Кэнский Сергей Л. : другие произведения.

Правила Игры в Бисер

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 3.19*9  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    "И не синим ли карандашом я, прицелившись, выводил на стене рядом с китайским ковриком три снайперских палочки, с которых начиналось мое первое, не набоковское, но тоже четырехбуквенное слово?" (Стр. 378)

  
  
  
  

ПРАВИЛА ИГРЫ В БИСЕР

  
  
   "Прошла половина столетия... И вот работа одного человека едва ли не с первого шага привела Игру в бисер к осознанию своих возможно-стей и поставила ее на порог универсальности..."
   Г. Гессе, "Игра в бисер"
  
  
  
   " - Какое он теперь сочинение пишет, о... о... о!..
   -- О чем это сочинение?
   -- Обо всем, братец ты мой...
   Все там будет разрешено и приведено в ясность."
   И. Тургенев, "Дым"
  

Стр2

Вместо введения

(обрывок очень старого черновика)

   Прежде всего, следует различать идею какой-либо игры и ее правила, хотя бы и основные правила. Это замечание не покажется лишним, если уяснить себе, что идея, вопреки обычному мнению, не то, что нуждается в выражении, она сама - выражение. Идея игры подобна формуле изобретения, правила - техническому описанию.
   Идея футбола, например - заталкивание мяча ногами в ворота противника. Этого достаточно, чтобы не спутать футбол ни с чем иным даже в тех случаях, когда мячом служит пустая консервная банка. Идея футбола так ясна и содержательна, что вдохновленные ею дворовые команды успешно обходятся практически без всяких правил, которые им просто мешали бы. И в любом случае, от идеи до правил здесь рукой подать.
   Но чем интеллектуальнее игра, тем большее значение приобретают правила. Суть игры описывается уже ими, причем игра остается игрой в полном смысле слова. Идея же постепенно вырождается в некое представление об игре, становится неопределенной и до того мало относящейся к данной только игре, что опознать по ней игру или усмотреть ее первичность по отношению к правилам кажется невозможным. Попробуйте выдумать шахматы на основании их идеи!
   Что же говорить об Игре в бисер, если по определению ее крестного отца "Игра в бисер - это игра всем содержанием и всеми ценностями нашей культуры... всем, что человечество произвело в области познания, высоких мыслей и искусств". Что такое вообще могут быть правила подобной игры?
   Но прежде о том, что Гессе или его "летописец", вполне разделяя упомянутое выше мнение, называет идеей Игры и о чем говорит: "В конце концов, историк по своему усмотрению может относить к какой угодно эпохе начало и предысторию Игры в бисер. Потому что как всякая великая идея она, собственно, не имела начала; в виде идеи она существовала всегда". И в другом месте: "Мы признаем идею Игры вечной".
   Так ли? Существует ли она вообще, эта идея? Точнее, существовала ли она до сих пор. Или, может быть, стоит воспользоваться позволением и отнести начало Игры к настоящему времени? Но если все-таки допустить, что идея Игры могла существовать до самой Игры, или что Игра могла существовать в виде идеи, то в качестве лишь одного условия возникновения этой идеи должно было быть соединение, во-первых, идеала предельного

Стр3

   абстрагирования, нахождения самых общих основ, стремления к завершенности, одним словом, обаятельной интеллектуальной мечты (сочетание само по себе довольно парадоксальное) вроде философского камня - то, что Гессе и называет вечной идеей Игры, и, во-вторых, преставления о возможности такой игры, то есть игры "всеми ценностями..." и т. д.
   Но где ему произойти, этому совмещению? Те, кто питает помянутый идеал, относятся к нему так, как и все люди относятся к своим идеалам, то есть отнюдь не склонны превращать его в предмет игры.
   Вообще, одна из коренных человеческих слабостей состоит в преувеличении серьезности и значительности самих себя, своих занятий. Все, в том числе те, кто занимается заведомо игрой, например, каким-нибудь спортом, в зависимости (только с индивидуальной стороны) от усилий времени, на него потраченных и, конечно, от степени успешности этих занятий, склонны ревниво внушать себе и другим почти религиозное почтение к их волейболу или горным лыжам (в одной из статей Л. Толстой назвал это требованием благоговения от непосвященных). Но если даже в игре непременно хотят видеть высокий идеал, то кто же согласится признать свой идеал игрой?
   Эта непреодолимая потребность самовозвышения, вольно или невольно маскируемая, создает кастовость и монополизм, который в областях, не поддающихся или даже могущих отчасти не поддаваться количественной объективной оценке и зависящей от разного рода судейства, весьма успешно тормозит любое развитие. А если к тому же служение оному идеалу или, вот, "идее Игры" становится профессией, то несложно понять, почему Гессе пишет, что "никто из посвященных в правила Игры не может быть заинтересован, чтобы усвоение их было упрощено или облегчено" (и тут они слишком похожи на тех, кто готов играть чем угодно, и у которых, конечно, .. другие идеалы).
   Кто же заинтересован в том, чтобы игра стала игрой, обрела правила вместо приемов и перестала быть "высокоразвитой тайнописью"? Только те, кто не знает, что они в этом заинтересованы, "непосвященные", невольные игроки. Неудивительно, что там же Гессе пишет: "Учебник Игры в бисер вообще никогда не будет написан". И это, по легенде, при уже существующей и развитой Игре! Есть о чем задуматься.
   Повторю, существование игроков в бисер, носителей идеи или хотя бы предпосылок идеи Игры было бы довольно странным извращением человеческой природы. И роман Гессе с его содержанием ничуть не указывает ни на возможность такого извращения, ни на осознание его непременности в данном случае. Напротив, даже главный игрок, его герой, с полного одобрения своего автора, мучительно шатается между торжественным служением идеалу и пониманием того, что Игра - только

Стр4

   игра. Примирить то и другое ему совершенно необходимо, но и невозможно: "И тут перед ним снова встал давний, болезненный вопрос: в самом ли деле эта игра - высшее из всего, в самом ли деле она - царица в царстве духа? Или, может быть, она, вопреки всему, в конце концов, только развлечение?" Не означает ли это попросту, что идея Игры не является идеей игры, то есть сформулирована неверно? "Тот, кто всем сердцем почувствовал смысл Игры, тот, собственно, перестал быть игроком". Не слишком ли наивно?
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Стр5

  
  
   "Вот тут два с лишком листа немецкого
   текста -- по-моему, глупейшего шарла-
   танства: одним словом рассматривается
   вопрос, человек ли женщина или не че-
   ловек? Ну и, разумеется, торжественно
   доказывается, что человек."
  
   Ф.М. Достоевский,

"Преступление и наказание", 2:2

  
  
  
  
  
  
  
  

1.

  
   Впрочем, виноват, господа, на эту тему, как на тему нацио-нальную, говорить опасно (да еще в разделе под N13)*: тотчас осла-вят женоненавистником... Кроме того, как писал Федор Михайлович, есть предметы, о которых не только нельзя умно говорить, но и начинать-то говорить неумно. Боюсь, что это почти такая тема. И все же трудно устоять перед вызовом, который она бросает подлинно философскому духу, ибо, при всей щекотливости, она так же хирургически доступна, как и любая другая.
   Я уже упомянул где-то, что способность к развитию определя-ется способностью воспринимать только одну часть понятия, обхо-диться без знака. Так вот, женщинам это свойственно менее, чем мужчинам. А так как речь идет о развитии вообще, то и проявляет-ся это везде, где можно говорить
   ____________________
   *Настоящее сочинение первоначально представляло собой главы 13 - 16 книги "Правила Игры в Бисер". Связанные с этим сноски даны курсивом.

Стр6

   о развитии: в естественных на-уках, в философии, в религии и пр., и мешает женщинам во всех занятиях, где все это или даже понятие о развитии как таковое может понадобиться -- в воспитании детей, например. И особенно наглядно это в искусстве (раз уж мы на нем закончили) -- может быть, потому, что судить в ис-кусстве все имеют одинаковое право.
   Шопенгауэр пишет, что "жен-щины не имеют ни восприимчивости, ни истинной склонности ни к музыке, ни к поэзии, ни к образовательным искусствам... Интерес их к чему-либо другому (кроме приобретения мужа)* есть всегда только притворный и кажущийся, простой подвох, т.е. клонится к кокетству и обезьянству. Еще Руссо заметил, что "вообще говоря, женщины не питают пристрастия ни к какому искусству, не понимают искусства и не имеют никакого даро-вания". Да и всякий, кто видит дальше внешности вещей, успеет заметить это. Стоит только присмотреться к направлению и достоинству их внимания в концертах, операх и драмах, видеть, например, их детскую наивность, с которою они продолжают свою болтовню во время исполнения прекраснейших мест величайших творений искусства. (Это да. Тут узнавание в самую точку. Но выбор между музыкой и болтовней еще не так поразителен (в конце концов, всякое может быть настроение), как выбор между более близкими, хотя бы внешне (а эффект он всегда внешний) вещами,-- постоянное предпочтение даже самых по-женски интеллигентных, то есть скромных и неглупых женщин в простом приматовом тесте, выборе, допустим, между двух лежащих на столе книг.) Самые блистательные представительницы всего пола нико-гда не производили в изящных искусствах ничего истинно великого и самобытного, оригинального и вообще никогда не могли подарить свету какого-либо творения с прочными, непреходящими достоинства-ми. Это особенно поразительно в отношении живописи, техника кото-рой доступна им по малой мере так же, как и нам, почему они так усердно и занимаются живописью**, хотя все-таки не могут похвалиться ни одним великим произведением, потому что в них нет ни малей-шей объективности духа, которая именно прежде всего и необходима в живописи: они же повсюду ударяются в субъективность".***
   ____________________
   *Скобки в цитате обычно прерывают ее.
   **Стандартное "увлечение" участниц конкурсов красоты.
   ***Конечно, великих педагогов из женщин не выходит не из-за отсутствии теоретических представлений о развитии, а из-за того, что женщины не поднимаются над субъективностью детей. Психологически они всегда на одной доске с детьми. И никто, пожалуй, не может сказать, что ему это непонятно (кроме "всегда", конечно). Когда маленький сын Толстого разгневался на отца за какое-то свое ребяческое право и с криком и плачем стал не пускать его в свою комнату, то великий писатель все-таки "из
  

Стр7

   Действительно, зеркало искусства им так же доступно, как и нам, но в этом зеркале (зеркале "объективности духа") художник отражает что-то свое, индивидуальное, и для него это -- единствен-ная причина заниматься искусством. Вот этого-то своего у женщин и не оказывается в достаточном количестве, как, впрочем, и жела-ния его выразить. То и другое -- сообщающиеся сосуды: недостаток своего восполняется чужим, недостаток стремления выразиться -- иными побуждениями, а место искусства занимает подражание*. Причем таланта в узком смысле, то есть способности к имитации у них никак не меньше, чем у мужчин.
   Знак -- разумное понятие, следовательно, он предполагает богатые комбинаторные возможности.** И действительно, женщинам присуща милая затейливость в быту. Но так же как равенство не следует смешивать с одинаковостью, а индивидуальность с субъективностью, так и разнообразие не надо путать с пестротой. Один майор у Достоевского кричал, что женщины узора не выдумают, даже узоры за них мужчины выдумывают***. И это, говоря действительно о выдумывании, не такое уж преувеличение, как может показаться, если вспомнить женские наряды или раскрашивание лица -- по существу (как ни комично звучит) ежедневное упражнение в
   ________________________________________________________
   принципа" сломил сопротивление, протиснулся в комнату и только тут ужаснулся стыдом, осознав, что никакого педагогического утверждения авторитета в его поступке не было. "Самолюбцы паршивые!-- написал Лев Николаевич.-- Мы еще смеем кого-то учить нравственности! Доказывать свое превосходство раздраженному пятилетнему ребенку..." А как сами дети понимают и помнят это во взрослых!
   *Если, например, женщина талантливее и тоньше своего мужа, то это еще не значит, что она писательница (как ей кажется). И обратно, если она считает себя писательницей, то почему ей надо сравнивать себя с мужем?
   **Это связано с тем, что разумные понятия, к которым относятся, в частности, вещественные, знаковые и искусство (в его произведениях: останавливаться на вопросе общих понятий и особенностей предмета Игры в данном контексте неуместно),-- что эти понятия не имеют (собственного) порядка, кроме того, что строится по принципу отражения. Два другие вида понятий (также дихотомически подразделяемые в свою очередь), а именно понимаемые и знаемые имеют такой, вернее, такие порядки благодаря доминированию одной из двух своих составных частей, соответствующих качествам знания и понимания. В первом приближении полученную картину автор сравнивает с двумя цветными пятнами, желтым и голубым, которые, при частичном наложении дают зеленый.
   ***А можно взять калейдоскоп. Не смейтесь, это удачный пример.
  
  

Стр8

   притворстве и надувательстве*. Эта штука будет посильнее ежемесячного надувательства, о котором Клим Самгин говорил у Горького.
   Когда я говорил о лгущем знаке, то имел в виду, что мужчины лгут почти всегда только словами. Поэтому словесная женская ложь сама по себе не слишком эффективна в отношениях мужчин и женщин. Но женщины, особенно талантливые, прекрасно лгут и не словами. Они чувствуют в себе этот талант, но понимать упомянутые выше недостатки они не мо-гут -- ко всем внутренним, субъективным свойствам человека прилага-ется в комплекте и своя собственная мерка, заставляющая искать причины испытываемого недостатка** в чем-то постороннем. Посему попытки женщин в искусстве продолжаются и будут продолжаться. (По поводу возможных здесь разговоров о "мужском шовинизме" А. П. Чехов однажды заметил, что если собака напишет гениальную картину, то признают и собаку. Более того,-- добавим от себя,-- собаку-то признают скорее, и это подтвердит любая добившаяся успеха женщина). И хорошо, еще добавим, что в большинстве занятий можно быть галантным, не то пришлось бы, как в шахматах, проводить для мужчин и женщин отдельные турниры,-- а тоже ведь не штангу поднимать***.
   Роль женщины в искусстве исчерпывается актерством, но искус-ства в нем не больше, чем в пишущей машинке или тюбике с краской; это средство даже не выражения, каковым является искусство, а только обозначения, и в этом качестве должно быть абсолютно пас-сивным: если краска начнет самопроизвольно менять цвет, то что же получится?****
   ____________________
   *Даже и такая банальная мелочь: нанеся краску на лицо, приходится думать, как она будет вести себя в патетических случаях: пролить ли слезу, поцеловать ли искренне -- и это расхолаживает (как мужчин в работе мысль о глаженных брюках).
   **Хотя очень часто почти невероятно, что этот недостаток в себе можно испытывать -- например, когда я слышу какую-нибудь песню из тех, что любят крутить по радиоточке, и мелодии которых, кажется, украдены у трехмесячного младенца. Композитор (а также и исполнитель) непременно любят свою родину -- большую, а особенно малую, и соответственно очень доброжелательны, но, кажется, если бы они чувствовали не только чужой талант, но и свою бездарность (как некую положительную величину или хотя бы пустое место), то, кажется, должны были бы и вовсе сойти с ума.
   ***Кстати, оказывается, бильярд тоже разнополый. Этот-то почему? Вот тебе и рукоделье, вот тебе и узоры (бильярд-узоры).
   ****Эта мысль казалась мне самому излишне категоричной, а ее выражение грубоватым, пока, перечитывая "Подведение итогов" (так ближе к оригинальному названию книги Сомерсета Моэма), я не был обнадежен

Стр9

   Актерство как таковое вообще чуждо если не творчеству, то искусству: играть можно только кого-то, а не себя*. Так и в жизни и в театре: Джулия Ламберт из моэмовского "Театра" однажды сыграла на сцене свои насто-ящие чувства и это был ее худший спектакль, а Сибилла Вэйн из "Портрета Дориана Грея" не могла играть Джульетту, будучи сама влюблена. Все логично. Письмо Чехова Книппер: "Ты холодна адски, как, впрочем, и подобает быть актрисе. Не сердись, милюся, это я так, между прочим". Актеры безумно льстят друг другу, когда говорят о перевоплощении, вживании в образ и т. п. Вжиться или привыкнуть притворяться -- все-таки разные вещи: первое происходит под давлением реальных внешних обстоятельств, и во что на самом деле вживаются актеры неизвестно только самым наивным людям.
   Чтобы хорошо сыграть, лучше не иметь собственной личности. Скажут: "напротив, нужно иметь чувствительную, широкую натуру". Но ведь это та неглубокая многосторонность, которая свойственна детскому возрасту, когда личность именно еще не сформировалась (как специализация клеток у эмбриона). Оттого и говорят, что все дети -- талантливые актеры, а все актеры -- большие дети. Последнее должно означать что-то симпатическое, но согласитесь: когда взрослый дядя руководствуется желаниями и правилами жизни семилетнего мальчика, то ведь это довольно-таки противно.** Кстати, Шопенгауэр пишет, что "женщины... ребячливы,
   ________________________________________________________
   авторитетным мнением ее автора: "It is often said that good actors can get out of a play more than author has put into it. This is not true.-- A good actor... at the utmost can do no more than reach the ideal that author has seen in his mind's eye", то есть актер не сыграет больше того, что написал автор, и далее -- вполне логично -- следует высокая оценка послушному актеру-краске.
   *Поэтому, кстати, актерские способности не мешают врать, а только помогают. Это не такое уж наивное замечание. Для некоторых людей соврать уже почти невозможно.
   **Г. К. Ушаков, "Пограничные нервно-психические расстройства": "Чтобы сохранить настроение, они нуждаются в постоянной похвале, что также роднит их с детьми. Они отличаются демонстративностью, театральностью, равнодушны ко всему, что не относится к их пер-соне, легко внушаемы и самовнушаемы... Главная особенность этих людей -- во что бы то ни стало обратить на себя внимание окружа-ющих. Чувства их поверхностны, привязанности непрочны, интересы неглубоки. Они не достигли еще, несмотря на пожилой возраст дей-ствительно духовной зрелости. Капризная изменчивость их образа мыслей и настроения производит впечатление подкупающей детски простодушной непосредственности, а отсутствие у них прочных убеж-дений обусловливает легкую их уступчивость в принципиальных вопросах".
  

Стр10

   вздорны и близоруки, одним словом, всю жизнь представляют из себя больших детей: род промежуточной ступени между ребенком и мужчиной, который и есть собственно человек". Все одно к одному (видимо, это все-таки не Шопенгауэра брался переводить с немецкого Раскольников).
   "It requires the feminine temperament to repeat the same thing three times with unabated zest"*-- С. Моэм. Дети тоже любят повторения, любят слушать одни и те же сказки; вы можете выдумывать в них что угодно, но когда в следующий раз вы начнете рассказывать сказку немного по-другому, они вас немедленно поправят, и не согласятся на изменения**.
   Недавно в книжном магазине наблюдал интересную сцену (соблазнительная фраза для пропуска местоимения a-la месье Опискин или Иван Матвеич из "Крокодила"). Две моло-дые дамы вошли и, не глядя по сторонам, направились к продавщице: "-- Такая-то есть?" (они назвали известную нашу писательницу, автора длиннющей серии книжек карманного формата). Такой иллюстрации на тему "женщины и искусство" нарочно не придумаешь. Тут не могло быть дело в том, что писательница современная и написа-ла что-то новенькое, чего они не читали (можно подумать, они всего Достоевского читали). Нет, к личности автора такой интерес на самом деле не имеет отношения, и не новенькое им нужно, а именно то же самое. И главное, что в женщинах (в женском, опять-таки выборе, в замкнутости производственного цикла: "литературный процесс") нас это даже не удивляет, а вообразите, если бы спросили не конкретное произведение Достоевского, а просто Досто-евского (как картошку) -- "Что-нибудь Достоевского"***. Мы говорили, что каждое произведение искусства стоит отдельно**** -- может быть, это их метка? Сер-иальн-ость и то, что делает ее возможной. Недаром женщины так накинулись (не будучи, конечно, его открывателями и законодателями) на детектив -- формализованный жанр, предоставляющий образцы и знаковые подпорки сочинительнице. Так в конце 18 века (и, хотелось бы верить, более естественно) в английской литературе женщины заполонили "готический роман" с "клишированными амплуа персонажей" и пр. Откройте, например, лондонскую "Monthly review" за декабрь 1790 г. со статьей на эту тему ("...почти полностью оккупирована
   ____________________
   *"Только женщина может с неослабной горячностью десять раз подряд твердить одно и то же."(Пер. Н. Ман)
   **"И когда пастор вставлял от себя что-то новенькое, вся его натура возмущалась: он считал такие прибавления нечестными и жульническими" ("Приключения Тома Сойера"). В "Вертере" это тоже замечено.
   ***Да и ответ был хорош: "Там, в углу". Но почему в углу?
   ****Представляю, какой зуб на себя я отращиваю у критиков и историков литературы этим покушением на их хлеб.

Стр11

   женским полом..."), см. также предисловие К. Атаровой к романам Анны Рэдклифф и Джейн Остин, изд. Радуга 1983 г.*
   Толстой очень дурно поступил, сунув Каренину под поезд. Вронский должен был вернуться к Анне, и они бы поженились, для чего старый Каренин сгорел бы на пожаре, спасая какого-нибудь ребенка (так убирают порядочных, но нежелательных персонажей; а будут сопротивляться -- горе им! -- запишут в непорядочные)**. Хоть бы конец поменял! -- ему жалко было? И вечная благодарность женщин, в десять раз большие тиражи, двадцать экранизаций...***
   Чтобы любовная история, написанная гением, оставляла женщин до такой степени холодными -- возмутительно! Было бы неплохой шуткой, если бы он нарочно написал два варианта**** -- хоть для того, чтобы доказать свои
   ____________________
   *Вообще же, существование и естественность существования "женского романа" означает, что все художественные вкусы женщин укладываются в один жанр (в котором главное субъективность, отождествление себя с героиней). (И, кстати, в него же, как в пуховую кладбищенскую землю, укладываются жанры. Если женщины уже способны их ассимилировать,... Без судорог и криков "здесь, у мира сонного предела" скончался в женских объятиях готический роман, и писать детективы после Агаты Кристи -- тут вспомнился анекдот про молодого врача, который, зайдя к своему пациенту, застал покойника и, растерявшись, спросил "Больной перед смертью потел? Это очень хорошо". Главное -- все пристойно. "Женщина хороша у ложа смерти..." -- или как там у Мериме?
   **Насколько я помню, в школе он именно так и трактовался. Человеку рога наставили, он же и виноват. Это что-то уж слишком по-женски. (Но разве школа -- не прививочный пункт женской системы мнений (учителя-то кто у нас?), рассадник женской психологии, женского типа взаимоотношений? Все гимназии -- женские. Мальчики там случайный элемент, вместе с крошечным, начинающимся понятием чести. И это они называют совместным обучением. Вообще, начиная хотя бы со школ, мужчинам надо отбивать свою территорию, а то в школе -- учительница, сунешься в поликлинику -- докторка, повестка в суд -- судья-она, в магазине обсчитает -- продавщица. Что-то многовато зависимости от прекрасного пола на простого среднего человека. И в каких же вопросах! А "домой придешь -- там ты сидишь", одна во всех ипостасях. Даже спать приходится с женщиной!)
   ***В 20-х годах действительно был такой голливудский проект, правда, неосуществленный: видимо, рассудили, что для хэппи-энда Толстого тро-гать незачем. (Кстати, их, экранизаций, как я узнал позже, и так было почти двадцать; ну, было бы сорок).
   ****Тем более, у него уже был такой опыт -- рассказ "Дьявол", кажется.

Стр12

   слова "у нас царство разврата и женщин" и "успе-хи произведений искусства определяются женщинами". А вот еще его за-пись: "Какое у женщин чутье на распознавание знаменитости. Они узнают это не по получаемым впечатлениям, а по тому, как и куда бежит толпа. Часто, наверное, никакого впечатления не получила (снова про болтовню в концертах), а уж оценивает, и верно".
  
  
  
   Женщина неискренна -- таково первое и самое легкое звено в цепи подобных обвинений. Но справедливы ли они? Трудно ждать справедливости, когда за причину принимается следствие. Увы, отсутствие общего взгляда... Почему, например, критический пыл мужчин не остужает то само собой напрашивающееся соображение, что с удовольствием признаваемая ими неспособность женщин к наукам, философии, искусствам должна естественно распространяться и на нечто боль-шее. Может быть, недостаток "объективности духа" -- это только частный случай? А общий случай, даже не зная правил Игры в би-сер, можно найти поближе и попроще? Персонажи Достоевского так часто говорят о неоригинальности женщин, что есть повод запо-дозрить в этом мнении самого Достоевского, -- не тут ли правда? *
   Кстати вспомнил, как Розанов где-то прекомично писал об учреждении Высших женских курсов, при котором ни их основатели ни первые слушательницы не могли ответить на вопрос, для изуче-ния каких именно наук им этих курсов не хватает. Вот, нашел: "Все время спрашиваешь себя: да что именно хотели узнать эти женщины на курсах? Каким вопросом, какой областью знаний была заинтересована которая-нибудь из них? Вообще наука есть непременно наука о чем-нибудь, и какой-нибудь вопрос, интерес, заботу, недоумение нужно держать в уме, подходя к науке и требуя, чтобы она начала говорить перед тобой**. Этого-то именно: вопроса, интереса, умственной возбужденности не только ни у кого не было, но даже и позднему биографу "движения" (Стасову) необходимость его, как предваряющего условия, вовсе не приходит на ум". При этом описывается
   ____________________
   *Собственно говоря, даже дурные привычки "такие современные" женщины перенимают по пятам у мужчин, да еще воображают, что двигают этим социальный прогресс. В самом деле, согласишься с майором из "Бесов", что "весь их женский вопрос это недостаток оригинальности".
   ** За последние 20 лет многое изменилось в условиях образования, не изменился только % молодежи, который учится чему-то, а не чему-нибудь. Остальные "понемногу" -- за деньги или нет -- по-прежнему ходят... куда они ходят

Стр13

   огромная поддержка мужчин-шовинистов от ученых профессоров и вельмож до делающих скидки столяров и извозчиков (еще бы, собака села писать картину!) Но "среди всех хлопот мы не наблюдаем лишь одного: уединенной комнаты, тускло догорающей свечи и беззаветно забывшейся над книгой женщины". (А никто и не ожидал. Вообразил же Василь Васильич! Некоторые вещи просто "не приходят на ум". И это самый сильный аргумент (молодец, В. В.!). Можете вы, например, представить, чтобы в "Золотой рыбке" старик и старуха поменялись ролями?) "Именно этого sacrum sanctum, ума взволнованного и устремленного, мы и не находим во всех курсах, о нем нет ни одного свидетельства; и между тем внимательный учитель находит в каждой захолустной гимназии, хотя бы у 2-3 мальчиков, возраста 15-18 лет".*
   В подобных высказываниях есть, мне кажется, какая-то ошиб-ка. Их авторы, конечно, не могут не признавать, что нельзя же требовать от человека чего-то превышающего его возможности, и с напускной снисходительностью, больше похожей на капитуляцию, соглашаются простить женщине ее "слабости". Но хоть и про то они говорят, да не так, а в результате все-таки не про то**.
   Если нет способностей, то откуда же взяться "истинной склон-ности", не так ли? Но говорят, напротив, что нет истинной склон-ности, поэтому нет и способностей. Вот это и значит "ударяться в субъективность", становясь на чужое место, вернее, таща другого на свое. Ну не интересно им, что из того? А почему должно быть интересно?
   Все просто: мужчины не понимают женщин -- и в этом бессилие знака -- по той же причине, по которой никто вообще не в состоянии понять, чем кто-то отличается от него самого; и дело не ограничи-вается одним сморканием, о чем заметил, если не ошибаюсь, Базаров.
   Но зато никто и не соглашается признать свое непонимание. "Почти каждый муж и жена упрекают друг друга в делах, в которых они не считают себя виноватыми. Но ни одна сторона не перестанет обвинять, ни другая никогда не оправдается" -- Л. Толстой, дневник. Тут опять-таки вопрос мерки, своей мерки. И получается, что даже и благородное желание понять оборачивается не очень-то благородным вторжением в чужую совесть. В сущности, мужчина относится к женщине как другому существу,
   ____________________
   *Или вот еще картина: женщина, "уединенно забывшаяся" с паяльником в руках над неисправным телевизором, одна из женщин-инженеров, составляющих, в качестве отдаленного последствия Курсов, не меньше половины общего числа. В то же время нет никакой сложности представить на этом месте мальчика лет 15 - 18.
   **При вычитке текста что-то ущипнуло,-- решил все-таки сознаться: стащил... pardon, саллюзил эту фразу из разговора Мышкина с Рогожиным. Больше признаваться не буду.

Стр14

   представительнице "противоположного пола" (по анекдотичному,* но на полном серьезе употребляемому теперь выражению) лишь в одном известном смысле. И очень жаль. Пусть оно и недоступно глазу, различие между полами в мозгах не меньше, чем в гениталиях (хотя приличие скрывает и то и другое), но смешно то, что если бы женщины не имели даже внешнего сходства с мужчинами,-- ну, скажем, были бы чем-то вроде огромных гусениц, то и это не изменило бы мужских моральных к ним претензий.
   " -- Если нет оригинальности, то пусть и не суются в оригиналь-ность". Но чем же им заниматься, ведь сами для себя они ничего не выдумают? "-- Пусть занимаются тем, где нечего выдумывать. Дети, кухня, церковь". Но это и есть капитуляция, просто отчаяние. Ни мужчины ни женщины не стремятся к таким отношениям. Каждый тоску-ет по своему идеалу в другом. А идеалы разные. Беда!
   Женщины не создают понятий, они пользуются теми, а часто тер-пят те (особенно относящиеся к морали), что придумали мужчины. У них нет своего искусства, потому что нет своих понятий для оценки искусства. У них нет и собственных нравственных понятий**. Это не клевета -- женщины могут быть и правдивыми и лживыми и умными и глупыми, и добрыми и злыми, и какими угодно, судя по их словам и поступкам, но своих нравственных понятий (которые могут быть только своими) у них все-таки нет***. "Говорят: она не в силах понять. А если не в силах понять, зачем же она не слушается?" -- восклицает Толстой. Вот так вопрос! Как же ей понять, что она не понимает? Ведь в этих понятиях из области "П" понимание ничем не заменишь, никаким знанием,**** даже мировым авторитетом (хотя женщины-то как раз больше склонны к таким заблуждениям, но только на достаточном расстоянии).*****
   Если не уяснить себе этого совершенно определенно, то всегда сохраняется возможность таких же примечательных диалогов, который состоялся у классика с женой ночью с 28 на 29 июля 1898 г.

Речь шла о музыкальном увлечении Софьи Андреевны. Испытывая к нему

   ____________________
   *Так говорила одна воспитательница пансиона для девиц. В том же смысле это слово звучит у В. Ирвинга в "Розе Альгамбры".
   **Возможно, следует добавить, что эти понятия хоть и регулируют наше отношение к другим, тем более наши, чем менее они касаются (и зависят от) кого-то конкретного.
   ***Так же, как можно быть добрым и проч., но все-таки быть бесчестным.
   ****Такие подмены, благодаря вездесущности языка, широко используются злом, когда, например, нравственные понятия коверкают псевдомедицинскими рассуждениями.
   *****Интересно, что Чехов, познакомившись с Толстым, определил, что тот "настоящий" именно по отношению к нему дочек.
  

Стр15

   неприязнь, мучаясь ревностью или, точно говоря, оскорблен-ным самолюбием, Лев Николаевич требовал от супруги как раз того, чего не мог сам, именно "признать свое чувство нехорошим".
   Вообще, когда в подобных обстоятельствах обвиняющая сторона женщина, дело обходится честнее, достойнее, откровеннее, без иезуитства и бабьей логики, к которым мгновенно скатывает-ся мужик (может быть, ему труднее показать свою слабость). Его видимая цель -- моральное превосходство, а средства таковы, чтобы скрыть причину, прежде всего от себя. Последнее необходимо, иначе при-дется менять и цель и средства. То есть, опять же, надо разделять мораль и нравственность. Самолюбие -- это понятие нравственного типа, а скажем, тщеславие (не очень точное здесь слово), более свойственное женщинам, -- морального.* Поэтому, между прочим, моральная победа удовлетворяет женщин гораздо чаще и полнее. Нравствен-ная же сатисфакция моральными средствами не достигается, чему учит нас и литература, хотя бы и "Анна Каренина" (все ее главные герои сделали такую попытку). Существует, впрочем, и нравственное понятие "месть", для которой все сред-ства хороши.**
   ____________________
   *Определить, с чем в себе мы имеем дело, довольно просто: когда оскорбляется самолюбие, то нам неважно, считают ли другие при-чину этого оскорбительной, мораль -- наоборот. Достоевский придумал и дважды использовал следующий пример (найдите ошибку): "Мне вдруг представилось одно странное соображение, что если б я жил прежде на луне или на Марсе, и сделал бы там какой-нибудь самый срамный и бесчестный поступок, который только можно себе представить, и был там за него поруган и обесчещен так, как только можно ощутить и представить лишь разве иногда во сне, в кошмаре, и если б, очутившись потом на земле, я продолжал бы сохранять сознание о том, что сделал на другой планете, и, кроме того, знал бы, что уже туда ни за что и никогда не возвращусь, то, смотря с земли на луну, -- было бы мне все равно или нет?" (Стой, нейди! Варьянт! Тихон у Ставрогина спрашивал, будет ли ему легче, если его простит посторонний человек.) Здесь следует объяснить, что нравственные и моральные понятия по классификации Игры в бисер относятся к одной и той же области понятий, П, то есть с преобладанием понимаемой составляющей, но различаются в своих последовательностях противоположным направлением (к разным полюсам: моральные к полюсу, принадлежащему той же области, нравственные -- к полюсу, принадлежащему знаемой области).
   **Должен признаться, что никогда не мог понять мстителей, которые, воздавая обидчику, непременно хотят, чтобы от узнал, откуда на него такая беда. Эта "моральная месть" -- женская черта.

Стр16

   Вот отчего, когда даже по малодушию мужчина в подоб-ных случаях преследует ошибочную цель, чуткие женщины, видя фальшь, предполагают раньше всего мстительные побуждения и соот-ветственно реагируют, что уже мужчинам кажется несправедливым "лучшим способом защиты".
   Примером всему этому и служит "Диалог" Толстых. Смалодуше-ствовавшему, совершившему нравственную ошибку Л. Н. приходится все время поддерживать ее ложью. Из ложной гордости, стыдясь при-знаться в причине предельно личной -- уязвленном самолюбии, боясь нанести ему новый удар (что он, как развитый и сознающий человек должен был бы сделать -- расчесать рану -- для "высшего сладострастия"),* он выставляет аргумент общепринято-моральный:
   "Я. Нет, исключительное чувство старой (укол! А не старой?) замужней женщины к постороннему мужчине -- дурное чувство".
   И все-таки столь очевидное чувство Он пытается замаскиро-вать, якобы предоставляя ей нравственную свободу:
   "Она. Ну, как же быть мне теперь?
   Я. Покаяться в душе в своем чувстве.
   О. Не умею каяться и не понимаю, что это значит.
   Я. Это значит обсудить самой с собой, хорошо ли то чувство, которое ты испытываешь к этому, человеку, или дурное".
   Тут уже явная неправда. Покаяться именно и значит не обсу-дить, а осудить. Через три строки Он опять лжет и противоречит себе:
   "О. Я никакого чувства не испытываю, ни хорошего, ни дурного.
   Я. Это неправда.
   О. Чувство это так неважно, ничтожно.
   Я. Все чувства, а потому и самое ничтожное, всегда или хорошие или дурные в наших глазах".
   Кажется: что решать, если они и так "всегда или хорошие или дурные в наших глазах"? Сама же Она говорит: "... Да и нет в нем ничего дурного", но опять Он: "А до тех пор, пока ты не решишь, хорошее это чувство или дурное, и не признаешь, что оно дурное..." Это назы-вается добровольное признание под пытками. Поразительно! "Если ты признаешь, как ты признаешь теперь, что чувство это хорошее, то никогда не будешь в силах не желать удовлетворения этого чув-ства... Стало быть, все дело в том, чтобы решить (опять!), какое это чувство, дурное или хорошее". "Дурно я сделала, что сде-лала тебе больно", -- простодушно обнажает личную обиду мужа Софья Андреевна. "Вот это-то и дурно, -- виляет он, -- что ты раскаиваешься в поступках, а не в том чувстве, которое ими руководит".
   Она (вполне представимо, гусеница) снова говорит:
   "О. Я сделаю все, чтобы не огорчать тебя.
   ____________________
   *Впрочем, хотя и не здесь, но в письмах к жене он это делает.
  

Стр17

   Я. Ты не можешь этого сделать потому, что все дело не в том, что ты сделаешь, дело все в твоем отношении к твоему чувству. Ты должна решить сама с собой, хорошее ли это или дурное чувство".
   А в чем же, спросим мы, как не в поступках может выражаться отношение к чувству? Ведь он сам говорит об этой связи: "Я все время возвращался к тому, что если в душе чувство признается хо-рошим, то от него нет избавления и нет избавления от тех сотен тысяч мелочных поступков, которые вытекают из этого чувства и под-держивают его". И: "А не признав его дурным, она не избавится от него и не перестанет делать поступки, которые вызываемы этим чув-ством, поступки, видеть которые мучительно, и стыдно видеть их мне и детям." Выходит, Его беспокоят и Ее поступки, а не только и непосредственно "чувство, которое ими руководит". "Известие, что он приедет -- как всегда бывало -- было мне очень тяжело. Я молчал, но не мог уж заснуть и не выдержал, сказал:
   Я. Только что надеялся успокоиться, как опять ты будто приго-тавливаешь меня к неприятному ожиданию.
   О. Что же делать... Я не знала. Может быть, он заедет".
   И тут он снова пугается, что проговорился, и торопится от-страниться:
   "Я. Заедет он или не заедет, неважно, даже твоя поездка не-важна, важно, как я говорил тебе, два года назад говорил тебе, твое отношение к твоему чувству. Если бы ты признала свое чувство нехорошим, ты бы не стала даже и вспоминать о том, заедет ли он и говорить о нем".
   На этот случай, как видим, Он изображает даже такую психоло-гическую невинность, которая прилична разве младенцам. Кроме того:
   "О. Ну, что же будет, если я признаю чувство дурным?
   Я. То, что ты будешь бороться с ним, будешь избегать всего того, что поддерживает его. Будешь уничтожать все то, что было свя-зано с ним".
   Избегать, бороться и уничтожать, даже "не вспоминая и не го-воря"? И ведь говорит же Она: "Можно упрекать за поступки, а не за чувства. Мы в них не властны. А поступков нет никаких". А что же Он? Он в упор не замечает ее главной мысли, и в лучших полеми-ческих традициях отвечает:
   "Я. Как нет? А поездка в Петербург, и туда и сюда, и вся эта музыка?"
   Чем могла закончиться подобная "беседа"? Правильно, истери-кой. Она говорит, что Он ее задолбил. Он отвечает:
   "Я. Да я молился и желал помочь тебе.
   О. Все это ложь, все фарисейство, обман. Других обманывай, я вижу тебя насквозь. (И тут Она, надо признать, совершенно права: о ней он думал меньше всего).
   Я. Что с тобой? Я именно хотел доброе.
   О. Нет в тебе доброго. Ты злой, ты зверь. И буду любить добрых и хороших, а не тебя. Ты зверь".

Стр18

Занавес.

   Но вот чего действительно нельзя понять, так это того, что он сам все это написал и даже хотел отправить письмом к сестре жены. Почему не отправил? Наверное, не захотел компрометировать, проявил благородство.*
   Мы видим какое-то странное убеждение, по которому с помощью разумных доводов можно изменить чувство: "Она не может разумом влиять на чувство. У нее, как у всех женщин, первенствует чувство, и всякое изменение происходит, может быть, независимо от разума, в чувстве". Да разве это только у женщин так? "Разум-то ведь страсти служит" -- говаривал Свидригайлов.** А А. М. Долгорукий, тот так прямо говорил: "Именно надо вместо одного чувства вставить другое, чтобы заменить", и в пример приводил не женщин, а вовсе даже "одного генерала".
   Вот в этом и может помочь разум, который в данном случае представляет собой опыт прежних чувств, а по нашей терминологии знание Понимания. Разум не влияет на чувства, поскольку непричас-тен к их возникновению. Зато устанавливать связь между чувст-вами -- его прямая обязанность. В том же разговоре Толстой приво-дит следующий аргумент: "Пьяница или игрок очень любит жену, а не может удержаться от игры или вина, и никогда не удержится, пока не решит в своей душе, хорошее ли чувство его любовь игре и к вину". На самом деле это означает прямую борьбу двух чувств -- к жене и к игре либо вину (хотя на Руси не водится пьяниц, любя-щих жен), или, вот, к музыке и Льву Николаевичу, а разум на эле-ментарном уровне устанавливает их взаимную зависимость (хотя это не всегда просто: жена и бутылка -- предметы слегка различные, что бы там Фрейд ни говорил) путем анализа поступков и событий, вызванных тем и другим чувст-вом, или вызывающих то или иное чувство. Собственные поступки либо события, с ними связанные, с одной стороны, и чувства с дру-гой, непосредственно
   ____________________
   *Музыкальная эта история имеет любопытное завершение. В 1904 г., когда Танееву наскучило, видимо, дергать за живое признанного миром гения, когда духовная связь с Софьей Андреевной начала превращать его в посмешище, он решил от нее окончательно отделаться и повел кампанию насмешек, пренебрежений и унижений, но мелких и косвенных, которые не нарушают видимого приличия и легко, но не слишком старательно маскируются под недоразумение (известно, как это делается). Как и многие на ее месте женщины, С. А. стала настойчиво требовать выяснения и восстановления отношений, от чего Танеев виртуозно уклонялся (его редкие ответы на ее письма -- образец жанра). И уж когда С. А. окончательно убедилась, что ничего у нее не выйдет, она написала в своем дневнике: "Он толстокож и жирен и духовно и телесно". "Ягодки нет спелой". (История отношений см. "Литературное наследие, N найдете сами, 34г.?)
   **Здесь, пожалуй, только и хранится надежда на взаимопонимание.

Стр19

   коррелируют в так называемой совести, и ког-да какой-либо из первых нарушает баланс вторых, происходит "реше-ние в своей душе". Тогда дело разума определить те события, кото-рые были бы полезны, или поступки, которые способствовали бы под-держанию (но не установлению!) нового баланса. Вот сообразно этому и надо было действовать Льву Николаевичу. (Очень похоже, что он именно в таком употреблении разума отказывал женщинам, так как сам же признавал, что "нельзя заставить ум разбирать и уяснять то, чего не хочет сердце".)
   Но, может быть, кто-то не уверен, что разум не способен воз-буждать чувства или каким-то образом в них превращаться? Будь это так, разум потребовал бы совершенно нового для себя определения. Даже сам Толстой, приписывая своему разуму пророческие (для себя) свойства, говорил, что может предсказывать чувства, которые вско-рости будет испытывать, -- но предсказывать, а не вызывать.
   "Только когда это решено, возможно избавление", -- таким выводом заканчивает Толстой пример о женатом алкоголике. Но разумные решения в этих делах ничего не дают, иначе, например, все сразу бросили бы ку-рить. Бедная убитая лошадь связана с нами непосредственно, а разум способен связать только сигарету с каплей никотина.
  
  
  
   Вероятно, читателю могут показаться непропорциональ-ными или даже отвлекающими задержки на той или иной теме. Но вспомним, что Гессе предполагал возможность бесконечного разнообразия партий, сыгранных по всем правилам Игры в бисер.
   Так вот, о женщинах и мужчинах. Все взаимное непонимание полов проис-ходит от совершенно различной оценки жизненных явлений, благодаря различному их воздействию вследствие разного психологического склада и связанного с ним самовосприятия. И не просто разного, а зеркально разного (противоположный пол?), что, собственно, и дает нам надежду когда-нибудь свести концы с концами*. "Твой разлад (какой разлад?!), -- говорил Толстой жене, -- от этого-то и происходит, что ты не уясни-ла себе значения своих чувств". Напротив, разлад от уяснения про-исходит, уяснение является признаком разлада.
   Представьте себе некое тело, скажем, стержень, карандаш, к торцам которого приложены две сжимающие его силы. Теперь начнем перемещать точки приложения сил. При этом какая-то все большая часть стержня
   ____________________
   *Имеется в виду зеркальность как она представлена в схеме Игры: относительно центральной горизонтальной (иначе -- экваториальной) линии (v. infra).

Стр20

   начинает освобождаться от нагрузки. Наконец, насту-пает момент времени, когда эти силы, после схождения в общей точ-ке, начинают стержень растягивать, оставляя все меньшей его сво-бодную часть. Таким образом, две одни и те же силы могут играть противоположную роль, причем стержень символизирует детерминизм системы, перемещение сил -- развитие личности, а из точек схожде-ния складывается, фигурально выражаясь, запись в книге судеб, то есть весь потенциал, все качества личности, которые она может реализовать.
   Находящаяся на первом этапе женщина по мере развития эманципируется, что очень веселит или раздражает не могущих поверить этому мужчин, так как для последних развитие означает ограничение*, и уже на таком уровне осознания нравственного опыта, с которого очень многое не может не казаться пустяками. Конечно)(** я продолжаю говорить о людях, а не о стареющих скотах обоего пола) именно с возрастом все яснее эта кабала вознаграждается удивительной, сладостной свободой в отношениях с людьми (и свободой от отношений со скотами). Самый свободный человек -- тот, кто ограничил себя десятью заповедями***, но до той точки, с которой
   ____________________
   *Сначала здесь было слово "закабаленность". Но не лучше ли говорить о добровольно предпочитаемом самоограничении, невозможности уже найти что-то в обществе, в перемене мест (навеяно почему-то эстетикой H. James "Aspern's papers"), и это более безрадостная, трудная, без вдохновенного отшельничества сторона нравственного ограничения. Но не только нравственного и не только добровольного. Здесь отчуждение от жизни и вовсе не логическое понимание солипсизма, к которому приходят много думающие люди, один из которых в рассказе Чехова "Страх" говорил: "Когда я лежу на траве и долго смотрю на козявку, которая родилась только вчера и ничего не понимает, то мне кажется, что ее жизнь состоит из сплошного ужаса, и в ней я вижу самого себя". Это очень точно. Толчки и удары в стенки моего собственного "я" становятся все более упругими
   **Хочу предложить новый грамматический знак: полускобки (левые и правые) -- логическое продолжение односторонних скобок, с тем же смыслом в отношении обычных скобок, как точка с запятой в отношении точки.
   ***Это объясняется тем (если, конечно, наша Игра то, что мы о ней думаем), что часть экваториальной линии, проходящей через область "П", иначе называемая "линией Иисуса" (линия баланса между моральными и нравственными понятиями -- как ни странно, по пять заповедей с каждой стороны) соответствует максимальному числу понятий действующих (качество, выраженное производной нижеупомянутой функции).
   Здесь нам кажется целесообразным привести нижеследующий отрывок из "Введения в Игру"

Стр21

   ________________________________________________________
   "Главным конструктивным элементом схемы и в то же время един-ственным промежуточным звеном ее создания является разомкнутое кольцо. Во всяком случае, сколько могу припомнить (а тому как-никак десять лет), что-то подобное мне тогда представлялось; и толь-ко это впоследствии позволило мне применить к данному случаю вывод, сделанный и Джеромом Брунером, о "включенности опыта "схва-тывания" в некий более длительный процесс", и процесс не простого перебора вариантов. Никаких других зрительных образов использова-но не было, поэтому, когда схема была готова, я имел большую сво-боду в ее модификации. В частности, замена кольца пространственной восьмеркой дает в общей схеме новые интересные возможности. Оставим их, однако, будущим "изобретателям и рационализаторам" Игры. То же, что я сейчас предлагаю, более всего похоже на рисунок глобуса (чем разрешаю воспользоваться какому-нибудь корифею какого-нибудь "арта": земной шар -- площадка Игры, люди -- бисер).
   Круг сознания разделен на три сегмента вроде долек. Это три его области (там, где мы говорим о принадлежности к той или иной области, можно вспомнить о кругах Эйлера), средний сегмент -- разумная область, а в самой сере-дине, конечно, наша Игра.
   Две другие области покрыты сетью из меридианов, которые символизируют последовательности понятий, и параллелей, выражающих усредненный или эталонный уровень развития........................................................................................................
   Параллели своей длиной символизируют количество действующих понятий, соотносящееся с количеством понятий, составляющих опыт человека или человечества. Это -- универсальная картина развития. Действующие понятия -- зеленые побеги, опытные -- одревесневшие. Сначала появляется росток и темп развития самый высокий за счет наибольшего относительного при небольшом абсолютном количестве действующих понятий (Сноска: количество понятий, то есть увеличение их числа обозначает и соотносится с качественным развитием, и ничто ни во что не переходит.), затем этап расцвета с наибольшим числом действующих понятий, наконец, этап угасания с быстрым уменьшением числа действующих понятий в сочетании с большим опытом.
   Здесь наиболее подготовленными к Игре в бисер оказались, пожа-луй, естественные науки, в которых параллель получила даже собст-венное название парадигмы. Сравнительно легко будет вовлечь в Игру (точнее, понять эту вовлеченность) и морально-эгоистические поня-тия, также имеющие довольно развитые "право" и "государство". Конечно, Игра должна будет дать всему этому смысл и порядок, но недостатка в материале -- хотя бы на первых порах -- ощущаться не будет.
  

Стр22

   ________________________________________________________
   Сложнее обстоит дело с религиозно-нравственными и духовно-философскими понятиями. Но их неустоенность, неупорядоченность дает нам нечто не менее важное -- дает возможность яснее видеть те силы, которые в них стремятся к своему осуществлению; и особенно в высшей точке развития, на линия "экватора" или "перемены знака". В философии это близко к объективному идеализму, в религии... ну, назовем это линией Христа. Число действующих нравственных понятий здесь почти безгранично, и в то же время довольно полно укладывается в десять заповедей. Парадокс объясняется несложно. Вот запо-ведь "не убий" или "не укради". Обыкновенные люди обыкновенно считают, что убивать и красть нехорошо, но... допускают исключе-ния. Врага отечества можно убить на войне, а нехорошего человека можно покарать смертной казнью; украсть краденое или "плохо лежа-щее" -- не грех, и т. п. То есть в отношении людей мало -- или незна-комых и их поступков у нас на самом деле нет никаких нравственных понятий. Если же воспринимать заповеди безусловно, то нравствен-ных понятий тотчас окажется столько же, сколько существует объек-тов для их применения.
   Достичь в полноте этой линии и тем более остановиться на ней, отказавшись от упоительного ощущения различия добра и зла, смочь это -- поистине нравственное чудо на уровне нарушения физических законов (подброшенный камень застыл в воздухе!). Ну да ведь Хрис-тос, по преданию, и физические законы нарушал. Вот кто был по ту сторону добра и зла!" К сему следует примечание: "Курьеза ради, процитируем довольно курьезную книгу Набокова "Бледный огонь", именно примечание к строчке 101 его же поэмы "Pale fire": "Line 101. "No free man needs a God": When one considers the numberless thinkers and poets in the history of humane creativity whose freedom of mind was enhanced rather then stunted by Faith, one is bound to question the wisdom of this easy aphorism" (Перевод: "Никому из свободных людей бог не нужен. -- Когда вспомнишь о бесчисленном множестве мыслителей и поэтов, чья свобода сознания была скорее увеличена, чем подавлена верой, приходится подвергнуть сомнению справедливость этого незатруднительного афоризма".
   Размышления на тему "Нельзя быть свободным в истине, но истина сделает вас свободными" мы находим и в следующем отрывке: "Мне кажется, есть необходимость поговорить о внешних отличи-тельных особенностях Игры. Без этого все уже написанное может по-казаться противоречивым и беспорядочным, а все последующее -- не-обоснованным и неприменимым. Притом никакие исправления и уточне-ния терминологического и конструктивного порядка не способны прин-ципиально решить нашу теперешнюю задачу. Когда перестройку дома начинают с

Стр23

   ________________________________________________________
   разборки фундамента, мелких повреждений фасада не из-бежать. Все, что возможно -- это дать понять, что стены, крыша и архитектурные украшения, -- вся эта видимость не соответствует окон-чательному плану и нужна лишь для того, чтобы было ясно: это фун-дамент здания, а не что-то другое.
   Мы строим дом из старого материала: будь у нас даже новый, другой, нам пришлось бы его отвергнуть. Всякий материал имеет свои свойства, но согласившись с ними как с законом, мы будем доволь-ствоваться глиняной саклей.
   Манипулировать -- не значит быть свободным, не значит владеть. Это понятно любому толковому слесарю, а непонятно только нам, думающим, что свобода означает возможность солгать. Мысль изречен-ная есть ложь? Так, да не всегда.
   Когда слово лжет, мы его рабы, но "дважды два -- четыре" -- тут не солжешь. Тут и свобода (хотя, может быть, и не та, которой хотелось "человеку из подполья"). Пользуясь этой односторонней свобо-дой, лицо человечества перекосилось в ужасную гримасу. Оно перекашивалось столетиями, совсем незаметно для срока человеческой жизни; мы родимся в этом мире, он кажется нам нормальным (только иногда, читая книги, поражаешься несоответствию перемен материальной жизни, знаний о ней -- и неизменности мыслей о жизни, ощущений себя и мира, все тех же характеров, все тех же отношений между людьми, и хороших и дурных). Но каким прекрасным и уже бессмертным могло бы быть это лицо, если бы мы не попали под власть лгущего знака, если бы нашли общий, высший закон.
   Что говорить, закон искали, о нем мечтали, даже назвали его Игрой в бисер. Но открыть его можно было только случайно, по-пав в белый свет, как в копеечку, при совершенной случайности са-мого стрелка. (Кстати вот еще сторона, с которой неожиданно открывается реальность, возможность соединения в Игре науки и искусства, ведь часто науку определяют (тезис) как то, что тем или другим, рано или поздно (иногда одновременно) будет сделано, а искусство (антитеза) как то, что может сделать этот и только этот человек (Я написал это примечание значительно позднее: тоже в своем роде попадание).)
   Наша жизнь -- сон. Как заметил Достоевский, есть сны удивитель-но сильные своей внутренней логикой при полной неправдоподобности исходных посылок. Внутри него все правильно. Надо просто проснуть-ся. Но и проснувшись, как разбудить других?
   Ах как весело опровергать чьи-то частные ошибки, с каким лаконичным, изящным остроумием можно смеяться над ними, как при-ятно плескаться в уютных, ласковых волнах слов, показывая, что черное принимается за белое. Но что делать, когда лже-черное и лже-белое соединилось в стройную, восхитительную картину и назва-лось мудростью человечества? Черное от

Стр24

   открывается перспектива такой свободы, женщине еще очень далеко (а если честно, то она никогда до нее не дойдет, потому что не должна; при этом я не ставлю крест ни на одной личности, ведь даже физиологическая граница пола не так определенна,-- но женщина ли гермафродит?). Правильнее будет сказать, что это не точка, а (обозначенная на схеме) линия, состоящая, однако из точек, каждая из которых является экстремумом синусоиды, в которую разворачивается та или иная последовательность понятий (каждая из которых, напомню, дуга со своим радиусом: тоже параметр);-- это добавляет образности нашему выражению о перспективе. В соответствии с фазой развития находится не только то, чем человек является, но и, естественно, воззрения его на события внешнего мира, их оценка. Та сексуальная свобода, которая на мужчин навалилась такими путами и кандалами, тянущими назад, женщинами упорно воспринимается как прогресс. Да и то сказать, где им оценить деградацию культуры*? Прогресс же цивилизационный**, хотя и тоже выдыхающийся, труднее связать с межполовыми изменениями, видимо, потому, что можно быть спокойным за семью, а можно уже не думать о ней и таким образом обеспечить себе возможность заниматься пустяками. Вопрос тут, однако, сложнее, о нем разговор впереди.
   То, что мужчины мучительно переживают в себе как раздвоен-ность, и, повинуясь потребности понять других людей, переносят на них как оценку, -- то самое у женщин служит величайшей цельно-сти их характера. Чехов, "Рассказ неизвестного человека": "Мне казалось странным, что она все еще продолжала интересоваться нарядами и приходить в восторг от своих покупок. Это как-то не шло к ее искренней печали. Она следила за модой и шила себе до-рогие платья. Для кого и для чего?" А героиня "Бедных людей", переживая всю трагедию предстоящего брака со своим оскорбителем, посылала возвышенно влюбленного в нее Макара к модистке с поручениями насчет приданого и очень беспокоилась, чтобы он ничего не перепутал. (Вот оно, чутье-то действительности! И у такого молодого писателя.) У.--С. Моэм, "Луна и грош"(тот же перевод): "Меня озадачивали явные
   ________________________________________________________
   белого отличается всем, но как доказать, что мы видим негатив, а не фотографию, если и сам оригинал-то еще неведом? Да и знай мы его, разве могли бы мы найти ему другое имя? Дерево мы узнаем и назо-вем деревом и на снимке и на негативе. Начать, хоть как-нибудь начать пришлось бы с парадоксов, тотчас бы утонувших в пошлом море парадоксов. Затушевывать в негативе одно белое пятно за другим значило бы нарушать картину, лгать с первого шага. И ложь будет отвергаться, не говоря уже о враждебности в любом случае. Нет, если Игра не состоится, то лишь из-за "магии слова"."
   *И сексуальную тоже, не какую-то другую.
   **Который следует отличать от промышленного

Стр25

   противоречия в поведении миссис Стрикленд. Она была очень несчастна, но, желая вызвать мое сочувствие, всячески выставляла напоказ свое несчастье. (... I was innocently astonished that notwithstanding a real emotion she was able to dress the part she had to play according to her notions of seemliness). Так, например, не подлежало сомнению, что она заранее готовилась плакать, ибо под рукой у нее оказался изрядный запас носовых платков. Я восхищался ее предусмотрительность). Пользуясь этой односторонней свобою, но, если вдуматься, эта предусмотритель-ность делала ее слезы менее трогательными*. Я недоумевал: хочет ли она возвращения мужа оттого, что любит его, или оттого, что боится злословия?.. Я еще не знал, как противоречива человеческая натура."
   Как же нам, избавляясь от страха одиночества, избавиться от идеи понять всех и судить всех,. Как понять, что нет человеческой натуры, а есть натура человека, и что для одного -- противоречие, то для другого таковым не является. Если у женщин нет, например, ощущения внутренней раздвоенности, то откуда же возьмется самокритичность, отсутствие которой так резко бросается в глаза**. Толстой, дневник: "Тип женщины -- бывают такие и мужчины, но больше женщины, -- которые не могут видеть себя, у которых как будто шея не поворачивается, чтобы оглядеть себя. Они не то что не хотят каяться, они не могут себя видеть. Они жи-вут так, а не иначе потому, что так им кажется хорошо. И потому, если они что сделали, то потому, что это было хорошо". "У женщин ведь это все вместе уживается" -- говорил Свидригайлов. Именно ужи-вается, живет вместе как нельзя лучше. И то, что мы видим в каждом понятии, неизбежно должно сообщаться всему, в чем проявляется сознание, -- ничего удивительно, ведь, вспомним, все эти проявления вместе и по отдельности -- тоже понятия.
   Удивительно другое: почему роль знака для женщин и прочих первобытных народов и диких (случайных) коллективов до сих пор остается без исследователя? Разных классификаторов пруд пруди, от Фрезера до составителей атласа тюремных татуировок, а вот философия и психо-логия (на самом деле) здесь не ночевали. То ли пестрота отвлекает, то ли как раз в психологии дело? Еще в связи с этим, или, как почему-то говорят, в этой связи, любопытно, в каком обществе живущей представляет себя женщина, и какое, следовательно, общество она помогает (или даже ей помогают?) воссоздавать? И почему покушение на знак (не символ даже, а знак) вызывает совершенно одинаковую реакцию у гражда-нина племени Мумба-Юмба и у современной цивилизованной женщины, а именно реакцию отчаянной защиты личности, самой жизни? (Тут очень вовремя подвернулось высказывание Толстого: "Женщины движут всем. И это ложь, и оттого такое
   ____________________
   *Тот же случай, что и с макияжем (удачное, на редкость мерзкое слово).
   **"Женщина никогда вполне не раскаивается". ("Бесы")

Стр26

   раздраженное отстаивание. Попробуйте коснуться этого. Нет предмета, который более бы озлобил людей, а поддерживайте это, и вам все простится."
   Вот, может быть, и разгадка того, что нет исследователей или они неизвестны.)
   Женщине надавали множество самых противоположных в нашем понимании оценок и сделали из нее загадку. Женщина рациональнее мужчины, меньше впадает в крайности (и мозолистое тело у нее гораздо мозолистее), легко поддается внушению, действия ее непредсказуемы и проч. Да потому и лабильна, что бли-же к золотой середине*, то есть нет у нее балансира, или, продолжив аналогию со стержнем, потому что сжатая конструкция всегда менее устойчива, чем растянутая; потому и психически более стойка к внешним воздействиям, что даже не-разумные понятия у нее имеют признак разумности -- инертность в связи (в этой связи!) между собой.**
   Все объяснения -- в двухосновности понятий, а знак -- показа-тель связи частей понятия. Кажется, женщина вообще проявляет осознанный и искренний интерес лишь к тому и настолько, в чем и насколько видит, ощущает могущество знака; а знак создает иллюзию овладения понятием. Семейная жизнь, и мода, и амурные дела, и отношение к деньгам, к общественной иерархии и своеобразная религиозность...
   Да не обидится на меня читательница. У каждого мужчины полно "женских" недостатков в дополнение к собственным. У женщин это совершенно так же, зато они могут иметь и мужские достоинства, строго
   ____________________
   *А поскольку знак сам по себе середина, то слова, "не имея иного порядка" (по принадлежности к разумной области), перемешиваются, отсюда женская логика, то есть знак равенства между тем, что вовсе не одно и то же.
   **Стержневая аналогия помогает понять и нелепость предъявления одинаковых моральных требований к мужчинам и женщинам в половой сфере (т. е. в том самом единственном, что заставляет их различать, в том именно, что разделяет людей на мужчин и женщин). Для женщин естественно соединять в одном мужчине духовные и плотские стремления (что, между прочим, дает возможность по одному судить о другом и объясняет специфическую женскую жестокость в определенных обстоятельствах). Для мужчин такое -- воспоминание об утерянном рае (как, впрочем, и о ранней юности, когда любовь и sex были так явно различными чувствами). Зато, правда, дает им и преимущество: можно меньше пачкать душу, пачкаясь телом -- опять-таки, добавлю для объективности, в мужском представлении. "Мужчинам следует подниматься до целомудрия женщин, а не женщинам спускаться до развращенности мужчин", -- здесь Толстой прекрасно доказывает свою справедливость, ведь именно этот пункт -- главный во всяком женоненавистничестве, в том числе и религиозном.

Стр27

   запрещая мужчинам иметь женские, и контролируя эту монополию с помощью общественного мнения, находящегося всецело в их власти. Почему, кстати, женщинам стало можно носить и юбки и брюки, а мужчинам -- если не шотландец -- только штаны? Обидно-с!)
   Повторю: у женщин слабее связь между понятиями и сильнее, чем в среднем у мужчин, связь между частями понятия. Последняя поддер-живается посредством знака, который поэтому для женщин особенно ва-жен и насущно необходим.
   Кажется, ни одна девушка, из инстинкта психического самосохра-нения, не рискнет выйти замуж за мужчину, который, при любых его достоинствах, совсем не оказывал ей знаков внимания, положенных при ухаживании. При этом знак есть знак. Для знака "дарить цветы" го-дятся и орхидеи и ромашка; для знака "приглашать в кино" годятся и деревенский клуб и симфонический оркестр*. Если от таких вариаций и бывает иногда побочный эффект, то главную свою функцию и ромашки и орхидеи выполняют одинаково хорошо -- знак проставлен. А побочный эффект сглаживается тем обстоятельством, что знак имеет тем большую ценность, чем он более общий для всех, -- еще раз: именно знак, а не то, что им обозначается. Поэтому и авторство знака не имеет значе-ния: даже если знаки выдумывают мужчины**, то женщины
   ____________________
   *Набор таких знаков, как ему и полагается, хорошо известен ("красивое" ухаживание, ужин при свечах и прочая белиберда, от которой уже мутит -- и слышать в очередной раз и представлять себе всю эту "кофе в постель"), всегда под рукой, всегда к услугам кого угодно, и почти никогда не меняется, даже в своей "оригинальной" и сюрпризной части,-- так что Дон Жуану можно и удивляться и соболезновать. А каких знаков ждет мужчина от женщины? Вопрос оказывается неожиданным (очередной неожиданный вопрос). Хорошо подумав, какой-нибудь заскорузлый холостяк выдавит разве что "помыть посуду" -- да и то pro forma (он же знает -- даже он знает -- что редкая женщина хотя бы нейтрализует ту грязь и беспорядок, которые она вносит в дом). Более же всего мужчина хочет, чтобы женщина не требовала всего этого "уделения внимания" (как-то не замечают ужасной инфантильности этого выражения), потому что все это, если признаться честно, может дать женщине кто угодно, а не он (уровень заинтересованности кошки личностью хозяина). Тем более мужчину не спрашивают, какой он хочет видеть женщину, хотя только и слышишь, что мужчина должен быть таким-то и таким-то. Долгое время он сам не знает, а потом не решается сказать. Отсутствие, в общем-то, критериев выбора.
   **Именно то, что знаки придумываю мужчины, а женщины так падки на них, можно объяснить, что получив... нет, даже еще получая свободу, женщины забросили свое, истинное, важнейшее, но практически не означенное (именно потому что оно их, а не мужское) дело, и не придумали

Стр28

   заставят муж-чин исполнять их (за что от современников часто доставалось на орехи Тургеневу, психологически близкому к женщинам). Тут они как дети, слушающие сказку.
   Этот выход знака за пределы служебной роли мужчин обычно тяготит, каковая тягость в редкие периоды жизни скрашивается тем, не совсем, может быть, идеальным сочувствием радости, которая этим дос-тавляется женщине. К слову, общий мужской идеал -- это женщина, свобод-ная от власти знака хотя бы в той же степени, что и мужчины, -- вспом-ните Чичикова (даже Чичикова!), встретившего на пути губернаторскую дочку.
   Женщины, обладающие этим обаятельным качеством, даже при средней внешности -- настоящие покорительницы мужчин, -- понятно, что только невольные и, так сказать, природные.* Последнего условия никогда не поймут те женщины, у которых оригинальность оказывается еще большим слу-жением знаку, просто кривляньем.
   Впрочем, я говорил об идеале, а это больше, чем обаяние. Если мужчина способен уважать что-то женское, то это лишь целомудрие и преданность (не стоит употреблением слова "честь" размазывать эти понятия**). А поклонение знаку самым катастрофическим образом раз-рушает и то и другое -- рассмотрите сами. Если и случаются иногда стран-ные флуктуации, связанные в основном с рудиментами воспитания, то в главном, мощнейшем своем влиянии на женщин знак совершенно ясен.***
   "Тогда я еще не знал, какую огромную роль в жизни женщин играет людское мнение. Страх перед ним бросает тень неискренности на самые глу-бокие ее чувства" (Моэм, там же). Когда девушке 14-18 лет случается на людях попасть в неловкую ситуацию, скажем, испугаться какого-нибудь пустяка, то на ее вспыхнувшем лице так и написано: "На меня смотрят". И
   ________________________________________________________
   ничего лучшего, как устремиться туда, где бюрократия в самом широком смысле расцвела пышно и пестро.
   *Почему и кажется это свойство порочным, подозрительным, как, впрочем, и любая необычная черта характера.
   **Ну и, кончено, ценится то, что редко.
   ***Вообще, в воспитании женщин и руководстве ими европейские нравственные (христианские, в частности) категории неэффектив-ны; чувство греха надо в восточном духе заменять стыдом (именно поэтому это слово совершенно вышло из моды). В самом деле, -- так ли уж важно, что чувство собственного достоинства женщины, немыслимое без столь возвышающего ее сознания своей чистоты (ибо только в этом случае она действительным фактом восполняет общий своему полу психологический недостаток), будет найдено не в понимании того, что отличает человека от всего сущего, а в сравнении себя с другими, в брезгливости, непривычке к грязи. Мы заранее готовы простить все женские слабости, все огрехи этого пути.
  
  

Стр29

   бывает, что видеть это более досадно, чем трогательно, особенно для того, кто когда-то стал мужем такой девушки.
   Вообще, всякое живое, горячее отношение имеет личный характер, то есть конкретную направленность, как в собирательной линзе ("на тебе сошелся клином..."). Да и по другую сторону "линзы" все правильно, -- взять хотя бы "мнимый фокус" рассеивающей. Любовь, как всякое аристократическое чувство (хотя полюбить можно и козла, по поговорке) предполагает избирательность (так ее даже возможно определить), но чем больше сосредотачиваешься на чем-то, тем меньше замечаешь остальное; чем важнее для тебя избранник, тем более пренебрегаешь мнением других (я разумею -- не только о нем самом). Иными словами, любовь -- исключительное предпочтение. А для женщин это -- подвиг. "Разговор с Таней (дочерью) о том, что женщины нико-гда или редко любят -- т. е. отдают свое миросозерцание любимому чело-веку. Они всегда холодны. Она истинно сконфузилась, что я подсмотрел их truc" (Толстой).
   Я не знаю, изменяются ли социальные отношения полов -- вероятно, так, -- но там, где отношения мужчин и женщин изначально, непоправимо личные, там возможно лишь разрушение -- в семье, например, на поддержа-ние внешней оболочки которой (то самое "все счастливые семьи счастливы одинаково") с помощью замазки общественного мнения и материальной свя-занности часто уходят все женские силы. Но все-таки и эта оболочка, эта скорлупка то и дело обрушивается и, вероятно, давно уже разрушилась бы совсем, не будь для женщин семейный статус все еще средством уязвлять друг друга. Может быть, даже, теперь это вопрос моды всего лишь.
   Все это особенно очевидно теперь, когда нарушен вековечный баланс полов (чего стоит одна сексуальная революция, про которую всегда поче-му-то забывают сказать, что это женская сексуальная революция). Но, ко-нечно же, это было всегда, и всегда невеста прятала где-то большие холодные ножницы, которыми потом она будет стричь мужа под общую гре-бенку. А мужья всегда хотели быть для своих жен единственными во всем, и в прошлом и в настоящем и в будущем, и сентиментально мучились ощу-щением постоянно возможной "сдачи" себя, и сдачи, что самое обидное и безнадежное, не в пользу кого-то, а в пользу никого.
   Часто, когда жена оправдывается перед мужем или просто хочет его переспорить, то, если даже объяснение происходит наедине, она приводит аргументы, могущие быть убедительными для посторонних*. И если даже
   ____________________
   *Когда женщина спорит, она всегда лжет. (Семейные споры это уж 100%. Можно бы предположить исключения для отвлеченных тем, но как тогда быть с отсутствием "объективности духа", с тем, что она повсюду ударяется в

Стр30

   муж, гораздо лучше посторонних знающий свою жену и все обстоятельства жизни с ней, заведомо ей не поверит, она все-таки упорно будет "выступать перед присяжными заседателями". Бывает, что задумав обмануть, обхитрить мужа, жена заранее, на всякий случай, изготавливает вещдоки и свиде-тельские показания*, которым муж опять-таки поверить ни за что не смо-жет. Успокаивает это, что ли? Мужу также непонятно, но проясняется понемногу мысль, что супруга и на Страшный суд готовится привести свидетелей
   ________________________________________________________
   субъективность?) Спорить значит лгать. Спорить и не лгать -- такое сочетание для женщины просто бессмысленно. Как тогда спорить, и зачем? Гадко, если она лжет? -- не спорь с ней. Правды от этого больше не станет, зато сэкономишь много усилий: искать единственный правдивый аргумент против того, что могло бы быть правдой в целом мешке (и в мешке наготове) заведомой лжи, в том, что и придумывалось как ложь -- противная работа. А расчет всегда на это, иначе и быть бы ничего не могло. ("Даже мошенник предпочитает вести дело с честным человеком -- и в том торжество добродетели", говорил Лебедев).
   Приходится только учитывать, что если сразу не указать ей на ложь (а приберечь на потом, "сложить в сердце своем", как довольно кощунственно писал Федор Михайлович, и особенно достать в нужный момент со склада -- для этого ж надо ревизии делать!-- мужчина вряд ли способен),-- если не указать ей сразу, то женщина будет считать, что ей удалось тебя обмануть. Как она сама к этому относится -- дело другое, но ясно, что молчание поощряет. Ей, как мы только что сказали -- так же, как порой и детям -- очень трудно объяснить, что чужие -- не свои (хотя враждовать они умеют, точнее, любят; но тут, конечно, нет противоречия). Трудно объяснить, что лгать родным нельзя, что ложь, даже мелочная, разъедает отношения, и что если лгать своим, они становятся чужими.
   Но женщина будет говорить неправду только потому, что нельзя доказать, что она говорит неправду, будет говорить ее даже не думая, поверит ли ей тот, кому она лжет (поэтому ее обдуманная ложь почти всегда раскрывается), а только заботясь об убедительности ее для некоего деперсонализированного третьего лица, чем заменяет объективность духа -- отдает дань знаку. Но что же тогда остается для совести? (Она, может, и по совести считает это объективностью, но только не по своей совести, как заметил где-то Толстой.) И как ей объяснить, что ложь от правды отличается и полностью определяется желанием солгать. Женщины -- большие мастера "путать физику с этикой", как написано у Станислава Лема в "Кибериаде" (рассказ про "счастливого созерцателя бытия"), путать даже и объективность -- со справедливостью.
   *Психологически закон и суд женщинам дает, конечно, больше.

Стр31

   защиты и представить "документы".*
   И, кстати уж, о "признании под пытками". Мне кажется, у нас непра-вильная и вульгарная (может быть, под влиянием атеистического неве-жества) точка зрения на суд инквизиции в этом вопросе. При всех своих суевериях (которые нам тоже все труднее осуждать) они были не настоль-ко глупы, чтобы пытками стимулировать честность. Просто тогда (как и у нас недавно) была такая судебная концепция, при которой признание обвиняемого требовалось до последней возможности.** И я легко представ-ляю себе, что находились такие ведьмы, которых никакими силами нельзя было заставить признаться в самом очевидном, самом доказанном преступ-лении, из которых правду надо клещами доставать.
   Так что и к Толстому в "Диалоге" можно отнестись "гуманнее, хотя и без сочувствия".***
   "Не говоря уже о любви ко мне, которой нет и следа, ей не нужна и моя любовь к ней, ей нужно одно, чтобы люди думали, что я люблю ее". Так Лев Николаевич писал о Софье Андреевне (я столь обильно цитирую дневники Толстого, будучи уверен, что подобные высказывания окажутся неожиданными для большинства читателей; остальные же, напро-тив, смогут только оценить мою сдержанность). Еще: "Я 70 лет все спускаю и спускаю мое мнение о женщинах, и все еще и еще надо спускать". "Вспоминал, что дал мне брак, страшно сказать. Едва ли не всем то же". И даже: "Романы кончаются тем, что герой и героиня поженились... Надо начинать с этого, а кончать тем, что они разженились, то есть освободились. А то описывать жизнь людей так, чтобы обрывать описание на женитьбе, это все равно, что, описывая путешествие человека, обрывать описание на том месте, где путешественник попал к разбойникам." А Софья Андреевна восклицала:
   ____________________
   *"Катя, вы в бога верите?" "-- А как же?" и т. д. из "Рассказа неизвестного человека".
   **Время от времени и теперь приходится слышать, как перечисление доказательств вины начинают с признания обвиняемого.
   ***"А кстати: не припомните ли вы, Родион Романович, как несколько лет тому назад, еще во времена благодетельной гласности осрамили у нас всенародно и вселитературно одного дворянина -- забыл фамилию! -- вот еще немку-то отхлестал в вагоне, помните?.. Ну-с, так вот мое мнение: господину, отхлеставшему немку, глубоко не сочувствую, потому что и в самом деле оно... что ж сочувствовать! Но при сем не могу не заявить, что случаются иногда такие подстрекательные "немки", что, мне кажется, нет ни единого прогрессиста, который бы совершенно мог за себя поручиться. С этой точки никто не посмотрел тогда на предмет, а между тем эта точка-то и есть самая гуманная, право-с так!" (Достоевский, "Преступление и наказание").
  

Стр32

   "Разве может Лев Николаевич отрицать брак! После тридцати лет супружеской жизни! Его не поняли." (воспоминания Жиркевича по пово-ду "Крейцеровой сонаты"). Самое забавное, нет никакой вероятности, что она представляла, до какой степени права.
   "Его не поняли"? Конечно, без помощи жены бедный граф не мог понятно выражать свои мысли, и ее это так беспокоило, что ему приходилось заво-дить "тайные дневники" и носить их в голенище, откуда супруга их все-таки, как сказано в комментариях, "находила" (вероятно, когда чистила ему сапоги), а он огорчался, что "потерял маленькую книжку".
   Ну да жены великих людей -- вообще тема веселая. Причем даже нет необходимости говорить о женах непризнанных при жизни великих людей. А так как про них, жен, кроме того, что они были женами, знать боль-ше нечего, то картина получается довольно выразительная.
   Счастливая супружеская жизнь Толстого более-менее из-вестна. Но вот и жена Достоевского после его смерти "редактировала" его записки, да не просто вычеркивала то, что ей не нравилось, а выре-зала ножницами, не понимая, что лучшей характеристики, чем эти кощун-ственно изрезанные страницы, не сумел бы ей дать даже сам Достоевский. Как тут не вспомнить, что "в женщинах нет ни малейшей объективности духа" и что они повсюду, именно повсюду ударяются в самую жалкую субъ-ективность, не позволившую понять этим женщинам, что судьба, как в лотерею, подарила им близость с такими людьми, один лишний день кото-рых, одна лишняя страница могли, без тяжких трудов и крестных мук, послужить оправданием всей их жизни. Но разве им нужно это оправдание?
   А чем плоха история женитьбы и семейной жизни Чехова, самого, мо-жет быть, трезвого человека в данном вопросе?* Это типичный пример того, как с помощью соблазнения, вымогательства, жалоб и планомерной осады женщина берет то, что ей совершенно не нужно.** (Тут интересен эпизод,
   ____________________
   *И все-таки, выходит, недостаточно трезвого, тут же испившего (без сомнения, для него особенно приятную -- одна история с Дроздовой чего стоит) похмельную чашу скабрезности такого жениховства.
   **Снова попытайтесь представить перемену ролей. Это так же трудно, как понять, что Ольга Леонардовна действительно получила то, что ей было нужно, то есть понять что она получила. Примечательно, что мужчины, на обязанности которых лежит придумывать слова, не нашли ничего более вразумительного, чем "упрямство" для названия того механического, начисто свободного от рефлексии, ничего не слышащего, остекленелого упорства, с которым добиваются первого брака (не детей!) большинство женщин в возрасте "скорее 30-ть, чем 20-ть". Многие так и женятся, из жалости (в сочетании с еще одной причиной, о которой ниже) -- и конечно, ничего

Стр33

   когда Книппер "по секрету" проговаривается своему шефу Станиславскому, что "вопрос о ее браке с Чеховым решен", в то время, когда Чехов об этом еще ни сном ни духом, и считал себя совершенно свободным*). А больной, сознательно глядящий одним глазом в могилу писатель не то чтобы очень хотел, но и не слишком сопротивлялся, и только подсмеивался над предстоящей женитьбой, подписываясь в письмах к тридцатитрехлетней невесте "Старцем Антонием" и "Академиком Тото". При всех своих уже законнобрачных соображениях об "адской холодности", представлял ли он, что на другой день после его смерти безутешная (еще на 50 лет)** вдова
   ________________________________________________________
   хорошего из этого не получается, как из любых уступок "этому классу" (попы и женщины -- два класса, малейших уступок которым Шопенгауэр советовал избегать),-- из жалости, лишь усиливающейся оттого, что невесте очень часто не хватает ума скрыть, что в женихе она видит дичь... нет, не видит, потому что это никак не охота, но относится как к дичи, причем с характерным ветхозаветным душком: с изначальной враждебностью и подозрительностью, и презрением, когда дело сделано. Ни благодарности, ни бережности, ни свойственного даже пигмеям тотемного артистизма или чувства, с которым культурный человек слушает новость о побеге из тюрьмы -- ничего этого нет и, конечно, не появится во всех этих посмертных цензурах и письмах Москва -- Ялта, в одном из которых Книппер, считая это комплиментом и повторяя газетную глупость, назвала Чехова "нашим русским Мопассаном". Жаль, что есть чувства, в которых не признаются, а то было бы интересно узнать, насколько ему, русскому Мопассану, хватило забавляться новым семейным положением и когда именно вновь стало перевешивать чувство, что делаешь -- и уже сделал -- без всякой разумной причины что-то ненужное, лишнее, глупое, словно проснулся в четыре часа дня после попойки, чувство досады на то, что тебя холодно и мелко использовали, как романтического дурака, клоуна в чьем-то фарсе, и чеховское же "если боишься одиночества -- не женись".
   *"Мило!", как сказал по аналогичному поводу чеховский "учитель словесности". (И хорошо все-таки, что не он сам.)
   ** Несколько раз я вычеркивал и снова вписывал эти "50 лет": казалось, будто я попрекаю долголетием. Однако это очень характерная черта -- несокрушимое здоровье всех этих дам, "посвятивших свою жизнь" (и половину ее -- памяти), вдов и сестер писателей, артистов, академиков,-- бывших столь хрупкими и болезненными, сильно лечившимися женами. Не знаю, более ли симпатичен другой, более откровенный тип веселых вдов -- тип Христины Дмитриевны из "Случая из практики" (с более флегматичной и национально-чувственной разновидностью по Маркесу ("Любовь во времена холеры")), которая, "кушая, утирала рот кулачком, и видно было, что она жила здесь в свое полное удовольствие" -- случай как раз Марии Павловны;

Стр34

   Сядет писать мемуары в форме писем к покойному: "Помнишь ли ты, Антоша..?" О-о!
   Где же они в действительности, где их искать, этих Душечек с идеальной женской любовью (женским проявлением любви)? Где Агафьи Матвеевны сочинения Гончарова, который сам не женился и неоднократно хвалил себя за такое благоразумие? (Агафья Матвеевна,-- вспоминайте, вспо-минайте, читатель!-- жена Обломова). "Она проторила тропинку к могиле мужа и выплакала все глаза, почти ничего не ела, не пила, питалась только чаем и часто по ночам не смыкала глаз и истомилась совсем. Она никогда никому не жаловалась и, кажется, чем более отодвигалась от минуты разлуки, тем больше ухо-дила в себя, в свою печаль, и замыкалась ото всех. Никто не знал, каково у нее на душе... Она поняла, что проиграла и просияла ее жизнь, что бог вложил в ее жизнь душу и вынул опять; что засветилось в ней солнце и померкло навсегда... Навсегда, правда; но зато навсегда осмыслилась и жизнь ее: теперь уж она знала, зачем она жила и что жила не напрасно. С летами она понимала свое прошедшее все больше и яснее и таила все глубже, становилась все молчаливее и сосредоточеннее..." Эх, писатели! Морочат голову.
   А вот Моэм поступил благоразумно, поместив преданную Ату (жену Гогена) на Таити. Кто его знает, может быть там, на Таити... В романе "Пироги и пиво" он написал о женщинах нечто нецитируемое, и доказал свою правоту популярностью у женщин своего приятно-циничного "Театра".
   На эту тему Чехов: "Я не люблю, когда реалисты-романисты клевещут на женщину, но и не люблю также, когда... стремятся доказать, что если она и хуже мужчины, то все-таки мужчина мерзавец, а женщина ангел* (случай как
   ________________________________________________________
   и как "вся фабрика работала только для ее удовольствия", так же кажется, что и писатель Чехов работал и кашлял, а позже кинорежиссер NN работал и пил только для того, чтобы эти дамы могли наслаждаться "вращением" и до и, едва ли не больше, после. ("Желаю, чтоб укусно" -- так в письме Чехов передавал привет одной общей знакомой.) Не знаю, повторю, но вообще, глядя на лица и фигуры обоего пола и разного рода служителей -- от бога и искусства до народа, закона и отечества -- понимаешь, что это удивительно полезное занятие. сядет
   *Остроумная фраза есть у Генри Джеймса. Там две феминистки разбирали страдания женщин "в историческом аспекте", и когда доходило дело до сопоставления добродетелей и преступлений некоторых персонажей того и другого пола, то отрицательные женские поступки "were very satisfactorily classified": "If the influence of women in the past accounted for every act of virtue that men had happened to achieve, it only made the matter balance properly that the influence of men should explain the casual irregularities of the other sex". Не буду переводить, чтобы дать тем читателям, кому это
  

Стр35

   раз "Театра", где ирония автора замаскирована слишком уж хорошо). И мужчина и женщина пятак пара, только мужчина умнее и справедливее". Опасаясь обвинений в неджентльменском тоне, приятно "заложить" не кого-нибудь, а Антона Павловича, раз уж его по недосмотру запатентовали как 100%-го интеллигента. Вот еще (ударение по очереди). "Справедливость, кажется, органически им (женщинам) несвойственна. Человечество инстинктивно не подпускало их к общественной деятельности; оно, бог даст, дойдет до этого и умом". Каково? Причем это не слова какого-нибудь персонажа, самодура-реакционера, а личное мнение Чехова, выраженное в доверительном письме (попробовал бы он это напечатать, Бобок!) А вот мнение персонажа от первого лица (подразумевается автор): "Уже одно стремление женщин к образованию и равноправию полов, которое я понимаю как стремление к справедливости..." Эту цитату какая-то общественная деятельница попросила у Чехова в качестве эпиграфа к сборнику "в пользу учащихся женщин" или чего-то вроде. Чехов, конечно, не отказал. Не правда ли, интересно сопоставить? Стало быть, он так же серьезно относился к стремлению женщин к образованию и равноправию, как и к стремлению их к справедливости, которая им "органически несвойственна". Но если без шуток, то несправедливость, конечно, не сама по себе и что-то она, конечно, означает*.
   Тут естественно опять приходит на ум Розанов, и для любознательных читателей я приведу два высказывания о Розанове. Первое принадлежит Чехову (письмо к Суворину), второе Толстому (по воспоминанию Сергеенко): "Принадлежит он к той же категории, что и Розанов,-- так сказать, по тембру дарования. У это категории нет определенного миросозерцания, есть лишь громадное, расплывшееся донельзя самолюбие, и есть ненавистничество болезненное, скрываемое глубоко под спудами души, похожее на тяжелую могильную плиту, покрытую мхом". "Я люблю читать Розанова. Читаешь, все превосходно, и ничего не остается в голове. Просто удовольствие".
   С последним мнением особенно хочется согласиться, глядя, как Розанов заканчивает вышеупомянутую статью. Вывод или выверт или мораль сей басни такова: ввиду очевидности того, что "собственно учение, любознательность не только были побочны среди мотивов их (курсов) основания, но и вовсе не играли в нем никакой роли",-- ввиду этого образовательное движение объясняется "вечно женственным стремлением
   ________________________________________________________
   нужно, возможность поупражняться со словарем
   *Хотя бы то, что она такое же и родственное проявление интеллектуальной неразвитости в этике, как недостаток "объективности духа" в искусстве.
  

Стр36

   быть любимой, осуществлять с глубокой преданностью чужой идеал, с самоотвержением становиться тем, чего от нее ожидают (потому, дескать, что "в мужчине возник идеал жены-друга, матери-ментора"), и покорно, податливо, безвольно она подчинилась этому идеалу; даже более -- она ринулась радостно ему навстречу..." (Вот это "даже более" -- момент истины). Позвольте, о каком "мужчине" идет речь? О конкретном муже или отце конкретной курсистки? О-па!
   Если непосредственно личного не было в "образовании", то ровно столько же его было и в "преданности чужому идеалу". "Быть любимой" (не любить) и -- "преданность"... Далее. Если "видно, до чего все общество принимало участие в "движении" женщин к образованию", то какое же самоотвержение в том, что "женщина 60-х -- 70-х годов вступила в эту волнующую, обаятельную атмосферу всеобщего (мой курсив) к себе внимания и нового восхищения"? Вот ради него, внимания, предавались ("безвольно", ого!) семьи, бросались дети (большинство этих разных "курсисток" были вполне взрослыми дамами), совершались побеги в "социал-демократические коммуны", множество примеров чего упоминается в письмах и Любовь во времена холерызаписках современников. Дела, конечно, давно минувшие, но все это вехи. "Вечная женственность" меняет только модные формы.
   Вообще, такие "ринувшиеся радостно" женщины -- зрелище в высшей степени тошнотворное, вроде пиявки, разбухающей от крови. И сущность та же -- паразитирование. Можно навскидку назвать с десяток как литературных так и вполне реальных личностей от вскакивающих на столы "чечеток" (Лесков, "Загон") и (Достоевский, "Бесы") "севших на иголку" --не на иглу!-- курсисток (у юных все мило, да только юность быстро проходит), от нигилисток и народоволок через "нашедших себя" сестер милосердия в Первую Мировую (Ремарк, "На западном фронте без перемен") и наших "героинь" гражданской войны (Тэффи, "Зверь") до современных школьных директрис, воспитательниц детских садов и приютов, а также бесчисленных общественниц, собирающих деньги на... что-то. Конечно, могут возразить, что рядом с этими вариациями старшей медсестры из "Кукушкиного гнезда" всегда стоят заинтересованные мужчины и что, хвала Юпитеру, есть много женщин, не подходящих по характеру на такие роли, однако ниша эта все-таки настолько специфически женская, что мужчины (и даже полмужчины) нечасто покушаются на нее, чтобы не быть сметенными "радостно ринувшимися" в нее женщинами. Бешеную конкуренцию приходится выдерживать даже на самых маленьких должностях, где только можно "не пускать". Здесь тоже могут возразить, что таким образом женщина выполняет важнейшую, полезнейшую функцию, и следует быть только благодарными... Но если при этом решаются личные проблемы, то потребность в этой функции настолько вырастает... впрочем, законы
  

Стр37

   бюрократии известны. Когда же (а при недостатке объективности и справедливости так и будет) пытаются компенсировать самые личные проблемы... Словом, человечество не только "умом не дошло", но, кажется, и инстинкт потеряло.
  
   Понятно, что, судя по себе, женщины переоценивают важность знака и для мужчин. Более всего и по-настоящему женщин затрагивает и до озлоб-ления возмущает серьезное проявление свободы их мужчин от знака. Даже измену ей простить легче. Соответственно, "идеальный муж" -- тот самый дикарь из Мумба-Юмба, хоть и цивилизованный.
   Этими же общими правилами объясняется и семейный конфликт Толстых ("каждая несчастливая семья несчастлива по-своему"? Ой-ой!). Все "музы-кальное увлечение" Софьи Андреевны в том и состояло, что ей в жизни с мужем недоставало именно знаков. Со времени "духовного перерождения" Л. Н. это был просто настоящий голод, и, право, трогательна та жадность, с которой С. А. насыщала свое чувство, имея уже тринадцать детей и семь внуков (все эти "записочки и тайные свидания у рояля", как она сама признавалась).
   "Побольше знаков" -- к этому сводятся все рекомендации мужчинам по поводу отношений в браке. Но самому себе комплиментов не делают -- такой ценности семьи эти советчики не видят, не понимают.
   Мужчины иногда поступают против совести, женщины же -- никогда. Женщина не только легко лжет, но и легко поддается на ложь. Для мужчин такое сочетание трудно постижимо. Оно показывает абсолютность влияния знака на психику женщины -- знак заставляет ее и лгать и верить.* Женщина, отдавая слишком большую дань знаку, чувствует себя имеющей право на "свободу совести", и осуществляет это право опять же через знак (связь частей понятия, напомню, ослабляет связь между понятиями). Часто женщина хитроумнейшим образом, околичностями и недоговариванием создает у мужчины твердейшие (и ложные) представления, уверенность в каком-либо факте, но если она прямыми словами не сказала прямую ложь, то
   ____________________
   *Я думаю, точная формулировка будет такой: когда женщина хочет быть честной, все сводится к не знаковой даже, а словесной честности. На близкую нам тему у Шопенгауэра есть два небольших трактака: "О любви" -- почти все ерунда, и "О женщинах" -- где можно одобрить почти каждую страницу и почти без оговорок. Одно из сомнений относится к фразе: "В силу этого (отсутствия разума), может быть, и немыслима вполне правдивая и непритворная женщина. На том же основании они так легко провидят чужое притворство, что перед ними рискованно и прибегать к нему" -- последнее скорее говорит о личном опыте простодушного немца.

Стр38

   с гордостью (особенно молодая женщина) заявляет, что всегда говорит только правду.* И обратно, если есть малейшая формальная возможность назвать имевшим место то, чего не было -- это будет сделано. При этом всегда заготавливается возможность сказать (опять сказать!), что так показалось. Если же такой возможности нет или ложь не отрепетирована, то уличенная женщина (как и ребенок в подобном случае) наверняка предпочтет стоять до последнего и подпирать одну ложь другой, доходя даже до абсурда. На этом построено немало занимательных пьес и рассказов, но хорошо, когда все хорошо. Если женщины морально готовы быть адвокатами, то свидетелями -- не всегда. Субъективность, конечно. Отмечая слишком частые случаи лжесвидетельства женщин, Шопенгауэр сомневается, следует ли их вообще допускать до присяги**.
   Вообще, это самое сложное -- объяснить женщине, что в словах нет честности, если ее нет в поступках. Женщина может гордиться этой словесной честностью и одновременно говорить ложь. Почему? Потому что для женщин слово -- и, шире, знак -- это такая святыня, которую даже и невозможно осквернить. Так и дикарь мажет маслом или сечет розгами деревянный кумир, однако же поклоняется ему. Это действительно очень сложный психологический феномен. Даже такой психолог как Достоевский ограничился констатацией его в образе Грушеньки (довольно чистой представительнице своей расы) и в довольно узком аспекте: кого люблю, того и мучаю.***
   ____________________
   *В этом мужчина может найти немало средств для ехидных манипуляций развлечения ради или с намерением, с применением стандартных приемов -- мечта буржуйского "Ученика" -- вроде закрепления полученных результатов путем огласки, то есть того самого приема при свидетелях, которым женщины регулярно пытаются насиловать мужчин, будучи не в состоянии понять и поверить, что мужчин он "не берет" и только вредит им самим... Можно этим и потоньше распорядиться, позвав в свидетели сам знак. Например, если не хочешь обременять себя более чем теплыми отношениями (а во многих это означает сделать их более продолжительными), то не нужно давать ей говорить о любви (это важнее, помимо того, что имеет другой эффект, чем говорить о любви к ней): некоторые женщины способны дойти до вершин любовной страсти, если только начнут говорить, как тебя любят. В отношении других женщин это несколько похоже на мучительство, но что делать... Или так или лучше уж никак.
   **"Бабы ведь врут иногда", как гораздо интеллигентнее заметил Чехов в одном из своих частных писем (более частном, чем личном).
   ***Ну и, конечно, в совете Митьки Алешке не просить прощения у женщин, к которому нужно было бы добавить совет не требовать от них извинений.
  

Стр39

   Иногда для мужчин облегчение -- объявить о своем скверном или позорном поступке, если другие могут негласно знать или подозревать о нем. Для нормальной женщины подобные признания намного труднее, вынужденнее и обычно сопровождаются истерикой, вызванной, видимо, ощущением, что менее важному, внутреннему осуждению, она жертвует более важным, знаком (общим для всех).
   Если раскаивающиеся, испытывающие чувство вины женщины и существуют где-нибудь кроме повестей, сочиненных мужчинами, то такую жен-щину воображение как-то автоматически рисует в обстановке палаты N 6. Можно представить женщину, демонстрирующую раскаяние в подражание ге-роиням помянутых повестей, но это амплуа не относится к числу излюблен-ных ими (вероятно, не чувствуют внутреннего призвания). Гораздо охот-нее они играют роль невинно оскорбленной. Свидригайлов: "Я уж о том и не говорю, что у женщин случаи такие есть, когда очень и очень прият-но быть оскорбленною, несмотря на все видимое негодование. Они у всех есть, эти случаи-то; человек вообще очень и очень даже любит быть ос-корбленным, замечали вы это? Но у женщин это в особенности, даже можно сказать, что тем только и пробавляются". (Психологи утверждают, что противоречивость мужской натуры проявляет-ся уже в том раннем возрасте, когда еще нельзя говорить о серьезном влиянии дурных образцов: девочки любят притворяться хорошими, мальчики -- плохими).
   В тех же случаях, когда знак не только дает возможность поактерствовать (может быть, актерство женщин, и вообще, -- только пристрастие к стандартным положениям*), но и в самом деле важен, тогда он оказывает на женщин странное влияние. Так, она может искренне оскорбиться, когда ее обвиняют в том, в чем она и сама прекра-сно знает себя виноватой -- даже в каком-нибудь совершенно недвусмыс-ленном факте (такие реакции
   ____________________
   *На эту тему хорошо высказался Бунин в "Жизни Арсеньева": "Я ненавидел его (театр), все больше убеждался, что талантли-вость большинства актеров и актрис есть только их наилучшее по сравнению с другими умение быть пошлыми, наилучше притво-ряться по самым пошлым образцам творцами, художниками.", и далее (глава 12). -- весьма узнаваемые "оригинальные" театральные изыскания якобы "се-год-ня-шнего дня". Там же его, Бунина, автобиографический герой после нескольких неудачных попыток соединить посредством объективного (не общего!) чувства красоты поэзии свою душу с душой возлюбленной "читал ей уже с тайным укором: "Солнца луч промеж туч был и жгуч и высок,\ Пред скамьей ты чертила блестящей песок..." Она слушала одобрительно, но, вероятно, только потому, что представляла себе, что это она сама сидит в саду, чертя по песку хорошеньким зонтиком".
  

Стр40

   случаются у детей). Например, леди Макбет Мценского уезда "непритворно вспыхнула", когда муж обвинил ее в измене, а горничная из "Рассказа неизвестного человека" оскорбилась, когда ее назвали воровкой (женщины в подобных случаях удивительно умеют пере-скакивать через факт). Или еще, например, при объявления чего-то важного женщина переживает это как что-то совершенно неожиданное, тогда как давно ожидала этого события, была уверена, что оно произойдет или даже знала о нем ("Черный монах"). Я (за общеизвестность) беру примеры все из литературы, хотя кто же не видел их в жизни.
   Не будем уж говорить о решающей важности знака для того факта, что исте-рические (демонстративные) характеры среди женщин встречаются все-таки гораздо чаще, чем у мужчин. Тут особенно показательна статистика самоубийств. Завершен-ных самоубийств среди мужчин не на проценты, а в несколько раз больше, чем у женщин, а "попыток" их среди женщин в несколько же раз больше*, чем среди мужчин. Обычно говорят, что дело здесь в эмоциональности, в же-лании душевного тепла, но вероятно, тепло спасло бы и мужчин, -- из интеллектуальных соображений мало кто вешается; стало быть, дело в выборе средств. Такое разительное соотношение явно указывает на соответствующую предрасположенность всего пола, тем более, что социаль-ные роли полов со времен Катерины из "Грозы" если и не сровнялись, то прилагаются к себе представителями их практически свободно. Последнее и важно для нас. Так что когда в противовес пресловутой мужской раци-ональности ставят (нужно же что-то поставить) женскую эмоциональность, то терминология эта нуждается в очень существенном уточнении.
   Одним словом, все дело в среднестатистическом распределении по полам, которое мне кажется очень показательным и соответствующим нашей задаче на этом этапе разъяснения правил Игры: я хочу проиллю-стрировать всеобщие качественные различия, различия на атомарном уровне, а пол -- это, с одной стороны, никак не специальность (хотя иногда профессия), а с другой, даже самые мелкие вопросы мужчина и женщина решают немного по-разному. А так как автор этого сочинения мужчина, то странности и особенности ему легче увидеть в женщинах.
   Кажется, идея знака близка к идеям законности и порядка, однако и их развитие тормозится преувеличением роли знака. В создании госу-дарства (или, скажем, предприятия) женщины не способны пойти дальше племени, размеры которого ограничиваются пределами личной и непосред-ственной власти (стиль руководства). Женщины вовсе не хотят руководить, они хотят
   ____________________
   *Кажется, в шесть -- по одним данным
  

Стр41

   царствовать.* Но даже монархическое государство основано на равенстве. Там же, где есть общество женщин, там, по выражению Лермонтова, тотчас явится высший и низший круг, -- смесь знаков общения со знаками различия. При этом "женщины чина не имеют", по выражению Наполеона. Вообще женщины слишком одинаковы, чтобы не искать различий между собой. А это уже скандал (тут и необходимое для него условие). Один современный писатель (тот самый, которому В. Шкловский, разумея женщин, сказал: "запомни, мой мальчик: мы -- синие, они -- зеленые"),-- так вот, он написал следующее: "Теперь попробуем сказать даме: "Дорогая, пойми ради бога, ты такая же, как все остальные четыре женских миллиарда на планете... "Какой философ возьмется объяснить, отчего мужики не сопротивляются тому, что все они одинаковые, а женщины так отчаянно сопротивляются даже легкому подозрению в их похожести?"
   (Важно не путать равное с одинаковым (вечный рекламный прием). Для равенства достаточно иметь некий уравнитель. Например, для имущест-венного равенства достаточно существования денег, "общего знаменателя"** в своей сфере, чем они и интересны. Одинаковость же интересуется не знаменателем, а числителем, и достичь удовлетворения ее (справедливо-сти, как многие считают) почти невозможно. В побудительных мотивах к тому и другому нет ничего общего, и сдерживаются они только общей сре-дой обитания, личностью, так же как общей средой обитания сдерживается распространение мух, потомство одной пары которых могло бы, не встре-чая сопротивления, в короткий срок покрыть всю Землю).
   Да и осуждают друг друга женщины весьма своеобразно, всегда только за отступление от знака, хотя и притворяются, что за побудительные мотивы. Слишком уж хорошо они понимают друг друга. (С. Моэм, "Пустячный случай": "Она сама была женщиной и инстинктивно знала, как при таких обстоятельствах женщина будет вести себя. Она с негодованием говорила о леди Кастеллан, однако на ее месте -- и она это смутно чув-ствовала -- вела бы себя точно так же")***. Я думаю, что в чисто женском суде еще заметнее были бы те случаи, которые хорошо видны и сейчас (и не только в суде, и не только среди женщин), когда, кажется, судят не только за преступление, а и
   ____________________
   *Из тех, кто не согласится с этим, найдется ли хоть один, кому довелось работать под началом женщины?
   **Ссылка на следующую цитату из книги "Игра в бисер" Германа Гессе: " ... не только поставить рядом все отрасли знания, но и вывести их друг из друга, найти их органичный порядок. Он был на пути к поискам общего знаменателя, а это одна из основных идей Игры в бисер".
   ***Сам знак, к которому женщины так близки есть общим, одинаковым для всех или стремится к этому, поэтому и женщины легко понимают друг друга и вкупе, как пол, стремятся к гомогенности.

Стр42

   за то (и тем суровее), что преступник сделал то, чего и судьям бы хотелось, да они не смели. Особенно смешно это выглядит, когда признают психически вменяемым какого-нибудь маньяка-на-сильника (словно бы не поступки определяют психическую нормальность и не поступками исключительно заполняются сумасшедшие дома). Кстати, галантность закона простирается до того, что за женщинами не признается равной с мужчинами ответственности за самые страшные преступления. Когда спорят о смертной казни*, то опять же почему-то забывают сказать, что речь идет о смертной
   казни только для мужчин: женщин не казнят. И почему-то совсем не слышно феминисток, требующих равноправия в этом вопросе (как не вспоминают о дискриминации не о заработной плате, а когда надо идти на войну). Впрочем, наши феминистки... Когда они начинают высказываться, становится ясно, что их лидером могла бы стать старосветская тетушка, учившая свою племянницу "делать глазки", чтобы выгоднее выйти замуж. "И рыбку съесть..." -- тут нет ничего нового. (И на елку влезть.) Да, кстати, пора бы уж, отменить этот унизительный для современной свободной женщины пережиток древних, средневековых представлений о "чести" -- статью об изнасиловании. Если это не имеет самостоятельного, общественно признанного значения и оценки (как собственность, здоровье или жизнь), ни даже какого-нибудь, хотя бы конституционного определения, то с какой стати закон наказывает за именно такое посягательство на неопределенное это,-- да еще с такой гротескной, издевательски-насмешливой, карикатурной жестокостью. За нарушение какой заповеди, в конце концов, полагается такое наказание?** Подумайте-ка, тут есть о чем!
   ____________________
   *Заодно уж об этих спорах, которые сводятся к одному и тому же: статистике и, в ответ на нее, крикам: "Да-а, а вот если бы вашу дочку!..", то есть к морально-нравственному недоумению между личной местью и "высшей мерой социальной защиты". Думаю, что смертную казнь за убийство можно было бы и оставить, с тем, однако (и, разумеется, при условии полной информированности), чтобы "нажимать кнопку", то есть физически "приводить в исполнение" имел право только кто-то один (любой) из строго ограниченного круга родственников убиенного (думаю, только родители и дети). Найдется такой мститель, который не посчитает это грехом или не побоится взять его на душу -- так тому и быть. Не найдется -- из опасения судебной ошибки или хотя бы из страха ответной мести,-- значит, и здесь все справедливо. (Не об этой ли справедливости был разговор, давший Раскольникову идею "лущить старушонок"?)
   **То же самое торговля женщинами. Всякие морализаторские рассуждения и уголовно-преследовательские формулировки всегда будет наталкиваться на: какое преступление -- принуждать женщин к тому, чем еще большее число женщин (и они сами) занимается добровольно и не без удовольствия

Стр43

   Нет, пора, пора этой статье мирно рассосаться среди легких телесных повреждений, незаконного лишения свободы, угрозы физическим насилием, чего там еще... Ах, да!.. Вот кстати вспомнил одно свое впечатление, все по поводу дискуссий о смертной казни. Лет уже пятнадцать назад, во времена благодетельной гласности, было по телевизору такое разговорное представление типа "стенка на стенку", и в нем именно изнасилование называлось достойным расстрела, повешения, четвертования и женитьбы на пострадавшей*... Но это я шучу, а там все были серьезны... и до жути комичны. Впрочем, женская часть аудитории была совершенно спокойна (и правильно, потому что женская честь -- это вопрос, который мужчины должны решать между собой, а волноваться мнением женщин по этому поводу -- все равно, что спрашивать быка о говядине),-- женщины были спокойны и только слушали ярящуюся мужскую партию со снисходительным одобрением. Глядя на этот разрешенный бунт** мужичков, которым позволили, наконец, косвенно высказаться о женской чести (и раздраженных -- даже подсознательно -- этой косвенностью), можно было бы и посочувствовать представителям репрессированного секс-революцией класса (как должно сочувствовать "нашему контингенту" в сумасшедших домах) -- им, задавленным бессилием против обступающей со всех сторон порнографической агитации "царства разврата и женщин", "раздраженно отстаивающих ложь", чтобы не признаться в этом бессилии... И, конечно же, ясно, что за готовностью,-- с ненавистью, не идущей в сравнение с ненавистью к истинной причине,-- наброситься на того, кто "попробовал коснуться этого" скрывается жесточайшая фрустрация и феномен стада вообще***, зорко наблюдающего, чтобы никто из его членов не смел не
   ________________________________________________________
   (получать которое стало в последнее время не стыдно и как угодно пропагандируется). Ничего полового тут тоже не осталось, и говорить в большинстве случаев можно только о недостаточной оплате труда, за чем в цивилизованных странах наблюдают вполне официальные профсоюзы "жриц любви". И в самом деле, все чаще говорят о сексуальной эксплуатации. Ну и, кстати, как насчет сексуальной спекуляции?
   *Впрочем, по Второзаконию так.
   **По форме это собрание неожиданно напомнило "Зимние записки о летних впечатлениях" от французского парламента, а вообще -- никогда не выводившееся у нас и особенно пышно цветущее в "демократические периоды" холуйское свободомыслие, в любом масштабе повторяющее "подначивание", столь отечественное, но в самой лапидарной форме выраженное почему-то Джойсом ("Two gallants") : "To save himself he had the habit of leaving his flattery open to the interpretation of raillery".
   ***Который зачем-то разнообразят умными названиями вроде "Стокгольмского синдрома".
  

Стр44

   бояться волка (что бы он делал без этих помощников, добровольных и в большинстве бескорыстных -- что им, травоядным, может перепасть, кроме восстановления относительного психологического комфорта (часто под самоуспокоительной вывеской в форме соблюдения закона, который в действительности только для таких и писан)?) Но фрустрация фрустрацией, а однако же, сколько было низости в этом шоу, в том, чтобы воспользоваться дозволением побить "насильника", столь же реального, как манекен директора в вестибюле японской фирмы -- чучело любовника своей жены, первого мужчины (мужчин) своей невесты, оставившего мужу вместо "цвета невинности" штурпалки ценимой только в проститутках сексуальной выучки, бойфренда плюющей на отца дочери, зятя-гнеккера, с которым теща быстро нашла общий язык в дрессировке тестя, квазиотца квазисемейства...
  
  
  
  
   А суеверия? Возможно, церковь потеряла бы самобытность*, если бы не пристрастие женщин к знаку. Церковь вся держится на форме, ритуале и общественном мнении, и в этом нет ничего, что само по себе заслужи-вало бы большего пренебрежения, чем те "клятвы и зароки", леденцы и понедельники, которые дает курильщик или пьяница. Церковь -- это просто средство, помогающее сла-бым людям соблюдать нравственные запреты**. Ну а какие запреты соблюда-ет нынешняя наша церковь? Торговля индульгенциями по-прежнему ее любимое занятие,-- целуются с убийцами, выпрашивают деньги у воров, венчают всех желающих***... Почему было и не превратить ее в женский клуб?****
   ____________________
   *Поправлю себя: не самобытность, а само бытие,-- если мы говорим о нашей церкви.
   **В том числе посредством формы одежды, как говорят в армии.
   ***Беспокоясь только о том, есть ли бумажка от государства, что они уже женаты. Вообще лезут на отделившееся от них государство как мухи на мед, везде заседают, всюду при деле, охотно принимают награды (в то время, как детям по телевизору показывают порнопередачи и фильмы), нехотя принимают население и ничего не видят. Даже мысли нет о том, что предъявлять моральные требования к власти -- единственная политическая роль и прямая обязанность церкви со времен Иоанна Крестителя. Или урок пошел на пользу?
   ****Куда мужчинам в общем-то и ходить неприлично,-- многие, мне кажется, это чувствуют и для многих это, может быть, главная причина церковно-обрядового скептицизма и холодности. К тому же, "третий

Стр45

   Но тех мужчин, в ком сохранилось чувство святости добра, очень огорчает женское третирование христианских понятий. Огорчает или вызывает презрение -- в зависимости от близости женщины. "Турки очень религиозны, -- (письмо Чехова Суворину от 8 января 1900 г.). -- У них нет религиозных дам -- сего элемента, от которого мельчает религия, как Волга от песку". Не следует упираться в слово "дамы"; дамы -- это женщины, у которых много свободного времени*. У Чехова ведь есть еще рассказ "Казак". А у Толстого высказывание о нерелигиозности женщин сош-лось на одной странице дневника с похвалой их целомудрию,-- пожалуй, это подтверждает наш взгляд на различия в муж-ском и женском развитиях.
   Можно сказать, что знак женщинам нужен не для того, чтобы фикси-ровать понятия, а чтобы иметь их. Мужчины тоже часто прини-мают чужие понятия за свои собственные. Для них такое забегание впе-ред** наказывается довольно болезненным возвращением к тому месту, где он "сбился с пути". Зато мужчина всегда и знает (или думает, что зна-ет), где это место.*** Женщина же в такой ситуации оказывается вполне дезориентированной. Ей именно кажется, что она в этот-то момент и сби-лась с пути, когда ей пришлось это заметить. Чем это заканчивается -- всем известно.
   Сила сопротивления чужому порядку, чужому мнению и, в особенности, соблазну, -- эта сила, по мере накопления собственных понятий, растет в каждом человеке. Но этого очень мало у женщин, и в этом смысле они дети. Ведь многие эпизоды из собственного детства и юности вспоминаются, в смысле такого подчинения, с изрядной долей недоумения, -- и у женщин также, но по другой причине. Они с возрастом приобретают сопротивляемость к особенному в личных отношениях, иначе говоря, становятся невоспитуемыми**** (сильнейший аргумент в пользу ранних браков для женщин)*****.
   Так же, как страсть к нарядам, мужчинам трудно понять ту степень поддержки, которую женщины оказывают друг другу. Словесное мышление,
   ________________________________________________________
   лишний". Клир мужской, приход женский... что-то здесь такое фрейдохлыстовское... На чем, возможно, и держатся остатки православия. Вы замечали, что живы и сильны только те религии и церкви, где в храмы женщин вообще не пускают. Что в этом случае делала бы наша церковь? Недаром они так упорно сопротивляются появлению женщин-священников.
   *Всем дамам от глупостей можно посоветовать то же, что Флобер, через старушку Бовари, ее невестке (часть 2, глава 7).
   **Не без влияния литературы, кстати.
   ***Сильнее связь между понятиями.
   ****То самое "скверное перерождение мабишь", по Достоевскому.
   *****Кстати, "воспитывают" они друг друга тоже по-детски: влияние плохих на хороших.
  

Стр46

   общительность, разговорчивость... Часто в этих разговорах настолько отсутствует содержание, что слушателя не покидает неловкое чувство при-сутствия просто при каком-то физиологическом отправлении, вроде бы даже через силу совершаемом. Кстати, если кому-то все-таки неясна смесь вынужденности и желательности в отноше-нии женщин к знаку (как мы говорили о "добровольном закабалении"), то сравните его с отношением человека к любому его безусловному природному свойству -- к зрению, например. Впрочем, никогда и нигде общительность, которая предполагает, требует и приво-дит к усредненности (это симптом) не имела ничего общего с передачей информации. Для женщин это превращается в противоречие, поэтому, когда джентльмены узнают, какого рода информацией их леди обогащают друг друга, им частенько приходится расставлять руки, и потом напряженно скрывать свою информированность. Бывает и похуже: Maugham, "Virtue", "It is always difficult for a man to stomach the want of reticence that women betray in their pr�vate affairs. They have no shame. They will talk to one another without embarrassment of the most intimate matters. Modesty is a masculine virtue. But though a man may know this the�retically, each time he is confronted with women's lack of r�serve he suffers a new shock"*. То же наблюдение, вообще весьма разработанное theoretically, можно встретить у Лимонова в "Муссолини и другие фашисты"; да и в чувстве "Учителя словесности" (конец рассказа, конечно) стыд был весьма важной составляющей, как если бы он узнал, что невеста еще до предложения разглядывала его в бане.
   Женщины гораздо искреннее и простодушнее пользуются принципом, что сделанное втайне как бы не сделано вовсе (снова грех и позор, совесть и стыд). Более того, высказанное для них бывает важнее, чем подуманное, почему и общественное мнение как явление принадлежит им по естествен-ному праву. Оно -- вид коллективных усилий, без которых женщинам было бы трудно вырабатывать понятия. К помощи других женщин они прибегают даже при оценке и выборе мужчины для одной себя -- единственного, люби-мого, от которого потом потребуют верности, но который нравится именно тем, что "избалован женщинами" (записная книжка Чехова).
   С другой стороны, поскольку понятия, выработанные самостоятельно нам гораздо ближе (более тонко подобраны) и потому точнее, быстрее и
   ____________________
   *"Для мужчины тяжело притерпеться к отсутствию стыдливости, которую женщины обнаруживают в личных делах. Они способны без малейшего смущения рассказывать друг другу о самом интимном. Скромность -- мужская добродетель. И хотя мужчина может знать об этом теоретически, всякий раз, когда он сталкивается с женским недостатком сдержанности, он испытывает новый шок".
  

Стр47

   непосредственнее руководят нашими суждениями, эмоциями и поступками*, то женщинам бывает приятно, когда им не слишком грубо подсказывают, что они должны чувствовать в тех или иных обстоятельствах**. (Фицджеральд, "Ночь нежна": "Как большинство женщин, она любила, когда ей подсказы-вали, что и когда она должна чувствовать... " Или вот, у Генри Джеймса, весьма неровного или, лучше сказать, неодинакового, писателя, в лучшие свои периоды вызывающего представление об англо-американской смеси По и Голсуорси***, но бывшего, во всяком случае, на голову выше Уайльда,
   ____________________
   *Знак общий, холоден. Отсюда -- женщина в беде (и в жизни и в "Несчастье" Чехова), когда "хорошо" или "плохо" (не говоря о лермонтовском примере женской логики) -- слишком абстрактно, чтобы влиять на игру инстинкта (у мужчин это его часть). Знак может доставить удовольствие, если он есть, или оставить пустое место (при общности знака быстро занимаемое), но не может быть отрицательным стимулом, то есть источником угрызений совести, заповедей и пр. Отсюда топорность и скука женской психологической прозы.
   **Часто путем визирования новой модификации знака в затруднительных случаях, когда, например, события действительности не соответствуют прежнему плану: эпизод из того же "Амьенского сражения" (то есть "Ночь нежна") с девушкой, не нашедшей могилы брата. Кстати, у него там есть и фраза о том, что американская женщина превратила целую нацию в детский сад. В самом деле, разве политика Штатов (особенно методы ведения войны) не напоминает старуху из "Золотой рыбки", а американская культура не потому так распространена, что находится в общем феминистическом течении?
   ***Когда он дописывался до невозможности придумать какой-то финал (а отсутствие готовой развязки в моем представлении, как уже можно было понять, это большой недостаток) являлся какой-нибудь призрак, как deux ex machina -- имел он такую слабость. То есть он на практике использовал то, о чем примерно в то же время написал Чехов: "Она была спириткой, и поэтому все понятные и непонятные явления объясняла очень просто". Но тут у него тоже было кое-что новое: призраки являлись совершенно в реальном виде, то есть в виде реальных людей, и отсюда сразу же возникает соблазнительная обратная идея. И еще у него были очень странные дети, каких не бывает, но какими иногда на мгновение дети кажутся, словно воспоминание из неприятного сна. Вообще, Джеймс был писателем с очень культурным стилем письма (соответственно культурным мыслям) -- как Чехов. Это надо высоко ценить, потому что это встречается еще реже, чем талант -- нет, лучше сказать, не у каждого талантливого писателя. У Джеймса был соотечественник, которого можно образцом бескультурья -- Фолкнер.

Стр48

   ________________________________________________________
   Почему он это делал, я не знаю (потому что он мог этого и не делать -- иногда он писал совсем неплохо) -- может быть, у него голова болела или может быть, ему очень уж хотелось быть гением, но ведь и в этом случае на что-то в себе надо было наступить, а достаточно культурный человек не станет наступать на что попало даже на улице. По три придаточных, как матрешки, так что перестаешь понимать, к чему все это относится ("да к чему, да об чем?"), теряешь подлежащее... Я знаю, что это звучит по-ученически -- да ведь они сами жалуются; и вспомнишь, что Моэм на первое место в оценке литературы ставил ясность. Обычный стиль Фолкнера ударяет совсем не по тем струнам души. Так писать нельзя.
   Может быть, он добивался количеством качества, и поэтому только там, где количество было ограничено, то есть в рассказах, у него получалось живое и вечное. Все остальные его романы или как уж их назвать -- это хлам, из которого можно вычленить как раз рассказы. Добивался, вероятно, того самого, свойственного любому настоящему искусству, качества, которое, по мнению того же Моэма, было у Чехова: "He does not seem to have been much interested in them (в его персонажах) as persons. His people are non sharply individualized. Perhaps that is why he is able to give you feeling that they are all part of one another (то есть как раз качеством добивался некоторого количества, ощущения количества -- самого себя), strange grouping ectoplasms that melt into each another, the sense of the mystery of life and its futility, which give him his unique quality. It is a quality that escaped his followers. Странно, что Моэм сумел заметить это, несмотря на переводы. Но тут, повторяю, нет ничего специфически чеховского (специфическое может быть только в стиле -- чему только и можно подражать, больше того в чем только и можно (и можно по праву) усмотреть фолловерство). Об отсутствии "интереса к личности героев", об этом равнодушии мы еще будем писать. А впрочем, разве это не то, что Шопенгауэр об объективности, об умении художника находить "идею вещи"? Что касается Джеймса, особенно его романов, то не знаю, как для него самого, а на взгляд одного из его читателей, они, эти романы, категорически различаются по тому, испытываешь ли интерес к их героям (к счастью, интересных большинство). Кажется, это противоречит тому, что я только что сказал (учитывая высокую оценку), но тут, наверное, надо сделать поправку на своеобразие писателя, то есть на то, что (а не кто) его интересует и, в связи с этим, в отношении читателя изменить слово "интерес" на "сочувствие", то есть на близость ему характера героя.
   Ну и кстати про Голсуорси. Интересно, замечал ли кто-нибудь, что у него в знаменитом "Цвете яблони" дети в апреле вовсю плескались в море (это в Англии-то!): -- не потому ли, что он писал его по лето?
  
