веры, Ольга воскликнула:
   -Да что вы Вера! Ведь не на чужбину ее забираю, а к родным людям домой.
   -Понимаю! Но и мне она как дочь! Я Евсении обещала заботиться о ней... - Внутри Веры все клокотало. Ей вдруг захотелось вскочить, схватить Женю и бежать далеко, далеко, до тех пор, пока минует опасность.
   Петр заметил и поспешил остудить ее пыл. Взяв за руку жену, он медленно, рассудительно начал говорить, - Ты должна понять, Ольга тоже родной человек Жени и она тоже хочет ей добра, как и мы. И думаю, сможет позаботиться о ней, а мы будем навещать Женечку. Да и Евсения, в обиде не была бы...
   Но Вера не слушала его, её удерживала только его рука, что прижимала её руку к столу.
   Задумчиво и размеренно он продолжал перечислять причины, по которым Женю надо отпустить.
  
   Розовое закатное небо уходило за горизонт. Сева с Женей сидели на деревянном порожке крыльца дома и ждали, когда их позовут к ужину.
   -Сева, а кто эта тетя?
   -Слыхала, мамка сказала, что это сестра твоей мамки.
   -Сева, а что она приехала к нам? Может, она за мной приехала? - Последний ей заданный вопрос, напугал её саму. Глаза стали влажными, по телу пробежала дрожь.
   -Да кто ей тебя отдаст! Ты наша!
   Женя с надеждой посмотрела она на брата и увидев его спокойное и уверенное лицо, успокоилась.
   Вскоре ужин был готов. Вера позвала детей в дом. По краю стола были расставлены керамические миски, рядом лежали деревянные ложки, а в центре стоял горячий чугунок с ухой и тарелка с кусками отварной рыбы. Сева сразу подбежал к столу и занял свое место, а Женя в дверях задержалась. Она колючим взглядом посмотрела на гостью и только после того как Вера окликнула ее, размахивая руками, с высоко поднятым курносым лицом, она прошла к столу.
   В этот раз ужин продлился не долго. Съев по миски долгожданной ухи, добавки, кроме Ольги ни кто не попросил. Убрав со стола, Вера за печкой, застелила постель Севы для гостьи, а самого Севу и Женю, она уложила на печку. Тишина за ужином сменилась тишиной ночной. Для Веры, эта ночь стала одной из самых длинных ночей. Сколько мыслей прошло через ее сознание, даже ранним утром, пока руки были заняты хлопотами, мысли не отпускали ее. И вот, наконец, ставя крынку с молоком на стол, у нее вырвалось вслух: - Ладно! Может так будет лучше...
   Первые петухи начали свою перекличку. Дом Веры стал просыпаться. Первым из спальни вышел, уже одетый Петр. Выпив кружку молока, он пошел к деду Митрохи за лошадью, следом отдёрнув ситцевую занавеску, вышла Ольга, укладывая волосы в пучок.
   Вера пригласила гостью к столу, а сама принялась собирать Женины вещи в дорогу: старенькую шубку, пару теплых штанишек, платьице, смену нательного белья. Все это она аккуратно складывала стопкой на развернутый пуховый платок, в котором, Женя, ходила укутанной прошедшей зимой и все это она щедро сдабривала горькими слезами. Последним она положила каравай ржаного хлеба.
   Наконец, когда узелок был собран, Вера подошла к Ольге и тихо, почти шепотом, завела с ней разговор:
   -Вы уж там берегите Женечку, а если не по силам вам будет, вы ее назад к нам привезите. - Голова её была опущена, глаза смотрели в пол.
   -Вы Вера напрасно беспокоитесь, а что до расходов, так мы на нее пенсию оформим, и в тягость она нам не будет.
   На последних словах, с печи спустилась заплаканная Женя. Хоть и говорили женщины тихо, но все же Женя услышала главное - ее забирает неизвестная тетя. Растирая маленькими кулачками глаза полные слез, Женя подбежала к Вере и, уткнувшись в подол, всхлипывая, начала громко приговаривать:
   -Крестная, не отдавай? Я ваша! Сева говорил, что я ваша, а ни этой тети! Я ни хочу к ней, крестная!
   Острой болью рвануло сердце Веры. Она схватила девочку на руки и крепко прижала к себе.
   -Ты наша! Ты всегда будешь нашей! - разгорячилась Вера, - но и эта тетя, она тебе родная и любит тебя! А там, куда ты поедешь, ждет тебя твоя бабушка! А мы, мы будем приезжать к тебе, - Вера убрала кулачки девочки от припухших век и, глядя в ее заплаканные голубые глаза, тихо продолжила, - если тебе там будет плохо, то крестный тебя заберет и, ты вернешься к нам. Поняла?
   -Крестная, я не хочу с тетей! Я не хочу к бабушке! - не успокаивалась Женя.
   От шума в доме, проснулся Сева. Не спускаясь с печки, он спросил, почему плачет Женя?
  Вера, не слыша сына, вытерла краем фартука слезы на лице девочки и опустила ее на пол. Собрав всю волю в кулак, она с трудом выдавила:
   -Так надо, ты поедешь!
   Сева быстро, как мог, слез с печи, подбежал, обхватил сзади плечи Жени, прижимая её к себе:
   -Мама! - выкрикнул он в отчаянии, - Я Женю не отдам!
   Впервые, он повысил голос на мать. Он понимал это, ему было стыдно, но по-другому он сейчас не мог.
   -Я только вчера ей обещал! А что же вы?
   Ольга сидела в недоумении. В её руке кружка полная молока, застыла в воздухе.
   Вера оторопела, слушая от сына такую дерзость. Она попробовала пристыдить сына: как может он разговаривать в таком тоне с матерью, да еще в присутствии посторонних?
   -Мама, я только хочу защитить свою сестру! - понизив голос, оправдывался Сева.
   -Ну, знаешь, - нервно повысила голос Вера, - ступай встречать отца, защитник!
   Сева, еще минуту назад смотревший в глаза матери, опустил глаза в пол, оставил Женю и поверженный пошел к выходу. В дверях, он столкнулся с отцом.
   -Сева, сынок, ты куда? - спросил Петр.
   Нервно отмахнувшись, Сева прошел мимо. Петр окинул всех взглядом: Лицо Веры вспыхнуло, Ольга, опустила глаза, Женя, пройдя несколько шагов, стала у окна, откуда безучастно смотрела сквозь стекло на улицу.
   В душе Веры все клокотало, она понимала всю трагичность происходящего, свое невольное предательство Жени, Севы, и наконец, память Евсении. Она заикнулась, было об этом, но Петр остановил её:
   -Все решено! Не будем больше об этом. Он несколькими фразами успокоил её, рассеял её тревоги. Она покорно согласилась с тем, что и правда так будет лучше, и что, чем она лучше Ольги и родных людей, что ждут Женю. Она очнулась, глаза её прояснились.
   Ольга, маленькими глотками, вновь принялась пить молоко из кружки, и лишь изредка, искоса, она посматривала на упрямую племянницу.
   В последний раз, Вера провела гребнем по кудрявым волосам Жени, в последний раз, накормила завтраком, в последний раз, свела девочку к местному кладбищу, где оставался навеки прах ее матери - Евсении. Всё это время Женя молчала.
   И вот уже в полдень, Вера, Петр и Сева стояли на безлюдной улице, где лишь рыжая псина бегала взад и вперед, облаивая только что отъехавшую телегу. Они стояли и смотрели вдаль улицы, где семимильными шагами шла старая кобыла, волоча за собой телегу, на которой везли Женю. Из ее голубых печальных глаз капали крупные не сдерживаемые слезы. Она сидела поодаль от тетки, рядом с дедом и нет, нет, поворачивала голову назад, словно прощаясь, старалась запомнить то место, где прошли ее лучшие годы, где ее любили. Ее маленькое сердечко подсказывало, что с этими родными местами, людьми она прощалась навсегда.
   ГЛАВА 4
  
   Восемь лет назад Евсения покинула отчий дом. Страшил, пугал ее неведомый мир за пределами Станции, не хотелось покидать ее, но, в поиске женского счастья она покинула отчий дом. И вот теперь ближе к сумеркам, порог дома у раскидистого, полного зреющих плодов куста боярышника, переступила ее дочь. Маленькая девочка с печальными глазами стояла у широко распахнутой двери. Она окинула взглядом комнату. Мерцающий свет керосиновой лампы, что стоял на столе, плохо освещал всю комнату, но зоркие глаза девочки без труда разглядели молодую, исхудавшую, измученную женщину. Это была Люба. Она сидела на железной кровати, спиной к темной стене, лицом к мерцающему свету и тихо напивала песенку;
   Вышел месяц погулять,
   Ночкой темной погулять,
   За околицу погулять,
   За околицу погулять.
  
   Рядом на деревянном ящике, в железном корыте лежал младенец. Он, лежал на куске сурового полотна, разостланном на соломе, завернутый в тряпье.
   Мелодия и слова песни Жени были знакомы, она невольно стала вслушиваться в пение женщины.
   Закрыв дверь на засов, Ольга, молча, подтолкнула девочку на середину комнаты.
   -Ну, наконец, приехали! А то мы совсем заждались, - послышался древний, скрипучий голос.
   Женя вздрогнула. Обернувшись, она увидела слезающую с печки старуху. Было не разобрать, что на ней надето: одежда сливалась с закопченной печкой и темной стеной. Небольшого роста, сутулая, с лохматыми длинными седыми волосами, она, шаркая по облезлому полу, прошла к столу и сев на табуретку, уперлась локтями в стол. Тусклый свет падал на суровое лицо старухи, дебри морщин глубоких и мелких, обвисшая кожа, придавали лицу устрашающий вид.
   -Ну что ты стоишь как неродная, подойди к бабушке, - вновь подтолкнула Ольга Женю.
   Сделав шаг, Женя остановилась. Казалось невиданная сила, приковала ее, Женя стояла безмолвно и испуганно смотрела на свою бабку, (напоминающую ей скорей бабу ягу из сказки).
   Вдруг заплакал младенец. Мать вынула его из стальной колыбели и, положив на колени, начала кормить.
   -Это брат твой Шурка, - представила старуха младенца, - а это Люба, дочка моя, а твоя тетка. Я же бабка твоя Акулина Федотовна. Ни слыхала от матери своей о нас, а?
   Женя, покрутила отрицательно головой.
   С минуту, наблюдая за Женей, Акулина Федотовна, вновь обратилась к Ольге:
   -Дочка накорми внучку и уложи спать. Пусть немного обвыкнет, а то погляди, стоит, будто каменная. Да и я полезу на печку, спина, что-то заныла, - она с трудом поднялась с лавки, кряхтя, она пошаркала мимо Жени и Ольги к печке, где так же кряхтя, полезла на нее.
   Ольга же подвела Женю к столу, усадила, достала из узла каравай хлеба, отломила ломоть и положила перед ней.
   -Ешь, сейчас воды принесу. - Она подошла к печке, сверху которой доносилось похрапывание, отодвинула засов, из печки достала железный ковш с теплой водой и вернулась к столу.
   Женя сидела неподвижно. Взгляд ее был устремлен в открытое окно, куда из темноты, в дом заглядывала полная луна.
   -Женя, - строго обратилась Ольга, - здесь тебе не там, уговаривать некому. Не съешь, ляжешь спать голодной и до утра.
   -Я не хочу, - тихо возразила Женя, переведя печальный взгляд на тетку.
   Ольга, молча, провела Женю к наружному углу дома, к лавке, где ей предстояло провести первую ночь. Опустив голову на свернутый зипун и укрывшись суровым полотном, таким же, как в "колыбельки", Женю сразу потянуло в сон. Последним, что она смогла увидеть, так это тетку, которая от нее подошла к Женщине с младенцем, нагнулась, взяла младенца и положила в "колыбель".
  
   На другой день, рано утром, когда Женя прибывала еще в состоянии сна, она почувствовала, что её плече, кто-то решительно теребит.
   -Подымайся! Послышался скрипучий голос, - пора, пора, подымайся!
   Женя, неохотно приоткрыла глаза и испугалась. Над ней, склонившись, стояла вчерашняя старуха. Её прищуренный острый взгляд, буквально сверлил Женю, растрепанные седые волосы свисали прядями на висках.
   Женя, зажмурилась.
   -Подымайся! - повторила она, - в жмурки после поиграешь.
   Минуту, другую, Женя не открывала глаза, а когда открыла, над ней уже не было страшного лица старухи. Приподнявшись, она испуганно оглядела комнату: Не убранные занавесками окна, закопченная печь, серые стены, металлический каркас от абажура над круглым столом, изрядно испорченный временем, и старуха в лохмотьях, шаркающая по скрипучему полу.
  Освященная утренним светом, комната ей казалась такой же мрачной, как и предыдущим поздним вечером. Жени вновь захотелось лечь, свернуться комочком под суровым полотном, зажмурить глаза.
   Акулина Федотовна заварила травяной чай в кружке, положила рядом с кружкой вчерашний кусок ржаного хлеба.
   -Что поднялась? Иди внучка к столу, позавтракай, а следом дела решать будем. - Сидя в стороне, у стола, Акулина Федотовна смотрела на Женю, как та неохотно спустила худенькие босые ножки, сунула их в новые светлые сандалии, как медленно, нерешительно подошла к столу. Не глядя на неё, села за стол, подвинула к себе кружку с кипятком и хлеб. - Ешь, ешь, - иронично заключила она.
   В дом вошла Люба. Одетая в застиранное, потерявшее цвет когда-то яркое цветное платье, она прошла к корыту, убедилась, что младенец спит, и тоже присела за стол. В утреннем свете её лицо было таким же худым и уставшим, в прочем таким же, как и других членов семьи. Люба, положила руки на стол, её пальцы, внешне напоминавшие барабанные палочки, нетерпеливо постукивали по столу. Всматриваясь в лицо племянницы. Она отметила схожесть её с матерью.
   Все молчали. Прошло больше получаса.
   Женя уже доела хлеб и допила чай. Заметив это, Акулина Федотовна первая нарушила тишину:
   -Подойди ко мне, - словом и жестом руки приказала она.
   Женя встала пред столом, на её бледном личике проступали большие печальные глаза.
   -Внучка, - мягко, начала Акулина Федотовна. - Ты серчаешь на нас, что мы тебя забрали из дому? Но ты наша родная кровинка, как мы могли иначе поступить! Да и кокой он родной, коли братья, и сестра от тебя отказались! Ты на нас не серчай, мы правильно поступили! Н - да, - она умолкла. Минуту, другую, потом продолжила. - У нас все заняты делом и тебе тоже дело есть.
   Женя слушала, опустив глаза в пол.
   -Тогда слушай! Будешь ходить по домам, просить еду, вещи, кто что даст и приносить в наш дом. Поселок тут небольшой, у тебя получится.
   -Я не хочу! - возразила Женя. - Я этого не делала. Я не хочу!
   Акулина Федотовна нахмурилась.
   -Послушай! Ты никак задумала перечить? Ты что же, хочешь здесь жить, есть, пить, и ничего не делать?
   -Привыкай, племянница! Ничего страшного, сейчас многие так живут, - поспешила вставить Люба.
   -Люба покажи внучки окрестность.
   Женя решительно посмотрела на Любу потом на Акулину Федотовну.
   -Я хочу домой к крестной! - Крикнула Женя.
   Женщины обеспокоено переглянулись.
   Акулина Федотовна, сурово смотрела на внучку и молчала. У неё не было ни сил, ни желания спорить с маленькой, упрямой девчонкой.
   И не думай! - Повысила голос Люба. - Будешь жить здесь, делать, что тебе велят, и сними это платье, в нем тебе никто не подаст, - она встала, подошла к Жени, небрежно сняла с неё новое платье и отбросила на кровать.
   В одних трусиках, Женя глядела с возмущением, даже со злобой на своих обидчиков, - " Это платье ей подарили родные люди, а они". - Она, хотела бежать, пусть раздетая, но бежать.
   Предвидя желание племянницы, Люба закрыла дверь на задвижку, погрозила пальцем Жени. Следом подошла к сундуку, что стоял у кровати, открыла его и спешно начала перебирать его содержимое.
  Достала ситцевый, темно-синий маленького размера сарафан. "Это был её детский сарафан, купленный когда-то матерью. Застиранный, штопанный кое-где, он был ей дорог". Оглядев его с двух сторон, Люба поднесла его Жени.
   -Надень!
   Женя дрожала. Её охватило безнадежное отчаяние, она уже бросала умоляющий взгляд полный слез на свою тётку.
   Прошло непродолжительное время. Женя, одетая в темно-синий сарафан, с опущенной головой, выходила из дома за теткой. Им в след, виновато глядела Акулина Федотовна, руки её были сложены почти молитвенно, - "Что поделаешь внучка, нам иначе не выжить!".
  
   С первыми утренними лучами солнца жизнь в поселке оживала. Повсюду были слышны голоса людей, лаянье собак, пение петухов. То там, то тут, люди выходили из своих домов и шли каждый по своим делам. Дойдя до куста боярышника, Люба оглянулась на племянницу. На Жени не было важного атрибута, для работы. Выругавшись, она вернулась домой, а Жени приказала ее подождать. Женя ждала не долго, она только и успела обратить внимание на семейку суетливых, крикливых воробьев у куста боярышника, как вскоре вернулась Люба с котомкой в руках. Она повесила котомку на плече племяннице и с облегченьем выдохнула:
   -Ну вот, теперь можно идти! - Она взяла племянницу за руку и быстрым шагом пошла по улице, объясняя важность данной работы для семьи.
   На углу дома, где пересекались две улицы, Люба остановилась. Осмотревшись вокруг, она наклонилась к племяннице и стала учить ее, где и в какие дома надо заходить, а в какие не надо, все равно ничего не дадут.
   -Ты все поняла? - Только смотри туда не ходи, - показывая рукой в левую сторону, - там станция. А
  Если заплутаешь, скажи что Иванова, нас тут все знают...
   -Тетя, я не хочу! Мне неловко!
   Люба выпрямилась, всплеснула руками.
   -Не хочу! Неловко! С пустой котомкой домой не приходи! - она погрозила племянницы пальцем, и повернула назад домой.
   Женя стояла на углу дома и смотрела в след тетки. В ее маленьком сердце бушевали страсти. "Она не понимала, почему ее жившую в любви и ласке отдали этим злым людям. - Нет, я не буду! И к ним не вернусь! - вырвалось у нее из груди". И в туже минуту она скинула с себя котомку, повернула в сторону станции. Всю дорогу она плакала, бормотала себе под нос, "Я, я все расскажу крестной, она не будет меня ругать! Я вернусь, и все расскажу, как злая тетя отняла у неё новое платье! Все, все расскажу!" Возбуждённая, за мысленными переживаниями, она не заметила, как пришла на вокзал.
   Перрон был немноголюден. Подошедший поезд раскрыл свои двери единичным пассажирам. Женя, ступившая на перрон, тотчас вошла в стоящий перед ней вагон. В нём сидело с десяток пассажиров. Озираясь по сторонам, она прошла вглубь вагона и села у окна на пустующую деревянную скамейку. Ее настроение сменилось, она уже думала о том, что вот сейчас поезд повезет ее домой к крестной, крестному, Севе, Маруси. И снова она будет счастлива!
   Машинист паровоза дал несколько коротких свистков. Двери вагонов закрылись. Паровая машина заработала, приводя в движение тяжелые стальные колеса. Сквозь стекла побежали открытые всем ветрам поля, деревни с приземистыми домишками, ютившиеся среди холмов, кудрявые молодые деревца.
   Монотонный стук колес окончательно успокоил маленькое сердце Жени. Она сидела, уткнувшись в стекло, пробегая взглядом видимое ей. Ее потянуло в сон. Пару раз, зевнув, Женя прилегла на скамейку и мгновенно погрузилась в сон, где увидела чистое голубое небо, по которому на белом коне скакал всадник с копьем в руке. Увидев всадника, Женя вскочила со скамейки и, прильнув всем телом к окну, закричала: - Кто ты? Я тебя не знаю! Из какой ты сказки?
   Всадник молчал. Женя стучала кулачками по стеклу, продолжая спрашивать. Она спрашивала и спрашивала, пока всадник внезапно не исчез в яркой вспышке. Женя открыла глаза. Вагон был по-прежнему пуст, не было слышно и стука колес. Она прильнула к окну. Сеть путей, словно паутина, расходились в разные стороны. Женя перешла на другую сторону и там посмотрела в окно. Сквозь стекло на нее смотрело одноэтажное, выкрашенное в белый цвет здание, возле которого кипела жизнь. Военные и гражданские лица входили и выходили в распахнутые двери, мимо здания в разных направлениях так же шли военные и гражданские. Первые налегке, лишь полупустой зеленый вещевой мешок болтался за спиной, последние с узлами и чемоданами. Вдруг взгляд Жени остановился на знакомом силуэте светловолосой, полноватой, в знакомом сером в мелкий белый горошек легком платье с плетеной корзинкой в руках молодой женщины.
   -Таня! Таня! - закричала Женя, - Таня, я здесь! - Она побежала к выходу, расталкивая кулачками пассажиров, стоявших в проходе и которые удивленно, а некоторые и раздражительно глядели ей в след. Спустившись по ступенькам, не упуская из виду знакомый силуэт, Женя бросилась догонять женщин. - Таня! Таня!
   Пробежав мимо двух вагонов, Женя, наконец, догнала женщину, схватила её за руку. - Таня!
   Женщина остановилась, повернула голову, с удивлением посмотрела на стоявшую перед ней незнакомую, запыхавшуюся, девочку.
   -Тебе чего девочка? - спросила женщина.
   Разочарованная, Женя отпустила руку незнакомой женщины, казавшейся еще минуту назад такой родной.
   Удивление женщины быстро прошло, теперь она смотрела на девочку с сожалением и жалостью.
   -Таня тебе кем будет?
   -Сестра, - растерянно смотря в лицо женщины, тихо, пробормотала Женя.
   Женщина посмотрела по сторонам, словно кого-то искала.
   -Ладно, пойдем со мной, - спокойно, уверенно сказала она и, взяв Женю за руку, повернув обратно, повела ее в здание вокзала. Повела через зал ожидания полный людьми, к противоположному выходу на улицу, через небольшую площадь, которая служила местным базаром.
  
   День был воскресным. Базарные лавки были открыты и заполнены из края в край, становясь огромной барахолкой, - сухая земля под ногами людей превращалась в пыль. Много стояло эвакуированных женщин. Они выносили вещи, стараясь продать или поменять на продукты. Вещей хороших было много, распродавали, что успели захватить с собой - чтобы как - нибуть поддержать малолетних детей. Многие несли последнее, жаль, не жаль, а деваться было некуда! Лица женщин исхудавшие, бледные, нервные, по ним было нетрудно угадать, что за плечами у каждой...
   Продукты не перевелись совсем, много еще у людей их было. За базарными лавками у крестьян и местного люда, имевшие огороды, они продавали разливное молоко, масло, яйца, муку, прошлогоднюю картошку, соленые огурцы, свежую зелень.
   Женщина вела Женю через весь рынок по шеренгам женщин, державших в руках кто что: кто шелковое платье, кто чулки, кто лифчик, кто ювелирное украшение. Вела мимо продавцов продуктами. Женя покорно, нога в ногу шла за незнакомкой, она уже не думала о близких и родных ей людях, голодная, видя изобилие, она мечтала чего-нибудь съесть. Вышли к краю рынка, там, на маленьком пяточке стояли старики и бывшие красноармейцы, без ремня с нашитыми прямо на ткань желтыми ленточками ранения. Бывшие артиллеристы, танкисты, пехотинцы, бойко зазывали покупателей, торгуя папиросами и махоркой. Наконец пройдя еще сто метров, по частному сектору, женщина подвела Женю к двухэтажному из красного кирпича зданию, где над входной деревянной дверью висела вывеска "Милицейский участок ст. Придача".
   Женщина завела Женю в здание милицейского участка и по длинному коридору провела к предпоследней двери. Дверь была слегка приоткрыта, пропуская сквозь щели яркие лучи послеобеденного солнца. Женщина отпустила руку Жени и осторожно постучала в дверь.
   -Войдите! - ответил мужской голос.
   Женщина открыла дверь, вошла робко, пропуская Женю вперед.
   В просторной, залитой солнечным светом, полупустой комнате, спиной к распахнутому окну, за столом сидел капитан, лет пятидесяти, с яйцевидной наголо бритой головой и рыжими маленькими усиками, которые прикрывали полноватые губы. Подслеповато щурясь, он отрывисто, громко, как глухой, разговаривал по коммутатору. Не отрываясь от разговора, он кивком головы указал на стоявшие вдоль левой стены стулья. Посадив Женю на один из шести стульев, сама женщина осталась ждать стоя. Женя, сидела, молча, смотрела в пол, и изредка только бросала вокруг себя пугливые взгляды.
   Вскоре разговор по коммутатору закончился. Положив трубку, капитан встал и подойдя к женщине, протянул руку для приветствия.
   -Доброго здоровья Катюша! Что привело тебя? И кто это кудрявая девчушка.
   -Доброго здоровья и вам Владимир Кузьмич! Не знаю, чья эта девчушка! - нервно сказала женщина, пожимая плечами и оглядываясь на Женю. - Шла мамку с сестрой проведать перед ночной сменой, а тут на перроне меня вот она догнала: "Таня! Таня!" - кричит, видать потерялась. Вы уж помогите ей, а я, пожалуй, пойду, итак, сколько времени потеряла...
   -Сколько их нынче потерявшихся бродит по дорогам! - отметил капитан с досадой. - Ты ступай Катюша, ступай, я разберусь, обещаю. Да и передай большой поклон своей матушке, - капитан сделал несколько быстрых шагов, открыл дверь, и, раскланявшись, пропустил женщину.
   Дверь закрылась. Минуту, другую, длилось молчание. Капитан издали глядел на Женю, потирая рукой, гладко выбритый подбородок.
   -Как звать тебя? - прервал молчание капитан, подходя ближе к Жени.
   -Женя Степанова Иванова, - тихо ответила Женя, глядя себе под ноги, следом взглянула на капитана, и вновь опустила глаза в пол.
   Капитан подошел к Жене и сел рядом на стул.
   -Ты, наверное, есть хочешь, а я тут тебе расспрос учинил.
   Он встал и быстро подошел к столу, взял трубку коммутатора и набрал нужный номер, - Ало это капитан Васильев! Рядовой зайдите в кабинет. Вскоре в кабинет вошел высокий, плечистый парнишка в фуражке, из-под которой торчали светлые коротко стриженые волосы.
   -Товарищ капитан! Рядовой Кузьмичев по вашему приказанию прибыл! - отдавая честь, произнес парнишка.
   -Вольно рядовой. Принесите стакан чаю и чего нибуть к нему, для этой девочки.
   -Есть принести чаю! - ответил парнишка, взглянул на Женю, отдал честь, и вышел.
   Капитан вернулся к Жене и опять сел рядом с ней.
   -Ну а скажи мне Женя Иванова, где ты живешь?
   Женя растерянно посмотрела на капитана, пожимая плечами.
   Понятно, - буркнул капитан, потирая подбородок.
   -А отец, с матерью, у тебя есть?
   Женя посмотрела на капитана:
   -Папку убило на войне, мамка умерла, а крестная отдала меня чужой тети, а я убежала назад к крестной.
   -Ты знаешь, где живет твоя крестная?
   -Знаю! Я же ехала на паровозе, увидела Таню, то есть, тетю, и не доехала...
   -А Таня кто, крестная твоя?
   -Да нет, сестренка, а крестную зовут Верой, а еще у меня есть дядька Петр, братик Сева, братик Ваня и сестренка Маруся.
   -У семи нянек, дитя без глазу! - тихо возмутился капитан.
   Дверь в кабинет открылась, вошел парнишка с алюминиевым подносом в руках.
   -Поставь ко мне на стол, - распорядился капитан.
   -Парнишка поставил поднос с горячим, чаем в стакане и оловянном подстаканнике, с хорошим куском ржаного хлеба и таким же куском соленого сала, на стол капитана, и вышел.
   Капитан взял Женю за руку и подвел к столу:
   -Так, Женя Иванова, ты попей, поешь, а потом решим твой затруднительный вопрос. - Капитан посадил Женю за стол, на свое рабочее место, а сам вернулся туда, где он только что сидел. Он сидел, нога на ногу, подперев кулаком подбородок, тихо, не смущая, наблюдал за Женей.
   Женя, с жадностью откусывала хлеб с салом, насколько было возможно, открывая маленький рот. Пережевывала медленно, как учила крестная, делала глоток чая и опять откусывала хлеб с салом.
   Капитан сидел, молча, терпеливо ждал, и только когда Женя положила в рот последний кусочек хлеба, он встал, подошел к столу и по коммутатору вновь вызвал рядового Кузьмичева. А когда тот прибыл, приказал отвести Женю в "Приемник распределитель", что располагался в пятистах метрах от его участка.
   -Есть отвести девочку в "Приемник распределитель", - отчеканил рядовой Кузьмичев. - Ну, пойдем, лягушка-путешественница! - задорно обратился он к Жени, выходившей из за стола.
   -Я не лягушка! - возразила Женя, укоризненно взглянув на обидчика, и тут же с высоко поднятой головой прошла к двери. Там остановилась, повернулась лицом к капитану, - спасибо дядечка! - громко сказала Женя.
   Рядовой смутился, а капитан подошел к Жени и присев перед ней на корточки с улыбкой заметил:
   -Я думаю, твои родные вскоре тебя обязательно найдут и твое путешествие закончится.
   Женя смотрела на капитана. Её голубые глаза наполнились светом, радостью и надеждой. Она сделала шаг вперед к капитану и, смущаясь, сказала:
   -Вы дядечка похожи на бармалея из сказки, но я вас не боюсь, вы добрый, - и Женя улыбнулась.
   Рядовой Кузьмичев с трудом сдерживал смех. Капитан широко улыбнулся, показав свои белоснежные зубы.
  
   "Ах, война, что ты подлая сделала", - эту строку песни можно отнести ко многим людям, пострадавшим в годы Великой Отечественной войны. Но тяжелей всего пришлось детям. В самую короткую ночь в году в 1941-м закончилось светлое детство целого поколения. Жизнь, тысяч маленьких граждан страны с раннего детства была осложнена сиротством. Их погибшие отцы, матери, не пережившие тяжелые военные годы, невольно оставили сиротами, круглыми сиротами своих детей, которым предстояло пройти через множество трудностей и испытаний. Дети, оставшиеся в разрушенных городах и селах, становились беспризорными, многие были обречены, отправиться в концлагеря, вывозу на работы в Германию, становились легкой добычей непорядочных людей, многие были обречены на голодную смерть.
   Чтобы хоть как нибуть помочь, поддержать осиротевших детей Советским государством была организованна и открыта на освобожденных от оккупации территориях сеть детских приютов и детских домов.
   В декабре 1942 года была освобождена от оккупации Кантемировка, Воронежской области. Под раскидистыми деревьями три одноэтажных здания, еще недавно служивших госпиталем для раненных немцев, теперь принимали под свой кров детей, оставшихся обездоленными по вине тех самых немцев, что поправляли свое драгоценное здоровье в этих стенах.
   В июле 1943года в Кантемировку, в детский дом, из детского приемника распределителя была доставлена с другими малыми детьми и подростками Женя.
  
   Первый день календарного лета 1944 года. На верхушки деревьев падали золотые солнечные лучи. Воздух был наполнен ароматом молодой зелени, вокруг были слышны веселые птичьи голоса.
   В детском доме, где вот уже год жила Женя Иванова, пяти лет от роду - "такой возраст поставили ей в приёмнике распределителе", было шумно и суетливо. Детей отправляли в Детский оздоровительный лагерь.
   В тяжелые военные годы, Советское правительство выделяло значительное количество продовольствия для детских домов, но, несмотря на это, их катастрофически не хватало. Причины были разными; в одних учреждениях, продукты, предназначенные для детей, просто разворовывались, до других, они по той же причине не доходили, а в иных, поступление детей было настолько велико, что просто продовольствия не хватало.
   Кантемировский детский дом с первого дня открытия, чуть не каждый день принимал по десятку от трех до двенадцати лет обездоленных мальчишек и девчонок. Осень и зиму, раннюю весну, с горем пополам удалось пережить. "Сто грамм хлеба на завтрак, сто грамм на обед, сто грамм на ужин - это был основной рацион на день, по выходным пшенная каша, сдобренная рыбьим жиром".
   Как только теплые дни прочно отвоевали позиции, и все в округе покрылось свежей зеленью, директором детского дома было решено вывезти воспитанников на природу, чтобы за счет диких ягод, зелени, хоть как-нибудь восполнить скудный рацион.
   Из корпусов друг за другом выходили подростки мальчишки и девчонки, крепко прижимая к себе охапки свернутых одеял, кухонную утварь, подходили к грузовику и передавали вещи наверх своим товарищам. Рядом стоял немолодой, среднего роста, худого телосложения директор детского дома. В кирзовых сапогах, галифе, в гимнастерке без знаков отличия, он руководил погрузкой. Человек широкой души, чести, он был не просто директором, он был главным наставником своим воспитанникам. Воспитанники его любили и почитали как отца. Вот и сейчас к советам Иван Ивановича подростки прислушивались, как лучше укладывать одеяла и кухонную утварь в грузовик, что бы хватило место для пассажиров. Тут же, кладовщик, тоже не молодой, коренастый мужчина, подносил друг за другом нехитрые продукты: хлеб, пшено, соль.
   В одноэтажном деревянном флигеле, где размещалась младшая группа из двадцати человек, тоже было шумно. Воспитатель Анна Михайловна, молоденькая, светловолосая девушка, укладывала вещи малышей в большой картонный чемодан. Как галчата, дюжина наголо стриженых мальчишек и девчонок крутились возле воспитателя, наперебой, расспрашивая о предстоящей поездке. Другая дюжина, у окна шепталась, друг с другом, с нетерпением ожидая, когда же, наконец, они поедут в лагерь.
   Среди них была Женя, выгодно отличавшаяся от своих сверстников. Еще в первый день ее прибытия в детский дом, во время санитарной обработки, пожилая нянечка, пожалела наголо состригать локоны Жени. Она лишь отрезала их короче, оставив русые кольца завитков, которые чуть прикрывали маленькие ушки девочки. Увлеченная разговором, Женя выглядела радостной и счастливой, одаривая всех своей улыбкой. На душе у нее было ясно и тепло.
   Но такой она стала только последние месяцы, а тогда, когда ее привезли в детский дом, её настроение было другим. Все лето, она пристально всматривалась в маленькие окна флигеля, ждала, что вот, вот за ней приедут родные. Дни, недели, месяцы ожиданий сменились горечью и болью. Женя все чаще сторонилась своих новых подруг. Часто, ее можно было увидеть забившейся в какой-нибудь угол спальной, или игровой комнаты, с блестящими слезинками на ресницах, вызванных досадой и печалью, тайну которых нетрудно было разгадать. В морозные зимние ночи, когда от сильного порывистого ветра вздрагивали оконные рамы, и сильно завывало в печной трубе, Женя, свернувшись калачиком под одеялом, долго лежала с приоткрытыми глазами и плакала, чувствуя себя покинутой и ненужной.
   Первое время, ночами вообще было неспокойно. То тут, то там, уткнувшись в подушку, дети всхлипывали. Слышались скрип зубов, стоны, а то и вовсе крики - детям во сне снились пережитые страдания, - "Пронзительный свист мин, оглушительные разрывы бомб, устрашающее щелканье немецких затворов, смерть родных и близких". Ночами, воспитатели обходили ряды кроватей, останавливались, успокаивали тревожный сон своих воспитанников.
   Время шло! Забота, бережное отношение, само время, постепенно исцеляло израненные души детей.
   Постепенно, глаза Жени тоже оживали. Все реже ее можно было увидеть сидящей в углу, одну, все чаще в кругу своих сверстников. А в разгар весны, она сблизилась с вновь прибывшей девочкой Аллой, четырёх лет, которая поступила в детский дом с младшим на год братом Вовкой.
   Точного возраста многих здешних детей никто не знал. Единицы могли точно сказать свое Имя, поэтому ёще в приемнике распределителе годы, а зачастую и Имя, и Фамилию, и Отчество в свидетельствах записывали наугад. С Аллой и её братом Вовкой было все проще. Они местные. Соседи, схоронившие двумя днями раньше их безвременно ушедшую мать, привели детей в детский дом, дожидаться возвращения отца с фронта.
  
   Наконец чемодан был собран. Анна Михайловна, тонким, звонким голоском скомандовала:
   -Всем выходить на улицу!
   -Ура! - воскликнули дети.
   -Тихо, тихо! Всем строиться и выходить на улицу.
   Женя, Алла, взяв за руки Вовку, вслед за другими мальчишками и девчонками, разбившимися на пары, пошли на выход. Последней вышла Анна Михайловна с увесистым чемоданом в руке.
   Все было готово к поездке. У кабины грузовика Иван Иванович с водителем - совсем еще юным парнишкой в штатском вели переговоры о месте, где должны разбить лагерь. В самой кабине сидела повариха детского дома, Клавдия, тридцати лет отроду, с мягкими, благообразными чертами лица, смуглая, со смелым взглядом. Её темно русые волосы были гладко зачесаны назад и скрученные тугим узлом, в кузове на перекладных сидели две воспитательницы убеленные сединой старших групп, со своими воспитанниками. Все ждали малышей. Как только последние вышли из здания, детвора в кузове, дружно стали махать руками и звать малышню.
   Анна Михайловна с малышами поспешила к грузовику. Иван Иванович, водитель и подоспевший кладовщик, увидев малышей, подошли к открытому борту и с легкостью, друг за другом стали поднимать детей в кузов, где подростки усаживали малышей на стопки одеял. Следом поднялись в кузов кладовщик и Анна Михайловна.
   -Ну что, все устроились? - заглядывая в кузов с порожка кабины, поинтересовался водитель.
   -Все!!!
   -Тогда держитесь крепко!
   Грузовик тронулся в путь, не спеша, набирая ход.
   -Аня, Вера Николаевна, Галина Петровна, хорошо смотрите за детьми! - крикнул Иван Иванович, - а ты Кузьмич помогай женщинам, я через неделю подъеду к вам!
  
   В двадцати километрах от детского дома летний лагерь уже ждал своих отдыхающих. Среди зарослей смешанного леса, на поляне поросшей зеленой травой стояли пять больших брезентовых палаток на бревенчатых подстилах, окруженные могучими вековыми липами и дубами, от которых ветер приносил прохладу и свежесть. От поляны в разные стороны, словно лучи, бежали извилистые дорожки, по одной из которых на поляну въехал грузовик с детьми и остановился. Еще недавно стоявшую тишину, сразу нарушили шумные детские голоса. Первыми из кабины вышли Клавдия и водитель. Последний потянулся, глубоко вдохнул аромат зелени и громко оповестил всех, - Приехали!!!
   Некоторые подростки мальчишки, не дожидаясь общей высадки, переваливались через борта, спрыгивали вниз и бежали к палаткам. Вслед слыша пронзительный женский голос, - С поляны не уходить!
   Выгрузка началась полным ходом. Воспитатели, Кузьмич и водитель, один за другим высаживали малышей, мальчишки подростки выгружали одеяла, подушки, кухонную утварь и прочие вещи. Оказавшись, на поляне, Женя в окружении своих подруг бегала по траве, любуясь яркими красками цветов колокольчиков, ромашек, незабудок. Мальчишки подбирали сухие сучья и бегали, махая ими, друг перед другом.
   Как только водитель уехал, дети наравне с воспитателями, принялись обустраивать быт. Не было мелочной опеки, многое подростки должны были делать сами. Они в палатках на свежее - выструганных досках сами застилали постели, между палатками протягивали веревки для сушки белья, помогали Клавдии разбирать продукты, кухонную утварь. Мальчишки, разбившись на две группы, по пять человек, разделили обязанности. Одна группа с Кузьмичом в округе собирала валежник, другая группа ждала Клавдию, чтобы пойти к реке.
   Клавдия жила с пожилыми родителями в близлежащем селе, и эти места хорошо знала. Еще девчонкой с подругами она бегала к реке купаться, молоденькой девушкой с женихом у реки встречала рассвет. С тех пор много времени прошло, похоронка на жениха - в Финскую, оккупация немцами, её освобождение Советскими войсками. Прошло много времени, но здешние дорожки она хорошо помнила.
   В специально выделенной палатке под хозяйственные нужды, Клавдия дала указания девочкам, как и где лучше разместить продукты и посуду на стеллажах. Взяла два ведра и повела мальчишек к реке. Пересекая поляну, Клавдия увидела Женю, сидевшую в траве с высоко поднятой головой в небо.
   Над её головой, в небе порхали бабочки лимонницы, летал рой мошек, поднимаясь, то, спускаясь снова.
   Двумя месяцами раньше, поваром работала другая женщина, но её ни один раз уличали в воровстве, и в последний раз, когда директор поймал её с украденным караваем хлеба, он уволил её, не доводя дело до суда.
   На Клавдию выбор пал не случайно. Директор с хорошей стороны знал как саму Клавдию, так и её родителей. Еще до войны, во время полевых работ, она частенько кашеварила для колхозников, работающих в поле.
   За время работы Клавдия полюбила воспитанников детского дома, но больше всего она была привязана к Жене: за её легкий нрав, общительность, за улыбку, которой она одаривала женщину всякий раз. Клавдия подошла сзади, и ласково провела рукой по локонам Жени.
   -Женя! Пойдешь с нами на реку за водой?
   Женя оглянулась на Клавдию. Взгляд её был ясным, спокойным.
   -Да! - не раздумывая, ответила девочка.
   К реке пришли быстро. Розовое закатное небо стояло легко над водой. Трава была яркой зелени. Клавдия с мальчишками спустилась под гору к источнику, а Женя осталась наверху. Она была всецело поглощена великолепным зрелищем, которое представляло собой закатное небо. Не замечая крики мальчишек, плеск воды под их ногами, она вдруг вспомнила мать, в красном платье, извилистую реку, вдоль которой они с ней шли к мельнице, вспомнила последний день, проведенный у реки в кругу близких ей людей.
   Мальчишки друг за другом, расплескивая воду в ведрах, уже поднимались на гору и шли обратно, а Женя, не замечая их, все стояла и смотрела, куда-то далеко.
   Последняя на гору с полными ведрами поднялась Клавдия.
   -Красиво! - в пол - голоса проговорила она.
   -Красиво!
   -Ну ладно пойдем, у тебя будет еще много времени любоваться на эту красоту. Мальчишки глянь уже куда ушли, нам надо за ними поспеть. Пойдем! - Пропуская девочку вперед, Клавдия, ещё раз взглянула, на закатное небо, глубоко вздохнув...
   Вернувшись в лагерь, Женя побежала к подружкам. Мальчишки по очереди перелили из ведер воду в дубовую бочку и присоединились к сверстникам, которые с Кузьмичом укладывали хворост для костра. Клавдия, так же вылила воду из ведер в бочку, и принялась хозяйничать у печи.
   Солнце давно уже зашло за горизонт. Ночь постепенно поглощала поляну, деревья, кустарники, прятались за темным занавесом, и только центр поляны был освещен светом костра, вокруг которого сидели взрослые и дети.
   Анна Михайловна негромко читала стихи о войне, кто-то перешептывался, кто-то молчал и о чем-то думал, глядя на огонь. Тихий теплый поздний вечер шептал на ухо каждому, что-то свое неведомое другому.
   Костер догорал, становился все меньше и меньше, когда он погас, все разошлись по палаткам, и вскоре затихло в лагере. В небе мерцали звезды. Вокруг был покой.
  
   В этом же году, в июле месяце, в полдень, по пыльной дороге, пролегающей меж полей молодой ржи, не спеша, прихрамывая, возвращался домой Николай. В сапогах, гимнастерке, пилотке на голове и с зеленым вещевым мешком, висевшим на боку. Кожа на его лице была смуглой, слегка обвисшей. Время, от времени останавливаясь, чтобы передохнуть, Николай, глазами полными радости и душевного подъема оглядывал окрестности. Он понимал всей душой, что вернулся к себе на родину, что не будет проклятой войны, которая разлучила его с семьей, что не увидит больше людских страданий.
   Передохнув, он опять шел и думал о простых и привычных вещах: Как Евсения - жена его любимая? Повзрослел ли Ваня в мыслях своих? Как Татьяна? Что слышно о Павле? Он думал, как он ей, своей горлице одной расскажет, что он пережил. Так в думках, наслаждаясь сладким запахом летних трав, Николай дошел до своего дома.
   Но у крыльца дома никто не встречал его, кругом было пусто и тихо. Нехорошее зловещее чувство посетило его, но он поспешил успокоить себя; - Наверное, Евсения на работе и девочки с ней. В доме, Николай тоже не обнаружил признаков жизни - пустой холодный дом. Мрачные мысли снова посетили его, но он вновь овладел собой, и, выйдя из дома быстрыми шагами прихрамывая и спотыкаясь, пошел в дом, старших дочери и сына. Завернув за угол, он прошел десять метров, перешел улицу.
   У дома на скамейки сидела девчушка с длинной светлой косой в цветастом ситцевом сарафане, болтала ногами, смотрела в небо, и что-то тихо напевала.
   Николай пригляделся, - Маруся! - буркнул он себе под нос. - Маруся! Дочка! Это ты? - Крикнул он вовсе горло.
   Маруся прервала пение, пристально посмотрела на окликнувшего её мужчину.
   -Папка! Папка! - воскликнула она и, спрыгнув со скамейки, побежала навстречу отцу.
   Николай сбросил пилотку и мешок на землю, седые как снег волосы, тотчас подчеркнули загоревшее улыбающееся лицо. Он распахнул руки, и как только Маруся подбежала к нему, он обхватил ее, приподнял над землей, а потом крепко прижал ее к себе. - Маруся, дочка, как ты подросла! - приговаривал он, прижимая все крепче к себе дочь.
   В это время, Татьяна занималась уборкой в доме. Услышав крик младшей сестры, она подошла к окну и отдернула тюль. Удивленно с открытым ртом, она с минуту стояла неподвижно, а уже через другую минуту она выбежала из калитки. - Папка это ты, живой! А я слышу голос Маруси... - Татьяна подбежала к отцу и сестре и обоих обняла.
   -Живой, живой я! Девочки мои родные! Живой!
   -Как, как так случилось? - спрашивала Татьяна.
   -Потом, все потом расскажу, - глотая воздух, запинаясь, приговаривал Николай. - Я рад, что вы вместе переживаете трудности, но теперь, теперь все будет иначе, заживем лучше прежнего! - Ваня где? Евсения, Женечка? Я их тоже хочу обнять.
   Татьяна, сникла, отпустила отца и сестру, сделала шаг назад. - Ваня на работе.
   -А Евсения, Женечка? - повторил вопрос Николай, продолжая, прижимать к себе Марусю, он смотрел на старшую дочь и видел, как та прячет взгляд.
   -Я тебе целиком правду скажу, - начала робко говорить Татьяна, - а правда она вот в чем: - Не все уцелели. Евсению, вот уже как почти два года схоронили, а Женю, забрали родные покойной. Вот так папка.
   Острой болью рвануло сердце, в ушах стучало. Понимая, что он слабеет, Николай опустил Марусю на землю, опустился и сам, в ушах стучало, заглушая другие звуки. Он стиснул виски, застонал, закачался взад-вперед. Он не слышал плакавшей Маруси, голос Татьяны, причитавшей о муже, о судьбе которого она ни чего не знала с начала войны. Только сильная боль в правой ноге заставила его придти в себя. Превозмогая физическую и душевную боль, Николай встал, выпрямился, воспаленным взглядом посмотрел на Татьяну, успокоил Марусю, погладив ее светлые волосы, попросил присмотреть еще некоторое время за ней, и пошел к себе в дом.
   Николай шел по улице медленно, погрузившись в беспорядочные мысли. Он не замечал встречных ему женщин, старых и молодых, приветствовавших его с доброй улыбкой и подчас с широко раскрытыми глазами от удивления, перешел дорогу, подошел калитки, но, не успев открыть, беспомощно отошел от неё. "К Вере, к Вере!" шептал он.
   У своего дома, на улице Сева с другом, катали по кругу колесо от телеги. Хоть Сева и подрос, набрался силенок, но все-таки колесо для него было еще великовато. Он прилагал много сил, что бы поднять колесо с земли, когда оно заваливалось на бок, и звал друга помочь подтолкнуть колесо вперед.
  Колесо покатилось.
   -Фу! - выпрямляясь, выдохнул Сева.
   -Фу! - протяжно, за ним повторил его друг.
   Взгляд Севы остановился на приближавшемся к ним незнакомце. Он не сразу узнал, в седом, постаревшем, солдате своего дядьку. Теребя за локоть своего веснушчатого светловолосого, сильно худого друга, Сева спросил:
   -Серега, кто это?
   -Откуда мне знать! - пожимал костлявыми плечами друг.
   Вдруг Сева почувствовал, что-то очень знакомое в походке это солдата, а когда последний приблизился к ним, так что можно было хорошо рассмотреть его лицо, Сева вспомнил. Эти добрые, мягкие, но почему-то очень печальные глаза, могли принадлежать только одному человеку, "Это ведь дядька Николай, - сказал он себе. - Но как же?"
   -Дядька Николай! - закричал он озорным голосом, как будто он что-то нашел очень важное. Он оставил игру, друга и, спотыкаясь, побежал на встречу.
  
   За прошедший год, в жизни Веры было все как всегда. Тяжелые рабочие будни в колхозе, тихие семейные вечера с нехитрым свежим ужином, разговоры, чай, и как будто все в порядке, хорошая семья. Все как всегда, обыденно и просто. На работе, в семье она улыбалась, легко вела разговоры. Но, чем больше проходило времени, тем чаще в мыслях она задавала себе один и тот же вопрос " а правильно ли она поступила, отдав Женю, не предала ли она Евсению этим поступком?" Она три раза отправляла письма к родным Евсении и исправно получала ответы, где корявым подчерком Ольга подробно описывала положительную жизнь Жени. Вера успокаивалась, но проходили недели, и она снова терзалась.
   Николай потрепал растрепанные, белокурые волосы Севы, сотворил жалкую улыбку, больше похожую на гримасу и вошел с ним в распахнутую калитку.
   Первым порог переступил Сева, за ним порог переступил Николай.
   Вера сидела за столом, спиной к входу, штопала носки своим мужчинам, тихо напевая протяжные куплеты.
   -Сынок, - прервала она пение, - ты бы Зорьке на луг воды отнес, а то она, поди, пить уж захотела. - И она вновь тихо запела.
   -Мам, я не один! - так же озорно сказал Сева, и широко улыбаясь, посмотрел на Николая.
   -Ну, возьми Сережку!
   -Мам, тут дядька Николай вернулся!
   Вера невольно вздрогнула, и игла уколола указательный палец левой кисти. Сморщившись от пронизывающей боли, она мгновенно поднесла палец с выступившей капелькой крови к губам.
   -Ты неосторожна, сестра!
   Не отрывая палец от губ, Вера нерешительно повернулась. Увидев брата, она вскочила со стула. Глаза её радостно заблестели.
   Сев! - послышался из окна громкий ребячий голос.
   Иду! - крикнул Сева и тот час выбежал из дома.
   Перед Николаем стояла Вера, его единственная, любимая сестра. Как она изменилась! Вместо живой, молодой толстушки перед ним стояла изумленная, растерянная, обрюзгшая, сильно уставшая женщина.
  Испытывая душевную боль, он даже не смог улыбнуться. Губы его одеревенели, мышцы лица сковало так, что были неподвижны. Он, молча, обнял подошедшую к нему сестру.
   -Ты все знаешь? - почти шепотом проговорила Вера, теребя край фартука.
   Николай, молча, кивнул седой как снег головой. Горе, что постигло его, выплеснулось слезами. Вера тоже плакала, но её слезы были скорее слезами радости, за живого брата.
   Петр, сонный ковыляя на костяной ноге, пришел из дальней комнаты и, почесывая пятерней затылок, не без удивления смотрел на воскресшего.
   -Коленька, братец мой, живой! - уткнувшись в плече Николая, причитала Вера, - Господи, спасибо тебе господи!
   -Ну, будет, будет тебе, - постукивал сестру по спине Николай. Он заметил за спиной Веры стоявшего Петра. По мужски, вытер рукавом гимнастерки слезы, подошел к нему. Мужчины обнялись, Петр предложил отметить чудесное возвращение.
   Николай отрицательно покачал головой.
   -Мне бы на могилку к Евсении, - обратился он к Вере, которая поспешила к буфета. - Да и услышать от тебя, как все это могло случиться?
   Петр понимающе кивнул головой, а Вера, поспешно достала из шкафа буфета жестяную коробку, в ней отыскала тонкий лист бумаги с напечатанным сухим казенным текстом и, подойдя к столу, чуть дрожащей рукой протянула листок брату. Николай, взглянув на сестру, взял листок. Он вновь и вновь перечитывал похоронку на себя, а Вера стояла, прижимая к груди руки, затаив дыхание. Больше получаса длилась эта нестерпимая тишина, но вот Николай положил лист на стол и вопросительно посмотрел на сестру. Вера поняла этот немой вопрос.
   Все трое присели за стол. Вера, не спеша, припоминая каждую деталь, принялась рассказывать все то, что произошло с ней и Евсенией в тот невыносимо тяжелый год.
   Николай смотрел в пол, слушая сестру. Внутри его все кипело и негодовало. Дослушав до конца, он поднял голову и посмотрел на Веру. Глаза его были налиты кровью, скулы ходили ходуном.
   Петр, молча, прошел к буфету. Спустя минуту другую, перед Николаем появился стограммовый стакан, наполненный водкой.
   -Пусть земля ей будет пухом, хороший был человек.... - Все трое, выпили.
   -Спасибо тебе за все! - чуть успокоившись, поблагодарил Николай сестру. - Немного переведу дух и за Женей поеду. Привезу домой. А теперь отведи меня на кладбище...
  
   Николай и Вера шли по улице, потом свернули на право, шли вдоль раскидистых кустов дикого терна. Они шли, молча, каждый, думал о своем, и не заметили, как пришли на кладбище.
   Потемневшие кресты, пирамидки из крашеной фанеры с ярко-красными звездами сверху. Местами, выжженная солнцем трава. Там он отыскал могилу первой жены, поклонился, дальше Вера шла первой.
  За последние годы кладбище заметно разрослось и на нем, тяжело было сориентироваться. Ряд, еще ряд и еще ряд прошли они, Вера повернула влево, прошли еще несколько могил, среди которых она указала на холмик: Свежий букет полевых цветов на осевшей могиле, крашенный белый краской деревянный крест, фотография под стеклом, уже пожелтевшая. С неё смотрела молодая, красивая, обворожительно улыбающаяся Евсения.
   Николай мгновенно вспомнил время, когда была сделана эта фотография. "Теплый, ясный, первый день октября тридцать девятого года. Ежегодная "Сельскохозяйственная ярмарка". Центральная площадь поселка наполнена жителями поселка, гостями из окрестных деревень.
  Торговые ряды ломились от изобилия собранного урожая зерновых, овощей, фруктов, мяса, молока. Местные скорняки выставляли напоказ теплые овчинные тулупы разных размеров, кроличьи шапки ушанки, рукавицы. Приезжие торговцы выставляли теплые пуховые и яркие полотняные шали. Чего на ярмарке только не было. Николай обходил ряды в окружении своих родных и близких ему людей: Евсения в длинной, со сборками у талии бирюзовой юбке, шерстяном темно синем укороченном пиджаке, везла впереди себя деревянную коляску с Женей. Маруся, крепко державшая руку отца, Татьяна, под руку с будущим мужем, Вера, Петр их сын. Николай ликовал, счастливее человека, чем он не было на земле, все прежние горести отступили, казалось, теперь его счастью ничто не помешает. Это счастье, счастье своей семьи он запечатлел у местного фотографа, и отдельно заказал снимок своей жены Евсении".
   Он стоял у могилы и невольно улыбался. Лицо его было измучено: Когда он улыбался, вокруг рта появлялись стариковские складки. - Ну, вот тебе счастливый миг, счастье миг! Где оно? - укоризненно буркнул он себе поднос, опустился на колени и склонил голову. Вера видела, как плечи брата опустились и задрожали. Сам Николай, закрыв глаза, будто на яву услышал глухой стук комков земли о крышку...
   Вера тихо ушла, а Николай один в окружении немых свидетелей своего горя еще долго оставался сидеть, то плача, то с улыбкой на губах, вдумываясь в прошедшее. Потом вдруг внезапно улыбка сходила с его лица, и слезы вдруг разом, хлынули из его сердца. Только ближе к вечеру, он опустошенный побрел к себе домой.
  
