То, что мы есть, является до парадоксального угрюмым и до плакатного смешным. Жить и умереть в мире виртуального экзорцизма - это подвиг, сродни уничтожению стодолларовой купюры на глазах у банкира.
Но всё же люди жили.
Жили люди, которые жили, а ещё жили люди, которые не жили, а жили лишь там, где никто не живёт.
Жила девочка.
Жила ещё одна девочка, подруга первой девочки.
Жил мальчик, который был другом подруги девочки и любил первую девочку.
Его звали Глю.
А их звали Ло и Стай.
А ещё жил-был дом, в котором никто не жил, но именно о котором пойдёт речь в этой бестолковой истории.
Однажды Глю исчез.
Ло, рассерженная до изрыгания огня из левого уха, нарисовала себя на стене обиталища Стай и не забыла появиться, и это тогда, когда Стай была занята, она разбрасывала детали робота-трансфермера по потолку и неприлично хихикала.
То, что Ло явилась совершенно без подарка было естественно, но то, что она явилась вообще, было из рук вон плохо, а из ног безобразно. Будучи девочкой в оранжевых кедах, Стай всё же могла пускать мыльные пузыри одобрений в ушные раковины Ло, чем уберегла свой дом от пожара.
Стай обладала даром статической паспортистки, а также привилегиями работника культпросвета, но то, что предложила ей Ло, нашло отклик в её, залепленной жувачками "Love is...",сердце. Ло предложила найти неприятности, да такие, чтобы кусок штукатурки, свалившейся на лоб доброго дедушки Ленина, показался очередной идиотской забавой карманного бога Глю, и больше никогда не показывался.
Они стали размышлять, уплетая детскими лопатками сгущёнку из майонезной баночки. И когда пуловер из клИновых листьев, сушившийся на батарее у Стай, стал издавать звуки одной из симфоний г-на Чайковского, мысль о доме с заклеенными окнами возникла также неожиданно, как закончилась восемнадцатая банка сгущёнки. Она возникла у Ло и Стай одновременно, с малой разницей в несколько часов.
На небе стемнело. Стемнело и на Земле, а также в глазах, одержимых тягой к движению, подруг.
Дом с заклеенными окнами являлся ничем иным, как домом с открытой дверью, да собакой, нежно рычащей баритоном архангела на положительные объекты героизма и товарищей, спешащих совокупиться под сводами налоговой полиции, а также на Ло, Стай и Глю, которые норовили свалиться на голову ещё одной девочке, о которой здесь не будет сказано ничего, лишь то, что она жила неподалёку. Ещё этот дом издавал абсурдные звуки флейты, вылетающие по спирали из печной трубы в поисках одиноких и скучающих.
Но их то было двое, и именно это поразительное совпадение спасло их, томящиеся по томатам, души от трагедии. Спасла их, впрочем, иная сила, но, чтобы не нарушать таинственность данной белиберды, о ней сейчас сказано не будет. Но только сейчас, а вот о девочке, живущей неподалёку, здесь не будет сказано вообще.
У Стай тоже была флейта, но будучи от природы наученной играть лишь на нервах и зубах, стучащих от холода, игра на ней ей давалась не то, чтобы трудно, а всего лишь непросто. Это было единственным, чем она пока не владела в совершенстве. Всё остальное, вплоть до подстригания ногтей садовыми ножницами, ей удавалось.
А Ло просто любила слушать флейту, и когда её уши не были забиты чем-то вроде космической пыли с ботинок Глю, она была готова предаваться этому ахтиважному занятию секунды напролёт.
Любовь к музыке и неприятностям привели двух, совершенно одетых, девочек к дому с заклеенными окнами. Ещё бы совсем немного и они могли бы скоротать денёк-другой за чашкой колдовства в гостях у сказки, которая гостила у девочки, о которой здесь не говорится, но Туманный Альбион, появившийся, как и Ло, некстати, одобрил коллективное безумие и даже дал своё, никому ненужное, благословение на необдуманный, но продуманный до мелочей, шаг вперёд.
Дверь, покрашенная голубой сукровицей средневековых рыцарей, от лёгкого прикосновения Стай рухнула с петель и, превратившись в летучую мышу, подалась на заработки.
Эльфы, гоблины, тролли, томинокеры, работники органов внутренних дел и внутренние органы раздавленных автомобилями кошечек, собачек и людей являлись лишь безобидной драпировкой и невинной шалостью незримого декоратора, который украсил всем этим стены, пол и потолок дома, в который девочки вошли, отрешённо посасывая чупа-чупсы с новым персиковым вкусом. Это их не пугало.
Забегая вперёд, хочется сказать, что дом состоял из двух комнат, кухни, где жила собака и куда девочки не пошли, да прихожей, где они стояли, не решаясь пройти дальше.
Зажигалка "Cricket" отказалась гореть ещё во дворе, поэтому Стай попросила Ло ударить её своим некомфортабельным балетным тапочком по свежевыбритому колечку ануса, и когда это свершилось, огромный прожектор, пропавший намедни из колонии усиленного распорядка, загорелся на головном уборе Стай, осветив их дальнейший маршрут.