  

Стр49

   например,-- даже в том, что считается сильной стороной последнего. "The real right thing": "He half expected her to break out: 'Oh, help me to feel as I know a want to feel'".) Но только для этого нуж-но хоть немного любви*, т. е. личных отношений, допускающих воспитательное влияние ("отдавать миросозерцание"). Либо "воспитатель", "бабий пророк", для смягчения, должен обращаться к женщинам в коллективе (просто удиви-тельно, какое нахальство могут терпеть женщины в этом случае): Достоевский, "Село Степанчиково и его обитатели": "Мало-помалу он достиг над всей женской половиной дома удивительного влияния, отчасти похожего на влияние иван-яковличей и тому подобных мудрецов и прорицателей, посещаемых в сумасшедших домах иными барынями, из любительниц". (В сумасшедших домах! Хорошее было время.)
   Лицемерие -- совершенно не женский грех. Женщина-Тартюф непредставима**. Это еще одно следствие, что высказанное важнее подуманного. Женщины осуждают только то, что считают себе несвойственным, как бы ни заблуждались*** на свой счет все эти Ариадны и жены "вечных мужей"****. Оттого и совесть у них всегда спо-койна (тут
   ____________________
   *Хотя бы в такой степени, в которой ее лишается мабишь, начиная скверно перерождаться.
   **Несмотря на богатые возможности поломаться; потому что здесь актерство было бы уже настоящим покушением на знак, осквернением его "честности".
   ***То есть они как раз не заблуждаются, именно потому, что заблуждаются -- именно им невменимо.
   ****Последний персонаж куда более жизнен, чем промелькнувшая у того же автора в "Униженных и оскорбленных" женщина-лицемер из рассказа (едва ли не извращенной фантазии) одного из героев (князя). Вообще, у Достоевского есть два совершенно симметричных персонажа (и, насколько мне известно, никто этой симметричности пока не замтил -- так что "критики и историки литературы" в самом деле даром едят хлеб). Первый из рассказа князя Валковского юному писателю Какбишьего, второй из рассказа такого же, но более симпатичного циника Свидригайлова молодому автору Раскольникову ("искательница приключений"). Первый совершенно ненатурален, второй совершенно натурален. И кстати: Алеша из "Униженных..." со своими двумя любвями -- это тот же Идиот с Аглаей и Настасьей. Но этого я тоже нигде и ни у кого не видел! Это потому, что каждое произведение действительно само по себе, а чтобы заметить такое, надо думать о чем-то поверх романов, а не "разбирать образы", чем они, критики, будут заниматься до скончания веков.
  

Стр50

   замкнутый круг, разорвать который может только АШТ* в усло-виях стационара).
   А отклонения от "сделанное втайне -- не сделано", отклонения, кото-рые встречаются среди женщин, прикоснувшихся к культуре, -- тоже весьма показательны и подтверждают то же правило с другой стороны. Удивитель-но, насколько часто в одном и том же виде встречается то, о чем Лескова "Воительница" говорила: "Дивлюсь только одному, что какой это из вас такой новый (!) завод пошел, что на грех идете, вы тогда с мужьями не спрашиваетесь, а промолчать, прости господи, о пакостях о своих -- греха боитесь".**
   Культура -- ничтожнейшая доля времени и усилий ничтожнейшей части людей. Это поистине культурный или плодородный слой, камбий у дерева -- он нарастает по миллиметру в столетие, оставляя за собой многократно больше мертвой ткани, но сам он всегда зеленый, живой***. И как бы он ни
   ____________________
   *Адошоковая терапия.
   **Опять-таки следует отметить, что желание быть честными в словах у женщин искреннее, не то что у мужчин, которым легче признаваться, когда уже знают. Вообще, противоположность честности не правдивость (это детское или, конечно, женское представление), а подлость. Так и в "Рассказе неизвестного человека" написано: гораздо честнее обманывать человека, чем портить ему жизнь. Ну и, кстати, обмануть -- это не сказать неправду, а ввести в заблуждение.
   ***Культура -- всегда сейчас, как воспоминания человека. Дело не во временах (антикультурность истории), а в культурном возрасте людей, когда бы они не жили. Есть люди с плохой памятью, которым и нечего помнить, они будто вчера народились. Всегда были взрослые люди, которые "как я сейчас", и люди с незрелым сознанием, для которых были (и есть) Бабы яги, Сталины, энерготерапевты и "теплые реки" для богучаровских мужиков. И все это со слепотой к подлинному чуду мира.
   Я врастаю в прошлое. Мне двести лет, что мне делать в этом детском саду? (особенно, когда им весело. О, "праздники ваши ненавидит душа моя"). "И Воротов почувствовал страшную пропасть между собой и этим кругом" ("Дорогие уроки"). Но как тяжело научиться, что эта пропасть есть всегда!
   Мне двести лет. Когда я был десятилетним школьником, война казалась мне чем-то из давно минувших времен. И совсем не кажется теперь, когда я прожил столько же. Это нечто, что не достигается простой начитанностью, хотя и не может без нее обойтись. (И поэтому это совсем не то, что у Фицджеральда, например, в "Head and shoulders": так всегда, стоит хоть немного удариться в кич, как твоя фраза станет попадаться на каждом шагу.)
  
  

Стр51

   был тонок, именно он и только он должен определять развитие человечес-кого общества.
   К сожалению, надо признать, что женщины являются могущественным и по природе своей монолитным антикультурным фактором. Монолитным --
   иначе откуда мог бы взяться "женский вопрос"*. "Женский вопрос! Как же не женский. Только не в том, чтобы женщины руководили жизнью, а в том, чтобы перестали губить ее", -- писал Толстой. Губить жизнь -- значит гу-бить живой слой культуры, редчайшие проявления ее влияния. "Все бы хорошо, кабы они, женщины, были на своем месте, то есть смиренны", ведь "женщины рождают детей, но не рождают мыслей".
   Но как им и быть-то смиренными во времена всеобщей стандартизации и массового производства, если учесть, что и всегда-то "не только уст-ройство жилищ, пищи определялось ими, но и расходовали богат-ства, то есть руководили работами людей женщины". Они, может быть, и не горазды на выдумку, но из предложенного всегда сумеют выбрать более приятное. А предложений, все более приятных, будет хоть отбавляй, когда состояния, главным образом, делают женщины ("на женщинах";-- достаточно посмотреть в телерекламе, кто наслаждается даже нейтральными в половом смысле (то есть и по частоте использования) товарами, не вычисляя процент чисто женских по употреблению, чтобы понять, отчего о природе рекламы можно сказать все то же, что мы говорили о знаковом мышлении).
   А политика в условиях всеобщего избирательного права? А язык, по известным причинам отражающий только самые общие тенденции, -- его
   ________________________________________________________
   И все это идет дальше, дальше, на двести лет назад, но не в каком-то порядке, как это, может быть, при начитанности, а в такой же непонятности, как одно могло быть раньше другого, как и в твоей собственной жизни. Мне двести лет.
   *И заметьте, этот вечный рефрен: "Она выпила стакан вина, как пьют женщины, в десять глотков, не отрываясь" ("Преступление и наказание"), или "Сказала княжна с тем выражением, с которым говорят женщины, полагающие, что они сказали нечто остроумное и оскорбительное". Тут не то, что женщины, которые... (как "молодые мужчины, которым предстоит первое сражение" -- тоже из "Войны и мира"), а женщины, когда. Словно "дурака видно по походке", словно ограниченность умственных способностей стандартизирует и физическое поведение, давая само-собой разумеющееся право говорить о женщинах в общезоологическом смысле, как о повадках того или иного однохвостого животного. Подобное говорится о детях и стариках, исключение составляют лишь мужчины 20-60 лет, как "единственные люди, собственно люди".

Стр52

   унификация, все эти восхитительные эвфемизмы "девушек", "встречающихся" с "друзьями"? Да и слово секс -- которым "занимаются"-- и о котором "говорят" -- это ведь тоже эвфемизм для слова совокупление, тоже, кстати, вполне приличного. Но если, без всякой потери смысла, заменить одно слово на другое везде, где оно употребляется, то станет совершенно ясно, чего стоит эта тема и эти разговоры. И, кстати, я положительно горд, что для такой именно тупо-серьезной окраски (как того, чем можно "заниматься") нам понадобилось заграничное слово.
   Я не хотел бы уподобляться художнику Райскому из гончаровского "Обрыва", который, начав писать панегирик женщинам, незаметно для себя
   стал браниться. Тема такова, что почти всеми, как бы я ни старался, мои рассуждения будут восприняты предубежденно, и все-таки скажу, что главный и последний ответ все равно держать мужчинам (как и Господь с Адама потребовал отчет за яблочки). Мужчины к женщины перемешаны довольно равномерно, и прояви мужчины солидарно свои сильные стороны... Но человеческая натура вообще довольно низка. Самые рьяные борцы за женскую свободу получаются из рогоносцев. Ни одна шлюха не успокоится, пока не сделает шлюхой свою подругу. Не говорите мне, что это лишь безвинно-животная "неповорачиваемость шеи" и простодушное желание поделиться радостями своего умения жить.
   Дело сильно испорчено, но все-таки не совсем потеряно. Надежда остается, и всегда останется даже в самой основе отношений полов, ибо милосердная природа, сделав женщину столь восприимчивой к знаку, пода-рила ей в назидание такой знак... Впрочем, умолкаю.
  
  

2

  
   Поговорим лучше о любви.
   Все рассуждения о смысле любви сводятся, как это можно видеть, либо к возвышенно-мистическому бреду, либо к статьям типа "Любовь -- инструмент эволюции?" (такая была в одном из старых журналов), причем вопросительный знак поставлен из чистого кокетства, так как эволюция понимается авторами этих статей в исключительно скотоводческом смысле. Во всяком случае, сама любовь в целях эволюции у них не значится.
   Началось это, пожалуй, с Шопенгауэра, который, сам утверждая, что не имеет здесь предшественников, дал сравнительно полное изложение этой точки зрения. Суть ее заключается в следующем: любовь -- это половое влечение, сила которого зависит от степени его индивидуализированности. (Для тех, кто согласен с нашим мнением о попытках логически связать количество с качеством, одного такого утверждения достаточно, чтобы отправить в корзину всю теорию, как содержащую базовую ошибку). Цель --

Стр53

   создание следующего поколения с наилучшими наследственными качествами. Какие качества следует считать наилучшими, Шопенгауэр не уточняет, предполагая, видимо, что действующий таким образом "дух рода" разделяет наши обычные человеческие представления. В этом случае, правда, не совсем понятно, почему он не высказывает свою волю прямо в виде желания пары иметь детей,* тем более, что критерии подбора с этой целью вполне разумны и никаких новых Шопенгауэр не открыл. Он выделяет три их типа и, соответственно, три степени полового влечения.
   Первый: абсолютные мотивы и вытекающая из них "обыкновенная, более легкая склонность". Это -- красота или тип рода и свойственные ему психические качества. Хотя здесь уже, очевидно, происходит выбор или индивидуализация (в шопенгауэровском пока понимании) по степени "похожести на человека" (как можно проще перевести "тип рода"), тем не менее, Шопенгауэр утверждает, что "обыкновенное половое влечение пошло, так как, чуждое индивидуализации, оно направлено на всех и стремится к сохранению рода только в количественном отношении". Странно, не так ли? Правильное по существу утверждение диссонирует, так как оно потребовалось в роли качественной ступеньки, а такой вещи не существует: качественными могут быть только барьеры.
   Вторая степень любви -- "страстная любовь в настоящем смысле этого слова", которая "ведет свое начало по большей части от относительных мотивов". Относительные мотивы -- это желание компенсировать в потомке собственные наследственные изъяны в тех же красоте и психике путем подбора себе пары с противоположными изъянами, чтобы приблизить потомка к "типу рода" (как мы все еще не стали одинаковыми!)**. Поскольку
   ____________________
   *"Метафизика половой любви": "Насколько полно сохраняется здесь характер инстинкта, т.е. действия , как будто руководимого идеей цели, а на самом деле совершенно чуждого ей, видно из того, что объятый любовным наваждением человек нередко даже пренебрегает той самою целью, которая только и направляет его, т. е. деторождением, и старается помешать ей". Это объяснение из разряда тех, которые сами нуждаются в объяснении. Неужели деторождение (особенно для мужчин) такая страшная штука, чтобы прятать ее за инстинктом? Как тогда быть с желанием иметь детей, то есть с родительским инстинктом, отчетливо проявляющимся еще до деторождения почти у всех, за исключением выросших на необитаемом острове,-- и в играх с пупсиками (меньшими братьями) и в общем представлении, что дети -- это хорошо? Ниже мы ответим на этот вопрос.
   ** "В силу тысячи стихийных случайностей и нравственных невзгод возникают всевозможные уклонения от нормы человеческого облика, и тем не менее истинный тип последнего во всех своих частях беспрестанно возобновляется; этим мы обязаны чувству красоты, которое всегда
  

Стр54

   у Шопенгауэра любовь -- не индивидуализация, но половое влечение, зависящее от индивидуализации, то он с увлечением принялся индивидуализировать черты характера, а главное -- внешности. По этой логике наиболее способным к страстной любви должен оказаться самый ужасный урод -- посчастливилось бы только ему найти себе пару. Квазимодо должен был бы влюбиться не в... эту, как ее,.. а в такую особу: у него нос картошкой, у нее -- как у Буратино, он губошлепый -- у нее губы, как нитки и так далее. Можно бы сказать, что Квазимодо настолько гармоничный урод, что мог полюбить только гармоничную красавицу, да и ее мог бы полюбить только урод. Но тогда летит вся индивидуализация признаков (а нет сомнений, что именно их броские и действительно нуждающиеся в объяснении сочетания во влюбленных парах и были тем, что подняло с места и повело мысль Шопенгауэра)*. И что тогда делать гармоничным красавцам -- влюбляться в гармоничных (в смысле уродливости каждой части тела) уродок? Что-то не то... (см. сноску)
   Вот для всего, что "не то" отводится третья и высшая степень любви, "в основе которой, вероятно лежат какие-то другие бессознательные побуждения, помимо указанных выше, не столь очевидные". Довольно слабый ход.
   ________________________________________________________
   предшествует половому инстинкту и без которого последний падает на степень отвратительной (тогда -- не отвратительной, не правда ли?) потребности". Это, может, и отвечает на наш вопрос, но красота здесь ни при чем, и относится тогда уж к первому типу влечения и, если подумать, к "обыкновенной, более легкой склонности". Она всегда объективна и хотя может быть различной по форме, как солнце и дождь льет или светит одинаково на короля и нищего (помогите вспомнить, читатель, чье это сравнение). На эту тему весьма рекомендую рассказ Чехова "Красавицы". В скобках должен заметить, что здесь "объективное" почти означает "общее", но это не моя вина, а языка. Если бы прилагательные употреблялись с послелогами (то есть было бы такое устойчивое образование), то легко было бы заметь разницу между "общее с", "общее в", "общее для" и "общее между". Кстати, я считаю вполне возможным употреблять неправильные предлоги или даже наречия, для намека на еще одно или несколько дополнительных слов. Художественный прием: "в настроении -- с настроением", например (будет дальше).
   *К тому же, "there is something essentially uncivil, and, indeed, unphilosophical, in the attempt to verify or to disapprove a woman's beauty in detail, and a man gets no more then he deserves when he finds that, in strictness, the aggregation of the different features fails to make up the total". (не помню, откуда это взял).
  

Стр55

   Вообще, это сочинение Шопенгауэра ("Метафизика половой любви") представляет собой скорее коллекцию наблюдений, призванную подкрепить главную, более общую идею (или, даже, заинтересовать ею), изложенную гораздо раньше в "Мире как воле и представлении". Среднее же звено, то есть доказательства, довольно слабо. Вообще-то, это стиль примечания, да еще сделанного постскриптум,-- его представляет собой все его "Парерги". Отсюда весьма распространенный грех: он не видит необходимости объяснять то, чего его теория не объясняет -- и это совершенно искренне. Так, о несчастной любви он упоминает, но только вскользь, чтобы показать важность задачи создания следующего поколения и силу обмана или "иллюзии", которая заставляет индивида стремиться к чуждой ему лично цели. В остальном же речь идет о "возникающей склонности двух любящих существ" или о "решительном и упорном отвращении, которое испытывают друг к другу мужчина и девушка". Это понятно: если ребенок, могущий родиться от данной пары не просто арбитр, но сама любовь -- "это уже собственно воля к жизни нового индивидуума", то откуда же взяться односторонней любви (а некоторые шутники говорят, что другой даже и не бывает). Или придется представлять потомка склонным к суицидальным мыслям еще до зачатия, а волю к жизни шизофреничной, и стремящейся к воплощению и бегущей его. Это, может быть, и не совсем бессмысленно, однако не станем домысливать за Шопенгауэра выдуманное им же самим. В такой именно раздвоенности* он не понуждался, при том, что зародыши будущей жизни и так миллиардами "ежесекундно растаптываются".
  
  
   Но любовь любовью, а мы, однако, люди положительные, и пора нам подумать о семье.
   Всем известно, что "предрассудок о боге произошел от грома и молнии". Когда же хотят рассуждать о предрассудке "брака и семейства -- мира старого злодейства", то начинают всегда с первобытных людей. Ну что ж, традиция есть традиция.
   Человеческое общество -- даже и не первобытное -- не является чем-то уникальным. Если про животное известно, что оно размножается половым путем, обладает социальностью (а это свойство вполне независимое: нет никаких причин, по которым одни осы роют индивидуальные норы, а другие строят коллективные гнезда), производит в потомстве равное число особей обоего пола и некоторое время после рождения не способно жить
   ____________________
   *Я имею в виду (начальники говорят просто "я имею") неудачность андрогинной теории, вечной как мир и как то, на чем она и он держится -- поиск соответствия.
  

Стр56

   самостоятельно, то можно уверенно сказать, что такие животные соединяются в удивительно универсальную структуру. Несмотря на различный образ жизни и хищники и парнокопытные образуют семейные пары, вьют гнезда, а потом собираются в стаю и летят на юг.
   Все это дает нам приятную возможность не погружаться на этот раз в темные воды метафизики, не разгадывать конечный замысел творца и не искать в грубой и очевидной физиологии ту самую первую и еще единственную частицу материи, с которой все началось.
   Как и у всех животных (за исключением, может быть, некоторых насекомых или рыб с одноразовыми самцами*), у человека сохранение вида зависит от количества самок, а не самцов**. Мужчины были всегда более или менее расходным материалом,-- по той самой причине, по которой именно петух, а не курица попал в суп: не потому что думал-думал, а потому что одного петуха хватает на целый курятник. И хотя при недостатке самцов страдают общественные функции и, кроме того, есть опасность вырождения, немедленное вымирание племени все-таки не грозит. Моногамия для этого, конечно, не годится, а роль самца в создании следующего поколения поневоле должна ограничиваться известно чем. Даже для современного человеческого общества такой ресурс нельзя, к сожалению, считать утратившим значение. С другой стороны, пока убыль мужского населения не слишком катастрофична, нет ничего более естественного, как жить парами. Это разумно и удобно (если не единственно возможно) в смысле воспитания и защиты потомства, позволяет более разнообразно и избирательно комбинировать гены.
   Кроме детей (и раз уж они все равно должны родиться) женщина также была заинтересована в таком парном сожительстве, то есть в защите и пропитании на период беременности и кормления (а в натуральных условиях это почти непрерывное состояние большей части жизни женщины). Мужчина же, если и повиновался инстинкту защиты женщины (то есть сохранения вида) и потомства, то ничего шкурного в этом все-таки не было. Спастись от врага или зверя, да и прокормиться ему было легче в одиночку: он сильнее физически и не беременный,-- а ведь женщина не всегда может бросить ребенка, даже если захочет. (Тут, наверное, закричат, что это как раз женщины проявляют больше героизма в защите потомства. Думаю, что это несправедливо, но спорить никто не будет, просто потому, что материнство
   ____________________
   *Интересно, в дефинитивном смысле, почему одних рыб (если это, конечно, не акулы) называют самками, а других самцами?
   **Отчасти -и, может быть, в главном -- этим объясняется большая у женщин деловитость, целеустремленность и неразборчивость выбора, и вообще, в деле выхода и выдачи замуж.

Стр57

   для мужчины -- вещь святая, как, хотелось бы, и отцовство для женщин (а если кто-то позволит себе ухмыльнуться, вспомнив известные фольклорные выражения о матери -- то ведь без бога нет богохульства). Кроме того, следует учитывать, что в каждом "спорном случае" решающую роль играет "обыкновенная, но не такая уж легкая склонность" человека мыслить картинками (или, по-умному, архетипами) -- среди которых "мать-героиня" занимает, конечно, не последнее место. "Мыслить словами", то есть такими абстрактными и мелкими элементами, не говоря уж о понятиях (вспомним наши рассуждения о развитии, о количестве действующих понятий на "экваторе" -- а архетип, он всегда действующий) -- непозволительная
   роскошь. В крайнем случае иероглифами. Поэтому, кстати, такая грубая знаковая система, как язык (грубая для Игры) далеко не использует всех своих возможностей в самом элементарном смысле: любой дурак может выдумать тысячи новых слов, для которых вполне может найтись собственный смысл; и даже слова, придуманные умными людьми принимались с большой неохотой, в то время, как слова лишние, дублирующие и чаще всего употребляющиеся паразитически, часто становятся поветрием. Про то же самое мы будем говорить, как о "трудностях перевода" и об увлекательном деле чтения словарей -- постижению понятийных связей между словами.
   С другой стороны, если иметь это в виду, или, точнее, если один из спорщиков вспомнит об этом (потому что это приходится вспоминать; люди не начинают, а чаще всего и не заканчивают спор определением его предмета),-- если вспомнить об этом, то спор не просуществует до следующей фразы. При большинстве споров у меня в представлении возникает собственная картинка -- немая сцена у психиатра, когда доктор и тестируемый по очереди выставляют друг другу карточки с рисунками -- какая нравится, какая "подходит". (Причем критерий "подходящести" определяет стул. С ним и следовало бы разговаривать разумному человеку; (и даже был один такой Андрей Ефимыч, которого за то и упекли) -- но об этом уже столько историй написано и рассказано...)
   Где-то у Толстого в дневнике есть соображение, что говоришь с человеком на отвлеченную тему, и вдруг он начинает горячиться, отстаивать. Для тебя это пустяк, размышляет Толстой, а для него это, может быть, свод замка, или, лучше сказать, замок свода, вынь его -- и все рассыплется, чувство правоты, прежде всего. Только Толстой напрасно придал этому архетектурному элементу теоретический оттенок. На самом деле это всегда картинка. Вот недавно в присутствии одной дамы я позволил себе похвалить некоторые элементы исламского брака и получил от нее немедленный ответ (немедленный -- это важный признак), то есть то, что показалось ей ответом: "Между прочим, там муж обязан содержать жену". То, что слово "исламский" не вызвало у нее никаких религиозных ассоциаций -- это я понимаю. То, что

Стр58

   слово "брак" вызвало у нее ассоциации меркантильного,-- или, скажем так, практического, свойства -- это тоже понятно. Но должен ли я был заметить, что ее "остроумное репарти" (по Пруткову) было вызвано появившемся в ее воображении султанским гаремом или домохозяйством (household) нефтяного шейха, а вовсе не куда более обычной картиной семейного счастья феллахов или мелких торговцев (см. фото в любом номере "National Geographic")? То же самое будет, если вы заговорите о русских семейных традициях лучшего периода: даже правнучки крепостных крестьянок не представляют себя в то время иначе, как окруженными кучей прислуги и целующими им руку кавалерами (на этой картинке, как и на той, полдюжины сопливых детей, в лучшем случае, далеко на заднем плане). Так вот, если я догадался, кем она себя в это время представляет (а это предел женской объективности в недавно упомянутых "отвлеченных спорах"), то как дальше спорить? ("И зачем" -- было там же.) А скажи я прямо, в чем дело, то выйдет не аргумент, а одно только хамство, большая бестактность даже при самом шутливом тоне, а бывает, что и личное оскорбление, потому что такого не обнажают (хотя женщины могут позволить мужчине довольно много в такой игре на раздевание; тут всегда есть эротический подтекст, даже чего бы это ни касалось; кто умеет, тот может много найти). Ну а в мужчине запросто можно нажить тайного врага (потому что такого до поры до времени тоже не обнажают, как интересную болезнь, которую "ни себе посмотреть, ни людям показать").
   Все картинки были кем-то и когда-то для нас нарисованы. Подчеркиваю: все,-- даже если они были нарисованы поведением других людей. Без этого они не могли бы иметь знакового характера. По этому признаку легкости и удовлетворительной полноты словесного описания они сильно отличаются от первичных, элементарных, начальных впечатлений жизни, о которых один писатель-семидесятник (потерянное поколение) сказал, что в поисках, в улавливании их может пройти вся жизнь. Занятие, по-моему, вполне почтенное и достаточно ценное за неимением иного жизненного смысла. (Жаль, что герой семидесятника не был художником -- хорошим художником.)
   Есть и второй признак знаковости -- везде, где усматривается переход количества в качество, в данном случае в понятиях национальной культуры, фольклора и т. д. коллективных проявлений вкуса,-- пачки самых ходовых картинок, по-детски прижимаемых к народной груди. Рисовальщики же, "мастера по росписи шоколадных коробок" всегда найдутся -- как и те, кто будет требовать соответствия.
  
  
  
  
  
  

Стр59

   Отсюда видно, почему женщинам так трудно избавиться от своих (как и мужчинам от своих) пещерных представлений. Потребительское отношение к мужчине (начиная с торговли тем, что должно приводить к рождению) заложено с самого начала: требовать для себя было почти то же, что требовать для детей, даже когда нет детей. (Беда не в том, что женщина продается, а в том, что она делает это искренне. Полюбила за деньги, но вышла по любви.) Мужчина же, повинуясь торгашеской потребности (лень думать, насколько она инстинктивна) и не имея материальных, в том числе и бытовых (с этим согласятся все опытные мужчины) выгод, и даже физического удовольствия жить с одной (и той же) женщиной, должен быть придумать для себя некие идеалистические потребности -- суммарно потребность в браке.
   Брак можно определить как морально и нравственно оправданное сожительство, которое, как и брак, в высшем своем развитии имеет форму семьи. Это известно что: общий дом, общее имущество, общие дети. Последнее многие назовут вполне достаточным оправданием любого сожительства. Однако вряд ли это так. Цель -- да*. Как мы уже заметили, гений рода (до чего приятная терминология!) не высказывается прямо, да к тому же и появляются дети не сразу. А самое главное -- это просто не работает. Наличие детей не удерживает семьи от распада. Следовательно, они и не составляют основу брака. Теория самопожертвования ради детей не подтверждается. Напротив, жертвуют детьми, да еще как массово! -- как бы признавая более важным что-то другое, от чего дети получают только опосредованную выгоду. Суть брака -- в отношениях мужчины и женщины.
   Мы не станем говорить, что и разум, даже в отношениях полов -- тоже "инструмент эволюции". Мы -- о любви. Согласимся, что она -- инстинкт продолжения рода. Но только нужно его правильно понимать.
   Удивительное, надо сказать, есть у философов свойство -- вскакивая на какую-то точку зрения, не посмотреть себе под ноги (а иногда стоят на такой чепухе, что даже сам стоящий, глянув, рассмеялся бы)**. Даже в голову не
   ____________________
   *Семья -- это форма брака, а не цель, как написано у Толстого в Эпилоге к "Войне и миру". Но это он от небрежности, потому что там же именно младенец представлен целью. (И жалкие, фантастические мечты быть для жены авторитетом, как Пьер для Наташи.)
   **Еще не имея примером Шопенгауэра, В.Ф. Одоевский в "Импровизаторе" писал: "... видел, как в философе зародилось прежде всего желание сказать что-нибудь новое; потом попалось ему счастливое, задорное выражение; как к этому выражению он приделал мысль (почти слово в слово наше "хорошо выраженная мысль сама вытягивает следующую; с этим надо

Стр60

   приходит для начала, прежде чем начинать щебетать о том, что они видят вокруг, дать определение того, о чем пытаются рассуждать. Если бы назвать тему означало определить ее, то говорить уже было бы не о чем. Люди в рассуждении, люди рассуждающие склонны к тем же глупым предрассудкам, что и все остальные. Пожелав стать на естественнонаучную кочку зрения, Шопенгауэр тут же решил, что в его теории должен быть "жестокий реализм" и тут же свел человека на уровень насекомого. Но что такое естественное? Даже если считать, что это -- то, что было бы на Земле без человека, то и тут надо было ухитриться не заметить, что не вся наследственность передается в генах. Или волк, обучающий своих щенков прятаться и ловить добычу, ведет себя неестественно?
   А разве человеку тому лишь учиться, что щенку? А как быть с генетическим закреплением воспитанных свойств? Как быть с естественным отбором по этим качествам? Где для всего этого место? -- да там же, в любви. Наше понимание любви не менее реалистично и хотя оно сближает нас с другими теплокровными меньшими братьями, душа не противится такому сближению. Та привязанность, которую мы можем испытывать к ним, а они к нам уже указывает на родственность наших чувств любви. Мы не видим ничего оскорбительного в том, чтобы считать любовь инстинктом --.
   ________________________________________________________
   быть очень осторожным") -- Глава 8 "Правил Игры в Бисер", плюс: "С этим нужно быть очень осторожным и тщательно все проверять. Но если это даже уместно, то это все равно всегда рост в ширину, а не в глубину."), к этой мысли целую главу, к этой главе книгу, а к книге целую систему; там же, где философ, оставляя свою строгую форму, как бы увлеченный сильным чувством, пускался в блестящее отступление,-- там... видел, что это отступление только служило прикрышкою для среднего термина силлогизма, которого игру слов чувствовал сам философ". Это, повторяю, еще до Шопенгауэра, как по писаному увлекшемуся "броским сочетанием", которое жалко было не связать с готовой системой, и в результате выдумавшему "метафизику половой любви" как средний термин силлогизма. (Прошу заметить совпадение выражений -- ибо сноску эту я добавляю много позже -- с "среднее звено, т.е. доказательства, довольно слабо"). Хорошо начинать с удивления, но очень плохо -- с острословия, которому всегда есть свое, вполне определенное место, вроде как одному из шедевров моего народного творчества "Укатали горку крутые сивки" -- у лыжного подъемника, или, более грустное и обыденное -- для "Needle for СПИД". Да и желание сказать что-то новое -- совсем никудышний стимул для философа, а о "прикрышке", для которой первое дело -- избегать определения предмета,-- и говорить незачем. (А, между прочим, психоаналитики? -- вся забота только о том, чтобы перекрасить (и перекрестить) одно в другое, противоположное. Ненавидите? - нет, это любовь. Доброта -- нет,... )

Стр61

   потому что у нас уже есть правильное понимание его. Нужно только немного порядка, чтобы удостовериться, что вещи, которые "где-то они у меня есть" реально существуют.
   Инстинкт -- это понятие, означающее, собственно, программу поведения, которое, субъективно вызываясь желанием, может быть различным в зависимости от протекающих во времени событий, но подчинено общей цели. Так, оплодотворенная самка прикрывает лавочку и ее поведение резко меняется.* И никто из животных по этому поводу особенно не комплексуетНо у человека неизмеримо более развита память и воображение, поэтому он осознает в себе одновременно существующими те модели поведения и связанные с ними желания, которые сам разум его, в силу своих свойств, представляет ему противоположными на тех же основаниях, как свет и тьму, покой и движение. Но человек отошел от животного, когда приятное перестало быть хорошим (и, кстати, в той же степени). И чем древнее противоречия человеческой натуры, тем ближе он именно к такому разделению. А половые -- древнее некуда. Приходится обращать внимание на многих, чтобы выбрать единственного. Тянет ко многим, а жить нужно с одной. Какие желания сопутствуют тому и другому?
   Почему женщина, с искренним отвращением ругающая мужа "кобелем проклятым" не подумает, какими, следовательно, чистыми, свободными от кобелизма должны быть чувства и желания, которые все-таки привязывают его к ней, к семье. А в самом деле, почему? Ведь это логически элементарно? Потому что человек не может думать о том, чего для него не существует, а такого, то есть отдельного чувства для женщин не существует. Логика (как и справедливость) -- это привычное умение мужчин кое-как улаживать то, что они считают противоречивым. И слишком часто логика кажется женщинам обманом с целью одурачить, использовать их, главное -- заставить их делать то, чего им не хочется, менять представления, чувствовать унижение собственного несоответствия. Признать семейное чувство мужа чистым от похоти для нее означает оказаться в горчайшей пустоте, без единого козыря на руках, без власти и, значит, без правоты. А женщине обязательно нужно быть правой. Отсюда главный женский семейный комплекс. Детишки, играющие в дурачка, и один из них, раздраженно и обидчиво старающийся доказать, что вот эта карта и есть козырь. Маскируемая до поры до времени паника, подавляемая истеричность, растерянность, заставляющая "искать
   ____________________
   *Таким образом, у нее есть отсутствующий у самцов ясный физиологический триггер, который если и бездействует (при том, что его существование даже слишком заметно -- в крайнем случае реклама напомнит), то своим наличием оказывает влияние на психику -- об этом нужно говорить отдельно.
  
  

Стр62

   прав", хвататься за детей, за быт, за еду*, за постель, за "свидетелей", за все, что не нужно и не важно для брака, утешать и обманывать себя мнимой основательностью построенного из этого материала, а потом тщетно и оскорбленно взывать именем всей этой чепухи. Да, и дети -- чепуха, когда за них хватаются, как "злая жена" из русской сказки, которая налетала на мужа, размахивая схваченным за ножку младенцем (не простила ей этого сказка, хотя и бедность и муж лодырь). Признал ведь Иисус чепухой родственные связи (и собственные и осиротевшего юноши) в виду более высокого "брака". А что касается этих советов женам, чьи мужья стали держать равнение налево, поднимать свою сексапильность и оживлять брак (а фактически сожительство) с помощью эдакого белья и еще стыдно сказать чего, то это лишь помогает развалить семью, через аннулирование ценности ее в глазах мужа, ибо глубоко в душе каждого мужчины, вместе со снисхождением к себе, существует убеждение, что семья -- это не место для секса, а семейный секс, при некоторой его физиологической приятности, это все-таки эрзац, которым можно удовлетворяться только ради чего-то**.
   Ошибка женщин понятна и простительна, но вот когда мужчина, имеющий в самом себе весь материал и все средства его обработки, в каком-то мазохистическом экстазе совершает грубейшие ошибки и в жизни и в рассуждениях -- это поистине непостижимо. Я не знаю, над чем, собственно, эти мыслители думают, откуда берут материал? Каким образом им могло примерещиться, что столь разное, противоположное поведение, как промискуитет и супружеская верность вызвана одним и тем же чувством -- похотью? Здесь какая-то несвобода, достойная вызвать лишь брезгливое недоумение, какая-то умственная инвалидность, не дающая сделать шаг. Шопенгауэр говорит "Впрочем, меньше всего могу я рассчитывать на одобрение тех, кто сам одержим любовной страстью..." И это его почему-то совсем не смущает. Но разве те, кто испытывал эту страсть, меньше понимают, что она такое, чем тот, кто ее не знал или забыл? Откуда дровишки-то? Если это наука, -- неважно, физика или психология, -- то она должна принимать как факт то, что является ее предметом. Меняется лишь
   ____________________
   *Как они заменили собаку мужчиной в пословице про путь к сердцу, который лежит через желудок... Подлинно, уже не переваривается эта "утонченность" прекрасного пола. Ставит зубы на край, как говорят англичане.
   **Мужчине много женщин (или новые женщины) нужны только в секс-плане. Во всем остальном ему нужна одна, и все остальное (то, что женщинам навязывается) поддерживает это. Поэтому в плане личных качеств женщина должна быть очень плоха, чтобы муж искал в других женщинах не секс, а интеллект, чистоплотность и пр.
  

Стр63

   представление об этом факте (то есть соотнесенность его с другими фактами), даже если в психологии этот факт является представлением более очевидно, чем в физике. Если признается, что человек способен правильно оценивать как пошлое свое "общее" половое влечение, то почему в оценке идеального он должен ошибаться? Откуда вообще могло взяться представление о низости похоти, если бы не было судьи? Почему надо тупо настаивать, что даже когда речь идет о "самой высокой" страсти, то и здесь "все дело именно в совокуплении"? Что за черт?! Какие мозги надо иметь, чтобы представлять себе влюбленность как желание затащить в койку? Может ли такое сказать человек, который сам был когда-нибудь влюблен?
  
   Да, без койки наследников вообще не будет. Да, Шопенгауэр прав, когда пишет: "Но пусть они прежде всего подумают о том, что предмет, который сегодня вдохновляет их на мадригалы и сонеты, не удостоился бы с их стороны ни единого взгляда, если бы он родился на восемнадцать лет раньше". Но что это значит? Только то, что в инстинкте продолжения рода присутствует все та же наша универсальная двусоставность и любовь -- это а-сексуальная ее составляющая. Мадригалы и сонеты -- такая же реальная, жесткая, вынужденная вещь, как ........ (заполните пробел сами, читатель). В норме эта составляющая должна быть направлена на объект, способный к деторождению. Но с похотью она связана лишь борьбой за пространство в сознании, да той взаимной рефлексией, о которой мы говорили. Нет ничего проще, как в гармоничном, сексуально привлекательном теле заподозрить душу, достойную любви*, а обладателю великолепной души приписать телесную красоту** -- в неоправданном реальностью дориангреевском масштабе. Это свойственно обоим полам, но с разной степенью искусственности (или искусства). Мужчины ищут балансира, именно потому, что более способны видеть одну часть понятия здесь, как и везде, но половые различия психики проявляются ярче всего, конечно, именно в половых вопросах. Доминантность того или другого чувства -- это и есть его сила, а какому же мужчине не приходилось встречать женщин, к которым испытываешь в практически чистом виде либо половое влечение либо идеальную любовь. Тут уж не спутаешь одно с другим.
   Итак, схема довольно проста. Инстинкт продолжения рода использует два качественно различных вида влечения полов друг к другу. Первый имеет общий характер, направлен на всех лиц другого пола. Это не исключает
   ____________________
   *Но следует обратить внимание, что любовь не идеализирует духовных качеств.
   **Придирчивый читатель имеет право потребовать разъяснения употребляемых терминов.

Стр64

   выбора. Голод и сытость также чувства общие. Когда выбор пищи есть -- он есть, когда его нет, остается одно общее качество -- съедобность. Критерии выбора плохо понятны и будут поняты вместе с упразднением понятия свобода. То, что некоторые кажутся более разумными -- лучшее доказательство непригодности подобного рода оценок. Единственный надежный показатель съедобности женщин -- это возраст. Далее, даже там, где речь идет о физических признаках этой съедобности начинается большой разброс. Размер груди, упитанность, ширина бедер -- вкусовщина страшная. Впрочем, возраст -- тоже диапазон. Тут вопрос -- да или нет: растения и животные -- еда, а металлы и минералы -- нет. И все поддается количественной оценке. Лучше выбирать средние числа. Качество одно. Красота, тип рода: рост, размер ступни, рта, глаз, лицевой угол. Красивых хотят все, некрасивых -- никто. Когда нет шансов получить красивого* или
   красивую, самолюбие велит изображать специальную привязанность к тому, кто достался. Если маленький мужчина выбирает крупную женщину, то это не потому, что хочет произвести от нее потомка среднего роста, а потому, что ему приходится выбирать среди таких же изгоев, как он сам: другой коротышка выберет жену еще меньше себя.** Что же касается цвета глаз, волос и прочего, то все это тем более вилами на воде писано. Резюме: при одном качестве количество -- сколько угодно. Это -- похоть.
  
  
  
   Теперь любовь. Она отвечает за то, что происходит после совокупления: чтобы довести до совокупления, достаточно одной похоти. Если бы человек был устроен проще, то она (любовь) и начиналась бы с этого момента. Пострадал бы от этого генофонд? Шопенгауэр, для которого все заканчивается совокуплением, сказал бы "да", конечно. Но нет ни одного доказательства (хотя бы на примере выдающихся людей), что от страстной
   ____________________
   *При нормальных то есть условиях. Поэтому сексуальная -- революция, а среди революционеров и по этой причине так много даже физически неполноценных. Групповые фотографии первых советских правительств просто ужасны.
   **Тот бросающийся в глаза своей комичностью (то есть нарушением среднего соотношения) факт, что мелкие мужчины предпочитают крупных женщин, имеет, в силу своего предмета (и спутать проще простого) лишь окраску сексуальную, никак не содержание. Почему во всем нравится то, чего самим не хватает, а любим все-таки свое? И хотя в отношениях полов выходит парадокс, так как любить здесь приходится что-то качественно чужое, в данном примере именно килограммы и кубометры, о которые мы невольно спотыкаемся, помогают понять суть заблуждений.

Стр65

   любви родятся физически, психически и умственно более совершенные дети, чем просто от здоровых и всего лишь дружелюбных друг по отношению к другу родителей, или даже тех, в чьем случайном одноразовом соединении вообще было что-то человеческое. Скорее уж бывает наоборот, потому что любовь, предъявляя весьма скромные требования к физическим параметрам, довольно часто создает странные мезальянсы. Для любви достаточно условия самой обыкновенной сексуальной привлекательности. С этим согласятся сами влюбленные, а уж со стороны еще виднее. Но если любви наплевать на природу, то ничуть не меньшее у влюбленных (что особенно трагично) число мертворожденных и больных от рождения детей приводит к жутковатому выводу, что и природе плевать на наши чувства. Генетика потому и наука.
   Зато человек вполне очевидно пострадал бы (и страдает, когда это так), если бы любви не было после совокупления. Все жестко определяется биологической природой человека: много ль вы видели влюбленных черепах (самцов и самок тоже поровну), которые откладывают яйца в песок и спокойно уходят. Человек, из всех животных, стал разумным благодаря беспомощности своих детей.
   Эволюция, как и всякое развитие (мы об этом говорили и будем говорить) -- процесс ступенчатый. Ступенька ("мгновенный процесс"*) для эволюции -- это, конечно, поколение. В нашей Игре мы рассматриваем физическое и духовное развитие раздельно, однако не забываем упомянуть, что лишь предполагаем в любом и каждом "мгновенном процессе" самостоятельность доминанты. Так и в эволюции: есть то, что определяется геном и то, что им закрепляется. Вот за второе, точнее, за непрерывность цепочки вторых ответственно чувство любви.
   Любовь -- это выбор того, с кем хочешь жить и воспитывать, а не рожать детей**. (Впрочем, выбор, конечно, не то слово. Лучше сказать избрание -- это слово предполагает исключение, отрицательную, то есть в нашем случае а-сексуальную составляющую). Поэтому Шопенгауэр не прав, когда говорит, что высокая страсть угасает в совокуплении (имея в виду первое совокупление, то есть достижение совокупления, как надо было бы сказать),
   ____________________
   *Ссылка на выражение из книги Джерома Брунера "Психология познания".
   **Попытка определить красоту (особенно красоту лица) как способность к деторождению никуда не годится (отрыжка фрейдизма). Красота потому и вызывает "более легкую склонность" (по сравнению с любовью в понимании Шопенгауэра, то есть склонностью к совокуплению), что она никакая не детородная гарантия.
  
  

Стр66

   которое предполагается целью ее*. Неприятной после совокупления (особенно после; как и любовь, такое отвращение начинается и до него) становится та женщина, к которой привела именно похоть. (Таких сцен в литературе довольно много -- рассказ "Володя" Чехова, например.) Мы сказали, что любовь могла бы начаться и после совокупления, и действительно, в этот момент, когда только начинает осуществляться ее истинная цель, мы чувствуем что-то новое, добавляющееся, а не отнимающее, причем того же, далекого от похоти высшего качества**. Это момент святости в соединении, о котором неплохо писал, и на оскудение которого жаловался Розанов. Угасает же любовь именно по мере выполнения своей задачи, то есть в процессе жизни с любимым, причем независимо ни от каких самых благоприятных условий***. Есть один странный рассказ Джека Лондона, в котором страстно влюбленные друг в друга молодые люди поженились, но начитавшись, видимо, Шопенгауэра, решили не совокупляться, чтобы растянуть свое счастье на всю жизнь. Долго ли, коротко ли это продолжалось, но в одно прекрасное утро они проснулись совершенно равнодушные друг к другу. То, что одновременно -- конечно, фантастика, а в остальном -- правда. И что же? только упустили возможность в любви воспитать ребенка, а дети, кстати, неплохой редуктор.
   В противоположность похоти количество в любви стремится к единице, качество (то есть индивидуализация) -- к бесконечности, соизмеримой с числом женщин, которые есть, а может быть, были и будут (это, конечно, крайний романтизм,-- разминуться в веках и проч.). Не удивляйтесь, что я сам как будто свел качество к количеству -- для бесконечности можно. Красоту, вызывающую любовь (а не похоть) сантиметрами не измерить (и, кстати, не добавить). Какие качества и как мы улавливаем -- тайна сия
  
   ____________________
   *Иначе это повлияло бы даже на способность к оплодотворению. Где такие факты?
   **Помимо того даже, что любовь в этот момент освобождается от удовлетворенной похоти.
   Позже заметил (такое иначе как позже и не заметишь): Ставрогин Лизе дважды, как новую для себя мысль -- мысль мужа (а когда это новое отобрали -- повесился) говорит после того, как "все случилось": я люблю тебя больше, чем вчера (кстати, что там была за "вчерашняя фантазия", а?). С удивлением говорит. И удивительно все-таки, как все это липнет, как репродуцируется на молекулах нашей системы, а без этого летало в виде вирусов, никогда не в силах собраться вместе без умышленной готовой матрицы. И в той же главе, как женщина запасает вещдоки на мужа
   ***Еще раз о том, на что надо делать ставку в сохранении семье.
  

Стр67

   велика есть*. У нас нет, конечно, других органов чувств, но, кажется, мы и пользуемся ими тогда по-другому. Даже то, на что мы смотрим как бы специально локализовано, чтобы не дать человеку потерять человеческий образ и подобие: похоть -- внимание на тело, любовь -- на лицо**. Культура привела человека к тому, чтобы прятать тело и открывать лицо***. И, кстати, закрывать лицо, когда стыдно. Вуаль или паранджа -- развратнейшая вещь, такая же, как бикини (сейчас представил себе смешную и показательную картинку: что было бы, если бы лицо скрывали, а ходили голые -- такого общества, кажется, сам Маркиз де Сад не нафантазировал). Да и косметика тоже... Мужчины -- те даже бриться начали****.
   "Та глубокая серьезность, с которой мы испытующе рассматриваем каждую часть женского тела и с которой женщины, в свою очередь, рассматривают мужчин; та критическая разборчивость, с которой мы оглядываем женщину, начинающую нам нравиться; то напряженное внимание, с которым жених наблюдает свою невесту; его осмотрительность и опасение, как бы не обмануться ни в одном ее органе; то высокое значение, которое он приписывает каждому плюсу или минусу в наиболее существенных органах ее,-- все это вполне отвечает серьезности самой цели отношений, возникающих между данною четою".
   Я нарочно привел такую длинную цитату из Шопенгауэра, чтобы вы, читатель, успели проверить впечатление, которое она на вас произвела. Мне это рассуждение показалось неверным и притянутым. Речь-то идет о любви, о возрастании ее до степени высокой страсти. Где ж это видано, чтобы влюбленный "рассматривал каждую часть тела" возлюбленной, искал "плюсы
   ____________________
   *Но мы предполагаем отличие в источнике возникновения любви и похоти именно из-за столь разных их функций.
   **И даже в этом случае все это может немного смущать -- то, что все это действует через физическую оболочку, даже при всех особенностях "первого взгляда", точнее, все-таки при втором. Но как же это редкое чувство может вообще осуществиться, если не будет использовать зрение и пр.? И все же, все же... Когда в "Николасе Никльби" я прочел слова циничного дядюшки "Меня не смутить красивым личиком. Я знаю, что под ним скалится череп" -- я вздрогнул. Перед этим у меня довольно долго уже была такая "манечка".
   ***Как говорил одни танкист, материальная часть у всех женщин одинаковая. Не знаю, имел ли он в виду и духовную часть, но связь индивидуальности с культурой налицо.
   ****Линии рта и подбородка очень характерны. Если бы у женщин росла борода (как в какой-то антиутопии Waugh) можно было бы вообразить моды и прически. Косметика не так давно тоже была признаком первой профессии. Ни в чем другом так не проявляется отсталость женщины, как в том, что они оголяют тела и закрашивают лица.
  

Стр68

   и минусы в ее органах" (он бы лучше докторскую справку потребовал)? Что означает "критическая разборчивость"? -- в любви ее меньше всего. И наконец, что значит "начинающуюся нравиться"?
   Вся эта чепуха произошла даже не от неправильной идеи, а просто от халтурной работы. Точку зрения, как рабочее место, надо готовить, а он схватил ту индивидуализацию, которая под руку попалась. Тогда ему пришлось выбросить объект, и два субъекта принялись рассматривать друг друга в микроскоп, фоторобот составлять. Смешно. Разве Анна Каренина от большой любви стала рассматривать уши мужа, а Эмма Бовари губы и спину? Любят целиком, конечно*. Индивидуализация-то в совокупности**, вот ее качество (в отличие от выбора). Влюбленный глаз не поднимает***. Ему не нужно, он боится целостность потерять, лучше издалека****, мельком, искоса, вполоборота. Потом можно и уши рассматривать. Все уже решено после первого взгляда в лицо. В первые секунды все в тумане и, может быть, долго еще не опишет влюбленный "каждую часть тела"*****
   ____________________
   *Поэтому любят и целостность, целомудрие, integrity. Влюбленности вообще нет без этого впечатления -- во всяком случае, для мужчин.
   **В совокупности деталей, конечно, то есть в способности синтезировать, и от способности анализировать, детализировать, то есть от общей умственной способности, способности распознавать, ее, конечно, не отделить. Чуть выше мы говорили о тонкости подбора понятий. Тут можно говорить о пороге чувствительности, но лучше -- о качественных соответствиях, даже органов чувств, хоть обоняния, хоть зрения. Чувствительность к деталям зависит от детализации органов восприятия. Обратная связь определяет развитие.
   ***Как и -- замечали вы это?-- встретившиеся после очень долгой разлуки.
   ****Петрарка не приставал к Лауре.
   *****При том, что желание смотреть -- самый ранний и надежный признак влюбленности. Это сочетание знаменитой "психической слепоты" с использованием органов зрения казалось мне сомнительным парадоксом, пока я не понял, что сам совершаю ту же ошибку вычленения объекта, о котором только что говорил. Кто же вглядывается (а не рассматривает) внимательнее того, кто плохо видит. И что для нас важнее, когда мы стараемся разглядеть что-то вдалеке в сумерках,-- что-то или кого-то (и чем важнее это для нас, тем дольше, неотступнее),-- детали или общее, интегрированное, целостное (...мудр...), то есть индивидуальное. Но вот что и кого?
   Наша аналогия не совсем точна. Склоняясь к распознаванию, она лишена оттенка эдакого сомнамбулизма (более, чем созерцательности) этого

Стр69

   (природа именно должна была позаботиться, чтобы влюбленный не сосредотачивался на "отдельных частях", то есть не увидел недостатков). Может быть, одно что-то, но всегда только одно, воплощающее в себе все, завиток волос, ямочка на щеке, но обычно все-таки в чем-то самом общем: движение, звук голоса, свет. Даже особая мягкость свитера или шуршание платья, как у Свидригайлова.
   И, что любопытно, рядом, не замечая, что говорит уже о чем-то качественно ином, Шопенгауэр пишет: "Только дух рода один может видеть с первого же взгляда... и великие страсти возникают обыкновенно с первого же взгляда.* "Любил ли тот, кто сразу не влюбился?" -- Шекспир, "Как вам это понравится?"" И далее приводит цитату из одного средневекового романа: "Для того чтобы полюбить не нужно размышлять и делать выбор: необходимо только, чтобы при первом и едином взгляде возникло некоторое взаимное соответствие и сочувствие... симпатия крови". Кстати, слово "взаимное" напомнило мне о несчастной любви. Если качество любви, как у Шопенгауэра, одно, то любовь без взаимности необъяснима, если же инстинкт продолжения рода использует половое влечение двух типов, то несовпадение объясняется очень просто. Да и не может иногда совпадать. Например, девятилетний мальчик на цирковом представлении влюбляется во вполне взрослую молодую тетю-гимнастку (блондинистое каре). Причем чувство самое настоящее, то самое, которое этот мальчик, если повезет, будет испытывать и в двадцать и в сорок лет. (У Достоевского такое чувство описано в "Маленьком герое"). И уж, боже упаси, ничего сексуального в нем нет. Недаром Набоков с таким отвращением ненавидел фрейдистов -- думаю, за бездарность**. Ведь и любой талант -- это способность к
   ________________________________________________________
   замедленного ("мгновенного") процесса уже совершенного узнавания во взгляде смотрящего, влюбленного мужчины или мальчика (возраст не важен, но пол имеет значение). Как человек смотрит, так он и думает; сколько видов того, столько же видов другого, и я постарался намекнуть, что в состоянии влюбленности есть особое интеллектуальное сладострастие, ощущение преобразования понятий в необыкновенно широком диапазоне, упомянутое ранее (Глава 6 "Правил...") чувство "дискретности времени -- матери всех дискретностей" -- в нашем контексте "остановись, мгновенье", конечно. Логические операции синтеза-анализа при этом, разумеется, затруднены, что и называют обычно глупостью влюбленных -- причем глупостью, увы, далеко не только в практическом смысле.
   *Именно в отношении "более легкой склонности, вытекающей из абсолютных мотивов" он написал: "Только последнюю роль в нашем выборе играет красота лица". Поистине, в трех соснах заблудился.
   **Так что это даже выходило из мерки: "фрейдисты с гнилыми мозгами", "кретин-фрейдист" и т. п. Впрочем, в англоязычном варианте цитируемых

Стр70

   развитию, умение отличать составляющие наших понятий, видеть их реально самостоятельно существующими.
  
  
  
   Ладно, давайте уточним. Любовь, конечно, чувство половое. Оно, как подчиненное инстинкту продолжения рода, и не может быть иным у человека. Паркинсон прав, когда говорит, что "роман -- это сочетание двух хорошо различимых чувств -- любви и физического влечения", но ошибается, считая, что "одно из них любовь, такая же, как к школьной подружке или пуделю, разве что немного сильнее", и что качественно "есть только одна любовь". Причины ошибки понятны. Во-первых, то же заблуждение о переходе количества в качество и наоборот, то есть предположение, что качественно различные предметы могут вызывать лишь количественно различимые чувства; во-вторых, подспудное понимание асексуальности любви, на помощь чему (и первому тоже) приходит, в-третьих, вечная скудость языка и словесного мышления,-- ведь любить можно и бога и соленые огурцы. Ну, назовите это влюбленностью -- уже будет легче. Когда мы говорим об асексуальности, то имеем в виду просто чуждость желанию совокупиться. Слово это, как оно может быть воспринято большинством -- а это и есть точность философского термина -- показалось нам подходящим*. На каждое понятие слова все равно не хватит, поэтому и плутовства и честных ошибок будет сколько угодно. На то же и в том же вопросе жаловался и Розанов: "Говорят и превозносят "девство",-- и нам представляется прекрасная девственница, которую именно инстинкт пола запрещает нам оспаривать: что же для пола милее и избраннее девственности? Таким образом, борьба против пола странным образом основана на поле же и пользуется сбивчивостью слов". Зачем асексуальность, зачем идеалистичность? Природе незачем было снабжать пониманием этого женщину. Пусть женщины примут объяснение мужчин.
   Потенциальная полигамность, то есть полигамия как свойство должно быть у мужчины похлеще, чем у любого вышеупомянутого петуха, ведь если бы куры несли по одному яйцу в девять месяцев, то курятник был бы... И женщины это не без удовольствия признают -- потенциальным согласием
   ________________________________________________________
   воспоминаний "Speak, memory" (50-е годы!) он почел за благо придержать язык.
   *В том же смысле асексуальности писал Толстой о любви "для которой невозможен переход в чувственность, которая служит лучшим защитником от чувственности". "Я часто думал о влюблении, о хорошем, идеальном, исключающем всякую чувственность." (1898г.) Словом, "я был целомудрен, потому что любил ее" (Rousseau, "Исповедь").
  

Стр71

   быть курицей природа была обязана ее снабдить на крайний случай, но об этом почему-то никто не говорит (а в этом мно-о-го женского характера!*). При переходе же от приятного к хорошему начинаются недоразумения. Чтобы принудить мужчину жить с одной женщиной потребовалось столь же сильное и резко очерченное чувство, как похоть. Эта идеализация (вы подумайте: одно мысленное представление о жене, во всем комплексе этого понятия, должно подавить сексуальный позыв как таковой, пусть даже направленный на другую женщину), эта свирепая антисексуальность, заставляющая сочинять "мадригалы и сонеты" -- это далеко не фикция, как может показаться женщинам. Подавление сексуальности в творчестве -- любом творчестве, хоть в математике -- тоже, кстати говоря, факт несомненный (фрейдист сказал бы, что женщины потому и слабы в этом отношении, что им давить ничего не надо, но тут объяснение более общее, связывающее целомудрие с красотой, святостью, добром). В одном из писем Чехов (тоже творческий человек, знал, о чем говорит) писал, что нельзя же все здоровье полагать в способности "иметь", что все великие художники и мыслители в сорок лет были уже импотентами**, а какой-нибудь африканский царек и в семьдесят может еще иметь нескольких жен.
   Продолжение рода -- хоть с точки зрения физики, хоть метафизики -- легко разрастается до целого универсума, до смысла существования рода человеческого. Мы потому и говорим об инстинкте, чтобы выявить ближайшие, необходимые цели. Нет причины без следствия, почему без зачем и зачем без почему. В этой связи, знаковой связи, нужно навести порядок. Нежная идеальная любовь и семейная мораль связаны как цель и средство, эта связь не может быть потеряна, но может быть искажена -- у этого тоже есть причины и следствия. (А причина, по которой я оставляю этот совершенно неудовлетворительный абзац в том, что это образец словесного тупика, на который ушло полчаса напряженнейшего размышления).
   Какое же дело, какое может быть дело этому иррациональному, возникающему при "едином взгляде" чувству до морали, до социальных отношений, в которые это чувство поставлено? Никакого -- и это вечно сбивает с толку. Зато есть дело человеку, это чувство испытывающему. Любовь, как доминанта, строит свои понятия, создает необходимые для своего развития (фило- и онтогенеза) знаковые конструкции. (Похоть, кстати, тоже доминанта и тоже создает свои, однако это вопрос культурологический
   ____________________
   *"Запомни, Витя, они -- синие, мы -- зеленые".
   **Что-то там в мозгу происходит, что подавляет общее, может быть, все общее -- всем индивидуальным. Происходит ли обратное? Не на этом уровне.
  

Стр72

   и находится вне нашей темы). Но понятийные конструкции служат развитию только до тех пор, пока в них не начинаются нарушения -- тогда они становятся фактором деградации. И такой процесс -- а в культуре он теперь вполне очевиден -- может быть иногда необходим. Сюда мы еще вернемся.
  
  
  
   Давайте коротко припомним ход наших рассуждений. Длительное парное сожительство, отсутствующее у большинства, и в гораздо меньшей, чем у человека, степени свойственное близким к нему, животных -- вполне достаточно обусловлено одной лишь физиологической стороной производства следующего поколения, главное -- очень долгим (хоть объективно, хоть субъективно) периодом заботы о потомстве. Если границей поколения считать достижение половой зрелости, то, за исключением разве что насекомых, погибающих тотчас после размножения, нет таких животных, у которых период, требующий заботы родителей был бы практически равен ему (то есть поколению) и половине жизни индивида. Причем учтите, что это относится в наибольшей степени именно к тем древним временам, от которых мы и унаследовали нашу половую и семейную мораль -- это объективно и очень показательно. Что же касается субъективной оценки времени жизни, то есть оценки человеком себя как человека, а не как животного, то здесь процесс идет в другую сторону: по мере осознания себя время улетает в какой-то кубической прогрессии (может, и правда -- именно в кубической), так что не успеваешь опомниться, как...-- все. Возраст полового созревания по-прежнему половина жизни*.
   Инстинкт продолжения рода, включающий в себя такое длительное
   ____________________
   *Если кто-то предпочитает математику и считает сказанное неуместной, писанной вилами на воде лирикой, то таковой пусть заметит, что срок жизни человека в биологически значимом смысле не увеличился: довесок старости, как и отношения через поколение -- это благо цивилизации и явление культуры не столь уж давнее. Просто раньше 20-50 тысяч лет назад, мало кому удавалось увидеть своих внуков и расстаться с половой жизнью раньше, чем с жизнью вообще. Особенно четкая граница у женщин, конечно. Граница полового созревания тоже, кстати, никуда не сдвинулась. Это что касается физиологии. Психологическая же и социальная зрелость все ближе подступает к импотенции. Это предъявляет определенные требования к браку и, взаимосвязано, служит описанию психоистории общества (явно недостающая наука). (Конечно же, границу формально совершеннолетия также нужно сдвигать -- вряд ли меньше, чем к 25 годам; это решило бы многие проблемы, в частности, детской призывной армии.)
  

Стр73

   парное сожительство, выявляется, как и любой другой, в виде желания. Поскольку требование совместной жизни вполне определенно, в той же степени должны быть определенны и желания приводящие к нему. Здесь, в этих желаниях, и особенно в применении желаний, у мужчин и женщин не только мало, но и вовсе нет ничего общего. Употребление одних и тех же, общих слов вечно вводит в заблуждение, но в этой, вполне половой сфере так же мало убедительно, как считать одним и тем же "удовольствие", получаемое мужчиной и женщиной при совершении такого же общего дела.
   Прежде всего, желание жить семьей у женщины связано с желаниями других инстинктов -- безопасности и комфорта, то есть питания, тепла и проч. О более изысканных потребностях мы пока не говорим. Таким образом, семейная мораль женщин с самого начала имела совершенно недвусмысленный фундамент.
   Мужчина таковым похвастаться не может. Инстинкт, продиктовавший ему седьмую заповедь (а заповеди вообще писаны для "него", а не для "нее" -- это следует из них самих)*,-- эта заповедь стоит совершенным особняком и ровно ничем не подкрепляется в интересах индивида, точнее -- всему противоречит, даже инстинкту размножения. Это -- чистейший спиритуализм, голое требование инстинкта, не несущее извне даже обычного для других заповедей подтекста наказания. В этом ее слабость, подверженность головным завихрениям, но в этом же вечная, восхитительная, олимпийская неистребимость -- бессмертья, может быть, залог. Пока человек будет сохранять свой биологический вид, нет таких кондиций, изменение которых могло бы изменить это нравственное требование или, скажем без ложной скромности, когда-нибудь помешать читателю согласиться с духом наших рассуждений.
   Иное дело -- женщины. Как только они получили материальную независимость и возможность не рожать -- тотчас и секс-революция, то есть семейная мораль женщины истончилась до какой-то курьезной прихоти, благо мужчины оказались к этому готовы. Впрочем, ни одна из религий не возлагала на женщину никаких надежд в этом смысле**. Церковь, которая не только является языческой по природе, но и неплохо, в лице своих членов, демонстрирует помянутые завихрения, понимает безбрачие как бесполость,
   ____________________
   *Христианство и не создавалось как женская религия; в этом смысле женские персонажи евангельской истории выписаны вполне художественно. Поэтому вне стен мужского монастыря оно было и остается совсем нехристианским насилием над оставшейся в язычестве женщиной. Все Великие Инквизиторы воображают себе христианами, и если бы речь шла только о женщинах, то что ж...
   **По-моему, Библия к женщине даже не обращается.
  

Стр74

   но это потому, что она вообще не хочет понимать простых и ясных слов священного писания. Это уж настоящее, а не показное пилатово, глумление. Иной раз кажется, что они только для того и поддерживают память о Христе, по поговорке "хорош враг мертвый, но еще лучше живой". (А ведь он и был врагом церкви, именно церкви вообще, которая и сейчас не может быть иной, чем та, что распяла Его. Единственной властью и единственным владением священника должен быть авторитет, основанный на прямом и строгом выполнении нравственных правил Нового Завета. Такие служители названы церковью в противопоставлении, как употреблены слово храм и другие.) Трудно вообразить что-то более оскорбительное, чем поклонение на словах и невыполнение на деле ни единой буквы. "И говорили: радуйся, Царь Иудейский. И били его по ланитам".
   Уют, любовь детей, радости их воспитания, супружеская поддержка, прелести накопительства -- все это женское семейное счастье вполне доступно и мужчинам. Но мужчина -- это женщина плюс еще кто-то.* Звучит, конечно, глупо.** Но ведь мужчина и должен нести в себе задатки обоих полов, раз именно и только он обусловливает пол ребенка*** -- генетическое подтверждение древнего понимания, выраженного в легенде о ребре Адама, в словах "Ибо не муж от жены, но жена от мужа; и не муж создан для жены, но жена для мужа". Этой добавочной части женщина ни за что не поймет. Она может о ней узнать, даже признать через силу как факт, увидеть отблеск ее в ребенке -- бесполом существе, но и только. У мужчин есть, конечно, это понимание, им нужно только немного знания (утраченного, может быть, вместе с религией), чтобы исполнялись слова апостола, что муж "есть образ и слава Божия; а жена есть слава мужа", чтобы вспомнили они, что "всякому мужу глава Христос, жене глава муж". Представляю, как кое-кто встрепенулся. Да, современным равноправием здесь не пахнет. А каким? "Впрочем, ни муж без жены, ни жена без мужа, в Господе. Ибо как жена от мужа, так и муж через жену; все же -- от Бога". Но только "Жены ваши в церквах да молчат; ибо не позволено им говорить, а
   ____________________
   *Вся загадка женщин -- как это часть может быть целым. Корневая загадка, неразрешимая, притягательная, иногда мучительная. А женщина никогда не поймет в мужчине этой роковой добавочной части (хотя и не станет делать из нее загадку).
   **Шопенгауэр говорит об этом (так же неудовлетворительно), что природа, разделив людей на мужчин и женщин, провела черту не по самой середине. В самом деле, Ева только надкусила яблоко. (Идеальная жена -- ей не из кого было выбирать. Что ей могло дать яблоко?)
   ***И разнообразие, кстати, тоже; надеюсь, тут можно обойтись без подробного разъяснения мысли.
  

Стр75

   быть в подчинении, как и закон говорит. Если же они хотят чему научиться, пусть спрашивают дома у мужей своих". И это за 19 веков до "женского образовательного движения" и телепроповедниц. Но оставим неприличное цитирование Нового Завета.
   Не знаю, удалось ли мне, но, памятуя, что показать -- высшая степень доказательства, я хотел, говоря о любви, чтобы каждый вспомнил в своей душе само качество и беспримесность этого чувства. Но часто ли именно оно играет решающую роль в создании браков? Часто ли есть не только социальные, но и более важные -- взаимность, прежде всего -- условия, чтобы любовь осуществилась в браке? Такое массовое явление, как семья, рождение детей не может быть основано на такой редкости, как любовь. "Ну что вы,-- скажут.-- Все браки, хоть и в разной степени, основаны на любви". Но та или иная степень есть даже когда вы гладите кошку. Здесь любовь -- только слово, обозначающее не предмет, а качество, самое главное качество любви, хоть как-то поддающееся осмыслению, индивидуализацию.
   Нет ровнешенько никаких оснований считать, что женская любовь похожа на мужскую или искать причины индивидуализации в самих индивидах -- мы найдем их в конце времен. Не надо себя запутывать. Есть любовь-индивидуализация как факт, объединяющий и соединяющий мужчин и женщин, сам по себе имеющий решительное значение в целях продолжения человеческого рода. И только если нам дороги эти цели -- тогда есть смысл разбираться в мужских и женских формах этой индивидуализации.
   Это качество мыслится отдельно от чувства любви (мужская точка зрения, собственно мораль; так и инстинкт мужчинами мыслится как что-то внешнее (потому и мыслить приходится) -- в силу этой неподкрепленности, о которой мы только что говорили) и должно представляться более важным, если мы не хотим преждевременного вымирания рода человеческого или, скажем, расы, отдельной нации. Пессимист, мизантроп, отказник, Шопенгауэр, может, и не станет возражать против такого развития событий, раз для него "царство божие настанет, когда жены перестанут рожать"; для него и не может быть ничего преждевременного -- зависимость у него плотная. Но тот, для кого конец -- начало, побоится разрыва, того, что некому будет дожить до земного рая, в котором будет править любовь. Кажется, к этому идет или, во всяком случае, мы видим к этому большой шаг. Любви сейчас плохо. Конструкция индивидуализации, которую она создавала и на которую опиралась, разрушилась в массе значительно. Потом -- никуда не денемся -- придется отстраивать, и признаки этого, кажется, есть, но смысл был и в разрушении.
   Строили слишком быстро -- вот в чем дело. Произошел, что называется, перегрев, закончившийся страшным взрывом первой половины двадцатого века. С точки зрения метафизики, то есть цели и смысла (а от нее трудно

Стр76

   отрешиться -- слишком странные тут есть факты) такого больше допускать было нельзя, особенно при уровне техники культурных народов -- ведь речь идет именно о них, что и подтверждает мысль о перегреве мозгов. В ход пошел водомет секс-революции -- для всех, конечно, хотя и через женщин. Цель была -- отупить несколько следующих поколений, что и удалось. Уровень культуры теперь средневековый, и когда ренессанс настанет -- неизвестно. Пусть не вводит в заблуждение то, что культурное наследие осталось в материальном выражении. Все это недавние обломки Римской империи под ногами варваров, это марсианские города из хроник Бредбери. И камень зданий рассыплется и бумага книг истлеет. Тут показатель -- творческое бессилие. Сравните сухой остаток последних пятидесяти лет с тем же периодом 19-го века, и все сразу станет ясно*. Если кто-то скажет, что те композиторы, художники, писатели были по определению редким исключением, то вот фраза Паркинсона: "Поле, на котором взрастает гениальность, должно быть большим. Масса должна быть очень хороша, чтобы кто-то один оказался превосходным". Масса была хороша, то-то и оно. И неважно, сколько было грамотных (и не имеет значения число читающих: "самая читающая страна", как оказалось, смотрела в книгу, а видела... фрукт),-- другое важно. А если при слове "масса" кто-то вспомнит михрютку, делавшего в России революцию, и не заметит на нем влияния современной ему культуры, то мочиться мимо унитаза можно только при наличии унитаза, и, кроме того, "делал революцию", конечно, не он, а михрютки в галстуках, имевшие больше возможностей обидеться. Но не они интересны, да и Россия -- частность. Интересно то, что в самом деле сделало революцию и не только ее, тот разительный дефицит ума, который может править цивилизацией, набитой сложнейшими машинами, примитивность социальных отношений, тупость демократии и неумение понять простые законы собственного блага при широком понимании научных законов и участии в сложных технологических и экономических процессах.
   Фицджеральд говорит об Амьенском сражении в Первую Мировую: "Для того, что произошло здесь, потребовалось многое -- вера в бога, и годы
   ____________________
   *Может быть, это личное и старческое, или, как выражаются врачи, возрастное, но глядя на то, что показывают, говорят, пишут, снимают и поют, кажется, что время в творческом смысле съежилось, что из-за того, что ничего нового не делают почти, создается иллюзия вечности того, что никоим образом не могло бы на вечность претендовать -- многое по двадцать лет остается в новинках. Ремейкируется, переклиппируется и все-таки оставляет впечатление, что никоим образом не останется после смерти тех, кто имеет с этого пожизненный доход. А то, что двадцать лет назад казалось откровенным кичем, начинает казаться не таким уж плохим художественно.
  

Стр77

   изобилия, и твердые устои... Нужно было, чтобы в памяти жили рождественские праздники,.. и маленькие кафе Валанса, и бракосочетания в мэрии, и поездки на дерби, и дедушкины бакенбарды... В сущности, здесь разыгралась любовная битва -- целый век любви буржуа пошел на то, чтобы удобрить это поле... Весь мой прекрасный, милый, благополучный мир взлетел тут на воздух от запала любовной взрывчатки".
   Причина взрыва -- взрывчатка. Почему же дедушкины бакенбарды оказались такими взрывоопасными? Потому что любовь стала играть слишком большую роль в воспитании. Слишком пышно она расцвела на "твердых устоях" индивидуализации, то есть половой морали, возведенной в закон. Слишком многое в семье было позволено сделать мужчине по своей "вере в бога". Культура не может расти иначе, как на семейных ценностях, но тут вышел перебор. Генетические изменения не поспевали за объемом воспитанных свойств, и биологическая природа ответила безумием, истерикой, как замученный уроками школьник*. Первые признаки этой истерики отметил, когда все уже началось, Бунин в декадентщине 90-х годов -- естественно, в самом тонком, верхнем слое -- искусстве.** Но разрыв этот только проявился в полную силу на рубеже веков, когда семья и культура достигли своего высшего развития, а накапливался всю культурную историю, напоминая о себе отдельными вспышками и откатами, не достигающими, конечно, масштаба двух мировых войн и отката, в конце которого мы, надеюсь, сейчас находимся. Чтобы отупить, обессилить человечество (задача вполне реальная в отношении враждебного народа, потому что развратить -- самый эффективный способ истребить, но на самом деле это общая зараза), чтобы лишить любовь взрывной концентрации, потребовалось разрушить культ индивидуализации -- главного качества ее. (Тут можно, конечно, сказать, что любовь сама взорвала свои устои, что
   ____________________
   *Кстати, именно они-то и "делали революцию" -- чей это был бунт, начиная с Добролюбова?
   **Бунин, "Воспоминания": "Силы (да и литературные способности) у "декадентов" времени Чехова и у тех, что увеличили их число (Горький, Андреев, Гиппиус, Брюсов и пр.)... были и впрямь велики, но таковы, какими обладают истерики, юроды, помешанные: ибо кто же из них мог называться здоровым в обычном смысле этого слова? Все они были хитры, отлично знали, что потребно для привлечения к себе внимания, но ведь обладает всеми этими качествами и большинство истериков, юродов, помешанных. И вот: какое удивительное скопление нездоровых, ненормальных в той или иной форме, в той или иной степени было еще при Чехове и как все росло оно в последующие годы!" Заметим, что и публика всех этих литераторов тоже, значит, была того. И есть! -- наследственное слабоумие.
  

Стр78

   горючий материал израсходовался, и что все это обычный автоколебательный процесс, но это уж физика, а не метафизика,-- главное, явление то же).
   Может быть, это качество переросло чувство, и конструкция была искусственной (потому и выросло на ней настоящее искусство). Может быть, любви было слишком просторно в лоне готовой принять ее семейной морали* -- а это бывает именно так, а не наоборот, теперь-то мы уж ясно можем это видеть. Любовь предполагалась там, где ее не было, любовь игралась, любовь выдумывалась**. Но ведь это вечный обман желаний, обман индивида инстинктом. Мужчинам было позволено отдаться ему как наркотику и галлюцинировать искусством, философией, религией. Они доигрались. Духовный пир закончился, как самый обычный, дракой и похмельем. Бабы развезли мужиков по домам; настало их царство.
   Ни дуст ни спид не годились: биологический материал нужно было оставить в покое, ведь цель была именно дать ему дорасти (может быть даже со стимуляцией-акселерацией), а то, что он не дорастал, что люди до изобретения пороха вряд ли были намного глупее нас-- это уж слишком банальное замечание. Удар был силен своей точностью. У Чехова есть диалог:
   "-- Разве отвращение массы к внебрачной любви и распущенности предрассудок?
   -- Конечно. Предрассудок и ненавистничество. Солдаты, как увидят девицу легкого поведения, то хохочут и свищут, а спроси-ка их: кто они сами?
   -- Недаром они свищут. То, что девицы душат своих незаконноприжитых детей и идут на каторгу, и что Анна Каренина бросилась под поезд, и что в деревнях мажут ворота дегтем, и что нам с тобой, неизвестно почему, нравится в Кате ее чистота, и то, что каждый смутно чувствует потребность в чистой любви, хотя знает, что такой любви нет,-- разве все это предрассудок? Это, братец, единственное, что уцелело от естественного подбора, и, не будь этой темной силы, регулирующий отношения полов... человечество выродилось бы в два года".
   Тут даже и непонятно с первого взгляда, почему выродилось бы, то есть в практическом-то смысле? Прямых причин нет. При том, что численность населения от распущенности явно не пострадала бы (пример -- Африка,
   ____________________
   *Брак был настолько мощным и массовым явлением, что даже сожительство, увлеченное общим течением, могло сойти за брак и строиться по его образцу. Теперь наоборот.
   **И, кстати, всякая любовь. Кое-кто в 18-м говорил: "Ну как ваш народ-богоносец"?
  
  

Стр79

   несмотря на поголовный СПИД), от элитных производителей могло бы получиться потомство более здоровое физически и даже интеллектуально. Право, глядя на иного ребенка, пожалеешь, что мама его именно для этого случая решила проявить супружескую верность. Почему же евгеникой приходится пренебречь, почему иначе -- вырождение? Потому что естественный отбор -- тоже избирательность. Потому что не генами передается "тип рода" (в точном смысле слова, с антонимом "безродность"). Тут никакой лысенковщины. Не подрезайте розы -- и они обратятся в шиповник. Попробуйте год или два не подрезать виноградный куст, а потом сравните кисти, и "по плодам их вы узнаете их". А гены-то ведь те же. В сущности, мы не знаем, как даже выглядели бы, если бы только гены:-- слишком давно мы "подрезаемся", но направление можно увидеть: двух поколений достаточно, чтобы человек и внешне стал дичать. (Два плагиатских цитирования (из Шопенгауэра и Бунина): "Дурака видно по походке" (испанская пословица -- еще раз, очень уж нравится) и "Не всякая плоть такая же плоть, но иная плоть у человеков -- иная у скотов" -- апостол Павел). Тут не то, что беспородность, которая может быть даже милой, но во многие лица просто страшно заглядывать. Здесь первая мысль: "Этот человек не мог воспитываться в семье". Какие уж тут гены*. Не уверен, хорошо ли
   ____________________
   *В одном из Старых Журналов попалось такое: "Получается, что межродовые различия достигнуты без изменения в генах, чисто физиологически, только воздействием на развитие с детства. Взрослые же организмы (на которых сосредоточили внимание Ламарк и особенно Дарвин) для этого непригодны. Но как же новшества могут стать наследственными? По-видимому, это процесс быстрый. Идет за десятки - сотни поколений. И обычными эволюционными методами его изучать трудно". (И палеонтологическими, о чем мы будем говорить ниже. Вообще, эта статья попалась на глаза, когда сочинение уже было закончено, и так как речь идет в ней только о физических признаках, и даже, главным образом, о методах закаливания, она вряд ли сама по себе могла дать мне какие-то идеи. Но, когда мы говорим о воспитании, не развитие ли мозга и сознания мы прежде всего имеем в виду?) "Врожденное еще должно стать наследственным. А генетики утверждали, что это невозможно. Утверждали не потому, что таковы факты -- переход прижизненного свойства в краткосрочно наследуемое, а затем в стойко наследуемое многократно описан на самых разных объектах... Утверждали потому, что это запрещает догма: каждый признак кодируется своим геном. Сейчас мы знаем, что в действительности у многоклеточных новое свойство почти никогда не связано с появлением нового гена, обычно оно вызвано изменением активности прежних генов". И

Стр80

   подходят слова "животность" или "преступность", но в таких лицах и людях есть недостаток, который, при всей его очевидности, так же трудно определить формально, как сказать, почему формальное наличие мамы и папы еще не означает семьи. Может быть, брака нет в такой семье?
   Потомку (ради которого все и делается) нужна семья. Семья строится на главном качестве любви или влюбленности -- взаимной индивидуализации мужчины и женщины, поэтому часто говорят, что на любви. Оно бы неплохо, но необязательно, ведь всеми признается необходимым, чтобы семья сохранялась и после того, как любовь кончается, и даже вопреки посторонней влюбленности (заметим, что в таком отказе есть красота*). Поэтому люди не унывают, и если такого комплексного, цельного чувства в достаточной мере не обретается, то индивидуализация, в дополнение к выбору по типу рода, то есть к самой обычной половой привлекательности (а иногда и в компенсацию ее недостатка) набирается из общего пристрастия к кошкам, совместного увлечения игрой на лютне или фигурным катанием на коньках. Ну, и... денежки.
   Часто таких страховок оказывается недостаточно, но они честно выполняют свою роль, особенно для женщин, у которых половое влечение легче персонифицируется и связано изначально со многими практическими интересами. "Луна и грош", Моэм: "... было лишь чисто женским откликом на заботу и ласку, которое женщины нередко принимают за любовь. Это пассивное чувство, оно способно обратиться на любой объект, как виноградная лоза способна обвить любое дерево. Людская мудрость воздает должное этой способности, ибо как иначе объяснить, что девушку насильно выдают замуж за человека, который захотел ее, считая, что любовь придет
   ________________________________________________________
   далее, простите за фривольность (мою фривольность, конечно): "Наиболее прямо наследование измененной формы наблюдал в шестидесятые годы Г. Х. Шапошников на тлях. Эти насекомые способны питаться одним единственным видом кормового растения, специфичным для данного вида тлей. Шапошников сажал тлей одного вида на растение, подходящее только другому виду, тли почти все гибли, зато оставшиеся породили за восемь поколений (время совершенно ничтожное для отбора случайных изменений) новую форму, не только похожую на другой вид, но и неспособную спариваться с тлями исходной формы". Эзопов язык. (Для тех, кто не понял насчет фривольности даже со второго раза). Палеонтология, опять же.
   Как в любом отказе (кроме отказа отказаться) -- необходимом действии всякой индивидуализации. И в частности, индивидуализация отношений между мужчиной и женщиной красива -- по-особому красива -- даже без любви. "Но я другому отдана..." -- может быть, из упрямства, из самолюбия, из мести, но будем думать, что из красоты.
  

Стр81

   сама собой*. Такого рода чувство составляется из приятного ощущения благополучия, гордости собственницы, из удовольствия сознавать себя желанной, из радости домоводства. И "духовным" женщины называют его только из тщеславия". Где-то и Чехов писал в этом же роде, что он на третий день с ума сошел бы, вынужденный жить рядом с чужим и безразличным для него человеком, а женщины ничего, как в своей тарелке.
   В связи с этой способностью обратиться на любой объект, которую я назвал легкостью персонификации, брак для женщины почти всегда торговля, расчет "составляющих" чувств, для мужчин же -- почти никогда. Можно предположить, что индивидуализация, так или иначе требуемая и от мужчин и от женщин, имеет разный механизм возникновения. Любовь у мужчин имеет характер отрицательный, исключительный, у женщин -- положительный и суммирующий. Мужчине предмет его влюбленности представляется статуей, высеченной из цельного куска, женщина же лепит возлюбленного. С нулями недостатков (мужчинам) делать нечего, операции с ними так же невозможны и бессмысленны, как рыться в грудах отколотой мраморной крошки; там, в качествах других женщин, нечего выбирать**. А
   ____________________
   *То есть поступают в соответствии с древним "инстинктом": зная, что женщина не склонна к индивидуализации, ей не давали выбирать, то есть давали выбирать именно, не считая и не делая этого решительным в браке.
   **Не выбирая сам, мужчина, естественно, не хочет, чтобы выбирали его, на самом деле не признает за женщинами права на выбор. Это аксиома, необходимая для женщин, а для мужчин -- особенно.
   Но страдая от того, что его выбирают, мужчина во всяком случае получает некоторую компенсацию в том, что сам избавлен от мук выбора (не могу, правда, знать, насколько этот выбор, при всем его беспокойстве, в самом деле неприятен -- это надо у женщин спросить). Могущий возникнуть выбор между красотой одной и деньгами другой -- это, мне кажется, не такой уж тяжелый случай, и совсем не то, что, допустим, выбор Наташи Ростовой между Курагиным и Болконским,-- именно потому, что для мужчины чувства к Курагиной и Болконской были бы гораздо более различимыми (у женщин, как мы знаем, то, что составляло бы общее (то есть уже ставшее предметом игры) понятие "Курагин" или "Болконский", знак, словно совокупность планет с большей массой, раздергивает, растаскивает, перемешивает и неопределенно (неопределимо для нее) ровным слоем размазывает по "анатомически далеким участкам"). Мечты поручика из чеховского "Поцелуя", о которых я говорил несколько ниже, возможны только при отсутствии лица (индивидуальности). У Наташи же одни те же картины семейного счастья хорошо лепились к обоим, столь же реальным, как она сама, персонажам (и в результате она не выбрала ни того, ни другого, и вообще спокойно обошлась без всякого выбора: "Наташе нужен был муж.
  

Стр82

   для женщин все это знаки положительных величин, и материал имеет для них первостепенное значение. Он мягкий, его можно использовать и так и эдак, можно что-то переделать, добавить. (Это суммирование может происходить так же неуловимо быстро, как вычитание у мужчин, и все же след его должен быть более явственным. Интересно, подтвердят ли из самонаблюдений эту гипотезу женщины?)* Значит -- выбор (и,
   ________________________________________________________
   Муж был дан ей". -- Эпилог, Часть 1).
   *Но все это, когда есть настоящая влюбленность, а и состояние ожидания (пребывания в готовности) должно быть таким же: то есть мужчина по-прежнему не выбирает, а женщина не вертит хвостом, как это часто кажется мужчинам, а выбирают (пока он, по обыкновению, бездельничает), а на это требуется время. И к тому же мужчины для женщин "все одинаковые" не только потому, что они одинаковы сами, а потому что они для них и в самом деле таковы.
   Общая проблема семейной жизни в том, что мужчина ищет в женщине индивидуальность (синтезирует), а женщина в нем личность (анализирует). Тут вообще две преобладающие концепции (полюса были Инь и Ян тоже -- когда нас половая тема еще не заинтересовала). (Так что одной только "близорукости, недостатка в разумности и сообразительности", как писал Шопенгауэр, мало для объяснения "несправедливости, но большего оказания к несчастным человеколюбия и участия". "Общество человеколюбия к крупным скотам" (Дост.)) Женская концепция (главный мотив) -- к личному, к "своему" полюсу, к сердобольности и нерелигиозности, к земле, к растворению себя, к пониманию себя, как всех живых существ и всех, как себя. (О, кстати, мы же писали про воспитание женщин стыдом и т. д. И это не к слову припомнилось -- да и было давно, я ведь в смысле хронологии как попало (то есть куда попало; "И что",-- скажет читатель) пишу, особенно сноски: тут понятийная связь, и потом словесное совпадения; в этот раз я это очень четко почувствовал. Может быть, это очень наивно так радоваться по этому поводу, раз уж я объявил свою систему во всех частях логически связанной и универсальной, но тут искренность важнее понтов: "магию слова" не так легко перемагить. То есть (если не ясно): не мысль сама, и не вывод одной мысли из другой, а схождение их без подсредства знака -- редко) Все это, конечно, не отменяет женски-детской жестокости, жестокости недоразвития. И развитие идет все равно в обоих направлениях (вспомним "стержневую аналогию" (сам придумал эту словесную каракатицу, самому теперь на нее и ссылаться)). Так что лучшие результаты здесь показывают тоже мужчины -- старец Зосима. (Отсюда же переселение душ, буддизм, нирвана, опрощение и прочие по-своему соблазнительные вещи.) А главная мужская концепция и движение -- не к растворению себя

Стр83

   следовательно, его критерии), оценка и, увы, сравнение*, и возможность более легкой переоценки, и брачные турниры самцов (самцов!) за предпочтение (а не дележ!) самки*. Отсюда жалобы мужчин на холодность женщин и образ идеальной Душечки, которая была безмозглой ("отдавая свое миросозерцание любимому человеку"), но любила по-мужски.*** *
   ________________________________________________________
   во всем, а к растворению всего в себе, и таким образом в выделении себя из всего, и это, как можно судить, есть главный закон природы, закон живого, во всяком случае -- падающего в прах в каждом индивиде ("А я? Где буду я?" -- как замечательно написал какой-то поэт), но с незапамятных времен продолжающийся во всем, что передается, в нетленной (о чем так хлопотал румянцевский библиотекарь) информации -- от генов до культуры. Представитель этой мужской линии (как об одеколоне), хотя и малоразвитый -- старец Ферапонт. Его крик "Мой бог победил заходящу солнцу" -- тут можно каждое слово отдельно подчеркнуть.
   *Женщины никак не желают поверить, что нормально-ревнивые мужчины не боятся проиграть в сравнении, им тошно и жить не хочется от сравнения как такового. Как бы им объяснить, что возбуждать мужскую ревность -- это годится только для спекуляции, и то, судя по "веку брошенных жен" (чуть дальше), в гомеопатических дозах, а при малейшей личной заинтересованности в мужчине самоубийственно. (Если им нужны объяснения. "Во сне видел, что жена меня любит. Как мне легко, ясно все стало! Ничего похожего наяву. И это-то губит мою жизнь... Хорошо умереть." (Дневник Толстого 5 мая 1884г.)
   **У женщин это был бы именно дележ. Никакой конкурс бесполых достоинств типа "А ну-ка девушки" не может оказать влияния даже на простое предпочтение мужчины. Даже конкурс красоты с числом участниц больше трех не является конкурсом красоты: по результатам таких конкурсов (выдающим скорее кавалерийские вкусы и конэсерскую эстетику) с этим многие согласятся, несмотря на то, что некрасивых женщин там вообще не бывает. Важно: избирательность действует в среде однородных предметов, выбор -- наоборот, предполагает представление об однородности (общее -- не объективное; люди ужасно путают). Еще в том же роде: выбирают то, что нравится, а избирают то, что красиво (потому что "нравится то, чего не хватает", а "красота -- это то, что мы любим без пользы, смысла и пр" -- это цитата из Толстого будет чуть позже). Красота избирательна, а избирательность -- нет.
   ***Точнее, поэтому могла любить по-мужски, а проявлять любовь по-женски. Другого ума, кроме как в таком проявлении, мужчинам и не нужно. И не нравятся мне эти базарные "отдачи". Близость с человеком -- это понимание того, что в нем индивидуально, и участие в этом.
  

Стр84

   По всему по этому как бес нашептывает мужчине измену, так женщине он нашептывает предательство. Лучше даже сказать, что это сидит в мозгах: как у мужчин готовность спать с другой женщиной, так у женщины -- жить с другим мужчиной*. Разница в том, что у мужчин измена происходит в неличной сфере (только на общем поле -- и у мужчин и у женщин -- может быть соперничество), женщина же всегда начинает измену с личной, а постельная ее часть -- только завершение.** Отсюда два пункта. Дружба жены с другим мужчиной должна быть столь же серьезным поводом для ревности мужа, как его поход на сторону для жены. Женщины изменяют целиком и, если нет особенных меркантильных причин остаться, уходят навсегда. Отсюда еще два пункта. Стоящая на страже семьи "людская мудрость" более строго относится к измене жены, справедливо видя в ней большую опасность***, и: жена может опротиветь мужу только благодаря собственным усилиям. Последнее подтверждается множеством житейских историй. Даже сильно увлеченный мужчина оставляет в сердце место для жены, именно потому, что это личная сфера или сфера индивидуализации: одновременно может быть несколько любвей, как у князя Мышкина из "Идиота" (это только секс -- один для всех). Если добавить к этому чувство вины и остаточную сексуальную привлекательность жены (так как это все-таки другая женщина -- для мужчин это важно), то шансы на возвращение не так уж плохи. При всех обстоятельствах измены женам можно рекомендовать кротость без актерства. Сила этого оружия заключается именно в том самом, почему внушить женщинам действенность его (в отличие от "эротического белья") практически невозможно. Иначе самих измен было бы куда меньше. "Мужчины всегда возвращаются,-- говорил Версилов из "Подростка".-- Это у нас от благородства. Если бы дело брака попало в руки женщин (оно таки попало), то ни одного брака не уцелело бы". Не знаю, точно ли это благородство (слово у Достоевского употреблено, конечно, не без иронии),
  
  
   ____________________
   *Интересно, что для женщин известные отношения, лежащие и в факте измены, так и называются, независимо от действительно проживания.
   **Можно сказать по-другому: если у женщин сексуальный позыв легче персонифицируется, то и изменяют они легче всего персоне.
   *** Поквитаться изменой за измену -- это дурейшая из всех возможных женских идей. А отомстить таким образом, тут результат может быть самым неожиданным (для мужчины это может оказаться приятным упрощением ситуации,-- женщины недооценивают способность мужской совести к угрызениям), но то, что измена, с такой, во всяком случае, целью, будет прежде всего самой себе -- это несомненно.
  

Стр85

   но чему-то такому брак можно было доверить, пока "муж был главой жены"*.
   Сирил Паркинсон писал: "Итак, во всем, что касается традиций, природы и характера взаимоотношений авторитет мужчины утвержден надежно. Однако брак -- это союз, в который оба партнера вступили с общей целью, и, хотя в определенном смысле следует признать главенство мужчины, женщина, разумеется, вносит большую часть вклада... Поэтому брак порождает основной парадокс: мужчина, обычно более деятельный из партнеров, одновременно является и главным и подчиненным... Исполнительная власть находится в его руках -- слова свадебного обряда недвусмысленно на это указывают. Но если жена должна подчиняться мужу своему, как более активному партнеру, то он ей подотчетен, потому что у нее на руках основной пакет акций; а это значит, что муж в некоторых отношениях подчинен жене. Так как мужчинам свойственно забывать, что он лишь распорядитель чужого имущества, они в некоторых странах пытаются напоминать себе об этом тем, что всегда относятся к женщинам как к высшим существам; и это -- одно из основных требований нашей западной цивилизации. Так, мужчины встают, когда женщина входит в комнату, и открывают дверь, когда она выходит. Женщина проходит в дверь впереди мужчины, а за столиком ей подают в первую очередь. С ее желаниями считаются, она выбирает место, где сесть, и назначает время, когда уходить. (То есть ей оказывают честь -- заметим от себя). Во всем этом есть что-то от средневековой рыцарственности, благодаря чему всякая девушка становится принцессой, а всякий мужчина -- ее слугой. Но тем не менее все это было построено на законе, который делал каждого мужа собственником, а каждую женщину -- его собственностью.
   Из всего изложенного мы можем сделать заключение, что в христианских странах традиционные отношения были крайне сложными; при этом
   ____________________
   *У мужчин отняли возможность быть великодушным. Это было легко, пока жена "да убоится". Как теперь прикажете сохранять семью? Рассчитывать на великодушие жены? Кстати, хотя бы у отца (если уж не у мужа) и хотя бы по закону ни отнимали возможность быть великодушным, вместо того, чтобы поощрять губительный для семьи шантаж и вымогательство матерей-одниочек, разведенных женщин... (Семейный закон имеет целью что угодно, кроме того, что является целью самой семьи -- детей, убегая от всякой логики, от начальных пунктов и определений, как черт от ладана.) Почему бы не дать отцам быть великодушными во всем, что превышает максимальный размер алиментов, допустим? Но минимальный размер есть, а максимального (= прожиточный минимум), насколько мне известно, нет.
  

Стр86

   покорность, которая вменялась в долг жене очень тонко уравновешивалась почтительностью, которую муж должен был ей оказывать. Но и это еще не все: традиционные тонкости предусматривали, что на проявление формальной почтительности с одной стороны другая сторона отвечала подобающей леди скромностью. Девушке, окруженной вниманием и поклонением, не пристало быть самоуверенной и своевольной. В том, что касалось окончательного решения, она должна была лишь частично принимать ту власть, которую ей столь торжественно преподносили. И вот в обществе, где отношения были столь усложненны -- или утонченны,-- женщины вдруг взбунтовались, требуя равенства. В начале двадцатого века они начали менять юбки на брюки... Вместе с брюками возникли новые, свободные и товарищеские отношения между мужчинами и женщинами. В прекрасном новом мире женщинам наконец-то улыбнулось равноправие. Если бы наступил полный переворот, то можно было бы ожидать, что все тонкости традиций начисто сметет грубая расчетливость нашего века. Но во многих странах результат свелся к компромиссу. Женщины получили полное право носить брюки, но это не вменялось им в обязанность. Им было дано право голоса, право занимать государственные должности и овладевать любой профессией, но вместе с тем разрешалось сохранять привилегии, оставшиеся от их прежнего подневольного положения, и это даже поощрялось. Они были приняты как равные в тех областях, где некогда вынуждены были подчиняться, но в тех областях, где им издавна предоставлялось первенство, они и теперь сохранили главенствующее положение. В этих крайне сложных взаимоотношениях прежнее чувство равновесия было утеряно... Но в ситуации, так сильно переменившейся в ее пользу, женщина не всегда остается достаточно благовоспитанной леди, чтобы не злоупотреблять своими преимуществами... Настал век мужей-подбашмачников и -- как следствие -- век брошенных жен".
   Тут, в общем, все правильно, только слишком поверхностно. Из всего сказанного (и того, что не попало в цитату) никак не выходит, почему люди все-таки живут семьями, а не стадом. И это объяснимо, если вспомнить, что Паркинсон писал о любви. Кроме того, если употребляются коммерческие термины, то неплохо бы уточнить хотя бы несколько пунктов контракта между мужем и женой, особенно дивиденды мужа.
   Беда не в том, что при недостатке справедливости женщины злоупотребляют властью в семье, а в том, что часть, которую они принимают за целое, не может им быть. Сожительства мужчинам мало, им оно кажется бессмысленным, часто бессмысленной каторгой. То, что они все еще несут ее в "столь изменившихся условиях", уже не только не опираясь на личные интересы -- так было всегда,-- но не получая теперь даже морального

Стр87

   отклика, поддержки общественных устоев, третируемые безумным женским "равноправием" -- это... хотелось бы назвать это настоящей самоотверженностью, подвигом отцовства, но от подвига здесь больше всего безрассудства. Конечно, большинство не выдерживает. И хотя инициаторы разводов обычно женщины, они в большинстве случаев, кажется, имеют на это право и основания, основания отомстить мужчине за неосновательную женитьбу: он оказался слабым и семьи уже нет -- кто дезертировал в пьянство, кто прелюбодействует с уже разведенной. Но если что-то изменилось в конкретном, наличном отношении мужчин к женщинам, значит что-то изменилось в условиях. Почему надо пропускать самое очевидное и ближайшее изменение: женщины стали вести себя как-то не так.
   Мы сказали, что основа брака -- непосредственные, словно бы встретившихся на другой планете, отношения двух личностей. И если все дружно говорят, что брак стал плох -- стал, а не плох сам по себе, то надо просто вернуться к модели отношений тех времен, когда он был хорош. Да, нужно снова мазать ворота дегтем, топить незаконных младенцев и посылать таких матерей на каторгу, запрещать любого вида порнографию, но открывать на каждом шагу публичные дома и при этом свистать вслед проституткам. Страшно? Отвратительно? Боюсь, что человечество не настолько поумнело за сто лет, чтобы не пришлось платить эту меньшую жертву. (Прошу не понять, будто за какую-нибудь оперу я готов расплатиться несколькими младенцами,-- речь идет о младенцах же). И в кино (раз уж кроме кино ничего не осталось) неверных жен надо класть под поезд.
   Суть в том, что мужчине, чтобы жить в семье, быть честным и преданным мужем, мудрым воспитателем и достойным примером для своих детей, нужно намного больше индивидуального в отношениях с женой, чем она может представить и понять. Но может она понять или не может, своим поведением она должна предоставить для этого опору, причем наглядно для детей. Для этого от нее и требуется послушание. А то в ином голливудском боевике герою нужно спасти целый мир (разумеется, не меньше), чтобы в виде награды, в триумфе и апофеозе (бедный режиссер), его жена сказала их сыну или дочке: "Слушайся папу" (не говоря уж о такой награде, как то, что жена так и быть не останется с не оказавшимся столь же героическим любовником, а вернется к мужу). Черт-те что.
   Не подумайте, что индивидуализация или избирательность нужна только в этом утилитарном значении. Она не только условие, но и суть воспитания. И подрезка винограда и естественный подбор -- это исключительность. Она -- первое действие красоты и, значит, в основе любого искусства, в фундаменте культуры. Она в чувстве достоинства личности -- собственная исключительность, единственность, неслучайность в самом рождении от исключительного выбора и исключительных отношений между отцом и

Стр88

   матерью. А как обойтись без нее в еще более насущном -- в уважении родителями своих детей? Враждебный индивидуализации, секс изгоняется на задворки культурного общества, его не показывают по телевидению, прячут от детей, о нем говорят обдуманно, с крайней осторожностью. В этом стыде нет ничего напускного. Побиваемый со всех сторон -- и с экрана телевизора и от соседа матерщинника -- стыд один еще стоит непреклонным стражем культуры, и будет стоять до тех пор, пока мы не начнем отправлять естественные надобности на виду у всех. (Как это мудро придумано, что в столь специализированном человеческом организме -- и, с запасом, в других животных -- функция размножения для увеличения, в ежедневном внимании, массы ее значительности совмещена в одних органах с другой функцией -- неважно, какой.) Первый проблеск осознания личности, первое смутное движение чувства красоты в душе, первый плод с древа познания добра и зла (ведь что-то же это значит!) -- и первая одежда, первый лоскуток оборачивается вокруг интимных частей тела, как враждебных личности.
   Секс убивает любовь, убивает индивидуальность. Откройте секс -- и с четкостью пружинного механизма вы получите поколение, которое не читает, получите поколение мужчин, не имеющих чести в своей семье и поэтому неспособных держать оружие, защитить свой дом и страну, не имеющих гражданского мужества и религии. Плохо это или, может быть, хорошо -- каждый решит сам. По-моему, это неинтересно*. Не на этом пути стояло человечество и не на нем оно накопило главные богатства. Потушим гения в разврате, как говорил кто-то из персонажей "Бесов". Чтобы уж некому было написать "Аве, Мария". Загнанный в тоску, растерянный и не имеющий даже созерцательной пищи, важнейший творческий источник взамен былой щедрости дает лишь жалкие капли, и все, что еще растет, приобретает уродливые пустынные формы.
  
  
  
   Думаю, теперь можно считать ясным, что природе не потребовалось никаких человеческих выдумок, чтобы с самого возникновения человеческого рода заложить в мужчине крайне противоречивое отношение к женщине. Поэтому искать в чем-то другом, искать разумные основания "парадоксов брака" и "сложностей традиционных отношений" (как это делает Паркинсон) довольно глупо. Разумных оснований чему-либо существующему вообще не может быть -- только объяснения. В конечном
   ____________________
   *В конце концов, за что меня лишают, даже в самом глупом смысле, сладости запретного плода? Люди становятся все более и более невинными. Как животные. Но человеческая природа сопротивляется этому иногда со зверской злобой.
  

Стр89

   счете все сводится к иррациональному, а разум способен обосновать только несуществование, поэтому и доказать его невозможно. (Не говоря уж о летающих тарелках) даже алиби -- это доказательство существования и обоснование отсутствия. Простейшая вещь, казалось бы, но для многих почему-то сомнительная. Докажите, говорят, что этого не было*.
   Противоречия -- штука тяжелая, беспокойная, вроде зуда. Успокаивается эстетическим забвением, религиозным экстазом или рассуждениями наподобие наших. Это еще сравнительно благородные методы почесывания. Но самое простое и общедоступное, а потому и самое естественное -- это представлять, что наши противоречия не только реальны сами по себе, но и соответствуют неким реальностям первого порядка. Вот так мужчины и выдумали разделение женщин на порядочных и не, то есть женщин для похоти и женщин для любви. А для этого воспользовались различием женских характеров и темпераментов, и получили даже некоторую поддержку в готовности женщин "разделяться в себе". Все это, в общем, довольно хитро культивировалось**, пока женская демократичность не положила этому конец. У людей поумнее были таки сомнения в чистоте монеты, хотя сознание того, что они находятся в плену иллюзии, не освобождало их из него. Толстой в письме к Страхову (неотправленном) писал: "Вас, может быть, удивляет, что в число этих почетных званий (няньки, экономки и пр.) я включаю и несчастных б......... . Семья только в самом первобытном и простом быту может держаться без помощи магдалин... Остановить скопление центров и развитие? Это противоречило другим целям. Допустить свободную перемену жен и мужей (как этого хотят пустобрехи-либералы) -- это тоже не входило в цели провидения по причинам ясным для нас -- это разрушало семью... Представьте Лондон без своих 80 тысяч магдалин. Что бы сталось с семьями? Много ли бы
   ____________________
   *Сейчас в моде такая тема: "Докажите, что от генетически модифицированных продуктов нет вреда здоровью. Нет, вы докажите..." Для чего, вероятно, надо найти что-то вредное, а потом доказать, что оно вовсе не вредное. Любопытно, как ни одно представление не исчезает, сколько бы не называть его атавистическим, разве что замирает иногда на какой-нибудь век просвещения, чтобы потом пышно и современно расцвести. Например: что съешь -- таким и будешь; съешь печень храброго врага -- ...как там? "Кто уплетет его без соли и без лука..." (Хотя, конечно, прямо никто не признается, даже себе, чего они боятся. Гордость не позволяет показаться смешным. А то -- почему они едят морковку, ведь можно стать на нее похожим?)
   **Большие перемены: если система раньше дурила женщин, что им нужен брак, то теперь мужчин, что им нужно сожительство.
  

Стр90

   удержалось жен, дочерей чистыми? Что бы сталось с законами нравственности, которые так любят блюсти люди?"
   Казалось бы, что означают законы нравственности, форпостами которых должны стоять публичные дома? Чего стоит чистота, которую в обществе должны поддерживать б.........? Нет, стоит, и дорого стоит. Заметьте, о законах нравственности написано "которые так любят блюсти люди", но о чистоте жен и дочерей -- без всяких иронических кавычек.
   Тут (даже в этих легких рассуждениях) самый центр, клубок болезненных, тоскливых, творчески потентных противоречий, проблем общих-объективных -- и мучительных (что для женщин совершенно непостижимо). Нет циников, но есть цинизм в словах и поступках -- когда болеутоляющий идеализм уже не действует (вспомним о "зубной боли" в "Записках из подполья"). Пока нет боли -- цинизм не нужен, а тот кто способен ее испытывать -- уже не циник, как тот, кто отбивается -- не драчун. Кто из знаменитых циников Достоевского был таковым в самом деле?
  
  
  
   Нет просто никого (начиная от матерщинников), кто не соблазнился бы этим более легким выходом, этим низким "смехом сквозь слезы". Можно говорить, что "чистой любви не существует", но никто не станет смеяться над "потребностью в чистой любви, которую каждый смутно чувствует". Даже люди самого чистого, трансцендентного религиозного чувства не смогли обойтись без этой чистоты, без нелепой выдумки, что женщина, родившая ребенка, могла остаться девой.* Ну не могут культурные народы представить себе святость без этого.
   Не многие способны, разочаровываясь в избранности, то есть избирательности своих женщин, не просто сбегать в мистику, науку** или деньги, но находить новую опору в том добре, что за гранью добра и зла (за гранью, а не вне его, как это часто понимают). Большинство простых душ,-- которых и всегда большинство,-- вполне довольствуется формальной чистотой, внешней порядочностью -- мужчины в женщинах, а женщины в себе. Конечно, это самообман, соломинка, принимаемая за надежную опору, но ведь и вся наша жизнь коротка, как барахтанье утопающего. Так что этого
   ____________________
   *Впрочем, если судить по современной фразеологии, такие чудеса случаются сплошь и рядом
   *Профессор НН из чеховской "Скучной истории", именно сбежавший в науку, на склоне дней имел несчастье обнаружить у себя недостаток того, "что коллеги-философы называют общей идеей".
  

Стр91

   вполне может хватить, но нужно ее хотя бы иметь, эту соломинку, реальную, физически наглядную.
   Всякому идеализму нужно хоть за что-нибудь зацепиться. Как ни формальны галантерейные почести, но и для них нужно, чтобы в женщине предполагалась вполне определенная честь* (во всех ее ипостасях: честь девушки, честь жены, честь матери), и паркинсоновский "большой пакет акций" здесь ни при чем. Как бы ни дрессировали мужчин на уважение к женскому полу как таковому, магдалине с ее еще большим пакетом акций (не грех согласиться с Толстым) или заведомой шлюхе такая почтительность будет оказана не иначе как с неизбежной восьмимартовской насмешливостью, не серьезно. А мужчины -- верьте не верьте -- склонны в этом к серьезности, и такая внутренняя насмешка может доставить удовольствие только как редкость. Женщины же, в простоте своей (и в воспитании своем) не подозревают, что почести воздаются не просто так, за присущее им строение половых органов, и, жалуясь на общее падение рыцарственности, не понимают, что иначе и быть не может, когда оправдываются слова какого-то римлянина, что проституция -- это клоака, самое грязное место в доме, но не будет ее -- и в клоаку превратится весь дом.
   Хотя женщины "никогда или редко любят", некоторая способность к индивидуализации требуется и от них тоже, поскольку иначе сохранить семью было бы немыслимо, однако воспринимается она ими как нечто внешнее и сама по себе, в абсолютном выражении вовсе не является априорным и чем-то прямо желаемым. Женщинам не понадобилось ничего подобного резкому разделению мужчин на порядочный и непорядочных в половой сфере. Половой моралью они мужчин, к сожалению, не обременяют.
   Когда женщина говорит любовнику "Все, что было до тебя, не имеет значения. Я других давно забыла, словно бы их и не было", то почему бы ей и не поверить? Это даже так и должно быть. Но для всякого разумного мужчины это означает, что то же самое она может когда-нибудь кому-нибудь сказать и о нем, и скорее всего скажет, если мужчине не готов ради обладания женщиной пожертвовать свободой и доверием в отношениях с ней. И в жизнь мужчин это немало добавляет "холодной скуки, постоянной досады и неумения брать от жизни то, что она может дать, и томительной, ноющей жажды того, чего нет и не может быть на земле" (Чехов, "У знакомых").
   Должен признаться, я не ожидал, что такой описательный, созерцательный писатель, как Чехов, писатель настроения, душевного состояния, а не рассуждений и выводов, считавший сам, что дело литературы
   ____________________
   *Даже в обращении "девушка". Здесь тоже много
  

Стр92

   -- ставить вопросы, а не отвечать на них,-- что он мог дать столько материала для ссылок и цитат. И, однако же, это очень хорошо; потому что, если размышления основываются на самой жизни, а не представляют собой пережевывание чей-то жвачки, то именно хорошая художественная литература способна предоставить самый чистый, концентрированный, эталонный материал. К ней должно относиться с большим доверием и более серьезно (вплоть до проверки своих выводов), чем к сочинениям философов.
   Все это я к тому, что по поводу разделения женщин на порядочных и беспорядочных мне припомнилась одна фраза из чеховского рассказа "Поцелуй", в котором некому штабс-капитану по ошибке, в темноте достался поцелуй неопознанной девушки, отчего потом от целое лето "чувствовал, мыслил и держал себя, как влюбленный". Сердцевиной и основой всех этих переживаний было особое обаятельное чувство женской порядочности -- почему и вспомнился этот рассказ. Это чувство чести, чистоты, столь ценимой самим Чеховым Reinheit, существующее в мужчинах как бы само по себе в той же мере и врожденное наравне с похотью, и по причине врожденности столь же неразборчивое,* предлагающее себя всему женскому полу сразу (хотя по существу и выявлению противоположное). Это моральная конструкция, о которой мы говорили раньше, не терпящая пустоты и с первого взгляда без всякого спросу возносящая случайную, по большому счету, женщину до степени единственности.** За реальность этой фантазии мужчины готовы идти на страдания и подвиги так же фактически и безусловно-осязаемо, как за свободу своей родины -- без всяких материальных расчетов и нравственных оснований. Эта сила и потребность есть и будет всегда, оправданна и объяснима самим принципом существования человека, независимо от наших мнений и личного вознаграждения действительностью. Эта сила подобна смерти. Ее пытаются так же не учитывать в делах, не замечать, обходиться без нее, ей можно в
   ____________________
   *Розанов цитирует библейскую Книгу Товии (как "истинный апофеоз плотской, но понятой целомудренно и религиозно любви"): "Едва спутник этого благородного юноши сказал, что вот "мы подходим к дому, где есть девушка -- и она предназначена тебе в жены, и будут у тебя от нее дети", как уже по одному имени и известию "Товия полюбил ее и душа его крепко привязалась к ней"". Да что там Товий! -- даже von Lembke влюблялся в Юлию Михайловну все более и более по мере того, как ощущал себя ее женихом.
   **О связи красоты, любви и единственности никто, кажется, не написал лучше и лаконичнее Экзюпери в истории Маленького принца и Розы. Красиво только то, что индивидуально, и прежде всего человеческие отношения.
  

Стр93

   какой-то степени противодействовать, но нельзя аннулировать, поэтому уменьшить число ее жертв можно, только считаясь с ней самым серьезным образом, так же, как мы спускаемся по лестнице, а не выходим из дома через окно на десятом этаже. Плохо только, что эта сила имеет половой характер, действует только на мужчин и уже через них на всех, поэтому мнением женщин, которые здесь некомпетентны, необходимо пренебрегать, а их влияние нейтрализовать.
   Собственно, в том рассказе мне была нужна только одна фраза, и я рассчитывал, сделав цитату, отнестись к ней двумя строчками, но, не удержавшись, перечел, после многих лет, весь рассказ и неожиданно нашел то, о чем говорил только что. И то, что в небольшом психологически правдивом рассказе это должно было соединиться так же, как в моей попытке логически связанных рассуждений -- право, это лучше всяких доказательств. Там даже упоминался "маленький и тощий генерал, питавший пристрастие к крупным особам, какого бы возраста они ни были". Ну, это-то, конечно, случайное совпадение, хотя приходится признаться, что такие совпадения действуют сильнее всего. Есть кое-что посущественнее.
   Искомые слова были таковы: "Ни разу в жизни ему не приходилось обнимать талию порядочной женщины..." Представьте, холостой штабс-капитан... Что еще, кроме недоступной для него, по существу эфемерной и, конечно, совершенно особой, самосущей чистоты могло так властно пленить его? Любовь, конечно, но тут хватило одной лишь порядочности. Что же было? Торопливые шаги, шуршанье платья(!), женский голос, произнесший одно слово, прикосновение рук и поцелуй. Всего несколько мгновений и все самое общее, как мы и говорили. Тут даже лица не понадобилось. Более того, чувство даже устояло против личного впечатления: выйдя на свет и рассматривая всех, кто мог бы его поцеловать, капитан не нашел подходящего лица. Он стал конструировать его на манер гоголевской невесты и на мгновение ему это удалось. А назавтра "картины семейного счастья рисовались ему ярко и отчетливо, но черты лица... именно то, что важно и характерно, ускользало от его воображения, как ртуть из-под пальца". То есть именно лицо непременно требовалось для реальности чувства. Он "закрывал глаза и видел себя с другою, совсем незнакомою девушкою, с очень неопределенными чертами лица*; мысленно он говорил, ласкал, склонялся к плечу, представлял себе войну и разлуку, потом встречу,
   ____________________
   *Обратите внимание, это именно то, что мы говорили: для любви или влюбленности именно черты лица важны и характерны, но неопределенность их не мешает, а в точности отвечает состоянию влюбленности с ее главным качеством, исключительностью, у которой главное свойство совокупность, синтетичность, враждебные анализу и детализации.
  

Сто94

   ужин с женой, детей..." И наконец "совсем неожиданно в его воображении ясно нарисовалась та, которая целовала его", то есть та, в которую он был уже влюблен (опять Книга Товии). Не знаю, что еще нужно, чтобы понять, на чем основывается и без чего не может быть семейного счастья.
  
  
  
   Другое письмо Толстого к Страхову. "Объективной сущности жизни человек понять и выразить не может -- это первое. Сущность же жизни -- то, что заставляет жить, есть потребность того, что мы называем неправильно добро... Добро и зло суть только материалы, из которых образуется красота -- то есть то, что мы любим без причины, без пользы, без нужды... Все религии, имеющие задачей определить сущность жизни, имеют своей основой красоту -- греки -- плотскую*, христиане -- духовную. Подставить другую щеку, когда ударяют по одной, не умно, не добро, но бессмысленно и прекрасно..." Здесь точно выражено понимание красоты, которого мы совсем не найдем у женщин. Не найдем религиозности -- как считал сам Толстой в единогласном приговоре мужчин.
   Лучшие женщины служат добру, но не духовной красоте, к которой они так же тупы, как к телесной -- искусству. И духовное безобразие, если только в нем нет зла, не вызывает у женщин отвращения. Кстати, нет ничего более разочаровывающего; такова, например, терпимость женщин к сквернословию. (Это напоминает выражение Чехова: "Он был разочарован, как жених, невеста которого произвела в обществе неприличный звук"). Если у женщины нет цели понравиться кому-то, приобрести влияние, обратить внимание на себя, то есть если честно, то каждая женщина может повторить вслед за чеховской Жужелицей из "Бабьего царства": "Человека зарезать или старика околдовать -- грех, это точно, а любить милого дружочка очень даже не грех. Да и что там, право! Никакого греха нет! Все это богомолки выдумали, чтобы простой народ морочить. Я вот тоже везде говорю -- грех да грех, а сама и не знаю, почему грех". "Почему грех" -- странный вопрос. Но есть он или нет,-- я не знаю более отрезвляющей проверки, чем собственные дети. Все, что вы не сможете, не захотите рассказать о себе, или побоитесь, чтобы они узнали -- это и есть грех.** Дети -- и царство божие и его страшный суд. Добро и зло еще можно примерить на себя, но красота
   ____________________
   *Эта красота, как "взывающая более легкую склонность", не может быть, конечно основанием брака: рожать надо всем, и рожать в браке.
   **То же, кстати, и о родителях и о том, в чем бы вы не захотели увидеть их. "Дети -- увеличительные стекла зла" (корявое выражение Толстого)
  

Стр95

   объективна и бессмысленна. И значит, спасительна: зло только потому грех, что оно некрасиво. Ну какое было бы зло -- обойтись без непорочного зачатия?
   Зачем человеку дано чувство красоты -- так же непонятно, как зачем ему жизнь. Грех против жизни всегда есть грех против красоты. Может ли зло быть красивым? Об этом каждый судит в меру собственной бездарности. "Гений и злодейство -- две вещи несовместные" -- этими словами Александр Сергеич на веки вечные припечатал всех источающих самолюбивый яд "деятелей", "эстетов" и прочих "старик, ты гений". И пускай для своих способностей они ищут другие слова -- но только не "талант".
   Природа терпит пустоту. И это нестерпимо для нас, как вид человека, из которого ушла жизнь. Красоту тоже нечем заменить. Но красота заполняет пустоты. Вернее, она суть там, где без нее могла бы быть только пустота. Красота едина. Красота бессмысленна, потому что она беспричинна и бесцельна в конечном счете, то есть там, где причина и цель соединяются... Обрывать же некрасиво, даже себя, но приходится, иначе слишком далеко уйдем в сторону.
   Я хотел сказать, что в половых отношениях женщинам не нужно было чувство красоты религиозной степени. Необходимую функцию индивидуализации брали на себя (восполняя недостаток красоты) другие чувства, на которые в женщинах фактически опирались и мужчины, хотя предпочитали заблуждаться на этот счет и так же морочить головы женщинам. Когда опора исчезла и вместо нее оказалась пустота, мужской род со всеми своими красотами рухнул -- да так, что до сих пор не может опомниться.
   Что же это за красота, недоступная пониманию женщин? Это их же красота, более того, дарованная каждой в глазах каждого мужчины (хотя и в неравной степени по уровню талантливости и ума осмысляемая): красота целомудрия. Ведь Розанову ("нам" -- как он верно сказал) при слове "девство" представилась "прекрасная девственница" -- ясно же, что прекрасная именно потому, что девственница. А вот слова Толстого: "Кабы женщины только понимали всю красоту девственности, до такой степени она вызывает лучшие чувства людей, они бы чаще удерживали ее. А то беспрестанно видишь страшное падение девственности или в грубую похоть со всем обманом глупой влюбленности, или раскаяние в своей высоте и красоте". Девушки, поверьте гению!
   Считаю, что последним восклицанием я оправдался за все, что женщинам могло показаться обидным в моих словах. Ну, в самом деле, кто объяснит конкретной пятнадцатилетней девушке столь важные для ее судьбы вещи? Тот, кому она безразлична? Или тот, кому нужно только ее тело? Может быть, кто-то влюбленный в нее? -- но мы уже сказали, что влюбленный

Стр96

   вообще не расчленяет впечатления, и сказать или задаться вопросом, что ему в девушке так -- больше всего -- нравится,-- для этого (чтобы оценить естественное) нужно немало горького опыта и горьких размышлений. Может быть, мать объяснит? Но мать сама женщина и тоже не понимает. Все, что она может сказать, если сама была правильно воспитана, это -- "нельзя". А почему нельзя ("почему грех") ей и задумываться вредно, а уж дочке объяснять -- тем более: тут она непременно скатится либо в грубость либо в смакование. Отец? Отец, конечно, мог бы объяснить. Но для этого он должен быть достаточно честен перед собой, смел и самостоятелен в суждениях, а это непросто, когда все обратилось в гоголевский город N, где "самый муж (муж вообще) так был приготовлен, что если и видел другое - третье, то отвечал коротко и благоразумно пословицею: "Кому какое дело, что кума с кумом сидела"" ("Мертвые души", гл. 8). Но мало того, что отец должен быть один в поле воин и брать на себя то, что должно бы не встречать противодействие, а напротив, складываться под влиянием самой жизни и общественного порядка. Еще больше его раздражают необходимость тут переступить через стыд, порочный круг, слишком большие жертвы, почти обесценивающие результат. Ведь всякий нормальный мужчина понимает, что лучшее половое воспитание -- это молчание. Чего -- воспитательной роли молчания -- ни за что не захотят признать "специалисты"*. Хотя суть дела какой была, такой и остается: разговор с детьми о сексе -- это растление. В правильные времена за такой инструктаж можно было и по Владимирке прогуляться**. И все-таки при нынешних условиях молчание (ибо настоящего молчания все равно нет), молчание отца означает полное поражение и даже предательство своих детей.
   Лучше всех здесь, конечно, религия и литература. Но и в них -- много ли толку? Они нужны мужчинам, особенно молодым, чтобы выяснять, развивать и утверждаться, чтобы не повторять собственных ошибок (только не
   ____________________
   *Говорят, пусть лучше они "об этом" узнают от нас, в школе, от родителей, из просветительских (от слова "свет"!) брошюрок, чем от кого-нибудь в подворотне. Нет, господа, в подворотне лучше. Подворотня -- могучее предохранительное средство. Чем грязнее подворотня, в которой дети узнают "про это", тем больше у молодых людей потребность принести чистоту в это самое, освятить его домашней, родительской святостью. Культурным не может быть никакое общественное воспитание.
   **Интересно, как по владимирке хотят в очередной раз пустить одного черно-белого американского певца, любителя воспитывать чужих мальчиков. Кабы не публичность процесса, да не отсутствие необходимых принципов или, возможно, было бы лучше сказать, постулатов, то это можно было бы признать хотя бы крошечным продвижением в нужную сторону.
  