   Этой же ночью, в темной комнате освещенной ровно горящей свечей, за большим столом, на котором лежал кисет, с махоркой, купленный у барыги, да стояла бутылка самогонки, сидел Николай. С прикрытыми глазами, на фоне седых волос, его измученное лицо было страшно. Задумавшись, он как бы снова видел все, о чем вспоминал: "Сбрасываемые авиацией противника тяжелые бомбы и мины. Они с пронзительным визгом падали на эшелоны, железнодорожные пути, землянки. Приближаясь к земле мины, стремительно увеличивались в весе, становясь ужасающей убойной силой. Одна из таких сил, упала в нескольких метрах от землянки, где он, его товарищ Иван и еще трое бойцов пережидали налеты. Разом землянку поглотила могильная тишина. Он открыл глаза. Вокруг было темно, отчетливо чувствовался запах сырой плесени, бревна, комья земли сковали его так, что он с трудом мог пошевелиться. Слабость то и дело забирала его сознание.
   -Иван, Ванька! - с трудом позвал Николай. - Тишина, проклятая тишина! - Он хотел услышать человеческую речь, пусть ругательскую, лишь бы избавиться от чувства безвестного одиночества. Но как назло в округ была чудовищная тишина. - Вот она братская могила. Нет, нет, выскочить любым способом! Но как, он не мог пошевелиться, не чувствовал своего тела. Он снова потерял сознание. Не знал, сколько он пролежал без памяти, очнувшись, стал впиваться длинными пальцами в землю, разгребая её, волоча непослушное тело, почти ослепленный пылью, потом стекавшим на глаза.
  Он полз на удачу, то тут, то там, нащупывая лаз, терял сознание, а когда оно возвращалось, копал и полз снова. Вечность, целую вечность, он выбирался из уготовленной ему могилы. И вот, "Хвала господу!" у него получилось обмануть старуху смерть. Николай лежал на мокрой земле, раскинув широко руки под небом свинцовых туч, в тишине, жадно глотая ртом воздух".
   Николай сидел за столом весь мокрый, дышал тяжело, пот струйками тек по лицу. Он открыл окно.
  В комнату ворвался прохладный, свежий воздух. Он выглянул в ночную темноту, глядевшую из окна,
  вернулся к столу, скрутил папироску, прикурил от огня на половину сгоревшей свечи, заходил взад, и вперед по комнате, что-то бормотал хриплым удушливым голосом.
  
   Ранним утром пришел Иван. Он застал отца, сидящим за столом. Воспаленный взгляд в пол, запекшиеся губы, на столе пустая бутылка, огарок свечи, полная пепельница окурков, да остатки махорки в мешочке. Всю ночь Николай так и не сомкнул глаз. Пережитое волнение было слишком сильно.
   С порога Иван, радостно окликнул отца, устремляясь к нему:
   -Батя! Я только что со смены, как узнал - сразу к тебе! Батя!!! -
   Николай встал, подошел вплотную, схватил сына за плечи, крепко сжимая их, смотрел в лицо, сверля сына серыми горящими гневом глазами. Потом стал трясти его взад вперед, стал обвинять его. Обвинения, упреки так и сыпались. Наконец он отпустил сына, отошел к столу, закурил, следом стал ходить по комнате.
   Насупившись, как мальчишка, Ваня предпринял попытку оправдаться, приводя свои доводы: -
   -Батя, нам самим было тяжело, работы невпроворот, Таня постоянно в удручённом состоянии. Нам бы самим помочь! - выкрикнул он. - Мы Марусю забрали!
   "Ловчит, - определил Николай, - защищается". Он осуждал сына и вместе с тем спрашивал себя. Где он упустил момент в воспитании нравственности, сострадания? А ведь он был хорошим малым...
  Николай остановился перед сыном, прервав его.
   -Твои оправдания ничтожны! Думаешь, твой лепет сработает? Да? - Он еле сдержался от удара, вышел, хлопнув дверью.
   Ваня отчаянно крикнул ему в след:
   -Я тебя не просил приводить её в дом за место мамки! - и он мешком сел на лавку опустив голову на стол, заплакал, может быть впервые за много лет, по-детски безутешно. Он стоял посередине комнаты пораженный, обиженный, непонятый... Мгновенно вспомнил день, когда отец привел в дом, их дом, дом, где жила его мама, - чужую женщину. Как потом, она забрала все внимание отца, внимание, которое по праву принадлежало его мамке и им - Ему, Татьяне и Марусе. Он услышал стук каблуков. Поднял голову, в дверях стояла Татьяна.
   -Где папка? Почему ты плачешь? - нервно, удивленно спросила она. И не дожидаясь ответа, подошла к Вани, села рядом, взяла его руку в свою.
   Ваня, тяжело опустил голову ей на плечо. Плача, всхлипывая, вытирая рукой нос, мучая себя подробностями, он рассказал сестре всё, что случилось часом раньше.
   Татьяна слушала брата, морща лоб, сжимая и покусывая губы, а когда тот умолк, она осторожно проговорила:
   -Ты должен понять папку, ему сейчас очень плохо. Представь себя на месте папки, как бы ты переживал такое горе. - Ваня молчал, Таня тоже умолкла. Они ещё с четверть часа сидели, молча в родном и таком чужом, холодном для них теперь уже доме.
  
   Порог дома у куста боярышника, Николай переступил после обеда следующего дня. В доме он застал сидящую за столом Любу, в старом бесцветном платье, полинялой косынке на голове, с годовалым карапузом на руках, одетый так же в лохмотьях, как и мать. Она кормила его овсяной кашей, черпая её из глиняной миски деревянной небольшой ложкой, приговаривая на распев ласковые слова.
   Увидев гостя, лицо её запылало. Ложка с остатком каши выпала из рук на ножки ребенка. Он, скривил на лице гримасу сначала, а следом громко заплакал. Сама Люба заерзала на стуле.
   -Да что ты Люба? Я это, я! Живой! Успокой ребенка, а то вон как зашелся весь, - с порога сказал Николай.
   Люба уложила ребенка на руки, встала, начала ходить по комнате, судорожно тряся его. Прошло пять минут, десять, малыш плакал. Николай, виновато стоял на пороге, переминаясь с ноги на ногу. Чуть позже, ноющая боль в ноге, заставила его не дожидаться приглашения от хозяйки, хромая, он прошел к столу и сел. Прошло еще чуть больше получаса, пока ребенок успокоился и заснул. Люба положила ребенка на широкую кровать и тоже села за стол.
   Николай смотрел на женщину и невольно вспоминал её внешность несколькими годами раньше: "Да, подумал он, - что с вами сделала война, милые женщины..." Он слегка улыбнулся и спросил:
   -Твой? - кивая головой на кровать.
   -Да, сын, - неуклюже поправляя косынку, сухо ответила Люба.
   -А отец? - снова поинтересовался Николай, сняв с лица улыбку.
   -Неважно! - отмахнулась Люба.
   -Ну да ладно, не мое это дело. Я что приехал, - оживился Николай, - Женю забрать домой приехал. Она где? С бабкой, или с Ольгой? Где она?
   Люба смотрела в стол и молчала, судорожно ища ответ в своей голове, теребя край подола, и без того ветхого платья.
   Николай напрягся, - Люба посмотри на меня, почему ты молчишь? Где все? Где моя дочь?
   Люба подняла растерянные, испуганные глаза.
   -Нет в этом доме твоей дочери.
   -Как нет!? Где она? - понизив голос, недоумевая, спросил Николай.
   -Так нет, - тихо сказала Люба. Её голос дрожал. - Убежала она от нас на следующий день. Мы её по всему поселку искали, на станции всех опросили, но она будто испарилась. Вскоре мать схоронили, а следом и Ольга уехала. Так что я с сыном здесь одна живу.
   -А как же письма, письма, что писала Ольга моей сестре?
   -Их не Ольга писала, а я! Побоялась рассказать правду.
   Николай был подавлен. Смотря на женщину, он сидел неподвижно, на одном месте и не знал, - сказать ли что, или так промолчать.
   -Ты прости нас, если сможешь! - Из глаз её потекли слезы и, она с ново опустила глаза в стол.
   Подавленный, он тяжело поднялся со стула и, шаркая кирзовыми сапогами по облезлому деревянному полу, как старик, вышел из дому. До вокзала он шел медленно, события растягивались в его сознании, и он казалось, возненавидел всех, кто хоть как был причастен к его утратам.
   А вокруг меж тем кипела жизнь. Еще не окончилась война, еще, где-то было много страданий и горя, а здесь, дыхание приближавшейся победы подталкивало все живое к возрождению; зеленели хлеба, восстанавливались разрушенные жилища, брались за силу молодые саженцы деревьев и кустарников, под окнами домов цвели цветы, детвора озорно, бегала по улицам поселка.
  
   День заканчивался. Сумерки стремительно окутывали поселок.
   Содрогаясь от головной боли, Николай вошел в полупустой зал ожидания, глазами нашел пустующее место на скамейке и, подойдя, опустился на него. Следом стал рассеянно копаться в вещевом мешке, в карманах галифе, ища кисет.
   -Черт, черт! - громко выругался он, привлекая к себе внимание окружающих. - Потерял или забыл. Черт, черт!
   Проходившая мимо старушка с малолетним внуком неодобрительно покосилась на него, а несколько минут спустя, к нему подошли два патрульных, и попросили предъявить документы. Бродившие мысли, не сразу позволили ему услышать, что от него требуют.
   -Гражданин предъявите ваши документы! - твердо повторил один из патрульных. Молодой, высокий парень.
   Николай встрепенулся, извиняясь, показал свои документы и, еще раз извинившись, попросил закурить:
   -Кисет потерял или забыл, а без курева мне невмоготу, - взмолился он.
   -Откуда ты так бежал, что аж то без чего не можешь, оставил? - поинтересовался патрульный другой, ровесник Николая. Он говорил медленно, степенно, недоверчиво щурясь, потирая щетинистый подбородок.
   Николай стал рассказывать к кому и зачем приезжал. Он волновался, мучительно морщась, то и дело, прикладывая ладонь колбу. Патрульный, что помоложе, смущенно отвел взгляд в сторону, а другой внимательно, проникаясь сочувствием, слушал, продолжая потирать подбородок. Когда Николай закончил говорить, последний, так же медленно, степенно дал совет:
   -На твоем месте солдат, я бы в Воронеж поехал. Этой детворы вон сколь бродит по дорогам страны, а там все же больше знающих людей. Даст бог, подскажут тебе...
   -Да вон глянь, и паровоз на Воронеж подали, - вмешался другой, показывая на окно, за которым, в свете ночного фонаря были видны вагоны.
   Взгляд Николая оживился. Он оглянулся, убедился, что действительно на перроне стоит паровоз, пожал руку одному и другому патрульному, закинул на плече мешок, и припадая на одну ногу, быстро вышел из здания вокзала. За ним последовали немногочисленные гражданские с узлами и чемоданами, по большей части старики и женщины.
   - А махорку как же? - досадно развел руками патрульный, что постарше.
   Состав поезда пассажирским не был. Это были сплошь грузовые платформы, груженные танками, пулеметами, ракетными установками. Среди них было несколько товарных вагонов с сопровождающими груз красноармейцами. По счастливой случайности в свете ночных фонарей, у здания вокзала стояли три вагона. Гражданские устремились к вагонам, где одни красноармейцы придерживали открытые выдвижные двери по краю вагонов, а другие помогали им взбираться в вагоны. Николай взобрался последним в центральный вагон. Удобно устроившись на полу в правом углу у передних нар, уставший, он прикрыл глаза, и тот час крепко уснул.
  
   Расстояние до Воронежа было не большим, но в пути были долго. Только на станции Масловка пробыли более трех часов, отцепляя одни и добавляя другие новые вагоны. Паровоз то и дело вздрагивал, давая, то передний, то задний ход. На пути следования, по другой железнодорожной ветки двигались другие составы, груженные военной техникой, продовольствием, они в свою очередь так же заграждали ему свободный путь.
   На станцию "Придача", конечный пункт следования, состав прибыл рано на рассвете.
   -Прибыли, отец! - сообщил молоденький красноармеец, склонившись над спящим Николаем, - вставай! Состав вскоре отгонят.
   Николай открыл глаза. Он так крепко спал, что, очнувшись, первые минуты не понял, где он находится. - Я где? - спросил он у паренька.
   -Отец проснись, мы на станции "Придача", в Воронеже!
   -А да, Воронеж! - сообразил Николай, - спасибо, сынок! Я сейчас.
   Николай поднялся, поднял мешок, что служил ему всю ночь подушкой, и покинул вагон. На станции не было ни души, только коренастый небольшого роста, с рыжими усами дежурный по вокзалу, ходил по перрону в зад - вперед. Поправив гимнастерку, причесав волосы пятерней, Николай подошел к дежурному.
   -Браток, у тебя не будет закурить? А то со вчерашнего дня маюсь...
   -Понимаю, у самого бывает, - сказал дежурный, доставая из кармана потрепанного пиджака пачку папирос. Он вытряхнул из пачки две папиросы, одну протянул Николаю, а другую взял сам.
   Они закурили. Николай жадно, одну за другой делал затяжки, попутно рассказывая, что его сюда привело. Последний внимательно слушал, покручивая, рыжий ус, а потом указал дорогу к учреждению, где Николай мог все узнать об интересующем его вопросе и напоследок протянул ему три папиросы.
  Николай поблагодарил дежурного, прошел несколько метров по перрону, свернув в сторону, вышел на базарную площадь.
   На площади, как и на станции, не было ни души, только единичный лай собак за заборами, да крики петухов нарушали тишину еще спящих улиц. Он не спеша, прошел одну, вторую улицу, свернул, прошел третью. Рассвет плавно переходил в теплое, летнее утро. Все вокруг просыпалось: растения, птицы, животные, люди. Настроение Николая было приподнятым - он надеялся наудачу. Пройдя третью улицу, он перешел дорогу, по которой уже проезжали машины и первые трамваи. Прошел еще улицу, на краю которой он, наконец, увидел старое, одноэтажное, кирпичное здание с вывеской над дверью "Детский приемник распределитель". Он сел на рядом стоявшую скамейку, и долго не решался войти в дверь. Солнечные лучи уже осветили макушки деревьев, за окнами учреждения уже были слышны детские голоса, мимо проходили люди, а Николай все сидел. Его приподнятое настроение сменилось нервозностью и страхом.
  
   Наконец он встал, вошел в здание, поднялся по трем разбитым ступенькам, вошел в распахнутую дверь, что разделяла освещенный искусственным светом длинный коридор на два крыла. Остановился, посмотрел по сторонам. В правом крыле, ближняя дверь приоткрылась, и в отверстие показалось лицо мальчишки, лет пяти, с небрежно уложенными светлыми волосами; он посмотрел на Николая большими интересующимися глазами и тихо закрыл опять дверь.
   -Мальчик, а мальчик! - позвал Николай, и тот час последовал к двери. Приоткрыв дверь, он заглянул в комнату. Комната была просторная, светлая, с бедной, расставленной по углам стены мебелью, узкими убранными койками; стол, за которым ели, был сколочен из фанеры. За ним сидели дюжина мальчишек и девчонок от двух до десяти лет. Они, молча, завтракали. В тишине комнаты глухо стучали о края железных мисок железные ложки. Николай смотрел и думал, может быть и его дочка, вот так за этим столом сидела. Он как-то очень грустно посмотрел на ребятишек и вздохнул.
   В эту минуту по коридору проходил, шаркая ногами, глубоко старый, заспанный, помятый сторож. Он подошел сзади, кашлянул, смущенно прикрыл рот ладонью, а затем как мог строго спросил:
   -Вы извиняюсь, кого высматриваете гражданин?
   Прикрыв дверь, Николай повернулся.
   -Кого высматриваете? - повторил вопрос сторож.
   -Мне бы начальника увидеть? Дочку я ищу!
   -Значить, Лукерья Петровна вам нужна! Так она в другом крыле, вон там с левой стороны, вторая дверь с того края.
   -Спасибо отец! - поблагодарил Николай и поспешил к нужной ему двери. Постучал в нее. За дверью послышался приятный женский голос:
   -Войдите!
   Не мешкая, Николай открыл дверь, и вошел в кабинет. Вытянутая чулком небольшая комната, с обеих сторон которой вдоль стены стояли шкафы с большими стеклами, где хранились амбарные книги, папки и другая документация, и только с левой стороны за шкафом у окна нашли себе место маленький прямоугольный стол, да два стула по обеим его сторонам. За столом сидела светловолосая, худенькая, с правильными чертами лица, девушка, с красной косынкой на шее. Она кокетливо смотрела на свое отражение, в стекле шкафа, пряча за маленькое ушко выпавший локон.
   Николай представился, показал свои документы.
   -Лукерья Петровна, инспектор по делам беспризорных детей! - отрапортовала девушка, и жестом приветливо пригласила Николая к столу.
   Сев за стол напротив, Николай обстоятельно рассказал, что привело его сюда, и попросил помочь.
   -Я тут недавно, - виновато сказала инспектор, - но я сейчас посмотрю в журналах за этот и прошедший год. Она встала. Стукая каблучками, подошла к шкафу напротив, открыла его стеклянные дверцы, взглядом пробежала по полкам, нашла нужный ей журнал и вернулась с ним к стол.
   Николай смотрел, молча, на перелистываемые страницы, на ловко бегающий карандаш по чистому листу бумаги, оставляя на нём ровные записи.
   Наконец сделав последнюю запись, инспектор закрыла книгу, и обратилась к Николаю:
   -Николай Степанович! Я выписала всех девочек с именем Женя, которые поступали к нам за прошедший год, так же в какие детские дома они были направлены на воспитание. Вот возьмите! - И она протянула лист бумаги.
   -Спасибо дочка! Спасибо! - с легкой дрожью, волнением в голосе сказал Николай, и вышел из кабинета. Сердце его учащенно билось. Он вышел из учреждения, не спеша, подошел к скамейки, где сидел часом раньше и присев на нее, развернул лист бумаги, где правильным ровным подчерком были указаны четыре детских дома по области, куда поступили девочки с именем Женя. Одна, две, три, четыре, пять, шесть, мысленно считал Николай. Может одна из них будет моей, и он глубоко вздохнув. свернув лист бумаги в несколько раз, положил его в карман гимнастерки, выкурил папиросу и отправился в дорогу.
   Больше недели он был в дороге, объезжая один за другим детские дома области. Ехал на паровозе, шел пешком по пыльным дорогам, провожал взглядом пропущенные паровозы, оставаясь на станции порой по двое суток, в ожидании следующего состава. Выслушивал от директора того или другого детского дома слово "Жаль!", от которого все холодело внутри, и снова отправлялся в дорогу с надеждой.
  
   Первые дни июля 1944 года были знойными, палящими. Солнце жгло, воздух был не подвижен, было душно. В один из таких дней, Николай вышел из поезда на станции Кантемировка. Он стер ладонью набежавшие на лицо капли пота, огляделся, взглядом отыскал среди толпившегося люда нужного человека. Это была полная женщина лет сорока, в ярко-зеленой косынке. Она быстро замечала путников выходивших из вагона покурить, забегала то справа, то слева, выставляя им на показ глубокую миску, наполненную доверху малосольными огурцами. Николай подошел к ней, и она сразу все свое внимание обратила на него. Смутившись, обросший седой щетиной, он в полголоса протянул:
   Пить охота! Мне бы воды?
   -Так милый жиж ты мий! - писклявым голосом запричитала женщина, - так вон жиж моя товарка с холодненьким кваском сидит, - и она толстым коротеньким указательным пальцем ткнула в сторону, - Галю, тут жиж тебе хлопец шукает!
   В пяти шагах у стены вокзала, под палящим солнцем сидела на ящике худая, того же возраста, в белой косынке женщина с ведром прикрытым крышкой. Она сидела, молча, прищуриваясь, разглядывала свои натруженные руки.
   -Квасок, квасок хлопчики! Только что из погреба! - Оживилась женщина.
   Николай подошел к ней, за ним потянулись еще двое путников. Завидев покупателей, женщина встала и открыла ведро. Николай заглянул в него.
   -Кружку налей мне! - Попросил Николай, доставая из кармана галифе медные монеты.
   Женщина почерпнула железной кружкой квас из ведра и протянула Николаю, забрала деньги. Следом она почерпнула кружку другому и третьему жаждущему.
   Квас и вправду был хорош! Прохладный, с терпким привкусом мяты и чабреца. Николай делал большие глотки, наслаждаясь, в мыслях нахваливая его хозяйку. Вскоре он сделал последний глоток, вытер рукавом рот, вернул кружку женщине и нерешительно спросил про табачок, а так же дорогу к детскому дому. Покопавшись в объемном узле, что небрежно лежал у неё в ногах, женщина достала темный сатиновый кисет, с плотно утрамбованным в нем табаком, и протянула Николаю.
   -Бери, не пожалеешь, хороший табачок! А детский дом, так он тут не далеко, - и встав с низенькой табуретки, женщина провела Николая до угла здания, где доходчиво жестами и словами объяснила дорогу.
   -Спасибо, спасибо тебе! - сказал Николай.
   -Мне не трудно, а ты ступай с богом. - И она вернулась на место, где в ожидании утолить жажду уже собрались покупатели.
   Детский дом был недалеко от вокзала. Николай уже через четверть часа был на месте.
   Кругом стояла тишина, только шелест листвы на высоких тополях, да редкие крики птиц, нарушали её. Он вошел в единственные открытые двери, двухэтажного здания. Длинный коридор был темным. Сквозь щели закрытых дверей пробивались солнечные лучи. Николай шагал по коридору, заглядывая из комнаты в комнату, разглядывая стены, потолки, окна. Внезапно он услышал глухой стук молотка. Прислушался. Следом поднялся по деревянной скрипучей лестнице на второй этаж, уверенно зашагал на усиливающийся звук молотка из дальней приоткрытой двери. Дойдя, он приоткрыл её шире и вошёл внутрь.
   В большой комнате залитой солнечным светом стучал молотком немолодой мужчина, собирая из досок тумбочку. Вокруг, у десяток железных кроватей стояли другие, новые тумбочки, издававшие приятный запах свежеструганных сосновых досок.
   Николай, не громко кашлянул в кулак.
   Мужчина повернулся. Было видно, что, он весь взмок. По его щекам бежали и скатывались за воротник тонкие холодные струйки пота. Мужчина отложил молоток в сторону, вытер рукавом пот с лица, и вопросительно посмотрел на вошедшего.
   -Мне бы директора увидеть? - сказал Николай.
   -Вы меня уже видите! Дмитрий Иванович! - представился мужчина.
   -Дочку ищу!
   -Понятно, - протянул директор, - в таком случае, нам надо пройти в мой кабинет. Они, молча, спустились на первый этаж, прошли в дальнюю часть коридора. Директор достал из кармана галифе связку ключей, отыскал нужный и, открыв ключом дверь, пригласил Николая войти в кабинет.
   Кабинет директора больше напоминал склад. В большой, прямоугольной комнате, вдоль правой стены стояли высокие, до потолка стеллажи, на которых стояли коробки, посуда, одеяла, подушки и многое другое. Вдоль противоположной стены, стояли три шкафа стеклянными вставками, через которые просматривались плотно стоявшие друг к другу амбарные книги. В центре у окна стоял большой стол, на зеленом сукне которого лежали стопкой несколько толстых папок, амбарные книги, карандаши, стояла стеклянная чернильница с ручкой, телефон.
   -Проходите, - указал директор на табуретку.
   Николай прошел к столу и сел. Сам директор, тоже прошел на свое директорское место.
   -Слушаю Вас! - Сказал директор.
   Николай снял с головы пилотку, нервно теребя её в руках, стал в который раз, рассказывать о своей проблеме. Он подробно описал внешность дочери, её метрические данные. Закончив рассказывать, он тяжело вздохнул, его лоб покрылся испариной.
   Светлые, живые зрачки директора, внимательно смотрели на собеседника. Уставшее, измученное лицо еще не старого мужчины, вызывало в нем горькое чувство.
   -Николай..., - запнулся директор.
   -Степанов Николай Степанович!
   -Да, да, Николай Степанович! Ну, так вот, в нашем детском доме живут три воспитанницы с именем Женя, они в данное время, вместе с другими воспитанниками находятся в летнем лагере, так сказать поправляют здоровье. Но знаете, я и без них могу сказать, что ни одна не подходит под ваше описание, да и метрика не сходится. Одна будет года на два младше, а две других наоборот. Я для верности посмотрю в журналах, но надежды почти никакой.
   Николай напряженно следил за движениями пальцев директора, что перелистывали серые листы бумаги амбарной книги. Он сжимал пилотку в руках так, что его пальцы побелели.
   Закончив перелистывать, директор, аккуратно закрыл журнал, и сложил все бумаги в прежнем положении.
   -Извините, - сказал он, блуждая глазами по столу, - я бы очень хотел вас обрадовать, но я был прав. У нас вашей дочери нет, - и он пристально посмотрел в глаза Николаю.
   Николай устало провел рукой по лицу, опустил голову. В душе было пусто и холодно. Он поднялся, и молча с опущенной головой, вышел из кабинета. До вокзала он шел медленно, тяжело передвигая ногами. - Ну, вот последняя надежда испарилась как дым, - думал он, - погасла как маленький огонек в степи. Женя, Женечка, где ты?
  
   Разгар лета. В лагере дети еще спали, а солнце уже всходило. Высокие деревья заслоняли его собою, а оно всячески старалось своими лучами освежить и согреть как можно больше всего живого. У летней кухни, в глиняной печке, потрескивали дрова, над трубой тянулся то вверх, то чуть в сторону синий дымок. Возле печи суетилась Клавдия, готовя на утро пшенную кашу со шкварками. Рядом за обеденным столом сидел Кузьмич, прихлебывая горячий, терпкий, ароматный чай из вишневых веточек. Аромат каши расплывался по сторонам, проникая в палатки к спящим.
   Женя, поводила курносым носиком, ловя соблазнительный аромат. Затем открыла глаза, потянулась, оглядела еще крепко спящих Анну Петровну и подружек на ватных матрасах, тихонько поднялась, взяла рядом лежавшую серую ситцевую юбку, у выхода отыскала свои стоптанные сандалии, и вышла на улицу. Она еще раз потянулась, улыбнулась новому дню, одела поверх белой майки собранную на резинку юбку и побежала в кустики.
   Клавдия приметила Женю, и когда та вновь показалась из-за палатки, негромко позвала ее к себе:
   -Ну, как спалось дитя? - Сказала Клавдия, помешивая деревянной лопаткой кашу в котелке.
   -Хорошо! Я кашу унюхала, вот и проснулась. - Сказала Женя, потирая кулачками сонные глаза.
   Клавдия отложила в сторону лопатку и склонившись на Женей, обратилась к ней:
   -Как ты смотришь, если я тебя к себе до дому позову?
   Женя улыбнулась и одобрительно кивнула взъерошенной, головой.
   -Ну, коль так, пойдем, я тебе на руки полью, поишь, и пойдем, пока не печет!
   Они сделали десять шагов в сторону, к месту, где стояли два не высоких столба с несколькими висящими на гвоздях железными кружками, а в центре большая деревянная бочка с водой. Клавдия сняла одну кружку, почерпнула прохладной ключевой воды, и заботливо полила на руки Жени. Наполненные водой ладошки, Женя поднесла к лицу. Свежесть и прохлада тот час окончательно пробудили её. Лицо зарумянилось, глаза заблестели. Клавдия протянула небольшое льняное полотенце, дожидавшееся своей очереди на плече у женщины.
   Вернувшись, Клавдия усадила Женю за стол, и поставила перед ней миску с пышной, ароматной кашей. Кузьмич, прикрыв глаза, потянул носом. Следом, женщина и перед ним поставила миску с кашей. Кашу ели, не торопясь, рассудительно, будто это была не просто каша какая, а заморская еда. Присев рядом, Клавдия начала давать указания кладовщику, на время пока она будет отсутствовать.
   Вскоре миска Жени была пустая, она сделала несколько глотков чая.
   -Ну что, пишли дитя?
   -Ага, - отозвалась Женя.
   Склонившись, женщина заботливо вытерла рот Жени тем же полотенцем, сходила в палатку, что служила ей ночлегом и складом одновременно а, вернувшись с плетенным из лозы лукошком в одной руке, другой взяла руку Жени, и они тронулись в путь.
   Шли напрямки, больше получаса, через лес, по скошенному лугу, обходя не глубокие овраги, по верху которых, по земле, большими кругами, раскинулись кустики с ягодой земляникой. Тремя днями раньше, у одного такого оврага, всем лагерем собрали полное ведро ягод. Лагерь по большей части и жил на подножном корму; ягоды, грибы, конский щавель, лебеда. Все это, пополняло скудный рацион детей.
   Шли неспеша. Клавдия тихо напевала куплеты, а Женя, то отбегала вперед, присаживаясь над кустиками ягод, то вставала и подбегала обратно, протягивая полную ладошку ягод, Клавдии.
   -Не хочу. Ты сама ишь, тебе дитя она полезней, - Приговаривала Клавдия, ненадолго прерывая своё пение. И Женя, с радостью высыпала ягоды себе в рот.
  
   Во двор вошли с огорода. На крыльце, у порога маленького, приземистого дома, грелась на солнышке курица с желтыми пушистыми цыплятами, рядом под крыльцом лежал черный пес с белым хвостом. Он тявкнул для приличия на гостей и снисходительно продолжил наблюдать округу. Из открытой двери покосившегося сарая, доносился негромкий женский голос:
   -Ну, пеструха стой смирно! Окаянная, ведро перевернешь...
   Клавдия с Женей вошли в сарай, где застали сидящую к ним спиной женщину, доившую пеструю корову. В цинковое ведро, подымая пышную пену, струилось молоко. Женщина поругивала корову, за то, что та спокойно не стояла на месте.
   Женя, втянув губы, проглотила слюну. Она любила молоко. Бывало, мать разольет по кружкам молоко, Женя прильнет губами к своей кружке и цедит, наслаждаясь, и даже на донышке не оставит.
   Клавдия, тихо окликнула женщину;
   -Мама!
   Женщина оглянулась. Окинула мимолетным взглядом дочь и девочку, стоявшую рядом с ней.
   -Дочка! Погодь маленько, я уже скоро, - мягким, низким голосом сказала женщина.
   -Не спеши, я пойду с отцом поздороваюсь.
   -А его нет. Он давеча на луга пошел, сенца подкосить. Вы его не встретили?
   -Да нет, - чуть растерянно сказала Клавдия.
   -Ну, знать разминулись. А что за дитя с тобой?
   -Это Женя, я вам сказывала про нее. Помните?
   -А - а - а, - протянула женщина, - то и есть самая Женя!
   Вскоре женщина окончила доить корову. Она отставила в сторону ведро, обтерла чистой тряпкой вымя коровы, и, поднявшись с низенькой скамейки, было, нагнулась за ведром, но Клавдия опередила её.
   -Я сама, вы мама передохните, - и Клавдия подняла ведро, подтолкнула Женю к выходу и сама последовала за ней, следом вышла и мать Клавдии.
   Женщины прошли по двору к крыльцу дома. Пес встал и, заходив кругами, радостно мотая хвостом.
  Клавдия поставила ведро на крыльцо и вернулась в сарай, откуда вывела корову и огородами повела ее на луг.
   На залитом солнцем дворе, Женя смогла разглядеть мать Клавдии. Она напомнила ей тетку Веру, только значительно старше. Сутулая, с глубокими бороздами на лице, женщина тяжело поднялась по трем ступенькам крыльца в дом, а вскоре вернулась с пятилитровым бидоном, кружкой и марлей в руках.
   -Пить хочешь дитя? - спросила она Женю.
   Женя заглянула в ведро, и кивнула головой.
   Тут же на крыльце, женщина процедила молоко, налила из бидона в кружку и протянула Жене. Последняя прильнула губами к краю кружки и как раньше, стала цедить молоко, наслаждаясь его вкусом. Погруженная в свои мысли, женщина смотрела на Женю молча.
   Вернувшись с луга, Клавдия вошла в дом. Горница была небольшая, светлая, чистая. Весь правый угол занимала выбеленная печь с глиняной лежанкой. Чуть дальше возле окна залитый солнечными лучами, стоял стол, покрытый льняной скатертью, где на тарелке лежали горкой пирожки. По левой стороне стояла широкая кровать с горой подушек, да комод, на котором стояла фотография молодого парня в искусно вырезанной деревянной рамке. В красном углу, обвитая рушником, висела икона "Николая Угодника". Сбросив у порога шлёпки, Клавдия хозяйским взглядом оглядела все вокруге и, остановив взгляд на фотографии, медленно подошла к ней. Бережно подушечками пальцев правой руки провела по ней - словно здоровалась, вздохнула и прошла к печи, где на деревянной доске лежало сало с розовой жилкой посередине, несколько головок молодого чеснока с перышками. Оглянувшись вокруг, Клавдия приметила у порога лукошко с которым пришла, вновь прошла к порогу, взяла лукошко и вновь вернулась к печи, достала из лукошка чистую тряпицу завернула в неё сало положила в лукошко.
  Следом за салом в лукошко положила чеснок и вновь оглядела избу, взяла состола три пирожка, у порога обулась и вышла из дому степенной осанистой походкой.
   Женя уже допила молоко и была всецело поглощена игрой с рыжим котенком. Прутиком, она водила по ступенькам крыльца, то вверх, то вниз, тем самым, приводя в азарт маленькое животное и забавляя пожилую женщину.
   Забава прервалась, когда на крыльцо вышла Клавдия. Она протянула пирожок Жене а, следом распахнув руки, обняла мать:
   -Мама, спасибо!
   -Да что там. Ты дочка через неделю заходи, картошки молодой накопаем, - похлопала по спине дочь женщина. Они попрощались, Клавдия подняла с дощатого пола крыльца бидон, лукошко протянула Жени, которая кусочек за кусочком откусывала пирожок начиненный яйцом с луком.
   -Женя, поможешь?
   Женя, молча, кивнула головой, взяла свободной рукой лукошко, спустилась по ступенькам крыльца, за ней спустилась Клавдия, обняла Женю одной рукой и, притянув к себе, потащила её по двору.
   Женя резко обернулась и бросила быстрый взгляд на женщину, словно ее уводили от кого-то близкого, родного. Женщина помахала рукой, проводила взглядом до самой дороги, что пролегала за огородами.
  
   В лагере кипела жизнь, когда Клавдия и Женя вернулись. Давно прошел завтрак, чистые миски и кружки столбиками стояли на столе, рядом горками лежали такие же чистые ложки. На поляне, кружком сидели мальчишки и девчонки младшей группы, внимательно слушая Анну Петровну, которая увлеченно что-то рассказывала. Девчонки старшей группы, на веревках развешивали выстиранное белье, что воспитатели и другая часть девчонок подносили им от реки. Будто муравьи, по дорожке к реке с пустыми, а обратно с полными ведрами ходили мальчишки подростки под руководством Кузьмича. Женя присоединилась к своей младшей группе, а Клавдия, подойдя к летней кухне, загремела мисками и ложками.
   Ближе к обеду, Клавдия собрала всех ребят за столом, где на длинном столе стояли тридцать кружек наполненные до половины молоком, и на каждой лежал тоненький кусочек черного хлеба. За столом воцарилась тишина, лишь глухое постукивание кружек о стол, да причмокивание нарушало её. Кто-то ел быстро, кто-то как Женя медленно цедил и степенно пережевывал кусочки хлеба. Через некоторое время, постепенно один за другим ребята стали покидать обеденный стол, возвращаясь, каждый к своему занятию. Только Женя, Ала, её брат Вовка задерживались.
   В это время послышался шум мотора, на поляну въехал грузовик. Из кабины спешно вышел директор, поправил на голове кепку и быстрым шагом направился к летней кухне. Он уезжал на совещание сельского совета, чтобы договориться о поставках в детский дом продуктов питания и поэтому спешил.
   Клавдия оглянулась, приложила ладонь к бровям, а через минуту радостно воскликнула:
   -Ой, Дмитрий Иванович, как же вы вовремя!
   Директор подошел ближе. Клавдия заходила вокруг него, приглашая сесть за стол:
   -Чай уже согрелся!
   Директор выставил вперед ладони, отгораживаясь от Клавдии.
   -Некогда Клавдия. Я только посмотрю как вы тут, и обратно, - возразил директор.
   Клавдия не успокаивалась.
   -Ну что же станет, коли вы, чаю попьете?
   -Нет, нет, не уговаривай!
   Клавдия разочарованно поджала губы. Но потом снова улыбнулась, смахнула рукой в сторону волоски, упавшие на щеку, и тихо пролепетала:
   -Это ничего, следующий раз попьете...
   Приезд директора заметили все, и тут же обступили его.
   -Дмитрий Иванович, Дмитрий Иванович! - кричали дети.
   -Вам тут нравится?
   -Да - а - а! - хором продолжали кричать дети.
   -Ну, тогда продолжайте отдыхать в своё удовольствие! - И дети с радостью разбежались, вновь увлеклись оставленными ими занятиями.
   Вдруг Дмитрий Иванович перевел взгляд в сторону Жени, которая, отодвинув кружку, с интересом наблюдала за происходящим. Он замолчал. Только теперь он начал понимать, что произошло: - Как же так? Мысленно спросил он себя. Потом нервно расстегнул верхнюю пуговицу изрядно потрепанной от времени гимнастерки, часто задышал. Он припомнил недавнее описание девочки, которую разыскивал солдат: маленькая, кудрявая, голубые глаза, курносая, все, все совпадает! Чепуха! Она вовсе не обязана быть его дочерью, да и годами она меньше. Нет, нет, чепуха! А может с метрикой напутали? Он подошёл к столу, сел напротив Жени, лицо которой сменилось удивлением и, пристально всматриваясь в её лицо, спросил:
   -Женя, помнишь, как звали твою маму?
   -Ев, Ев, Ев, - повторяла Женя, пытаясь не то вспомнить, не то выговорить имя матери.
   -Евдокия, а может Евгения, - громко проговорила Клавдия, которая продолжала стоять возле стола.
   -Не - е - т, - протянула Женя.
   -А отца, ты помнишь, как звать? - продолжил Дмитрий Иванович.
   Женя отрицательно замотала головой.
   -Понимаешь Женя, тут такое дело. Разыскивают Женю Степанову, и мне кажется, разыскивают тебя, уж очень ты подходишь под описание. Отец тебя разыскивает!
   -Нет, мой папа погиб, а мама умерла и я Иванова! - Громко возразила Женя. Её маленькое личико покрылось ярким румянцем, глаза заблестели недетской обидой. Она поднялась с желанием убежать, но Клавдия села рядом и крепко прижала её к себе.
   -Ну не тебя и ладно. Ты только не волнуйся Женя, - поспешил успокоить Дмитрий Иванович. Он, резко приподнял руку, взглянул на часы, заторопился, вскочил на подножку грузовика, сказал что-то водителю и, скрывшись в кабине, умчался.
   Женя в объятии Клавдии ещё долго сидела, смотрела на дорогу, по которой умчалась машина с директором.
  
   Спустя недели, раздавленный, безжизненный, ранним утром к своему дому подошел Николай. Его правая нога глухо ныла и была как деревянная. Перед окном дома стояли три ветвистых березки и тополь, по росту, как часовые, давая тень и прохладу всему живому. Он подошел к самой маленькой березке, той, что восемь лет назад посадил в честь рождения своей младшенькой. Прислонившись, стоял долго неподвижно. Ему казалось - оборвалась его жизнь. Еще недавно он в полной радости и надежд погружался мечтами о будущем, и вот теперь, как при взрыве, на месте цветущей поляны образовалась бездонная воронка. Он плакал скупыми, мужскими слезами, не замечая, что плачет. Пришел в себя, когда к нему робко подошла Маруся.
   В день, когда отец вернулся с фронта, она до позднего вечера прождала его у дома Татьяны, сидя на лавочки. Ждала и весь следующий день, а на третий, она узнала от Татьяны, что отец поехал забирать Женю, и с этого дня она каждый день, ходила в родной ей дом, где ждала отца и сестру.
  Впервые дни, вместе с Татьяной, они успели прибраться в доме, побелить печку, наносить в сенцы чистой воды. Последующие дни Маруся приходила одна, ждала отца с сестрой в доме, ждала сидя на лавке во дворе, выбегала на улицу. И в этот день, она шла ждать отца с сестрой.
   Николай взял дочку на руки и крепко прижал к себе.
   Прошел месяц, как Николай вернулся. Ничего ему на ум не шло, все валилось из рук, он не знал где ему теперь найти точку опоры. Жизнь не становилась легче, душа находилась в постоянном холоде. Присутствие Маруси не приносило ему облегчения. Водка, становилась его лучшим другом, с ней он топил свое горе, все чаще и чаще. Он ругал себя, сознавая свое ничтожество, знал, что, жалея себя таким способом, он приносил горе, любящей всем сердцем его дочери. Но поделать ничего не мог.
  От старших детей, он тоже держался строго, холодно, отдаленно.
   Часто ходил на могилу Евсении, покрывая надгробье полевыми цветами. Подолгу сидел там на скамейке, что сам смастерил. Возвращаясь, заходил в дом Веры, разбитый, с замиранием в душе опускался на стул. Раздавленный, безжизненный сидел он молчал, сжимая в руках кепку. Вера садилась напротив, и виновато смотрела на него, под столом смыкая пальцы до хруста. Она видела, как лицо брата осунулось, нижние веки припухли, губы запеклись как после лихорадки. Ей было больно смотреть на брата - и в его состоянии она винила себя.
   Когда в доме был Петр, он старался вызвать Николая на разговор, рассказывал сам о колхозной жизни, жизни поселка, как мог, отвлекал Николая - но последний невнимательно, рассеянно слушал Петра, лишь изредка он как-то равнодушно поглядывал на него, а потом, молча, вставал и уходил. Вера, уходила в дальнюю комнату, долго молилась перед иконой, заливалась горькими слезами. Петр украдкой, задумчиво смотрел на жену, и в мыслях ругал себя, "Ведь это я подтолкнул Веру к поступку, и теперь она страдает. А Женя, где теперь она? Теперь не освободиться от вины до конца жизни. С этим придется жить!" Он кулаками стискивал голову, ходил в зад, вперед по комнате.
   Состояние Николая ухудшалось, раны давали о себе знать, сердце слабело с каждым днем. В конце августа, ночью Николай скончался. Когда умирал, ему показалось, что он слышит гудок паровоза, как в тот день, когда впервые он увидел Евсению.
  
   ГЛАВА 5
  
   Окончилась ВЕЛИКАЯ ОТЕЧЕСТВЕННАЯ ВОЙНА. Отсалютовали пушки, прошли праздничные парады, народные гуляния, Стране Советов предстояло залечивать раны, нанесённые ей жестокой, кровавой войной. Как и десятки, сотни лет назад, Народу Великой страны предстояло возродиться, словно птицы Феникс из пепла.
   Первый послевоенный год выдался на редкость засушливым - не уродились не только зерновые, но и кормовые и овощные культуры. Голод, который охватил огромные территории, стал вновь тяжелейшим испытанием для миллионов людей, чьими руками востонавливались разрушенные войной города, колхозы, заводы и фабрики, жилые дома, школы, детские сады и больницы.
   В декабре 1947 года происходит событие, которое по эмоциональному воздействию на людей было соизмеримо с окончанием войны. Как было сказано в Постановлении Совета Министров СССР и ЦК ВКП"б" Љ4004 от 14 декабря 1947 года "...С 16 декабря 1947 года отменяется карточная система снабжения продовольственными товарами, отменяются высокие цены по коммерческой торговле и вводятся единые сниженные государственные розничные цены на продовольствие и промтовары..."
   К концу послевоенной пятилетки был в основном ликвидирован ущерб, нанесённый сельскому хозяйству войной. В трудных условиях послевоенного времени колхозники, рабочие МТС и совхозов с помощью всего народа достигли определённых успехов в сельскохозяйственном производстве.
   С 1 марта 1950 г. Розничные цены были снижены на 47 % т. е. в два раза, по сравнению с уровнем цен, действовавшим в 4 - квартале 1947 года.
   Жизнь на селе менялась в лучшую сторону. Хоть по-прежнему, как и до войны, колхозникам платили маленькие трудодни, они этот минус компенсировали ростом приусадебного хозяйства: коровы, свиньи, овцы, козы, куры, и другая птица, увеличение частных земельных участков, все это давало неплохой дополнительный доход к семейному бюджету.
   Востонавливались разрушенные города. На месте руин вырастали новые красивые дома, разбивались скверы и парки, открывались театры, музеи, библиотеки, кинотеатры. Детские сады принимали малышей, школы учеников, профтехучилища воспитанников, институты студентов. Страна Советов жила и развивалась вперёд.
  
   Конец мая 1951 года. Последний день учебного года. Полдень. После грозы, воздух чист и свеж, листья кустарников и деревьев, словно бисером, были покрыты каплями росы. В школе, на втором этаже, в одном из классов, было шумно. Выпускники начальной школы оживленно обсуждали окончание учебного года, и свое будущее в родной стране.
   С первого класса, домашние и детдомовские были вместе. Многое связывало их все эти годы. Были ссоры, драки, но все же дружба была сильней. Вместе они боролись с голодом, протягивая, друг другу кусочки хлеба, лепёшки из лебеды и картофельных очисток, ели простой борщ из крапивы. Вместе переживали радость победы в великой войне, бегали на железнодорожную станцию встречать возвращавшихся домой красноармейцев. Бежали встречать все, даже те дети, в домах которых уже давно оплакали полученные похоронки, дети, которые уже не один год жили в казенном доме. " Где-то в памяти у детей засела вкрадчивая надежда: им казалось, будто отцы их живы, и по окончанию войны, в один прекрасный день, они придут к ним и заберут с собой. Разве мало бывает случаев. Может быть, отец остался в живых. Где нибуть долго лежал в овраге раненый, стонал от боли, потом собрал все силы и пополз к своим. Где-нибудь у дороги его подобрали свои солдаты или добрые люди, отвезли в госпиталь. Вылечили, он вернулся в строй, и теперь после победы, он вернется домой. Если в доме, посмотрит, что его сына или дочери нет, станет искать, непременно найдет". Вместе переживали долгие недели, месяцы, годы разочарования, когда к ним так и не вернулись отцы с фронта.
   Ватага угловатых подростков, расположилась у широкого окна по центру класса, у двух парт. Мальчишки, сидели верхом на партах, сидели на подоконнике, девчонки сидели на скамейках или стояли, образуя замкнутое кольцо. Мальчишки все коротко стриженые, через одного шмыгали носами, у девчонок тоже были короткие стрижки, и все одинаково бедно, но чисто одетые.
   Чуть в стороне ото всех сидела за партой Женя, печально устремив свой взгляд в окно. Несмотря на подростковую угловатость, все в ней было очаровательно: миниатюрная телом, густая русая коса на плече, продолговатое лицо, открытые всем голубые глаза, вздернутый носик, руки с тонким запястьем и длинными пальцами, что достались ей от матери. Всегда, в окружении таких же, как и она сама, Женя была жизнерадостной, разговорчивой, милой. Но в этот день, ей совсем не хотелось смеяться, её мысли были далеки оттого, что происходило в классе.
  
   Прошедшим днем её с другими воспитанниками старшей группы, Дмитрий Иванович вызвал к себе в кабинет, где сообщил о предстоящем их переводе из детского дома в ФЗУ. По путевкам воспитанникам предстояло разъехаться в разные районы Воронежской области, где им предстояло обучаться профессии, что бы потом свои знания, навыки, использовать во благо страны.
   Не один год, Дмитрий Иванович сообщал воспитанникам об их переводе, и не один год, для него это было нестерпимо тяжело. Десять подростков, поровну, мальчишек и девчонок стояли перед ним, и каждый был для него родным. Он помнил день появления каждого из них, в детском доме. Их диковато и колко сверкающие глаза из-под насупленных, бровей, испуганные глаза, глаза полные слез отчаяния. И вот они стоят перед ним как подросшие птенцы на краю гнезда, которым предстоит покинуть его. Он стоял перед ними, глядел на них и думал. - Что им уготовила судьба? Как далеко разбросает их по стране? Какими они станут?
   -Вы подросли, окрепли, вам надо учиться дальше, приобретать профессию, и быть полезными нашей стране, - Он говорил не торопливо, медленно, чуть дрожащим голосом от волнения. Закончив мысль, он умолк. Молчали и воспитанники.
   Все замерло, сжалось в Жене. Она впервые, за много лет горько заплакала. Она знала, что ей, как и другим ребятам, скоро суждено покинуть детский дом, но она не хотела в это верить, а верила в то, что её это не коснется. Покинет детский дом кто-то другой, но не она.
   Другие воспитанники, как и Женя, плакали, кто-то виновато смотрел, будто проступок какой совершил, и теперь, их в наказание изгоняют, кто-то понуро топтался на одном месте.
   Заплаканная, Женя выбежала из кабинета, следом из корпуса.
   На улице, под чистым небом, на площадке мелкая ребятня беззаботно, гоняла мяч. Босые, с исцарапанными, сбитыми ногами, в застиранных, заштопанных сатиновых трусах, с криками, они гоняли мяч от одной пары камней, служившие воротами, к другой.
   Пробежав по краю площадки, Женя подбежала к одноэтажному флигелю и сильно постучала в низкое окошко, где на подоконнике стояли два горшка с геранью. Спустя минуту - другую, створки отворились, и в окне появилась сонная Клавдия.
   -Что случилось? Ты что такая зареванная? - Встревожилась она.
   -Тетя Клавдия, я к вам! Можно войти?
   -Заходи, у меня часок свободный есть. Потолкуем.
   Комната, в которую вошла Женя, была маленькой, но чистой и уютной. Кровать, прикроватная тумбочка крытая льняной вышитой мелким узором салфеткой, на которой стояла фотография молодого парня в деревянной резной рамке. Не большой шкаф с зеркалом на дверце, квадратный стол, сколоченный из досок и покрытый похожей льняной скатертью, что на тумбочки салфетка, на которой стояли будильник, графин с водой и небольшой алюминиевый чайник. Так же в комнате были три табуретки, на одной из которых у самой двери стоял керогаз. Здесь Клавдия проводила свободное от работы время. Отца и мать она схоронила в послевоенный голодный год, семьей так и не обзавелась, поэтому эта комната, которую выделил ей директор, была ей домом. В ней она частенько привечала Женю, где они вечерами подолгу сидели за разговорами. Клавдия как могла, подкармливала Женю, и поила своим душистым травяным чаем.
   Заплаканные глаза Жени, с мольбой смотрели на Клавдию, которая встретила её у порога озадаченная, обхватив ладонями свои упругие щеки.
   -Тетя Клавдия, тётя Клавдия! - взмолилась Женя и следом поспешила припасть лицом на пышную грудь женщины.
   -Да что случилось?! - нервно проговорила Клавдия, обнимая обеими руками Женю. - Что тебя так расстроило?
   Женя приподняла голову, и заплаканными глазами, взглянув на Клавдию, тихо, продолжая всхлипывать, выкрикнула:
   -Меня отправляют из детского дома!
   -Куда отправляют?
   -В ФЗУ. Тётя Клавдия сделай что нибудь, я ни хочу в ФЗУ, я не хочу уезжать! Я буду работать в детском доме, кем скажут, мы будем жить с тобой в этой комнате, мы будем дружно жить, я буду тебе помогать. Тетя Клавдия я ни хочу... - И Женя вновь склонив голову заплакала.
   -А - а - а, вон оно что, - и Клавдия подвела Женю к столу, усадила на табуретку, сама села на другую, напротив. Смотря в заплаканные глаза Жени, она начала тихо, низким голосом говорить. - Дитя моё, ты уже подросла, тебе надо учиться дальше. У тебя погляди, какие хорошие оценки в табели, негоже с такими оценками оставаться здесь и утирать детворе сопливые носы. И потом, где мы тут с тобой разместимся, погляди, это не комната, а конура, а другую, тебе никто не даст, неположено.
   -Я с вами на одной кровати могу спать.
   -А меня ты спросила, хочу ли я так спать! - повысила голос Клавдия, вскочила с табуретки, заходила по комнате в зал и вперёд. - А потом если каждый пожелает остаться в детском доме, что из этого получится... - Клавдия, закашлялась, словно поперхнулась чем, она поняла, что не то сказала, но было уже поздно.
   Женя помрачнела. В эту минуту, она вновь, как когда-то, ощутила полное одиночество.
   Клавдия опустилась перед Женей на корточки, и беспокойно взглянув ей в глаза, осторожно спросила.
   -Жень, я тебя, чем обидела?
   -Я понимаю, - не сразу отозвалась Женя. - Вы тут не виноваты, никто не виноват, в том, что я остаюсь всегда одна. Крестная, Вы, Дмитрий Иванович, никто - мне просто нигде нет места. - Она, молча, встала и вышла из комнаты. Клавдия попыталась её остановить, взяла за руку, но Женя отдёрнула руку, косо взглянув на неё.
   В этот день, Женя рано легла в постель, размышляя о себе, и от бессилия что-нибудь изменить сразу же уснула.
  
   Все давно ушли. В классе было пусто и тихо. Женя сидела, откинувшись на покрашенную коричневой краской деревянную спинку скамейки, неподвижно в продолжение часа, а может и больше. Дверь широко открылась и в класс вошла пожилая женщина с ведром воды и шваброй в руках. Женя услышала за спиной не громкий голос: "Девонька!" - и Женя обернулась.
   -Ты чего же одна сидишь? Не уж то домой не хочется? - Она намочила тряпку в ведре, и чуть отжатую бросила на швабру.
   Женя не ответила, она лишь с невыразимой тоской взглянула на женщину, поднялась и пошла из класса. Растерянно сморщив переносицу, она прошла по коридору, сбежала вниз по лестнице и, выйдя из школы, пошла по улице в противоположную детскому дому сторону. За улицей, дорога её повела через широкий яблоневый сад. Женя уныло оглядывала ветки с маленькими зелеными плодами и вспоминала, как она с Аллочкой, её братом и другими ребятами, частенько совершала набег, рвала чуть подросшие зеленые яблоки и уплетала их с солью. "Скоро их можно будет уже рвать, но меня здесь не будет", - мысленно заметила она. За садом, дорога пошла между белыми стволами молодой березовой рощи. "Здесь я гуляла с тетей Клавдией, Аллочкой и Вовкой". За рощей, дорога вывела её на косогор, заросший душистой травой и кустиками земляники, под ним речка, ярко синеющая среди высоких кустарников и островков смешанного леса. Совсем скоро, здесь на берегу разобьют свои шатры, состоявшие из одних разноцветных заплат, цыгане.
   Деревенская ребятня побаивалась цыган - от родителей слышали, что они воруют детей. Если цыганка шла по улице, то во дворах, в одном, в другом доме закрывали двери. А вот во двор детского дома цыгане заходили свободно. Добродушная Клавдия, всякий раз давала им кусок хлеба, несколько картофелин, луковицу и они уходили, приглашая её к себе погадать, послушать песни. В тот же вечер, Клавдия брала Женю, и они шли к цыганам. Женя восторженно глядела на цыган, одетых во все новое: черные сапожки, желтые, красные рубахи с широкими рукавами, ремни с желтыми блестящими пряжками, на женщинах яркие цветастые блузки и кофты. У всех длинные расчесанные блестящие волосы. Под звездным небом, у костра, цыгане играли на гитаре и пели для своих гостей. Рядом играли цыганята, время, от времени подбегая и с любопытством поглядывая на гостей. Гадать, Клавдия отказывалась отвечая: " Не хочу знать, что со мной будет.... А что было, сама знаю..." Костер догорал, и Женя с Клавдией уходили.
   Женя спустилась вниз, походила вокруг выгоревшего круга, где был год назад костер, вновь поднялась и села на край пригорка. Она смотрела вокруг, стараясь запомнить каждое дерево, каждый кустик, каждую травинку. Время прошло незаметно. Солнце скатилось к горизонту, кусты и деревья на другой стороне бросили в воду длинные тени. Умолкли стрижи. Заметно посвежело, у Жени озябли ноги и плечи. Она поднялась, ещё раз окинула взглядом все в круге и пошла назад.
  