Ло, уняв боль в ноге, заметила, что на её шее приютился молодой вурдалак с внешностью Тома Круза. Она вежливо, всё-таки он был старше её, попросила его оставить это, не доставляющее ей огромного удовольствия, занятие и, когда он не послушался, она ласково, дабы не обидеть, достала из кармана плоскогубцы и повыдергала ему все зубы. Вурдалак всё же обиделся и, оскалив рот в беззубой улыбке, харкнул кровью Ло на её балетный тапочек, чем вывел её окончательно. Её доставало то, что когда её и её подругу Стай ждут неприятности, она уделяет так много внимания этому совершенно невоспитанному существу в грязном джинсовом комбинезоне. Она решила покончить с ним раз и навсегда. И покончила.
Первая комната представляла собой симбиоз Эдемского Сада и камеры пыток в застенках гестапо. Груши, изъеденные бытом, хирургические принадлежности и сухость ковбоев "HUGGIES" смотрелись, конечно, не очень, но всё же никому не мешали. Они смотрелись из сундучка, стоящего на подоконнике. А вот огромный мугнам, лежащий правее от центра Вселенной, был безупречно подобран к куску обоев, причудливо держащемуся на консервных ножах.
Наступив на кусок желудка, Ло произнесла, издеваясь сама над собой: "Вот и здесь", на что Стай не ответила ничего, а лишь облизала фарфоровую спицу, вытащенную, но воткнутую ей чуть раньше, из пурпурного глазика домашнего циклопа, застенчиво почивавшего на хвосте у гигантской амёбы.
Но тут заиграла флейта. Её чудесные излияния заставили ленивую слезу выбраться из норки и скатиться по щеке Стай, упасть и намочить её босые ноги под колготками. У Ло случился приступ токсикоза (хотя беременной она не была), заставив её правую белую ногу подраться с левой белой ногой, вследствие чего Ло плюхнулась на, так дорогую ей, тазобедренную кость и слегка её не ушибла.
Ликованию подруг не было предела, сомнамбулистическое благоговение рухнуло на них бетонной балкой и они, как частицы, разбредающиеся по закону броуновского движения, толкаясь, целуясь и переругиваясь, направились в следующую комнату, ведь именно оттуда им пела флейта.
Они вошли. Дверь, в отличие от входной, просто исчезла и стала одной из стен, а звуки флейты сменились дерзкой какофонией баяна. Уши девочек не могли этого выдержать и поспешно удалились, оставив своих владелиц на произвол, нет, не судьбы, а Висячего Кошмара.
Висячий Кошмар. Его то девочки как раз и не ожидали здесь встретить, поэтому, естественно, испугались. Они не знали на каком языке с ним разговаривать и нужно ли это делать вообще. Они понимали, что это не та неприятность, которую они искали, поэтому стали нервно кривляться и показывать своему экзекутору свои обвозаворожительные улыбки.
Висячий Кошмар не знал с кого из них начать, поэтому просто висел. Висел везде, даже там, где висеть ему не следовало, где висеть вообще нельзя и где висеть невозможно, а также под носом у Ло и под подмышкой у Стай.
Он выбрал Ло, что, впрочем его и сгубило. Сгустки паразитической энергии впились в ее обворожительное плечо под телогрейкой и стали его лобызать, возбуждая в ней отвращение к состоянию не стояния.
Стай была до того напугана, что не могла попасть пальчиком в розетку, дабы не видеть этого костлявого благородства и слюнявого баловства. Она лишь оглушительно закрыла рот вчерашним хот-догом, валявшимся на полочке с павлиньими экскрементами.
А пытка над Ло продолжалась. Отрывистые восклицания Висячего Кошмара забрались ей под кожу и отбивали оттуда азбуку Морзе. Ло трясло в синусоидальных конвульсиях, а её полосатый носочек возмокрел от прикосновений липких лапок сотен тысяч мух, предвкушающих окончание сериала "Элен и ребята".
Из глаз Стай посыпались горькие перцы, испортив аппетит отпетому партизанской капеллой мошеннику и плуту гражданину Барабеку, который в этот момент на пару с Чеширским котом обсуждал проблему каннибализма на примере племени Выньисгинь, самозабвенно смакуя якорь "Титаника". Кинув якорь на, он устало пробормотал: "Третьей будешь?". Стай швырнула в него водолазной маской и про себя подумала: "Я буду второй". Ей было жалко подругу.
Скользкий, вонючий, но поразительно юркий язычок Висячего Кошмара выставил напоказ множество гнойных прыщей, в количестве двух единиц, и хотел было насытится желудочным соком Ло, но вдруг отпрянул от неё и повис на пирамидальном плафоне.
Он испугался Глю, который появился, а появился Глю из вновь обозначенной двери. Он мог появляться где угодно (см. "Ло и Глю") и появился как раз вовремя. Просто Глю ненавидел, когда желудочный сок его любимой девочки используют в корыстных целях, а не для усвояемости киндерсюрпризов, которые он ей иногда дарил (опять же см. "Ло и Глю").
Без страха и пера, без Пуха и Пятачка он подошёл вплотную к Висячему Кошмару и грозным голосом прошептал: "Дурак".
"Сам дурак" - сказал Висячий Кошмар и растворился в кружке с яблочным соком, который Глю держал в руке.
"А ты - дура!" - сказал Глю на Ло и тормознул крутейший автобус.
Ло, впрочем, на него не обиделась.
Стай обрадовалась.
Взявшись за руки, они втроём покинули это страшное место и направились к девочке, о которой тут не говорилось, чтобы разделить с ней свою радость и уже вчетвером идти искать неприятности.
Они их нашли, но это уже другая история, а Висячий Кошмар презрительно ухмылялся из кружки с яблочным соком, которую Глю, по растерянности своей, подкуривая, оставил в прихожей дома с заклеенными окнами.