Стр97

   повторять, к сожалению)*. Ну а женщина? Точно так же, как она вешает тотем-иконку и на этом считает дело сделанным, так же она и библию кладет на видное место. Дальше обложки дело не идет. Можете вы вообразить женщину, с интересом (хотя бы в смысле любопытства) читающую библию? (Тут сразу вспомнилась розановская уединенная комната с забывшейся над книгой женщиной). В общем, женщина осталась в язычестве -- последней своей религии.
   Литература -- во всяком случае, проверенная временем, а не существующая для немедленных барышей,-- не врет. Но сколько бы не было в ней virginal beauty, одно то, что книги пишут мужчины, ставит их действенность под сомнение. В женских же сочинениях хоть и остался неизбежный принц с большим миллионом, кроткая и невинная Золушка вовсе не является популярным персонажем.
   Речь, в общем, не идет о том, чтобы добиться понимания. Но ведь можно не понимать, как устроен телевизор, зато хорошо знать, что нажмешь кнопку -- и получишь картинку. Конечно, я противоречу своим же словам, что в таких вещах понимание ничем не заменишь, но уж очень хочется. К тому же, телевизор включать можно и кошку научить, но в том вопросе, о котором мы говорим, нельзя попробовать (и это не единственная такая вещь). Можно попытаться, но тогда только наказание и не нуждающийся в словах ужасный пример. В общем, кнут, к сожалению. Только вот теперешний кнут сделался коротким свидригайловским "хлыстиком", который "даже следов не оставляет". Да и от пряника -- от того, что женщинам казалось пряником -- остались только крошки. Зато аппетиты ничуть не уменьшились.
  
  
  
   Может быть, впрочем, что все наши рассуждения никуда не годятся. Если отрицать экзистенциальность чувства исключительности и вообще отнестись к культуре с характерным для женщин презрением, то очень скоро получится, что это сами женщины, из выгоды, изобрели и навязали мужчинам свою половую честь. Похоже ли это на правду? Кому как. Похоже
   ____________________
   *Нельзя читать слишком мало или слишком много. Каждый читает, сколько ему нужно, то есть пока совершенствуется. И еще одно: всякая литература написана только для тех, кому ее интересно читать. (А то я слышал недавно, что надо читать надо не только то, что интересно -- да еще это было сказано о художественной литературе (одним из писателей без читателей). О, еще одно услышал: один из художников, из тех, что делают "перформансы" (других что-то совсем не видно) сказал, что искусство не должно быть красивым, а должно быть внушительным (давать впечатление и т. п. -- он это долго объяснял). Это в том же роде.)
  

Стр98

   ли на правду утверждение: "Микроскоп -- орудие для раскалывания орехов"?
   Вот такое удачное объяснение для женщин или, скорее, женское объяснение (чем он, конечно, обиделся бы) придумал Шопенгауэр. Первым делом он, конечно*, объявил всякую "честь" условностью (слово уже обобщает**, как справедливо заметил "В. И. Ленин"), то есть мнением других о нас и не более того. Тем более половую честь, которой "ложно придается абсолютное значение, тогда как значение ее, еще больше чем у всякой другой чести,-- чисто относительное". (Жужелица выражалась попроще). "Половая честь распадается, по своей природе, на честь женскую и честь мужскую". На самом деле это, конечно, слово "честь" распадается; это все равно, что сказать "пол распадается на мужской и женский". И далее все уже захвачено течением словесной логики: "Итак, женская честь есть общее мнение о девушке, что она не отдавалась ни одному мужчине, а о женщине -- что она отдавалась только тому, кто состоит с ней в браке". Спасибо за точное определение, но "общее мнение" -- это чисто по-женски. "Сделанное втайне не сделано вовсе". А собственное мнение? Неужели честь не имеет с честностью ничего общего? Слова "честь имею" означают "имею честь"?
   Что же, оклеветанная девушка теряет честь? Нет уж, честь всегда с нами и потерять ее каждый может только сам. Пусть мы и не знаем, что такое честь, но все мы -- мы сами, без чужого мнения! -- знаем, что такое бесчестный поступок. Чехов в письме к Плещееву: "Все мы знаем, что такое бесчестный поступок, но что такое честь -- мы не знаем"***. В том-то и дело. Между честью и бесчестием всегда факт, поступок и его внутренняя оценка, это да или нет, а "общее мнение" -- это от лукавого. И недаром именно женщине, склонной преувеличивать важность общего (то есть высказанного) мнения, факт представлен в самом ощутимом виде.
   Есть немало мелодий, которые можно подбирать на слух в неправильной тональности и какое-то время не замечать ошибки. Потом видишь: что-то не складывается. Ищешь звук, делаешь нелепые предположения, пытаешься это быстренько скрыть, вроде Одоевского философа, не заметить того, что не устраивает, и уж в самом конце возвращаешься к первой ноте. Все это очень похоже на то, как хитроумные, головоломные, оригинальные умственные или, лучше сказать, словесно-мыслительные построения рассыпаются, когда именно слово, а не понятие положено в основу. И здесь, вместо того, чтобы
   ____________________
   *Опять же "объективно" не поверив объективности объекта.
   **Оно и нас обобщает, если вспомнить про "словесное мышление, общительность..."
   ***Потому знаем что бесчестный поступок выражается знаком, то есть именно знаемой, для данной области, частью понятия.
  
  

Стр99

   (если еще хватит мужества и честности) бросить работу, потому что "сомнительно", нужно применить тот же метод, другую тональность, то есть самое первое определяющее слово заменить другим. В определении Шопенгауэра поменяем слово "честь" на слово "репутация". И окажется, что "репутация -- это общее мнение..." и т. д., то есть истинная, но совершенно банальная вещь, которую мы знали и без всяких определений. (И хоть я и не циник, но может быть в самом деле женщины себе это так представляют, то есть для женщин женская честь -- это репутация.)
   Любой философ стремится к общему принципу, и уж от его таланта зависит не подменять общий принцип общим словом (которое по своему ленинскому свойству само напрашивается помочь философу). Выразить словом то, что понимаешь, так, чтобы другой понял тебя, как ты сам -- дело самое трудное, и пренебрегать добротным, точным, одинаково понимаемым словом, а вместо него, обтесывая и обкалывая его значение, приспосабливать другое -- это уж явное расточительство. Иной раз и не удержишься, ради парадокса, из щегольства и озорства -- но не в фундамент же. И если это происходит несознательно -- тем хуже.
   Ошибка с честью понятна. Обвиненный в бесчестии (disreputated) лично, или принявший такое обвинение за кого-то, вызывает на дуэль, чтобы защитить свою или чью-то репутацию, но формально (иногда вполне откровенно формально -- вспомним дуэль Печорина и Грушницкого) это должно выглядеть как протест против обвинений, то есть утверждение чести. Отсюда и выражение о ее "защите". Эту столь удивлявшую его "рыцарскую честь" (которая "состоит не во мнении других о нашем достоинстве, а исключительно только в выражении такого мнения") Шопенгауэр перенес на все остальные виды "чести" (гражданскую, служебную...), в том числе и половую. При этом он, кажется, упустил из виду некоторые противоречия, объяснимые тем, что честь имеет общий характер (общую направленность), а репутация -- личный.
   Репутация -- тоже вещь нешуточная. Это на самом деле о ней, а не о чести Шопенгауэр написал: "Мнение о нас других лишь постольку может быть для нас важно, поскольку оно определяет или может при случае определить их поведение относительно нас. Но это имеет место всегда, пока мы живем с людьми или среди людей". Откуда берется и что означает "ревнивая забота о благоприятном мнении других и та высокая ценность, которое он этому мнению придает: то и другое обнаруживается с исконностью врожденного чувства, которое называют чувством чести и, в подобающем случае, чувством стыда. Это именно чувство вызывает краску на его щеки, когда он думает, что внезапно должен потерять во мнении других, даже если он не знает за собой никакой вины"?
  

Стр100

   Не стыд это, а страх быть изгнанным. Краску на щеки вызывает опасность стать отверженным, первое прикосновение к сердцу жуткого пустого и холодного чувства оставленности. Кому в детстве не случалось быть непринятым в игру или видеть кошмарные сны о том, что его потеряли родители? При чем тут "чувство чести"?
   Здесь, мне кажется, еще яснее фальшь мелодии (даже тема предательства близкого человека ближе к верному тону). Не честь, в общем мнении, а стадность с ее врожденностью, сильнее всего проявляющаяся, кстати говоря, в женщинах и детях, потому что для них -- возвращаясь к пещерным временам -- быть изгнанным или так или иначе отбиться от племени означало верную смерть. А для мужчин довольно часто и даже донедавна именно верность племени или своей семье означало смерть, а бегство означало спасение*. Поэтому отношение мужчин к изгнанничеству никогда не было однозначным, а в условиях, когда нет ни реальных опасностей ни светит особой благодарности, оно может представляться серьезно заманчивым (вспомним, что даже Толстой забавлялся этой игрушкой). Но только для этого нужно иметь немало самостоятельности и немало собственной ценности: в человеке вообще немало стадности, и лишения обязанностей не всякий выдержит. Недаром в древнем мире преступнику могли предложить выбор между изгнанием и смертью. (Несмотря на то, что чувство это по-прежнему очень тяжелое, в наше время такое наказание непредставимо. Ссылка стала анахронизмом, а тюрьма -- это, конечно, не то. К тому же, во времена падения семейных ценностей -- кого трогает притча о блудном сыне? Он же просто погулял).
   Вернемся к женской теории женской чести Шопенгауэра. То, что она такова, видно из того, что как раз женскую честь Шопенгауэр признавал активным началом, тогда как "половая честь мужчин обусловлена половой честью женщин". Зачем же женщинам понадобилась честь? Дело в том, что "Женский пол требует и ожидает от мужского всего, что ему желательно и нужно; мужчины же требуют от женщин, прежде всего и непосредственно, только одного. (Здесь тоже смахивает на "Ой, бабоньки, этим мужикам только одно и нужно от нас, застенчивых!"). Поэтому надо было устроиться таким образом, чтобы мужской пол получал от женского это одно в том лишь случае, если он возьмет на себя заботу обо всем и между прочим от рождающихся от союза детях". Логично, не правда ли? С женской точки зрения.
   Не хочется даже говорить, что для такой точки зрения нужно отрицать
   ____________________
   * Для женщин бегство всегда означает не только "от", но и к кому-то или, скорее даже, чему-то, какой-то общественно санкционированной форме жизни.
  
  

Стр101

   родительское чувство у отцов, их совесть в отношении детей (что, в общем, органично для поколения женщин, выросших в разрушенных семьях;-- об отношении их к матерям разговор особый). Но если правда, что "Для достижения этой цели женщины необходимо должны сплотиться и проявить "партийный дух"... В таком случае они стоят, как одно сомкнутое целое против всего мужского пола, обладающего, благодаря природному превосходству телесных и духовных сил, всеми земными благами..." -- если все это правда, то перед нами совершенно уникальное явление женской солидарности*. Выражение "партийный дух" сразу напомнило политические женские партии, которые тоже ведь "как одно сомкнутое целое" противостоят множеству разобщенных мужских партий, но никогда никакого заметного успеха не имели. И у них и у самостоятельных женщин-политиков мало шансов на успех в демократических странах, где большинство избирателей -- женщины.
   Почему бы лучше не предположить партийный дух мужчин, действующий на неведомых женщинам основаниях, или -- что обычно намного вернее (надежнее),-- что в каждом мужчине действует общая для них сила. Иначе трудно объяснить следующий парадокс.
   С одной стороны, теория Шопенгауэра блестяще подтверждается тем, что, когда благодаря полному уравнению социальных прав полов, "земные блага" (в том, что касается наемного труда) стали распределяться между ними более справедливо, а также при уменьшении зависимости от природных и социальных катаклизмов, когда "превосходство мужских телесных и духовных сил" могло бы быть оценено выше,-- при этих условиях женщины стали быстро терять интерес к браку, меньше бояться его потерять и меньше считаться с мнением мужчин о семейной жизни**. Так что становится обычной совершенно обратная традиционной картина, когда женщина
   ____________________
   *Женщины могут объединяться против не мужского пола, а одного мужчины, ведущего себя плохо или, что для него опаснее, плохо отзывающегося обо всем женском поле,-- и тем подтверждают возможность такой коллективной оценки. Женская солидарность без паранджи вообще вряд ли возможна (это не "женская демократичность", о которой мы говорили), с другой стороны, паранджа мешает тому, в чем женщины действительно солидарны. Не знаю, что и посоветовать.
   **Это оборотная сторона того, что имел в виду Шопенгауэр, говоря, что "супружеская верность у мужчин носит искусственный характер, а женщине свойственно естественно и без всякой рефлексии заботиться о защитнике и кормильце".
  

Стр102

   согласна жить "так"*, а мужчина упрашивает женщину выйти за него** (исключая, впрочем, случаев, когда замужество дает явную материальную выгоду -- тогда упрашивать не приходится).
   С другой стороны, это-то и непонятно. Если мужчинам нужно от женщин "только одно", то почему бы им просто не брать это "одно", благо дают? Почему формально-брачное состояние все-таки не стало таким же редким, каким является брак по существу? То, что мужчины с маниакальным упорством продолжают совать головы в петлю законного брака, не получая уже буквально ничего, даже внешней перемены образа жизни и отношений с женщиной -- это действительно нуждается в объяснении.
   Может быть, мужчины более консервативны и, выражаясь умным словом, упорнее держатся за свои архетипы? Но как это согласуется с тем, что если что-то и развивается, то благодаря мужчинам, а женщины с достоинством несут общепризнанную за ними стабилизирующую функцию? Эта функция связана со стабилизирующей (тормозящей, но укрепляющей) ролью знака, к которому так привержены женщины. Как это (выражающееся в упрямстве и строптивости) может согласоваться с легкой приспосабливаемостью, переменой образа действий и представлений женщин? Да так, что знак не несет смысла того, что им обозначается. Он просто одно из понятий категории разумных со своим собственным смыслом. То есть знак для женщин -- не форма самого предмета, как для мужчин, а пустой сосуд, содержимое которого можно легко поменять***. Это различие в отношении брака стало нестерпимым. Оно может не иметь значения где угодно, но не в браке. Астрономия не станет другой в зависимости от числа астрономок и не пострадает, если их не будет совсем (как в сочинении опер и симфоний, например). Но брак лишен такой защиты****. А ведь брак -- такое же
   ____________________
   *Как Пелагея с поваром, которому религиозные убеждения "так" не позволяли (Чехов, "О любви").
   **Даже без религиозных убеждений и иногда без любви. Разве это не ошибка голого, оставшегося без попутчиков инстинкта или, может быть, лучше сказать, инстинктивная ошибка
   *** Тот самый майор у Достоевского говорил своей племяннице: "Тебя студент научил, что бога нет, а научил бы свечки ставить, ты бы и ставила".
   ****Из-за страха признать неравенство между мужчиной и женщиной (равноправие в семье, политике...) развивается только то, где это равноправие не имеет вреда, смысла и значения. Пока в науку не влезает политика (а в искусство -- семья), любое дополнительное (каковым оно в этом случае будет) количество женщин переносится безболезненно (в том числе и для семьи с политикой; почти; лучший вариант для астрономии -- когда политика и семья занимаются друг другом).
  

Стр103

   явление культуры (не путать с сожительством)*. Теперь представьте, что не просто "успех произведений искусства", а их судьба, существование** будет определяться классом*** людей, которые сами "никогда не производили в них ничего самобытного". Между тем, почти в каждой семье так и происходит.
   Вот какие настроения были замечены в пору высшего развития культуры среди ее представителей и при том, что "В нашу пору и в условиях нашей жизни, слава богу, девушки хранят еще целомудрие": "В идеях, в созерцании мужском женщина спустилась до малозначительности прислуги -- необходимой, но низшей и чуть-чуть нечистоплотной вещи. Браки, если они заключаются, почти удивляют: это слишком серьезно, чтобы давать женщине". Брак, конечно, нужно давать женщине (хоть она и не просит), ибо кому ж еще его давать. Давать, но не каждой и не в руки. А то она начнет колоть им орехи.
   Если женщина и получает что-то в браке по сравнению с положением свободной матери, то существует брак все-таки не для удобства женщин. Это понимание уже, кажется, совсем потеряно. И не для удобства мужчин, конечно, но для мужчин это всегда было довольно очевидно****. Зато на вопрос "зачем" он, пожалуй, и не ответит. Раньше это было довольно просто. Женившись, он получал возможность обладать избранной девушкой и родить с нею детей, чем и исполнить благородное родительское предназначение. Теперь все это можно и без Мендельсона. Так зачем?
   У всех перед глазами множество примеров неудачных браков, вернее сказать, почти нет примеров удачных. Статистика говорит, что две трети браков распадается*****, а из остальных едва одна десятая удовлетворяет супругов. Уже сама статистика показывает, что официальные браки
   ____________________
   *Это не мешает ему быть "стихийным" (из "Письма" Чехова) и инстинктивным явлением, что доказывается не только статистикой, но и тем, что уже не первое поколение мужчин впадает в брачную ошибку, что не мешает ей быть культурным же образом исправленной.
   **Мы познали потребную для этого степень морально-экономического убожества.
   *** Я разумею настоящий класс, переход между которыми невозможен.
   ****На тему уклонения от женитьбы возник целый фольклор. Не беспошлинного соблазнения, а просто выпрыгивания из окошка. У женщин нет ничего подобного, несмотря на перспективу трудной женской доли. Если он не совсем уж Крот, задумавший жениться на Дюймовочке, то есть только обман одного, чтобы выйти за другого (уже заготовленного).
   *****Есть, кажется, еще более свежие данные, что браков (на какой-то период, конечно) расторгается больше, чем заключается. Положительная тенденция.
  

Стр104

   заключаются несуразно часто, "без причины, без пользы, без нужды". Почти каждый мужчина проходит через такой брак, через ужасы судебных разводов, разделов имущества и алиментов, и потом, лишь бы только все это забыть, удирает, бросает своих детей вернее, чем в свободном сожительстве (а ведь ради них браки и существуют) -- и выходит только зло. Или он продолжает жить в неволе из страха перед всем этим или из тупого непонимания, на что ему свобода.
   Это больше, чем глупо. Это бессмысленно. А там, где делается что-то не разумное*, не доброе, а бессмысленное -- там ищи красоту. Семья -- самая аристократическая форма власти, как заметил, кажется, Ивлин Во. (Поэтому и низость "низких характеров" сказывается прежде всего в семейных связях, в отношениях членов семьи.)** Брак -- самая красивая форма отношений между мужчиной и женщиной. Все, что предполагает законный или церковный брак -- чистота, верность, нерасторжимость -- полно духовной красоты. Но это для мужчин. Женщин больше интересует декоративная сторона, знаковая составляющая, процедура, статус, общественное мнение. Когда каждый получает свое, все это отчасти смешивается. Женщина через знак ощущает важность, торжественность происходящего с ней, отблеск духовной, священной красоты ложится на ее сознание. А мужчину умиляет внимание жены ко всем этим становящимся милыми и для него пустякам, и через это он осознает свою ответственность за это слабое создание, за ее поступки (как Адама за Еву), свое нравственное главенство в семье. Но за всем этим должно быть хоть что-то реальное.
   Вступая в брак, мужчина преподносил невесте свое будущее, а она ему свое прошлое***. Прошлое, в котором важнее то, чего не было, чем то, что было. (Любопытно здесь вспомнилась фраза О. Уайльда "Люблю женщин с прошлым, а мужчин с будущим". Ну, на то он и был Уайльдом.) Какую ответственность должен теперь чувствовать жених? Что, собственно, вверяет ему невеста во время бракосочетания? Все уже произошло раньше, до, и уже
   ____________________
   *Женятся, конечно, и просто по глупости, не подумавши. То есть почти все женятся по глупости и не подумавши, но мало кто способен на "просто".
   **Про "низкие характеры, которые и любят, точно ненавидят" -- это выражение Раскольникова. А сколько высоких характеров, проявляющихся тоже прежде всего в семье, мы находим у Диккенса! Может быть, у него это вообще единственная положительная тема.
   ***В материальном смысле это выражено приданым -- в этом его символический смысл (помимо трезвого понимания европейских народов, что за "цивилизованных" невест и будущих жен женихам надо приплачивать, в противоположность калыму); поэтому, кстати, приданое и дают только за настоящими невестами,-- это вполне специальный термин.
  

Стр105

   тогда не было чем-то особенным; сначала украдкой -- если вспомнить первое значение этого слова,-- не с тайной, скрывающей чувство, а с ложью, скрывающей действие, а потом вытащенное на свет с горделивым правом каждого делать в собственные штаны что ему угодно. Так что теперь бракосочетание -- это даже не оглашение. Все уже всеми и по-всякому обсуждено*. Что же изменится завтра по сравнению со вчера?** Вот и наполняет женщина посудину брака чем попало. Но это хотя бы какие-то вещи. Мужчина же просто надувает красивый, но порожний, доставшийся в наследство пузырь.
   Хочется красоты, а выходит-то некрасиво. Почему некрасиво? А кто ж его знает, почему. Принц его маленький знает.
   Не логично. Нет принципа, нет материала и не тот процесс.
   При нынешних условиях мужчина уже самим фактом женитьбы теряет достоинство (если оно у него было, конечно). И как это ни ужасно звучит, которому не придет в голову мысль, что с него взыскивают долг за то, чем другие пользовались бесплатно. Любовь, может, и гонит подобные торгашеские мысли, но все же -- что бы она предпочла? То, что есть, могло бы быть, если бы мужчина ценил брак как абонемент на определенную женщину. Женщины к этому ведут (именно ведут, будто ребенок, тянущий за палец в "Волшебную лавку"), и не понимают, почему это не так. А мужчина не понимает, почему он должен оказаться в ряду других, если он избранный -- избранный, а не их тех, кто должен платить за доступ в хорошее общество.
   Дети, скажете? Хорошо, если есть хотя бы эта иллюзия на первых порах. Но дети не помогут и не помогают -- мы уже видели. (Дети ни при чем, потому что это инстинкт не чадолюбия, а продолжения рода.)
   Вот и вся статистика. Довольны ли таким браком женщины? Учитывая, что они все-таки вступают в брак почти так же часто, как и мужчины, то есть имеют какие-то цели, осуществимые в браке, а также то, что разводу
   ____________________
   *То же, только гораздо более грубое "Мило", в котором вся суть мужских претензий к женщинам.
   **Именно впечатление, что ничего дает возможность жениться не подумавши, не всерьез. Чаще всего потому, что ей так хочется. Но получив то, что ей хотелось, женщина не возьмет на себя ответственность за твой поступок. Никто твоего уступчивого прекраснодушия не поймет, и рассчитывать на благодарность в этом случае -- все равно, что исправлять женщину "тем рискованным способом", что описан в сцене "Миловзоры" из "Бесов".
   Хорошая оценка брака получается в качестве побочного продукта из современной манеры -- мужчина женится, а его жену все равно продолжают называть девушкой.
  

Стр106

   предшествует малоприятный период в жизни обоих,-- наверное, нет. Тогда им следует уяснить, что если они хотят обеспечить себе сожительство с избранным мужчиной, а своим детям отца, то они должны обеспечить мужу брак, и что брак -- это мужское изобретение*, отвечающее мужской потребности прежде всего, а уж потом, возможно, и человечества (кто знает, что оно такое?), что** никакие другие отношения с женщиной мужчину в конечном счете не удовлетворяют (ведь браки в большинстве с треском и кровью разрываются, а от оставшихся, махнувших рукой и перешедших в скрытую оппозицию мужей тоже мало толку -- но что-то не слышно таких случаев, чтобы брак превратился в счастливое сожительство)***, что все составляющие брака органичны и нельзя брать от него только то, что хочется или вносить изменения в его существенные элементы. Это жесткая связка, которая может либо плавно катиться вся целиком, либо так же вся громыхать.
   Пускай муж дурак и ничего не понимает. Это не помешает ему почувствовать себя неудовлетворенным -- а ведь больше ничего и не надо. Мы ведь то и хотим сказать, что только брак в той единственной форме, в которой он существует тысячелетия соответствует мужской биологической природе и, не противореча женской, обеспечивал развитие человеческого рода еще с тех незапамятных времен, когда вопрос выживания был вопросом развития и до теперешних, когда вопрос развития стал вопросом выживания. Вопрос же развития никогда не был женским вопросом.
  
  
  
   "Был разговор о семейной жизни. Я говорил, что хорошая семейная жизнь возможна только при сознанном, воспитанном в женщинах убеждении в необходимости всегдашнего подчинения мужу, разумеется, во всем, кроме вопросов души -- религиозных. Я говорил, что это доказывается тем, что так было с тех пор, как мы знаем жизнь людей, и тем, что семейная жизнь людей с детьми есть переезд на утлой лодочке, который возможен только тогда, когда едущие подчиняются одному. И таким одним признавался всегда мужчина, по той причине, что, не нося, не кормя, он может быть лучшим
   ____________________
   *Садится ведь женщина в самолет, хотя весь ее пол никакого отношения к авиации не имеет. Правда, тут для нее ясна польза, промежуточная, коротенькая польза, как и от всех мужских игрушек (к которым в глубине души женщины, боюсь, относят и брак).
   **Несмотря на сентиментальщину: не одни ведь женщины к знаку...
   ***Не такое уж это "счастье в двух этажах", как у Лескова или, допустим, Кэтрин Менсфилд -- писательницы перелома веков и перелома морали.
  

Стр107

   руководителем жены, чем жена мужа. Но неужели женщина всегда ниже мужчины? Нисколько, как только тот и другая девственны -- они равны. Но что же значит то, что теперь жены требуют не только равенства, но главенства? А только то, что семья эволирует, и потому прежняя форма разлагается. Какой будет новая форма нельзя знать, хотя много намечается".
   Как видим, и Л. Н. cоблазнился "историческим" методом. Впрочем, тут всего хватает. Если Толстой имел в виду практическое руководство, то есть "исполнительную власть" (к чему больше подходит "утлая лодочка"), обдумывание и планирование, то неясно, какой это практический ум теряется с лишением девственности, причем у женщин больше, чем у мужчин. Если же речь шла о духовном руководстве, то есть о том, кто будет определять, что такое хорошо, а что плохо, то как тогда признавать свободу в "вопросах души -- религиозных"* (уступка, полагаю, давшаяся Толстому без труда ввиду "нерелигиозности женщин"; и в этом случае последнее тире явно утрачивает свою прямоту). Кроме того, тут можно усмотреть неуважение к недоступному для мужчин духовному опыту "ношения и кормления" -- и родов...
   Во всем этом Толстой дал такую же слабину, как в Диалоге, только на этот раз он повелся в сторону "прав человека" (интересно, был ли тогда этот термин в таком ходу?) Ввязавшись в политику и требуя свободы вероисповедания для духоборов, раскольников и пр., он уже не мог согласиться с ограничением права на нее со стороны кого бы то ни было (мужа, в данном случае), хотя при всем том несколькими десятилетиями ранее он писал по поводу нападок на "насильственное религиозное воспитание": "А нет ничего законнее желания дать попавшемуся мне ребенку средство вечного спасения в той единственной религии, в которую я верую".** Даже если "вопросы души" сводятся таким образом до обрядовой их стороны, то и здесь совмещение "прав" и "законных желаний" вряд ли даст на практике "хорошую семейную жизнь".
   Однако этот вопрос для нас далеко не так актуален, как попытка хоть в "девственности" да найти одинаковость для равенства полов (будто бы девственность для мужчин и женщин -- одно и то же; -- почему же тогда женщина теряет больше?). Это вполне по-современному понятая демократичность. И какие там "новые формы семьи" разглядел Лев Николаич? Семья без брака -- это сожительство, а все возможные формы
   ____________________
   *Если мужчина должен осуществлять моральное превосходство и при этом женщине оставляется свобода веры, то таким образом (к счастью, только теоретически) из веры вынимается мораль. Но если где и когда возможно подчинение женщины, то это лишь в религии.
   **Статья "Образование и воспитание".
  
  

Стр108

   сожительства давным-давно известны. Никакой удовлетворительной замены браку с августа 1895г. так и не "наметилось", как видим*.
   Конечно, несмотря на огромный интерес к философии, логика не была сильной стороной Толстого. (К примеру, Фет -- кстати, настоящий переводчик Шопенгауэра,-- с которым Лев состоял в интереснейшей переписке, был куда сильнее его в этом отношении). Но это было бы и слишком. Он имел право просто сказать: "это красиво, а то -- нет"**. Таков был его путь к объективности. И ведь именно мера его объективности, то есть его талант (согласимся с Шопенгауэром) делает художника интересным для нас. Беспристрастие все равно возьмет верх. Оно нормальное, обычное состояние его натуры, и это ощущается им даже субъективно, как противоположность болезненной раздвоенности, отравляющему самонаблюдению, чувству собственной и чужой неискренности и поддельности всего мироздания в те часы, которыми это нормальное состояние перемежается и подпитывается***. (Кажется, это довольно утешительное соображение.) Такое состояние "объективности духа"****
   ____________________
   *Хотя претензии продолжаются.
   **Как он и сделал в случае с девственностью. Понимание этой красоты, кстати, и потребность в ней -- очень надежный показатель таланта. (И если мужчина потерял способность осмысления этой красоты, то что же у него получится создать в искусстве?) Точнее говоря, эти требования -- еще не признак таланта (потому что это инстинкт), но отсутствие их -- признак бездарности. Об этом нужно бы знать почитателям писателей с "ненормативным" словарем. Замечательное русское слово "пошлость" недаром очень твердо объединяет в себе оба понятия.
   Вообще, то, что мужчины требуют integrity от женщин -- это, при заведомо инстинктивной основе, показатель их культурного превосходства, так же, как "законность" такого требования -- показатель культурности общества. Гуманность же или цивилизованность общества удостоверяет отношение его членов к себе и друг другу, как к животным.
   ***Вспомним монолог Тригорина из "Чайки".
   ****Или, если угодно, холодности: Чехов, по воспоминанию Бунина, говорил, что садясь писать, нужно быть холодным как лед (Бунин добавлял, что это, конечно, была совершенно особая холодность). То же особое равнодушие -- неизменная характеристика всех героев-художников Моэма, да и самохарактеристика его. Здесь стоит вспомнить и о другой холодности совершенно обратного происхождения -- от субъективности духа;-- это, возможно, несколько меняет смысл поговорки "противоположности сходятся".
  

Стр109

   можно проследить даже в музыке, не говоря о живописи или литературе. Последняя -- что бы и с какой бы целью не было написано писателем -- просто отторгает субъективность. Гений и злодейство несовместны потому, что злодейство всегда субъективно. Опять же все в меру таланта,-- поэтому способному человеку трудно простить Пушкину или Лермонтову некоторые хотя бы и вполне приватные высказывания, те самые, за которые с такой жадностью хватаются люди посредственные (о диких тут нет разговору). Благородное равнодушие творца* отражается и получает драгоценное признание в таком далеком от "фанатства"** равнодушии талантливого зрителя, слушателя и читателя к тому, что называется почему-то личной жизнью и не имеет отношения к личности, к лицу, открытому всем, к тому, что "важно и характерно". Если же толпа поступает наоборот, то это, к ее оправданию, вовсе не потому, как обычно говорят, что она хочет свести гения на свой уровень ("подлецы" не "врут", и на судне и в мерзостях своих гений мерзок совершенно так же, как и они), а просто потому, что не видят, с какой высоты его надо сводить, с высоты же славы*** -- вполне заслуженно, на то она и слава.
   Одним словом, хоть и оправданно искать субъективность в поступках
   ____________________
   *В одном из писем Чехов попытался, но так и не сумел объяснить адресату, что он имеет в виду, говоря, что нужно быть равнодушным (вообще равнодушным, в жизни), то есть почему для него казалось нормальным создавать, обустраивать жизнь и относиться к ней как произведению искусства. Почему красота -- это красиво.
   **Henry James, "The death of the lion": 'Ah, what a dreadful word "personal" I exclaimed; we are dying of it, and you women bring it out with murderous effect. When you encounter a genius as fine as that idol of ours, let him off the dreary duty of being a personality as well. Know him only by what's best of him, and spare him for the same sweet sake... The more you get into his writings the less you'll want to [see him personally, after the text]'. Это я, конечно, потом встретил, иначе не написал бы почти того же (не захотелось бы). Перевожу: "Ах, это ужасное слово "личный",-- воскликнул Я. --Когда вы встречаете гения столь прекрасного, как наш кумир, избавьте его -- в благодарность за его же совершенство -- от тягостного долга быть еще и личностью. Знайте его только по тому, что есть в нем лучшего. Чем больше вы узнаете его творчество, тем менее вам будет интересна его личность. Зачем вам испытующе, с критической разборчивостью рассматривать каждую его часть, когда красота и художественная неповторимость -- в целостности?" (Анри Жамэ).
   ***Если таковая существует или существует кроме как в представлении толпы и той части нашего сознания, которая принадлежит толпе.
  

Стр110

   людей, тем не менее, объективность гения нужно признавать априори, иначе какой же он гений и зачем тратить на него внимание? Что же он и зарабатывает, как не право не быть оцениваемым таким образом? Конечно, объективность -- не истина, а всего лишь личный мотив (мотив личности), и можно бы посоветовать... но как раз такой мотив мало доступен тем, кто любит искать личные мотивы. "Крейцерова соната" или "Смерть Ивана Ильича" не могли не быть объективными. Даже дневник: "Если бы мужчины знали всех женщин, как мужья знают своих жен, они никогда бы не спори-ли с ними и не дорожили бы их мнением"; "Женщин узнают только мужья. От этого Лессинг и говорил, что все мужья говорят "одна была дурная женщина, и та моя жена". Это оттого, что жена вся видна мужу и не может уже его обманывать, как обманывают его все другие"*. Кажется, виден мотив? Нет, не убеждает. "Лев Николаевич подрался с женой" (интонация Натальи Дмитриевны из "Дядюшкина сна" -- уксус с сахаром;) Думаем ли мы, в чем он ошибся и почему? Нет, тут другое, такое женское: "Хоть ты и гений, а все равно дурак".** Кому же польза? Если к той статистике прибавить тех, кто оказался способен на повторный(ые) брак (то есть понять, что статистика таковые учитывает), тоедва ли не у всех мужчин и женщин есть опыт неудачного брака. С какой же стати каждый из них, зная это, рассчитывал стать исключением, если даже не попытался понять правило?*** А правило простое. Брака не будет без женской чести. Точнее: брак может существовать только при условии, что муж -- единственный мужчина в жизни жены. Еще определеннее: при условии (формулировка Шопенгауэра), что жена в своей жизни совокуплялась только со своим мужем****.
   Для большинства мужчин звучит уже безнадежно, а женщины -- те, конечно, просто не поверят. Еще бы: такое странное, совсем нерациональное условие, не относящееся ни к пище, ни к комфорту, ни даже к сексуальному
   ____________________
   *Три раза в дневниках он написал одно и то же (по крайней мере): 16 июля 1901г., 13 марта 1900г., и самое раннее 5 октября 1893г.: "Мужья ненавидят именно своих жен, как Лессинг сказал: была одна дурная женщина и та моя жена. В этом виноваты сами женщины своей лживостью, комедиантством."
   **"... она сказала, что она так и ожидала, что я это скажу, но о том, правда ли это или нет, она уже не может думать. Все ушли спать. Я сидел тихо. И хорошо." (Толстой, Дневник, 9 декабря 1888г.)
   ***Самовлюбленность человека проявляется здесь почти в таком же гротескном виде, как в астрологии (то есть в том, что свои дела надо связывать аж со звездами).
   ****Вдова, конечно, чести не теряет, но для брака уже не годится. И как же часто поведение вдов позорит память покойных мужей.
  

Стр111

   удовлетворению, а по теперешним временам не связанное и с общественной оценкой. Но если подумать, то разве это не дикая тоже идея: вдруг, без принудительных обстоятельств, начать жить в одном доме, в одной комнате с неизбежно чужим (в прямом смысле слова) человеком. Конечно, каждый должен жить один, в той обстановке, в том жизненном порядке, который соответствует его личности, никого не подчиняя и не подчиняясь никому*.
   Интересы личности (как он их называл), рациональные интересы заставили Шопенгауэра остановиться на совокуплении. Отсюда идея брака-контракта, в котором мужская забота обменивается на единоличное обладание женщиной. Непонятно только, откуда берется последнее понятие, собственно откуда "единоличное", ведь достаточно было бы просто обладания -- женщины это так и понимают, однако даже и они, судя по их поведению, не верят в практичность такой теории. Что надо -- непонятно, а что понятно -- не работает, поэтому самое разумное -- делать что хочется и можно.
   Так что брак-контракт Шопенгауэра -- это описание тогдашнего status quo, компромисса между полами, но никак не раскрытие смысла брака. По тем временам большего и не требовалось. Не столь уж частые случаи отклонений можно было списать на страстную любовь, на деньги и, главное, на силу традиций. Все это не выходило за пределы "критической массы", "экологического ресурса". Через сто-полтораста лет, когда исключения стали правилом, понадобились более глубокие объяснения. И все же, хотя и можно понять, что естественное не нуждается в объяснении, философы этим-то и должны заниматься, поэтому пройти мимо самого интересного тут, потребности в единоличном обладании женщиной -- это был такой же ляпсус, как свести роль отца к совокуплению.**
  
   ____________________
   *Даже у непротивленца Толстого семейная мораль сводится к вопросу подчинения. Тут, однако, мужья оказались более податливыми к обращенной в сторону жен проповеди непротивления. A propos: где-то в дневнике Лев Николаевич (Мышкин?-- не могло же Достоевскому не прийти в голову?) описывает завистливое возбуждение, которое он испытал, слушая рассказ конюха, который "отходил" свою жену вожжами, после чего та "много покладистей стала". Как-то так. Подстрекательная немка была...
   **Надо сказать, логическая связь двух ляпсусов вызывает сомнение в добросовестности. А вообще странно.
  
  
  
  

Стр112

  

3

  
  
   Если и нельзя сказать, что изложенное в этой части не имеет отношения к Игре в бисер (игре, включающей в себя все), то все-таки трудно поверить, что Игра так уж необходима для того, чтобы знать о некоторых ясных и всех касающихся вещах. Нам-то это на руку, поскольку данные главы и были задуманы для увеселения (и -- почем знать -- привлечения публики) в антракте между более существенными рассуждениями, требующим от читателя, как ранее от автора, довольно утомительной ловли моментов понимания. Но, с другой стороны, если наш взгляд на брак действительно представляет собой нечто новое, то это довольно странно.
   Впрочем, точно ли странно? Может быть, это одна из тех вещей, которые очень ясны... когда их объяснят (как шерлокхолмсовская дедукция), а странность здесь означает вероятность, то есть нечто вполне цифирное, и по этой причине очень чисто представляющее заблуждение о переходе количества в качество. Код сейфа понятен тому, кто его устанавливал, но раскрытие его -- это некий ступенчатый процесс (интересно, сколько этой аналогии было в брунеровском представлении о процессе возникновения понятий). Если на каждый этап положить такой жирный шанс, как один из ста, то три ступени -- и уже один к миллиону. Если же прикинуть, сколько в действительности должно совпасть, то не хватит не только обстоятельств*, но и просто числа когда-либо живших на земле людей. Замок сейфа может быть примитивен, как рулетка или лотерейный барабан и доступен пониманию любого школьника, но поди угадай.
   К тому же никогда не знаешь и не догадываешься, что в сейфе, может ли там что-то быть и есть ли еще и где быть-то, оттого и нет цели его открыть, оттого и похожи мы больше на обезьяну, развлекающуюся верчением блестящих ручек, или просто чесавшую о них спину и ужасно удивившуюся, когда вдруг раздался щелчок.
   Вряд ли есть вообще какой-то другой способ познания, чем "мгновенный процесс"**, что-то в нем вообще преднамеренное, целенаправленное
   ____________________
   *Например, Игра своим возникновением необходимо обязана довольно редкому капризу погоды.
   ** Ссылка на следующее место из книги Дж. Брунера "Психология познания", глава "Мышление, процесс образования понятий": "Процесс пере-хода от неразличения к различению представляется лишенным опытного содержания. С точки зрения сенсорных данных и воображения момент схватывания понятийного различия если и не является безобразным и

Стр113

   ________________________________________________________
   неощутимым... то, во всяком случае, не допускает вербализации. Это, если угодно, процесс загадочный и подчас внезапный... Нечто происходит быстро, и человеку ясно, что он нашел это нечто. Процесс возникновения понятий представляется чуть ли не абсолютно недо-ступным для анализа с точки зрения субъекта, его испытывающего: "Сейчас я понимаю это различие, прежде не было ничего, а в проме-жутке -- только миг озарения". В Главе шестой "Правил Игры в бисер" эта цитата предварялась абзацем: "Я не уверен, что исключения подтверждают правило, но случай-ности делают закон убедительнее. Так, справедливость выбора "поня-тия" в качестве атома сознания подтверждается не только в "Психо-логии познания" Джерома Брунера, но и в том, что это единственная известная мне книга по психологии".
   Поскольку имя Брунера уже упоминалось, приведем также следующую за цитатой часть "Правил":
   "Увы, процитированная мысль -- тоже всего лишь "миг озарения". Оказывается, миг может занимать какой-то промежуток; легче согласиться, что точка может иметь объем. Но какой "промежуток"? Если "прежде не было ничего", то о промежутке между чем и чем идет речь? Между чем и ничем? А "мгновенный процесс" -- как это?
   Посмотрите, сколько в этом коротком отрывке оставлено отход-ных путей: "если и не ...", "если угодно ...", "чуть ли не ...", "подчас..." Но и они не спасают. В самом деле, если "процесс воз-никновения понятий представляется чуть ли не абсолютно недоступным с точки зрения субъекта, его испытывающего", то с какой же другой точи зрения предлагается посмотреть на этот "процесс"? Неужели с объективной? Да. "Мы поступим разумно, если... обратимся к поискам иных источников -- помимо отчета о внутренних переживаниях субъекта -- для понимания того, что представляет собой процесс образования понятий". Но разве хоть то, что этот процесс "во вся-ком случае" и даже "с точки зрения воображения... не допускает вербализации" не означает и недоступности его для объективного анализа? Что анализировать-то, какие данные? И как? Как хотя бы поставить задачу?
   К сожалению, в нашей Игре мы не можем "поступить разумно" и позволить себе "иных источников". По крайней мере, обязуемся не говорить о том, что не поддается вербализации.
   Тогда и говорить не о чем? Ну, чтобы это утверждать, не нужно предпринимать ни настоящего сочинения, ни любого другого. Так о чем? По Брунеру, "говорить... об этапах мышления или открытия... имеет смысл лишь в порядке указания на то, что внутренний опыт "схватывания" (озарения, проникновения в сущность), будучи внезап-ным, включен, тем не менее в некий более длительный процесс, кото-рый еще ждет своего аналитического описания". Ждет... вербализации? Все равно, "тем не менее"...
  

Стр114

   ________________________________________________________
   Впрочем, с последним высказыванием можно согласиться. Нет, конечно же речь не о процессе -- нам он недоступен -- образования понятий, иначе они не были бы психическими атомами. Но зато мы мо-жем исследовать вещество-сознание, состоящее из своих элементов исключительно и непосредственно. Мы можем искать и находить связи меду понятиями, принципы их сродства, их общий порядок, и сле-довательно, предпосылки для открытия, выработки или восприятия субъектом тех или иных понятий. Все это и есть правила Игры.
   Объяснимся. Когда мы говорим о правилах Игры, то, желая быть последовательными, мы самим исключительным характером Игры вынуждены исповедовать крайний детерминизм, детерминизм сознания, как бы широко его ни понимать. Само собой, мы не можем поэтому предположить осознанности в приобретении, точнее, в стремлении к приобретению какого-либо понятия. Кто подпрыгнул -- упадет, осоз-нанно или неосознанно, а человек, обладающий данной совокупностью понятий, следующим понятием приобретет именно то, а не другое.
   С одной стороны, это как будто признается. Цитирую оттуда же: "С самого начала читатель должен иметь в виду, что стратегия, согласно нашему пониманию, не означает сознательного плана нахож-дения и использования информации, а "стратегия -- это некоторый способ приобретения, сохранения и использования информации, слу-жащий достижению определенных целей в том смысле, что он должен привести к определенным результатам". Кажется естественным, чтобы не имея сознательных планов, мы и целей достигали бессознательных, и наоборот. Но признав неанализируемость субъектом "процесса обра-зования понятий" (и то, что чужая душа меньшие потемки, чем своя собственная), автор "Психологии познания" ставит себя в сложное положение. У него "среди вопросов, которые помогут нам выяснить, как люди приходят к постижению понятийных или категориальных раз-личий" под N 1 значится: "Как человек находит необходимую для выде-ления и усвоения какого-либо понятия информацию?" Но спросим: что же такое эта многажды упоминаемая "информация", как не совокуп-ность уже усвоенных понятий, которых человек, конечно, не ищет, которые его находят сами?
   Для иллюстрации образования понятий (раздел "Исследование образования понятий") Бруннер приводит следующий пример. Некий иностранец, "желая усвоить себе" (то есть уже совершенно созна-тельно) местное понятие респектабельности, обращается к помощи друга, который представляет ему нескольких как респектабельных так и нереспектабельных лиц. Проведя анализ этих представленных по нескольким основным параметрам (возраст, уровень доходов, ве-роисповедание и видимая

Стр115

   ________________________________________________________
   агрессивность), иностранец пытается опре-делить самостоятельно, к какому классу лиц относится следующий "пример". И что же? "Число различных комбинаций четырех признаков с тремя различными значениями (высокий, средний, низкий) оказыва-ется устрашающим". Но чем больше параметров, тем определеннее вырабатываемое понятие?
   "И наконец, откуда субъект узнает о том, что он усвоил поня-тие надлежащим образом?" "Мы не намерены усложнять дело, однако подчеркиваем, что крайне затруднительно описать, каким образом субъект оказывается в состоянии констатировать, что он уже усвоил некоторые понятия. Для упрощения задачи порой лучше оставить этот вопрос без ответа". С таким подходом, -- конечно. А по-моему, отве-тить довольно просто: именно тогда, когда на базе этого понятия возникает следующее, а усвоенное перейдет в разряд опыта. (Сноска: Вот здесь знак незаменим.)
   О по-следних Бруннер пишет: "Известно, насколько трудно человеку вер-нуться к тому неведению, которое предшествовало выработке опреде-ленного понятия... В общем процесс возникновения понятий необра-тим, как будто акт овладения различением, содержащимся в некотором понятии, опускает завесу над допонятийной памятью о категориях, которые стали теперь различаться".
   Тут все правильно, и это еще объяснится. (Сноска: Отчасти поэтому первичное не может определяться через вторичное.)
   Но возвратимся к нашему иностранцу. Неужели автор, пусть даже уверенный в своей "стратегии", не считает "информацию", "агрессивность", "богатство" да еще с заведомо относительными их оценками, такими же равноценными и самостоятельными понятиями, как и "респектабельность"? Как не понять, что респектабельность возникает не из этих понятий, не из информации. Респектабельность возникает из респектабельно-сти (тут порог чувствительности языка). В одной из прежних респек-табельностей происходит "различение", появляются новые, старые усваиваются и т. д.
   Но, может быть, все дело в неточности выражений? Действитель-но, при большом желании и не имея перед собой английского текста можно попенять на перевод. Но, во первых, нам г. Брунер не более дорог, чем его переводчик и солидный ученый рецензент. И таково, во-вторых, состояние этой науки, раз она даже на самом авторитет-ном уровне позволяет подобную поэзию. В третьих, наконец, то, о чем говорит Брунер, по существу и уж независимо от переводе вовсе не соответствует заявленной им теме. Не только о "процессе образования понятий" не идет речь, не только не об условиях их формирования, но даже не о формировании понятий вообще. У Брунера понятия просто выбираются из уже готовых.
   Скверную шутку -- и поделом -- сыграла с нами та самая вербали-зация к которой мы так стремимся. Такое стремление -- стремление к

Стр116

  
   (с целью, доступной пониманию человека), определеннее представления о мире как загадке, которая ждет разрешения.*
   Утешительные рассуждения о том, что все события являются необходимыми, то есть что все произошедшее не могло произойти по-другому -- эти рассуждения теряют убедительность с увеличением важности этих событий (в том числе и личной важности), когда необходимостью становится случайность. Теория вероятности, описывающая закономерность случайности, возвращается к случайности же. И нет никакого парадокса в том, что для открытия самого главного закона нужен самый редкий случай**. А открытие правил Игры в бисер -- это, возможно, самый звонкий "щелчок" во всей человеческой истории.
   Отсюда вполне понятен тот факт, что если и можно говорить о каком-то развитии или истории возникновения Игры, то это лишь хронология не связанных между собой и несущих все тот же изначальный характер случайности проявлений ее универсальности. Да и изложение этих правил -- всего лишь попытка логически расположить и кое-как стилистически связать множество, как мы их называем, совпадений, то есть сознательных и бессознательных явлений жизни, занимающих -- стоит лишь обратить на них внимание*** -- в схеме Игры свое место, подобно тому, как открываемые
   ________________________________________________________
   определенности. На деле оно в силу аналогии приводит к весьма труднопреодолимому представлению о вещественности понятий. В самом деле, что может быть определеннее вещественных понятий? Какую вещь мы затруднились бы определить словами? Что может быть приятнее строгой иерархии определений от частного к общему и наоборот? К тому же этот взгляд невольно закрепляется научным методом, модели-рованием. И вот от всего этого великолепия нам придется отказать-ся. Конечно, наша Игра -- тоже модель, но модель первая и послед-няя, модель настолько, насколько и само сознание".
   *Чехов, "Черный монах": "И, кажется, весь мир смотрит на меня, притаился и ждет, чтобы я понял его..." Mania grandiosa.
   **Так что легенда о ньютоновом яблоке вполне достоверна.
   ***С этим связано то, что немалая доля таких совпадений выясняется в процессе, даже в самый момент изложения -- что придает этому занятию особенный оттенок по сравнению с художественным вдохновением, несколько подавляющий обычное для последнего "Ай да Пушкин!" И только боязнь надоесть читателю, равно как эстетическая недопустимость и дидактическая потребность вынуждают автора замалчивать телячий (sic!) восторг петуха, нашедшего земчужное зерно, избегать еще большего нагромождения цитат и создавать ложное впечатление обдуманности и естественной взаимосвязанности элементов изложения.
  

Стр117

   химические элементы занимали предназначенные для них ячейки в периодической таблице. И эта capacity (Шишков, прости!) Игры с декабря 1987 года, то есть с момента открытия ее правил, ничуть не истощилась. Так и должно быть, конечно, и тут удивляться нечему, поскольку все свойства Игры и все сокрытые в ней возможности были определены и предсказаны вместе с ее возникновением. Удивительно само удивление, которое при всем этом вызывает очередное "совпадение", неизменность субъективного (впрочем, весьма объективного) ощущения и невозможности к нему привыкнуть.
   Но пытаясь оценить основательность этого изложения в глазах среднезаинтересованного читателя, я вынужден прийти к заключению, что она не может быть особенно большой даже по причинам "от редакции не зависящим". Насколько я понимаю, убедительность опреде-ляется соотношением между числом вопросов, удовлетворительные от-веты на которые в нем содержатся, и числом вопросов, которые чи-татель относит к заявленной автором теме. Характер последних очень хотелось бы угадать, хотя нет ничего более изменчивого; и все-таки это необходимо, так как если брать только объективную сторону дела (то есть истинность), то окажется, что такой оценки можно достичь только полным изложением, со всеми возможными подтверждениями, доказательствами, обоснованиями во всех их возможных комбинациях. Кому это под силу, особенно там, где идея -- универсальность?
   Вышестоящий абзац -- это своеобразное "А, ладно!" Потому как то, что будет сказано ниже ("о мозгах") как пример "совпадения", я собирался оставить под конец, как удобный выход из полового вопроса, да уж ладно. Такова участь большинства планов. Тем более, что заранее принятую фривольность изложения приятно освежить реальным течением жизни (чем так хорош дневниковый жанр).
   Дело в том, что не далее как сегодня, за завтраком, я перели-стывал старые журналы. Если у вас, читатель, есть такая же привычка, то (приятного аппетита!) в номере "Химия и жизнь" 12 за 1978 год откройте страницу 69. Там вы увидите рассуждения Аристотеля "о при-роде времени", как это названо в предисловии, да и как, видимо, считал сам Аристотель. Конечно, с таким подходом он с третьей строч-ки запутался между общим и частным, между качеством и количеством, существующим и несуществующим, мерой и измеряемым, и, не решив правильно вопроса о всех этих категориях, не заметил, что рассуждает он лишь о слове "время", и не более того.
   Страница 75. Другая статья. Апория Зенона. Помните, "может ли Ахиллес догнать черепаху?" То же самое: конечное и бесконечное, часть и общее, число и представление, и выражение "абсолютная исти-на, как правило, недоступна" (г-жа Москалева из "Дядюшкиного сна" говорила: "все мы более

Стр118

   или менее смертны"). На недоступность автор статьи отводит почему-то ровно 1% истины, заключающий в себе све-жую мысль о пространственной неопределенности Ахиллеса и черепахи, подобно качественной неопределенности слова "красный" и количественной -- понятия "куча"*. Зато -- догадка, которая "развивается с 1965 г. и сейчас ей посвящено уже несколько тысяч статей и книг. Элементами мышления человека служат не чис-ла, а элементы некоторых нечетких множеств или классов объектов" (бисер, что же еще?), но "для которых пере-ход от принадлежности к непринадлежности не скачкообразен, а непрерывен". При этом непрерывность иллюстрируется графиком статистического голосования, да еще по соседству с фразой "познавать -- значит строить модели".
   Страница 80 все того же номера журнала. Рецензия на книгу по нейропсихологии. Цитата: "Так вот, если одну и ту же функцию... могут брать на себя разные и анатомически далекие друг от друга механизмы (мозга), если специализация столь относительна, то по-чему же все-таки у здорового человека такая-то функция всегда ло-кализована в одном и том же участке? Может быть, для того, чтобы сдвинуть науку о мозге с мертвой точки, нужны не новые факты, а новое понимание самих слов "механизм" и "функция"?". Еще фраза: "Не значит ли это, что мы обязаны переосмыслить самые понятия "часть" и "целое", когда речь идет о мозге?" (А когда же речь НЕ идет о мозге?) "Сегодняшняя нейропсихология... еще не в силах ответить на подобные вопросы" (и через 25 лет тоже)... "Но это не уменьшает ее роли как первой (!) теории, в которой устанавливает-ся связь не между отдельными "атомарными" психическими функциями и отдельными структурами мозга, а между упорядоченной системой психических функций и системой физиологически связанных механиз-мов мозга. Именно это делает ее столь ценной для врача, который может локализовать поражение мозга, опираясь на выявленные дефек-ты в системе психических функций, главным образом тех, которые связаны с вербальным поведением, со словом". Выходит, теория, которой "нужно новое понимание самих слов "механизм" и "функция", и дефект которой состоит в том, что она "не в силах ответить на подобные вопросы", -- что эта теория, тем не менее, может выявлять дефекты психических функций, да еще связанных со словом. Действительно, "ценная для врача" теория, особенно если вспомнить психиатров, для которых самое трудное -- определить, от чего они лечат своих пациентов**.
   ____________________
   *Потому и неопределенность, что куча -- не количество.
   **Относится к следующему месту из предшествующей части книги: "В одной монографии известного психиатра Ушакова, и, что пока-зательно, именно в ее заключении, содержится весьма любопытная фраза: "В ходе изучения психопатий наиболее сложным оказалось определение самого этого понятия". Наиболее сложным! В ходе!.. Как говорил другой психиатр из

Сто119

  
   Как все связано, вы заметили? Как все подходит к нашей Игре!
   К вопросу о "локализации функций", например. Мы уже сказали, что в нашей схеме каждое понятие также занимает строго определенное место, и этот порядок ничем не может быть нарушен. Но если понятие заменяется знаком... (кстати, понимать под знаком только какое-то слово -- едва ли допустимое упрощение; знак, хотя и не меняя своих базовых свойств, способен в индивидуальном сознании к эволюции, к восхитительному иногда обогащению), -- так вот, если понятие подменяется знаком, то ничто не мешает такому квази-понятию размножаться и путешествовать по всем "разным и анато-мически далеким друг от друга участкам" нашей схемы*, кроме, однако, своего законного, "здорового" участка -- на то мы и классификацию произ-вели. Как следует назвать человека с такими блуждающими понятиями? К сожалению, "в этом смысле действительно все мы, и весьма часто, почти как помешанные, с маленькою только разницей, что "больные" нес-колько больше нашего помешаны, потому тут необходимо различать черту. А гармонического человека, это правда, совсем почти нет; на десятки, а может, и на многие сотни тысяч по одному встречается, да и то в до-вольно слабых экземплярах". Кто ж эту черту проводить-то будет, если гармонический человек -- ненормален, а диагноз в этих делах говорит столько же о враче, как и о пациенте?
   Предыдущая цитата, кстати, уже не из журнала. А что касается жур-нала, то на следующей странице его есть еще одна рецензия на близкую тему о том, как понадобилось сорок лет героических усилий, чтобы установить, что нервный импульс может передаваться химическим путем... Поду-мать только! Люди, считающие мышление исключительной функцией моз-га (тут слово "функция" не вызывает у них сомнений), более того, интересующиеся только этой функцией, оставляют без внимания такой материал для исследования как культура -- продукт мозговой деятель-ности всего человечества, но воображают, что можно изучить мозг, отрезая от него кусочки, вживляя электроды и занимаясь тому подоб-ным мальчишеством, а в лучшем случае
   ________________________________________________________
   любителей, "все это, конечно, так и должно быть, и надо бы удивляться, если б оно было иначе, но однако ж, как-то все-таки странно в действительности".
   Кстати, еще одна выписка (потом нашел) из статьи про половербальные субтесты (или из какой-то другой на эту тему): "Так, на показатели в тестах для оценки словарного запаса у женщин влияли повреждения обоих полушарий, а у мужчин -- только левого. Этот факт заставляет думать (думать он их заставляет!), что при осмыслении слов женщины используют оба полушария в большей степени, чем мужчины". Вообще-то, это довольно серьезно. И выводы из "этого факта" -- или промежуточные выводы -- должны быть почти такими, как у нас, "о генитальной разнице в мозгах".
  

Стр120

   заставляя слабоумных отвечать на примитивные тесты. Неудивительно, что даже на собственный взгляд этих исследователей "в этой области есть только успехи, а не три-умфы. Правда, немалые, и все же... читателя приходится как-то ис-подволь приучать к тому, что действительность противоречива, что факты, явно несовместимые друг с другом, тем не менее достоверны".
   О такой же узости, только с другой стороны, написал С. Лем в "Голосе неба": "Вот уже сорок лет известно, что одно движение скальпеля в надглазничном участке мозга способно превратить возвышенный дух в похотливое животное. Но огромная отрасль антрополо-гии, не говоря уже про философию человека -- не принимает во вни-мание такое положение дел!"
   Впрочем, в узости взглядов нельзя упрекать. Я ведь с тем и начал, что общий и частный взгляд никогда не бывают устремлены на один и тот же предмет. Не с разных точек зрения мы рассматриваем одно и тоже, а с одной точки зрения смотрим в разных направлениях. Вот почему, когда мы, благодаря этой общей точке, замечаем в чем-то сходство, то испытываем чувство, только ради которого мы, собственно, и философствуем. Стало быть, общий взгляд -- это самый что ни на есть частный взгляд, точно так же, как и "все" -- только частное понятие. Вот вам и соединение частного с общим (но не частного в общее), "гармоничное соединение в игре"*. Отсюда понятно, почему если даже уверен, что нашел самый общий взгляд, объясняющий в числе прочего и сам себя, то все равно удивляешься, когда руки доходят до оче-редного частного объяснения.
   Когда я написал, что при решении общих вопросов частные реша-ются сами собой, то, оказывается, я повторил мысль Чехова. Только в отношении "само собой" мы с ним были, пожалуй, очень неточны. "...Мне кажется, что если бы вы все, мыслящие люди, посвятили себя решению больших задач, то все эти вопросики... решились бы сами собой, побочным путем. Если ты поднимешься на шаре, чтобы увидеть город, - пишет Чехов, - то поневоле, само собою, увидишь и поле и деревни и реки..." (рассказ "Хорошие люди"; что-то похожее и в рассуждениях художника из "Дома с мезонином") Не "увидишь", а "сможешь увидеть", в том-то и дело. Вот и автор до странности долго не мог увидеть, что Игра способна устранить "противоречия действительности" в нейропсихологии и совместить ее "факты, несовместимые, но достоверные", пока, наконец, его не поразило одно внешнее обстоятельство. Оказывается, не думая ни о чем подобном, он
   ____________________
   * Цитируется книга "Игра в бисер" Г. Гессе: "... гармонично соединять две враждебные темы или идеи, например, закона и свободы, личности и общества... а из тезиса и антитезы в как можно более чистом виде получать синтез".
  
  

Стр121

   нарисовал нечто вроде примитивной структуры мозга с распределением "полномочий" между полушариями, со специфическими и общим полями их ответственности. И это (после того, как модель пространственной восьмерки, подозрительно напоминающая замкнутую молекулу дезоксирибонуклеиновой кислоты, была решительно отложена до лучших времен) -- это была схема Игры.
   Только, согласно принятому, я перепутал полушария местами. Попытался переставить -- не понравилось. Может быть, уже привык, конечно, но потом я нашел лучшее объяснение: правое поле зрения воспринимается левым полушарием*. Значит, мой мозг сам расположил понятия в родственном, свойственном для себя порядке еще до того, как представление о бисере вообще всплыло на поверхность сознания. Подобные явления весьма обыденны и составляют основную часть психических функций, вполне объяснимы, но объясняются плохо, потому как вызывают лишь легкую рябь на знаковой студенистой корке сознания; и, увы, в партиях нашей Игры. Впрочем, предел чувствительности последней субстанции к подсознательным или, если угодно, внесознательным, физическим явлениям установить пока что не удалось. К таким вот случаям подходят патетические восклицания "нет пределов и пр." -- и еще с большей убедительностью, чем, скажем, к естественным наукам, по той самой причине, что наша система более откровенно и без претензий (или с претензиями) замыкается в себе.
   Залогом таких успехов является самый характер подсознательности и случайности возникновения Игры, и весь недавно рассмотренный (признак длительного, не ситуативного предназначения) комплекс индивидуалистичности: мгновенный процесс первого взгляда, совокупность и общее впечатление, сулящее множество приятных открытий. Другое дело, что когда влюбленный воспринимает подробности как открытия -- это еще как-то понятно, но почему то же самое происходит в Игре? Конечно, это правильно и логично в смысле экономного использования "психических функций", но однако же немного обидно. Объявив, что предмет Игры -- все, а игровое поле -- сознание, почему надо удивляться, что оно напоминает мозг -- средоточие сознания. Даже, казалось бы, из самого мозга можно было бы вывести структуру сознания, сопоставив бисер** с нейроном,-- ан, нет, мозг -- это объект. Вообще, самое фантастическое и, как ни странно здесь прозвучит, мистическое свойство Игры заключается в реально осуществившемся соединении объекта с субъектом, во впервые показанном
   ____________________
   *Приглашаю читателя принять это как шутку.
   **Напомню, что "бисер" с достаточным для этого определением появился задолго до Игры.
  

Стр122

   (если не предположенном) построении физического мира по психическим законам.* Без этого еще так-сяк можно обойтись в частностях вроде теории относительности, но когда Эйнштейну захотелось Общей или Единой теории поля, он просто не знал, где искать**.
   На такие вот мысли может навести застольное чтение. Может быть, пример из науч.-поп. литературы скучнее, чем из художественной. Но универсальная система тем и хороша, а универ-сальная Игра тем и интересна, что приложима и к роману Достоевс-кого, и к записным книжкам Толстого, и к журналу "Химия и жизнь" N 12 за 1978г., прочитанному сегодня за завтраком. Кстати, за ужином я дошел уже до N 8 за 1979 г. Страница 69 цитирует из книги "Асимметрия мозга и знаковых систем": "Всякого, кто следит за развитием областей знания, занимающихся исследованием языка в связи со строением мозга, не покидает чувство, что он присутству-ет при таких сдвигах в науке, от которых дух захватывает". (Воистину!) И тут же разговор переходит на... "проблему контактов с инопла-нетными цивилизациями".
  
  
  
   Есть еще одно, совсем недавнее "открытие", которым Игра обязана женщинам, точнее, какой-то совсем уж безграмотной (может быть, слишком популярной) заметке, случайно попавшейся в каком-то журнале или -- успел забыть -- газете о психологических особенностях женщин...
   Над этой строчкой я, признаюсь, сильно задумался: нужно ли говорить? Тем более, что и сказать вроде бы нечего,-- ничего, что не было бы повтором, лишним довеском по существу и даже стилистически. Этакое бессодержательное открытие, имеющее скорее частный характер и личное значение, этой стороной подобное трюизмам, которые вдруг для кого-то перестают быть таковыми и становятся ("чувствуются") истинами.*** Словом, ноубадиз бизнес (о чем не догадываются плохие поэты).
   На том бы я и порешил,-- разве что задним числом добавил бы в нужном месте пару строчек для полноты картины. Если бы за всем этим вполне простительным "хоцу -- вскоцу, хоцу -- не вскоцу" не проглядывало так явно стрекало всякой субъективности -- самолюбие. Если бы хитрость не была так убедительна, говоря, что в противном (действительно противном)
   ____________________
   *Или наоборот -- что так же непонятно, но более привычно. Чудотворение, наказание за грехи, всевидящее око, энцефалограммы...
   **Хотя был же пример: люди триста лет возились с теориями цвета, пока не поняли, что надо изучать теорию зрения.
   ***Кириллов из "Бесов" говорил в этом смысле.
  
  

Стр123

   случае через потерю респекта к автору читатель может потерять доверие к теории. Герой фантастического рассказа или постоялец приюта для умалишенных заподозрил бы, что они проникли в его сознание. Однако и без этого было ясно, что объективное значение "открытия" существует и заключается в том поразительном, может быть очень важном и еще не обдуманном факте, что оно оказалось открытием*.
   Возможно ли поверить, что высказав а) все является единичным понятием; б) область "разумных" понятий является общей для "знаемых" и "понимаемых" понятий; в) что первая область бездоказательно строится как отражение двух последних; г) что знак представляет собой одно из разумных понятий; д) знак -- показатель связи частей понятия; е) бисер -- знак понятия; ё -- вечно обижают эту букву, даже старец Зосима обидел) система является замкнутой, поэтому структура бисера должна повторять структуру сознания; ж -- эта буква сама всех обижает) поэтому не дадим ей пункта... -- так вот, можно ли поверить, что при всем этом я не видел, что структура бисера действительно повторяет схему Игры; и -- не менее удивительно -- что развитие и применение Игры, то есть само "играние" от этого ничуть не пострадало**.
   Вижу, что мне вряд ли удастся передать собственные впечатления от "открытия". При этом не могу сказать, что меня это сильно огорчает -- умывание рук не самая неприятная процедура, особенно в деле сохранения лица.
   Шутки шутками... Не, я, конечно, понимаю, что изобретатель Игры в бисер должен обладать очень своеобразным мышлением... Но когда это своеобразие граничит с уродством -- это не очень утешает. Десять лет не замечать того, что лежит под самым носом! Рассеянность, непрактичность, туннельное зрение -- да, но... От а) до ж), которой мог бы достаться, но все равно не достанется пункт о том, что даже не-разумные понятия у женщин имеют свойство разумности -- инертность, -- вовсе не были логическими выводами или посылками. И если я не увидел того, что сам же нарисовал и объяснил, я все-таки (по-другому не скажешь) объяснил нечто увиденное.
   ____________________
   *Тут я потом немного обдумал, и обдумал в каком-то таком направлении: феномен "совпадения", то есть занятия своей ячейки должно было относиться не только к явлениям, вовлекаемым в Игру, но и -- закончиться (с грустным личным смыслом) -- совпадением самой Игры, зацикленностью -- предсказанным начальным свойством Игры. (Сноска вставлена значительно позже. Сравнить со следующей.)
   **То есть это открытие ничем не обогатило саму игру,-- по крайней мере, до сих пор не видно, как его с пользой употребить.
  

Стр124

   Что? Не за себя, за человека обидно. Какие мы все-таки обезьяны!
   Ну вот, вырулив столь заурядным образом и желая подвергнуться за это домашнему наказанию, я, вследствие полученного толчка, преодолел естественное отвращение к справкам и сделал то, что лежало на моей лени уже после фразы "разница между полами в мозгах не меньше, чем в гениталиях", а именно обратился к более серьезной литературе по этому вопросу (серьезных авторов, во всяком случае).
   Вот что нашел: "В среднем женщины превосходят мужчин по вербальным способностям и уступают им в отношении математических и пространственных способностей"; "У мужчин специализация полушарий выражена в большей степени, чем у женщин"; "Хотя результаты невербальных субтестов у этих больных (с поражением одного из полушарий) не выявили значительных различий в зависимость от пола, при сравнении оценок, полученных по вербальным и невербальным субтестам, обнаружились резкие различия. Этот неожиданный (!) ре-зультат..." "У здоровых детей выявились значительные различия в рас-пределении пространственных способностей между полушариями у мальчиков и девочек". "В отличие от большинства сенсорных и двигательных функций процесс становления (у детей без различия пола) речевой функции обладает значительной пластичностью" И т. д. и т. п. Обнаруживаются аналогии и в нейронной структуре... Причина и следствие, научный метод. То, чем мы воспринимаем то, что мы воспринимаем. Когда же поймут, что с биологи-ческой точки зрения, как объект, головной мозг не интереснее коленного сустава.
   Нет, но каково!.. Едва мы заговорили о "локализации функций", после замеченного сходства психологической роли знака у детей и женщин... А "неожиданный результат" -- какая прелесть! Из наслаждений жизни...
   Да, а вот то, о чем мы только что говорили, о том, что развитие Игры нисколько не пострадало -- но ведь не пострадало именно потому, что не в женской голове оно происходило, и не женская голова была в центре внимания. Иначе, может быть, мы ближе держались бы к задаче "продемонстрировать половые различия на атомарном уровне" и яснее была бы видна все объясняющая двусоставность (и теперь отчетливее выступившая трехчастность) понятия-бисера.
   Почему же так не случилось, вернее, почему случилось именно так, что женская или половая тема оказалась -- и находится -- за скобками? Очень просто. Она там вместе с математикой -- негативом (counterpart) нашей системы*
   ____________________
   *"Мужчина -- это женщина плюс..." -- вот он плюс. Был у нас еще один +, между частями понятия, но там он был качественный.
  

Стр125

   Корень всех половых недоумений в трудности преодоления знаковости мышления, в том врожденном человеку (и врожденном наравне со своей впервые систематически используемой противоположностью) представлении о переходе количества в качество. Умный от дурака отличается количеством ума -- ново, не правда ли? Умный -- тот же дурак, только у него ума больше. "Нельзя забыть, что ты знаешь то, что ты знаешь" (Толстой) и только поэтому верно то, что сказал он же: "Могу перенестись в любого злодея, но только не в глупого человека". Невозможность вернуться создает иллюзию качественного развития. Это бледное вторичное отражение не интересует нас, не говоря уж о том, что невозможность вернуться означает и невозможность манипуляций бисером* -- а какая тогда игра? Еще раз: невозможность вернуться есть качество, но развитие, которое вследствие этого представляется качественным, на самом деле знаковое, то есть количественное. (Философ Кондильяк спрашивал: "Чем количество 1000 отличается от количества 999? -- только знаком"). Мы же, сведя всякое количество к единице**, дали бисеру, нашему знаку, полную свободу. Теперь мы вышиваем им любой узор, потому что 999+1= любое число, какое нам нравится***. И благодаря этому мы получили математическую точность в качественных соотношениях. Вкупе с математикой мы получаем... конец света. И начало другого света, с новой свободой взамен старой, потери которой так боялся "человек из подполья".
   Надо сказать, математика давно уже, с самого Лобачевского****, бьется в эту перегородку. Но дело-то было как раз не в том, чтобы присоединиться к лирикам и ударить в нее с другой стороны, а в том, чтобы подняться над ней и взглянуть из другого "света". Только тогда две части соединятся, а Игра не окажется бесплодной и ограниченной "игрой слов". Не первой свежести метафора, конечно, раз не пришлось для игры даже названия придумывать. Вопрос был в том, как это сделать. Но и задав его, мы не приблизились бы к ответу, потому что мы ведь до сих пор не знаем как. Сделалось.
   Мужчина и женщина, конечно, разное качество. Но как субъект женщина
   ____________________
   *Впрочем, тогда бисер не был бы бисером.
   **И, таким образом, похерив или объявив отражением количественное развитие.
   ***То есть зеркально то же, что сделала математика с качеством, одними и теми же числами, точнее, по одним и тем же правилам пересчитывая звезды, секунды и ящики с морковкой.
   ****В порядке самокритики припомнилось из "Бесов": что, мол, за манера у наших "гениев" в своих текстах обращаться с труждающимися и обремененными, великими подвижниками и мучениками точь-в-точь как с поварами на кухне: "чего изволите-с?".
  

Стр126

   отличается от субъекта-мужчины только количественно*. Это объективный, то есть ангельски-бесполый взгляд. Если же вернуться на землю, то, учитывая -- никуда не денешься -- преобладание знакового мышления, следует (еще один практический совет!) вести себя с лицами иного пола как с качественно иными, хотя чтобы понять, как именно вести -- нужно знать, что разница количественная. Теперь все это немного наоборот. Мужчина подходит к женщине, как к представителю той самой инопланетной цивилизации, со взглядом, затуманенным половым инстинктом, и оказывается "раскрытым", как бы не предполагая у противника того же оружия**. (Избирательность, в отличие от выбора,
   ____________________
   *Я отдаю себе отчет, что наши рассуждения в некоторых местах трудны для понимания, но лучше понимать с трудом, чем не понимать вообще -- а именно таков результат попыток более просто объяснить отношения женщин и мужчин. (Хотя вот пример: Ева из ребра Адама -- качество то же, количество другое.)
   **Надо относиться к женщине гуманно и цивилизованно, то есть уважать в ней не личность, а существо -- что и лежит в основе старой доброй галантности. То есть к своей женщине надо подходить так же, как к чужому мужчине. Да и жены, как я с некоторым удивлением замечал, признают законными только те требования к себе, которые муж предъявил бы к любой женщине.
   Женщины -- страшные сексисты. Они это половое вмешивают во все отношения с мужчинами, и со "своими" мужчинами (кавычки потому, что лучше сказать -- принадлежащими им), и с чужими, везде, где они вовлечены вместе. (Особенно заметно это при близких, персональных, индивидуальных (вы понимаете, о чем я) отношениях -- в постоянной оценке, в вечном недоверии, которое им всегда кажется недостаточным,-- недаром они всегда упрекают себя в доверчивости). Они возмущены мужским сексизмом, как попыткой выставить в защиту что-то адекватное, но, увы, головное, выдуманное (таким же может быть национализм, выставленный в противовес национализму). Мужчина даже в браке (а в "гражданских" отношениях тем более) норовит ограничить половое постелью, а в остальном смотреть на женщину как на товарища. (Они, женщины и их "друзья" напихали это половое всюду, где могли, а нам приходится идти за этим и потихоньку вычищать. Я, собственно, считаю выпячивание этой темы ниже достоинства порядочного человека и поступаю так -- очень часто не без кислой судороги лица -- лишь как "отец, для которого молчать в этих обстоятельствах было бы все же предательством".) Честные феминистки борются против проявлений женского сексизма (ведь это, в конце концов женщины требуют, чтобы им подавали руку и пр.), и

Стр127

  
   связана с доверчивостью. Инстинктивная избирательность у мужчин конфликтует с недоверчивостью женщин (ко всему, в чем знака нет или мало; добавить к этому способность к развитию, к индивидуализации, к присвоению, к "собственным понятиям" -- разве можно не доверять собственному, своему?) А получив удар и чувствуя себя "странно", он еще больше убеждается в том, что "мы синие, они зеленые". Хотя причина только в том, что, как мы видели, отсутствие качественного различия еще не означает понимания. Рискну даже заявить, к радости любителей домашних животных, что понимание возможно скорее между качественно разными объектами. Да ведь и хороший Толстой понял злодея, в то время как Базаров не понял манеры сморкаться... этого, как его.
   Теперь должно быть ясно, почему Игра так долго и безболезненно упускала из виду тему половых различий в сознании и почему она, эта тема, так хорошо подходит, чтобы на какое-то время и в какой-то мере вывести читателя из Игры. Само слово "сознание" тут указывает на грань, за которой игровое поле и, собственно, Игра, коллапсируют в единичное понятие (единичное в терминах той же Игры), после чего уже нет качественных, а только количественные различия. Так что тема эта может быть предметом игры только как часть естественных наук, которые, со своим
   ________________________________________________________
   находят в этом более скорый отзыв мужчин, чем им бы хотелось. Недавно от одной женщины слышал какую-то интересную, не без женской логики фразу, что "к сожалению, природа так устроила, что только двадцать процентов мужчин думают о женщинах, а о мужчинах думают все женщины". Это заставило меня вспомнить про то, что мы довольно странно назвали триггером. Сексизм женщин, он ведь невольный,-- если бы только женщины это признавали, но признавали для себя и про себя (то есть без болтовни), а не так, как от них приходится слышать. И если триггер оказывает влияние даже когда "выключен", то когда наступает возраст найти "мужа", надо понимать, что действие это должно быть сильнее и интенсивнее, чем мужчины могут и хотят себе представить. Лесковская "Чекотала чечетка, чечета звала" -- это... ну, все-таки немного срамно и... лучше уж как-нибудь без общественной деятельности.
   Мужики вечно отлынивают от признания женщин женщинами. Женщины хотят, чтобы мужчины постоянно видели в них женщин, то есть, как они говорят, уделяли им внимание, а мужчину это утомляет: у него вся цивилизация с культурой на руках. ("А у меня дети" -- возразит всегда готовая разыграть эту карту женщина. Но ведь не к ним она привлекает внимание. И потом, как можно отрывать детей от цивилизации и культуры (то есть от материального и духовного), даже с "благородной" целью их приватизировать?)
  

Стр128

   количественным, математическим фундаментом и должны бы ею заниматься.
   С научной точки зрения количественное соотношение нейтронов, электронов и прочих общих частиц создает очень ограниченное число количественно же различных элементов. Отсюда уже начинается чепуха. Атомам, которых по-прежнему нельзя ни понюхать ни на зуб попробовать, наше словесное мышление приписывает свойства веществ, из них состоящих. Атомы меди -- "а, вот они какие! Конечно, не то, что атомы кислорода". Наука, правда, стойко держит оборону, продолжая мерить числами цвет, вес и вязкость,-- и кто сказал, что она не молодец!
   Наши элементы, наш бисер так же универсальны. Это почти определение элемента; и залог универсальности Игры -- то, что она сумела замкнуться в элементе. Разумеется, нет никаких мужских и женских понятий*. Есть понятие мужчины и женщины.
   Сколько их там, элементов ДНК, заключающих в себе все разнообразие живого мира? А сколько в самих организмах, помимо балластных, случайно попавших? -- десятка два-три. Не следует ожидать и слишком большого числа разновидностей бисера, помимо уже определенных пяти. Работы еще много -- ведь сколько десятилетий и даже веков потребовалось, чтобы открыть все (почти все) элементы. Будут и у нас свои флогистоны, к сожалению. Точное число будет увеличиваться и колебаться, но если бы приняли другой, более головокружительный, но менее интересный метод, то могли бы сразу принять это число равным числу химических элементов, и начать из них творить новый мир. Но мы не сделаем этой ошибки и не скатимся к (знаковой) аналогии, тогда как речь идет об общем законе. Наш мир, наше "все" -- такая же единица, такое же количественное ничто, пространственно замкнутое и связанное с другим мирами через откровение, через знаково-неуловимый "миг озарения".
   В конце концов, все загадки женской души (и мужской, для женщин), все перипетии отношений полов объясняются до того просто, что это даже разочаровывает. Этому даже верить не хочется.
   Многим это должно быть знакомо. Ремонтируешь, бывает, какую-нибудь дребедень, двигатель машины или телевизор, ищешь неисправность, разбираешь, ломаешь голову и детали... То головку болта свернешь, пытаясь добраться туда, где все в порядке, то микросхему спалишь -- в общем, портишь без всякой нужды. А потом причина оказывается пустейшая, вроде сгоревшего предохранителя или засорившегося жиклера. И тут, несмотря на все облегчение, много ли найдется "философов", которые (после
   ____________________
   *Мозги универсальны -- поэтому универсальна наша Игра. Если верно одно, то верно и другое. Если нет -- нет.
  

Стр129

   высверливания болта и проч.) не испытали бы неприятного чувства и не сорвали бы злости на какой-нибудь невинном женщине или не обругали машину по крайней мере (забудем, что для нашей темы это одно и то же). Сколько проходит времени, сколько надо сделать ошибок, сколько крови испортить, чтобы выработать правила, порядок для подобных случаев и еще научиться следовать этим правилам! И это там, где в общем-то все понятно, все логически ясно.
   А если в самом деле непонятно -- и непонятно по упомянутой уже причине? Господи, прости меня, грешного, вымолвлю сейчас тайное слово, великую загадку разрешу. Сейчас, дайте с духом собраться... И глаза даже закрою... Вот: все дело в том, что женщины просто-напросто .............! Чу! Ни грома ни молнии... можно глаза открывать. ????????! Ах ты, батюшки! Так ведь и не сказалось, господа.
   Я уж не знаю... Если прав писатель, заметивший, что каждый мужчина (наш читатель в том числе) готов согласться, что он такой же, как и другие, а женщины о себе такого и слышать не хотят, то будет ли довольна читательница, если (хотя получается, вроде бы, что она и не причисляет себя к женскому полу),-- если я скажу, что качественно она и мужчина -- одно и то же, два сапога пара, по выражению Чехова. Не будет ли это бестактностью, равной той, что сделал О. Уайльд, назвав женщин сфинксами без загадок. Не будет ли это даже глупостью, вроде как сказать ......... что он........? В оправдание могу сказать только одно. Я сильно рассчитываю, что читательница не дойдет до этого места. Ей это будет не полезно. Хотя и повредить этим ей не позволит ее "постоянная мудрость". (Так уж писал Одоевский, обращаясь к своим читателям: "Я люблю вас, и люблю потому, что с вами можно спорить; положим, что мы противных мнений, ну, с вами потолкуешь, поспоришь, докажешь, вы знаете, что против логики спорить нельзя -- и концы в воду; не то... как женщина, о которой говорит Шекспир, что с нею бьешься три часа, доказываешь -- она согласилась, вы кончили, вы думали убедить ее? ничего не бывало: она отвечает вам -- и что же? опять то же, что говорила сначала; начинай ей доказывать сызнова! такая в ней постоянная мудрость.")
   Ну вот скажи я, к примеру, мужчина -- это 1,08, а женщина --1,37; кого это удовлетворит? Что за комиссия, создатель, количественные различия выражать словами, а не цифрами! Почитай, что ни слово, то и качество. Даже логический знак, даже числительное в роли определения. А определять придется, ох, придется! Все это покамест груда -- лопатой разгребать. Но если уж мы создаем со-математику, то с коэффициентиками придется повозиться. Теперь уж в 2a+3b=17c не a,b,c -- неважно что, а 2, 3 и 17. А среди буквочек и словечек потихонечку, осторожненько выбирать и подбирать все, что подходит на роль счетных палочек.
  

Стр130

   (Думаю, что вышеуказанное может объяснить впрочем непонятный флирт философии с математикой. "I was much disconcerted by the claim that I found here and there advanced that philosophy was the province of the higher mathematicians. It seems as unlikely that you may not hold reasonable theories about the universe and man's place in it, the mystery of evil and the meaning of reality, unless you are a mathematical physicist, as that you cannot enjoy a bottle of wine unless you have the trained sensibility that enables you without effort to ascribe a year to different clarets" (Maugham, "The summing up") -- "Я был расстроен встречающимися то там то сям утверждениями, что философия представляет собой одни из разделов высшей математики. Мне казалось так же сомнительным, что никто, кроме математиков, не может составить себе разумных представлений о вселенной и месте человека в ней, о тайне зла и значении реальности, как то, что вы не можете получить удовольствие от бутылочки винца, если не умеете определять год урожая".)
  
  
  
  
  
   Допустим, тот же Чехов. Сказал: "два сапога пара". Великолепно. А потом -- " только мужчина умнее и справедливее". Что это -- качественная оценка? Да нет, эти свойства (если уж так их называть) -- следствие количественных отличий. Причем заметьте -- именно недостаток ума и справедливости отличает детей от взрослых.
   Сделаем отступление.
   Количественные и качественные представления так или иначе соседствуют даже на уровне понятия, тормозя и то и другое развитие. Количественное в целом, помимо проблем отдельных голов, использовало почти все свои возможности, дойдя до непреодолимых (до начала Игры) пределов, положенных упомянутым соседством -- в том числе физика и философия (которая тоже, кстати говоря, количественное развитие). Зато качественное развитие остановилось задолго до этого барьера. Тут надо вспомнить, что и знак, и вся область разумных понятий, к которой он принадлежит, не представляет собой первичной сущности (хотя бы по признаку непарности), и поэтому может использоваться как количественными, так и качественными развитиями.* Уместно повторить
   ____________________
   *В этом (то есть в присутствии здесь как количественных так и качественных признаков, или использовании их противоположными развитиями) -- в этом есть большая опасность: на таком коньке запросто можно въехать в чужую область. Въехать и кого-то ввезти -- особенно
  

Стр131

   наше старое сравнение этой области с зеленым пятном на пересечении желтого и голубого. И это как раз пример использования,-- в данном случае философским методом изложения.
   Качественные развития (из области "понимания") используют разумную область очень мало, то есть фактически, эффективно очень мало (несмотря на попытки в виде священных текстов и проч.), едва заходя за разделяющую их границу. Происходит это оттого или, вернее, выражается в том, что количество, выводя, грубо говоря, качество за скобки, признает его априори. Качество же (до Игры) этого делать не умело. Именно призывом научиться этому, применительно к нашей теме, было предложение не игнорировать количественные различия в качественно разных понятиях "мужчина" и "женщина", а, выводя его за скобки, признать его неоспоримую существенность. Что же касается использования при этом разумной области, то есть вещественных понятий, искусства и знака, то здесь надо хотя бы не забывать, а лучше расширять то, что уже есть. Благодаря освоенности этой области количественными развитиями* (в знаковом выражении мы называли их последовательностями понятий) или, если угодно, знаемыми понятиями (здесь мы можем допустить некоторую неточность в терминологии), благодаря этому именно количественный знак, то есть цифра, не говоря уж о "знаемом" числе (чего, как мы видим, нет), лучше всего другого (хотя такой нелепости нельзя и даже не должно бы ожидать) проявляет себя там, где нужно примирить качественные противоречия, получить хоть какие-то ответы на качественные затруднения -- в вопросе о справедливости, например**,-- и вообще установить какие бы то ни было правила хотя бы в некотором соответствии с качественными понятиями, от процента алкоголя в крови до возраста совершеннолетия.***
   ________________________________________________________
   персону с преобладанием знакового мышления, и, пожалуй, любую женщину. Это как раз то самое путешествие по "разным и анато-мически далеким друг от друга участкам".
   *Боюсь, что картинность нарисованного нами заставит неопытного в Игре читателя позабыть, что знак является "разумным" понятием именно как понятие, но присутствует и в не-разумных понятиях (строящихся так же, как поле Игры), будучи второстепенным в определении Правил, но выходя на первый план, когда дело доходит до бисера, то есть Игры как процесса.
   **Цифра лучше (чище) всего, но не надо недооценивать полезности и других знаков, в установлении границ государств, например.
   ***Не знаю, трепетное ли отношение к знаку мешает женщинам, но они не создают правил, использующих его; или субъективность -- что может быть объективнее дважды два?-- но только такой закон для них не писан. Вольно же нам связывать себе руки.
  
  

Стр132

   Все, что работает -- работает именно так. И гражданские законы и, допустим, химия, которая спокойно и без всякой рефлексии складывает модели молекул из разноцветных шариков. Без этой уверенности она осталась бы такой же алхимией, как нынешние суды, которые вынуждены признавать нормальным гражданина, задушившего десять крашеных блондинок по одной в месяц каждого шестнадцатого числа -- может быть, в ознаменование годовщины письма Фета к Толстому от 16 марта 1877 года: "Достоевский все продолжает веровать в свободу воли, не подозревая, что человеческий ум не открыл ничего первобытней и смелей воли, которая так же стихийна и несвободна, как притягательная и всякая другая сила природы, которые в сущности только ее видоизменения.* Очевидно, тот, кто возится со свободной волей, возится и с преступлениями, адвокатами и наказаниями, принимает эти вещи не за условия, а за саму сущность. И выходит бог знает что. Заметьте, что весь род человеческий этого еще не понял и никогда, по глупости невольной, не поймет, что я убиваю бешеную собаку за то, что от нее беда, а не потому, что я выгоняю ей бешенство. Если бы кто ухитрился беспричинно украсть**, я бы его признал богом". Да, конечно, новая свобода, мы говорили...
   Но только многим ли она нужна, эта новая свобода? Автор полностью отдает себе отчет в том, что даже удачные попытки "поверить алгеброй гармонию" не имеют успеха. Более того, в таком же положении оказываются и удачи в "поверке алгебры алгеброй", если они мешают чьей-то "гармонии". Но даже и не всегда посредничество материальных интересов так необходимо. Многим ли в самом деле нужна истина, то есть ответ. Многие ли ради результата готовы отказаться от процесса, пойти на крест вместо того, чтобы продолжать так приятно быть "Равви"?-- сменить гордостью самолюбие ("попытки" самоубийств и т.п.). Или еще труднее, чем пойти на крест -- быть непричастным к истине (а к ней непричастен никто или все)? Так ли уж фантастичен рассказ математика из "Голоса Неба" С. Лема:
   "Девятнадцать лет назад я... опубликовал работу, в которой доказал, что существует порог усложняемости для альгедонически управляемых автоматов (к которым принадлежат все животные, включая человека). Когда количество элементов регуляционного центра (мозга) превышает четыре миллиарда, совокупность таких автоматов проявляет склонность к разделению между противоположными полюсами управления; иначе говоря, садизма и мазохизма избежать было невозможно, и их появление в процессе антропогенеза было неизбежным. Мне удалось показать, что в каждой
   ____________________
   *Шопенгауэр сказался.
   **Почему же только украсть? А подарить?
  
  

Стр133

   человеческой популяции, исходя из предположения панмиксии, только в десяти процентах ее представителей будет наблюдаться уравновешенное управление, а у остальных оно будет отклоняться от нормы. Но, хотя я уже тогда принадлежал к мировой математической элите, влияние моих доказательств на общество антропологов, этологов, биологов и философов равнялось нулю. Я долго не мог этого понять. Ведь моя работа была не гипотезой, а формальным и, следовательно, неоспоримым доказательством того, что за некоторые присущие человеку черты, над которыми легион мудрецов веками ломал себе голову, ответственность ложится на процесс чисто статистической флуктуации, избежать которого -- как при конструировании аппаратов так и организмов -- нельзя.
   Впоследствии я расширил свое доказательство так, что оно охватило и явления образования этических групп, однако и эта работа была полностью проигнорирована. Много лет спустя, имея за плечами множество дискуссий со специалистами, занимающимися человеком, я пришел к выводу, что мое открытие не получило их одобрения, потому что такое их не устраивало. Представленный мною стиль мышления считался в их кругу дурным тоном, потому что он не оставлял места для риторических контраргументов.
   С моей стороны было просто бестактно -- математическим путем доказывать что-то относительно человеческой натуры. В лучшем случае мою попытку называли "интересной". По сути, никто из этих специалистов не был готов согласиться с тем, что священная Загадка Человека, непостижимые черты ее природы следуют из общей теории управления. Конечно, они не высказывали свое несогласие открыто. Однако поставили мне в вину мое доказательство. Ведь я повел себя как слон в посудной лавке: то, до чего не могли дойти ни антропология с этнографией в исследованиях на местности, ни глубочайшая философская рефлексия в размышлениях о человеческой природе, то, чего не удалось проблемно сформулировать нейрофизиологам*; то, что было урожайным заповедником вечно плодоносных метафизических учений, с глубинной психологией, классическим, лингвистическим психоанализом вкупе с
   бог еще знает какими эзотерическими учениями -- я попытался разрубить как гордиев узел математическими выкладками на девяти печатных страницах.
   Они уже привыкли к своему высокому положению Хранителей Тайны, названной ими Передачей Архетипов, Инстинктов Жизни и Смерти, Волей к Самоуничтожению, Стремлением к Небытию, а я, перечеркивая эти святые обряды какими-то там группами преобразований и эргодическими
   ____________________
   *Вспомним Ушакова и заметку в журнале.
  

Стр134

   теоремами, доказал, что сумел решить проблему! Понятно, что ко мне отнеслись враждебно, хотя и старательно скрывали это, возмущались, что грубый профан учинил покушение на загадку, пытаясь высушить ее вечно живые источники, сделать немыми уста, которые с наслаждением выговаривают бесконечную череду вопросов,-- следовательно, поскольку им не удалось опровергнуть мой вывод, возникла необходимость проигнорировать его...
   В каждую историческую эпоху восприимчивость науки к радикально отличному пониманию явлений на самом деле невелика. Помешательство и самоубийство одно из творцов термодинамики (Больцмана -- покончил самоубийством, когда его атомностатистическая теория не была признана) -- одно из подтверждений этого. Наша культура и ее якобы передовая часть -- наука -- явление узкое, с ограниченным видением, исторически обусловленное соединением множества факторов, среди которых совпадения обстоятельств, которые (то есть совпадения,-- см, наше о "случайности открытий") считаются нерушимыми основами методологии, могут играть первостепенную роль".*
   Да-а... Хорошо еще, что у нас игра, а не что-то серьезное. А то ведь и мы с математическим рылом в кисейный ряд. Но наша скромность оправдана, по крайней мере, двумя соображениями. Во-первых, мы берем только маленький кусочек вопроса, а именно причину непонимания женщин мужчинами, а во-вторых, указать на закон природы в объяснение чего-то еще не значит объяснить сам закон. Дальше мы не пойдем, но от простоты даже этого первого шага оторопь берет. И давайте-ка попробуем оценить, что мы почувствуем: дает нам эта определенность свободу или нет?
   Скажем так: умственное развитие, воспитание клеток головного мозга у мужчин продолжается раза в два дольше, чем у женщин -- в простом календарном смысле. (Это почти то, с чем все готовы согласиться из жизненного опыта.) Количество связей у самых развитых женских** нейронов достигает предела в десять-двенадцать лет. Тут, как мы и призывали, полезно воспользоваться первой качественной оценкой, оценкой качества элементов, если угодно (памятуя про отсутствие "перехода"), тем
   ____________________
   *Намного раньше один из героев "Скучной истории" говорил: "Наука, слава богу, отжила свой век. Ее песня уже спета. Человечество начинает уже чувствовать потребность заменить ее чем-нибудь другим. Выросла она на почве предрассудков, вскормлена предрассудками и составляет теперь такую же квинтэссенцию из предрассудков как ее отжившие бабушки, алхимия, метафизика и философия". Наука как одно из психических явлений -- наш взгляд.
   **Притяжательный падеж.
  

Стр135

   более, что эта граница представлена вполне вещественно (есть что считать). Не рискну сказать, что именно гормональный взрыв полового созревания ставит барьер, но и ни при чем он вряд ли может быть. Пусть наука разбирается, что там за вилочковая железа. Вспомним только еще раз о "пластичности речевой функции у детей (до 12 лет) , то есть до момента, когда у девочек все это так и застывает, не успев разобраться по местам (по полушариям).
   После этого женский мозг некоторое время развивается экстенсивно, за счет увеличения количества нейронов, достигших полного развития. И все. Дальше начинается "девичья память", то есть чтобы записать новую информацию, прежнюю приходится стирать -- в первую очередь, конечно, информацию того же типа. Может быть, женщине легче забыть, что она знает то, что знает; и это не так сказывается на специфическом женском упрямстве или повторении собственных глупостей (разве только то, о чем мы говорили где-то в начале темы о дезориентации женщин в случае наказания,-- она уже забыла путь, по которому прошла; но, в общем, тут много других факторов), как в том, на что жаловался Одоевский: "начинай ей сызнова!"
   Этот второй предел Шопенгауэр эмпирически и, пожалуй, верно оценивает лет в 17 - 18. Зато уж такой и ум,-- говорит он, отвечая на мысль, что в этом возрасте женщина уже сформировалась и уже умная, тогда как мужчина еще дурак*. "Быстро развиваются только низшие организмы" -- отвечал Бунин на упреки в легкомыслии. Быстрота, как слово, предполагающее качественную оценку (а не отсчет по часам), здесь, может быть, не точно подходит, а скорее штука в том, что женщины раньше заканчивают развитие; само же завершение это не просто конец, в нем есть что-то положительное и отчасти самостоятельное, как в полировке или лакировке. (По поводу лакировки вспомнилась одна Лакированная Дама -- большое Л нажалось случайно, пришлось и Даму сделать такой же -- из Диккенса; по-моему, он именно это слово употреблял, и, кажется, это та самая из "Крошки Доррит", которая своими сливами и призмами (prunes and prism) вошла даже в словари английского. Но такие глупости можно, конечно, и не писать.)
   Дополнительно можно согласиться и с тем (снова Шопенгауэр, другое сочинение), что "В молодом (курсив Ш.) человеке дурным признаком, относительно его интеллектуальных, а также и моральных качеств, служит,
   ____________________
   *Нашел я эту цитату: "Чем благороднее и совершеннее какая-нибудь вещь, тем позднее и медленнее достигает она своей зрелости. Мужчина приобретает зрелость рассудка и духовных сил едва ли раньше двадцати восьми лет; женщина -- с восемнадцатым годом. Но зато такой уж и рассудок: вполне скудно отмеренный".
  
  

Стр136

   если он очень, очень рано начинает хорошо разбираться в людских действиях и стремлениях, тотчас чувствует себя здесь в своей стихии и принимает в них участие, как бы заранее подготовленный" -- то есть тоже уже умный в 17 -- 18 лет. ("Напротив,-- продолжим цитату,-- странное, растерянное, неловкое и совсем ненадлежащее поведение отмечает, в этом отношении, натуру более благородного сорта". "Ненадлежащее поведение" преобразуется потом в равнодушие талантливого человека, талантливого интеллектуально (потому что, что бы ни говорили, на самом деле невозможно интересоваться конкретными людьми и интересоваться людьми вообще и что-то понимать, как бы с расстояния, в человеке вообще -- снова непереход количества в качество) но и, как ни странно, талантливого морально, потому что талант -- это способность к красоте, даже духовной красоте, но не к добру, а для этого важно воспринимать людей такими, как они есть, а не быть таким же.)*
   Вот эти же 18, а то и 20 лет -- первый предел для мужчин. А как же половое созревание? Ну что ж, если мужчин называют противоположным полом, что почему бы не предположить, что и действует оно на них противоположным образом, то есть стимулирует развитие мозга? И, право, по многим биографиям похоже на то.
   Конечно, линейный график здесь не годится, природа вообще не любит прямых линий. Поэтому эффективный объем ОЗУ достигает максимума: у женщин через 3 - 4 года после первого порога, у мужчин через 6 - 8 лет. Трудно сказать, в каком возрасте женщины обычно совершают открытия в умозрительных сферах (последнее важно), но мужчина, если он не управился до 26-ти, должен заниматься прикладной работой по чужим методикам. Полного же развития мужчина достигает к 35 - 40 годам, не позже: кризис среднего возраста. Какого ума набрался, с тем и доживать будет (и, опять же, воспитывать внуков). У мужчины в 50, как и у женщины в 30 может только характер испортиться. Жизнь, конечно, колотит всех и всегда, и хорошие люди от этих ударов становятся мягкими, как отбивная котлета, но к осмыслению жизни, к использованию интеллекта это не имеет отношения.**
   ____________________
   *Моэм говорит, что у него плохая память на лица, но при этом настаивает, что очень интересуется отдельными, особенными людьми, даже ищет их. У меня тоже плохая память на лица, но мне трудно понять, как энтомолог может интересоваться лично бабочкой.
   **Есть люди с великолепными общественными инстинктами -- неспособные к духовному развитию, есть люди, у которых развитие закончилось раньше, чем они приобрели опыт. Если же тот и другой срок примерно совпадают (и взаимно содействуют,-- как определяют середину

Стр137

   ________________________________________________________
   ровной планки, сдвигая две руки, на которых она лежит (еще один образ точек схождения, и чтобы сойтись на середине, нужно, чтобы планка везде была одинаково гладкой, а это чудо творца)), обычно в конце тридцатых годов жизни, то старость такого человека наиболее благоприятна.
   Еще "в этой связи" и в связи с "ненадлежащим поведением молодых людей" (которое, заметим, заключается, собственно, в том, что человек думает о людях лучше, чем они заслуживают) есть соображения Толстого (Дневник, 1852г., Генваря 2): "У всех молодых людей есть время, в которое они не имеют никаких твердых понятий о вещах -- правил, и составляют как то, так и другое. В это время обыкновенно они чуждаются интересов практических и живут в мире моральном. Эту переходную эпоху я называю -- юность. У иных людей юность продолжается больше, у других меньше. Даже есть люди, которые всегда остаются юны, а другие, которые не были юными. (Хотя, замечу от себя, женятся те и другие одинаково неудачно. Важный факт.) От чего зависит продолжительность этой эпохи? Казалось бы, так как, я сказал, в это время молодые люди занимаются составлением твердых понятий о вещах и правил, то чем умнее молодой человек, тем скорее должна пройти эта эпоха: он составит себе превила и будет жить по ним. Но в действительности совершенно напротив. Практическая сторона жизни, чем дальше мы подвигаемся в ней, больше и больше требует нашего внимания; но чем больше человек имеет наклонности к размышлению (и потому находит в нем наслаждение моральное), тем больше старается удалить срок этого перехода; а чтобы составить верные понятия о вещах и верные правила для жизни, недостаточно целого века размышления; хотя он на пути этом и идет вперед, но необходимость требует перестать составлять правила, но действовать по каким бы то ни было уже составленным. (Несмотря на "наслаждение моральное" Толстой, представляется, допускает в этом рассуждении неоправданное преобладание интеллекта над натурой.) Поэтому все мы, входя в практическую жизнь, начинаем действовать, основываясь на тех несовершенных и недоконченных правилах и понятиях, на которых застала нас необходимость.
   Продолжительность этого периода доказывает ум, но не способствует успехам в практической жизни. Легче действовать на основании простых, несложных и хотя и неверных, но согласных между собой правил, которые я принял, не разбирая их, чем на основании правил, которые, может быть, и верны, но недостаточно объяснены и приведены к единству. От этого и успевают в свете дураки больше, чем люди умные."
  
  
  
  

Стр138

   Таким образом, совместное школьное обучение, хотя и служит военным целям всего женского пола*, так как подравнивает всех его представительниц и понижает настороженность мужчин, в отношении индивидуальности каждой девочки представляет еще большую несправедливость, чем для мальчика.
   Для мальчика, и талантливого и тупицы, школа -- неизбежно отсидка. В 15 - 16 лет он познает мир так же эмоционально, как десятилетняя девочка. В смысле образования для мальчика-подростка не нужно ничего, кроме искусства, особенно литературы (только, конечно, не уроков "литературы" и не макулатуры), которой нужно отдавать почти все время. А для того, чтобы часами, лежа на кровати (как советовал Толстой) читать книги -- для этого никаких школ не надо, а нужны библиотеки ("уединенная комната") и чтобы человека оставили в покое. Коллектив -- он хорош на футбольном поле, на стройке и при выпивке, а учиться и сидеть надо в одиночке; в общей камере или аудитории -- или вредно или без толку.
   Вообще, школа (позвольте отвлечься) -- это такое заведение, которого сам дьявол не выдумает. Десять лет по нескольку часов в день держать детей взаперти, да еще под видом учебы и не научить их буквально ничему -- это надо суметь. Школа ведь не способна научить даже грамотно писать. Если нет родителей, способных привить ребенку любовь к чтению (а таких много) и не согласных уделять учебе своего чада хотя бы один процент от школьной отсидки, то ребенок так и вырастет безграмотным. Не надо оставлять на второй год, но ведь и так -- десять лет! Каковы требования, в результате? Учителя контролируют учеников, а не свою работу. Оценивают и наказывают их, а не себя. Воображаю завод, где токари считали бы деталь плохой за то, что она не получилась. КПД у такого завода был бы аккурат, как у школы. В сущности, оценки (то есть результаты измерений) следовало бы хранить в тайне от учеников, и пользоваться ими для индивидуальной корректировки. Скажете, поощрение, спортивный принцип? Знания, приобретенные не ради них самих всегда казались мне сомнительной прочности.
   Случай из практики. На вопрос, чему равняется число "пи" весь класс -- алле, ап! -- ответил: 3,14. Дальше второго знака никто, разумеется, не сказал, да вряд ли знал, что там что-то есть**. Впрочем, такого вопроса не было.
   ____________________
   *Точнее, каждой женщине, насколько она чувствует -- и, значит, является -- его представительницей. Чем больше женщина -- личность, тем яснее для нее вред и ужас братоубийства.
   **Дети даже гордятся такими "знаниями" -- это хорошо подмечено в "Братьях Карамазовых" (Кто основал Трою?) Сочетание самого наивной почтительности к этим знаниям и "наглость невинности" в самомнении обладателя их действительно вызывает удивление, как и то, что очень часто оно (по квантованности общественных мнений и положений) приносит

Стр139

  
   Зато был: что, собственно, выражает это число? И вот, никто даже не понял, как такие вопросы можно задавать. Форма оказалась более непривычной, даже шокирующей, чем содержание, то есть идея, что число, определенное число, должно иметь смысл. Половина учеников, судя по лицам (до того вполне оживленным,-- вот только чем?) сразу же отключила мыслительную функцию. Лица остальных нельзя было наблюдать без радостно-жалостивого чувства -- словно первые обороты колеса водяной мельницы после многих лет ржавого простоя. Кто-то пробормотал формулу ... Эти ребята "проходили" уже интегральное счисление.
   Ох, это прохождение, это обломовское прохождение. А система классов, а сами уроки, а домашние задания! А подбор "предметов"? Да разве можно общее образование сложить из специальностей! Почему математика, химия, астрономия, физика -- это разные предметы?* Закончил биологию, а на следующий год начал анатомию? Разве это не абсурд? А история -- отдельно от литературы, изобразительных искусств (там только крошки), музыки (а не пения; что, граммофон еще не изобрели?). Есть только два предмета -- природа (наука) и культура. И каждый год, или два, или три, или опять год каждый курс надо проходить сначала, на новом уровне сложности, с новым методом**. А учебники, само название которых заставляет пишущего их садиться за систематическое изложение дисциплины -- и это для детей, которые вырастают на десять сантиметров в год (иной год и больше); ведь это своя система!
   Ну ладно, а кто скажет, зачем столько учителей на одного ребенка и его родителей? Зачем столько детей на одного учителя -- не на уроке то есть, а вообще, за неделю? Обратите внимание, учителя жалуются на то, что классы
   ________________________________________________________
   плоды,-- не только в школе, но и разным мичманам Дыркам, и с особенной легкостью женщинам и в женской среде. Впрочем, о самом сочетании почтительности и наглости мы уже говорили, описывая психологический феномен отношения женщин к знаку. Так и должно быть, поскольку и здесь речь идет о знаке.
   *Геометрия, допустим, решение геометрических задач -- это просто редкая греческая разновидность тихого помешательства, ничуть не полезнее и не важнее решения шахматных задач.
   **Хотя и весьма небрежно, мы тоже имеем в виду эту тактику. Сначала главное -- забросить удочку, то есть привлечь внимание и включить собственные рассуждения читателя пусть даже с помощью легкой провокации -- очевидной нелепости или, еще лучше, не заметив открытой двери. А потом, когда мы вернемся, читатель сможет сравнить развитие собственных мыслей с нашими. Совпадут они или нет -- в любом случае это будет полезно (хотя в первом случае польза несколько спекулятивная).
  

Стр140

   большие, а не на то, что классов много. Идеал: один урок -- один ученик -- один раз в неделю. И то, это еще идеал реального учителя, человека в общем-то неплохого, согласного нести некоторую моральную ответственность за ученика. Еще чего! Учитель должен отвечать только перед начальством и вовсе не за образование.
   Нет-нет, эта система в своем роде идеальна для того, чтобы снять в учителя всякую ответственность перед родителями и перед совестью, чтобы эту последнюю, вместе с порядочностью и честью совершенно устранить из профессионального оборота -- и, как всегда, под слова о "призвании" и прочем. (Если учитель считает или хотя бы говорит, что его унижает главным образом зарплата, то неясно, за что ему вообще ее платить.) Но не только учителя вынуждаемы к безответственности, ученики так же вынуждаемы к безделью, шалопайству и мошенничеству, к отсутствию всякой дисциплины и навыков мышления. То, что это десятилетнее перетряхивание мозгов сочетается с наказаниями за плохую учебу -- право, это так хорошо, что даже рассердиться невозможно. Точь-в-точь хитроумное сооружение, подключившее-таки к химичке двести двадцать.
   Школа как система, конечно, не уникальна. Та же армия, в которой повезло служить автору, была готова ко всему, кроме как воевать. Или тюрьма, в которой автору не повезло сидеть. (И вообще, все подобные дикие (случайные) коллективы без какой-либо общей цели их членов, да и без всякой цели, кроме отсидеть какой-то срок -- именно они, а совсем не общие трудности, испытания и преодоления со всей неопрятностью открывают натуру людей. Друг познается в беде?-- не уверен.)
   Есть еще подобная школьной система, которая уже вполне откровенно с немецкой точностью служила своей цели. Это концлагерь (ассоциации, однако!). Не так уж много там было фашистов с автоматами и собаками (практичные были люди). Какому-нибудь марсианину могло бы показаться, что это сами заключенные собрались вместе, чтобы помочь друг другу в добровольном самоистреблении. Впрочем, подальше отсюда, пока не захотелось расширить мысль...
   Кто скажет, дети, почему каждый предмет -- в школе! -- должен вести свой преподаватель? Ведь каждый из учителей, по крайней мере, закончил же школу,-- стало быть, уже должен знать весь школьный курс? Но, кажется, министерство образования в это не очень верит. На таком фоне дореволюционный гимназист-репетитор представляется ослепительной фигурой. Как бы ни иронизировали над ним Чехов и Тэффи, видимо, в той системе (как системе) не совсем уж мимо "проходили". Справедливо ли требовать от ученика знать все, когда от учителя географии требуется знать только географию? Будет ли у него шанс поделиться со своими учениками глубочайшими географическими знаниями, почерпнутыми в педагогическом

Стр141

   институте вместе со специальной географической педагогикой? (Общая могла бы пригодиться для универсального учителя, прожившего несколько лет с одними и теми же, облупленными, обычными сейчас двадцатью учениками.) И, кроме того, есть же еще, разумеется, знания предмета, почерпнутые за годы работы... Смешно, правда? Нет, в самом деле: заставить человека годами давать уроки химии или истории -- верный способ довести его до умственной деградации или (и) дать таковому приют.
   Из собственных школьных лет (вполне приличная городская школа), если даже оставить в стороне глупость и грубость, вспоминаются мне случаи учительской безграмотности столь удивительные, что я сам себе не поверил бы. Главное, не поверил бы, что сопливый мальчуган мог так верно оценить знания взрослых дядь и теть (теть, в основном, конечно), если бы не живость воспоминаний и не ясное соображение, что иначе я и не запомнил бы.
   Третий класс, урок украинского языка, вся картина перед глазами, точно во сне. Девочка у доски читает какое-то описание природы из учебника. Нестарая учительница сидит почему-то "на задней парте" в среднем ряду (может быть, контролирует дисциплину с тыла, своего рода заградотряд). Я сижу тоже где-то в конце, в правом ряду (окна слева, сумерки, зима, горит свет) и смотрю на нее вполоборота. Только что девочка запнулась на незнакомом слове и спросила учительницу, что такое "печерицi". После небольшой паузы учительница неохотно говорит "Не знаю". Застенчивость мешает мне подсказывать учительнице (может быть, я прошептал), но не только застенчивость. Новое чувство: не глупость (на глупых и диких взрослых я к тому времени уже насмотрелся), а настоящее, серьезное невежество. Это уж точно потом, вдруг припомнив, я добавил еще другое определение. Учебник-то она могла бы прочесть,-- наверняка прочла, ведь не одни же мы у нее были. А если прочла и не знала, то как можно было не поинтересоваться переводом? (Вот бы проверить воспоминание, найти тот текст в учебнике! Но нельзя, морально нельзя.)
   Еще раньше. Мне всего семь лет. Я стою перед классом, перед левым для меня рядом. Стою спокойно, наблюдаю с учительской отстраненностью: меня, видимо, спрашивали, а потом "забыли". (О, эти классы, коридоры, школьный двор! Они и в старости посещают (haunt) ночные сновидения, всегда и все в масштабе 2:1, и всегда -- при самых фантастических обстоятельствах -- такая точная локализация самого себя, вновь, из какой-то глубины возникающее, подавляющее, захлестывающее (overwhelming -- странно, что понадобился английский) соотношение себя с миром, откуда-то еще из преджизни, еще немотное, еще понятное, еще свободное от абстракций и обобщений, как предметы, которые тогда -- каждый сам по себе -- были словно ближе к рукам и глазам. И совсем другими были наши пути и тропинки. Ходить везде...) А потом, на вопрос учительницы, что они знают про Антрактиду дети тянут и трясут руки (острое впечатление

Стр142

   неинтеллигентности,-- именно так), один за другим вскакивают с мест, и каждый, под одобрение учительницы, рассказывает, что он знает про Антрактиду. Я ушам своим не верю, потому что не верю, будто они никогда раньше не слышали этого слова. Тоже урок, верно?
   Май, припекает, нега, окна раскрыты, запах тополя, в прямоугольных столбах солнечного света (колонны помпейского храма) золотая пыль тонко оседает на светло-зеленые крышки столов. Я сижу за первым слева, прямо перед учительницей русской литературы (точнее, хотя не хочется портить воспоминание, вульгарного литературоведения) -- она же директор школы. Из какой-то методички она диктует список книг для чтения на каникулах. В том числе "Земля людей" Экзюпери. Это, значит, "Планета людей", как, насколько мне известно, название этой книги всегда (кроме того случая) переводилось. Интересно, не сама ли она скорректировала неуместно-фантастический оттенок (вообще, этот случай получается скорее из разряда идиотических, о которых я предпочел не говорить вовсе, чтобы не испытывать мук выбора). Впрочем, я тогда, кажется, переспросил (записывая, а как же!): не планета ли? --Земля людей!-- был ответ (с интонацией "повторяю для дубов"-- ключевая фраза во многих армейских анекдотах). Хотя обычно я в этом своим воспоминаниям не очень доверяю: требования драматургии могли заставить домыслить концовку. В действительности почти во всех случаях мне хватало ума или робости не высовываться. Нет, даже не ум и не робость бывали в таких случаях главными, а какая-то -- следствие житейской незакаленности -- ошарашенность. (С "Землей людей" это была семантическая ошарашенность. Земля людей -- а то чья же?)
   Конечно, из школьной программы я читал только то, что успел прочесть "до". Читать во время или после "разборки образов" было бы чистейшим садизмом или некрофилией. Читать "по программе", с мыслью о том, что потом будут разбирать, было бы все равно, что зачинать ребенка, зная, что в пять лет он должен умереть. Словом, Шолохова или Фадеева мне уже не прочесть.
  
  
  
  
   С годами ошеломленность -- во всех отношениях -- сменяется удивлением. Но не сама собой -- слишком медленно. Нарастить мозоль было острой необходимостью. Помню, с каким ехидством классе в восьмом, отвечая "с места", я начал разглагольствовать о том, что сцена восхода солнца в бессмертном произведении украинского классика (какого -- не помню, потому что не читал, конечно: Кобылянскому и Коцюбинской тоже не повезло),-- что эта сцена глубоко символично, бо... Надо было видеть,

Стр143

   как радостно подалась учительница, как загорелись ее глаза -- и не потому, что валаамова ослица заговорила или по какой другой причине, а просто потому, что ей самой ужасно хотелось поговорить "об умном", давно уже хотелось, и не фразы провозглашать, а именно поговорить (хотя такие разговоры стоят фраз -- я уж это чувствовал), да еще на хорошем украинском языке...
   Потому что это, конечно, была уже другая учительница -- не "печерицi". В нашей школе она была местной знаменитостью: "Народный учитель", Герой труда и, разумеется, перманентный депутат. (Почему и вспоминается только ее фамилия, а не ИО. Впрочем, я и так помню всего двух, да еще неизвестное мне тогда имя одной из математичек -- Янина;-- вот, даже компьютер среагировал на незнакомое слово). Лично запомнилась она мне осторожным чтением Шевченко (умела вовремя сказать "Досыть" или даже "Досыть, досыть!", если кто-то не унимался, что впрочем, только и было всего однажды: как-то я захотел ее подразнить и, сделав вид, что не расслышал, продолжал вслух читать их хрестоматии), да еще тем -- неслыханное дело! -- что однажды ни с того ни с сего прямо на уроке сказала мне (буквально): "Ты такой красивый, что смотришь на тебя и душа радуется. Но,-- прибавила она,-- ленивый". И это "педагогическое" но прозвучало так неубедительно, что все это почувствовали, судя по смущенно пролетевшему тихому ангелу; может быть, потому, что если красота, то какие уж тут но...
   Вообще-то с ее стороны это было чистейшим саботажем, потому как школьный коллектив начал помогать мне избавляться от комплекса сверхполноценности задолго до того, как я начал от него страдать. Если же вернуться к "восходу солнца", то с некоторым удивлением я должен признать, что народный учитель и депутат осталась у меня хоть и немного, да на совести. Даже не так на моей лично совести (хотя это был уже не первый подобный случай, и я на том же основании, что Достоевский со стариком гидом в Пантеоне*, мог почувствовать, что "поступил дурно"), а на какой-то общей совести, как "почему дитя бедно" у Карамазова, как остаются многие "жалкие" воспоминания, как особая нота в детском крике "Не бейте моего папу!" --
  
  
   вам не приходилось слышать?
   В тот раз я без всякого Карнеги почувствовал, как это просто -- манипулировать людьми, и как далеко можно в этом преуспеть, было бы желание. Это только истину тяжело добывать.
   Подростком (помните, мы говорили о "детях-артистах") примеряешь на
   ____________________
   "Зимние записки о летних впечатлениях."
  

Стр144

   себя разные роли: "хулигана", "сердцееда", "остряка", "подлеца", "поэта" и, видя пугающую легкость, с которой тебя готовы признать в любой роли*, начинаешь понимать, что мир по-прежнему готов подчиниться безумцу или "чудотворцу", что покрытый хрупкой и случайной коркой "здравый смысл" не помешает хоть завтра сжигать еретиков на площадях.** (Так чувствует себя человек на аттракционе в Останкинской башне, стоя на прочнейшем стеклянном полу и глядя в бездну под ногами.) Много лет спустя запах той детской тревоги вспомнился мне, когда я прочитал у Ренана: "Один человек, замешанный в современные сектантские движения в Персии, рассказывал мне, что когда он образовал вокруг себя кружок франкмасонов, поначалу имевших большой успех, то очень скоро он был прославлен в качестве пророка и, к удивлению своему, стал ежедневно получать сведения о чудесах, которые он будто бы совершил. Нашлась масса людей, готовых чуть ли не идти за него на смерть. Легенда о нем, так сказать, росла у него на глазах и увлекла бы его, если бы само персидское правительство не освободило его из-под влияния его учеников. Человек этот говорил мне, что едва не сделавшись пророком, он знает, как происходят такого рода вещи..."
   Могу сказать, что на моих глазах произошла подобная история (тоже детское впечатление). Одна женщина, гуляя вечерком, собирала букет пахучих степных трав и цветов -- чабрец и прочее. Мимо нее по пути к автобусной остановке проходила знакомая. Нетрудно представить короткий обмен светскими фразами, из которых выяснилось, что это трава лечебная, "для омоложения", причем было высказано весьма фривольное предположение о способе применения этой травы. Пошутили и разошлись. Но оказалось, что этот разговор подслушала третья дама, не знакомая ни с первой, ни со второй. И вот на следующий день она, в компании подруги, как гром с ясного неба, является на дачу к первой нашей героине (дело было на даче), чтобы узнать (или купить) секрет "омоложения". Что ж, если бы "целительница" не оказалась достаточно интеллигентной (или несообразительной) женщиной, чтобы сразу объяснить недоразумение...-- перед ней открывалась целая карьера, и, смею сказать, непробиваемая карьера.
   Как видим, во многих случаях не меняется даже окраска человеческих глупостей, не говоря уж о неизменной их природе. Да и почему, если
   ____________________
   *Легче даже, чем ты сам себя. Это правда, как выразился чеховский герой в "Три года", что можно десятилетиями тупо торговать и наторговать миллион. "Деньги к деньгам" -- это хорошее выражение и самоубеждения, и усредняющей роли денег и усредняющих законов (проявления их) общества.
   **С трансляцией по телевидению. Да ведь и было, было уже, и передача молчания по радио и заряжание крэмов перед экраном, и кое-что похуже.
  