   На территории детского дома было светло от уличных фонарей, в окнах корпусов напротив света не было, только в главном корпусе на первом этаже в четырёх окнах он горел.
  Женя поняла, что она успела к ужину. Она вошла в главный корпус, прошла по коридору и заглянула в столовую, где за тремя длинными деревянными столами сидели воспитанники. Все группы, каждая за своим столом. Воспитанники младшей и старшей группы сидели смирно, а воспитанники средней хихикали, пихались локтями, спорили.
   -Женя иди к нам! - окликнул звонкий девичий голосок. Это была Аллочка. С убранными за ухо короткими белокурыми волосами, утиным носиком она сидела за столом старшей группы, рядом, сидел её младший брат, наголо стриженный.
   Женя прошла к подруге и села рядом по другую руку Аллочки, на ждавшее её свободное место.
   В это время дежурные по кухне, воспитанники средней группы, разносили чугунки с отварной картошкой, подносы с ломтиками ржаного хлеба, отварной рыбой, ставили на столы, где уже стояли железные кружки, большие медные чайники и тарелки с кусочками желтоватого рафинада.
   -Где ты была? Тебя тетя Клавдия искала, она волнуется. - Тихо сказала Аллочка и, дуя на пальцы, принялась очищать горячую картофелину от кожуры.
   -Гуляла, - сдержанно сказала Женя, - меня ведь завтра отошлют, вот и решила погулять, попрощаться... - Она минуту-другую молчала, перекатывала в ладонях, дула на картофелину, прежде чем её очистить.
   -Ты Женя не расстраивайся, на следующий год я попрошусь к тебе.
   Женя сдержанно улыбнулась, и принялась есть.
   Вовка быстро съел свою долю и украдкой поглядывал на долю сестры. Аллочка переложила на тарелку ему еще одну картофелину, при этом хмуро глянув на брата.
   Жене совсем не хотелось есть. С трудом она съела картофелину, а оставшуюся на тарелке картошку, и кусок рыбы пододвинула Вовке.
   - Съешь, пожалуйста, а то мне совсем не хочется.
   - Ну что ты Женя, не надо! - возразила Аллочка, - ему хватит, а ты позже проголодаешься и съешь.
   Ребята, завистливо, поглядывали на Вовку, а тот, не обращая внимания, стал распихивать ещё тёплые картофелины по карманам широких штанин. На тарелке оставались рыба и ломоть хлеба. Вовка, исподлобья взглянул на ребят, и молча, отодвинул тарелку от себя. К тарелке вмиг потянулось несколько костлявых рук, но только одна успел схватить с тарелки остатки ужина.
   Аллочка пыталась отвлечь подругу от грустных мыслей, рассказывая ей о предстоящей прополке свеклы, что наметил им председатель колхоза, о том, что бригадиром в их бригаде будет Петька конопатый, - семнадцатилетний парень из приезжих, но Женя, её не слышала. Она блуждала взглядом по столовой, напрягаясь, морщила лоб, словно решая трудную математическую задачу. В общем, шуме она была незаметной, незаметной для всех была и её боль.
   Аллочка еще долго, что-то ей говорила, а Женя лишь рассеянно, улыбалась.
   В окне раздатки появилась Клавдия. Взглядом, она без труда нашла Женю, и неподвижно, беспокойно стала смотреть из своего угла на нее.
   Вскоре ужин подошел к концу. Потихоньку все стали расходиться. Встала из-за стола и Женя. Не слыша оклики Аллочки и Вовки, она покинула столовую вместе со всеми. В этот вечер Женя легла спать рано. С головой, укутавшись в одеяло, ей долго не удавалось заснуть. До позднего вечера в спальне девчонки громко разговаривали и топали стоптанными туфлями. Уснула Женя только за полночь.
  
   Наступил последний день пребывания в детском доме. Вот-вот наступит рассвет, в спальне обозначились очертания железных кроватей, что стояли рядами. Все еще крепко спали, и только Женя на кровати у окна лежала с открытыми глазами. Уже несколько минут она лежала, устремив свой взгляд в потолок. "Сон, опять тот же сон", - в мыслях разговаривала она с собой. - "Всадник с копьем на белом коне, он сопровождал её, Женю, к новому пристанищу. Перед ней из красного кирпича здание, с высокими ступеньками, она шаг за шагом неуверенно поднимается по ним, а подле - всадник, молча, глядит на неё. Следом, мысли её перенесли в теперь уже казавшееся далеким прошлое, где она себя мало помнила. Мать в красном, идущая по лугу с ней на руках, смеющаяся, осыпающая поцелуями маленькую дочку. Следом перед глазами заплаканное лицо крестной, мрачное лицо Севы, дядьки Петра. Сама Женя на телеге с непонятной чужой теткой, родные постепенно удалялись от неё, пока не стали тремя маленькими точками". Женя прикрыла веки, несколько капель слез скатилось по её щекам, обжигая их.
   На кухне хозяйничала Клавдия: растопила печь, поставила на плиту три чайника, из мешка достала пять буханок ржаного хлеба и на столе принялась их резать. Она с точностью снайпера нарезала ровные ломти хлеба по сто грамм, выкладывала их на стоящие рядом шесть тарелок, где уже горками лежали конфеты "подушечки", обсыпанные сахаром, так же ровно нарезала кусочками сливочное масло, разложив их по трём тарелкам. Внешне Клавдия была спокойна, как обычно тихо напевала куплеты известных ей песен, приветливо улыбнулась проходившим мимо открытого окна Дмитрию Иванычу и Кузьмичу. А в душе у неё было смятение и беспокойство за Женю. Вот уже два дня и две ночи она не находила себе места, всей душой Клавдия была привязана к этой девочке, ей было тяжело расставаться с ней. Но было правило: по окончании седьмого класса воспитанники должны покинуть детский дом, и с этим ни чего не поделаешь. "Вот если после учебы, - размышляла Клавдия, - мы могли бы жить вместе?! Да, да, после учебы!". И женщина облегченно вздохнула.
   Незаметно, рассвет перешел в раннее утро, а еще спустя час на улице по громкоговорителю объявили точное время "семь часов". Заиграла музыка. В корпусах тишина и покой, сменились шумом и гамом. Умывание, зарядка, причесывание, одевание, все это сопровождалось звонкими детскими голосами.
   В столовую пришли две дежурные из средней группы. Клавдия, принесла на столы горячие чайники, вернулась на кухню, заняла ей привычное место в окне раздатки, где начала высматривать Женю.
   Вскоре, все воспитанники, заняли свои места. Аллочка с Вовкой тоже пришли, только не было Жени.
   "Все сторонится, все одна и одна, - отметила про себя Клавдия - Хоть бы поела в дорогу, а то когда теперь накормят". Клавдия сняла фартук, косынку, спешно поправила волосы на голове, еще раз выглянула в окно раздатки, бросив быстрый взгляд на пустующее место в столовой, вышла из кухни и быстрым шагом пошла по коридору. Вышла на улицу, прошла по тропинке к другому корпусу, вновь прошла по темному коридору к дальней двери, что была приоткрыта. Она вошла боком в комнату и остановилась у порога.
   В большой, залитой солнечным светом комнате, среди двух десятков аккуратно заправленных кроватей, Женя сидела на своей кровати одна, рядом лежал открытым новый, коричневый, картонный чемоданчик. В нём лежали две пары нательного белья, чёрная сатиновая юбка, белая шифоновая блузка - подаренная ей Клавдией, зубная щётка, коробочка с зубным порошком, кусок туалетного мыла, а поверх всего лежали два сборника стихов, - "Есенина и Симонова". Наклонившись вперёд и подперев кулаками подбородок, она безучастно глядела в пол.
   -Женя! - сказала Клавдия с порога, - ты, почему в столовую не идешь? Скоро уж в дорогу, а ты даже не поела.
   -Мне не хочется, - тихо, холодно, сказала Женя, не отрывая глаз от пола.
   Клавдия подошла к ней и тоже села на кровать, что стояла напротив. Она молчала, смотрела на Женю, а та продолжала смотреть в пол. Клавдия до того чувствовала все происходящее с Женей, что у неё самой пересыхало в горле от волнения. "Жене было сейчас нелегко. Она давно ждала дня, когда ей придется покинуть дом, который ей стал родным, боялась - и вот этот день настал. Её подруги, еще в первый день успокоились, приняли отъезд как должное, некоторые даже начали мечтать о взрослой жизни, о том, как будут приносить пользу своей стране".
   Вбежали в комнату девчонки: Тамара, Надя, Люба. Первая с ходу закричала:
   -Женька, скоро за нами придут! Ты собралась?
   -Собралась, - тяжело вздохнула Женя.
   Девчонки подбежали каждая к своей кровати, достали новенькие такие же, как у Жени чемоданчики и принялись спешно укладывать свой скарб. Женя продолжала смотреть в пол, её глаза наполнялись слезами. Клавдия достала из-за пазухи платок, подалась вперед, намереваясь утереть слезы, падавшие на кулаки Жени и катившиеся вниз дальше. Жене стало совсем худо, она опустилась на колени и прижалась всем телом к Клавдии, которая не удержалась и тоже заплакала.
   Девчонки переглядывались, пожимая плечами в недоумении.
   К десяти часам пришла Анна Петровна. Оживленная, она зашла в комнату, быстро, но внимательно взглянула на Женю, на Клавдию, подошла к каждой воспитаннице, поинтересовалась, готовы ли они к отъезду, дала еще четверть часа на сборы, еще раз взглянула на Клавдию, на Женю и вышла из комнаты.
   Вскоре девчонки закрыли чемоданчики и одна за другой направились к двери. Надя, у порога вдруг остановилась, строго взглянув на Женю, сказала:
   -Женя, хватит лить слезы. Ты не на войну уезжаешь, а учиться! - И следом за другими девчонками вышла.
   Они опять остались одни. Клавдия принялась вытирать платком заплаканное лицо Жени, приговаривая чуть слышно:
   -Девочка моя, у меня скоро сердце разорвется, глядя на твои мучения. Я тебе буду писать, а когда ты выучишься, вернешься, мы обязательно будем жить вместе, мы обязательно будем жить вместе и больше не расстанемся. Слышишь? Клавдия крепко обняла Женю, прильнула к её горячей щеке губами, помогла подняться с колен.
   На территории детского дома было тихо и пусто. После завтрака младшую группу увели в лес, а старшая и средняя группы, разбившись на бригады, пошли работать на колхозные поля. Только на маленькой площадке, окруженной скамейками, рядом с главным корпусом, стояли Дмитрий Иванович и Анна Петровна. К ним подошли Надя, Тамара и Люба.
   Надя, не по возрасту высокая, шатенка, с карими глазами, в детском доме жила пять лет. Её мать в сорок шестом за пол литра солярки, вынесенного ей с завода, суд приговорил к семи годам тюремного срока. Тамара и Люба, светловолосые сестра, погодки, были доставлены в детский дом в сорок третьем из Украины. Все, троя, были дружны между собой.
   Вскоре к собравшимся подошли Женя и Клавдия. На прощание Клавдия ещё раз обняла Женю, других девчонок, вытерла платком выступившие на глазах слезы и ушла к себе на кухню, чтобы не разрыдаться.
   Дмитрий Иваныч тоже попрощался с воспитанницами. Он сдержанно, каждую прижал к груди, похлопал тихонько по спине, на ухо шепнул несколько напутственных слов. Последней к кому подошёл Дмитрий Иванович, была Женя. Её глаза были припухшими, и он понял, в чём дело. Коснувшись её плеча, он с большой нежностью взглянул в её голубые глаза, поспешил подбодрить:
   -Тебя здесь любят! Это твой дом. Двери твоего дома всегда открыты для тебя, для тебя, для вас всех, всегда открыты...
   Женя была сильно взволнована, но всей своей маленькой волей подавила это волнение. Словно протестуя, она отдернула плечо, сделала шаг вперед за уходящими девчонками, Анной Петровной и, не поворачиваясь, тихо возразила:
   -Нет, не любите!
   Дмитрий Иванович хотел, что то, сказать ей, но Женя ускорила шаг, и он промолчал, провожая её, других воспитанниц, тёплым, отеческим взглядом.
  
   До станции Женя шла, отставая на несколько метров от остальных. Настроение у неё было гадкое, ни с кем не хотелось говорить. Анна Петровна, интересная, молодая, строго одетая, с зачёсанными на затылок волосами с чёрным кожаным портфелем в руке, нервничала, оборачивалась то и дело назад. Она впервые сопровождала воспитанников до места их будущего проживания и учебы, но она слышала от других, что были случаи, когда воспитанники сбегали по дороге. Пройдя половину пути, Анна Петровна, жестом руки направила девчонок вперед, а сама остановилась, подождала, пока Женя поравняется с ней, и пошла рядом. Минуту другую она молчала, а потом спокойным, ровным голосом начала говорить:
   -Женя, знаешь, я тебя очень хорошо понимаю. Еще до войны, мне тоже пришлось покинуть свой дом, мать с отцом, сестру, брата. Меня тогда направили в Воронеж на педагогические курсы. В день отъезда мне было так же грустно и страшно, но прошла неделя, другая и учеба, новые знакомые, друзья - все это поглотило меня с головой, - Она сделала два шага вперед и встала на пути Жени, взяла её свободную от чемодана руку в свою руку. - Женя! Ты умная способная девочка. Ты должна учиться дальше! Перед тобой открываются большие возможности, а что до детского дома, ты и другие воспитанники, вы можете в любое время приезжать, писать. Здесь всегда вам рады! - Анна Петровна смотрела Жени в лицо и пыталась увидеть в её взгляде нотки интереса к тому, что она говорит, но безрезультатно. Женя смотрела в сторону и молчала. - Ну, хорошо, - заключила она, - только не отставай от других. Я волнуюсь.
   Женя одобрительно кивнула.
   На вокзале, когда они пришли, было немноголюдно. Единицы мужчин и женщин переминаясь с ноги на ногу, стояли на платформе в ожидании отправки паровоза, что стоял на путях. У входа в здание станции парадного входа к ним присоединилась Нинка, их одноклассница, из домашних. Проворная, скуластая, с тоненькими рыжими косичками, увидев своих, она тут же подбежала к ним. Её мышиные маленькие глазки так и сверкали темными огоньками.
   -Ты одна? - сказала Анна Петровна.
   -А что тут такого! Я-то уже взрослая, да и тетка на ферме. Мы с ней еще вчера вечером попрощались.
  Анна Петровна, я вас уже с полчаса дожидаюсь. Пойдемте, наш паровоз уже стоит.
   -Да, да, девочки идемте скорей, - скомандовала Анна Петровна, и легко семеня маленькими, аккуратными ногами вошла в дверь.
   За ней Нинка, Тамара и Люба. Надя подхватила за локоть Женю, и потащила её за остальными внутрь здания, потом к другим дверям, на платформу, в вагон.
   Женя, негодуя, смотрела на неё, но, не возражая, последовала за ней.
   Свободных мест в вагоне было достаточно. Все сели на ближайшую к ним свободную скамейку. Жене досталось место у окна, рядом села Надя и Анна Петровна, напротив Нинка, Люба и Тамара.
   Просвистел гудок, вздрогнули вагоны, и паровоз тронулся. Нинка негромко выкрикнула "Ура!".
   -Тихо, тихо, - сказала Анна Петровна.
   -Анна Петровна, это же свобода! Понимаете, свобода! - подпрыгнув на скамейки, не унималась Нинка.
   Женя недоумевая взглянула на неё и отвернулась в окно.
   Паровоз набирал ход, и вот уже за окном пробегали поля, луга с пасущимися стадами коров, реки, утопающие в зелени деревни с покосившимися от старости, и вновь отстроенными бревенчатыми избами. Взгляд Жени, плавно переходил с дерева на поле, с поля на луг и так далее. Страх, обида, печаль, так же плавно отступали, оставаясь, где-то так за окном уступая место пустоте.
   Спустя час они сделали пересадку, а еще через час, прибыли на станцию Елань - Колено.
  На станции было многолюдно и, все передвигались хаотично, с чемоданами, узлами и другой поклажей.
  Анна Петровна пробиралась змейкой, следом за ней так же пробирались девчонки. Наконец, преодолев расстояние в несколько метров, они вошли в здание вокзала. Оглядевшись, Анна Петровна провела девчонок к буфету, что располагался в дальнем левом углу.
   У стойки буфета стоял толстенький, гладко выбритый мужичок, средних лет в изрядно поношенном костюме. Его пухлые пальцы старательно отсчитывали монеты за чекушку водки и пачку "Казбека".
  Женя с интересом начала рассматривать витрину буфета. Чего тут только не было; баранки, бублики, несколько сортов пряников, конфеты, бутерброды с салом, соленой рыбой, котелки колбас трех сортов. За спиной упитанной немолодой буфетчицы, стояли вряд бутылки с разными этикетками, на полках, ровно расставленные пачки с папиросами, табаком. Женя перевела взгляд на Анну Петровну в тот момент, когда та за пять стаканов чая и столько же пряников протянула буфетчице деньги, и сильно удивилась. Она помнила, как у домашних меняла хлеб на жмых или семечки, как работала с остальными воспитанниками на колхозных полях, а осенью им в детский дом возвращалось картофелем, мукой, сахаром, медом, яйцами. Но что бы еду на монеты, для неё это было новым, и необъяснимым. Ей очень хотелось спросить - о том, что её удивило, но она не спросила, сдержав свое любопытство. Она вместе с другими, молча взяла свой стакан с пряником, отошла к небольшому круглому высокому столу, где вместе с другими девчонками принялась за еду.
  
   Поселок Елань-Колено Новохоперского района; сахарный завод являлся детищем второй пятилетки.
  В 1934 году начались работы по исследованию территории для постройки завода и рабочего поселка. С марта 1935 года уже началось строительство завода. Одновременно строились школа, детский сад, больница и квартиры для рабочих и служащих. 6 ноября 1939 года завод начал свою работу в полную мощь. Тонны сахарной свеклы, перевозимые грузовиками из близлежащих районов Воронежской области, перерабатывались на заводе.
   В годы войны, когда линия фронта приблизилась к городу Воронеж, в начале 1942 года, часть оборудования завода была демонтирована и отправлена в Среднюю Азию. После освобождения города от немецко-фашистских захватчиков оборудование было возвращено, смонтировано и в сентябре 1943 года завод приступил к переработке сахарной свеклы. В это же время при заводе организовали Фабрично-заводское Училище для обучения молодых специалистов, куда и была направлена Женя и её сверстницы.
   Величина, масштаб завода, были настолько большими, что он был виден с каждого уголка поселка. А по мере того как девчонки и Анна Петровна подходили ближе, он становился в их глазах просто громадным.
   Наконец, они подошли к заводу. Анна Петровна попросила девчонок подождать, а сама пошла внутрь административного здания, которое было не менее величественным, чем сам завод.
   Девчонки начали вести разговоры, делясь впечатлением, а Женя смотрела во все глаза, забывая отвечать на обращенные к ней вопросы.
   -Ты видела, когда нибудь такую махину? - Дёрнув Женю за рукав серого казенного платья, спросила восторженная Нинка.
   Женя молчала.
   -Женька, ты, что воды в рот набрала?
   -Что, - спохватилась Женя. - Нет, не видела. А ты?
   -Где бы я увидела... Всю жизнь в тёткой... Дальше огорода носа не совала.
   -А я видела! - Вмешалась Надя. - У меня мама работала на таком же заводе. Мы тогда с бабушкой ходили её встречать после работы. Он был таким же большим. А потом маму арестовали, и я жила с бабушкой. Потом, бабушка умерла. - Надя, еще с четверть часа рассказывала девчонкам о маме, о заводе, на котором та работала, пока из административного здания к ним не вышла Анна Петровна, а следом за ней вышел толстенький, гладко выбритый мужичок. Тот самый, что стоял в буфете на вокзале впереди.
   Девчонки, захихикали, видя как он, шустро подпрыгивая на коротеньких ногах, бежал за пусть не молодой, но привлекательной и стройной, их Анной Петровной.
   Анна Петровна махнула рукой, приглашая девчонок подойти к ней и те, гурьбой как маленькие подбежали к ней. Анна Петровна представила своим теперь уже бывшим воспитанницам их нового руководителя:
   -Девочки, познакомьтесь, это ваш производственный мастер Андрей Иванович. Теперь по всем вопросам будете обращаться к нему, - и она сдержанно улыбнулась, переведя взгляд на мужчину, вытиравшего платком взмокший лоб, шею, подбородок.
   Женя, молча, смотрела ему в лицо. - Внешне, он совсем не олицетворял мужество и силу; не энергичный, с обширной лысиной на голове, курносым носом, немолодой. - "Какой же он мастер?" - Мысленно возразила она.
   Тем временем, Анна Петровна прощалась с воспитанницами. Она каждую обняла, прижимая крепко к груди, роняя слезу. Очередь дошла до Жени. Не успела она прильнуть к ней, как та сделала шаг назад и Анна Петровна еле удержалась на ногах.
   -Женька ты чего? - Возмутилась Надя.
   -Ты чего? - подхватили другие девчонки.
   -Я не хотела, так получилось, - сухо сказала Женя.
   -Не стоит волноваться, - успокоила всех Анна Петровна, - Женя устала, я и сама устала, вот ноги и не держат...
   Мастер терпеливо следил за продолжительным прощанием.
   За спиной, с шумом открылись железные ворота. Он оглянулся. Из ворот завода выехал грузовик.
   -Стой! Стой! - крикнул мастер, махая рукой.
   Грузовик остановился. Из окошка показалось лицо молодого парнишки. - Что?
   -Подвези до вокзала барышню!
   Парнишка одобрительно кивнул головой.
   Анна Петровна, вытерла платочком мокрые глаза и щеки, еще раз быстро взглянула на воспитанниц и побежала к машине, села в неё, и уехала.
   Тамара, Надя, Люба и Нинка, смотрели ей в след, как смотрят на что-то родное, но уже такое далекое... Женя же стояла, потупив глаза в землю.
  
   Мастер окинул заботливым взглядом теперь уже своих воспитанниц, еще раз представился и повел их по асфальтированной дорожке. Женя вздохнула, шмыгнула носом, выражая горечь, и пошла следом за всеми, к месту своего нового пребывания. Мимо частных домов, утопавших в молодой зелени деревьев и кустарников, повители живописно пристроившейся на дощатых заборах. Через сквер, где по краям аллеи под раскидистыми кленами, тополями прятались деревянные скамейки с красивыми коваными спинками. Шли около получаса, но этого времени, девчонки, будто не заметили. До того им было интересно рассматривать окрестности, что они проходили. В Кантемировке были тоже улицы, сквер, дома, но здесь все это было другим, новым, не изученным.
   -Ну, вот мы и пришли! - переводя дыхание и вытирая платком, потный лоб сказал Андрей Иванович. - Здесь, девочки, вы будете жить, - и его правая рука указала на первый длинный двухэтажный, новый дом из белого кирпича, над одной из двух дверей которого висела табличка "Женское общежитие Љ1".
   Рабочий жилой комплекс состоял и нескольких похожих друг на друга домов. Они стояли вдоль улицы, один за другим на открытой местности, густо растущие кусты барбариса и цветущего жасмина тянулись вдоль домов, огораживая палисадники под окнами. Каждый дом имел два входа, тем самым, деля внутреннее помещение на две части: мужское общежитие и женское, семейное и мужское, семейное и женское.
   Вместе с мастером, девчонки вошли в общежитие, подошли к вахтеру, не молодому крепкого телосложения мужчине, лицо и шея которого были покрыты шрамами.
   -Петрович, вот принимай жиличек! - громко сказал мастер. - Новые студентки так сказать, а я пойду, работы много, - следом он повернулся к девчонкам, которые кучкой стояли за его спиной, сказал им. - Вы девчата сегодня устраивайтесь, а завтра милости просим на завод. На проходной спросите меня, вам покажут, как меня найти, - и бегло ещё раз взглянув на девчонок, вышел из общежития.
   Женя и её подруги поселились на 2-м этаже общежития, в комнате на пять человек. Кровати вдоль стен, тумбочки, да старый круглый стол с пятью стульями в центре комнаты. Шкафа не было, взамен у входа три деревянных полки с вбитыми в стену гвоздями. По краям двух окон, свисали белые в синий цветочек ситцевые занавески.
   Девчонкам было знакомо скудное убранство их нового жилища, и поэтому, нисколько не смутившись, они принялись обживать каждая свою кровать с тумбочкой. Жене досталась кровать у окна, чему она была рада, - "можно будет поздними вечерами читать при свете луны, ни кому не мешая спать". Устроившись, каждая на своем месте, девчонки спустились на первый этаж к комнате коменданта, постучали в дверь и тут же гурьбой ввалились в комнату.
   Комендант, упитанная, средних лет женщина с резко подведенными глазами, накрашенными бровями и ресницами, с резким ярким цветом помады - все это создавало вульгарное лицо. Она сидела за столом и с кем-то оживленно разговаривала по служебному телефону.
   Встретила она девчонок нелюбезно. - Выйдите, и обождите за дверью!
   Переглянувшись, девчонки вышли, тихо прикрыв дверь. Больше четверти часа стояли они за дверь, ждали, когда закончится телефонный разговор коменданта. Наконец, девчонки услышали стук тяжелых каблуков. Дверь открылась из комнаты вышла комендант. Она небрежно взглянула на девчонок, кивком головы указала идти за собой, выпрямила спину, и манерно пошла вперёд по коридору до кладовой.
  Девчонки шли за ней и хихикали над Нинкой, которая кривлялась, подражая коменданту.
   Пройдя первую часть коридора, холл, другую часть коридора они подошли к дальней двери справа. Погремев увесистой связкой ключей, комендант нашла нужный ключ и, вставив в замочную скважину, открыла дверь кладовой. Все вошли.
   Кладовой была маленькая, узкая комната, с доверху встроенными деревянными стеллажами, на которых ровными стопками было уложено постельное белье, льняные и вафельные полотенца, шерстяные одеяла, подушки, внизу, на полу стояли ведра, тазы, и прочая утварь. Комендант подвела девчонок к наспех сколоченному столику, перед ними раскрыла амбарную книгу и заставила расписаться в ней за полученное постельное белье, ведро, два таза, полотенца, одеяла.
  Пока девчонки расписывались, комендант отсчитывала нужное количество простыней, наволочек, вафельных полотенчиков. Все время, пока девчонки находились в кладовке, комендант недовольно бухтела, вовсе не стесняясь: - Пришли, людям спокойно поговорить не дадут. Неужто подождать нельзя. - Получалось, что во всем виновата Женя и её подруги. - Были бы специалисты, а то так трещотки какие то. Была бы я вашей матерью, я бы лучше вас научила щи, да кашу варить. - Она сунула небрежно белье в руки, смутившимся девчонкам.
   -У меня нет матери, - вдруг громко сказала Женя, - Но и вас я в матери не хочу. Злая вы!
   Комендант замерла, недоуменно смотря широкими карими глазами на Женю. Она не привыкла, чтобы ей возражали. И следом выкрикнула. - Да вы еще и детдомовские! Воришки!
   -Да воришки! - вмешалась Нинка.
   -Смотрите теперь лучше за своими тазами и тряпками, - негромко проговорила Женя и вышла из кладовой, держа в руках таз в котором лежали постельное бельё, полотенце и одеяло. За ней следом вышли девчонки, так же держа в руках постельные принадлежности, таз и ведро. Дверь кладовки закрылась, за которой был слышен голос ругающегося коменданта, но девчонки, подбадривая друг друга не обращали внимание, они шли по коридору, стремительно удаляясь от кладовки. "В Кантемировке, местные их частенько называли воришками, когда те залазили к ним в сад за яблоками, вишнями, или в огород за огурцами".
  
   На следующий день утро выдалось пасмурным, но к полудню выглянуло солнышко. Показались заводские трубы, низкие деревянные дома, дальний смешанный лес, по всему этому ходили тени облаков. Надя, Нинка, Люба, Тамара собирались на завод. Женя, уже одетая стояла у окна и смотрела в небо. Когда девчонки собрались, Тамара окликнула Женю и они все вместе вышли из комнаты.
   На проходной их уже ждал Андрей Иванович. Они поприветствовали друг друга, мастер поинтересовался, как девчонки устроились, предложил свое участие, если возникнут трудности, и провел их на территорию завода. Он водил их долго: показывал цеха, где им предстояло осваивать их будущую профессию, рассказывал об оборудовании, отвечал сам на интересующие девчонок вопросы. Провел их к зданию ФЗУ, располагавшегося на территории завода. Это было небольшое двухэтажное здание из красного кирпича с высокими порожками и выкрашенными белой краской большими оконными рамами. Все прошли в здание, а Женя остановилась на первой ступеньке, окинула взглядом здание, мысленно подметив, что она его видела несколькими днями раньше ночью, во сне. Удивленно подняла брови, тихо, себе под нос сказала - "да..." - и поспешила догнать своих.
   Коридоры, учебные классы, мастерские, были большими и светлыми. Жени нравилось это, она ходила с широко открытыми глазами, и с интересом рассматривала все, что ей попадалось на пути.
  Потом, они вернулись в здание управления, где мастер отвел девчонок в отдел кадров, где инспектор - интеллигентной внешности женщина, оформила на них необходимые документы. В этот же день, после обеда, в кассе, девчонки получили свою первую стипендию 290 рублей. Нинка, вмиг скрутила трубочкой деньги и сунула за пазуху, остальные, молча, повторили за ней. Только когда вышли с завода, Женя спросила:
   -Нин, что с ними делать?
   Нинка рассмеялась.
   -Как что, Женька это деньги, на них можно покупать все, что ты захочешь: халву, конфеты, чулки, губную помаду, понимаешь всё!
   -И туфли можно?
   -Можно Женька и туфли! - сказала Нинка, и повела подруг в магазин, что находился на их пути.
   Это был "смешанный" магазин. Там было все. Рядом с кирзовыми и резиновыми сапогами, с свечками, лампочками, с бочкой керосина стояли банки с тушенкой, вино, водка, коробки с конфетами, спички, крупа и лотки с выпечкой.
   Не успели они войти в магазин, Нинка с порога объявила:
   -Вот видите, все это можно купить на наши деньги! - Подавая пример, она из-за пазухи вытащила трубочку, вытянула купюру и протянула продавщицы, молоденькой такой же, как она сама, - халву и бутылку лимонада, - писклявым голосом протянула она.
   -Сколько?
   -Полкило.
   Продавщица взвесила большой кусок халвы, подала бутылку лимонада.
   За Нинкой, друг за другом подошли к прилавку Женя, Надя, Тамара, Люба, и тоже купили халвы и лимонад, а ещё в складчину купили себе небольшой алюминиевый чайник, пачку чая, коробку спичек. Вернувшись в общежитие, они весь оставшийся день провели за столом, наслаждаясь вкусом халвы, которую раньше ни кто не ел, кроме Нинки и то до войны, когда была жива её мать и отец. И все последующие дни, девчонки, возвращаясь с работы, заходили в магазин, покупая сладости, лимонад, сдобную выпечку.
   Прошла неделя. От стипендии, казавшейся такой большой, ни у кого, ничего не осталось, только несколько медных монет, лежало у каждой в верхнем ящике тумбочки.
  Спасли девчонок бесплатные обеды и хлеб, который они по три, четыре кусочка брали с тарелок, прятали в карманах спецовки, выносили из столовой, а вечером и утром другого дня ели запивая кипятком. Женя и её теперь уже подруги не горевали по этому поводу, но урок усвоили...
  
   Шли дни, недели, месяцы. Теплые летние дни сменились осенними. Сырой ветер гнал стенной тучи, дергая рябью по лужам. Дороги заливало неживой осенней водой. Северный ветер сменял сырой, гнал тучи, черные, низкие, грозящие снегом. По утрам лужи покрывались тоненьким ледком. Вскоре кругом было бело: Белые крыши, белое поле, дорога, на которой отчетливо были видны собачьи следы, птичьи крестики, следы колес. Воздух стал чист и морозен. На ветках деревьев, в снегу сидели, нахохлившись, толстые воробьи.
   Женя уже не скучала по детскому дому, по Клавдии. Дорога жизни несла её на невидимых крыльях - сильных, порывистых, легких. Ей нравилось учиться и у нее это хорошо получалось. Гуманитарные, технические дисциплины, практические занятия, все это она постигала легко и своими знаниями не без гордости делилась с подругами, особенно с Нинкой и, Любой.
   Дни она с другими парнями и девушками проводила в учебных классах, мастерских, на производстве. Когда заканчивалась учеба, оформляла стенгазеты, к ним писала тексты, чем прославилась еще в детском доме. Любила книги, вечерами, читала их в красном уголке общежития, библиотеке завода, в своей комнате общежития. Когда было что-либо интересное, подруги просили Женю читать вслух. И она читала, поздними вечерами, за столом, при тусклом свете свечи. Подруги слушали лежа на кроватях, уставшие, но увлеченные чтением Жени. Порой Нинка громко возражала, переспрашивала, просила заново прочитать то или другое предложение. Своей громкой суетливостью затевала споры, а Надя, со всей твердостью своего характера возражала ей. Люба с Тамарой, как правило, не участвовали в спорах, они были наблюдателями. Женя прерывала споры и продолжала читать. По выходным, вечером, девчонки обязательно ходили на танцы в Дом Культуры завода, где под звуки грамм пластинок молодёжь завода, местная молодёжь танцевала. В начале, месяц, другой, девчонки стояли в сторонке, присматривались к танцующим, а по возвращению в общежитие сами друг перед другом повторяли увиденные движения в танце. А когда было решено, что они выучили движения в том и другом танце, активно начали участвовать в танцах сами.
   Не смотря на разность в характерах, девчонки были дружны между собой. Склок и скандалов между ними не было, только изредка спорили по вопросам сугубо девичьим.
   Нинка имела родную тетку, которая не оставляла племянницу без своей помощи. Раз в месяц из Кантемировки приходила ей посылка. В зависимости от времени года, в небольшом фанерном ящике могли лежать десятка два яиц присыпанные доверху семечками подсолнечника, увесистый шматок сала, пол-литровая банка меда, теплые вязаные носки, варежки.
   Женя, как и её подруги, стали, более бережно относиться к деньгам. Каждый месяц, в день стипендии, девчонки откладывали деньги на общие нужды: чай, растительное масло, керосин, спички, свечи и прочее, но все равно денег не хватало. И поэтому, когда приходила посылка, для подруг наступали дни праздников. Утром и вечером, они не ели по обыкновению хлеб, смоченный в желтоватом сахаре, который удавалось выносить с завода горсточкой, а ели бутерброд, с салом. С чаем вприкуску грызли рафинад, ели мед. По выходным, били на сковородку яйца.
   Раз в два месяца из далекой Сибири, Наде приходило письмо от матери. Подруги садились вокруг стола и внимательно слушали, когда Надя, взволнованным голосом читала его вслух.
   Здравствуй Наденька, доченька моя!
   Пишет тебе твоя мама. Как ты доченька? Как твое здоровье, как учеба?
  У меня все хорошо, работаю на лесоповале. Немного устаю, но это все ерунда, все устают.
  Зима выдалась холодная. Ты там не замерзаешь? Жду, не дождусь когда увижу тебя, сколько лет я тебя не видела, боюсь, не узнаю теперь. Ты ведь уже взрослая, доченька моя.
   Береги себя, а я скоро за тобой приеду и заберу тебя к себе. Будем жить вместе и больше не расстанемся ни когда.
  
   Крепко обнимаю, твоя мама.
  
   -Почитай, почитай еще, - просила Женя.
   И Надя, вновь и вновь перечитывала письмо матери.
   Подруги завидовали.
   Особенно Женя. В эти минуты, она вспоминала мать, идущую в красном платье, с ней на руках по лугу, тетку Веру, заплетающую ей косички, Клавдию.
   Клавдия. Первые месяцы, от неё письма приходили часто, два три письма в месяц. Она в них описывала жизнь в детском доме, справлялась о жизни Жени, о её здоровье, об успехах в учёбе. Писала, что очень скучает, что как только ей выделят выходные, она обязательно навестит Женю. Женя на каждое письмо отвечала, рассказывая в них о своей учебе, об увлечениях, о девчонках. Она тоже скучала по Клавдии, по её мелодичным песням, которые она вечерами спевала Жени, по её пирогам. Женя, даже дала себе слово, что как только они с Клавдией встретятся, она попросит прощение за своё поведение перед отъездом.
   На четвертый месяц пребывания в ФЗУ, от Клавдии Женя получила только одно письмо, в котором она сообщала о своём замужестве. По-прежнему признавалась о своей любви к Жени. Писала, что ждёт её. Женя ответила и ждала письма от Клавдии, но письма больше не приходили.
   Спустя полгода, с посылкой, Нинка от тетки получила небольшое письмо, в котором она упомянула о Клавдии, о том, что та месяцем назад родила дочь.
   Рябая, широконосая Люба, лежа вечером на кровати с маленьким зеркальцем в руках, заметила:
   -Теперь Женька ей помеха.
   -Ты не права! - возразила Надя. - Женя ей будет хорошей помощницей.
   -Не ссорьтесь девочки, - твердо сказала Женя, - я уже взрослая, не пропаду.
   Каждый раз, после прочитанных писем Нади, Жене становилось невыносимо грустно. Но проходил день, два и грусть уходила, её всецело поглощала учеба, общественная жизнь, танцы, первые свидания.
  
   Дни, недели, месяцы, год, другой, пролетели быстро. Минул январь, февраль, морозы утихли.
   Первые дни марта, на заводе выдались скорбными и тяжелыми. С третьего марта из всех громкоговорителей рабочего поселка Елань - Колено сообщалось о болезни И. В. Сталина. А шестого марта, объявили о кончине "ОТЦА НАРОДА". В этот день, воздух будто вздрогнул, рабочие, служащие, руководство завода, все ходили искренне убитые горем. Мужчины не стесняясь, вытирали рукавами с глаз слезы, не говоря уже о женщинах. Собирались кучками, задавая один и тот же вопрос "Что будет?".
   Утром 9 марта 1953 г. Серый, морозный день. На всех зданиях приспущены флаги, приспущен флаг и на здании Райкома Партии, вокруг которого на площади Ленина толпились люди. Казалось, что на площади собрались все жители рабочего поселка. Уже как час стояли, превращая снег под ногами в грязь. В воздухе стоял гул от разговоров, шепота, сдерживаемого рыдания.
   В центре, среди других, стояла Женя с подругами. Долгий час ожидания делал свое дело: Женя, Надя, в коротеньких пальтишках из серого сукна, в войлочных ботиках, переминались с ноги на ногу, постукивая зубами от холода. Люба непрерывно дышала на озябшие пальцы рук. Женя глядела вокруг, замечая, что многие пришли в рабочих куртках и валенках. Она скользила взглядом по лицам, мужчин и женщин, детей и стариков, ребят и девушек не останавливаясь ни на одном. У многих печальный взгляд, на глазах слезы, а кто-то прятал за воротом пальто или телогрейки взгляд полный облегчения, надежды, ироничный взгляд на происходящее вокруг.
   Наконец, на крыльцо Райкома Партии вышли первый секретарь, его заместитель, первый секретарь комсомольской организации. В эти же минуты настежь открылось окно первого этажа, в проеме которого показалась тарелка - громкоговоритель, а в 10 часов по московскому времени, из окна гулко раздался в морозном воздухе бой кремлевских курантов.
   Вокруг, стало тихо.
   В столице СССР - городе Москва приближалась минута прощания с И. В. Сталиным - Вождем народа. В воздухе печально разливались траурные мелодии.
   В эфире прозвучал голос: "Говорит Москва, Колонный зал Дома Союзов". Последние минуты прощания. В 10 часов 05 минут товарищи Г. М. Маленков, Л. П. Берия, В. М. Молотов, К. Е. Ворошилов, Н. С. Хрущев, Н. А. Булганин, Л. М. Каганович, А. И. Микоян, бережно поднимают на руки гроб с телом И. В. Сталина и медленно направляются к выходу".
   В толпе послышались всхлипывания, шмыганье носом, рыдания.
   Женя с грустью в глазах, глядела на крыльцо, на стоявших там партийных руководителей, взгляд которых был где-то далеко, и не замечала, что уже дрожит от холода. Ей, как многим другим её сверстникам, было необязательно приходить на площадь, но Женя первая вызвалась, когда на заводском комсомольском собрании, решали, кого делегировать на траурный митинг. Её глубоко тронуло известие о смерти И. В. Сталина, она искренно скорбела. С малых лет, сначала отец, дядька Петр, Дмитрий Иваныч, воспитатели детского дома, имя Вождя произносили с уважением. Ни от страха, а от признательности: Отец и дядька Петр - потому что получили возможность учиться, жить, не преклоняясь перед помещиком, что видели они в детстве на примере своих родителей Дмитрий Иванович имел свои причины, но сама Женя слышала благодарность в адрес Вождя, в годы страшной войны, в годы холода и голода. За то что не оставил сирот помирать в "чистом поле", что обогрел, накормил.
   Она стояла, и не сразу поняла, кто за её спиной всхлипывает, но когда повернулась, увидела Надю и Любу с красными растертыми носами. Они всхлипывали, утирая платками глаза и носы, по которым скатывались слезинки. Еще долго подруги стояли на площади, слушая эфир из Москвы, траурные речи партийного и комсомольского руководства. В общежитие вернулись только к обеду.
   Было начало первого. В теплой комнате за столом в ситцевых халатиках сидели Тамара с Нинкой. Они держали в руках стаканы в латунных подстаканниках с горячим, чаем и о чем-то разговаривая, тихо смеялись. Открылась дверь и, в комнату друг за другом влетели девчонки. Фетровые черные беретики сбились у них на бок, Надя держалась за уши двумя руками, Женя с Людой стучали ногой об ногу, и как паровоз, все, трое, пыхтели.
   Нинка с Тамарой отставили от себя стаканы, отодвинули блюдца с вареньем, ложки, теперь вдруг мешающие им. Первую минуту, они были изумлены и растеряны.
   -Дуры инкубаторские! - вдруг крикнула Нинка, вскакивая из-за стола навстречу заиндевевшим подругам.
   Все трое, действительно одеты были одинаково, все у них похожее: беретики, темно-серые войлочные ботики, пальтишки, выданные еще в начале учебы в ФЗУ.
   К ним подбежала Тамара. Стала по очереди стягивать с каждой пальто, и будто оправдываясь или оправдывая их, стала говорить:
   -Чай, горячий чай. Вам нужен чай, он еще горячий. Я налью?
   -Налей, - не попадая зуб на зуб, чуть слышно сказала Женя, отдавая свое пальто Нинке.
   -Самогонки бы сейчас, - подхватила Нинка.
   -Какой самогон! - Сказала Тамара, - чай и только горячий чай.
   -Что? Тетка так всегда делала. Ох, дуры, дуры! Вы что думаете, вам орден выпишут, или почетную грамоту, а - а - а?
   -Тихо, - прошипела Тамара, и неудовольствие проступило в её лице.
   -Ты не сознательная комсомолка, мещанка! - вспылила Надя. - В стране такое горе, а ты, ты. - И не находя слов, она прошла к своей кровати.
   -Пусть так, а ты можешь заболеть, и ни кому кроме тебя, плохо не будет. Поняла?
   Женя не слушала перебранку подруг, она стояла и радовалась теплу, радовалась, что можно выпить горячего чаю.
  
   На другой день, после занятий, ближе к вечеру у Жени начался легкий кашель. Следом подскочила температура, заболела голова, её начало тошнить. Ночь и весь следующий день она провалялась в кровати, кашляя и замерзая. Девчонки жалели её, поили чаем, Нинка прикладывала холодные полотенца к горячему лбу Жени, но помочь не могли. Ближе к ночи её стал мучить жар. Сознание то прояснялось, то проваливалось в бездонную яму, и она уже с трудом понимала, что происходит.
   Девчонки испугались. Надя с Тамарой спустились на вахту, и там вызвали "неотложку".
   Врач, седовласый старик, сел на стул у кровати, мечущейся в бреду Жени, осмотрел её и, встав со стула, объявил:
   -Воспаление легких, ни как иначе. - Следом стал говорить монотонно, будто читал протокол. - Повезем в больницу, болезнь серьезная и требует госпитализации. Н - да.
   Девчонки, окружив кровать, беспокойно глядели то на Женю, то на врача.
   -Ну, так что же вы стоите?! - нервно сказала Нинка.
   Врач, с прищуром посмотрел на Нинку, сдержанно улыбнулся, молча, открыл свой медицинский чемоданчик, и стал готовить все, для инъекции. Ввел жаропонижающий раствор, и попросил одеть больную.
   Женю поместили в пустой, темной, крошечной палате - боксе. Она просыпалась и не могла понять, где она и почему лежит. Блуждала глазами, пытаясь, сосредоточится, но ей мешал глухой голос репродуктора, речи партийных руководителей, угрожающий шепот толпы, укоряющий голос Нинки.
   -Пить, дай пить, - просила она Нинку.
   Нинка молчала, а по стене, освещенной полной луной прыгали серые причудливые тени животных и, мотали мордами. Её стало опять тошнить. Она перегнулась через край кровати, из носа потекла кровь.
   Открыв дверь, в палату заглянула медсестра. Вместе с ней, в палату ворвался свет из коридора и тут же тусклым светом осветил Женю. Сестра всплеснула руками, подбежала к кровати, обхватила Женю за плечи и положила обратно голову на подушку.
   Женя приоткрыла глаза и спросила:
   -Кто вы?
   -Молчи девонька, молчи.
   Она включила свет, и ушла. Глаза Жени заломило и по углам стали стекать слезинки.
   Спустя минуты, медсестра, молоденькая худенькая девушка, вновь пришла в палату, но уже не одна, а с няней, лет сорока. Ввела жаропонижающий раствор, чистыми салфетками вытерла кровь с лица Жени, смочила спекшиеся губы.
   -Няня, останьтесь с ней, - сухо сказала сестра и, выключив свет, вышла.
   Вскоре жаропонижающие подействовали, Женя уснула. Открыла глаза ранним утром, когда в палате было еще темно и, долго разглядывала няню, задремавшую у кровати. Её белую косынку, из-под которой торчали завитки каштановых волос, вздрагивающие сами собой ресницы.
   У Жени вдруг возобновился кашель. Она прикрыла одной рукой рот, другой принялась вытирать глаза, наполненные слезинками страданий. Няня не изменив еще позы, открыла глаза и, взглянула на Женю. Вдруг вздрогнула и, оправдываясь, тихо сказала:
   -Кажется, я уснула?
   Женя, молча, смотрела на неё, спекшиеся губы, подергиваясь, изобразили улыбку. Няня тоже улыбнулась, потому что вместе с ней пережила её тяжелую ночь, её пробуждение.
   Еще несколько дней Женю рвало, у неё болела голова, забивал кашель. Каждый день, девчонки осаждали больницу, но дальше санпропускника их не пропускали, объясняя тяжелым состоянием Жени. Только брали горячий куриный бульон, что приносили по очереди девчонки, укутанный в вафельное полотенце и доставаемый ими из-за пазухи. Так рекомендовал лечащий доктор Жени.
   Урезав свои и без того скромные расходы, девчонки собрали нужную сумму денег, и каждый день ходили на рынок за куриными потрошками. Но кроме этого Нинка носила в больницу травяные отвары, знания о которых она унаследовала от своей тетки - знахарки. Приходил мастер. Передавал молоко, а когда не мог, то молоко передавал с девчонками.
   Прошла неделя, другая, и Женю уже так не мучили головные боли, прекратилась тошнота, у неё реже поднималась температура, в палату-бокс стали пускать посетителей. В будни, девчонки наведывались по очереди, а в выходные, заваливались всеми, принося оживление и радость во взгляд Жени. Тамара читала стихи, Надя брала руку Жени и гладила её, Нинка с Любой рассказывали наперебой о событиях, что происходили за стенами больницы. Несколько раз к Жене приходил мастер. Он будто дед мороз в новый год, каждый раз доставал из карманов старенького пиджака, то яблоки, то лимон, то пачку печенья, и даже однажды пару апельсинов, незнакомый вкус которых Жене очень понравился.
   Женя ждала их: своих подруг, мастера. Она среди всех шагов, без труда узнавала их шаги. Когда оставалась одна тосковала и пугалась одиночества.
   Она выписалась из больницы в конце апреля, когда весна твердо вступила в свои права. С помощью подруг, легко наверстала пропущенные ей знания и вместе со всеми успешно сдала выпускные экзамены.
  
   После грозы, утро было яркое и чистое. Пронзительная небесная голубизна, золотой - льющийся из-за листвы деревьев свет, усыпанная мелким бисером молодая зеленая трава. Женя стояла у окна, и смотрела в небо. Она не замечала суеты в комнате, подруг, расставляющих стаканы на стол, маму Нади, выкладывавшую из бумажного кулька пряники на тарелку, и саму Надю - очень счастливую, собиравшую в чемоданчик свои вещи. Подруги провожали Надю. Её маму совсем недавно освободили по амнистии, и она приехала за Надей, чтобы забрать её с собой в их родной город и совсем скоро, предстояло разъехаться всем остальным девчонкам, по месту их распределения. Только Люба, молодой специалист оставалась на здешнем заводе.
   Взгляд у Жени медленно скользил по близлежащим окрестностям, а сама она мысленно прощалась с тем, что было ей здесь дорого: общежитием - ставшим ей домом, мастером - ставшим для неё хорошим наставником, подругами, с которыми много было пережито хорошего и не очень. Уже завтра, все это будет выглядеть для неё по-другому, и она сама будет другой.
   -Ну, девочки садимся пить чай, - сказала мама Нади, - дочка приглашай всех к столу!
   -Девочки все к столу! - прикрикнула Надя, закрывая чемодан.
   Люба, Тамара и Нинка, вскочили со своих кроватей, спешно засунули ноги в тапки и подошли к столу. Не торопливо к столу подошла и Женя.
   За столом все молчали. Пили чай, искоса посматривая на счастливое лицо Нади, но не Женя. Она не смотрела на неё, она знала, что в данное время чувствует подруга, понимала её, но почему-то, сама не ведая, злилась. Нет не на подругу, а на то, что не она, Женя, уезжает к матери. Что не её Женю, ждут и любят, а Надю, и Нинку, которую тоже ждала домой тетка.
   Допили чай, а спустя час пришло время прощаться. Нинка, Тамара, Люба, все обступили Надю, обнимали её, целовали в щеки, жали кисти рук, говорили напутствия. Женя не любила прощаться, она отошла к окну и оттуда украдкой смотрела на своих шумных подруг.
   Мама Нади поторапливала дочь и та уже с чемоданов в руке намеревалась выйти из комнаты, но на пороге она неожиданно бросила прощальный взгляд на Женю.
   -Мам, - сказала она, - вы идите, я вас догоню, - и она подошла к ней. - Жень, я тебе буду писать. Хорошо? И ты мне пиши, адрес у тебя есть. Только обязательно пиши, я буду ждать твоих писем.
   Женя влажными руками, убрала волосы со лба и почти шепотом сказала:
   -Хорошо, я обязательно напишу, - и у Жени выступили слезы.
   Надя ушла. Тамара, Нинка и Люба, решили пойти следом, что бы проводить подругу до станции.
  Женя осталась одна в комнате. Она подошла к своей кровати и легла на неё, свернувшись калачиком.
  Ей стало грустно и одиноко, как два года назад, когда ей предстояло покинуть детский дом, как десять лет назад, когда её на телеге увозили из родного дома.
   После отъезда Нади, девчонки включая Женю, стали собирать вещи, обмениваться адресами их будущего проживания, а вечером, устроили прощальный ужин. На стол собрали все, что у них осталось, баранки, пряники, десяток оставшихся яиц разбили на сковородку, купили пол кило краковской колбасы, заварили чай. Сидели долго. Вспоминали прожитое, говорили о будущем. У Люды было в планах учиться дальше, Нинка и Тамара хотели замуж, и только Женя молчала о своих планах.
   Нинка пыталась выведать:
   -Жень не таись, что ты задумала?
   Женя молчала, лишь легкая улыбка, тенью скользила на её лице. Ей нечего было сказать. Она смотрела на своих подруг и переживала, насколько ей, Женьке, будет теперь хуже без них, своих подруг.
  
   На другой день, ранним утром, Женя ехала в вагоне. Ей предстояло доехать до Воронежа, сделать там пересадку и доехать до ст. Рамонь. Там на заводе по переработке сахарной свеклы ей предстояло работать по распределению наладчиком оборудования.
   Была суббота, народу в вагоне было много, не протолкнуться. Женя сидела у входа на краю скамейки, плотно прижимаясь спиной к спинке с чемоданчиком и узелком на коленях. Воздух был тяжелый спертый не смотря на открытые окна. Тюки, узлы, чемоданы то и дело одними пассажирами проносились над головами других, частенько опускаясь им на головы. И тут же раздавались крики брани. Повсюду раздавался гул людской речи, крики гусей, уток. Сильней всего был слышен истошный крик поросенка, который заглушал собой все. Женя дрожала, крепко сжимая чемоданчик с узелком, смотрела в пол и изредка только бросала кругом себя пугливый взгляд.
   На ст. Таловая, в вагон вошли еще с десяток пассажиров. Среди них была не молодая семейная пара с младенцем. Муж с двумя большими чемоданами, и жена с младенцем на руках и увесистым рюкзаком за спиной. Потоком, женщину тот час прибило к краю скамьи, где сидела Женя. Женя встала, уступив место, и её тот час людским потоком отнесло в середину вагона.
   Прозвучал паровозный гудок, и вагон вновь, набирая ход, помчался по железнодорожному полотну.
   Женя остановилась у края скамьи, вцепившись тонкими длинными пальцами за верх спинки. Она смотрела в окно, на пробегающие столбы электропередачи, деревья, дальние виды полей, лесов, рек. Она внезапно удивленно приподняла брови, вздрогнула, ощутив, что её в данную минуту рассматривают. Отпустив спинку скамьи, она провела ладонью по лицу, скрывая смущение и растерянность, робко повернула голову влево.
   Рядом с ней стоял белокурый парень, среднего роста, крепкого телосложения, с мужественным и приятным лицом. Его серые выразительные глаза довольно разглядывали, лицо Жени.
   Лицо Жени нахмурилось, брови сдвинулись.
   Парень, молча, улыбался, Женя сконфузилась, недоуменно пожала плечами и снова продолжила смотреть в окно.
   -Вам, наверное, тяжело? - в полголоса проговорил парень, - давайте я подержу ваши вещи. Я, как и вы до Воронежа.
   -Как нибуть справлюсь, - резко сказала Женя, и искоса взглянула на парня. Ей действительно было неудобно, и тяжело. Нужно было сказать "Да", но она не говорила. Чемодан, был для неё целым "состоянием". В нем лежало все, чем она владела: белье, чулки, блузка, шерстяная юбка в клетку - пара сатиновых туфель, да выпускные документы из ФЗУ. Потерять его, было бы для неё катастрофой.
   -Вы не бойтесь, я не вор, я комсомолец. Давайте же, - и Женя послушно отдала ему чемоданчик с узелком, в котором лежал стеганый зипун.
   Она уже не смотрела ему в лицо, перед глазами была смуглая шея, да белый ворот чистой рубашки. Не поднимая глаз, она вновь отвернулась, и опять смотрела в окно, мысленно ведя с собой спор. Почему я доверила ему свои вещи? Ведь я его совсем не знаю. Надо бы забрать назад.
   -Вы в Воронеж, зачем едите, работать?
   -Да! - нервно сказала Женя.
   -А я осенью учиться поеду, а в этот раз за запчастями для трактора еду. Верней заказывать их на завод. У меня отец МТС заведует, а я у него в рабочих. - Парень стал рассказывать о себя, об отце, мать, про колхоз в котором они всей семьей работают. Он рассказывал увлеченно.
   Женя повернула голову и вновь взглянула ему в лицо.
   Открытый взгляд, умение легко держаться, в Жени вызвало доверие. Она уже не думала о чемодане, а думала о том, что есть счастливые люди. У них есть семья...
   -А у меня нет, ни отца, ни матери. Я сирота! - болью вырвалось из груди Жени.
   Пожилая, рябая женщина, сидя у окна, с жалостью посмотрела на Женю. Напротив седой старик тихо протянул:
   -В эту пору много сирот, - и поджав губы, тихо покачал головой.
   Парень умолк, но по истечению нескольких минут, он вновь стал говорить:
   -Видели ли вы, как отстроили Воронеж? Я там уже один раз был. Красотища! - и он стал рассказывать о городе, о его площадях, новых домах, скверах, о восстановленных заводах, школах и т.д.
   Его увлеченно слушала не только Женя, но рядом стоявшие и сидящие пассажиры. Кто-то видел город до войны, кто-то сразу после войны в руинах, а кто-то, как Женя, ни когда в нем не был.
   Женя воспользовалась тем, что он смотрел в сторону, и принялась его рассматривать украдкой.
   Парень внезапно повернул голову, и покраснел. Прервал рассказ.
   Они смотрели друг на друга.
   Женя вновь сконфузилась. Парень напротив. Краска с лица ушла, взгляд остановился на голубых глазах, цвета ясного неба. Таких глаз он никогда не видел, вернее, видел, но очень давно, в детстве.
   Женя повернула голову, и стала думать, как бы не забыть, забрать у попутчика свой чемодан. А парень вновь продолжил прерванный рассказ.
   Спустя два часа, паровоз прибыл к конечному пункту своего следования. Еще за четверть часа, до остановки, в вагоне начались движения. Каждый хотел как можно ближе подойти к выходу. Со скамеек, начали подниматься пассажиры и тоже вклиниваться в общий людской поток, который двигался в разных направлениях к выходу.
   Женя успела выхватить из рук попутчика чемодан, узелок, и её тут же потоком понесло в противоположную сторону от него. Парень пытался противиться общему потоку, но тщетно, он все дальше и дальше отдалялся от Жени. Наконец вагон встал, открылись двери.
   На перроне было не меньше людей, чем в вагонах. Уезжающие, провожающие, встречающие, все больше стояли кучками, издалека высматривая прибывающий состав. Из вагонов стали выходить. Истомившись ожиданием, встречающие устремились к вагонам, громко заговорили.
   Женя быстро передвигалась по вагону. Потоком её вынесло из вагона на платформу, и через толпившихся людей она стала пробираться в противоположную сторону здания вокзала, где было свободней. Парень напротив, выйдя из вагона, начал пробирался к зданию вокзала, оглядывался, искал глазами Женю.
   Вход в здание вокзала в эти минуты имел вид непреступной крепости. Женя, в стороне нашла посвободней место и еще долго стояла вдалеке от всей этой суматохи, у кованой изгороди, ожидая, когда, наконец, перрон опустеет. Спустя час, Женя вошла в здание вокзала. Она остановилась у входа, широко раскрыв глаза.
  Она помнила развалины вокзала 1943 года. И вот спустя десять лет, новое здание.
   "Строительство нового воронежского железнодорожного вокзала воплощалось в жизнь по проекту известного советского архитектора К.С.Алабяна, который параллельно занимался восстановлением Сталинграда. Длинна фасада составляла 100 метров, а в стены было уложено почти 14 миллионов кирпичей. Внутри были матовые вишневого цвета стены, пилястры были отделаны светлым мрамором, своды лепниной. Была остекленная арка в сторону платформ и полуциркульный витраж на площадь. В здании вокзала располагались еще две скульптуры - " Дзержинский с беспризорником" и "Ленин с солдатом". Крыша вокзала была украшена фигурками представителями рабочего класса - колхозницей, учителем, рабочим, летчиком и другими. Все они были сделаны из мрамора".
   Женя, восторженная, прошла все внутри, частенько задевая то чемоданом, то плечом, посетителей вокзала. Она не обращала внимания ни на кого. Еще в детском доме изучая историю, прочитывая художественную литературу, она знакомилась с архитектурой разных стран, в том числе и с архитектурой своей страны. Она видела картинки с изображениями различных зданий, историческими памятниками, и вот все о чем до этого она читала, теперь она видит сама, своими глазами.
  Оглядев все внутри, Женя вышла в город.
   На привокзальной площади стоял памятник Ленину, были разбиты дорожки, клумбы, и замыкали полукруг привокзальной площади, два новых пятиэтажных жилых, дома. Она обошла привокзальную площадь, прошла по вымощенным камнем дорожкам, постояла возле памятника Ленину и вернулась в здание вокзала. В кассе купила билет, и спустя полчаса она вошла в вагон паровоза, что следовал к ст. Рамонь.
  
