Я недавно вас видел. Вы в парке гуляли с золовкой.
Я на вас не глядел. Это слишком опасно весной.
Я и так эти строки пишу под пеньковой веревкой,
что еще в позапрошлую среду намылена мной.
Я марал в мартобое мадригал, маскируя умело
ваше милое имя пустым иероглифом N.
В небесах за оконной решеткой заря догорела.
В остальном все как будто по-прежнему, без перемен.
Интересно, жива ли еще эта ваша собачка,
что писала записочки...кажется...впрочем, пустяк.
Камергеру вчера говорила придворная прачка,
что испанцы питаются мясом бродячих собак,
вот и вспомнилось... Снова в письме накопились помарки,
и пульсирует острая жилка в горячем виске.
Я недавно вас видел в каком-то расплывчатом парке,
и золовка несла вашу голову в правой руке.
Я хотел бы теперь написать о дуэньях, корриде,
о лимонах и манго, о прелестях местной весны.
Только, если позволите, в этом проклятом Мадриде
с королей после каждой корриды снимают штаны,
и отнюдь не катают почтительно в сливочном масле,
за пятнадцать шагов перейдя на парадный аллюр.
Я недаавно вас видел. Недавно я видел не вас ли?
Уж не вас ли я... гранды, к оружию! чур меня, чур!
.................................................
Я вернулся. Забавное дело - напали зуавы,
а мои кабальеро опять не готовы к войне.
Я скажу вам по совести - нехристи, кажется, правы:
все есть Майя - и вы, и кровать, и паук на стене,
и нахальная челядь, что в залу заходит без стука
и танцует, смеясь, в башмаках на монаршей спине.
Существует же только тупая испанская скука,
да вон то косоглазое рыло в дворцовом окне.
Я не знаю, зачем эта тьма именуется светом
и куда побежал по стене мой лихой адъютант,
да и знать не хочу. А засим с августейшим приветом,
осыпая письмо поцелуями
                         ваш Фердинанд.