Стр145

   мудрость во все времена одна и та же, то глупость должна меняться? Учительница, которой хотелось "умного", до такой степени не была исключением, что уже к первому курсу института, когда одна девочка-сокурсница сказала мне, что песни группы... (наша самая популярная в то время) нравятся ей потому, что они "заставляют задуматься",-- механика этого фокуса была мне уже достаточно ясна. Я не удивился, зная, что больше всего на свете люди ненавидят думать, но все на свете -- и власть над собой -- готовы отдать тому, кто доставит ми ощущение, что они "задумались". И, бог мой, какую, в самом деле власть они способны выбрать не свою голову, если только внушить в эти головы, что поступая так -- вместе со всеми! непременно стадом! -- они умные ("нет альтернативы" и пр. Вообще, наверное, рак свистнет, когда наша "интеллигенция" поймет, что между двух зол просто не надо выбирать). Вот что означает Homo sapience.
   Один парень, армейский товарищ из Казани (в восьмидесятых это кое-что означало) рассказывал мне, как чуть не очутился в криминальной среде единственно потому, что при выходе из института в обычной послезвонковой веселой давке кто-то его, как С. С. Горбункова, толкнул на огромное витринное стекло вестибюля (стекло, конечно, разбилось). "Потом,-- говорил он,-- несколько дней, смотрю, какие-то парни в спортивных костюмах подходят, за руку здороваются. И я понял, что это дело надо обратно крутить" (точь-в-точь ренановский чудотворец). Хотя я не думаю, что это (без тщеславия, конечно) была такая уж трудная задача. Могу и я тут судить по собственному опыту: почти в таком же положении я оказался однажды в детстве*, в новой обстановке и после удачной для меня и слишком жестокой драки с одним подлецом. (Отвратительная картина того, как я отмывал руки от крови -- буквально по локоть -- осталась, наверное, детским впечатлением многих. С каким-то мальчиком была даже истерика -- тот уж точно не забыл (так, что дошло и до его родителей, которые оказались слишком интеллигентными, чтобы обеспокоить меня выяснением отношений). И те, кто после этого стал смотреть на меня с гадливостью были мне ближе, чем те чужие, что с уважением. Так что монстр Франкенштейна, весь его комплекс чувств мне очень понятен.)
   Другой опыт выхода из роли, непосредственно связанный со школой (была ведь не только школа) относится к шестому или седьмому классу. В тот раз это была роль "умника абож всезнайки". К концу одной-единственной чванливой недели я достиг того, что весь класс с благоговением заглядывал мне в рот. Многое тут объясняется тем, что это была, кажется, первая неделя после летних каникул, то есть после морального отдыха, когда я еще по
   ____________________
   *Говорят, Гайдар жаловался, что видит во сне людей, "которых убил в детстве".
  

Стр146

   инерции мог интеллектуально резвиться. А потом случился урок биологии (или ботаники или зоологии) и, как я теперь соображаю, это, наверное, был вступительный, ознакомительный урок по новому предмету, поэтому училка еще могла задавать общие вопросы, и в частности: "Кто скажет, что такое протоплазма?" Ни больше ни меньше. Не правда ли, детский вопросик... для детей. Сообразите-ка, читатель, за пять секунд, как перевести это понятие на русский язык? Но мне никто и пяти секунд не дал. Только прозвучал вопрос, как весь класс, словно по команде, обернулся ко мне. И глядя на эти рожи (не все были рожи, но рожи, как всегда, на переднем плане) я впервые и сразу во всей полноте вспомнил Антрактиду... Наверное, такое же теплое чувство порою испытывал Христос к своим требовательно ожидавшим от него чудес ученикам. И се, Антрактида и то, что я в самом деле не смог ответить на вопрос, заставило меня понять, что "пора завязывать". Интересно, много ли этого чувства было в решении идти на Голгофу.
   Вскоре -- впрочем, уже зимой -- математичка прямо перед всеми брякнула, что я для нее загадка (хотя на ее уроках я уж точно никаких загадок не загадывал). Правда, потом она (и, возможно, кто-то еще) вместе с моими родителями подумали-подумали и пришли к тонкой, но опоздавшей на несколько лет мысли, что я веду себя загадочно, чтобы привлечь внимание. (На самом деле я как раз старался не привлекать внимания, но был еще неопытен и несдержан, это и показалось загадочным). Увы, в тринадцать лет мне уже больше всего хотелось, чтобы меня оставили в покое*. А как же роли, спросите вы. Ну что ж, никто ведь не интересуется мнением подопытных крыс, только реакцией. Роли были, но не было публики, а значит, не было и актера.
   Нет, мнение окружающих, реальных людей меня уже не волновало. Да вряд ли я и считал их уже тогда вполне реальными, скорее какими-то факторами (что, конечно, не могло остаться неоцененным и даже, что хуже (хуже ли?), непереоцененным: люди, по свойственной им слабости, всегда
   ____________________
   *И, боже мой! -- как они лезли, как их было много, и как это иннервирует. Это я сейчас немного отдышался и отбился, и мне уже немного странно, но можно сказать, что это постоянное давление было главным психологическим фактором, под влиянием которого прошли детство и юность, даже молодость, после которой начинается другая усталость -- от бесчестия людей. Что им всем было нужно и что -- без всякой разумной и практической цели -- так интересовало их во мне, если они сами были мне совсем не интересны? Что так раздражало их, и сверстников и старших -- отсутствие стадных инстинктов? Ну так и оставили бы меня в покое.
  
  

Стр147

   переоценивали степень моего к ним презрения*); лишь иногда, словно во
   ____________________
   Ну так и оставили бы меня в покое. Но люди готовы на что угодно, только не на это, они предпочитают презрение, они выпрашивают и выдумывают презрение -- даже то, за которое они могут ненавидеть, а не уважать, готовы преувеличивать и приписывать его (как это постоянно было со мной), но вынести равнодушие к себе, центру вселенной они не в состоянии. (Через некоторое время H. James подбросил и цитату подходящую -- "The portrait of a lady": "...would as soon have thought of despising her as of passing a moral judgment on a grasshopper". Но еще раньше было записано, что "любая тварь, чем ниже, тем субъективнее (сразу в представлении паук)" -- паук, а не grasshopper (то есть кузнечик); но это, возможно, благодаря той даме, которая перед Буниным "чертила горячий песок" и, как может показаться, довольно удачно ответила ему на апологию поэтической сенситивности, что так только пауки живут. "Субъективность же -- было записано дальше (и предназначалось, кажется, для обоснования главенствования "северного" вектора развития) -- не мешает стадности, потому что не мешает, а способствует пониманию друг друга (и уж конечно, не допускает малейших сомнений в реальности других; я был для них слишком реален -- пишу "был"...) Общественность, как мы писали про ос, есть совершенно особое качество. Тут нет связи с эгоизмом или альтруизмом. Есть интеллектуальная способность посмотреть со стороны, на себя в том числе, посмотреть с юмором -- подозрительным для женщин, по мнению Моэма, качеством ("Painted veil", кажется), интеллектуальная же способность поставить себя на место другого -- имеющая отношение не к доброте, а к справедливости (и уму). Общение индивидуумов (а не личностей) происходит через высший уровень -- там, где встречаются вышедшие из себя (и из тщеславия и из самолюбия) люди (это творцы; "актеры" же высылают своего представителя (как делаем мы все, становясь перед зеркало -- то есть превращаясь в представителя) -- в этом разница; поэтому, кстати, они больше всего "на себя" и смотрят). Это редкость, как редки такие люди, способные не все, что происходит, примеривать на себя -- все сразу на себя, и на все эмоционально реагируют, как обезьяна перед зеркалом. (Тут можно вспомнить фразу не знавшего о политкорректности Шопенгауэра о неграх, для которых нет большего удовольствия, как созерцать курносые физиономии друг друга. В самом деле, нужно ли выходить из себя, чтобы общаться с другим таким же?) Вот эта мгновенная паучья реакция защиты самолюбия и контрнаступления -- безошибочный признак низкого развития (это главное, о чем я тут хотел написать). Обидеть человека больно и неожиданно -- это лучшая проверка, лучше чем в горы вести. Если он не даст вам времени извиниться, можете быть уверены, что перед вами человек низкого интеллектуального развития, а такие люди опасны. Потому что горя

Стр148

  
   А с родителями я потом поквитался, той же монетой. Уходя на рыбалку, оставил им записку "Уроки зделаю завтра". (Вру, забыл: рыбалка была, но было лето, поэтому не уроки, а что-то другое, но -- с мгновенным, ошеломленным, еще не успевшим понять восторгом -- "зделаю". Так за четверть секунды до удара по мячу чувствуешь гол.*) Целые сутки они
   ________________________________________________________
   от ума не бывает. И кстати, я не верю в существование людей, незаметно затаивших мстительные побуждения (при таких, конечно, обстоятельствах).
   Все зависит от общей мощности мозга, остальное -- вроде черт характера или каких-то особых способностей -- все это вариации, выражаемые плохо и неодинаково понимаемыми словами. Наука и воспитание должны быть направлены на увеличение только одного общего и легко проверяемого параметра -- массы мозга (причем дело науки не перегнуть палку в скорости и не допустить сильного перекоса в различных социальных группах). Все остальное будет в порядке". В виде некоторого резюме можно добавить, что субъективность и чувствительность соотносятся так же, как реакция и рефлексия (по-английски получится еще лучше: sensible and sensitive).
   сне (так бывает во сне), словно видение параллельного мира, чувствовал я намек на возможность вовлеченности, каких-то других, лучших отношений, не без тоски "обняться с человечеством". Поэтому, напротив, волновало (и всегда неприятно), когда оказывалось, что это мнение -- даже лестное -- существует. Так что когда отец рассказал о результатах "педсовета" (для настоящего нужен был бы повод, а не причина), то не вульгарность такого "психоанализа" и даже не огорчение от непонимания родных людей было самым главным, а сам факт, что меня обсуждали. Хорошо об этом сказал Олдос Хаксли в "Crome Yellow" : "His weakness, his absurdities -- no one knew them better then he did. Indeed, in a vague way he imagined that nobody beside himself was aware of them at all. It seemed, somehow, inconceivable that he should appear to other people as they appeared to him, inconceivable that they ever spoke of him among themselves in that same freely critical and, to be quite honest, mildly malicious tone in which he was accustomed to talk of them... It seemed, somehow impossible that other people should be in their way as elaborate and co�plete as he in his. Impossible, and yet, periodically he would make some painful discovery about the external world and the horrible reality of its consciousness and its intelligence". Переводить не буду, потому что те, кто гордится "лучшим в мире средним образованием" (то есть собой) и так же как я (с тем же, наверно, результатом) пять лет учили английский в школе, смогут, конечно, сделать это сами.
   *Так маленький Клим Самгин произнес свое "На, секомое",-- когда я прочел, то сразу вспомнил: все уже было обработано. Вообще, такое часто бывает, почти при всякой "идее" (которую, как мы писали, надо уловить и

Стр149

   ________________________________________________________
   успеть, или, напротив, не дать, выразиться и закостенеть), и отличается от пушкинского "ай да сукин сын" только прибавлением внешнего отклика. (Помимо уже процитированной фразы о "хорошо выраженной мысли" и объемстой сноски к странице NNN часть 2 ("уловить, почувствовать ее и, не давая ей выразиться и оформиться"), нам пригодится в дальнейшем нижеследующий отрывок.) фя|N нижеследующий отрывок из Главы 8 "Правил Игры в Бисер".)
   "Возьмем последние сто лет (написано не позднее 1992 года), возьмем одну лишь самую показатель-ную область -- ту, где способ мышления наиболее важен, потому что все в ней состоит в размышлении, -- возьмем философию. Теперь она то же самое, что паровой двигатель. Прогресс ее попросту съел. Нынче ведь не скажешь: "это философия", -- сразу спросят: "какая?" Как какая? Философская!? -- непонятно. Религиозная, эстетическая, этическая, экономическая, политическая, поросячья... Другое дело! Я уж совсем был готов предложить общий термин "литературная фило-софия", как вдруг под говорящей головой на телеэкране прочел: "Имярек, писатель по философии". Обидно отставать от жизни!
   Философия так расплылась, что вполне исчерпывается своей эти-мологией (эффектное подтверждение нашего понимания знака). Она превратилась в дертыш, вследствие малодушной диверсии самих фило-софов.
   Философия не проповедь, а богословие, и сама по себе почти никому не интересна. Но во внешней ее стороне, в занятиях фило-софией, философствовании его представляют, то есть в уединен-ном воспарении духа, во всех этих глубокой ночью склонившихся над письменными столами фигурах ученых, постигающих неизъяснимые тайны бытия в своих роскошных готических кабинетах или, лучше, в освещенных единственною свечой каморках на чердаке, но с непре-менные блестящим будущим и славой впереди, -- во всем этом, видимо, есть или было что-то донельзя романтическое и эстетически совершенно не-отразимое для такой, в частности, падкой на эффект и даже немно-го инфантильной нации, как французы (как известно, "за границей все наивнее русских"). В результате, конечно, получается нечто не-сообразное, получается такое понимание философии, как у Вольтера и Руссо, как у Бурже в "Ученике".
   Да, тут немало приложили руку всякие писатели в роли змиев-искусителей, но соблазнились-то все-таки философы. Обратите внимание, все сказанное относится началу "эпохи фельетона", как ее называл Гессе, к началу рекламы, естественно совпавшему с началом технологических успехов. Поче-му? Потому что грехопадение интереснее и показательнее греха.
   Вспомним старика Шопенгауэра, чей пример другим наука. Сорок лет он пытался хоть кого-нибудь заинтересовать своей не бог весть какой, но философией, а потом, подобно карамазовскому вольнодумцу, все-таки не

Стр150

   ________________________________________________________
   выдержал и в виде "приложений и дополнений" напечатал нечто совсем иное -- прием, известный многим под названием "нагруз-ки". Эти сорок лет понадобились ему, чтобы понять дух своей эпо-хи и подчиниться ему. Уже тогда любой Аристотель умер бы простым чудаком, и хорошо еще, если у себя дома. Отчаявшись накормить людей лучшим продуктом своего ума, Шопенгауэр, в трогательной на-дежде, что может быть когда-нибудь кому-нибудь это все-таки пона-добится, решил хотя бы законсервировать свою идею в жестянке с надписью "Шопенгауэр". А чтобы ее не выбросили, начал рекламировать фирму, зарабатывать быструю популярность, не смея признаться в страхе полного уничтожения и в отсутствии при-чин бессмертия в самих своих произведениях... но и не отказав себе в удовольствии как следует выругать публику.
   Весьма просто на эту тему выразился тот же Моэм: "Потомство делает свой выбор не среди неизвестных авторов данного периода, а среди тех, кто пользовался известностью. Может случиться, что появится некий великий шедевр, заслуживающий бессмертия, но если он увидел свет мертворожденным, потомство о нем так ничего и не узнает". А у Станислава Лема есть такая раза: "Залежи потенци-альных открытий лежат, наверное, в разных библиотеках, но оста-лись незамеченными компетентными людьми". Надо полагать, будь их авторы популярны, их открытия не остались бы незамеченными. Веро-ятно, этими соображениями руководствовался и Шопенгауэр. Об ос-тальном умолчим, чужая душа -- потемки. И, всеконечно, прощать его не нам, детям публичного века. Как бы ни было, история эта заслуживает уважения: нынешние мудрецы, "писатели по философии" подоб-ным образом не заканчивают, напротив, с этого-то и начинают, и, кажется, не представляя себе ничего иного. (То, что лет сто-двести назад называли философией в шутку, теперь называют ею всерьез. Похоже, до нас стало хуже доходить.)
   Мы не знаем настоящих причин этого, не знаем, что причина и что следствие, но мы можем находить "общие знаменатели". В данном случае таким психическим знаменателем представляется абсолютное преобладание словесного мышления. В философии оно особенно нагляд-но.
   Посмотрите на форму новейших сочинений. В самом откровенном и потому гармоническом виде это просто "опавшие листья", только непонятно, с какого дерева. Вернее, с куста -- ведь словесные ас-социации растут вширь, а не в высоту. Мысль ветвится, кустится. Вороха листьев растут без начала и конца, а наивный читатель пы-тается до чего-то в них докопаться, и свое недоумение принимает за восхищение глубиной философской мысли, и даже чувствует себя польщенным доверием. А на самом деле доверие требуется от него, доверчивость поразительная и неиссякаемая. Авторы, подобных сочи-нений, как плохие рифмоплеты-пародисты (некогда популярные у нас),

Стр151

   ________________________________________________________
   привязываются к слову (один так прямо мечтает написать книгу по толковому словарю: "Вы-писать оттуда разные места интересные и впечатления о них"; То есть такое отсутствие порядка в мыслях, что цепляются даже за алфавитный), к частности, к детали и создают из них точку зрения. Потом другое слово и другая точка зрения, каждая из которых по отдельности ка-жется убедительной: редкие люди могут удерживать в сознании больше одной идеи сразу, даже в отношении самих себя (чем, между прочим, пользуются гадалки, имея на выбор несколько стандартных и лестных для клиента "точек зрения").
   Но уж если читателю или слушателю покажется, что он что-то понял -- сам, сам понял! -- то как же не возвысить источник такого удовольствия. Ясно, какая дикая смесь самолюбия с тщеславием может за этим скрываться. Вообще кажется, что разнообразно проявляющееся и потому везде, на всех поприщах разлитое примерно ровным слоем, это чувство в таких местах притягивается, концентрируется, вспу-чивается, -- только спичку поднеси. И сколько же возникало поветрий и увлечений, сколько создавалось авторитетов и влияний, "отчасти похожих на влияние различных иваняковличей и тому подобных мудре-цов и прорицателей, посещаемых в сумасшедших домах иными барынями, из любительниц". В сущности, это болезненная реакция на те цивилизационные обстоятельства, о которых мы говорили выше.
   Людям не нравится, когда некоторые вещи излагаются слишком просто. Нищим духом это мешает удовлетворить свою потребность в поклонении (а поклониться без ущерба для самолюбия можно только чему-то далекому и отстраненному -- пророка нет в своем отечестве), ну а духовным богачам это мешает принять часть поклонения на свою долю. Между теми и другими -- большинство, обычные люди, для кото-рых дорого не то, что хорошо, а то, за что дорого заплатил.
   Кажется, в любом поклонении самое меньшее половину составля-ет тщеславие поклоняющихся. В другой половине разобраться сложнее, а понять иногда и вовсе невозможно. Приходится, например, слышать, что "системная философия" выродилась и бесперспективна, что она -- ложный путь. Но что такое "бессистемная философия"? Понятно, поче-му Лисице показался "зелен виноград", но когда это повторяют со слов Лисицы?! Любопытно, что именно Розанову приписывают послед-нюю попытку создания системной философии (я это читал когда-то в "Литературной газете", и даже мальчику, которым я был тогда, такая мысль показалась изумительной).
   А насчет словесных цепочек мне припомнился рассказ, если не ошибаюсь, Честертона, в котором сыщик и его приятель молча идут по улице, потом сыщик вдруг заканчивает мысленную фразу приятеля, чем несказанно его

Стр152

   ________________________________________________________
   удивляет. Оказывается, зная исходную точку его раз-мышлений, он следил за направлением его взгляда: думал тот о вре-мени -- смотрел на колокольню, думал об оперной звезде -- на небо, и так далее.
   Эта история показывает общую доступность такого мышления. И еще: если из того, что находится перед глазами можно составить достаточный для обычного употребления словарь общепринятых ассоци-аций, то каким же огромным (за словом в карман не ходить) кажется богатство всего языка. Кажется, большего уж и быть не может. Где, как не в нем мы соединимся со всеми и всем, достигнем состояния, так хорошо описанного Гессе в "Заклинателе дождя", приложении к "Игре в бисер"? Оно влечет нас, это высшее духовное стремление, цепная реакция слов завораживает; кажется, вот-вот мы каждый и все вместе придем результату, к цели, к истине, но ходим по кру-гу и возвращаемся назад, как заблудшие в лесу.
   Но теперь вернемся к Кондильяку и цитатой из его "Порядка изло-жения истины" закончим этот раздел. "Разумно ли начинать с идеи воз-можного, чтобы прийти к идее существования, или с идеи точки, что-бы перейти к идее геометрического тела? Первые основания наук бу-дут простыми и доступными лишь тогда, когда будет принят совершен-но противоположный метод. Если философы с трудом признают эту исти-ну, то это потому, что... склонны придерживаться обычая, освящен-ного, как полагают, временем. Эта склонность носит столь всеобщий характер, что на моей стороне будут почти одни только несведущие люди; но здесь несведущие люди -- судьи, потому что первые основа-ния созданы именно для них".
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
  
   Итак, пойдем от тела к точке, от всеобщего предмета к единич-ному понятию. Начнем Игру от "всего".
   Но "всем" не поиграешь. "Все" -- это такой арбуз, который мож-но сложить из кусочков, но нельзя разрезать. Начало анализа не есть конец синтеза, а конец анализа -- не начало синтеза. Ноль и бесконечность -- два конца одной палки, у которой нет начала. Два конца, две ямы, два устойчивых состояния.
   Вот этого не признает философия. Вероятно, ей кажется, что после такого признания ей уж нечего будет делать (так как дальше уже вполне откровенно начинается игра). И это входит в неприличное противоречие с самим существом философии, которая, по выражению Лема, представляет собой "попытку одним прыжком, как в коротком замыкании достичь границы познавательных усилий человека". Но если суть в прыжке, то надо прыгать. Экстравагантность решения будет оправдана результатом. Нехорошо ломиться через лес, а гораздо при-стойнее ходить по дорожкам, полагая, что количество переходит в качество, что общее в самом деле состоит из

Стр153

   ________________________________________________________
   частного и может на него разлагаться, что анализ и синтез действительно универсальны хотя бы как способ мышления.
   Но это не для нас. Попросту говоря, все, что мы должны и мо-жем сделать -- это нарисовать такую схему, где каждое общее находило бы свое частное место, где "все" заняло бы свою единичную ячейку. Такое себе короткое замыкание... обесточенных контактов; философия-то ведь -- покойник, которого похоронить забыли и заме-чают только по "бессистемному" запаху. Но пока не похороним -- наследства нам не видать.
   И не так уж это трудно. Вся-то философия -- не более того, что один человек может сделать за свою жизнь, каждый начинает с самого начала. Ни научиться ни научить нельзя -- для этого нужен полноцен-ный объект, а где он в философии, если даже самая из них "объек-тивная" определяет его как "то, что отражается в сознании". И сно-ва прав Лем, когда говорит, что философы всегда спрашивают только самих себя, а потому и рассказывают больше о самих себе, чем о мире. Поэтому, кстати, здесь никого нельзя ни упрекнуть в невеже-стве, ни похвалить за ученость. И плагиат может быть только созна-тельный, зато в подтверждение своей мысли можно надергать сколько угодно почти таких же мыслей-цитат из любой попавшейся под руку стоящей книги.
   Вспомним же об одной из них, "Игре в бисер".
   Но прежде мне хотелось бы заметить, что существуют занятия такого рода, или, если угодно, такого рода науки, для которых лю-бые схемы -- это глупость. Может быть, тут дело именно в желании, в претензии быть наукой без всяких на то оснований.
   Мне вспоминаются преподаватели политэкономии, которые, читая лекции, рисовали на доске настоящими аршинными буквами та называ-емую формулу: "Т-Д-Т", то есть "товар-деньги-товар" (если кто вдруг не знает), после чего они любили постоять перед доской, глу-бокомысленно глядя на свою "формулу"; -- постоят, поправят хвостик у буквы "Д" и, вытерши два пальца о мокрую тряпочку, снова садятся диктовать. Кажется, что как детям хочется сладкого, так им хочется испачкать мелом доску.
   А что можно сказать о тех полурисунках-полусхемах, которыми христианские секты уснащают свои тонко страничные брошюрки методи-ческого содержания? Тут то же самое желание казаться наукой, уче-ными и то же наивным образом выраженное убеждение, что не может быть никакой науки вне классификаций, систематизаций, формул, схем, графиков, моделей и т. п. Добро бы это относилось к церкви, а то ведь все это -- в контексте священного писания. Как будто могут быть разумные основания веры. "Притом же в вере никакие доказатель-ства не помогают, особенно материальные... Тот свет и материаль-ные доказательства, ай-люли!"
   К сожалению, философия тоже не наука, хотя бы потому, что, как было

Стр154

   ________________________________________________________
   сказано, ей нельзя научиться. Но философы (настоящие) именно хотят научить, поэтому им-то наука и нужна больше всех. Получается зер комиш. Вот одна из мыслей, принадлежащих мне лично: мудрость непередаваема. Мудрость, которую мудрец пытается передать другому, всегда смахивает на глупость. (Последние два предложения -- цитата из повести Гессе "Сиддхартха". Трудно вообразить, когда эта мысль в самом деле была новой. Но почему она всегда повторяется и всегда (а теперь особенно) настолько нова, что кажется "принадлежащей мне лично", что Гессе, как и многие, не постеснялся о ней сказать?)
   Вот и я боюсь оконфузиться не почему-нибудь, а только потому, что, благодаря расплывчатости нынешнего понятия философии, мою систему тоже могут счесть философией, хотя бы и дурацкой. И я еще раз спешу предуведомить читателя: название моего сочинения в точ-ности соответствует его содержанию. А описание какой игры может обойтись без схемы?
   Итак, вспомним: "Взяв за образец детские счеты, он сделал рам-ку, натянул на нее несколько десятков проволок, а на них нанизал стеклянные бусинки..." Так это выглядит у Гессе. Проникнувшись идеей этого описания, можно сделать по меньшей мере два замечания. Во-первых, неясно, каким образом можно менять количество и порядок бусинок на проволоках, что совершенно необходимо даже на этом уровне Игры. Впрочем, технически это легко преодолимо. Второе за-мечание или, скорее, предложение также может показаться несущественным в столь умозрительной игре. Вместо двух планок, между ко-торыми натянуты проволоки, лучше бы использовать крепления в виде точек, двух гвоздей, к которым проволоки сходились бы, описав дугу большего или меньшего радиуса. Это позволило бы если не ввести до-полнительную координату (о чем нельзя положительно заключить из приведенного здесь и единственного в своем роде описания), то, по крайней мере, придать наглядность ее значениям. Кроме того, с точ-кой ассоциируется понятие полюса, занимающее фундаментальное место в философии Гессе, да и у нас тоже.
   Впрочем, в "нашу эпоху, эпоху прогресса и достижений" стыдно тратить время на усовершенствование средневековых конструкций. Если нужен полюс -- у нас будет полюс. Вспомните школьный физичес-кий опыт, в котором по картонке рассыпают чугунные опилки, а потом под эту картонку подводят магнит. (Сноска: В дальнейшем, при включении в Игру естественных наук, мы сможем оценить, насколько этот опыт показателен для их места и сущности вообще.Форма силовых линий -- это как раз то, что нам нужно.
   Теперь рассмотрим опилки, то есть бисер, то есть понятия. Прежде всего, понятие, как мы решили, должно быть предпоследним пунктом анализа. Последний пункт -- яма, откуда никто не выбирался. Когда до нее остается

Стр155

   ________________________________________________________
   шаг, мы сделаем полшага, наклонимся, засты-нем в полу падении, зафиксируем момент неопределенности, равно при-коснемся к "обеим безднам", устроив короткое замыкание. Вот важ-нейшая идея Игры, ее главное качество, которое, как запах, свой-ственный дереву, присутствует во всем от корней до цветов, должно проявляться и проявляется во всем порядке Игры. Мы говорим о самом "длинном" коротком замыкании, самой большой перемычке между контак-тами, но перемычка -- всегда перемычка, это всегда идея центра. Вот откуда "концентрические системы", "вокруг центра", "между тезисом и антитезой", "между полюсами Инь и Ян" и так далее.
   Как это сделать? Надо остановить время, остановить -- значит, опять-таки посредине, в полураспаде или полусоединении. Тогда то, что остановит его, будет равно принадлежать и распаду и соедине-нию, объединит в себе анализ и синтез, станет "общим знаменателем". Таков бисер.
   Но что значит остановить время? Это дело для нас привычное. Так как я имею в виду время как идею (о чем отдельный разговор), то речь идет только о дискретности времени. Она -- мать всех дискретностей -- другое качество нашего элемента, пусть это качество выражается даже в таких дискретных величинах, как уже помянутые ноль и бесконечность. О проявлении же его нечего и говорить: сам бисер воплощает идею дискретности, общую для всех явлений того круга сознания, к которому относится и наша Игра, хотя поле Игры гораздо шире этого круга, как предмет Игры шире ее самой.
   По-другому понятие, этот предпоследний шаг, можно охаракте-ризовать как неразделимое сочетание, притом неразделимое сочета-ние в остановленном времени, то есть вне всякого процесса (не за-были "мгновенный процесс"?) Тем, кому это покажется сомнительным, я опять-таки укажу на магнит, обыкновенный магнит, одну половину которого мы красим в синий цвет, другую -- в красный. Вот превосход-ный образец неразделимого сочетания, за что он и выбран в качестве материального аналога понятия.
   Магнит нам удобен и в другом отношении. Игры не получится без складывания и раскладывания, то есть без понятий общих и част-ных, и тут магнит подходит как нельзя лучше. В то же время очевид-но, что качественно самый большой магнит совершенно тот же, что и обозначающий понятие единичный диполь, разделить который невозмож-но без его уничтожения. Кроме того, мы, возможно, еще недостаточно акцентировали внимание на способности магнитных опилков составлять последовательности. Наконец, вполне логичным выглядит и то, что последнее качественное соединение и количественное разделение -- это чистое соединение и разделение из двух частей и на две части. (сноска: Это характерно для любой философии, от "материи и сознания" до "воли и представления".) Так и в понятии, так и в опилке (там опавшие листья, тут опилки -- философия!).
  

Стр156

   ________________________________________________________
   Теперь "перепрыгнем к другому контакту", который по закону центризма, симметрии или зеркальности должен представлять собой последнее качественное разделение и количественное соединение. Помните, мы еще вначале решили, что атом системы или, другими словами, понятие понятия должно быть чем-то самым мелким количественно и самым крупным качественно. Теперь добавим, что предмет Игры должен быть самым большим количественно и самым мелким качествен-но...
   Вообще, мне кажется, что эта зеркальность может оказаться лучшим средством для обучения Игре во всей ее полноте и совершен-стве. Если у вас есть правильно сформулированный тезис, то смело формулируйте антитезу, а потом думайте, что это значит. И не надо бояться того, о чем Гессе написал нижеследующее. "А вот еще одна мысль, которую ты, Говинда, примешь снова за шутку или за глупость, но которую я считаю лучшей из своих мыслей. Она гласит: по поводу каждой истины можно сказать нечто совершенно противоположное ей, и оно будет одинаково верно. Дело, видишь ли, в том, что истину можно высказать, облечь в слова лишь тогда, когда она односторон-няя. Односторонним является все, что мыслится умом и высказывает-ся словами -- все односторонне, все половинчато, во всем не хватает целостности, округленности, единства... Но сам мир, все сущее во-круг нас и в нас самих, никогда не бывает односторонним... Нам представляется так, потому что мы находимся под влиянием ложного представления, будто время есть нечто действительно существующее". Этой цитатой мне хотелось показать, как все вертится вокруг одного и того же, даже о времени (хотя и неверно) упомя-нуто.
   Но неужели это и впрямь "лучшая из мыслей"? Впрочем, она не-плоха, ибо подтверждается своей же неполнотой и односторонностью. В том же разговоре с Говиндой Сиддхартха говорит: "Я не вижу боль-шого различия между мыслями и словами". Так вот и надо увидеть это различие, очень большое различие, самому поверить, что мысли -- "в нас самих", тогда словесные парадоксы, все эти тезисы и анти-тезы не покажутся неизбежной односторонностью всего, что "мыслит-ся умом". Напротив, мы сможем пользоваться ими как инструментом познания.
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Продолжим физическую аналогию. Наш бисер, понятие, состоит, -- и этим словом начинается Игра, -- состоит из двух частей. В Игре мы выстраиваем бисер в той или иной последовательности, ориенти-руя его так или иначе. Для этого на бисер необходимо воздейство-вать какой-то силой. Как известно, всякой силе противодействует другая сила. Представляется логичным связать одну силу с одной частью бусинки, вторую -- с другой. Таким образом, одна из частей может быть главной. Обозначим части каждой

Стр157

   ________________________________________________________
   бусинки буквами А и Б. Получаем четыре теоретически возможных сочетания и, следовательно, четыре типа понятий: А плюс б, а плюс Б, А плюс Б и а плюс б, где большими буквами обозначены главные части понятия, малыми -- под-чиненные, ("А плюс Б" обозначает понятия, в которых мы не можем выделить главную половину и проследить действия сил).
   Бисер типа "а плюс б" лежит у нас в коробочке. О соответству-ющих понятиях мы можем сказать, что они, видимо, существуют; назо-вем их нереализованными. Остается, стало быть, три типа действу-ющих понятий, каждое из которых состоит из двух частей, и на каж-дое из которых действуют две силы.
   Пойдем теперь от другого "контакта", от общего к частному или, как рекомендовал Кондильяк, "от чувственных идей к абстракт-ным понятиям". Займемся анализом и подумаем о схеме Игры, другими словами -- о структуре сознания. Прежде всего, постараемся не изо-бретать ничего нового, ведь "чувственные идеи" в нашем случае озна-чают то, что все понимают одинаково и в чем согласны между собой.
   Какими названиями мы чаще всего оправдываем разделение по принципу "это другое дело"? Иначе говоря, как нам назвать А и Б? Тут я не нашел ничего лучшего, чем "знать" и "понимать", то есть деление всего на то, что мы знаем и то, что понимаем. "В глубине души Иван Ильич знал, что он умирает, но он не только не привык к этому, но просто не понимал, никак не мог понять этого"; -- желая подкрепить свое предложение чьим-нибудь авторитетом, я в данную минуту могу припомнить только эту фразу, но согласитесь, что и оно довольно основательно.
   Приступим к сортировке бисера, самой общей и грубой сортиров-ке. Пример. Я говорю: "Небо синее". Некто также говорит: "Небо синее". Но где доказательства того, что мы имеем в виду одно и то же? Такой вопрос, конечно, из области понятий "3" -- знаемых. Но в ответе на него мы не испытываем потребности (сноска: Кроме вопросов без ответов существуют и ответы без вопросов. В конечном счете все сводится к тем или другим.), так как убежденность в том, что небо синее одинаково для всех -- лежит в другой области, "П". Ну а само синее небо -- это разумное понятие, "Р".
   Тут я снова вынужден прерваться для объяснений. Мне мое раз-деление кажется простым и ясным. И конечно, оно всегда и для всех было бы столь же очевидным, если бы не одно обстоятельство, спо-собное во всякое время все спутать и заставить начать сначала. Наверное, читатель уже догадался, в чем дело.
   Каждое понятие занимает одно определенное место только в од-ном из подразделений (это можно сравнить с расстановкой фигур пе-ред началом шахматной партии, но это и цель, в преследовании кото-рой соревнуются

Стр158

   ________________________________________________________
   игроки в бисер). То же относится и ко всем поня-тиям языка. Любое слово и слово вообще относится к разумным поня-тиям, но будучи знаком, оно -- выражение внутренней силы, связыва-ющей две части понятия, выражение, если угодно, воли, желания понять то, что мы знаем или познать то, что мы понимаем. А так как в этих понятиях понимание и знание являются подчиненными час-тями, то и слово играет второстепенную роль. Отсюда и относитель-ное несовершенство слова или другого знака в областях этих поня-тий, то самое несовершенство, о котором, вряд ли считая его тако-вым, В. И. Ленин сказал: "Слово уже обобщает". Если же это уви-деть во всеобщем зеркале системы, то становится понятным, почему самые разнородные понятия могут обозначаться одним и тем же словом, и понятно, как трудно в этом разобраться. По-моему, единственная такая серьезная и решительная попытка (до сих пор ставящая в тупик и кажущаяся непостижимой) была сделана, когда разделили бога на три части, на бога разумного, бога понимаемого и бога знаемого. А насчет единства... хорошо еще, если под триединством подразумевалось единство в сознании (разных людей), -- боюсь, что все оно заключалось в единстве трех букв слова "бог".
   Как тут не запутаться на первом, втором, пятом ходу? Неуди-вительно, что сама возможность создания на этой основе системы кажется столь же невероятной и априори подлежащей браковке, как вечный двигатель. О психологических ее предпосылках мы еще, может быть, поговорим, но пока мы должны еще раз обратить внимание на то, что двухосновность понятия должна проявляться во всем, так как и все -- не более, чем понятие. Таков принцип, исполняющийся неза-висимо от способности любого человека представлять себе и собой "все" с большей или меньшей широтой. А поскольку действие происхо-дит в сознании, то осознать этот принцип можно только сознательно подчиняясь ему. Немного тавтологично, но ничего не поделаешь -- вопрос "случайности стрелка".
   Самостоятельно прийти к пониманию правил Игры может лишь тот, кто способен видеть только одну часть понятия; желание или неже-лание здесь совершенно ни при чем, что, помимо подтверждения детерминизма Игры, позволяет отнести ее к разумным понятиям. Поэтому слово, это клей между частями понятия, не играет значительной роли в способе мышления такого человека. (сноска: Признаюсь, я здесь более сужу по себе. Первоначально, не имея цели объяснить правила Игры, я и представить не мог, что "слову" придется уделить столько внимания.)
   Это похоже именно на зрение, внутреннее зрение. Ведь прежде чем подумать "что это?" мы должны увидеть это "что-то". Главная часть понятия -- это всегда "что", на вопрос "как" пытается отве-тить второстепенная часть.( сноска: Невозможность такого разделения в явлениях искусства указывает на его разумность (о чем немного ниже).
  

Стр159

   ________________________________________________________
   Горький парадокс заключается в том, что именно и только об этой части мы и можем говорить, так что человек, завершивший систему во всей ее полноте, ничего не сможет о ней рассказать; "Игра как универсальный язык" окажется беспомощ-ной и ненужной. В этом лишь смысле "тот, кто всем сердцем"... -- помните?
   Но мы -- золотая середина, мы игроки и хотим быть игроками. Вынужденные пользоваться словами, мы сознаем эту вынужденность; дальше этого "неразделимого сочетания" мы не пойдем, но это уже очень, очень много. "Солнце восходит" и "солнце заходит", но все-таки хорошо знать, что Земля вертится.
   Вот что об этом и о нашей Игре сказал Этьенн де Кондильяк: "Существует два вида метафизики. Одна метафизика -- претенциозная -- хочет проникнуть во все тайны; природа, сущность бытия, самые скрытые причины -- вот что ее прельщает и что она надеется раскрыть; другая метафизика -- более скромная -- соразмеряет свои исследова-ния со слабостью человеческого ума, и потому, мало обеспокоенная тем, что должно от нее ускользнуть, жадная к тому, что она может постичь, она умеет держаться в назначенных ей границах... В первой нагромождаются бесчисленные заблуждения и ум довольствуется рас-плывчатыми понятиями и словами, не имеющими никакого смысла; во второй приобретают мало знаний, но избегают заблуждения -- ум ста-новится правильным и всегда образует отчетливые идеи... Наш глав-ный предмет, который мы никогда не должны терять из виду, -- это изучение человеческого ума не для того, чтобы открыть его природу, а для того, чтобы познать его действия, проследить, посредством какого искусства они сочетаются и как мы должны ими управлять, чтобы достичь всего того умственного развития, на которое мы спо-собны... Я, кажется мне, нашел решение всех этих проблем как в свя-зи идей со знаками, так и в связи между идеями. Идеи связываются со знаками и, как я докажу, только благодаря этому они связывают-ся между собой".
   Почти все здесь правильно. Вот только последним (фактически неверным) утверждением Кондильяк становится на путь метафизики первого вида. Именно она призвана (хотя и по-брунеровски бес-плодно) заниматься тем, благодаря чему идеи (а по-нашему понятия) связываются между собой. Мы же занимаемся тем, благодаря чему связь между понятиями может быть нам доступной -- вот и вся разница; ручаюсь, что слова "происхождение" в этом сочинении нет и не будет (кроме данного случая, конечно. Шутка. "Я знаю, что ничего не знаю").
   То есть мы остаемся последовательными, и взяв темой сознание, оставляем на долю объективности столько лишь места, сколько она в сознании занимает сама. Эта часть заставляет Кондильяка (как и нас,

Стр160

   мучились, что бы это значило и, наконец, как бы поделикатнее указать мне на ошибку.
  
  
  
   Дело в том, что это только в сказочной стране нежно бежать, чтобы остаться на месте. Чудеса реальной жизни совсем другие, больше похожи на фокус-покус. Не бег, а перебежки и пересадки. Несколько нехитрых приемов -- и ты в новом устойчивом состоянии (мне ведь, к примеру, и протоплазма ничем не угрожала). Те, кто говорит, будто взлететь на вершину легко, а трудно удержаться -- либо дела не знают, либо хлопочут в свой карман, за себя и друг за друга.
   ________________________________________________________
   впрочем) критиковать "слова, не имеющие ника-кого смысла", но говоря уже о самих знаках (к которым он безуслов-но относит и слова), он всякий раз очень аккуратно называет их тем, что "способно пробудить данные идеи", но никак не тем,что несет их в себе.
   "Определить значения слов -- значит решить половину проблем человечества". Так или примерно так говорил Декарт. Собственно говоря, мы эту задачу (но не проблемы человечества) уже решили.
   Решение этой задачи -- в правильной ее постановке, а правильная постановка невозможна без решения. Опять классическая дилемма.
   Беда в том, что определить -- это значит опять-таки выразить словами. Но, как говорит одна русская пословица, без хорошего не может быть плохого: трудность определения, в том или ином случае, слов тоже может помочь. Мы считаем слово разумным понятием, и это вполне логично, так как разум -- равноправное соединение знания и понимания, а слово именно и служит для соединения знания и пони-мания на уровне любого понятия (понятия "разум" в том числе). Значит, к разумным должны относиться и понятия (по Декарту -- зна-чения слов), определить которые не составляет труда; мы уже дали им общее определение "вещественных". Справедливость и этого и ра-зумности слова взаимно подтверждается тем, что когда перед нами ставится задача дать общее, то есть единственное определение ка-кого-либо понятия (а такая постановка задачи -- уже результат сме-шения понятия и слова), то нас как-то всегда влечет именно к вещественному определению. В тех случаях, когда речь не идет об определении вещественных же понятий, результат неизменно получа-ется неудовлетворительным, а иногда и неловким, -- для понятий "жизнь" или "любовь", например. Вот эта неудовлетворенность и помогает -- и всегда помогала -- классифицировать хотя бы некоторую часть по-нятий".
  
  
  

Стр161

   Изобретательность в этих перебежках случается удивительная, особенно у женщин, делающих карьеру по женской части. Но именно случается (случай, не переходящий в правило): кто чьей женой становится* -- разве можно
   сдесь заметить какую-то логику? (Исключения, беспрерывно повторяющиеся, обращаются в общее правило, говорил Стебельков Подростку. А люди, замечу, так любят это делать**, что не меньше половины "народных примет" и "полезных советов" не основаны ни на чем, кроме этого желания: уж если ему что-то раз показалось, то поди докажи, что это не причина, а совпадение или следствие общей причины. Наука тут молчит, конечно. А главное -- готовность верить такой мудрости, то есть всеобщая (и несомненно знаковая) предрасположенность, которая готова опередить всякий действительный или воображаемый факт. Но до сих пор единственное правило, которое можно вывести из исключений, о которых мы говорим -- это то, что, как кто-то сказал, "даже самые умные люди выбирают себе сапоги с большим вниманием, чем жену". На самом деле это означает, что сапоги мужчина выбирает, а жену нет. По-другому и быть не может, сколько бы он ни убеждался, что не всякий сапог -- пара.)
   Или история, которой Есенин поучал Мариенгофа: "Так, с бухты барахты, не след лезть в литературу, Толя, тут надо вести тончайшую политику. Вот смотри -- Белый: и волос уже седой, и лысина, а даже перед своей кухаркой вдохновенно ходит. (Роль попавшего в устойчивое состояние). Знаешь, как я на Парнас всходил? Всходил в поддевке, в рубашке расшитой, как полотенце, с голенищами в гармошку. Все на меня в лорнеты,-- "ах, как замечательно,
   ____________________
   *Так или иначе попав в нужную струю и переходя от мужчины к мужчины в определенном слое (да повыше, добавлял Свидригайлов). Разумеется, это было бы невозможно, не будь готовой роли (так хорошо -- кто за кого выходит замуж -- описанной и широко применяемой в литературных завязках, вернее, в литературной завязке (Интересно: наблюдение самостоятельное, а потом вспомнил "начинать надо с этого" -- то, что Толстой и не имел в виду с литературоведческой стороны)), то есть не будь упомянутой ранее инстинктивной неразборчивости мужчин в готовности вознести случайную женщину в степень единственности. Вообще, разнообразие среди мужчин можно искать где угодно, только не в том, что составляет половой инстинкт -- как нет разных физик, биологий и т. п.
   **"С тем особенным пристрастием (которое бывает у людей тупых) к умозаключению, до которого они дойдут своим умом"; "Война и мир". Ну что ж, все мы достаточно тупы (или умны), чтобы с трудом приходить к умозаключению, только у каждого они на своем уровне. Как сам Толстой дошел до этого умозаключения? Что-то он как будто пристрастен, а?
  

Стр162

   ах, как гениально!" -- А я-то краснею, как девушка, никому в глаза не гляжу от робости... Меня потом по салонам таскали, а я им похабные частушки распевал под тальянку... Вот и Клюев тоже так. Тот маляром прикинулся. К Городецкому с черного хода пришел,-- не надо ли, мол, чего покрасить,-- и давай кухарке стихи читать, а кухарка сейчас к барину, а барин зовет поэта-маляра в комнату, а поэт-то упирается: где уж нам в горницу, креслице барину перепачкаю, пол вощеный наслежу... Барин предлагает садиться -- Клюев опять ломается, мнется: да нет, мы постоим..." (Где-то я видел фотографию, изображающую их троих в таком точно виде). Почти любая знаменитость могла бы рассказать о своих фокусах -- и некоторые рассказывают. Даже "Дополнения" Шопенгауэра -- что это, как не фокус?
   Но все это техническая сторона Самый дух этой техники (подразумевающий суть дела) неплохо передает авантюрный роман, picaresque. Это жанр истинный. Конечно, тогда и герой истинный. Д'Артаньян. Главное качество характера -- азартность, которая сама по себе предполагает определенную степень умственной слабости, упрямство и однообразие (узость), несмотря на изобретательность -- каждый мог на себе это проверить. "Но некоторая тупость ума, кажется, есть почти необходимое качество если не всякого деятеля, то по крайней мере всякого серьезного наживателя денег" или славы -- добавим от себя. (Достоевский, "Идиот") Ну что ж, если тупость ума -- это и есть качество, позволяющее оставаться на вершине, то так тому и быть. Удача же, чье действие так занимательно и потому переоценивается, чисто механически -- как ей и положено -- ограничивает число кандидатов. Опасность здесь только в том, что удача, как всякая индифферентная вещь, соблазняет использованием ее в качестве инструмента. Это и есть азарт. Отсюда рулетка.
   Поэтому всем видам аристократии я предпочту родовую. Тут, по крайней мере, вероятность удачного случая не ниже фоновой. Впрочем, разнообразия все равно немного и выбор невелик, ведь аристократия -- это единственная устойчивая форма правления. Иногда филогенетический переход может показаться полезным, но в любом случае он непродолжителен, и чаще всего представляет собой "кровавую игру в перемену мест". Гогенцоллерны или постиндустриальная аристократия -- всюду приходится лопать эрзац: эрзац-власть, эрзац-искусство и даже эрзац-науку (если верить Лему).
   Вот мы к науке.
   Быть отличником вовсе не труднее, чем троечником, и знания тут ни при чем. Даже клюевские штучки обычно не нужны, достаточно просто примкнуть (а это действительно просто). На удивление поздно я пришел к такому формальному выводу -- может, раньше меня это не интересовало, а может, не хватало какого-то броского случая -- это всегда необходимо. Уже

Стр163

   в институте я провел на эту тему серию вполне удачных экспериментов.
   То, что разговор от школы уже второй раз норовит так плавно перейти к высшему образованию, объясняется, конечно, единством их принципа. Но тут мы задерживаться не станем, потому что лучше Толстого в ничуть не устаревшем "Образовании и воспитании" на эту тему ничего не скажешь. Чего стоят одни конспекты и "забавный обряд чтения лекций" (над которым, собственно, еще Мефистофель смеялся). По это поводу вспомнил одного профессора(!), прочитавшего нам несколько лекций по канатам и лебедкам (видимо, ни к чему другому кафедра этого профессора приспособить не смогла). И не воображайте седого старика, трясущегося в объятиях Паркинсона-Альцгеймера. Нет, грузный был такой мужчина, с волевым брюзгливым лицом, в самом профессорском соку. Как он делал переклички! Вы замечали, как они такие делают переклички? С чувством, с толком, с расстановкой. Не то, что "кого нет?" или "дайте список отсутствующих". А как он, то и дело подходя к столу и заглядывая в лежащую на нем книгу (не в руках же ее держать!) рисовал на доске канаты в разрезе и конструкции барабанов и тормозов! После чего мы с доски перерисовывали их в тетради, хотя у каждого на столе лежал точно такой же учебник. И, уверяю вас, времени для этого он давал достаточно. Как он диктовал! Именно диктовал, повторяя каждую фразу по два и даже по три раза -- если какой-нибудь смельчак рисковал переспрашивать (не знаю, может быть и с серьезными намерениями: спроста или понравиться*). Как он, проходя по рядам, следил за конспектированием, и как едва не испепелил моего соседа за то, что тот для краткости вместо оборотов в секунду написал секунду в минус первой. Я так и не понял, то ли он действительно решил, что это ошибка (так выходило по смыслу слов), то ли просто счел это неслыханной дерзостью, такое умничанье.
   Ну и что же, позвольте спросить, помогло этому профессору, что 30 - 40 лет назад он сел в хороший вагон (сам или посадили)? Тупицы, оказавшись среди умных требований, умирают по большей части от раздражения, бывает, что прихватив с собой парочку умников (от той же болезни, получаемой почти исключительно из этого источника). Впрочем, среди преподавателей вузов такие откровенности случаются намного реже, чем в
   ____________________
   *Последнее, конечно, ошибка. Ни в ком не найдешь менее терпеливого, благожелательного и охотного объяснителя, чем в тупице. Это все та же стадная реакция на посмевшего отколоться. (Даже не желание собрать свое стадо.) Надо быть Толстым, чтобы придумать ту же нелепость (не учтя многих важных элементов), как он, сказав, что так же, как один математик считал, что он хороший учитель, потому что туп в математике, так и он, Толстой, считает, что он хороший учитель добра, потому что туп к добру. И туп он не был и хорошим учителем тоже, но все-таки ошибся.
  

Стр164

   школе. Не знаю, чем это объяснить. Объяснять обратными половыми пропорциями не хочется. Что-то еще, вероятно. В основном университетские преподаватели благоденствуют. Чем, правда, создают фон.
   На гос. экзамене по научному коммунизму преподавательница поставила мне трояк за блестящий во всех отношениях ответ. Поскольку мне даже на задавали никаких вопросов, я вежливо поинтересовался: почему, собственно? И с похвальным чистосердечием (в присутствии комиссии) я был отвечен: "Если бы я могла, я бы вам два поставила". Признаюсь, мне это польстило, особенно то, что вопросов не задавали. То есть не только гордости, но и достоинству. "Забавно",-- подумал я, как, наверное, подумал тот студент, которому 150 лет назад профессор поставил три, а не пять за то, что тот позволил себе на экзамене улыбнуться: "-- Нам можно улыбаться, а вам нет" (см. упомянутую статью). Выйдя из экзаменационной, я решил, что вряд ли сам был умен, раз до такого дошло (это было действительно из ряда вон), но так и не смог вспомнить, чем конкретно мог вызвать такую привязанность. Тоже, может быть, улыбнулся.
   Одним словом, с этим экзаменом мне не оставалось ничего другого, как списать его под рубрику, где находились, слава богу немногочисленные, случаи необъяснимой идиосинкразии к моей персоне. (Хотя почему ее надо так проявлять -- для этого моей персоны уже не хватит). Так что этот эпизод вовсе и не относится к теме учительской темноты. Опять сбился.
   В качестве компенсации расскажу другой (слово "темнота" навело). На лекции по истории (даже не помню, был ли такой предмет или в какой предмет она входила) черт меня дернул,-- сам не знаю, почему*,-- спросить преподавателя: "А кто был отцом Ивана 4-го -- Иван 3-й?" На это он отвечал раздраженно (разумеется!), но в совершенно утвердительном смысле: "Ну, раз Иван 3-й, то конечно он был отцом Ивана 4-го!" Это, значит, отцом Ивана Васильевича. М-да... И это после фильма Гайдая, когда каждая собака знала, кто там "менял профессию". Но главное, что и мне это не сразу в голову пришло. Логику, как обычно, я предпочел фактам, тем более, что сам ответ меня туда потащил. Поэтому я возразил (ничем не рискуя: экзамена -- у него, по крайне мере -- не предстояло): "Разве Николой 1-й был отцом Николая 2-го?" Который глупый вопрос был заслуженно проигнорирован. Экий ведь вздор, не правда ли? Клянусь, что все так и было! Вы не верите?
   И это еще не самый абсурдный, во всяком случае, не самый комичный случай из гуманитарного курса технических студентов. Как живой, стоит перед доской на лекции по философии коренастый круглолицый парень,
   ____________________
   *Потому же, наверное, почему когда-то, в расцвет "перестройки" какой-то латыш задал какому-то туркмену, кандидату на должность председателя комитета по экологии, незабываемый вопрос: "Что такое экология?"
  

Стр165

   которого наша бальзаковская философка вызвала зачем-то отвечать (впрочем... да, да, он сам -- и, конечно, единственный -- вызвался) и потом двурушнической поправкой, похожей на ту игру, где один из трех, вдарив в спину четвертого, делает невинный вид, поставила себя в необходимость объяснить ему, что означает первичность материи, если она не означает того, что материя появилась первой. Парень действительно хотел понять (есть такие парни, чуждые искусству, возможно) и, к удовольствию публики, не отставал до тех пор, пока ему не показалось, что в придачу к своему, все-таки, "да" она сказала что-то слишком умное для его понимания, настолько, что он как бы даже что-то понял, и с чем он, хотя и неудовлетворенный, почел за честь согласиться (так что насчет искусства я не прав; даже корове природа не отказала). Не догадалась она почему-то, что ей не нужны были все эти ухищрения и нечего было опасаться "логического продолжения" со стороны этого в самом деле хорошего парня, за трудолюбие прозванного в стройотряде коммунистом (так как я там не был, он сам мне об этом сказал. Зачем?), но по какой-то причине решившего вступить в темные воды метафизики;-- может быть, под влиянием эпизода уже с моим участием, имевшим место несколькими днями ранее: еще одно похожее "да" с оговоркой, хотя сказанное совсем по-другому и с другим смыслом.
   На лекции по политэкономии малознакомый профессор (белоснежная зависть у меня к людям несуществующий профессий: астрологам, психотерапевтам, политологам, преподавателям политэкономии, профессорам литературы*...) делал опрос и, после ответа одной девушки, к которой я относился с сочувственным безразличием, заметив, наверное, что-то в моем лице, задал тот же вопрос мне, как бы приглашая вместе посмеяться. Но я сделал лучше. Я тут же согласился "с предыдущим оратором" и с помощью парочки каких-то софизмов вывел противоположный правильный вывод (о чем -- вспомнить, конечно, невозможно), а потом тем же путем вернулся обратно, то есть к тому, что да, все правильно. Не смею судить о всеобщем впечатлении, но профессор попенял мне, что давненько не видел меня у себя на кафедре (он никогда меня там не видел), а после лекции ко мне подошел "коммунист" (как его на самом деле звали?), чтобы выразить свое восхищение. Мне, так и не привыкшему к комплиментам, которых я никогда не получал, стало неловко. Но там было еще что-то, по-настоящему беспокойное, что-то как будто связанное с совестью, как сказано в "Солярисе"; какое-то неприятное и смутное открытие в каких-то словах, в словах больше, чем в чем-то другом. Может быть, он сказал, что никогда во мне не сомневался. Правда, этот парень и раньше, с полным доверием к
   ____________________
   *Эти все -- Серебряковы из "Дядя Вани". В лучшем случае. То есть, в самом довольном состоянии.
  
  

Стр166

   моему авторитету, спрашивал меня о чем-то, о смысле каких-то выражений, кажется... но кто бы мог подумать, что -- никогда. Что-то в духе "Вечного мужа"* (интересно, было ли там "никогда"? кажется, "всегда").
   Эти мужские признания в любви (без всякой, назло фрейдистам, вульгарной подоплеки), в восхищении, в уважении и доверии, которых ты почему-то не оправдал, да и не знал, что должен был (и было что) оправдывать, а теперь получается, вроде бы и знал (как Ваня Карамазов о готовящемся убийстве отца) -- все это вполне способно стать сюжетом кошмара, и даже стало для меня однажды: весьма реалистический дебют другого лица, не "коммуниста".
   Да если бы только он. Да, если бы только он. В конце концов, то был всего лишь намек. "Особая холодность", раскаяние в несделанном, проклятое совестливое равнодушие, сорт мизантропии, которая делает тебя виноватым перед каждым, кто "приручился" к тебе и даже каждым, кого ты мог бы приручить, и виноватым всегда непоправимо, как перед покойным. Возмутительная совесть, которая, как в "Скучной истории", захочет сказать "Простите меня, голубчик" не раньше, чем увидит спину уходящего из твоей жизни гостя.
   Вот и эта, вряд ли понявшая фокус на лекции, но спасенная от двойки и неизбежного впоследствии тупого унизительного молчания, девочка... Она была известна своим болезненным целомудрием (уже в те годы оно не имело шансов остаться безболезненным), и за это я мог иногда -- раз в месяц, вряд ли чаще -- выгуливать ее пару-другую по хорошей демисезонной погоде в окрестностях института: парк и море. Впрочем, и зимой это бывало, если погода была под стать настроению... или настроение под стать погоде. Когда невыносима становилась древесно-стружечная скука аудитории или отражения ртутных ламп на оконных стеклах лаборатории, и сумерки за окнами, и отвесное падение хлопьев снега, и почти безупречное обещание тишины, не запачканное бредово-прерывистой речью диктующего лектора или треском контакторов и гудением электродвигателей. Рано, рано было мне тогда, с тем же грустным удовлетворением, как Гоголю в конце "Повести о том поссорились..." говорить, что природа уже мало влияет на мое настроение**. Но совсем немного, как мне теперь кажется, прошло лет -- и однажды, взглянув на стоящий в углу покрытый пылью электрокамин, я подумал: "Хорошо летом. И топить не надо и все равно тепло". Эта мысль испугала и заставила вспомнить, что за всю прошедшую зиму я ни разу не наклонился, не сгреб снег в ладонь. С тех пор, хоть и без особой охоты,
   ____________________
   *Или, кстати, пара Шатов -- Ставрогин из "Бесов".
   **Теперь уж, скорее, настроение на погоду. Вернее, здоровье...
  

Стр167

   словно гимнастическое упражнение, скачусь, бывает, с ледяной горы или летней ночью, проходя через парк часу в третьем, прилягу на асфальтовой дорожке, бетонный бордюр под головой: бледно улыбающийся призрак детской точки зрения. Глупо это, и говорить смешно... и правдиво, как это часто бывает.
   Ходили мы и в город, но реже, только когда было весело. Заходили в музеи, были, кажется, в кино (не могу вспомнить, что смотрели). Я дурачился, читал ей стихи капитана Лебядкина ("Здравствуй, здравствуй, гувернантка!..") и еще "точь-в-точь такие же стихи", но не "генерала" а ефрейтора, моего армейского приятеля (Виктор! -- с ударением на "о"), которые тогда были свежи в памяти, но из которых теперь, помимо сопровождавших их и не допускающих пригодного для печати словесного описания иллюстраций, я помню лишь одну рифму про "Венера -- любила офицера". Бывало, делал подарки не дороже полтинника: то учебник по психиатрии для медсестер с дарственной надписью "От автора", то пачку бумажных салфеток ("Ты бы еще рулон туалетной бумаги подарил") с пространными поздравлениями и соответствующими подарку пожеланиями на упаковке. Кажется, не обошлось там и без комического дуэта Эме -- Деннис из "Незабвенной" Во, по какому-то однажды пришедшему но клейкому напоминанию заставлявшего уже неосознанно подыгрывать себе.
   Однажды мы сидели на скамейке, разомлев от весеннего солнышка... то есть это я разомлел, а она -- острый носик, острый подбородок, острые карие глазки, все острое -- сказала: "Ты сейчас такой хороший, что хочется тебя поцеловать (пауза), а иногда такой противный..." Снова да с оговоркой. Оговорку она оставила для себя, конечно, но ею воспользовался я: маленький сморщенный ротик с посиневшим сколотым зубом вовсе не казался соблазнительным. Как бы то ни было, эпизод получился несколько огорчительный -- между ее, между их целомудрием и нашим наметилось неприятное различие.
   Но я и тут не почесался. Наши прогулки -- и уже ненадолго -- приобрели пикантность только после того, как она неожиданно (как и можно было ожидать -- от меня, но и в самом деле без малейшего повода) сказала "Все равно я не буду твоей любовницей". Очередная инфантильная дурость удивила меня, впрочем, поверхностно. Ответ князя Мышкина ("Я не просил") уже вертелся на языке, но тут я оглянулся на нее и встретился с далеким от кокетства, запрашивающим и даже недоверчиво-испуганным взглядом... Много лет спустя был еще один похожий, и снова другой, с другим смыслом взгляд. Прощание с очередной жертвой длительного, заслуженно наказанного равнодушия, "заторможенности отзывчивости", по коробоватому, набоко-набоковскому выражению для все того же не услышал, не дослушал, перебил, перевел на другое, не спросил и не подумал

Стр168

   спросить. Все кончено. Отвращение с одной стороны и презрение с другой. Первое и последнее в наших отношениях грубое слово. Обозвала и замерла: "Что будет?" Ничего не будет, милая, уже не можешь оскорбить. Как ты не понимаешь... А сколько женщин в подобном случае и не ожидали бы от своих мужчин ничего особенного. Мне это непонятно. Ведь это проще всего... Мне кажется, вряд ли часто бывает такая любовь, чтобы, скажем, оскорбительное "А я тебе не ве-е-ерю" не служило достаточной и вполне разумной причиной для разрыва. Как же красота?
   (Вообще, я совершенно понимаю, что мог пострадать от женщин гораздо больше, и вспоминается мне чуть не до десятка случаев, когда спасала меня только искренность, чтоб не сказать чего-нибудь хуже: "Take the most sensible, the most philosophical, the least sensual woman; the most unpardonable crime that a man, for whom in other respects she cares nothing, can be guilty of towards, is not to enjoy her favors when he has the chance of doing so. There can be no exception to this rule..." Из приличной осторожности французский язык "Исповеди" Руссо перешел тут в английский, но Степан Трофимович из "Бесов" (M-me Stavrogin) был большой любитель бонмо.)
   Прогулки скоро кончились, по совершенно естественной причине -- кончилась учеба. Три года спустя встречаю ее на перекрестке. Оказалось, работает в двух шагах от моего дома. Радостное возбуждение, лепет, много смеха (как смеются женщины, стесняющиеся своих зубов): какая-то веселая история с ее братом, работавшим в кино. Такое, как детскую болтовню, перестаешь воспринимать почти сразу, только улыбаешься и киваешь, но ясно, что никаких, значит, перемен в личной жизни. Пригласил на завтра зайти с работы, пообедать. Пришла, пообедали. Уже не так весела, может быть смущена незнакомой обстановкой. Но все равно, поговорили, вспомнили старину. Провожая ее, посидели на трамвайной остановке (было еще несколько минут до конца перерыва). Посмотрел на часы: "Тебе пора, а то опоздаешь". И даже встал. А она продолжает сидеть, и решительно так спрашивает: "Ну, говори! Зачем звал? Что ты мне хочешь сказать?" Ситуация, не правда ли?
   Я ничего не хотел сказать. Пробормотал, кажется, что "ну, просто... посидеть-поговорить", но это было неудовлетворительно и действия не имело. Странно сказать, я только теперь, когда пишу это (дневник полезная вещь, как ни крути), озаботился представить себе, что она, получается, готовилась к этой встрече и уже не могла просто уйти, без чего-то приготовленного, без чего-то, наверное, с прошлой ночи самой себе обещанного. Лежала, должно быть, со скрещенными на груди руками (девки, бывшие с ней "на винограде" -- "на картошке", по-северному,-- говорили, что она и спит так: "Аж страшно"), лежала и представляла... что-то. А с какой стати? Нет, я и сам люблю воображать и репетировать. Но я-то давно знаю, что так, как ожидаешь, не бывает никогда,-- знаю еще с детских лет,

Стр169

   что дядя, пообещавший тебя завтра покатать, не приедет, что ребята, новые знакомые, с которыми так весело играли до ночи и договорились встретиться завтра, не придут, а если придут, то будут уже не те, и все будет не то... Что даже разговор, вещь рукотворная, никогда не идет по сценарию, и к сочинению их так и надо относиться, как к устному творчеству. Даже изгнав фантазию, пытаясь как-то подготовиться к возможной реакции, к возможным поступкам известных тебе, казалось бы, людей (и снова дам, по преимуществу) в уже определенном, реальном положении, и зная, по горькому опыту, что перебирать надо самые нелепые, самые грубые и дикие варианты -- все-таки ни за что не угадаешь настоящего. А ведь она-то, небось, лежа-то там, глядя-то в темноту,-- да и раньше,-- воображала что-то положительное, что-то осмысленное, расчетное. Ошиблась, матушка!
   И так же нахально, в те же самые дни, целую неделю лежала, думала и ждала другая, а мне и в голову не пришло навестить -- по той, наверное, причине, что болезнь -- это личное дело, и что в том было бы за удовольствие, для обоих? А потом... накопленные обидой слезы (еще одна способность, оставленная далеко-далеко) и странные претензии: "Я тебе игрушка?". Уж конечно, не игрушка. Не ты, не ты.
   "Что ты мне хочешь сказать?" Мне! Снова эта оторопь от реальности чьего-то сознания и от оценки кем-то тебя и твоих поступков. Что у меня было для нее, как и для кого бы то ни было? Ничего. До сих пор не понимаю, зачем ей понадобилось испортить, себе прежде всего, нашу последнюю встречу, чего она ждала, да еще такого важного. Дел у нас никаких не было, да и быть не могло (с ней-то!). Ну не "честного" же предложения, в конце концов, после трех-то лет равнодушного забвения, да еще после кое-какой давешней информации, полученной ею от меня... Но мы все сидели рядом. Гудение и лязг пришедшего и отошедшего трамвая, как дыхание в скафандре из кубриковой "Одиссеи", подчеркнуло окруживший меня вакуум, в котором я лихорадочно пытался угадать, сильно чувствуя, что ждать она может долго, поняв, наверное, мое молчание как то, что я решаюсь, хотя, черт побери, не думаю, что мне удавалось тогда контролировать выражение лица. И вдруг насмешливый бес напомнил мне что-то, шепнув, что до конца дней своих я останусь подлецом и, хуже того (если верить Мите Карамазову), вором, если хотя бы теперь я не верну старый долг и не дам девушке возможность гордо отказаться, предложив ей все-таки стать моей любовницей... Вот только не знаю, ловко ли получилось.
  
  
  
  
   Но... вернемся назад. В школу, в школу! К милым воспоминаниям о милой учительнице, которая на продленке читала(!) детям сказку с разными

Стр170

   приключениями разных героев, среди которых были саблевидные тигры. И так их было много, и так часто они попадались, и все были саблевидными. И такая это была поэтичная учительница -- она смотрела в книгу, а видела... душой.
   А какой поэтичной женщиной была светлой памяти Майя Аркадьевна! (Впрочем, она еще жива и даже продолжает работать в школе). Майя Аркадьевна вела у нас историю, а в девятом "обществоведение". Именно от нее я услышал лучшее объяснение принципа перехода количества в качество (я уже писал об этом где-то, но все равно, не жалко). Подходя к делу творчески и всю душу вкладывая в образование своих учеников, она не могла удовлетвориться сухими малопонятными примерами из учебника. Нет, у нее был свой. "Представьте,-- говорила она,-- что у вас в кармане три рубля. А потом вам дали еще семь рублей. Понятно?" Да, это было понятно. Но философия была тут ни при чем. Услышав этот пример*, я был охвачен настоящим эстетическим восторгом. И хотя сам принцип перехода количества в качество уже тогда вызывал у меня большие сомнения, но --такова сила искусства!-- мне ужасно захотелось ощутить... нет, не это качество, не так грубо,-- а именно переход...
   Как раз на каком-то уроке обществоведения нас посетил странствующий лектор общества "Знание". Тема была культурологическая, но как ни стараюсь, ничего из нее вспомнить не могу. Почти ничего. "Сколько существует цивилизация?-- спросил лектор и, поскольку все затруднились, ответил сам: Две тысячи лет. А сколько живет одно поколение? Пятьдесят лет. Значит, за это время прошло четыреста поколений!" И чтобы еще больше ужаснуть нас этой цифрой, он размашисто написал ее на доске. Меня слегка удивило, что пятидесятилетний возраст он считает самым подходящим для размножения. И с несколько большим удивлением я подумал: сколько же школ он объездил с этой лекцией, сколько раз делил две тысячи на пятьдесят. И каждый раз у него получалось четыреста. И какие деликатные люди, должно быть, окружали его!
   Вы снова не верите? И в деликатность не верите?
   Ах, господа! Не знаю, как вам, но мне наша система образования (особенно школа, по беззащитности детей) представляется огромным тоскливым абсурдом. И когда случается мне увидеть эту систему во сне, то просыпаюсь я с какой-то сосущей дрожью возле солнечного сплетения.
   Удивительно, как можно ничему не научить за десять лет, но еще удивительнее, как можно воспитать такое стойкое отвращение к учебе, не дав ничему научиться, не дав даже попробовать, что такое настоящая учеба.
  
   ____________________
   *Была еще какая-то фантасмагория с "законом отрицания отрицания", вроде того, что зерно отрицает колос, а колос отрицает зерно.
  

Стр171

   Чудеса педагогики, превосходящие описанные в рассказе "Кто виноват" Чехова. Там коту хотя бы живую мышь показывали, а здесь сумели картинкой напугать. Впрочем, если несчастного внушаемого ребенка родители, учителя и все остальное гипнотизируют каждый день, что это и есть учеба, что хождение в школу -- такое важное дело, то этого хватит, чтобы всю оставшуюся жизнь шарахаться от всего даже отдаленно напоминающего. Толкуйте ему потом о радости познания.
   Закрыть эти милые заведения -- и то была бы большая польза, не говоря, что за тот же счет можно было бы открыть "кружки" и книг напечатать. Но для мальчиков, повторяю, это еще куда ни шло. Интеллект его все равно включится на полную силу только после школы, где он узнает о низостях и мерзостях, о которых, иначе, он рисковал бы остаться в неведении. Из этого вырос целый жанр -- "роман воспитания чувств".
   Зато девочка бывает самой способной и -- что особенно жалко, старательной -- ученицей в эти 13 - 15 лет, именно тогда, когда сидя за одной партой с одноклассником-лоботрясом она имеет возможность получить глубокие знания о диатомовых водорослях. (Толстой называл это "об Александре Македонском и Гваделупе). Ну кому и когда могут понадобиться знания о диатомовых водорослях?* Или каким таинственным образом эти водоросли могут занять свое место в общем мировоззрении ребенка (а этот процесс целиком возлагается на него). А потом, двадцать лет спустя,-- какую безоговорочную важность, словно альфе и омеге всякой учености, эти девочки будут придавать тому, чтобы уже их дети выучили урок об инфузориях и митохондриях. Мужчине, наблюдающему таковые сцены проверки или совместной работы над домашним заданием становится не по себе -- за женщину, конечно. Во всяком случае, отца в такой роли представить невозможно, и вовсе не потому, что отцы равнодушны к образованию своих детей.
   Таким образом, главное в своей жизни образование женщина получает в семье. Раньше это понималось лучше: стукнуло девице шестнадцать, закончила гимназию -- пора выдавать замуж, потому что ее "воспитание и образование" совершенно закончено. Блюдо готово -- пора подавать, иначе прокиснет. Добавим, что образование и воспитание для женщины более близкие понятия, чем для мужчины, следовательно, как бы девушка ни оригинальничала и чем бы ни казалась, через десять лет она неизбежно придет к усвоенному от матери образцу и скорее всего повторит ее путь**.
   ____________________
   *Хотя как же без них, если ставится задача написать учебник по биологии?
   **В "Как важно быть Эрнестом" Уайльд говорит "All women become like their mother" -- даже без всякой парадоксальности и, кажется, причины.
  

Стр172

   Тоже практический вывод (а самые общие рассуждения для того и предназначены, чтобы делать из них самые конкретные выводы): если не нравится будущая теща, лучше не жениться. Если папа невесты жил отдельно -- прочность будущей семьи под вопросом. Корреляция более жесткая, чем для мальчика.
   Что касается высшего образования для женщин, то уже и в двадцать лет получается вроде бы поздно, точнее, это будет как раз такое образование, которое не поздно получать никому и никогда. Прошу заметить, что я говорю не о средних личностях обоего пола -- кому они вообще нужны?!-- а о том, что такая система даже на долю выдающихся женщин оставляет весьма среднее образование в вузе, а в школе -- никакого. Вот где дискриминация-то сидит!
   А всего делов -- сократить для девочек "школьные годы чудесные" (и для мальчиков тоже, только с другого конца), так чтобы они могли поступать в университеты в 14 лет. Это было бы им вполне по силам, а результаты оказались бы великолепные -- ведь это задало бы стиль всей их последующей жизни, научило бы уважать себя, прежде всего. Могут возразить, что моральная атмосфера в университетах не та, чтобы отдавать туда девочек, особенно приезжих. Но, во-первых, она все равно не та, и тремя годами позже -- велика ли разница, когда девочка оторвется (если не успела уже оторваться) от родителей и начнется то, что начнется. Во-вторых, сама атмосфера при таком положении должна измениться, будучи принесена уже другими девочками и мальчиками из другой школы. В самом деле, представьте, что в первый класс пошли бы семилетняя девочка и десятилетний мальчик. Да уж это одно исправило бы существующий теперь, мягко выражаясь, перекос, и с самого начала воспитало бы правильные отношения, правильный взгляд друг на друга мальчика и девочки, юноши и девушки, мужа и жены.
   Уверен, что такое простое предложение окажется неожиданным, сколько бы людей ни кормилось около педагогического администрирования и педагогической науки (тоже и родителей, кстати) -- и все только потому, что, как уже было сказано, люди ненавидят думать. Я не говорю, почему этого не делается, а почему даже в голову не приходит -- оторвать свою ....... мозжечок от знака, от цифры, от стандарта; я, во всяком случае, такой мысли не встречал*. А ведь, казалось бы, только так и должно быть, если уж
  
  
   ____________________
   *При царе-батюшке в гимназию так и отдавали в десять (литература см. Лужин у Набокова или Егорушка из "Степи"), а учили отдельно -- и сколько давало только это, при неизбежном идиотизме общественного образования!
  

Стр173

   порешили на совместном обучении. Но нет, школа -- наихудшее сочетания всех мер и порядков, поэтому она так целостна и устойчива, и без риска рассыпаться не может принять -- и не примет -- ни малейших исправлений, сколь бы малых усилий они ни потребовали и сколь быстро -- хоть завтра -- их можно было бы ввести.
   Пусть, например, считается, что ребенок должен десять лет просидеть среди одних и тех же случайно подобранных 20 - 25 других детей, что школьная дружба не только уместна, не только не способна за десять лет различий в развитии десять раз предаться, перемениться и разочароваться, но чем-то особенно хороша -- хотя кем и когда это было решено и доказано, что дети, которым вместе с родителями пришлось несколько раз переезжать и менять школы, много потеряли? Пусть. Но говорят ведь о важности "контакта" ученика (и родителей его) с учителем, и как же с этим вяжется мелькание учительских физиономий? Дошли до понимания, что нужен семейный общеобразованный доктор*, а что же учитель? Уменьшить число учителей на ученическую душу -- для этого ведь ни новых учебников ни вообще ничего не нужно, а нужно только составить новое расписание (что и так делается раз в полгода), да еще нужно, чтобы химичка понатужилась как-нибудь и осилила-таки школьный учебник физики (а физик -- химии). А "немка" или "англичанка" -- страшно сказать!-- освоила еще и русскую грамматику. Может, забрезжит тогда у нее в сознании какая-то лингвистика. Ей-богу, я уверен, что и эта мысль -- что учитель иностранного языка должен быть уже достаточным специалистом (именно специалистом), чтобы обучать и родному языку (так же как русский учитель должен знать хотя бы один иностранный) -- даже это покажется новым.
  
  
  
   Мы с удовольствием позаимствовали у Розанова (заимствовать всегда приятно) выражение "инстинкт правильного отношения к женщине". В.В. жаловался на его потерю. Можно ли потерять инстинкт -- это вопрос дефиниций. Но что имел в виду Розанов -- причем настолько определенно, что посчитал дефиниции излишними или неудобными в смысле творческой перспективы, то есть риторических контраргументов к самому себе? Если обойтись без экивоков и недовоков, то правильное отношение к женщине -- это отношение к ней как к ребенку, а к женскому полу -- как к детям**.
   ____________________
   *Еще черт в "Братьях Карамазовых" жаловался на потерю доктора, который лечил "от всего."
   **Но если надо к кому-то относиться как к детям, то лучше уж к детям,-- не так ли?
  

Стр174

   Правильное оно, конечно, потому, что общие причины порождают общие следствия, и рассматривать их таким образом -- правильно. Если количественное ограничение удобно рассматривать как качество, то пусть это будет качество. Качественно женский мозг и мозг ребенка (подростка, во всяком случае),-- то есть их психические развития,-- не различаются. Тут Шопенгауэр попал в точку со стороны этого в самом деле хорошего парня, за трудолюбие прозванного в стройотряде коммунистом (так как я там не был, он сам мне об этом сказал. Зачем?), но по какой-то причине решившего вступить в темные воды метафизики;-- может быть, под влиянием эпизода уже с моим участием, имевшим место несколькими днями ранее: еще одно похожее nbsp; Ах, господа! Не знаю, как вам, но мне наша система образования (особенно школа, по беззащитности детей) представляется огромным тоскливым абсурдом. И когда случается мне увидеть эту систему во сне, то просыпаюсь я с какой-то сосущей дрожью возле солнечного сплетения.
&
&
&
&

Стр171

&это и есть учеба, что хождение в школу -- такое важное дело, то этого хватит, чтобы всю оставшуюся жизнь шарахаться от всего даже отдаленно напоминающего. Толкуйте ему потом о радости познания.
&
&
&
&
&
&
&

Стр172

&
&
&
&
&
&
&
&
&

Стр173

&
&общеобразованный доктор*, а что же учитель? Уменьшить число учителей на ученическую душу -- для этого ведь ни новых учебников ни вообще ничего не нужно, а нужно только составить новое расписание (что и так делается раз в полгода), да еще нужно, чтобы химичка понатужилась как-нибудь и осилила-таки школьный учебник физики (а физик -- химии). А "немка" или "англичанка" -- страшно сказать!-- освоила еще и русскую грамматику. Может, забрезжит тогда у нее в сознании какая-то лингвистика. Ей-богу, я уверен, что и эта мысль -- что учитель иностранного языка должен быть уже достаточным специалистом (именно специалистом), чтобы обучать и родному яознания.
&
&
&
&
&
&
&

Стр172

&
&
&
&
&
&
&
&
&

Стр17и нет.

   Можно спорить, насколько велика эта специальная часть. Можно считать, что у женщин она больше -- но только потому, что ее следовало бы скорее отнести к нервной деятельности. Вводить здесь качественные различения (синий чулок) ничем не оправданно.
   Лермонтов сочинил пример женской логики. Мужчина рассуждал бы так:
   ____________________
   *Да не обидит в таком контексте запись из толстовского дневника: "Женщины слабы, но не только не хотят знать своей слабости, но хотят хвастаться своей силой -- что может быть отвратительнее?"
   **После того, как компьютер превзошел человека в шахматах возникла деликатная необходимость перенести на него все эпитеты воображения, таланта, красоты и искусства -- то, чем доселе так щедро обеспечивалась победа, либо же объявить эту игру тупой и таким образом поставить под сомнение все эти понятия как что-то боговдохновенное. А если скажут (как и говорят), что ведь и компьютер от человека, то тогда и человек чей-то компьютер, а это, при слабом (без свободы-то воли) утешении в возможности творению превзойти творца, далеко не то, что "по образу и подобию".
  

Стр175

   "Он меня любит, но я замужем, следовательно, не должна его любить": Женщина иначе: "Я не должна любить, ибо я замужем, но он меня любит, следовательно -- " и тут логика умолкает и начинает говорить совсем другое. Но это вовсе не потому, что у женщин есть какая-то особая логика, а потому, что логика занимает у нее меньше места.
   Если уменьшается количество высших психических проявлений, то уменьшается и доля их, то есть процент. А называть новую пропорцию новым качеством -- это логическая ошибка, это именно тот "переход количества в качество". Доля меняется потому, что у всех нервных центров, у всех мозгов всех животных существует неизменная регуляторная, подповерхностная, как мы ее назвали, функция. У близких животных эта функция вполне сопоставима. Кто может сказать, что мозг кошки хуже, чем мозг человека координирует ее физиологические функции, ее движения, ее поведение. Не хуже и не лучше, а так же, с учетом физических возможностей тела. Когда человек убегает от собаки, он точно так же лезет на дерево, хотя куда как менее красиво. У человека может быть палка или ружье, но когда доступны те же средства, что кошке, он и будет вести себя так же. Поэтому нет никакой женской интуиции, а есть женская вынужденность в использовании ее. Кошка -- та, может, и на 100 % использует интуицию, поэтому она такое загадочное животное, "с изюминкой", хотя... ловит мышей, любит спать, не любит собак... что еще?
   Женщины просты. А мы не хотим в этом признаться. Почему -- отдельно объяснять. Почему нам надо оправдывать половое влечение, и простота в этом для нас хуже воровства? Почему, как говорил господин из "Ариадны", мы хотим, чтобы существа, которые рожают нас и наших детей, были выше нас, выше всего на свете? Почему совсем не льстит мужскому самолюбию и не добавляет гордости, когда это оказывается не так?-- "Едва мы женимся или сходимся с женщиной, проходит каких-нибудь два-три года, как мы уже чувствуем себя разочарованными, обманутыми; сходимся с другими, и опять разочарование, опять ужас, и в конце концов убеждаемся, что женщины лживы, суетны, мелочны, несправедливы, неразвиты, жестоки,-- одним словом, не только не выше, но неизмеримо ниже нас, мужчин. И нам, неудовлетворенным,.." -- в чем не удовлетворенным, не в половом ли инстинкте? Тогда почему, по какой причине это не удовлетворяет половой инстинкт? Почему и женская простота кажется -- и, значит, стала -- хуже воровства? Почему не верится в детскую святость женской простоты?
   Женщины просты. Почему надо быть спокойным и равнодушным, чтобы прийти к этому суждению? И почему это наполняет нас такой смертной тоской? Почему мы готовы лучше рвать и метать, обвинять в "отсутствии истинной склонности", по-бунински "тайно упрекать" в непонимании поэзии, жаловаться, проклинать, "доказывать ей сызнова" и злокачественно

Стр176

   удивляться, но только не оставить ее в покое?
   Мужчина устал от женщины, устал сидеть над зависшим компьютером и так же по-идиотски готов злиться на нее. Да, если не хватает "памяти", то выполняться будут только простые программы, а сложные восприниматься как простые. Причем программы могут быть самые разнообразные, потому что серое вещество универсально. Вот в это и не хочется верить, потому что здесь конец всяким иллюзиям, после этого уже нельзя будет говорить, что они синие, а мы зеленые: мы тоже синие, только мы еще немного желтые. После этого нельзя будет сидеть и ждать чуда, ждать, что женщины создадут новый вид искусства или одна из них как-нибудь шедевр. Будет все то же, что теперь: женско-детская литература*, такая же живопись, музыка, техника, медицина, кулинария -- всюду и везде средний уровень, и ни одну самую крошечную специализацию, которые все уже разобраны мужчинами, женщина ни на миллиметр не двинет вперед.
   Но ладно, с этим еще можно смириться, но там, где мы действительно зависимы, где без женщин не обойтись -- там безнадежно, и там не найдем понимания, потому что по крайней мере наполовину мужской половой инстинкт использует высшее, специфически мужское развитие мозга.
   Дело не в том, кто лучше (любимая тема кокетливо-салонных разговоров молодежи), а в том, что есть проблема, и проблема не решается, а еще более запутывается, а впереди нас неизбежно ожидает распутывание все того же клубка, точно спутанной рыболовной лески, который мы когда-то решили
   ____________________
   *Характеристика взаимозаменяемости знака сказывается в ней, такой литературе, тем, что принадлежащие к ней даже романы это все равно "рассказы у костра", то есть такие (хотя я такого определения нигде не встречал) в которых без всякого ущерба можно поменять одни слова на другие ("Гарри Горшков" и пр. для детей и выросших) -- чего не случается с искусством, ибо нет мысли без индивидуальности, как результата индивидуализации, то есть развития, а искусство это всего лишь отражение или зеркало ("не могущее отразить то, чего нет перед ним" -- ссылка на главу 12) -- что выражается не в том, что она не может быть близка другим, а в том, что количество этих других -- чем выше, тем меньше; достаточно сравнить степень потрепанности книг в библиотеках. В Америке существует целая индустрия сокращения и переработки литературы в эту форму -- в тех же библиотеках стоят многотомнейшие собрания этих "переваренных" (digested) книг. Но и это не предел. Одна знакомая мне дама не могла найти возражения своей дочери-школьнице, которая сказала: "Зачем мне читать (по программе) "Детей капитана Гранта", если я уже видела кино?" И мама, подумав, согласилась с ней даже с некоторой горячностью, сделав, наконец, то открытие, которое богомолки-Жужелицы мешали ей сделать всю жизнь. "Одно сплошное телевидение".
  

Стр177

   пока оставить в горячке поймать большую рыбу НТР (а может, и само как-нибудь распутается?). Но горячка кончилась и клубок не распутался, потому что никогда не распутывается, а превратился благодаря сексреволюции в такую "бороду", что распутывать поздно, а надо резать, пока не пришли те, кто ничего со своими бородами не путал, и не выбросили нашу "бороду" вместе с удочкой. Туда и дорога.
   Нет, НТР не кончилась. Кончилась горячка. Кое-что впереди еще осталось. Чего стоит возможность клонировать сотню Эйнштейнов, которых с детства никто не будет заставлять копать трансгенную картошку, шить сапоги или играть на рояле. Но в общем-то один или сто... Перестать быть людьми -- осталось только это. Для человека почти ничего нового уже не нужно. Даже нет чего-то -- и черт с ним. Одни американцы еще топорщатся, а более взрослые нации как-то поостыли. Стимул перестал допекать каждого лично и поэтому стало как-то понятнее, что у автомобиля все те же четыре колеса и моторчик у него все так же работает на бензине, да и самолеты, в общем-то те же, что 50 лет назад, что на Луну никто не летает уже четвертый десяток лет, что на Марсе делать нечего, а до звезд никогда не долететь, что уже можно позвонить почти любому человеку в любую точку планеты, но что ему сказать, кроме "хэллоу, как у вас погода?"-- неизвестно, что оценить доступ во все музеи и библиотеки мира могут только те, кто пользуется собственной библиотекой, и больше их не становится, что слова, набранные на компьютере не лучше написанных гусиным пером, что голографическая "Санта Барбара" останется санта-барбарой, и ничего эта голография не прибавит Моцарту, как не отнимет у панталонных острот. И в бога не веруется, а помирать все равно придется, и так же страшно, сколько бы "Коконов (2,3...)" не прислали для утешения (для отсрочки здесь) старичков и старушек маленькие зеленые заместители ангелов. И никто так и не помахал рукой с того света.
   Уже наигрались в игрушки, ради которых, казалось, стоит пожертвовать важнейшей составляющей мужского полового инстинкта, чувством красоты в нем, и принять точку зрения женщин, для которых, естественно, эта составляющая никогда не существовала. Точнее, невозможно стало закрывать потерю всей этой ерундой.
   Это было (начиная с честных нигилистов), и теперь есть, очень соблазнительно: сбросить груз пола -- это, собственно говоря, единственное, что омрачает отношения мужчин и женщин. Если бы это было возможно посредством социальных или научных экспериментов, если бы эволюция и непонятная необходимость существования не заставляла распутывать клубки и поднимать тяжесть, некогда сброшенную и "накрывшую" два-три поколения. Облегчение придет, но, как всегда, совсем не оттуда, где его высматривают.
  
  

Стр178

   Да, пожалуй, это единственное... Кто может сказать, что дети хуже взрослых, злее, жаднее, менее разнообразны по характеру, что они не бывают умнее и, главное, приличнее многих взрослых дураков, нравственно чище. Нет полового чувства -- и все в порядке, все путем и более ясно (как и везде, где оно хотя бы на заднем плане). Не было бы полового, хотя бы мужского полового чувства, то есть если бы оно в самом деле сводилось к спариванию -- и женщины, подобно детям, оказались бы "странным народом" (выражение Достоевского). Толстой сказал, что женщины нерелигиозны* и тут же, на следующей странице, совершенно не заметив связи, похвалил целомудрие женщин (правда, еще больше -- целомудрие (таких же, видимо, нерелигиозных) животных: "только до оплодотворения"). Конечно. Разврат, религия, муки совести, самокритичность, философия, искусство, шахматы, наука, такие вот сочинения, самоубийства, женский вопрос (который, конечно же, не вопрос женщин) -- все это болезненные следствия чрезмерного развития мозга. А может, не болезненные и не чрезмерного. Женщине, допустим, многое, очень многое можно простить за то, что она, в общем, не склонна к прямому физическому насилию**, но ведь ничего сознательного в этом нет, так как в особом миротворчестве женщина не замечена*** и никогда не откажется воспользоваться результатами насилия. Материальными плодами -- это-то уж по крайней мере (ибо когда же власть, которая обеспечивает "существенные блага", обходилась без насилия); об остальном противно даже думать. То же и с целомудрием. Может считать себя счастливцем (и мудрецом, если не станет пробовать) тот, кто не сумеет уговорить свою женщину на самые нецеломудренные действия, если только она чувствует себя в безопасности от общественного осуждения (никто не узнает -- это уж крайний аргумент)****. В рассказах и фильмах довольно
   ____________________
   *Религия -- очень яркий пример именно развития, а не комбинаторики, поэтому у женщин это так слабо.
   **Я не говорю о психологическом, в котором, особенно в семье, они умеют проявлять неотступное упорство и беспощадность. В более простой "детской", то есть а-моральной (как у кошки с мышкой) жестокости им тоже не откажешь.
   ***На этот счет есть интересная фраза в "Непогашенной искре" Толстого.
   ****Если это принято ("В Париже все это делают" -- неотразимый аргумент для соблазнения мадамей Бовари), если организованно, словом, если есть, значит, так надо. Публичность для женщин -- высшая санкция. -- Как это может быть нельзя, если об этом говорят по телевизору (даже если говорят, что нельзя -- чего, впрочем, в решительной форме почти и не случается -- так что те, кто делает TV перебарщивают). И то же, и так же,

Стр179

   часто отражаются мужские авторские мечты о женщине, которая нравственно подняла бы мужчину до себя и очистила его своим влиянием, но в жизни -- это какой еще мужчина должен быть для этого.*
   "Правильное отношение к женщине" не только в личных связях, но в те времена и в тех обществах (странах), где оно было или есть -- разве оно не точно такое же, как к детям?** То есть отношение к взрослой женщине, жене своего мужа и матери своих детей, оставалось таким же, как к девочке-подростку (от которой лучше всего переходить в жену и мать), естественно фиксировалось на уровне того возраста, к которому она достигла полного психического развития.
   Конечно, нужно кормить и содержать. При этом от таких детей уже нормально требовать некоторой помощи по хозяйству или ремеслу. Нормально требовать и обеспечивать послушание. Это не вопрос обмена, торговли, экономический, потому что своеволие ничего хорошего ребенку все равно не даст. Он может оказаться богаче родителей, может даже зарабатывать больше, но ведь дикой покажется мысль, что это должно поменять их отношения. Так было при любых имущественных положениях от королей до мужиков, так как деньги (и все, что выражают денежные знаки) в сущности, никому не принадлежат и в гроб их еще никому не положили. Семейные отношения по определению находятся в области морали и нравственности, и более или менее робкие попытки перевести их в экономическую сферу с соответственно большей или меньшей скоростью
   ________________________________________________________
   кстати, действует на детей.
   *Мужчина -- самая значительная часть обстановки женщины, а "мелочи и обстановка играют страшную воспитательную роль в жизни человека, и между женщиной, которая спит на чистой простыне и тою, которая дрыхнет не грязной и весело хохочет, когда ее любовник ........., такая же разница, как между гостиной и кабаком" (нравоучительное письмо Чехова брату Александру от 2 января 1889г.) То есть Чехов зацикливает на воспитательное влияние женщины, которая может быть гостиной или кабаком, но начинает -- и совершенно верно -- с воспитания женщины:" Ни один порядочный муж или любовник не позволит себе говорить с женщиной грубо, анекдота ради иронизировать постельные отношения (Боже, наш эстрадный юмор!)... Это развращает женщину и отдаляет ее от бога, в которого она верит. Ночью мужья спят с женами, соблюдая всякое приличие в тоне и в манере, а утром они спешат одеть галстук, чтобы не оскорбить женщину своим неприличным видом, сиречь небрежностью в костюме..."
   **В "Семейном счастье", кстати говоря, героиня не могла понять, любит ли он ее как ребенка или как женщину. Так что тут Толстой вполне последователен.
  

Стр180

   приводят к их прекращению*. А ни в одном нравоучительном или священном тексте не написано, что отношения мужа и жены должны зависеть от того, кто богаче.
   Не исключено, конечно, физическое наказание (педагогический инстинкт не подвел Толстого в истории с вожжами)**. Это неприятно и не стоит практиковать каждый день, но либерализм в воспитании женщин и детей, с "объяснениями там, где нужно подчинение" (а начинать надо с себя) приводит, как видим, к потере человеческого образа и вымиранию.
   Можно восхищаться и любить, даже должно. Можно считать, что "таковых есть царство небесное" и "чего хотят женщины -- бог знает чего". Но помимо всех этих милых вещей известны и другие последствия этой чисто количественной недоразвитости мозга. Помимо невозможности ожидать высших интеллектуальных достижений, недостаток "ума" (к Чехову, к Чехову...) -- это недостаток справедливости, самостоятельности или оригинальности, при этом упрямство, общительность, актерство, внушаемость, лживость. То есть преобладание на этом уровне развития чьего угодно мозга*** знаковости -- это даже психиатрия сумела заметить.
   Можно любить своих детей и все, наверное, любят, но только сумасшедший позволит им распоряжаться в доме, ради их же блага. Причем заметьте еще раз: вовсе не потому, что они плохи, а просто от недостатка
   ____________________
   *Независимость от материальных соображений: в нищей России и в богатой Англии одинаково низкая рождаемость, одинаково высокий уровень разводов.
   **Интересные данные. 57 % турецких женщин сказали, что муж имеет право их бить. Европейская общественность (женская, конечно) возмущена. Но вопрос (и возмущение) на самом деле в праве мужчин воспитывать женщин (которых там тоже, в подтверждение нашей мысли, 30-40 % среди врачей и прочих специалистов), а физическое наказание -- только один из методов. Разве сами женщины не шлепают своих детей? (интересно, какой процент считает это допустимым.) Да разве любая власть, любое неравенство -- не то же самое?
   ***Даже мозг собаки, осваивая уровень знака, становится способным к дрессировке -- и это справедливо считается степенью ума собаки. Уже и здесь начинают сказываться все вышеперечисленные свойства (почему-то вспомнился чеховский комплимент жене -- "собака"). Или мозг того же "профессора по лебедкам" -- недаром же от цеплялся за знаки: переклички, отметки в журнале, списывание слово в слово; сплошные знаки, причем явно в доминирующей, а не в служебной роли, так что даже нельзя сказать "цеплялся". Кстати, зная экспериментальные методы в психологии, не приходится сомневаться, что "среднее вербальное превосходство женщин" определилось не иначе, как в собачьих тестах.
  

Стр181

   ума. Если мы говорим о лживости детей*, то ради чего они лгут?-- ради таких простительных и даже смешных вещей. Взрослый даже считает, что только ради таких вещей и возможна ложь, за исключением, конечно, жуткой уголовщины, с которой впрямую не каждый в жизни столкнется. Стало быть, дело только в том, чтобы сама ложь не стала уголовщиной, то есть создать положение, когда лживость тех, кто к ней склонен, не могла бы иметь серьезных последствих. В общем, если жизнь устроена правильно, то, по словам Фицджеральда ("Великий Гэтсби") лживость в женщине -- это не тот недостаток, который мы особенно строго осуждаем... когда дело, как с детьми, не касается полового инстинкта.
   Ни одно нормальное общество не позволяет детям управлять государством или выбирать себе учителей. Кстати, такое поражение в правах, все, что осталось от инстинкта "не подпускать к общественной деятельности" -- вполне бессмысленный атавизм. Если бы предоставили избирательные права земноводным и перепончатокрылым, это ничем не угрожало бы.
   Все, что мужчинам нравится в детях -- нравится и в женщинах, что не нравится в детях -- не нравится и в женщинах. Никакие перестановки в этой формуле невозможны, так что тут нет всеобщей детской благости. Надеюсь, понятно и так, что все аналогии между женщинами и детьми касаются не полового инстинкта, а маленьких серых клеточек, то есть не программы, а "железа". Поэтому если где-то и испортился "инстинкт правильного отношения", то половой инстинкт здесь ни при чем. Это важно, и в этом единственно мы можем найти объяснение и, может быть, решение (сравнение
   ____________________
   *Кстати, хочу заметить, что между нашей посылкой про универсальность мыслящей материи, точнее, про качественную одинаковость законов интеллектуального развития мужчин и женщин, и качественными различиями их психологии нет противоречия. Дети -- это как раз контрольная группа, лучшее поле сравнения. Мы писали, что мальчики любят притворяться плохими, а девочки хорошими, но притворяются и те и другие. У взрослых женщин это либо продолжается так же, либо на первый план выходит подростковый комплекс, как высшая для них ступень психологического развития -- и они уже таким образом притворяются хорошими -- протестная трансформация этого же явления (сходная с "новым заводом"). У Достоевского эти героини в каждом романе: Лизавета Прокофьевна в "Идиоте", Катерина Ивановна в "Преступлении и наказании", Варвара Петровна в "Бесах". Заметим, что все они в зрелом возрасте и выросли из подающих надежды девочек. Интересно, что мужчины любят иногда вспоминать детство, то есть притворяться плохими, именно воспитывая малолетних сыновей.
  

Стр182

   с компьютером, если хотите, продолжите сами).
   Заметим также, что мужчина одновременно махнул рукой на воспитание женщин и на воспитание детей. Не без основания он воспринял оба занятия как нечто общее, и оно по какой-то причине показалось ему лишним, перестало интересовать. Несколько иначе представляет себе это Паркинсон: нарушение равноправия в отношениях полов (это наша формулировка; равноправия было тогда, женщины "определяли характер работ", но мужчины -- правила их и порядок (цивилизация -- выбор, культура -- избирательность*), когда женщины носили юбки, а мужчины штаны, и никто на чужую одежду не покушался**) привело к таким-то перекосам в воспитании детей. На самом деле он (довольно остроумно) показывает "вот что получилось", в том числе в отношениях невоспитанной матери с таковым же ребенком. Причем в связи (хотя недостаточно объясненной и, может быть, обдуманной) с религией. "Надцатилогия": "Приказания отца перестали быть непререкаемыми, как заповеди Священного писания, да и сама Библия оказалась в изгнании, где-то на верхней полке, как совершенно неподходящее чтение для малолетних. А с какой стати женщина должна покорно подчиняться? И правда, с какой стати? После некоторых колебаний претензия женщин на равенство была удовлетворена. Слова "да убоится" были вычеркнуты из обряда бракосочетания или -- по взаимному соглашению -- потеряли свой прямой смысл***: это привело к отношениям
   ____________________
   *Маятник туда-сюда, и цивилизация представляет собой нынче такой же напряг для мозгов, как раньше культура.
   **Учитывая, что "мужчина это женщина плюс еще что-то", то и это был аванс.
   ***Добавлю уточнение: тут для мужчин и женщин -- по-разному (не без -- как знать?-- связи со "шлепаньем"). Интересный взгляд, существующий, могу подтвердить, действительно, привел в рассуждениях одной девицы Джеймс. Рассказ "A bundle of letters": "I am angry with her brother, too, for she is evidently very much afraid of him, and this gives me some further insight into the subject. She thinks everything of her brother, and think it natural that she should be afraid of him, not only physically (for this is natural as he is enormously tall and strong, and has very big fists), but morally and intellectually. She seems unable to take in any argument, and she makes me realize what I have often heard -- that if you are timid nothing would reason you out of it." Ну и то слава богу. Должен признаться, от меня женщины тоже убегали, совершенно как гоголевская Невеста, почти с криком "Ай прибьет, прибьет!", причем с моей стороны, по-моему, без всякого повода, и уж во всяком случае, без всякого намерения драться или пугать. Это поражает как низость и, вслед за удивлением, оставляет прискорбное чувство непонимания.
  

Стр183

   более естественным между людьми разумными, к более непосредственной дружбе и взаимопониманию, и любовь встала на место страха (хотя двадцатью строчками выше Паркинсон пишет, что страха и не было, что, пугая детей гневом отца "сама она (жена) не так уж трепетала перед ним, это было притворством, но тут притворство могло оказать добрую услугу"). Большинство мужчин обрадовалось наступившим переменам, с облегчением сбросив с плеч обязанности домашнего тирана. Мы имеем все основания полагать, что муж, живший в одно время с А. А. Милном, был более приятным и добродушным человеком, чем современник Чарльза Диккенса. Семейные анекдоты пришли на смену семейным молитвам. Ветхий завет уступил место "Винни Пуху". Но до людей почему-то очень нескоро дошло, что эмансипация жены подорвала власть родителей над детьми. Мать больше не подавала пример покорности, хотя сама по-прежнему требовала послушания. Теперь между родителями стали чаще возникать споры, а ребенок получил возможность жаловаться на одного из них другому. Кончилось же это тем, что он совсем перестал их слушаться. Свергнув мужчину с пьедестала, жена и мать, собственно говоря, отняла у себя оружие для поддержания дисциплины. На вопрос: "А почему нельзя играть со шлангом?" -- она уже больше не может бросить в ответ: "Потому что отец запретил". Теперь ей пришлось бы ответить: "Потому что я сказала -- нельзя!" Но так отвечать ей не хочется (?), и она инстинктивно пускается в объяснения, избегая приказаний. Дети должны бросить шланг, потому что соседи будут недовольны, потому что вода будет литься зря, потому что одежда может намокнуть и потому что сами дети могут схватить воспаление легких и умереть. Но если пускаешься в объяснения там, где нужно повиновение, пиши пропало. От детей удается добиться невнятного обещания, что они будут осторожны, обещания, которое через минуту уже позабыто и нарушено. Но страшны не прямые последствия, а то, что дети раз и навсегда поймут: маму можно уговорить, а папа ничего им не сделает, даже когда узнает, что они натворили. Жена, которая спрашивает, заливаясь слезами: "Ну почему ты не хочешь на них повлиять?" -- взывает к авторитету, который сама же и ниспровергла".
   Недовольство Паркинсон выразил вполне отчетливо, хотя так и не объяснил, чем он, собственно, недоволен. Дети непослушны? Ну так что же? Почему, собственно, они должны быть послушны, если непонятно ("и правда?") с какой стати жена должна покорно подчиняться? Если "прямые последствия", действительно, не так уж страшны, то почему страшно, если "дети раз навсегда поймут, что маму можно уговорить, а папа ничего им не сделает"? Много хлопот и неприятностей -- кажется, только в этом проблема? Но тогда, может, лучше их вообще не заводить, детей-то? И не
  

Стр184

   заводят*.
   На самом деле все эти вопросы тирании, либерализма и права на воспитание решаются очень просто. Нужна уверенность в существовании общего для всех людей неотносительного блага. Если нет такой уверенности -- ищи ее, никого не ставя в зависимость от себя и стараясь ни от кого не зависеть. Когда нашел, то есть когда понял то, что знал давно и узнал то, что понимал всегда, тогда -- вперед. Живи, это и есть жизнь.
   Когда речь идет о спасению человека, идущего, по неведению, к пропасти, ты не только имеешь право, но и обязан схватить его за шиворот. И если в спасении чужого еще можно усмотреть лицемерие, потому что всех не спасешь и приходится выбирать "жертву"** (тогда уж лучше спасать только самого себя, просто быть светильником), то у каждого есть совсем немного близких, родных людей, и среди них самые родные, дети. И если видишь опасность, что они могут не познать истинного блага из-за собственной незрелости или под влиянием кого-то или чего-то (все равно, кого или чего), здесь не должно быть мысли о том, насколько это будет оценено или как будет выглядеть со стороны. Если ты мужчина, над тобой -- только бог, или, если угодно, духовная красота, красота духа, которую ты сам не променяешь ни на какие удовольствия, и которой ты поэтому никому не позволишь лишить своих детей, лишить радости, которая и есть чувство осмысленности мира и себя, его части и вместилища. Тогда уже не возникает вопроса, почему дети должны слушаться, а жена "покорно подчиняться" и не нужны сопливые оправдания и подпирания себя общими рассуждениями, что семейная жизнь это, мол, утлая лодочка, а мужчина не носит и не кормит, и вот поэтому... И не надо будет говорить, что "ты должна сама решить, хорошее это чувство или дурное". Я знаю то, чего не знаешь ты, поэтому я буду решать, что можно, а что нельзя. Именно знаю, а не умею или могу или так принято. И снять Библию с полки: все равно ничего лучшего, во всяком случае более авторитетного, на эту тему не написано.
   Мне здесь ближе Паркинсона Розанов, который хотя и забыл почему-то (слишком серьезно отнесясь к женщине) про детей, то есть про истинную
   ____________________
   *Надо сказать, отсутствие детей может несколько облегчить несоответствие между формально-брачным состоянием и отсутствием брака. Дети делают брак требовательным. Но дело не в детях. Жена мужа должна не просто уважать (как он ее), а почитать -- и этим компенсировать недостаток того, что, при проведении линии "не по самой середине", осталось не на ее стороне. Разница между уважением и почитанием -- это и есть разница между тем, что у Павла можно считать демократическим и равноправным в требованиях к отношениям мужа и жены и тем, что с таким же основанием можно считать "мужским шовинизмом".
   **См. "Дождь" Моэма.
  

Стр185

   цель всяких половых отношений, заметил: "Присмотритесь к обществу мужчин, чтобы что-нибудь понять в женщинах: оно никогда более не ищет женщин. Женщина начинает "мешать" мужчине; ее появление возбуждает скорее досаду, прерывая специально мужские темы; серьезного, тяжелодумного отношения к женщине почти нельзя более встретить". Что же случилось в тот период? То, что мужчина очень уж забежал вперед. Отношения мужчины и женщины, мужа и жены перестали быть отношениями учителя и ученицы ("женщина в церкви пусть молчит*, а спрашивает дома у мужа"), перестали быть "правильными" отношениями отца и дочери. Они стали отношениями... дедушки и внучки.
   Дедушка устал. Ему хочется отдохнуть, спокойно почитать в газете про Франко-Прусскую войну, про Гаагскую конференцию, или -- с очками на носу -- толстую книгу. Хочется посидеть, поговорить с другими старичками. Естественно, такое общество не ищет женщин. А внучка вертится около, лезет со своим целлюлитом**, шумит, дергает за рукав, хочет того, хочет другого, хочет так, хочет иначе... "Иди погуляй, внученька!" И внученька пошла и погуляла, удалось-таки отогнать. Пошла в садик, на травку, и тут же к ней через забор соскочил ее сверстник, Марк Волохов. То, что "бабушек" не существует (гордо и с упором называет себя женщиной***)****, а дедушка в
   ____________________
   *Какой наив! Не, не, пускать не можно, токо так! Религия в женской церкви так же ни при чем, как наука в женских курсах. И в монастырях им делать нечего. Кстати, читал недавно мемуары монахини-расстриги, проведшей в юности семь лет в католическом монастыре, и взбунтовавшейся наконец против обязательных молитв, запрета громко разговаривать и хлопать дверьми. После всех этих ужасов она поступила в Оксфордский университет -- в 69-м году! -- и с восторгом пишет о дружелюбии новых товарищей, о свободе одежды и нравов, а главное, о том, что с изобретением противозачаточных пилюль добрачный (pre-marital) (как будто такой есть) секс перестал быть грехом и опасным приключением, но среди всех этих радостным и головокружительных отличий не заметив одного маленького сходства -- того, что из монастыря с одним уставом она просто попала в другой, где так же не пахло семьей, отцовством, материнством... Это, кстати, именно то, что я имел в виду, пиша (или пишучи) про "истончившуюся семейную мораль" в связи с возможностью не рожать.
   **То есть "проблемой целлюлита".
   ***Гордость у женщины очень часто проявляется (если не является) через упрямство.
   ****Я, конечно, имею в виду "Обрыв". Хуже того, матерей тоже нет. Прасковья из "Бесов" , как помню, жаловалась на то, что "дочь ей не друг", да и Хохлакова из "Братьев". А уж про дружеские (подружеские) разборки

Стр186

   самом деле выжил из ума -- ничему помочь не могло.
   Нет, не сразу и не так просто было вытолкнуть женщину на всеобщую панель сексуальной революции. Вспомните: "В наше время и в условиях нашей жизни девушки, слава богу, еще хранят целомудрие" -- и это в то время, когда их уже пихали и руками и ногами. Сначала был ведь "женский вопрос". Знаете, почему образованные и даже интеллигентные круги (заметьте!) с такой готовностью и удовольствием приняли женскую эмансипацию? Да потому что дедушку давно тянуло согласиться с тем, что девочка уже большая и может гулять одна. Здесь усилия облегчающегося (в смысле совести) дедушки совпали с интересами тех, кто вряд ли мог рассчитывать добыть себе негулящую.* Даже теперь сохраняются остатки этих стариковских побуждений, теперь, правда, не так от ума, как из притворного согласия с тем, чего нет сил или смелости изменить, а главное, из простого соображения, что чем больше у женщин прав, тем меньше у мужчин обязанностей.
  
  
  
  
  
   ________________________________________________________
   матерей, особенно разведенный матерей со взрослыми дочками нечего и говорить.
   Отец с сыном никогда не становятся в "дружеские" отношения, даже когда разделяют какие-то увлечения (пиво, рыбалка, столярное искусство), и меньше всего в отношении женщин. А женщины? Кем еще, как не подругами они могут быть, если психическое их развитие остановилось в подростковом возрасте. (Детское сознание, слегка окрашенное сексом -- вот что такое женщина.) Мужчина же в том возрасте, когда он мог бы стать другом отцу, имеет уже своего сына. Да и отказываться от столь долго складывавшихся отношений вряд ли ценно (новая, кажется, идея для повести).
   *Розанов справедливо пишет: "В этом отношении нет ничего любопытнее подробных данных из биографий корифеев движения той эпохи: Добролюбова, Писарева, Щелугнова и, вероятно, еще многих других. Кумиры своего времени, они не были кумирами близстоявших женщин. Решительно, женщины ничего не чувствовали к ним... В то же время этих именно людей мы наблюдаем величайшими хлопотунами около "женского вопроса". ...Женственное они понимают под углом той аномалии, которой были носителями. Они всегда дальше были от того, чтобы почувствовать себя в отношении к женщине покровителем, властелином, вообще мужем: скорее, они сами становились в отношении к ним "товарками", в положение подчиненности и с восхищением смотрели на мужественные дела подруг".
  

Стр187

4

   Вторая половина 19-го и самое начало 20-го были очень интересным и притом еще безопасным периодом в истории. (Думаю, до чего-то подобного, новохристианского кое-кто доживет, хотя закончится, скорее всего так же, как тогда.) Единственный раз над разрозненными в обстоятельствах жизни (как бы распространенны они ни были) случаями "правильного отношения к женщинам" возник целый общественный класс, творческая, научная и политическая интеллигенция, состоящий из мужчин и превосходящий женский пол en masse, in toto, в совокупности*. Такого, действительно, никогда раньше не было, нет и теперь. Произошел полный отрыв культуры от интересов женщины**. Конечно, знаковые россыпи не могли остаться без своих старателей -- тех самых, о которых писал Бунин, без футуристов и желтых кофт... Но говорить об этом неинтересно. В конце концов, бледные ноги и черные квадраты вместе с металлическим роком и Освенцимом останутся лишь примерами массового хитротупопсихоза***. Интересно
   ____________________
   *Пожалуй, и фраза "мужчина -- сапог пара, но умнее и справедливее" объясняется чеховской средой. Я бы ее все-таки не сказал.
   **То есть отрыв культуры вместе с мужчинами; природа этому-то и помешала, главным образом (если писать Природа).
   ***Кстати, по поводу черного квадрата. Всегда почему-то забывают сказать, что рядом с квадратом висел и круг и крест и еще несколько разноцветных геометрических фигур, в том числе и тот же квадрат, только красный. Почему же говорят только о квадрате? Что за странное предпочтение?
   Для всех, кто говорит о гениальности этой картины -- о, конечно, не как художественного произведения, а как идеи абсолюта (того или иного) -- этот факт существования и других в этом роде -- кость в горле. И одновременно пробный камень для всех подобных ахов, не говоря уж для собственно абстрактной живописи. Нельзя же поклоняться "одному из" -- ни в эстетическом и художественном (об этом мы говорили достаточно), ни в интеллектуальном смысле,-- если поклонение может иметь что-то общее с интеллектом (мы собственно и хотим показать здесь, что нет). Что за абсолют в нескольких экземплярах? Значит, все ерунда, хулиганство художника,

Стр188

  
   другое -- то, что тогдашний разрыв, что бы ни происходило в наше время, конечно, сохранился -- потому что "нельзя забыть, что знаешь то, что знаешь". Интересно, применительно к нашей теме, что этот чисто интеллектуальный отрыв оказался так густо окрашен половыми чувствами, причем не самого лучшего качества.
   Отношение той интеллигенции к женщине было самым оскорбительным, и если это не бросается в глаза, то лишь из-за интеллигентности выражений,-- или интеллигентного отсутствия выражений (можно кому угодно говорить самые дерзкие вещи, если "говорить без интонации"). Розанов ничуть не преувеличивал, что это отношение было как к "низшей и чуть-чуть непристойной вещи" (и все это с привкусом желчи, с изжогой от прогорклого идеала). Я вспомнил выражение Гурова из "Дамы с собачкой" -- "низшая раса", хотя он "не мог и дня обойтись без "низшей расы"", и хотел было попенять Чехову ни галантерейное отсутствие "строгой логики" (Свидригайлов): ведь можно любить огурцы и дня не обходиться без чая, и при этом не обязательно ставить их выше себя. Но я прочел это место из рассказа и, со стыдом за собственную самонадеянность, увидел, что Чехова ловить не на чем: он вовсе не протестует против определения "низшая раса", а только укоряет Гурова за неэтичность плевания в колодец. Весь же рассказ свелся к тому, что "мужчина и женщина -- два сапога пара" -- и это, без
   ________________________________________________________
   шутка, которую перестали понимать (стало хуже доходить, это точно), а если это и было с "идеей", то и во всех смыслах, и в расчете, бездарной -- как всегда это бывает с ними, с теми, кто любит "про запас", только тут бездарность публики все-таки превысила бездарность Малевича (сумела перешагнуть через оплошность круга). Да и если это была только шутка, то и тоже не очень: ибо хорошую шутку понимают как шутку или никак, а так, как ее поняли или сделали вид, что поняли, кажется, увлекло и этого "чудотворца". Кстати, вся эта история совершенно такая же, как восторги по поводу некоторых стихов (в том случае, когда к стихам, как и к картинам, пробуют относиться иначе, как к искусству). Патриотам, например, нравятся стихи "...И я пойму, склонясь в тоске/ Что все на свете только песня на украинском языке". Что они сказали бы, если бы узнали (и второе, тому, от кого), что слово "украинский" стоит там только потому, что подошло по размеру, а вначале было "на неизвестном языке". Впрочем, один из вариантов того, что они сказали бы, известен: то же самое, что сказал у Лема в "Кибериаде" один робот своему конструктору: что при создании его он был просто орудием высших сил,-- пример довольно логической (если не доходить до крайних точек) замены черного белым в негативе. (То есть творение становится творцом. То же самое, кстати, сделал Шопенгауэр, предположив, что будущий ребенок соединяет своих родителей)
  

Стр189

   продолжения цитаты, было самое лестное, что Чехов сумел сказать женщине.
Можно предположить, что мужчина, отогнав от себя женщину и увидев, что из этого получается, начал клепать на нее для успокоения совести, довольно нелогично доказывая при этом, что она низшая раса сразу после того (а иногда и вперемежку), как доказывал, что она разумный и самостоятельный человек. Но это не соразмерное объяснение. В действительности, увидев интеллектуальную пропасть между собой и женщиной, мужчина в то же время испытал сильнейшую фрустрацию... в половом инстинкте*. Это, как вы понимаете, не шутки. Тут не только ругаться, тут и революцию с мировой войной можно затеять или, по крайней мере, с аппетитом принять в них участие**. Природа, как всегда (и как заметил Шопенгауэр), преследуя свои цели, подставляет человеку ложные желания. Истинная (эксклюзивная) цель всех социальных пертурбаций и, как видим, единственная эффективно достигнутая цель была устранить источник чрезмерного и принудительно ускоренного развития мозга -- патриархальную семью***, включая "дедушкины бакенбарды" (и отчасти "бабушкин сундук"), даже путем уничтожения их вместе с дедушкой. Могу даже сказать, почему было именно две мировые войны с интервалом именно в одно поколение: нужно было уничтожить дедушек, помнивших своих дедушек****.
   ____________________
   *Впрочем, не столь сильную, "жесточайшую" как теперь (только подавленную) -- в обеих составляющих (вторичных, совокупно, как все вторичные, со знаком) инстинкта: ни иметь одну женщину, ни любить одну женщину. (А если им не дали удовлетворить инстинкт, то чего вы от них хотите? какое честолюбие хотят возбудить в них те же женщины? -- они слабы, психически подорваны...)
   **Или, чему не помешает "неспособность защитить свой дом", напасть на какую-нибудь беззащитную страну в американском стиле, с бомбежками с высоты пятнадцать километров, зная что тебя там никто не достанет, так же, как манекен не даст сдачи; "выйдя из угнетения, низкая натура сама гнетет" (Фома Опискин). Вроде нашей зафрустрированной (то есть воспитанной в поколениях) дедовщины, все это "комический повтор" мировых трагедий.
   ***Можно не согласиться с этим утверждением, счесть его преувеличением. Но это сейчас так кажется, когда все уже произошло и кажется натуральным. Если же я прав, судите сами, какова была сила, если ее понадобилось ломать такой силой. Какова была естественность этой "мужской прихоти", если понадобились такие дикие средства.
   ****То есть уничтожить воспитание, разорвать передачу, которые в настоящем виде возможны только в патриархальной семье.
  