   Рабочий поселок Рамонь, мало, чем отличался от Кантемировке или Елань-Колено. По большей части, одно этажные деревянные, кирпичные частные дома, сады огороды, базарная площадь. Особенностью этих мест являлся дворец принцессы Е. М. Ольденбургской и башня с швейцарскими курантами, которые каждые четверть часа оглашали окрестности мелодичным боем, а так же сахарный завод, история которого началась гораздо раньше дворца Ольденбургских.
   "Р. И. Тулин, на завещанной ему отцом земле в 1840 г. основал сахарный завод. На тот момент он представлял собой небольшое полукустарное производство, дававшее в сутки всего около десяти пудов сахара. И все же это был четвертый сахарный завод в Воронежской губернии.
   Впоследствии завод был национализирован Советской властью. Увеличились мощности.
   С начала ВОВ завод продолжал работать до октября 1942 г. В период эвакуации цеха опустели.
   В послевоенные годы завод пережил свое второе рождение. Расширились производственные площади, было завезено новое технологическое оборудование, а 5 марта 1950 г. традиционный гудок оповестил весь рабочий поселок о пуске завода".
  
   В шесть часов после полудня Женя сошла на перрон станции. Прошла в небольшое здание вокзала, спросила у дежурного по вокзалу, дорогу и, получив подробное описание маршрута, побрела к заводу, через железнодорожные пути, по широкой улице, где проезжали грузовики, из-под колес которых вываливались густые клубы пыли. Разросшийся завод, с длинными уходившими в небо трубами было видно издалека и поэтому Жени не составило труда быстро его отыскать. Вскоре она вступила на порог административного здания завода.
   Несмотря на субботний день, завод работал. В мае, завод переработал последние несколько тон сахарной свеклы прошлогоднего урожая, и теперь рабочие завода готовили оборудование к следующему сезону. Работа на заводе кипела. В коридоре управления толпился народ, рабочие, служащие, управленцы. Одни входили в двери, другие из них выходили, кто - то стоял вдоль стен, чего-то выжидая. Женя прошла по коридору, высматривая нужную ей дверь с табличкой "Отдел кадров". В конце коридора она её нашла, осторожно открыла дверь, и взглядом она робко окинула комнату.
   За старым, дубовым, письменным столом, сидела среднего возраста кадровичка, с вытянутым напудренным лицом и тонкими подведенными красным карандашом губами. Она сосредоточенно перелистывала исписанные листы журнала, останавливалась, щурясь, всматривалась в текст, и вновь перелистывала.
   -Можно войти? - в полголоса проговорила Женя.
   -Войдите, - взглянув на Женю, сказала кадровичка.
   Женя вошла в кабинет, приоткрыла чемоданчик, достала свои документы, подойдя ближе к столу, протянула вперед. Кадровичка молча взяла документы, принялась их внимательно изучать; аттестат из детского дома, диплом ФЗУ, лист об успеваемости в ФЗУ, характеристику и, наконец, паспорт.
   Женя стояла, переминаясь с ноги на ногу. Она устала, её ноги гудели. Прошло несколько минут, но эти минуты, ей показались часами.
   Наконец был изучен последний документ. кадровичка позвонила в цех. Прошло еще несколько минут, и в кабинет вошел пожилой, лет шестидесяти, не большого роста, степенный с седой бородкой мужчина. Он поздоровался, назвав кадровичку Валентиной Ивановной.
   -Вот Антон Федорович познакомьтесь, это ваш новый молодой специалист Иванова Евгения Степановна. - Она вышла из-за стола и подошла к Жени.
   Щеки Жени покрылись легким румянцем.
   -Ты комсомолка? - Вглядываясь в лицо Жени, уверенным высоким голосом сказала кадровичка.
   -Комсомолка, - твердо сказала Женя, и полезла в чемоданчик за комсомольским билетом.
   -Мне не надо показывать, покажешь комсоргу цеха, а сейчас познакомься, это твой наставник Антон Федорович.
   Женя сдержанно улыбнулась.
   Глубоко посаженные серые глаза мастера доброжелательно, смотрели на Женю.
   -Я рад молодым кадрам! - мягким, низким голосом сказал он. - Сейчас вы пойдете в общежитие, коменданту скажите от меня, осмотритесь, ну а в понедельник я вас жду на заводе во вторую смену.
   Женя смотрела на него, и отчего-то вспомнила детский дом, Николай Иваныча, мастера ФЗУ. А кокой будет этот? - спрашивала она себя.
   Окончив говорить, мастер вежливо откланялся и вышел из кабинета. Кадровичка вновь вернулась к своему креслу. В ящике стола она отыскала папку с должностными обязанностями, отыскала в ней нужный ей лист бумаги, и принялась с него зачитывать печатный текст. Читала она сухо и монотонно, иногда строго посматривая на Женю.
   Женя вздыхала и слушала речь кадровички. Когда речь была окончена, она вновь вздохнула с облегчением, вышла из кабинета, затем из управления и направилась в общежитие.
  
   День заканчивался. Багряный диск солнца был близок к горизонту. За углом здания вокзала стояла телега, запряженная молодой гнедой кобылой. На краю телеги, свесив ноги, сидел Митрофан Лукич, утопив согнутые пальцы в обвисших щеках. Вот уже как час он ожидал прибытия паровоза на станцию. Один, второй, третий, четвертый, составы проходили мимо, не останавливаясь, разгоняли под собой клубы пыли. Прошло еще четверть часа, пока к станции подошел нужный ему состав. Еще минуту назад пустовавший перрон оживился. Мужчин, женщин выходили из удушливых вагонов, с облегчением вздыхая и жадно глотая ртом воздух. Вытирая рукавом потный лоб, из вагона вышел Сева и увидев деда прямиком направился к телеге.
   -Ну что дед заждался? - чуть уставшим голосом сказал он, подойдя к телеге.
   -Есть маленько. Больше часа дожидаюсь.
   Митрофан Лукич сполз с телеги, и Сева обнял его, слегка похлопывая по спине. В эту минуту к ним подошли двое не молодых мужчин с рюкзаками и женщина с плетеной корзинкой в руках, попросились в попутчики.
   Дед ревностно оглядел просителей, почесав затылок, тем самым, сдвинув кепку на лоб.
   -Садитесь, довезем! Правда, дед? - Сказал Сева и легко вспрыгнул на телегу. Следом, что-то невнятное бормоча, взобрался дед, и не глядя на седоков, которые побросав поклажу в телегу, тоже взобрались, щёлкнул вожжами по лошадиным бокам, протяжным скрипучим голосом крикнул: - Но - о - о!
   Кобыла, рысью, легко, побежала по дороге, меж полей молодых всходов пшеницы.
   У развилки дед притормозил, седоки, откланявшись, продолжили пешими прямо, Сева же сменив деда, щелкнув вожжами кобылу, повернул на право. Кобыла уже не бежала рысью, а шла тихо, не торопясь.
   Оставшись одни, дед спросил Севу о поездке. Получив короткий положительный ответ, он умолк, и остаток дороги они ехали молча. Дед прилег на копну соломы, что была разбросана в телеге, а Сева оглядывал родные окрестности поселка, переживая приятные чувства. Он был весь виден ему, весь и до мелочей свой. Он знал в нем каждое дерево, каждую лужайку, каждый холмик, а так же то, что было раньше, и то, что будет потом. Он с отцом созидал свой колхоз, и все в нем было ему послушно. Он любил свой поселок, любил людей, что жили в нем, понимал их. Он оглянулся, взглянул на дремавшего деда, и спокойное чувство легло ему на душу.
   Спустя год после окончания войны, дед серьезно заболел. Семьей было принято решение забрать его в свой дом на время болезни, а спустя месяц, когда тот поправился, было решено оставить его в своем доме на постоянное жительство.
   Дорога от станции до дома заняла меньше часа. Сева ступил на землю, и вошёл в калитку.
   На крыльце дома, сына встречала Вера. Стремительно увядающей кожей на лице, с полной фигурой, просто, но чисто одетой. Голову её покрывала, белого цвета ситцевая косынка, завязанная узелком сзади.
   -Сева, сынок! - радостно воскликнула она, протягивая ему руки.
   -Мама!
   Они обнялись.
   -Отец дома?
   -Нет, сынок, он еще в МТС. Ты заходи в дом, - подталкивая сына к двери, сказала Вера, - заходи, отдохни, в баньку сходи, я её натопила, а там глядишь, и отец подойдёт, ужинать сядем. Сева, пропуская мать вперед, вошел в дом, взял с комода приготовленные ему чистые брюки, нательно белье и направился в баню на краю двора.
   Дед, подремав еще немного, повернул кобылу в МТС за хозяином дома.
   Вера принялась собирать на стол: крынку молока, дюжину вареных яиц, каравай белого хлеба. Поставила в печь чугунок с пшеном. Она ходила по скрипучим половицам, волоча, ставшие с недавних пор, тяжелые ноги. Наконец стол был убран, Вера села за стол и с облегчением, вздохнув, подперла кулаками подбородок.
   Вскоре в дом вошел Сева, с обнаженным, еще не подсохшим до пояса телом.
   Вера бы так и сидела, но вспомнила о чистой рубашке сыну, с усилием встала, подошла к шкафу. Достала рубашку, и протянула её сыну, который стоял рядом, перед большим зеркалом на стене, укладывая гребнем белокурые волосы. Он взял рубашку, в благодарность, коснулся губами лба матери, и тут же принялся её одевать.
   -Ну, - сказала Вера, возвращаясь за стол, - теперь рассказывай, как съездил, все ли сделал, что наказывал тебе отец?
   Не торопливо застегивая пуговицы на рубашке, Сева начал рассказывать о поездке, о том, как успешно заказал на заводе нужные для машин и тракторов детали. Потом подошел к столу и сев напротив, продолжил рассказывать об институте, куда по направлению, он должен будет осенью прибыть для учебы.
   -Ты и туда успел? - сказала Вера, любуясь своим сыном.
   -Да мам, узнал, когда начнутся занятия, что бы ни опоздать. - Он отвел взгляд в окно, и было видно, что он в данную минуту не рядом, а где-то далеко.
   Вера молча, смотрела на сына несколько минут, а потом, осторожно пальцами руки, коснулась его кисти лежавшей на столе.
   -Сынок, ты, где летаешь?
   Сева растерянно взглянул на мать, будто его разбудили ото сна.
   -Я когда в город ехал, - начал говорить Сева, - в вагоне девушку встретил, симпатичная такая. Какие у неё глаза мама, они голубые, как чистое небо! А самое интересное, что её глаза, её взгляд мне был очень знаком. Помнишь нашу Женю, её глаза, взгляд? Вот у этой девушки такие же глаза, и взгляд! - Вспомнив Женю, он об этот тут же пожалел.
   Время с той поры, как Женю увезли, прошло не мало, но её глаза - наполненные тоской, глаза брата полные боли и отчаяния, вставали часто перед Верой. В эти минуты болью пронизывало её сердце, она дрожала, переживая все заново. Всякий раз, когда Вера ходила на кладбище, а она туда ходила часто, даже снежной, холодной зимой, она падала на колени у двух осевших от времени холмиков как перед иконами. Она молилась, просила прощение у покойных, в особенности у покойной Евсении.
   Сева знал о муках матери, переживал за неё. Он вспомнил о Жени и, затаив дыхание, смотрел на мать. Её потускневшие от пережитого серые глаза, наполнились влагой. Он ладонью коснулся плеча матери, стал водить по нему рукой, пытаясь успокоить её.
   -Мама, прости, я не хотел причинять тебе боль. Прости.
   По щекам Веры скатилось несколько слезинок, она смахнула их рукой, и с нежностью, с которой только способна посмотреть мать взглянула на сына.
   -Не извиняйся сынок, тут нет твоей вины, - тихо, проникновенно сказала она. - Я всякий раз, когда вижу девчонок Жениного возраста, вспоминаю её, нашу Женечку. Это моя боль до конца жизни! - она смахнула рукой скатившиеся на щеки слезинки, неловко улыбнулась, перевела разговор. - Как же звать твою незнакомку?
   Сева по-мужски провел рукой по подбородку, и с горечью сказал:
   -Когда стоял рядом, спросить не догадался, а потом, куча народу нас развела в разные стороны.
   Сева говорил, а Вера вдруг прислушалась к шуму за окном. Следом они оба услышали, на ступеньках крыльца шаги, чередование ботинка и деревяшки.
   -Отец пришел, - оживленно сказала Вера, поправляя на голове косынку. Она встала, и пошла к печи, доставать чугунок с кашей.
   Сева тоже встал. В дверях показался Петр, такой же постаревший, как и его жена. Лицо его было пыльным, ржавыми разводами на лице.
   Сева хотел обнять отца, но тот отрицательно покачал головой, протянув ему руку.
   -Я как черт грязный!
   Они поздоровались, Сева проводил отца в баню, там он потер мочалкой спину отца, рассказал ему о проделанной им работе. Когда вернулись в дом, за столом сидели Вера и дед. Последний, не дожидаясь остальных с аппетитом, причмокивая, ел теплую, воздушную кашу с молоком, одновременно нахваливая хозяйку.
   -Ой, девка угодила, как угодила.
   Дед, съел тарелку каши, вскоре расслабился, веки сами собой стали закрываться. Вера, видя мучения деда, проводила его на печь, а сама вернулась к столу. Сидели долго, за окном было уже темно, а они все сидели, разговаривали, о колхозных делах, о предстоящем сенокосе для своей коровы.
   На другой день, с раннего утра в доме было оживленно. Первый за последние два месяца выходной день. Петр с Севой собирали снасти для рыбалки, дед только вернулся с луга, куда отвел корову, Вера собирала завтрак на стол; оставшиеся от ужина вареные яйца, белый хлеб, в кружках горячий чай. Сбегала на грядки, откуда принесла перья зеленого лука.
   После завтрака, Петр с Севой ушли, дед залез на печь, а Вера отправилась на центральную площадь в магазин за покупками. Было пасмурно, но вместе с тем очень тепло. Вера шла, тихо поглядывая наверх, где в сером небе, низко, казалось беспорядочно, летали ласточки. Она думала о вчерашнем разговоре с сыном, о Жени, которую так давно не видела и возможно больше не когда не увидит. И вновь спрашивала себя: Как же так случилось? Но ответа не находила.
   Тетя Вера! - окликнул её звонкий девичий голос.
   Вера остановилась, оглянулась вокруг. С левой стороны, к ней бежала небольшого роста Маруся, с пустой авоськой.
   -Тетя Вера вы в магазин? Я с вами. - Крикнула Маруся.
   Вера подождала её, и когда та подбежала, Вера медленно продолжила путь.
   -Давно тебя не видела. Почему не заходишь? - разглядывая племянницу, сказала Вера. - Почитай месяц не виделись. Как Коленька?
   Маруся виновато улыбнулась, опустив глаза в низ.
   -Ладно, ладно, пошли по дороге расскажешь.
   Маруся взяла тетку под руку, и они медленно пошли.
   Маруси шел двадцать четвертый год. Она два года была уже замужем, год как родила сына Коленьку. До родов работала на местном почтамте, телеграфисткой, туда же вскоре собиралась вернуться. Маруся была молодой, привлекательной, с курносым носиком женщиной. Несмотря на роды, фигура её была как прежде хороша, талия, бедра, все осталось как прежде, лишь грудь увеличилась немного - но это обстоятельство её ничуть не портило, а наоборот... Она была приветливым человеком и хорошей хозяйкой. Поддерживала, добры отношения с Верой и её семьей, что нельзя было сказать о Татьяне с Иваном.
   Последнего, спустя год после кончины отца призвали на службу в Железнодорожные войска, где он по окончании службы так и остался. Приехал раз в сорок седьмом, по случаю возвращения мужа Татьяны, неделю гуляла вся улица, а про Веру и её семью, будто забыли. Да и на улице, при встрече, частенько Татьяна проходила мимо, отводя взгляд в сторону. Вера с давних пор видела таким поведение своих племянников. По настоянию мужа перестала обращать на это внимание, но иной раз ей все же было горько.
  
   В комнату общежития Женя вошла медленно, не доверчиво озираясь кругом. Она осмотрела, пустую комнату, отмечая в ней все достоинства и недостатки: Комната была небольшая, вытянутая вправо, не светлая за счет одного небольшого окна по центру, но довольно уютная. С право и слева у стены стояли две железные односпалки, убранные простенькими цветастыми покрывалами, прикроватные тумбочки. Поверх покрывал, друг на друге лежали по две подушки, покрытые ажурной накидкой. Над кроватью справа, висел маленький, синий с красным домотканый коврик, с лева висело несколько карточек с актерами - Шульженко, Орлова, Утесов, Ладынина. Слева от двери стоял шкаф, потертый от времени, справа тянулась вверх печная труба, за которой стояла кровать с голым матрасом и подушкой. У окна стоял стол, убранный белой скатертью, на которой стоял стеклянный кувшин с полевыми цветами.
   Женя прошла к неубранной кровати, поставила на пол чемоданчик, положила узелок на рядом стоявшую тумбочку и села на кровать, продолжая разглядывать комнату.
   За дверью послышались женские голоса и смех. Следом в дверь стукнули. Она открылась. В комнату, одна за другой вошли три девушки, лет двадцати трех, двадцати пяти от роду. Одна заметно отличалась от других пышными формами и тёмными пышными волосами, забранными на затылке в пучок. Все троя, пристально оглядели Женю.
   Женя растерялась. Она вновь оглядела комнату, кровати в ней, мысленно посчитала девушек.
   -Извините, я, наверное, ошиблась, пойду, схожу к коменданту - сказала Женя, поднимаясь с кровати и беря свои вещи.
   Переглянувшись, девушки захихикали.
   -Ты не ошиблась, и кровать правильно выбрала, - возразила девушка с пышными формами. - Марина живет этажом выше, - касаясь плеча рядом стоявшей девушки с тонкими чертами лица и забранными в косу русыми волосами.
   -Женя, облегчённо вздохнула. Ей понравилась эта комната, и её кровать, укрывшаяся за печной трубой, и ей вовсе не хотелось переходить в другое место. Она быстро выпалила свое имя, откуда приехала, и кем будет на заводе работать.
   Ну а я Дуся, а это Шурочка, - продолжила знакомство девушка, кивая на другую свою подругу с четко выраженными серыми глазами, темно-русые локоны которой чуть касались плеча. - Ладно, будем считать что познакомились, - протянула Дуся и направилась к своей кровати.
   Женя сдержанно улыбнулась, села на свою кровать, рядом положила чемоданчик, раскрыла его, принялась вытаскивать из него свои не многочисленные вещи на кровать. Шурочка и Марина сели за стол, принялись о чём-то шептаться, а Дуся переодеваться в цветастый яркий домашний халат, выставляя свои пышные формы на показ.
   Этим же вечером, на правах старших, новые подруги Жени решили взять над ней шефство. Дуся, потому что в её семье восемь детей, среди которых она была старшей. Марина и Шурочка, сами были воспитанницами детского дома и, как и Женя по окончанию ФЗУ, два года назад были направлены на завод. Марина, отвела Женю к завхозу, где взяли под роспись постельное белье, железный таз и серое вафельное полотенце. В это самое время, Дуся заварила чай, Шурочка выложила на тарелку баранки. Чуть позже, когда девчонки вернулись, и Женя застелила постель, а таз задвинула под кровать, все четверо сели за стол. Пили чай, разговаривали, о предстоящей свадьбе Марины. Женя, пила голый чай, молча, искоса поглядывая на своих новых подруг, которые не тревожили её расспросами, давая обвыкнуться к новой обстановки.
  
   На другой день, а он был воскресным, девчонки валялись в кроватях долго. Только когда стрелки будильника, что стоял на столе показали полвосьмого, встала Шурочка, за ней встала Дуся, подошла к радио, что висело на стене у двери, включило его. Не громкий, низкий голос Шульженко, то час заполнил всю комнату.
   -Женька вставай! - скомандовала Дуся. - Пойдёшь с нами, мы покажем, где можно умыться.
   Душевая, она же прачечная располагалась на первом этаже, а комната девушек на третьем и по этой причине, утром умываться, да и среди дня, когда надо было помыть руки, все жилички третьего этажа ходили в общую кухню.
   Женя открыла глаза, огляделась вокруг, потянулась во всю кровать и встала. Она спешно одела в мелкий синий цветочек ситцевый халатик, открыла тумбочку, откуда достала мыльницу, коробочку с зубным порошком, зубную щетку и вышла из комнаты вслед за Дусей и Шурочкой.
   Комната, где располагалась кухня, была большой и светлой. В ней стояло три больших стола с керосинками, кастрюлями и сковородками. Вдоль левой стены, с угла висело пять рукомойников, под которыми стояли ведра для мусора. На кухни кипела жизнь. На двух керосинках грелись чайники, на ещё одной стояла не большая кастрюлька, в которой варились яйца. За всеми этими процессами следили три девушки, ещё двое умывались.
   Девушки поприветствовали друг друга, поздоровалась и Женя. Присутствующие её оглядели и вернулись каждая к своему занятию. Женя подошла к свободному рукомойнику и принялась чистить зубы. Шурочка, закончив умываться первой, спрятала мыльницу, зубной порошок и щетку в карманы зелёного байкового халата, а следом подошла к столу и зажгла свободную керосинку, поставила на неё чайник.
   -Женя! - вполголоса окликнула она.
   Женя, вытирая лицо полотенцем, обернулась всем телом к ней.
   -Это наш чайник, - продолжила Шурочка, показывая пальцем на небольшой белый эмалированный чайник с подсолнухом на боку, - можешь его брать, но когда вскипятишь воду, уноси в комнату, он хранится там.
   -Кастрюли и сковородка тоже в комнате, в шкафу, - вмешалась Дуся, пряча зубные принадлежности в карман своего халата.
   -А то своруют! - не поворачиваясь, почти фальцетом выкрикнула мелкая, рыжая, с веснушками на лице, девушка, следившая за яйцами. - Ха - ха - ха!
   Шурочка, молча, подошла к растерянной Жени и тихо проговорила:
   -Не слушай, пошли в комнату, у нас такое бывает.
   И взяв Женю подруку вывела её из кухни. За ними, ругнувшись в адрес рыжей, последовала Дуся.
   Когда девушки вернулись в свою комнату, то увидели там Марину, которая накрывала на стол; баранки, бутерброды с ломтиками домашнего сала, рыжие, большие, куски сахара в розетке, всё это уже стояло на столе.
   -Маринка, какая ты умница! - пропела Дуся.
   -Я знаю! Вы без меня к обеду чай пить соберётесь.
   Девушки спешно попрятали в тумбочки умывальные принадлежности, развесили полотенца на горедушки и Шурочка пошла за чайником, а Дуся достала из шкафа гранёные стаканы в латунных подстаканниках и расставила их на столе. Вскоре, все, троя, сели за стол.
   Женя сидела на своей кровати, и смущенно поглядывала на девушек. Ей хотелось, есть, но она ничего не могла предложить на стол, у неё мало денег, а первая получка еще не скоро.
   Девушки каждая себе разлили по стаканам чай, все, троя в ожидании, взглянули на Женю.
   -Женя мы тебя ждем! - твердо сказала Дуся.
   -Нет, я ни хочу!
   -А кто тебя спрашивает, хочу, не хочу. Иди к нам. - И Дуся нахмурила брови.
   -Женя иди, садись! - махнула рукой Марина, приглашая к столу.
   -Мы здесь семья, и стесняться не надо, - тихо заметила Шурочка.
   Женя медленно встала с кровати и, робко подойдя к столу, села на табурет между Дусей и Мариной.
  Марина пододвинула к ней стакан чая, Дуся сунула в руки ей бутерброд. Минуту, другую Женя смотрела на него. Ей вспомнилось то еще недавнее время, когда она вот так, за столом часто сидела с Нинкой, Тамарой, Людой, Надей. Нинкино сало, что присылала ей тетка. Она вдруг почувствовала острую тоску по ним, по своим верным подругам, окинула печальным взглядом девушек и, положив на тарелку обратно бутерброд, извиняясь, вышла из-за стола.
   Девушки удивленно переглянулись, пожали плечами, и продолжили пить чай.
  
   После завтрака Марина побежала собираться к себе в комнату. Она часто пропадала в комнате своих подруг. Они с Шурочкой были из одного детского дома, вместе учились в ФЗУ, вместе приехали в Рамонь по распределению. Когда приехали, в общежитии на тот момент двух мест в одной комнате не оказалось, а когда месяц назад место освободилось, Марина на переезд не решилась, так как вскоре должна была выйти замуж за местного парня.
   Остальные тоже начали собираться на прогулку. Собирались не долго. Спустя полчаса Шурочка, одетая в темно-синее, шифоновое клешем платье с короткими рукавами, крутилась перед зеркалом, что висело на створке шкафа. Женя в своем повседневном, сером сатиновом платье, выданным ей годом раньше в ФЗУ сидела на кровати и с завистью смотрела на Шурочку, которая, покрутившись у зеркала, подошла к своей кровати, мимолетно бросила взгляд на карточки с которых глядели красивые артисты, взяла с тумбочки флакончик с духами, обмакнула указательный палец в ароматной жидкости и бережно провела пальцем за одним, следом за другим ухом. Женя, прикрыв глаза, втянула носом донесшийся до неё аромат. В этот миг Шурочка оглянулась.
   -Хочешь? - сказала она, протягивая флакончик.
   Женя открыла глаза, взгляд её засиял, красиво отчерченные губы расплылись в улыбке.
   -Да! - Она встала, подбежала к Шурочке, взяла флакончик с духами и, как и Шурочка бережно указательным пальцем провела за одним, а следом и за другим ухом.
   Дуся, в черной, юбки ниже колен, но еще без верха сидела на корточках перед своей кроватью и шарила в темноте под ней, разыскивая черные лакированные туфли. Наконец найдя, покрасневшая она встала, распрямилась, всунула ноги в туфли и с облегчением выпалила:
   -Все, я готова!
   Взглянув на подругу, Шурочка, всегда сдержанная не удержалась от смеха.
   Дуся стояла в туфлях, юбке, с мелкой коралловой нитью на шеи, и в лифчике.
   Женя, увидев эту картину, тоже не удержалась от смеха.
   Минуту, Дуся смущенная, глядела на подруг, но, бросив взгляд на себя, она поняла, что забыла надеть блузку.
   -А - а - ах, "безмозглая курица"! - Вспылила девушка. - А вы - то хороши, сразу смеяться! - Она повернулась к кровати, где лежала нежно розовая капроновая блузка, взяла её и стала одеваться. Женя, виновато, опустила глаза в пол, Шурочка, тоже перестала смеяться, но улыбка на её лице все же сохранялась. Пока Дуся надевала юбку, концы её заправляла за юбку, она успокоилась, повернулась к подругам и спросила:
   -Ну а теперь как?
   -Теперь порядок! - сказала Шурочка.
   Женя одобрительно кивнула головой.
   -Ну, раз порядок, тогда пошлите, а то Маринка нас уже заждалась. Взяв маленькую чёрную сумочку, Дуся широким шагом вышла из комнаты, следом за ней вышка Шурочка и Женя.
  
   Теплый, солнечный, воскресный день. Девушки гуляли в небольшом сквере, среди цветущих лип, сидели на скамейки, в тени их крон, обсуждая насущные девичьи вопросы. Женя была молчалива, в разговорах участие не принимала, а только лишь слушала, да изредка кивала головой, когда этого требовал момент.
   Из сквера девушки пошли на ярмарку. Ярмарка, собирала много жителей поселка, жителей окрестных деревень. Туда свозили не только продукты питания, выращенные на плодородных местных землях, на базар свозили разнообразную глиняную продукцию - так как особенностью этих мест являлось старинное гончарное ремесло. Чего только не было на лотках, глиняная посуда, сувениры, игрушки, свистульки, копилки. В торговых рядах стояли торговцы и с плетеными из лозы коробами, сумками, корзинками различных моделей.
   Не спеша, прогулочным шагом девушки обходили торговые ряды. Женя то и дело отставала от остальных, задерживаясь у лотков с глиняным и плетеным из лозы товаром. Она подолгу крутила в руках расписные игрушки, свистульки, с интересом слушала издаваемые ими звуки в руках их создателей, разглядывала плетеные сумочки, корзинки.
   В общежитие вернулись после обеда утомленные, голодные. В общей кухни на керосинке, спешно нажарили картофель на сале, в комнате нарезали кружочками соленые огурцы, что часом назад купили на базаре, хлеб. Ели со сковородки ложками быстро, также как и приготовили. Когда на дне картофеля не осталось, Дуся куском хлеба начала собирать остатки.
   -Давай со мной, - сказала она Жени. - Девчонки этого не едят, у них фигура... Женя с удовольствием поддержала Дусю. Она старательно, увлеченно, одним, вторым, третьим, куском хлеба вытирала дно сковородки. Она не заметила исчезновение пухлой руки Дуси, как осталась одна за столом.
   Марина ушла, Шурочка, прикрыв глаза, лежала на кровати с вытянутыми вверх руками, а Дуся копалась у себя в тумбочки.
   Когда хлеб на тарелки закончился, Женя, окинув взглядом стол, поняла, что за ним она сидит одна. Ей стало неловко.
   -Простите, я задумалась, - тихо протянула она.
   Шурочка приоткрыла глаза, по-доброму взглянула на Женю.
   -Наелась?
   Женя кивнула.
   -Это самое главное! - И она вновь прикрыла глаза.
   -Да Шурочка, верно, подметила, - лениво сказала Дуся, укладываясь на кровать, - Наелся и можно спокойно помирать!
   Неловкость Жени спала, довольная, она собрала грязную посуду и вышла из комнаты. Вскоре она вернулась, неся перед собой уже чистую посуду. Она поставила посуду в шкаф, взглянула на спящих девушек и тоже пошла к кровати. Сытая, довольная, Женя быстро уснула.
   Вечером, когда солнце готово было скрыться за горизонт Марина и Дуся пошли в клуб на танцы, а Женя с Шурочкой остались. Шурочка, окружив себя учебниками принялась готовиться к предстоящему поступлению в институт, а Женя, устроившись поудобней на кровати раскрыла сборник стихов Симонова, чьи стихи она очень любила. Она прочитала одну, другую страницу, а на третьей задумалась. Вспомнила как она с Нинкой и Любой не пропускала ни одного танцевального вечера в клубе Елань Колено. Как получив третью стипендию, подруги сообща купили отрез вишневого шифона, черные сатиновые туфли. За два вечера, они сшили платье, кто кроил, кто обтачивал швы, кто роликом обшивал края. Одни на всех сатиновые туфли покрыли черным обувным кремом, придавая им блеск лакированных туфлей. Ходили в этом наряде по составленному ими графику. В дни, когда танцы и очередь носить наряды не совпадали, Женя очень расстраивалась, старалась обменять свою блузку и юбку у очередника на платье, что частенько ей это удавалась. А в этот вечер ей не хотелось покидать стены общежития. Еще свежи были воспоминания о прошлой жизни. Она медленно вновь перелистывала желтоватые листы сборника, перечитывая уже выученные наизусть, полюбившиеся строки.
   Шурочка, делая в тетради нужные ей заметки, иногда посматривала в сторону Жени, подмечая её печаль и не понимая происхождения той печали. Прошел час другой, когда Шурочка решилась узнать у Жени причину, по которой вот уже второй день она прибывает в таком настроении. Женя, несколько минут молчала, потом, отложив сборник в сторону начала медленно говорить, вспоминая отрывками свою прежнюю жизнь в детском доме, потом в ФЗУ. Вспомнив многое, даже мать, отца, крестную с семьей, она неожиданно спросила:
   -Почему так, Шурочка, почему я постоянно теряю дом, семью, подруг? Неужели так будет всегда? Неужели мне суждено скитаться, не иметь родных, близких, своего дома?
   А ты помнишь, откуда ты родом? - сказала Шурочка.
   -Нет, в нашем доме не говорили об этом. Я и папку не знаю, как звали, он для меня был всегда папка. Да и какое это теперь имеет значение.
   -Может, тебя ищут, а ты не знаешь?
   -Зачем они меня будут искать, если сами же отдали. - И Женя умолкла.
   Шурочки, было, жалко Женю, но её удивляло привязанность Жени к ненавистному для неё самой детскому дому и все, что было связанно с ним.
  
   Поздней осенью 1942 года, эшелон в котором Шурочка десяти лет, её мать и годовалый братишка эвакуировались, попал под бомбежку. Тяжелые вагоны, груженные техникой, людьми, словно спичечные коробки разбрасывало в разные стороны. Чудом, вагон в котором ехала она и, еще несколько вагонов, спаслись от ужасной участи. Старики, Женщины, дети разных возрастов, с десяток солдат сопровождавшие эшелоны, все покидали вагоны в суматохе, панике.
   Мать Шурочки, держа в одной руке брата, другой тащила за собой испуганную дочь. Близ эшелонов творился ад: Стоны, крики, ни понимающие, куда бежать люди, глаза которых были наполнены страхом, ужасом, и болью. Искореженные вагоны, с погибшими и изувеченными людьми. В состав эшелона входили вагоны с лошадьми. Из уцелевших вагонов, ошалевшие от испуга животные, выпрыгивая, ломали спины и ноги, другие мчались кто куда. Шурочка увидела пару лошадей мчавшуюся на неё, мать и братишку. Она громко закричала:
   -Мама! Мамочка!
   Мать в испуге, выпустила руку дочери.
   Тут же повторился налет немецкой авиации. Мины вновь с оглушающим свистом падали за землю, творя ужас. От первой не в вдалеке разорвавшейся мины, Шурочка бес памяти упала в рыжую высокую траву. Открыла глаза в повозке, где кроме неё лежало еще четверо ребятишек. Увидела рядом идущего мужчину в фуфайке, который махал поводьями. Шурочку тошнило, сильно болела голова, в ушах стоял шум. Вскоре сознание вновь покинуло её. Пришла в себя на кровати, в военном госпитале.
   -Пить, хочу пить, - прошептала она.
   Дежурившая возле её кровати пожилая женщина, сидела, прикрыв веки, резко открыла глаза, взглянула на больную и расплылась в улыбке. Погладила Шурочкины волосы, лоб, провела рукой по щекам.
   -Вернулась, вернулась, - чуть слышно протянула она.
   Выздоровление длилось три месяца. В марте Шурочку привезли в детский дом. В нем она встретила холод, голод в прямом и переносном смысле. Она и другие воспитанники жили в плохо отапливаемых, а порой и вовсе в не отапливаемых комнатах. В баню детей водили очень редко. В школу Шурочка ходили в штопанных, не чистых лохмотьях, от чего ей в школе частенько доставалось. Домашние дети бросали в неё палками, комками земли, снежками - если это была зима. Кричали в след:
   -Вонючка! Вонючка! Вонючка!
   Шурочка все время ходила голодная. Кормили пустой похлебкой из пропавших зачастую продуктов. Хлеба давали очень мало, а были дни, когда она его не видела несколько дней.
   Часто в детском доме вспыхивали инфекционные заболевания. Этого не избежала и Шурочка.
   По истечению мучительных трех лет, летом 1945 года, Шурочку готовили к переводу в ФЗУ. За неделю до перевода, она заболела тифом. На целых полгода тиф, приковал её к кровати - в лихорадке, в бреду, она провела недели, еще месяц она просто не в состоянии была подняться с кровати, так как не было сил. Ещё при поступлении в районную больницу, врач приемного отделения ужаснулся физическим состоянием девочки, настолько она была худа.
   Он незамедлительно сообщил об этом факте главному врачу, а тот, в свою очередь, удостоверившись правдивостью слов врача, в этот же день написал заявление в следственный комитет.
   Началось расследование, в ходе которого было установлено, что все работники детского дома, включая директора, воровали. Воровали, продукты, одежду, дрова, уголь, мыло, простыни, наволочки, кастрюли, тарелки.
   При воспоминании, ком подкатил к горлу, Шурочки стало тяжело дышать.
   Женя взглянула на Шурочку и увидела, что у неё по щекам текут слёзы. При свете висевшей лампы, лицо её было бледным. Женя растерялась. Она старалась понять, от чего девушка плачет, отчаявшись, она робко подошла к ней, села рядом и безмолвно обняла её. Спустя месяц, Женя узнала причину этого настроения и слез, когда вновь вспомнила детский дом. Дуся, сидевшая на кровати с пяльцами, прервала рассказ, вывела Женю в коридор, где попросила в присутствии Шурочки не вспоминать о детском доме. Когда они вернулись в комнату, Шурочка, вытирая ладонью слезы со щек, рассказала Жени, свою историю пребывания в детском доме. С тех пор, Женя больше ни когда не вспоминала вслух о детском доме, и все, что её с ним связывало.
  
   В понедельник, Женя вышла на работу.
   На территории завода было много подразделений, это лаборатории, отдел снабжения, отдел сбыта, склады хранения готовой продукции, кагатохронилище, где свекла выдерживалась, сопутствующие подразделения, и сам цех с линией комплексного оборудования по переработке сахарной свеклы. Где Жени предстояло работать.
   В цехе завода было шумно от работы огромной машины. Громкие голоса рабочих стоявших у работающего свеклоподъемника тонули в нем, казалось, что весь цех оглох. Женя стояла у большой металлической двери, поправляла волосы, забирая выпавшую прядь за ухо, трогала ладонью горящие от волнения щеки.
   Молодой долговязый парень, стоявший возле грохочущей ленты, заметив Женю, подошел и громко, почти крича, спросил:
   -Кого вы ищите?
   -Мастера! - так же громко сказала Женя.
   -Вы новенькая?
   -Да!
   -Пойдемте со мной!
   Они вышли в коридор, и пошли по широкому длинному коридору в дальний угол, где находился кабинет мастера. Парень шел на шаг впереди, с серьезным лицом, что вызвало у Жени подозрение, о том, что парень комсомольский вожак. Он стукнул в деревянную дверь и, не дожидаясь ответа, открыл её, пропуская вперед Женю.
   В большой светлой комнате в центре за деревянным столом, обшитым зеленым бархатом сидел, разглядывая исписанные листы бумаги, Антон Федорович. Примыкая к его столу, стоял еще один небольшой стол, образуя букву "Т", по краям которого стояли стулья. Стулья стояли и вдоль правой стены, а с лева стояли стеллажи с книгами, журналами учета и другими нужными принадлежностями.
   -Вот привел новенькую! - с порога отрапортовал парень, и уже хотел выйти.
   -Постой Вася, не уходи, - степенно, сказал Антон Федорович, поднимаясь вошедшим на встречу. Он протянул руку Жени, а следом парню. В настроении Жени чувствовалось настороженность, напряжение, и Антон Федорович сразу это подметил. Он бережно взял Женю за руку, с хитрым прищуром улыбнулся ей и, обращаясь к парню, сказал:
   -Вот Василий, Женя молодой специалист к нам в цех направлена, она комсомолка, активная образованная девушка, и к тому же очень симпатичная. Она новый человек в нашем коллективе, и ей надобно помочь обжиться. Тебя, как комсорга, прошу помочь девушке. - И он вновь взглянул на Женю.
   Женя смущенно глядела в пол.
   -Ну а теперь, покажи ей раздевалку, а ты Женя, потом приходи ко мне, мы с тобой еще потолкуем.
   Женя, взглянула на мастера и смиренно кивнула головой.
   -Вот и ладненько, ступайте.
   Женя с парнем вышли, а Антон Федорович вновь вернулся к прерванному занятию.
   Антон Фёдорович был на заводе старожилом. На завод четырнадцатилетним подростком его привел отец, который в ту пору служил главным денщиком в поместье принцессы Ольденбургской. Он был из тех людей, след от которых остается в душе чистый и, светлый. Антон Федорович делал хорошо свое дело, помогал другим, в особенности молодым, для них он был наставником. К нему приходили посоветоваться, одолжить денег, починить примус, колесо у телеги. У него своих дел было невпроворот, а он в помощи не откажет. Он был один из немногих счастливчиков, чьи сыновья здоровые, невредимые, вернулись с фронта. Он был горд за четверых своих сыновей, он благодарил бога, что тот сберег их, и одновременно испытывал неловкость за свое отцовское счастье, так как многим другим отцам, матерям, женам, сестрам, сыновьям, дочерям, повезло меньше, а то и вовсе не повезло.
   Вскоре в кабинет вернулась Женя, в спецовке на размер больше, от чего она казалась еще худей. Антон Федорович вновь, поднялся ей на встречу, указывая на стул у стола. Сам сел напротив, и потирая руки, степенно, изредка кряхтя, стал интересоваться полученными знаниями.
   -А скажи мне Женя, о стадиях переработки сахарной свеклы?
   Еще недавнее волнение ушло. Не думая ни минуты, Женя уверенно стала говорить:
   -Стадий процесса шесть. Первая, подача свеклы и очистка её от примесей. Вторая, получение диффузного сока из свекольной стружки. Третья, очистка диффузного сока. Четвертая, сгущение сока выпариванием. Пятая, варка утфеля и получение кристаллического сахара.
   -Хорошо, - заметил Антон Федорович. И следом стал задавать другие вопросы касающиеся производства.
   Женя продолжала быстро и уверенно отвечать, будто чеканила монеты.
   -На начальном этапе комплексной линии идет подготовка свеклы к производству. Эта линия состоит из свеклоподъемной установки, гидротранспортера, песколовушки, ботволовушки, камнеловушки и водоотделителя, а так же свекломоечной машины. - Больше часа Женя отвечала на вопросы, слушала сама о заводе, на котором ей предстояло работать. Когда рассказывать было уже нечего, а вопросы закончились, они пошли в цех, где наставник, лично стал знакомить Женю с местом работы.
  
  
  
   Женя на работу вставала рано. Как впрочем, всё женское общежитие: большинство работниц завода вставали в первую смену, громко разговаривали, шмыгали тапочками по деревянному полу, хлопали дверьми. Кто-то шёл к умывальникам, кто-то на кухню ставить чайник, при этом напевая куплеты. За окнами, приветствуя новый день, чирикали воробьи.
   Дуся собиралась первой, разливала горячий чай по стаканам, нарезала булку или хлеб, жарила или варила яйца, и почти всегда ставила на стол литровую банку повидла, яблочного или сливового.
   -Подъем сони! - громко говорила она. Наспех, делала большие глотки чая, большой ложкой цепляла одно жареное яйцо, в два укуса кончала с куском булки.
   Вставала Шурочка, за ней, сладко потянувшись в кровати, вскакивала Женя, и обе шли в умывальную комнату. Спешно возвращались, одевались, и садились завтракать. Дуся, быстро перед зеркалом поправляла волосы и выходила из комнаты, призывая своих подруг не опаздывать. За столом, с набитым ртом, девушки соглашаясь, дружно кивали. Проходило чуть больше получаса, и Шурочка с Женей выходили из комнаты, легко сбегали с ступенек, выходили из общежития и вместе с другими парнями и девушками шли на завод.
   На проходной было три вертушки, через которые, предъявляя пропуск контролерам, рабочие проходили на завод. Шурочка и Женя всегда проходили через одну вертушку, где сидела Дуся. Показывали ей свои пропуска, Шурочка обменивалась с ней несколькими фразами, и следом, каждый шел на свое рабочее место. Шурочка шла в лабораторию, где она работала лаборанткой, а Женя шла в цех.
   В цехе было несколько бригад, каждая из которых отвечала за работу отдельного участка линии комплексного оборудования. Женя работала в бригаде Љ1. Бригада, что следила за работой оборудования на начальном этапе линии, там, где подготавливали свеклу к производству: свеклоподъемные установки, гидротранспортера, песколовушки, ботволовушки, камнеловушки, водоотделения, а так же свекломоечной машины. Вместе с другими парнями, а их было пятеро, она мыла, чистила, готовила ленту к предстоящему сезону. Ходила вдоль работающей ленты, прислушиваясь. Если где-то скрипнуло, или какие другие посторонние звуки, она принималась закручивать гайки, болты, шурупы, и т. д. Парни из бригады, частенько её жалели, не пуская на грязный или трудный участок ленты. Женя, замечала, что нравится парням из бригады, была с ними дружелюбна, с удовольствием сама пользовалась своим положением. Вместе с бригадой ходила в заводскую столовую в обеденный перерыв, правда в столовой она отделялась и шла к столу, где её уже ждали Шурочка, Дуся и Марина. Они быстро ели комплексный обед за 90 копеек, вели разговоры, и вновь расходились по рабочим местам. После работы, Женя, по обыкновению встречалась у проходной с Шурочкой и они, вместе не спеша, шли в общежитие. Мимо них проходили другие мужчины и женщины, парни и девчата.
   В общежитии каждая находила себе занятие. Шурочка садилась к столу, за книги, конспекты, так как вскоре ей предстояло ехать в Воронеж, сдавать вступительные экзамены в Сельскохозяйственный институт. Женя устраивалась удобно на кровати с книгой в руках. Проходило еще немного времени и, возвращалась Дуся. Она ложилась на кровать и на час другой прикрывала глаза.
   Вечером, девушки выходили на прогулку. Они шли, не торопясь по деревенским улочкам, переулкам, утопающим в зелени, наслаждаясь теплыми летними вечерами. Мимо старушек на лавочках сидевших рядком вблизи своих домов, мимо шумной детворы, бегавших за одним мячом по всей улицы. Выходили на окраину и шли по узкой дорожке, что разделяла поле высокой зреющей ржи к усадьбе принцессы Ольденбургской. Прохаживались, вокруг изношенного временем замка, сидели на быстро сколоченных кем-то лавках у каменной фигуры собаки, любимой собаки, когда-то жившей здесь хозяйки замка. Дуся рассказывала истории связанные с замком и его обитателями, когда-то услышанные от своей бабушки и матери, изредка добавляя к ним свое. Девушки её с интересом слушали, а Женя и вовсе давала волю воображению.
  Сидели подолгу. Им нравились эти места, и они, неохотно покидали их, когда уже смеркалось.
   По воскресным дням, Женя, Дуся и Марина ходили в клуб на просветительные лекции, после которых всегда были танцы. В чёрной прямой по колено юбке и белой блузке она ходила всегда в клуб и ей очень хотелось что то новенькое, свежее из нарядов. Она глядела на Марину, Дусю, других девушек и завидовала им, несмотря на то, что и так пользовалась успехом у парней. Редко, в медленный танец, она оставалась не приглашенной.
  
   В первых числах августа, Женя получила письмо от Нади. Была пятница, как обычно после работы Шурочка сидела за столом, уткнувшись в учебники, Дуся и Женя лежали с прикрытыми глазами.
   В комнату вбежала веселая Марина, размахивая конвертом:
   -Пляши! - сказала она Жени.
   Женя от неожиданности вздрогнула, открыла глаза, присела, не вставая с кровати.
   -На, - протянула конверт Марина.
   Женя взяла конверт и опустила ноги на пол.
   Веселость, с лица Марины не исчезала. Она приплясывала, передвигаясь по комнате.
   Шурочка удивленно следила за ней, а Дуся не открывая глаз, нервно дергала скулами.
   -Ты чего скачешь? - вырвалось у Дуси.
   Марина села за стол, обхватила ладонями свои розовые щеки, и глядя в глаза Шурочки, тихо сказала:
   -Девчонки, второго сентября у нас с Димкой свадьба. Она умолкла, а через минуту воскликнула. - Я выхожу замуж! За - муж! - Она развернулась всем телом к Жени, раскрывавшей конверт, и Дуси, уже шарившей ногами под кроватью, выискивая тапки.
   -Девочки ну что вы молчите? Дуся, Женя, вы за меня рады или не рады?
   -Конечно, мы за тебя рады! - широко улыбаясь, сказала Женя. Это здорово иметь семью...
   Шурочка согласилась с Женей, она встала, подошла к девушке и крепко её обняла, - мы правда, правда, рады за тебя и за Диму.
   -Дуся ну а что, ты молчишь?
   Наконец, нашлись тапки, Дуся встала, поставила руки на бедра и с важностью произнесла:
   -Поздравлять я тебя буду на свадьбе, если пригласишь?
   -А ты в этом сомневалась. Конечно, девчонки, подружки мои, конечно я, нет, мы с Димкой вас всех приглашаем! Как же я буду без вас! - И она толи от счастья, толи, смутившись, уткнулась лицом в ладони.
   Шурочка вновь обняла её:
   -Ну что ты дуреха.
   К ним подошла Дуся и, обняв двоих, также с важностью произнесла:
   -Тогда пара шить свадебное платье! Да и нам самим приодеться, а то, как же на свадьбу и без обновки. Как вы думаете? - И она, оглянувшись на Женю, подмигнула.
   Женя отложила конверт на тумбочку, смотрела на Дусю и одобрительно кивнула. Она никогда ещё не была на свадьбе, и конечно ей очень хотелось там быть, видеть жениха и невесту, поздравлять их, праздновать вместе со всеми это событие.
   Поговорив еще немного о предстоящей свадьбе, Марина ушла, вскоре ушли в магазин Дуся с Шурочкой. Женя осталась одна. Она взяла конверт, прошла к окну поглядела в след своим подругам, и села за стол читать письмо.
   Здравствуй Женя!
   Пишет тебе твоя подруга Надя. Два месяца прошло, как мы расстались и все два месяца я вспоминаю вас, своих милых подруг. Живу я в маленьком посёлке близ г. Томска вдвоём с мамой в небольшом, но уютном и тёплом доме. Места, здесь очень красивые: бескрайние леса, река Обь широкой лентой пролегла по краю посёлка. В реке много рыбы. Я в жизни не ела столько рыбы, как здесь. Мама по прежнему работает на лесозаготовке, а я устроилась в местную библиотеку и очень этому рада. Есть возможность много читать и готовиться к вступительным экзаменам на будущий год в педагогический институт.
   Женя, а как устроилась ты? Что планируешь в будущем? Не хочешь ли и ты учиться дальше? Напиши. Я заканчиваю писать, пришли читатели.
   Надя.
  
  Женя медленно, свернула лист бумаги, вложила обратно в конверт, отложила его в сторону. Подперев кулаками подбородок, она принялась глазами медленно блуждать по раскидистым веткам за окном. Разглядывала ветки и мысленно задавала себе вопрос. Как ты Женька, планируешь своё будущее? Какое оно у тебя, это будущее?
   Все прошедшие годы за неё решали, что ей делать, что одевать, что есть, как себя вести, где учиться. И вот теперь она должна решать всё сама.
   Она еще с четверть часа сидела, глядела в окно, а потом встала из за стола, подошла к своей тумбочки, достала из верхнего ящика тетрадь, химический карандаш и вернулась за стол. Она не медленно открыла тетрадные скобки, достала двойной лист в косую полоску и принялась писать письмо.
  
   Здравствуй Надя!
   Получила сегодня твоё письмо, и в этот же день пишу ответ. Очень хорошо, что тебе нравится твое место жительство, работа, хорошо, что ты намерена учиться дальше. Ты спрашиваешь меня, как я планирую свое будущее, признаться этим вопросом ты меня озадачила. Если ты имела в виду мое дальнейшее обучение, так я тебе отвечаю, я не знаю. Что я знаю точно, так это то, что хочу работать, зарабатывать деньги, хочу купить себе отрез на платье, туфли, наконец, теплое зимнее пальто. Осенью пойду в театральный кружок, на курсы кройки и шитья при клубе. Ты знаешь, у нас Марина, она тоже детдомовская выходит замуж, так вот она говорит, что Димка это её будущее. Она плачет, когда нам рассказывает о маме Димки, которая её называет дочкой. Мне бы тоже хотелось, встретить любимого человека, выйти замуж, стать для матери мужа дочкой. Предвижу, как ты отреагируешь на моё желание вы замуж, но мне хочется иметь семью. У тебя есть мама, которая тебя любит, тебе можно мечтать о чём - то другом, а я одна, мне даже голову преклонить некому.
  
   Пиши, с приветом твоя Женька.
  
   Письмо получилось емким, но ей не хотелось больше писать. Она еще раз пробежала по написанным строкам, оторвала пустой лист, спрятав его в тетрадку, сложила в двое письмо, встала из за стола подошла обратно к тумбочки, достала с нижней полки черную кожаную сумочку и сунула туда письмо, рядом бросила тетрадь.
   Она закрывала дверцу тумбочки, как услышала в коридоре голос Дуси. Спустя минуту дверь открылась, и в комнату вошли девушки. Шурочка первая, следом за ней Дуся, размахивая авоськой.
   -Женька! - с порога скомандовала Дуся, - иди, ставь чайник, будем пить чай, погляди, какие мы пряники медовые купили, свежие, прямо из печки, - и она громко рассмеялась.
   Взглянув на горящие глаза Дуси, Женя тот час обо всем забыла, что мучило её еще несколько минут назад. Она кивнула и побежала на кухню, а девушки начали переодеваться, а следом готовить стол к чаепитию. Из авоськи Шурочка достала сверток с пряниками, буханку хлеба. Хлеб она отнесла в шкаф, а Дуся начала выкладывать на тарелку пряники.
   Когда все, троя сели за стол, и разлили по стаканам горячий чай, Дуся начала говорить:
   -Шурочка, как мы раньше с тобой договорились, ты на будущий четверг едешь в Воронеж и останавливаешься на неделю у моей двоюродной тетки. Я ей уже послала весточку. - Дуся умолкла.
   Шурочка слушала, помешивая маленькой ложечкой сахар в стакане. Женя откусывала пряник, дула на чай, и не понимая разговора, смотрела то на Дусю, то на Шурочку.
   Прошла минута, другая, и Дуся продолжила говорить.
   -Ты Шурочка предашь тетке, что в пятницу вечером я с Женькой приеду, да пусть не пугается, всего на две ночи, а в воскресенье пораньше уедим.
   Женя поперхнулась, и закашляла.
   -Ну, ты чего? - буркнула Дуся, хмуря брови.
   -Я, с вами в город? - Широко раскрыв глаза, и борясь с кашлем, сказала Женя.
   -Да в город! Тебе хочется быть нарядной на свадьбе?
   -Да - а, - только и смогла сказать Женя.
   -Вот! А красивый отрез, можно купить только в городе, и туфли, тоже в городе, и подарок молодым, тоже в городе. - Она что-то ещё говорила, но голос её был далеким для Жени. Замирая от неожиданных чувств, от удивления, она погрузилась в свои мысли.
  