Стр190

   И, кстати, должно быть ясно, почему результаты* двух войн мы увидели тоже через поколение, в 60-х. Какое-то смутное понимание все-таки было, когда говорили о "послевоенном (как раньше, в двадцатых, о потерянном, а тогда следовало бы говорить о потерявшемся) поколении", но то, что оно выбрало свободную любовь -- это, конечно, смешно**. Зато теперь можно спать спокойно: третьей мировой (по крайней мере внутри цивилизованного мира) не будет***. (Вовсе не A-bomb, a Sex-bomb была сдерживающим
   ____________________
   *Хотя не только результаты войн (то есть, проще говоря, количество убитых, и даже моральные последствия для выживших), но и процесс войны угнетает умственную производительную деятельность человечества. Сами эти темные периоды, когда "музы молчат", тоже не надо сбрасывать со счета. (А технологические достижения и напряжения, которыми рекламируют войны как двигатель прогресса -- все это пшик, о чем написал еще Толстой в 1905 г., в Японскую.)
   **Как раз большие количества дают возможность говорить о какой-то закономерности в свободе выбора "орел-решка".
   ***Казалось бы, в послевоенном поколении мальчиков и девочек было поровну, и нормальные брачные отношения могли бы восстановиться. Но во-первых, произошел возрастной сдвиг мужа и жены, или, если угодно, нормальный возрастной сдвиг устранился: мужчин, которые женились бы, будучи лет на 10 - 15 старше невесты, оказалось слишком мало (даже если бы они все так поступали -- а кое-какие тенденции были),-- слишком мало, чтобы составить мировоззренческую конкуренцию (или отбиться от конкуренции) молодежи, родившейся перед самой войной, то есть с половины тридцатых (тут фильм "Два Федора" вспоминается). Кроме того, первые послевоенные мужья сами были безотцовщиной: уже у тридцатилетнего фронтовика в 45-м отца могли -- очень даже могли -- убить в 15-м. И дальше (от 30-ти лет) идет широкая полоса, включая все возрасты, которые были призывными к началу Первой Мировой. А там ведь и гражданская, и испанская, и испанка (ради сплошной зачистки поколения можно было и женщин подгрести немного; в равной ли пропорции?) Вот на каком субстрате ужаса и крови паразитирует до сих пор эмансипация, и вот в чем должно (и будет) выражаться преодоление последствий войны. Но главное (то, что было во- вторых, и главная побудительная мысль, идея сноски, а она всегда есть, особенно у постфактумной) -- это замечание, что первое послевоенное поколение невест (дочек убитых во Вторую мировую отцов) получило все-таки от матерей, то есть сохранили добрачное целомудрие. И все это -- да не обидится никто!-- мне трудно назвать иначе, чем экспериментом (потому что тут есть вся научная психология) -- экспериментом, показывающим и цену и характер женского воспитательного

Стр191

  
   фактором. Не в гонке ли этих вооружений кое-кто видит мирную политику?)
   Но мы ушли от благословенного 19-го века. Его мужчин образованного в чем бы то ни было класса (и даже подтягивавшегося полуобразованного) взгляд на женщину был один и тот же,-- разве что гусары держались. Но поскольку наше сочинение хотя бы по своей форме тоже, как-никак, литература, то мы больше о ней. В художественной литературе той эпохи, во всяком случае хорошей, читаемой до сих пор, уважения к женщине совсем нет. Вместо него что-то горестно-презрительное, в лучшем случае гуманистическая жалость с оттенком брезгливого любопытства ("в результате не про то", как мы писали где-то вначале).
   Редкая безжизненность редких положительных героинь. Количество низких, овратительных женских персонажей в тех повестях и романах и абсолютно и в соотношении с мужскими настолько велика, что мы даже потеряли чувствительность к этой дикой ситуации. Между тем, как ни крути, эта очернительская литература была и остается высшим художественным уровнем. Это надо осмыслить, равно как и то, что благодаря силе своего воздействия она продолжает задавать тон в воспитании: мужчин к себе и к женщинам, женщин к себе (что особо важно) и к мужчинам. Это весьма и весьма печально. Как бы мы ни стенали и не хоронили искусство, сколько бы убедительности мир ни придавал этим похоронам, все-таки путь наш -- туда, и рано или поздно нам придется перейти за некогда оставленные рубежи. И значит, мы рискуем столкнуться с тем же препятствием. Значит, нам нужно понять, чего не поняли тогда.
   Цинизм в отношении к женщине на переломе веков -- явление мировой культуры, причем явление универсальное, снова из разных субъективных побуждений, но объективно сведшее усилия реалистов и декадентов к одному результату, с некоторыми только национальными оттенками. Если в декадентщине пальма первенства принадлежит французам, то в реализме
   ________________________________________________________
   влияния, подтверждающим, что культура -- это то, что передается и нарастает от поколения к поколению по мужской линии ("Авраам родил Исаака..." и т. д. "от Луки"). Ну вот, женился (скажем, в 60-м) на "невесте-девушке" такой парень, воспитанный, кстати, такой же матерью -- и что? Женщина -- это просто инерционный фактор на одно поколение, на свое собственное. Что бы ни происходило в культуре, в цивилизации, вообще в человечестве, какое бы не произошло падение, женщина не вытянет, потому что она вообще не тянет. "Девушки -- блюдущая свою чистоту половина рода человеческого", писал Розанов. Но сама ли она блюла? Она -- нуль... Нет, лучше скажу по-другому: мужчина -- фаза переменного тока, а женщина -- земля. Так все это и должно работать.
  

Стр192

   именно мы отличились особой виртуозностью. Реализм более связан с такой реальностью, как язык, а русский язык -- замечали ль вы?-- не только по словарю (я не о мате -- это не язык), но, что особенно поражает и наводит на размышления, по грамматике своей удивительно циничный, ехидный язык. Всепроникающие и клеящиеся к чему угодно уменьшительные суффиксы, частицы и префиксы, факториальная комбинационность фразы... Причем все это не тупой сленг на задворках,-- это стержневой, основной язык. Другого такого в Европе нет. Словом, "выражается сильно российский народ". И если из Парижа Достоевский вынес тамошнее мнение, что "русский скептик и насмешник", то русский язык этому много способствовал. Правда, скептицизм вовсе не мешает русскому быть дураком (помимо излишнего танатоса), но это уже другой вопрос. Даже если ум и есть, то "чтобы умно поступать -- одного ума мало", и кажется, это тоже вполне русское замечание.
  
  
  
   Это правда, что без настоящего знания русского языка русского человека понять невозможно (это и так-то непросто). Думаю, что для Моэма, который начал учить русский, но не хватило энтузиазма юности, оказалось большим парадоксом, что ехал он в Россию, как в "страну святых чудес", страну великой (современной!) культуры ("Подведение итогов"), но уже через три месяца получил revoltion от нашей revolution, февральской и октябрьской, то есть "сделался больным и от России и от русских". А никакого парадокса нет. Судьба русского народа -- это пеня, и весь его характер -- в малопочтенном увиливании от уплаты по счету, о котором соотечественник Моэма, забытый поэт 17-го века (забытый, собственно, мной, потому что не помню, откуда взял эти сразу наизусть оставшиеся две строки), сказал:

The moral sense in mortals is the duty

We have to pay on mortal sense of beauty

   (то есть "Красота спасет мир").
   Оправдывая свою лень в изучении русского, Моэм говорил, что чужой язык в совершенстве выучить все равно невозможно, что полиглоты не умнее других и что, в конце концов, важны не слова, а их смысл. В том-то и дело! Если бы он понимал, насколько он не получает смысла, пользуясь переводами с русского, насколько это другой, искаженный смысл. Кажется, он действительно мог этого не понимать: у него (там же) есть забавная идея, что можно изучить иностранный язык, читая параллельно оригинал романа и его перевод, и он даже удивлялся, что этот метод не используется, вместо того, чтобы "мучительно рыться в словарях и учебниках грамматики". (Это "мучительно" напомнило мне оценку, которую кто-то дал Шкловскому (тому

Стр193

   самому, что "синее-зеленое"), в ответ на его простодушное признание, что он не то, что любил представлять, какой будет его книга (как писатель Ваня в "Униженных и оскорбленных"), а всегда мечтал, чтобы его книга была уже написана: "Не писатель". Ну, Моэм-то как раз был писатель, но, может быть, в самом деле не лингвист.).
   А вот Хемингуэй -- тот понимал важность перевода и, рассказывая о своем парижском периоде, утверждал, что несколько лет читал только русскую литературу, но не мог оценить Достоевского, пока не прочел переводов Констанции Гарнет. О, если бы он только знал, что такое ее переводы!* Я признаю, что во многих случаях нельзя перевести лучше, чем удовлетворительно, но верно и то, что нигде, как в переводе, не проявляется яснее, что наглость -- это родная сестра тупости.
   Или, в более мягком варианте, нахальство спутник бездарности. Вот, например, в "Доме с мезонином" художник, пройдя мимо двух незнакомых девушек, возвращался домой, словно увидел хороший сон. Зачем слово "хороший" переводить словом "восхитительный" (delightful)? Если не годится слово good, то есть простое, свободное от посторонних оттенков и вполне точное здесь слово pleasant, приятный. Это, повторяю, еще не самый вопиющий случай, может быть, и не бросающийся в глаза, но парочки таких вполне достаточно, чтобы огрубить, поломать тон рассказа. Русский читатель может и пропустить такие мелочи (без "придирок", как это может показаться). Никакой перевод не убедит его в том, что Чехов написал что-то другое, чем он написал на самом деле. А что делать бедному английскому мальчику?
   Да и не мальчику. Позвольте, господа, в рассказе "Случай" Ваня "следит за движениями котенка и тычет ему в мордочку то карандашом, то спичкой". "Тычет в мордочку" Гарнет перевела как впихивает (буквально: thrust) карандаш в его "маленький рот" (интересно, какой еще рот может быть у новорожденного котенка: вот они, уменьшительные суффиксы**). Представьте, мальчик (и уже, получается, в засаде, а не с научным любопытством) следит за движениями котенка и, улучив подходящий момент, впи... (нет, не могу...) в "little mouth". Неудивительно, что автор предисловия к сборнику решил, что это рассказ о детской жестокости и
   ____________________
   *Надо же, по странной ноосферной адгезии, не успел я заговорить об этом, как в комментарии к "Пнину" нахожу, что "Набоков резко отрицательно относился к переводам Гарнет". Впрочем, никаких подробностей это мнения Набокова я не знаю.
   **Кстати, есть ведь они и в английском: "--ish" и особенно "--let", но почти нет их употребления, то есть англичане не хотят цеплять их к чему попало. Это подтверждает, что сначала дух народа (та самая "comfortable weakness of the whole English democracy", after Chesterton), потом -- его язык.
  

Стр194

   вывел из этого целый психоанализ, едва не назвав Чехова предшественником Фрейда. Удивительна "наглость наивности" по выражению Достоевского, с которой человек (американский "профессор литературы" из какого-то зачуханного пнинского ун-та со сборником стихов и каким-то эссе в послужном списке) пишет статью на основании перевода, не зная языка оригинала. И это в новом, академическом, по виду, издании, с золотым тиснением на коленкоровом переплете, с шелковой закладочкой, в 250-томном собрании, которое благотворительно распространено в 4500 государственных школах Великобритании (вот их сколько, оказывается).
   Эта самонадеянность напомнила русского школьника из "Братьев Карамазовых" , который на другой день вернул карту звездного неба исправленной. Но тот, видимо, хоть с оригиналом справлялся. А то я недавно в "National Geographic" читал статью о русских лесных пожарных, которые (пошутили?) "обматывают ноги полотенцами, потому что сапоги из искусственной кожи (кирза) им не по размеру -- плохое материальное обеспечение". Догадались, что это такое? Портянки.
   Вообще, есть вещи, которые мне непонятны и даже страшноваты, точь-в-точь как швейцары и капельдинеры для Николая Степановича из "Скучной истории" (ему было непонятно, отчего они так величавы) или провизоры из "В аптеке", которые "продавали мазь для ращения волос, но говорили по-немецки, писали по-латыни и корчили из себя что-то средневековое", в общем, сапиентологи. Для меня в этом роде самая большая энигма -- это общественный позыв некоторой группы лиц, точнее, сочетание этого позыва с данными именно, вполне определенными психологическими характеристиками. Какой, например, естественный отбор, какой непреоборимый зуд мог привести к тому, что придумывают названия, пишут вывески, составляют инструкции и объявления в публичных местах именно те люди, которые это так делают.
   Нет, я, конечно, знаю, почему их тянет к такому самовыражению, и даже писал кое-что об этом. Кое-что и об эволюции можно сказать. Не одни ведь "совы" и "жаворонки" есть на белом свете. С "совами" все довольно ясно. Первобытному человеческому стаду или племени нужны были ночные караульные и со временем эта специализация закрепилась генетически (чему способствовало и то, что по ночам мужчины-совы могли беседовать именно с совами-женщинами). Разумеется, это всегда был дискриминированный класс: во-первых, по меньшинству, потому что много их и не нужно, ну и потому, что спать им приходится, когда племя работает, а общественность это раздражает: племя же их не видело, когда спало. Да и что это за работа -- не спать? Тут не вспотеешь. Впоследствии из сов образовался класс сочинителей, философов -- а чем им было заняться, как ни воображать, когда временами что-то мерещится, но все вокруг тихо, темно и никто не мешает

Стр195

   (поэтому совиность у творческой интеллигенции благополучно сохранилась -- ночь она ведь ночь и 200000 лет спустя). Научной интеллигенции много и среди сов (особенно теоретиков) и среди жаворонков, которые на собственной шкуре (интересное сочетание) познавали законы природы и учились облегчать себе жизнь. Главная масса жаворонков -- это, конечно, честные труженики, торговцы или обычные утомительные бизибоди, часто с наставнической жилкой, хлопотуны, как определял рано встающих людей и каковым старичком видел себя, "если доживу", Чехов (у него, кажется, был какой-то беспорядок в этом смысле). Но ведь это еще не все! Ведь часовые нужны были и днем. Догадываетесь, кто из них получился? Начальники и чиновники! И отношение к ним со стороны рядовых соплеменников было не то что к лодырю-сове, дрыхнущему под кустом. Он стоит и посматривает -- непонятный, важный, точно капельдинер. И будь он точно капельдинером, работай по специальности на проходной, или хоть не выбившемся в бригадиры трактористом, наследственный ген определяется так же четко, как у совы: любимое его занятие -- наблюдать за работой других. Загляните в глаза самого энергичного руководителя, и вы увидите в них обрывки снов, которыми грезят наяву дневные совы.
   Можно, повторяю, можно об этом узнать кое-что, можно подтащить это кое-что к самой границе разумной области, но понять все-таки трудно. (Хотя Николай-то Степанович смог бы -- недаром он испытывал страх перед капельдинерами лично. Ах, вот оно что: он же вставал ни свет ни заря!) Как это все время так получается, что в нашем демократическом обществе не судьба даже, а доля людей зависит от тех, кто не способен даже правильно расставлять ударения в словах. Это что, специальная квалификация такая? Может, стоит поупражняться? Хотя... может быть, они и совершенно правильно говорят на своем родном языке, "которому трудно подобрать название", странно только, что язык этот часто меняет свою грамматику на протяжении одной фразы, почти как одна знакомая мне начальница, которая если скажет в трубку "Аллё", то потом тут же непременно "Алло", и наоборот. Сплошь и рядом употребляют лишние отрицания или не употребляют необходимых, придавая сказанному анекдотически противоположное значение. А что у них в это время в голове? Что-то стихийное, первобытное, иначе не скажешь. (Я не считаю, что человек думает словами, но порядок слов несомненно отражает порядок мышления.) И когда, скажите на милость, они научатся правильно называть год, в котором живут? И двутысяче четвертый, и двухтысяч четвертый, и даже двутысячно четвертый. Я думал сначала, это с непривычки, но потом понял,

Стр196

   что это, как полученное в наследство от Брежнева "в этой связи"*, навсегда или, по меньшей мере, на сто лет.
   Такое впечатление, что они не только книг не читают, но и ящик не смотрят. Там, если оставить в стороне бесконечные "Э-э-э-э-э-э-э-э..." и ту же "в этой связи", корреспонденты и дикторы слова, по крайней мере, произносят и даже фразы строят довольно правильно. Зато когда доходят до информации, которую они как будто и должны давать, то тут хоть караул кричи. Сразу вспоминается Фома Фомич, "чье грязное невежество не могло, конечно, служить помехой его литературной карьере". Неправильное употребление иностранных слов русского языка, специальные термины, подхваченные, как скоротечная простуда и так же некстати вычихнутые. Не дай бог числа! Тут вообще 50 на 50. Нули целыми стаями перепархивают туда-сюда. Кажется -- да что кажется! -- они вообще не представляют себе значение цифр, то есть не связывают эти цифры с природой того, количество чего они обозначают (вот кто поистине вывел количество за скобки). И как бы деловито они, с карандашом в руке, не шуршали бумагами перед тем, как нехотя отвлечься на телекамеру для выпуска новостей, они этих бумаг никогда не читают**. И если слова "миллион" и "миллиард" (я не верю, что им пишут цифрами) можно в спешке перепутать, то пропавшее слово "тысяч" наверняка так и не появилось перед ними на электронной шпаргалке, по которой они так "незаметно" водят глазами***.
   ____________________
   *Это выражение (в таком значении) промелькнуло где-то еще у Щедрина, кажется, но унаследовали его все-таки от Брежнева. А от Горбачева -- "другой альтернативы нет" (без первой альтернативы -- так потом для них и не было).
   **Они только "озвучивают". Одна дикторша (в этом отличие от ведущего?) два раза извинялась, чтобы с третьего раза, с придыхом исполненного долга, прочитать слово с опечаткой.
   ***Например, "цена на природный газ сорок девять долларов за кубометр" -- ну ведь можно же представить, что газ не может столько стоить. Ну ладно, это может быть просто апечаткой, так же, как то, что пожар на химическом заводе был виден с расстояния 50 метров. Но вот сообщение, что в Париже за два часа выпало полметра дождя. Тут я сразу не понял, откуда взялись эти полметра. Опичаткой чего они могли быть? Потом понял, что и тут не без цифры 50. Выпало 50 миллиметров осадков, но кому-то показалось, что это опечатка, что этого мало. Исправили на сантиметров. А потом еще кто-то вычислил, что 50 сантиметров -- это полметра, что звучит, конечно, интереснее. Так же в один день пришлось услышать, что космическая станция летает на высоте 65 километров (что вообще необъяснимо), и -- на высоте 3600 километров (что понятнее). Интересно, исправляются ли вообще когда-нибудь такие ошибки, или это всегда

Стр197

   Интеллигентная, вроде бы, женщина, врач (может, врет) и общественная хлопотунья пишет объявление, в котором несколько раз употребляет слово "вашы" -- вы сразу поняли, читатель, что это такое? -- причем в таком интересном сочетании, как "вашы сертификаты". А буква "ы", которую Аверченко оставил в подарок одесситам, напомнило мне вывеску на одесском же базаре "Жывая рыба" (жаль, что не риба) -- но это уж ладно, это базар, что-то прямо из города Глупова.
   Однако, не будем отвлекаться от теории перевода (есть и такая наука). Хочу -- если это еще нужно -- сказать, что в языке я допускаю любую смелость перевода. Скажу больше: я не вижу, почему русский перевод не может дать русскому читателю больше, чем английский оригинал английскому (хотя в поэзии это, конечно, маловероятно, пока речь идет о переводе). В "Алмазной горе" Фицджеральда рассказчик и две сестры, потерявшие несметные сокровища, уходят с места катастрофы. По пути они делают привал. Одна из сестер, разостлав салфетку, говорит: посмотрите, как все аппетитно выглядит на свежем воздухе. "И с этими словами,-- поддразнивает ее сестра тоном комментатора,-- Жасмина вступает в средний класс". "Ай-ай-ай!-- перевел А. Муравьев,-- наша Жасмина совсем буржуазка". Это, конечно, не то, что написал Фиц.* Это, если хотите, даже и неточно, но все охотно прощается за этот шаг в сторону свободы, без которой нет творчества и нет литературы. Вообще, с хорошим переводом, как с честью: что он такое -- мы не знаем, но плохой виден сразу.
   Еще пример. В рассказе "Душечка" написано: "За этого чужого ей мальчика, за его ямочки на щеках, за картуз, она отдала бы всю свою жизнь, отдала бы с радостью, со слезами умиления. Почему? А кто ж его знает -- почему?" Вот это последнее "А кто ж его знает -- почему" Гарнет перевела
   ________________________________________________________
   испорченный телефон (вроде того, как указывать на чертежах размер к размеру). Мы ведь говорим только о цифрах, а компетенция вообще? (В Тбилиси в Буша бросили "ручной гранатой РПГ", и эту информацию сообщили по всем телеканалам, радиостанциям и газетам -- эту без малейших изменений.)
   Вот еще одно, свежайшее добавление в коллекцию специфического (мягко выражаясь, гротескного) юмора: диаметр нефтепровода 800 метров. (Снова-таки, может быть, оговорка, но ведь могла же она поправиться, если заметила (то есть, если бы они думали, что говорят), что сказала явную глупость -- ведь иногда они это делают, правда, только при ошибках в произнесении слова.) Даже сложно вообразить, что может быть "измерено" следующим
   *"-- There! Don't they look tempting? I always think that food tasted better outdoors.
   -- With that remark Jasmine enter the middle class."
  

Стр198

   дословно*, нейтрально, и слава богу. Но есть и такой перевод (не помню, чей): "Ah, indeed, why?", то есть почти (в переводе всегда почти) "Ах, в самом деле, почему?" И это лучше. И те, кто не пытался заниматься литературным переводом, могут поверить, что дойти до этого простого "Ah" (и решиться на него) было совсем непросто. Ведь где взять в английском языке такое "его" и это "ж".
   И конечно, на фоне всех этих тонких спиритуалистических мучений вдруг как обухом по голове нечто необъяснимое. Того же Степана Николаевича взрослая дочь целует в висок и он отворачивается, как будто его ужалила оса. В переводе Гарнет она его целует в лоб. Но разве это одно и то же? Если да, то на кой черт писать "лоб", если написано "висок", а если нет, то... мягко выражаясь, такой свободы переводчика я не допускаю. Тогда бери стило и сочиняй сам.
   В висок я любую бабу поцелую, а с чего я ее буду в лоб-то целовать? Это ведь не отец целует дочь, а дочь отца -- последний раз, что ли? И отвернуться от поцелуя в висок -- это не то, что от поцелуя в лоб, то есть от лица. И в том, как оса жалит в висок, есть что-то ивазивно-суицидальное, а не комическое, как в лобовом укусе. Хотел бы я увидеть как Гарнет отворачивается от укуса в лоб; в крайнем случае покажите мне, как старик отпрянет от поцелуя дочери. И главное ведь, что вся эта ерунда совершенно не нужна, ничем не вынуждена. И совершенно бездарна: да если бы она ему руку поцеловала, я б, кто ж его знает, может, и простил такую наглость.
   (И так уж надоели все эти фокусы, что лучшими кажутся -- и оказываются -- самые дословные переводы. Например, перевод "Братьев Карамазовых" 1990-го года, получивший даже премию Пен-клуба -- это просто перевод максимально точный, тщательный до утрирования. Так, все (ну, почти все) уменьшительно-ласкательные суффиксы, даже там, где они не принципиальны (монашек, зернышко, слободка, голосок), переведены словом little. При этом мамка, маменька и мамаша -- все mamma. А куда денешься? Зато соблюдены все абзацы, не пропущено ни одно предложение и, благодаря весьма полезному присутствию русской сопереводчицы**, ошибок
   ____________________
   *А вот fufuneral из телеграммы, хотя и просто, но хорошо переводит "хохороны" (то есть похороны). Интересно, какие еще есть варианты?
   **Richard Pevear and Larissa Volokhonsky. Их же перевод "Бесов" еще лучше, мне кажется. По памяти я нашел только две ошибки. Первая: "Плохой ты актер, пусть княгиня пришлет кого-нибудь почище тебя" так и переведено почище. А вторая, видимо по непривычке к родам существительных (в английском нет различения по полам даже в таких словах, как друг -- подруга, дурак -- дура; да что вообще можно ожидать от людей, которые пишут "оне", а читают "ван"), местоимение "ее" отнесено к женщине, "судя
  

Стр199

   (на фоне, конечно) почти нет. Хотя какой же перевод... это -- как собака без блох: "-- Вам бы не пить/ -- Правда твоя, раздражает, а спокою не дает" переведена, как будто правда раздражает, а не коньяк. ("True enough: the truth hurts, but there it is". Особенно трогательно это there it is -- дескать, возьмите, что получилось*.) Или: мальчик говорит "Это я ему палец укусил", а перевели "It was his finger I bit today", то есть переставили ударение с "палец" на "ему" и получилось, будто мальчик, придя домой, тут же похвастался, что кого-то (неизвестно кого) укусил. Семейка Адамсов. Ну... еще пара мелких ляпов. Зато, допустим, "sudden itch" -- "приспичило" (приспитчило). Этого хватит на полдня хорошего настроения, но кто ж это заметит?
   Как видим, делают все-таки переводы, и неплохие. И конечно, о Гарнет давно бы пора забыть, но ведь все продолжают и продолжают печатать ее мусор. Поэтому и мы продолжаем.)
   Иван Чепраков, персонаж "Моей жизни" приходил домой пьяный и кричал, глядя в зеркало: "Здравствуй, Иван Чепраков!" И это было совершенно в духе характера, который из озорства бегал по деревне нагишом, а также ел мух и говорил, что они кисленькие. Так на кой же черт, повторяю, было переводить, что он говорил "Здравствуй, Иван Чепраков", если написано, что кричал. И такого добра -- греби лопатой. В той же "Моей жизни" инженер презрительно говорит "Вы умеете только писать. Все вы писатели". Она переводит: "Все вы клерки". Ну почему?...
   В уже цитированном отрывке из "Поцелуя" герой пытается представить себе образ любимой, который "ускользал от его воображения, как ртуть из-под пальца. "Ртуть из-под пальца" она перевела как "ртуть между пальцами". Почему же не дословно, from under finger? Во-первых, когда что-то (вода) уходит между пальцами -- это устойчивая и совсем другая метафора, а во-
   ________________________________________________________
   по ее характеру", в то время, как речь идет о записке ее. Зато каламбур Степана Трофимовича вышел еще удачнее, чем у Достоевского (может быть, он и не должен был быть особенно удачным, но тут, в этом жанре, в каламбуре то есть, острословие само по себе ценно, пусть даже переводчика): "участок -- частный случай" и "station -- stationary". И вот, кстати, единственный известный мне случай, когда стихи выиграли от перевода -- в "Brothers Karamazov", но это вышло хуже, потому что переводился заведомый "doggerel" -- сочинение карьериста-семинариста "На больную ножку своего предмета". В общем же случае я совершенно согласен с преподобным доктором Пересом.
   *В этих случаях действительно, особенно посложнее, когда по нескольку придатоточных и сильно закручена психология, разные красивости и пр, всегда остается чувство неуверенности. Так что в невинность халтуры верить не стоит.
  

Стр200

   вторых, сразу представляешь себе эту анекдотическую горсть ртути: откуда она взялась*, откуда этот сумасшедший черпает ее горстями? Или он процеживает ее между двумя пальцами? В-третьих, ртуть между пальцами на потечет -- она потому и ускользает от пальца. В-четвертых (если серьезно), где ощущение сосредоточенного старания и даже повторяемости неудачи, именно когда кажется, что вот почти получилось? Все пошло прахом. Что она-то хотела выразить? Нелепый вопрос, совершенно тот же, как "что именно хотела изучать на Курсах которая-нибудь из этих женщин?"
   Там же, штабс-капитану Рябовичу "давно известно, почему рядом с офицером едет фейерверкер и почему он называется уносным -- и ему это неинтересно". В переводе это звучит так: "почему бомбардир называется бомбардиром". Откровеннейшая халтура. Об это споткнешься, даже никогда не читав Чехова по-русски. Но как же без этого, если Гарнет перевела всю русскую классику, на чтение которой (то есть ее же переводов) Хэм, дурачок, потратил несколько лет. Плюс Герцена в придачу. Ну да и времени у нее было немало. Ведь она тоже была служительницей (из аннотации: "distinguished translator responsible (хорошо сказано) for introducing many of the great Russian classics to English readers") и родилась и умерла чуть ли не в один год с Марией Павловной**.
   То, что во многих случаях правильно перевести было бы легче, чем так, как это сделано, не оставляет сомнений в том, что мы имеем дело с простой бездарностью, и наводит на мысль, которая по "прилагаемости своей мерки" и по "праву каждого судить в искусстве" остается обычно совершенно незаметной: талантливому писателю нужен столь же талантливый читатель. Голосованием тут ничего не решается, даже когда оно в пользу талантливого писателя. Настоящее голосование -- оно в изумительной ничтожности моральной действенности искусства.
   Непонимание еще как-то понятно у иностранного читателя -- хотя и не очень, потому что когда непонятно, это всегда понятно. Но, конечно, не для переводов (если уж не для переводчиков). То есть непростительно.
   Вот, кстати: кто-кто, а уж переводчик должен лучше всех понимать, что человек не думает словами, потому что в каждом языке слово выражает свой комплекс понятий (а сколько юмора пропадает в переводе из-за этого!). Да на основании того, какие слова точнее переводятся***, можно и то приблизиться к идее Игры. Жаль, что это сейчас не у места. А вот лучше
   ____________________
   *Кажется, она есть и в Фаусте, хотя я не уверен. Гарнет могла ее взять еще откуда-то, но перевода это никак не оправдывает.
   **Вот, уточнил: 1862--1946 и 1863--1957.
   ***Хочу быть точно понятым: переводить надо сначала все-таки слова. Это можно объяснить функцией знака в нашей системе.
  

Стр201

   скажите, как перевести название "Дорогие уроки" (рассказ Чехова). И простое слово "дорогие", да не переводится*. Так что переводчик знает и то, что выбора-то нет, а есть избирательность, и что перевод либо есть либо его нет -- и это еще яснее, чем в оригинальном, первоначальном творчестве.
   Конечно, не все и русские умеют читать. Особенно в экранизациях (тоже, в каком-то смысле, переводах: артист (то есть актер, а не артист) -- переводчик, а переводчик -- актер, то есть средство выражения). Встречаются такие перлы (ед. число "перло") даже в хороших экранизациях, а их не больше 15%. Допустим, в 6-серийном "Подростке" Татьяна Павловна,
   ____________________
   *То есть нет слова, соединяющего в себе дорого стоящее и дорого купленное. Это, кстати, скорее исключение (правило -- упомянутое sensible), потому что русские прилагательные прилагаются очень выборочно, к очень определенному кругу явлений, состояний,-- иначе диссонанс или просто невозможность, побочные впечатления, патетичность или насмешливость или пошлость. В этом трудность описательного русского, помимо слишком большой свободы в конструировании фразы (хотя вообще-то я говорю о трудности перевода, точнее, даже, о трудозатратности перевода (пример тут как раз Братья Карамазовы -- то есть переводи как можно старательнее и получится наилучший вариант). В этом смысле интересен опыт Набокова, который не просто переводил в обе стороны, а себя переводил и временами делал скудные признания, что кое-чего ехидный, но целомудренный русский язык не позволяет (так, "зачарованный грот" Бальмонта или Брюсова (то есть выражение кого-то из них, конечно -- забыл кого именно,-- а не сам "грот") Бунин назвал "на редкость скверным". Как бы он назвал набоковские "pearls of surprise"?). Поэтому и говорит Набоков про эротику в своих русских, но особенно английских романах: "My teens (почему же только teens, а не pre-teens?)... could have yielded, and in fact did yield, quite a number of erotic passages scattered like rotting plums and brown pears throughout an aging novelist's books" -- "Look at the harlequin"). А зеркальный пример "Дорогих уроков" (по поводу которого и я начал сноску) -- это "Наш взаимный друг" Диккенса: потому что mutual ("Our mutual friend") означает именно взаимный или reciprocal, как потешался Честертон; а common, "общий друг", не свободен ненужных ассоциаций. Но ведь ничего, сошло как-то! У нас такое не сходит. (И этот пример ничуть не ухудшает то, что выражение "mutual friend" придумал одни из деликатных, но малограмотных героев романа. А Честертон его не читал, потому что приписал неграмотность самому Диккенсу, да еще признался в злорадстве по этому поводу ("I dwell with gloomy pleasure on this mistake"): "It is the old democratic and even uneducated Dickens who is writing here (in this novel). The very title is illiterate. Any priggish pupil teacher could tell Dickens that there is no such phrase in English..., etc.")
  

Стр202

   когда Макар начал плакати о своих детских обидах, сказала "Смотри, ты!", сказала это тоном базарной торговки (без запятой) -- дескать, какой выискался. Неужели Достоевскому нужно было прибегать к театральным ремаркам, чтобы режиссер и актриса (да читала ли она роман, а не только сценарий), чтобы хоть кто-то из всего их творческого коллектива понял, что она сказала это угрожающе-предупредительным тоном, с ударением на "ты"? Да, как вспоминаю, Достоевский так, кажется и написал, что в голосе подозрительной Т. П. была угроза: "Уж не вздумал ли начать?"
   И как они любят пополнять недостатки гения! Кажется, в многоречивом Достоевском можно набрать диалогов на кино? Нет, мало. Я не говорю о нашем великом режиссере, сделавшим форшмак из повестей, пьес и рассказов Чехова -- это уж отдельное удовольствие для зрителя, распознавать хирургические останки, я про "от себя". Эти не согласны "благородно страдать оттого, что мысль не пошла в слова,-- по выражению Версилова из того же романа.-- Про запас, это они любят."* В том же фильме тот же Версилов, что ли, говорит, что "в наше время молодежь перегорает в фантастических мечтах (это из "Преступления и наказания", но смысл тот же), а кутит лишь посредственность. Этого "кутит" в очевидном и повторяющемся у Достоевского значении "наслаждается жизнью" режиссеру показалось мало. В кино Версилов говорит "Пьет и кутит". Это ли не юдоль скорби!
   А в совсем свежем сериале (что само по себе бессмысленно)** "Идиот" Настасья Филипповна говорит именно теми словами, которыми Рогожин передает их диалог. Сам же Рогожин торгует ее вначале за восемнадцать тысяч не потому, что это все наличные, которые у него в тот момент были, а, наверное, в результате очень точной и любопытной оценки ее достоинств. Странно только, что он потом так резко увеличил сумму, сразу на двадцать две тысячи, которые, у него, оказывается, тоже лежали в кармане. Да как он их на стол вывалил! Видимо, режиссер решил, что восклицанием "Все на стол!" Рогожин прокомментировал свои действия. Хотя... боюсь, он решил, что так будет лучше. Подобные замечания никак нельзя опровергнуть тем, что "кино -- это самостоятельный вид искусства". Можно сокращать, можно менять пропорции и даже интонацию, если захотелось пошалить или выпендриться, нельзя только менять и особенно добавлять что-то в
   ____________________
   *В фильме по чеховской "Драме на охоте" графа одели в армяк и посадили на козлы потому что Чехов написал, что он сидит "на извозчике". А дублирование иностранных фильмов!..
   **Количество серий не переходит в качество сериальности. Многосерийный фильм еще не сериал. И кстати, вот еще доказательство, что хорошего актера надо еще заставить хорошо сыграть: типаж тот, но...
  

Стр203

   частностях. В любом случае (ведь кинопостановки это тоже постановки) надо помнить то, что сказал Моэм: нельзя сыграть лучше, чем написал автор.
   Понятно, что при таком положении дел русском любителю переводной литературы тоже праздновать нечего, хотя никаких объективных причин, чтобы не праздновать, нет. (Если, конечно, в понятии объективного не переступать очередную ступеньку субъект-объект или, как показано на Схеме, границу разумной области -- туда или обратно.)* И непростительные ошибки, то есть нахальство в открытой или скрытой, халтурной, форме, и простительные, когда переводчик не почувствовал мысль автора -- могут всегда быть исправлены очевидно даже для любителя, хотя на то есть и должны быть нарочные люди. Любитель, впрочем, должен быть для этого особенным, то есть интересоваться именно переводом, потому что иначе он вряд ли станет читать перевод, а не оригинал -- разве что вслух, в семейном кругу, у камина, детям или внукам. Возможен вариант, когда кто-то пытается учить язык по методу Моэма, то есть положив рядом две книги; или, при хорошей памяти, выучив язык сравнительно поздно, он читает оригинал и вспоминает, что в переводе было как-то не так; или наконец, плохо зная язык или по какой другой причине читая все-таки перевод, он обращается к оригиналу, видя явную смысловую нелепость -- что также встречается (особенно в переводах технической литературы -- но не только). Как видим, работа переводчика снаружи довольно безответственная. Те, кто питается переводами, лопают что дадут, не имея возможности оценить качество продукта.
   Не всегда простительные ошибки переводчика (переводчика, а не перевода!) можно отличить от простительных; на такие примеры особенно щедра Гарнет**. Но обычно помогает общий уровень перевода. Бывает, что перевод хорош, но что-то одно, иногда ключевое, портит бочку меда. Есть, например, рассказ Уэллса "Мистер Скелмерсдейл в стране фей", об ошибке и навсегда потерянном счастье -- великолепный, тонкий, можно сказать, чеховский рассказ -- если бы он не был и вполне уэллсовским. Рассказ хорошо переведен Н. Явно -- бесполая фамилия, к сожалению, и всего лишь Н. Вообще, замечу в скобках, хамски относятся к переводчику
  
   *Цитата из главы 10 "Правил Игры в Бисер": "Нам важно, что искусство -- отражение отражения, второе отражение. Субъективное может отра-жаться только в объективном, объективное в субъективном. Бог -- не что иное, как субъект, мир -- его отражение, сознание творца -- субъективное отражение мира, искусство -- объективное отражение сознания, и так далее" (видимо, шутка).
   **Все не удается ее забыть. И конечно, совсем ее переводы не стоили бы внимания, но ведь все продолжают и продолжают печатать ее мусор.
  

Стр204

   художественной литературы: это как еще тридцать лет назад в титрах фильмов писали не "композитор", а "музыкальное оформление" -- если вообще писали; так и в книгах иногда пишут только "перевод с французского". Это при том, что совершенно прав был Френсис Стигмюллер, известный переводчик Флобера: "To translate a masterpiece with any justice requires an effort which parallels the author's own labor in translation his idea into adequate words"* (а сколько времени на это требовалось Гарнет?) Правда и то, что написано следом: "Problems of language, transition, rhythm, symbolism, and secret relationship that make up texture -- all these have to be solved anew, in a new medium" -- а они -- многие!-- переводят слова, да и то неграмотно. Но это как раз следствие хамского отношения; а потом уж, конечно, и причина -- если перевод это подработка для своих людей.
   Так вот, в рассказе Уэллса приказчик попадает в сказочную страну и влюбленная в него царица фей обещает ему исполнить любое желание. И полувлюбленный в нее приказчик, по "заторможенности отзывчивости", по инерции словесного мышления (он ведь и раньше, давно обсуждал это желание), по представлению о мнимой солидности, по страху нового и еще по тому чувству, которое заставляет нас, несмотря на тоску в глазах и улыбках слушателей, рассказать до конца бородатый анекдот, который мы и начали-то неизвестно с чего и зачем**, попросил у феи деньжат, чтобы жениться на другой и открыть собственную лавку. В ответ на это фея говорит
   ____________________
   *"Чтобы перевести выдающееся произведение искусства с достаточной степенью справедливости, требуется приложить усилия, сопоставимые с усилиями, которые потратил сам автор в переводе своих мыслей на язык необходимых слов".
   **Видите, сколько слов мне понадобилось (да и то мало) -- и это правильно. Когда критик в предисловии начинает пересказывать сюжет и давать оценку героям (вместо личного впечатления и некоторых сведений, которые для него кажутся интересными) на меня это действует, как вид швейцара на Николая Степаныча. "Это что же,-- думаю я,-- если он на десяти страницах рассказывает и выводит мораль из пятисотстраничного романа, то он считает себя в пятьдесят раз талантливее автора?" Впрочем, сам Толстой, кажется, когда его спросили, что он хотел сказать в "Анне Карениной", посоветовал перечитать роман, потому что короче он выразиться не сумел. (Кстати, всякий писатель -- лучший критик, потому что творческая работа это тоже "подрезание", выбор лучшего. ("Краткость -- сестра таланта", "про запас они любят" и т. д. Получается, что мне приходится быть бездарным. Это ужасно.) Поскольку с избирательностью у женщин вообще слабовато, у них чаще встречается и слабость "ничего не выбрасывать". Не любят они этого.
  

Стр205

   "Считай, что твое желание выполнено. И непременно будут у тебя деньги, раз ты этого хочешь". Но за волшебное золото лавку было не купить, потому что в обычном мире оно превратилось в золу. То есть надула фея, надула как последняя... Это как раз тот случай, когда от перевода смотришь оригинал, потому как чувствуешь: что-то там должно быть другое, что-то еще. Словами "непременно будут у тебя деньги, раз ты этого хочешь" переведено: "you shall feel you have the money just as you wish". Курсив самого Уэллса! Кажется, достаточно, чтобы не переводить спроста, а подумать, какой тут смысл, особенно в слове feel, которое вообще никак не переведено. А смысл такой и перевести можно было так: "Денег тебе всегда будет хватать" или "Недостатка в деньгах ты никогда не будешь чувствовать". Тогда и пепел вполне логичен и поэтичен, как житницы небесные. Чтобы он не счел потом себя обманутым, она даже, перед тем как дать ему "золото", говорит -- очень по-женски, словесная честность: "Just as I promised", то есть именно так, как я обещала. И в самом деле, никаких денег уже не хотелось затосковавшему приказчику, которого составитель предисловия обозвал "человеком бездуховным и ограниченным" (стал бы писатель делать такого человека героем, а его чувства темой рассказа): "Что было делать уэллсовскому приказчику Скелмерсдейлу в Стране Фей?" (Ну да, вот бы ему, духовному и безграничному Кагарлицкому Ю. И. туда -- уж он-то не растерялся бы.) В сказке у Шукшина Иван-дурак говорит кому-то "Знаешь, что про меня в предисловиях пишут?" А ему отвечают: "А ты знаешь, кто предисловия пишет?"
   И "Машину времени" перевели интересно (какая-то переводчица -- это я помню). Герой с холма наблюдает восходящую "выпуклую луну". Вы встречали где-нибудь такую луну? Об эту выпуклость так спотыкнешься, что не успокоишься, пока не прочтешь, как это выглядит на самом деле. Но тут и без этого была понятна ошибка. Слово gibbous, горбатый или выпуклый в отношении луны означает, что она во второй или -- здесь -- четвертой четверти, то есть на ущербе, в убывании. И это, в отличие от выпуклости, несло смысл, потому что наступали безлунные ночи, когда выползали отвратительные, забывшие применение солнечных очков морлоки. В этом примере главное, конечно, неграмотность, хотя вслед за ней неизменные спутники: нахальство, лень, отсутствие слуха: про эту gibbosity написано в словаре Мюллера (40 тыс. слов), настолько базовом, классическом, входящим в элементарную компетенцию любого переводчика или учителя английского, что даже во все лингвистические комментарии включают только те слова и выражения, которых нет в этом словаре -- это специально оговаривается.
   Еще один случай незнания этого же, далеко не самого полного и

Стр206

   подробного словаря*. "Великий Гэтсби" Фицджеральда. Герой и его знакомый, разговаривая, входят в лифт. Они спускаются и замолкают, заглушенные шумом. Выражение groan down (то есть буквально стонать или вздыхать вниз) в том примере, который приведен в том же словаре, означает "криками недовольства заставить (говорящего) замолчать". Что же -- с нарушением даже английского синтаксиса -- получилось у переводчицы (обращаю внимание на пол, так как надо же связать это с "женским вопросом")? "Охая и вздыхая мы спустились на лифте." Да, тут заохаешь и завздыхаешь**. Хотя, по правде, это и прелестно и ужасно смешно. При некоторой усидчивости из подобных анекдотов можно было бы скоро набрать целый сборник -- жаль, что большинство не подозревает, какой рядом с ними кладезь чистейшего юмора. (Бесконтрольность переводчиков
   _____________________
   *Кстати, если кто не знает или не думал об этом, словари тоже бывают талантливые и бездарные. Например, "Большой Англо-Русский словарь" Гальперина (Гальперина и компании, конечно, но руководитель коллектива -- он же и автор словаря) составлен талантливо. А сопоставимый в смысле подробности, хотя и не называемый Большим, Русско-Английский словарь Смирницкого совершенно бездарен, что можно было бы предсказать по знакомому раздраженно-профессорскому душку предисловия (если бы кто-то начинал пользоваться словарем, предварительно прочитав предисловие), в частности фразы, что транскрипция приведена не везде, потому что каждому дураку, "более или менее знающему английский язык", и так должно быть понятно, как надо произносить. Кстати, эти "правила чтения" (Первый тип, Второй тип...), над которыми смеются сами англичане (английские слова вообще по буквам не читаются), и которые изобретены составителями грамматик, чтобы в отсутствие такой штуки, как английская морфология, раздуть объем своих учебников, а также всякие примеры на интонацию (вполне человеческую даже у англичан) -- сколько на них ушло бесполезной бумаги? Но мы уже говорили об этой связи, о том, что "профессоры" обожают всякие "правила" и ненавидят все, что нужно для объяснения.
   **А вот еще пример того же типа из перевода "Men at arms" Ивлина Во (Воениздат, Минск). Сложные места, то есть те, что требуют хотя бы эрудиции (не говоря уж о "культурно-историческом" контексте) пропущены вообще, а языковый перевод таков, на двух соседних страницах 1) перепутано слово conversion (обращение в другую религию) и conversation (разговор) -- если это в самом деле второпях, то как не заметить перемены смысла? я же -- простой безответственный читатель -- заметил? И 2) стандартное(!) выражение all things considered переведено как "все делается своевременно" вместо "принимая все (то есть войну) во внимание". Все это тем более возмутительно, что класс переводчика определяется тем, как он знает родной, а не иностранный язык.
  

Стр207

   отчасти, но почти всегда компенсируется довольно-таки унизительным комизмом их ошибок. Таково уж их свойство.)
   Вот, например, перевод двенадцати строф Байрона из "Марсианских хроник" (в этот раз на украинский язык)* самого знаменитого современного украинского поэта, вышедшего даже в чины и депутаты. "Не бродить уже нам больше под серебряной луной" -- так у Байрона. Слово rove (бродить, скитаться) кто-то, с пьяных глаз, наверное, или плохо видя в лунном свете, принял за row (одно из значений грести, плыть на лодке). Мастистый поэт, пользуясь, видимо, подстрочником, составленным, видимо, со слуха -- иначе не могу объяснить -- и заметив именно и только это слово (интересно, как оно вязалось с остальными?) сумел так шедеврально перевести сухопутную прогулку Байрона, что в эти двенадцать строчек уместились и плеск весел и блеск волны и национально "схилившиеся до воды" вербы.
   Но чувство юмора, должен признаться, подвело меня, когда я увидел, что знаменитая Нора Галь в конце "Человека-невидимки" взяла да и приписала от имени автора целый абзац на полстраницы. И уж там-то, в этом абзаце, она и нравоучение вывела, и характеристику герою дала, и про то что "среда заела" не забыла -- словом, все, что не получилось выразить Уэллсу. На такое смотришь и глазам не веришь. Буквально не веришь. Куды! -- когда перед глазами и лихие критики стеной, и призрак Софьи Андреевны проносится, объясняющей хороводу приближенных, чего не сумел граф объяснить, а в ушах слышится румяный голос скруждева племянника из "Рождественской песни" Диккенса (Дети, Скрудж -- это не утка!): Bless those women; they never do anything by halves. They are always in ernest.**
   Еще раз скажу, что в русских переводах всех этих глупостей всегда можно избежать. На помощь позову мнение Набокова, самого, вероятно, компетентного человека, в отношении английского языка, во всяком случае: во-первых, потому что он знал его как родной, а во-вторых, был писателем, то есть предъявлял к языку самые высокие требования. В одном из своих высказываний на эту тему, в послесловии к "Лолите" он говорит, что когда хвалят выразительность его английского, то это доставляет ему мало радости,
   ____________________
   *Это, кстати, совершенно все равно. Синтаксис тот же, морфология та же. Некоторые фонетические отличия и некоторое количество отличных "лексических единиц" (а язык впитывает иностранные слова, как икра из баклажанов -- подсолнечное масло), с корнями, впрочем, легко проследимыми в обоих языках, делают украинский и русский языки не более, чем диалектами друг друга. Все остальное определяется наличием литературы.
   **"Да благословит господь этих женщин. Они ничего не делают наполовину. Они всегда всерьез."
  

Стр208

   так как его личная трагедия состоит в том, что он не имеет возможности писать на русском, гораздо лучше*. Кое-что он, однако, написал, и таким образом, что это дает еще больше оснований прислушаться к его сравнению языков: главное, благодаря чему он останется в русской литературе, это новое использование языка.
   В триаде ощущение -- впечатление -- чувство он описывает более первые два, чем последние, как истинно великие писатели, которых, впрочем, даже в русской литературе всего пять (да еще мог быть Лермонтов, который просто не успел). Идей, даже художественных идей у модерниста-Набокова** немного; показатель последнего -- то, что он практически нецитируем, несмотря на все, что мы имеем сказать о его языке (хотя читаешь -- и хорошо и точно и уместно и даже общо, а не специально, и даже процитировать можно иногда, когда потом читаешь). Не подумайте, что я жалуюсь на отсутствие трескучих фраз или дешевых парадоксов, которые припоминаются "к слову". Нет, просто когда ищешь какого-то образа, какой-то формы для неясного самому чувства или впечатления***, то вряд ли набоковская фраза поможет его уяснить.**** Вообще, думаю, русская литература много потеряла оттого, что семья Набоковых вышла сухой из воды, как вышел -- просто вышел -- папаша-Набоков из ЧК,-- поверхностный и безответственный человек, который чем и кем только не забавлялся и как только не актерствовал в своей роли демократа (с объявлениями в газетах, в пику царю, о продаже придворного мундира и т. п.)*****, пока, наконец -- какая революция, тут хоть кол на голове...-- не
   ____________________
   *Кажется даже, что со зла на это он, преобразовывая "Другие берега", лишил американцев многих лучших мест.
   **Насчет модернизма есть один характерный нюансик, мне кажется: такие вещи, как "Ада" или "Прозрачные вещи" интереснее писать, чем читать. И вообще, он как-то все более сливался в тургеневский желобок (поэтому не очень любил Достоевского?).
   ***И хотя бы вспоминаешь какую-то фразу по ассоциации с уже выраженной твой собственной мыслью: у Набокова только призрак, а самой фразы не найдешь. То ли дело, допустим, Достоевский, которого, как недавно удивил себя сравнением, я читаю похоже, как смотрю фильм "Бриллиантовая рука".
   ****Переход к следующей фразе при вычитке текста показался мне интересным как пример того, что "только в момент возникновения мысль обладает полнотой".
   *****Дело вкуса, меры, таланта. Вышел он из мерки и попал самым настоящим образом под составленное его сыном в "Bend sinister" перечисление "имбецилов", "who are because they do not think, thus refuting

Стр209

   уверовал в свою безнаказанность и не заигрался настолько, что подставился под пулю, которой его не удостоили: в 22-м году в Берлине какой-то фантастический "русский фашист" (по определению Набокова) стрелял в Милюкова.
   Настоящей любви к литературе и желания к ней принадлежать оказалось мало, чтобы стать великим писателем. Прежде всего, ему не хватало строительного материала. Среди законченных его художественных произведений можно назвать только "Защиту Лужина" да "Лолиту". Но "Лужин" -- это фактически повесть, а не роман, да и в "Лолите" сюжета -- на рассказ (она и была переделана из рассказа, а это всегда плохой признак: форма произведения возникает сразу, хотя бы и медленно, как форма художественной мысли*). И если в "Даре" автор колеблется между "он" и "я", то это не прием такой: он и в самом деле не может выбрать. И весь этот лучший его русский роман (как считал сам Набоков) -- в сущности очередной (начиная с "Машеньки") черновик будущих мемуаров -- главного, непревзойденного его произведения, opus magnum. (Набоков, конечно, в стороне от нашей главной темы, да кто ж нам запретит?) Эссе, критика, переводы -- там он получал материал со стороны. Личных воспоминаний и впечатлений, при недостатке-то фантазии, свойственной всем художникам-модернистам (при замечательном избытке знаковости), на романы никак не хватит, тем более после "Воспоминаний"**. Смехотворный "роман" "Pnin" тоже переходит с героя на "я". Ему бы поменьше интереса к себе (как личности) -- и мог бы писать романы на историческом материале -- что можно было бы посоветовать и французской литературе, в которой, кроме, местами, Флобера, нет вневременного ощущения настоящего времени,*** (спешу оговориться, что у Набокова не было этого недостатка) -- отчего так хорош "Собор Парижской Богоматери" или, скажем, "Три мушкетера" и отчего так плох Бальзак, которого, может быть, и в самом деле пора в макулатуру. Все, что больше рассказа (а чтобы писать рассказы, надо иметь много сюжетов) получается у Набокова корявым,
   ________________________________________________________
   Cartesianism". Кстати вспомнился эпизод (не уверен только, в русском ли он или в английском варианте), когда отец, в первые дни переворота, отправляя сына на юг, еще на вокзале, в ожидании поезда, писал какое-то воззвание "очень быстро и без помарок", совершенно напрасно вызывая этой способностью зависть даже у постаревшего сына.
   *В этом смысле интересно решался Достоевский, "от я" писать "Подростка" или не "от я".
   **Кстати, я не могу представить, чтобы иссяк Достоевский (хотя я могу находить в нем повторяющиеся идея). Или Чехов -- как бы (заметно) его ни сушила болезнь и слишком очевидно приближавшаяся смерть.
   ***Некоторые (собственно, я) называют это чувством места.
  

Стр210

   непропорциональным, нет главного для произведения литературы -- самостоятельности, то есть законченности и пропорциональности. Особенно это чудовищно для того, кто даже в "Вечном муже" Достоевского способен болезненно, как принцесса на горошине, чувствовать эту ничтожную колдобину, через которую переваливает рассказ в середине, со смертью Лизы,-- хотя необходимую, конечно, в сюжете; я даже согласен, что она должна быть именно такой, чтобы сами герои вспоминали о ней болезненно*, как о чем-то что разделило их жизнь на до и после, но так же она и на читателя действует, не только ассоциативно, деля уже не жизнь героев, а сам рассказ; вот в "Игроке" это (отъезд в Париж) естественно вполне, это уже начало эпилога.
   Что касается образности и, может быть, композиции, то здесь многое объясняется полным отсутствием музыкального слуха у Набокова (не фигурально, а в прямом смысле) и (может быть, это как-то связано) слабостью обоняния. О слухе он сам говорил, а насчет обоняния (в самом деле, этот недостаток труднее обнаружить в себе или от кого-то) можно догадаться из сочинений. У него бабочки обладают обонянием, а не он сам. Он описывает детские впечатления от новенького велосипеда, и ничего не пишет о запахе. У него и книги не пахнут. Запах у Набокова, если и существует вообще, то это какие-то проходящие мимо внимания, никому ничего не дающие банальности вроде "медовый запах цветущих лип".** Смог ли бы он заметить, что в запахе цветущей груши есть оттенок запаха свежих рачков (приготовленных для рыбалки и выловленных накануне, при закате солнца, в теплом мелком заливчике, около обросших водорослями и ракушками бортов старых лодок, их в самых глухой, ознобный, полупросоночный, предрассвертный час приносят из подвала, накрытых рачевней, и они подпрыгивают, щелкая сухими и холодными хвостами), что стоялый букет лилий пахнет нафталином, тюльпанов -- помидорами, сирени -- новой мебелью, а июньские девять утра разогреваемой на костре смолой? -- причем везде одинаково, даже там, где нет никакой смолы, и только до десяти и только одно утро в году (я лет двадцать не мог определить этот
   ____________________
   *Это очень сильное и потому редко оправданное средство: в пьесе "Леший", вовсе не по теории "выстрелившего ружья" весь четвертый акт доигрывается без застрелившегося в третьем главного героя (именно главного, и оказавшегося потом Дядей Ваней).
   **Подтверждая цитируемость Набокова потом, добавляю задним числом: был, был у него однажды запах, бензин пахнул чаем в 1914-м году. Оригинальность сравнения всегда приятна, однако и подозрительна, в данном, чрезмерном, по-моему, случае: не подтверждает ли это скорее наших сомнений в обонятельных способностях Набокова?

Стр211

   тонкий запах, в котором смола главный, но, конечно, не единственный компонент (еще, кажется, запах свежего снега -- неуловимый, как сирена маяка в метель), и чуть не дошел до безумной мысли: может быть, это один и тот же день, то же число? Есть один музей, в котором меня охватывает подобное -- чем-то подобное -- наваждение: обойдя его залы по кругу, я никогда не могу понять, откуда я начал и как, ориентируясь по виду за окнами, мог вернуться к началу, ни разу не пересекши собственный путь; отвратительное ощущение пространственного разрыва, близкое к ощущению смерти или падения при сердечных перебоях).
   Зато он был силен в тактильных ощущениях, а еще более в зрительных: цвет, свет, движение*. Тут у него есть замечательные вещи: свет перронных фонарей, сквозь щель между занавесками медленно, как циркуль, обводит своими лучами, один за другим, купе под неторопливый, размеренный перестук колес. Или то, что муха ходит по стакану, а не ползает (хотя в "Даре" она все-таки ползет). Но здесь, в этой диспропорции ощущений есть большая опасность. Поскольку зрительные ощущения -- самые абстрактные из всех пяти (так как их почти нет особенно приятных и решительно неприятных) -- и, кстати, мы о взгляде и мысли недавно писали,-- то нельзя застраховаться от замены зрительных ощущений умозрительными. То есть не вспомнить и не представить, когда пишешь, а выдумать. Ко всему прочему, когда это ловко придумано (а при бедности других ощущений внимания на этом много), то и оказаться потом бывает жаль. А это, в общем-то, кич (часто в виде антропоморфизма), так раздражавший Чехова, не в Набокове, правда, а в Горьком и многих других. Поэтому эпитеты, сравнения и описания у Набокова делятся на две главные группы.
   Первая из них -- это непосредственные описания природы, предметов и людей и впечатления от них. Среди них много неудачных. В одном только рассказе "Весна в Фиальте", который я только что прочитал и даже еще не закончил (ясно, что при нецитируемости у Набокова вообще не было других шансов попасть в мое сочинение) их по меньшей мере три. Например, комары штопают воздух над головой у кого-то... а-а, не над головой, а над мимозой (вот, даже цитаты хочется лучше пересказывать). Ясно, что это выдумано. Или "сугроб произвел ампутацию валенка" (то есть кто-то провалился). Это уж моветон, все равно как Клим Самгин не мог попасть ногой в "испуганные брюки" или как там же пар серой пылью вырывался из-под крышки самовара. (Я про эти штаны и пыльный пар читал лет тринадцать назад, не меньше, и так они и запомнились, я даже не выписывал; но такая цитируемость вряд ли делает честь.)
   ____________________
   *Талант художника в самом деле был у Набокова. Он и сам, вспоминая детские годы, говорит, что судьба, возможно, предназначала ему быть им.
  
  

Стр212

   Вторая категория, к которой относится большинство удачных описаний, -- это описание заведомо переработанных, вспомненных впечатлений* -- и это именно делает мемуары самым законным, самым блестящим жанром у Набокова. Это хорошо и когда речь идет о чем-то воображаемом (кроме воображаемых мемуаров), представляемом недопридуманными героями, или даже что-то материально-вторичное, прошедшее чью-то фантазию, чье-то искусство: слоны (на афише), "расставляющие чудовищно младенческие колени" -- талант, в сущности, критика, переводчика в самом широком смысле слова.
   Заслуги Набокова перед русским языком несомненны. Он действительно расширил его границы -- до пределов собственного таланта, конечно, весьма четко очерченных, но ведь о редком писателе и это можно сказать. Не обошлось без поражений: "улыбаясь и целуя осторожно, чтобы не разбить улыбки" (ib.) и, хотя в послесловии к "Лолите" Набоков и говорит, что наш язык docile, то есть послушный, податливый, "прилежный", со времен своей первой поэмы он прекрасно знал, как язык может высмеять, знал, что язык нужно подчинить себе, заставить работать на себя, так же как ясно мы только что заметили, что хорошего актера еще надо заставить хорошо играть. А на русском языке, из всех европейских, по крайней мере, труднее всего писать, как заметил Подросток. Но, кстати, Достоевский меньше всех имел право на такое замечание. На самом деле ему, как истинному победителю, даже в голову не приходило, что язык мог бы посметь сопротивляться. Для многих загадка, возмутительная даже, раздражительная загадка: как он достигал сильнейшего художественного впечатления , используя такой неестественный язык. Неестественный -- однако же он не отомстил ему ни единой "разбитой улыбкой".**
   ____________________
   *В том числе даже снов ("Подлинная жизнь Себастьяна Найта").
   Добавлю, раз уж я упомянул этот роман, цитату из него. Она как раз удобно подвернулась, чтобы отделаться от необходимости как-нибудь вежливо выразить, что если муж -- это мужчина под номером, то жена вряд ли на этом номере остановится; причин не будет. Мужчина, скажут, тоже. Но мужскую и женскую измену мы уже сравнивали. Вообще, как в политике нет никаких стандартов, кроме "двойных", так и тут, сколько бы слово ни "обобщало". Ну так вот: "The only real number is one, the rest are mere repetitions. For if I say "two" I have started to count and there is no end to it. There is only one real number. One. And love, apparently, is the best exponent of this singularity." Идея единицы.
   **Набоков эту улыбку, сам не заметив, перевел с английского, забыв, что русский не прощает того, что европейский, именно потому, что дает больше

Стр213

   В языке нужна смелость, и плохо, если писатель боится лишнего "бы" и вычеркивает необходимое, или, как писатель Витя, которому писатель Витя сказал "Запомни, Витя... и т. д., остановился перед необходимостью образовать деепричастие от глагола "пить";-- Набоков спокойно пишет "пья", и совершенно прав. Если нужно, то можно, по-моему, и страдательный залог от непереходных глаголов образовывать, как в английском, и независимый причастный оборот, так чтобы сошло и (как там у Чехова?) "подъезжая к сией станцыи и высунувшись в окно, у меня слетела шляпа". Свобода языка (свобода, читатель, не аллё--алло) это свобода мысли. И может быть, "образностью" Набоков пытался прикрыть голый тревожный каркас (кажется, я сам втянулся в его стиль) мыслей, наблюдений чувств ("как часто бывает, пошлость, неизвестно к чему относившаяся, крепко обвилась вокруг воспоминания, питаясь его грустью" -- там же), но так же неудачно и неловко, без веры в серьезность этого занятия, как сюжетами и персонажами.
   В результате этого расширения, выхода из знакового закоулка языка, куда мы привычно прячемся от реального, чуждого нравственной оценке мира, из уютных форм, обкатанных, точно зеленый бутылочный осколок на пляже, язык становится авторским, своеобразным, иногда --что естественно -- даже похожим внешне на автора, и у Набокова он какой-то бликлый (от bleak), то есть не столько чистый, как вымытый, открытый холодному ветру и дождю, какой-то внутренне сосущий и немного растерянный -- я повторяю, именно язык, не глядя на то, что им описано, хоть свидание двух молодых влюбленных в виду безмятежного счастья теплым летним вечером под берлинскими липами, "пахнущими медом". Важно не соблазниться принять эту своеобразность за цель. В языке все можно, пока ты смотришь на него, как на инструмент, а не материал. И надо верить в это, а не в то, что все сойдет. Правильно писал Стигмюллер, что правильный переводчик "takes it for granted, as a kind of a postulate, that they (ideas, emotions, subtleties and shading) can all be reexpressed in English. His faith in his own language is such that he will never be tempted to excuse inadequacies by pointing to its inherent lim�tation; he will blame only his own human fallibility���
   ________________________________________________________
   свободы (и это должен знать переводчик: чем больше свободы, тем больше ответственность; один из них сказал, что предпочитает переводить стихи, потому что там размер задает рамки; это правильный). Так слишком свободный ребенок рискует каждый день приходить домой с синяком или царапиной или разбитой улыбкой.
   "принимает в виде постулата, что эмоции, идей, тонкости и оттенки могут быть перевыражены в английском. Его вера в свой язык такова, что он никогда не подвергнется соблазну оправдать несовершенства перевода сущностными несоответствиями и ограничениями; он будет винить только

Стр214

  
  
  
  
  
  
   Писатель Набоков, несмотря на то, что обычно думают о "Лолите", был довольно безразличен к теме "мужчина--женщина", то есть в общем-то, сохранил романтические представления (тоже, может быть, рожна не хватило). К тому же он и начал, когда золотой век или период литературного злопыхательства в отношении женщины и у нас и на Западе, почти одновременно, кончился. У нас в 1905 или 1917*, у них -- скорее из-за того, что женщины стали определять конъюнктуру (то есть как при этом оторвавшаяся от женщины культура могла не кончиться?). Хотя, повторяю, при известной ловкости можно сказать все -- должным образом и с должным эффектом. Сказал же Моэм в конце 30-х, что изображать женщину без заднего прохода -- это художественно верно, потому что все, что есть в женщинах интересного и загадочного, объясняется хроническими запорами. И ничего, женщинам понравилось. Всякое "приятное свинство"** будет иметь у них успех, если только иметь желание и умение сделать свинство приятным. Да ведь и Чехов тоже прописывал женщинам от вдохновения слабительное (самому-то не надо было)***. Или Моэма же Каталина -- средневековая девушка, чудом исцелившаяся и опекаемая лично Божьей Матерью: понадобилось же ему зачем-то написать, что она ради мягкости кожи мыла руки в собственной моче. Что это -- именно это -- могло добавить образу или дать читателю, кроме проверки рвотного рефлекса? Не сочтите меня чистоплюем, но такие вещи только разрушают художественное
   ________________________________________________________
   собственную неспособность".
   *Вместе с литературой. Набоков, Катаев, Булгаков -- это волна, которая упорно, почти не двигаясь вперед, толкает перед собой полоску пены, катится по отступающей от берега особенно сильной волне. И только -- мучительно, отчаянно долго -- подобрав ее под себя всю, ей хватает сил на два вершка.
   **Выражение Горького, альтернатива "героическому материнству" -- второму из двух возможных для женщин путей.
   ***А старец Зосима делал то же самое по обратной, вероятно, причине, то есть искренне. И в этом разница между священным старцем и скептиком-атеистом. И кстати (кстати! -- подлинно нет ничего святого): то, что Чехов перед смертью причастился шампанским -- это воспринимается словно бы так и надо, никто и внимания не обратил, будто бы тут и вопроса никакого нет. Две стороны интеллигентности.
  

Стр215

   впечатление, именно потому, что заведомо антииндивидуальные явления (в частности физиологические -- еда, секс, опорожнение желудка, чесотка и вонь от подмышек) плохо способны быть не только предметом искусства, но даже его фоном*. Женщинам простительно этого не понимать, но спекулировать на этом... Конечно, с этим принято спорить и утверждать, что все может быть предметом искусства, и приводить примеры, всегда одни и те же. Но это, замечая исключения и не замечая правило, говорят те, кто шалости или хулиганство художников (так к ним и относящихся) способен принять за искусство, тайные ценители искусства как возбудителя павловских рефлексов.
   Сознаюсь, впрочем, что отчасти мое возмущение моэмовской грубостью -- это возмущение носителя более богатого языка. (За некоторым исключением разве что для глаголов: у них каждый свисток свистит, потому что он свисток, а не только свисток -- потому что свистит, как у нас. То есть глаголы у нас более и чаще выражают само действие, а не предмет, поэтому получается менее компактно, хотя особых проблем тут нет.** А вот как
   ____________________
   *О. Уайльд, "The decay of lying": "As long as a thing is useful or necessary for us in any way, either for pain or for pleasure, or appears strongly to our sympathies, or as a vital part of environment in which we live, it is outside of proper sphere of art". Тут следовало бы закончить цитату, но ее продолжение дает отношение к столь же интересующей нас связи с "духовной красотой": "The only beautiful things, as somebody once said, are the things that do not concern us. It is exactly because Hecuba is nothing to us that her sorrows are such an admirable motive for a tragedy". Насчет Гекубы он несколько погорячился, особенно учитывая, что там же он написал, что "the brotherhood of man is no mere poet's dream, it is most depressing and humiliating reality", причем brotherhood именно в психологическом смысле. Сделав это "confession" (в том, что "all of us made out of the same stuff"), он утверждает, что в литературе мы требуем прежде всего distinctions, которые, однако, бывают только случайными: в одежде, тембре голоса, религиозных воззрениях и т. д., но при этом недоволен романами, в которых читатель незаинтересован судьбой героя ("Who cares what happens to them?") Видите, какая путаница? К тому же -- под вопросом, насколько сама красота является "a vital part of environment".
   **Даже, пожалуй, есть преимущества: наш глагол-действие (то есть универсальный, для разных предметов) более точен, разнообразен и не провоцирует жестикуляцию. Впрочем, я согласен, что в общем английский глагол, хотя он, даже в форме наречий и причастий, не компенсирует зияющих недостатков английского прилагательного (да и существительных почему-то тоже маловато, даже в написании: "Across the still stream still

Стр216

   перевести "умойся, батюшка" из "Скверного анекдота" или "-- На бастиончик?" из "Севастопольских рассказов"?)
   Не один Моэм, конечно, засветился. Хемингуэй для маскировки романтизму напускал*. Фолкнер, Маркес... да, в общем, все. Даже индифферентный Уэллс, описывая в "Острове доктора Моро" возвращение местного населения к первобытному состоянию, не удержался заметить ("к своему удивлению", с понтом), что женщины первыми отказались от человеческих приличий, причем даже принципиально, с накопленным возмущением против такого насилия. "Some of them -- the pioneers, I noticed with some surprise, were all females -- began to disregard the injunction of decency -- deliberately for the most part. Others even attempting outrages upon the institution of monogamy". Издеваются над отсутствием чувства юмора... Но главное, филистерство** осуждают. У Фолкнера в "Каркассонне" есть фраза "Женщины ведь так благоразумны. Они научились жить, не смущаясь реальностью, оставаясь непроницаемыми для нее". А другой рыцарь, Себастьян Найт у Набокова: "She was one of those rare, very rare women who do not take the world for granted and who see everyday things not merely as familiar mirrors of their own feminity. She has imagination..."***
   Конечно, за всем этим стоит разочарование, часто прикрываемое юмором. Если взять пару томов Чехова и провести статистический анализ (а он писал рассказы, поэтому героев достаточно для статистики), то на одну положительную героиню окажется не меньше десятка отрицательных -- злых, сварливых прелюбодеек, клятвопреступниц. Причем положительные героини -- это, скорее, те, кого в мужском разряде мы отнесли бы к обыкновенным, слабым людям. Самое опасное: нельзя ведь сказать, что они
   ________________________________________________________
   another still was standing", три still, включая самогонный аппарат,-- Фицджеральд пошутил; хотя это не исключает безуспешных поисков русского аналога; вообще, богатство слова, которым так гордятся англичане -- это бедность языка; Ку!), выразительней и свободнее русского -- biting back her secret tears (подручный пример).
   *Кстати о языке скептиков и насмешников. Хемингуевские патетические, крутые фразы на английском же языке для русского глаза звучат ужасно наивно.
   **Первым это Шопенгауэр вымолвил. К "правильному отношению к женщине" надо добавить еще и сочувствие.В каком плоском мире им приходится жить. Гаданье, колдовство -- какие жалкие проявления материализма. Господи! Все ужасы загробной жизни -- сладкие сказки в сравнении с дьявольщиной ее отсутствия.
   ***Кстати, отсутствие или rarity у женщин imagination, то есть воображения, не только не мешает, но даже способствует "сохранению романтических представлений".
  

Стр217

   -- каждая из них -- недостоверны, -- иначе это не была бы хорошая, объективная литература. А если учесть, как мы говорили, что каждое произведение искусства -- само по себе, то статистический подход может показаться неубедительным*. Но мы ведь говорим не о литературе, а об авторах, конкретных живых людях, живших в определенное время, и о каких-то общих явлениях мужской психологии.
   Преждевременное старчество или мозговое утомление подчеркивается возникшим в литературе идеалом тихого ребенка**, "смиренной женщины" взамен идеала Иванушки "коня на скаку остановит". Беспомощна "Жена", зато активна "Супруга". "В Овраге" -- активная Аксинья и ерундовая Липа. По пяти "Попрыгуний" приходится на каждую "О любви" или "Даму с собачкой" -- да и то в последних никто ведь добра не делает. Жена и дочь профессора из "Скучной истории" -- разве это не реплика*** жены и дочери
   ____________________
   *По той же причине неубедительны оказались рассуждения Чехова в ответ на письмо Киселевой с упреками за то, что в "Тине" он изобразил сплошных негодяев и негодяек. Чехов выставлял то, что для реалистичности нужно изображать не только святых, и это было бы все равно, что от Левитана требовать не писать грязной коры и жухлых листьев. Всякая картина имеет раму. История может оканчиваться тремя точками, но рассказ должен быть закончен. (И кстати, припомнил я потом, он сам в письме кому-то объясняя что-то о "Скучной истории" говорил, что художественное чутье подсказывает необходимость в финале подобных расшатанных рассказов концентрировать (напоминанием) внимание читателя на всем рассказе в целом. То есть некоторым искусственным приемом добирать необходимого качества целостности (которое в других жанрах создается своими средствами: в эссе, допустим, или в -- не знаю как точно назвать -- описательных рассказах, рассказах-настроениях, из которых парочка отличных есть у Бунина, или в стихотворениях (там это почти всегда) или в музыке (тут напротив, к сожалению, есть манера делать составные произведения, без общей и, простите за вульгаризм, закругляющей темы: кто, например, помнит вторую часть "Лунной сонаты"? -- кстати говоря, я и в первой части ничего лунного не вижу; мне кажется это пошлой придумкой, не имеющей отношения к Бетховену).)
   **Вот какой был идеал, а вовсе не "идеал друга-жены и матери-ментора", -- если речь идет в самом деле об идеале женщины, а не об идеальном средстве от нее избавиться. И это сам Розанов заметил, так что опять: "читаешь, все хорошо, а потом аннигиляция".
   Для дружбы, по-моему, нужен друг, а не жена и не дети.
   ***Три года спустя.
  
  

Стр218

   из "Смерти Ивана Ильича", и даже в похожих обстоятельствах*? Почти не встретишь (разве что в Катерине Измайловой -- и то в начале еще периода утомления) восхищения женскими злодействами (зло но действами), хотя мужскими -- сколько угодно.
   Истинно положительные героини -- те, чей характер и поступки, а лучше их отсутствие соответствуют именно детскому развитию. Таким персонажам сочувствуешь, жалеешь, даже прощаешь, если надо. Во всяком случае, они достоверны, ибо писатели, хотя бы подсознательно привели в гармонию детскую психику и детское поведение**. С другой стороны, Ольга из "Обломова" вышла таким трупом, что даже Чехов стал плеваться и вычеркнул Гончарова из списка своих авторитетов (жаль, что слишком долго искать это место в его переписке). Но я не думаю, что Гончаров унизил Веру из "Обрыва", чтобы придать ей жизни или только ради драматического эффекта (в любом случае это не получилось)***. Скорее это месть. То же в "Идиоте". Ладно, зарезал Федор Михайлович взбалмошную Настасью Филипповну, но зачем в эпилоге (в эпилоге! для сюжета это явно ноль, зато не ноль, чтобы оставить за собой последнее слово) ему понадобилось унизить Аглаю браком с авантюристом-полячком, католической исповедальней, исступлением и членством в каком-то заграничном комитете по восстановлению Польши -- то есть тем, что сам автор так искренне презирал? Чтобы напоследок скорчить рожу, как один из призраков комедии "Ревизор", то есть подпустить абсурду? Но разве не большим абсурдом было бы счастливое замужество Аглаи и куча здоровых ребятишек? Достоевский ведь даже не Диккенс, и не далее, как в том же "Идиоте"....................................**** (разве что он сделал еще шаг и абсурд превратил в абсурд). Да и с Карениной можно было бы помягше...
  
  
  
  
   Почему произошел отрыв? Трудно сказать. Механизм неясен. Но если отойти от дурного взгляда на мозг как объект, и рассуждать не эмпирически, а логически, то ясно, что раз отрыв произошел между полами, то и
   ____________________
   *Жених дочери там еще был из стандартного набора.
   **Одна из причин, по которым мужчины вообще предпочитают молодых.
   ***Так же не получилось возвысить благородство и придать жизни тому медвежонку, который женился на Вере -- такой же безвкусно-противный и подрывной персонаж, как и Марк.
   ****Вот и забыл. На следующий же день забыл, при чем там был Идиот и Диккенс, какую цитату хотел вставить.
  
  

Стр219

   объяснение нужно начинать искать в поле. Это начало может быть совсем несложным (точнее, несложным можно удовлетвориться). Женщина куда более непосредственно связана с малолетним ребенком, и физиологически и социально, по роду занятий -- то есть опять же через физиологию, меньшую физическую силу и т. д. Следовательно, интеллект ее должен быть таким, чтобы обеспечивать достаточное взаимопонимание с ребенком и возможность обдумывать за него некоторые вопросы -- безопасности, здоровья, питания. То есть в голове у нее должен быть такой же знаковый коктейль, хоть и застывший уже, что и у ребенка. Те, кто увидит в этом намек на пещерные времена и почувствует себя задетым, могут возразить, что тогда и интеллект мужчины-охотника развит лишь настолько, чтобы изучать повадки зверя и проникать в его психологию, и разве только немного больше, чтобы изготовить силки. Но, кажется, после того, как мужчины начали делать космические корабли и атомные бомбы, трудно стало вообще говорить о разумном применении интеллекта -- только потому и возник вопрос о целях эволюции. К тому же, применить охотничий инстинкт (если этот инстинкт преимущественно мужской) удается теперь не чаще, чем инстинкт собирательства (пришвинская "женская жадность"; елань! палестина!!), в то время как носить современной женщине нужно носить все те же девять месяцев и грудью кормить и рожать по старинке. И велика ли разница, одевает ли мать ребенка, чтобы не простудился, в шкуру мамонта или в синтетическую куртку (и во все тот же натуральный мех). И таблетками мы еще не питаемся, хотя нам обещали. Не знаю, сколько в бытовых предрассудках здорового женского консерватизма, и почему для женщин самый очевидный путь к эмансипации заключается в отказе рожать (может быть, они и правы), но ясно, что пойдя таким путем, мы скоро все окажемся свободны (по крайней мере, женскоэмансипированные народы). Но если мы согласны, что "лучше, конечно, помучиться", то рожать надо хотя бы по одному, а к этому надо быть готовой, и тут что один -- что десять.
   Мы не разделяем вульгарных (примитивных) представлений и не ограничиваем возраст, требующий материнской заботы младенчеством. Но все равно это детство. Интеллект женщины не может значительно выйти за пределы уровня тех лет, когда дети научаются правильно одеваться по погоде, знать где и как получить еду и чего следует беречься. В наше время это как раз тот возраст, когда внимательные родители перестают бояться, что их ребенок вдруг бросится через дорогу на красный свет*. Более умная
  
   Вы спрашиваете, что такое критический возраст брака? -- вот это он и есть. То есть когда женщина может подыскать другого отца для другого ребенка. Может и, вполне вероятно, начнет, если она отрожала достаточно

Стр220

   женщина (и даже, увы, в тех крошечных примерах, которые мы имеем) так же, как и мужчина, перестает искренне и, значит, эффективно интересоваться потребностями ребенка. Обычно таких женщин называют как раз дурами (видимо, за сопутствующую бесхитростность), но несмотря на возвратно-вращательные движения указательных пальцев, правды некуда деть: синий чулок действительно более интеллектуален. Как игра природы это допустимо, но не более. Благо, это не наследуется, поэтому если не мамка, так бабка. (Бывает, что ни мамки ни бабки и это как раз наследуется, но это не интеллект.) В самом деле: чуть проявись у женщины самый небольшой талантик -- и дети побоку. Это значит, что мозг женщины действительно на пределе.
   ________________________________________________________
   рано (Толстовский термин; вспомним, как он описывал этот женский период в "Крейцеровой сонате") и может встретить этому хотя бы некоторое приемлемое для нее поощрение. Вместе с этим наступает и охлаждение к детям -- увы, менее атавистическое (из-за, опять же, неизменности интеллектуальной функции), чем материальная зависимость от мужа. Воспитательная роль женщины ограничивается, да и должна ограничиваться (возможно как должно -- только в полной семье) младенчеством и ранним детством, поэтому и длительный брак ей не нужен (потому, что и ребенку постарше не нужно, чтобы с ним становились на одну доску; не хотят больше дружить). Брак с единственным ребенком почти обречен. Женщинам нравится теория множественности браков, сильно пропагандируемая сексопатологами, у которых в религии Бог-мать или "sacred feminine", по выражению мистера Брауна (и вообще, "до дури думающими о штуке, не болтающейся между ног", по выражению поэта): первый муж намного старше, второй намного младше, третий ровесник и т. п.
   Интересно, что ребенка может и не быть, а критический возраст брака останется таким же и по той же причине -- вот как это серьезно. И недостаточное количество детей (согласимся, что природа не предназначала только одних или двух родов на женщину), то есть временная разорванность между последним ребенком и первым внуком, перерыв в естественном и эксклюзивном занятии или отстраненность от него (как это часто бывает), влечет за собой серьезные психологические проблемы и даже психические расстройства (вспомним бездетность ведьм). Не надо бы мужчинам это поощрять, приспосабливаться или, в лучшем случае, предлагать проверенные, но мужские средства. Конечно, женщина дурит не только от безделья, но и от нервного и физического истощения (тринадцать детей Софьи Андреевны был, конечно, явный эксцесс; да и "злая жена" заслуживает снисхождения), но три-четыре ребенка каждые три-четыре года -- это как раз то, что нужно.
  

Стр221

   развития, как физические силы у догоняющего*. В то же время мужчина остановился, поджидая женщину, и только ищет, какой бы очередной глупостью занять свои вакантные мозги.
   Временное или современное не должно противоречить постоянному. Можно сколько угодно иронизировать над мнением о себе воспитательницы, которая сама недалеко ушла от ребенка, но это именно то, что нужно ребенку. И есть дополнительная уверенность, что это не изменится. Вы никогда не задумывались, что женский пол вовсе не современник мужскому? Если, как это повелось с незапамятных времен, женский брачный возраст был в среднем на четверть меньше, чем мужской, то женщина в своем роде на четверть совершеннее, мужчина. Все мужчины отсталые! Вот! Интересно, что сказал бы на это лектор общества "Знание"?**
   ____________________
   *Может показаться, что современная женщина одичала по сравнению с Татьяной Лариной, знавшей три языка и умевшей на клавикордах. Но это совсем другое дело и другие причины. Интеллектуально женщина действительно развивается. Только без микроскопа этого не разглядишь. Да и по какой шкале измерять -- неизвестно (и получается, что предшествующее утверждение имеет права предположения). Как тут удержаться от более очевидных относительных сравнений с мужским развитием (то есть с общим развитием человечества)? Персонаж "Ариадны" так и говорил, что женщина превращается в животное.
   **Чтобы узнать, до какого возраста женщина развивается умственно (а это общее развитие индивидуума, которое, повторим, мы не считаем обоснованным разделять на духовное, душевное и пр. и пр.), обратите внимание, с какого возраста девочки ее мать норовит стать ей подругой. Точно с момента полового созревания, то есть когда признает в ней женщину. (Боже, какое узкое понятие! -- у них самих; а мы-то думаем...) Это значит, что "прибавочной стоимости" практически нет, нет остатка, который, как того требует культура, мог бы накапливаться от поколения к поколению. И значит, более частая смена женских поколений оставляет место только для физических мутаций, причем как необходимую потенциально возможность, обходя и в этом собственно женскую составляющую, так как вариативность обеспечивается мужским генетическим материалом и физиологической функцией размножения в неизмеримо большей степени, а культурное развитие от этой скороспелости только страдает. Весь женский пол окажется в конце концов, при рождении новой Евы, "тупиковой ветвью эволюции", потому что обречен отставать в каждом поколении и может сокращать расстояния до мужского только в условиях, как наблюдается сейчас, деградации высших духовных проявлений, а это, хотя и допустимо в качестве временной меры (в ожидании Евы), но общему направлению эволюции конечно не соответствует.

Стр222

   Но даже догоняя отсталого мужчины, женщина не может бросить ребенка (без различия пола, естественно -- ведь пока человек не начал размножаться почкованием, мальчик должен выжить и потом принять участие в передаче наследственности). Отсюда акселерация. Надо признать, что нам неизвестно, почему (точнее, как получается), что девочка--акселератка выходит умнее своей мамы, в то время, как акселерат-мальчик гением не становится. Далее. Те, кто приписывал акселерацию улучшению физических условий (а иной точки зрения я не встречал), отсутствию тяжелого труда и более калорийному и витаминному питанию, вряд ли смогут объяснить, почему она продолжается (может быть, только несколько стабилизировалась, как всякий процесс, который после первого толчка идет в нужном направлении), при том, что дальнейшего улучшения условий жизни не происходит, а питание, пожалуй, даже ухудшилось, не говоря про СО, ультрафиолет и пр*. Можно бы поискать специфический физический фактор, подходящий по времени. Например, для маленьких зеленых астрономов наша Земля -- это радиовзрыв в десятки тысяч раз. Но и о таких открытиях что-то не слышно: слишком ясно, что это должно подтверждаться экспериментом. Могу предложить еще одно: объяснить изменение психических функций (кое-кто говорит, что оно было) тем, что человечество (в массе) полтора века провело под тиканье часов, от колыбели до смертного одра. Сходят же люди с ума и даже умирают от капанья воды -- если бы не факт, на слово бы не поверили. А когда часы стали электронными**, люди скоренько выдумали барабанную замену той же частоты -- рок и поп. (Вот и сейчас сосед по даче, зараза, уже четвертый час -- убить мало -- синхронизирует свои мозги через транзисторный бум-бум*** -- рвет, обрывает мысль, оставляет самые
   ________________________________________________________
   Принимая во внимание, что все это показатель развития и каждой отдельной женщины, можно почувствовать, что поздние роды синих чулков -- умышленная жертва природы, явный физический ущерб -- более важному, оказывается. (Иначе пропадет все? или не полшага назад, а несколько тысячелетий?)
   *Наблюдаемое "помолодение" болезней может и не быть следствием экологии, а лишь признаком того, что акселерация -- это обычная жертва виду.
   **Это точно тот момент, когда барабанами сменился поросячий визг на радио ("the process of thought satisfactory replaced by swine-toned radio music"; "Bend sinister", Nabokov) -- начало восьмидесятых, пожалуй, не так уж давно. Тогда было еще replaced, теперь beaten out.
   ***И музыкальный такт здесь ни при чем (как и морской прибой, например). Надо законодательно запретить относительные звуковые пики определенной величины и частоты (с которых и начинают "новые композиторы", не знающие нот). И вы заметили, чем бездарнее, чем меньше

Стр223

   коротенькие буржуазные отрывки -- и возникнуть и выразиться между двумя бумами -- выколачивает мысли, как пыль из ковра. Страшно подумать что у него там в голове, если ему это нужно, чтобы напомнить себе о собственном существовании. Не удивлюсь, ничему не удивлюсь.) Или тем, что изменились предметы и характер предметов (а может быть, и характер знаков), на которые направлялось внимание людей: воздействуя через свет и органы зрения на наше сознание, предметы сами претерпевали изменения. Без мистики так и должно быть,-- действие равно противодействию (новая теория сглаза). Авиценна ошибался, что глаз не излучает. Право, когда смотришь на старые или старинные предметы, особенно если на них смотрело много людей в особенном состоянии, то это прекрасно чувствуется (хотя это вовсе не прекрасное чувство). Как-то это на поверхности сосредотачивается, -- может быть, это и есть идея поверхности.
   А вот еще предположение, касающееся акселерации и хорошо поддающееся проверке (буду рад опровержению). Если наша теория об источнике акселерации верна, и если отказаться от плоского взгляда и рассматривать срез общества в третьем измерении... -- не могу придумать закругление фразы; так всегда, когда оставляешь на следующий день (соседа, заразу, не выдержал-таки).
   Когда Гюйгенс представил на рассмотрение волновую теорию света, один остроумный оппонент (действительно остроумный: до такого и так сам Гюйгенс, может, не додумался бы) спросил: значит, если светить на лист бумаги с двумя проколотыми дырочками, то с другой стороны, там, где два световых конуса пересекутся, должно быть черное пятно? Все рассмеялись, но опыт быстренько устроили, и оказалось, ко всеобщему удивлению, что черное пятно есть. Вот так бы и все теории доказывать. Такие бы теории предлагать, и дай бог глаза, чтобы видеть то, что мы видим.
   Акселерация -- явление недавнее (как и явления, связанные с ней), и если мы правильно понимаем ее цель, наиболее заметно она должна проявляться в тех семьях, где 3 - 4 поколения не было разводов. Это, конечно, упрощение, но наука требует проверяемых параметров*. Я предпочел бы говорить не о разводах, то есть не о формальном сожительстве, но такую поправку можно
   ________________________________________________________
   мелодии, тем больше бум-бума. Хорошую музыку даже самый современный автор бум-бумом давить не станет. И даже когда эти песни переделывают (ну кто кроме бездарей будет этим заниматься?), то все сводится к добавлению бум-бума и, обычно, увеличению темпа -- до частоты сердечных ударов. Чтоб вы...
   Следует обратить внимание, что акселерация -- это не прямое следствие "семейных ценностей", а вызванного ими чрезмерного развития мозга, поэтому акселератов больше у интеллигентных родителей. Это эпикриз, а семейные ценности -- анамнез.
  

Стр224

   сделать только в отношении частных случаев, поскольку каждый считает себя достаточно осведомленным -- а статистике это не поддается (голосования, опросы и социология -- это не наука, а разновидность психиатрии). Дело в другом: отсутствие развода (если ребенок с самого начала не лишен семьи матерью-одиночкой) почти всегда означает совместное проживание отца с детьми, а это будет иметь значение основной важности, даже если муж -- подкаблучник.
   Тем не менее, если у читателя нет статистики, связывающей сантиметры (просто как самый очевидный признак) с брачными свидетельствами (как нет ее у меня), то пусть каждый, чтобы помочь себе, вообразит этих 14-15 летних мальчиков и девочек ростом по 180-190 см. и вспомнит их родителей -- своих знакомых и родственников. Разумеется, не имеет значения, живут ли вместе родители самих акселератов последнего поколения (акселерация, как мы ее понимаем, должна быть наследственной, а не воспитываться, как хорошие манеры). Иначе говоря, акселератами становятся дети из хороших семей, а наследственная безотцовщина остается малорослой.
   Меня могут обвинить в недобросовестности. Например, скажут, что дело не в разводах, а в пьянстве, которая является общей причиной и для разводов и для плохой наследственности. (Любимое занятие философов, начиная с Платона -- выдумать для себя удобные возражения). Но почему причиной? Может быть, следствием? -- это столь же вероятно. А порочный круг, понятное дело, не годится для объяснения чего-то вне себя. И, кроме того, сомнительно, чтобы пьянство могло быть действительной причиной разводов ("пьяница любит жену, но не может удержаться...") или в самом деле дурно влияет на наследственность (за исключением отношений с водочкой же) -- по крайней мере, в столь малом числе поколений (напомню, 400). Это у греков был не более чем предрассудок (живучесть которого, как и любого другого, страх и перестраховка) -- запрещать молодым пить на свадьбе. На самом деле генетический материал защищен лучше всего в организме, гораздо лучше самого организма. (Самое уязвимое -- мозг.) Это понятно: природа предпочитает расстаться с индивидом, чем позволить ему передать мутацию. Этот материал способен без повреждения выдерживать космический холод (что дало Вернадскому идею панспермии), а уж от такой естественной вещи, как алкоголь защищен вполне надежно. Это не догадки, а вполне доказанный научный факт, замалчиваемый единственно ввиду антиалкогольной пропаганды: пугать чем-то надо же, а пугать потерей высшего цвета, самых тонких проявлений мысли и чувств -- это, сами понимаете, не для массовой работы. Также является научным (да и бытовым) факт, что алкоголизм передается генетически. Это тоже не очень афишируется, так как снижает личную ответственность и дает убедительный контраргумент. Хотя это могло бы кое-кого заставить поостеречься... с той

Стр225

   же эффективностью, как капля никотина, убивающая лошадь*. Ведь если хочется...
   Тем не менее, в потомстве алкоголиков действительно нет акселератов. (Чем это объяснить? Да, это уже не удобрый вопрос... А, вот, понял.) Но это объясняется тем, что наследственно передаваемый алкоголизм, разрушая мозг (чрезмерное развитие которого и есть, напомним, причина), делает акселерацию ненужной. А природа не делает ненужного -- во всяком случае, в больших масштабах. Мужчина-алкоголик и так близок по уровню к жене, почему это увлечение очень часто становится семейным при самой трезвой наследственности у жены. Вообще, мужчина-алкоголик, или, лучше сказать, пьющий мужик, если только он сохраняет возможность общественно функционировать (то есть остается на уровне так называемого бытового, хотя бы и безобразно обильного пьянства)** -- самый подходящий, самый складной супруг, добытчик и подкаблучник***. Если ругнется матом -- жена ему снизойдет****. Если жена изменит -- он ее простит.
   Я еще и потому настаиваю на "разводах", что несчастные случаи и даже смерть на войне могут не иметь большого значения, если вдова ведет себя прилично. Разведенная же -- это другое даже понятие. Может показаться, что я противоречу тому, что говорил о роли мировых войн. Но мировую войну отличает такое количество, которое сопровождается потерей регенеративных способностей социума*****, и кроме того, я ведь не говорил, что войны были причиной акселерации. Конечно, мы дошли до такого состояния, что даже война (после которой надо, конечно, вводить многоженство) в отношении к "противоположному полу" и мужчинам и женщинам может показаться лично-привлекательной ситуацией, именно в смысле уменьшения "противоположности" и увеличения сотрудничества, взаимной помощи, и зависимости друг от друга, очищению отношений благодаря определенности и незаменимости ролей. Хотя все это больше похоже на модную операцию по "восстановлению девственности", эта идея очиститься возвращением к началу. Что ж, тьмы низких истин... Нам уже еще очень далеко до мечтательных картин чеховского артиллериста, который тоже, в конце концов, оценил их так же, как и мы, то есть "восстановление девственности". У женщин это большей частью от потерянности, у мужчин с
   ____________________
   *Это еще какой пример должен быть, чтобы преодолеть правильность домашнего, родного.
   **Совсем недавно читал где-то, что при одних и тех же занятиях и должностях заработки пьющих выше, чем трезвенников.
   ***Комические вспышки "мужской гордости" только способствуют.
   ****Опять о страшной воспитательной силе грязных простыней.
   *****Хочу здесь напомнить наше "сожительство по образцу брака и наоборот".
  

Стр226

   отчаяния освободить свой задавленный пол, предъявить гордые требования к женщине и семье. Но ведь еще с большим успехом их можно было предъявить лет сто назад, во вполне мирные чеховские времена. Война, однако, дает иллюзорную возможность сочетать эти требования с упрощением требований к себе -- в патриотизме женщин, идущих служить в армию или в таком же, но послевоенном искусственном повышении спроса на себя у мужчин. Все это довольно нечистоплотно, потому что в первом случае ничего не гарантируется мужчине, во втором женщине и в обеих случаях потомству. Ни войны, ни даже мирные поездки в Иваново вовсе не нужны, чтобы довести уровень фактических сирот до военного уровня, хотя война может этому содействовать, провоцируя в войне полов одну из сторон неожиданным преимуществом (начиная с численного)*. Таково еще одно специфическое проявление борьбы частного с общественным.
  
  
   Итак, как видно из подсчета поколений, женщин нельзя назвать отсталыми. Лучше этот спортивный термин заменить "развитием". В нем как-то меньше времени, а точных терминов в нашем деле нет. Однако и слова NN из "Скучной истории" о средневековой отсталости женщин имеют свой резон**. Повторив в онтогенезе филогенез (который нет никакой причины ограничивать эмбриональным развитием), природа -- или всевышний -- подарила нам не только намек на происхождение вида, но также биологический, а следовательно социальный, исторический прогноз. Вполне возможно, что именно средние века (века гармонии в отношении мужчин и женщин)*** соответствует подростковому возрасту****; "продолженность
   ____________________
   *Была ведь еще задача, просто полезная для природы, а не только спасение тупостью человеческого вида: сократить прирост населения -- через межполовой перекос превратить человеческое общество в стадо, и таким образом снизить рождаемость (это все-таки снижение даже при осеменительской страховке), а еще больше выживаемость детей.
   **"Женщина так же слезлива и груба сердцем, как в средние века" -- какой контраст с гусарским "женское сердце нежнее мужского"!
   ***В отличие от золотого века -- жутких чеховских времен, когда мужчина вздумал перестать играть перед женщиной, играть с нею вместе в одном представлении, перестал быть для нее важным и потерял ее уважение.
   ****И тогда выходит, что период от средних веков до возникновения "мужского класса интеллигенции" это, может быть, те год или два, отделяющие мальчика и девочку от юноши и девушки, когда даже для психологов становятся заметны "резкие половые различия в вербальных субтестах".
  

Стр227

   филогенеза" позволяет использовать самоанализ -- главный инструмент в нашем главном деле, самосовершенствовании. Подростковый интерес к средневековью неслучаен, так же, как и первобытная хватка младенца (игрушка как орудие), первое искусство в трясении погремушки и первая наука в любопытстве прикладном (пальца) и теоретическом (рассматривании)*. Иначе говоря, исторический период имеет аналогию в развитии личности (с памятью биологической), начиная от рождения, появления на свет, первого взгляда и сознания своей особливости.
   Когда данных слишком много, почти невозможно найти метод -- и в самом деле, до сих пор его не было. Но метод необходим (и присущ человеку), поэтому каждая наука, искусство и религия насильственно ограничивали базу данных. Чтобы найти исходную точку опоры, не приходится брезговать ничем -- пусть даже непринципиальным. Те скудные, найденные ощупью, но уж несомненно-научные, установленные нейропсихологические различия мужчин и женщин -- это указание естественного пути развития человечества. Понятие вида, человеческого вида очистится от всякого небиологического значения. Редукция, которую мы наблюдаем последнее столетие и которая возникла после исчезновения противодействия силе, возникшей, конечно, на развилке, в те же средние века (соответствующие началу заметных различий функций знака у девочек и мальчиков) и пропорционально нараставшей,-- назовем ее, в нашем аспекте, допустим, демократией -- будет преодолена исконным методом всякой эволюции, разделением и специализацией**. Истинная демократия будет заключаться в том, что человечество разделится не по биологическим признакам, не по расам и даже не по национальным государствам, не на плебс и родовую аристократию, а -- и, будем откровенны, это совсем противоречит нынешним понятиям мстительной от собственного ничтожества демократии -- по интеллектуальному признаку. Это не "проектирование масонской ложи" или аристократии нового типа, как у Версилова в "Подростке", потому что, наконец, будет преодолена связь в роде между наследственностью генной и наследственностью воспитанной
   ____________________
   *Несложно согласиться, что наука, развитие которой зависело бы от женщин, вполне могла бы теперь достигнуть средневекового уровня
   **Напомню, Чехов считал прогрессивным не допускать женщин до общественной деятельности. Причем тогда он мог еще только догадываться, что лишить женщин права избирать -- это почти единственный способ обеспечить им право быть избранными. (Запретить избирательное право для женщин -- это и есть умом дойти до того, чтобы не подпускать женщин к общественной деятельности -- вещь вполне прогрессивная, по мнению Чехова.)
  
  

Стр228

   (хотя называть их одинаково так или информацией дает право лишь представление о передаче). Может показаться, что я веду к одной из выдумок катающих сизифов камень своих мещанских, то есть вполне реальных представлений фантастов и футуристов*. Но тут есть одна совершенно новая и шокирующая деталь: разделение произойдет по линии полов.
   Как так? Ведь мы разделены, кажется, для того только, чтобы стремиться друг к другу, чтобы прилепляться, мы соединяемся... Соединяемся ли? Кажется, мы немалого добились. Ходим в один класс, обедаем за одним столом, садимся на один унитаз. Мы уже вернулись к младенчеству, когда вся разница в цвете пеленок. И при этом, словно онкомаркер, нарастающая враждебность, уже не отчужденность, именно межполовая, а не такая, как между надоевшими друг другу соседями или родственниками.
   Нет, не верится в эту особенность, как не верится в остатки галантного воспитания: пропусти вперед, уступи место, подай руку**... Упадет она, что ли, если ей руки не подать? Уступить место? Я, со своим радикулитом -- ей, .......... здоровой?! Если мне от нее ничего не нужно? Да и какое удержится галантное воспитание мужчин, если уже забыли, что означает галантное воспитание женщины. На реплику должен быть ответ, даже если это просто какая-то игра, какие-то роли, понимание которых, как обычно, дальше знака, дальше костюма не идет. Генерал и солдат, король и сапожник, бантики, косички...
   Это несерьезно. Мы единая плоть от рождения, мы греем друг друга. И разве мы не вместе продолжаем род человеческий? Муж для жены и жена для мужа, отец для дочери и дочь для отца, сын для матери и мать для сына. Представить, что рядом с тобой вызревает новый биологический вид? Ужасная мысль!
   Но напрасно дарвинисты ищут промежуточное звено. (Ищут и все ищут, вместо того, чтобы подумать, почему его нет,-- иначе давно бы нашли: всех динозавров раскопали, а тут всего каких-то двести тысяч лет.) И совсем
   ____________________
   *И что за интересное занятие: раскладывать и гадать, сойдется или нет тот или другой пасьянс социальной утопии, оставляя без внимания совершенно безвариантный, растущий на глазах прямо бельмом факт.
   **Мужчины хотя бы знают список (с детства научены), а что знают женщины, кроме вообще (то есть милостиво принимать) -- и это там, где нужен знак! (потому-то его и нет, что для женщин он слишком опасен). Предлагаю для начала: молчать, пока мужчина к ней не обратился (отец, муж, посторонний -- не брат или сын, конечно). Как говорил Софокл, убором женщине молчание служит.
  

Стр229

   непонятым осталось недавнее открытие генетиков: все расы* произошли от одной-единственной женщины, то есть первой женщины человеческого вида. Это значит, что он, Homo sapience, готов был возникнуть и ждал для этого только появления ее -- поэтому она и была только одной: больше не понадобилось. Никакой случайности -- как это преподнесли -- быть не могло: слишком очевидно, с убедительностью откровения, здесь противодействие беспорядку, вероятностям. Ведь не отец же народов был общий, хотя у самца куда как больше возможностей оставить разнообразное и многочисленное (для выживаемости вида) потомство. И, увы, никак не выходит (такая нота была; не к восьмому ли марта?), что женщина была первым человеком, подтянувшим до своего уровня нечистоплотных самцов-обезьян и сделала из них мужчин, до сих пор, впрочем, не избавившихся от своих дикарских замашек. Не выходит потому, что вид (или род? горе, горе! нет мне просвещения, но есть мне леность) характеризуется именно способностью давать производительное потомство. Лошадь есть лошадь и осел есть осел, а мул и лошак бесплодны. Зато собаки всех пород -- это вид: все они могут давать щенков в любых сочетаниях и в любом поколении.
   Поэтому предков человека антропологам следует искать в одной из тупиковых** ветвей полуобезьян, отчасти вымерших по принципу мулов, отчасти быстро, в два-три поколения вернувшихся к обезьяньему прототипу и одновременно в тот же срок сменившему образ жизни (как на острове доктора Моро). Эта быстрота делает, конечно, невозможным проследить теперь связь и отличить прогресс от регресса. Единственное, что позволит найти это вполне реальное племя наших предков (или, что более вероятно, расу), в котором и жила наша мамаша*** -- это понимание смысла отличий
   ____________________
   *Может быть, только все европейские: благодаря непонятости факта сообщения о нем промелькнули в разряде курьезов, так что подробности я смог забыть.
   **Это важно. Тупиковых вроде неандертальцев (или кроманьонцев? горе, горе! и т. д.).
   ***Хорошенькое поведение она завещала своим дочкам и внучкам, нечего сказать! Это, впрочем, в какой-то заметке было замечено. Как там ее назвали? Легкомысленной, что ли? Нет, нет: не отличавшейся строгостью правил.
   Вот, потом я эту заметку нашел, и теперь дополняю сноску. Это оказалась целая статья -- она только из-за бессодержательности запомнилась как заметка. Главная ее идея в том, что, как и мы, сделав из факта существования одной общей праматери, жившей около 350 тысяч лет назад, вывод о необходимости какой-то женской мутации, он ни с того ни с сего делает предположение, что эта мутация состояла в ежемесячном цикле овуляции, а отсюда постоянная, а не, как раньше, два-три раза в год (откуда он это взял?!) борьба за благосклонность самки, оспоривание ее в ежемесячных брачных

Стр230

   ________________________________________________________
   турнирах которые, видимо, должны были продолжаться и в период беременности -- или как? Или это должны были быть массовые побоища всего племени за единственную небеременную (но могущую забеременеть) самку, каковых число удивительно как не успело бы истощиться (благодаря тому, кто окажется ближе), прежде чем соберется чемпионат, который раньше происходил организованно, в определенный сезон (это ж еще и традиции надо было поменять). И вот эти побоища (в противоположность нашей оценке более недавних побоищ) должны были способствовать возникновению семейной морали (и семьи, видимо) -- именно, чтобы все не перебили друг друга. Это все при том, что различие физиологических ролей полов в размножении, в частности, продолжительность беременности, на которую автор заметки не посягает, указывает на возможность и, следовательно, необходимость нехватки самцов как средства снижения брачной конкуренции без всяких турниров. Скорее уж соперничество за лучшую самку, а не просто небеременную, могло бы сыграть более важную роль в развитии, чем просто необходимость не передраться. К тому же мне жаль, что автор понимает женщину как пассивный инструмент, который мужчины просто используют для оттачивания правил этикета или пусть даже для такой благородной цели, как создание культуры. Ведь у женщины у самой могли произойти интеллектуальные изменения (при универсальности мыслящей материи), которые позволили ей, допустим, выбирать лучшего без драки и отказывать победителю (право, которым имеют возможность пользоваться самки любого животного). Любовь, наконец, как "инструмент эволюции". Пусть эти изменения и были следствием гормональный мутаций -- но не таким грубым. А кстати, существуют ли они вообще-то? То есть не только произошли ли 350000 лет назад? Если топить котят, то кошка тоже будет беременеть и рожать три или четыре раза в год. (Сосед-.....ед, тот самый, что бум-бум, провел такой эксперимент. Ему показалось, что слишком дорого кормить одного котенка. Он этой кошке еще и когти вырвал за то, что она царапала обои. Бедное животное в конце концов отмучилось -- было растерзано собакой, не сумев спастись на дереве.) Так же и роза в саду будет цвести круглый год, но все-таки сильнее всего в июне, потому тут сезон. И для того, чтобы месячные овуляции (пусть даже они возникли) могли сыграть свою роль, надо, чтобы новорожденные младенцы могли выживать зимой (или в тот неблагоприятный по тем или иным, не обязательно непосредственно климатическим, причинам период, который раз в год бывает почти на всей планете и определяет сезонный стиль размножения везде и для всех живых существ), а для этого уже должны быть созданы довольно культурные условия жизни, сами по себе, на мой взгляд, предполагающие семейное существование. Но если даже последняя мысль неверна, то не привели ли сами эти культурные условия (научные методы

Стр231

   ________________________________________________________
   охоты, строительство оборонных сооружений, использование огня), через уменьшение смертности мужского населения к семейной и общественной морали? Откуда, наконец, данные, что к племени, к обществу то есть, люди пришли от стада, а не соединились в племя семьями? Иначе, что общество распалось на свои "ячейки", а не составилось из них? В конце концов, люди не мышки и даже не кошки -- и вынашивают довольно долго, и, главное, новорожденная самочка не будет готова рожать сама к следующему сезону, значит парное сожительство необходимо изначально, о чем мы уже говорили. То есть не семейные ценности являются социальной необходимостью, как думает автор заметки, а именно промискуитет. Или так: интеллектуальное развитие потребовало коллектива для осуществления своих идей (так же, как, в свою очередь, средства общения потребовались мужчинам как инструмент практических коллективных действий, в то время, как женщинам -- это и сейчас заметно -- по делу употреблять язык почти не приходилось (за исключением обучения детей тому же языку -- что как дело женщинами не воспринимается). А уже многоженство и, стало быть, поочередное многомужество (что также является атавизмом для нашего и любого мирного времени, а вовсе не прогрессом, как полагают женщины) возникли как необходимость сохранения популяции. Вообще, на мой взгляд, такого среднее состояние, состояние племени, которое не сбилось бы в стадо и не разбежалось бы на семьи, никоим образом и никаким путем не может возникнуть исходя из половых отношений и поддерживаться половыми интересами, "сладостным вниманием женщин -- почти единственной целью наших усилий". Вот сколько накатал! А ведь сначала хотел только номер журнала.
   P. S. Впрочем, эта теория мне даже нравится, особенно тем как она подводит новое основание под не такую уж редкую и, казалось бы, не нуждающуюся в дополнительном укреплении мысль, что мораль не для умных людей. ("Ничего, так себе теорийка", сказал про аналогичную Свидригайлов. Жаль, что нам, с нашим солипсизмом, с "единичным всё" и непосредственной связью акции и реакции (и с вытекающей отсюда несовместностью гения и злодейства, равно как и того, вследствие непереходности количества в качество, что человечество не придумает того, что не придумает человек) никак не подойдет идея несовместимости ума и морали и того, что компенсация одного другим может произойти как-нибудь в "обществе", а не в том же мозге или сознании. Но кажется, я уже начал поправлять теорию. Там овуляция -- тянитолкай, то есть создает общую причину, повальное (или свальное) соперничество, для двух противоположных следствий.) Ибо с одной стороны утверждается, что мораль возникла как средство снижения половой конкуренции, а с другой, что не труд и борьба с природой послужили стремительному развитию

Стр232

   в бренных останках мужчин и женщин (или самцов и самок),-- если, конечно в них этот смысл можно найти и если современное черепословие не является шарлатански грубым методом поиска все еще непонятно чего. Потому что и у полуобезьян все началось с большого непонимания между самками и самцами, с той же оторванности от самок полуобезьяньей культуры, какова бы она ни была.
   Трудно сказать, где мы стоим, то есть где точка, с которой онтогенез перестает быть историей вида и становится его прогнозом. Когда человечество достигнет половой зрелости и первая сверхженщина родит первого сверхчеловека, когда разум сменит свою биологическую оболочку, тогда человечеству настанет конец. Мы вернемся к примитивному дикарству и будем для новых людей тем же, что обезьяньи расы. Кажется, возможность такого возврата всегда сохранялась довольно очевидно.
   Двадцатый век -- это выкидыш, с последующим отдыхом и накоплением сил. Да и чего еще можно было ожидать от девчонки средневекового возраста? Высокорослые элои (вопреки Уэллсу) или пока высокорослые элои и малорослые морлоки -- это всего лишь провозвестники и прообраз будущего разделения видов. Акселерация в конце концов непринципиальна. Это всего лишь ремиссия в волнообразных родовых потугах. Долго она не продлится, слишком прочно якорь физиологии держит женщину у младенчества. Если раньше не произойдет несчастного случая, то лет через сто будет новая схватка. Может быть, удачная, кто знает?
  
  
  
  

5.

  
  
   "Наш спор был тонок, деликатен и подлежал суду только двух наших совестей, а не NN, не ПП. Ужели вы, явясь на этот спор с блестящей свитой, могли бы быть покойны и довольны собой потому только, что NN или ПП сказали бы: "Вы не правы": как это можно! Тургенев не прав! Кто смеет подумать -- это ложь", и т. д. и т. д. А между тем Вы в самом деле были бы не правы? Я не понимаю этого. Если бы весь мир назвал меня убийцей и лгуном, а я бы не был убийцей и лгуном, я бы не смутился; точно так же, если бы весь мир сделал меня своим идолом "иисусиком-христом", да если бы во мне завелся маленький червячок -- кончено дело, я бы пропал".
   ________________________________________________________
   интеллекта, а именно постоянная конкуренция за обладание самкой, в которой побеждают самые умные. Хотелось бы мне взглянуть на автора.
  
  
  

Стр233

   Когда где-то в начале нашей темы я написал почти рядом о том, что Тургенев был психологически женским типом и, рядом, о том, что женщинам свойственно апеллировать к третейскому суду в вопросах совести (именно это, а вовсе не женская беззащитность в семейных конфликтах обеспечивает работой участковых), часто даже -- для психустойчивости -- воображаемому суду, то я еще не знал о существовании этого письма Гончарова к Тургеневу (28 марта 1859г.). И всего-то на пару дней оно опоздало, но с тех пор я все ждал -- и увидел, что так и не дождусь -- случая, чтобы поделиться восторгами по поводу еще одного "совпадения" (как хотите, а это совпадение хоть куда). Во всяком случае, не дождусь более удобного момента, чем начало нового (и уже последнего на эту тему) раздела.
   Вставить эту цитату задним числом, то есть нарушить историческую справедливость (понимаете ли вы, читатель, что это такое? я -- нет; кажется, это как раз называется восстановить),-- у меня рука не поднялась. В этом смысле я честный "коммунист", для которого первичность означает то, что было раньше, хотя бы и субъективно раньше. С другой стороны, честные сноски "из будущего" (которых здесь и без того половина) эстетически непривлекательны*, да и аффектировать не хотелось бы, ведь и я "в восторженность не верю", по выражению нашего славного поэта. Равно как -- вместе со всеми -- плохо верится и в такие подозрительно случайные случайности, прямиком ведущие к не менее подозрительной идее судьбы -- нити случайностей, давно сплетенной Парками внахлест.
   Впрочем, я согласен, что не быть фаталистом -- это мещанство и моветон. Упомянутый выше атавистический (по степени и характеру его реальности) страх изгнания, каким-то непонятным пока что мне самому образом выступая коллаборационистом знакового мышления, то и дело заставляет меня усомниться в непридуманности этих совпадений, в том, что они действительно были, а не домыслились потом. И память (важно заметить) здесь ни при чем, напротив, она оставила очень яркие картины "открытий" и сопутствовавшего им удивления,-- начиная, конечно, с открытия той поздней ночи в конце 1987 г., когда "день дрожал в
   ____________________
   *"Для того, чтобы сказать понятно то, что имеешь сказать, говори искренно, а чтобы говорить искренно, говори так, как мысль приходила к тебе". О способности к искреннему повторению по десять раз мы уже читали, но тут приходится как раз делать сноску из будущей сноски, ибо искренность для нас в данном эмоциональном смысле (и в смысле "понятности" для Толстого: дневник 3 февраля 1870г.) -- это, конечно, не то, что "истина" Кондильяка, о "правильном порядке изложения" которой чуть позже.
  

Стр234

   декабрьской стыни, умирал огонь в камине и т. д." (из "Ворона"; конечно, и там была ночь, а не день), когда прямо под ошарашенным взглядом обтесанные чужими трудами кусочки мудрости пришли в движение и, оказавшись частями мозаики, стали занимать свои места, и я с минуты на минуту ждал в гости Мефистофеля, никак не меньше.
   Очень часто тот же эффект сбывается с несправедливо обвиненным человеком, особенно если это обвинение, хоть сколько-нибудь похожее на интерпретацию, становится общим мнением или "подтверждается" каким-либо ошибочным или ложным свидетельством или мошенническим документом. А именно: человек начинает сомневаться в себе, чему, опять-таки, способствует принципиальная невозможность доказать, что чего-то не было. Почти о том же говорил Андрей Ефимыч из "Палаты N 6" -- о заколдованном круге человека, на которого "обратили внимание", да и мы -- о легкости поддержания роли. Но в заколдованный круг все-таки не попадешь, пока не поверишь собственной роли или не "начнешь лечиться"* (и Чехов сам долго сопротивлялся со своей чахоткой), то есть не захочешь доказать себе, что этого не было или нет. Тут-то и тебе не поверят и сам себе не поверишь.
   Это и с мужчинами сплошь бывает (только для этого, конечно, надо иметь не шоуменскую натуру; не раскрытую, а открытую, творческую, астеничную, склонную к навязчивым состояниям, к совести -- иначе говоря, слабую, как это всеми молчаливо признается, даже старцем Зосимой, бывшим Печориным из "Братьев Карамазовых" (см. главу "Таинственный посетитель"**), то есть, при известных воззрениях и обстоятельствах, с готовыми постояльцами палаты N 6 -- в любопытный контраст со вменяемыми серийными убийцами)... Это и с мужчинами, повторяю, бывает, даже с "фантастическими Миколками"***, ибо тут натура и ничто, как натура... то есть именно с мужчинами и бывает, потому что для женщин и для тех, кто сам хочет попасть в тот или иной круг и быть, чтобы не мыслить, "тем самым опровергая картезианцев" -- для них это настолько само собой, что проблемой не является. Женщинам, конечно, для спасения души бог дал ложь.
   Какая там проблема, если к этому "самособой" женщина апеллирует во вранье на кого-то, инстинктивно чувствуя, что первый шаг и залог победы
   ____________________
   *Это из того же рассказа.
   **"Будучи характера сильного, почти забыл происшедшее" (то есть что убил). Вообще такое случается, но от силы ли характера, даже если тут есть какое-то "решение"? (Раскольников тоже "решал", что "живым жить".) Вообще, психиатрии хорошо известно о такой забывчивости.
   ***"Преступление и наказание", часть 6, глава 2.
  

Стр235

   -- это заставить доказывать, начать доказывать. Все это настолько, что (из личного опыта) одна дама была дико удивлена, когда я четко представил ей, что она мне обо мне же самом говорит хуже (морально хуже), чем думает. Почему и зачем? Для чего хорошего?*
   И до того уж мужчины, не видя ничего лучшего (хотя и постоянно мечтая о нем), притерпелись к этому абсурду, к этой педагогике по-женски (хотя у женщин -- что особенно возмутительно -- нет тут никаких педагогических намерений), привыкли, как сказано в каком-то американском фильме, что одного только не дождется мужчина от женщины -- одобрения, то есть высказанного одобрения, что и в самом деле перестали, по словам Фицджеральда, осуждать бесчестность в женщине. Но женщины снова скажут о мужчинах хуже, чем подумают (хотя бы они и попытались верить в свои слова,-- и тут снова замкнутый АШТовский круг, и даже не круг, а мелкое дерганье туда-сюда), если скажут, что по этой причине мужчина перестал ценить честных женщин (во всех смыслах, но только -- ради бога! -- не в словесном прежде всего и вместо всего) и потерял вкус к честным отношениям с женщиной.
   Напротив, в этом всегда будет (тетки, попробуйте!) нечто безотказно действующее на мужчин именно своей редкостью, по природе своей несравнимое, номиналистическое, то, чего мужчина инстинктивно ищет в женщине и отношениях с женщиной -- единственность. Если прав афоризм, что любая девушка может выйти замуж за любого мужчину, если будет ему два раза в день говорить "Какой ты замечательный человек", то это не потому, что мужчины легко поддаются на лесть, которую всегда хочется считать правдой, а потому, что тут и в самом деле будет правда. Не истина, конечно, но правда (ибо "не ради истины, но ради правды"). Правдивость, не самоуспокаивающаяся, не воровская, а настоящая встречается среди женщин все-таки чаще, чем лицемерие. Из женских, самый обаятельный русский фольклорный персонаж это, по-моему, не Царевна-лебедь и даже не Василиса Прекрасная (или Премудрая? -- та, что из лягушачьей кожи), а баба или старушка, которая на все коммерческие безумства своего старика отвечала только "Что муж ни делает -- все к лучшему",-- именно потому что
   ____________________
   *Рискну кстати сделать одно странное, компрометирующее, почти Свидригайловское признание: я никогда не мог понять, как это у мужчин получается ссориться и спорить с женщинами. У меня плохо получалось спорить даже на темы, которые лично никого не задевали. Тем не менее, женщины, которым я давал понять свое недовольство, всегда предпочитали говорить об этом в терминах "мы поссорились", "мы помирились" (ну как после этого можно было не помириться?!).
  

Стр236

   говорила это хоть и не без лукавства, но искренне, главное же, говорила сама себе, в сущности, приговаривала.
   Беда в том, что когда женщина делает для одного мужчины то, что она не сделала бы для другого, она считает себя униженной и чувствует беззащитной, и просто не в состоянии поверить и представить, что мужчина (во всяком случае, избавившийся уже от подростковых прыщей) находит в себе достаточно объективности и самостоятельности (которую, опять-таки, легко, но не следует путать с самовлюбленностью и готовностью верить лести), чтобы уважать любимую или хотя бы не противную женщину за те "унижения", на которые она пошла ради него одного*, и что взамен она получит такую защиту, которой не дадут ей все участковые страны. Да, не поверит и не представит, потому что здесь мужчина и женщина это половое в самом простом механическом смысле, это два совсем разных метода, как лепка и резьба, как собирательство и земледелие.
   Паркинсон писал: "Главная ошибка женщин состоит в том, что они с жадностью набрасываются на то, что им досталось бы в любом случае" -- и в самом деле, как часто приходится это видеть! Но разве это не унизительно -- ждать, пока дадут, пока само достанется? Все равно как ждать, пока свинья сама умрет, чтобы наделать из нее котлет. (О, эти трупные ряды! о, маникюренные пальцы!) Конечно, унизительно... если именно так относиться к мужчине, так, как мы показали это немного раньше.
   Ждать, пока дадут... Да еще даст -- кто же?!-- кто-то вылепленный, от которого можно получить почти то же, что от другого, от всех. Слишком уж они общественные существа, женщины, и слишком уж личное дело брак. Следует прямо сказать, что брак (не сожительство, конечно) -- это психологическое насилие над женщиной (и физиологическое -- в широком смысле -- над мужчиной). Но физиология, в общем-то, сама о себе позаботится, а о психологии -- связанные с браком религиозные и гражданские законы, которые прежде (по выражению того же Паркинсона) держали равновесие, то есть внатяжку держали женщин у брака, законы, которые "делали всякого мужа собственником, а жену -- его собственностью" (П. нашел удачное слово, ибо что же индивидуальнее права собственности?). Все эти законы были направлены на удержание индивидуальности отношений мужа и жены в семье и при этом, что характерно, ограничивали именно жену, в частности, прямо, под страхом полиции, свободу ее передвижения (от мужа). Причем заметьте: именно жену, а не женщину. И такая дикость -- в период высшего расцвета культуры! А потом то ли культура возомнила, что она первее, то ли наступили войны и смуты и силенок стало маловато, но мужчина решил
   ____________________
   *Думаю, излишне указывать главный пункт, в котором женщина может проявить эту избирательность и удостоить ею мужчину.
  