   Дусина родственница, женщина шестидесяти пяти лет, проживала в двух остановках от железнодорожного вокзала, в тихом переулке, в старом, чудом уцелевшем после войны доме, занимала однокомнатную квартиру на первом этаже, первого из двух подъездов. Маленькая, опрятная комната с бедной, расставленной вдоль и по углам стены мебелью, не многим больше была кухня с печкой и выделенным углом за ней под чугунную ванну, скрытую за ширмой, санузел, прихожая три на три метра. Еще юной девушкой, хозяйка этой квартиры приехала в город на заработки. Устроилась на завод к хозяину, вскоре вышла замуж, родила сына. После революции, из подвального помещения она с семьей переехала в эту квартиру. В первый год Великой отечественной войны, женщина овдовела, а к концу войны получила похоронку на сына. Мать Дуси звала женщину назад в деревню, чтобы той легче было переживать утрату, но женщина отказалась.
   В пятницу, после шести вечера Дуся, Женя с авоськами в руках, переступили порог квартиры. Небольшого роста, сутулая, от чего казавшаяся еще меньше, хозяйка с белой косынкой на голове встретила девушек в замешательстве. Последний раз, она видела племянницу лет пятнадцать назад, да еще испортившееся зрение. Она силилась угадать, какая из двух её племянница, и чем дольше она всматривалась, тем сильней она терялась в догадках.
   Женя смутилась, опустила глаза в пол.
   Дуся напротив, опустив на пол авоськи, решительно сделала шаг вперед, раскинув широко руки.
   -Теть Варь, это я, Дуся, ваша племянница. Вы, поди, меня не признали, да?
   Женщина облегченно вздохнула, сделала шаг на встречу. Она виновато улыбалась, приговаривая себе под нос, что-то оправдывающее её.
   Дуся по-хозяйски обняла женщину, прижала её к груди.
   -Теть Варь, я же все понимаю, вы не расстраивайтесь только. Кто знает, узнала бы я вас, встретив вас на улице. - Дуся поглаживала женщину по спине, а та, прижавшись к груди, тихо всхлипывала. Потом, женщина спохватилась, отступила назад, поправляя косынку.
   -Что же это я вас на пороге держу. Дуся, зови девушку в комнату, а я на кухню, вечереть соберу, а то с дороги проголодались, - тихим, медлительным голосом сказала женщина.
   -Теть Варя, это Женя, - и тут же спросила, - где Шурочка?
   - Она как ушла с утра, так еще не возвращалась.
   -Теть Варь! - спохватилась Дуся. - Мамка же вам гостинцев передала, а я совсем забыла, - она подняла с полу две авоськи, еще две взяла из рук Жени, плечом подтолкнула Женю вперед к комнате. - Ты Женька проходи, садись, а я скоро.
   Дуся ушла, а Женя сняла танкетки и не решительно прошла в комнату, села на край кушетки, кожаная обивка которой была потертой от времени. Взгляд её, стал, медленно, блуждать по комнате: абажур, кровать с кованными горидушками, широкий дубовый шкаф, светло зеленые стены, стол в центре комнаты, что был убран белой кружевной скатертью. Взглянула на окно, где стояли два горшка с цветущей красной и белой геранью, на два мужских портрета висевшие рядом над кроватью. Она дышала тихо, будто затаившись, строго прижимая руки к своему стройному телу, черной юбки, что падала ниже колен. Было тихо, только монотонный ход часов нарушал тишину.
   Женя повернула голову и искоса взглянула на ходики с кукушкой висевшие у неё над головой. Они однообразно издавали звуки проходивших минут "Тик! Тик! Тик!" - щелкали они. Женя встала. Едва заметная улыбка вдруг появилась на её губах. - " Да, эти ходики мне знакомы, точно такие висели у нас в доме, кукушка в маленьком окошке, что каждый час выглядывала из него, повторяя три раза, - Ку-ку! Ку-ку! Ку-ку!" - Мысленно сказала она себе. Она тут же вспомнила мать, которая по вечерам, часто рассказывала о кукушке, сказку, ей и Маруси, вспомнила отца, который раз в неделю маленьким ключиком подводил ходики. Её улыбка скрылась внезапно, так же как и появилась, глаза опустились в низ, она задумалась.
   Ходики показывали без четверти восемь вечера. На улице смеркалось. Скрипнула входная деревянная, заржавевшая в петлях дверь, впуская в квартиру довольную Шурочку. В легком телесного цвета платье, с рыжеватой сумочкой через плече, она крепко прижимала к груди большой бумажный кулек с яблоками и грушами. Женя обернулась. Она увидела подругу, расплылась в улыбке, и забыла, о чем минуту назад думала.
   -Шурочка! - не громко воскликнула Женя, и тут же выскочила в прихожую.
   Шурочка поцеловала мягкими губами щеку Жени, - держи, а то сейчас все рассыплю, - она сунула пакет с фруктами в руки Жени, а сама принялась снимать босоножки в тон сумочки, которую бросила на рядом стоявший комод. В коридор вышла Дуся, а следом за ней тетя Варя. Последняя, держала в руках полотенце и, наклоняя голову вперед, выглядывала из за плотного тела племянницы. Обе, молча, вопросительно смотрели на Шурочку.
   -Дуся, теть Варя, не ругайтесь, я правда освободилась только в шесть вечера, а потом погуляла по городу. Вот, только что у бабушки купила, - и она небрежно показала рукой на кулёк, который прижимала к себе улыбающаяся Женя.
   Дуся, продолжая вопросительно смотреть на подругу, спросила;
   -Ну, а как экзамен? Ты сдала?
   Шурочка, кивнула головой. - Один сдала, осталось еще два!
   -Я не сомневалась в твоих способностях! - облегченно вздохнув, сказала Дуся.
   -Ну, славу богу! - тихо протянула тетя Варя.
   -Ты молодец! Я тоже за тебя рада, ты так много занималась, остальные тоже сдашь, - подхватила за другими Женя.
   Тетя Варя пошла на кухню, а Дуся, забрав у Жени кулёк, приказала девушкам мыть руки, и следом за тетей пошла на кухню.
   Спустя час после ужина все стали готовиться ко сну. Женя и Шурочка легли вдвоем на кровати, тетя Варя на кушетки, а Дуся легла на матрас, что постелили на пол.
  
   На другой день, в восемь утра, девушки только что успели открыть глаза, как в комнату вошла тетя
  Варя. Пожелала всем доброго утра, поинтересовалась, хорошо ли они провели ночь, и пригласила на кухню к столу, на котором уже стояли белые чашки с чайными ложечками и такая же масленка, сахарница. Девушки дружно поблагодарили женщину за заботу, сладко потянулись и начали вставать.
   Вскоре они в ситцевых халатиках сидели за столом, на котором кроме чайного набора, ещё стояла широкая тарелка с нарезанным белым батоном. Тетя Варя разлила горячий чай по чашкам, пожелала приятного аппетита и села в стороне у окна. От предложения Шурочки, присоединиться к ним, она отказалась, сославшись на то, что она уже пила чай, ранним утром. Подперев обеими ладонями лицо, женщина, принялась расспрашивать девушек об их намерениях на нынешний день. Она говорила медленно, тихо, слушала девушек внимательно, давала советы на правах жителя хорошо знающего город.
   В полдень девушки, уже ходили по городским улицам. Ясный, теплый день, с освежающим ветерком располагал к хорошему настроению. Они ходили по городским аллеям, которые обегали по всему городу, заходили в парки, любовались клумбами, где над зеленой травой возвышались высокие кусты роз, от которых исходил сладкий аромат. В парке сидели на скамейки ели мороженое и смотрели, как подросток прикрыл пальцем отверстие трубы, и от этого, в фонтане бесчисленных брызг солнце играло цветами радуги. Местами аллеи казались узкими и тесными оттого, что пожилые мужья выводили на прогулку супруг, от большого количества женщин, возивших в колясках детей, от модниц, признававшие только места многолюдные для показа своих нарядов.
   Женя, широко раскрыв глаза, восторженно глядела на все, что её окружала. Она, то и дело дергала за подол юбки, то Дусю, то Шурочку, восторгаясь буквально всем. Дуся, как и Женя, тоже на все смотрела с удивлением, интересом, что было нельзя сказать о Шурочке, которая за несколько поездок в город, успела привыкнуть к городским красотам.
   Зашли в магазины, что советовала тетя Варя. В магазине ткани, девушки купили себе отрезы на платье, там же купили в подарок молодым два комплекта постельного белья, накидку на подушки. Зашли в большей, трехэтажный универмаг - в народе звавшийся Утюжком, за архитектурную планировку здания. Ассортимент, предлагаемый покупателям, поразил всех троих.
  В рыбном отделе - было выставлено несколько сортов красной и чёрной икры в больших мисках, на лотках несколько сортов белой и красной рыбы, рыба холодного и горячего копчения, копчёные угри, маринованные миноги, селёдка в банках и бочках, живая рыба из рек.
  В мясном отделе - говядина и баранина делилась на четыре категории с различной ценой, в зависимости от части туши. Куры, утки, гуси, индюшки, перепела. В гастрономическом отделе - разнообразие колбас, сыра, молочных и кислых продуктов. Крабы - консервированные в банках. Овощной отдел - ассортимент местных овощей и фруктов, апельсины, гранаты.
  Второй и третий этаж занимали отделы - галантереи, текстиля, верхней женской одежды, верхней мужской одежды, одежды и игрушек, мужской и женской обуви и прочие отделы.
  Девушки, один за другим обходили все отделы, останавливались, разглядывали товар. Особенно их впечатлил первый этаж, от ассортимента продуктов, от запахов, что витали в воздухе, у девушек сводил желудок, кружилась голова. Но единственное, что они смогли купить сообща это кровяной колбасы - пятьсот грамм, да апельсинов - пять штук.
  В отделе обуви, Дуся и Шурочка, купили себе по паре чёрных кожаных туфель, по двести рублей. Женя тоже примеряла туфли, осенние ботики, крутилась перед большим зеркалом, но купить не решилась, оставив покупку обуви на другой раз, лишь в галантерейном отделе она купила пудреницу и небольшое настольное зеркало.
  
   Домой девушки вернули под вечер, когда солнце готово было скрыться за горизонт. Они были уставшими, но удовольствие от прогулки, легко читалось на их лицах. Женя, медленно села на кушетку, вытянула ноги вперед и прикрыла глаза - в голове все кружилось, перед глазами возникали клумбы с зеленой травой и розами, дорожки, бесчисленные брызги фонтана, игравшие на солнце различными цветами, коледоскоп прилавков с различными товарами. Вскоре, она погрузилась в темноту и уснула. Открыла глаза от прикосновения за плечо. Она повела глазами в бок и увидела рядом сидящую Шурочку, с добрым, проникновенным взглядом.
   -Устала? Ну, ничего, сейчас поужинаем, и ты ляжешь в постель, там будет тебе удобней.
   Женя, потерла кулаками глаза, и тихо спросила Шурочку:
   -Я долго спала?
   -Хватило, что бы собрать на стол, - с усмешкой вмешалась Дуся, сидевшая уже за столом, отодвинутым ещё прошедшим днём к окну.
   -Женя, не поднимая головы от спинки, повернула голову, и взглянула на Дусю.
   -Ну ладно, - продолжила Дуся, - вставай, а то у нас уже внутри все сводит от голода.
   -Правда, правда, есть очень хочется, - добавила Шурочка, погладив Женю ещё раз по плечу.
   В комнату вошла тетя Варя с горячей сковородкой в руке. По-доброму, окинула взглядом Женю, посетовала на подгоревшую картошку и, поставив сковородку на чугунную подставку, на стол, позвала всех ужинать.
   На столе, кроме сковородки стояли тарелки с нарезанной кровяной колбасой, хлебом, нарезанными свежими помидорами, в небольшой стеклянной вазе лежали апельсины.
   За столом все были не многословны, кроме Дуси. Она все рассказывала тете о том, что они видели, жаловалась на то, что в деревнях этого нет, что это не справедливо. Тетя тихо соглашалась, звала племянницу в город жить.
   -Нет теть Варь, - возражала Дуся, - "Где родился, там и сгодился", да и кто меня отпустит с завода. Нет, я лучше в город на экскурсию буду приезжать. Вон опять - же Шурочку проведывать. Правда, Женька? Будем навещать Шурочку? - и она пристально посмотрела на Женю.
   -А мне понравилось в городе! - начала говорить Женя. - Я не проведывать, я бы жить здесь хотела. В городе чисто, не то, что в деревне, девушки нарядные ходят, магазины, вон какие. В городе жизнь совсем другая!
   -Вот, тебе приехали! - вспыхнула Дуся. - А кто в деревне жить и работать будет. Весь этот разносол, он что, с неба на прилавки падает! В городе она жить хочет! А где ты тут работать будешь?
   Тетя Варя, Шурочка стали успокаивать разгорячившуюся племянницу и подругу, но Дусю уже было не остановить. Она начала обвинять Женю в несознательности, в эгоизме, комсомольской незрелости.
   Женя сидела, молча, опустив глаза в тарелку с остатками жареной картошки. Она сидела на месте, словно не живая. Все в ней сейчас было замедленно, она не чувствовала времени, и оттого громкий голос Дуси пугал её, она вздрагивала, испуганно озиралась и вновь погружалась в себя.
   -Дуся, Дуся, остановись! - укоризненно, повысила голос, всегда спокойная, уравновешенная Шурочка. - Ты обрушилась на неё, за то, что она поделилась своими мыслями, и только! Да и что ужасного она сказала, я тоже хочу жить в городе, учиться, работать, но от своего желания, я не считаю себя хуже.
   У Жени, самопроизвольно покатились по щекам слезы, она вдруг вскочила и выбежала на улицу. Пробежала несколько шагов и буквально рухнула на скамейку близ подъезда. Она наклонилась вперед, обхватила руками колени, покачивалась и плакала.
   Вечер был теплым, без ветра, лишь стрекотание кузнечиков нарушало тишину. Верхушки и боковые края деревьев, живописно освещались искусственным светом фонарей. В небе мерцали звезды. Вокруг был покой. Постепенно, минута за минутой, Женя успокаивалась, слезы, которые должны были излиться, излились, на душе стало легче. В тишине, она услышала голоса, обернулась. Окна первого этажа были настежь распахнуты, на подоконнике стоял горшок с геранью, в глубине комнаты слышались голоса, и звенели бокалы.
   -За встречу! - Послышался мужской голос.
  " Наверное, встретились люди, которые долго этого ждали, подумала Женя. - Может уже не надеялись встретиться, а встретились". И чья-то нараспашку, открытая радость на миг коснулась Жени. Она вмиг ощутила, что в жизни все несбыточное может сбыться. - " Может меня, ищет крестная, дядька Петр и вскоре они найдут меня" - неожиданно для себя произнесла она вслух и смутилась.
  Прошло два часа, как Женя вышла водвор. Уже погасли все окна в домах, а она все сидела, думала, вспоминала мать, отца, Марусю, крестную, Севу, вспомнила детский дом.
   Открылась дверь подъезда, и за спиной послышались приближающиеся шаги. Женя выпрямилась, оглянулась назад. К ней торопливым, легким шагом приближалась Шурочка.
   -Шурочка! - не громко воскликнула она. - Я забыла, что меня уже долго нет.
   Шурочка подошла, села рядом, взяла руки подруги в свои руки, дружелюбно взглянула ей в лицо.
   Лицо Жени было бледным, даже при свете ночных фонарей, в глазах её, заметна была усталость и грусть.
   -Ничего, ничего, сиди, и я с тобой посижу. Хорошо? - Шурочка вздохнула и подняла глаза к небу.
   Девушки не продолжительное время сидели молча. Тишина к этому располагала. А потом, Шурочка начала говорить:
   -Женя, ты не держи обиды на Дусю, она наговорила не со зла.
   -Тогда, за что она меня так? - возразила Женя, и у неё вновь на глазах появились слезы.
   Шурочка вынула платок из кармана своего халата, протянула Жени, та взяла платок и торопливо начала промокать уголки глаз.
   -Она сама хотела жить в городе и годом раньше даже попыталась переехать, но её с завода не отпустили, комсорг цеха вызвал её к себе и сказал ей приблизительно то, что услышала сегодня ты от неё. - Шурочка на минуту умолкла, а следом продолжила. - Знаешь, многие хотели бы жить в городе, и это понятно, в городе совсем другая жизнь, другие возможности. Только, кто будет сеять хлеб, выращивать ту же сахарную свеклу, кто будет работать на заводе и производить сахар, который потребляют все, кто?
   Но ты же тоже хочешь жить в городе?
   Шурочка взглянула на маленькие, золотистые часики, что были у неё на левой руке, коснулась плеча Жени и скромно улыбнувшись, сказала:
   -Хочу! Но, поступаю в сельскохозяйственный и после окончания, поеду жить в деревню, по тому, что мне нравится работать на земле. Пойдем в дом, пара спать, завтра нам рано вставать.
   -Понятно, - протянула Женя и встав со скамейки, медленно пошла следом за Шурочкой в дом.
  
   На другой день, с утра, небо заволокло, белыми, низкими тучами, а когда Женя с Дусей без четверти девять сели в вагон паровоза, пошел мелкий дождик, который затянулся на целый день. Всю дорогу и весь последующий день, девушки не проронили не слово. Женя боялась, вновь навлечь на себя гнев Дуси. Дуся же, еще прошедшим вечером, лежа на полу, на матрасе, осознала свою горячность и не справедливость по отношению к подруге, но недостаток в характере, который она тоже сознавала, не позволяли сделать первый шаг к примирению. Лишь вечером, тягостную обстановку, разрядила Марина, своим появлением в комнате общежития.
   Марина, вошла в тот момент, когда Женя сидела на кровати, поджав под себя ноги, держала в руках томик Тургенева, пыталась читать "Дворянское гнездо". Но, напряжение, не давало ей сосредоточиться, проникнуть в суть текста. Дуся, лежала на кровати, закрыв лицо газетой.
  Марине не тяжело было догадаться, что между девушками, что- то произошло. Женя, заметив приход Марины, отложила книгу в сторону, встала с кровати и, сделав несколько легких шагов, подошла к ней.
  Они поздоровались. Марина, взглядом указала на Дусю, следом вопросительно посмотрела на Женю. Женя молчала. Марина сдержанно улыбнулась, и следом, звонким голосом сказа. - Ну что, как съездили? Что купили? - Она потерла указательным пальцем свой острый, прямой носик, взглянула на лежавшую без движения Дусю. Женя тоже оглянулась.
   Дуся медленно согнула ноги в коленях, лениво стянула с лица газету на кровать, так же лениво повернула голову к девушкам. Её глаза были слегка припухшие ото сна. - А это ты, - ленивым, низким голосом сказала она. - Ты проходи, мы тебе сейчас устроим демонстрацию, только я пойду, лицо ополосну. - Она медленно встала, потянулась, вытянув руки к верху, зевнула, втиснула ноги в тапки, и взяв маленькое вафельное полотенце, вышла из комнаты.
   -Что же произошло? - сказала Марина, оглядываясь на закрытую дверь комнаты.
   Женя слегка нахмурила брови, опустила глаза в пол и махнула рукой.
   -Мы немножко не поняли друг друга, а от этого настроение всегда портится. Ведь так?
   Марина искоса, удивлённо взглянула на Женю, пожала плечами, но решив не продолжать тему раздора, спросила о Шурочке, о том, как они съездили?
   Женя оживилась, подставила Марине табуретку, та села, а Женя, принялась рассказывать о Шурочке, о прогулке по городу, о магазинах. Она рассказывала интересно, правильно, жестикулируя руками. Марина слушала и завидовала - "умеют же люди рассказывать" - думала она. Рассказывая, Женя увлеклась, и чуть не проговорилась о свадебном подарке.
   Вошла Дуся и, этим спасла положение. Она взглянула на подругу и поняла, что вовремя вошла.
   -Ну, рассказывать, ведать больше нечего, - сказала она, проходя к кровати. - Сорока все донесла. Тогда будем тебе показывать, - и она полезла в шкаф, достала большую холщевую сумку.
   Женя, взглянула на Дусю и тоже полезла в тумбочку за покупками.
   Марина молча, ждала, пока Дуся и Женя, каждая у своей кровати вытаскивали покупки. Наконец, Дуся первой начала показывать отрез темно-зеленого бостона на юбку. Она поднесла отрез к Марине, дала ей в руки, а сама пошла, обувать туфли. Марина повертела отрез в руках, пощупала уголок ткани. Когда Дуся обула туфли, она вновь подошла к Марине, взяла у неё ткань и, развернув, обернула его вокруг себя.
   -Ну как? - сказала она, поворачиваясь, то вправо, то влево, перед Мариной. - Тебе нравится?
   Марина, одобрительно покачала головой, не громко похлопала в ладоши. - Хорошо, Мне нравится!
   -А тебе Женька нравится? - Широко улыбаясь, сказала Дуся, повернувшись всем телом к Жени.
   У Жени, в этот миг, будто камень с души упал, лицо её посветлело, появилась улыбка, она с легкостью поддержала выбор подруги.
   Марина перевела взгляд на Женю, попросила её, показать свои покупки.
   -Хвались, Хвались! - поддержала Дуся, сворачивая ткань, снимая туфли.
   Женя развернула бумажный сверток, что ждал своего часа на кровати, достала синий отрез тонкой шерсти и, развернув его, приложила к себе. Несмотря на неяркий искусственный свет в комнате, было заметно, что синий цвет, очень шёл Жени, он освежал и без того её хорошенькое, молодое личико.
   Девушки, обе улыбнулись и в один голос, воскликнули - Здорово!!!
   Женя была рада, что подругам понравился её выбор ткани, следом отбросив ткань на кровать, она полезла в ящик тумбочки, достала золочёную коробочку с пудрой. - Вот еще, - протянула вперед она руку, где в ладони лежала пудра.
   -Барыня... - развела руками Дуся.
   -Девчонки, - вы у меня на свадьбе, будите самыми красивыми! Во всем р.п., как вы, не сыскать.
   Девушки ещё больше часа общались друг с другом. Марина рассказывала о предстоящей свадьбе, о своем свадебном платье, что шьет местная портниха. Предложила подругам сшить свои наряды у той портнихи. Дуся отказалась. Она решила сшить себе юбку сама. - А Женя приняла предложение, что успеть к свадьбе, да и шить хорошо она не умела.
   -Ну, вот и ладненько, - сказала Марина, вставая с табуретки, - завтра же и отнесем. После работы заходи ко мне, я тебя отведу. Берет она не дорого, а девчата отзываются о ней хорошо. Марина попрощалась и ушла, а девушки собрали, спрятали ткани, приготовили кровати ко сну. Женя, первая переоделась в ночную сорочку и легла, молча в кровать. Следом, в ночную сорочку переоделась Дуся, отдёрнула одеяло, села на кровать, но следом встала, подошла к Жени и повинилась за свою горячность. Женя вскочила с кровати, обняла Дусю. Девушки окончательно померились и с лёгким сердцем легли спать.
  
   Г Л А В А 6
  
   Прошла неделя. Шурочка вернулась, успешно сдав все вступительные экзамены. Через пару недель, ей предстояло покинуть р.п., завод, общежитие, подруг. Было решено, что она первое время поживет у тети Вари, пока не будет места в общежитии. Она радовалась своим успехам, и грустила, потому что проститься с подругами. Девушки уверяли, что будут навещать её часто, что она не будет успевать скучать по ним, так как учеба займет все её внимание. Шурочка слушала, снисходительно улыбаясь.
   Прошло ещё две недели. Наступил долгожданный, значимый день, для Марины и Дмитрия. День свадьбы, второе сентября 1953 г. День выдался ясным, солнечным, с легким дыханием осени. На улицы им. Ленина, в самом её начале, за увитой хмелем изгородью, стоял деревянный, штукатуренный дом, выкрашенный белой краской. Стоял отдаленно от изгороди, правая его часть пряталась в тени, раскидистых, высоких плодовых деревьев с добрым урожаем яблок и груш. Под ними же, чуть в стороне, стояли несколько сдвинутых друг к другу деревянных, накрытых белыми скатертями столов. На столах уже стояли бутылки с горячительными напитками, бутылки с лимонадом, домашним молодым яблочным вином. Так же на столах были расставлены тарелки, граненые стаканы и стаканчики, свои места заняли глубокие тарелки с пирожками, витыми булочками, нарезанным хлебом, салатами из овощей, малосольными огурцами. Калитка, была открыта настежь, куда входили приглашенные на торжество, родственники, друзья и знакомые новобрачных. У крыльца дома, стояли скромно, чисто одетые, родители жениха. Хозяин, худощавый, пожилой, ниже среднего роста, с задумчивым, суровым выражением лица мужчина, за плечами которого, тяжелая работа пахаря, жестокая беспощадная война и все лишения с ней связанные, потеря старшего сына.
  Хозяйка, чуть выше, полней своего мужа, с добрым лицом, добрыми глазами, словом в ней было все то, что вызывало к ней доверие, и желание прижаться к ней, в коком бы ни была она настроении.
  Они, легким наклоном головы приветствовали приходивших к ним гостей, принимали подарки для молодых. Женщина брала свертки, небольшие картонные коробки, повторно кланялась, а когда гости отходили, она передавала подарки мужу, который спешно относил их в дом и вновь возвращался.
   К полудню, во дворе дома, гостей собралось уже человек двадцать и все двадцать стояли в тени деверьях группами. Пожилые и старики в одном месте, те, что по моложе - семейные пары, чуть дальше, чуть левее стояли девушки, рассматривали друг у друга наряды. Группа парней стояла на противоположной стороне, в углу, в котором ничего не заслоняло обзор калитки. Они громко, вместе обсуждали всё, что может подлежать обсуждению вслух. Зубоскалили, от хорошего настроения и чувства предстоящего веселья.
   Порог калитки переступили Дуся и Женя. Дуся шла впереди, в зелёной юбки, подол которой прикрывал икры, в белой газовой блузке с коротким рукавом, в новых туфлях. Перед собой, в руках, она несла перевязанный белой атласной лентой, большой бумажный свёрток. Лицо её было слегка припудрено, легко подведены черным брови. В целом, весь её облик походил на образ классной дамы, которая вела за собой воспитанницу - Женю.
   Синее платье Жени, прилегавшее к талии, к низу ниспадала клешем до колен, длинные узкие рукава, небольшой треугольный вырез на груди, все платье, подчеркивало её изящную фигурку. Сам цвет платья, хорошо перекликался с голубыми глазами Жени и даже привносил им более яркий оттенок. Нежно-розовая помада на красиво отчерченных губах, темно - русые локоны, падавшие на плечи. Она была хороша!
   Девушки, шли к родителям, а парни, заинтересованным взглядом, молча, провожали их. Вручив подарки родителям, девушки откланялись, быстрым взглядом окинули все в округе и пополнили девичью группу.
   Вскоре, в калитку вбежало несколько мальчишек, в широких шароварах, в стоптанных башмаках, размахивая картузами, они звонкими голосами оповестили присутствующих, о приближении молодых: - Едут! Едут! Едут! Жених с невестой, едут!
   Во дворе все оживились, разрозненные группы, начали спешно передвигаться к калитки, выходить за её приделы, сливаясь на улице в одну большую группу. Посмотреть на новобрачных, выходили на улицу из соседних домов. Родители жениха засуетились. Мать спешно пошла в дом, отец, начал приглаживать редкие седые волосы на голове и окриком, поторапливать жену. Спустя минуту, другую, женщина вышла на крыльцо, с пшеничным, ароматным, караваем в руках, на вышитом рушнике. Осторожно с поддержкой мужа она спустилась по трем высоким ступенькам, и они вместе, пошли к калитке встречать новобрачных - " по старому русскому обычаю".
   Два резвых, рыжих, жеребца, упряжь которых была украшена десятком небольших алых ленточек, подкатили коляску ко двору, - ту, в которой полвека назад, помещики объезжали свои владения. Хозяин жеребцов и коляски, сидевший на козлах, сухой старик с желчным лицом и такими же белками в глазах, уверенно потянул поводья на себя, обругал жеребцов. Те, фыркая и пуская пену, остановились.
   -Пожалуйте! - сказал старик, оглядываясь на сидящих в коляске новобрачных и их свидетелей, Шурочку и не знакомого всем парня, ухмыльнулся беззубым ртом и добавил. - Все по лучшему образу!
   Гости расступились, образуя коридор.
   Дмитрий первым сошел с коляски. Высокий, поджарый, светловолосый, с орлиным носом, в новом черном свободного кроя костюме, с белой астрой в петлице, он протянул руку Марине - своей жене. Марина, сошла с коляски и сделала шаг к мужу.
   Улыбка прошлась по всем лицам, когда взглянули на новобрачную. " Какая она красивая", - подумал каждый. Марина была в белом легком платье, с отрезной талией и присобранной юбкой прикрывающей голени, с искусственной веткой небольших белых цветов в слегка приподнятых волосах, в белых открытых босоножках. Взгляд её был спокойным, движения частей тела были легкими, величавыми.
  Следом, сошел друг жениха. Человек лет двадцати пяти, выше среднего роста, широкоплечий, с правильным, выразительным умным лицом, с блеском серых глаз, чуть полноватыми губами. Темно серые, почти черные, отутюженные брюки, белая с накрахмаленным воротничком рубашка, сидели на его фигуре идеально. Рассыпающаяся, темно русая челка, с пробором на бок, закрывала до половины его высокий лоб. Он, как и Дмитрий помог сойти приветливо улыбающейся ему Шурочки, с забранными в пышный хвост волосами, одетой в черную прямую по колено юбку и розовую, с короткими рукавами - фонарик, с отложным воротником на вороте, батистовую блузку.
   Марина, сдержанно улыбаясь, окинула быстрым взглядом всех присутствующих, взяла мужа под руку и медленно пошла за ним к родителям, которые с трудом, сдерживая свое волнение, ждали их. За ними пошли свидетели.
   Женя стояла рядом с Дусей в левой стороне разделившейся группы. Она, обеими руками держала под руку Дусю и всякий раз дергала её; когда коляска подъехала, когда Марина сходила с коляски, когда смотрела на Шурочку. - Дуся, гляди, гляди, какие они красивые, а Марина, словно принцесса! - шептала она восторженно.
   -Погоди, - прошептала Дуся, - скоро и твой черед придет, и ты будешь принцессой.
   Женя подняла глаза к чистому голубому небосводу и невольно, будто кому то, широко улыбнулась.
   Новобрачных, встретили, поздравили родители. Те в свою очередь, друг за другом откусили от каравая, показали всем гостям, кто кокой кусок откусил. Гости, поприветствовали молодого мужа, который откусил кусок больше, - что означало главенство в семье. Следом, гостей пригласили к столу, на котором добавились глубокие тарелки с запеченной свининой, кусками жареной курицы, целиком отварной картофель, присыпанный щедро крупными кольцами жареного лука.
   -Пошли, - шепнула ей Дуся и, сделав шаг вперед, сдвинула Женю с места.
   Женя рассеянно посмотрела на подругу, на всех остальных, глубоко вздохнула и, не отпуская руку подруги, пошла следом за ней.
   Гости рассаживались, а хозяин, взяв плетеную корзину среднюю размером, с бутылкой горячительного и доверху наполненную различными продуктами, пошел к старику. Он тяжело поднял корзинку на козлы, сунул старику в руку свернутую бумажную купюру. Буркнул:
   -Благодарствую Петрович!
   Старик очень этому обрадовался.
   -Будь здоров щедрый человек, - пропел он, пришепетывая, на половину, беззубым ртом, запихивая крепко стиснутую купюру во внутренний карман, старого, видно не с его плеча, пиджака. Когда купюра была спрятана, добавил, - вот нам с бабкой сегодня праздник будет! А вам, погулять добро, да что бы голова на утро не болела. Кхе! Кхе! Кхе! - прокряхтел он, оголяя передние, пустые десна.
   -И тебе не хворать, - с усмешкой сказал хозяин. Откланялся, и медленно пошел к родным, знакомым, праздничному столу.
  
   Новобрачные уже сидели во главе стола. Они, смотрели друг на друга, передавая взглядом всё то, что происходило в их душе. Следом, по правую сторону от Дмитрия сидел свидетель, хозяйка дома, и далее, родственники друзья. По другую сторону, следом за Мариной сидела Шурочка, Дуся, Женя, и далее, общие друзья и знакомые. Все сидели и ждали возвращения хозяина дома. как только, тот вернулся и занял место рядом с сыном , началось празднование, поздравление новобрачных, крики - "Горько!!!", звон стаканов, принятие разносолов.
   Жени прежде не доводилось бывать на свадьбе, и её глаза, брови, выражали удивление, она испытывала не поддельный интерес к происходящему, только, когда кричали новобрачным - Горько! Она смущенно, словно стыдясь, отводила взгляд в сторону. Ела мало, за что, Дуся ей тихо, почти шёпотом выговаривала:
   -Что, ты глядишь по сторонам, гляди в свою тарелку, да ешь! Глянь, как все кругом поспевают - и, толкнув Женю тихонько локтем в бок, принялась, с аппетитом есть куриную ножку.
   По другую сторону от Жени, комсорг цеха Василий, обхаживал Женю по части напитков. Горячительное, вино, Женя отвергла сразу, потому, как не любила ни чего горького, острого, а вот лимонад пила с удовольствием, а тот в свою очередь, с удовольствием наполнял её стакан, услужливо заглядывая ей в глаза. Женя, снисходительно принимала обхаживания молодого человека, сдержанно улыбалась, бросая на него мимолетный пустой взгляд.
   Прошел час. Разносолов на столе заметно поубавилось, кто-то из приглашенных начал заметно скучать, другие наоборот входили в кураж.
   Женя, сделала глоток и взглянула на новобрачных. В этот момент, чей-то мужской, хриплый колос, из дальнего края стола, вновь прокричал, - Горько! И Женя вновь, смущаясь, отвела взгляд от новобрачных. Её взгляд пробежал по гостям, мельком задержался на хозяйке, хозяине и пал на свидетеля, который до этой минуты оставался ею незамеченным.
   Приветливое, мужественное лицо, светлые глаза с ярко отмеченными зрачками, не страшась, смотрели ей в лицо. Она смутилась и опустила глаза в свою тарелку, взяла с тарелки кусок жареной курицы, что минуту назад подложила ей Дуся и, уже приоткрыла рот, чтобы от него откусить, но словно влеченная магнитом, она вновь взглянула на свидетеля. Он глядел на неё, пристально, с усмешкой на губах и, она чувствовала странное волнение, будто её погружали в омут. Она глядела на него, и её щеки, покрывались розовой краской.
   Тучный, не молодой мужчина из числа гостей, начал лихо перебирать кнопки на баяне, растягивать и вновь, возвращать, в прежнее положение меха инструмента, извлекая из него мелодию вальса. На открытую площадку близ стола начали выходить пары. Те, что моложе, кружились легко и уверенно, а пожилые, медленней, тяжелей, но с той же задорной искоркой в глазах, что и молодые. Парни и мужики, свободные от танцев, покидали стол и, отходя в сторонку, прикуривали папироски, заводили разговоры.
   Застылая усмешка держалась на лице свидетеля, сбивая Женю с толку. Она не знала, как держать себя.
   -Николай! - вдруг сказал ей свидетель, протягивая руку через стол.
   -Женя! - робко сказала она.
   -Потанцуем?
   Женя одобрительно кивнула головой, встала, движением головы откинула волосы.
   Не прошло и минуты, а Николай уже брал под руку Женю и, вел её в общий круг. Она танцевала с ним, положив руку ему на плечо, держа дистанцию, а он, легко и уверенно вел её в танце, не отрывая глаз, глядел на лицо, голую худенькую шею с бьющейся глубокой щелкой.
   Неужели так бывает? - спрашивала он себя, отводя взгляд в сторону. - Кто он, откуда, почему я раньше его не видела? А может просто не обращала внимание? Нет, на такого не обратить внимание...
   Вальс окончился, началась Матаня, Николай проводил Женю на место и сам, вернувшись на место, завёл разговор с Дмитрием.
   Дуся, говорившая с Мариной и Шурочкой, резко повернулась к Жени, наклонилась вперед и в ухо ей прошептала. - Хорошо танцуешь, да и он тебе не уступал. На вас все пялились, да, да, я видела!
   Женя прикусила губу, подумала минуту и тихо на ухо спросила Дусю:
   -Ты его знаешь?
   -Нет, он неделю как приехал, - прошептала Дуся, - Димка, его на свадьбу вызвал, они вместе служили.
   -А - а - а, на свадьбу, - с сожалением протянула Женя. Она, взглянула на Николая, удивленно подняла брови, подумала о чем-то своем и неожиданно для себя отметила вслух, - Нет, так не бывает!
   -Что не бывает? - прошептала Дуся.
   -Да так, - махнула рукой Женя.
  
   Прошла неделя, с того дня как Женя отгуляла на свадьбе. Они с Дусей проводили Шурочку в город.
  В пятницу, после работы, Женя, в светлом плаще, полы которого слегка прикрывали колени с белой газовой косынкой на шеи, шла в клуб. Там она записалась на курсы кройки и шитья, хотела записаться на литературный кружок, но вахтерша, среднего возраста женщина, пожав плечами, холодно сказала, - Елизавета Савишна уехала в Москву, а нового руководителя пока не прислали. - И она с головы до ног оглядела Женю.
   -Жалко, - огорчилась Женя. - А библиотека работает?
   -Работает, она на втором этаже.
   -Спасибо! - сказала Женя и пошла к лестнице, что ютилась в противоположном углу.
   В библиотеке она взяла " Руководство по кройки и шитью", "Очарованный странник - Н.Лескова", положила книги в новенькую кожаную, черную сумочку и вновь спустилась по лестнице, попрощалась с вахтершей, которая в прочем даже этого не заметила. Женя вышла на улицу.
   Смеркалось. К общежитию она шла медленно, обращая пристальное внимание на всё, что попадалось ей на пути; машины, телеги, детей размахивающих портфелями, бродячих собак. Мысли её занимал Николай. Прошла неделя, как она впервые увидела молодого человека и всю неделю, частенько, её мысли занимал он. Она слышала его дыхание, его голос, видела его глаза. Кровь бродила в ней, и сердце ныло - так сладко: что сама себя стыдилась, стыдилась предчувствия чего-то нового сладкого.
   У парадной, она взглянула на своё окно, где уже горел свет, перебросилась, несколькими фразами с группой девчат, стоявших там, подошла к двери и уже взялась за ручку, чтобы открыть дверь.
   -Женя! - окликнул знакомый ей уже низкий, уверенный, мужской голос.
   Она невольно дрогнула, закусила нижнюю губу, медленно, будто чего-то, страшась, обернулась.
   В десяти шагах от неё стоял Николай. На нём были черные брюки, светлая лёгкая курточка нараспашку, за которой виднелась рубашка в клетку. Кепка закрывала до половины его лоб.
   Женя смотрела на него пристально и пугливо.
   Не отрывая глаз от Жени, он решительно подошел к ней.
   -Здравствуй Женя!
   -Здравствуй! - робко протянула она.
   -Я тебя уже давно жду. Поднялся к вам в комнату, там Дуся, она сказала, что вы еще не вернулись.
   -Я в клуб заходила, - запинаясь, сказала Женя.
   -Если ты не устала, то может, прогуляемся? - и на его лице появилась легкая улыбка.
   Женя вначале как будто колебалась, но спустя минуту, другую, тихо сказала:
   -Да, можно прогуляться.
   Уже стемнело, уличные фонари тусклым светом освещали окрестности. Стало прохладней, но тишина и покой в природе сохранялись. Они медленно бродили по аллеям, улочкам рабочего поселка.
  Николай рассказывал о себе, о Дмитрии, их службе в армии в Белоруссии, о том, как остался там жить и работать шофёром на стройке. Женя, молча, слушала.
  В начале, ей было неловко, одной рядом с ним по дорожкам, она нервно, то расстегивала верхнюю пуговицу своего плаща, то застегивала, то вновь расстегивала.
   Закончив рассказывать о себе, Николай спросил:
   -Откуда ты родом?
   -Я не знаю? Ребенком я попала в детский дом, что в Кантемировке, потом училась в ФЗУ в Елань - колено, а три месяца назад приехала сюда работать. - Она отвечала не решительно, но четко, отдавая отчет сказанному ей.
   - А родители?
   -Я смутно их помню, - Женя запнулась.
   -Если тебе тяжело, не говори, - с проникновением в голосе сказал Николай, и взглянул на профиль Жени. Искусственное освещение, четко вырисовывало её профиль: красивый не высокий лоб, длинные ресницы, аккуратно вздернутый носик.
   Женя вдруг повернула лицо к нему и он, смутившись, в миг, отвел глаза.
   -Да нет! Я вдруг подумала, а что, я собственно помню, о своих родных. Помню, мамку, помню, как она меня на руках несла, она в красном платье. Мы с ней в тот день на мельницу заходили, а оттуда вышли, сильный дождик пошёл. Помню, на фронт провожали, дядьку Петра, Таниного мужа. Таня, тогда ещё на мамку сильно ругалась. Следом, папка ушел на фронт, помню, как он приходил, нам тогда с Марусей матрешек привез, а потом вновь ушел, а на следующее лето мамка умерла. Меня тогда, к себе крестная забрала, мы так втроем и жили, третий Сева, мой братик. Я их любила... Я ведь богатая была! У меня два брата и две сестры были, а теперь ни кого... - Голос её дрогнул. Она закусила нижнюю губу.
   -Женя! - вновь прервал её Николай.
   -Нет, нет! - тихо воскликнула Женя, - я ничего, - и она вновь продолжила. - Меня крестная отдала кокой то женщине, та меня увезла, заставила просить по дворам, а я убежала. Села на паровоз, думала, он домой отвезёт меня, а он меня в детский дом... - и Женя вновь умолкла.
   -Может тебя ещё найдут. Гляди, сколько людей находят!
   -Если бы любили, уже бы нашли, - с горестью заметила Женя. - Я долго ждала, но, наверное, если нет матери с отцом, то ты никому больше не нужна.
   -В жизни всякое бывает.
   Неожиданно, перед ними появилась небольшая лужа, в которой отражалось всё небо со звездами и нарастающим чистым месяцем. Николай, широким шагом перешагнул яму и предложил Жени руку, обвыкшись, она не без радости подала ему свою руку, легко перепрыгнула, и оба, рука в руке пошли по дорожке.
   -А я сам с Урала, в деревни жил с матушкой и братом. На отца еще в сорок первом похоронка пришла, мне тогда двенадцать было, брату три исполнилось. Хлебнули мы тогда, да что говорить, все хлебнули полным черпаком. Я в ту пору, трактор водить выучился, пошёл в колхоз работать, с матушкой землю пахать, ну а что потом, я уже рассказывал.
   Николай хорошо рассказывал. Женя слушала его внимательно, повернув голову к нему, не отводила глаз от его лица. Рядом с ним, что-то нежное разливалось в её душе, на сердце было спокойно и легко.
  
   В общежитие Женя вернулась ближе к одиннадцати, чудом успела до закрытия.
   Дуся лежала на кровати, держа перед собой развернутую газету. Когда Женя вошла, она отложила газету и пристально посмотрела на подругу. Она поняла, что что-то случилось, уж очень странно было все в ней. Вспомнила о визите свидетеля. Брови у Жени вздрагивали, все лицо и губы были в движении, она такой её не видела. Женя, скинув у порога туфли, одетая бросилась на постель и закрыла лицо руками. Сердце её радостно билось.
   Прошло полчаса. Дуся ждала, пока Женя, что-то скажет. Не дождавшись, она прервала давящую на неё тишину.
   -Я, верно, поняла, ты с тем свидетелем гуляла?
   Женя, несколько раз кивнула головой, не поднимая её от подушки.
   -Т - а - к! - протянула Дуся, обретая задумчивый и строгий вид. Прошло еще несколько минут в молчании. Дуся села на кровать, спустив ноги на пол и наклонившись вперед, пристально взглянула на продолжавшую неподвижно лежать подругу. - Он тебя обидел?
   Женя покачала отрицательно головой, вновь не поднимая её от подушки.
   -Ну что ты тогда развалилась, да еще в одежде!? Мало, я тебя караулила, а теперь должна из тебя все клещами вытягивать.
   Женя медленно повернула голову, и Дуся увидела расплывшееся в улыбке лицо, глаза, полные счастья.
   -Дуся, Дуся! - шептала Женя. - Он, он, такой... Я ни когда, еще ни когда, не встречала ... - Она приподняла голову, следом приподнялась сама, подобрала колени к себе и обхватила ноги обеими руками. Вначале, её взгляд медленно блуждал по комнате, потом остановился на изумленном лице Дуси.
   -Когда ты успела?
   -Что? - Удивилась Женя.
   -Втюриться!
   Розовый румянец пробежал по лицу Жени, она пожала плечами и опустила глаза.
   -Т - а - к! - вновь протянула Дуся и встав с кровати, молча расстелила постель, переоделась в ночную сорочку и легла в кровать. - Выключишь свет! - ровным голосом сказала она, укрываясь с головой одеялом.
   Все это время Женя рассеянно следила за подругой, когда та легла, Женя опустила ноги на пол, встала, расстелила постель, выключила свет, в темноте переоделась в ночную сорочку и легла. Но ей не спалось. Она еще долго лежала на спине, прикрыв глаза, вспоминала прошедший вечер.
  
   На другой день, около девяти утра, Дуся встала с постели, взглянула на еще крепко, спавшую, лицом к стене, Женю и по обыкновению занялась делами. За ней закрепилась привычка, в нервном состоянии, утром или в другой час дня, она напевала строки одной и той же песни:
   Синенький скромный платочек,
   Падал с опущенных плеч,
   Ты провожала и обещала,
   Синий платочек сберечь.
   В это утро, она тоже, строки этой песни, тихим, низким голосом. Она застелила постель, сходила на кухню, где в выходной день, в такой час были одна, две девушки. Спокойно умылась, почистила зубы, поставила чайник на керосинку, вернулась в комнату.
   Женю разбудил голос подруги. Одна в комнате, она, не открывая глаз, повернулась с бока на спину, сладко потянулась, приоткрыла один глаз и, ещё раз потянувшись, села на кровать, опустив босые ноги на пол. В это время вернулась Дуся.
   -Доброе утро! - в полголоса проговорила Женя, пристально глядя на подругу, которая продолжая напевать себе под нос, молча, подошла к своей кровати, в ящик тумбочки начала укладывать туалетные принадлежности. Женя глядела на её затылок и мысленно заметила, - "Песня утром, это добрый знак...". Но её это не смутило, потому, как это пение она слышала частенько. Она встала, накинула халатик, взяла с горедушки своей кровати розовое вафельное не большое полотенце, зубную щетку с картонной коробочкой зубного порошка и вышла из комнаты. В след она услышала.
   -Захвати чайник!
   Когда вернулась с горячим чайником в руке, Дуся уже сидела за столом, где стояли два стакана, тарелка с ломтиками белого хлеба, а сама Дуся, размазывала ножом масло по ломтику хлеба. Она бросила быстрый взгляд на Женю и вновь вернулась к тому же занятию.
   Женя, молча, подошла к столу, поставила чайник, прошла к своей кровати, вернула на место полотенце, в тумбочку поставила коробок, поставила в стакан зубную щетку и вернулась к столу, где Дуся кипятком заливала маленький керамический чайник с заваркой, села за стол. Придвинув к себе стакан, из большого чайника, в него Женя налила кипятку до половины, взяла булку и ложкой потянулась к банки с вишневым вареньем.
   Дуся сурово взглянула на неё и отодвинув от себя свой стакан в сторону обратилась к Жени:
   -Нам надо с тобой серьёзно поговорить, это важно для тебя.
   Женя уже достала варенье, на весу держала ложку.
   -Что может быть важнее любви! - звонко сказала она, наивно по-детски приподняв брови, и опустила ложку с вареньем на кусок булки.
   -Вот об этой любви, я и хочу с тобой серьезно поговорить. Минуту, другую она помолчала, собираясь с мыслями, и наконец, начала говорить. - Жень, как можно быть такой легкомысленной!? Он малый конечно видный, и уж точно напористый. Но ты, ты, ты, его совсем не знаешь! - Она говорила Жени как воспитатель, как старшая сестра. Женя казалось ей ребёнком, она понимала необходимость строгости.
   Женя, живала булку, доливала в стакан заварку из маленького чайника. Снисходительно улыбалась.
   -Вот что ты о нем знаешь, что?
   -Разве что бы полюбить человека, надо о нем, что-то знать? - проглотив кусок, с иронией возразила Женя.
   -Надо, надо Женя!
   -Я знаю, - перебила Женя. - Он родом с Урала. У него есть мама, брат, служил в Белоруссии, теперь там работает. - Этого достаточно?! - нервно сказала Женя, готовясь откусить другой кусок булки.
   -Вот именно, он в Белоруссии работает, а значит там и живет, и через два дня туда вернется. И уверенна, у него там, как ты, "пруд пруди"! - повысила голос Дуся, пристально сверля взглядом Женю.
   - Ты ещё очень молодая, ты только в начале жизненного пути, тебе, наконец, учиться дальше надо, не зарывать свои способности. Ему двадцать шесть, а он всё бобылём ходит. Думаешь почему? Ходок он!
   Женя изумленно взглянула на подругу, положила булку на стол, внезапно встала, вытянулась во весь рост и, скрестив руки на груди, подошла к углу окна. Лицо её стало неподвижным и холодным, - холодными стали её блестевшие минуту назад глаза, губы сжались. Она стояла неподвижно, рассеянный взгляд был направлен на невидимую точку в ясном небе.
   Дуся, смотрела, молча на неё, изредка моргая.
   Минуту, другую, третью, Женя стояла не подвижно, а потом так же неожиданно повернулась, холодным, пристальным взглядом прошлась по комнате и остановилась на Дуси.
   -А знаешь ты права. Я, правда, о нем ничего не знаю. Пусть едет в свою Белоруссию! - И она вновь села за стол, продолжила пить чай с оставшимся куском булки.
   -Вот и правильно, здесь у нас свои хорошие парни есть, - довольная собой, сказала Дуся, и тоже принялась пить чай.
   Половину субботнего дня, Женя провела лежа на кровати. На неё нашло молчание, - молчание, похожее на усталость и грусть. Она не раз брала книгу в руки, пролистывала несколько страниц и, откладывала её обратно на тумбочку. Впервые часы, Дуся пыталась её отвлечь, спрашивала о разных пустяках, читала вслух письмо от матери, что пришло днем раньше. Но видя, что Женя её не слышит, собралась и ушла, оставив Женю одну, с её мыслями. Женя, то переворачивалась с боку на бок, то на спину закладывая руки за голову, неподвижно глядя в потолок. Мысли её медленно бродили, очертания их были так же неясны и смутны; свадебный стол за прозрачным белым пологом, глаза Николая - заставившие часто биться её сердце, Дуся с её суровым взглядом, отчего-то вспомнила Шурочку - её мягкий, добрый голос. Женя прикрыла глаза, и следом из глаз вниз по вискам, скатились крупные, горячие, капли слез. Она лежала в таком положении долго и слезы все катились и катились, образуя мокрые пятна по двум сторонам подушки, пока не заметно для себя она уснула.
  
   В этот день в доме Дмитрия и Марины с утра кипела работа. Скоро зима, и требовалось поскорей закончить с заготовкой дров. После утреннего чая, у Марины заболел голова, и она ушла в их с Дмитрием комнату, где легла на кровать. Свекровь, добрая женщина, вскоре сделала отвар, в стакане отнесла невестке и принялась за домашние дела. Хозяин дома, сын Дмитрий и Николай во дворе дома пилили сосновые, березовые чушки, кололи, и под навес укладывали полена. Эта работа не предполагала частых и долгих разговоров, и Николаю было это на руку.
   Прошедший вечер, близкое знакомство с Женей, взволновало его. Он плохо спал, встал с первыми петухами, больше обычного смолил папироски, и в этот день, обычная веселость ему изменяла. Внешность Жени его привлекла ещё в день свадьбы, в течение недели он часто вспоминал её открытые всему миру цвета ясного голубого неба глаза, вздернутый носик, русые локоны, падающие на хрупкие плечи, стройную девичью фигуру. Несколько дней подряд, вместе с новобрачными он ходил в клуб на танцы, в надежде увидеть Женю, но отстояв час другой, подпирая стену в танцевальном зале, возвращался ни счем в дом, где он гостил, подолгу разговаривал с Дмитрием, шутил и балагурил с Мариной. Днем, когда молодые были на работе, он с удовольствием помогал старикам на огороде, носил воду из колодца, а после сытного и вкусного обеда, ложился на старенький потертый диван в отведенной ему комнате, читал газеты. Читал, но мысли невольно возвращали его к образу Жени.
   Наконец, не полагаясь больше на случай, в пятницу, когда Марина только что вернулась с работы, он у самого порога, с легкой дрожью в голосе спросил Женин адрес.
  Марина вначале удивленно взглянула на него, на его слегка покрасневшее лицо, и пытливый, взволнованный взгляд. Она вмиг припомнила как, с каким чувством, он танцевал в паре с Женей, припомнила, как в клубе он не танцевал с девчатами, а лишь стоял в стороне и, высматривая, ждал - Вот оно что! - тихо вырвалось у неё с губ. Она повесила на крючок сумочку, сняла туфли, сунула ноги в тапки, прошла к столу, а Николай все стоял у порога, следуя взглядом за ней.
   -Женское общежитие, комната номер девять, - наконец сказала она и взглянула на него, придавая взгляду выражение насмешливой пронзительности.
   -Ты спасительница! - громко воскликнул он и тут же вышел из дому.
   И вот теперь, после свидания с Женей, он впал в размышление. Он влюблен в эту девушку, он хочет быть с ней рядом, но ему через день надо уезжать обратно в Белоруссию...
   Как только окончили колоть и укладывать дрова, Николай, в кадки вымыл руки, торс, лицо, вытерся полотенцем, висевшим тут же на колышке и, пошёл в дом собираться. Часы, висевшие на стене меж двух окон, показывали три часа после полудня. Хозяйка собирала на стол. Она растерянно развела руками, когда Николай, вышел из комнаты одетый в чёрные брюки, куртку, застёгнутую по самый ворот.
   -Коля, ты куда? - только и смогла сказать женщина, разведя руками.
   В дверях показался Дмитрий, и удивленно приподнял брови.
   -Друг, ты куда собрался?
   Николай подошел к Дмитрию, наклонил голову вперед и, глядя в глаза Дмитрию, в полголоса сказал:
   -Дождись меня, нам надо поговорить.
   -Надо, так дождусь, - так же в полголоса сказал Дмитрий, продолжая удивленно смотреть на друга.
   Николай, виновато взглянул на растерянно стоявшую хозяйку, извинился и вышел из дома.
  
   " Жени снился большой парк. Ясный, погожий день, много зелени. Она вошла в парк по широкой аллее, прошла несколько метров и остановилась. Широкая аллея закончилась, вглубь пустынного парка начали расходиться в разные стороны узкие вытоптанные дорожки. Она долго стояла, выбирая одну из них. Наконец выбрав, она медленно пошла вглубь парка, наслаждаясь тишиной, которую только и нарушало, что пение птиц, да дятел - постукивавший в дали, своим клювом по стволу дерева. Женя шла вглубь парка, а стук приближался к ней и становился все громче и громче. Женя ощутила биение своего сердца, она подняла голову, стала вертеть ей, пытаясь отыскать виновника, нарушившего её покой, но все было тщетно...". Она проснулась. И ещё не успев открыть глаза, услышала настойчивый стук в дверь. Женя открыла глаза, приподняла от подушки голову, в дверь продолжали стучать. Спешно встав, она одернула полы халатика, рукой откинула назад всклокоченные локоны и, подойдя к двери, открыла её.
   В дверях стоял Николай. Он был взволнован, красные пятна выступали на лице.
   В первую секунду, Женя взглянула на него пристально и пугливо. Следом, она опустила глаза, и бровь приподнялась над опущенными веками, нервный розовый цвет разлился по щекам.
   -Женя, я уж подумал, тебя нет! - И Николай во весь рот улыбнулся, показывая ряд белых, ровных зубов.
   -Я спала, - тихим проговорила она, и губы её задрожали, - я спала и не слышала.
   Николай хотел пройти в комнату, но Женя стояла стеной, преградой ему. Он озадачился. Минуту длилось молчание. По коридору, в одну и другую сторону ходили девушки, женщины и с любопытством поглядывали на происходящее. Наконец, оставив попытку войти, Николай предложил погулять, или сходить в кино. Жени очень хотелось с ним пойти, но она хорошо помнила слова Дуси и, собрав все силы, не поднимая глаз, она тихо, почти холодно, отвергла предложение:
   -Нет, я не могу, мне надо заниматься, да и по дому дел много.
   -Ну, Женя! - сказал Николай и умоляюще взглянул ей в лицо.
   Она подняла на него полные грусти глаза, улыбнулась, но в её улыбке было что-то такое, что не позволяло более настаивать.
   Николай, смущенный и озадаченный поведением Жени, ушел, а Женя, вновь легла на кровать и, уткнувшись лицом в подушку, горько заплакала.
   Николай долго бродил по улочкам р. п., по тем улочкам, где он с Женей гулял вечером раньше, сидел в сквере, мысленно возвращаясь к тому, что произошло часом раньше. В дом он вернулся, когда все уже спали. Он как можно тише прошел в свою комнату, разделся, лег на диван, долго ворочался, шмыгал носом. На другой день, настроение у Николая, было скверное. Он лежал на диване и не торопился выходить из комнаты. Хозяйка расстраивалась.
   -Не занемог ли, товарищ твой? - сказала она сыну, когда обнаружила отсутствие Николая за завтраком.
   -Запрягли парня с сеном, с дровами, - ворчал хозяин. - Человек на свадьбу приехал, а тут тебе...
   Молодые, молча, переглянулись. Марина, взглядом показала мужу на дверь комнаты, за которой лежал Николай.
   -Пусть лежит, - возразил Дмитрий, - может, правда нездоровится. Я после к нему зайду.
   Дмитрий, сдержал слово. После завтрака, он вошел в комнату Николая, застав его лежащего на диване, уткнувшись лицом к спинке дивана. Дмитрий попытался вызвать его на разговор, припомнил Николаю, его же намерения поговорить, но тот, лишь отмахнулся рукой и в полголоса буркнул:
   -Это теперь не зачем...
   Он пролежал так до обеда, а когда Дмитрий зашел к нему в комнату, еще раз, чтобы предложить ему сходить на рыбалку, Николай приподнялся, взглянул на друга припухшими глазами и тихо сказал:
   -Поеду я. Погостил, пора, честь знать.
   -Как, ты же завтра собирался, - недоумевая, протянул Дмитрий, разведя руки в сторону.
   -Нет, сегодня поеду!
   -Друг, скажи, что произошло, чего я не знаю?!
   Николай встал с дивана, подошёл к Дмитрию, который стоял у открытой двери, положил одну руки ему на плечи, поспешил успокоить его.
   -Ни ты, ни твоя семья, тут не причем. Мне у вас очень понравилось. Правда. Я даже подумывал остаться, и устроиться к тебе на автобазу, но, но, но...
   Дмитрий, был в полной растерянности. Он глядел на друга и не знал, что сказать, а между тем Николай начал собирать вещи в небольшой черный кожаный чемодан. Спустя полтора часа, Дмитрий посадил друга на паровоз, следующего до г. Воронеж.
  
   В это день, ближе к вечеру, когда в небе уже можно было разглядеть серп растущего месяца, Марина пришла в общежитие к подругам. При свете лампы, Женя и Дуся, сидели за столом. Ужинали.
   -Присоединяйся! - сказала Дуся, зашедшей в комнату Марине, не прекращая черпать ложкой из сковородки жареную картошку. Женя напротив, ложкой, неохотно разгребала, переворачивала, ту же картошку, будто, искала что, но найти не могла. Она безучастно, печальными глазами, мельком взглянула на Марину и вновь принялась за своё.
   Не снимая чёрного плаща Марина, небрежно сбросила туфли, спешно, подошла к столу и села на табуретку. В её темных, выразительных глазах, глядевших пристально на Дусю, читался вопрос, - "Что случилось?".
   Дуся холодно взглянула на подругу, следом встала, прошла к шкафу, взяла еще одну ложку и, вернувшись, положила её перед Мариной.
   -Ешь, - сказала она и рукой показала на сковородку, тарелку с помидорами, салом, и тарелку с кусками черного хлеба, - только вначале сыми плащ.
   Не прошло и часа, как Марина поужинала, да и пришла она по другому вопросу, но аромат жареной картошки, сделал свое дело... Она встала, прошла к шкафу, сняла плащ и, повесив его на дверцу шкафа, в синем байковом халате вернулась к столу. Дуся продолжила зачерпывать картошку, есть помидор, отщипывать кусочки от рядом лежавшего куска хлеба. В полной тишине, две ложки доверху, почерпнула Марина, пережевывая, бросала взгляд то на одну, то на другую подругу. Наконец она не выдержала. Решительно взглянув на Женю, начала говорить:
   -Три часа назад, Николая проводили. Со вчерашнего дня, как заперся в своей комнате, так и просидел до сегодняшнего дня, ни словом не обмолвился. Как Дима не старался его разговорить, все бесполезно, - " Будто воды в рот набрал ". Настроение, у него, было прескверное, с ним и проводили. - И Марина тяжело выдохнула, не от тяжести на душе, а потому как говорила на одном вдохе.
   Женя оставила ложку в сковородке и повернула голову к темному окну, подперла рукою щеку и слезы закапали одна за другой по её щекам.
   -Погостил, пора, честь знать! - сказала Дуся с выражением лица, спокойно - невозмутимым, на миг, прервав свой ужин.
   -Но Дусь, я же знаю, что ему наша Женька понравилась. И что гулял он с ней, и что вчера он тоже к ней ходил, а от неё пришел сам не свой. - Марина умолкла, а спустя секунду, вновь заговорила. - Вот я пришла узнать, что случилось? А Жень? - обратилась она к Жени, коснувшись своей рукой её плеча. Женя продолжала сидеть неподвижно.
   Вдруг Дуся под столом прижала своей стопой, стопу Марины и когда та удивленная взглянула на неё, Дуся бросила на неё быстрый и пронзительный взгляд.
   -А что я такого спросила?
   -Я тебе за неё отвечу. Отворот поворот она ему показала и верно сделала! - Дуся говорила громко, с жаром. - А то ишь, залетный, захотел развлечься пару деньков, а потом, что, прощай на веки! Верно, верно она поступила, а добрый хлопец, для неё и здесь найдется! Вон, ты, тому пример...
   Тайное недоумение тяготило душу Марины... Удивленный взгляд, вдруг стал изумленным.
   -Так это ты посоветовала принять такое решение?
   -Решение приняла Женька сама, я лишь открыла ей глаза на происходящее...
   -Я этого не ожидала. А права ли ты, ещё не известно! Может быть, вмешавшись, ты сделала хуже самой Женьки!
   -Хуже?! - нервно воскликнула Дуся, - Чем Хуже?!
   -Ты запретила ей любить, быть любимой, наконец! А ты знаешь, он задумывал остаться, он так Димке сказал перед отъездом. - Марина умолкла, задумалась.
   В это мгновенье, за стеной послышался стук и звон разбитой стеклянной посуды. Женя вздрогнула, будто очнулась от сна и припухшими, уставшими глазами взглянула на подруг.
   -У меня разболелась голова - тихо сказала она, приложив руку ко лбу.
   -Вот видишь, что ты наделала! - так же нервно сказала Дуся.
   Марина, молча, встала, подошла к двери, легко всунула ноги в туфли, взяла плащ и открыла уже дверь, но остановилась, оглянулась, разочарованный взгляд бросила на подруг.
   -Извините... - в полголоса сказала она и вышла, тихо прикрыв за собой дверь.
   Женя встала из-за стола и уже принялась собирать тарелки, но Дуся остановила её: Она встала, подошла к Жени, взглянула на её печальное, уставшее лицо, погладила её по волосам.
   -Иди, ложись, я сама уберу, и постарайся забыть всё... - и она, взяв под руку Женю, препроводила её к кровати. Следом вернулась к столу и сама принялась собирать остатки еды, тарелки и всю грязную посуду.
   А Женя в халатике легла на кровать, повернулась лицом к стене и невольно начала разглядывать неровности, изъяны, что были на стене; черточки, кружочки наплывающие друг на друга, вскоре в глазах Жени стали превращаться в веточки, в загадочные цветы и животных. Женя удивленно улыбалась в полусне, думая, какие забавные ведения приходят к ней. Вскоре незаметно для себя она крепко уснула.
  
   Прошла неделя другая, третья. Наступил октябрь. Осень вошла в свои права; пожелтели листья, некоторые деревья обнажили свои верхушки, синицы, галки, вороны прилетели, ветер все чаще завывал холодный. На рассвете опускался иней и превращался в блестящие капли, с первыми лучами солнца. Верный признак приближения зимы. Однако небо ещё оставалось ясным.
   На завод нескончаемым потоком, грузовики, с полей, везли новый урожай сахарной свеклы. Завод заработал в полную мощь. Загруженность работой, да еще посещение курсов, - "а их, Женя посещала три раза в неделю", сгладило горечь разочарования. Молодость, уверенность в своих силах, позволяло без труда совмещать не легкую работу и увлечение. Она с головой погрузилась в изучение швов, стежков, выкроек и подумывала вскоре о покупке швейной машинки. Ей нравилось её новое увлечение, оно успокаивало её, и в тоже время возбуждало воображение, связанное с пошивом новых нарядов для себя. Она даже отказывалась от походов в клуб, на танцы, когда её звала Дуся.
  Будним вечеров, Женя изучала записи, что сделала на курсах днем раньше, сидя за столом у тусклого окна, рядом с тетрадью на столе лежал лоскуток белой ткани, черная нить, вдетая в иголку и сама катушка с нитью. Указательным пальцем правой руки она медленно скользила по исписанному, ровным подчерком, листу тетради, а левой рукой она поддерживала подбородок. Лицо её было светлым, задумчивым, искусственный желтоватый свет золотил её забранные, в пучок на затылке волосы и локон, небрежно свисавший по её лицу. Изредка, она поворачивала голову назад, посматривая на стрелки будильника, что стоял на её тумбочки. Уже как час, с работы, должна была вернуться Дуся, но её все не было. Стрелки часов показывали без четверти восемь, когда дверь в комнату открылась и вошла Дуся. В драповом болотного цвета пальто с ярко желтой легкой косынкой на шее и в черных ботиках, она держала в руках целый кулёк медовых пряников.
   - Вот только что купила, свежие, твои любимые, - торжественно сказала она и, пройдя к столу, небрежно швырнула их на стол. Следом вернулась к порогу, где принялась раздеваться.
   -Ты что - то поздновато? - в полголоса сказала Женя, беря со стола выпавший из кулька пряник.
   - На почту зашла от мамаши письмо получила, пишет, что в нынешнюю субботу на базар приедет, колхозные излишки продавать, в магазин зашла, там Маринку встретила, поболтали, - повесив пальто в шкаф, оставив ботики у порога, она всунула ноги в тапки и подошла к столу. Наклонившись вперед, она поставила локти на стол и положила свое круглое, пышущее здоровьем лицо на ладони. - Жень, пойдем, сходим на базар? Я тебя с мамашей познакомлю, там и Маринка с Димкой будут. После базара они нас к себе звали. - Она говорила размеренно, глядела нежно, с волнением на жующую пряник, глядевшую в тетрадь, безразличную Женю. - Пойдем?
   Женя, подняла глаза, взглянула снисходительно на подругу, сдержанно улыбнулась и положительно кивнула головой. - Хорошо, мы пойдем на базар, но к Марине я не пойду - и она, поджав нижнюю губы, сморщила свой курносый носик.
   -Ну, хоть так, - усмехнулась Дуся, взглянула довольно на Женю и прошла к своей кровати, где принялась переодеваться в домашнее. Женя, взяла иголку с нитью, лоскуток, принялась уверенно осваивать стежки.
  
   В субботу базар получился богатым. Помимо местных и близ живущих торговцев, свои товары привезли крестьяне из отдаленных колхозов и хуторов. Так называемые излишки; пшеницу, ячмень, овес, картофель, морковь, мясо крупного и мелкого скота, мясо птицы и прочую снедь. Были лавки из города с различной посудой, тканями, книгами и журналами, лавка с рыбой - свежей и соленой в бочках. Хорошая улыбка была на человеческих лицах. Да и было с чего, день стоял ясным безветренным, повсюду слышалась гармонь, торговля шла бойко - "Покупали, продавали, обменивали, торговались".
   Девушки утеплившись в шерстяные пальто, медленно шли вдоль торговых рядов, разглядывали товар на прилавках, приостанавливались у некоторых. Женя живо пробегала взглядом, Дуся напротив, разглядывала лениво, прикрывая краем косынки рот, сдерживала зевоту. Пройдя до конца одного торгового ряда, у грузовой крытой машины, внизу которой, на импровизированном прилавке, в лотках лежала свежая рыба, девушки остановились. За прилавком не молодая, полногрудая, с широким носом продавщица, стан которой был, перетянут фартуком, засучив рукава выше локтя, ловко доставала из бочки крупную селедку, вертела её перед покупателями, хвалила и если получала одобрение, спешно взвешивала её на весах.
   Девушки встали в очередь из шести человек и с улыбкой следили за движениями продавщицы. Не прошло и десяти минут, а Женя уже расплачивалась за две селедки.
   -Придем картох наварим, - шепнула на ухо Жени, Дуся.
   Женя, улыбнулась, показав ровные белые зубы, закивала головой.
   Они уже хотели отойти от прилавка, но тут Дуся взглянула на бочку с селедкой и попросила взвесить еще четыре штуки.
   -Ты чего? - удивилась Женя.
   -Мамаши гостинец куплю.
   Продавщица взвесила четыре селедки, Дуся расплатилась, и девушки положив покупки в авоську, пошли дальше. Пройдя метров пятнадцать, они остановились у палатки с тканями, где Женя купила отрез черной шерсти на юбку, а Дуся два отреза белого с мелким рисунком ситца - мамаши и младшей сестренки на платье. Они прошли еще метров пятьдесят, когда Дуся в нескольких шагах впереди себя увидела родное ей лицо. - Мамаша! Жень вон мамаша, Пойдем! - И она, локтями расчищая дорогу, с бумажным свертками перевязанным бечевкой устремилась вперед, Женя, с авоськой в одной руке и свертком в другой пошла по пятам за ней.
   В правом ряду торгового ряда, скрестив на грудях руки, стояла мамаша, худощавая, с обвисшими краями надбровных дуг, с обвисшей кожей на лице, с высохшими губами, в фуфайке, в длинной серой юбке, стояла мамаша, смиренно выжидая покупателей. Она не поворачивая головы, водила глазами, то разглядывая людей, то поднимала глаза в синее небо, - будто прося чего то. Рядом с ней за прилавком, где на лотке лежали куски свинины, жирной и постной, закопченная свиная голова, у весов, лениво улыбаясь, в картузе, зипуне, подперев кулаками щеки, стоял парнишка лет тринадцати.
   -Мамаша! - громко позвала Дуся, ускорив шаг к родным.
   Женщина повернула голову и, увидев дочь, всплеснула руками, - ох, - вздохнула она и расставила широко руки для того, что бы обнять дочь. Парнишка выпрямился, глаза радостно заблестели, рот расплылся широко в улыбке. Когда Дуся подошла к мамаше, то всем телом прильнула к ней, поцеловала её в щеку, следом обняла брата, слегка похлопывая рукой по спине, сделала шаг назад, оглядела снизу доверху брата, улыбнулась.
   -Мамаш, как он вырос, прям мужик!
   -Сколь ты его не видела? - сказала, усмехнувшись, мамаша.
   -Да уж два года будет. - Дуся обернулась к Жене, которая стояла в стороне и с любопытством глядела на происходящее, взяла её за локоть и, приблизив её к себе, представила родным, - это Женя, я вам писала о ней. Шурочка уехала, и мы в комнате с ней остались.
   -И что, к вам ни кого не подселили? - Сказала мамаша, разглядывая Женю.
   Женя кивнула головой, смущенно улыбнулась и отвела глаза в сторону. Женщина, перевела взгляд на дочь.
   -Больше воздуху! - вставила Дуся и тут же перевела разговор. - Мамаша, я вам тут гостинцев собрала, и она протянула женщине два бумажных свертка, взяла из рук Жени авоську, достала сверток с селедкой протянула брату. Расстегнула пуговицу на пальто и из внутреннего кармана достала свернутый вдвое почтовый конверт, в котором лежали триста рублей, протянула мамаши.
  Натруженные, сухие пальцы мамаши крепко прижимали свертки и конверт в фуфайке, кончики тонких губ нервно подёргивались, глаза наполнились влагой.
   -Дочка, - только и смогла выговорить она.
   -Мамаша, мне только в радость вам гостинцы вручить, а вы волнуетесь. Мне это совсем ни чего не стоит.
   Мамаша с дочерью общались, а Женя с интересом глядела на них, заглядывала в глаза мамаши в их глубину и заметила, что они счастливо взволнованы, мельком взглянула на парнишку, который безнадежно пытался влезть в разговор женщин. Она смотрела, а мысли медленно бродили в её голове; счастливые они, они есть друг у друга, пусть даже живут порознь, ни то - что я, одна как перст, даже голову приклонить не кому. От мыслей таких грустно и тоскливо ей стало на душе, пересохло в горле, настроение испортилось, и Жени захотелось уйти.
   На удачу, к прилавку начали подходить покупатели, мамаша обняла Дусю, из-под прилавка достала увесистую, холщёвую сумку, отдала ей. Дуся поцеловала в щеку брата и, взяв под руку Женю, с ней пошла от прилавка. Они не стали больше ходить по базару. Женя, чтобы помочь подруге, взяла за одну ручку сумки, и они медленно пошли в общежитие.
  
   Солнце клонилось к закату, по зеленоватому небу тянулись алые, облака, легкий ветерок трепетал заметно поредевшую листву на ветках деревьев. На стене лежал не ровный багровый полукруг, свет заходившего солнца, едва шевелясь, очертания листьев и ветвей. Приклонив голову к голым рукам, за столом сидела Женя, в халатике, локоны волос вились у неё на висках, на щеки легла тень от ресниц, девичий рот её был чуть приоткрыт. Вот уже как час она неподвижно сидела за столом, глядела в окно, наблюдая как багряные, желтые облака, лежащие в закате, стремительно поглощала ночь, и в небе загорались звезды. В комнате, как и в её душе, было пусто и тихо. Напала в этот вечер на неё тоска, равнодушие и лень. По столу были разбросаны тетрадь, линейка, карандаши - красный и синий, лоскутки, катушка ниток с иголкой, ещё приготовленные ей до ухода Дуси. И вроде бы желание заниматься было, и начала осваивать стежки. Не поддалась на уговоры Дуси, пойти вместе в клуб, а как та ушла, так руки и опустились. Она взяла тетрадь, но перелистав несколько страниц, отложила в сторону, повернулась к окну, да так и осталась сидеть.
   В дверь комнаты тихо постучали, следом постучали ещё, но уже громче.
   -Заходите! - в полголоса сказала Женя, медленно поворачиваясь к двери.
   Дверь распахнулась и в свете заходившего за горизонт солнца, на пороге появился Николай. В кожаной лётной куртке, с чемоданом в руке, с полной решимостью в глазах.
   Женя вся передернулась, приоткрыла рот, поднялась было со стула, но вновь села. Она глядела на него как завороженная.
   Из руки Николая громко выпал чемодан, он сделал несколько шагов вперёд, упал к её ногам и обнял её колени. Женя дрогнула, руки её замерли на густых его волосах.
   -Я люблю тебя, люблю! - шептал Николай.
   Женя молчала. В голове у неё все вертелось, сердце, на миг застывшее, начало биться часто, холодок восторга пробежал по спине. - Неужели все это происходит сомной...
   -Женя, Женечка, я больше не могу жить в разлуке, - продолжал шептать Николай. Он взял её руки, чуть стиснув, поднес к своим губам, стал целовать.
   В дверь стукнули ногой и она открылась. Вошла Дуся, хлопнув, закрыла дверь, в темноте за шкафом нащупала выключатель и включила свет. На то, что открылось перед ней, она глядела внимательно, почти изумленно. Бледное лицо Жени, вспыхнуло красным, она вырвала руки и, скрестив, прижала их к своей груди, глаза её были растеряны, но светились хорошим блеском.
   Николай поднялся с колен и будто солдат в строю, вытянулся и вытянул по швам руки.
   -Т - ты - ы, - протянула Дуся.
   -Дуся! - поднимаясь с табуретки, было, начала Женя.
   -Женя, подожди! - Перебил её Николай. - Дуся, я час назад приехал, приехал к вам жить, то есть к Жени. Понимаешь? Я работать здесь буду, я жениться на Жени хочу! - Он говорил разгорячено, вытаращивая глаза на Дусю, когда окончил говорить, повернул голову направо и с любовью взглянул на рядом стоявшую Женю, взгляд которой был неподвижно устремлен на него. Она с трудом сдерживала слезы радости. - Не плачь, не надо, я хочу, чтобы ты улыбалась. Я сейчас уйду, но завтра в полдень приду, и мы с тобой пойдем гулять. - Он нежно прикоснулся мягкими губами к её щеке, поднял с полу свой чемодан и вышел из комнаты.
   -Жених, - раздраженно, вслед сказала Дуся и принялась расстегивать пуговицы пальто.
   -Похоже, это правда, - только и смогла сказать Женя и ладонями рук прикрыла рот, влажные глаза блестели, выражая и счастье и удивление одновременно.
   Прошёл час. Стрелки будильника показывали десять вечера. За столом, молча, сидела Дуся, закинув за голову руки, широкие рукава халата сползли, оголяя острые локотки, полноватые руки. Женя, заливала кипятком керамический чайник, занималась расстановкой стаканов, её гибкие, красивые руки двигались нервно, она улыбалась и тоже молчала. Закончив, она выдвинула табуретку, поправила скатерть и села. Чайной ложкой, она достала темный сахар из пол-литровой банки, высыпала в стакан, следом еще одну ложку высыпала, взяла с тарелки пышку - гостинец мамаши.
   Дуся, сдвинув брови, серьезно, почти сурово следила за подругой и когда та откусила кусок от пышки, сделала несколько глотков чая, она не отводя глаз начала говорить:
   -Да, дела. Кто бы мог подумать.... Будь с ним осторожней и не позволяй лишнего....
   Женя поперхнулась и следом обиженно взглянула на подругу.
   -Как ты так можешь говорить! Я думала, ты будешь, рада за меня, а ты вот уже как час смотришь, нахмурив брови и, говоришь не то. А может ты, чего знаешь дурного про Колю?
   -Я знаю, чего говорю, а ты лучше на ус мотай. Сегодня любит, а завтра разлюбит, и останешься ты не дай бог с подарочком, что каждый день есть просит.
   Женя нервно отодвинула стакан, в сторону отложила пышку и, подперев ладонями подбородок, отвернула голову к темному окну.
   Дуся мысленно обругала себя за резкость, вздохнула, выдохнула, пододвинулась вместе с табуреткой к Жени. Обхватила рукой её плечи.
   -Женька, ты прости меня! Мне бы радоваться вместе с тобой, а я тебе нотации читаю, но ты тоже меня пойми, я за тебя переживаю, ты еще такая юная, многого не знаешь, - Дуся говорила тихо, низким, проникновенным голосом, глаза её были наполнены материнским теплом. - Я у себя в деревни, да и тут, на заводе уже насмотрелась бабских страданий.
   -А Марина? - не поворачиваясь, шмыгая носом, тихо проговорила Женя.
   -Маринка, Маринка - лиса, она выгоду и опасность за версту чует, и сердце себе как ты рвать не будет. Я целый месяц следила за твоими мученьями, у меня сердце болело, глядя на тебя, а ведь ты с ним всего один вечер погуляла. Только в себя начала приходить и вот вам нарисовался....
   Опершись головой на обе руки и запустив пальцы глубоко в волосы, Женя повернула лицо к подруге, и наивно, почти по-детски взглянув на неё, прошептала:
   -А как иначе, если любишь?
   -Ой, Женька, Женька, тяжело тебе будет в жизни, - сказала с досадой Дуся и наклонила к плечу подруги свою с забранными и уложенными в калач волосами, голову.
  Полчаса девушки сидели, молча. Вдруг Дуся встрепенулась, вскочила с табуретки, подошла к шкафу, с полки взяла сумку и, всунув в неё руку, достала почтовый конверт - это было письмо от Шурочки. - Совсем забыла, нам Шурочка письмо прислала! - Она поставила обратно сумку, подошла к столу, села за него и, оборвав аккуратно от края конверта полоску, вынула свернутый, двойной тетрадный в клетку лист, весь исписанный мелким, красивым подчерком. Развернула, принялась зачитывать, " Шурочка писала о том, как она устроилась в общежитии от института, извинялась перед Дусей, за то, что не остановилась у её тетки, писала, что три раза ту навещала и что тетка передает наилучшие пожелания своей племяннице, ждёт в гости. Подробно описывала интересную, бурлящую жизнь института и свою учебу в нём. Сетовала на усталость, но вместе с тем радовалась своим успехам. Коротко, упомянула о своём знакомстве с парнем, который тоже учился с ней на одном курсе. Шурочка, интересовалась жизнью подруг, в особенности жизнью Жени..."
   -Видишь, и она волнуется о тебе, - заметила Дуся.
   -Напиши, что у меня все хорошо, даже очень хорошо! - возразила с легкостью Женя, и тут же предложила съездить и проведать Шурочку и тетку Варю.
   -Когда? На заводе работы полно. Нынешняя суббота, это нам как подарок, все последующие субботы мы будем работать. - И она на мгновенье умолкла, о чем - то размышляя, и вновь продолжила - Ну если только под Новый год!
   -Правда! - воскликнула Женя и обхватила обеими руками подругу, да так, что последняя, выронила листы на стол.
   -Ну, Ну, это будет еще не скоро...
   Девушки ещё долго вели разговоры, только после полуночи они легли в постель.
   Дуся быстро уснула, издавая не громкие звуки похрапывания. Женя, ещё долго лежала в темноте с открытыми глазами, вспоминала, до мельчайшей подробности её встречу с Николаем, все слова, сказанные им, ощущала прикосновение его губ на своих руках, слышала его дыхание. Она вспоминала и так с этими мыслями и уснула.
  
   На другой день, ближе к десяти утра, Женя проснулась в хорошем расположении духа, потянулась, сладко зевнула, повернула голову, взглянула на окно и на нем задержала свой взгляд. Там за окном, распушив перья, громко чирикал воробей, сидя на голой ветке. Улыбнувшись новому дню, она взглянула на кровать, где лицом к стене, посапывая, под ватным одеялом лежала Дуся. Женя ещё раз потянулась, откинула серое шерстяное одеяло в белом пододеяльнике, села на кровать, сунув босые ноги в суконные тапочки обшитые цветными лоскутками. Медленно взглядом прошлась по комнате, встала, стащила с горедушки халатик и, накинув его поверх ночной сорочки, вышла из комнаты, прихватив зубную щетку и зубной порошок.
   Когда вернулась, Дуся, закинув руки за голову, лежала с открытыми глазами смотрела в хорошо оштукатуренный, побеленный, белый потолок.
   -Что ты так рано, давай ещё немного полежим - в полголоса сказала, Дуся не отводя глаз от потолка.
   В этот миг раздался стук в дверь и за дверью послышался звонкий женский голос:
   -Жень, тебя внизу парень кокой-то спрашивает!
   -Сейчас иду! - крикнула Женя и, спешно оставив зубную щетку и порошок на столе, начала беспорядочно суетиться. То полезла в шкаф, откуда достала своё пальтишко, следом бросила его на Шурочкину кровать, беспомощно взглянула на Дусю, следившую за ней искоса, усмехаясь. Женя, сделала недовольную гримасу на лице, вновь подошла к Шурочкиной кровати взяла пальтишко накинула его на плечи и уже подошла к двери.
   -Посмотри на себя! - Выкрикнула Дуся, поворачиваясь на бок! - Кочан капусты кокой-то!
   Женя подошла к шкафу, стала перед зеркалом. Из-под пальтишка, торчал халат, а ещё ниже, прикрывая голени белая ночная сорочка. Она вновь беспомощно взглянула на подругу.
   -Сними пальто, сними халат, сними рубашку и одень халат.
   -Да, верно, - согласилась Женя и спешно принялась переодеваться. Прошло ещё четверть часа, пока Женя переодевалась, расчесала и собрала волосы в хвост и наконец, выдохнув, вышла из комнаты.
  Вскоре она вернулась. Глаза её весело блестели, в руках, прижимая к груди, она держала три плитки шоколада - "Басни Крылова". Небрежно, она положила на стол плитки шоколада, которые, тот час легли веером на скатерти, подошла к кровати Дуси и, нагнувшись, быстро поцеловала подругу в щеку, и тихо почти шепот проговорила:
   -Я сейчас ухожу и буду не скоро.
   -И что, даже чай не попьёшь?
   -Нет, меня Коля внизу ждет.
   -Пусть подождёт, - возразила Дуся, вставая с кровати.
   Но Женя её уже не слушала и спешно одевалась, а спустя полчаса, она шла рука об руку с Николаем, по улочкам р.п., через переезд, в сторону вокзала.
   Они шли и здоровались со встречными, глядели на кур, которые ходили у заборов, не обращая внимания на людей, с сосредоточенным видом. У переезда, проехала мимо телега, медленно, груженная большим снопом сухой соломы, где седока было не видно, лишь кирзовые пыльные сапоги, свисавшие в низ, да старые, заскорузлые, натруженные руки. У них не было плана куда идти, они, просто молча, шли, с любовью поглядывая, друг на друга. Уже подойдя к вокзалу, Николай предложил зайти в привокзальный буфет, и Женя, сразу приняла предложение.
   В здании вокзала было не многолюдно и поэтому, войдя в само здание, они сразу увидели в левом углу небольшую стойку буфета и рядом, два буфетных столика на высоких ножках. Буфетчица, приятной внешности, средних лет женщина, за прилавком, бросала косточки взад и вперед на счетах. Как только Женя и Николай подошли к стойке буфета, буфетчица тот час отставила счеты в сторону, наигранно улыбаясь, обратила вопросительный взгляд на них.
   -Женя, что ты будешь, выбирай? - сказал Николай.
   Женя взглянула на небольшую витрину, где в два ряда стояло десять тарелок с предлагаемым ассортиментом; бутерброды с Краковской колбасой, с селедкой, три вида конфет, два вида пряников и три тарелки с жареными пирожками. На миг, в мыслях она вернулась на несколько лет назад на станцию Елань - Колено, где впервые увидела похожую витрину, вспомнила своё удивление, тому, что за еду надо было платить деньги. Она расплылась в улыбке.
   -Ну что, ты выбрала? - тихо переспросил Николай, не обращая внимания на буфетчицу, которая с трудом скрывала своё нетерпение.
   Женя взглянула на него, следом её взгляд упал на буфетчицу.
   -А счем пирожки? - застенчиво сказала она.
   -С капустой, с картошкой, с ливером, - энергично сказала буфетчица, указывая указательным пальцем на каждую из тарелок, где горкой лежали пышные, горячие пирожки. - Только выложила.
   -Тогда мне два с картошкой и стакан чая, - более решительно сказала Женя, обратив свой взгляд на Николая. - Я с детства люблю пирожки с картошкой, их моя мамка жарила, крестная и тетка Клавдия.
   -Я их тоже люблю, - улыбнувшись, заметил Николай и заказал пять пирожков и два стакана чая с сахаром. Вскоре они стояли у столика, где стояла тарелка с пирожками и два стакана с горячим чаем.
   Больше часа они провели у столика, ели пирожки, запивали их чаем, разговаривали. Женя рассказывала о своей работе, делилась мыслями по поводу прочитанных ею книг, статей в журналах или газетах, вспоминала прожитые годы в детском доме. Сама, жадно слушала его речи о доме, о городах, где ему довелось побывать, работая шофером, об армии, где служил. В здании вокзала становилось многолюдно. За соседним столиком менялись посетители буфета, а они все стояли, не обращая внимания, ни на кого, будто были они одни. Так бы они и дальше стояли, но к ним подошла буфетчица. На её лице читалось явное, раздражение. Она взглянула на пустую тарелку, пустые стаканы, взглянула на Николая и на Женю.
   -Молодые люди, вы попусту занимаете столик, а другим людям поесть негде, - прошипела она, - найдите другое место для разговоров.
   Николай оглянулся назад, Женя повернула голову - у соседнего столика стояло трое мужчин, у самого буфета, ещё несколько мужчин и женщин. Они удивленно друг с другом переглянулись, пожали плечами, виновато взглянули на буфетчицу, извинились, а следом покинули буфет и здание вокзала.
  На улице ярко светило полуденное осеннее солнце. Они стояли у здания вокзала, смотрели друг надруга и решительно не знали, что им делать, куда идти.
   -А пойдем, я покажу тебе дворец? Правда, до него далековато идти, - сказала Женя и следом добавила, - ну погода то на улице хорошая.
   -Настоящий дворец?
   -А тебе что, Дима про него не рассказывал?
   -Да нет. Наверное, не успел.
   -Ну, тогда пойдём, я тебе его покажу, а ещё покажу памятник собаке, около неё все свидание назначают.
   Они медленно пошли, взявшись за руки. Прошли переезд, повернули на право, прошли по улице вдоль домов, где на огородах, вдоль заборов, хозяева жгли сухую, опавшую листву, где по улицам бегала детвора. Вышли на окраину поселка и пошли по дороге, что разделяла луг светло - жёлтой высохшей травой и где стой и другой стороны невдалеке прыгали стреноженные лошади, кучкой взвивались воробьи из травы. Женя рассказывала, всё, что знала о дворце и его хозяевах от Дуси и своего наставника, дед которого служил при дворе, конюхом. Николай слушал с интересом, то и дело украдкой поглядывая на неё - чтобы не смущать.
   Не замечая времени, они подошли к воротам из красного кирпича с башней и вмонтированными в неё швейцарскими часами. От ворот, широким кольцом, мешано, в разные стороны расходились могучие дубы, клёны, липы, кусты боярышника, кусты терна. В парке было ещё много непожелтевшей зелени, она украдкой выглядывала из-под широких мазков желтого, и всех оттенков красного цветов и всё это буйство красок создавало необыкновенной красоты палитру. Минуту другую, Николай и Женя стояли, перед воротами молча, затаив дыхание.
   -Вот мы и пришли, - прервав молчание, в полголоса проговорила Женя.
   -Здесь и вправду красиво, а ворота, будто вход в сказочное королевство, - блуждая взглядом то вверх, то в бок, тихо протянул Николай и следом повернулся к Жени, подхватил её на руки и закружил, крича вовсё горло. - А мы с тобой хозяева всей этой красоты и ты моя Королева! Слышишь, Королева!!!
  С деревьев поднялось множество галок, и их галдешь заглушил крики Николая, но он все равно продолжал кричать, - Ты моя Королева, Королева!!! - И продолжал кружить с Женей на руках.
   Женя же, обхватив руками шею Николая, глядела в голубое небо, что кружилось перед её глазами вместе с облаками, галками и была счастлива. А когда её ноги коснулись земли, брови приподнялись наивно, как у ребёнка, и глаза с невольной преданностью остановились на нём, она покраснела и уткнула своё лицо на его груди. Николай нежно приподнял её голову, пристально взглянул в её цвета неба, глаза и быстро поцеловал её в губы. Женя не сопротивлялась. Он обнял её, вновь прильнув к её губам, и она ответила взаимностью. А между тем, галки успокоились и вновь сели на ветки. Воцарилась тишина, лишь тихий шорох падающей листвы нарушал её.
   -Пойдём глядеть наше королевство? - прошептал Николай, беря Женю за руку, после продолжительного поцелуя.
   -Пойдём глядеть наше королевство, - чуть громче сказала Женя. Голос её дрожал.
   Через ворота они прошли, через аллею, на широкий, поросший бурьяном двор. Деревья, расходились полукругом, и упирались на противоположной стороне в когда-то великолепный дворец из красного кирпича в староанглийском стиле. Свернули в сторону, прошли по узкой дорожке вдоль деревьев до дворца, обошли его кругом, мимо большой башни с балкончиком на втором этаже и смотровой площадки на верху, мимо парадной, полукруглой, каменной лестницы. Николай, всё искал дверь, чтобы войти внутрь дворца, но всё было тщетно, на всех старинных дубовых, тяжёлых дверях висели подстать замки. По этому поводу Николай шутил, балагурил, а Женя от души смеялась. Женя повела его в глубь парка, к высеченной из камня хозяйской собаки. Пройдя метров тридцать, они остановились, заметив ещё в десяти метрах у памятника одинокую мужскую фигуру с красными астрами в руках.
   -У той собаки назначают свидания, - тихо заметила Женя, глядя в глаза Николаю.
   -Давай не будем ему мешать, тем более что наше свидание уже состоялось, - прошептал на ухо Жени Николай и быстро поцеловал её в щеку.
   Обратно, держась за руки, они шли по ступеням. Ступени широким веером шли по парку вниз, к сахарному заводу и когда то работавшей рядом шоколадной фабрике, продукция которой была известна по всей России и за её пределами. Деревья тихо роняли жёлтые, ярко - оранжевые, красные листья. Свет послеобеденного солнца пронизывая своими лучами парк, золотом обволакивал рядом ступающие их фигуры. Встретившись в этот день, они почти не расставались.
   Жизнь Жени наполнилась новыми красками. До настоящего времени ей неизвестными, душа её радостно устремилась навстречу новому, сильному чувству.
  
  
   Г Л А В А 7
  
  
   К середине 50 - х. годов Советское государство сумело в основном достичь довоенного производства, хотя остро ещё стояла продовольственная проблема. За 1949 - 1953 г г. Урожай зерна составлял 81 млн. что было ниже уровня 1913 г. Производство мяса чуть превысило дореволюционный уровень. Численность же населения страны к 1950 г. Возросла почти на 20 млн. что естественно отражалось на уровне потребления продуктов питания в расчете на душу населения. К тому же разраставшиеся масштабы " холодной войны", безвозмездную помощь Странам народной демократии, социалистические преобразования на территориях, включенных в Союз накануне и в результате второй мировой войны, значительно обедняли государственный бюджет, деформировали хозяйственное развитие, сдерживали рост благосостояния граждан СССР.
   4 марта 1954 года, на пленуме ЦК КПСС было принято постановление "О дальнейшем увеличении производства зерна в стране и об освоении целинных и залежных земель". Госпланом СССР было намечено распахать целинные и залежные земли в Казахстане, Сибири, Поволжье, на Урале и других районах страны.
   Буквально сразу же после Пленума, Партия, Комсомол, газеты, радио, были активно задействованы государством для привлечения молодёжи и другого трудоспособного населения страны.
  И Страна подхватит идею. Пылкие, активные до приключений агитировали класс, кто-то бросал школу, студенты писали заявления и получали путевки, мужья подговаривали жен поехать на годик другой "посмотреть", ехали попытать счастья, а кто-то просто заработать деньги. Ещё совсем недавно каждый жил своей отдельной жизнью, и план пока существовал отдельно, но потом всё это соединилось, закружилось, закипело и программа по освоению целинных и залежных земель, стала всенародным делом.
  
   Прошла осень, зима, отзвучала капель. Снег растаял, последние ночные заморозки ушли под всё более греющим солнцем, подсохли дороги, сквозь желтизну прошлогодней травы проросла молодая зелень. На ветвях деревьев, на кустарниках набухли почки и со дня на день, были готовы раскрыться, выпустив молодую, яркую зелень листвы.
   Рабочий день закончился. Женя вышла с проходной, окинула взглядом свой новый плащ цвета беж с широким поясом на талии, новые кожаные, чёрные туфли - лодочки. Подняла вверх голову и, жмурясь от майского солнца, легко вздохнула, мысленно сказала себе, "Какая я счастливая!". Сделала поворот головой в одну и другую сторону, ловя на себе любопытные взгляды, как девушек, так и парней, заложила одну руку в карман другой, в которой держала черную сумочку, повертела, взглянув на сумочку с одной и другой стороны, встряхнула головой и пошла домой. Она шла не спеша, её локоны мягко бились по воздуху, она улыбалась легкому ветру, скользившему по её лицу.
  Так не спеша, она дошла до общежития. На вахте поздоровалась с вахтершей, старушка ласково улыбнулась, отчего овальное и морщинистое лицо её стало милым, и протянула Жени конверт. Женя взяла конверт, взглянула на обратный адрес, поблагодарила старушку и поднялась к себе в комнату. В пустой комнате, она сбросила туфли, сняла плащ и, повесив его в шкаф, прошла к столу, где сев на табуретку раскрыла конверт. Письмо было от Нади.
  Женя пробегала взглядом строку за строкой, чуть заметно улыбаясь своим посторонним мыслям. Лицо её было спокойное, локон, вырвавшийся из общей кипы волос забранных на затылке, свисал, прикрывая весок. Прочитав письмо в полтора листа, она встала, прошла к тумбочке, из ящика достала тонкую тетрадь, пузырёк фиолетовых чернил, ручку и вернулась за стол.
   С четверть часа она сидела перед раскрытой тетрадкой, с ручкой в руке. Думала, как уместить на нескольких тетрадных страницах, всё то, о чём она хотела поведать Тамаре, ведь в её жизни столько всего хорошего, нового произошло, происходит и будет происходить. Наконец она обмакнула перо в пузырек с чернилами и принялась старательно выводить буквы.
   Здравствуй Надя!
   Получила твоё письмо, как долго ты не писала. А впрочем, я понимаю и не сержусь на тебя. Переезд в родной город это занятие, наверное, хлопотное, новая работа, подготовка к вступительным экзаменам, всё понимаю. Я очень рада за тебя, за твою маму, рада, что вы, наконец, вернулись в родной город, в свою квартиру и теперь у вас всё будет по-другому, всё будет хорошо!
   Ты спрашиваешь как я, как мои курсы? Отвечаю. Курсы я благополучно закончила, на днях уже скроила и сшила себе модную юбку, а месяцем раньше, Дуси, ну моей здешней подруге, сшила ночную сорочку. Вот ещё бы швейную машинку купить, а то на руках много времени занимает.
  А ещё, я уже как два месяца осваиваю трактор, ну на курсах значит учусь. У нас с завода многие на эти курсы пошли, что бы потом сразу на целину, создавать новые совхозы. Коля говорит, что мы находимся в самом центре великих свершений, что только нам, молодым поплечу сдвинуть всю эту махину.
   Ой, Надя, подружка моя, мне тебе столько много рассказать хочется, вот только в письме всё не расскажешь, но всё же я поделюсь с тобой главным событием в моей жизни. Я встретила Колю, это мой самый любимый и самый близкий человек на свете. Надя, он такой добрый, внимательный, любящий, не было дня, чтобы мы с ним не виделись. Он и с работы меня встретит и с курсов встретит, и в перерыв на своём грузовике к заводу подъедет, чтобы поведать меня. Выходные, мы вовсе проводим вместе, днём гуляем, вот зимой на лыжах все окрестности обошли. А какие здесь места красивые, если бы ты только видела. Вечерами, в клуб в кино ходим, на танцы.
   Надя, ты помнишь моё старое пальтишко, в котором я зимой мерзла. И бог знает, когда бы я его сменила, если бы ни Коля. Он купил мне новое с каракулевым воротником, а мама его, мне белый пуховый платок прислала, он ей в письме рассказал обо мне, и теперь она нас в гости ждёт. Но мы с Колей решили, вот осенью распишемся, а потом можно и в гости мужем и женой пожаловать.
   А ты знаешь, как он хорошо говорит, высказывает свои мысли о стране, о комсомоле, о целине, что теперь у всех на устах. Я ведь и думать не думала, куда-то уезжать, но Коля увлек меня и теперь неведомые целинные просторы, раскрылись передомной во всём своём величии. Я стала понимать, как всё это важно для нашей страны, для нас самих, жалко, что Дуся всего этого не понимает.
   Ну, вот Надя, как могла, поделилась с тобой своими мыслями, своим счастьем. Ты пиши, не забывай, до октября адрес тот же.
   Твоя Женя.
  
  
   Женя взглянула в окно, где за окном на ветвях весело чирикали воробьи, ещё раз взглядом пробежала написанные ей строки письма, подумала: - Теперь надо сварить макароны, а то скоро Дуся вернется с работы, - встала, со стола взяла тетрадь, пузырек с чернилами, ручку, всё это вернула в тумбочку, вернулась к столу, взяла письмо свернула и, вернувшись к кровати, сунула его в сумочку.
   В это время в комнату зашла Дуся. Женя резко повернулась к ней, виновато разводя руками.
   -Дуся, ну я ещё...
   -Вижу, ты даже ещё не переоделась, - и указательным пальцем, она показала на будильник, стрелки которого показывали семь вечера. Ближе к лету, дни заметно прибавились, и желтый диск солнца стоял довольно высоко над горизонтом. Она повернула голову и пристально, негодуя, поглядела на растерянную Женю, бросила свою сумку на пустующую Шурочкину кровать и прошла к кровати, где принялась переодеваться.
   За дверью послышались легкие, уверенные шаги, а следом раздался стук в дверь.
   Женя хорошо знала эти шаги и потому, когда раздался стук, она невольно замерла, а её сердце радостно забилось.
   -Подожди! - нервно выкрикнула Дуся, тоже зная, кто это. Она быстро надела халат поверх комбинации и начала застегивать пуговицы.
   Женя подскочила к двери и, взявшись за ручку, оглянулась на Дусю, которая застегивала последнюю пуговицу халата.
   -Всё открывай!
   И Женя открыла дверь. В рабочей одежде порог переступил Николай.
   -Женька! - воскликнул он, разводя руками, чтобы обнять её.
   -Коля, - сделала шаг назад Женя и глазами повела в сторону Дуси. Следом отступила в сторону, давая Николаю войти.
   Николай вошёл широко улыбаясь.
   -Женька, Дуся, собирайтесь, мы идём в гости!
   Девушки переглянулись и вопросительно взглянули на него.
   -Да, да мы идём к нам, ну то есть к Марине и Димке. Они велели вас привести, завтра суббота и заодно мне проводы устроим.
   -Как? - удивилась Женя, - Уже? - лицо Жени приобрело озадаченный вид.
   -Да Женька, мне сегодня путевку вручили, в понедельник в путь, но ты погоди расстраиваться у нас ещё целых два дня, а потом, мы ведь ненадолго расстаёмся... - Он сделал шаг вперёд и крепко обнял Женю.
   Дуся стояла, засунув руки в халат, глядела и слушала все, что происходило в комнате. Выслушав, она вынула руки из карманов и, поставив их на бедра, решительно подошла к ним.
   -Так, ну мы идём, или будем сырость и дальше разводить? Если идем, то ты жених подожди нас за дверью, пока мы соберёмся.
   Николай осторожно обеими руками приподнял склонившуюся ему на грудь, голову Жени, проникновенно взглянул ей в глаза, коснулся губами её щеки.
   -Иди, иди,- сказала Дуся и выпроводила его за дверь.
  
   Все, троя, пришли в дом Марины и Дмитрия, когда солнце сквозь чистые два окна заливало светом просторную главную комнату в доме и стол с нехитрым ужином; жареную картошку на сале в большой чугунной сковороде, тарелку с солёными помидорами. Хозяин, уже сидел воглаве стола, рядом с боку, хозяйка нарезала хлеб и укладывала куски на тарелку. Марина, крутившаяся перед зеркалом, живо обернулась:
   -Дуся, Женька, мы вас уже заждались! - пропела она и поспешила к подругам, чтобы их обнять.
   Из дальней комнаты, всклокоченный, заспанный, вышел Дмитрий, расчесывая волосы пятернёй.
   -Я немного задремал, - оправдываясь, тихо проговорил он.
   Николай снял пиджак и повесив его на гвоздь прошёл к столу.
   Дмитрий вышел в сенцы, а когда вернулся, фыркая и вытирая полотенцем мокрое лицо, обнаружил, что все уже сидели за столом и раскладывали ложками картошку по своим тарелкам. Хозяин, приподнявшись и чуть наклонившись над столом, разливал горькую из пол-литровой, зелёной бутылки в рюмки.
   -Иди скорей, - окликнула его Марина.
   Дмитрий бросил полотенце на печку и поторопился занять своё место рядом с женой.
   Все подняли рюмки, за отъезд Николая. Мужчины, резко выдохнув, залпом выпили горькую. Дуся, хозяйка, Марина друг за другом, тоже опустошили рюмки, а Женя, сделав глоток, сморщилась, поставила рюмку назад на стол. Дуся заметив, прильнула к её уху и шепотом протянула:
   -Если хочешь ему легкой дороги, пей до дна, - и сев вновь ровно принялась активно, как и другие закусывать.
   Женя, морщась, вновь потянулась за рюмкой, но сглотнув оставшуюся горечь, поставила рюмку на стол, опустив руку под стол на колено. Другой взяла ложку и начала есть.
   Вначале ели все молча. Монотонное постукивание ложек о тарелки, да ходики на стене, нарушали тишину. Да было и понятно, все, кроме хозяев стариков вернулись с работы, все хотели есть. Наконец утолив первый голод, Марина с Дусей начали тихо переговариваться. Хозяин, подавшись вперёд, поднял глаза (умные, усталые), стал глядеть на Николая, который подкладывал в тарелку Жени картошку.
   -Коль, я вот что думаю, - начал говорить он. - Это конечно хорошо, что ты и Женя едите на пустынные земли сельское хозяйство поднимать, понятно, это нужное дело, - говорил он в полголоса, спокойно. - Но вот какая штука вырисовывается, здесь-то на нашей земле, кто работать будет? Ежели, все кинуться пустынные земли, кто тут останется?
   -Бать, не все уедут, - расширяя ноздри, выставив вперед грудь, возразил Дмитрий, - мы вот с женой ни куда не едим, нам и тут неплохо, - и он, обхватив за талию жену, притянул её к себе. - Так же Марин?
   Марина, оставив ложку в тарелке, ласково взглянула на мужа и молча, моргнула глазами в знак согласия.
   -Ну, вот видите, Андрей Лукич, не все уедут, будет и здесь кому пахать, - не без наглости в голосе начал говорить Николай. Приветливое лицо, глаза, серые, с ярко отмеченным зрачком, не страшась, смотрели в глаза собеседнику. - А если серьезно, кому как не нам, молодым ехать на новые земли! Города разрастаются, народу в стране прибавляется, и весь этот народ есть требует. Димку я не осуждаю, кому хочется из насиженного гнезда улетать, но и сам угрызеньями совести не мучаюсь. Даже горжусь! Мы с Женькой большое дело делать будем, а потом на новом месте новую семью создадим, там наши дети родятся...
   -Да, молодёжь нынче бойкая, проворная, на месте не посидит, - только и смог сказать хозяин. Он посидел ещё с полчаса, думая бог знает о чем. Затем ладонью провёл по лицу, поднялся, оправил пояс, поглядел на хозяйку и пошёл в свою комнату. Следом поднялась хозяйка.
   -Мама, вы бы посидели ещё, - сказала Марина.
   -Да нет, пойду, да и вы не засиживайтесь, завтра нам рано вставать, да и дорога не ближняя, - уходя в комнату, тихо сказала хозяйка.
   Николай пожал плечами и, оправдываясь, обратился к рядом сидящей Жени, которая отрешенно, нехотя клевала картошку:
   -Жень, ну разве я не прав?
   Она прищурилась, помолчала, следом, будто оторвалась от забытья, сказала:
   -Что? - и тут же её лицо покрылось красной краской.
   Теперь уже удивление, читалось в глазах Николая.
   -Женька уже там, на целине, - оторвавшись от солёного помидора, громко сказала Дуся, и почти басом засмеялась.
   Дмитрий и Марина подхватили смех. Удивление Николая сменилось, взглядом вопроса.
   Новость об отъезде Николая её взволновало. Вот уже полтора часа в её душе поселилась непонятная ей тревога. Она шла откуда-то, как сквознячок в едва заметную щель. "Смеются, будто смешинка им в рот попала, - думала в этот момент Женя, скользя взглядом по лицам Дмитрия, Марины, Дуси, - особенно Дуси весело, понимаю, давно этого ждала. Только расставание это ненадолго, мы всё равно с Колей будем вместе и я обязательно за ним следом поеду! Чтобы ты там не думала". Она повернула голову, на неё глядели глаза, серые, и такие родные. Женя улыбнулась.
   -Мы обязательно поедим на целину! - С нежностью взглянув на Николая. Я подпишусь под каждым твоим словом.
  