  

Стр237

   почему-то, что если он бросит веревку, то и женщина перестанет тянуть. И "равновесие было потеряно". Когда она теперь вернется и к кому, где его теперь искать?
   Увы, женщина в браке это пятая колонна. Или волк, который в лес смотрит. Когда женщина (даже незамужняя) сокращает длину юбки (а это основная тенденция или, лучше сказать, стремление в нашем эмансипированном мире), то она сокращает не юбку, а главное качество брака: единственность мужа для жены и жены для мужа. И она это знает, как раньше знала, куда и зачем подкладывать вату* ("Зимние записки..."). А кое-где за короткие юбки до сих пор (жест по выбору) бьют палкой. Намедни афганская женщина обнажилась в конкурсе "Мисс мира" (или, может быть, "Девушка мира"?). На родине ее осудили и пригрозили тюрьмой , если надумает вернуться. Западные подруги (из тех самых) тут же ей за это премию и медаль "За права женщин". За какие, хотелось бы знать? Шли бы в бордель и раздавали там награды.
   Ох уж эти "права женщин", греющие душу всякого "мужского шовиниста" (особенно после того, как все права уже даны). "Права негров", "права инвалидов" и "права женщин". Хо-ро-шо!**
   "Права женщин"... имея в виду права мужчин. Дали. Теперь женщины не знают, что с ними делать. "В парламенте мало женщин***, нарушаются права!" -- при том, что большинство избирателей женщины. Квоты какие-то, говорят, вводить надо -- это, значит, чтобы лишить женское большинство избирательных прав****. Ну так можно это и прямо сделать. В конце концов, где и когда ненужная вещь употреблялась правильно? Это даже единственный способ всем нам хотя бы понюхать, что такое демократия -- иначе не дадут, как в 17-м, когда именно чуть не удалось (по тому выборному закону), благодаря тому, что никто, до большевиков, не стал "с жадностью набрасываться".
   Мужской пол отдал свои права, они оказались не нужны, теперь с него требуют женских, а откуда они у него? То, что речь идет не о каких-нибудь
   ____________________
   *Совершившую интересную эволюцию к нетленному силикону. Хорошенький вид будут иметь наши кладбища.
   **В одной сербской статье о ненасильственных методах гражданского сопротивления я встретил даже такой порядок: права сексуальных меньшинств, права женщин, права животных. Это, конечно, тоже "из будущего".
   ***Какой закон мужское большинство мешает принять?-- дайте его прочесть! ("Какую науку хотела изучать какая-нибудь из них?")
   ****То есть ограничить право женщин не выбирать женщин в парламент.
  

Стр238

   общегражданских или общегуманных, а о специфически женских правах (шило в мешке на всех языках: women's rights), видно из статьи про Иран, "National geographic", июль 1999 г. Написано, что в этой стране половина университетских студентов -- женщины, женщины имеют право работать в любой профессии, в том числе врачами; при средней рождаемости шесть детей на женщину и при тогдашней цене на нефть 11 долларов за бочку (Иран -- экспортер) уровень доходов на душу (!) в два раза больше, чем, скажем, в то же время в России, причем доход этот распределяется, как всеми признается, намного справедливее. Однако женщин все-таки ужасно угнетают. Во-первых, не позволяют личное унижать публичным, то есть в общественных местах мужчинам и женщинам запрещено даже держаться за руки,-- и за этим действительно следят. Во-вторых, в разнополовом институте брака разнополым его участникам не дают одинаковых прав -- что, конечно, совершенно нелогично. Допустим, развестись с женой иранцу формально-юридически легче, чем ей с ним; что же ей, бедняжке, остается делать, как не рожать шестерых детей. Да и дети при разводе всегда остаются отцу. В третьих, когда корреспондент журнала (женщина) опрашивала местных юных активисток (и вообще возмущенных (далее по-одесски)) за женские права, то к некоторому удивлению ее самой (похожая сцена, как помнится, есть в "Господах Головлевых", когда Иудушка задал своей любовнице неожиданный для нее вопрос, чего же она хочет) выяснилось, что главное, чего они требуют (или чего им остается требовать) -- это возможность "получать простые удовольствия в смешанной компании -- загорать вместе с мужчинами на пляже, плавать в бассейне, кататься на велосипеде. Заметьте, на ущемление своего права загорать вместе с обнаженными (нынешние купальники!) женщинами мужчины не жалуются (да и стыдно им было бы) -- а ведь для смешанной компании нужны и те и другие. (Тянут женщин в культуру, тянут, а они все как в "Острове доктора Моро".)
   Итак, судя по тому, что мужчины построили в Иране (а это так), "вечно женственное" право выставлять себя... ну хотя бы на оценку не может не идти в ущерб "вечно мужественному". Тут не должно быть никакого предосуждения, просто это часть женского полового инстинкта, ее психологическая потребность, которая, конечно, плохо соответствует мужскому идеалу и в таких странах, как Иран подавляется мужской психологической потребностью -- половой, но совпадающей в данном случае с направлением общекультурного развития -- получить что-то в обмен на его индивидуализирование женщины. Конечно, полигамная похоть всегда подскажет мужчине, оказавшемуся "в цветнике" женскую модель поведения -- ту, что мы немного позже назовем анти-реактивной, ту что женщине кажется культурной (они ведь считают культурными свои

Стр239

   требования такого "равноправия", как невинные удовольствия в смешанной компании) благо она совпадает по направлению, но очевидно -- для мужчин, во всяком случае -- является вторичной по отношению к похоти и подчинена ей. Там же, где речь идет не о кобеляже, а о серьезном, о подлинно культурной или брачной составляющей, мужчина если и любит выставляться, то все-таки перед определенной (невыбранной и, хотелось бы, невыбирающей) женщиной. Или самкой -- потому что так даже и в животном, решающем серьезные задачи мире: брачные турниры происходят за конкретную самку среди довольно неконкретных для нее самцов. (Способность к развитию или различению!)
   Добавление. В Иране выбрали нового президента, который еще будучи мэром Тегерана, заставлял делать отдельные лифты для мужчин и женщин. Женсовет возмущен. Хотя никто не сказал, что женские лифты чем-то хуже мужских или хотя бы какие-то другие. Пока мужики не поймут, что в том за удовольствие -- тереться о мужика, нюхать его и выставлять ему для обозрения декольте, ему негде будет взять (можно просто не требовать своего), чтобы отдать женщине ее право -- ездить в совместных лифтах. А тереться об женщину -- такое счастье, видимо, не представляется ему достаточным стимулом. И это те самые мужчины, которых женщины "обвиняют" в том, что они думают о сексе каждые десять минут. (Наука доказала! Интересно, как? По методу "белого быка"?) Так вот, тем не менее, за консерватора и против западника проголосовали даже женщины,-- право голоса у них, конечно, тоже есть. Женсовет (то есть запженсовет -- война так война) говорит: их мужчины заставили. Снова интересно: как? Вы когда-нибудь пробовали, читатель? Нет, штука проще. Вышло так, что прогрессист старый и седой, а консерватор молодой и симпатичный. Кроме того, при истинной демократии паранджа (хотя в Иране ее, кажется, не носят -- то есть не носят этой занавесочки на лице, забыл, как называется) всегда победит -- потому что некрасивых большинство. (Что бы там ни говорили про демократию как защиту прав меньшинства. Это, конечно, аристократия. Другое дело, что аристократическому или дворянскому сознанию, вследствие каких-нибудь экономических, этнических и прочих условий, вовсе не заказано стать доминирующим. Расширило же слово "благородство" свое значение.) ну и, к тому же, подлинное уважение к миссии женщины, всегда поставит выше право жены, которой вовсе не понравится, чтобы об ее мужа терлись. Так что фокус опять все тот же: чтобы дать право одной женщине, надо отдать ее у другой. А при нейтральной позиции мужчине достанется отовсюду, от самого себя в том числе.
   Хотя я и знаю по массе собственных наблюдений, литературных свидетельств, документальных фактов и логических соображений о психологической необходимости для женщины бытового перемешивания полов, понимания этого у меня действительно нет. То есть я понимаю, но

Стр240

   вторично, с маленькой буквы, как могу понять физическую или философскую формулу. А настоящего Понимания, хотя бы в виде разумности (то есть с допущением равного знания), на которую так богаты женщины, у меня нет. Довольно долго -- как ни наивно прозвучит это признание -- я недоумевал: что же все-таки так возмущает женщин в этих несчастных лифтах? В чем они тут видят преимущество мужчин? Если даже здесь есть какое-то ограничение контакта, то в конце концов это ведь такая малость: в отдельных туалетах мы бываем гораздо чаще и дольше (неужели и здесь разделение М-Ж придумали М? -- а конечно так). Не то, чтобы я так уж напряженно размышлял, скорее это был какой-то процесс на заднем плане, но однако же, только через час меня осенило: дело в том, что инициативу проявил мужчина. Именно осенило -- это было довольно приятное мимолетное впечатление, точно я мельком заглянул в другую мыслительную область, где все получалось очень просто. На другой день я это проверил на женщине совершенно нейтральных и даже скорее отрицательных взглядов в смысле эмансипации, и к своему восторгу получил мгновенную реакцию, что это, конечно, "наглость", а почему -- "вот если бы это женщина предложила, тогда другое дело". То есть мимо всех соображений, казавшихся мне существенными и которые я даже попытался ей подсунуть, она "прямо на настоящую точку стала", как сказал Свидригайлов в незабвенном разговоре с Раскольниковым. То есть на личную. А я-то пока допер! Даже зная в этом вопросе больше всех. Вот что значит пытаться через логику понять женскую психологию. По-другому, конечно, все равно не получится, потому что тут надо понять то, чего не понимает сама женщина (у нее есть Понимание, но она не все понимает). А для прикладных целей, среди немногих простых правил, которые каждый человек должен носить с собой, как носовой платок и знать их наперечет и назубок, как художник "каждого охотника", а любитель пофилософствовать (а не просто потрепаться, вращая калейдоскоп из слов, какое за какое зацепится и какой выйдет узор) -- что всякий спор надо начинать с определения понятий*, так и для любого, кому приходится иметь дело с женскими мнениями, есть готовая формула Толстого, прекрасно подошедшая и в данном случае: "Женский вопрос есть задор". Важно, видите ли, кто это первым предложил. Словно бы всего содержания у вопроса не больше, чем в обычной перебранке: кто кого первым обругал и как ему поубийственнее ответить. Вопрос-то есть, хотя женский вопрос никогда не был вопросом
   ____________________
   *И, кстати, не только спор и не только чтобы пофилософствовать, но и просто не наделать глупостей в своей жизни. Один молодой человек передумал жениться, когда я попросил его сформулировать, что значит жениться. Правда, потом он все равно женился, потому что невеста "хотела". Не то, что просила, а выражала желание
  

Стр241

   женщин, но для женщин (и для большинства обиженных мужчин, по стокгольмскому синдрому ставших сторонниками эмансипации) это задор.
   Все подобные правила должны быть доведены до уровня автоматизма, как отченаш, обращение к ним -- до рефлекса. Как только озадачит тебя женщина (а иногда, как видим, и мужчина, но у женщин для этого личной трагедии не требуется, достаточно естественной, "фоновой" субъективности) каким-нибудь недоумением в этом роде -- высказыванием, упорством в семейно-бытовых вопросах или хотя бы служебной строптивостью,-- сразу вспоминай, что "женский вопрос есть задор" и никогда не ошибешься в ее мотивах (а если скажешь себе, что "задор есть женский вопрос" -- то и в своих поступках). Один капитан Конецкий где-то своих литературных эссе сделал наблюдение: стоило ему запретить буфетчице, убиравшей его каюту, наводить порядок на письменном столе, как он заметил, что она хоть "ненароком", хоть проходя мимо, да махнет тряпкой по столу. Он тоже сильно удивлялся. Дети, дети...
   А вот недавно слышал в новостях: впервые в истории, в Нью-Йоркской мечети пятничную молитву провела женщина. Зачем, спрашивается? Разве она сделала это лучше, чем мужчина? Боже упаси, женщины ничего не делают лучше. Женщина, лучше сказать, Женщина с большой буквы. Потому что конкретная женщина может, конечно, делать что-то лучше конкретного мужчины. Но ведь они не об этом говорят. И не о том, что конкретная Гюльчатай (если только она в самом деле была Гюльчатай, а не Джейн какая-нибудь) -- что она с самого детства мечтала стать муфтием и вот, наконец, ее мечта осуществилась. Об этом так же не идет речь, как , как не шла и об "уединенно забывшейся над книгой курсисткой". Они даже ненавидят такие личные случаи, личные карьеры, и не только по внутривидовой ревности, но и по идейным соображениям, и относятся к геройству таких героинь как к предательству. (Это даже похоже на esprit de corps, который Шопенгауэр приписывал женщинам, но только он говорил о всех женщинах, а я о пролетариате.) Право каждой женщины враждебно в их представлении праву всех женщин. Вот и весь секрет.
   Вот это отношение к женщине лично, гораздо отчетливее, чем между самими женщинами, проводит раскол между обиженными мужчинами-эмансипаторами (толстовское про "задор" относилось больше именно к ним) и теми, кого часто используют, как большевики Махно, в качестве "попутчиков". Мы помним, что в число таких попутчиков попадал и Чехов. Хочу повторить (кажется, это уже было), что все сказанное мной о женщинах любая женщина вправе свободно относить к себе или не относить (все

Стр242

   отнесут, все до единой*). Да господи! Кабы это было движение к индивидуальности, если бы вся эта эмансипация не была движением прямо противоположным развитию, да я бы первый записался в эмансипаторы. Я был бы самым "яростным попутчиком" (и в этом, по характеру, я типичный противник эмансипации, один из которых описан в цитируемом чуть ниже романе: "...being ever as willing to let women off easily in the particular case as he was fixed en the belief that the sex in general requires watching"). Но спроси у нее, что она лично хочет, и окажется -- ничего. Это, опять же, как Иудушка бросил ложку на стол и спросил, чего же она хочет, то есть что он должен сделать. (Она растерялась, потому что вовсе не хотела брать обратно ребенка из воспитательного, а хотела только пилить его этим ребенком и жалеть себя за так жестоко отнятое у нее счастье материнства. Но сказать это она, конечно, не могла, а потому и пошла на него в атаку слезами, а может быть, и ругательствами. Я "Господ Головлевых" в детстве читал, мог кое-что и забыть из этой сцены.)
   О, освободить всех женщин (а заодно, кстати, и всех мужчин), чтобы каждая могла... А тут нет "каждая могла", потому что каждая не хочет. А то, что она, в смысле задора и пиления хочет и может теперь, то же она в общем-то могла и тогда. Кроме, возможно, некоторых срамных и открытых вещей: оказалось, что "home-culture вовсе не compatible with widest emancipation", как думала одна из героинь "Бостонцев" Джеймса. Мы, кстати, писали про честных феминисток, но может быть таких нет, а есть искренние и настоящие, как эта героиня, о которой Джеймс написал, что "It was a curious incident of her zeal for the regeneration of her sex that manly things were, perhaps on the whole what she understood best". Не знаю, кстати, не следует ли всех их отнести (вспомнив еще о стремлении к "наукам вообще" на женских курсах) к разряду беспокойных посредственностей, которым лично всю жизнь мешают (в данном случае мужчины) порох изобрести или открыть Америку, но главное, что они все-таки так и не знают, порох или Америку. -- О, какое, разочарование! Я думал, что я так оригинально связал свою мысль с цитатой, которую я вспомнил из "Идиота", но потом все-таки решил посмотреть это место, и вдруг за две страницы до этого натыкаюсь на: "Стоило некоторым из наших барышень остричь себе волосы, надеть синие очки и наименоваться нигилистками, чтобы тотчас же убедиться, что, надев очки, они немедленно стали иметь свои собственные "убеждения"". Но правда, Достоевский отнес их к разряду не беспокойных, а даже не сомневающихся, "ограниченных". Ну, ладно.
   Мне это кажется совсем уж архаичным, но к удивлению моему, по-прежнему остаются в моде попытки женщин доказать, что они "могут это
   ____________________
   *Именно поэтому они наверняка скажут, что все, что я написал -- чепуха. Это легче для них, чем выделить себя из всех женщин.
  

Стр243

   делать не хуже мужчин" (и в этом они проговариваются, так как "официальная точка зрения" -- та, что они лучше). Не понимают, что это совсем не та позиция, с которой что-то можно доказать. И вот, ради "среднего уровня", о котором мы говорили, и неизбежность которого должна была бы, по-моему, на корню иссушить всякий энтузиазм, ради того, чтобы быть "не хуже", делать то же самое, что мужчины -- "не хуже"*, они отказываются от того, что могут делать только они. Родить здоровых детей и
   ____________________
   *Кстати о синих чулках и синих очках. Мы недавно писали, что первые более интеллектуальны, чем розовые. О вторых же говорим, что они ограниченны. В чем разница? (Или почему нелепо путать образованных и эмансипированных женщин.) В том, что чулки, хотя и уклоняются от главной физиологической функции женщины, и уже этим похожи на мужчин, для которых эта функция изначально равна женскому уклонению, преследуют те занятия, которые традиционно -- помимо всего прочего, благодаря освобожденности от многотрудных материнских обязанностей -- считаются мужскими. При этом они занимаются из интереса к самим этим занятиям, и обнаруживают, что им в этом совершенно никто не мешает (это-то уж по крайней мере). Сами же эти занятия, если это только не какая-нибудь дурость, не имеют никаких половых признаков. Поэтому чулкам вовсе незачем думать, "хуже" они или не хуже мужчин. Они не противопоставляют себя мужскому полу и, стало быть, не отождествляют со своим. И вызывают на себя стадную реакцию своих подруг, которая в смысле организованности и единодушия еще похлеще, чем среди мужчин (хотя у последних, думаю, более жестока). Эмансипация это одна из разновидностей стадного чувства, особо зловредная по той причине, что не несет в себе полезных моральных функций заменителя совести. (Что такое групповая психотерапия, например?-- освобождение от совести. Какая совесть в стаде. (Связь общительности с бессовестностью.) Стадо дает безопасность, а пребывание в безопасности постепенно развивает стадное чувство -- страх перед начальником или перед тем, кто членам стада кажется начальником (приседать сколько раз -- это на глаз, как в сказано в бессмертном фильме "Кин-дза-дза" режиссера, так разочаровавшего потом; какой горький факт, что они -- не только режиссеры -- так быстро опускаются, если дать им свободу. Вообще русский интеллигент до тех пор интеллигентен, пока власть не позволяет ему вычистить ей сапоги. Почти так Достоевский сказал. Это совсем к теме.) В этом разница между военным и гражданским мужеством. Происходит разделение: тот, кто не хочет бегать в стаде, тем стадо не дает почувствовать себя в безопасности. Это воспитание.) Еще очень важная деталь: "Стоило им (очкам) наименоваться нигилистками". Тут эффект принадлежности и роль знака.
  

Стр244

   вынянчить их в доброте, в мягкости, дать верный начальный толчок в воспитании и главные воспоминания на всю жизнь, и оставить это влияние за собой. Разве это мелкая задача -- ни больше ни меньше как создание следующее поколение, изменить фундамент для всех последующих -- задача для всех женщин, если это надо (хотя я знаю, что не это им надо), и в то же время это получится свой ребенок, именно свой, и никаким другим он быть не может. Но женщина этого не хочет, а хочет так же хорошо, как и мужчина делать то, что мужчина все равно делает лучше. И вместо того, чтобы бороться вместе с мужчинами против болезней, смерти, темноты, дикости, воевать против них
   По-моему, это просто бездарность*. Бездарность, которой отдает вся эта эмансипация. Такая же бездарность, как для мужчин отказ, именно отказ, а не просто неспособность, бесталанность, которую мы имели в виду, когда говорили о женском "отсутствии истинной склонности",-- такая же бездарность, как отказ мужчины от исключительного для него духовного предназначения -- то, что и обычно называется бездарностью,-- ведь все слова, все прилагательные, как в словаре: "мужской род, единственное число".
   Ну а если в самом деле не хуже... Скоро, наверное, можно будет сказать, что женщины стали писать (беллетристику) не хуже мужчин. Но это потому, что из нового читать совсем уж стало нечего. Мужские права они получили, женские привилегии сохранили (согласимся с Паркинсоном) и даже расширили (раньше, когда общественное мнение, которого так боятся женщины, еще не было в полном распоряжении их и их "союзников", кое-что все таки считалось грехом). Достигнута полная победа женского движения, результаты которой напоминают один анекдот времен НЭПа: Некто встречает на улице приятеля, "активного участника" с лотком. "-- И что, царь мешал тебе пирожками торговать?" Но для удовлетворения самолюбия, для задора пирожков мало -- пирожки к задору вообще отношения не имеют. Никто и не хотел никакого равенства, и уж тем более равенства прав. В идеале, конечно, Салтычиха. Но пока что с помощью квот или еще каких-то репрессий нужно понизить до себя уровень бесполезных наук и искусств. И женщинам в этом скидок будет не больше, чем мужчинам. Можно сказать и по-другому, помягче (если упрекнут меня, что провозгласив ранее женщин, в смысле развития сознания, детьми, я здесь выхожу из мерки, то должен признаться, что я ведь далеко не всех детей люблю; многих я с удовольствием бы искоренил),-- помягче будет, что эмансипе ненавидят своих успешных "сестер", потому что те показывают, что всего можно
   ____________________
   *Особенно в искусстве, где все отдельно и несравнимо -- уж во всяком случае, с точки зрения творца (Творца).
  
  

Стр245

   вполне добиться личными усилиями и талантом, а они, кроме того, что любят быть обиженными ("у женщин это в особенности, можно сказать, что тем только и пробавляются"), кроме того, просто халявщицы, как сказала когда-то российская политическая деятельница про половую партию "Женщины России" (немедленно проваленную на выборах женщинами России -- большинством электората, напомню). Я никогда не слышал, чтобы кто-то из мужчин боролся за мужские права -- просто каждый делает (или не делает) что-то свое, хорошо или плохо, а в результате получается то (культура и цивилизация), авторство чего в целом можно приписать (если это нужно) всему мужскому полу. Женщины же хотят без честной конкуренции, с черного входа. При этом, конечно, нельзя не заметить, какая конкуренция, какая драка за лидерство возникает у черного входа. Еще бы: на труд завистников мало (на работу, учебу, творчество -- честное, а не "черные квадраты"). Ну, а там, где шара -- там всегда толкаются. И если главный актив (то есть пол) -- это то, что есть у всех, то как решить, кто должен быть первым в очереди за подарками (и женщины, в большинстве (демократическом) случаев, правильно оценивают это как главный актив -- потому что судят по себе, хотя в частных случаях иногда ошибаются, когда им этого хочется;-- женщинам бы эмансипироваться от эмансипации, в основе которой, увы, природно свойственная им коллективность). Думаю, что в парламенте соотношение полов как раз такое, какое будет между теми, кто чинно вошел с парадного крыльца, по заранее купленным (или хотя бы украденным) билетам и теми, кто прорвался без билета в давке через заднюю дверь. Мне почему-то даже представляется, что последних будет столько же, как мошенников с билетами.
   По поводу идей эмансипации я думаю, что все, что в идее своей начинается как коллективное, там же, в начале, и гасится, и тем быстрее, чем коллективнее (а лучшая половина человечества -- это довольно много). Воображать, что что-то куда-то таким образом можно двигать -- это так же фантастично, как идея Беляева в "Ариэле" использовать броуновское движение, чтобы научиться летать. Миллион "я" может быть вместе, вовсе не сливаясь ни в какое "мы". "Мы" -- это нечто самое абстрактное и непрактическое, хотя представления о нем у каждого лично вполне можно использовать. Но с хорошими ли целями? Все, что не индивидуально, все это только тормоз, все это противно развитию. Та же Шигалевщина.
   Остроумец, может быть, скажет, что тормоз тоже иногда нужен. Возможно. Только управляться с ним еще никто не научился -- ни как "я", ни как "мы".
   Как бы ни было, не надо позволять словам путать себя разным "умным" словам (женщины, кстати, меньше путаются, потому что меньше стараются

Стр246

   понять, а больше использовать; знак им ближе, они его ассимилируют). Женщина должна быть скромна и смиренна (если это сказал Толстой, то почему бы не повторить? Да и считаем же мы послушность детей абсолютно положительной чертой характера.). Если же она навязывает мужчине свою волю, то мне совершенно все равно, "ретроградка она или жорж-сандка" -- она одинаково отвратительна. Так же и упрямство заставляет "все ниже опускать мнение о них". Мне только жаль обычных хороших женщин, которых сбивают с обеих сторон, тем ли, что она гений, только потому, что женщина (иногда кажется, что все это просто выбивание комплиментов), тем ли, что леди --по той же причине. Кстати, мужчинам, уставшим от претензий ледей не стоит кидаться к синим чулкам. Там те же претензии и та же глупость (ведь "все досталось бы в любом случае").
   Женщинам так долго и часто говорили, что в интеллекте, в талантах они равны мужчинам, что они, кажется и в самом деле поверили, бедняжки. Кстати, вы заметили, что голливудское амплуа "сумасшедшего ученого" (которое раньше все было под копирку с высунувшего язык Эйншетейна) (а также крутого бойца, суперагента, компьютерного гения, великого адвоката, психиатра и т. д.) в последнее время почти всегда достается фигуристой дамочке. Это чтобы уж всем потрафить, а главное мужиков убедить. Между тем, среди ученых высшего класса женского пола не видать (как и девочек в компьютерных клубах; ну не интересно им это; на дискотеках интересно, а тут нет). В реальных Академиях Наук как сидели мужики, так и сидят. Да и в Академиях Художеств, даже в Союзах писателей, какими бы уж они ни были... Но если и вовсе без скидок, без поправок на "организацию" (известно, что это может быть), то спросим себя: много ли потеряла бы культура, если бы не было женщин-ученых, композиторов, художниц. Но, скажут, женщины вдохновляли....* Мало ли что вдохновляет. Набокова бабочки вдохновляли -- что ж их теперь, в авторский коллектив включать?
   Знаете, по какой-то ассоциации вспомнилась мне одна телепередача, ток-шоу про парапсихологию. И было-то это уже лет через пятнадцать после кашпиромании, но "вечно зеленеет древо..." -- чего? Так вот, сидят колдуны, контактеры с космосом, сидят скептики и ученые оппоненты, публика сидит. Дискусируют, как говорят последний Генсек и один из новых Президентов. У главного колдуна целая школа экстрасенсов, ученики в зале, один из них по команде учителя демонстрирует умение видеть с закрытыми глазами: завязывает глаза повязкой, только что нахально вынутой из собственного кармана и говорит, сколько пальцев подняла ведущая. Не знаю, кого это было способно убедить, учитывая, что пальцы поднимались при всем честном народе,-- но ведь для чего-то это показывают. Потом оппонент говорит, что в Америке уже лет тридцать существует общество, готовое выложить
   ____________________
   *Да, особенно судя по вдовам.Со времен Ксантиппы, в виде контраста.
  

Стр247

   миллион любому, кто продемонстрирует любую сверхъестественную способность, при условии, конечно, что проверку они проведут сами и по-своему, и за тридцать лет никто еще за миллионом не явился. Затем оборачивается к колдуну и предлагает прочитать ему документ, лежащий у него в закрытой папке. Того, конечно, это оскорбляет: он пришел сюда для серьезной дискуссии, а не фокусы показывать (хотя только что показывал). Кое-кто улыбается на этот полный достоинства ответ. А одна молодая женщина из числа "экспертов" (тоже какая-то известная, певица, что ли, только забыл, кто) говорит: "Юрий... как там его по отчеству -- впрочем, как написано в "Селе Степанчикове", такие люди не имеют почтенных лет, -- Юрий Такойтович, не отказывайтесь. Вы же их убедите, а так они будут говорить..." и т. д., что-то, в сущности, ужасное. Но мне другого тогда не хватало (и может быть, именно поэтому) -- чтобы кто-нибудь встряхнулся, посмотрел свежим, неосовелым взглядом, засмеялся и спросил эту "девушку": "Неужели вы в самом деле верите, что кто-то может читать сквозь непрозрачные предметы?!" Вот так на каждом шагу. Говоришь с человеком, как со взрослым, а ему еще в детский сад ходить.
  
   И все равно ведь никакого даже формального равенства нет. В сущности, после того, как в конституции написали, что все граждане равны, далее ни в одном законе никаких туалетных вывесок быть вообще не должно (и вполне может не быть). Но правами мужчины поделились, а обязанностями нет. Почему в армии красить забор или чистить картошку должен обязательно солдат в штанах, а не в юбке, за те же десять рублей в месяц*. Пусть верно ждет солдата в соседней казарме и учится бескорыстной любви к родине. И почему ради пенсии она (куда смотрят конституционные суды?) может работать на пять лет меньше, ведь никто не заставляет ее мучиться на этом свете на пятнадцать лет дольше? В обмен на что все это, если с нее даже сняли обязанность родить ребенка, забеременев?**
   ____________________
   *Типичная дискриминация по половому признаку.
   **Как говорил еще Аристотель в "Политике", "слишком вольготное положение женщин оказывается вредоносным с точки зрения той главной цели, которую преследует государственный строй и не служит благополучию государства вообще". Тут (после "иранского" примера) полезно заметить, что если предоставить женщине полную свободу и равноправие (одинаковоправие) во всем, кроме семьи и брака, то она этого не поймет -- и не потому, что брак для женщины -- всё, а потому, что для нее он никогда не был значителен сам по себе. Поэтому и держался брак на неравноправии женщин вне брака (в браке-то равенство было всегда); кончилось неравноправие -- кончился брак. (Удивительно, что в Иране это держится.

Стр248

   Что-то тут, в самом деле, с равновесием... Мужчинам давно следовало бы потребовать женских прав, но они будут молчать, пока у них есть сладостное право не жениться*. И с этими взаимными правами два пола доведут (если еще не довели) до генетической и культурной катастрофы. Бог прогневается...
   Мужчина -- существо общественно агрессивное. Женщина этого не может. Свою долю насилия она оставляет для дома для семьи. А в качестве средства влияния, ничуть не рефлектируя по этому поводу, пугает тем, естественно, чего больше всего боится сама, каким-то племенным страхом, базовым, наследственным страхом реснитчатых червей и ископаемых трилобитов**. Почему-то женщин не волнует при этом, что если она и в самом деле апеллирует к такому же страху у мужчин, то страх ведь -- не лучшие ассоциации с человеком. "Лучший вид обороны -- нападение" -- это должна была бы придумать женщина. Но когда ее действия приобретают определенно оборонительный характер (а это случается так часто, как это позволяет себе мужчина), она так же точно отрешается себя и переходит на сторону коллектива, чей механизм осуждения ей слишком хорошо известен, и с запасом, с явным, по впечатлению мужчин, перехлестом, теряя чувство меры, юмора и правдоподобия, упрямо отрицает то, что доказано и для нее самой не подвержено ни малейшему сомнению. Последнее подтверждается тем, что как бы далеко женщина не вошла в роль, стоит ей увидеть, что она, как лиса в норе, поймана на слове (а только на этом ее, кажется и можно поймать; тут для нее преткновение, как для Лебядкина бурцевская бутылка), как она почти всегда столь же горячо и даже без паузы начинает доказывать, что была права, совершив именно то, что только что отрицала. Защитная реакция, а вы что думали? Зубы и когти. "Ему и больно и смешно, как сказал другой наш славный поэт.
   Да, пиление, подбашмачничество и прочие вечные ценности -- это показатель того, что женщина в самом деле более мужчины склонна к насилию в семейной жизни. И всегда за плечами у жены со скалкой стоит невидимое воинство общественного мнения, как бы санкционирующее ее
   ________________________________________________________
   Может быть, единственный удачный пример разделения брака и гражданских отношений, половых и гражданских прав. Неужели только потому, что у женщин там лица открыты, а на теле балахон? Завести хорошую полицию, и пусть она за этим следит. Главное, насколько это упрощает, и предохраняет мужчин от европейского утомления женщинами и от незнания, почему это разделение должно быть.)
   *Под него, кстати, тоже копают: хотят всякое сожительство приравнять к законному браку. Ну, тогда останется право вести документально зафиксированную монашескую жизнь.
   **Есть какой-то рассказ Уэллса, в детстве читал.
  

Стр249

   воинственную позу. Взгляните на рекламные сюжеты, половина из которых рекламирует модели поведения, а не товары, половина которых (лишние), опять же, навязывает стиль жизни. Каковы в них отношения полов? Помимо довольно пресных и толстовски похожих друг на друга картин семейного счастья -- кем предстает мужчина? Нечистоплотным, бестолковым, трусливым и блудливым животным. И, несмотря на железный закон, по которому реклама угождает вкусам и желаниям потребителя, все-таки страшно себе признаться, что таковым, значит, женщина хочет представлять близкого себе мужчину*. Обратите внимание: тут речь не о половой морали, которая не должна быть одинаковой, а о простом человеческом достоинстве. Ну-ка поменяем роли. Не жена у мужа, а муж у жены отнимает яблоко и говорит: "На конкурсе на самое надоедливое чавканье моя жена заняла бы первое место" (реклама соковыжималки). Женщины не чавкают? -- ладно, не чавкают. Не жена мужа с его собутыльником вечно колотит сковородкой, как в одной юмористической передаче, а муж жену с подругой (вот бы крик поднялся! достоинство женщины!). Не муж, а подвыпившая жена скребется у двери, умоляя мужа пустить и получая в ответ свои вещи в рекламируемых чемоданах**. Женщины не пьют? -- конечно, не пьют. Стройный муж, готовя рекламную курицу для своей толстухи (какая редкость, не правда ли?), воображает, что те же садистские манипуляции он производит над ее телом. И это не жена, а муж благополучно прячет любовницу в шкаф фирмы имярек, и оказывается не муж дурак, а жена "все-таки ангел", а совсем наоборот. Что было бы? Можете себе представить перемену ролей -- или как в "Золотой рыбке"? A какие выражения позволяются женщинам, какие выражения они позволяют себе! Это они так равноправия добиваются? Хе-хе...
   Давайте, наконец, вспомним, что именно -- "у женщин ведь все это вместе уживается". То, что "очень любила", но "заметьте, документ против меня, на чужое имя, в этих тридцати тысячах держала, так что задумай я в чем-нибудь взбунтоваться,-- тотчас же в капкан! И сделала бы!" ("Преступление и наказание", часть 4, гл. 1). Это к вопросу о характере семейного насилия среди женщин и, может быть, о легкомысленно просроченных мужских векселях.
   ____________________
   *Конечно, и тут можно сказать, что "женщина радостно ринулась навстречу идеалу мужчины", но опять-таки, зачем радостно и какого мужчины? Наконец, не следует ни на минуту забывать, каков этот идеал сам по себе. Пока ж. позволяет себе то, что позволяет ей м., ни на какое уважение и равноправие пусть не рассчитывает.
   **Это я уж признаюсь, сам придумал.
  
  

Стр250

   Да и старуха, боярыня липовая... Как она его, старика своего, стражникам приказала вытолкать! Не задумываясь "третьих лиц" употребила. Сильная женщина.
   Или -- что то же самое -- сильное выражение того, что объясняет весь женский поведенческий комплекс -- не качественного, не инстинктивного, а знакового, количественного. "Жадно набрасывающаяся боярыня", особенно бессемейная, немедленно находя среди сослуживцев (даже и не подчиненных) жертву на роль мужа, может и не отличаться особым инстинктом черной вдовы. Но это и не компенсация за отсутствие "личного счастья",-- на этом фрейдовском уровне ничего не объяснить (серьезного читателя наш дискурс на тему женского психпаразитирования должен был бы оставить неудовлетворенным). Если мы останемся на нем, то так и будем исправлять собачье бешенство с помощью палки. При всех "не навреди" надо лечить не больного, а болезнь! ("Они со мной только разговаривали", жаловался на русских врачей врач Чехов, начавший лечиться у немцев за два месяца до смерти.) Есть дополнительное количество более общего качества, отчего сильные женщины так плохи в браке.* Это неспособность к индивидуализации, вследствие преобладания знакового мышления, свойственная всем женщинам, а потому и носящая половой, инстинктивный характер (да и функции): возможен инстинкт индивидуализации (у мужчин, половой, естественно, противоположный женскому), но индивидуального инстинкта быть не может.
   То же и с понятием сильной личности. Таковая женского типа, оставленная в одиночестве, съест сама себя или зачахнет (Мария Египетская была, конечно, сумасшедшей, причем редкостного типа; но что такое святость, как не редкое сумасшествие?). Сильная мужская личность -- всегда затворник. И сколько байронизму потом на себя ни напускай, ни бизнеса ни политики так не сделаешь (так что женщины могут не беспокоиться насчет своего представительства). Согласитесь, в этих Сталиных и Наполеонах, сколько бы людей они (через "третьих лиц") не погубили, всегда есть что-то комическое, бабье. (Так что в отношении Наполеона я Раскольникова не понимаю -- хотя, конечно, не только в этом.) Причем "третьи лица" -- это, на самом деле, противоположность "равенству, на котором основаны даже
   ____________________
   *Эту связь, если хочется, можно и у Чехова найти, в его целом выводке начинающих женщин, сильных девиц, особенно в пьесах, вроде Сони, которой мачеха говорит, что с такими подозрительными глазами она никогда не выйдет замуж, а этот... Астров, что ли (вот же пошлая фамилия, хуже Розанова, который по этому поводу сильно переживал; впрочем, не фамилия делает человека: что может быть глупее фамилии Пушкин?), что без ярлыка, индивидуально, она не может воспринимать человека.
  

Стр251

   монархии", поэтому такие правления для страны. И опять же, черная вдова здесь ни при чем. Не знаю, как это было с Николаем Вторым, но бывший президент СССР (сколько трупов за ним?!) до сих пор считает (и требует подтверждения от других), что был прау (прав), потому что, перед тем как разрушить свою страну, сказал, что это неправильно*.
  
  
  
  
  
  

6.

  
  
  
  
  
  
   Любопытно, как самый повод для письма Гончарова, плагиат,-- не более, чем формальный для нас, через случайные, формальные обстоятельства стал поводом для сомнений того же рода. Кстати, можно ли считать плагиатом, если заговорив о нем, а также о "совести", "обвинениях", я совершенно не вспомнил и, кажется, не помнил ни повода, по которому была написана эта часть письма, ни даже текста цитаты, которую я сделал, то есть вставил прямо перед тем, как начать данный абзац, а помнил только мысленную засечку типа "Тургенев и женщины. Письмо Гончарова". Слова иногда так тесно, так липко все сплетают.
   ____________________
   Вот, кстати, кто любил ушами! Казалось бы: ты руководишь такой страной, какой лести тебе еще нужно, каких похвал в газетах, от кого? ("Савик, вы меня так редко приглашаете..." -- потом, потом, конечно.) Это показывает, что он просто не понимал, чем он руководит, даже в материальном смысле (и он и его последователь были поражены некоторыми сооружениями, о масштабах которых -- то есть о возможных масштабах вообще -- не имели до того представления). Кроме заискивания перед журналистами, об этом говорит и удивление, с которым они теперь рассказывают им, как многое зависело (точнее, может быть, могло бы зависеть) от их решения -- удивление самое простодушное, с которым мальчик мог бы рассказывать, как ему дали поуправлять самолетом. "Наглость наивности" чрезвычайная.
  
  

Стр252

   Прекрасно зная свою слабохарактерность (то есть избыток рефлекторности) и не желая подвергаться подозрению самого себя в воровстве идей, я усиленно воздерживался от чтения философов в первые годы развития Игры. Со временем стараться становилось легче -- хотелось бы думать, потому что мышцы окрепли. Но... эти сознательные опасения были, пожалуй, единственным примером самообмана в биографии автора (речь не об иллюзиях и ошибках).* На самом деле это сама рефлекторность так позаботилась о том, чтобы сохранить свою свободу, чистоту своего материала и ... главной идеи моей, во всяком случае, жизни -- целостности (штука жутковатая, не дающая, вслед за большинством, представлять смерть как очередную неприятность). Памяти для этого нужно много, причем упорядоченной, информации можно накопить много (даже в зрелом возрасте мне порой не верится, насколько я отличаюсь в этом от других), если не засорять входы-выходы. Так с 12 лет я не перечитывал рассказ Чехова "Художество" (о водосвятии) -- только для того, чтобы не исказить и не отнять это впечатление от (под эти рубрики и собирающихся) впечатлений и обстоятельств, состояний, положений, мыслей, ощущений того дня -- одного из сотен обычных, но неповторимых, сознательно памятных дней.
   Но... мемуары в другой раз. Вместо них я лучше помещу столь же мало касающийся женщин отрывок из рассказа "Последнее утро" Ивана Окулича -- писателя, кажется, того же поколения, что и писатель Витя. Во всяком случае, писал он в 70-х и, несмотря на сильно чувствующийся, искренне презираемый мною душок "советской интеллигенции" (Дина Рубина почему-то вспомнилась -- как женщина, что ли? и весь журнал "Юность"), писал неплохо. А если взглянуть на сборник Алтайского книжного издательства, г. Барнаул (того, где и Шукшин печатался -- тоже писатель повыше 70-х), то будет ясно, что хорошенькая цитата в моем сочинении -- это единственный шанс на бессмертие его имени, увы, только имени. Но так бы он и канул в забвение, если бы не подтверждение, что
   ____________________
   *Можно судить о том, что на самом деле важно. Предназначение человека и, может быть, каждой личности вовсе не в том, чтобы участвовать в жизни. Любая муха участвует в жизни, да еще наилучшим образом. (Надо же, написал, и совсем не имел в виду Идиотскую "мушку", которая "летает в солнечном луче и во всем этом жизненном пире участница" (как-то так) -- вспомнил, когда перечитывал. Ну, пусть будет пчела; это не хуже, хотя и более очевидно. Кстати уж тогда, вспомним о шопенгауэровском "молодом человеке", который очень ловко участвует в жизни в отличие от другого, "слепленного из лучшей глины", МЧ (терминологическое соответствие "девушки", рекомендуется к принятию). Нет ничего удивительного, что инстинктивность равна приспособляемости.)
  
  

Стр253

   действительно существует какой-то реальный психологический тип, тип мышления, тип памяти -- какими-то "элементами нечетких множеств", для которых надо, но лень придумать отдельной название*, а не менее забытая Криста Вольф (ура, еще писательница!) называла их "медальонами" -- не очень-то удачно.
   "К тридцати пяти годам с Андреем Петровичем Камышевым произошло нечто странное. Время его жизни стало уходить с такой скоростью, что слишком большая масса прежнего Андрея Петровича оторвалась от Андрея Петровича настоящего.
   Когда он придумал это объяснение, то даже засмеялся от удовольствия, но, в сущности, никакое объяснение не могло бы тут ничему помочь. Добро бы это был окончательные, решительный отрыв,-- тогда, пожалуй, Камышев и обрадовался бы: нечто подобное виделось ему заманчивым и даже серьезно заманчивым, что, как известно, почти невероятно для человека, переступившего хотя бы самую нижнюю ступень развития, и само по себе является одной из высших ступеней. И уж во всяком случае, жалеть было бы не о чем. Но вышло, как будто срезанный кусок кожи быстро приложили к ране и приживили: остался лишь след, обозначение разрыва, полного и незабываемого в своей реальности.
   Новое состояние или, лучше сказать, новосостояние Андрея Петровича было противоречивым и в общем скорее неприятным. Даже в те моменты, когда оставшаяся жизнь казалась ему широким ровным полем, которое он, освободившись наконец от давно тяготившего и требовавшего внимания груза, быстро и легко сможет теперь перейти,-- даже в этой картине оставался какой-то сомнительный уголок. Он был мал и едва различим лишь боковым зрением, но на него не всегда удавалось не обращать внимания. Уже в самой простоте аналогии, которой Камышев уяснил свое положение, было что-то унизительное: в конце концов такая простая штука застала его врасплох. И разве раньше будущее не казалось ему столь же беспрепятственным?
   ____________________
   *Интродукция к заглавию "Правила Игры в бисер. Введение в Игру" звучит так: "Может показаться странным, что столь давно открытое и изучаемое автором явление до сих пор оставалось им неназванным. Но явления такого рода могут быть обозначены лишь весьма условно, любым достаточно бессмыслен-ным пока словом или выражением. Автор же не испытывает тяги к словотворчеству и не знает за собой художественных талантов, а потому и был обрадован, увидев, что, уважая приоритет идеи, и с благодарностью за вдохновляющую поддержку, ему следует озаглавить свое сочи-нение не иначе, как..."
  
  

Стр254

   Главное же, теперь приходилось искать новый смысл жизни, а к этому он оказался неготовым. Как плохой студент (которым он и был когда-то) он до последнего откладывал давно осознаваемую и томящую необходимость выучиться жить в настоящем, а не вечно его упускать. И вот настал экзамен по нелюбимому предмету, а из всего богатства плюсов и минусов прожитой им жизни кто-то -- как ему казалось -- подвел близкий к нулю, необременительный итог.
   Камышев, впрочем, никогда не был столь ординарен, чтобы верить разговорам о "смысле жизни", воображать себя ищущим его или считать глубокомысленной фразу "смысл жизни - в ней самой". "Смысл какого-либо предмета,-- рассуждал он,-- всегда находится вне его и для живого смысл жизни недоступен, да и, по правде говоря, не нужен. Никто не ищет смысла жизни, но всем нужно чувство осмысленности. И чем проще существо, тем для него доступнее это чувство". Сам он не принадлежал к тем счастливцам, которым судьба в нужные моменты жизни выдает звонкой монетой кредиты осмысленности в работе, любви, семье. Не относился он и к тем, кто довольствуется осмысленностью текущих событий и дел, сменяющих и теснящих друг друга в их узком поле зрения. Не то, чтобы он совсем был лишен способности желать и добиваться, но промежутки между этими побуждениями были слишком велики и становились все больше, и это подрывало доверие к ним и лишало вкуса.
   Неудивительно поэтому, что осмысленность своей жизни Камышев стал видеть и находить в цельности, единстве ее. Это позволяло не напрягаться по мелочам, в расчете получить все сразу и с тайной готовностью не получить ничего. Но сколько Камышев не называл себя лентяем, одобрительно-насмешливо похлопывая по плечу, в этом было не больше правды, чем в любом подобном ярлычке. Отвращение к тому, что обычно называют "деятельностью" было лишь частью психического феномена Андрея Петровича, так же, как и внимательное, бережное отношение к себе, могущее быть оправданным только самой нежной любовью, но объяснять которое ею было бы так же грубо ошибочным, как, понаблюдав работу ученого, приписать ему любовь к микроскопу.
   Это началось в совсем еще неподходящем к тому возрасте. Лет двенадцати он, читая, например, "Лавку древностей" или "Оливера Твиста", вдруг останавливался и, глядя сквозь какую-то точку над книгой, пытался вспомнить, каким он был в возрасте героя, два-три года назад. Воспоминаний было много, и хотя все они относились к одному времени, некоторые из них казались ближе, чем другие; некоторые собственные поступки были понятнее других, а впечатления явственнее и ярче. Ничего не видя и не слыша вокруг, повторяя иногда бессмысленно вслух обрывок последней сознательной

Стр255

   мысли, какое-нибудь "нет, нельзя" или "вот что" или "зачем?", он пытался найти равновесие между всем, что он знал о тогдашнем себе, постичь сам дух того возраста. И были мгновения, когда ему казалось, что он этого достиг.
   Герои старше него давали больше простора фантазии, а постепенно начали брать себе и роль утешителей,-- в том возрасте, когда Андрей стал чувствовать ничтожность своих успехов даже в сравнении со сверстниками; они как бы давали ему время и ненадежную надежду. Таких героев, роняющих капли успокоительного бальзама на угнетаемую потерянным временем душу (как, впрочем, и романов), становилось все меньше, пока не стало совсем. Но Андрей Петрович, надо сказать, научился в них и не нуждаться.
   Для того, чтобы, прожив пятнадцать или двадцать лет, можно было получать новые впечатления, нужно иметь плохую память, и Андрею Петровичу рассчитывать на это не приходилось. Но он не огорчался: нельзя же, в самом деле, хотеть того, о чем не имеешь никакого понятия. Зато какой-нибудь самый обыкновенный блик света на спинке жука, ползущего по стеблю иди солнечный луч в разбитом стакане, шелест деревьев от вдруг налетевшего ветра, шероховатость раскаленного солнцем камня или тот вечерний, нежный, не синий, а темно-голубой полумрак, стоящий в комнате ранней весной, или еще многое, многое другое поднимало в нем какое-нибудь прежнее настроение с тою силой воспоминания, которою над многими людьми обладает лишь запах.
   С могуществом повседневной обыденности возникали в Камышеве эти чувства-воспоминания, придавая характеру и взгляду его удивительное равновесие. По большей части они брали себе для воплощения немало созерцательной фантазии, но даже определенных, почти неизменных, тех, что можно было бы описать словами,-- и тех отыскалось бы, пожалуй, не меньше тысячи. Самые ранние из них не оставляли сомнений в возрасте, он в ползунках, сделавший лужу у стены и заплакавший от обиды, когда его хотели наказывать; он, сложив ноги по-турецки, катается на широкой педали швейной машины (перед ним вращается большой, элегантный шкив с круглым ремнем, по голове ерзает полукруглая, легко отклоняемая фанерка, и руки еще помнят ощущение доски, за которую он держался). А сколько несуществующих теперь деревьев, камней, оврагов, сколько видов, сколько вещей, бывших как будто ближе к глазу, имевших реальную, а не абстрактную форму, цвет, выражение*.
   Лет семи он показал родителям трюк: упираясь только ступнями в стенки коридора, он забрался в антресоль над кухонной дверью, и когда он
   ____________________
   *Кажется, я это тоже позаимствовал. Ах, я же обещал не признаваться...
  

Стр256

   лежал там, задравши ноги на стену, мать сказала ему: "Вот запомни этот момент"... И он запомнил ощущения своего тела, запомнил все, что видел, и этот душный, но приятный запах круп, хранившихся в холщовых мешочках. (Во всем этом состоянии была какая-то близость материальной загадки, загадки вещей, смысл материального мира.) Он запомнил это с ясностью, ужасавшей теперь числом прожитых лет, но тогда -- тогда это было открытием: оказывается, воспоминания можно делать! Если бы мать знала, какой это был лишний, ненужный подарок ее сыну. Нельзя сказать, чтобы он часто пользовался им, но уже невозможно было избавиться от мысли, что запоминаешь только тогда, когда хочешь запомнить.
   Бережно перебирал он старые (все ли держится, все ли на месте?) и старательно нашивал новые петельки-воспоминания на темный покров, под которым - он чувствовал это - и лежит смысл его жизни. А теперь... Что теперь?"
   Главный источник "мусорного вируса" (кажется, это уже слишком) -- не телевизор, как принято считать, а человеческие лица. Интересно, что это же заметил и Шопенгауэр (не про телевизор, конечно). Только он, занятый лелеянием своей мизантропии, не понял смысла своего наблюдения, что видеть новые человеческие лица -- одно из самых неприятных испытаний и что можно понять поэтому богачей, которые пользуются своей возможностью этого не делать. Главное-то не в том, что морды противные, а в том, что они новые. Мизантропия здесь, при некоторой натуральной склонности, это информационный фильтр (или, если угодно, наоборот). Это даже ощущается. Ведь человеконенавистничество, или отторжение как активный агент его -- это эффект, внешне выраженный, заметный и оцениваемый самим мизантропом (из которых никогда не выйдет террористов), а явление, столь же очевидное, если копнуть чуть-чуть глубже -- это пассивное неприятие, отвращение, loath. Все вместе -- вроде сыпания гороха на решето.
   Мне в этом смысле повезло. Плохая от природы память на лица или, лучше сказать, способность на помнить их намного облегчила действие рефлексии и свела потребность в мизантропии (или мизантропические проявления) до того безобидного и порядочного уровня, на котором стоял герой "Моей жизни". Вспомните его слова о том, что он любит свой родной город, но не любит людей, которые внем живут. Признаюсь, это ложится бальзамом на душу, особенно мне, жителю города, который как постоянно внушают (у вежливых "гостей города" это уже просто штамп) невозможно любить без того, чтобы любить его жителей. Можно, ребята!
   Многие картины родного города (и вообще, и вообще!) похожи для меня на "Нептуна с русалкой" или "Умыкание невесты" с дырками вместо голов -- только намного лучше нарисованные. Для меня не редкость

Стр257

   длинные разговоры с друзьями, у которых чем дальше, тем труднее спросить, как их зовут и откуда они меня знают. И, возможно, бывают исключения для людей со специальным талантом шпиона, но люди из разряда узнающих меня (по-приятельски узнающих!) через десять лет после случайного разговора, не кажутся мне интересными. Существует (кажущаяся мне враждебной) целая масса людей, знающих меня и обо мне, но никаким боком не входящая в мое поле зрения. Бедные знаменитости! (Беда в том, что слава -- это те же деньги, только без главной покупательной способности, без свободы. Кому как, но я бы долго решался.) И знаете, если философ изнывает по славе -- что-то не то в самой его философии*. Как бы оно ни было затрепано, "философское расположение духа" и таковой же склад характера -- это не фикция, а то, что обеспечивает направление и должную степень интеллекта**. Это есть в каждом занятии. В том числе искренно уважаемое мной (при естественной его ограниченности) материнство -- это не учебник Спока. "Как писать стихи" По, Маяковского и еще кого-то, или Чайковского фраза "я сажусь за рояль, как сапожник садится тачать сапоги" или, допустим, "распорядок дня писателя" -- все это ерунда, не более, чем щегольство профессионализмом (сродни профессионализму карманника), пугливое прятанье своего постыдного занятия за щитом мнимой респектабельности, борьба усидчивости с ленью и вообще попытка присвоить себе божественное вдохновение. Ничего ты так не высидишь! Разве что сапоги. Неделание в творчестве важнее делания -- Толстой сказал, а уж какой усидчивый был писатель*** К тому же все это довольно отчетливо связано с главным методологическим заблуждением -- ошибкой в принадлежности знаковой составляющей понятий , то есть в приписыванию
   ____________________
   *Если философия в самом деле "заботливая смерть", то причем тут слава?
   **"Поразительно! обо всем житейском он говорит и думает, как антифилософ, а о теории мысли, чувства он философ. Строит карточные, мысленные домики. И даже некрасивые и неоригинальные, а так, только похоже на философию. Да еще девочки уехали..." 18 декабря 1888 года. Просматривая перед окончательной (во всяком случае, по р-решительному намерению заняться ею) редакцией сочинения, стал просматривать дневники Толстого,-- надо было найти одну запись, которую я боялся переврать (но не переврал, потому что так и не нашел),-- и вместо того нашел несколько таких, которые так славно подходили к моим мыслям, что не удержался, чтобы щедрой рукой не подсыпать их вниз страницы. (Это о признаке невежества -- сказать я этого не знаю, о выдумщике Павле и еще какие-то.)
   ***"Неделание важнее, чем -- чем я сам думал -- думают. В минуты упадка сил не заставляй себя думать. Только хуже: и испортишь прежде сделанное и помешаешь тому, что сделал бы позже."
  

Стр258

   ее к первичной составляющей понятия, даже при верной соотнесенности понятия с той или иной областью, или, проще говоря, снитетико-аналитическим нарушением непрерывной дискретности последовательностей понятий. Или, еще проще, с ошибкой в определении направления следов -- из ошибочных ходов в Игре самый, возможно, распространенный.
   Соответственно плохой памяти на лица у меня плохая память на имена (интересно, как могло бы быть инач-е!). Представлять мне нескольких человек совершенно бесполезно -- формула вежливости и не более. Зато неплохая память на слова, на выражения, что, где, когда и как (хуже -- кем) было сказано. Хорошая память на цифры (явно дырка в фильтре), но слабые математические способности (может быть, лучше сказать склонности, то есть умение видеть смысл и разумность) -- как, допустим у Эйнштейна, который получал двойки в школе по математике. Это, кстати, вовсе не вина школы или учителей, как принято думать. Будь у него математические способности -- что стоило бы решить эти задачи?
   Очень сильное архитектурное чувство, чувство объема, болезненно беспокойное иногда (я хорошо понимаю Мышкина, входившего в дом Рогожина). Вампирское обоняние, заставляющее задерживать дыхание, проходя мимо человека на улице (там, конечно, где это еще имеет смысл -- то есть без риска задохнуться). Дохлый жук под кроватью может три дня мучить, пока не высохнет, бедняга (особенно во сне -- запахи чувствуются по-другому; я это заметил еще в детстве, когда тошнотворный, но почти незаметный днем запах какой-то антисептики, идущий от больничной подушки, превращался в лейтмотив моих температурных кошмаров)*. (Никто еще почему-то не заметил потрясающую -- люблю такие слова в этом роде -- деталь из "Палаты N6": запах копченой рыбы.) Может быть, все это не имеет отношения к памяти, а может, и имеет (что, в самом деле, не имеет!). Так же, как и то, что уже много лет засыпаю я почти всегда по одному и тому же сценарию: около двух ночи плюс-минус час быстрое отключение, сразу же пять-десять минут яркого сна, потом полное пробуждение, но через несколько минут, если постараться, можно уснуть до утра, если только среди ночи не приснится такая дрянь, что уже не заснешь. Кроме того, сплю я всегда на боку и всегда закрываю чем-нибудь ухо, не прижатое к подушке**. Сейчас такие подробности кажутся, мягко выражаясь, лишними и нескромными, но когда-нибудь наука с нашей помощью может (сейчас она только притворяется, что может) дойти до такого уровня, когда эти сведения окажутся бесценными, не получимыми ни
   ____________________
   *"Слишком уж собой интересуетесь-с", прошипел бы Лебедев.
   **"Очень нужна тут ваша подушка", сказала бы Зина Москалева.
  

Стр259

   из какого другого источника. (Конечно же, я понимаю, какой интерес должна вызвать личность Создателя (Игры, конечно) и такой интерес я допускаю, а вот что именно мне снилось (дуля Фрейду) -- это мое личное дело. Поэтому продолжу.) Через несколько дней я автоматически возвращаюсь к точному месту на странице, где прервал чтение (обычно я читаю несколько книг параллельно, переходя от одной к другой), но туристическая схема в незнакомом городе не дает мне ровно ничего, взаимное расположение улиц -- проблема, выручает только общее направление (в лесу не заблужусь). Это значит, как я узнал из одной психологической статьи (американской, кажется), что я почти не пользуюсь женским типом ориентации, по приметам (о чем можно было бы предположить и без тестов), а пользуюсь пространственно-математическим (интересно, что математические способности определяют не по числам, а опознавая объемную геометрическую конструкцию под разными углами зрения). Плохо понимаю нечленораздельную речь (допустим, по радио с помехами). Музыкальный слух. Нечастые и незначительные слуховые галлюники. Чеховский, вероятно, тип (причина, которой он приписывал свою) мигрени по три дня и, связанное с ним то, что издалека легче узнать человека не по виду, а по голосу, по звуку шагов, по кашлю. Хотя тут и, повторяю, просто плохая память на лица, при хорошей на числа (лучше -- на голые числа, телефонные номера, а не юбилеи).
   Хочу кстати заметить, что звуковые ощущения и вкус -- средние как по произвольности доступа в памяти, так и по способности вызвать воспоминания. Тактильные же ощущения и запахи в последнем очень сильны. Только запахи: чем они тоньше, чем труднее поддаются определению -- тем ярче воспоминания (это не духи любимые понюхать и не елка новогодняя), а такие запахи не найдутся нарочно. Тактильные же не требуют внешнего источника, они почти совершенно берутся из памяти, по прихоти желающего вспомнить вместе с ними и другое: гладкость коры молодой березы под большим пальцем и охват ее ствола, рукоять сабли, увесистая ребристость гранаты (запах стреляной гильзы). Или ручка детской коляски, которую нажимаешь, чтобы передние колеса поднялись на бордюр тротуара. Или пережившая свой оригинал, незабвенная память женской груди в ладони -- именно этой женщины и ощущение соска между средним и указательным пальцами. Или скольжение шелковой подкладки фрака по телу в хлопковой сорочке (нежное ознобное содрогание кожи, с которым у вернувшегося с мороза возле горячей печи уходит из тела последний холод). Или шершавость мокрых плавок и тугая их резинка, цепкость высохших песчинок на соленой коже и влажная, хрусткая их податливость под лопатками и затем, приподнявшись, под локтями, и дуновение ветра на левой щеке. Вместе с этим -- сквозь ресницы оранжевая вселенная солнечного

Стр260

   света, и пляжный плеск и женский визг и детский крик, а немного раньше, когда заплыв подальше в море, отдыхал на спине, делая лишь легкие гребки, чтобы восстановить горизонтальное положение тела, две чайки пролетели наискосок через однотонное голубое небо. Закрыл глаза. Преодобморочно-звонкое шипение воды в ушах. Ноги снова начали погружаться в глубокую, более холодную воду. И вдруг как-то затылком ощутил глубину, десять метров мертвого, могильного пространства, готового принять. Когда уже брассом плыл к берегу, это чувство завладело еще больше. Сам воздух над головой сгустился, принял вид громадной стальной плиты с полированным низом, придавившей к поверхности моря, оставив только узкую щель, в которую с трудом протискивалась голова. Ни вверх ни вниз было нельзя, только в этом почти сливающемся вдалеке промежутке можно было жить и дышать, и уже задыхаться. Сумел сдержать паническое желание изо всех сил рвануться к берегу, но почувствовать дно под ногами было невероятным облегчением, даже до "неотразимого желания пофорсить", как у Раскольникова, выходящего из кабинета Порфирия Петровича. "Более чем оригинально"-- позаимствовал выражение у Николая Второго.-- "Приступ клаустрофобии в открытом море".
   Образная память, если это подходящее название. Я помню не только множество каких-то эпизодов жизни, большинство из которых ничем не примечательны сами по себе и могли повториться днем раньше или позже, не только помню всю обстановку, звук, свет, тепло или прохладу -- в общем, все, но главное, я совершенно помню себя. Нет, помню сюда не подходит. Это не память, а чувство полнейшей идентичности "я" теперешнего и "я" тогдашнего. "Чтобы чувствовать течение времени, нужно что-то, что стоит. Стоит сознание Я" -- написал Толстой. Но мы давно когда-то говорили, что он ошибался, считая настоящее вне времени. Только настоящее и есть во времени. "Время не вещь, а идея, -- старая философская банальность". Не время -- вещь, обтекающая вокруг неподвижной идеи сознания. А сознание -- это вещь, обтекаемая идеей времени. Сознание -- вещь, поэтому оно и подвержено уничтожению, как часы, как часы, которые достал из кармана Эйнштейн, когда его попросили объяснить, что такое время. А идея изменчива. Поэтому я знаю, что я -- всегда именно я, я помню и понимаю это, но нет ничего, что я переставал бы понимать быстрее чем собственные поступки. Тут развитие, развитие идей, у которого нет заднего хода, и "нельзя перенестись в глупого человека", даже если этим глупым человеком был ты сам. "Время не вещь, а идея, погаснет в мозгу" -- именно поэтому она не может погаснуть в момент смерти. И как раз поэтому самоубийца Кириллов не верил в будущую жизнь, то есть в жизнь после смерти, а верил в "здешнюю вечную жизнь". Этой мысли никто у Достоевского не понял, и может быть, он сам не сформировал ее вполне.
  

Стр261

  
  
  
   Совпадений хватает и без философии (что и понятно, поскольку философия -- только часть Игры). Читатель может не иметь подобного опыта или недостаточно вникнуть в суть того или иного встречающегося у нас совпадения. Во всяком случае, я вполне пойму, если он заподозрит известный трюк "что после чего", как в рекламе стирального порошка, когда чистую рубашку показывают после картинки, где ее заливают соусом, или в рекламе бритв, где актер кавалерийским взмахом срезает пену со своей загорелой, волевой и чисто выбритой скулы.
   Всякое систематическое изложение -- это, в сущности, какой же фокус. Это может быть и хорошо и полезно, только надо это правильно понимать и постоянно помнить*. Пленку в проекторе можно пустить задом
   ____________________
   *Автор обращается к методологии, конечно, не впервые. Воздержавшись от неуместных здесь, достаточно сложных для понимания объяснений метода с помощью правил самой Игры, есть смысл, однако представить читателю несколько более ранних фрагментов. "Еще мы должны решить вопрос о "порядке изложения истины", как его называл философ Кондильяк, уделявший ему должное внимание и даже считавший, что правильный порядок изложения делает ненужными доказательства. Правда, он думал еще, что "лучший способ обучения других -- это вести их по пути, по которому мы должны были следовать при обучении самих себя". Должны были или следовали? Оба варианта сомнительны. Первый -- потому что не все ведь ученики похожи на учителя и находятся в одинаковом с ним положении (то есть находятся в той же исходной точке) -- да вряд ли и есть такие. А во втором (который, думаю, и подразумевался) скрывается отчасти тот особый род тщеславия который за неимением многих уже других для него поводов (и надежд на них), часто свойственен старикам.
   С другой стороны, так утверждающему говорить об истине слиш-ком рано; для него истина -- даже не то, что он ищет, а лишь то, что он (именно он) хочет найти. Пусть мы тоже не найдем ее, но моем приблизиться ней настолько, чтобы понять: истина для нашедшего ее открывает и прямую к себе дорогу, заключает ее в себе, а может быть и есть эта дорога.
   Истина для нашедшего ее открывает и прямую к себе дорогу, заключает ее в себе, а может быть, как получилось у Кондильяка, и есть эта дорога. Но все-таки и он и мы представляем себе истину, как цель и результат, чем-то вроде башни в дремучем лесу. Мы блуждаем по лесу, ищем ее, но только когда отыщем и взойдем на нее, ясно увидим путь, по которому нужно было идти с самого начала. Истину не нужно доказывать, она и так есть, она очевидна и проста. Лучший способ указать ее другим блуждающим

Стр262

   ________________________________________________________
   по лесу, всем сразу, -- это просто кричать: "Истина здесь!" Вот только пове-ривших, пришедших на голос и увидевших ее будет меньше, чем просто поверивших. ("Что тебе до нас?..") Вот для них, а не для истины, нужно искать порядок изложения, заботиться о стиле, жанре, форме, и, чтобы они простили, тащить их по своим ошибкам.
   Но и будь Кондильяк прав, разве возможно достоверно просле-дить путь собственной мысли? Если нам важен именно путь, а не ре-зультат, то можно ли считать таковым ряд хотя бы и последователь-ных результатов (Брунер называл это "процессом образования понятий")? Если мы не знаем факторов, определяющих эту по-следовательность, то о какой интерполяции может идти речь?
   Дело в том, что каждая мысль в момент своего возникновения означает намного больше, чем будет означать потом. Это значение теряется гораздо быстрее, чем можно написать хоть одно слово, не то чтобы это слово придумать.
   (Да тут еще "закон мертвой... простите, мокрой руки", по которому лучшие мысли приходят в голову, когда сидишь в ванне, моешь посуду и т. п., а также занимаешься прополкой, штукатуркой и прочими делами, после которых нужно мыть руки: даже если не откладывать эту мысль до более подходящего момента (всегда кажется, что она такая круглая, ясная, все равно что в кармане), то времени, пока дойдешь до письменного стола как раз хватает, чтобы отвлечься и забыть (вот только что ж помнил!). Если прибавить к этому мысли, которые приходят на прогулке -- не носить же с собой карандаш с блокнотом!-- и те, что приходят, да еще по нескольку штук сразу, когда почти уснул и откладываешь до утра, чтобы не зажигать снова лампу, не тянуться за ручкой и бумагой (до того, чтобы менять сон на что бы то ни было, я тоже еще не дошел), да еще те, что не записал, чтобы потом получше сформулировать и, конечно, забыл совсем, да еще те, что, наоборот, были сформулированы слишком хорошо и записаны поэтому слишком небрежно -- то разбазаривается не меньше половины идей.)
   По-настоящему, в полноте понимать даже свою собственно мысль можно только в момент ее возникновения, ибо только тогда она -- следствие, необходимое следствие вызвавших ее причин (совокупности понятий). Уловить, почувствовать ее и, не давая ей выразиться и оформиться, принять следующую мысль, еще одну... Цепочки могут быть длиннее или короче, но видишь всегда только последнее звено, всю ее восстановить невозможно. В этом ее отличие от простой словесно-ассоциативной цепочки, несколько звень-ев которой бывает любопытно размотать, когда после рассеянных раз-мышлений вдруг удивленно спрашиваешь себя: "с чего я стал об этом думать?" В самом деле, удивительно, куда приводит типичное мышление словами, именно когда за словом признается смысл обозначаемого им.
  

Стр263

   ________________________________________________________
   Мышление же понятиями похоже на сон, который забываешь быстро и навсегда, а может быть, и однородно с ним. При таких занятиях время и пролетает очень быстро, как во сне или, скажем, как во вре-мя рыбалки, когда клюет не слишком часто (вообще, с возрастом клюет все реже и реже, поэтому, как неоднократно замечено, время жизни уходит с ускорением). Это понятно: если мысль мгновенно теряет свою полноту и способность к развитию, а быстро-действие мозга ограничено, то для качественного понятийного мышле-ния нужно привести его в состояние, когда "времени больше не бу-дет", растянуть брунеровский "миг озарения" (вслед за Германом Гессе мы вполне можем назвать это медитацией). Увы, это состояние трудно достигается и слишком легко нарушается.
   Вот это только и остается на бумаге -- обоснования и аргумен-тации. Но откуда, как и благодаря чему взялась сама обосновываемая мысль -- все-таки неясно даже для автора ее; тут, как ни странно, опять-таки только догадки, предположения и поиски, -- не во внешних причинах, конечно, а в самом же себе. Это важно не только для того, чтобы понять, но и для того, чтобы быть понятным. Здесь нет проти-воречия с тем, что у каждого свой путь к истине. Недаром же Кондильяк к тому, что правильный порядок лучше доказательств, добав-лял, что у каждого предмета имеется "естественный порядок", кото-рый никогда нельзя нарушать. А что такое правила Игры, как не за-коны психологии, в которой объект это и есть субъект, и ничто иное? (Здесь можно прервать цитату, но сделаем это там, где закончил свою мысль автор.)
   Другая иллюзия, создаваемая словесным мышлением, иллюзия, в которую нам хочется верить и даже страшно не верить -- это иллюзия общности людей. В самом деле, чем точнее слова выражают смысл того, что нужно сказать, чем больше в них кажется смысла, тем лучше мы понимаем друг друга. Но "каждый из нас одинок в этом мире. Каждый заключен в медной башне и может общаться со своими собратьями лишь через посредство знаков. Но знаки не одни для всех, а потому их смысл темен и неверен. Мы отчаянно стремимся поделиться с дру-гими сокровищами своего сердца, но они не знают, как принять их, и потому мы одиноко бредем по жизни, бок о бок со своими спутниками, но не заодно с ними, не понимая их и не понятые ими. Мы по-хожи на людей, что живут в чужой стране, почти не зная ее языка: им хочется высказать много прекрасных, глубоких мыслей, но они обречены произносить штампованные фразы из разговорника". Стало быть, можно совсем не знать языка, но иногда и знать его мало. Кстати, это сказал Сомерсет Моэм, и вряд ли мы не найдем этой же мысли хоть у кого-то из настоящих писателей. Именно от них, стро-жайше скрывая это, защищают
  

Стр264

   наперед, но время назад не ходит. Время -- это как раз такой порядок. (Помните, как Эйнштейн показал на часы, когда его спросили, что такое время?) Всякая наука (точнее говоря, всяки порядок 3-го вида)* в своем
   ________________________________________________________
   "Слово" некоторые его "профессионалы". Причина ясна: чего не хватало тем!"-- с излишком достаточно для этих. Конечно, они не могут понять и того, что тем самым бросаются в другую сторону, предавая духовные основы литературы в пользу той и без того разросшейся части культуры, где слово именно полноцен-но как знак.
   Вместе с однобоким прогрессом человечества прогрессируют и эти иллюзии, становясь все более дорогими для нас, да и обходясь все дороже. И уж тут-то все в точности соответствует скорости НТР".
   И в другом месте:
   "Нет, совсем не на этом должна быть основана система. Ругая метод синтеза и его приверженцев, К. пишет: "Достаточно принять во внимание, что общее предложение -- это лишь результат наших частных знаний, чтобы понять, что оно может толь-ко опустить нас до знаний, которые нас подняли до него, или до тех знаний, которые так же смогли бы проложить нам к нему дорогу. Стало быть, отнюдь не будучи их принципом, общее предложение пред-полагает, что все они познаны другими путями или что по крайней мере они могли бы быть так познаны. Действительно, чтобы доказать истину, выставляя напоказ принципы, чего требует синтез, нужно было, очевидно, уже до этого знать ее".
   Но как же иначе? Если ты не обладаешь (или не уве-рен, что обладаешь) истиной, то о чем же ты собираешься поведать миру? Ты в самом деле приходишь к истине "другими путями", совсем другими, не теми, на которых можно что-то объяснить. Но "истина для нашедшего ее отрывает прямую к себе дорогу", а прямая дорога означает, что стоя в конце пути ты видишь его начало. Если ты один нашел истину, то кого ты поведешь назад прямым путем, путем ана-лиза? Только самого себя. Это и есть создание системы, расстановка вех и обозначений. Вот когда слова действительно вторичны
   *Еще точнее, 3-го и 2-го (право, мораль и государство), то есть симметричные (по Схеме Игры) относительно разумной области или находящиеся, при одинаковом уровне развития, по одну сторону от "экватора" -- центральной горизонтальной линии. Всего различаются три вида симметрии и соответственно им три координаты понятий (несмотря на плоскую Схему): симметрия относительно "экватора", относительно центра и относительно разумной области (вертикальная линия здесь не проводится, поскольку последовательности понятий разумной области на данном этапе в Игре не участвуют и вся она может быть представлена в виде отрезка между двумя "полюсами", ни один из которых к ней не относится. Таким образом

Стр265

   ________________________________________________________
   все последовательности дополнительно делятся на начинающиеся от своего (чужого) полюса и идущие к своему (чужому) полюсу. Приведем здесь цитату из "Введения в Игру": "Меридианы могут быть проведены как от Северного полюса к Южному, так и от Южного к Северному. В соответствии с этим разли-чаются два вида активных сил, действующих в каждой из областей "З" и "П". Действие же реактивных сил в этом варианте схемы специально не указывается и прослеживается, как уже было сказано, в формировании последовательностей понятий. Последние бывают, соответственно, четырех видов, по две в областях "З" и "П". Последовательности понятий об-ласти "Р", то есть разумных, определяются совокупным действием всех активных сил. Рассмотрение этих последовательностей оставим за рамками данного сочинения, ограничившись констатацией вполне очевидного влияния означенных сил на формирование разумных поня-тий.
   Полюса представляют особый интерес как начальный и конечный пункт развитий всех видов. К полюсам сходятся все три области сознания, однако из предыдущего уже должно быть ясно, что эти точки не могут принадлежать всем трем областям, равно как и не при-надлежать ни одной из них. Поэтому Южный полюс на нашей схеме относится к области "П", а Северный -- к "З". Что они означают? -- названий у них больше, чем имен у бога. Давайте, как сделал бы Гессе, назовем их Инь и Ян, и таким маневром обманем несовершен-ство языка. Подробности зависят от направления взгляда. Каждая последовательность называет полюса по-своему. Для этики, например, это -- рождение и смерть,-- согласитесь, что всякая этика начина-ется с отношения к "своему" понятию "рождение" (и букету связан-ных с ним понятий), и заканчивается, останавливаясь перед "чужим" понятием "смерть". А для естественных наук это начало и конец, так как наука имеет обыкновение начинать со своего "конца" и стремится к чужому "началу". С точки же зрения этики, наука на-чинает со смерти (и даже само-собою выводит ее за скобки -- что многих смущает), так как изучает исключительно мертвые предметы, хотя бы для этого пришлось их убить. Ну и так далее.
   Разнообразные критерии сходства и различия мы найдем не только среди последовательностей одного вида, или понятий одного рода, но и самых далеких. Неожиданные связи между явлениями мы можем обнаружить уже только потому, что на схеме они обозначены линиями, стремящимися к одному полюсу, или к разным, или начинаются от своего полюса, или от чужого. Тогда и полюса получают новый смысл, от такого сопоставления".
  
  
  
  

Стр266

   изложении добавляет кадры в начало фильма и прокручивает его назад, то есть меняет порядок предъявления фактов, но каждый кадр, сколь бы часть они ни мелькали (в "мгновенном процессе") нужно смотреть от начала до конца. Нельзя начать с того, о чем у нас нет представления уже. Нельзя заинтересовать читателя, если ему не интересно уже. Нельзя научиться на чужих ошибках или научить кого-то на своих -- и это оправдывает насилие воспитания, отрезая его от образования (граница, которую искал Толстой), ибо воспитание имеет целью не научить, а уберечь.
   Не надо поэтому сомневаться в себе. Нестоющее дело. Если был факт, то он был именно в том порядке. Замечающие за собой люди знают это. Сам я этот вывод положил на хранение (могу указать точное место в старой квартире) и время (конец мая -- начало каникул) -- в девять лет, когда дети впервые раз читают Тома Сойера: именно он, раньше незаметный, стал попадаться мне то в телевизоре то в других книжках.
   Недавно у Маркеса в "Любви во времена холеры" в связи с конфликтом супругов ("было ли мыло в ванной") я прочел несколько таких фраз о свойстве женского характера, после которых пара моих фраз показалась бесцветным, бездарным плагиатом, которые хорошо было бы вычеркнуть или заменить маркесовскими. Формально он был первым (раньше меня, точнее) -- ну и что? Я-то хорошо знаю, что тогда этого еще не читал, а еще лучше -- что раньше, не напиши или не обдумай я почти такого же, я не остановился бы, не перечитал.
   Потом, в обратном порядке, можно стырить кусок текста без кавычек, слямзить чью-то мысль, свистнуть сюжет, стибрить выражение без указания автора (если источник не слишком очевиден) -- но все это (и даже "мысль") -- это, в сущности, слова*. И всегда кошка знает, чье мясо съела. Потому что
   ____________________
   *"Не заимствуй у других ответы на вопросы, пока эти вопросы не возникли в тебе самом" -- писал Толстой в дневнике (кажется, в том эпизоде, где к нему пришла тургеневская барышня, желающая жить по совести и выбирающая, по чьей именно: бедняжка "не знала, есть ли у нее какая-нибудь своя совесть"). Но ведь так никогда и не бывает. Можно сказать: "Не подражай другим, не подумав, подходит ли это для тебя". Или, еще лучше: "Обдумывай свои поступки". Откровенно говоря, все, что мне самому противно и страшно вспомнить о своей жизни, происходит от того, что эти две заповеди имеют свойство все время выскакивать из головы. И я это чувствовал и предчувствовал еще тогда, когда мальчишки собирались кучками над тем, что мне было совсем неинтересно -- и к стыду своему и отвращению, к ним присоединялся. Да уж, если в детстве не научился делать то, что хочешь, то потом не научишься делать то, что нужно. (А это как раз такая штука, которой нужно учиться.)
  

Стр267

   даже переписать своими словами ничего стоящего переписывания нельзя, не то, что позаимствовать идею. Не о чем беспокоиться.
   Но Гончаров беспокоился. И беспокойство его отличалось от довольно равнодушного пушкинского "с этим хохлом надо быть поосторожнее" -- хотя яркий драматический (как в "Ревизоре") ход* -- это, пожалуй, единственное, в смысле идеи или, если угодно, изобретения, можно украсть. То есть талантливо использованный, он уже не может быть использован без ненужных ассоциаций. Но "Дворянское гнездо" -- и "Обрыв"?!
   Можно, конечно, представить, какие чувства испытывал Гончаров (седина в голове и при этом холостяк, не потерявший, то есть, способности очаровываться тургеневскими двушками), когда на каждой станции (куда он ехал и кому писал об этом?-- вот они, особенности памяти) ему попадались барышни с новой книжкой Тургенева в руках, пристававшие с вопросами (узнав в Гончарове писателя): "Какой он, Тургенев?". Но это все-таки не ответ на вопрос. А ответ в том, что Тургенев был феномен.
   В одном толсто- и жесткостраничном, крупнобуквенном прижизненном издании Тургенева (может быть, том самом; какая девушка держала в руках эту, вот эту самую книгу 140 лет назад, что было и как было вокруг нее?) -- не помню названия, кажется, это были "Темные аллеи"... нет, это бунинская ассоциация... "Тишина"? "Глушь"? -- мне попалась собственноручная записка автора на осьмушке листа, написанная скверно, карандашом (да еще по старой, незнакомой теперь рукописной орфографии) к какому-то Ув. или Почт. И. О., тоже сокращенно (вот нет ее перед глазами -- честно вернул, хотя мог бы запросто оставить). "Когда же поэма?" и дальше "приходите туда-то и туда-то" и подпись. Все очень небрежно, так что лень было даже расшифровывать, кому она могла быть адресована (впрочем, мне кажется, что и здесь сыграла роль "заторможенность отзывчивости"**), о какой поэме могла идти речь и от какого поэта, в конце концов, до меня дошла эта книга (ведь скорее всего, адресат и засунул ее между страницами, по принадлежности к автору). Вряд ли многие читали ее до меня или она попала когда-нибудь в "Самое полное собрание сочинений". Для меня ценность ее была ничуть не выше, чем печатные страницы, обложка и корешок. Но от фразы "Когда же поэма" так и пахнуло чем-то
  
   ____________________
   *Можно было бы сказать "детективный", если бы сам жанр и все его ходы не были такими заезженными.
   **В смысле хапнуть она у меня тоже есть, к сожалению.
  

Стр268

   прюнелевым, до боли знакомым, старобесполым, эстетски-литературным*. Да какое твое дело, когда поэма!!!
   Эту книгу я взял с собой в Полесье (вот, вспомнил название: "Затишье" -- конечно, самое субдительное суперфлю! в один ряд с "Дым", "Накануне", "Призраки": безвкусица другого рода, чем "Война и мир", "Преступление и наказание", "Живые и мертвые", "Sense and sensibility" -- вот кстати, тоже романчик! -- пишет, точно чулок вяжет,** я полромана не мог понять, когда же кончится вступление), взял, чтобы коротать время в дороге и облегчать чередование поиска грибов и сугрева по холодной октябрьской погоде. И вот там-то, среди чешуйчатых стволов и сухих сосновых иголок, ко мне пришла давно навеваемая творчеством Тургенева, но неожиданная в своей простоте и буквальности мысль: "На кой черт он все это писал?"
   Не знаю, насколько мое сочинение может вызвать такой вопрос, но ни с одним заслуживающим разговора русским писателем 19-го века он не возникает, как не возникает вопрос "почему гроза гремит" или "почему трава растет"***. Между тем, характер самого явления литературы делает возможным сравнение феномена Тургенева именно со стихийными явлениями, и, следовательно, научный к нему интерес. То есть, когда в искусстве возникает вопрос "зачем", то это означает, что искать ответ надо на вопрос "почему". Двояковыпуклая линза разумной области понятий очень похожа здесь на двояковогнутую систему зеркал телескопа Максутова, через объектив которого -- как и полагается, с со стороны области "знания" -- заглядывает любопытный глаз ученого.
   До Горького вся русская литература была исключительно мужской (а "передовая общественная мысль", как и заметил -- один из многих -- Розанов, исключительно женской). Единственным исключением из этой исключительности оказался Тургенев. И это -- общая причина не только бешеной популярности его у женского пола, непопулярности его личности среди писателей и того, что "изобретенный господином Тургеневым нигилизм"**** немедленно оказался "передовой общественной мыслью", но и... как бы сказать?.. От самой редкой болезни человек умрет не из-за
   _____________________
   *Страшно неприятно, но кажется, надо объяснить: Тургенев, в лице Кармазинова из "Бесов" ходил в "прюнелевых башмачках с перламутровыми пуговками".
   **Хотя ее же "Нортэнгрское аббатство" совсем неплохо.
   ***В части, посвященной искусству автор приводит цитату из незаконченного рассказа Чехова "Письмо": "А ведь поэзия и все так называемые изящные искусства -- это те же грозные, чудесные явления природы, которые мы должны на-учиться объяснять..."
   ****"Из записок неизвестного человека".
  

Стр267

   неправильного диагноза, а из-за того, что его и больным-то не будут считать (не вышло)*. Самое большее -- пожмут плечами, если вообще заметят. Один только раз у какого-то комментатора где-то, кажется, по поводу предполагаемой дуэли Тургенева с Толстым в 1861 году, проскочила мысль, что у Тургенева были, видимо, какие-то особенности характера, которые приводили его к конфликтам с другими писателями.
   Человеку свойственно не видеть того, что не поддается классификации**. Даже в прямом смысле не видеть -- именно это заставляет современную науку определять зрительную систему как вынесенную вперед часть головного мозга. И размер объекта тут ни при чем. Думаете, трудно "слона не приметить"?-- да проще всего. Самые частные (редкие) случаи так же незаметны, как и самые общие (абстрактные) их причины. И аналитический и синтетический концы одинаково выходят за границы поля зрения.
   Есть немало такого, на что мы никогда не смотрим, но присутствие чего как бы угадывается. Чемпионом среди подобного рода понятий является, конечно, смерть, то есть представление о личной смерти. (Так, похоже мы к ней и движемся, как крабы, боком, и до того оглянуться на нее -- на два дня -- это удел избранных.) Или, если угодно, жизнь -- ведь почти все, но все-таки не всякий считает ее само-собой разумеющейся. Не стану еще и здесь говорить о пагубной, хотя и необходимой, как смерть для жизни, роли знака, но для меня мерило таланта человека -- то, насколько ему мешает, "муляет", как говорят украинцы, это боковое зрение. А поскольку никто не дает определения таланта, не имея в виду себя, никого, надеюсь, не удивит здесь личное воспоминание. В возрасте пяти лет главным для меня -- и довольно долго -- был вопрос, мог ли я быть другим, мог ли другой я быть я? Считал бы ли именно я себя я в другой семье, у других родителей и в другом доме (а для детей это тоже очень, очень важно). Иначе говоря, стало ли бы меньше на одно я, если бы не случайность моего рождения?*** Случаен ли, то есть смертен ли я сам или существо моего я бессмертно (слова "душа" я тогда не знал и ни о какой религии не слышал)? Было какое-то чувство, что я могу исчезнуть, но "я есть" -- это не может. Вот вам и индусы! Я даже в точности помню тот протертый до ниток китайский, привезенный из Забайкалья коврик с бахромой (горы, коршун, олени),
   ____________________
   *Очевидно, стилистическая пародия на "Дневник" Толстого.
   **Надеюсь, это делает простительной нашу робкую мимикрию под философию.
   ***Смешно сказать, я даже не уверен, как воспримут эти откровения. "Врет как сивый мерин"? А может быть, половина моих читателей скажет "Ну и что, мы сами об этом думали в детстве".
  

Стр270

   который висел над кроватью, где я, приобретая законные привычки философа, с бутылкой довольно крепкого чая под боком, чаще всего об этом думал. (Бутылка была с соской, настоящая поллитровая бутылка, нелепо огромная на детских, еще голых, кудрявых фото; наполнялась из фиолетовой кастрюли с отбитой кое-где эмалью... Если бы понимать, как помнишь...) Но теперь мне уже не понять, что в этой мысли так неотступно занимало меня. Поглупел, должно быть.
   И тогда родители не поняли, когда я попытался их об этом спросить. О, как надо ловить такие вопросы, как надо слушать детей!
   Нет, наверное кое-что похуже глупости мешает мне понять себя-ребенка. Если нет личного бессмертия, то пропади все пропадом -- вот что! Чистый, беспримесный детских страх смерти (никогда уже потом не будет такой одинокой, ясной тоски, как тогда -- непременно до школы), когда близко еще небытие, и жаль потерять новый мир -- этот страх замутился другим,-- за то, о чем думать уже не стоит труда, о радостях коновала -- страхом за шкуру, кости, потроха. Где ты, быстрое, легкое, гибкое, послушное, только в радостях своих заметное тело! Теперь проснешься утром, увидев старый сон и вдруг -- ничего не болит. Захочешь потянуться своим шестнадцатилетним, еще теплым, томным в полудреме телом и... горько, в злобе на себя, стиснешь зубы: как последний дурак, сам, за какую-то ерунду, хотя мог бы еще остановиться, погубил, невозвратно и неисправимо погубил то, что еще долго, еще до сих пор могло быть твоим. Эх!
   От страха смерти заговаривают себя двумя традиционными фразами. Первая: "Смерть неизбежна -- забудем же о ней". Но забывать о чем-то про причине его неизбежности, по-моему, довольно странно. Психически нормальному человеку свойственно думать о предстоящих событиях и об их последствиях тем меньше, чем меньше их вероятность. Тем же, чьи мысли заняты невероятным -- место известно где. Заметьте, что нормальному человеку фантазировать разрешается сколько угодно, но строить баррикады против нашествия марсиан хорошо в компании с Наполеоном. Никакой материальной субстанции сумасшествия в организме, в признаваемое самой психиатрией отличие психических болезней от нервных, наука еще не нашла, поэтому дело тут субъективное, вопрос оценки -- так как чокнутый считает космическое вторжение вполне реальным, а нас -- беспечными идиотами.
   И, может быть, прав. Большинство никогда здесь ничего не решает, ведь "изобретатели и гении почти всегда при начале своего поприща (а очень часто и в конце) считались в обществе не более как дураками",-- пишет Ф. М. Достоевский в "Идиоте" и добавляет, что "это уж самое рутинное замечание, слишком всем известное". Сойти с ума -- это, если

Стр271

   хотите, уже отличие. Было значит, с чего. Психически ненормальными я считаю только людей с неразвитым сознанием, которых много по обе стороны забора. (Да и что может быть разумного в мире, где надо умирать? -- нормальный вывод всех нормальных серийных убийц.) Единственная законная разница между теми и другими, причина и признак -- это нарушенный социальный рефлекс. К понятию психического здоровья и даже, более конкретно, понятию нормальности, это не имеет отношения ("Кого посадили, тот и сидит" -- говорил незабвенный доктор из "Палаты N6"). Видите ли, некоторые люди, "ненормальные" -- всегда, с самого раннего детства не похожи на других и им это, между прочим, совсем не нравится. Потому что желание выделиться из толпы -- это самый верный признак принадлежности к толпе, то есть нормальности. А вот необходимость выделиться приходит к пониманию долго и больно (так можно было бы коротко передать вывод из тех же "идиотских" рассуждений, да и из всей судьбы героя).
   В этом смысле диссиденты были там на своем месте. Выпущенные на волю, они оказались в самом дурацком положении, потому что заметили (некоторые еще там заметили), что они случайные люди. Нормальных и ненормальных среди них оказалось столько же, как и везде, хоть снова забор строй, теперь уже между собой. (И не говорите, что у каждого из "узников совести" своя совесть и вот, дескать, поэтому... Раньше-то они считали, что вместе именно потому, что у каждого она есть, эта совесть.) Звукоподражательный, как у Совы в Винни-Пухе, issue-выпуск-диссидентов, как и следовало ожидать, оказался пшик, незаметно растворившийся в общей атмосфере того же газового состава.
   Кто теперь считается диссидентом, кому теперь водить -- это зависит от разных причин, но голосованием, во всяком случае, не решается. Те же, кто решает, использует большинство как судей. Они, в вопросе социального рефлекса, и есть судьи, уже по определению и факту своего большинства, но судьи, которые судят по законам не ими написанным. Если выразиться менее вежливо, но ближе к делу, они -- те бубны, в которые бьют другие (Чехов, "Платонов"). Созвать же эту всегда, впрочем, готовую к употреблению судебную сессию по каждому конкретному политическому, в очень широком смысле слова, случаю (и те, кому надо, об этом прекрасно знают) легче всего не восхвалениями, не проклятиями, не обещаниями, а осмеянием. (Думаю, слово само достаточно показывает, на что оно должно быть направлено: Ельцинское пьянство, в 90-м, был самый неудачный объект. Вот если бы он стихи сочинял...) Под это дело коренные жители Антрактиды как-то сами сразу объединяются, кучкуются, находят друг друга. У них и так-то это быстро получается, да и не мудрено, при таком количестве, но удивительна вот эта притягательная сила, равная по величине только, может быть, таковой же у плохих поэтов (Чехов, "Весной" -- на том

Стр272

   свете он мне будет должен), но странным образом не ослабевающая от числа себе подобных. Славьтесь, величественные сыны и дочери Атлан..., sorry, Антрактиды!, совершающие столь же безосновательный, как всегда, но самый, возможно, приятный переход от количества к качеству, то есть на основании своей многочисленности делающие вывод о личном уме и положительности, со "стокгольмской" верой в разумность и правильность всего происходящего.
   Один только раз в истории силой инстинкта осмеяния толпы не удалось перебить другую ее силу, как бы ее ни называть и как бы к ней не относиться. Все знают, о чем я говорю. Но был еще случай -- тоже, может быть, единственный, когда эту силу нельзя было применить*. И тут уж никто не догадается, что я имею в виду....
   Впрочем, против Тургенева я ничего не имею, разве то, что он помешал Толстому и Достоевскому познакомиться. Достоевский совсем уж было собрался в Ясную Поляну, но оттуда приехал Тургенев и сказал, что "Лев Николаевич сходит с ума". И Достоевский, испугавшись, как его Князь из "Дядюшкина сна", "скотского падежа", не поехал.
   Узнав о смерти Достоевского, Толстой упрекал себя в самолюбии за то, что так и не познакомился с ним (живя в одних и тех же городах, вращаясь в одних и тех же кругах, во всяком случае профессиональных -- это и правда случайностью не назовешь). Но я думаю, наши рассуждения о благородном равнодушии к особе художника могли бы утешить Льва Николаича. Какое, в самом деле, имеют значение рост, вес, цвет глаз, походка, тембр голоса, не косит ли он, носит ли бороду? Такие вещи могут интересовать лишь тургеневских барышень, допытывавших(ся) у Гончарова "Какой он, Тургенев?" или их современного аналога, "фанаток" ("поклонниц"). Согласитесь, что это почти исключительно женская специфика -- этот интерес, весьма далекий от понятия авторитета и авторитета в каком-либо деле. (Да еще в большинстве случаев отягощенный обычной женской склонностью собираться в коллектив (чтобы не сказать чего-нибудь большего) -- довольно мерзкая, на мой вкус, человеческая черта вообще.) Я полагаю, это весьма серьезно свидетельствует о недавно упомянутой (в связи с "новыми лицами") неупорядоченности внутренних мыслительных процессов и засоренности информационных каналов --
   ____________________
   *Впрочем, бывают и еще такие случаи, но о них мы знаем, как об ошибках (так же, как идеальное преступление -- это то, о котором никто никогда не узнает) -- то есть не нельзя было применить, а нельзя было применять. Это, конечно, другое дело. (Один из подобных примеров приводит Шопенгауэр -- когда на музыку Россини попытались спеть ресторанное меню.)
  

Стр273

   почти в смысле диагноза, поставленного женщинам медиками Моэмом и Чеховым.
   Если прав Уайльд, сказавший, что только поверхностные люди не судят о человеке по внешности (и я понимаю естественное отвращение к такой задаче, рано как знаю об отвращении других людей к самому процессу), то чем же и занимается человек, что же он и зарабатывает своим трудом, как не право не быть оцениваемым таким образом? И особенно артист (не актер, конечно: у нас смешивают эти понятия, видимо, из-за простой неловкости присуждать звание "Народного актера") -- артист, счастливец, которому через его занятие дано в самой прямой и близкой ему форме не просто проявить особенности характера, а выразить саму личность во всей доступной его таланту полноте. Если плоды этого труда оцениваются нами достаточно высоко, обычное равнодушие превращается даже в некоторую боязнь, родственную боязни влюбленного слишком внимательно рассматривать свой предмет. Я говорю "родственную" потому что здесь очень ясно и поучительно мы видим проявление общего качества индивидуализации в любви, красоте, единственности, целостности и искусстве. Это качество -- одно из двух главных качеств, которые мы ценим выше всего и потери которых мы боимся во всем, в чем оно есть -- начиная со страха смерти, то есть потери единственности самого себя*.
   Все, что прибавится, скорее всего, может только отнять, и мы боимся этого, я боялся этого, когда не хотел перечитывать "Художество". Что может дать даже разговор с писателем, например? Каждый, кто хотя бы раз попытался в любой художественной или логической форме выразить крупную, значительную идею, прекрасно знает, сколько трудов для этого надо приложить к тому материалу, из которого сделан самый блестящий разговор. После этого в самом деле нужно много добродушия или презрения к женщинам, чтобы смотреть, как они все свое внимание устремляют мимо плода, мимо результата к тому навозу, из которого он вырос и к сырью, из которого создано произведение, а еще чаще просто к тем обстоятельствам, к хламу, к мусору, который остался на рабочем месте -- к "личной жизни" писателя, к его любовницам, привычкам, порокам внешности. Об этом говорил Шопенгауэр, советуя присмотреться к направлению внимания женщин, чтобы понять что-то об их филистерской природе. Но только
   ____________________
   *Обратите внимание, в "Мужиках" у Чехова крестьяне смерти не боялись, но очень боялись болезней. Не потому ли это, что они, как и животные, не боялись потери индивидуальности, а боялись потери своей личности. У Генри Джеймса один герой, застреливший по глупости ребенка, говорит: "В конце концов, убить человека -- это меньшее зло, которое вы можете причинить ему".
  

Стр274

   терпение самих творцов по-настоящему испытывают эти невинные плевки в их работу, это "распознавание знаменитостей, хотя никакого впечатления (от произведения) не получила". И, кстати, для того, чтобы получить это +
   впечатление, вовсе не обязательно быть артистом. После того, как знакомство с женщиной зашло достаточно далеко, всякому порядочному человеку хочется сообщить ей ту правду о себе, которую он понял о себе путем трудных и горьких размышлений, которую он купил за ужасную, разорительную цену,-- чтобы и дальше была правда. Но женщина смотрит подозрительно (и это уже значительно после того; как говорил поручик Ржевский, "это еще не повод для знакомства"), женщина не верит ни единому слову, объясняет ваши поступки по-своему, и в конце концов вместо того, чтобы взять правду, на то, чтобы выстрадать которую вы потратили половину жизни, она предпочтет свою, составленную за от силы полгода довольно поверхностных отношений. Очевидным образом (если предположить, что в ее глазах вы не подлец), она считает, что знает вас лучше и способна узнать вас лучше, чем вы знаете самого себя. Конечно, это возмущает. Ведь ей и в голову не приходит искать проблему в том, что одними и теми же словами она и вы обозначаете разные понятия.
  
  
  
  
  
   Так на чем я остановился? А, да, "забудем же о ней". Что это? Практический совет выбросить из головы лишние мысли? Но для практического человека, к которому только и может быть обращен практический совет,-- или для той весьма значительной части практического человека, которая есть в каждом из нас,-- аргумент выбран неудачно. Для него смерть -- одно из неизбежных событий (в ряду с потерей молочных зубов), которыми полна человеческая жизнь, событий, связанных с телесной оболочкой и ее потребностями, а потому и влекущих за собой таковые же обстоятельства. Никого ведь не назовут непрактичным за то, что он выбирает себе место на кладбище, составляет меню чьих-то поминок или пишет завещание*. А о чем еще заботиться? Для практического человека
   ____________________
   *Женщины проявляют простоту этого практицизма в степени прямо не по себе (я знал, например, одну старушку, берегшую костюм своего сына на случай его похорон; прошло лет десять, оба еще живы) -- то же и что касается рождения. В общем, они ближе к этим телесным делам, как-то по-крестьянски.
  

Стр275

   даже "материальных доказательств того света" не надо. Ай люли! Какая еще сторона, кроме материальной, есть у смерти? Что она собой представляет? Переселение в другой место? Поживем -- увидим (и это не просто каламбур: кто думает о загробной жизни, тот не думает о смерти вообще). Или она -- исчезновение сознания? Но и тут -- что может быть практичнее и обыденнее? Каждую ночь, когда мы спим и даже ничего во сне не видим -- это и есть состояние небытия. Ничего неприятного в нем нет, да и не может быть, без сознания-то. Да и переход в него тоже (хотя и существует такая фобия, сомнофобия), равно как в большинстве случаев умирание ничего особенно болезненного собой не представляет, даже по сравнению со стоматологическим кабинетом. Забудем же о ней! -- но именно поэтому, а не потому, что она неизбежна.
   Зато человеку непрактичному, ленящемуся писать завещание (даже если почему-то получилось, что ему есть что завещать) должна понравиться вторая утешительная фраза: "Я есть -- смерти нет, смерть придет -- меня не будет". Но это как раз то, о чем мы только что говорили практическому человеку (в самом деле, если смерть придет, когда меня не будет, значит надо о ней заранее позаботиться -- как же тогда советуют о ней забыть?). Стало быть, в первом случае была верна посылка, но неверен вывод, во втором случае -- наоборот. Значит и первая и вторая фраза неубедительны, о чем мы и так знаем, поскольку не утешились и бояться не перестали.
   Сам я отношусь скорее ко второй категории людей, не согласных с использованием головы исключительно для пользы других органов тела,-- и это дает почву для повседневных и раздражительных сожалений, но не мешает простительной, при данных обстоятельствах, слабости считать дураком в конечном итоге именно человека практического. Законченный недавно физический дискурс довольно ясно показывает, что на всякого мыслящего частностями, то есть практического человека, хотя бы из них состоял целый мир, всегда найдутся непрошеные руководители. Не так уж "трудно хворостиной управлять скотиной". Они, руководители, тоже по-своему практичные люди, то есть умны до определенной черты, которую, впрочем, никогда нельзя определить заранее (когда и на чем) -- мне, во всяком случае, не удавалось: знаешь только, что с этим человеком черта наступит. Есть, конечно, несколько щекотливых тем (половая -- одна из них) но иногда даже с незнакомым человеком даже о теории относительность разговариваешь или слушаешь его рассуждения в качестве аудитории и постепенно начинаешь понимать, что он пользуется своей внутренней сновидческой логикой, по замечанию Достоевского, и что лучше его не будить, или -- по нашему выражению -- что он начал подбирать мелодию в неверной тональности. До поры до времени все и логично и гармонично и выражено хорошо (даже, бывает, позавидуешь), пока не

Стр276

   наступает черед ноты, в которой весь диссонанс сразу вылезает наружу. Это всегда вдруг, эта точка, после которой человек начинает нести околесину, теряя и логику и чувство меры*. Каждый может сбиться, сказать глупость, сказать даже нечто противоположное тому, что собирался -- со мной несколько раз это случалось. Но характерная особенность этих людей в том, что сами они никогда не замечают этой точки, даже впоследствии, вспоминая: для них координата этой незаметной (поэтому незаметной) точки всегда постоянна. В этом, поверьте, я пользуюсь проверенными данными**. Знаю я также, что когда они начинают пороть чушь, им кажется, что это и есть вершина и логический вывод из того, что они говорили раньше. Но все-таки резкой перемены они не чувствуют, а что они чувствуют в этот любопытный момент -- сказать трудно, объективные сведения тут заведомо ненадежны; думаю, нечто вроде эстетического возбуждения. Можно было бы ожидать, что когда другой спокойно шагает дальше за черту, о которую наш человек незаметно для себя спотыкается в абсурд, то последнему должно показаться, что это первый начинает нести чепуху, но этого не происходит. Поэтому, когда моему читателю покажется, что чепуху начал нести я, то это моя вина.
   Все, что я сказал применимо, конечно, в любом масштабе. От масштаба зависит только масштаб. На физике, по-моему, руководители тоже прокололись. Среди русского или, лучше сказать, восточнославянского народа нетрудно заметить вкус (от варягов) к руководительству, но способностей почти нет. Он, народ, делится, скорее на послушный и непослушных, то есть на огромную массу людей, не дошедших до черты, до самого понятия ее, и неоднократно продемонстрировавших свою покорность в подчинении любому, самому губительному для себя руководству. Другие, ничтожное меньшинство и в то же время цвет нации (давно уже, правда, не цветущий) -- это люди, для которых какую черту не проведи, все оказываются у них за спиной. Именно о таких русских романтиках было сказано, что он не чета немецкому, надзвездному: он и романтик, он и шельма. Конечно, тогда, за полвека до Есенина, романтика было больше, а шельмы меньше, и романтик все-таки всегда побеждает, от дела Петрашевцев до "самоубийства" Сергея Есенина, повесившегося с дыркой во лбу, но, кажется, в другом состоянии русский талант вообще не
   ____________________
   *Тут, кстати, тоже не без "картинок". Любимый способ!
   **Самое странное это в том случае, когда они начинают с вранья и настолько завираются, что начинают себе верить, именно себе, а не тому, что им удалось всех обмануть, ибо даже в последнем случае не происходил бы время от времени какой-нибудь бац, который они сами себе устраивают, какой-нибудь нецензурированный телефонный опрос в прямом эфире или еще какая-нибудь звонкая общественная пощечина.
   1
  
  
   418
  
  
  
   Где эта цитата про дувушку играющаую с ребенком?
  
  

Стр277

   существует (отчасти, без сомнения, из-за русского языка). Поэтому мне всегда было обидно, что Толстой, после всего пережитого и написанного, мог проявить столько умственной слабости, чтобы утешаться фразой "Смерть придет -- меня не будет". Меня не будет! Чего же ему еще?
   Напомню, что именно идеей смерти у Толстого, фразой из "Смерти Ивана Ильича" "он знал, что умирает, но не мог понять этого" мы воспользовались, когда нам понадобилось как-то обозначить составляющие понятия и, по ним, поля Игры, -- знаемое и понимаемое. К тому же это было и в традициях философии, "заботливой смерти". Несправедливо было бы забыть и Кириллова из "Бесов", постоянно думавшего о смерти и самоубийстве и сказавшего примерно так: "Есть мысли, которые всегда и потом вдруг твои"*.
   Такое "вдруг" случилось и со мной. Было мне тогда ровно тридцать лет и мысль "меня не будет" пришла ко мне в тот солнечный летний день (не ночью!) вовсе не философским манером, а застала меня с лопатой в руках и даже не на кладбище, по требованию романтического антуража, а над перевернутой крышей от автомобиля, в которой я размешивал бетон (обвалилась каменная стена, отделяющая -- то есть отделявшая -- верхнюю террасу). Закаленный к тому времени открытиями Игры, лопаты я не бросил, но если бы меня попросили одним словом суммировать те ошеломляющие чувства, то это было бы слово "бесполезно". Делать что-то бесполезно и жизнь вообще бессмысленна, потому что не только меня -- "всех не будет". Всего несколько следующих мгновений потребовалось, чтобы прийти к сознанию, что вся (вся -- это было особым сильнейшим чувством), вся жизнь основана... нет, как бы подстелена обманом бессмертия, и никак иначе не могла бы существовать. Это относилось ко всем и касалось меня. Может быть, от "бесполезно" или от "не накапливайте и не заботьтесь" я мог бы тогда свернуть в другую сторону. Но если что не бывает случайным и не зависит от нас самих, то это как раз подобный выбор.
   ____________________
   *"Как же -- я из глубины души достаю с болью и страшным трудом мысль, и вдруг эта мысль замешивается в миллион таких же мыслей и среди этой массы теряет свое значение. Мысли же эти не мысли,, а подобие их и добываются совсем не из глубины и совсем иначе и очень легко. Вот найти признак их". (Толстой, Дневник, 30 февраля 1889г.) И через семнадцать лет (9 ноября 1906 г.): "Мысль только тогда движет жизнью, когда она добыта своим умом или хотя отвечает на вопрос, возникший в своей душе; мысль же чужая, воспринятая только умом и памятью, не влияет на жизнь и уживается с противными ей поступками". Бананально, не правда ли?

Стр278

   Это состояние-чувство действительности смерти, близости и реальности полного уничтожения личности продолжалось приступами два дня и, как позже я с удивлением понял, в точности повторило Арзамасский ужас Льва Толстого. И уж намного позже и лишь потому, что мысль моя тогда была здесь, я заметил Левина с его умирающим братом (тут вполне мотивированно, не правда ли, и вынужденно мотивированно). О чем это говорит? О том, наверное, что никому и никогда не удавалось сделать мысль "всегда" мыслью "своей".
   Никто не поймет пьяного, пока сам хоть раз не напьется. Симптомы и, так сказать, хронометраж самых сильных, предельных душевных потрясений могут практически совпадать у разных людей с точностью описания симптомов отравления -- да скорее всего и имеют в своей основе что-то химическое*. Возможно, некоторые места художественной прозы кое-что от этого теряют, зато приобретают в точности -- например, описание состояния героя "Бремени страстей человеческих", узнавшего об измене любимой (если называть это изменой): уснул на два часа (ровно!), потом проснулся и т. д. А я добавил бы к этому и некоторое изменение восприятия людей (других людей) -- именно как отрытых мертвецов, живущих через силу и делающих что-то с ничтожным уровнем хотения и нулевым -- осмысленности**. Но химик может разобраться в симптомах отравления, а в самом яде никто больше писателей пока не понял. Игра с благодарностью принимает их работу.
   Читатель скажет: "Слова". Читатель скажет: "Все это так же мало убедительно, как солипсизм. Вот вы же пишете зачем-то, хотя знаете, что это "бесполезно"?" Не знаю, как насчет солипсизма (в самом деле не знаю), но смертная природа все-таки берет свое (согласитесь, понять смерть -- в этом есть уже что-то от бессмертия). Зато знаю: то, что открылось мне тогда -- это и есть самая настоящая истина. И даже находясь теперь в обычном
   ____________________
   *"Не есть, не спать" -- это не фигура речи, это тоже химия. Не отсутствие аппетита, а отвращение к еде. Я доподлинно знаю случай, когда в подобных обстоятельствах любитель выпить потерял (на время, конечно) всякую тягу к алкоголю и даже способность на дух его выносить, зато приобрел (к счастью, тоже на время) неуемное желание курить, несмотря даже на сознательное ограничение и ясное понимание нелепости этого занятия
   **Вот интересно! В "Крейцеровой сонате" герой, пырнув жену ножом, тоже засыпает на два часа! Это я потом заметил и дописал сноску. Разве это не подтверждение химической идеи. А вот еще я потом -- уже вспомнил (Набоков так никогда не вспомнится) то же чувство бессмысленности: "Путаница какая-то..." из "Рассказа неизвестного человека" -- там, где он глядит с балкона на неаполитанский залив.
  

Стр279

   замороченном состоянии, скажу: на эту истину можно ставить все до последней копейки.
   Знать эту истину -- величайшая привилегия, которой может удостоиться земное существо. Это дано лишь избранным и далеко не сразу. В конце концов, я до этого прожил тридцать лет, а Толстой сорок. Но это мои тридцать и Толстого сорок. (Он оказался чуть более отсталым, но все-таки.)* Остальные могут верить, что "я есть -- смерти нет" и не верить, что "не забудем же о ней" -- единственный способ прожить свою жизнь осмысленно.
  
  
  
   Интересно, что продвинься я немного дальше к тому времени в разработке правил Игры, я и свой арзамас мог бы предвидеть. Когда я начал включать религию в Игру, что было, пожалуй, на второй год (первой была все-таки философия), то почти сразу был восхищен одним обстоятельством: Никейский собор, триединство бога. Оговорюсь сразу: все остальные параллели правил Игры с церковными установлениями и священным писанием я склонен считать совпадениями. Но тут, конечно, никакого совпадения не было, а было единственное в своем роде проникновение в идею Игры, как бы озарение и предвидение**. Почему три? Потому что бог-отец, бог-сын и бог-дух это бог разумный, бог понимаемый и бог знаемый. Вот только с триединством они напутали (Господи, прости!). Единство -- это проделки знака. Грубо говоря, все триединство заключается единстве трех букв слова "бог". На самом деле, каждый может -- и должен -- верить только в одного бога***.
   И вот, слишком ясное понимание этого и прочие заботы по "грубой сортировке" бисера мешали мне довольно долго. Отчасти поэтому память моя не удержала... странно сказать: обстоятельств религиозного озарения. Воспоминания о том, как я уверовал в бога-св. духа (бога ученых и философов) мешаются с обстановкой, при которой я записывал свои мысли об этом. Порой мне даже кажется (хотя это и маловероятно): не было ли это
   ____________________
   *Сколько бумажных стен (с дошкольных лет) надо разорвать, чтобы оказаться перед первой настоящей мыслью -- о смерти! Я не о страхе, я о мысли, и это так.
   **Впрочем, "Никейский челн дней отдаленных" объясняется именно своей отдаленностью, потому что разделение виднее там, где раздел еще не зашел слишком далеко ("эпоха фельетона"). Ну и, конечно, само разделение, напоминающее попытку разрезать "арбуз" ножом с двумя лезвиями.
   ***Соответственно классификации мозгов, конечно.
  

Стр280

   до начала разработки религии? Вообще такая забывчивость мне несвойственна, но и вопрос не кажется таким уж важным. Черновики у меня почти все недатированы, многие выброшены, а те, что остались лень разбирать в пухлом портфеле. Но если бы найти, то там написано что-то вроде "Существование чего бы то ни было -- нелогично". (Сейчас только пришло в голову: конечно, чем еще, как не богом для ученого и философа может быть нелогичность? Еще раз: не бог -- нелогичность (в этом и в опровержении этого вся глупость атеизма), а нелогичность -- бог ("Верую ибо нелепо" пришлось бы притягивать за уши)).
   Что-то подобное говорил Эйнштейн, еще один любитель Достоевского (чему "удивлялись", то есть осуждали многие хамские души), говоривший даже, что в смысле науки Достоевский дает ему больше, чем Гаусс. Уже из этого может быть понятным, что мысль о нелогичности существования (вообще существования) -- это убеждение-чувство, это ощущение пустого пространства вместо следующего звена логической цепочки, очень близкое по форме (как-никак это одна область, "З") к ощущению дискретности времени, легшему в основу самое идеи бисера, но противоположное по форме чувству-убеждению в существовании смерти (область "П"). Здесь очень хорошо просматривается основное качественное различие знания и понимания, в последовательности понятий с З-домининтой и П-доминантой, и я с сожалением должен отступиться от дальнейшего развития этой темы, которая, при ее сложности, подверглась бы неизбежной профанации в данной части нашего сочинения. Ничто не помешает нам вернуться к этому примеру потом. А пока отметим только, что вера в бога-духа и бога-сына -- это частные случаи знаемых и понимаемых убеждений-чувств (особых состояний восприятия независимости доминанты), и в интересующем нас частном аспекте отличаются произвольностью доступа. (По тому же принципу мы разложили недавно пять чувств, то есть физических ощущений, которые все разумны: судите же сами, насколько я был прав, когда не хотел возиться с "бледным, вторичным отражением" последовательностей понятий в разумной области. Я не вижу большой помощи от нее.) Грубо говоря, мы боимся, когда нам страшно, зато достаточно одной спокойной минуты, чтобы снова почти в первозданной полноте почувствовать присутствие бога-отца. В самом глупом положении находятся проповедники, если только они искренне пытаются пробудить веру в Иисуса-нравственного бога ("П"-бога) с помощью цитирования священных книг. Эту идею сам Иисус высмеял лучше всех. На вечную ненависть и вечную отраву всем книжникам, фарисеям и прочим профессиональным попам-колдунам (хотя идеи и понятия церкви разумные ("Р"), то есть нейтральные в нравственном и моральном смысле, и это поддерживает нейтральное отношение и к

Стр281

   практической церкви) он выставил заповедь любви, Бога-любви, дело, а не слово. Но тем, кто честен и искренен, я советую не слушать этих розничных торговцев, рекламирующих Иисуса как выгодную покупку, а выбрать выходной день, освободить его от теле и радиомусора, лучше даже уйти "на природу" и в одиночестве, внимательно, стараясь понимать все просто, как оно написано, прочитать все четыре Евангелия подряд. Только так вы сможете почувствовать религиозное содержание этой книги, не просто справедливость нравственного учения, но саму религиозную сущность христианства. Где-то близко к границе Разумной и Понимаемой области (Господи, прости еще раз!) вы почувствуете ошеломляюще реальное, вечное и сиюсекундное присутствие Царства Божия. Нечто в стиле фэнтези*.
   Жаль, но я верую в другого бога (что, конечно, что б там не говорили спекулянты, не означает, что я безнравственный человек). Если нравственность, нравственная жизнь заключается в том, чтобы не совершать безнравственных поступков (а я думаю, что это так), если эта пассивность восходит для любого религиозного человека к недопустимости конфликта своей воли и воли Бога, то страшные атеисты, считающие, что "бога нет -- все позволено" ничем этому миру не угрожают**. Тут надо понимать
   ____________________
   *"Даже, думается -- не есть ли исключительный признак того, что называется религией, именно этот элемент -- сознательной выдумки -- не холодной, но поэтической, восторженной полуверы в нее,-- выдумки? Выдумка эта есть в Магомете и Павле. Ее нет у Христа. На него наклепали ее. Да из него и не сделалось бы религии, если бы не выдумка воскресения, а главный выдумщик Павел" (Толстой, Дневник, 13 января 1889г). Почему же Павел, если он не писал Евангелий?
   **Приведем начало одиннадцатой главы "Правил Игры в Бисер": "Предложенный принцип ведет к разделениям и сочетаниям до-вольно необычным. Но так и должно быть поскольку система претен-дует на оригинальность. Единственная ее цель -- все объяснить и привести в порядок, как и было обещано вначале. (Видимо, подразумевается шуточный эпиграф:
   "Какое он теперь сочинение пишет, о... о... о!.
   -- О чем это сочинение?
   -- Обо всем, братец ты мой...
   Все там будет разрешено и приведено в ясность."
   И. Тургенев, "Дым")
   Поэтому некоторые ее элементы, как подлежащие упорядочению, не могут показаться совсем уж неслыханными, хотя поодиночке они не имеют никакого положительного влияния. Мы же, решая общую задачу, придаем и этим мыслям силу если не естественного (в чьих-нибудь глазах), то по

Стр282

   ________________________________________________________
   крайней мере, юридического закона, или правил. Общей должна быть и формулировка их,-- судей-то и присяжных у нас довольно, а вот законов совсем нет. И лучше, чтобы это были правила именно игры: что делать, если обязательность правил нынче признают только в играх?!
   Таков -- раз уж мы с этого примера начали -- вывод о том, что идея собственной смерти не несет в себе никакого нравственного содержания. Это, на первый взгляд (но не на второй), противоречит смыслу повести самого же Толстого ("Смерть Ивана Ильича"), но вот существует рассказ, если не ошибаюсь, Бальзака, в котором одной молодой госпоже, безнрав-ственной (то есть не имеющей особых нравственных убеждений) и при этом несколько квелой характером, -- этой госпоже некий священник, желая наставить ее на путь истинный, привозит из Венеции вместо ожидаемого ею венецианского зеркала другой сувенир -- череп бывшей первой тамошней красавицы. И что же? -- вместо ожидаемого результа-та графиня пустилась во все тяжкие. Единственным следствием тон-кого поповского намека оказалось некоторое оживление ее темпера-мента. Таким образом, нашему священнику ничего не обломилось, в чем он сам виноват, так как не потрудился как следует напугать ее, чтобы привлечь к церкви и, разумеется, к себе как ее представителю, что и было его настоящим желанием. Так было бы правильно, потому что страх смерти и церковь относятся к понятиям одного раз-ряда. (Сноска: Сартр приводит эпизод, когда маркиз де Ролебон на пари заставил причаститься одного упорного "философа", и на вопрос, как ему удалось его убедить, ответил: "Я не убеждал, я просто напугал его адом". Ту же адошоковую терапию (АШТ) применил и миссионер Дэвидсон из моэмовского "Дождя" к одной тяжелой пациентке легкого поведения.) Религия же и нравственность чужды как страху смерти, так и идее смерти.
   "Нет добродетели, если нет бессмертия", -- говорил Иван Карамазов... Да не бессмертия, а отсутствия страха смерти, не веры в бессмертие, а неверия в смерть. Одно -- церковь, другое -- религия (Сноска: Они "играют на разных полях". Только этим объясним смысл словосочетания "христианская церковь".), одно -- мораль, другое -- нравственность. При этом никаких причин и следствий. Разные типы понятий и разные способности людей их усваивать -- вот и все. Если человек способен усвоить или, точнее (Сноска: Когда подразумевается идея Игры, тогда понятия вырабатываются (дедукция), когда правила -- усваиваются (индукция). Открытие и использование "законов природы".) выработать какое-либо понятие одного вида, то есть вероятность, что он усвоит и другие понятия того же вида, и произойдет это в опре-деленной последовательности. Эту последовательность мы, с позволе-ния предмета Игры, называем связью, а связав все качества на уров-не единичного понятия как исходной точки -- результата анализа, мы в дальнейшем только и делаем, что синтезируем

Стр283

   разницу между верой в бога и религиозностью. Религия -- это феномен нравственного порядка (последовательность понятий 1-го вида), относится только к "П"-богу и не может не заключать в себе идею личного бессмертия (так можно сказать, но точнее было бы -- индивидуального бессмертия). Это очевидно, так как приближаясь к вершине своего развития, к "Северному полюсу", то есть в данном случае, к смерти, она все более распознает в ней понятие чужой области. Естественно, что и безнравственные поступки, точнее сказать, оценка поступков как безнравственных или, лучше сказать, противонравственных (поступков в Системе нет, если это не бисер -- предмет Игры, а есть лишь представления или понятия поступков). Это не значит, конечно, что какие-то поступки, кроме тех, что ниже подобной оценки (уместнее назвать их действиями;-- вопреки Мюллеру из "Семнадцати мгновений", это не совсем одно и то же), можно перетянуть на "другую сторону от добра и зла",-- и об этом, в "Войне и мире" по поводу тогда уже банальных оценок Наполеона, но за несколько лет до трескучей фразы Ницше, сказал Толстой. То есть в случаях, справедливее будет сказать, когда умственный уровень совершающих действие оказывается ниже требуемого для такой оценки,-- оценки (снова-
   ________________________________________________________
   понятия, вводя их качественные разделения. Поэтому мы не признаем никакой реальной, выходящей из условности Игры, качественной, то есть причинно-след-ственной связи между понятиями даже одного вида, не говоря уж о разных. Вот, кстати, почему готовому к помешательству Ивану Карамазову могла понравиться (правда, в язвительную минуту) интерпре-тация его мысли братом Митей: "если бога нет, то все позволено". Смердякову это пришлось по душе, но Иван-то был человек безуслов-но нравственный, а бог в данном случае был не богом-сыном, не по-нимаемым и нравственным, а богом разумным, богом-отцом со всеми атрибутами отца (розгами, в частности). Про такого бога (и про такого отца) "бунтарь" Иван сказал бы: "Если бог есть, то все позволено". Да он почти так и сказал, "возвращая билет".
   ...Сейчас нам нужно завершить статическую картину Игры, хотя бы общий рисунок. И тут нам следует вернуться к разумным понятиям, именно потому, что в отношении них мы не можем разгля-деть какого-то упорядочивающего действия сил, выделить среди них активную и реактивную. В самом деле, если обе части разумных поня-тий равноправны, то шансов разобраться здесь не больше, чем пред-сказать, какую форму примут два сталкивающиеся потока.
   Отсутствие естественного порядка в области разумных понятий так очевидно, что нам обычно и в голову не приходит его искать. Но есть одно исключение -- искусство........"
  

Стр284

   таки, для религиозных людей) соответствия воле Бога, невыхода за ее пределы, непредупреждения ее, доведенной Христом до абсолюта, до самых простых действий, выходящих заботой за сегодняшний день.
   Но только понимаемый Бог руководит поступками (теми или иными) или несовершением их. Бог знаемый, бог-дух, не воплотившийся еще в Сыне для поступков, не имеет общего с поступками как понятием (отсюда, из этого истока, философски-научные представления о боге, как давшем только первоначальный толчок), ни с поступками, ни с побуждениями (побуждениями и пробуждениями сонного пантеизма).
   Нет в этом карамазовском вольнодумстве ничего, кроме звона,-- даже Смердяков под конец это понял. Баланс есть всегда. Не все можно, когда чего-то хочется, но и "все позволено" не опасно, когда ничего не нужно. Делать -- бесполезно. Все материальное. А чтобы делать зло (потому что добро делать нельзя, можно только быть добрым), -- зло, которое "позволено", нужен именно положительный мотив; избавляться же от неприятностей тоже "можно", но можно и без таких потуг.
   Не успеешь понять, что все можно, как тебе уже ничего не хочется. Да и чего может хотеться, когда стоишь на столбе, так что только и места, чтобы стать, а вокруг пропасть. Такое часто снится. А планета наша -- не тот же столбик? Бог есть -- все позволено. Если бога нет -- грех неискупим. Если бог есть -- то нет бессмертия. Бог убивает, потому что создает. Это его право. Вот и вся теодицея.
  
  
   В смысле методики проще всего тем, кто верит в разумного бога - тут можно совмещать выгоды и методики делания бога-сына и логический метод бога-духа (то есть дойти по логической цепочке или даже по привычным вешкам ее, до последнего звена). В то же время и нравственность и философию можно оставить в привычном тепленьком состоянии. Такая простота делает знакового бога-отца самым удобным для женщин*, детей и митенек карамазовых. Пошел в церковь, стал на колени, зажег свечку, исповедовался -- хорошо! А то "перекрестился и зарезал, как барана" (из "Идиота")**. Достоевский всю жизнь работал над этим типом, начиная от "новых людей" и бомбистов-террористов с алтарем из портретов Бюхнера, Молешотта и Чернышевского. Да и то, что Раскольников "буквально верил" в воскресение Лазаря -- то, что это вовсе не в характере
   ____________________
   *И необходимым. Иначе выйдет либо то, что выходит, либо женщина-философ -- потяни меня за палец.
   **Тут нет "собственного порядка", значит, нет и руководства (хотя нет и идеи смерти, так как области "Р" не принадлежит ни один из полюсов; сплошной оптимизм).
  

Стр285

   персонажа вовсе не основание и даже не объяснение того, что ни один из критиков не заметил эту странную фразу даже "боковым зрением". Кстати, мог бы сам Достоевский так же, как мы объяснить, почему братьев Карамазовых было именно трое?
   Да, опять: почему оптимальное, сбалансированное число заповедей должно быть четным (не было там никакой третей скрижали!)? Потому, что они делятся на моральные и нравственные, то есть относятся к второстепенным составляющим П-последовательностей. Прежде всего, заданы два направления -- к Северному и Южному полюсам, то есть "возлюби ближнего"* и "возлюби господа", задан всеобщий принцип индивидуализации "бог есть любовь" и метод ее "как самого себя", а далее по рубрикам "не убий", "не укради" и так далее. Это даже лучше, чем я думал об нем раньше. А "не сотвори себе кумира" как идея развития, то есть способности обходиться без знака? Кажется, надо пересчитать...
   Конечно, это вертикально-симметричное отражение анализа и синтеза в области "З", то есть синтетических последовательностей (типа философии, N4) и научных (три). А нарушение развития в области "П", против которых и направлены христианские заповеди той же области бога-сына -- это преступления против индивидуализации в обоих случаях: моральные преступления -- против личности, нравственные -- против индивидуальности (тут немного не хватает возможностей языка -- хотя я признаю, что простота и точность терминологии могли быть разработаны лучше; я всегда был слабоват в словах; ну ничего, когда дойдут руки или будет свежая идея заменить -- минутное дело). Причем тут снова-таки важно не лезть с меркой из другой области (а этот словесный соблазн всегда велик): допустим, "не прелюбодействуй" -- личностную, моральную заповедь легко оценить с дарвиновской точки зрения. Но красота и индивидуальность так же относятся к происхождению видов, как любовь к размножению. Если не делать подобных знаковых ошибок, все остальное довольно четко. Воровство -- преступление против личности, но ведь глупо же таковым считать убийство (как это трактует Уголовный кодекс). Но пусть бы только уголовный кодекс. Кодекс -- он и есть кодекс, это тоже терминология -- дело десятое. Важно то, на чем он основан, и тут просто беда. Кажется, простые и ясные вещи, но люди и их не знают. Даже не подозревают, что тут есть какое-то разделение, а оно не какое-то! Я не знаю, прощается ли тем, кто не ведает, что творит, но ведь творится и по неведению тоже -- даже по тому самому второстепенному в этой области знанию понимания. Делают и разрешают аборты, потому что тут нет
   ____________________
   *"Главный человек", как это интерпретировал Толстой в "Три вопроса".
  

Стр286

   преступления против личности. Но убийства как преступления против личности не существует вообще. Ужас не в проломленных черепах и перерезанных горлах -- все это зависит от обстановки, все это тот же кодекс: гроб, морг, поле боя, анатомичка или кунст-камера. Весь ужас того, что вложено в понятие убийства, все отчаяние, вся тяжесть могильного камня на памяти или на совести -- в том, что именно этого "я" больше не будет, именно эта жизнь останется не дожитой и не прожитой, именно этого человека не стало. Поэтому аборт -- это самое настоящее, полноценное, мерзкое убийство. Да, об этом кричат, но крик получается немой.
   Ну почему, почему отнять всю жизнь -- это лучше, чем отнять ее часть? Что же мы так дрожим за каждый час своей жизни, почему же мы так ценим прожитое нами? Это еще не человек? Разве вы знаете, где начинается человек? Когда? На седьмом месяце? Или когда говорить начнет? Или в пятьдесят лет, когда поймет, что живет неправильно? Или за день до смерти, когда поймет, что жил зря? Или никогда? Нет еще личности? Может быть. Но ведь индивидуальность-то есть, та самая, с которой человек зачинается и которая определит личность -- и характер и внешность? Не мешай только, не убивай. Чтобы понять это не нужны никакие мистические рассуждения о душе, том свете и прочем, что человек, как и следовало ожидать, быстро приспособил, если не выдумал, чтобы оправдать свое посиюстороннее свинство*.
   Ему не больно? как сказала самая главная в России защитница феминизма и, конечно, абортов (поддержанная в одной передаче, к ужасу моему, большинством телезрителей)**. Кому ему? Когда ты убиваешь
   ____________________
   *Эту сноску я хотел сделать чуть раньше, к Лазарю и характеру персонажа Раскольникова, к несоответствию, и к гораздо большему соответствию чеховской Кати (по мнению автора, заметим, "цельной натуры"), которая "а то как же" верила в бога, но "если бы понадобилось убить, поджечь или украсть, то за деньги нельзя было бы найти лучшего сообщника". Странное вещь: люди, готовые на лжесвидетельства, убийства и прочие нарушения заповедей -- они-то как раз верят и в тот свет и в личное бессмертие; даже не задумываются, что это может быть не так. Видимо, и для того и для другого нужна тупость.
   **Несмотря на знакомство с фактами, все-таки к ужасу. "Можно быть подлецом, да чутья о чести не потерять", а такое голосование говорит именно об этой потере... Нет, я не прав. Тут не потеря чутья, во всяком случае, не в большинстве случаев. Тут дьявольщина правоты, и тут статистика. Ведь это же поднялась (и не отсохла) рука снять трубку, набрать номер и проголосовать за аборты, то есть совершить положительное

Стр287

   таракана, много ты думаешь, больно ему или нет? Больно ли цыпленку, из которого жарят яичницу?
   Нет еще сознания и нет страха смерти? Но почему тогда нельзя рубить головы спящим людям, чтобы как в анекдоте " Вася проснется, а голова в тумбочке", или развлекаться стрельбой из-за угла по затылкам? Если смерть -- преступление против личности (а для меня всякая смерть -- это убийство), то это даже гуманно*. И, в конце концов, "все там будем". Но с чем вы там будете, ты и он? Что принесете? Убийство и непрожитую жизнь?
   Не странно ли это слышать от человека, исповедующего полное уничтожение личности после смерти? К сожалению, не странно. Да, тебя не будет, но пока что ты есть. И он есть. Да, конечно, и теория вероятности, и смертность, и гибель зародышей, и выкидыши и наследственные болезни и все остальное, что может подсказать наука, становящаяся удивительно услужливой, когда ее перетянут на другую сторону, которая, глядя с этой стороны, сама начинает со смерти. Но... ты перепутал физику с этикой, как сказал у Станислава Лема один робот другому, и есть все-таки разница между неосторожностью и преднамеренным убийством, хотя и тут и там труп. Нет, не то это, не успокаивает. Ты это сделал. Все мертво и солнце мертвец. "Одни только люди на Земле, а кругом них молчание". Зачем же ты себя превратил в часть этой мертвой силы? "Я не старуху убил, я себя убил". Старуху! А тут -- целую жизнь. Ты сам подписался трупом, и приговор и признание. Безвозвратно, неисправимо.
  
  
   Не странно ли это слышать от человека, исповедующего полное уничтожение личности после смерти? Может быть. Если с этим жить, то получается несколько похоже на то, что "старушонок можно лущить чем попало, а подслушивать у дверей нельзя". Я это понимаю, но что тут поделать -- не знаю. Смерть не отрицает жизнь, а только смысл ее. Окулич был прав, и для цыпленка нет смысла в том, чтобы накормить собой кого-то. А жизнь -- она и есть то, что она есть. Как морковка. Ты сунул палец в
   ________________________________________________________
   (странное здесь слово), положительное действие. Все это надо себе представить. И вот что я скажу. Я не суеверен, но в подобных случаях, когда речь заходит о том, что такое хорошо и что такое плохо, особенно когда происходит что-то коллективное, вроде выборов президента, я вижу, откуда взялась идея о нечистой силе, об одержимости, об экзорцизме, о том, как распирает и прет из человека зло (я уж о дури не говорю), как сопротивляются в людях бесы.
   *"To kill a human being is, after all, the least injury you can do him". H. James, "My friend Bingham".
  

Стр288

   огонь -- тебе стало больно. Сделал бессовестный поступок -- тебе стало плохо. Никакой общей цели в том, что нельзя совать палец в огонь нет. Так и жить надо нравственно для сохранения жизни -- тебя самого или твоего вида, только жизни, а не души, хотя бы жизнь и включала в себя представление о душе. Искать что-то свыше -- все равно, что считать ожог наказанием за грех сования пальца в огонь. Наличие или отсутствие будущей жизни ничего не прибавляет и не отнимает у факта, что нравственность есть сейчас,-- а разве мы знаем что-нибудь, кроме того, что есть. И совершенно не важно, как ее понимать, нравственность (вместе с сознанием), даже как вещественный феномен. Для меня, во всяком случае, не могу вспомнить, когда это было важно, хотя я в любом случае успел бы "забыть то, что знаю, чего не знаю". Так что, "к сожалению", это скорее ностальгия по тому, что не было утрачено. (Мне кажется, важным это бывает, главным образом, для людей, которым пришлось преодолевать детские религиозные или, скорее, церковные (в широком смысле) предрассудки. Но это было другое время, да и другое место.)
   "И это-то отсутствие цели давало ему то полное, радостное сознание свободы, которое в это время составляло его счастье. Он не мог иметь цели, потому что он теперь имел веру,-- не веру в какие-нибудь правила или слова или мысли, но веру в живого, всегда ощущаемого бога".
   О том же самом, только без экстаза, то есть без восхищения именно правилами (закономерностями, соотношениями), словами и мыслями, я говорю, как об уверенности (почему вообще нужно назвать это верой?)* в
   ____________________
   *Попробую сам ответить на этот вопрос (ибо кто ж мне это сделает?). Вера в бога, как совершено верно (и для многих неприятно) сказал Моэм, это дело личного откровения. В этом случае уже нечему верить или не верить. А верить в особый подвиг бездоказательной веры (в отсутствии которой Христос якобы упрекнул Фому) совсем не обязательно: вопрос только в том, кто и в чем способен видеть эти доказательства; так, по-моему, и отвращение Христа надо понимать -- к публике, требовавшей чуда. Вопрос веры (и это богатая мысль) начинается там, где начинаются другие боги. (Народная вера, необходимое, по Достоевскому, условие существования народа -- это вера в своего "особливого бога". Может быть, в этом он и почувствовал намек на мою мысль, но я сейчас не об этом, да и что мне за дело до народа?) Речь идет именно о вере в своего бога и о неверии в других. Нет никаких доказательств, что будущей жизни не может быть, как нет доказательств и обратного. В том же духе я смотрю на людей, и на этом, собственно, основываю свое мнение (то есть веру), так как не могу поверить, что этим существам может быть дарована вторая жизнь, что это зачем-нибудь может быть нужно (это может быть кому-нибудь нужно, но для этого

Стр289

   нелогичности существования или всего существующего ("бог во всем"). Только при этом надо отказаться от "поступков и побуждений" -- целей и собственной воли, как у "свободного" военнопленного Пьера. К тому же, хорошо говорить о "радостном сознании" (для чего, по-моему, нужно быть очень здоровым и о-о-очень толстокожим), а если "ощущаемый бог" дает мне совсем не радостные ощущения (и вовсе не по вине моей безнравственности -- как всегда торопятся ввернуть сами очень нравственные "девицы Перепелицины" обоего пола)? Кстати, вскоре после того, как Толстой написал это, с ним и случилась арзамасская кондрашка. И вообще, единственный законный вид оптимизма, это считать, что умереть хорошо, что смерть -- это хорошо (глядя на разлагающийся труп отца).
   "Жив -- хорошо, а умер -- что ж, и это неплохо" (что невозможно без -- глядя из окошка -- "Ты умер, тебя хоронить несут, а я завтракать пойду"). Без такого пропуска, все остальное -- контрабанда. А для полной нравственности (каждый за всех виноватый),-- для полной нравственности надо умереть, это давно известно.
   В то время за Толстым еще не записывали каждое слово, а то, может быть, и можно было бы узнать, каким путем он дошел до арзамаса. Подозреваю, что тем же, в главном, как и я, да это и должно ведь согласоваться с Правилами, которые, если есть, то и означают, что человек проходит что-то в определенном порядке (кажется, я ничего не пропустил -- к стыду; хорошо, что некоторого только по чуть-чуть). Но если я перестану интересоваться и сомневаться, то ведь останется только в пророка
   ________________________________________________________
   как раз и нужна вера в персонального бога, или, точнее уж теперь сказать, откровение). С другой стороны, в этой жизни они все-таки существуют -- так почему бы нет? Почему бы тому свету не быть таким же нелогичным, как и этот? (тогда, правда, теряет всякий смысл бессмертие души только для человека -- но это и так всегда было сомнительно (буддисты и проч.)) Так что отрицание личного бессмертия получается делом веры, даже при откровении, или, лучше сказать, уверенности в личной погибели. А впрочем... почему же только веры? Не только веры, но и знания -- правда, знания самой Игры. Странно, но я еще сам не научился из них исходить, не выработал для себя этого правила. И не странно тоже: слишком велик опыт большей части жизни, до 1987-го года, и мой личный опыт жизни и мыслей (если одно может быть без другого), и опыт общей культуры, который важнейшим образом питал и питает сознание. Никуда не денешься -- как и от того, что раньше не догадался: какое же личное бессмертие, если и развитие личности направлено "с милого севера в сторону южную", то есть от смерти и от ее counterpart'a -- бессмертия (хотя, вспоминаю, что-то в этом роде было, когда я говорил о церкви как о неверии в смерть, а не вере в бессмертие).
  

Стр290

   обратиться ("что его рылу даже и неприлично"). Я читал только одно: что Толстой в то время был утомлен пятилетней работой над "Войной и миром". (Да и что еще они могли написать?) Но у него все-таки было время отдохнуть -- что-то около года, кажется. К тому же, то, что он написал в романе -- это тоже, получается, от утомления? Особенно во второй половине, ближе к концу -- он все больше и больше утомлялся в эту сторону. (Кто-то из английских критиков Диккенса, справедливо упрекая его в статичности героев, ставил примером Толстого, если не ошибаюсь, именно "Войну и мир". Но критик, кажется не понял, что Толстой сам прожил эти пять лет, а настоящим писателем (делающим роман или повесть) никогда не был -- и тем самым, кстати, все-таки он, Толстой, стал прародителем "секретарской прозы" уже "делающих", конечно. За пять же лет в человеке многое может измениться, это я точно знаю. Нет, не так в человеке, как в его представлениях. Начало романа -- это вообще паноптикум посредственностей. Думаете, это с целью дальнейшего их развития? Ничуть. Толстой не считал их посредственностями. Читать это неинтересно, и уже начинаешь спрашивать себя "На кой черт он это писал?" (с Тургеневым, он, кстати, все-таки помирился под конец, в тот период упадка духа и униженности страхом смерти, когда стал прятаться от нее под кровать: "Меня не будет"*), но ему не могло не быть интересно писать -- так же, как интересно было писать о себе в "Детстве и отрочестве" (совершенно нечитабельно, по-моему; я и не дочитал). О посредственностях, о том, кого сам писатель считает посредственностями, писать невозможно,-- жаловался Достоевский в начале четвертой части "Идиота",-- как бы ни были необходимы такие персонажи.
   Все талантливые люди проходят в жизни этапы, когда их трудно не назвать посредственностями, разница с бездарными только в том, что они их проходят. Хотя что-то всегда остается. Толстой прожил на удивление пошлую жизнь, закончившуюся пошлейшими похоронами, сказал Розанов. Пошлость его собственного трупа лежала на всей его жизни. Безвыходности, мешка, и сопротивления этому впихиванию в мешок, или будто лежишь, полузасыпанный в зыбучих песках, целой долиной песка -- так мне приснилось -- и тебя засасывает все ниже, и если в смертном ужасе дрожишь или бьешься, то засыпает и душит все сильнее. Почти под "Четыре песни смерти" Мусоргского.
   Пошлость трактата "О жизни", который должен был называться "О жизни и смерти", где, когда заходит речь о "телесных страданиях и суеверии смерти", вдруг появляются какие-то "боги". Чисто тебе древний римлянин! (А в это время в дневнике "Отец мой, помоги мне!) Или разговор, который
   ____________________
   *Именно от преступления против личности.
  

Стр291

   он затеял в больнице, у койки умирающего Чехова -- умирающего как тот, несколько преждевременно, сам думал, и даже завещание написал, чтобы "Маша с матерью жили мирно" (мещане-с!..). Чехов не понимал, какой смысл в бессмертии, если это не личное бессмертие. А Толстой, хотя и тоже не понимал, но и поверить в личное бессмертие после арзамаса уже не мог.
   У самого Чехова арзамаса, видимо, не было*, хотя он и мог, как какой-то его персонаж, понимать смерть как "просто погибель", и хотя по воспоминаниям Станиславского он умел различать глаза людей, чувствующих, что смерть ходит рядом. Вот он, дескать (кто-то из старых актеров, забыл), ходит по берегу моря, восхищается, смеется, а глаза-то того... Скорее всего, Станиславский соврал или сильно приврал (может быть, на пару с Чеховым) -- уж очень театрально. А Чехов театра не уважал -- даже МХАТ своего имени.
   Мой же путь был от меня не будет к меня не будет. Не знаю, обязательно ли это должно быть так, даже для меня. От потери индивидуальности к потере личности**. Я боялся терять время -- мое время, а потом понял и увидел, что должен потерять все. Может быть, в страхе потерять индивидуальность, которым был тогда страх смерти, было и навязчивое состояние невозможности вспомнить, как было, как было в первый раз, убедиться и... исправить, переделать. Влюбленность в собственное детство... и намного меньше -- в отрочество. Все люди, способные к развитию, тоже похожи в чем-то друг на друга. Результат разный, потому что развитие -- это индивидуализация, но сам метод, индивидуализирование, один и тот же.
  
  
   ____________________
   *Была тяжелая смерть брата, но опыт говорит, что осознание сущности смерти по поводу не происходит. Это всегда результат внутреннего и личного процесса. Но в сюжет такого не вставишь (в литературу -- да с бухты-барахты?). есть имитация арзамаса в "Скучной истории", довольно insipid (вялая) -- тут можно оправдаться тем, что это, как-никак, "из записок старого человека", но тогда бы лучше совсем не трогать.
   **Поскольку речь идет о взаимодействии, вернее, сочетании действий главных сил, то все это скорее имеет индивидуальный характер и относится к "записи в книге судеб", и вряд ли я могу сказать, как хотел вначале, что должен был предвидеть свой арзамас минуя теорию Игры. Другое дело -- те общие приметы, которые объединяют людей с необходимо сильной способностью к развитию.
  
  

Стр292

  
  
   Когда мы говорим в терминах Игры, то во многих случаях это кажется оскорбительным (как, без сомнения, показалось бы и гессевскому Магистру), но нам приходится, мы обязаны это делать, именно в такой форме, если мы не хотим оставаться игрушкой кого-то или чего-то. Нам придется, наконец, заставить себя думать, думать, без обид, без личностей (я даже писать стараюсь "без интонаций", без ударений), думать, как над шахматной доской, если мы хотим прекратить скармливать смерти себя и своих детей.
   Моральное развитие асимптотически приближается к "Южному полюсу" и в массе, судя по законам общества и государства, позволяющего убийства в виде абортов (и войну и смертную казнь) ему еще много предстоит продвигаться*. А нравственное развитие начинается именно с Южного полюса, принадлежащего этой же области понятий. Нравственное развитие -- это общее имя для некоторой части явлений эмпирического познания, обозначаемых нами качеством понимания и выделенных в особую область понятий "П" -- понимаемых. Проще всего представить нравственное развитие в виде пучка силовых линий с суммирующим вектором от Южного полюса к Северному. Каждая линия -- это последовательность понятий (или бисера -- когда он становится объектом Игры), в естественном состоянии относительно обособленных, то есть занимающий определенное место, как фигуры перед началом шахматной партии или, в ходе Игры, как результат, к которому мы хотим прийти. Если вы понимаете корпускулярно-волновую теорию или интегральное исчисление, то поймете и это.
   Нравственные понятия -- не единственные, которые имеют этот тип силовых линий (тип 1), но так же, как моральные, научные и философские являются наиболее характерными. Число этих линий а также их разнообразные группировки -- все это отдано в распоряжение Игры, поскольку это прерогатива бисера, знаковых отображений понятия, для классификации которого мы прежде всего используем язык -- универсальную знаковую систему, грубость которой, однако, мы можем оценить, если сравним число цветовых оттенков, различимых глазом и количество названий для них. Тем не менее, обычный звуковой язык (а язык, которым мы говорим и пишем -- звуковой (почему, кстати, общие претензии, то есть претензии к собственно языку возможны в отношении
   ____________________
   *Вспомним при этом, что нравственные понятия отличаются от моральных тем, что нам все равно, как на них смотрит общество.
  
  

Стр293

   орфографии, но не фонетики*)**)*** -- это наиболее развитый качественный (не математический) язык, а в Игре, напомним, участвуют качества. И дай нам бог использовать для начала его возможности. Иначе говоря, пучок силовых линий (в данном случае нравственных) получается довольно толстым, даже если каждому лучу присвоить собственное словесное обозначение, начиная от одного слова до целого романа, если не получилось выразиться короче. Все эти лучи направлены к "чужой" точке и исходят из своей точки соединения, которая, конечно же, теряет возможность смыслового, помимо этого собирательного и начального,
   ____________________
   *Хотя плохая орфография может мешать изучению правильного произношения. Надо только послушать ВВС, чтобы это понять. Это даже и у самих англичан заметно (отвратительная орфография -- только "непроизносимые буквы" чего стоят!-- несомненно дает богатые возможности для неграмотной речи, а может быть, и для "слэнга на задворках" -- среди малописьменной публики). А уж иностранцы, у которых они интервью берут... Про акценты я не говорю -- это им плата за международность языка, и не про то, что не все хорошо его знают (в смысле словарного запаса и оперативности владения им; кстати, как это здорово у дикторов отработано -- они говорят совершенно так же, как собеседник, даже с теми же интонациями, причем это настолько автоматично, что распространяется даже на своих, которые поняли бы их в любом случае; интересно, они хоть на улице расслабляются?). Но даже те иностранцы, которые говорят бойко и разговорно-правильно, часто выдают такое, что непонятно, как, даже выучив слово неправильно, они смогли удержаться на своем. Несколько раз слышал "моней" (money) -- хотя как такого слова не знать? А один хорват четко говорил "блуд" вместо blood. Тоже, наверное, верил в "правила чтения".
   **Если Чехов говорил, что русский язык имеет неблагозвучие шипящих и свистящих (может быть,-- в сравнении со "звучным латынским арбор"), то что бы он сказал об английских? А орфография -- кажется ни в каком больше европейском языке словари не указывают полную транскрипцию. Не могу при этом случае не выразить восхищения нашим великолепным мягким знаком, который, спрятавшись за одну-единственную букву, удвоил количество всех согласных. Разве это можно сравнить с ужасом английских дифрагов или с такой штукой, которая кажется естественной внутри любого языка, и поэтому с отраженным удивлением видишь, на что англичане обращают внимание в первую очередь -- что русские гласные не меняются в зависимости от долготы.
   ***Можно бы сравнить звук с понятием, а букву с бисером, если бы сам бисер не был звуком, а знак понятием.
  

Стр294

   обозначения. Теперь мы говорим о Южном полюсе и раньше мы уже сказали, если я не забыл выражения, что он представляет собой целый "букет явлений, связанных с рождением человека". В настоящих условиях это тот еще букетик, но нам трудно даже представить, как он мог бы цвести. Пока же тут и детская преступность и аборты и равноправие полов и вопрос о добрачном целомудрии. И это в самом деле узел. Участвуя в какой-то передаче о беспризорности, женщина из Средней Азии, связывая без всякого логического акцента, сказала: у нас нет детских домов, у нас нет брошенных детей, у нас выходят замуж девственницами.
   Природа убивает тех, кто нарушает ее законы, доводя популяцию одичавших, доэмансипировавшихся народов до естественных в дикой природе размеров. Мы сами, почти сознательно, проклинаем и убиваем себя, не понимая ни поступков, ни чувств своих. Мы продолжаем путать физику с этикой. Мы делаем аборты и тоскуем, но не понимаем, в чем тут убийство. Женщины -- бог с ними, пусть они сами думают. Когда женщина говорит: а вдруг после аборта я не смогу больше иметь детей, то это значит, что она вовсе не понимает ничего и не вряд ли поймет. Конечно, она ближе к животной смертной безразличной природе. Что бы ни показалось оскорбительным в моих словах о женщинах, я не мог бы сказать ничего ужаснее, чем сказал Толстой о том, что женщины губят жизнь. Дающие жизнь -- губят. Что же они рожают? Только пищу для смерти?
   Пусть бы они не рожали -- но и не убивали. Кстати, почему женщины не хотят рожать -- это не вопрос, это полвопроса. Вторая половина -- почему мужчины не хотят иметь детей от этих женщин и в этих моральных условиях (дело очевидно именно в моральных условиях). А на полвопроса и получишь полответа, полуправду, которая хуже целой лжи. Но почему -- один вопрос, а что мы делаем -- другой. Что мы делаем, допуская аборты и участвуя в них?
   Когда я говорил, что мог бы предсказать это свое убеждение, то это означало не просто то, что нельзя уверовать в своего бога, не отказавшись от других, чужих богов -- а я выбрал бога, на стороне которого смерть. Чудесная основа мира вовсе не исключает личной погибели. Но я не об этом. Мысль о том, что смерть не имеет нравственного содержания, была верной, но она заслонила собой некоторые нюансы, прямо вытекающий из одного из важнейших параметров схемы, и выразилось это как раз в некоторых сомнениях по поводу справедливости формулировки. Стыдно снова признаваться, что я чего-то не увидел в собственной схеме, точнее, не сделал из увиденного выводов, но так уж устроено мысленное восприятие, что оно проскальзывает мимо каких-то вещей, даже если дает чувство, что тут есть во что всмотреться. Ну а в данном случае сыграла роль банальность, которая не только не обостряет внимания, как что-то в меру оригинальное ("питаясь

Стр295

   соками", по Набокову), не только играет роль смазки, но даже и очевидно отталкивает. И даже сама мысль о банальности была настолько банальной, что я только перед тем, как начать это предложение, почувствовал или вспомнил хоть какую-то зацепку -- в читанном-перечитанном с детства рассказе Чехова "Огни". Когда я писал о принадлежности смерти и нравственности к разным областям сознания (чему подтверждение, что нравственный бог-сын отрицает смерть) и цитировал Сартра и, кажется, "Декамерон", то я все-таки чувствовал, что связь тут есть, что к смерти нравственность имеет отношение. Какое же?
   Понятие нравственного бога (как и знаемого) находится на "экваторе", то есть линии наибольшего числа действующий понятий (что может быть противнее смерти, чем полный расцвет). Но дальнейшее нравственное развитие, уменьшение действующий и накопление со временем и возрастом (время -- количественный параметр развития, модуль вектора)* опытных понятий -- это и есть приближение к смерти, то есть к чужому Северному полюсу. Вот и связь, вполне очевидная и упущенная, возможно, что в памяти было готово и достаточное ее выражение, не без участия "Огней".
   Сейчас снял с полки Чехова, чтобы пересмотреть, какими именно словами выражена эта мысль (а последний раз я читал этот рассказ еще, пожалуй, до открытия Правил) и подосадовал на толчение воды художественной формы и литературного таланта. Почему сам Чехов не мог открыть Правила? Конечно, он, как мало кто, подготовил почву, но не нужно описательство, когда надо собачьей хваткой вцепиться в мысль и не отпускать, до боли в челюстях, до судорог. Вместо этого Чехов поступил как тот самый осуждаемый им в рассказе "виртуоз", да еще и не заметил этого (и никто, кажется, не заметил).
   Мало забавляться тем, что "пишу об умном и не боюсь" (из какого-то его письма, кажется, о "Хороших людях"). Что бы в другом письме, уже об "Огнях", Чехов не писал о том, что "не беллетристы должны решать такие вопросы, как бог, пессимизм и т. п." -- никто не согласился, чтобы в этом случае беллетрист имел право трогать такие вопросы. Один критик написал, что "история инженера ровно никакого отношения к пессимизму не имеет (как у нас смерть к нравственности). Другой -- что Чехову "не следовало говорить о том, чего он не понимает". А приятель-беллетрист Щеглов, в интерпретации самого Чехова, что "художник-психолог должен разбирать, на то он и психолог". Признание, что "ничего не разберешь на этом свете" вовсе не составляет "большого шага вперед в области мысли"**. Никакого
   ____________________
   *Совсем наоборот в математике и в математическом подходе к машине времени.
   **Дневник Толстого 28 июля 1881г.: "Он (не Чехов, конечно) и они думают, что сказать: я этого не знаю, это нельзя доказать, это мне не нужно,

Стр296

   шага нет в том, чтобы стоять "руки по карманам", когда надо спасать себя и оттягивать людей от пропасти. Забудь, что ты беллетрист, плюнь не форму, тем более, что все содержание есть в тебе. Несколько последовательных цитат.
   "...я уже ясно сознавал, что мною совершено зло, равносильное убийству*. Меня мучила совесть. Чтобы заглушить это невыносимое чувство, я уверял себя, что все вздор и суета, что я и Кисочка упрем и сгнием, что ее горе ничто в сравнении со смертью, и так далее и так далее... Что в конце концов свободной воли нет, и что я, стало быть, не виноват; но все эти доводы только раздражали меня и как-то особенно быстро стушевывались среди других мыслей". "Оказалось, что я, мыслитель, не усвоил себе еще даже техники мышления и что распоряжаться своей собственной головой я так же не умел, как починять часы" (немного странное признание для инженера). "Дойти до убеждения вы можете только путем личного опыта и страданий... их (стариков) пессимизм является к ним не извне, не случайно, а из глубины собственного мозга и уж после того, как они проштудируют всяких Гегелей и Кантов, настрадаются, наделают тьму ошибок, одним словом, когда пройдут всю лестницу от низу до верху. Их пессимизм имеет за собой и личный опыт и прочное философское развитие... Вы презираете жизнь за то, что ее смысл и цель скрыты именно от вас, и боитесь вы только своей собственной смерти, настоящий же мыслитель страдает, что истина скрыта от всех".
   Ну и скажите после этого, что тут нет материала для "серьезной работы мысли", а не просто для вывода, что "ничего не разберешь". Я не согласен, что "убедить никого невозможно". Я говорил, что "понимание в этой области ничем не заменишь", но экстраполяция -- это способность понимания, понимаемая способность, так же, как и "воображать -- значит думать". Дай только функцию и дай убедиться, что она правильна. Надо наблюдать за собой -- это единственное здесь (как и для симметричного
   ________________________________________________________
   что это признак ума и образования. Тогда как это-то признак невежества". Вообще-то это тоже позерство (Толстой это заметил), следствие мышления "картинками", очень опасное и даже, скажем, низкое, у родителей в отношении детей. "Родители, не раздражайте детей своих!" Если нет хлеба, не подавайте камень
   *Но разнонаправленное, моральное. Интересно, что преступление против одного некоторым особым образом (о котором чуть позже) способствует другому. Многие замечали это, а как работает не знали. И это дало повод одним проповедовать опрощение и заявлять, что страдание облагораживает, а другим (как Моэму) с этим не соглашаться. Даже такие "художники-психологи" не могли понять, что говорят не об одном и том же, то есть "начать с определений" -- что же требовать с остальных?
  

Стр297

   направления в "З", философии). Надо познать самого себя. "Жаль, что древние не указали рецепта, как это сделать" говорит Иван Дмитрич из палаты N6. Что же тут непонятного? Многие ли это делают? Большинство вообще никогда, им и так все ясно ("любят мышей, не любят собак"), другие, вроде нас с Николаем Степановичем, для которых я -- это минус мир, приходят к этим вопросам непозволительно поздно. И все-таки, повторяю, тут нет ничего безнадежного. То, что разница между любой мыслящей материей только количественная, дает возможность вынести это количество за скобку и, открыв правильные качественные законы, совершить наконец "геологический переворот", когда, как мечтал Толстой, будет, наконец, ясно, почему "те, кто не понимает, должны слушаться". Правда, возможность таких качественно-количественных идей кажется (или только может еще показаться) совершенно экзотической. В каком-то ученом журнале одна заметка была невыразимо удивлена тем, что в сравнимых условиях люди, набравшие больше баллов IQ оказывались более эффективными работниками -- даже! управленцами! Вот военная тайна! Оказывается, руководитель должен быть (а не должно быть) умнее подчиненного. Просто и чисто умнее. Это изумление напомнило мне одну телепрограмму "Брейнринг", где две команды по шесть человек должны были наперегонки ответить, как, по мнению Пифагора (или Аристотеля или другого грека) следует говорить о сложных предметах, а как о простых. Конечно, сразу же решили, что просто о сложных и сложно о простых. И вторая команда за двадцать дополнительных секунд, зная уже, что этот ответ неверен, не придумала ничего лучшего, чем этот ответ повторить. Вот клинч мозговой! Грек-то был греком, он думал, что на сложные темы надо говорить сложно, а на простые просто*. Вот так и мы. Если что-то слишком сложно, не получается, и если хочется понять и объяснить, а не обмануть, то надо думать, думать, думать, а сложная мысль требует соответствующего (чуть не написал адекватного) выражения.
   Если с помощью более тонких инструментов, чем нынешние тесты, с помощью других методик и способов оценки -- но заметьте, оценки все тех же суммарных параметров -- мы сумеем оценить умственный уровень и динамику развития, то мы определим координаты "точек схождения" и, не вдаваясь в детали, каждый сам сможет определить, чего ему ждать для себя и от себя. Пока что почти никто и почти ничего не видит впереди себя и идет тем сам самым путем горьких ошибок -- для чего же? Для того, чтобы все неглупые люди пришли в результате к необходимости общей идеи и к тому, что мудрость для всех одна и та же.
   ____________________
   *И не считал первым долгом и побуждением всех надурить.
  
  

Стр298

   Зачем же это так и почему. Каждый может рассказать только выстраданную им часть, каждый описывает и оплакивает свой путь, но никто не видел дороги. Кто же и дошел до истины, открывающей прямую дорогу к себе, тот слишком ошеломлен ею, чтобы -- если есть еще время -- чертить карты и расставлять указатели. Но если ты знаешь, с каких понятий начинается нравственное развитие и какие понятия оно в себя включает, то ты, (уже поэтому) неглупый человек, не беспамятное животное, долен понять, например, что бубийство -- это не грех против личности, что убиваешь ты ввсе не того (или не то) что или кого ты убиваешь. И значит, и аборт -- это не убийство зародыша, а убийство человека. И если ты совершил его, то жди, когда воспоминанием ляжет на совесть мысль о человеке, который мог бы сейчас жить и должен был жить -- твой сын или дочь -- именно такой, и вот его нет и никогда такого уже не будет. Пусть же он отныне до конца твоей жизни идут рядом с тобой, а ты не можешь повернуть голову и хоть раз увидеть, какой он... был бы. Каким он был бы, если бы ты не отказал ему в жизни. Каким он мог жить рядом с тобой и вместе с тобой, быть -- видеть, слышать, ходить, говорить с тобой, любить тебя, иметь имя. Правда, вечная правда, что ад -- это когда нельзя уже любить. И теперь тебе некого любить. И не хочется уже смотреть на мир, на который ты не дал смотреть своему ребенку. И в сужающемся круге понятий ты почувствуешь тягу к смерти и перестанешь ее бояться. И, нисколько не веря в это, ты в первый раз захочешь, чтобы для тебя что-то было и после смерти, потому что захочешь быть наказанным.
  
  
  
  
   Мы, однако, ушли в сторону. Большой разговор о смерти, боге, свободе воли и мироздании в целом (то есть в объективистском аспекте) нам еще предстоит в следующем приближении к первой полноценной партии Игры -- потом, когда покончим с женщинами (таков уж естественный порядок).
   Известный адвокат террористов (этого в тот момент требовал "русский" либерализм), Кони писал в статье из юбилейного сборника:
   "Он явился глубоким и горячим защитником равноправия в любви и в оценке того, что принято называть "падением женщины". В своих малоизвестных заметках, напечатанных в "Русском обозрении" 1895 года, Гончаров подробно разъясняет эту сторону своего "Обрыва": "Меня давно, смолоду, занимал один из важных, вопиющих по своей несправедливости вопросов, это -- вопрос о так называемом падении женщин. Меня всегда поражали: во-первых, грубость в понятии, которым определялось это

Сто299

   падение, а во-вторых, несправедливость и жестокость, обрушиваемые на женщину за всякое падение, какими бы обстоятельствами оно ни сопровождалось,-- тогда как о падении мужчины вовсе не существует вопроса... Падение женщин определяют обыкновенно известным фактом, не справляясь с предшествующими обстоятельствами: ни с летами, ни с воспитанием, ни с обстановкой, ни вообще с судьбой виновной девушки. Ранняя молодость, сиротство или отсутствие руководства, экзальтация нервической натуры -- ничто не извиняет жертву,-- и она теряет все женские права на всю жизнь и нередко, в безнадежности и в отчаянии, скользит дальше по тому же пути. Между тем общество битком набито такими женщинами, которых решетка тюрьмы, то есть страх, строгость узды, а иногда и хуже -- расчет на выгоды -- уберегли от факта, но которые тысячу раз падали и до замужества и в замужестве, тратя все женские чувства на всякого встречного, в раздражительной игре кокетства, легкомыслия, праздного таскания, притворных нежностей, взглядов и т. п., куда уходят все, что есть умного, тонкого, честного и правдивого в женщине. Мужчины тоже, с своей стороны, поддерживают это и топят молодость в чаду разгула страстей и всякой нетрезвости, а потом гордо являются к брачному венцу с болезненным или изношенным организмом, последствиями которого награждают свою девственную подругу и свое потомство, как будто для нас чистота нравов необязательна".
   Ну что ж, теперь Гончаров (если он в самом деле написал эту чепуху*) мог бы быть доволен: пусть поищет под брачным венцом "девственную невесту". Ах, он хотел, чтобы перед алтарем рядом с ней стоял еще и девственный жених? (Невесты им мало показалось, с......!) Но на то и рассудок человеку дан, чтобы знать, что от чего получается и как надо делать, чтобы получалось то, что нужно. Когда равное путают с одинаковым, то призывы к равенству имеют одну цель и один результат: выравнивание происходит не по верхнему и не по среднему, а по низшему уровню (в нашем случае ниже того уровня, при котором такое животное, как человек может размножаться). Давайте спросим себя: когда женщина возмущается "Ему можно, а мне нельзя" или, чаще, "им можно, а нам нельзя?", то разве хоть в одном случае она говорит о чем-то хорошем?-- о чем-то, что она сама оценивает, как хорошее? (Хотя из "Диалога" циничного Льва можно понять, что то, чего хочется мы "в наших глазах" оцениваем как хорошее.) Или хотя бы как то, что действительно можно**. И разве хоть в
   ____________________
   *Кстати, что там за трагедия в "Обрыве"? Просто девушка начала половую жизнь.
   **Нет, это почти сдача. Я все-таки не хочу в это верить, и даже верю, что это не общее правило, несмотря на нередкие плотоядные высказывания женщин или на образцы женской логики или "постоянной мудрости", вроде

Стр300

   чем-то хорошем мужчина отказывает женщине не только в равенстве, но в одинаковости с собой?* Подтягивание к высшему -- это процесс естественный (и доминирующий, как мы это называем), происходящий медленно и без всяких призывов. Когда мужчины требуют от себя в области половой морали того, чего от них не требуют женщины, то это все равно, как тянуть за стебель пшеницу, чтобы она быстрее выросла. Результаты в этом случае всякий умный человек должен не только предвидеть, но и предпослать. То есть женский пол надо сразу исключить из соображения, иначе говоря, оторвать половой стебель сразу и поставить исключение, а не совершенствование, полового либо целью либо средством. Тут все мои симпатии на стороне скопцов, которые показали, что логика ничему не мешает (напротив, кое-что мешает логике).
   Тут могут сказать, что это я сам пытаюсь ускорить естественный процесс. Ничуть. Во-первых, я никогда не призывал к равенству, считая, что равенство в половых отношениях (тема статьи) соблюдается автоматически. (Для автора, ищущего законов качественных соотношений, в общем-то естественно не впадать в математическую или количественную идею равенства как одинаковости.) Во-вторых, наша статья (позвольте так называть эту часть сочинения) не только не посвящена женщинам, но почти и не обращена к ним. Узнать, обдумать и понять что-то новое о женщинах для мужчин, конечно, занятно и полезно, но никаких искомых решений здесь нет и быть не может. Мужчины должны понять что-то о себе.
   Личные проблемы их в огромном большинстве случаев так и остаются нерешенными до конца жизни. Вместо того, что нужно и хорошо приходится выбирать из двух зол меньшее, то есть отказ от брака, даже оставаясь женатым по закону. Откровенно говоря, других, то есть положительных примеров мне даже и не встречалось, и встретить их в
   ________________________________________________________
   нижеследующего. Разговор на ВВС по случаю смерти папы, (7 апреля, передача World today, по Гринвичу в полпервого примерно. Наверное, можно достать распечатку в архиве.) Она (как в "Диалоге" -- диалог в кавычках; два перемежающихся монолога): "Миллионы людей погибли в Африке от СПИДа из-за того, что Папа советовал не использовать изделие. (Ну да, именно из-за этого.) Он: но от ведь еще не советовал и внебрачных связей, и говорил, что люди не животные. Тогда и СПИДа бы не было. Она: но ведь всем известно, что сами священники не выдерживают целибата и abuse мальчиков не хуже Майкла Джексона". Спрашивается, какое тебе тут дело до других? Как другие могут тебе помешать соблюдать десять заповедей? Она бы еще про "ген неверности добавила.
   *Даже в том, что мужчина оценивает как хорошее в самой области пола -- что уже и лишнее (именно лишнее). Пол -- это доПОЛнение, в том числе моральной допустимости.
  

Стр301

   обществе, по-моему, надежды нет. Я говорю не хороших даже, а положительных, то есть не дающий ощущение вакуума. Главным образом это оттого, что люди пытаются искать частные решения личных проблем, и в этом случае действительно: либо спасаться в одноместной шлюпке либо всю жизнь пробегать с охапкой пакли, затыкая дырки в "семейной лодке" -- в быту, в работе, в зарабатывании и трате денег на то, необходимости чего и даже особой радости от чего нет никакой уверенности, в воспитании детей и устраивании их семейной жизни все по тому же собственному образцу, потом внуков, и так пробегать всю жизнь, проклиная все на свете и в конце концов помереть, не оплаканным ни одной искренней слезой грызущихся над гробом родственников. Надо искать общие решения; только общие решения -- это решения. Все счастливые семьи похожи друг на друга, все несчастные несчастливы по-своему? Скажите, как оригинально: жена застукала мужа -- и далее вся история Облонских со Щербацкими.
   В третьих, я вовсе не пропагандирую насильственную стимуляцию развития. Но считаю, что пришло время Брейнринграспрямиться нашему бедному побегу от насильственного угнетения, достичь прежней высоты, до которой он дорос сто лет назад, поддержать его новым пониманием законов естественного роста. Но нужно преодолеть силы, мешающие этому -- осознанные, представленные конкретными людьми. Мы сравнили линии развития понятий с силовыми линиями магнитного поля и если бы это поле не искажалось, не отклонялось поминутно, не раздиралось вполне реальными полями радио и телеприборов, то вся эта сексуальная революция не могла бы тянуться так долго с очевидными теперь уже последствиями. Месяц-другой прежней семейной жизни, только без телевизора и бульварной прессы -- и не получающий указаний как ему думать человек, даже при ненависти думать по определению, стал бы приходить к простой, многотысячелетней мысли, естественно сопровождающей ничуть не изменившуюся сущность продолжения рода: "Какая она мне жена, если она уже с другим..." Причем предлог "с" можно заменить любым другим. И эта мысль снова-таки будет не фантазией, а всего лишь логическим использование фактов, то есть воображением*, которое Шерлок Холмс называл почему-то дедукцией. Ну а не желаешь видеть дальше собственного носа -- дожидайся, пока по нему щелкнут.
  
  
  
   Я размышлял о том, как мне построить суммирующую часть нашей статьи и одно время мне казалось привлекательным, для полной наглядности
   ____________________
   *Фантазия -- это воображение в сослагательном наклонении.
  

Стр302

   поставить мужчину и женщину рядом, исходя, конечно, из собственного принципа отбора обобщающих признаков. Но при том, что естественную для него функцию обобщения все время приходилось бы отбирать у слова*, вряд ли структуру опровержения следует строить на опровергаемом принципе**, то есть на предположении возможности одинакового для мужчин и женщин значения слов в применении их к полу. (Если ему можно, почему ей нельзя? -- а надо бы наоборот. Но ударение вообще не там. Нельзя и можно -- что? То что только называется общим словом, но имеет для разных полов разный смысл: даже в русском языке полового маловато.) Почти ту же ошибку мы чуть не сделали с разбором книги Кондильяка.*** Мы не отказываемся полностью от этого приема, но
   ____________________
   *Существует средневековый придворный анекдот о том, как девочка и мальчик остановились перед картиной, во вкусе того времени изображавший сцену рая. "Кто же из них Адам, а кто Ева?" спросил мальчик. "Глупый,-- ответила девочка,-- разве это можно узнать, когда они не одеты". Вот и у нас та же проблема.
   **В математике принцип "от противного" вполне оправдан общей качественной основой. Для нас же это все равно что, по выражению Чехова, перекрикивать торговку на базаре.
   ***"Вообще, критикуя К.,-- пишет автор в предшествующей части сочинения,-- я испытываю чувство неловкости. Его ошибки кажутся мне совершенно неумышленными. Он не мошенничает, чтобы непременно доказать свою правоту или пустить пыль в глаза. И хотя самому К. кажутся "тем менее простительными" ошибки тех (в частности, по его мнению, Локка), кто мог бы их и не совер-шать, но ведь известно, что мы склонны прощать скорее тех, кто близок нам по духу, чем тех, кто и не способен принять наше прощение.
   У К. почти все правильно. Но его утверждения не обладают качеством, которое бы связывало их между собой, и нет принципа, который формировал бы их. (Это качество и этот принцип -- одно и то же. Вот секрет обратной связи, залог совершенства системы). То, что делает К. похоже на попытку сложить дом из голышей. Он берет нужный камень, даже помещает его в нужное место, но камень круглый и нет цемента. Все хорошо, когда он держит камень руками, когда на него обращено внимание. Но пока он берет другой камень, тот, первый, падает. В сознании читателя, да и автора, правильно-му утверждению не на чем держаться. Нужно ли говорить, какая это в общем, в до-Игровом мире огромная, реальная беда?
   К чести К., он не идет на поводу у материала, подобно поэтам во всех жанрах, включая философию, и не удовольствовался "глиняной саклей". Он не мог не жаловаться, не впадать временами в отчаяние -- и это, как ни

Стр303

   ________________________________________________________
   странно, дало главные плоды, -- но он не обте-сал камней и не обжег глину. Все его попытки найти новый принцип складывания-раскладывания голышей могли иметь результатом только одно -- кучу. Давайте же пороемся в этой куче и, отыскав в ней уже знакомые и важные камни, вспомним, какое место и почему они зани-мают в здании нашей системы.
   Но прежде вот что. Испортив несколько страниц черновика, я обязан предупредить читателя, что взяв сочинение К. за базу и не пожелав препарировать его высказывания, мы тем самым вынуждены копировать стиль мышления автора (будем утешаться тем, что этого требует и справедливость оценки). Я говорю о стиле или способе мышления потому, что все решения "о методе", "о порядке отыскания и изложения истины" имеют с ним такое же соотношение конструктив-ной важности и свободы выбора, как украшения на здании, сделанные по капризу архитектора. И я берусь утверждать, что здесь мы имеем дело со словесным мышлением (см. первую часть), видимым тем более детально и отчетливо, что автор по мере своих сил борется с ним.
   К. не может, выбрав тему, последовательно и полностью отраба-тывать каждый уровень (анализа или синтеза -- это все равно), не может воспользоваться готовым результатом предыдущего уровня и по существу и по форме. Если продолжить строительную аналогию, то положив, закончив кладку ряда камней, нужно забыть о нем. Хоро-шо бы еще следить за перевязкой швов (хотя это дело филигранное, доступное лишь развитой Игре, а во "Введении" даже излишнее), но поправлять что-то в нижних рядах... Увы, именно этому мы вынужде-ны подражать. Как это будет выглядеть на практике?
   Сочинение К. интересует нас не само по себе (в самом предме-те вообще может находиться только повод интереса к нему); мы используем его для прояснения своей собственной системы. Для того, чтобы это реально осуществить, мы, образно говоря, создаем несколь-ко трафаретов, которые будем накладывать на высказывания К. Таковы: сходство между нашим понятием и "идеей" К., сходство между "идеей" и бисером, определение предмета исследований, борьба за первичность между "идеей" и знаком и т. д. Все эти вопросы свя-заны с сочинением К. и им же поэтому связаны между собой. Тем не менее, мы рассматриваем их по очереди, снисходя к слабости человеческого рассудка, о которой знал Говинда, которой "пользу-ются гадалки" и о которой сам К. сказал: "Ум настолько ограничен, что не в состоянии вспомнить большое число идей, если хочет сде-лать их сразу предметом своего размышления".
   Допустим, перед нами некое высказывание, когда мы начинаем прикладывать к нему трафарет (а нам необходимо приложить их как можно больше -- только так мы достигнем цели), то правомерность этого не всегда

Стр304

   ________________________________________________________
   бывает очевидной, и чтобы прояснить не только сходство или различие с нашей собственной мыслью, но и то, что такое сравнение вообще возможно, мы привлекаем другое или третье высказывание, в котором такой оттенок также присутствует. При этом, чтобы не погрузиться в хаос окончательно, мы игнорируем другие сто-роны вспомогательного высказывания, намереваясь впоследствии сде-лать его предметом всестороннего рассмотрения, и, таким образом, в отношении его нарушаем принцип целостности, чтобы в максимально возможной степени соблюсти его в отношении первого высказывания. Далее, совокупив в своем уме все, что мы увидели через первый тра-фарет, мы с новым трафаретом возвращаемся к исходному высказыванию, для чего нужно хотя бы напомнить его. А после того, как мы перепро-бовали все трафареты, нужно, чтобы все изображения, полученные через них дали общую картину одного из положений Игры (нужно закон-чить ряд), ибо если мы забудем о целостности нашей собственной системы (которой мы уже нанесли ущерб созданием не под нее сделан-ных трафаретов), то, спрашивается, с какой же вообще точки зрения мы оцениваем сочинение К.?
   Чтобы таким образом свести концы с концами, потребуется объем работы столь ужасающий, что его не выдержит ни рука пишущего, ни глаз читающего. Я не говорю, что это вовсе невозможно. В будущем произведение К. вполне может стать темой для какой-нибудь партии Игры в бисер. Но теперь, когда нет детальной классификации бисера по многим признакам, когда почти нет условных обозначений ("тайнописью" Игра будет не более, чем любая наука для того, кто не хо-чет ею заниматься, -- это противоречило бы ее сути, но сокращенная запись необходима) -- теперь для этого потребуется не только не меньшая, но неизмеримо большая, сравнительно с первой частью "Вве-дения" доля самостоятельной работы читателя, -- настолько большая, что потребовать ее может только изувер, а рассчитывать на нее -- сумасшедший; в таком случае гораздо проще было бы привести только несколько высказываний К. без комментариев, предоставив все оценки читателю. Вообще, не стоит уподоблять читателя шахматному компью-теру, а себя программисту. Человек играет по-человечески и это даже в шахматах дает гораздо лучшие результаты.
   Кроме того, здесь возникает вопрос, стоит ли эта овчинка такой выделки. Игра уже существует, и столько же времени существу-ет ее универсальность. Поэтому любая тема может послужить ее само-развитию. Так почему бы не обратиться к более важным, серьезным и общим всем проблемам жизни, вместо того, чтобы брать из чужих рук, преодолевая сопротивление чьей-то воли и огрехов мышления?
   Очевидно необходим компромисс. Нужно определить только одну цель, одну задачу, которую мы постоянно будем держать в голове, а во всем

Стр305

   невозможно распространить его на большую часть проблемы, его не хватит даже на восприятие женщин мужчинами.
   В самой женщине за последние двести лет никаких принципиальных изменений не заметно. Мутировали мужчины, женщина* же какой была, такой и осталась, просто получила возможность вести себя как угодно и ведет себя именно так, как ей угодно**. Мужчины не хотят в это верить и предпочитают не узнавать прежних женщин, и глядя на женщин, переодетых мужчинами, все еще не хотят признать, что все браки стали гомосексуальными. Женобесие, на которое сетовал еще Шопенгауэр, получило, наконец, свое завершение и равенство полов наконец-то достигнуто на своем уровне -- пола. При этом женщина предъявляет к мужчине все те же требования, справедливо полагая, что это дело мужчин -- предъявлять к ним встречные требования (а не к себе -- добрачной чистоты и прочего rubbishа). Будут они предъявлены -- и нет сомнения, женщина подчинится даже с готовностью, и "прежнее равновесие" будет восстановлено, так что дело не в женщинах вовсе.
   Это мужчина не знает, чего хочет. Жена по-прежнему хочет быть хозяйкой денег и времени мужа, но муж уже не хочет быть "собственником" жены, хозяином ее воли. Несвободная женщина уже не кажется ему особой ценностью. Но то, что получилось в результате его одностороннего отказа от насилия, ему тоже не нравится. Дети, воспитанные в гомосексуальном браке, кажутся ничьими, они уже обуза, а не "своя ноша не тянет". Одним словом, бесполые семейные тенденции вступают в противоречие со все тем же половым характером размножения, и пока эти тенденции, пока право женщины желать "то же самое" будут побеждать, размножение будет страдать. Если "на круг", то надо говорить не о размножении, а о скорости расчистки территории для наций, которые не станут серьезно воспринимать семейный кодекс с одинаковыми правами супругов (логично подходящий
   ________________________________________________________
   остальном последуем за автором "Опыта...".
   Какая это задача -- уже должно быть ясно. "Если Игра не сос-тоится, то лишь из-за магии слова", -- сказали мы. Постараемся же на примере К. показать, насколько велика эта сила и как мы про-тиводействуем ей в Игре. Если это удастся, то цель второй части "Введения в Игру" можно считать более чем достигнутой."
   *Надо заметить, что в подобном обобщающем смысле слово "женщина" в единственном числе используется намного чаще, чем "мужчина".
   **Вспомним высказывание Паркинсона: "Они были приняты как равные в тех областях, где некогда вынуждены были подчиняться, но в тех областях, где им издавна предоставлялось первенство, они и теперь сохранили главенствующее положение".
  

Стр306

   для пар с одинаковым полом). Причем можно говорить не в отрицательном смысле, как о недороде, а в самом положительном как об убийстве. В следующие 20 лет Россию ожидают 20 миллионов спидозных трупов. Разве это стихийное бедствие? Нет, это срамная болезнь -- никто от переливания крови уже не заражается (и как это мы конец света прохлопали?-- достаточно было, чтобы комары переносили вирус). Нет, это война и расплата за то, что из употребления вышло, забылось слово, хорошо рифмующееся со словом СПИД -- СТЫД. Более того, убеждают гасить СПИД по-женски (сошлюсь на Моэма) -- бесстыдством. Как пожар керосином. "Поговорите с детьми о сексе, -- говорит из телевизора тетя в белом почему-то халате. -- Расскажите им о презервативе". Ну и покажите, наверное, как им пользоваться -- что уж останавливаться на полдороге! Это все равно, как бороться с пожарами, рассказывая детям, где лежат спички и зачем они нужны, вместо того, чтобы прятать их. Тем более, что спички детям не так уж нужны и не заинтересуют, пока не покажут, как их зажигать. Почему же на лекарствах пишут "Хранить в недоступном для детей месте", а не "Расскажите детям, как опасно пить из этой бутылочки и не забудьте показать место, куда им нельзя заглядывать"?
   И, главное, все ведь понимают, нутром, кишками, стыдом понимают, что с детьми нельзя говорить о сексе (то есть, без брехливых эвфемизмов, о совокуплении), что именно на этом нельзя стояла и стоит культура и безопасность человеческого рода. Понимают, но не знают* -- в этом дело -- в том, что это "понимаемое" понятие, из той области, где знание должно идти за пониманием, а не вести его -- потому что оно всегда тянет в обратную сторону. Но для этого, для того, чтобы идти за, оно должно быть, знание о человеческой природе, и его не заменишь знанием о вирусе. (Зародышу не больно и не страшно и... все, что может подсказать здравый смысл, практичность и пять органов чувств -- все оказывается ничтожным, все пасует перед голой теорией (разделение грехов, в том числе).)
   Поскольку только понимание в этой области вызывает появление необходимого и подлинного знания, то женщина, как это очевидно в высших достижениях, существо менее развитое, чем мужчина (со знаком, блуждающим по "анатомически далеким" областям сознания -- а, напомню, знак всегда связан со вторичной составляющей понятия, пониманием в "З" и знанием в "П", то они, женщины, более склонны говорить там, где нужно молчать, не проявляют должной скромности в интимных делах и составляют основной корпус бойцов сексуального "просвещения", отвергая те знания, до понимания которых еще не дошли, точно так, как это описано в "Острове доктора Моро". Необходимые знания в этой области -- это культура, она
   ____________________
   *Я говорю сейчас о тех, кому приходится слушать.
  

Стр307

   создается медленно, но способна к регенерации, и об этом помнят те, кто ее разрушает и ставят женщин под ружье.
   Женщина -- существо алогичное по преимуществу. Но мужчинам логики тоже катастрофически не хватает, особенно желания и умения ее общего применения. Если бы логические способности мужчин свободно развивались в последние сто лет (при условии, что развитие самого мозга позволило бы это), а не были оглушены двумя мировыми войнами и теперешней информационной, то к настоящему времени -- я не боюсь ошибиться -- мужчины относились бы к женщине, как к инкубатору и не больше, дальнейшее расширение правящего класса интеллигенции, отчужденной от жен во всех смыслах, кроме полового, привело бы к этому. В наше время романтическое отношение к женщине -- это огромный и неоправданный кредит. И конечно, женщины об этом не догадываются (потому и неоправданный). И все-таки логика -- вещь сильная и убедительная, шилом вылезающая из любого мешка. Ну что можно сделать с такой посылкой: "Половая мораль не может быть одинаковой для мужчин и женщин именно потому, что она половая". А отсюда следует и недопущение ее в неполовые сферы деятельности, то есть настоящая конкуренция, равно как недопущение иных сфер в половую область -- гражданских законов, общечеловеческого гуманизма и т. п.* И все-таки этот элементарный
   ____________________
   *Как это сделать, скажем, в семье? "Традиционные" общества давно дали рецепт -- выделение исключительных сфер ведения мужа и жены: он пасет оленей, она ставит чум. Но у нас и в семье та же картина с "нарушенным равновесием", как в обществе, по Паркинсону. "Разделение труда" -- это, кажется, единственный достойный семейный способ уйти от того, что сожительство будет все-таки складываться по-женски, а брак по-мужски. Давая меньше поводов для "равноправия" (то есть одинаковоправия) в семье, этот способ косвенно содействует именно браку, давая возможности брака там, где могло бы быть только сожительство ("играя" брак, по нашему выражению о любви, с помощью тех же традиций), делая само собою разумеющимся ответ на в общем-то салонный, но приобретший болезненную актуальность в наше потерявшее традицию и мечущееся между крайностями время вопрос (соответственно "противоположности"-дополнительности мужского и женского, брака и сожительства): противоположности сходятся или надо выбирать такого же (такую же)? Второе -- условие сожительства (как и везде, где просматривается идея выбора; и странно, что женщины путаются в этом вопросе не меньше мужчин,-- вероятно, в их выбор сильно (но неосознанно) вмешиваются физические факторы, те самые, о которых говорил Шопенгауэр). Ну а первое, придавая отношениям, жизни вообще и...

Сто308

   силлогизм надо писать на лбу, зарубать на носу и повторять каждое утро, просыпаясь в супружеских и несупружеских объятиях. И то, что доходит до таких крайних мер, показывает, в какую проклятую кашу, и чем дальше тем больше, превращает нашу жизнь знаковое, можно сказать женское, мышление.
   А семейная жизнь не может не подчиняться морали, ибо что такое семья без пола?-- этого сам Семейный кодекс не мог придумать. Семья без пола -- это как мир-мертвец, мир без нравственного содержания*, этого без озарения не представишь, без удивления вроде нашего "жить с чужим человеком в одном доме" или инфантильно-бесполого мальчика Гриши из рассказа "Кухарка женится". Нелепая традиция, сразу непонятная, как только захочешь понять.
   Пол -- мораль -- семья -- брак. Все, кажется, просто. Но что по этой нити можно понять о ковре жизни (метафора Моэма)? Слишком много факторов, слишком уж переплетен тот узор жизни, о котором писал Лоренс Стерн в последнем своем "Сентиментальном путешествии"**, чтобы, выдернув из нее одну нить, можно было что-то понять по ней -- ничего, кроме "ничего не разберешь на этом свете". Может быть, легче понять, глядя на то место, которое осталось пустым без нее, по тому, как эту нить пришлось выдергивать -- а как суметь ее выдернуть, если не знаешь переплетения ткани, как найти именно ее, как знать, что это нить? Но как бы трудно ни было проследить эту нить в пестром узоре жизни, всякая ткань, от рогожи до гипюра, состоит из утка и основы. Пока что никто не смог их распознать; мы смогли; теперь можно строить узор Игры, как нам угодно -- разве это не фантастично?
   Сравнение неплохо подходит к нашей схеме. Наши "силовые линии" -- это те самые нити, на которые нанизывал бисер Гессе. Уток -- это, скажем (в зависимости от точки зрения), линии, идущие от Северного полюса к Южному, основа -- наоборот. Сколько этих линий, какие они?-- система обозначений роли не играет, все равно нужной для Игры системы еще нет. Нужна система знаков, столь же неразличимых между собой с точки зрения количества, как система чисел и математических действий с точки зрения качества -- тогда законы качества будут столь же точны, а велик ли качественный язык в математике?-- так выражался бы немой со
   ________________________________________________________
   искусству разнообразие, полноту, интерес, браку, во всяком случае, не мешают -- как и разделению труда, конечно.
   *Мы еще говорили, что нельзя лишать животных права на бессмертие души, помните? То-то.
   **"If nature has so wove her web of kindness, that some threads of love and desire are entangled with the piece -- must the whole web be rent in drawing them out?"
  

Стр309

   связанными руками. Из того, что нам доступно, пока что лучше всего язык словесный, но и он настолько груб, что мы ничего не потеряем (то есть ничего не оставим неиспользованным), если поручим ему, как это и свойственно его обобщающей (опять же в силу грубости) роли, называть понятия, то есть зададим каждой линии свое словесное обозначение.
   Женственно-мужественные отношения целиком находятся под влиянием сил понимания, то есть располагаются в областях сознания "П" и "Р" (согласимся, что астрономия тут и при чем). Но проблем, над которыми мы бьемся или ошибок в зоне "Р" нет. Могут быть только ошибки отнесения понятий к этой зоне. Пограничные, так сказать, затруднения, а внутри нее хаос, которые тут и есть порядок; разница, как между газом и кристаллической структурой какого-нибудь сплава в том или ином состоянии.
   Хотя грек и заповедал говорить о сложных вещах сложно (а это штука сложная, раз никто еще не догадался), но я все-таки боюсь, как бы читатель не бросил книгу, а потому и буду стараться попроще. Я хочу, чтобы вы еще раз представили себе этот вертикально вытянутый (хотя и не обязательно) апельсин*, состоящий из трех долек: правый -- зона "З", левый -- "П", центральный -- "Р". верхний пупырышек, Северный полюс, принадлежит зоне "З", хотя это в полном смысле математическая точка. Нижний, Южный полюс принадлежит зоне "П". От нижней точки действует сила понимания в областях "П" и "Р". От верхней -- сила знания в "З" и "Р". Зона "Р" потому и выделена была сначала, что в ней невозможно было проследить решающее влияние той или иной силы. Эта зона разумных понятий сама по себе очень интересна (тут вещественные понятия, знак, искусство), интересна прежде всего своей текучестью, способностью принимать форму объектов "З" и "П". Философия и в какой-то мере естественные науки давно уже догадались об этих нематериальных свойствах вещественных вещей (так сказать) -- и это, конечно, не могло не отразиться в искусстве, в литературе с модернистско-экзистенциальным оттенком и, конечно, в той весьма незначительной доле неподражательной и неспекулятивной абстрактной живописи (хотел было добавить, что и подражание отчасти говорит об этом, но тут скорее склонность к тому, что "заставляет задуматься" и что никак не может обойтись без подписи). С другой стороны, и религия представляла себе физические чудеса. Но всю эту зону, будоражащую воображение именно (как мы знаем) отсутствием полюсов, то есть начала и конца, как и, в общем,
   ____________________
   *Сейчас только понял, почему я остановился не на восьмерке, а на глобусе. Да разве бисер не должен быть круглым?! Правда и то, что Игру я придумал, когда еще ничего о бисере не знал. Или тут что-то сверхъестественное... Или наше обычное совпадение. Получается так.
  

Стр310

   зону "З", мы оставляем в женском вопросе без внимания,-- практических ответов там искать не надо. Поэтому продолжим.
   В противоположном направлении силам понимания и знания действуют реактивные силы. И главные силы и реактивные (всего четыре) создают собственные последовательности понятий четырех типов. В области "П" это последовательность нравственная (активная сила) и моральная (реактивная). Та разница между силами знания и понимания, которая всеми, как Иваном Ильичом, чувствуется в виде "знаю, но не понимаю" и "понимаю, но не знаю", нами обозначена тем, что в зависимости от принадлежности понятия к "З" или "П" меняется основной признак, по которому различаются цепочки, составляемые в каждой области прямыми (так сказать) и реактивная. А именно: направление к своему полюсу и от него. Здесь, для наглядности, очень пригодилась бы та вторая модель пространственной восьмерки -- своей вывернутостью.*
   Каждое понятие в схеме имеет как декартовы, так и угловые координаты (способ пересчета -- довольно интересный в игровом смысле -- совершенно тот же, как в целеуказании с вынесенного радара для зенитной установки) и строится по схеме всей Игры. Оно так же состоит из знаемой, понимаемой и разумной частей (хотя и в сокращенных до дискретной бисерины размерах -- идеи понимания, знания и знака) и относится к той или иной области сознания по соответствию с одноименной силой и вышерассмотренным признаком образования последовательностей понятий. Игра в своем прямом физическом смысле ведется центральной частью, называемой собственно бисером -- как и любая игра, не предметом своим, а вещественным знаком его. Как мы видели на примере шахмат (на которые ссылается и Гессе)**, знак, благодаря его отнесенности к той же разумной (и
   ____________________
   *В данном абзаце силы или прямые силы сначала фигурировали под наименованием активных (соотносясь, видимо, с представлением автора о главном направлении развития человека и человечества), а реактивные -- как антисилы. Эта очевидная ошибка исправлена. Приходится отметить характерную для данного сочинения терминологическую небрежность -- не отказывая в признании в этом и некоторой последовательности (вспомнив выражение из представления заглавия "Правила Игры в бисер" о "любом, достаточно бессмысленном пока слове или словосочетании").
   **Объяснить эту фразу помогут несколько цитат из второй и последующих глав "Правил Игры":
   Однако не станем забывать, что пока что мы рассматриваем Игру в бисер Гессе и, желая оставаться объективными и последовательными, не будем подменять чужую игру своею, отдавая при этом себе отчет насколько специфичен наш интерес к роману. Что же можно извлечь из него самого?
  

Стр311

   ________________________________________________________
   "В основе каждой попытки приблизить одни к другим точные и гу-манитарные науки, каждой попытки примирить науку и искусство или науку и религию лежит та же вечная идея, которая для нас приобрела формы Игры в бисер".
   "Такие великие умы, как Абеляр, Лейбниц, Гегель бесспорно меч-тали уложить духовный универсум в концентрические системы и соеди-нить живую красоту духовности с магической силой формул точных дисциплин".
   "... в каком-то энциклопедическом труде охватить и в синопти-ческом ряду в строгой симметрии расположить вокруг центра все совре-менные ему науки. А именно это и делает Игра в бисер".
   "... гармонично соединять две враждебные темы или идеи, например, закона и свободы, личности и общества... а из тезиса и антитезы в как можно более чистом виде получать синтез".
   "... не только поставить рядом все отрасли знаний и все направ-ления научных исследований, но и вывести их друг из друга, найти их органичный порядок. Он был на пути к поискам общего знаменателя, а это одна из основных идей Игры в бисер".
   Вот, собственно, и все, что более или менее конкретно сказал об идее своей Игры сам Гессе. И действительно, ничего большего о ней, если избегать повторений, не скажешь. Но дело, как мы уже знаем, не в идее, что будет видно и из дальнейшего.
   В приведенных цитатах содержится представление об Игре и, как таковое, его можно признать хотя и не полным, но в значительной части верным. В сущности, это нащупывание правил Игры, или, употреб-ляя обычную терминологию, налицо стремление к ясному, почти графи-ческому выражению идеи Игры, -- стремление на редкость честное и в известном смысле небезопасное, даже учитывая призрачную вероятность опровержения тех или иных догадок по существу. Этими последними, когда они кажутся ему правдоподобными, Гессе с читателем делится. И тут немало странного.
   Так, удивляет предположение, что Игре в бисер, чьей главной и даже единственной характеристикой является универсальность, могло долгое время недоставать именно универсальности. "Необходимо было несколько столетий, чтобы Изобрести и усовершенствовать Игру в би-сер как универсальный язык и универсальный метод, чтобы выразить с ее помощью все духовные ценности и понятия и привести их к общему знаменателю".
   Кажется, это сетования на то, что хотя все слова и состоят из одних и тех же букв, но в том или ином случае используются все-таки разные: "Астрономы, эллинисты, латинисты, схоласты, музыковеды... каждый факультет имел свою игру... свою систему правил". Чем в та-ком случае была Игра? Только не имеющими общего для всех значения манипуляциями

Стр312

   ________________________________________________________
   бисером? Точно так можно сказать, что баскетбол, теннис и даже хоккей на
   траве -- одна и та же игра, а именно Игра в мяч. (Сноска: Бильярдом или картами называют множество игр, но это лишь общий их предмет. Несмотря на легкомысленность примера, в нем можно найти весь номиналистический комплекс Игры.)
   Кроме того, автор, как видим, придерживается эволюционной теории, что довольно сомнительно, особенно в части "усовершенствования универсальности". Если бы Дарвин проповедовал такую эволюцию, то ее венцом он считал бы нашего общего предка. В связи с этим сомнительно звучат выраже-ния "энциклопедический труд", "синоптический ряд" и некоторые дру-гие. В них, на мой взгляд, содержится прямое указание на ту эклек-тическую дорогу, которая ведет в обратном от универсальности направ-лении. Так универсальное лекарство пытались создать смешиванием разных лекарств.
   В сущности, вместо Игры в бисер в романе могло быть что угодно, и это прекрасно согласуется с постулатом "как раз исключение всего индивидуального... -- один из наивысших принципов нашей духовной жизни". Общий человек действует в общих обстоятельствах -- чем это не те са-мые нити, на которые нанизывают бисер? Но Гессе пишет роман и ему нужно все, что нужно для романа. Он вынужден создавать антураж, в котором нас, впрочем, нас интересует лишь более-менее оригинальная часть, касающаяся Игры.
   Необходимость придания Игре хотя бы некоторой осязаемости и в то же время незнание ее правил создают противоречия, разрешаемые... конечно же, самой Игрой -- чем же еще? Ведь две ее основы -- матема-тика и музыка; делу помогают медитации, тайнопись, иероглифы и т. п., позволяющее, кроме всего прочего, не объяснять словами то, что выражается как-то иначе. По этому поводу один комментатор так прямо и пишет: "Общая характеристика Игры в романе намеренно (!) неопределенна и нечетка. Ему (Гессе) достаточно намека на то, что она заменяет и точные науки и свободные искусства, объединяя их в себе..." Остается, стало быть, сожалеть, что автор "Игры в бисер" не захотел показать нам, как именно соединить науки и искусства и чем их заменить.
   Ну а в мои намерения не входит литературная критика, по той причине, что она не укладывается в рамки сочинения и не соответствует моим желаниям, независимо от уязвимости ее объекта. Это относится и к знаменитому "Вступлению", где автор "Игры в бисер" уже по своей воле пытается развить увлекшую его идею, причем делает это компактно и обособленно, как и в некоторых других своих произведениях, где идея излагается в форме довольно искусственного диалога, рассуждения и проч.
  

Стр313

   ________________________________________________________
   Но и вне критики роман любопытно выглядит с нашей точки зрения. Оказывается, например, именно такое странное предложение -- выдумать шахматы на основании их идеи -- делает и сам Гессе: "Читатель, кото-рый, вероятно, не знает Игры в бисер, пусть представит себе такую схему (схему Игры) подобной схеме шахматной партии, только мысленно увеличит во много крат значение фигур, варианты их взаимоотношений, их возможность влиять друг на друга, и вложит в каждую фигуру, в каждую позицию, в каждый ход их настоящий смысл, символически обозначенный этим ходом, этой позицией..." и т. д. Представили?
   ...........................................................................
   Ненадолго остановимся на формальной стороне дела. Здесь я рад возможности воспользоваться описанием ее Гессе, тем более, что оно как нельзя лучше совпадает с формой, придуманной мною за восемь лет до знакомства с романом. Автор его оговаривает, правда, что "на са-мом деле Игра уже давным-давно не имеет ничего общего с бисером, то есть со стеклянными бусинками". И "как это часто бывает, важное изо-бретение, которому суждена долгая жизнь, получает свое название от скоропреходящей мелочи". Последнее, конечно, справедливо, однако, если мы хотим вполне освоить эту Игру, нам не мешает начать именно со стеклянных бусинок, подобно тому, как математика начинается со счетных палочек. Потом каждый сможет поступать как ему угодно: кто-то играет в шахматы на деньги, кто-то решает шахматные задачи.
   Итак. "Этими стеклянными бусинками изобретатель Игры... поль-зовался вместо букв, цифр, нот и прочих графических знаков". "Взяв за образец наивные детские счеты, он сделал рамку, натянул на нее несколько десятков проволок, а на них нанизал бусинки разного раз-мера, цвета и формы".
   Разумеется, ничто из перечисленного не является непосредствен-ным предметом Игры, если это еще не ясно из уже процитированного, то примем в соображение, что ни один из аксессуаров Игры не упоминается в ее идее, да и трудно себе их там представить, -- а ведь предмет игры непременно должен там быть. Значит, все это суть обозначения предмета. Какого предмета -- оставим пока в стороне. Характер Игры нам известен, и этого достаточно, чтобы продолжить разговор о знаках вне связи с предметом, не называя ни того ни другого, чтобы читателю было легче потом оценить очевидность выбора. Да и сам этот характер дает нам для этого полное право.
   В силу того же характера Игры к ней в наиболее чистом и полном виде применимы те общие выводы, которые можно сделать при анализе других игр. Так, не только наша, но и любая игра ведется знаками, то есть, если верить философскому словарю, "чувственно-воспринима-емыми предметами,

Стр314

   ________________________________________________________
   действиями или событиями".
   Точность обозначения и степень соответствия (назовем это так) знака обозначаемому бывает различной. Иногда точность и соответствие -- одно и то же: согласитесь, что самым точным обозначением вещи будет она сама. Для других же предметов пытаться повысить точность обозначения увеличением степени соответствия предмету так же бес-смысленно, как нормальному человеку в нормальных обстоятельствах друг начать объясняться жестами. Везде, где это потребовалось, людям пришлось пожертвовать соответствием, начиная с расчетов на пальцах. Долгий и непростой процесс, оставивший след в китайских иероглифах, например, -- он продолжается и теперь, будучи единственным способом развития чело-века и человечества от уровня животного; в психиатрических терми-нах назовем его расщеплением сознания.
   Наскальная живопись совершенствовалась в другом направлении от совершенства Рафаэля. Перед нами стоит задача свести эти направ-ления, "соединить живую красоту духовности и искусства с магичес-кой силой формул точных дисциплин", соединить их в игре и при том не забрести в тупик какого-нибудь абстракционизма.
   Как это сделать, если в любой игре, как (сокращенно определяя) условном действии, знак не побочен, а входит в сущность понятия? Но, может быть, и это не очевидно? Почему играть приходится знаком, а не самим предметом? Мы сами сказали, что лучший футбольный мяч -- это футбольный мяч, но ведь на крайний случай годится и та же консервная банка и даже чья-то шляпа, лишь бы уровень соответствия соблюдался. А вот недостающую шахматную фигуру заменяют уже прак-тически чем угодно, или могут вообще нарисовать всю партию на бумаге без всякого ущерба. Требуемый уровень соответствия здесь гораздо ниже, такова тенденция. Добавим от противного, что будь все эти предметы предметами игры, то игра тоже была бы другой: из жестянок как предмета могло бы получиться что-то вроде городков, а шляпа хорошо летает по горизонтали и надевается на что-то вроде головы. (Это к вопросу о произвольности правил).
   Из сказанного следуют два вывода. Первый: наши знаки, наш бисер (точнее говоря, бусинки) совершенно абстрактен, не похож на то, что им обозначается. Второй: игра определяется своим предметом. Последнее выражается в идее игры, ее правилах и степени отвлечен-ности используемых в ней знаков.
   Каждый из предметов игры шире ее, независимо от их веществен-ности или невещественности. Можно сказать, что игра использует часть предмета, выделяя ее, с помощью понятия, в виде знака. Чем меньше предметов и чем они общее, тем меньше возможностей ориги-нального комбинирования их обозначений, а следовательно, меньше своеобразия в идее игры. Возможных

Стр315

   _________________________________________________________
   же правил (связанных с обозна-чением предмета), наоборот, чем дальше, тем больше, и смысл кон-кретной игры состоит в них, о чем мы уже говорили в самом начале. Чтобы не выглядеть однообразным, я предоставляю читателю в каче-стве самостоятельного упражнения проиллюстрировать рассуждения этого абзаца на примере... футбола и шахмат. На основании тех же рассуждений, и, постольку речь идет не о какой-то новой игре, а об игре, о которой нам известно все, вплоть до ее названия, а неизвестно только одно -- как в нее играть, нам становится понятно, что открытие (а не выдумывание) настоящих ее правил -- дело тем более трудное, чем больше оно нам обещает".
   ..................................................................................................................................
  
   "Игра в бисер -- это игра всем содержанием и всеми ценностями нашей культуры..."
   Предмет Игры -- культура, причем вся культура, -- сказано вполне определенно. В то же время она сама -- высшее достижение культуры, ее осуществленная мечта. Кажется, все ясно. Откуда же неуверенность в отношении к Игре? Откуда противоречие между желаемым и возможным? С одной стороны, делаются намеки, что Игра, собственно, не игра, больше, чем игра: "Тот, кто всем сердцем почувствует смысл Игры, тот перестанет быть игроком". Но "может быть, вопреки всему она только развлечение". Пожалуй, здесь сказывается убеждение, что игра, некоторым образом, унижение предмета игры, с какой бы большой буквы слово "игра" не писать. Это то самое наше более правильное "пред-мет шире игры".
   Получается, что Игра в бисер не может быть высшим достижением культуры и при этом иметь культуру своим предметом. Что же нам делать? В конце-концов, действительно, это игра или нет? Конечно игра, иначе незачем и называть ее так. Вершина ли она культуры? Да, иначе ее нет, она не стоит разговора. Совместимо ли то и другое. Да, если правильно указать предмет Игры. Это не культура даже не вся культура, а просто все.
   Но... разве мы не знали этого раньше? Возможно ли назвать хоть одно проверенное опытом и временем достижение науки, искусства, "высоких мыслей", которые были бы вторичны, шли бы от "посвященных и незаинтересованных", а не имели бы своим источни-ком саму жизнь? И разве могли люди, проникшие в духовный или материальный мир столь глубоко, что оказались способны на открытия и откровения, -- разве могли они не относиться к своей работе немно-го снисходительно, как к некоторой игре, занятию более легкомыс-ленному, чем его предмет? (Далее идет уже приведенная цитата из книги Ушакова "Нервные и психические болезни".)
   Чего ж хотеть от психопатов, если и нормальные говорят только сами
  

Стр316

   одновременно хаотичной) области сознания, может иметь различные степени вещественности, в обратной пропорции к свободе его использования в игре. Выделив знак как одно (лишь одно) из вещественных понятий, мы довели возможности бисера до крайних пределов.
   Прямую силу и реактивную в каждой области мы назвали главными. Они воздействуют (несколько упрощая) на главную составляющую часть понятия, то есть "П" в области "П" и "З" в "З". (Тут, конечно же, можно несколько разделить обозначения.) На второстепенные составляющие, обозначенные соответственно малыми буквами "з" и "п", вторичные (силы действия и противодействия). В тех случаях, когда на бисер или, что то же, разумную часть понятия (здесь слово "разумный" приобретает наконец тривиальный смысл) доминирующее влияние оказывают активные силы, мы называем это нормальным развитием и строительством последовательной понятий, в противном случае регрессом и разрушением.
   Ну, кажется, пока на сложно. Все это мы так или иначе уже проходили, но повторение мать учения. Да, вот забыл кое-что посложнее: сущность признака направленности действия к своему полюсу и от него. Хотя и об этом мы упоминали. В области "П" антисилы составляют цепочки, которые, идя к своему полюсу (Южному), двигаются как бы в обратном направлении (в фиктивно-обратном времени). Они от бесконечно удаленного по времени чужого полюса бесконечно долго приближаются к своему и при этом постоянно пересматривают свои начальные понятия. В области "П" это моральные законы, именно то, что мы называем развитием личности, а можно назвать это воспитанием или самовоспитанием. Лучше этот постоянный пересмотр виден в области "З", где цепочки такого типа идут (и так же не доходят) от своего полюса. Где-то давно мы говорили, что наука (этот тип цепочек) ищет не составляющие материи, а вычитаемые -- так это оно*. Думаю, что это можно понять. Понимают же люди интегралы,
   ________________________________________________________
   с собой? Пускай сложно не только ответить на вопрос, но даже задать его; пускай, как писал Чехов в письме к Плещееву, "норма мне неизвестна, как неизвестна никому из нас". Все это так, но нужно хотя бы усвоить, что ни одна специальная наука не может ответить ни на один свой вопрос. На вопросы психи-атрии должна отвечать психология, на вопросы психологии -- филосо-фия, в общепринятом понимании этих слов.
   Когда решаются общие задачи, частные решаются сами собой. А если кому-то кажется, что бывает и наоборот, то это говорит лишь о беспорядке в умах. Показать настоящий порядок -- это задача Игры, и задача опять-таки частная, -- потом мы сами это увидим".
   *Добавлю сопоставление: в одном месте мы говорили, что наука все время пересматривает свои начала, а в другом, что ни в ком не встретишь
  

Стр317

   все эти дельты, бесконечно малые количественные приращения. Ну так у нас они качественные*.
   Теперь надо разобраться со взаимодействиями сил, антисил и их реактивными counterprartами. Здесь нам нужен сам бисер, то есть то, что можно потрогать руками. Проще всего, конечно воспользоваться компьютером и нет сомнения, увы, что Игра в бисер будет в конце концов компьютерной. Абстрактность или невещественность знака, то есть
   ________________________________________________________
   менее терпеливого объяснителя, чем в тупице: и в самом деле, плох тот ученый, который не может объяснить свою науку с самого начала и не любит сделать это при удобном случае.
   *Какое-то подобное рассуждение есть у Толстого в начале третьей часть "Войны и мира". Стыдно сказать, но о "дифференциалах и о дискретности времени", также, как о причинах войны я написал, далеко не читав еще романа,-- прочитал только на старости лет, да и то по особому случаю. Просто он не попадался, а я никогда не искал книг. Впрочем, что ж стесняться? Чехов чуть ли не перед смертью прочитал "Преступление и наказание" -- тоже говорил, что откладывает удовольствие (которого так и не получил, конечно). Хотя тут мне далеко до Ницше (неужели у меня выбор был богаче?), который за год до того, как сбрендить, еще не слышал имени уже покойного тогда Достоевского, и обнаружил его, случайно протянув руку в книжной лавке; обнаружил и обалдел. Кстати, этот Ницше совершенно дутая фигура, по-моему, даже процитировать нечего. Говорят про сифилис, а то к нему лучше всего подошел бы персонаж немецкой поэмки Степана Трофимовича из "Бесов" -- молодой человек, сосавший какие-то травы и выражавший желание сойти с ума -- "желание, быть может, и излишнее". Что там их Ницше, когда у нас есть такой Печорин! Но он, конечно, и Лермонтова не читал, а то бы снова обалдел.
   Ницше и его популярность -- это нечто вроде Кастанеды, насколько мне позволяет судить поверхностное знакомство (которое я не способен углубить) -- подражателя и разработчика того же знаково-спекулятивного, абстракционистского или декадентского феномена толпы. И кстати, так он (Ницше) успел увлечься Достоевским ("единственный психолог, от которого я чему-то научился", "один из счастливейших ударов фортуны в моей жизни", "глубочайшее (курсив Н.) человеческое существо" и т. п. -- вот, все-таки процитировал), что в "Антихристе" запросто назвал Иисуса идиотом. Никто из этой немчуры ничего не понял, конечно, а сестра Ницше, готовя посмертное издание, эти слова выкинула (ох уж эти наследницы гениев!). Когда же слова эти, кажется, уже при Гитлере, были восстановлены, то послужили основанием для утверждений исследователей, что Ницше в том время, как писал, был уже "того". Разве это не мыло, как говорят украинцы?
  

Стр318

   отсутствие необходимости что-то имитировать, другого выхода не оставляет -- возвращая к естественному применению компьютера как аналога а не имитатора. Но из уважения к духу книги Гессе и из собственного пристрастия к арт-декору, хотелось бы чего-то в этом же роде. С другой стороны, нанизывать бусинки на нитки или даже насаживать их -- хорошо, красиво, но не совсем удобно и как-то уж чересчур по-детски (да и стадия развития Игры, описанная у Гессе, уже отошла от этого). Главное же, непонятно, как это могло бы представлять взаимодействие сил.
   Точнее всего, раз уж мы используем "силовые линии", "полюса", и то, что разламывая пополам красно-синий магнит, каждую половину снова пришлось бы красить по-новой, -- было бы представить понятие в виде диполя. И со взаимодействием все было бы ясно. И то, что магнит вещественный, и то, что полюса ему не принадлежат... Но как-то от всего этого пахнет технокретинизмом. Выбирать (свободно благодаря выделенности знака) можно и дальше, среди всей кучи вещественных понятий, каждое из которых представляет разумную область, то есть может играть роль бисера -- помните варианты замены шахматной фигуры?
   Хорошо сравнить "З" и "П" области с некоей пористой, тонкой, трубчатой массой, с тканью растения. Представим себе несколько необычную (хотя и применяющуюся в действительности) прививку. Если мы совместим срезы двух растущих рядом побегов, то их капилляры начнут врастать друг в друга. Один из побегов (рассмотрим только зону "П") -- моральное развитие, другой -- нравственное, или развитие личности и развитие индивидуальности. По каждому капилляру под влиянием активных и реактивных сил поднимается сок, состоящий из действующих понятий (о выработке сока или о способности обходиться без второстепенной части понятий мы говорили как о способности к развитию). Затем, вследствие брунеровского "мига озарения" или "мгновенного процесса" происходит такое слияние сил знания и понимания, которое производит опытные понятия, имеющие свой знак, которым мы оперируем. Из этих понятий строятся стенки капилляра, по которому снова поднимается сок и т. д. Одни капилляры растут быстрее, другие медленнее, и когда две ткани приходят в соприкосновение, поверхность между ними не может быть плоской (такой вариант мы рассматриваем как чудо -- экватор в зоне "П" -- это чудо существования человекобога, Христа). Эта поверхность складывается из т. н. точек схождения -- "запись в книге судеб" или, попросту, характеристика человека. Далее ткани врастают друг в друга, то есть одни капилляры входят в другие, или они стыкуются торцами с соответствующими последствиями, а бывает, что зазор между капиллярами одной ткани служит капилляром для сока другой. Вот этот последний случай давайте запомним особенно. Анти-реактивная сила -- это почти что активная, не так ли? Но все-таки почти.

Стр319

  
  
  

7.

  
  
   Женщина проста, зато мужчина оказался слишком сложным, чтобы понять самого себя (как же тогда женщинам их понять?). Трудно поверить и тому и другому* (а я по-прежнему, напомню, говорю о половых отношениях), но по принципу "клин клином" я добавлю еще одно невероятное утверждение: причина всех недоумений и недоразумений в отношениях полов заключается (в особенности со стороны мужчин, конечно) в элементарной логической ошибке; это уже не та или не только та,-- тот силлогизм, который был только что. Причина этой ошибки (а также и причина того, что в эту ошибку мужчина будет всегда и постоянно впадать) -- это другой вопрос. Нам важно, что до тех пор (до этих пор), пока никем никогда ни в одном известном случае эта ошибка не была сформулирована или осознанно исправлена -- до тех пор (то есть априори) ожидать признание ее таковой (то есть логической) было бы вовсе неестественным -- так же, как ждать от людей жалоб на недостаток того, что "распределено самым справедливым образом", i. e. ума. Кроме того, в таких важных вопросах все люди склонны проявлять себя стихийными номиналистами (иначе говоря, отрицать существование общих понятий) -- это, в сущности, и называется в общежитии материализмом. Потребовалась Игра, доведшая номинализм до лимита, до бисера, чтобы и антиноминалистические идеи, выраженные в Правилах, стали играть самую существенную роль, добились наконец права на серьезное к себе отношение.
   Всем известно, что "не следует умножать сущности без крайней необходимости", но, во-первых, в половых вопросах эта крайняя необходимость давно уже наступила -- с самых розановских времен, когда "девушки, слава богу, еще хранили целомудрие", а мужчина "не знал, почему он хочет быть возле жены один", и имевшихся тогда сущностей стало недостаточно. Во-вторых, сущность сущности рознь. В призыве "не умножать" явно слышится отчаяние человека, запутавшегося в огромном количестве разнообразных и разнородных предметов. И в самом деле, номиналистических сущностей типа "каждая семья несчастлива по-своему" мировая литература (не только художественная) накопила до отчаяния много. Понять, что все это не оттого, что всего слишком много, а оттого, что чего-то еще не хватает -- это уже требует довольно парадоксального ума. *
   ____________________
   *Для этого потребуется, в частности, опровергнуть гончаровское "Простые люди не любят простоты" ("Слуги старого века").
  
  

Стр320

   Проще показалось выбросить "лишнее", чтобы потом мучиться от его нехватки, от "нарушенного равновесия"*.
   То, что надо было "добавить" и что ожидало открытия Правил Игры -- это новые понятия, говоря общепринятым языком, новые представления, категории различения. Всякий беспорядок -- это недостаток системы, а всякая логическая ошибка это qui pro quo, когда вещь неправильно используется или не используется, будучи нужна, потому что попала не в тот ящик, не под свое общее понятие -- по разным причинам, чаще за отсутствием его вообще. Любой слесарь это знает и умеет абстрагировать. У меня, например, в одном ящике лежат гаечные ключи, все: разводные, накидные, рожковые и торцевые. В другом -- измерительные инструменты: линейки, рулетки, штангенциркули, нутромеры и курвиметры (соврал, конечно, нет у меня никаких курвиметров). В третьем режущие инструменты: сверла, развертки, фрезы, плашки, метчики. В четвертом ударные инструменты: молотки, оправки, зубила. Но куда положить кернер -- к молоткам или к сверлам? А напильники -- к фрезам или к шлифовальным кругам и наждачке? Возникает отдельная категория инструментов, имеющая отношение к более общему принципу проведения слесарных работ и к идее употребительности. Если это удовлетворяет условию удобства, значит система правильная и отвечает запросам "личности и общества" -- до тех пор, пока не накопятся три ящика разнокалиберных и сделанных из разного материала гаечек, болтиков, шайбочек, шпилечек, муфточек, гвоздиков, прокладочек, сальничков, когда-то для чего-то специально сделанных приспособленьиц и тому подобного, которое проще не сортировать, а сгрести после работы в одну кучу. И это тоже удобно, когда подходишь потом к этой куче с неопределенной идеей "найти что-то такое...", но не тогда, когда ищешь "гровер на шесть с половиной".
   Причина системных ошибок -- та, что не ящик делается для инструмента, а инструмент для ящика (по выражению из "Сильфиды" Одоевского) или в том, что люди становятся на точку зрения, не глядя себе под ноги. Единственный выход -- не сваливать инструменты в общий ящик (а ящик, для которого инструмент, всегда будет общий), а сделать для каждого свой, в виде бисера, а потом начинать Игру -- и все будет цело. А то приходится разламывать инструмент, чтобы разложить его по ящикам -- и этого везде полно, во всех сферах умственной деятельности. В
   ____________________
   *Есть какая-то горькое слово в "Окаянных днях" -- пусть не по теме -- о том, что следующие поколения не смогут представить какая богатая и сложная была жизнь в России.
  

Стр321

   лингвистике, например, для того, чтобы заполнить нелепый ящик (или даже раку) под названием "глагол-связка", дополнение к этому несчастному глаголу разламывают на предложный оборот, на сказуемое неопределенно-личного предложения и на модальный глагол, который потом не находят, куда пристроить и в конце концов придумывают еще пару смехотворных коробочек специально для обозначения таких природных состояний, как дождь и снег, да еще делая бесподобные признания, что грамматическое значение оставшегося обломка зависит от смысла слова-подлежащего. Ясно же, что только ущербная грамматика может ставить грамматический смысл в зависимость от лексического. Для этого даже не обязательно знать, что для любой правильной системы "Всякий знак имеет только один смысл, общий для лю-бого знака"*. Но грамматика -- это уж ладно, мало кто вообще
   ____________________
   *Немного расширим эту цитату из предшествующей части "Правил Игры в Бисер": Соединяя в себе все отрасли культуры, наша Игра неизбежно должна иметь своим предметом совокупность всего, что является предметом ее составных частей, но, объединяя все, что она объединя-ет, она не должна и не может быть похожа на все, что она объеди-няет. Иное представление приведет нас в тупик "увеличенных во много крат значений фигур, вариантов их взаимоотношений, возможностей" и пр. Чтобы науки, искусства и все остальное заняло в Игре свои места, достаточно только открыть всеобщие закономерности и сделать их правилами нашей Игры.
   Тут важно не закружиться в попытке обнять необъятное, а вспом-нить, что играть мы будем обозначением лишь части предмета Игры. А правилами Игры будут закономерности только этой части. И хотя предмет Игры таков, что его первая производная для всякого здраво-мыслящего человека равна ему самому, но ведь нужно учитывать и нездравомыслящих. Да и нам самим важно не терять правильной точки зрения.
   Одним словом, наше игровое поле -- сознание. По всем приметам это оно; можно бы их вспомнить, эти приметы, но доказательства излишни, если трудно ожидать возражений.
   Столь же очевидным кажется, что для самой универсальной (Сноска: Кстати, существует еще один аспект универсальности Игры, столь же значительный, хотя, возможно, менее эффектный, практически не- замечаемый, кажущийся второстепенным, но и, вследствие этого, бога-тый новыми возможностями. Это -- то, что по одним и тем же правилам разыгрывается и личная судьба человека и судьба любого сообщества и его усилий, будь это какая-нибудь наука или государство (я не имею в виду влияние одного на другое). Ясно, что игра по таким пра-вилам возможна только на поле сознания.) игры нужна наиболее универсальная система

Стр322

   ________________________________________________________
   знаков, а что это, как не язык? Но с этой стороны опасность потерять правильную точку зрения еще больше.
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Дело в том, что всеобщий характер игры в бисер ставит ее в по-ложение исключительное, более того, требует исключительности от всего, что ее составляет.
   Но что понимать под всеобщностью? До сих пор приходилось ви-деть, что она трактуется только как всесоединение и даже всесмешение. При этом другая ее сторона, именно всеразъединение и всеразделение, проявляется едва ли не бессознательно. Трудно понять иначе неоднократные у Гессе упоминания о каком-то общем знаменателе как об одном из выражений идеи Игры. Ведь согласно школьной арифметике общий знаменатель, хотя и служит сочетанию различных ве-личин, в то же время и признак дробности их. Качественно он, самый общий знаменатель, действительно должен быть чем-то самым большим, обладающим совокупностью качеств всех числителей, ну а количественно он должен быть чем-то самым мелким, уже неделимым. Та же древняя атомистика.
   Тут на поверхности идея: бисер -- слова. Причем эта идея -- слов как элементов сознания -- так укоренилась, что даже тем, кто ею недоволен, трудно предъявить этим элементам сознания такие требования, которые не удовлетворялись бы словом. "Конечно, -- ска-жет иной любитель парадоксов, -- ведь и само недовольство приходится выражать словами." Все это несправедливо: чем полнее и самодоста-точнее система, тем она более открыта.
   Прежде всего, бисер -- это предмет Игры, раз мы в него играем. А предмет Игры это, а мы договорились, все. Кажется, ни одному самому эксцентричному мыслителю не показалось соблазнительным зая-вить, что язык -- это все. Игра словами...
   Существуют, правда, еще специалисты, которые, как все полуобразованные люди, любят вышеупомянутую потребность само возвышения удовлетворять трескучими обобщениями. Знаменитый филолог говорит: "Слово -- почти все в человеческой жизни" (все-таки "почти" все). Знаменитый Сноска: Право говорить подобное признается только за знаменитыми. Да и говорить начинают тогда, когда находят это достаточно выгодным, то есть считают себя достаточно авторитетными, хотя бы и с поправкой на аудиторию.) диетолог говорит: "Жизнь -- это трагедия питания". Знаменитый яхтсмен говорит: "Яхта -- это жизнь". Можно собрать огром-ную коллекцию высказываний в этом духе, начиная с остроумных, но не весьма пристойных откровений доктора Панголоса. Результатом та-кого коллекционирования будет замечательный по своей непреложности вывод:

Стр323

   ________________________________________________________
   "Все -- это все".
   Впрочем, "тут нет еще греха". Слыша подобные фразы, можно быть почти уверенным, что их произносит действительно и прежде всего увлеченный своим делом настоящий специалист, которому не мешало бы только знать, что и "все" и "жизнь" -- самая узкая специальность. "Почти" уверенным, потому что и эту уверенность можно использовать. Но в специальностях это редкость: слишком тонко. (К тому же тут ревность (не конкуренция!) мешает взаимопомощи, необходимой для создания дутых авторитетов.)
   Наши атомы -- бисер. Ну а бусинки, бисер как знак? Может ли он исполнять роль универсальных очков, фишек? Или его универсаль-ность заключена в том, обозначением чего он служит? Пожалуй, вто-рое.
   Мне приятно вновь сослаться на Гессе и вспомнить указание на многообразие формы, цвета и величины бусинок. Язык удовлетворяет условию абстрактности, но универсальность языка или, как выражаются в определенных кругах, Слова, весьма ограниченна, хотя более универсальной знаковой системы мы не знаем. В тех же кругах, и те-перь, соглашаться с этим опять-таки не принято, в отличие от не столь скудных времен, тогда было модно жаловаться именно на невы-разимость. Не согласятся даже и на то, что язык -- знаковая система. Почему? -- когда идет священнодействие, вопросов задавать не пола-гается. Кстати, написав последнюю фразу, я впервые справился в философском словаре о "Языке": "Язык -- знаковая система лю-бой физической природы..." Такое всегда производит странное впе-чатление. (Хотя ничего другого, кажется, и ожидать было невозможно. Сила, опять-таки, знака, символа, огненных букв.)
   Кроме того, мы ведь не желаем, чтобы нас приняли за "современных (1963 г.) неопозитивистов", о которых в той же статье сло-варя сказано, что они "пытаются свести всю проблематику философ-ских исследований к логическому анализу языка". Стало быть, и поэтому тоже бисер -- не слова. Тогда, может быть, понятия? Ведь там же написано: "не существует тождества между понятием и словом". Да и сознание, по словарю, не состоит из одних слов. Это тоже хо-рошо, но затевая нашу Игру и учитывая, что объяснять ее правила нам придется все-таки словами, уточним, что хотя сознание и не тождественно языку, оно -- все, о чем можно так или иначе сказать или хотя бы попытаться сказать, почувствовать такое желание, то есть осознать. В сущности, бусинки нужны вам только как символ неудовлетворенности этого желания.
   Тем же словарем признается, что "язык оказал огромное влияние на развитие Сознания, на формирование абстрактно-логического мыш-ления". То-то и оно. Легко заявить, что понятие и слово не тождественны, но очистить понятие от слова, избавить его от влияния слова не легче, чем

Стр324

   ________________________________________________________
   пройти по канату. Сказал, что "понятия составляют смысл слов языка" и -- ах! -- свалился, вместе со словарем. Как же так, почему?! А потому, что если уж "язык -- знаковая система", то единственный смысл любого слова -- это знак, с одним, общим для всех знаков смыслом.
   Избавиться от представления, что слово имеет смысл того, что оно означает -- для этого потребуется целый переворот, возвращение в чем-то к дословесному младенчеству. Но никто и не говорил, что научиться играть в бисер легко.
   Повторю, это -- ключ к пониманию правил Игры. Если им не овла-деть, если согласиться, что понятие составляет смысл слова, то придется, например, положительно ответить и на не столь очевидный вопрос: если одним и тем же словом обозначается несколько понятий, то следует ли отсюда, что модифицируются сами эти понятия? (Впро-чем, дай бог не путать понятий, называющихся по-разному...)
   Посмотрим: "Характерной особенностью слов является, как пра-вило (сик!) наличие у них различных значений, а также их смыслового содержания. В силу этих причин значение слов сильно зависит от контекста". Сопоставим: "Конкретное, неполно отражающееся в отдель-ных понятиях, может быть с той или иной степенью полноты воспроиз-ведено посредством совокупности понятий, отражающих различные его стороны". Эти идентичные цитаты взяты из разных статей словаря. Как видим, слово и понятие совершенно сливаются.
   (Ничего кроме контекста и не подразумевал Гессе, сравнивая Игру с шахматами. Кстати уж добавлю, что если кого-то удивит подбор цитируемой мною литературы, то это вполне понятно, ведь никакого подбора, в сущности, не было -- тем-то это и хорошо; просто это книги, читанные (обычно фрагментарно) в период работы над текстом. И философский словарь ничем не выдается из общего их ряда.)
   Но вопрос, что вокруг чего вертится или, другими словами, вопрос о первичности решается так или иначе даже не будучи задан-ным. Первичное не может определяться через вторичное -- это уже закон не слов, а понятий. Когда говорят, что "понятие -- то, что составляет смысл слов" (пусть это хотя бы частное определение), или, вот "Материя -- то, что отражается в сознании", то первичным признается слово и сознание. Право же, все это настолько нехитро, что может представлять новость только для людей, либо вовсе не размышлявших ни о чем подобном, либо уж для тех, кто искренне убежден, что он думает словами.
   (Жаль, но к ним (может быть, в связи с профессией) присоединяется и граф Толстой. В письме к Жиркевичу от 30 июня 1890 г он пишет: "Человек мыслит словами, как утверждает Макс Мюллер. Без слов нет мысли, и я совершенно согласен с этим." Впрочем, не думаю, что профессиональная

Стр325

   ________________________________________________________
   принадлежность обязана здесь играть роль. Написал же другой писатель, Достоевский: "Известно, что целые рассуждения проходят иногда в наших головах мгновенно, в виде каких-то ощущений, без перевода на человеческий язык, тем более литературный". ("Скверный анекдот")).
   О последних математик Питер Хогарт писал (в моем переводе): "Как меня смешила убежденность тех фило-софов, которые доказывали, что не существует иного мышления, кроме словесного... Сколько же раз в своей жизни, вдохновленный новым открытием, так прочно постигнув его суть, что уже невозможно было ее забыть, я часами мучился, чтобы облечь в словесные одежды мое открытие, ибо оно родилось во мне вне какого-либо естественного или формального языка... Философ, который сам не переживал такого состояния и не знает его из самонаблюдений, -- это человек, с точки зрения действия определенных механизмов мозга, совсем другой, чем я; независимо от уровня биологического сходства, разница между нами значительно больше, чем хотелось бы таким мыслителям".*
   * Хогарт относит их к той части человечества, которая не одарена математически". Есть тут немного цехового чванства (математика все-таки частность) но в общем-то наука подтверждает различность характера и даже взаимную вытесняемость математических и лингвистических способностей. Вот и Поль Дирак говорил, что квантовая теория основана на таких понятиях, "которые не могут быть обьяснены с помощью известных ранее понятий и даже не могут быть адекватно обьяснены словами вообще".
   Конечно, при существующем положении дел "понятие", как и ничто другое не очень-то подходит на роль бисера. Чего, опять-таки, стоит фраза из словаря: "Понятия не статичны, не окончательны, не абсолютны, а на-ходятся в состоянии развития, изменения..." Хорош атом, который "изменяется" и проч.! Или еще утверждение, что "в понятии выделя-ется только общее", "...обобщение предметов в понятии". Но зато: "Образование понятий -- сложный процесс, в котором применяются та-кие приемы познания, как сравнение, анализ и синтез, абстрагирова-ние, идеализация, обобщение и более или менее сложные формы умоза-ключения". Начинать следует только с общепринятого, а где же найти лучшего?"
   И в другом месте, по поводу книги Кондильяка "Опыт о происхождении человеческих знаний":
   "В самом деле, похоже, что К. построил свою систему на заве-домо порочном свойстве ума. "Ограниченность нашего ума -- вот что делает общие идеи столь необходимыми. Бог не имеет в них никакой нужды." "Идеи этого рода суть лишь названия, которые мы даем вещам, рассматриваемым как сходные; потому-то их и называют "общи-ми идеями".
   Любопытно сопоставить это с мнением (Кондильяка), что совершенство ума -- в искусстве пользоваться знаками, иначе говоря давать

Стр326

   ________________________________________________________
   названия. Не странно ли объяснять связь идей применением знаков и думать найти решение познавательных проблем в уточнении на всех уровнях "названий вещей, рассматриваемых как сходные", оставляя без внимания то самое, благодаря чему мы их и рассматриваем как сходные. После этого и не могло быть ничего другого, чем то, что слу-чилось с К.: у него оказалось, что именно благодаря слову идеи рассматриваются как сходные? Он дает названия словам -- каково?! -- и считает это анализом происхождения идей. Немудрено, что на такие идеи довольно и четырех арифметических действий. И уж если "бог не имеет в общих идеях никакой нужды", то на чем-то ведь и в нашем сознании держится эта мысль!
   Право, досадно за неиспользованные возможности. Возьмем "простые идеи" или, лучше сказать, "подлинно простые идеи". "Все наши первые идеи были частными; это были определенные ощуще-ния света, цвета и т. д. или определенные действия души. И вот все эти идеи представляют истинную реальность, потому что они, соб-ственно, суть лишь наше существо, различным образом видоизмененное". Известная философская доктрина. В то же время очевидно, что если есть что-то, чего мы никак не можем считать собственной выдумкой, что-то наиболее реальное и при этом объективное, принадлежащее не нам и не к нам, а хотя бы богу или к природе, то это как раз они, ощущения ("ум исключительно пассивен при образовании идей-ощущений", - говорит К.; это и есть объективность). А будучи божественного происхождения, они частные, потому что в "общих" бог не нуждается". Естественно, их-то К. и считает идеальными, до них хочет доанализироваться, и, на мой взгляд, в анализе происхождения слов ему это удается (он выделил свой вывод: "Все самые абстрактные термины происходят от первых названий, которые были даны чувственно вос-принимаемым предметам").
   Частные идеи неделимы. Тут К. без всяких возражений цитирует Локка: "Каждая такая идея, будучи сама по себе несложной, содер-жит в себе только однообразное представление или восприятие в уме, не распадающееся на различные идеи". Кроме того, они несоедини-мы. К. пишет там же: "Хотя наши восприятия могут быть более яркими и менее яркими, было бы ошибочно полагать, будто каждое из них составлено из многих других". И тут же добавляет: "Правда, все восприятия, связь между которыми менее отдаленная (как оценивать отдаленность?), рассматриваются как различные степени (опять "рассматриваются" -- каким образом?) одного и того же восприятия. Но это делается потому, что за неимением стольких названий, сколько есть восприятий, приходится свести их к определенным классам".
   Вот оно, безуспешное словоборчество К. в самом очевидном, физичес-ком виде; я продолжаю цитату: "Если брать каждое из них в отдельности, то

Стр327

   понимает, что язык -- это вполне природное явление, а грамматика -- это всего лишь теория. И вообще, не язык для грамматики, а грамматика для языка (где-то я слышал похожую фразу). Но вот что заставляет в каждом школьном учебнике астрономии без малейшего признака доказательств повторять двугорбую теорию морских приливов, по которой они вроде бы вызваны гравитационным воздействием Луны?* Эта теория (над которой еще Галилей издевался) достойна именно ученика школы для у. о.,
  
   ________________________________________________________
   среди них нет ни одного, которое не было бы простым. Как, например, расчленить восприятие, которое вызывает белизна снега? Разве в нем можно различить много других видов белизны, из которых оно образовалось?" Видит ли сам К., как пренебрегает он здесь своим принципом? "Белизна из белизны", как помните, "респектабельность из респектабельности", и -- "обратной дороги нет"? К. не рискует идти дальше вещественных понятий, но и на том спа-сибо.
   Кто это первый сказал, что "тела -- комплекс ощущений"? И почему эта идея так сразу прижилась и понравилась абсолютно всем, и материалистам и идеалистам? Почему не наоборот? Она возникла из необходимости "рассказать" -- вот в чем дело. Слово выполняет свою настоящую роль. А если не рассказывать? Здесь нас нисколько не смущает, что (по К.) "если есть отношения, которые нельзя опреде-лить, то это только отношения между простыми идеями" (к простейшим из которых он по праву относит ощущения), но отчего это не смущает и философов?
   К. смеется над философами-синтетиками и дефинициями геометров (идущими от точки к телу), которые, дав определение точки как того, что "само себя ограничивает со всех сторон, что не имеет других гра-ниц, кроме самого себя, или того, что не имеет ни длины, ни ширины, ни глубины", потом приводят в движение точку, чтобы дать понятие линии, поверхности и тела (то есть идут от точки к телу), -- но что делает он сам, на соседней же странице? "Среди сложных идей одни составлены из различных вос-приятий -- такова идея тела; другие -- из одинаковых восприятий, или, скорее, они лишь одно и то же восприятие, повторяющееся много раз. То число их совсем не определенно -- такова абстрактная идея протяженности, то оно определенно: фут, например, - это вос-приятие одного дюйма, взятого двенадцать раз (вот так?). Что касается понятий, которые образуются из различных восприятий, то они бывают двух видов: понятия субстанций и понятия, которые составляются из простых идей, относящихся к различным видам деятель-ности людей..." Впрочем, я замечаю, что это как раз тот случай, когда полезнее "не читать философов".
   * Гравитационное воздействие многоэтажного здания, когда мы в него входим, намного больше.
  

Стр328

   почувствовавшего, лежа под луной, прилив в животе и не способного еремножить пару чисел по формуле Ньютона или сообразить, что волны не бегают со скоростью под две тысячи километров в час.
   Вдали и совсем отдельно от науки, от религии, от какого бы то ни было проблеска логики и развития существует, возобновляет себя, воспитывает, печатает себе учебники и учит себя по ним в своих школах* огромная темная масса, называемая народом. "Нужны не школы, а университеты", сказал художник из "Дома с мезонином". Нет, нужны те, кто мог бы учиться в университетах, а откуда их взять и как их наделать --
   ____________________
   *Педагогическая наука и школьная организация, о которой мы говорили выше, корреспондируется с этой школьной наукой и педагогической организацией. Этот психологический конгломерат кувалдой не разобьешь, как не сделаешь умным дурака. Господи, да детям до сих пор надевают ранцы на спину, считая это средством от сутулости.
   Ну и конечно, специальное искусство. Тут не то, что они согласны, или не могут отличить хорошее от плохого -- оно именно специальное. В каком-то письме (надо бы найти, но не помню даже приблизительно, который это год или кому он писал) Чехов отвечает на удивление своего корреспондента, как в "наше время" (в то время!) могут пользоваться популярностью и коммерческим успехом, как имярек. (Я бы подставил сюда "Гардениных" Эртеля -- для того времени, как по мне, образец этого жанра. А как он расцвел в образе "Советского Писателя"! Помню, как подростком, в деревне, то есть на безрыбье, я взялся читать Маркова или Залыгина или Астафьева. Со второй строчки я, испорченный мальчик, решил -- буквально решил, на самом деле,-- что это какая-то пародия, и даже довольно смешная. Мне и в голову не могло прийти, что этот суконный язык -- литература, что это можно писать с серьезным выражением лица (а именно так, торжественно, оно и пишется, как я понял с возрастом; хотя не знаю, как это пишет Маринина, к примеру). И это при том, что когда теперь я пытаюсь перечитывать романы-кирпичи, которые читал в 12-15 лет (писателей вроде Хьюза), я удивляюсь сам себе: как можно было читать такую скучищу. Не то, чтобы хорошая литература не нравилась мне еще больше, но нравилась и эта. Недоразвитость, именно знаковый показатель этой недоразвитости всего общества и подрастающей его части видится мне и теперь, в увлечении "Властелином колец" и т. п. -- и опять же, посмотрите, когда эта книга-родоначальник была написана. А, я и забыл, что там были скобки. Закроем:) Да. Так Чехов писал, что это особенная литература для средних людей, она им подходит. (Дикая мысль, но ведь кто-то же эти сериалы смотрит.)
  

Стр329

   никто не знает. Но известно кое-что и может быть известно больше о том, как сделать, чтобы хоть это число не убывало, чтобы не пропадали эти люди*.
  