   На другой день, во второй половине дня Женя и Николай гуляли в дворцовом парке. Высоко в синем небе, не спеша плыли белые облака, то закрывая, то открывая мягкий, ровный свет солнца. Они шли по тропинкам, под ногами их прыгали лучи света и тени листвы; покрытые мохом стволы дубов, сами стволы поднимались вверх будто колоны. Ветерок, трепал концы легкого белого шарфика на Жениных плечах, а сами плечи под её синим платьем, были чуть приподняты. Она проникновенно глядела на Николая, а он, держал её за руку и рассказывал о предстоящей им новой жизни. Они долго ходили по тропинкам, которые без перерыва обегали по всему парку, потом вышли и пошли по дороге к лесу. Прошли через лес, вышли на поляну, окружённую с трех сторон лесом, открытую закатному солнцу со стороны реки, осторожно ступали по молодой зелени, пробившейся сквозь сухие прошлогодние травы. Над водой пищали стрижи, воздух пропитанный ароматом трав и цветов кружил голову.
  У самого края пологого спуска, Николай, раскинув руки, вдруг крикнул:
   -Жень - ка! - Эхо отразило его голос от дальнего противоположного берега, а потом ещё многократно от каждого дерева, куста, кочки. Он повернул назад голову, взглянул на переполняющую чувством Женю и, повернувшись вновь к реке, закричал ещё громче:
   -Я тебя люблю! - И вновь повернулся к Жени. - Я тебя люблю! - громким шепотом повторил он.
   Женя протянула ему свои тонкие девичьи руки. Он сделал шаг на встречу, обхватил её талию, женственную талию, в том месте, где она расширялась к стройным бедрам, чувствовал на своей груди её упругую девичью грудь, запах её молодого тела, - люблю, люблю, - шептал он как в бреду. Она закинула руки ему на шею и вся, вздрагивая, от переполняющих её чувств и нежности поцеловала его в губы, глаза, лоб. Медленно подняла на него свои глаза. В них читалось мольба, доверие, вопрос и наконец, эти глаза попросту отдавались. Он прильнул к её губам. У обоих громко, стучало сердце. Они ещё долго стояли, прильнув, друг к другу губами.
  Солнце между тем уже зашло за горизонт. Ночное небо отражалось в воде, звезды вверху мигали, тем, что были внизу, зарождая в воде необычную жизнь, которая не видна днём. Комаров прибавилось, они начали нападать и кусаться. Женя с Николаем отмахивались, щёлкали себя по шее, по лицу. Женя прошептала:
   -Пойдём, а то они нас загрызут.
   -Пойдём, - прошептал Николай.
   Они шли, обнявшись по лесу в сумерках, стволы деревьев были едва различимы, а где то и вовсе совсем таяли. Умолкли птичьи голоса и лишь где то вдали, был слышен глухой голос совы. Аромат трав, цветов, запах речки окутавший их на берегу, чувство, легкого головокружения не прошло, когда подошли к дому Марины и Дмитрия. У крыльца, Николай легко подхватил на руки Женю, легко преодолел три порожка и скрылся с ней в доме.
  За окном раздался сильный удар грома, и первый весенний дождь крупными каплями застучал по стеклам. Дождь шёл всю ночь, земля с жадностью впитывала долгожданную живительную влагу, что посылали ей небеса.
   Утром следующего дня, не вставая с дивана, Николай, слегка ударил рукой в раму, окно раскрылось и в миг, комната наполнилась утренней прохладой, запахом трав, распустившихся цветов плодовых деревьев, пением птиц. На диване, прижавшись к нему, положив обнаженную руку на его грудь, лежала с закрытыми глазами Женя. Она безмятежно спала, от неё исходило умиротворение и покой. Николай опустил свою руку ей на плечи, слегка приподнялся и коснулся губами курносого носика Жени, вновь лег, устремив свой взгляд в потолок, прядь волос сползла ему на лоб, и вдруг, так самому показалось, точно на другом свете он, так хорошо было здесь, с Женькой рядом.
   От птичьих голосов, от запаха трав, проснулась Женя и долго ещё лежала, не открывая глаз, а солнечные лучи скользили жидкими пятнами по простыни, что прикрывала их тела, по их рукам, по их лицам. Ей было хорошо и спокойно. С ней был тот, с кем она связывала все свои мечты и надежды.
  В этом доме в этой комнате, они провели ещё целый день, и только когда спустились на землю сумерки, Николай проводил Женю до общежития. Он держал Женю под руку.
   -Ты будто ведешь не послушную ученицу в школу и боишься, что она сбежит, - тихо проговорила она улыбаясь.
   -Да, я боюсь, чтобы ты не збежала! Я боюсь потерять тебя...
   У дверей общежития, куда они подошли, уже никого не было. Время было такое, что вот, вот двери общежития должны были закрыться на ночь. У самых дверей, Николай наклонился к Жени, губами коснулся её щеки и, волнуясь, прошептал:
   -Женька, ты не оставишь меня?
   -Нет, никогда не оставлю.
   -Я очень люблю тебя Женька!
   Женя последний раз взглянула на него горящим от любви взглядом, и прижалась к его груди. Николай, молча решительно, взял её голову, и сильней прижал к себе. - Мы скоро будем снова вместе и больше никогда, никогда не расстанемся. Слышишь?
   Уткнувшись ему в плечо, Женя кивала головой.
   Заскрежетала дверь. Не молодая вахтерша, высовывая в приоткрытую дверь, своё полное толстоносое лицо, окинула темноту взглядом, пристально взглянула на Женю, Николая и следом процедила сквозь зубы:
   -Иванова, оставлю ночевать у порога...
   -Иду! - крикнула Женя, отрывая свою голову от плеча Николая.
   Дверь хлопнула, лицо женщины скрылось за дверью. Их губы вновь соединились в горячем прощальном поцелуи.
   Спустя четверть часа Женя вошла в общежитие. Вахтерша, сидела за столом, нервно поглядывая, указывала на часы, висевшие на противоположной стене. Женя виновато пожала плечами, поднялась по ступенькам, повернула и пошла по крашенному зелёной краской коридору, - глянец краски на стене и потолке поблёскивали от жёлтых лампочек. - "Ну и что подумаешь, ничего страшного. Я уже взрослая", - успокаивала она себя мысленно, предчувствуя настрой Дуси. Так она думала, подходя к двери и, всё-таки где-то у неё дрожала жилка. У двери она решительно одёрнула платье, поправила шарфик на шеи, сделала улыбочку и вошла в комнату.
   Дуся, в ночной сорочки сидела за столом, подперев кулаками подбородок, глядела в окно, на луну, что большим диском висело в темно-синем, почти черном небе. Она повернула голову к вошедшей Жени, с укором взглянула на неё и вновь отвернулась.
   Подняв брови, вытянув губы трубочкой, Женя, не спеша сняла туфли у порога, прошла к столу и сев напротив подруги подперла кулачками щеки. Уже за столом её губы начали нервно подрагивать, глаза виновато глядели на профиль Дуси, веки которой были опущены.
   -Дуся, ну я виновата, я сознаю, каюсь! Мне надо было предупредить тебя, но поверь, всё так закружилось... Дуся, ну прости!
   Дуся повернула голову, подняла на неё мрачные темно-серые глаза, уголки губ её приподнимались презрительной усмешкой.
   -Так закружилось, что ты забыла, про девичью честь! - Низким, почти суровым голосом сказала она и отвернула голову вновь. Испытывающий взгляд Дуси, усмешка, обидные слова, насторожили Женю. Клубок смертельной горечи подкатился к её горлу, краска хлынула к лицу. Опустив глаза, она проговорила:
   -Я свою честь не теряла, я лишь провела ночь с любимым и не жалею об этот. К тому же, пройдёт всего три месяца, и мы с Колей снова будем вместе, мы поженимся, - и Женя умолкла.
   -Поженимся?! - выкрикнула Дуся и громко рассмеялась. - Надейся и жди... - И она поднялась со стула, прошла к своей кровати, скинула на горедушку платок, нырнула под одеяло.
   -А мне и надеяться не надо, я и так знаю, что всё будет у нас с Колей хорошо. Ты ещё позавидуешь! - Голос её дрожал, она вытирала ладонями слёзы с глаз и щёк.
   Дуся лежала лицом к стене и молчала.
  
   Николай писал часто. Письма приходили по два, по три в неделю и все писались приблизительно так: "Любимая, родная моя Женька! Устаю как черт. Постоянные мысли о тебе, только и спасают. Незримо, ты присутствуешь со мной в кабине моего грузовика, за обеденным столом в поле, в палатке на пятнадцать человек, повсюду... Я разговариваю с тобой, делюсь своими успехами и неудачами, я вижу тебя в закатном солнце и угадываю тебя в утренней заре.
  Здесь мы все действительно делаем большое дело! Ты бы видела размах, а какие тут просторы, дух захватывает! И всем этим, я каждую минуту делюсь с тобой моя милая, нежная Женька. Жду не дождусь, когда снова мы будем вместе и уж больше ни когда не расстанемся".
   Женя возвращалась в работы, с курсов трактористов, мысленно перечитывая письма любимого. Она шла по улочкам р. п. и голова её кружилась, где то сзади она чувствовала, что у неё вырастали крылья, они поднимали её над всеми другими людьми, высоко в небо, в необъятные космические просторы. Она летела, парила, её душа пела, но никто этого не слышал. Мимо проходили люди, окутанные коконом, ничего не слыша, не видя. Её не огорчали косые взгляды Дуси, новая рябая соседка, которая была любопытна ко всему чужому, шушуканье их за её спиной. Что значили по сравнению с большим чувством все эти житейские мелочи, - мысли её, уже там далеко с любимым, на неведомой целине. Она ехала строить коммунизм - " Светлое будущее всего человечества".
  Подобно другим, она внимательно из вечера в вечер слушала мастера, смотрела на доску, как стуча мелом по чёрной доске, он чертил схему устройства двигателя машины. Возвращаясь поздно вечером, Женя шла в красный уголок общежития и до часу, двух ночи другого дня штудировала конспекты. Ложилась спать, а в шесть утра вставала, шла на работу, а после работы вновь шла на курсы, где по локти в мазуте, на практике изучала сердце машины.
   Дни, недели, месяц, пролетели незаметно. Стрелки будильника, показывали девять вечера. Женя лежала в разобранной кровати с полузакрытыми глазами, отдыхая, набиралась сил. В комнате она была одна; Дуся, вот уже как два дня уехала к себе в деревню, в отпуск, а новая соседка с другими девушками развлекалась в клубе. На ней был всё тот же цветастый халатик, кисти рук лежали на животе. По ним, по халатику, по обнаженным голеням, по маленьким изящным стопам, бегали солнечные лучи ещё не закатившегося за горизонт летнего солнца. Она приподняла обе руки, опустила и нежно погладила впавший живот. Вот уже сутки, её состояние души, тела, были чем-то необычными, неповседневными и понятные только ей сомой, - тонкие ноздри её слегка раздувались, уголки губ, волнующе двигались, рисуя на лице чуть заметную улыбку. Это её необычное состояние, эти движения, эту улыбку - она дарила новой зародившейся в ней жизни. Не вставая с кровати, приподнявшись, она достала из-под подушки фотографию, вновь легла, держа её перед собой. На фотографию, где они с Николаем были вдвоём, по-весеннему одетые, молодые и счастливые, Женя смотрела с нежностью и с непонятным ей волнением.
   Внезапно в дверь стукнули и она раскрылась. Сердечко у Жени дрогнуло, лицо стало бледным, взгляд растерянным и испуганным. Она спешно засунула фотографию под подушку, легла, положив руки на грудь, ощущая под ладонями учащенное, будто трепет, биение сердца. "Фу, как не вовремя", - подумала она, вытягивая голые ноги. В комнате появилась Марина, а следом за ней Шурочка. Марина, заметно округлившаяся, в свободном легком платье цвета болотной травы, с собранными на затылке в корону волосами, будто птичка, влетела в комнату. Без того интересная собой, медленно зашла Шурочка, она похорошела ещё больше; глаза её блестели, а обольстительная улыбка не сходила с её лица, которое слегка было покрыто золотистым загаром и приятно выделялось на фоне белой батистовой кофточки.
   Широко раскрыв удивлённые глаза, Женя поднялась с кровати и только сделала шаг навстречу девушкам, как возле неё оказалась Шурочка и взяла её за плечи, чуть наклонившись, коснулась теплыми губами щеки Жени, а следом крепко прижала к себе. Женя расплылась в улыбке. Марина, раскинув руки, подлетела и обняла их обоих, прижимаясь своей головой к их головам.
   -Женька, как я соскучилась по вам! - В полголоса проникновенно протянула Шурочка. - Дусю хочу обнять...
   -Дуси нет, она в деревню уехала, - тихо сказала Женя. - Если бы ты предупредила, что едешь..., - шмыгала она от волнения носом.
   -Ничего страшного, другой раз свидитесь, - отпуская подруг, заметила Марина.
   -Да когда это будет!? - отпустив из объятий Женю, с грустью заметила Шурочка, делая шаг назад.
   Женя закусила нижнюю губу, сдвинула брови, а спустя минуту, громко, задорно крикнула:
   -Девчонки, а давайте пить чай, я сегодня свежих пряников купила, и конфеты подушечки, наши любимые! - И розовой краской покрылись её щеки, глаза весело глядели то на одну, то на другую подругу. Марина затрясла головой. Женя удивленно на неё взглянула. - Почему? Зины нет, да и придет она сегодня поздно, так что часа два мы спокойно поговорим.
   -Шурочка, она хочет, чтобы мы сидели в душной комнате, когда весь дом сегодня в нашем распоряжении, - голос Марины пел, - да ещё ждать, когда Зинка рябая явится.
   Женя смутилась, пожала печами, - ну, завтра понедельник, мне на работу...
   Марина, сделав серьёзное лицо, поставив руки в боки, вновь обратилась к Шурочки:
   -Шур, ну скажи ей, когда ещё так сложится, свекровь со свёкром на сенокосе, муж в поездке, сиди не два часа, а сколько душе будет угодно, - и она, претворившись обиженной, вновь перевела взгляд на Женю.
   -Жень, пойдём, а - а - а, - умоляюще протянула Шурочка. - А завтра на работу от Марины пойдёшь, ну пойдём, не упрямься, когда ещё представится такая возможность.
   Женя пожала плечами, приподняв брови домиком мельком взглянула на подруг, минуту, другую подумала, а затем махнув рукой громко сказала:
   -Ну что с вами поделаешь, пойдемте, только я переоденусь и спецовку сразу захвачу.
   -Ну, вот и славно, - облегченно вздохнула Шурочка, - мы тебя подождём.
   Прошло немного времени. Женя переоделась, заправила кровать, спешно закрутила волосы, заткнула их шпильками, сунула спецовку, ночную сорочку в холщёвую сумку, в дамскую положила тетрадь с конспектами, химический карандаш, футляр с зубной щёткой. Шурочка и Марина стояли у двери и следили за её легкими движениями, за малиновым поплиновым платьем, юбка которого струилась при каждом её движении. Наконец Женя обернулась, приподняла руку с двумя сумками - показывая, сообщила: - Ну вот, кажется, собралась. Шурочка, Марина в один голос заметили: - "Быстро уложилась", - и все, троя, вышли из комнаты.
   На улицах и в переулках р. п. было многолюдно и шумно; бегала, играла, смеялась детвора, ходили мужчины и женщины кучками и в одиночку, бородатые, усатые, гладковыбритые мужчины, привлекательные и не очень, пышнотелые и худосочные женщины. Все были заняты делом: Мужчины, согнутые под тяжестью вязанок дров, мешков с травой, женщины с ведрами, полными водой, с полными сетками и сумками. Старики судачили сидя на лавочках возле домов, изгородей. Кричали петухи, приглашая кур в курятник. Девушки шли посреди улицы, теплый ветерок гулял, приводя в движение их легкие платья и блузку. Пропускали мимо себя прохожих, разговаривали. Шурочка рассказывала о своей учебе, Женя о целине, а Марина хвалилась своей семейной жизнью, мужем, свекровью, свёкром. Мимо проехал мимо груженный людьми грузовик, с худым, белокурым подростком на подножке кабины. Девушки свернули и, пройдя ещё несколько метров, подошли к дому Марины, который утопал в зелени.
  
   В доме, Марина, вымыв руки, принялась собирать на стол, стаканы в латунных подстаканниках, белые с золотистой каймой блюдца, в глиняном горшочке прошлогодний мёд, выставила на стол небольшую стеклянную вазу с шоколадным печеньем. Шурочка ей помогала, а Женя медленно ходила по комнате, сложив руки на груди, подошла к одному из двух окон с ситцевыми занавесками, на которых были разбросаны мелкие цветы. За окном закатное солнце, шумела листва. В комнате стоял полумрак. Женя стояла перед окном, с мыслями в голове, - " Месяц назад, она была в этот доме безмерно счастлива, впитывала каждую минуту их с Коленькой счастливого пребывания в этом доме, той крошечной комнате, где ей предстояло провести эту ночь. Для неё всё здесь было исполнено первого, святого её чувства, открытия в себе того, что она до того дня не знала. Этот дом, стал немым свидетелем её с Коленькой открытий". Женя целиком ушла в себя в свои мысли, а между тем стол к чаю был накрыт. Она не заметила, как к ней подошла Шурочка.
   -Пойдём к столу, - осторожно сказала она.
   Женя повернула голову, растерянно, моргая ресницами, взглянула на подругу, чуть заметно улыбнулась. Шурочка взяла её подруку и подвела к столу. Марина уже сидела за столом и с серьезным видом разливала из пузатого алюминиевого чайника кипяток в стаканы, бросая любопытный взгляд на подруг, которые выдвинув табуретки, сели за стол. Она заметила в глазах Жени тоску, ей захотелось поддержать её и она участливо, проникновенно сказала:
   -Женька ты не переживай так сильно, пройдёт два месяца и ты вновь будешь со своим Коленькой.
   -Как бы эти два месяца прожить, - с грустью заметила Женя. Мне начинает каждый день даваться с трудом, а тут два месяца, не видеть, не слышать Коленьку, и как раз сейчас, когда он мне больше всего нужен ... --Женя закусила нижнюю губу. Она взглянула на Марину, ставившую чайник на угол стола, на Шурочку, протягивавшую руку к вазе, чтобы взять печенье. "Вот болтушка, чуть не проговорилась, - подумала она и следом придвинула к себе стакан".
   -Ничего, любовь крепче будет! - Заметила Марина и следом обратилась к Шурочке, - кстати, Шурочка, а что ты нам не рассказываешь о своём воздыхателе. Всё об учебе, да об учебе рассказываешь.
   Шурочка только и успела сделать глоток горячего, душистого травяного чая. Её бросило в жар, чаще застучало сердце, она выпрямила спину, продолжительно поглядела ясными, взволнованными серыми глазами на подруг. Положила печенье на стол, взяла маленькую оловянную ложечку, начала её крутить в руках. Марина, поставила локти, на стол, обхватив руками лицо, и в ожидании смотрела на подругу. Женя, не просила рассказывать, о том, что хочется держать внутри себя, защитить то, что дорого. Она повернула лицо, снисходительно поглядывая на подругу, облизывая ложечку с медом.
  Шурочка не поднимая глаз от стакана начала говорить, тихо медленно струдом выговаривая каждое слово:
   -Ну, я вам писала, что познакомилась с парнем, он учится в моём сельхозинституте, только на другом факультете. Ну, он мне нравиться, я ему вроде тоже. - Шурочка умолкла, сделала глоток чая, положила руки на стол и продолжила рассказывать, более уверенно не пряча серых глаз. - Он меня пригласил в свою деревню, погостить и познакомить с родителями, - на её лице появилась застенчивая улыбка, - на целых два месяца. Так что, вернувшись от вас, мы поедим...
   -Ты хочешь сказать, он тебя замуж зовет? - громко сказала Марина.
   -Ну, как бы да...
   Марина сделала обиженное лицо.
   -И ты молчала!
   -Ну, конечно же, сказала бы, чуть пожже!
   -Ну, ты Шурочка, шкатулочка! - вытянув шею вперёд, протянула Марина.
   Женя, оставив ложечку в стакане, слушала внимательно с выражением задумчивости. На неё рассказ Шурочки производил сильное впечатление, она переживая всё то, что переживала подруга в данные минуты, когда смущаясь, рассказывала о своём счастье. Ей захотелось узнать имя парня, что тронул, взволновал сердце её подруги, и она тихо вкрадчиво спросила:
   -Как зовут его?
   Шурочка слегка закинула голову, опустила руки под стол на сдвинутые коленки, по её лицу скользнули - легкая улыбка, надежда, радость.
   -Сева!
   Женя кашлянула в руку.
   -Сева? - удивленно переспросила Женя.
   -Да Сева! А что тебя так взволновало?
   -Да так. У меня был брат Сева, мы с ним были очень дружны.
   -Мне он про сестру ничего не рассказывал. А вообще красивое имя, правда, девчонки?
   -Ну, Дима тоже не хуже, - возразила Марина, подмигивая одним глазом Жени, - и Коля, верно Жень?
   -Женя, одобрительно кивнула головой, следом сделала глоток чая, удивляясь сама себе, что так отреагировала на имя Сева.
   Шурочка обхватила ладонями щеки, вытянула губы трубочкой, сморщила изящный утиный носик, с сожалением бросая взгляд на подруг. - Ну, извините девчонки! Но, вы меня должны понять...
   -Жень, как ты думаешь, стоит нам Шурочку понять? - веселилась Марина.
   -Как же нам её не понять, - проникновенно, глядя в Маринины глаза, возразила Женя. - Для неё это самое красивое имя на свете.
   Солнце скрылось за горизонт. На р. п. опустилась ночь. Летняя ночь, тёплая звёздная. Девушки ещё долго сидели за столом, при искусственном свете небольшой стеклянной люстры, пили чай, разговаривали, вспоминая свою прежнюю жизнь. Из открытых окон, из темноты, доносились весёлые звуки гармошки, смех парней и девчат, аромат свежескошенных трав.
   Только далеко за полночь улеглись девушки. Шурочку, Марина уложила с собой на кровать, а Женя легла в отведённой для неё маленькой комнате, в той, где месяцем раньше жил Николай. Она лежала на диване укрытая легким одеялом. Веки её были прикрыты, но ей не спалось. По неизвестной ей причине воспоминания её уносили далеко, на прежние места, в памяти оживали мать, отец, Маруся, крестная, Сева, Маруся, Клавдия, Аллочка с братом, дорогие, нежные воспоминания детства, где душа растворялась в невозвратной чистоте и яркости первых впечатлений, фантастические минуты которых хотелось бесконечно продлевать. За окном уже неслышны были звуки гармошки, песни, смех, лишь стрекотание кузнечиков доносилось из открытого, тёмного окна. Женя не знала, сколько она так лежала, в мыслях, воспоминаниях, а только незаметно крепко заснула.
  
   Женя проснулась, как только взошло солнце. Она сладко потянулась в постели, минуту, другую понежилась, откинула край одеяла, приподнялась, любя окинула себя взглядом и встала. На душе было легко и спокойно, от того глаза её были наполнены любовью ко всему живому, а улыбка сама собой складывалась на губах. В ночной сорочки, босая, открыв дверь, она вышла из комнаты и тотчас увидела спину Марины, которая в длинном синем сатиновом халате стояла у стола, на печи фыркая и бурля, стоял чайник.
   -Марин! - тихо, окликнула Женя, ты, что так рано, тебе же во вторую?
   Марина оглянулась.
   -Встала кур из сарая выпустить, зерна им насыпать, да тебя проводить, - зевая, вполголоса ответила она. - Ты собирайся, да садись за стол, - и Марина вновь отвернулась.
   Женя прошла к умывальнику. Холодная вода взбодрила её, снимая с лица сонливость, вернулась в комнату, а спустя четверть часа, одетая, вышла к столу, где за столом, подперев ладонями щеки, сидела Марина. На столе стоял стакан горячего чая, тарелка с бутербродом из ржаного хлеба с маслом, сахарница.
   -Проходи, садись.
   Женя прошла к столу. Время до начала смены оставалось много, поэтому Женя принялась завтракать не спеша, изредка отбрасывая рукой рассыпанные по плечам локоны.
   Марина некоторое время, молча, наблюдала за Женей, но потом, подавшись вперёд, тихо, почти шепотом спросила:
   -Тебя, Дуся обижает?
   -С чего ты взяла? - удивилась Женя.
   -Ты вчера вечером обронила, что, мол, тебе тяжело без любимого тем более, сейчас. Вот мне и показалось, что дело в Дуси и этой Зинке. А может ещё в чем? - Марина прищурила глаза, которые сверлили Женю.
   Женя поставила стакан на стол, краска хлынула к щекам. Минуту другую Женя молчала, думала сказать об истинной причине своих слов.
   -Жень, в нашем посёлке, все, всё видят и знают, - продолжила торопливым шёпотом Марина, - соседи доложили свекрови, о том, что видели тебя в нашем доме с Николаем.
   У Жени пересохло в горле, она взяла стакан и сделала глоток, другой, третий, вновь поставила стакан на стол.
   -Да, я была в вашем доме, - тихо, но, твердо не отводя взгляда, сказала Женя, - Дуся осерчала на меня, верней, что я не предупредила её, она меня ждала, волновалась.
   -Значить это правда... - Марина умолкла.
   -Да правда, но это касается только меня и Коли! А то - что не предупредила, ну кто знал, что так выйдет... - Женя отвела взгляд в сторону.
   -Женька, я тебя не осуждаю, но, - вновь было начала Марина, и тут же умолкла.
   Дверь открылась и в комнату, в белой ночной сорочке вошла Шурочка. С неуложенными волосами, заспанным лицом.
   Девушки повернулись, а следом, обе встали. Женя, не говоря ни слово пошла к входной двери. Марина, сделала несколько шагов навстречу Шурочки.
   -Мы тебя разбудили! - негромко вскрикнула она, а когда поравнялась, заботливо взяла её подруку.
   -Совсем нет. Птицы меня разбудили своими песнями, - возразила Шурочка. - Но вижу, как не рано я встала, а всё равно опоздала на посиделки с подругами. Женя уже у порога стоит.
   -Мне пора, скоро смена начнется, - живо сказала Женя, всовывая одну за другой стопу в босоножки. Ты ведь знаешь Шурочка, если бы не работа, я бы осталась и с удовольствием...
   -Женя, девчонки! - всплеснула руками Шурочка, - я уеду, и бог знает, когда мы ещё увидимся.
   -У тебя на свадьбе увидимся, правда, Женька! - вмешалась Марина.
   -Мы с тобой и Дусей увидимся, а вот с Женей наврятли, - с грустью возразила Шурочка, покачивая головой, - хоть бы фотография твоя у меня была...
   Женя открыла сумочку и минуту в ней покопавшись, достала фотографию для паспорта, карандаш и, повесив сумочку на предплечье, вернулась к столу, где на обратной стороне фотографии сделала надпись, " Подруге на долгую память от Жени", протянула фотографию Шурочке.
   Шурочка взяла фотографию, ласково взглянула на Женю, обняла её.
   -Спасибо! Я буду всегда тебя помнить!
   - И я буду тебя помнить! - запинаясь от волнения, проговорила Женя и вскоре покинула подруг.
  
   Прошло два дня. В понедельник утром, Шурочка в крепдешиновом горчичного цвета платье с короткими летящими рукавами, сидела рядом с Севой в полупустом вагоне паровоза, колёса которого монотонно стучали по рельсам. Она облокотилась о край выступа большого окна, смотрела в него. Соломенная шляпа, одетая на ней, спереди пригибалась к низу, заслоняя её лицо от солнца так, что только края останавливались над самыми губами: нежными, розовыми.
  В утренние часы природа была прекрасна. Всё в округе начинало просыпаться и казалось таким чистым. Пробегавшие мимо тополя, берёзы, поля зреющих злаков, зелёные луга, всё было в росе, всё блестело и переливалось под лучами утреннего солнца.
  Уже как час они ехали. Сева, одетый в светло - серые широкие брюки и белую с короткими рукавами тенниску сидел, облокотившись о спинку скамьи с закинутой назад головой. Глаза его были закрыты.
  На противоположной стороне, на пустой скамье лежал их скарб, состоявший из двух новеньких, зеленых рюкзаков и небольшой белой дамской сумочки.
   -Сева, погляди как красиво! - не поворачивая головы, сказала Шурочка, - я такой красоты никогда не видела.
   -Что? - спохватился Сева и, приподняв голову, вопросительно взглянул на Шурочкин затылок.
   -За окном красиво! - повторила она.
   Сева выпрямился, обнял Шурочку за плечи и, наклонив лицо к ней, приятным выразительным голосом сказал:
   -Я тебе ещё ни такую красоту покажу! Знаешь, какие у нас закаты, а восходы, у - у - у...
   Шурочка обернулась.
   Сева широко улыбался, его серые любящие глаза смотрели на неё с трепетом, копна светлых волос слегка струилась под ветерком, что пролетал по вагону. Шурочка, лицо которой лучилось счастьем, молча, поцеловала его в щёку, взяла подруку и так же молча, склонила свою голову на его плечо. Свободная крепкая рука Севы опустилась на её кисть, слегка прижимая к своей ноге. Они оба прикрыли глаза. Так они проехали несколько станций. Одни пассажиры выходили, другие входили, занимая освободившиеся места на скамейках. В проходе ни кто не стоял, и ветерок свободно гулял по вагону.
   На одной из станций, вагон взошла пожилая женщина. Она была достаточно грузной и толстоногой, скромно, но чисто одетая, с корзинкой наполненной куриными яйцами она слегка переваливаясь, тяжело передвигая ноги, прошла в центр вагона и остановилась у скамьи, где лежал скарб Севы и Шурочки.
   -Молодые люди, - хрипя, низким голосом сказала женщина, - мне бы сесть.
   Они оба, в один миг открыли глаза, взглянули на рядом стоявшую женщину, и оба протянули руки к вещам. Сева схватил рюкзаки, Шурочка схватила ручку сумочки, потянула на себя и когда сумочка была уже на весу, она выронила её. Сумочка оказалась на полу.
   -Ой! - воскликнула Шурочка, и виновато взглянула на женщину, - простите я сейчас! - Она нагнулась, чтобы поднять сумочку. Схватила за нижний край, потянула к себе и когда сумочка вновь была на весу, она открылась и всё её содержимое; блокнот в картонном переплете, зеркальце, расческа, карандаши, губная помада, всё вновь оказалось на полу. Ой! Что ты будешь делать! - Вновь, воскликнула она.
   Сева укладывал рюкзаки рядом с собой по другую сторону, когда услышал голос Шурочки, оглянулся, а следом нагнулся, чтобы подобрать упавшие на пол предметы, - я сейчас! - Поспешил успокоить он Шурочку, - а вы женщина присядьте пока с краю. Сева ловко предмет за предметом поднимал и передавал Шурочки, которая тут же бросала их в сумочку. Когда Сева последним взял блокнот, из него выпали две небольшие фотографии, он чертыхнулся, спешно подобрал их, выпрямившись, нервно взглянул на женщину, которая уже заняла пол скамейки, и протянул блокнот Шурочки, а фотографии задержал в своих руках. - Это твои подруги, - сказал он, разглядывая фотографию Марины.
   -Да! Это мои девчонки, к которым я ездила. Вот взяла на память, а то когда ещё увидимся.
   Сева фотографию Марины отдал. При виде другой фотографии, его лицо приобрело задумчивый вид. Шурочка, с сумочкой на коленях и фотографией в руках, бросила взгляд на женщину, следом перевела взгляд на Севу.
   "Что это за лицо? Где он видел это лицо, эти глаза - такие ему знакомые!". - Мысли его забродили, перелистывая страницы прошлого и, вскоре он вспомнил. Неужели эта - та девушка! Его щёки покрылись розовой краской. Взволнованный, он взглянул на Шурочку, которая удивленно, широко раскрыв глаза, глядела на него.
   -Саша, как зовут её? - Стучал указательным пальцем по фотографии Сева.
   Шурочка не сразу ответила. Она повела головой в сторону, не сводя, уже вопросительных, встревоженных глаз с него.
   -Как зовут эту девушку? - чуть громче и настойчивей повторил Сева, не обращая внимания на любопытный, сверлящий взгляд пожилой женщины.
   Руки Шурочки ослабели, и она вновь чуть не выронила сумочку, - Женя! - в полголоса, взволнованно сказала она.
   -Женя?
   -Да Женя!
   -Она твоя подруга?
   -Да, до недавнего времени была ей, - и она отвела обиженный взгляд в сторону на женщину, которая не сводила с них любопытного взгляда, следом в окно, за которым пробегали столбы, посадки деревьев.
   -Почему ты так говоришь? - сдвинув брови, сказал он, переводя взгляд на Шурочку. Против воли он задержал взгляд на её губах, на той части, которая была ему видна. Уголок губ был опущен. Сева знал, когда эти уголки рта опускались. - Вы поссорились, или она тебя обидела?
   Шурочка молчала.
   -Саша, быть может, эта девушка, моя сестра, а ты обиды строишь!
   Медленно, Шурочка повернулась всем корпусом и, широко раскрыв глаза, удивленно, недоумевая, взглянула на Севу. Её аккуратный рот приоткрылся.
   -Но у неё никого нет! Она, как и я, как Марина, детдомовская...
   -Вот поэтому она может быть моей сестрой!
   Шурочка вдруг вспомнила недавний вечер в р.п. и в туже минуту ей стало очень неловко за своё неоправданное подозрение. Её щеки покрылись лёгким румянцем, глаза выражали сожаление.
   -Ты знаешь, - начала говорить Шурочка, слегка запинаясь, - а ведь буквально на днях я слышала от неё, что у неё тоже был брат, Сева.
   -Саша, ты не представляешь, что всё это значит для меня! - Он схватил её руки и крепко стиснул в своих руках, да так, что, Шурочка сморщилась.
   -Прости, прости Саша!
   -Ничего. Так ты думаешь...
   -Да, я даже уверен. Эти глаза, взгляд который я увидел год назад, в поезде, когда ехал в город за деталями для тракторов. Они меня ещё тогда поразили, эти глаза, этот взгляд я помню с детства. Мы сегодня же всё расскажем маме и фотографию тоже покажем! Саша! Сашенька! - Не владея собой, он обнял её одной рукой, а другой, приподняв край шляпки, горячо поцеловал её в губы.
   Женщина закряхтела.
   Сева повернул голову, окинул взглядом грузную фигуру женщины, её гладко зализанную голову, заплывшие, недовольные узенькие темные глазки, усмехнулся и вновь поцеловал в губы Шурочку.
  
   Наконец, они прибыли на свою станцию и бодро, весело, зашагали по дороге. Сева шел, закинув на левое плечо увесистый рюкзак Шурочки, а в левой руке нёс свой, более легкий. Шурочка шла рядом, помахивая сумочкой. Они беседовали. Шурочка спрашивала его о поселке, о колхозе, где им в будущем предстояло работать, Сева с жаром рассказывал о своем родном крае. Вспомнил Женю. Особенно хорошо он помнил последние два дня пребывания её в их доме, - когда рассказывал, голос его дрожал.
   -Ты знаешь, - Сева, вдруг остановился, резко обернулся к Шурочки, пристально, с болью, взглянул ей в глаза, - мамка все эти годы места себе не находит, корит себя за Женю, к тетки Евсении на могилу часто ходит, прощение просит. Мамка рассказывает, когда та ночью к ней приходит, корит её, - "Мол, не уберегла".
   Шурочка провела ладонью по его щеке, - Мы будем надеяться, что это она и тогда ты и твои родители вновь обнимите её.
   Сева улыбнулся, глаза его тоже улыбались. - Я говорил, что люблю тебя!?
   Шурочка расплылась в улыбке, - говорил.
   -Ну, так вот, говорю ещё раз. Я люблю тебя Саша! Веришь?
   -Верю! А теперь пошли, а то смотри солнце как уже высоко, скоро жарко будет. - Он повесил оба рюкзака на плечо, а освободившееся рукой взял руку Шурочки, и они пошли дальше.
   Они ещё немного прошли по дороге, Сева предложил срезать путь, и они свернули с дороги. Прошли мимо мужиков, которые выкашивали луг. Размахивая, они со свистом срезали мокрый от росы и сизый ряд травы: от запаха срезанных трав, от всё выше поднимающегося солнца разгорались щеки мужиков, потела спина. Сева, приветствуя их, помахал рукой.
  Пройдя ещё метров триста, они решили передохнуть под тенью одиноко стоявшей могучей, широкой липы. Сева достав из своего рюкзака чёрный пиджак, бросил на траву и предложил Шурочки сесть на него. Она села, вытянув уставшие ноги, он сел рядом. В тени липы, царила прохлада. Пчёлы, осы, шмели дружно гудели в её густых ветвях, осыпанных душистыми цветами.
   -Ну как тебе? - бросая взгляд на округу, сказал Сева.
   Шурочка, прикрыв веки, вдыхала аромат липовых цветов и не сразу ответила.
   Сева по-ребячески локтем слегка толкнул её в бок.
   -Красиво, очень красиво! А пахнет как! - восторженно заметила она и, склонив голову на плечо Севы, начала вновь вдыхать ароматный воздух. Сердце её билось так легко, будто мотылёк взмахивает крыльями.
   Так они сидели долго, не замечая времени. Погода была прекрасная: Солнце сияло и грело, но не пекло, свежий ветерок бойко шумел в зелёных листьях, по изумрудно - зелёной, шелковистой траве, небольшими пятнами плавно и быстро скользили тени белых небольших облаков. Солнце стояло уже высоко, когда они вновь тронулись в путь. Перед глазами расстилалась, углублявшаяся местами широкая равнина, местами в извилинах ложбин блистала лентой речка. Они прошли пролесок, и вышли на задворки, где широкими рядами стояли ухоженные огороды, а дома утопали в зелени. Они остановились.
   -Ну, вот мы и пришли! Видишь коричневую крышу, она пятая в ряду.
   -Да.
   -Это мой дом! - И взяв Шурочку за руку, он повёл её за собой.
   Чем ближе они подходили к дому, тем её шаги становились менее решительными, чаще билось сердце, а когда зашли водвор, её сердце забилось, щеки пылали.
  
  
   В сатиновом темно-синем, почти черном платье с длинными рукавами, в белой, в мелкий цветочек, узелком на затылке косынке, Вера сидела за столом и тщательно перебирала пшено. Увидев сына, она всплеснула руками, встала и спешно, как могла пошла, приветствовать, не без суеты и замешательства. Шурочка, стоявшая чуть сзади, тихо поздоровалась, сжимая обеими руками руку Севы.
   -Здравствуй милая, здравствуй! - ласково сказала Вера, приблизившись к молодым.
   На пол, Сева опустил рюкзаки, обнял её. - Здравствуй мама!
   -Здравствуй сынок! Здравствуй! - вновь так же ласково сказала Вера, прижимаясь к груди сына. - Что же ты не предупредил, мы бы с отцом встретили тебя. Поди, все ноги разбили, пока дошли!? Ладно, сам, так ходьбы спутницу свою пожалел. - И она, отстранившись от сына, пристально, но по-доброму взглянула на Шурочку.
   -Мама это Саша! Саша, а это моя мама, Вера Даниловна!
   Глаза Веры наполнились радостью, всё лицо расплылось в улыбке. - Ну что же вы стоите на пороге, проходите, проходите в дом, присядьте, передохните с дороги, а я в погреб, за кваском холодненьким.
   Вера вышла из дома, а Сева провёл Шурочку к столу, выдвинул стул, приглашая её сесть. Шурочка села и следом рядом с ней сел сам.
   Прошло несколько минут, Вера вернулась с глиняной крынкой в руках.
   -Вот и квасок, - она, пройдя к столу, поставила на него крынку полную прохладного кваса. Отошла к печки и следом вернулась, держа в руках железные кружки. - Вот попейте, - прибавила она и стала разливать из крынки по кружкам квас. Разлив, она села за стол напротив, подпёрла голову обеими руками и провела по избе усталый, но довольный взгляд, а следом остановила взгляд на молодых.
   Сева залпом осушил свою кружку. Шурочка напротив, пила медленно, маленькими глотками. После нескольких глотков, она смущенно улыбнулась, взглянув на Веру.
   -Спасибо, квас, правда, хороший! - тихо сказала она.
   -Ну и пей на здоровье, - сказала Вера, собираясь встать. - Я пойду, Саши комнату твою подготовлю, а ты, стало - быть, на печки спать будешь.
   -Мама, подожди! - отодвигая кружку, остановил её Сева. - Тут такое дело.
   Взгляд Веры стал встревоженным.
   Сева поспешил успокоить её. - Мама, ничего плохого не произошло, ты не волнуйся. Скорей это добрая весть! И он начал говорить. - Помнишь, год назад, я тебе рассказывал, что в поезде встретил девушку, когда ехал в город за деталями? Помнишь? - Сева пристально посмотрел на мать, которая пребывала в сильном волнении. - Я тебе ещё сказал, что у неё глаза как у нашей Жени. Ну, так вот, эта девушка и есть Женя. Саша её хорошо знает, потому, как они вместе работали на сахарном заводе в Рамони! - Он попросил Сашу показать фотографию Жени.
   Шурочка взяла сумочку, что висела на спинке стула, достала блокнот и, минуту полистав его, взяла, а следом протянула Вере фотографию Жени. Вера, молча, взяла фотографию тремя пальцами правой руки и положила на ладонь левой. Выражение её лица было сосредоточенно, но было видно, что внутри её всё трепетало. Указательным пальцем всё той же правой руки, она начала водить по фотографии, будто вырисовывала чего то. Мышцы её лица нервно подёргивались, губы шевелились.
   -Она стала очень похожа на свою мать, - тихо, почти шёпотом, сорвалось с её губ.
   Сева и Шурочка переглянулись, у обоих на лице была чуть заметная улыбка.
   Прошло ещё несколько минут, Вера оторвала взгляд с фотографии и взглянула на сына. По её испещренному морщинами лицу, текли тихие слезы радости.
   -Сынок, это Женя, это она! - вновь сорвалось с её губ и она, бережно положив фотографию на стол, полезла за пазуху, откуда достала платочек, который приложила к носу. Следом она встала, прошла к красному углу дома, где висела старая икон и, простонала, протягивая руки, сцепив в замок пальцы с пальцами: Ты услышала меня Богородица!
   Она стояла к ним спиной. Сева смотрел на мать, и ему казалось, что за прошедший год, она стала ещё ниже, мельче, само тело будто усыхало. - "А ведь ей всего пятьдесят пять, мысленно заметил он".
   -Господи, я уже и не надеялась! - продолжала восклицать Вера, размазывая по щекам слезы.
   Она стояла у иконы, а когда она вернулась за стол, попросила Шурочку поподробней рассказать о Жени. Шурочка медленно, начала свой рассказ, а Вера внимательно слушала, продолжая размазывать по щекам слёзы.
  
   Солнце близилось к горизонту, когда по деревянным порожкам крыльца послышались тяжёлые шаги, а уже спустя минуту другую в дом вошёл Петр, по обыкновению стуча костяным протезом, в кепке наполовину закрывавшую его не высокий лоб.
   Неловкость, которую испытывала впервые часы Шурочка, отступила. Она, как и хозяйка дома суетилась, накрывала на стол, покрытый белой скатертью: В глубоких тарелках, они ставили отварную картошку, обильно сдобренную зелёным луком, запеченную, до золотистой корочки курицу, ломтиками нарезанный домашний хлеб, малосольные огурчики. Своё место на столе уже заняли графинчик с горячительной жидкостью, крынка с квасом, стаканы и стаканчики.
   Петр снял кепку с изрядно обедневшей седыми волосами головы и, окинув всех присутствующих медлительным взглядом, спросил:
   -У нас праздник? И кто эта гостья?
   -Ой, отец, у нас их целых два! - Продолжая суетиться, возвышенно начала говорить Вера. - Сева приехал, да не один, а с невестой! - И она головой показала на Шурочку. - А ещё отец новость, всем новостям, новость! - Вера, остановилась перед иконой, перекрестилась маленьким крестом, радостно взглянула на мужа. - Наша Женя нашлась!
   Как нашлась?! Где?! - Удивился Петр, подпирая притолоку.
   -Вот, всё Саша... Ты ступай в баньку, там уже Сева тебя дожидается, он тебе всё и расскажет.
   Петр потёр рукой подбородок, поднял глаза кверху что - то прошептал, а следом обратился к жене:
   -Это добрая весть мать! Вот минутку передохну и пойду, с сыном поздороваюсь. - Он сел на табуретку, подобрал под неё серый от пыли, чёрный сапог, другую костяную вытянул вперёд, вытер платком пыльное лицо, оставляя на лице полоски пыли.
   Шурочка подошла к нему, поздоровалась.
   -Здравствуй девонька!
   Шурочка сконфуженно молчала, а Петр, изучающи, не отрывал от неё усталых, потускневших, серых глаз.
   Вера подошла к Шурочки, обняла её за плечи и с укором взглянула на мужа.
   -Что ты девушку в неловкое положение ставишь! - Возвышая голос, сказала она, - ты лучше поспешай, а то еда стынет, да и Сева, наверное, уже заждался, - и она отвела Шурочку в сторону. Пётр кашлянул в кулак, высморкался в платок, тяжело встал и медленно направился к выходу.
   Около часа мужчин не было. Женщины сидели за столом, друг против друга разговаривали: Вера спросила Шурочку о родителях, та начала рассказывать. Вера, слушая её, вздыхала тяжело, сокрушалась, покачивала головою с боку на бок; а Шурочка всё рассказывала.
   Когда солнце скрылось за горизонт, мужчины вернулись, прервав их разговор.
   Вера только и успела сказать, - ты теперь не одна, у тебя мы есть, а Женя тебе сестрой будет.
   В ответ, Шурочка искренне улыбнулась.
   Встали из стола, далеко заполночь. За ужином, помянули деда, которого ранней весной схоронили, договорились, что, впервые дни августа Сева с Шурочкой поедут в Рамонь и привезут Женю, а так же, не откладывая в долгий ящик, спустя неделю сыграют свадьбу Севы и Шурочки.
   На ночь, Шурочка ушла в отведенную ей Севину маленькую комнату, где только могла поместиться никелированная кровать, узкий дубовый шкаф, да тумбочка, Сева устроился на печки. Вера с Петром ушли в свою комнату, освещённую лунным светом, где лежа на кровати, Вера ещё долго не могли успокоиться, Петр, курил папироску, выпуская дым струёй, а Вера шептала, прерывая шепот вздохами.
   -Сколько лет прошло, мы уж с тобой и надежду всякую потеряли, а вот ты погляди, как бывает. Женя, Женечка, девочка моя, не уж то, всевышний сжалился надомной, позволил к старости ещё раз увидеть тебя. А Саша, Саша тебе понравилась, а отец?
   -Добрая дивчина, ладная!
   -И мне она понравилась! Завтра же, начнём готовиться к свадьбе. - И Вера принялась загибать пальцы рук, перечисляя вопросы которые следовало решить в связи с предстоящим торжеством. Она шептала, но Пётр, вскоре уже её не слышал. Повернувшись лицом к стене, он крепко уснул, впрочем, ночь спустя час, наступила и для неё. В доме, за окнами, всё затихло, всё успокоилось.
  
   Прошёл месяц. Молодоженами вернулись в Воронеж Сева с Шурочкой. В пригороде, в небольшом деревянном доме они сняли угол, где хозяином был одинокий мужчина шестидесяти лет, с глубоким шрамом, во всю правую сторону широкого рябого лица. Дом, состоявший из двух небольших комнат, имел неопрятный, запущенный вид. Шурочка, засучив рукава, принялась наводить в доме порядок. Хозяину, хлопоты жилички пришлись по душе. Он, имея серьёзное, даже суровое лицо, как - то особенно ласково, по-отечески посматривал на неё. Сева в свою очередь занялся поиском работы.
  Все домашние хлопоты, хлопоты в институте, заняли немало времени и по этой причине, ещё впервые дни их прибытия в Воронеж, Шурочка написала Жени письмо, в котором описала все, что знала по её вопросу и просила дождаться их.
   Наконец, впервые дни сентября выдалось два свободных дня и Сева с Шурочкой тот час поехали в Рамонь, а прибыв на станцию, направились в общежитие. Был субботний день, в общежитие было многолюдно: девушки, женщины хлопотали по хозяйству, кто стирал, кто убирал, кто готовил еду. Поздоровавшись с вахтершей, они поднялись на второй этаж, прошли к нужной им двери, переглянулись, и Шурочка решительно постучала в дверь.
   Войдите! - послышался низкий голос Дуси.
   Они открыли дверь, вошли в комнату. В комнате, у открытого окна, за столом перед овальным зеркалом с пинцетом в руке сидела Дуся. На ней был ярко - красный сатиновый халат с коротким рукавом. Как только они вошли в комнату, Дуся бросила на стол пинцет, выпрямилась и, излучая радость, подскочила к Шурочки, обняла её.
   -Шурочка, как я рада! Какими судьбами?! - приветствовала Дуся подругу и в тоже время посматривала на Севу. Тот тихо поздоровался, отводя смущенный взгляд в сторону.
  
  
   Через плечо подруги, Шурочка увидела Женину кровать, которая была пуста, - лишь ватный матрас, скрученный в рулон, лежал на панцирной сетке. Отстранившись от Дуси, она вопросительно поглядела на неё:
   -Когда? - сказала она, показывая на кровать Жени.
   Уже, как три дня уехала.
   -Дуся, а письмо она от меня не получала? Я ей письмо месяц назад отослала!
   Дуся резко махнула рукой и, отойдя к столу, глядя в окно, обиженно бросила:
   -Не видела я писем от тебя, ни Женьки, ни мне. И вообще, я подумала что ты и по мне соскучилась, а ты...
   -Дуся! - приблизилась к ней Шурочка, - ты обиделась, но это зря, я очень рада тебя видеть. Но, понимаешь, у нашей Жени нашлись родные, вот, кстати, познакомься, Сева, - мой муж и брат нашей Жени.
   Медленно, Дуся повернулась всем корпусом и, вновь раскрыв широко глаза, взглянула на Севу, а следом пристально взглянула на подругу. Она хотела, что-то сказать, но голос изменил ей. Она обхватила рукой голую шею и стала её мять, и наконец, глухо протянула:
   -Я не знала.
   -Мы и сами, как пару месяцев узнали, хотели раньше приехать, да дела, будь они не ладны. Поэтому я и письмо Жени написала, чтобы дождалась.
   Убрав руку от шеи, Дуся, глядя на Севу, принялась потирать себе руки, её лицо приобрело строгое выражение. Она, перевела взгляд на Шурочку, показывая глазами, что им надо остаться одним. Шурочка попросила Севу выйти, а когда они остались одни, Дуся начала говорить:
   -Знаешь, что я тебе скажу. Вам надо с Димкой поговорить, он знает адрес этого горе жениха.
   -Дуся, почему ты так говоришь?
   -Я вот что тебе скажу, Женька за месяц не одного письма от него не получила. А ведь она брюхатая! Я всегда знала и никогда не доверяла ему...
   -Как?!
   -Так! Неделю как заметила. - Дуся понизила голос до шепота. - Вечером, Женька переодевалась в ночную сорочку, а я уже лежала, с боку уже хорошо заметно. В этот день я ей нечего не сказала, потому как Зинка ещё была, а другой день, после работы, когда мы были одни, я её спросила: - что мол, живот то подрос? - Дуся умолкла, но спустя минуту, продолжила говорить, но не шёпотом, громко и зло. - Ты бы видела, как она на меня посмотрела. Будто не она, а я брюхатая! Потаскушка, - и Дуся, протянула последнее слово, шипя.
   -Зачем ты так! - сдвинув брови, упрекнула Шурочка. - Даже если и беременная, они с Николаем поженятся. Ой, Дуся, Дуся! - Шурочка махнула рукой, будто отмахнулась, взглянула на пустующую Женину кровать и молча пошла к двери.
   -Что есть, то и говорю! - вслед бросила Дуся.
   Шурочка вышла из общежития, взяла подруку Севу, который стоял у парадной и они медленно, молча, пошли к Марине. - Женя уехала! Что было им делать?.. Они шли, опустив головы, без мыслей, погруженные в самих себя и только когда они переступили порог дома Марины, они вышли из этого состояния.
   У Марины они пробыли не долго. Поприветствовали, друг друга, Шурочка познакомила всех присутствующих, стариков, Диму, Марину с мужем, посидели за столом, за которым Шурочка рассказала о найденных родных Жени, порадовались, а следом огорчились, что не застали её. Дима, на листе бумаги написал адрес матери и адрес настоящего пребывания Николая, отдал Севе. Ближе к вечеру, когда Шурочка и Сева, уже спустились с крыльца, Шурочка неожиданно схватила Марину за локоть и, оттащив в сторону под яблоню, на которой висели созревшие плоды, рассказала подруге, всё то, что услышала от Дуси.
   -Когда они успели?! - вздохнула Марина. - А впрочем, подружка, я думаю, всё сложиться у них, да и вы Женьку найдёте. А Дуська, она просто завидует Женьки!
   -Сегодня же напишу Николаю! А ты мне пиши, что узнаешь. Нам надо найти Женю, - сказала Шурочка и попрощалась с подругой.
  
   Три дня и три ночи стучали колёса паровоза. За окнами бежали телеграфные столбы, будки, стрелочники, поля светло - жёлтой стерни, холмы, леса, люди на маленьких и больших станциях.
  Женя занимала нижнее боковое место в центре плацкартного вагона, в котором ехали другие парни и девушки, как и она - покорять целинные просторы, семейные пары, мужчины - одиночки. Маршрут был у всех один, а пункт назначения у каждого свой.
  Сутра и до позднего вечера, вагон сотрясали смех, гитар аккорды, комсомольские песни. Женя, не сторонилась, она пела, смеялась, пускалась в дискуссии. Она говорила живо, весело сверкая всеми своими белыми зубами. На вопрос долговязого, коротко стриженого тёмноволосого парня, сидевшего с ней рядом:
   -Зачем едешь?
   -Еду навстречу своей судьбе! - сказала, она не задумываясь. Она чувствовала себя счастливой и от того её сердце наполнялось какой то детской весёлостью при мыслях, что вот сбылись её мечты которыми она так часто предавалась.
   Время было обеденным. Уже скоро, всего через три часа, паровоз доставит Женю на станцию Александровка, Красноярского края. Она сидела за столиком одетая в черную узкую юбку ниже колен и в рыжий свитер, - собранная к выходу. Пыталась читать газету, но мысли, отличные от тех, что ещё были днём раньше, бродили в голове и не давали сосредоточить внимание,- она, опустила газету на колени, закинула голову назад, прикрыла веки, плечи её опустились. Её радовало и страшило завтрашнее, которого она не знала. "Перед глазами всплыла Дуся, с насмешкой в глазах, с полунасмешливой улыбкой". Женя открыла веки, взглянула, на сидящего напротив долговязого парня, глядевшего в окно. Выпрямилась, достала из сумочки последнее письмо Николая, в котором он подробно написал свой адрес, куда должна прибыть она, развернула лист, пробежала глазами по мелкому неровному подчерку, улыбнулась, свернула письмо, спрятала в сумочку и вновь закинула голову назад, прикрыла веки. "Перед глазами пробегали дни, недели, месяцы, мучительные для неё, непомерно длинные, рабочие дни, - время, которое она провела одна, без своего Коленьки". И вот, наконец, её одиночество в прошлом! Уже через несколько часов, она встретится со своим Коленькой и уж больше не расстанется с ним. Она принялась мысленно рисовать их встречу, - "Вот он встречает её на вокзале, целует её, обнимает. Или нет, она приезжает в совхоз - Комсомольский, идёт в дом, где живёт он, стучит, дверь открывается и на пороге стоит он с горящими от любви глазами, обнимает, целует её". Женя перебирала различные варианты их встречи, пока не услышала громкий голос проводницы.
   -Александровка! Через пятнадцать минут Александровка! Стоянка две минуты! Приготовиться к выходу! Александровка! Готовимся к выходу! - повторяла она.
   Парень, сидевший напротив, вскинул руку, небрежно сдвинул вверх край рукава, у запястья, на ремешке поблёскивали позолоченные часы и он взглянул на них.
   -Мы опоздали? - в след проводнице, громко сказал он.
   -Всего на час! - оглянувшись, подтвердила проводница.
   Вокруг, все засуетились. Кто - то спешно засовывал полотенце, мыльницу в рюкзак, кто - то переодевался, парень, сидевший напротив поволок постельный комплект проводнице.
   Женя ещё утром спрятала халатик, полотенце, и другие вещи в чемодан. По этой причине, она не торопливо, из сумочки достала маленькое зеркальце, помаду и коробочку с пудрой. Поглядела в зеркальце, встряхнула, рассыпанные по плечам локоны, попудрила носик, щеки, провела по губам нежно розовой помадой, повертела личиком перед зеркальцем, закрыла помаду, коробочку с пудрой из которой вырвалось чуть заметное ароматное облачко и тот час опало пылинками на край юбки.
  
   Было начало пятого после полудня, когда Женя и ещё с десяток парней и девчат, одетых в куртки, телогрейки, кирзовые и резиновые сапоги сошли на станции - Александровка. День выдался хорошим; тихим, воздух не тёплый, ни свежий, а пахнущий сухой листвой. Солнце ясное, но уже не тёплое, неумолимо клонилось к горизонту. Деревья, окружавшие небольшое здание станции теряли листву, и только серебристая листва полувекового тополя ширилась и блестела. На пироне стояло несколько мужчин с рюкзаками за спиной оживлённо беседующих, дежурный - коренастый не молодой мужчина, шаркал, не торопясь, дорожку метлой. В стороне, от низенькой станции стояли две телеги: Поднимая лапы, бродили возле телег куры. Рядом с одной стоял, светловолосый, с загорелым лицом парнишка лет шестнадцати в серых замасленных брюках, матроске - тельняшке, меховой безрукавки и в покрытых пылью черных кирзовых сапогах. Он лускал семечки, шелуха которых окружала его повсюду и даже у рта была прилипшая шелуха.
   У телеги другой, стоял, переступая с ноги на ногу, небольшого роста сухенький старичок, в потёртом от времени пиджаке, галифе, резиновых сапогах. Торчавший ворот клетчатой рубашки был таким же потёртым как всё, что было на нём. В своих корявых пальцах он крепко сжимал вожжи, время от времени поправляя кепку на седой обросшей голове.
   Спустя две минуты, паровоз, коротко просвистел и помчался дальше.
   Женя, сойдя с вагона, поставила на землю чемодан, огляделась. Другие, сошедшие, так же вертели головами. Парнишка, увидев сошедших пассажиров, высыпал семечки на землю, к которым мигом сбежались куры и прямых ходом направился к ним. Приближаясь, он крикнул хрипловатым голосом:
   -Кто в Комсомольский!
   -Я! - Выкрикнула Женя.
   -Я, мы! - Так же бодро прокричали другие, стоявшие рядом с Женей.
   Подойдя ближе, оглядев прибывших работников, он, сбавив голос, сказал:
   -Здрасте! Пойдёмте что ли, - и он рукой показал на телеги.
   Все спешно пошли занимать места, а парнишка, наклонившись, взял чемодан Жени.
   -Я сама! - смутилась Женя.
   -Чего уж, - буркнул парнишка и направился с чемоданом в руке к телеге. Женя пошла рядом. Она искоса поглядывала на парнишку, приоткрывала рот, - силясь заговорить.
   -Вас как зовут? - Наконец, сказала она.
   -Иваном, - не оборачиваясь, ответил парнишка.
   -А что Ваня, в совхозе работает Николай Стрельцов?
   -Есть такой! А вы его родственница что ли?
   -В некотором роде. Я невеста его!
   Он удивленно поднял брови, подумал о чем - то своём и переспросил:
   -Невеста?
   -Да, невеста. Ему бы сообщить, что я приехала.
   -А чего - же не сообщить. Как доедем до места, так и сообщу ему, правда, он в поле, до ночи занят будет. Ну, вы не беспокойтесь, я вас к нему в дом отведу, там и подождёте, - с важностью сказал парнишка, подходя к телеге.
   Женя поблагодарила парнишку. Её голос, прозвучал весело и звонко.
   Разделившись, парни и девчата побросали вещи в телегу, и взобрались сами на рыхлую, прикрытую брезентом душистую солому. Женя села на край, ближе к возничему - парнишке. Старик оглядел своих пассажиров, важно обошёл вокруг телеги, оглядывая колёса, а следом взобрался на неё.
   -Ну что, поехали? - Крикнул парнишка.
   -Поехали! - Согласились пассажиры. Старик одобрительно кивнул головой.
   Телега парнишки была заглавной. Он щёлкнул вожжами по бокам гнедой лошади и протянул:
   -Но - о - о!
   -Но - о - о! - следом сипло протянул старик такой же, как и он сам, старой гнедой лошади.
   Застучали, запрыгали по дороге колёса. Потянулись степные дороги, да столбы, за пыльной дорогой - была всё та же степь. Лошади, трусцой катили телеги пыльной дорогой, фыркая и отмахиваясь головой, хвостом от не редких ещё в эту пору, комаров и мошек. Пыль клубилась из - под конских ног, из - под колёс, садилась на одежду, неслась за телегами.
   До совхоза, было километров десять и все десять километров, не на минуту не умолкая, разговаривали меж собой пассажиры, только Женя сидела молча. Все её мысли были заняты Николаем, их встречей. На полдороги, солнце зашло за горизонт и на ещё не погасшей заревой полоске виднелись одинокие трактора. Ещё, спустя час, чуть в стороне, в темной дали горело несколько костров. Около них стояли, сидели люди, из темноты, пламя костров рисовало телеги с лошадьми, склонивших морды, края железных машин. Яркие звёзды иногда тускнели, от несущихся тонких облаков.
  Въехали в лесную полосу. Жени стало жутковато, она ближе придвинулась к возничему - парнишке. Прошло чуть меньше часа, лесная полоса закончилась. За поворотом, где кончалась лесная полоса, возничий - парнишка остановил лошадь.
   -А вон и совхоз! - Крикнул он, показывая кнутом в ночную даль, где под склоном, медленно мигая, раскинулись двумя рядами красные огоньки. Свистнул кнут, и телега, кренясь и грохоча, помчала в Комсомольский. Спустя ещё час, телеги въехали на территорию совхоза, остановившись под электрическим столбом, лампочка на котором освещала близлежащие дома и часть дороги.
   Все начали спрыгивать на землю. Женя, хотела было тоже спрыгнуть, но возничий - парнишка остановил её, ухватив тонкими длинными пальцами её локоть, словно щупальцами. Да так, что Женя скривилась и негромко вскрикнула, - Ой!
   -Вам ещё рано!
   Морща лицо от неприятного ощущения, Женя взглянула на парнишку.
   Откуда - то из темноты вышел в фуфайке, в кепке - похожей на голубятню, сдвинутой на затылок, высокий, худой, средних лет мужчина, широко улыбаясь.
   -Ну что, комсомольцы - целинники прибыли! - громко сказал он.
   -Прибыли! - отозвались в разнобой голоса.
   -Тогда пошли, определю вас на ночлег, - и он увлёк шумную группу за собой в темноту.
   -Никифор Федулычь! - в полголоса парнишка обратился к старику, сидевшему на своей телеге чуть правее. - Я барышню отвезу к дому бригадира и возвернусь. Вы меня подождите.
   -Валяй, подожду, перекурю маленько!
   -Но - о - о! - скомандовал парнишка и телега тронулась.
   Ехали не долго. По хорошо освещенной улице, по бокам которой ютились не высокие, деревянные строения, больше похожие на бараки с маленькими окнами, во многих из которых горел свет, и в них, были отчётливо видны люди. Вскоре, возничий - парнишка потянул на себя вожжи. Лошадь остановилась, а вместе с ней и телега.
   -Ну, вот приехали, - сказал парнишка, спрыгивая на землю.
   Женя тоже спрыгнула, потянулась за чемоданом, но парнишка вновь опередил её и, взяв чемодан, направился к отдельно стоявшему в сумерках, дому, с темным окном, выходившим на улицу. Женя пошла за ним. Пройдя несколько метров, парнишка легко взбежал по ступенькам на крыльцо, закинул вверх правую руку, пошарил ей над коробкой двери и, найдя там ключ, открыл дверь. У порога, на стене, он нащупал выключатель, а когда загорелся свет в небольших сенцах, он открыл ещё одну дверь и, вновь нащупав выключатель, включил его. Женя, медленно, прошла за ним в комнату.
   -Располагайтесь, - сказал парнишка, протягивая Жени ключ, - я поеду, доложу бригадиру про вас, - и он, поставив чемодан на пол, ухмыльнулся, одновременно почесав пятернёй затылок. Он ушёл, закрыв за собой входную дверь.
  
   Женя окинула взглядом комнату, в которой весь левый угол занимала новая плита с глиняной лежанкой, от которой шёл приятный жар и запах варёной картошки в чугунке, стоявшем на самой плите. Чуть дальше, по левой стороне, вдоль стены стояла кровать больше похожая на лежанку - без горедушек, на деревянных столбах, крытая тканным зелёным покрывалом с рыхлыми двумя подушками, покрытыми, тюлевой накидкой. На противоположной стороне у окна стоял самодельный деревянный стол с белой скатертью и лежащими на ней стопкой газеты, рядом стояли три табуретки. Недалеко от стола, ближе к двери возвышался старый, глубокий, дубовый шкаф с наружным большим зеркалом, таким, что Женя видела в нём себя во весь рост. Женя, обошла комнату мелкими шажками, мысленно отметила белые, с кружевной каймой занавески на окнах, одно из которых выходило водвор, и вообще всё, что бросилось, ей в глаза и можно было отметить и оценить. - "Ждал, - вырвалось с её губ". Она вышла в сенцы. По правую сторону, рядом с комнатной дверью стоял стол с дверцами, Женя подошла к нему, оглядела, прошла к входной двери, выключила свет и вернулась в комнату, закрыв за собой дверь.
   Запах варёной картошки побудил её вспомнить, что она с самого утра ничего не ела. Сняв пальто, и берет, ботинки, она прошла к плите, где стоял чугунок, открыла крышку и, достав одну картофелину, прошла к столу, где сев на табуретку принялась, неочищенную её есть. Съела она её быстро. Вновь прошла к плите и из чугунка достала другую картофелину и с ней вернулась к столу. Вторую она уже ела медленно, всматриваясь в окно. Её лицо не четко глядело на неё с улицы, только чуть позже, в тёмном окне, она смогла разглядеть стоявшие напротив дома с темными окнами, ветки деревьев шатавшиеся из стороны в сторону, по вине, набежавшего ветра.
  Волнуясь, она не могла усидеть на месте. Как только последний кусочек оказался у неё вотру, она поднялась и начала ходить по комнате. Время шло медленно, Женя прислушивалась к каждому шороху, внимательно глядела на закрытую дверь. Сердце её билось. За первыми минутами прошли другие, следом час, другой, третий. Уставшая она прилегла на край кровати, обхватила руками слегка выпирающий живот и не заметно для себя уснула. Во сне, она увидела мать, молодую, в красном платье. Евсения ясно перешагнула границу ею памяти, она присела около неё, на край кровати, спросила: - "Как же это случилось с тобой Женечка?" Женя проснулась и с открытыми глазами продолжала ещё несколько секунд видеть её, сидящую рядом. Она исчезала, а Женя оставалась, несколько минут сидеть, оглядываясь, прислушиваясь в темной комнате. "Почему же его нет, где он? - задала она себе вопрос и сама же поспешила ответить, - в поле, наверное, работы много...". И она вновь прилегла на кровать, натянула на себя край зелёного покрывала, прикрыла глаза и уснула.
  
   На другой день, Женя проснулась от мужского крика за окном. Открыла глаза, поводила глазами кругом, встала, не обуваясь, прошла к окну. Отдёрнув занавеску, она выглянула в окно, где во - всю ходил народ, проезжали грузовики, груженные досками.
  Утро было тихое, холодное, серое. Казалось, что вот - вот поёдёт дождь. Но его не было, только в отдалении чуть сгущался беловатый туман, Женя открыла форточку, воздух, что вошёл в комнату пах сыростью. Она только хотела отойти от окна, как заметила подъехавшую телегу с знакомым возничем - парнишкой, отойдя от окна Женя поспешила к двери, принялась обуваться, чтобы выйти на улицу и спросить у парнишки про Николая. В тот момент, когда был одет один ботинок, в сенцах скрипнула входная дверь, послышались легкие, твердые шаги, а следом раздался стук в дверь.
  Женя открыла дверь. На пороге стоял заспанный, тот самый парнишка, в фуфайке, кепке, надвинутой на самые глаза. Женя только приоткрыла рот, как парнишка, не переступая порога, достал из запазухи сложенный вчетверо серый лист бумаги и протянул ей. Глаза сами собой остановились на свёрнутом листе серой бумаги, её рука, чуть дрожа, потянулась за ним и тихо спросила:
   -Что - то с Колей?
   -Ни чего не случилось, - сухо, сказал парнишка и в след добавил, - бригадир велел передать, сам не придёт, не может. - Сказав последнее слово, он ушёл, хлопнув входной дверью.
   Женя проводила его изумленным взглядом, и ни сходя с места, раскрыла лист бумаги. Знакомый, любимый, родной подчерк, который столько раз радовал, заставлял испытывать нежный трепет души сообщал.
   " Женя, милая, хорошая Женька! Дом, в котором ты сейчас, я готовил для тебя, для нас! Всё, что ты в нём видишь, всё сделано моими руками, с любовью, для тебя. Ещё месяц назад, я лежал на кровати, мечтал видеть, чувствовать тебя рядом, мечтал о нашей свадьбе, о том, как заживём с тобой вместе и если бы тогда, мне кто ни будь, сказал, что мои стремления, мечты, чушь, я бы его побил...
   Но, увы, так случилось. Вот уже как неделю я женатый человек, она не лучше, не красивей тебя, просто так случилось. Всё как то закружилось, завертелось, а итогом стала наша свадьба. Пишу, потому что, сам не могу тебе сказать, не могу смотреть тебе в глаза. Я отправил тебе письмо, но ты опередила его. Женька, прости! Это всё что я могу тебе сказать".
   Женя жадно вчитывалась в каждое слово, и, кажется, ничего не понимала из того, что было написано. Она принялась перечитывать. Руки её дрожали, а буквы расплывались в разные стороны, не желая соединяться в горькие и обидные слова. Ей овладело оцепенение. Всё замерло, сжалось в ней, будто летела она вниз головой в глубокую непроглядную пропасть. Она не могла кричать, стонать, тронуться с места. Лицо изменилось. Оно стало бледным, вытянутым. Глаза впервые минуты были не подвижны, потом стали тихо блуждать, она поднесла руку колбу. Во рту пересохло, в глазах потемнело, закружилась голова, пол заходил под ногами. Она, шатаясь, сделала два шага к дверному косяку, упёрлась в него головой. Лист бумаги выпал из рук и она обеими руками схватив косяк, сползла на пол. Сознанье её покинуло.
   Лай собаки за окном привёл Женю в чувство. Она приоткрыла глаза, приподнялась на правый локоть, огляделась, вместе с тем, мысленно спрашивая себя, - "Что я здесь делаю?" Медленно встала. Непродолжительное время стояла на одном месте, прислонившись всем телом к дверному косяку, опустив голову, с закрытыми глазами, и в голове, будто набат; - "Женился! Женился! Женился!" Надо уходить, - вновь подумала Женя. - Бежать отсюда! И она, собрав все силы, что оставались у неё, оттолкнулась от косяка, сунула вторую ногу в ботинок, сделала несколько шагов к вешалке, сняла и следом одела пальто. Начала застёгивать пуговицы, но ничего не получалось, - пуговицы струдом влезали в петлицы, пальцы не слушались. - Чёрт! - выругалась Женя, струдом застегнув две пуговицы, взяла с пола чемодан и пошла из дома.
   По улице ходили туда, сюда люди, проезжали грузовые машины, гружённые досками. Дворовая, среднего роста, чёрная - как уголёк, собака, с пронзительным лаем кидалась, а следом мчалась за проезжавшими мимо её машинами, бежала за ними, закинув красный язык на самое плёчо.
   Женя медленно сошла по ступенькам крыльца и так же медленно пошла по улице в сторону того места, куда её и других привезли в совхоз. Пройдя половину пути, в дали, напротив Сельсовета, Женя увидела телегу, рядом с которой стоял возничий, и она ускорила шаг. Подойдя ближе, она узнала в возничем, вчерашнего старика. Он стоял перед мордой лошади, поправлял удила, что - то говорил. Ни - то лошади, ни - то сам с собой. Женя прибавила шаг и вскоре подошла к нему со спины.
   -Пожалуйста, отвезите меня на станцию! Я уезжаю домой! - Она говорила громко, надорванным голосом, задыхаясь от горя, от волнения, от усталости.
   Старик повернул голову, соображал, морща и без того лицо состоявшее из одних морщин - глубоких будто шрамы.
   -Что уже наработалась? Маловато, обычно хоть недельку, а поработают.
   Женя постаралась придать важность выражению своего лица, но это ей не удалось, она смутилась.
   -Наработалась..., - только и смогла сказать она.
   Старик некоторое время рассматривал её, щуря глаза. Спустя минуту другую он покашлял и монотонно, слегка раздражаясь, протянул:
   -Я тебя прошлым днём ещё приметил, вырядилась, словно на прогулку. Приехала, а представление не имеешь о крестьянском труде...
   Как порох вспыхнуло сердце, и слёзы отчаяния потекли и глаз Жени.
   -Пожалуйста, отвезите меня на станцию! - взмолилась Женя.
   -Ну ладно, не реви. Отвезу, но на этот раз не задаром. Сама понимаешь, износ техники...
   -Сколько?
   -Червонец!
   Женя поставила чемодан на землю, сунула руку за пазуху, достала платочек с деньгами, потянула зубами узелок, отыскала нужную купюру и подала старику десять рублей бумажкой.
  Старик принял деньги, внимательно посмотрел на них, сунул их в карман телогрейки. Поправил на голове кепку, больше похожую на птичье гнездо и скомандовал:
   -Залезай!
   Женя бросила в телегу чемодан и следом села сама, свесив ноги.
   Старик вынул из кармана галифе мятую пачку папирос, закурил, взобрался на телегу и, не вынимая папироски из орта, прикрикнул на лошадь:
   -Но - о - о, пошла старая!
  
   Кобыла увозила телегу, а вместе с ней Женю и всё уходило навсегда, безвозвратно. Оцепенение, возбуждение, сменилось ужасом при мысли, что счастье, о котором она мечтала, дом - её дом, будущее, всё заволокло мраком.... У неё защемило в груди, холодно ей стало, мелкая дрожь пробежала по телу. Она удивлялась и недоумевала, а перед ней, выступал ещё любимый образ того, кто разбил её сердце. Она вспомнила Дусю, о том, как она её отговаривала, как велела, если что возвратиться. Не сможет она вернуться, потому что стыдно, да и как она расскажет ей, Марине о нём. В мыслях у неё мелькнуло, что она может вернуться в детский дом, или Клавдии, но она представила строгие, осуждающие лица. Нет, возвращаться ей некуда. Она вспомнила сон, что приснился прошедшей ночью, мать, причитающую над ней. - "Если бы была жива мама, она бы поняла, простила, не бросила...." Острая боль с новой силой потрясла её. Она не знала что делать, как дальше жить, чувство своей беспомощности ужасало её.
  Она сидела, уронив обе руки на колени. Не слышала старика рассуждавшего о жизни, не заметила как пошёл мелкий, но частый, холодный дождь, превращая дорогу в грязь, не чувствовала на себе брезентовый дождевик, которым укрыл её старик. Дождь, по неровной дороге, топали - чвакали по грязи, по лужам копыта закидывая Женю грязной водой, но она не жмурилась, не прикрывала лицо рукой. Тяжёлые локоны волос упали ей на лицо, капли дождя медленно сползали с них. Из её глаз текли слёзы.
   К полудню старик привёз Женю на станцию. Высадил и повернул обратно.
   Растерянная, с чемоданом в руке, под дождём, Женя минуту, другую стояла растерянная, озираясь по сторонам. Быстро намокшее пальто от дождя топорщилось. Она подняла воротник, и пошла в здание станции.
   Небольшой зал ожидания, с двумя окнами по бокам двери, с несколькими деревянными скамейками, был пуст. Переступив порог, Женя подошла к кассе, где за маленьким окошком, сидела не молодая, приятной внешности женщина, в клетчатом шерстяном платке, испод которого, в беспорядке выбивались стриженные тёмные волосы.
   Женя спросила у кассира билет на проходивший через Воронеж поезд. Женщина пристально поглядела на Женю, следом полистала журнал - расписания поездов и сухо сказала:
   -Проходящий будет в полночь.
   -В полночь? - Переспросила Женя.
   -Да!
   Минуту, другую, отведя взгляд в сторону, Женя, молча, размышляла. Потом, вновь обратилась к кассиру:
   -Можно здесь подождать поезда?
   -На то, и зал ожидания, - так же сухо протянула кассир.
   Женя кивнула головой и отошла от кассы. Подошла к окну, поставила на пол чемодан. Глубоко уйдя в себя, смотрела, как жужжала муха между двух стёкол, а за окном, ветер то глухо завывал, то свистел порывисто; низкое, сплошное свинцовое небо, мелкий холодный дождь барабанил по железному подоконнику беспрестанно, пузырились лужи. В мокром пальто, она зябко ёжилась, прислонясь к подоконнику. Долго стояла. Вспоминала Николая, и невольно щурилась, как щурится человек от мгновенной внутренней боли, следом она почувствовала жар в лице. Ненависть, презрение поднялись в ней разом, хлынули волной, затопили её, обида и злоба поднимались у неё в груди и душили её за горло. Она не заметила, как за окном стемнело, как в помещение вошла не молодая пара, в мокрых брезентовых плащах, с увесистыми узлами за спиной и чемоданами в руках, не сразу услышала голос кассира, которая оповещала о скором прибытии поезда.
   -Девушка, оплатите билет! - раздраженно выкрикнула кассир, высунув голову из окошка. - Вы меня слышите, девушка!
   Женя вздрогнула, повернула голову.
   Кассир увидела неподвижные глаза с их глубоким и погасшим взором, рассыпанные волосы, по бледному, будто мрамор лицу.
   Выражение её лица изумили кассира и даже смутили.
   -Скоро придёт поезд, надо бы оплатить билет, - понизив голос, сказала кассир.
   -Да, да, я сейчас, - и Женя подошла к кассе, достала из кармана пальто приготовленную заранее бумажную банкноту, протянула в окошко кассиру, которая быстро заняла своё рабочее место. Спустя минуту, она с билетом в руках, вернулась к окну за чемоданом. Не успела она его взять, как за окном послышался паровозный гудок. Женя взяла чемодан и поспешила выйти на перрон.
  Дождя не было, но было сыро, ветрено, темно. Лишь один фонарный столб, с лампочкой, стоявший на углу здания, тускло освещал малую часть перрона.
   Вскоре паровоз подкатил к станции. Крепко сжимая ручку чемодана, Женя побежала вперед к своему вагону, который остановился от дверей здания в метрах двадцати. И когда прозвучал гудок, взошла в вагон, переводя дух. У неё подкашивались ноги, она еле стояла на ногах.
  Проводник, молодая, невысокая, крепкого телосложения женщина, потирая рукой заспанные глаза, громко закрыла дверь вагона и, не задерживаясь, прошла внутрь, где вмиг скрылась в своём купе.
  Вагон был общим. По счастливой случайности, он был не набит людьми, все комфортно спали на спальных местах, укрывшись телогрейками, пальто, плащами, пуховыми платками. С верхних полок, кое, где торчали ноги обмотанные портянками.
   Передохнув, Женя, пошла по вагону, окутанному полумраком, где крепкий запах пота, тот час ударил ей в нос, от чего ей стало совсем дурно. Она начала покашливать, прикрывая рукой рот, сглатывать слюну, что бы меньше тошнило. Сделав несколько шагов, она обнаружила пустую, не боковую, нижнюю полку. Поспешила поставить чемодан под стол, сняла пальто, ботинки и легла, укрывшись всё тем же пальто. Поджав под себя ноги, она тот час крепко уснула.
   Всю дорогу она проспала. Лишь изредка она пробуждалась, оглядывалась вокруг, и вновь закрыв лицо пальто, закрывала глаза.
  
   ГЛАВА 8
  
   Воронеж встретил Женю, по-осеннему теплой, солнечной погодой. Большие, круглые часы на здании вокзала показывали полдень, когда Женя, в примятом пальто, наспех уложенными на затылке волосами, ступила на перрон первой платформы. Она стояла с чемоданом, растерянно оглядываясь вокруг, тяжело вздыхала, жмурясь от солнца, думала, куда теперь. Вокруг неё суетились люди. По бокам, впереди, за ней, словно в улье передвигались русые, темные, бородатые, гладко выбритые и усатые мужчины, стройные и не очень женщины, девушки. Кто прощался, кого провожали, другие провожали сами. Отходили и прибывали паровозы, оповещая всех громкими гудками.
   Водоворот людей подхватил ее, и она незаметно для себя оказалась в зале ожиданий. Глазами она отыскала свободное место на одной из многих занятых другими скамеек, поспешила пройти к месту и, поставив чемодан на пол, села сама. Наклонившись вперёд и поставив локти на колени, Женя обхватила ладонями лицо, закрыла глаза. Прошло около получаса, Женя выпрямилась, начала разглаживать полы своего пальто и укладывать их себе на ноги. Прошло ещё несколько минут, она оставила полы пальто, скрестила руки на коленях. Глаза её были как стеклянные и неподвижные. Прошёл ещё час другой, Женя продолжала сидеть неподвижно; не было зала ожидания, людей снующих перед её глазами, голосов, паровозных гудков, точно всё исчезло. " У неё кружилась голова, водоворот чувств, мыслей. Всё прошедшее, всё будущее вдруг смешалось, пропало - и осталось только то, что она сидит на вокзале и не знает, как жить дальше. Что теперь делать? И могла ли она это предугадать?" Она вспомнила слова Дуси, её предупреждения и от этого ей стало нестерпимо стыдно и больно. Она зажмурила глаза.
   -Женя! - глухо, как - то особенно прозвучал молодой женский голос.
   Женя, открыла глаза, перевела взгляд чуть в сторону. Перед ней стояла Аллочка - Аля. В приталенном, удлинённом, сером плаще, испод круглого воротничка которого торчала голубая газовая косынка. Затылок её был приподнят пышными белокурыми волосами, от неё пахло духами, горьковатыми и нежными. Прижимая к груди руки, на одной из которых висела, дамская, кожаная, черная сумочка, она глядела на Женю с безмолвным изумлением. Внешний вид Жени, выражение её лица, потухших глаз поразило её.
   -Аля! - тихо проговорила Женя. И лицо её улыбнулось, в голубых потухших глазах заблестели радостные искорки. Она спешно поднялась, сделала шаг вперёд. Аля сделала шаг навстречу и девушки обнялись.
   -А я тут расписание пришла посмотреть, иду и вижу тебя. Что ты тут делаешь?
   Женя отпрянула, опустила глаза в пол.
   -Не спрашивай. Сижу сама не знаю, что высиживаю, - голос Жени дрожал, глаза наполнились слезами.
   -Тебе есть куда идти?
   Женя отрицательно покачала головой.
   -Тогда бери чемодан, поехали сомной. Я снимаю угол на окраине у одной старухи, но скоро переезжаю в общежитие, так что койка будет свободна. Но, а пока, поспим на одной.
   Женя подняла глаза, взглянула на подругу. В её глазах вновь заблестели искорки, на губах появилась сдержанная улыбка.
   -Поехали! - скомандовала Аля.
   Женя взяла чемодан, и девушки направились к выходу. Прошли привокзальную площадь, где в центре на большой клумбе горели огоньками бархатки, коготки. Не долго, подождали трамвай, на остановки, а когда трамвай подъехал сели в него.
  Ехали долго. Проехали перекресток - Кольцовский, Девичий выезд, парк - Живых и мертвых, и ещё полгорода, прежде чем прибыть на нужную им остановку. В трамвае было не многолюдно. Девушки сидели плечом к плечу, с той разницей, что Женя сидела у окна. Аля всю дорогу рассказывала: о брате, который вот уже год сидел в тюрьме за драку, и ему предстояло сидеть ещё год. Рассказывала о своей работе на стройке, где она работала штукатуром.
   -В городе очень много строят, работы надолго хватит, - заключила Аля. - А знаешь, я тебя к себе в бригаду могу устроить. Первые три месяца ученицей будешь, а потом на разряд сдашь. Опять - же, платят хорошо. Соглашайся Женька!
   Женя сидела, молча, смотрела в окно, - думала о несчастной любви, о ребёнке, которого она носила под сердцем. А между тем, день стремительно близился к концу. Погода тоже менялась. Серые тучи постепенно заволакивали небо, оставляя тонкие полосы заката в зелёном небе.
   -Женя! - слегка толкнула локтем в бок Женю Аля. - Пойдёшь на стройку?
   Женя повернула лицо к подруге, глаза их встретились.
   -Если не хочешь, то можно в кондукторы, вон как эта женщина, - и Аля взглядом указала, на сидящую возле двери пожилую, худощавую женщину с билетной сумкой на плече. - У меня там знакомая есть, попросим, она поможет...
   -Да, мне лучше кондуктором, - тихо, возразила Женя. - Я тебе всё расскажу, и ты поймёшь.
   -Будь, по-твоему.
   Женя вновь обратила свой взор в окно. Аля продолжала рассказывать о своей жизни в городе:
   -Я Жень, как выпустилась из детдома, так сразу и подалась в Воронеж на стройку ученицей. Хотела брата к себе на стройку взять, после детдома, не вышло. Он захотел в Кантемировке остаться, в родительском доме, работать в колхозе. Остался, на курсы трактористов пошел, а через полгода его посадили за драку в клубе. Дурак, говорила я ему, поехали сомной... - Аля зашмыгала носом. Достала из сумочки носовой платок, осторожно промокнула внутренние уголки глаз, где наметились слезинки. Минуту, другую она молчала, а потом добавила. - А так у меня всё хорошо! Место в общежитии дают.
   Больше часа, девушки ехали до своей остановки. Наконец, кондуктор сиплым, простуженным голосом огласила: - следующая остановка, "Красноармейская".
   -Вот мы и приехали! - задорно сказала Аля, дёрнув Женю за рукав пальто. Она встала, следом встала Женя, прихватив чемодан.
  
   Место, где предстояло жить Жени, больше напоминало деревню, чем город. Вокруг стояли темные избы крытые досками, соломой, за штакетником, деревянными заборами, тонувшие в зелёной, но уже отмеченной осенью, золотистой листве деревьев. Вдоль изб, по неровным, ухабистым дорожкам спешно шли люди; женщины, мужчины, дети.
   Сойдя с трамвая, Женя окинула взглядом округу и, стараясь не отставать, пошла следом за подругой, которая ускорила шаг. Они прошли проезжую часть, три дома вдоль дороги, завернули и, ещё пройдя два дома, вошли в перекошенную деревянную калитку. Перед Женей стоял двухкомнатный, ветхий деревянный дом, с поломанными резными, облезлыми ставнями. Девушки сделали несколько шагов по узкой земляной дорожке и поднялись на две ступени деревянного крыльца, поскребли ботинки о железную скобу, и Аля дёрнула за ручку двери.
   Перешагнув порог дома, Женя увидела переднюю, а за ней и дальнюю комнаты, которые освещали маленькие лампочки на потолке. В комнате горела печь с круглой отдушиной, потрескивали дрова, рассыпаясь угольками, красноватым мигающим светом, освещали алюминиевые горедушки односпальной кровати стоявшей рядом вдоль левой стены. В доме пахло теплым печным духом. Женя, вслед за подругой, поздоровалась с хозяйкой дома, древней старушкой с пучком седых волос на затылке, в тёмной, старой одежде. Старушка сидела у окна напротив, тряся головой, перебирала пшено на столе, таком же старом, как и она сама. Она искоса бросила любопытный взгляд на девушек.
   -Подружку, не поздновато привела? - укорительно проскрипела старушка.
   -Агафья Никаноровна, я вам жиличку привела, я то - через две недели съезжаю. Женю я знаю с детства, мы с ней из одного детдома. Так что можно сказать ручаюсь за её порядочность.
   Остановив работу, старушка повернулась и, прищуривая глаза, пристально взглянула на Женю. - А спать то она где будет? Ты, пока ещё не съехала...
   -Мы с ней на одной койки пока поспим! Правда, Жень?
   -Поспим.
   -Ну, коль так, оставайся, и сразу оплати жильё, подружка знает сколько.
   Соглашаясь, Женя, молча, кивнула головой.
   Старушка вернулась к прерванной работе, а девушки принялись раздеваться. Аля, первая разулась, сняла плащ, повесила на деревянную, украшенную резьбой вешалку, что весела на стене слева у двери, взяла с пола чемодан и прошла в другую, более просторную, не совсем опрятную комнату с бедной, расставленной по углам стены мебелью, раздевшись, за ней прошла Женя.
  Аля, хотела было, что - то сказать, но увидев подругу, застыла в изумлении, широко раскрыв глаза, закачала головой. Женя, с тёмными с синевой пятнами, выступившими под глазами, лицом осунувшимся и вытянутым, с животом, грустно, безучастно - "убито", оглядывала незнакомую комнату.
   -Как же это?! - Только и смогла, проговорить Аля.
   -Сама не знаю, - краснея, чуть слышно протянула Женя. Прошла к круглому столу, стоявшему слева у окна, тяжело села на стул, скрестив руки на коленях, устремила свой взгляд на белые, ситцевые занавески, прикрывавшие окно, за которым было уже темно.
   Аля молча, прошла к столу, села напротив, опустив голову. Девушки сидели молча.
   Старушка перебрала пшено. В углу у вешалки над тазом, где висел чугунный рукомойник с носиком, она в кастрюле помыла его, следом налила воды, поставила в печь, прикрыв отдушину медной крышкой. Тяжело вздыхая, тряся головой, шаркая ногами, старушка зашла к девушкам в комнату.
   -Я там, в печку кашу поставила, вы девчата приглядите, а я на дежурство собираться начну.
   -Не беспокойтесь, Агафья Никаноровна, всё сделаем как надо, - живо отозвалась Аля.
   Старушка вышла, подошла к вешалки, обула кожаные, разбитые, но когда - то модные рыжие ботики, фуфайку, повязала на голову шерстяной платок и вновь зашла в комнату, где продолжали, молча сидеть девушки. Старушка повернулась лицом в красный угол, перекрестилась, поклонилась образам и вышла из дома.
   Аля нарушила молчание. Она придвинулась к Жени, погладила её волосы, её лоб, провела рукой по щекам.
   -Я нагрею воды, ты обмоешься, мы поедим, а потом если захочешь, расскажешь, ну а если не захочешь, знай, я тебе не судья и она обняла Женю за плечи, прижавшись губами к волосам её.
   -Хорошо, что я тебя встретила, - в полголоса сказала Женя.
   -Я тоже рада, что встретила тебя. Вокруг ни одной родной души, поговорить нескем. - Аля прошла в переднюю, поставила ведро воды на плиту, вышла из дома, а спустя несколько минут вернулась с корытом в руках. Вместе с ней, в дом прошмыгнул пушистый рыжий кот. Он, подняв трубой хвост, стал ходить возле стола, табуреток, тёрся об них спиной, боком, мурлыкая.
   Вскоре вода согрелась. Там же в передней, Аля поставила на пол корыто, рядом поставила ведро с водой, придвинула табуретку, на которую положила кусок душистого мыла, мочалку.
   -Ну вот, всё готово, - чуть слышно, пробормотала она, а следом громче добавила. - Жень, купальня готова!
  
   Спустя ещё час, Женя сидела за столом в той же передней. В ситцевом халате, с забранными на затылке, в куль, мокрыми волосами. Резала хлеб, длинными тонкими ломтями, раскладывая их на тарелке. Аля достала из печи глиняный чугунок с кашей: от неё, застилая лицо девушки, шёл ароматный пар. Аля поставила чугунок на стол, сдобрила кашу двумя ложками топлёного коровьего масла, разложила деревянной ложкой, кашу по тарелкам, ложку каши положила в миску коту и наконец, села сама. Приступили к еде.
   Каша была вкусной. Женя, ложку за ложкой отправляла в рот. Казалось, что вкусней каши она не ела.
   -Жень, а помнишь кашу Клавдии? Особенно когда она её шкварками сдабривала. Я её кашу просто абажала!
   -Я тоже её любила. А пирожки её! - Женя облизала ложку, задумалась, а спустя минуту другую продолжила. - Я ещё помню вкус каши, что мама варила и крестная. Они заливали её сливками, а летом ещё и ягодами посыпали.
   -А моя мама, кашу с тыквой готовила, и когда подавала нам с братом, в тарелку, по ложке меда добавляла. Вкуснятина была!
   -Знаешь Аля, - вдруг нервно сказала Женя, - мне кажется, если бы была жива моя мама, то со мной всего этого случилось бы, - и у Жени из глаз потекли слёзы.
   Взгляд Али, остановился на ней; Сердце последней сжималось под этим печальным взором. В глазах Жени отразилась вся боль, отчаяние и страх, что были у неё на сердце. Слёзы Жени капали одна за другой, падая на пальцы руки, что сжимали ложку, а затем в тарелку с остатками каши.
  Аля не просила откровения. Она щадила чувства и теперешнее состояние подруги.
  Жени же было необходимо с кем - то поговорить открыто, ни чего не тая. Она не в силах, была больше, всю боль держать в себе, и она разоткровенничалась, будто клапан какой - то приоткрылся в душе. Воспаленным взглядом, запекшимися губами, она говорить, не в силах остановиться, отвязаться от мыслей, угнетавших её. Голос её дрожал, слёзы, что капали из глаз на щеки, она небрежно вытирала рукой. Рассказывая, она ходила по передней, жестикулировала руками, а когда наконец рассказала всё что с ней случилось, она тяжело опустилась на табуретку, поставила на стол локти, сжала лицо ладонями и застыла, - "Отчаянье, как облако, заволокло её сознание, мысли и чувства медленно погружались в саму себя".
   Всё время, пока Женя рассказывала, Аля, затаив дыхание, приоткрыв рот, слушала подругу, а когда та закончила рассказывать, не громко выкрикнула:
   -Коков гад! - И следом понизив голос, вкрадчиво спросила, - красивый?
   Женя, молча, кивнула головой.
   -Подлец! - Этим словом, Аля только и смогла выразить всю горечь от того, что её подруга пережила и что ей ещё предстоит пережить. Ей нестерпимо жалко было её.
   -Что мне теперь делать? - Почти с отчаянием простонала Женя.
   -Жень, я думаю нам надо ложиться спать, а завтра пойдем, устроим тебя на работу кондуктором. Кстати, может ты, передумаешь и пойдёшь ко мне на стройку?
   Женя отрицательно покачала головой, а Аля махнув рукой, встала, собрала грязные тарелки, поставила их в умывальник, вернувшись к столу взяла чугунок с кашей и вышла из дома. Когда вернулась, Женя, у стола, уже вытирала полотенцем вымытые ей тарелки.
   -Знаешь, - с порога сказала Аля, - я думаю, о твоей беременности мы завтра говорить не будем. Пусть на работу примут, а потом сами всё увидят.
   Женя, стоявшая спиной к двери, всем корпусом повернулась, пристально взглянула на подругу. В её взгляде читался немой вопрос. Аля поняла и, подойдя к Жени, поспешила ответить, глядя ей в глаза:
   -Жень, ну кому хочется брать беременную на работу! Тебе ведь льготы всякие полагаются, а через три месяца в декрет пойдёшь, на твоё место опять человека искать надо. Тут так!
   -А когда узнают?
   -А потом поздно будет! Тебя трудовой закон защищать будет. Начальство, конечно, надует губы, ну пожурит тебя, но уволить они тебя не смогут, а когда родишь тогда дальше будем решать, что делать. Хотя тебе одной, без жилья, с ребёнком, очень тяжело будет, - наконец заключила Аля, и пошла в комнату, стелить постель.
   Женя, молча, перевела взгляд на кровать старушки. На кровати сидел кот, прищурив глаза, подобрав под туловище лапы. Она подошла к нему, молча, потрепала за ухом. Кот фыркнул, мордочкой теранулся о руку Жени, замурлыкал.
   -Жень, выключай свет и иди спать! - позвала Аля и следом добавила, - а то нам рано вставать.
   Женя, прошла к входной двери, повернула рубильник, от чего в обеих комнатах стало темно, только лунный свет неподвижно лежал длинными широкими пятнами на полу.
  
   Утром следующего дня, когда небо было пропитано бледным рассветом, прозвенел будильник. Аля, лежавшая у стены на боку, не открывая глаз, вытянула руку поверх своей головы, выключила будильник, что стоял на тумбочки и, заложив эту руку за щёку, приоткрыла левый глаз. Она глядел на Женю, которая лежала на спине с закрытыми глазами, тихо, ровно дышала. Было видно, что она крепко безмятежно спала. Али жалко было её будить, но надо было и она, приподнявшись на правый локоть, левой ладонью постучала по её плечу.
   -Женька, пора вставать! - в полголоса сказала она.
   Женя вздрогнула, а следом тихо спросила:
   -Сколько?
   -Чего сколько?
   -Время сколько?
   -А - а - а, шестой час. Нам надо успеть на трамвай, где кондуктором работает моя знакомая, ну которая поможет тебя устроить...
   Женя открыла глаза и повернула лицо к Али. Её лицо было грустным, безучастным - "убитым".
   -Ты знаешь, дрожь в ногах долго не проходила, и всё тело тоже гудело, - говорила Женя торопливым шёпотом, - только к утру смогла заснуть.
   -Жень, надо вставать, а то опоздаем, а это вся твоя ломота и дрожь, это от нервов. Пройдёт время и все успокоится.
   Женя иронично улыбнулась подруге и спешно встала с кровати, за ней встала Аля, босая побежала в переднюю, что бы подбросить угля в топку и поставить чайник, который был тёмным от копоти. Женя принялась, застилать кровать.
   Вскоре обе девушки, одетые, сидели за столом запивали булку с маслом горячим чаем. Спустя, ещё полчаса они ждали нужный им трамвай на остановке.
  
   Прошло три недели. Аля переехала в общежитие и Женя вот уже как пять дней снимала койку одна. Спать на кровати было удобно, но это удобство её не радовало. Она скучала, по разговорам, которые длились часами, по воскресным прогулкам и наконец, ей просто не хватало поддержки своей доброй подруги. В поддержке, которой она в этот вечер очень нуждалась, сидя на стуле у печи, одна, обхватив ладонями лицо. В дальней комнате на стене тикали ходики, равнодушные ко всему, к жизни, к смерти и к любви. Женя с тоской прислушивалась. Её сердце ныло; был уже вечер, темнело, передняя, освещенная лишь огнём печи, становилась мрачной. Она глядела на задвижку в печи, из щелей которой виднелись мерцающие огоньки. Слёзы текли по её щекам, срывались и падали на подол халата.
   Женя вспоминала прошедшие два дня. День, когда вожатая - молодая, выкрашенная пергидролем, разбитная Лида, с которой Женя работала в паре на маршруте, заметила интересное положение, её, в момент, когда Женя в конце рабочего дня встала с кондукторского сидения и потянулась вверх. Пуговицы её пальто расстегнулись, и наружу показался выпуклый живот.
   -Ты что беременная?! - Воскликнула Лида, выходившая из кабины трамвая. Удивлённая, она остановилась, разглядывая Женю.
   -Да, - только и смогла сказать Женя, одёрнув пальто.
   Девушка ухмыльнулась, повела головой в сторону, искоса взглянула на Женю и ушла. На другой день, когда Женя вновь вышла в первую смену на работу, в депо, она ловила на себе косые взгляды многих женщин и не двусмысленные - оскорбительные ухмылки некоторых парней. А самое не приятное случилось в прошедший день, когда её вызвал к себе пожилой, плотного телосложения, высокий, громогласный начальник смены. Женя жмурила глаза, покусывала нижнюю губу, вспоминая, горькие и обидные слова в свой адрес; - " Обманщица, не сознательная комсомолка, девушка без принципов, девушка лёгкого поведения". Она вспомнила разговор недельной давности с хозяйкой, которая, глядя осуждающе из - под самых бровей, заявила, о невозможности проживания Жени и маленького ребёнка в её доме. Женю, новая жизнь удивляла и ужасала, она совсем не была похожа на прежнюю жизнь.
   Подбросив несколько поленьев в печь, Женя встала, принялась ходить по сумеречной, неосвещённой избе, прислушиваясь к треску поленьев в печи, к тиканью ходиков. Острая боль с новой силой потрясала её. Она нигде не находила сострадания: - не было на свете доброй матери, которая наверняка бы её поняла, помогла, и не было доброго, мудрого отца, который бы подсказал. Она не знала что делать, как дальше жить. Чувство своей беспомощности ужасало её. Отчаяние, как облако, заволакивало её сознание. Ходила долго, устав легла на кровать, свернувшись калачиком, долго лежала, думала, пока не уснула.
   Уснула крепко. Ей снилось поле ржи с дорогой бегущей серпантином. По ржи ходили медленные зелёные волны, под ними пели знакомые песни жаворонки. Рожь с обеих сторон дороги доходила до пояса. Внизу белели цветы, и вилась повилика. Женя ходила и радовалась тишине, уединению, чистому воздуху, щебетанию птиц.
  
   Дни шли за днями, недели за неделями. Похоронив чувство в своём раненом сердце навсегда, Женя скоро взяла себя в руки: она больше не проливала слёз, говорила тихо, мало, держалась гордо. Работала без прогулов, без опозданий, в первую смену, что давало ей время на отдых и прогулки в ясные октябрьские дни. Гуляла во дворе дома, когда солнце уже стояло низко, в четвёртом часу после полудня, когда в широких косых лучах, которыми затопляло весь маленький садик, и было больше багрянца, чем золота. Слушала воркование голубей и других осенних птиц щебетание.
   Редко, по воскресным дням заходила Аля и тогда они пили чай, подолгу разговаривали. Напившись чая, Аля принималась рассказывать о своей работе, красочно описывала свои походы в кино, на танцы.
  Рассказывала о парке "Живых и Мертвых", оживлённом месте, где развлекались горожане - большей частью молодые парни и нарядно одетые девушки, до поздней осени.
   В последний приход, а это был конец октября, она пришла с большим бумажным свёртком, который был перевязан бечевкой, и с порога протянула его Жени.
   -Вот Женька, бери и носи на здоровье!
   -Что это? - Удивилась Женя, обхватив руками значительно подросший живот. Голые по локоть руки её были худыми и казались беспомощными.
   -Пальто зимнее! Скоро зима, а ты в своём тщедушном пальтишке.... Как кости свои греть будешь? Да и малыша надобно согревать...
   Женя взяла свёрток и пошла с ним в дальнюю комнату, где положила его на кровать. Разувшись и сняв мышиного цвета джерси, следом в комнату пришла Аля. Женя, приподняв голову так, что её курносый носик стал более приподнятым, пристально взглянув на подругу, тихо, но утвердительно сказала ей:
   -Аля, не надо....
   -Дурёха! Это моё пальто! Я себе новое купила, а это я всего две зимы относила! Вот, только после чистки! Да и потом когда ты его себе купишь, а зима вот она.... - Аля размахивала руками, говорила громко, внушительно. - Женя, гордость тут не уместна, ты давай лучше примеряй, а то не дай бог мало окажется, живот вон кокой, а я чайник ставить. - Аля вышла в переднюю, откуда крикнула, - Старушка наша где?
   -У неё сегодня сутки, - сказала Женя и принялась развязывать свёрток.
   Когда Аля вернулась в комнату, Женя примеряла пальто. Коричневое, прямое, с чёрным цигейковым воротником апаш, пальто хорошо смотрелось на ней. Застегнув последнюю, нижнюю пуговицу, она потянулась за поясом на кровати, но Аля, стоя в проходе, остановила её.
   -Пояс пока лишний. Вот родишь, тогда можно подвязаться, если новое себе не купишь, а так хорошо и живот мало заметен.
   Женя подошла к тумбочке, где на стене висело небольшое квадратное зеркало, повела плечами в разные стороны, оглядывая себя аккурат до живота, взглянула на Алю и улыбнулась. Впервые за много месяцев её глаза радовались.
   -Спасибо Аля, мне нравится! Я ведь своё пальто оставила в Рамони, думала девчонки, потом вышлют, а получилось вон как, - и с её лица ушла улыбка, она закусила нижнюю губу.
   Аля подошла к ней и, обняв, в полголоса проговорила:
   -У тебя этих пальто ещё много будет, дорогая моя Женька, а пока скидывай пальто, а то сопреешь и пошли пить чай.
  
   Ясные дни, когда пахнет листвой и морозцем, в первых числах ноября сменились дождями и сильным ветром. Ветер рябью покрывал лужи, рвал и метал остатки жёлтых листьев, завывал вдоль мокрых стен домов. Холодный дождь барабанил в окна и стены домов, по крышам. Низкие рваные тучи проносились над городом. Ближе к вечеру, изредка, ненадолго, на горизонте было видно, как тускло догорала мрачно - багровая полоса осеннего заката.
   Женя, всё чаще, когда оставалась дома одна, после работы сидела дома у окна в передней, подперев подбородок ладонями, глядела в окно. А за окном сильный ветер, бросал в стекла брызги дождя. Ветер гнал прохожих в пальто, куртках, плащах, прикрывавших воротниками лицо. Женя глядела как за ушедшим закатом из - за голых ветвей деревьев, из - за серых облаком поднималась луна, мутная, большим шаром. На дороги темными столбами ложились тени от деревьев.
   За ноябрём наступил декабрь. Женя вышла в декретный отпуск и почти все дни проводила дома, сидя у окна. А за окном падал чистый, светлый, безветренный снег. Падал медленно, будто соединял настоящее с прошлым. Белый дымок поднимался над забелёнными крышами и таял.
   С уставшими, впалыми глазами, оттененными тёмными кругами, она сидела неподвижно. Она не мучилась, не плакала, всё в ней как будто замерло. Ощущение пустоты, пустоты в себе, вокруг, повсюду. Даже непрерывный косой, суровый взгляд, молчаливой хозяйки её больше не волновал как прежде, когда она вздрагивала от него, словно от озноба.
   Так она просидела и весь январь, проводя ногтём по ледяным узорам, что нарастали на стекле. Дышала на морозное стекло, а когда стекло оттаивало, подушечками пальцев убирала влагу и глядела на двор. Двор и прилегающая к нему улица была покрыта сияющим, белым снегом, с частыми людскими, кошачьими и собачьими следами. По улице пробегали люди, закрывая воротниками рот от ледяного воздуха.
   За январём наступил февраль. Наступило время родов, и Женя засобиралась в родильный дом. Перед выходом, она подошла к тумбочке, взглянула на себя в зеркало - с любопытством, внимательно, - пальцами правой руки провела по бровям, провела по щекам, по подбородку, рука опустилась на грудь, следом на округлый большой живот. - Ну что пошли, - чуть слышно сказала она и вышла в переднюю.
   В передней, на кровати лежала хозяйка с закрытыми глазами, теребила ухо рыжего кота, что лежал с боку по левую сторону и мурлыкал, от удовольствия.
   Женя вышла в переднюю, и у самой двери принялась тяжело натягивать отёкшие ноги в резиновые сапоги, надевать пальто, и когда она повязала на голову клетчатый шерстяной платок, хозяйка не открывая глаз, тихо, холодно спросила, уже зная ответ:
   -Ты куда собралась?
   -В больницу, пара пришла.
   -Помни, что я говорила...
   -Помню, - тихо бросила Женя и взяв узелок с необходимыми в больнице вещами, вышла из дома. Осторожно, она сошла с крыльца по хрустящим ступенькам, щуря глаза, взглянула на ясное небо, вздохнула и побрела по не очищенной дорожке, загребая сапогами небольшой слой снега. У калитки она обернулась, окинув взглядом дом, задержала взгляд на окне, из которого на неё смотрела сурово хозяйка и вышла на улицу. Вскоре воздух морозный, защипал, в носу иголочками, заколол щеки.
  
   На трамвае с пересадкой, Женя приехала на левый берег и сошла на ост. Кирова, дальше пошла пешком по одноименной улице. Пятьсот метров, что надо было ей пройти, давались нелегко, она шла медленно, переваливаясь с ноги на ногу, словно утка, останавливалась, что бы передохнуть. Наконец она остановилась у большой деревянной двери с табличкой, " Санпропускник Родильного дома Љ 2".
  Она приподняла голову, окинула взглядом серое, трехэтажное здание с большими окнами и, открыв дверь, вошла внутрь. У порога из авоськи она достала обменную карту и, прижав её к груди, нерешительно прошла вперёд несколько метров по широкому, плохо освещённому коридору, к открытой двери, откуда доносились женские голоса.
   Не успела она подойти, как перед ней выросла высокая, крепкая фигура нянечки в белом халате и белой косынке на голове. Не молодая женщина, с грубыми чертами лица, неспеша оглядела Женю с ног до головы, от чего у Жени по спине пробежал холодок.
   -Ну, вот и поили чайку! - Нервно выкрикнула она.
   В дверном проёме из - за спины первой, выросла вторая, маленькая, аккуратного телосложения женская фигура, с лицом лисы и тоже, как и первая оглядела Женю с ног до головы.
   Женя, нервно начала покашливать.
   -Проходи, - шмыгнув носом, сказала вторая, и тот час скрылась в кабинете. За ней последовала первая, потом Женя.
   Кабинет был большим светлым, за счёт двух больших окон, у которых стояли друг против друга два стола и два стула. С другой стороны, вдоль стены стояла кушетка, за ней стеклянный шкаф с медикаментами. Разделяла кабинет длинная ширма, за которой стояло смотровое кресло и две тумбочки с лотками под инструменты, лежали сами инструменты, прикрытые желтоватой тканью.
   Женя нерешительно подошла к столу, где уже сидела женщина с лисьим лицом и положила на стол обменную карту. За другой стол напротив села нянечка, положив своё грубоватое лицо на ладони.
   -Садись, - повелительным, мягким голосом, сказала женщина с лисьим лицом и принялась перелистывать обменную карту.
   - Женя села на стул, обхватила руками живот, глядела, как перелистываются страницы её обменной карты. Она предположила, что перед ней сидит медсестра и не ошиблась. Закончив, перелистывать карту, медсестра повелительно обратилась к нянечке:
   -Вера, позови дежурного врача!
   Женщина, вышла, а спустя несколько минут вернулась с врачом, среднего возраста, ухоженной брюнеткой. Женя уже снимала пальто, платок и сапоги у кушетки. Врач, мимолётно взглянула на Женю, прошла к столу и сев за него взяла в руки обменную карту. Пока она её читала, медленно перелистывая, странницы, Женя разделась, оставшись в одной комбинации, которая обтягивала её живот, словно барабан. Оторвав взгляд от карты, врач вновь, взглянул на Женю, следом перевела взгляд на стоявшую возле открытой двери нянечку, и вновь взглянув на Женю, сказала ей:
   -Проходи за ширму.
   Женя, босиком, по кафельному полу прошла за ширму, остановившись, огляделась, а следом струдом легла на кресло.
   -Как же ты умудрилась? - не громко прозвучал вопрос.
   Женя молчала. Ей нечего было ответить, а тот же голос продолжил:
   -Это какую надо иметь мораль и воспитание молодой незамужней девушки, чтобы дойти до такого. Нравственность напрочь отсутствует. Галя, разве можно такое было увидеть раньше? Да, были случаи, но они были настолько редкими и ни в таком возрасте...
   -Я с вами согласна Вера Петровна. Куда только родители глядят? Вот в моей семье, мать и отец за нами с сестрой до самого замужества глядели, шагу в сторону сделать не могли.
   -Как твои родители на это смотрят?
   -У меня нет родителей, - чуть слышно, дрожащим голосом, от волнения, от холода, сказала Женя.
   -А детдомовская, тогда понятно, - протянули два голоса.
   Женя крепко сжала веки, прикусила нижнюю губу от обиды.
   Наконец осмотр состоялся и Женю повели в палату. Она шла за высокой крепкой фигурой в белом халате, шла по светлому коридору, поднялась по широким ступенькам на третий этаж, шла по этажу, глубоко уйдя в себя. Она не заметила, как фигура в белом остановилась и открыла дверь в палату, прошла несколько шагов вперед, пока не услышала окрик:
   -Куда пошла? Твоя палата здесь!
   Она развернулась и молча, подошла к двери, взглянула пустым взглядом на раздражённое лицо нянечки, зашла в палату, дверь которой тот час закрылась за её спиной. Женя огляделась. В большой пустой и белой комнате, по дощатым крашенным коричневой краской полам, прыгали солнечные зайчики, в морозных окнах палаты, искрилось солнце. Шесть кроватей, заправленные застиранным белым бельём, стояли по три, друг против друга, пустыми, между ними стояли пустые тумбочки. Женя взглядом выбрала кровать у окна, прошла, повалилась на кровать боком, обхватила подушку руками, сжимая края кулаками, уткнулась в неё носом и тихо застонала.
  
   В палате, в ожидании начало родов, Женя пролежала двое суток и за эти двое суток в палату приводили беременных женщин, а спустя два три часа уводили рожать. На третьи сутки, ближе к вечеру схватки начались у Жени, а на утро следующих суток 7 февраля 1955года, она благополучно разрешилась от беременности дочерью.
   Прошло ещё два часа и Женю из родильного зала перевели в послеродовую палату, где на кровати она тот час крепко уснула. В палату привозили завтрак, привозили младенцев на кормление матерям, прошёл утренний врачебный обход, вновь привозили младенцев на кормление, а Женя всё спала. Только после обеда, она проснулась. Не отрывая головы от подушки, она огляделась вокруг. На трёх кроватях, стоявших друг против друга, лежали знакомые ей по предыдущей палате молодые женщины, они разговаривали меж собой. Под одеялом она осторожно положила ладони на впалый живот, провела, по нему ладонями, словно проверяя его внутреннюю пустоту.
   Последующие трое суток, Женя держалась особняком. На вопросы соседок она отвечала коротко, уклончиво, не пуская внутрь души ни кого. Она была одна сосвоим горем и не хотела делить его больше не с кем. Со стороны наблюдала за чужим человеческим счастьем, которое выражалось в изобилии перекачек, добрых записок от родных, близких людей, мужей радостных и счастливых, стоявших часами под окном. Часами, она лежала, повернувшись лицом к окну, пряча своё унылое лицо, свои слёзы. Только в часы кормления дочери, тяжесть в душе отступала, глаза её отражали трогательную нежность, когда смотрела на рыженькую, активную в еде дочь.
   На четвёртые сутки, наступил выписной день. После обеда, соседок по палате и их новорожденных родные начали забирать домой. Лица их были счастливыми, полными надежд. Когда то и она, Женя, была похожа на этих молодых женщин. Было время. Но надежды обманули, "Мир оказался изменчивым и непрочным". Женя сидела на кровати и с печалью в глазах, глядела на покидавших палату, одну за другой женщин, а когда палату покинула последняя, она повалилась на кровать ничком, обхватила подушку руками, застыла, будто каменная.
   Так она пролежала до вечера. Только когда принесли на кормление дочь, она встрепенулась, присела на кровать, принялась собирать в хвост рассыпанные по плечам волосы. Медсестра, держа в руках девочку, нервно бросила:
   -Раньше этого было сделать нельзя! Ты что одна у меня!
   -Сейчас, сейчас, - растерянно пробормотала Женя, шпилькой закалывая хвост.
   -Я не собираюсь ждать, - вновь, нервно бросила медсестра и, положив девочку на кровать Жени, вышла из палаты.
   Женя, спешно подошла к раковине, что была у двери, помыла руки и вернулась к своей кровати. Она бережно взяла на руки дочь и сев на кровать приложила её к груди. Девочка активно сосала грудь, высасывая всё молоко, что ей полагалось, а Женя печально глядела на неё, с мыслями о себе, о своей жизни, плакала. Её плечи поднимались, то опускались, вздрагивали. Она живо увидела себя вышедшую из родильного дома, испуганную, прижимавшую к себе свёрток, с плодом запретной любви. Перед ней покрытая заскорузлым снегом дорога, на которой ни земля, ни люди, ни воздух не знал жалости, только безжалостность. И эта безжалостность разрасталась, сеяла семена, что с каждой минутой западали в душу Жени, и к концу кормления она уже без жалости начала смотреть на свой завёрнутый в одеяло, запретный плод.
   Эту ночь, Женя провела без сна, а на другой день она написала отказ от новорождённой и ушла из родильного дома.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"