  
   Любая женщина может понять, что мужчине надо -- если он сам сможет это сформулировать. Умная женщина может понять, почему это нужно мужчине -- если ей это объяснить. И ни одна женщина не сможет понять как это может быть нужно. Потому что мужчина есть мужчина, а женщина есть женщина. Но мужчина -- не противоположный пол, а дополнительный**. Поэтому любой мужчина может понять, как женщине
   ____________________
   *Утешительная фраза есть у Диккенса, "May not the compliant, that common people are above their station, often take its rise in the fact of uncommon people being below theirs?" -- Наши жалобы на то, что заурядные люди занимают неподобающе высокое положение,-- не возникают ли они часто оттого, что незаурядные люди находятся ниже, чем они достойны?
   **Эта тема, "тайна мужского и женского", как назвал свою книгу один из докторов философских наук (по-моему, все равно, что доктор литературы; "Мадам, я доктор. Вот банан" -- как со вкусом к остроумию местечкового пошиба, вроде Ильфа и Петрова, любил цитировать свою грамматику русского языка для иностранцев, составленную в годы берлинского безденежья, Набоков. На самом деле они к своему ужимочному остроумию относятся страшно серьезно, тупо, важно -- ближайшая ассоциация со словом "галдеж", которым так утомительны их "итальянские" пьесы. Боюсь, что эта туповатая, бездарноватая склонность в отношении себя была у Набокова -- что, собственно, сказалось и в личных его связях. Если угодно, это еще одна сторона замеченной нами неспособности воспринимать "живую жизнь", понимать и чувствовать ее суверенность. Но куда я ушел?). Так вот, эта тема очень нравится серьезно относящимся к себе любителям (и профессионалам) словесных калейдоскопов, потому что кажется особенно богатой противоположностями, которыми, как впадинами и выступами цепляются у них цветные стеклышки слов. Естественно, они приглашают полюбоваться на узор, а заодно похвалить их и повосхищаться их умением составлять узоры. Если бы тут была только эстетика и тщеславие художника, то это бы еще не беда. Художник, в конце концов, не очень-то претендует казаться умным, даже если у него что-то очень хорошо получилось. Философы же подобного рода претендует, ничуть не отказываясь от претензий не только на мудрость, но и на талант,-- так как он знает же, что составляет узоры и даже сам увлечен эстетическим созерцанием того, как слова-стекляшки получаются в узоры, а "получается" -- это и есть художественное вдохновение. И ничуть они не пренебрегают

Стр330

   ________________________________________________________
   художественными свойствами слов, в частности, многозначительностью, прямо противопоказанной и враждебной истинной философии. Уже то, что главное наполнение их книжек -- афоризмы... Это же готовые образчики узоров. Афористичность, метафористичность -- что тут общего с философией? Народная мудрость, нечто экструдированное из народа и, к сожалению, слишком редко и мало (непреобладающе мало) находимое в конкретных его, народа, представителях и, тем более, в их массе, -- недаром она довольно насмешливо относится к такой связи ("философ без (фон) Огурцофф"), и взамен этого предлагает нечто вполне серьезное, не без уважения, хотя и тоже вполне потертое -- другой связи, философичности как моральному качеству. Но мы уже говорили, что без такого качества с логикой тоже что-то не то. Они спорят только о словах, не признаваясь, конечно, в этом, переливают из пустого в порожнее, все по схеме "с одной стороны нельзя не признаться, с другой стороны нельзя не сознаться". И даже не о словах они спорят, а о тех самых "картинках", довольно неопределенных, накладывающихся и вытесняющий друг друга по каким-то смутным соображениям красивости (парадоксальности, хлесткости, звучности) и близости, родственности. Надо только посмотреть, как они избегают определений... А это необходимо сделать до начала всякой дискуссии. И никогда они (что было бы уже спором о словах, а не спором слов) не делают это предметом дискуссии, который надо все время держать перед глазами, как и всякое предварительно данное определение. (Мы говорили, что наука все время пересматривает свои основы, а философия никогда, но возвращаться к началу нужно и тут и там, просто технологически, потому что это область "З" с логикой в качестве закона последовательности. А возврат назад -- это прекрасная профилактика как логических сбоев, так и гордыни.)
   Вроде бы оно и невинно, это чесание языков в эфире или о бумагу (тут жанр полемики иссяк),-- люди доставляют себе удовольствие, кажутся себе умными, в том числе и слушатели. Но невинно это только до тех пор, пока не становится профессиональным, а последнее означает не до получения первой зарплаты или гонорара, а до того момента, когда человек назовет себя философом, поэтом, актером, химиком, политиком и пр., только не просто человеком. Тогда тщеславие приобретает мертвящий эффект. И особенно опасны эти комплексные тщеславия, в которых деньги самый невинный компонент, так как деньги, будучи "общим знаменателем", создают тем не менее иллюзию законной принадлежности. Проповедники, например, учителя, те "чьими устами глаголет сама истина", как ядовито и, боюсь, завистливо писал о Гегеле Шопенгауэр, сам, надо отдать ему должное, не сразу сдавшийся афоризмам -- эти ребята из тщеславия готовы зажечь мир с четырех концов, по выражению Достоевского. Им не нужно решение, как

Стр331

   ________________________________________________________
   понял Хогарт, они, как понял опять Достоевский, ради своих страданий, борений и исканий откажутся от "самого радикального удовлетворения". И они костьми лягут, чтобы закрыть это решение от страдающих серьезно, "алчущих и жаждущих правды". Проповедник не любит грешников, но еще больше праведников; он любит праведность, но еще больше грех. Ибо с чем он останется, как назовет себя? Они хотят не разрешать противоречия (правда и не могут, для этого нужна система), а спекулировать на них. Мы об этом писали еще страшно сказать когда -- о противоречии "материи и сознания". (По всей видимости, относится к ранним, не вошедшим в "Правила" запискам по поводу "Материализма и эмпириокритицизма"). И спекуляция эта заключается в призывах к гармонии, к балансу, к среднему, а это значит, что сами они не знают ничего среднего, потому что среднее может быть только выше. А высшее достигается не противопоставлением, а различением. Надо различать, а не противопоставлять. И гармония -- это не узор, не сочетание противоположностей и не взаимная их компенсация -- не результат этой невозможной операции. Гармония -- это когда нет противоположностей.
   Противоположность -- это прерогатива знака. И единственное, что мы в организации системы взяли от знака и от этого его качества -- это симметричность. Взяли ее с большой осторожностью и недоверием, как свойственную внешности вещей (надо вспороть человека, чтобы увидеть несимметричность сущности, и еще глубже -- вскрыть черепную коробку). Следовательно, она очень ошибкогенна для падких на нее поверхностных умов, судящих именно по внешности (оставляя в стороне вопрос физиогномики). (Впрочем, еще милее поверхностным умам (по "игривости природы, свойственной и коровам"), конечно, нарушение ее. Названия декадентских книг -- тоже, конечно, декадентские -- в начале 20-го века модно было размещать не по центру обложки, а в левом верхнем углу. "Это для косых", радостно смеялся Чехов.)
   Можно заметить, что знак дает две алогичности, две ошибки, о чем бы мы ни рассуждали: одинаковость и -- частный или общий случай одинаковости -- симметричность. Единственно законная логическая сфера для нее -- это математическая логика (и это часто проявляется нелогично для людей математического склада; многие могли себя на этом ловить,-- это виднее, чем ошибка одинаковости, но не потому что реже встречается, а потому, что свойственно людям, привыкшим смотреть), то есть там, где знак отличает одно от другого.
   (Я не собирался сначала, и долго не собирался, предпочитая давать готовые выводы, но теперь, перечитывая этот отрывок, решил добавить эту вставку: во-первых, незачем пересушивать, там где это не обязательно, а во-вторых, личный пример всегда честнее и иллюстративнее для тех, кто еще

Стр332

   ________________________________________________________
   может быть сомневается, что вся философия -- личное дело философа (дело его индивидуальности, начинающееся и целиком заканчивающееся вместе с ним), а потому и не может быть никаких философских наук, просто потому, что наука, хотя логика в ней тот же главный "З"-метод, что и в философии, представляет собой совершенно другой психический феномен, настолько другой, что в нашей схеме направлен в противоположную сторону. Какая же может быть философская наука? Все равно, что моральная нравственность в "П" или, еще лучше, животная религия (при этом я животных ничуть не обижаю, и даже очень рад, что существует этология -- так, кажется? -- хотя не уверен, что ей даны правильные определения и связи, то есть даже уверен, что их нет, по незнанию правил Игры). Как, впрочем, всегда эти сноски затягиваются! Утешаю себя лишь тем, что пишу не художественно и претендую а этом смысле лишь на читабельность. Моэм утверждал, что главным свойством художественной литературы, против которого невозможно сделать никаких оговорок, является ясность. Не знаю. Вероятно, он имел в виду то, что я называю культурностью письма (или, если угодно, интеллигентностью, порядочностью). Ясность же, по-моему, зависит больше от того, кому должно быть ясно, и пожалуй, можно согласиться с Маяковским, что "тот, кто постоянно ясен, тот, по-моему, просто глуп". Для меня важнее быть точным, хотя я понимаю, что это лишь наполовину художественная точность. Художник обязан быть точным только в отношении самого себя, справляясь и сверяясь только со своей душой. А в отношении читателя или просто литературной, словесной (фонетической, грамматической) эстетики культурным. (Тут я подумал о культуре производства, изготовления и обработки вещей, и сразу вспомнил, что процесс окончательной отделки своих произведений Чехов называл "пошлифовать".) Я же добиваюсь точности именно в понимании меня, что, конечно, является синонимом одинаковости понимания (именно поэтому, в отличие от поэзии, философия должна совершенно переводиться на все языки -- в идеале как математика). Для этого я должен быть вполне ясен для себя. Как видим, функции ясности и точности в художественной и философской прозе противоположны. Хотя "смешивать два этих ремесла есть тьма охотников", и именно этим объясняется моэмовская похвала lucidity и жалобы на magic of the written word, что the pen originate the thought, чем и пользуются "охотники" (бракоделы, а чаще просто бездарные и тщеславные спекулянты), ибо fools can always be found to discover a hidden sense in them. И я, кстати, сам иногда нахожу свою совесть не совсем покойной на этот счет. Но тут могу в объяснение только процитировать Подростка: "Я хоть и был уверен.., но все же у меня оставалась одна десятая доля и сомнения, а для честного человека это -- все; а я -- честный человек". (Мы эту сомневающуюся честность, если помните, видели в довольно

Стр333

   ________________________________________________________
   болезненном свете.) Что уж говорить об угрызениях по поводу того, что нельзя быть точным и ясным одновременно, и что все ли я сделал, что мог, чтобы моя точность не шла в ущерб культурности, когда вместо шлифовки приходится налеплять, подтыкать со всех сторон, где еще можно неправильно как-нибудь понять (причем это вовсе не воображая себе тупого читателя, а просто из "любви к искусству" (не из любви и не к искусству), о, не из любви к "про запасу", а из принципиального зуда, или, красивее, из внутренней концепции логического совершенства) -- все это густо, густо? Когда вместо культурности -- громоздкость, повторения? И не напрасные ли это жертвы? Не хуже ли получается? Но это, скорее, внутренние, "высшие" страдания, от которых иногда так страстно хочется отдохнуть душою и рукой на какой-нибудь художественной, концептуально-художественной работе, отчего так тянет к сестре таланта, пусть даже нет самого таланта.
   А для "личного примера", который я имел в виду, пиша в данном контексте о симметричности, и честности никакой не надо, потому что случай-то пустяковый. Впрочем, закроем-ка мы эти скобки, в которых, я, надеюсь, был и ясен и точен, но которые ни в какие ворота не влезут, а то, что хотели, скажем в новых и так, как надо было бы по-художественному.) (В один из дней своей незабвенной юности я гулял с девушкой по васильковым лугам, ведя велосипед между нами. Я подъехал, узнав ее издалека. Мы говорили о чем-то, потом она вдруг прервалась и, обойдя велосипед, пошла рядом со мной, довольно обидно исправив мою погрешность против хорошего тона. То есть она сделала это не очень подчеркивая, но однако же сделала. Наверное, и это было не стопроцентно хорошим тоном, ведь сказал же Чехов, что дело не в разлитом соусе; так что у меня был повод огорчиться за нас обоих. Конечно, мы продолжали разговаривать как ни в чем не бывало, и я даже не думаю, что этим она хотела намекнуть на мою толстокожесть, на которую она вряд ли могла рассчитывать, несмотря на то, что в некоторых других случаях она предпочитала приписывать ей то, что быстрая реакция на уколы самолюбию, как я уже намекнул читателю, не в моем характере -- равно как и "отзывчивость" (по причине "заторможенности"), что, конечно, для этой девушки было важнее (иначе, я надеюсь, она и колоть бы не начала).
   Крошечный эпизод, как видите, но философ такого не забывает (интересно, вспомнила ли бы она сама, если бы это прочла?) и не оставляет без анализа. Без философского то есть анализа, а не психологического, привязанного к личностям (беда с этим языком!). Вывод, к которому я тогда пришел и, оказывается, сохранил, чтобы теперь вот, в этой сноске, через черт знает сколько лет -- меня это самого удивляет -- да еще именно как выводом, без всяких ассоциаций, вспомнить и воспользоваться, был тот, что велосипед между нами был для симметрии.)
  

Стр334

   может быть нужно то, что ей нужно, умный мужчина может понять, почему это ей нужно, и наконец, все-таки способен сформулировать и объяснить, что ей нужно. Объяснять, как всегда -- и за женщин тоже -- дело мужчин.
   Это -- во всяком случае, "a piece of him" -- и есть тот довесок, оставшийся после того, как "природа не по самой середине провела границу между мужчиной и женщиной". Непонятным для мужчин остается отсутствие этой части, то есть не то, как женщине это может быть нужно, а то, как ей это может быть не нужно. Тот же, кому не нужно, всегда психологически сильнее того, кому нужно, поэтому в непосредственной личной взаимозависимости мужчина всегда будет уступать, а также чаще попадать в одностороннюю зависимость от женщины, чем она от него. При этом, чем выше развитие мужчины и, чем, следовательно, более развит этот женочувствительный довесок (я говорю довесок!), тем чаще будет раздаваться толстливое хныканье о том, что "женщины редко любят" и "ей не нужна моя любовь", или скупые чеховские упреки в "адской холодности" его "милюси".
   То, что нужно мужчине и ненужно и непонятно женщине, называется брак. К числу зарубок, которые должны быть на носу у всякого порядочного человека, следует добавить: "Женщина может предложить только сожительство"*. Зато в сколько-нибудь длительных отношениях с женщиной
   ________________________________________________________
   Почему симметричность оправданна в применении знака у нас? Да только потому, что мы расположили знак (как понятие, а не как фишку только) в центре схемы, причем нашли его место (а не ему место -- снова тема придуманности Правил) в центре схемы (мультиплицировав потом это в каждом понятии), причем нашли его место в области обособленный понятий (свойство разумности), и объяснили, что одинаковость -- это его собственное качество, а не качество предметов, которые он обозначает, и выведя таким образом его вместе с математикой "за скобки" (или, если угодно, стянув его в одно-единственное понятие той же, естественно, области), получили свободу для качественной игры теми же знаками. В "теми же" -- залог ее универсальности как игры.
   *Каренина в разговоре с Долли признала, что женщины не понимают той границы, которую мужчины пролагают между женой и любовницей. Отсюда, видимо, и патентованный "эротический" способ восстанавливать семейные отношения. Многие жены полагают, что муж не пойдет в бордель, если она бордель устроит дома. Ну и логика!
   Повторяю: мужчина согласен на потерю в сексе. Необходимость жить с одной женщиной -- это уже потеря, и больше, чем потеря какого-то удовольствия; это отказ от важнейшей функции полового инстинкта в пользу другой.
  

Стр335

   мужчину ничто, кроме брака удовлетворить не может. А потребность в браке скажется в любом случае и окажется ли рядом женщина, способная удовлетворить ее -- неизвестно; но всем женщинам, требующим чего-то от своих мужей, сожителей, друзей и прочих партнеров, придется тоже подставить нос: только ради брака мужчина -- практически любой -- способен пойти на добровольные, оправданные в его собственных глазах жертвы. В наше время женщины оказались в беспрецедентно выгодном положении и я могу только удивляться, вслед за Паркинсоном*, неспособности большинства женщин воспользоваться теми потенциально куда более богатыми, по сравнению с холостым или одиноким положением, возможностями, которые дает брак.**
   Если, например, добрачное целомудрие невесты всегда считалось необходимым условием, то почему бы не воспользоваться этим хотя бы для того, чтобы создать себе лучшие конкурентные условия (а зачастую оказаться и вне конкуренции)?*** Что такое случилось в этот 21-й век, на
   ____________________
   *"Более разумный и знающий жизнь педагог внушил бы девушкам, что в этом равноправии ничего хорошего нет и что наилучший образ действий -- это полная внешняя покорность, которая, как правило, обеспечит жене абсолютную власть. Если бы хоть одна школа учила этому, ее выпускниц брали бы замуж нарасхват, и уже одно это сделало бы пример достойным подражания... Если в войне между мужчинами и женщинами предвидится перемирие, то к нему приведет, быть может, то, что женщин научат оставаться самими собой". Ну, насчет "самими собой" -- это, может, как раз и ни к чему. А другими словами, мужчина думает, что он в браке, а женщина получает свое сожительство -- самая основа того половинчатого положения, "недоворота", о котором говорил Паркинсон, когда женщине отдали все, только чтобы она не начала менять и не выбросила необходимого. Но в конкретных семьях это долго не длится -- у женщин ума не хватает. А уж казалось бы, как твердо обеспечно ее дело в мужчине! -- одно самолюбие чего стоит.
   **Вероятно, эти неспособность понимается ими, как честность, гордость, ум или даже что-то эстетически привлекательное. Такой уж завод пошел.
   ***О чем маменька и мамаша из того же "Николаса Никльби" писала своей дочке. "Above all thing she commended a strict maidenly reserve, as being not only a very laudable thing in itself, but as tending materially, to strengthen and increase a lover's ardour". Эта фраза для сноски подвернулась мне сегодня же. Как видите, брать можно сколько угодно,-- даже неловко говорить о таких избитых вещах. Означает фраза: "Прежде всего она советовала ей строго блюсти девичью скромность, штуку не только похвальную саму по себе, но

Стр336

   который так любят ссылаться глупые и упрямые молодые женщины? Мы заняли Москву? Кальтенбруннер женился на еврейке? Почему это вдруг стало неважным? Поменялся способ размножения?* Выдумали какой-то новый способ сожительства? Может быть, отношения и чувства мужчин и женщин из литературы 19-го века стали нам непонятными? А также, увы, все эти распеканции, головомойки и взбутетенивания, задаваемые своим благоверным героинями Гоголя и Достоевского? (Нет, это как раз ни иоты современности не утратило. Другого нет, и без другого жизнь проходит...) Разве героини Чехова и Толстого, все это дворянки, чиновницы и крестьянки кажутся нам теперь забитыми? Качали права как-то по-другому? Изменяли как-нибудь не так нагло? Или уже не факт, что все женщины, сохранившие девственность до брака, гордятся этим, а те, кто нет, могут лишь сказать, что это все равно? Или найдутся такие охрабревшие матери, чтобы с гордостью рассказывать своим детям, какие у них были замечательные любовники "до папы"? Или, может быть, сами "девушки" (и жены, с некоторых пор в нашей стране дружно рванувшиеся в содержанки к собственным мужьям) перестали требовать, чтобы он "обеспечивал и уделял внимание"? (Ох уж этот детский лепет.)** Так что, может быть, современные женщины и не отказались бы поменяться ролями с теми женщинами в важности, значительности и уважении от себя и от других? Но если мужчина по каким-то (интересующим нас) причинам отказался от своих требований, то почему вы считаете, что он станет принимать ваши? (Зарубка для дам: если ты
   ________________________________________________________
   и весьма способствующую увеличению и усилению пыла возлюбленного" Грубые женщины, а за ними и подмачники-подкаблучники и неполноценные в смысле сексо-пильности мужчины, приписывают такую привлекательность охотничьему инстинкту. На самом деле "те же инстинкты пола", как справедливо писал Розанов, запрещают нам оспаривать девственницу и даже в грубияне включают реакцию совершенно бескорыстной защиты ее девственности (часто к их же большому удивлению; у Лескова был такой сюжет), да и вообще, повторим слова биолога из "Дуэли", чистота девушки нам просто нравится. Не охотничий инстинкт вызывает, а "лучшие чувства", потому что это "красота" (все из толстовского дневника) -- то, что мы любим без причины и т. д.
   *Пока это не так, отношения мужчины и женщины остаются все такими же в 21-м веке, как и в 1-м. Те отношения, которые распространились сейчас, в первом веке разрушали семью так же, как и теперь. Поменялось только количество. А количество в качество не пе-ре-ходит (указательный палец из стороны в сторону).
   **А то и хуже. Если бы домашняя собака могла заговорить
  

Стр337

   никогда...... ,кроме своего мужа, он тебе должен все, если нет -- ничего.)* Если же вы считаете, что мужчина наконец-то избавился от предрассудка и что это вполне естественно, то не нуждается ли в объяснении, что этот предрассудок до последних одного-двух, от силы трех поколений существовал тысячелетия, причем во всех странах и во всех социальных и имущественных слоях (то есть никогда не был модой или игрушкой для богатых), а значит, связан с половыми отношениями непосредственно и, стало быть, не подвержен и теперь влиянию каких-либо материальных и социальных преобразований. Если не изменились эти непосредственные отношения, то не изменился и брак, просто он стал редким явлением. И это не устраивает. Феномен экспорта невест из славянских стран (я не о проститутках, там все просто) с обычной женоцентричностью трактуется как "наши девушки хорошие, а мужчины недостойны и не ценят" (недостойны, потому что не ценят, а не ценят, потому что недостойны -- ведь "женщина все равно ангел")**. Но по-моему, этот феномен -- огромный комплимент именно мужчинам. За границей берут то, что нашим не нужно, не подходит по качеству, даже если они писаные красавицы (ведь все эти "девушки" и замужем побывали -- а держать их не стали, и дети у многих). Встречный поток секонд-хенда.
   Как, разве женщина -- вещь? Как секонд-хенд еще хуже, по-моему. А вообще -- какое определение секонд-хенда? То-то. Во всех этих грубых трактовках целомудрия, верности, чести не надо сбрасывать со счетов элементарную брезгливость. Не каждый согласится почистить зубы чужой щеткой, даже хорошо вымытой, а тут ведь... Нет, женщина -- не зубная щетка, что вы! не тюбик с пастой, не чернильница, но там, где отношения переходят границу физического контакта (как я тонко выразился!), там они и носят соответствующие имплементации качества, никуда не денешься. Женщинам бы тоже побольше ее, брезгливости.
   Требование добрачного целомудрия кажется женщинам ужасной наглостью. На самом деле это последний рубеж. Все, что можно было уступить (а пожалуй, что и нельзя)*** -- уже сдано. Брак -- это сама индивидуализация, иначе он бессмыслен,-- для мужчин, по крайней
  
  
   ____________________
   *Неестественно жить семьей с женщиной, не состоя с ней в браке, и невозможно состоять с ней в браке, если не только с тобой она когда-либо состояла в половых отношениях.
   **И дикая мысль о том, что надо как-то измениться, чтобы ценил, даже в голову не приходит. Снова полвопроса и полответа.
   ***Левин со своим автором, те точно сказали бы, что нельзя.
  
  

Стр338

   мере*. Прилепиться и быть одной плотью. "Мы" должны быть так же индивидуальны, как "я сам". Вот идеал. Но, неизбежно, у твоей невесты -- особенно, как принято теперь, за двадцать -- главная часть жизни прошла без тебя. Она что-то чувствовала, ощущала, где-то была и бывала, чему-то радовалась и смеялась, от чего-то плакала, говорила с какими-то людьми, над чем-то думала, но тебя при этом не было, ты был еще никто в ее жизни и даже пустого места для тебя еще не было. Что-то происходило с ней в первый и, значит, единственный раз, и такого у вас вместе, у тебя с ней и у нее с тобой уже никогда не будет. Так неужели к этому надо добавить еще и постель, так, чтобы и в минуту близости не осталось слов, которые она не могла бы раньше говорить другому. Пропади же оно все пропадом -- не так ли?
   Неужели женщине нужно отнять и это последнее у любящего ее человека? -- а эти мысли того, кто любит. У человека, с которым она собирается жить, называть мужем, рожать детей? Неужели ей нужна такая победа -- "ни пяди врагу"? В этом феминистическая гордость? Или, может быть, это и означает "губить жизнь"? Совершать убийство -- как и всякое убийство -- индивидуальности?
  
  
  
  
   Мужчины и женщины делают, совершенно по-разному, но одинаковую (в "суммарном параметре") ошибку в переоценке собственной
   ____________________
   *Да и для женщин он таковым становится -- только не по причине недостатка индивидуализации. "Последний рубеж", как ни странно, сдан с обеих сторон, и женщинами тоже, только вот понять им это трудно. Беда в том, что мы не вернулись назад, а застряли в мертвом положении. Развитие человеческого, мужского мозга обратного хода не имеет. Взять в жены девушку (без кавычек) -- это естественное право каждого мужчины, и естественное оно совершенно так же и совершенно на тех же основаниях, как его право совокупляться и размножаться. Это необходимая уступка инстинкту, так же, как пить, дышать. Граница не здесь. Неестественное заключается и пышно расцветает там, где удовлетворяется естественное (а без поддержки естественного оно мучительно). Требования целомудрия показались женщинам неестественными еще и потому, что чужое им искусство было связано с любовью, но это не есть искусственным, искусственна только имитация. Любовь игралась, как мы говорили. Но теперешние игры с женщиной -- это в высочайшей степени неуважительное отношение и к природе и к женщине, из которой сделали черепашку-ниндзя.
  

Стр339

   личности в личных отношениях (люди вообще склонны к этому). У мужчин потребность в индивидуализации входит равноценной частью в состав полового инстинкта, но именно поэтому она не может быть индивидуальной. Интересно бы, кстати, проследить взаимосвязь между гормональной активностью у разных индивидуумов (и почему люди с общим складом мышления, ученые и философы, по убеждению Чехова, в 40 лет уже импотенты) и склонностью различать одну женщину от другой,-- я думаю, женщина здесь не просто частный случай человека, и это бы как-то тоже надо различать. Причем это выделение женщины далеко не всегда приятно или означает влюбленность (смешную вещь сказал, если подумать). Похоть выделяет частности, а это похоже на то, как Гулливер в стране великанов рассматривал лица красавиц. Главная заслуга Игры в решении полового вопроса, главный инструмент, который она дает -- то, что мы не уже не ставим в непосредственное противоречие любовь и похоть, а просто относим их к противоположным категориям последовательностей. Каждая же последовательность и даже (или вернее) каждое понятие, входящее в последовательность, имеет свой противоположный полюс. А так как половой инстинкт задействует оба типа последовательностей (у мужчин -- в равной мере) и, значит, оба не могут быть индивидуальны по отношению к другому полу, то и средства выделения должны быть у противоположных последовательностей противоположными (при том, что вторичный полюс одной последовательности должен совпадать по знаку с первичным другой). От этого и получается, что гипергормональные подростки часто испытывают и отвращение к сексуально выделяемым ими (привлекающим, конечно) женщинам, и (кроме наших построений) не имеющую ничего общего с похотью влюбленность, с совсем другим типом выделения женщин -- уже описанным нами целостным. А заканчивается все в глубокой старости, когда люди, по выражению чеховского профессора (ученого, в придачу!) теряют способность видеть большую разницу между одним человеческим существом и другим.
   Индивидуализация для женщин (чего мужчины, как правило, и не учитывают)* -- совсем другое дело. Инстинктивно она весьма невелика,
   ____________________
   *"... and we often decline ourselves greatly in thinking that a woman loves us for our physical or moral qualities. Of course, they prepare and incline their hearts for the reception of the sacred fire..." Глупо, конечно, давать Лермонтова в переводе на английский язык, но не по чем справиться с оригинальным текстом;-- впрочем, в переводе Набокова, которому я вполне доверяю. Сделать же обратный перевод, понятное дело, не решусь. А по поводу sacred fire сразу вспомнилась Эме Макфекрсон перед самоубийством, когда личности обоих претендентов на ее руку, будто бы и бывших всему

Стр340

   вторична, зависит от других и даже общественных инстинктов -- следовательно, в большем процентном соотношении зависит от культурных влияний, по принципу "то алтын, то сразу пятак" (или как это по-русски?). Женщина весьма ошибается, если думаете, что мужчина любит ее лично* (как любят кошек; можно и как кошку, но это совсем другое). Он ее любит индивидуально. (Этим вообще для мужчины интересны отношения с женщиной.) Половой инстинкт принуждает его к индивидуализации как таковой (так же, как, возможно, он отвращает от нее женщину). Личной любви -- как приправы в супе, а приправой сыт не будешь.
   Но женщина часто бывает обнадежена этим непонятным для фактором в мужской любви (так часто бывает: если бы знала лучше, то не была бы так уверена; уверенность дает непонимание и привычка к использованию)**, обнадежена -- и начинает свинячить: не дает мужчине
   ________________________________________________________
   причиной, исчезли из ее сознания прежде всего. В общем, все это вариации толстовского "женщины редко любят", то есть редко индивидуализируют, сопоставляют с собой -- как понимают любовь мужчины.
   *То самое "женское обольщение" Жюли Карагиной ("Война и мир", т. 2, ч. 3, р.5).
   Если мужчина должен хотеть многих, то для того, чтобы жить с одной, у него должны быть особые основания. Женщина тут же решает, что это ее beaux yeux или что там она считает должно нравиться в ней мужчинам (мн. ч.). Ну и, все это позволяет весьма эффективно упредить в самой себе вопрос, зачем мужчина вообще женится -- вопрос, могущий оказаться таким же неприятным, как ощущение обрыва за спиной. А так можно рассуждать, какие мужья лучше и какие хуже, как их выбирать, как с ними обращаться, какие у них бывают неисправности, точно это холодильник или стиральная машина, назначение которых и отсутствие собственных желаний очевидно само по себе. (А другие говорят: "Зачем мне муж, у меня так мало стирки, я и руками". Это у них прогрессом называется.)
   **From Silas Marner: "The sense of security more frequently springs from habit than from conviction. The lapse of time during which a given event has not happened, is in this logic of habit, constantly alleged a reason why the event should never happen, even when the lapse of time is precisely the added condition which makes the event imminent (прочитав это, я тут же пошел в сарай и поставил там давно просившуюся подпорку под крышу)... And it is often observable, that the older a man gets, the more difficult it is to him to retain a believing conception of his own death". Перевожу: "Чувство безопасности часто берет свое начало не в положительном убеждении, а в привычке. По этой логике привычки временной отрезок, на протяжении которого данное событие не происходит, кажется свидетельством в пользу того, что это

Стр341

  
   опоры для индивидуализирования (часто ответного) ее личности, а напротив, показывает, что он-то для нее не единственный, рассчитывая, что он начнет покупать свою единственность в ее глазах. И в конце концов переступает меру, когда уже личные инстинкты берут в мужчине гору* (вспомним Паркинсона: "наступил век мужей-подбашмачников", но и -- "брошенных жен"). Затем опять наступает очередь полового инстинкта, и богатенький пузан женится на юной интересанке, трогательно и комически вопреки всем очевидным вероятностям мечтая о браке и искренности чувств, с манящей, головокружительной верой "вечного мужа" в чистоту нетронутой души, а вовсе не (как говорят брошенные жены) покупая -- какие деньги?! -- молодое тело взамен старого. Тело -- гораздо дешевле -- можно и так купить, и пузанам, как правило, об этом все давно известно.
   Что же до того, от чего "женщин, возможно" отвращает половой инстинкт (снабдивший ее, как мы помним, согласием делить одного петуха** с другими курицами и готовностью менять"хозяина")***,
   ________________________________________________________
   событие никогда не произойдет, даже в тех случаях, когда течение времени является аккурат дополнительным условием его неизбежности... Часто можно видеть, что чем старше становится человек, тем труднее ему сохранить убедительное представлению о собственной смерти." Да, детская близость к небытию, и страшноватое стремление к единству.
   *В мире животных такие возвраты происходят более естественно. Человек больше них живет половым инстинктом (и отнюдь не только в смысле толстовского "до оплодотворения). Так что и автор статьи о "Праматери" мог быть в чем-то прав, если бы не забывал о цели всяких половых отношений, детях -- а этот фактор перекрывает и перекраивает все остальные.
   **Какая, собственно, может быть у женщин индивидуализация, если ей приходится быть готовой "принадлежать" тому, кто окажется "петухом". И вряд ли в реальности это будет лучший, победитель, тот, кого она могла бы выбрать. Уберегшийся не всегда победитель. (Добавлю, что общее отупение человечества в последние лет сто объясняется тем, что в условиях предоминирующей половой морали преимущественно тупые мужчины сохраняют тенденцию к плодовитости и семейственности -- то есть функция семейного воспитания попала к ним.)
   ***Возможны брачные турниры (немало добавляющие личным иллюзиям женщин) и в их числе разные искусственные положения (вроде армии), но обратного семейного состояния быть никак не может. Ибо куда же девались остальные женщины? Если же происходит все-таки нечто такое, отчего процент женщин уменьшается, то такой группе долго не протянуть. Даже если допустить более-менее естественную вещь, что женщины не

Стр342

  
  
   то "гену неверности"* в половом инстинкте у женщин просто нет противовеса: он совсем маленький, рудиментарный, как сосцы у мужчин. А может быть, это и что-то врожденно, филогенетически атрофировавшееся, по обычной причине, неупотреблению. Об этом еще Шопенгауэр писал, что женщина естественно должна заботиться о своем кормильце и защитнике и быть ему верной (высматривая, вероятно, не подвернется ли что-нибудь получше в смысле корма и защиты, то есть социального положения)**. По Шопенгауэру, женщины не склонны к измене, но и к верности тоже (если
   ________________________________________________________
   уничтожаются физически (болезнью "по женски" или... уж не знаю, что и придумать), а уведены -- причем без боя, хотя бы экономически -- племенем-победителем, то в этом последнем начнет свирепствовать патриархат и многоженство, а в первом матриархат, но ненадолго. Реальные же войны меняют численные соотношения в пользу женского пола и у победителей и у побежденных. И кому в следующем поколении больше достанется от феминизма? -- обоим больше. Войны вообще социально превращают человечество в стадо.
   *Говорят, такой был открыт недавно (осталось еще открыть ген верности у мужчин). Женщины страшно обрадовались. А вовсе не огорчились, почему-то, дополнительной работе. Как будто не человека с трудом и мучениями вырабатывает в себе человек, не человеком хочет себя осознавать, а это возможно лишь настолько, насколько он считает себя свободным от генов, инстинктов и прочих атрибутов животной и физической природы. ("And sexual freedom -- what's that?.. It's an 'orreble, 'edeous slavery" -- "А сексуальная свобода? -- что это? Это ужасное, отвратительное рабство", говорил у Олдоса Хаксли кокни-портной ("Antic hay"), тоже прогрессист (интересно с нашим совпало), предпочитавший, видимо, уже не заботиться о семье.)
   Чему обрадовались? Разрешению остаться там, праву не быть христианами (ступить назад к язычеству, куда их тянет, по замечанию многих), вернуться в первобытное состояние, как на острове Моро? Неужели женщина так изнасилована культурой?
   **Деньги, как мы замечали, это тоже денежные знаки, поэтому здесь со стороны женщин не только меркантилизм, но и в гораздо большей степени, чем у мужчин, психологическая зависимость и критерий оценки -- не только мужчины, но и мужчины в том числе (даже если отвлечься от инстинктивной потребности обеспечить детей; Шопенгауэр выделял -- очень грубо, по-моему -- две цели женщин: тряпки для мужчин и деньги для детей).
  

Стр343

   даже он забыл это добавить)*. Что ж, пещере все, возможно, будет естественно и так, но в культурном обществе потребность в этом "противовесе" возрастает многократно. Без него само существование такого общества немыслимо, все рассыплется в хаос и братоубийство. Я бы сказал, что в культурном обществе индивидуализация становится культом, а половая женская индивидуализация особенно (у мужчин она и так гарантирована). В поддержании этого слабого пассивного женского органа участвует все, что возможно.
   Его охраняют с помощью самых жестоких законов, то есть охраняют возможность беспрепятственного и свободного его развития против всяких насильственных поползновений (а замуж насильно или совсем уж насильно вряд ли когда выдавали; за девушкой всегда оставлялось и признавалось право окончательного отказа); остатки этих законов до сих пор сохранились и даже действуют. Ему приносят жертвы в виде домов терпимости и дуэлей. В случае ненадлежащего ухода за ним мужчин осуждают, а женщин наказывают. Его украшают и делают привлекательным для женщин с помощью тех побрякушек, которые они так любят -- и сватовство и "легкие одежды"**. Его воспевают поэты и романисты -- правда, в этом случае мужчины больше работают сами на себя, но все же и это, пусть косвенным образом, должно побудить женщин хоть немного больше индивидуализировать мужчин. И ключевой пункт здесь, конечно, то, чем женщина может удостоить только одного мужчину -- "сокровище", как это довольно скверно названо в "Господах Головлевых".
   Вы думаете, любовь -- главная тема романов? Нет, готов спорить,--
   ____________________
   *Положительный стимул всегда более устойчив, женщина же сохраняет верность только -- или почти только -- под угрозой страха лишиться чего-то. Исчез страх -- и что осталось? (Мы писали, что знак может быть только положительным стимулом, отсюда видна его роль в брачных представлениях женщин.)
   **Трансформация в части побрякушек сама по себе интересная тема. Легкие одежды и вообще добрачное (вывод в свет, помолвки, смотрины, обручение, приданое, его подготовка и пр. и пр.) -- все это элиминировалось до безопасных размеров, почти до нуля, сравнительно. Власть знака и обязательств, накладываемых им, над мужчиной верно оценена как недостаточная по сравнению с (в том числе и чисто временной) возможностью одуматься, проверив настоящую, вместо этой дурацкой, совместимости. То что дело тут не в изменении материальных обстоятельств жизни, видно из того, что послебрачная знаковость (сама свадьба, крестины и пр.) пострадала намного меньше. Здесь общее в женщине получает подкрепление в индивидуальном мужчины. Получается "сначала съедим ваше, а потом каждый свое".

Стр344

   Reinheit. Это важнее, это сильнее карябает мужчин*. Встретить в начале романа (а часто и в конце) главную героиню-недевственницу так же трудно, как не красавицу ("прелестную девственницу" не забыли?). Видимо, эстетика и -- как бы сказать? -- интерес не позволяет ни того ни другого**. (Тут еще контраст обращает внимание: положительные героини -- юные и невинные***, все**** второстепенные женские персонажи -- предмет
   ____________________
   *А кстати, какова подоплека у Розановской мысли о необходимости как можно более раннего брака для женщин? -- та же "без меня". Еще одно. Каждый индвидуализирует в некой аналогии с собой и со своей индивидуалистичностью, поэтому индивидуализация человека (женщины) может несколько походить на собственничество.
   **Разве это справедливо? Будто бы только красивые могут чувствовать. Но тут несправедливость та же, что к преданным беспородным собакам. Или, если угодно, такое же совпадение, как материнского инстинкта с личной меркантильностью.
   ***И в то же время в то же время ни одной крошки Доррит во всей русской литературе, даже Кроткая -- не то, даже Нелли ("Униженные и оскорбленные") -- это не Нелли из "Лавки древностей". И ни одной Дейзи Миллер, кстати говоря. То есть "идеал тихого ребенка" в нашей литературе упорно держался именно как идеал. Реализм-с! Да, еще говорят, есть какая-то Скарлет (я не читал), и в общем fast girls --это совсем уж не русская традиция, и не была ею даже в те времена (впрочем, мы их по известным причинам в художественном смысле пропустили), когда победившая наконец (то есть, как мы говорили, ставшая определять конъюнктуру) эмансипация была молодой и веселой и приятной на вид, с юношеским флером романтизма (и даже шелковая уздечка для мужа, как это выразил Маркес в "Ста годах одиночества" (Амаранта-Урсула) не вызывала негодования), и еще не превратилась в нынешнюю неопрятную старуху, просмердевшую торгашеством и абортами.
   Кстати (сноска к сноске) -- в чем тайна (чеховское слово) этого романа Маркеса (да и "Любви в холерные времена"): это чувство возможности таким же образом (как там о нескольких поколениях) описать свою собственную жизнь, та же зачарованность идеей целостности и единственности, как и во всей нашей Игре. Завершенности и конечности (обаяние смерти), как в "Заклинателе дождя" (если там это действительно есть -- я уже не уверен, не помню). Ну а что касается реальных, а не литературных "чечеток", то к ним, конечно, можно иметь вкус, но только в неутомительных, то есть, по-моему, незначительных количествах (попытка приложить "несобственную мерку").
   ****Ведь героиня, или лучше сказать, сам роман должен еще отражать мужской идеал индивидуализации.
  

Сир345

   насмешек или снисходительного сочувствия*. Это, кстати, и в "Николасе Никльби" и в "Крошке Доррит") Но героиня ушла и унесла с собой главную тему, и писать стало не о чем. Даже Эрве Базен, начиная "Семейную жизнь", не мог не обозначить добрачного целомудрия своей (героя) жены, хотя и отнесся об этом по видимости легкомысленно. И, таким образом, его удивление по поводу того, что женитьбой заканчиваются романтические истории, выглядит недостаточно весомым**. А если герою по сюжету предстоит жениться на чей-то бывшей жене, то героине (как Лоре из "Женщины в белом"), перед тем, как она будет удостоена этой чести, придется пройти процедуру восстановления девственности***.
   Кстати, недавно свежим глазом переводчика я взглянул на "Анну Каренину" и по-новому понял, в чем секрет ее непопулярности: во враждебности женщинам главной идеи романа (вот, у Толстого не получилось сформулировать...) -- требовании индивидуальности (исключительности) в отношениях мужчины и женщины. Или -- то, что в жизни порядочно человека все самое главное бывает только один раз. (И даже ребенок у Карениной, тоже, получается, был только один. Хотя, конечно, детей может быть и много, но в одной семье; ну да дети -- сами по себе индивидуальности, этого не обманешь.)
   Могла ли женщинам понравиться мысль: "Муж либо единственный, либо никакого"? Вронский, захотевший быть вторым мужем, хорошо почувствовал это во время аннинского бунта-эмансипэ (часть 5, гл. 32-33) -- бунта, который Толстой с тем и придумал, чтобы потом наказать. Как говорится, "участь Анны была решена". А то, что воплощение и, так сказать, пропаганда этой мысли была ни к селу ни к городу (или коварно) поручена именно женщине, самой Анне,-- это женщины иначе как подлостью и
   ____________________
   *А соблазненных и покинутых надо как можно скорее и трагичнее устранять -- как Бесприданницу, как Лизу из "Бесов" (надо же было пожалеть Маврикия, а то что Гончаров со своим Медведем). Тут то же самое, как с героическим рогоносцем, спасающем на пожаре ребенка. Кстати, насчет трагического колорита, без шуток. Удивительно, как он (Достоевский) смог дать готический абрис деревянному русскому городу! (ну и русскому роману, конечно; не люблю договаривать, но надо -- не из неуважения к публике). Для этого, может, в самом деле надо писать из-за границы.
   **Он поступил так, как считал нужным начинать Толстой, но не так закончил.
   ***Она там вернулась в прежнюю обстановку, снова кокетливо отдалилась от героя, ну и, как положено, "записочки и тайные свидания у рояля".
  

Стр346

   называть не должны*. Да тут еще, в пику, образец в общем-то счастливо (пока) закончившейся борьбы Левина за единственность в своем браке (против пары Китти-Вронский и Васеньки: ну-ка, с кем были женщины, с Киттиным папой или с Киттиной мамой? Заговор старых пердунов, во главе с Толстым, против женских прав -- иначе не скажешь). И, в довершение всего, наглое утверждение "Нам можно, а вам нельзя"** в третьей линии Стива-Долли... И покушение на "девичью память" -- санкционирование "ревности к прошлому". Хуже этого разве что попытка Достоевского выбить из женских рук оружие -- ревность к настоящему ("Братья Карамазовы", часть 3, книга 8: "Могу заметить лишь то, что прошлое Грушеньки представлялось Мите уже окончательно прошедшим. Он... решил со всем пламенем своей страсти, что раз Грушенька выговорит ему, что его любит и идет за него, то тотчас же и начнется совсем новая Грушенька, а вместе с нею и совсем новый Дмитрий Федорович...: оба они друг другу простят и начнут свою жизнь уже совсем по-новому". Насмеявшись так над "очень простодушным" Митей (а люди с аналитическими способностями и склонностями -- или те, кого попросту можно назвать умными -- всегда и во всем (и во всех, включая жен) будут испытывать интерес к прошедшему, ибо где еще брать уже готовый (в кулинарном смысле***) материал для анализа?), Достоевский чуть дальше
   ____________________
   *Что значит семейный писатель! То ли дело, опять-таки, Гончаров с "Обрывом"! Или, опять-таки, Джеймс с "Дейзи Миллер" (и раз он попал на перо, то вот еще одна ни к чему не обязывающая цитата, из "Watch and ward": "Jealous as he was of admitting even to himself that she had ever lived till now.." -- о принятой на воспитание сироте, которая потом должна была стать невестой;-- "правильное отношение к женщине"). Вообще между писателями на поле свободы женщин происходит веселая спортивная драка, как у Шукшина: "холостежь против женатых". Есть тут, конечно, и натуральный оттенок заинтересованности в увеличении количества свободных и тем привлекательных в "художественном" отношении женщин (то же, что в чеховском "Мстителе"), но турнирный оттенок все-таки важнее. (По идее, среди писательниц такая драка должна быть еще круче -- но лень думать над примерами. Да я и не в материале. Пускай постарается любительница женских романов.)
   **"Равны, как только оба девственны".
   ***Хочу ответить одной читательнице. Прошлое это, конечно, прошлое, но это не значит, что его надо выбрасывать в мусорный ящик. Тут нет "строгой логики". Даже мусор, в конце концов лучше не выбрасывать, а перерабатывать. Выброшенное прошлое никуда не денется, надо прошлое перерабатывать в настоящее, только это дает власть над ним, потому что всякая власть -- в настоящем. Кроме того, не бросить и убежать, а именно

Стр347

   ________________________________________________________
   это, уничтожение прошлого, дает возможность не стареть психологически, не чувствовать себя старым и даже меньше выглядеть таковым. Только это, конечно, труднее, чем (знаковое) хранение где-нибудь в ящике (в том же, по сути, мусорном) любовных записок, сухих букетиков и проч.
   Прошлое в признании таковым не нуждается и воспоминаний не боится. А история потому и врет так много (и может быть, только потому), что в прошлом, то есть глядя отсюда, никакого хронологического порядка нет. Справедливости ради добавлю, что когда мы говорим о недостатке памяти у женщин (в чисто компьютерном смысле), то прежде всего это означает недостаток памяти. (Фет высмотрел у Шопенгауэра идею, что и сумасшествие это расстройство памяти. А мне кажется, надо еще указать на нетронутую ближе связь совести и забывчивости.) Ну и, надо честно предупредить (честность тут ничего не стоит, потому что все бывает как бывает и с тем бывает, с кем и бывает), что не только результат превращения прошлого (и будущего) в настоящее -- то есть цельность восприятия собственной жизни -- имеет негативные стороны, но и процесс; -- о чем же иначе писал Пушкин? Чем "травил свой ум" Вельчанинов и что "почти убивало его... временами" (и может быть, не совсем обоснованно) мыслью о своей бесплодности? Но все это, конечно, не затмевает и, может быть, никогда вполне не затмевает высшей радости, наслаждения, которые не захочешь растворять в спирту или окуривать никотином. (Это я все еще отвечаю читательнице.) Верно писал Толстой -- не о спаивании народа или запойном пьянстве, то отдельно -- а о повсеместности "культурного" потребления ("в нашей среде", если не ошибаюсь), о том, что это сбивает верхушки, цвет мысли. Это верно, хотя показывает, может быть, только то, что мысль -- редкоцветущее растение. Один математик сказал: "Да вы что! Я бутылку пива выпью -- два дня работать не могу." Это мне понравилось. А спросили его, конечно, под влиянием "романтического" образа продвинутого ученого, так популярного в кино. Вообще, там, где мозг очевидно для его обладателя используется как инструмент (даже бескорыстно; лучше сказать, музыкальный инструмент, а не слесарный; а у меня еще и метеорологический), редко встретишь небрежное отношение к нему. Выпивохи-математика или философа не существует из-за этого отношения к мозгам, а не только потому, что иначе ничего не вышло бы. Правда, тут надо сделать исключение для домашнего, а лучше народного философа: Григория Сковороду иначе, как с чаркой горилки и представить невозможно. Это образ, конечно. Теперь представьте с чаркой Канта.
   Кстати, возможно я несправедлив к "превратившейся в дертыш" философии (цитата из "Введения к Правилам Игры в бисер"), но меня удивляет такое же отсутствие женщин-философов, как и женщин-

Стр348

   продолжает: "Трудно представить себе, с чем может ужиться и примириться и что может простить настоящий ревнивец! Ревнивцы-то скорее всех и прощают, и это знают все женщины. Ревнивец чрезвычайно скоро
   ________________________________________________________
   математиков (даже в виде "докторов наук"). Есть ведь женщины-психологи (и психиатры, психоаналитики, психотерапевты -- еще кучка несуществующий профессий). Не смогли еще "ассимилировать"? (Надо же,-- дописываю позднее,-- не успел это написать, как сразу же (и как обычно бывает), типун мне на язык, полезли на меня женщины-философы из радио и телевизора; правда, пока что большей частью со "ста граммами для храбрости": философ-консультант или философ-дизайнер-эколог-психоэнерготерапевт-икакэтакитайскаяштуканазывается.)
   А насчет "культурного потребления" я думаю, что пить водку -- это занятие настолько дикое само по себе (вроде бокса), что пить ее "соблюдая меру" -- значит усугублять дикость тупостью. (Я не говорю о тех случаях, когда именно хочется выпить немного: хочется, не хочется -- это, конечно, все оправдывает.) Хотя нельзя не признать, что "окультуривание" пьянства и драки приносит-таки свои цивилизационные плоды... прежде всего для непьющего меньшинства. Какой %? Не знаю, не считал. Но знаю, что в молодости бывает и так и этак (всем ведь надо пройти период недоразвитости), зато уже после 30 начинается разделение: одни пьют намного меньше, другие пока по-прежнему. А к пятидесяти одни перестают пить совсем, другие начинают пить больше (я не про алкоголиков, конечно,-- там свое; кстати, говорят, что даже среди "алкоголиконикотинцев" есть несколько процентов, у которых не возникает физической зависимости, наркоманской. Но даже поэтов и композиторов, чтоб там ни говорили и о них тоже, и они о себе, есенины, тоже, я не представляю без довольно длительных светлых периодов). Моральная ценность порядочных людей в 50 довольно точно определяется количеством выпиваемого ими.
   А вот, кстати, вспомнил, в самом деле случайно, а не предварительно (такие совпадения, что приходится давать честное слово): 30-тилетний как раз Чехов писал в каком-то письме: "водка противеет с каждым днем". Но я в общем-то о собственном опыте. Меня один пятидесятилетний слесарь (раз уж мы о слесарях) спросил надысь, разливая по второму: "Скажи, Эдуард, почему к старости начинают больше пить". Будь я философ (раз уж мы о философах), я мог бы ответить то же (не подозревая, конечно, об этом), что Сорин, кажется, из "Чайки" на аналогичный вопрос: "Все-таки на жизнь похоже". Но я возразил, что не все начинают. Обидел человека. А может, и соврал. Может, все начинают -- кто может, хоть через силу (я буду стараться). Мне же еще нет 50-ти. И Чехову не было.
  

Стр349

   (разумеется, после страшной сцены вначале) может и способен простить, например, уже доказанную почти измену, уже виденные им самим объятия и поцелуи, если бы, например, он в то же время мог как-нибудь увериться, что это "в последний раз" и что соперник его с этого часа уже исчезнет, уедет на край земли, или что сам он увезет ее куда-нибудь в такое место, куда уж больше не придет этот страшный соперник". Разумеется, оттого, что Ф. М. лягнул ревнивца, этот ревнивец не превратится в "доверчивого Отелло", и стало быть, ни одна женщина ничего не потеряет, но... Трудно быть и джентльменом и писателем, как заметил Моэм.) А в "Анне" чего только не найдешь*. И "мило" -- это Чехов повторил то, что решали о Левине Китти с мамой. И разговор за варкой варенья, заставляющий не только вспомнить моэмовскую фразу о бесстыдстве женщин (я перевел ее мягче, а у него "They have no shame"**), но и (при входе Левина) подумать, что женщины, наверно, были бы удивлены, как редко мужчины ведут между собой разговор, который не мог бы быть продолжен в присутствии женщин. И мое "бесполезно" (приезд умирающего брата), и даже "сине-зеленые водоросли" (часть 6, глава 6). Только написано плохо, особенно там, где общая, неплотская мысль ("духовное прозрение" Левина -- совсем никуда)***.
   ____________________
   *И вообще, все эти мужские чувства очень стереотипны, явно выдавая инстинктивную подкладку, даже в выдающихся, то есть отдельных произведениях искусства.
   **Недостаток скромности у женщин воспринимается так болезненно (еще раз "Учитель словесности") только потому, что это недостаток индивидуальности в отношениях, то есть диссонирует с главной половой потребностью мужчины. Все кричит об этом.
   ***Вообще, с этой Китти Левин (со всей толстовской программой впереди, вплоть до станции Астапово) натащил на себя такую муку -- объяснять ей, почему он должен быть для нее один, так же, как и она для него. (Говорить о литературном персонаже, как о живом человеке -- какая приятная наивность, не правда ли?) И -- какой рай настал бы, если бы она это поняла. А она не понимает и не поймет, и не должна понимать, потому что у женщин этого нет для мужчин. ("Красивая и тупая, как голубка" -- Гюго написал где-то эти ужасные слова о своей молодой жене.) Она и добра, и хочет, чтобы он успокоился, не мучился, не ревновал,-- она ведь видит, что он мучится. Но что она может сказать, если для нее прошлое -- прошло, и она убеждена, что так должно быть. Он жаждет слов понимания, именно понимания, а не сочувствия, а она подает ему камень: "Да уж простили бы вы меня, Иван Петрович" (как у Куприна в "Ночлеге") -- своей невинностью доводя его до бешенства. Но не всегда она будет просить прощения да уговаривать; тоже потеряет терпение и начнет, пожалуй, покрикивать на его

Стр350

   Но! Никогда еще, несмотря на многовековые терпеливые старания, человечество не доходило до такой глупости, до такой "потери инстинкта", чтобы, как теперь (впрочем, по большому счету, это затянувшийся с начала 20-го века период), без всяких поддержек и подпорок (вокруг которых чувство к мужу могло бы "обвиваться"), наваливать на этот жалкий отросток женской индивидуализации половину брачной тяжести. Напротив, (как писал об этом Моэм), не сильно давя на индивидуализацию, а с ней и на любовь, выдают девушку за первую подходящую мужскую личность, которой она понравилась -- была бы только эта личность. Так и мужчины иногда начинают понимать с возрастом, что в любой женщине главное то, чтобы она была.Воспитание чувств, ничего больше.
   Мы говорили, что женская честь -- необходимое условие брака. Теперь добавим, что и достаточное. После этого можно говорить о недостатках и ненормальностях брака -- но брака. Добрачное целомудрие -- тот штифтик, к которому сходятся все нити. Сломался он -- и привет.
   ________________________________________________________
   блажь. А потом он начнет замечать, что для нее и в практических делах другие авторитетнее, чем он (и все потому, как ему кажется, что он хочет ее любви и не хочет надувать щеки). Потом несколько случаев вежливости, оказанной другим в ущерб вежливости к нему. Потом мысль (очень легко приходящая, когда нет "необходимого и достаточного условия брака" -- staple брака (зацепка и главная статья)): "Для чего тогда я ей нужен? Зачем я ей был нужен?" А если спросит и услышит про любовь, то подумает "Пропади ты с такой любовью". И наконец: "Почему именно она, в конце концов?" (самое смешное, что это действительно в конец концов) Вот так недостаток избранности, главного элемента любви, разъедает ее, как зубы кариес. (И причина всего этого -- то же "неправильное отношение к женщине", потому что и авторитет чужих и пренебрежение своими -- такое очень часто случается с детьми; и женщина это могла бы понять, во всяком случае, та мама, которая скрыпит зубами оттого, что "А учительница сказала..." (с ударением на слове "учительница"). И нигде, может быть, смысл брака не раскрывается трагичнее, как в иллюзии, в низкой (и приводящей к низостям) мысли о потерянной возможности выбора и другого ребенка тоже.) К 1899 году, когда Толстой хвалил "Душечку", нехватка кальция завела его довольно далеко -- он уже много лет ходил с гнилыми зубами всем напоказ, изо всех сил внушая себе всякие мистические вещи насчет неотвратимости и предопределенности своего брака. В это время для него важнее было, "чтобы она отдавала свое миросозерцание", то есть подчинить ее "миросозерцание". Мы же, когда сказали, что Душечка была безмозглой, но любила по-мужски, выразились может быть удачнее, чем казалось сначала: влюбившись в женщину, вовсе не обязательно перенимать ее мнения.

Стр351

   Конечно, и сожительство (равно как, впрочем, и приятельство) может быть довольно приятным состоянием, но для мужчин оно все-таки неестественное. Есть, полагаю, у некоторых мужчин особый (в отличие от всеобщей брачной потребности) семейный талант, который и отвечает за те считанные проценты удачных браков, или того, что со стороны*, то есть в оценке завистливого или (и) мечтательного мужского большинства может показаться удачным браком, а на деле, конечно, обыкновенное сожительство с минимальной половой составляющей -- нечто вроде дружеского секса. Прибавим к этим процентам тех, кто живет с женами по тупости, лиц, чаще всего на почве пьянства, психически деградировавших до такой степени, что индивидуальный интерес -- а лучше сказать заинтересованность -- в жене свернулся у них до обычного женского размера, и в семье заинтересованных разве что из побочных соображений (больше всего, втайне, из страха потерять совсем человеческий образ). Прибавим -- их, впрочем, совсем чуть-чуть -- и тех несчастных, у кого, наоборот, индивидуализация жены гиперболизирована до психической зависимости, неважно, проклинает или благословляет он такую страсть (то одно то другое, обыкновенно).
   При всем этом найдется никак не меньше 80% мужей, которые бы с удовольствием разженились -- не переженились, а разженились. И это вполне оптимистическая цифра, учитывая, что по крайней мере 50% так и делают. Для всех них правильнее будет сказать не "сожительство может быть приятным состоянием", а "можно сделать приятным состоянием". По крайней мере попытаться, если "болезнь не запущена". Как это сделать?-- может быть, аутогенной тренировкой, ежедневным повторением: "Она мне не жена... не жена..., это временно... не на всю жизнь..." и т.д., даже если она законнейшая и живете вы уже черт знает сколько**. Хороши ли прогнозы в последнем случая -- не знаю, но лучше бы, повторяю, не запускать болезнь с самого начала знакомства, то есть не дать психологии сожителя перерасти в психологию мужа, психологию "Игр Вакха и Киприды" в психологию "отцов-пустынников и непорочных жен***" (для Пушкина это тоже плохо кончилось). Боюсь, что это процесс не только подспудно-коварный и
   ____________________
   *Есть тут немного и взгляда на себя со стороны.
   **Сам по себе, без серьезной воспитательной работы с женой, этот рецепт вряд ли будет способствовать приятности семейной жизни, и годится разве на то, чтобы, когда придет время, огорчение не превратилось в трагедию, особенно для тех, кто вряд ли способен представить себе эту приятность иначе, как имитацию брака.
   ***То есть дев, кажется. Может создаться впечатление, что "отцы-пустынники" начинаются с возрастом, а не с продолжительностью сожительства, но здесь довольно трудно отличить и отсеять связь последнего с возрастом, с общим развитием и т.д.
  

Стр352

   автоматический, но и необратимый; если не для психики пострадавшего, то с одной и той же женщиной во всяком случае.
   Тут надо вернуться к самому корню проблемы, к назначению брачной составляющей полового инстинкта мужчины и к роли любви в нем. Цель -- длительное сожительство, с жертвованием всех личных интересов, а при благоприятный условиях -- учитывая интересы воспитания потомства -- предпочтительно пожизненное. (Хотя при неблагоприятный условиях оно и так, скорее всего окажется пожизненным. Природа, как можно видеть, не дает притупиться брачному инстинкту. Боюсь, как бы она по этому поводу, кроме обычной межполовой разницы в продолжительности жизни, не придумала специальную болячку (вроде гемофилии), сокращающую срок жизни мужичкам... Но нет -- это противоречило бы действующей в том же направлении культурной передаче и отодвинуло бы довольно четко определенный срок начала обратного движения, то есть возобновления развития мужского мозга. Это будет, как мы говорили, когда в значительном количестве появится дедушка, который помнит своего дедушку. То есть не когда я, а когда мой маленький сын станет дедушкой. Придется подождать.)
   Физиологическая функция похоти (которую только и признают обычно половым инстинктом), весь ее цикл, начиная от распознавания объекта, может быть завершен за несколько минут -- даже быстрее, чем требуется инстинкту питания. Но даже с едой, с формированием пищевых потребностей и вкусовых предпочтений все не так просто и не сводится к чавканию. Тем не менее, некий физиологический цикл размножения (для мужчин, конечно) завершен, вместе с потерей влечения и и без того не слишком сильного интереса к собственно объекту. Недавно в "Натуре" была статейка, объясняющая, почему "он сразу засыпает" и почему так и не удалось найти мужского ферромона: потому что такого просто нет и не может быть*. Это прекрасно. Это если не свобода, то твердое ее обещание. Свобода как осознанное отсутствие необходимости. То есть мужское влечение к женщине это вещь в себе и лично от женщины не зависит, тот же вывод, к которому мы пришли психологически. Надо сказать, приятно, когда такие вещи совпадают -- некоторым, видимо, настолько приятно, что им невозможно удержаться от "материальных доказательств того света", вроде "Большого взрыва" или "наука подтверждает" кошерную пищу.
   _____________________
   *Кроме довольно неприятных общих запахов, у каждой женщины есть свой, большей частью привнесенный (даже профессией) запах, который, помимо того, что он может быть приятным (духи вообще-то рассчитаны на это), как и все запахи, обладает огромной ассоциативной силой. А поскольку эти ассоциации связаны с женщиной, то в этом все-таки есть что-то ферромоническое. Хоть и не Венера, как грится...
  
  

Сто353

   Вообще же, очевидная репродуктивная физиология, такая грубая, простая и понятная вещь, как производительность в смысле детей отвечает за большее и играет намного большую и первоначальную роль в расхождении психологических и интеллектуальный способностей м и ж, чем всякие влияния гормонов-нейромедиаторов на кору головного мозга, о чем тоже недавно писали в "Американском сайентисте". Но с гормонами можно интересно побаловаться, а тут шиш.
   Половая же функция любви совсем иная и для мужчин по сравнению с женщинами она важнее едва ли не в той же пропорции, что полчаса и девять месяцев. Цикл любви не должен завершаться даже с потерей способности к размножению, придавая (и до потери) сожительству характерные брачные оттенки, кажущиеся мужчинам -- и должные казаться -- привлекательными и внелогично естественными, они же привлекательные и для женщин, но не сами по себе, а как доведенные до абсолюта гарантии безопасности, благополучия и прочих пассивных радостей, описанных Моэмом. Ну и дети, конечно. (Природа, действуя через инстинкты, никому не указывает своих целей; это универсальный закон, заставляющий существовать все существующее, поэтому и женщины включают детей в этот ряд вещей, не имеющих прямого отношения к браку.)
   Цикл этот (что неудивительно, поскольку речь идет о врожденном инстинкте) может начаться и раньше, чем цикл похоти (похотливый, похотский, плотский) -- как у бедного Товии ("нет, Товий торг ведет иной"), но в полную силу, как мы замечали, вступает уже после его инициации, что вполне соответствует главной его задаче (хотя нельзя назвать второстепенной столь же культурно-базисную охранительную функцию, исполняя которую "инстинкт пола запрещает нам оспаривать девственницу"). Во всяком случае, чувство это, от того, что можно назвать влюбленностью, проходит несколько длительных этапов и, в соответствии со своим главным целевым фактором, временем, укрепляется. Поэтому в наше время и "в условиях нашей жизни" всякий мужик, желая себе добра, должен не зевать, не расслабляться и не попадать во временную ловушку инстинкта, а всячески угнетать, постоянно сбивать брак на сожительство*.
   ____________________
   *Именно фактор времени вполне логически объясняет то, чего не могли понять Аня с Доллей: у мужчин совсем разное (не обязательно плохое в одном случае) отношение к женщине, которую он берет на время и к той, что бессрочно (не навсегда, а именно бессрочно). Последнее, к сожалению, не требует предварительных решений и условий (когда обнаруживаются и решения и условия, мужчина заслуженно бывает разочарован), а происходит просто по факту продолжающихся отношений, каковы бы они ни были

Стр354

  
  
   Так отчего мужички запутались? Ну, это как раз не странно. Скорее приходится удивляться тонкости настроек инстинкта, которые так долго позволяли регулировать "чрезвычайно утонченноые или усложненные" (Паркинсон) отношения между полами. Конечно, за всем этим стоял мощнейший инстинкт, для того, чтобы сломать который потребовалось "100000000 голов" и который невозможно было сломать (а мы говорили, что они как раз и были средством) без того, чтобы вместе с ним не нарушить (и это была цель) и естественный закон развития мыслящей материи -- часть всеобщего закона развития.
   Развитие это к концу 19-го века довело до такой утонченности и накопило столько разнообразных ответов без вопросов, что наконец и вопросы стали угрожать -- угрожать этой напрягшейся от тяжести нити, которая связывает две части полового инстинкта, точнее, мужского полового инстинкта: ибо, повторю, женский вопрос никогда не был вопросом женщин, это мужская проблема и мужская попытка повесить на женщину часть вышеупомянутой тяжести.
   Появился вопрос "почему муж хочет быть возле жены один". Розанов с насмешкой говорил, что муж не знает уже ответа на него, но не дал ответа и сам. А ведь не "почему", особенно философу, всегда и можно и должно ответить, какая бы мизерность под ним не лежала. Так почему? Потому что единственность, избирательность и индивидуализация -- это нормальный закон развития, главный закон развития, это "различение", которое Брюннер ставил в основу "процесса образования понятий". Причем развитие можно понимать и как усложнение и как упрощение (по-нашему увеличение или уменьшение числа действующий понятий), но без различения никуда. Важно только что мы различаем и когда и как это происходит, а этим занимается Игра.
   ________________________________________________________
   (решение расстаться -- это опять же что-то дополнительное); хотя речь идет не только о сожительстве, право считать женщину, с которой живешь, женой -- это естественное право (не требующее, как часто думают женщины, дополнительных подтверждений, "testimonials", если я не ошибся в выражении папы Доррита), и даже юридическое право, распространяющиеся на многие вещи, хотя во многих случаях (как и здесь) вводящее в заблуждение по принципу Silas Marner. В некотором роде, право без обеспечения, даже если говорить о придании супружеских прав длятельному сожительству. (Со своей стороны, в симметричных обстоятельствах, женщине "верховенства права" мало, ей нужна и "сила закона", и если мужчина почему-то забудет... но не будем продолжать.)
  
  

Стр355

   Обратная сторона закона -- деградация и разрушение, некоторые говорят -- такой же естественный закон. Возможно. Не бывает односторонних "если". Но для здоровья полезнее придерживаться первого закона, даже (а может быть и в особенности) в те времена, когда мейнстримом его не назовешь. К тому же, в такие времена это особенно весело: тут как бы два удовольствия сразу, и созидательное и разрушительное тоже.
   Кстати. Сейчас только, под конец, заметил (случайно и с некоторой завистью представив себе некоего "гордого, правильного и твердого" мужчины в известных обстоятельствах (то есть и презрительного)) -- заметил о своем сочинении такое, что многим -- и традиционно -- могло бы показаться странным, а для него так естественно, что странно, что заметил, что, вернее, посмотрел с этой точки зрения, а именно с моральной. Ничего, кажется, морального, ни одобрения, ни осуждения, ни даже фразеологии мне не понадобилось. А вышло-то все равно на то же. (И оказалось, кстати, что "научная" и "реалистическая", то есть свободная от морализаторства точка зрения, действительно, вопреки предрассудкам Шопенгауэра, не означает сведения человека на уровень насекомого.) Получается, по этому признаку я могу причислить себя к настоящим новым людям, которых, по мнению Раскольникова, "они (ненастоящие) в то же время весьма часто не замечают и даже презирают, как отсталых и унизительно думающих людей".
   Раньше связь между частями инстинкта поддерживалась знаком -- а между частями понятия мы до сих пор его используем, по упрощенной схеме (то есть упрощая понятие до бисера). Но развитие мозга или сознания (по общей, детализированной схеме) сделало очевидной недостаточность знака. Развитие идет от центра, включающего в себя знак (поэтому зависимость от знака -- точный признак неразвитости, не говоря уж о способности к развитию), а полюса -- точки соприкосновения, вернее, максимального приближения к центру. Произошло отделение, как плоть созревающего персика* отделяется от косточки. Знак отошел к своей области, женщина осталась при нем, придающим, напомним, свойство разумности даже неразумным понятиям (многие, наверно, согласятся, что это неплохая характеристика и самих женщин, Lord bless them). Класс мужчин с наиболее развитым сознанием почувствовал отчужденность от женского пола и,
  
  
  
   ____________________
   Накапливая массу, как сознание накапливает массу понятий "П" и "З", отрывая эти области от "Р". Можно подобрать аналогию и получше, с иллюстрацией возможности коллапса.
  

Стр356

   довольно неуютно, потерю уверенности в том, что знак дает знание*. Качественных же законов -- а знак, из Кондильяка, отличает одно количество от другого -- законов, в частности, связывающий половой инстинкт в целое и взаимозависимое, до открытия Правил Игры в бисер, принципиально ограничивающих область знака, никто, естественно, не знал**.
   ____________________
   *Вторичное в этой области; о вторичности понимания в науке давно стоит вопль; когда-нибудь как следует сообразят о вторичности понимания и в противоположно науке направленной философии.
   **Комментарии к книге Кондильяка автор дал в форме дополнения или обзорного очерка ко вступительной части, "Введению". Нам кажется полезным дать несколько небольших отрывков из него, относящихся к пониманию роли знака в Игре.
   "Как нетрудно догадаться, первоначально "Введение в Игру" должно было состоять только из одной части. Но спустя полгода после окончания работы над ним мне показалось полезным дополнить его. Именно через этот срок я вновь и более внимательно прочел некоторые части сочинения Этьенна Бонно де Кондильяка "Опыт о происхождении человеческих знаний" и пожалел, что так мало использовал его.
   Впрочем, в некотором отношении это было бы и неудобно. Приведу хотя бы два соображения. Мое "Введение", как и любое ему подобное, имело целью дать общую обрисовку предмета сочинения. Это потребовало выделения лишь нескольких линий из числа глав-ных, и, сверх того, уже отчасти вынужденной пунктирности этих линий, с приглашением читателя восстановить их непрерывность; Кондильяк же, как видно, стремился достичь полноты (в дальнейшем для сокращения объема текста имя Кондильяка будет обозначено буквой К.). Помимо стилистических затруднений, обширное цитирова-ние осложнилось бы и следующим обстоятельством: в той же степени, как различаются темы данных сочинений и способы мышления их авто-ров (порою кажется, что это одно и то же), -- в той же мере раз-личается и порядок изложения, принятый ими. Поэтому для мысли одного автора в сочинении другого просто не находится места. В цитате, которой хочется подкрепить свое настоящее рассуждение, обнаруживаются прямые связи как с тем, о чем уже говорил некото-рое время назад, так и с тем, о чем еще только намерен говорить. Разумеется, такое цитирование, с помощью двусторонних ссылок, способно не только запутать читателя, но и ввести во искушение самого автора. Расчленение же высказываний было бы не только бес-церемонным, но и означало бы потерю их ценности, наипаче для того сочинения, смыслом коего является единство, а темой -- всеобщая связь.
  

Стр357

   ________________________________________________________
   Полагаю, сказанного довольно, чтобы оценить преимущества такого дополнения, в котором, опираясь на поразительную иногда близость чьих-то сужений, можно подытожить свою работу, уяснить ее выводы и еще раз поверить их справедливость. Не сомневаюсь, что читатель в состоянии сделать это самостоятельно, однако отсыл-ка его к этому произведению К. была бы не вполне добросовестной: на русском языке "Опыт..." был впервые -- и, вероятно, единствен-ный раз -- опубликован в 1980 г. (год рождения его -- 1746) и, думаю, большую часть его 70-тысячного тиража постигла или еще постигнет та же участь, которая ожидала и мой экземпляр: отправиться в ма-кулатуру ни разу не раскрытым. (Поскольку далее для этого вряд ли найдется место, я позволю себе высказать удивление по поводу того, что именно первое произведение К. оставалось непереведенным, тогда как другие уже были известны русской публике. Я думаю, что у лю-бого философа самое главное бывает выражено именно в первом сочи-нении. Все остальное -- только разработка, детализация. Вероятно, талант мыслителя созревает позже, а мастерство изложения (в той степени, как оно требуется) раньше, чем у писателя художест-венной литературы, и, таким образом, пик умственной деятельности приходится на довольно узкий возрастной промежуток -- как раз на пору первого законченного сочинения (обычно, к счастью, и первой публикации). Если мое наблюдение верно, то оно неплохое жизненное подтверждение предложенной мною схемы понятийного мышления.)
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Должен признаться, я с некоторой нерешительностью приступаю ко 2-ой части. Попытки договаривания вообще редко удаются: "Фауст", "Мертвые души", "Исповедь" Руссо, "Деяния апостолов"... Но и подходя с самой скромной меркой к задаче предполагаемого дополнения, следует спросить, существует ли какая-нибудь польза (помимо названной служебной) в чтении одних философов другими? Сам К. отвечает утвердительно: "не бесполезно ли ... читать философов? Но кто смог бы льстить себя надеждой преуспеть больше, чем столько гениев, вызвавших восхищение своего века (то есть речь идет о чтении философов именно философами, -- Здесь и далее скобки мои), не изучив их хотя бы для того, чтобы извлечь пользу из познания их ошибок? Для всякого, кто сам хочет преуспеть в отыскании истины, важно узнать промахи тех, кто полагал, будто открыл путь к ней... Опыт философа, так же, как и опыт кормчего, состоит в знании подводных камней, на которые натолкнулись другие; а без этого зна-ния никакой компас не может указать ему дорогу. Раскрытия заблуж-дений философов недостаточно, если не проникнуть в их причины".
   Коротко говоря, К. советует читать философов, чтобы избегать их

Стр358

   ________________________________________________________
   ошибок. Но это трудно представить. Если речь идет о философах, которых мы в этом качестве ставим достаточно высоко, чтобы нахо-дить связь между их работой и своей, то либо мы их ошибки ("про-махи и подводные камни") разделяем и, следовательно, не избегаем, либо признаем их ошибками, но не раньше, чем уже избегнем. Это согласуется со сказанным о "непередаваемости мудрости", о том, что философии нельзя научить (кстати, в нашей схеме понятия по этому признаку выделяются весьма отчетливо), и о том, что вся фи-лософия -- не более того, что может сделать один человек. Конечно, я говорю именно о философии, этом чрезвычайно тонком налете само-стоятельного мышления на и без того нешироком слое философоведения. В "примерах", относящихся к последнему разряду, рассуждение о чьих-то ошибках -- совершенно необоснованная претензия из числа самых неприятных и опасных. В отличие от науки, любая философия, раз возникнув, и все они сразу находятся в обороте, и так будет, пока обращаются различные типы людей, о которых философия и рассказывает. Стало быть, в философии вообще нет ошибок, нет объективного критерия ошибочности и за него-то выдается отсут-ствие и неспособность субъективной оценки философии как таковой, для которой, в свою очередь требуется "объективность духа". (Здесь, как и в искусстве, мы наблюдаем взаимное отражение объек-тивного и субъективного). Получается, что только очень немногие имеют право говорить о чужих ошибках, соблазняя этим философоведение, которое, не создавая своего, вправе говорить только об ошибках одних философов по мнению других философов. Это столь же очевидно, как и то, что подобный порядок восторжествует еще очень нескоро, и не только в рассматриваемой сфере.
   Выходит, надежнее всего избегать ошибок по неведению о самой возможности их существования, а лучший способ о них не узнать -- это как раз не читать философов. Значит, чтение нужно для того только, чтобы, как я уже говорил, не забыть упо-мянуть о том-то и о том-то, о чем ты сам и не подумал бы разъяс-нять ввиду очевидности этого для тебя (да и просто затем, что всего не упомнишь). То есть чтение философов помогает переходить от общих решений к частным (а не наоборот, -- эту дорогу проходят только самостоятельно). Ну и, конечно, все это прибавляет убедительности, особенно если, как в данном случае, совпадению мыс-лей сопутствует случайность обстоятельств его нахождения.
   Почему я не сразу в должной мере оценил достоинства рассуж-дений К. и само направление их? Признаюсь, прочтя в начале "Опыта" фразу: "Идеи связываются со знаками и, как я докажу, только благодаря этому они связываются между собой", я не только решил, что с таким подходом у автора в достижении выбранной им цели ничего путного получиться не может (в результате так оно и вышло), но и слишком поспешно причислил

Стр359

   ________________________________________________________
   его к числу тех, чей спо-соб мышления не позволяет им остановить внимание на интересующем меня предмете (вроде того, как животные безразличны к изображению на фотографии или экране телевизора).
   Мне показалось, что причина (или следствие) этого -- завышен-ная оценка роли знака, которую я и усмотрел в приведенной фразе. Но здесь мы имеем дело скорее с завышенной оценкой реальности "идей", с перекосом в сторону объективности (то есть в сторону "метафизики первого рода", по выражению самого К.) и с нарушением столь дорогого для нас принципа центризма.
   Мы, когда говорим о "связи идей между собой", отдаем себе отчет, что эта связь -- уже прерогатива "Игры" и при этом условии данная К. оценка важности знака уже не кажется чрезмерной. Ведь "Игра ведется знаками, и только благодаря знакам идеи (по-нашему понятия) связываются между собой"... добавлю: в нашей Игре (как и в данном сочинении). Чтобы знать нечто о части, надо знать, чего мы не знаем о целом. Законы сознания только наполовину есть собственно законы, подлежащие открытию и изучению как объективные. Этим и занимается наша Игра, чей односторонний детерминизм и позво-лил мне в самых первых строках "Правил" говорить о ней, как о явлении.
   К. так и не смог, несмотря на некоторые свои заявления, пре-одолеть психологический барьер, перед которым остановился и ге-рой романа Гессе; не исключено, что именно это на подсознательном уровне помешало ему сделать последний, хотя непростой также ин-теллектуально, шаг к представлению о бисере. Кто знает, может быть Игра началась бы еще два с половиной века назад, если бы в тогдашнем человечестве идея устроить такую игру могла придать жизненность и потенциал развития ее правилам. И может быть, именно в ту эпоху -- ни до, ни после -- человечество было ближе и способнее всего к открытию этих правил.
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Впрочем, есть ли у нас основания соотносить с бисером то, что К. говорил об идеях? Где доказательства, что его "компас" указы-вал на "общий знаменатель"?
   Первоначально сочинение К. вышло с подзаголовком "Сочинение, в котором все, что касается рассудка, сводится к одному -- единствен-ному принципу", и с ним оно многократно переиздавалось еще при жизни автора. И лишь через 30 лет, готовя свое, вышедшее посмертно, полное собрание сочинений, К. снял подзаголовок, -- может быть, признал задачу невыполненной?

Несомненно, этот принцип и заключался в связи идей со знаками. Кроме приведенной цитаты, а также фразы: "Я, кажется мне, нашел решение всех этих проблем как в связи идей со знаками, так и в связи между идеями", Стр360

   ________________________________________________________
   существует и прямое указание: "Можно ясно видеть, как здравый смысл, ум, разум и их противоположности проис-ходят одинаково из одного и того же начала, коим является связь идей друг с другом, и что, выясняя, к чему эта связь восходит, можно видеть, что она порождена применением знаков. Таков принцип". В последней фразе после слов "применением знаков" сначало было: "и что, стало быть, развитие человеческого ума полностью зависит от того, с каким искусством мы пользуемся языком. Этот принцип прост и проливает яркий свет на данный вопрос: никто до меня, насколько мне известно, не знал этого", но вместе с подзаголовком К. снял и это совершенно логичное продолжение -- опять признание, что к этому принципу все не сводится?
   Но какой смелый, широкий был размах! "Нужно доискаться про-исхождения наших идей, выяснить, как они образуются, следовать за ними до границ, предначертанных им природой, установить этим пу-тем объем и пределы наших знаний и возродить весь человеческий рассудок". После чего и следует фраза: "Я, кажется мне, нашел..."
   Все эти фантастические, грандиозные надежды и амбиции К. по сути дела связывает с полным определением понятия "идея". Но стран-но: он сам как будто не видит этого. Казалось бы, первым делом следовало уяснить требования, удовлетворяя которым "идея" могла бы послужить во исполнение великого принципа, -- а заодно уж неплохо бы сделать то же самое и с другими его составляющими, "знаком" и "связью". Конечно, это придает всему заметный оттенок условности, столь ценимый в Игре, но которого и без того не избежать в некоторых человеческих занятиях -- само-собою, и в метафизике. А уж по отноше-нию к "идее", -- и это был бы единственный в книге и все решивший пример,-- идее, как подлежащему в формуле Принципа, следовало в первую очередь сделать то, что К. призывал сделать с другими по-нятиями: воссоздать их, отрешившись от всего, с чем привычна и ходячие представления связывают соответствующие слова.
   (сноска: "Мнение о том, что можно брать слова в общеупотребительном смысле, есть избитое и общепринятое мнение (то, что слова обычно употребляются в обычном смысле -- это понятно, но мнение такое, на мой взгляд, трудно назвать избитым). Действительно, сна-чала кажется, что для понимания друг друга нет другого средства, как говорить так же, как другие (как уже мы говорили, начинать следует с общепринятого). Тем не менее, я считаю, что нужно придерживать-ся иного образа действий... Мне казалось, что для того, чтобы сделать язык точным, его нужно преобразовать, не принимая во внима-ние обычное словоупотребление... Обычное употребление единообраз-но и постоянно для названий простых идей и для названий многих по-нятий, привычных для большинства людей; в этих случаях в них ни-чего не надо менять; но когда

Стр361

   ________________________________________________________
   речь идет о сложных идеях, в особен-ности относящихся к метафизике и этике, то нет ничего более про-извольного и часто даже зависящего от прихоти, чем нежелание ме-нять словоупотребление". Получается, К. не захотел помешать "произвольному и прихотливому" толкованию своей метафизики. Или, может быть, счел слишком "простыми и привычными" составляющие своего принципа; но стоило ли тогда писать целую книгу в объясне-ние его?
   Скажу более: если не сделать этого сразу после заявления принципа, то потом уже будет поздно, -- останется лишь уверять, что первичное может определяться через вторичное и т. п.
   Поставьте рядом с "идеей" любое слово с известным качеством, и это слово подомнет "идею". Все методические измышления здесь ничтожны. Сбывается эффект "сестры его дворецкого", то есть отве-чая на вопрос "какой он?", мы будем узнавать о дворецком, о сестре и т. д., но собственно о "нем" мы ничего не узнаем, да и задать вопрос "кто он?" будет все труднее и труднее. И если этот вопрос все таки будет задан, или будет дан ответ на него, то прозвучит он так же, а может быть и более неожиданно, как если бы не было дол-гих предварительных рассказов о дворецком и его сестре.
   Мне кажется, читая К., есть основания ожидать такого опреде-ления, которое, под видом вывода, поломало бы принятую систему вялых, разбросанных обоснований. И вот, ближе к середине книги такое определение появляется, -- но какое?
   "Синонимические слова "мысль", "действие души", "восприятие", "ощущение", "сознание", "идея", "понятие" столь широко употребля-ются в метафизике, что важно отметить различия между ними. Я назы-ваю мыслью все, что испытывает душа как в силу впечатлений, полу-чаемых извне, так и вследствие того, что она сама размышляет; действие души -- это мысль, поскольку ей свойственно производить некоторые изменения в душе и посредством этого просвещать и руко-водить ею; восприятие -- впечатление, рождающееся в нас при наличии предметов; ощущение -- это то же самое впечатление, поскольку оно приходит через органы чувств; сознание -- знание, получаемое о на-ших ощущениях, восприятиях и т. п.; идея -- знание, получаемое о них как об образах; понятие -- всякая идея, являющаяся нашим соб-ственным произведением; вот в каком значении я употребляю эти слова. Можно без разбора принимать одно за другое, поскольку тре-буется только основная идея (!), которую они обозначают. Простые идеи можно одинаково называть восприятиями или идеями; но не сле-дует называть их понятиями, та как они не произведения ума... Понятия можно в свою очередь рассматривать как образы; так что им можно дать название идей, но ни в коем случае не восприятий. Пришлось бы тогда считать, что они не наше произведение... Одним словом, так как мы осознаем впечатления, которые имеются в нашей

Стр362

   ________________________________________________________
   душе, только как нечто простое и неделимое, название "восприятие" должно быть дано простым идеям или по крайней мере идеям, которые мы рассматриваем как таковые сравнительно с более сложными поня-тиями".
   Здесь "идея" теряет сам статус "его" и нанимается в "дворец-кие" к "впечатлению", и даже не прямо, а по рекомендации "вос-приятия", и, таким образом, поступает в штат на равных правах с "мыслью", "понятием", "действием души" и, в сущности, любым сло-вом. Могут возразить, что это как раз согласуется с принципом, с той важностью, которая в нем придается знаку (в частности, слову), но дело в том, что эту важность, в отличие от нашей Игры, знак приобретает в результате отделения его от идеи.
   К фактической ошибке принципа К. добавляет еще странное убеж-дение, что в физике и в метафизике должен применяться один и тот же метод. Сейчас нам нет необходимости останавливаться на сущно-сти этого метода и на том представлении, которое было о нем у К. Вспомним только, что наука -- отражение объективного в субъектив-ном, а метафизика, -- так, как ее задачи формулировал сам К., -- отражение субъективного в объективном (почему, мимоходом говоря, мы и относим Игру к той же области сознания, что и искусство). Подобную попытку "обратиться к иным источникам" делал, если помни-те, Брунер.
   А тут еще сложности с необходимостью "провести других тем же путем, по которому прошел сам", для полноты и достоверности чего надо "забыть, что знаешь то, что знаешь"... (сноска: Так Л. Н. Толстой называл попытку поднять брунеровскую "завесу над допонятийной памятью".)
   Одним словом, чи-тателю, который заинтересуется этим произведением К., я посоветовал бы читать его с конца, как приличные люди читают газеты и журналы.
   В самом деле, откроем "Содержание" и станем читать названия глав снизу вверх. О чем начинает думать писатель, задавшись целью сообщить некую новую истину? -- правильно, "О порядке, которому нуж-но следовать в изложении истины" (последняя глава). Делиться ли с читателями этими своими размышлениями -- его, писателя, дело; мы с К. не считаем это лишним. Нужно указать читателю, куда и как ему двигаться, чтобы найти истину, -- глава 2-я от конца: "О порядке, которому нужно следовать в поисках истины". И так далее. "О способе определения идей или их названий" (вот тут бы и дать определение идеи), "О первой причине наших заблуждений и об источнике истины" (не странно ли начинать писать главу с таким названием за 20 стр. До конца книги?). Потом (т. е. по-нашему) следуют главы, в которых рассматриваются разные стороны "первой причины": "О словах", "О значении слов", "О письменности" и пр. После этого, подобно опытному лектору, следует дать отдохнуть вниманию слушате-лей, а заодно придать лекции больше блеска и привлекательности.

Стр363

   ________________________________________________________
   Оживление в зале вызывают главы: "О происхождении поэзии", "О происхождении басни, притчи и загадки", "О музыке", "Об успехах, кото-рых искусство жеста достигло у древних", "Сравнение певучей декла-мации с простой декламацией", "Об интонации в греческом и латинском языках и попутно о декламации древних" и проч. После отдыха насту-пает серьез. "Об абстракциях" говорится целых два раздела. Затем глава "О действии, при помощи которого мы устанавливаем знаки для наших идей" (кажется, немного не на месте; надо бы перенести в начало). Потом "О простых и сложных идеях", и далее 60 страниц всяких подробностей в главах "Утверждение. Отрицание. Суждение. Рассуж-дение. Понимание. Рассудок", "О размышлении", "О действиях раз-личения, абстрагирования, сравнения, сочетания и расчленения на-ших идей", "О разуме, об уме и различных видах разума и ума"...
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Итак, "идеи связываются со знаками, и только поэтому они свя-зываются между собой". Вопроса об определении "идеи" уже не возни-кает. Можно лишь сказать, что "идея" К. обладает важными задатками "психического атома" или "понятия" (в нашей терминологии), или "бисера" (в том случае, когда понятие становится предметом Игры; напомню, что предмет Игры -- "все", он же и понятие).
   Вопросам об определении "знака" мешает полный консенсус -- во всем, по крайней мере, что не касается "принципа", то есть умо-зрительных комбинаций.
   Стало быть, главные вопросы будут о "связи". А если учесть, что "связь порождена применением знаков", то уже и здесь можно уверенно сказать, что это сам знак сформулировал для себя принцип.
   К. выводит знак за рамки идеи и это с одной стороны облегча-ет психологически его агрессию против знака, но с другой стороны означает признание за ним равного статуса с идеей, что само по себе очень плохо согласуется с желанием доказать изначальную под-чиненность, вторичность знака. В самом деле, если вторичность не означает того, что одно является частью или частным случаем дру-гого, то что она означает? Тем же обусловлен и комический харак-тер, приданный "основному вопросу философии".
   Как только К. обособил знак, роль связующего идей была ему обеспечена -- ибо чем же еще ему было заняться? И все разговоры об условности, подчиненности, "придуманности" знака стали бездоказательными. Теперь уже знак придумывал идеи.
   Между тем, К. все время возвращается к этому очень важному для него пункту. Ведь если знак лишен произвольности, то с ним просто ничего не сделаешь, и указанный принцип, даже великолепный во всех отношениях,

Стр364

   ________________________________________________________
   окажется совершенно непригодным для "возрож-дения всего человеческого рассудка".
   Чтобы сама система подтверждала первичность идеи над знаком, нужно, чтобы в ней знак был частью идеи, и знак был частным слу-чаем идеи (т. е. был вторичным и количественно и качественно). Это сделано в Игре: знак -- часть понятия, и знак -- одно из понятий. Не "идеи связываются друг с другом через знак", а "знак связывает части идей", -- вот какого хода не выдумал К.; правда, для этого как минимум необходимо представление о такой двусоставности -- и обязательно предварительное. У нас знак не определяет связь, а определяется ею. Он лишен свободы "неразделимым сочетанием" каж-дого (!) понятия. Тогда же, когда во исполнение принципа "исклю-чительности и непосредственности", знак сам является понятием, которые как бисер могут быть частными и общими, тогда он лиша-ется возможности что-либо связывать, будучи помещен среди тех понятий, в отношении которых даже Игра отказывается положительно говорить о связи.
   Может показаться, впрочем, что говоря "знак связывает части понятий" мы поднимаем знак на такую же высоту, что и К. Но эта фраза -- только очень грубая модель. С тем же успехом мы можем сказать, что знак разделяет понятия. В роли знака не больше исклю-чительности, чем в роли любого из физических чувств, с помощью которых мы приобретаем понятия и, кстати, пользуемся знаком. Про-сто в некоторой части понятий знак -- это именно то, что заставляет предположить их двусоставность. К тому же, вряд ли во всех случа-ях следует стремиться к абсолютной точности выражений. Фраза: "введение состояло из одной части" -- логически абсурдна, -- ну и что? Речь всегда идет только о большей или меньшей неточности, поэтому дословный анализ нужно предполагать только изредка. Вот и теперь я прошу читателя быть особенно внимательным и пони-мать все как можно точнее.
   Когда я говорю о связи понятий и о том, что понятия могут быть частными и общими, то я ни в коем случае не имею в виду, что общие понятия включают в себя частные или что связь частных поня-тий создает общие (мы говорили: "связь частного с общим, но не частного в общем"). Это как раз и подвело К., который представлял себе, что арифметическое сложение и деление идей может придать этим идеям математическую точность. На самом деле этого можно было добиться, применив к математике принцип зеркальности. Мы уже говорили, что в Игре мы вводим качественное и только качественное различение понятий, и в этом смысле Игра -- это антиматематика или, если угодно, со-матиматика. Любые числа различаются только коли-чественно. У нас, напомню, качество и количество, как и в матема-тике, не переходят друг в друга, а соединяются только в предмете Игры (потому и связать знак можно было только здесь). Это -- всё, и это -- понятие (а также сознание и любое слово, "обессмысливания

Стр365

   ________________________________________________________
   которого мы не побоимся в качестве аналога слова "всё"). То и другое, как ноль и бесконечность, слито в недоступности для нас: "предмет Игры шире Игры", "всем не поиграешь"."Все" и "понятие" становятся пригодными для Игры тогда, когда мы объявляем, что "всё" -- результат последнего количественного соединения и качест-венного разделения, а "понятие" -- результат последнего коли-чественного разделения и качественного соединения (формула "нераз-делимого сочетания"). Вспомним: "Понятие состоит -- и этим словом начинается Игра -- ... "
   Теперь все это уже бисер -- "часть предмета Игры, выделяемая с помощью понятия в виде знака". Бисер -- это для Игры "всё". Если Игра на самом деле такова, как мы ее себе представляем, если она последняя, окончательная попытка достичь границы познания, если она "модель первая и последняя, модель настолько, насколько модель само сознание", то бисер -- единственное соединение качества и количества. В универсальности его -- универсальность системы.
   Для ясности приведу биологическую аналогию (и прошу учесть, что она пришла мне на мысль только сейчас: см. по этому поводу рассуждения о том, что "общий взгляд -- самый частный взгляд", а в виде ответвления обратите внимание, что и в этом действитель-но, внесловесно, частное не соединяется в общее).
   По современным представлениям, любые клетки организма (кроме половых), при всем их различии, имеют совершенно один и тот же генетический код, так что из ядра любой клетки может получиться полная генетическая копия всего организма... Нетрудно догадаться, к чему я клонирую: организм -- "все", клетка -- "понятие", количест-венное соотношение между ними так же непредставимо, как ноль или бесконечность, качественно же код организма и код клетки -- иден-тичны. Понятие -- самое мелкое количественно и самое крупное ка-чественно, "все" или сознание -- наоборот. Хромосомный набор опре-деляет жизнь организма, это -- детерминизм Игры. Но само возникновение этого набора (слияние половых клеток -- вот уж в самом деле неразделимое сочетание), создание бисера, создание Игры -- индетерминистично ("детерминизм Игры односторонне направлен", "в Игру можно было попасть только случайно").
   Это похоже на сотворение нового гомункула. Мы, только мы, вводя качественное различение, будем определять, из каких клеток, из каких органов с какими их функциями он будет состоять. Мы сде-лаем его таким, каким он нужен. Бог создавал мир, играя в бисер. Пройдет какое-то время, и определение Бога как Главного игрока в бисер станет таким же общепонятным и естественным, как образ Саваофа, сидящего на облачке.
   Это очередное "неожиданное подтверждение" дает, мне кажется, возможность судить, насколько Игра соответствует "всему", насколь-ко точна

Стр366

   ________________________________________________________
   модель, насколько жизнеспособен "гомункул", насколько законы создания игры -- законы создания вообще, а законы ее раз-вития -- законы развития вообще, и насколько, следовательно, уни-версальны ее правила.
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Ну ладно, о генетике К. имел право не знать. Но вот что каса-ется математики.
   Наша Игра признает только один критерий -- качественный. Если самое большое и самое малое количественно соединяются у нас в одном и том же качестве, то мы вполне можем сказать, что все опе-рации анализа-синтеза проводятся по правилам Игры внутри одного количества. Как его назвать поэтому -- все равно: ноль, бесконеч-ность, а может быть, единица. Совершенно то же самое, только наобо-рот, делает математика. Внутри какого же качества оперирует она? Несколько цитат из К. "Но как получается, что арифметики имеют столь точные идеи? Дело в том, что, зная, как эти идеи порождают-ся, они всегда в состоянии сочетать их или расчленять, чтобы срав-нить их сообразно всем существующим между ними отношениям. Лишь поразмыслив о происхождении чисел, нашли правила их сочетаний". -- Кажется, происхождение чисел само обязано "отношениям и сочета-ниям"? "Арифметика доказана во всех своих частях лишь потому, что мы имеем точную идею единицы и что благодаря умению, с кото-рым мы пользуемся знаками, мы определяем, сколько раз единица прибавлена к самой себе в самых сложных числах. В других науках хотят при помощи неопределенных и неясных выражений рассуждать о сложных идеях и раскрывать их связи". (В самом деле, почему так "хотят"?)
   Вот именно эта "точная идея единицы" или "знание, как эти идеи порождаются" -- то самое качество, внутри которого действует математика. Выбор названий для него, к сожалению, также широк; пусть это будет "материалистичность". Надеюсь, читатель простит меня, если я приведу фрагмент своих же старых записок.
   "Материалистичность -- всеобщий безусловный принцип восприятия и поведения живых существ, основанный на обособлении ими своего физического существования. Материализм (порядок понятий) -- отожде-ствление или объективация Я. Почему Я на первом месте? -- это точь-в-точь вопрос: "Что щелкануло, рука или макушка?" Но вот полушуточное соображение: даже сравнивая один предмет с другим и математически (!) утверждая, что один предмет длиннее другого в четыре раза, не получается ли так, что оба предмета мы вначале сравниваем с собой, а уж потом совершенно бессознательно, но вполне математически сокращаем свое Я в числителе и знаменателе этой дроби? Не интересует же нас длина самой линейки (разве с точки зрения удобства? Я-линейкой тоже не очень-то удоб-но мерить миллиарды лет или километров).
  

Стр367

   ________________________________________________________
   По-другому, материалистичность -- понятие о вещественности мира. Уточним: о разделенности мира на вещи. Если же мы утверждаем, что мир состоит из вещей, то это уже не о вещественности мира, а о всемирности, если угодно, вещи. И это уже идеалистическое пред-ставление, физический объективизм, порядок понятий второго вида. Так в пределе проявляются два начала сознания. Вещь -- понятие ра-зумное. Свойство вещественности присуще всем разумным понятиям. Для нас очевидно, что вещь может распадаться на части, быть частью другой вещи, что она может состоять из частей или что-то состав-лять. Но очевидно это опять-таки лишь потому, что разумное поня-тие -- равноправное сочетание двух начал. Став на эту точку, мы увидим, что никаких таких трансформаций на самом деле не бывает. Вещь может только существовать или не существовать. Вещи размножа-ются делением. Грубо: сломав карандаш пополам, мы получаем еще одну вещь. Сложив потом половинки, мы совершаем идеалистическую операцию, при которой одна вещь исчезнет..."
   Еще раз об идее единицы ("общего знаменателя"?) К. упоминает в тесной связи с избранным им (если так можно говорить) методом. "Мне кажется, что метод, который привел к одной истине, может при-вести и к другой и что самый лучший метод должен быть одинаковым для всех наук (найти бы еще что-нибудь безусловно одинаковое для всех наук, кроме названия "наука"). Значит, достаточно поразмыс-лить об открытиях, которые были сделаны, чтобы научиться делать новые открытия. Далее, беря "в качестве примера элементарные поня-тия математики", К. продолжает: "Несомненно, мы начали бы с того, что составили бы идею единицы, и, прибавляя ее много раз к самой себе, мы образовали бы из нее собрания, которые мы закрепили бы при помощи знаков". "Чтобы приобрести в других науках сложные по-нятия, у нас есть один только способ, как в математике, -- соедине-ние простых идей в различные собрания". "Итак, во всех на-уках, та же как и в арифметике, истина открывается только при помощи сочетаний и расчленений".
   Попутно замечу, что в другом своем сочинении, "Языке исчисле-ний", К. продолжает ту же линию, что говорит о ее устойчивости и неслучайности для него: "Слова для меня то же, что цифры или буквы для математика, который вычисляет", "рассуждения метафизика -- это механические операции, подобные вычислениям математика", "если операция является механической в одном случае, то почему она не будет механической в другом случае? И почему она не будет механи-ческой и тогда, когда решается какая-нибудь метафизическая проблема?"
   Ясно, что математика соблазнила философа как протест против власти слов и вызов ее креатуре. "Но если не хотят отказываться от надуманной

Стр368

   ________________________________________________________
   учености тех, кто связывает слова с неизвестными ему реальными вещами, то тщетно надеяться придать языку точность". "Светские люди, особенно не задумываясь над предметами наук, до-вольно охотно сознаются в незнании их и в небольшой точности слов, которыми пользуются. Философы, стыдящиеся того, что размышляли понапрасну, всегда бывают упорными защитниками мнимых плодов своих бессонных ночей". "Если наши страсти вызывают заблуждения, то это потому, что они злоупотребляют расплывчатостью принципа, метафоричностью выражения и двусмысленностью термина, чтобы использовать все это для выведения тех мнений, которые льстят нашим страстям".
   Тут страсти, тут "разум чувству служит". И конечно, все это связано с определением предмета исследований, с прекрасно выраженной К. необходимостью отказаться от многих претензий (совершенно, впрочем, бесплодных, если не считать удовлетворения тщеславия фило-софов).
   К. пишет: "Не надо создавать себе иллюзию, будто идеи чисел, отделенные от их знаков, представляют собой нечто ясное и определен-ное. Идеи чисел не могут содержать что-либо, что соединяло бы в уме множество единиц, кроме самого названия, с которым их связали". "Всякий знак, -- говорили мы, -- имеет только один смысл, общий для лю-бого знака", и не надо искать разных "идей чисел"; число -- это и есть знак, такой же, как и название. Если нужно представить идею числа "тысяча", -- говорит К., -- то в уме "окажутся три вещи: идея еди-ницы, идея действия, при помощи которой много раз прибавляли еди-ницу к ней самой (по-моему, эти две идеи плюс идея любых действий с единицей -- только одна идея), и, наконец, воспоминание о том, что знак "тысяча" он представил себе после знаков "девятьсот девя-носто девять", "девятьсот девяносто восемь" и т. д. Конечно, это число не было определено ни посредством идеи единицы, ни посредством идеи действия, которое ее умножило, ибо обе эти идеи содержатся одинаково во всех других числах. Поскольку же знак "тысяча" принад-лежит только этой сумме, лишь он один определяет и отличает ее". Что в чем "содержится" -- еще вопрос. Для метафизики, в отличие от (противоположно у нас по схеме направленной) науки, вовсе не свойственно представлять, что общее может содержаться в частном. Но самое интересное, что кроме этого несделанного шага, К. должен был бы сде-лать еще один к "понятию" (чуть было не написал "к бисеру", но ре-шил в этом случае соблюсти строгость терминологии), то есть шаг к тому, что вообще ничто ни в чем не содержится. (Только что я говорил, что в арифметике действия с количеством происходят "внутри" одного качества, точнее было бы "при фиксированном качестве").
   Жаль, очень жаль, что К. не сумел подняться выше "механичес-кой операции" перенесения методов математики на чуждые им объекты. Верное
  

Стр369

   ________________________________________________________
   стремление не осуществилось, верная цель осталась мечтой. "При рассмотрении всего, относительно чего у нас есть точные идеи, этих идей всегда достаточно для распознания истины; если, напро-тив, у нас таких точных идей нет, то, хотя бы мы и приняли все мыслимые меры предосторожности, мы всегда будем все путать.
   Одним словом, с идеями, которые хорошо определены, можно было бы уверен-но двигаться и в метафизике, а без этих идей можно сбиться с пути даже в арифметике". "Если обычно в других науках не рассужда-ют с той же точностью, как в арифметике, то это происходит потому, что еще не найдены верные правила, следуя которым можно всегда точно сочетать или расчленять идеи; а это объясняется тем, что в этих науках не удалось даже определить идеи", в детстве мы испол-нены предрассудков, которые задерживают развитие наших знаний и заставляют нас впадать в заблуждения. Человек, которого бог сотво-рил бы со сложившимися характером и органами, столь хорошо разви-тыми, что он с первых мгновений своего существования умел бы в со-вершенстве пользоваться своим разумом, не встретил бы в поисках истины тех помех, которые встречаются на нашем пути. Он изобретал бы знаки лишь по мере того, как испытывал бы новые ощущения и пре-давался бы новым размышлениям; он составлял бы свои первые идеи сообразно тем условиям, в которых он оказался бы; он закреплял бы каждое собрание идей при помощи отдельных названий, и, когда он хотел бы сравнить между собой два сложных понятия, он мог бы легко их анализировать, потому что совсем не встретил бы затруднений при сведении их к простым идеям, из которых он сам их составил. Таким образом, поскольку он придумывал бы слова лишь после того, как составил себе идеи, его понятия всегда были бы точно определе-ны и его язык не был бы подвержен неясности и двусмысленности наших языков".
   Конечно, это весьма упрощенный взгляд. Автор, исходя из по видимому материалистической посылки, в дальнейшем совершен-но отказывается предполагать, что недостатки языка могут быть орга-ническими. И кстати, читая последнее высказывание, вы не припом-нили нашей фразы о том, что для овладения правилами Игры нам придет-ся в чем-то вернуться к дословесному (допредрассудочному) детству? "Связывание идей со знаками -- это привычка, которую нельзя было бы приобрести сразу, особенно если при этом возникают весьма слож-ные понятия", -- говорит К.
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Обращение к роли знака в развитии индивидуального сознания заставляет вспомнить выражение Толстого: "До тех пор не заим-ствуй от других ответы на вопросы, пока вопросы не возникли в тебе самом". Мысль правильная, но как рекомендация никуда не го-дится, потому что постигается

Стр370

   ________________________________________________________
   всегда задним умом, чем, собственно, и подтверждается. Мы назвали это "забеганием вперед".
   Вообще, большинство ошибок возникает именно тогда, когда (по принципу К.) мы позволяем знаку играть роль связующего идей. Идея, обязанная своим возникновением "связующей потребности слова" почти всегда бывает ложной. (Исключения случайны. "Часто кажется, что мысль, великолепно сформулированная, уже своим выражением вы-тягивает следующую мысль. С этим надо быть очень осторожным...) В практическом применении такие идеи крайне опасны. Их инкубацию (так же, как до этого инфекцию -- "заимствование от других" обес-печивает распространенность заблуждения ("распространенность словесного мышления"). Но рано или поздно сама жизнь накажет за ошиб-ку, потому что (цитата из дневника Толстого): "Мысль только тогда движет жизнью, когда она добыта своим умом или хотя отвечает на вопрос, возникший в своей душе; мысль же чужая, воспринятая только умом и памятью (только благодаря знаку, -- сказали бы мы) не влияет на жизнь (на внутреннее развитие) и уживается с противными ей по-ступками". И здесь уже только от духовной силы личности, от ее самостоятельности зависит, станет ли ошибка уроком или обернется только наказанием. (Впрочем, для слабых личностей есть своя защита -- быть "сильной личностью").
   Применительно к нашей теме мы уже говорили, что "болезненное возвращение назад" зависит от доли словесного мышления в сознании индивида. И применимость, универсальность Игры заключается, в част-ности, в ее методе, "следуя которому (словами К.) мы будем иметь то преимущество, что познавая происхождение идей, мы никак не бу-дем утверждать, что не знаем, где находимся, как сюда попали и как могли бы возвратиться назад".
   Еще несколько высказываний К. "Мы достигаем разумного воз-раста лишь долгое время спустя после того, как мы усвоили пользо-вание речью". "Чтобы судить о том, что нам невозможно было в дет-ском возрасте сознательно пользоваться словами, нужно лишь обра-тить внимание на затруднительное положение, в котором мы часто еще теперь оказываемся, когда употребляем слова. Однако привычка связывать знаки с вещами стала для нас, когда мы еще не были в состоянии обдумать ее значение, столь естественной, что мы привыкли относить названия к самой реально-сти предметов и считали, что названия вполне объясняют сущность предметов". "Чтобы устранить все слабости нашего ума, нужно было бы наделить его новыми взглядами и, не задерживаясь на частных обстоятельствах его недугов, докопаться до самого их источника и покончить с ним. Мы найдем этот источник в нашей привычке рас-суждать о вещах, о которых мы совсем не имеем идей или имеем лишь идеи, которые плохо определены".
  

Стр371

   ________________________________________________________
   "Неясность и путаница при пользовании словами происходят от того, что мы чересчур расширяем или чересчур суживаем их смысл, или от того, что мы пользуемся словами, даже не связав их с идеями. Среди названий есть много таких, в которых мы улавливаем не все значение, мы извлекаем его часть за частью и что-то присово-купляем к нему или что-то отнимаем от него (тут особенно ясно видно, что дело не в языке, каким бы он ни был, а в том, что "ум настолько ограничен..." -- см. цитату выше). Отсюда получаются различные сочетания, выражаемые одним и тем же знаком ("слово уже обобщает", не так ли?), из-за чего случается, что одни и те же слова в одних и тех же устах имеют совершенно различные зна-чения".
   Что же предлагает К.? Об этом мы уже отчасти упоминали. "Чтобы приобрести в этих науках сложные понятия, у нас есть один только способ, как в математике, -- соединение простых идей в различные собрания.
   Значит, нужно следовать тому же порядку в развитии (!) идей и быть столь же осмотрительным в выборе знаков. Много предрассудков противостоит этому образу действий; но вот способ, который я придумал, чтобы уберечь себя от них..." Далее он советует забыть все, что мы знаем и обозначать все идеи от простых до сложных по мере их возникновения. Таким образом "мы создадим себе совершенно новый язык".
   "Я не считал, что следует что-нибудь менять в названиях простых идей, так как мне казалось, что их смысл достаточно определен обычным употреблением. Что касается сложных идей, то при их составлении точность так мало соблюдалась, что здесь не обойтись без того, чтобы взять заново материалы, из которых они строились, и составить из них новые сочетания, не обращая внимания на сочетания, созданные прежде". "... Чтобы иметь истинные знания в науках, нужно начинать все исследование сначала (замечено, что наука тем отличается от философии, что первая постоянно пересма-тривает свои основы, вторая -- никогда), не позволяя себе настраиваться в пользу распространенных мнений; мне кажется, что для того, чтобы сделать язык точным, его нужно преобразовать, не принимая во внимание обычное словоупотребление". Потому что: "В установлении смысла названий встречается столько препятствий и после стольких усилий там остается так много двусмысленного лишь потому, что берут слова такими, какими их находят в обычном словоупотреблении, с которым непременно хотят сообразо-вываться".
   "Я прибегаю к выражению "создавать слова" не потому, что я хотел бы, чтобы начинали с выставления терминов, а затем их определяли, как это обычно делается, а потому, что следовало бы, поставив себя в условия, в которых сам что-то ощущал или видел, дать тому, что ощущаешь и видишь, название, заимствованное из обычного словоупотребления".
  

Стр372

   ________________________________________________________
   Вот мы и подошли к способу, каким К. предполагает создать "новый язык". "Есть только один способ придать точность языку -- тот, применение которого в прошлом обеспечивал точность словоупотребления. Таким, образом, следовало бы сначала поставить себя в условия, при котором мы испытываем определенные ощущения (всякая мысль, говорили мы, в момент своего возникновения намного больше, чем впоследствии), чтобы создать знаки для выражения первоначальных идей, приобретаемых посредством ощущения и размышления; а когда в результате размышления об этих идеях приобретались бы новые идеи, тогда создава-лись бы новые названия, смысл которых определялся бы благодаря тому, что другие люди были поставлены в условия, в которых нахо-дились мы сами, так чтобы они размышляли о том же, о чем мы размышляли создавая эти названия. Тогда за словесными выражениями всегда стояли бы идеи; таким образом, выражения были бы ясными и точными, потому что передавали бы лишь то, что каждый сам ощупал и испытал. Действительно, человек, который начал бы с того, что создал себе язык для себя самого и вознамерился беседовать с другими, лишь связав смысл своих выражений с условиями, при которых он испытал соответствующие ощущения и в которые сумел поставить других, не совершил бы ни одной из столь обычных для нас ошибок".
   Спрашивается, кому он нужен, этот "новый язык", при такой-то телепатии, когда "мы сможем ставить других в те же условия, при которых сами испытывали соответствующие ощущения"? Ну а поскольку телепатии еще нет к нашим услугам, то остается только вспомнить нашу же фразу: "Горький парадокс заключается в том,... что че-ловек, завершивший систему во всей ее полноте, ничего не сможет о ней рассказать; "Игра как универсальный язык" окажется беспо-мощной и ненужной".
   Конечно, если Игра будет развиваться очень постепенно, и если ее конечной целью считать слияние всех индивидуальностей в единый планетарный разум (тут так и тянет на терминологию а-ля Артур Кларк), то... Но если мы говорим о языке, то надо помнить, что знак (даже денежный) имеет тем большую ценность, чем он более общий для всех. И в этом смысле язык, "придуманный для себя самого" для всех остальных окажется иностранным и бу-дет иметь такое же хождение, как денежная купюра, нарисованная по собственное вкусу.
   Неточность языка и "употребление слов вместо идей" -- это органический порок словесного мышления, "связывания идей посред-ством знаков", а следовательно, это органический порок системы, в которой такое связывание сделано главным принципом. Признаем мы этот порок таковым или нет, миримся с ним или нет, -- он нику-да не денется и проявится сразу же, как только мы захотим кому-нибудь что-нибудь сообщить.
  

Стр373

   ________________________________________________________
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   "Вот душа человека со своими ощущениями и действиями; как распоряжается она этими материалами? Жесты, звуки, цифры, буквы; при помощи этих орудий, столь чуждых вашим идеям , мы пуска-ем их в дело, чтобы достичь самых возвышенных знаний. Материалы одни и те же у всех людей, но разнообразным бывает искусство употребления знаков; и отсюда существующее между ними неравен-ство".
   Но если эти знаки так чужды нашим идеям, то не похоже ли это на попытку "говорить о том, что словами на выражается", и в связи с этим, не являются ли эти "самые возвышенные знания" второсорт-ными (мудрость-то непередаваема)? И так ли уж существенно разли-чие, основанное на обладании такими знаниями? Почему, исключив фразу "развитие человеческого ума полностью зависит от того, с каким искусством мы пользуемся знаком", К. не исключил и "разно-образным бывает искусство употребления знаков, и отсюда неравен-ство между людьми"? Ведь это одно и то же, не правда ли? (неужели цепляться за то, что в одном случае употреблено слово "полностью", а в другом нет слова "только"? -- разве это существенно при исповедании такого принципа?).
   Мне кажется, что отказ от категорических высказываний в по-добном духе воспринимался К. как отречение от всего, что вдохно-вило его на это сочинение (ибо что тогда осталось бы от "принци-па"), а может быть, и на занятия философией вообще. (Тут прямая связь с тем, что первое произведение философа почти всегда бывает самым значительным. Новых идей вообще немного, и редко достается больше одной даже на долю гения). В самом деле, озарение теоретика в любой области знаний -- это единый, общий принцип, который вдруг начинает связывать и по-новому объяснять дотоле чуждые друг другу явления. У человека и человечества нет другого способа развивать свои представления нигде и ни в чем, от теории всемирного тяготения Ньютона до сексуальной теории Фрейда, от религиозного подвижничества до правил дорожного движения (и, конечно, Правил Игры в бисер). Вспомним: "Вот почему, когда благодаря этой общей точке, мы замечаем в чем-то сходство, то испытываем чувство, только ради которого мы, собственно, и философствуем". (И пусть у искушенного читателя -- в том числе и моего -- часто возникает желание посмеяться над автором, который ко всему привязывается со своей идеей и носится с ней, а дурак с писаной торбой, -- такой смех, будучи искренним, никогда не имеет в себе ничего злокачественного.)
   Это -- вдохновение, похожее на то, с каким садовник смотрит на растущий стебелек диковинного цветка, ухаживает за ним, пишет сочи-нение, развивает "принцип". И вот -- очень часто -- вместо долгождан-ного цветка

Стр374

   ________________________________________________________
   вырастает другой, совсем обыкновенный, "теория как вся-кая другая". Сначала сомнения, потом уверенность разочарования. Хва-тит ли духу растоптать его, не видеть его таким, каким он должен был стать? (А ведь бывает, что и другим надежда передалась, была вну-шена). Тут не только "стыд за бесплодность своих бессонных ночей", как говорил К.; -- трудно сознавать, что жизнь потрачена на ошибку. (Чехов, "Черный монах": "Кстати же он вспомнил, как однажды он рвал на мелкие клочки свою диссертацию и все статьи, написанные за время болезни, и бросал в окно, и клочки, летая по ветру, цеплялись за деревья и цветы; в каждой строчке видел он странные, ни на чем не основанные претензии, легкомысленный задор, дерзость, манию величия, и это производило на него такое впечатление, как будто он читал описание своих пороков; но когда последняя тетрадка была разорвана и полетела в окно, ему почему-то вдруг стало горько и досадно...)
   Продолжим чтение К. с того места, где мы остановились. "Откажите превосходному уму в употреблении букв -- как много знаний станут ему недоступными, знаний, которых легко достигнет посредствен-ный ум. Отнимите у него еще употребление слов -- судьба немых покажет вам, в какие узкие границы вы его заключаете. Наконец, отберите у него употребление всех видов знаков так, чтобы он не смог вовремя сделать ни малейшего жеста для выражения самых обычных мыслей, -- и перед вами окажется слабоумный".
   Мне кажется, здесь К. сказал нечто совершенно для себя неожиданное. Точный смысл его слов тот, что превосходный ум может принадлежать слабоумному. А в действительности это означает, что из-за неупотребления (бедного употребления) знаков обладателя превосход-ного ума могут принять за слабоумного, а, следовательно, благодаря широкому употреблению знаков "посредственный" ум может сойти за "превосходный".
   Вот вам и "неравенство" от употребления знаков! Какое же это неравенство? -- напротив, равенство... только несправедливое. "Деньги, конечно, есть деспотическое могущество, но в то же время и высочай-шее равенство, и в этом их главная сила", -- так говорил о денежных знаках Подросток Достоевского.
   Это "равенство" -- очень характерный душок, появляющийся всякий раз, когда знак вылезает наверх: разве сам К. не начал с того, что "материалы (то есть "душа человека со своими ощущениями и действиями") одни и те же для всех людей"? Ой - ой! Подросток с помощью знаков хотел сравняться с Талейраном и Пироном, но ведь не в смысле же ума, а в общественном признании, в возможности порисоваться, теша свое самолюбие. Вот тут знак незаменим (вспомните еще про наградные знаки).
   Учитывая, что "мудрость непередаваема", роль знака в отношении умственных способностей заключается в маскировке их величины, как

Стр375

   ________________________________________________________
   употреблением так и неупотреблением. (Когда я говорил, что ко всем способностям человека придается и своя для них мерка, я не имел в виду, что мы никак не можем оценить их действительный относительный размер. Мы готовы простить другому частное умственное превосходство -- превосходство в знаниях, то есть пока сохраняется возможность считать, что в чем-то он глупее нас. Но если уж признается, что он вообще умнее -- то считаем этот ум лишним, вы-ходящим из мерки, и усиленно ищем причин, по которая этот "лишний ум" можно считать глупостью).
   "Несправедливое равенство" или общественная тирания против "лишнего ума" лучше всяких доказательств объяснит природу, роль и возможности знака. Здесь любой Кондильяк спасует перед любым дураком и будет им опровергнут совершенно блистательно:
   -- Дурак -- это тот, кто не умеет выразить свои мысли так, чтобы его понял другой (принцип!). Вы меня понимаете?
   -- Нет.
   Никто не отнимает у нас ни букв, ни цифр, ни слов. Так почему же (словами Раскольникова) "людей с новою мыслию, даже чуть-чуть только способных сказать хоть что-нибудь новое, необыкновенно мало рождается, даже до странности мало"?
   Если под умом понимать врожденную способность к самостоятельному мышлению (а именно так его понимал и К., говоря о "превосходном уме", которого лишили пользования знаками), то почему доля людей, облада-ющих этой способностью в той или иной определенной мере, представля-ется удивительно постоянной во все времена и для всех социальных слоев, независимо от общественной и политической обстановки, степени разви-тия письменности, образования, информатизации, средств коммуникации и пр.? Можно ли сказать, что человечество поглупело или поумнело, (даже учитывая, что "чтобы умно поступать, одного ума мало)?
   Причина такой стабильности в том, что знак в самом деле "чужд нашим идеям", точнее, чужд их возникновению и потому никак не может связывать их. Знак не производит идей, но и не вытесняет их. Он запол-няет пустое место.
   Когда "врожденная способность" действительно имеется в наличии и требует реализации в какой бы то ни было области, тогда человек, имея даже доставленные знаком материалы, ищет уединения и там, в изоляции от знаков, на языке "для одного себя" начинает разговор с собой... и о себе. Если человеку есть с чем уединиться -- он уединит-ся, причем любой ценой; если нет -- свято место пусто не бывает. Обо всем этом хорошо, хотя и желчно писал Шопенгауэр.
   Почему так упорно (и, может быть, только мне) кажется, что для рождения новой мысли в знаковой среде требуются такие же, а точнее

Стр376

   ________________________________________________________
   говоря, те же усилия, что и для внесловесного, понятийного мышления? Неужели я ошибаюсь, и все можно подвести под "искусство употребления знаков"?
   Нет, дело в самом знаке. Проблема К. в том, что функцию связи идей ему приходится поручить тому же самому знаку, который уже занят передачей идей (там, где это возможно, и там, где только хочется). Ведь другого знака нет, как нет и знака вне языка. Своим возникнове-нием и развитием (а иногда деградацией) знак обязан только потребно-сти общения (и связан с уровнем этой потребности). И, повторяю, только так рассматривая знак, можно говорить о его вторичности.
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Если ум -- способность мыслить, а мышление -- связывание идей (с чем трудно не согласиться), то добавив к этому тезис К. о том, что идеи связываются благодаря знаку, мы вместе с К. должны логически вывести, что ум -- искусство пользоваться знаками (если последнее сомнительно, значит сомнителен принцип К.). Но в какую щель при этом проваливается "идея"? Где она?
   Тут мы опять упираемся в отсутствие определения "идеи". В одном из примечаний, сделанных к сочинению К. комментатор также замечает, что "К. применяет термин "идея" обычно ко всем без исключения явле-ниям сознания". Тут уж ничего не поделаешь, только руками развести: как не понять, что идея может быть всем, но не чем угодно.
   К. поминутно жалуется, что мы употребляем знаки, не связывая их с идеями. "Сколько же раз даже самые привычные восприятия не вспоми-наются, особенно в разговоре, в котором нередко довольствуются тем, что говорят о вещах, не представляя их себе?!" Выходит, знаки могут связываться не только с идеями, но и сами по себе, причем связываться осмысленно, иначе "разговора" не получалось бы (словесное мышление как-никак). Идеи же, по принципу, связываются между собой только бла-годаря знаку и, таким образом, оказываются оттертыми в сторону за ненадобностью. И так оно в самом деле бывает, но ведь все-таки не во всех случаях, а только в большинстве. Так почему бы в противоположность "хаосу", созданному ассоциированием знаков без участия идей (обрывистому "словесному мышлению") не предположить существования связи идей без участия знаков -- "понятийного мышления" отличающе-гося строгой последовательностью? Так просто!
   Без представления о таком мышлении не может возникнуть и пред-ставления о каких-либо правилах, подобных правилам Игры, пусть даже мы оговариваем, что проследить эту связь мы можем только благодаря знакам, которыми поэтому и ведется Игра, которая поэтому и являет-ся всего лишь игрой. Наверное, возможность проследить связь идей только по знакам и

Стр377

   ________________________________________________________
   сбила К.
   "Итак, я повторяю: все те, кто заглянет в самого себя, найдут там огромное количество знаков, с которыми они связали лишь весьма несовершенные идеи, и даже много знаков, с которыми он вовсе ничего не связывают. Отсюда хаос, в котором оказываются абстрактные науки, хаос, из которого философы никогда не могли выпутать-ся, потому что ни один из них не знал его первопричины. Локк -- един-ственный, для которого здесь можно сделать некоторое исключение".
   Локк упомянут недаром. К. считает его своим ближайшим предшест-венником. Тем больше, казалось бы, оснований для К. прислушаться к его мнению в вопросе о функции знака (впрочем, тогда опять же пришлось бы отказаться от "принципа"). "Он, - говорит К., и я вынужден ему верить, - полагает, что ум строит мысленные предложения, в которых он соединяет или разделяет идеи без вмешательства слов. Он даже утверждает, что лучший путь для достижения званий -- рассмат-ривать идеи сами по себе; но он отмечает, что делается это очень редко, поскольку, говорит он, мы имеем обыкновение пользоваться звуками вместо идей". И К. добавляет, что все это очень неточно. А к процитированному месту о "превосходных умах и слабоумных" имеется в данном издании следующее примечание:
   "Об отношении Локка к ... вопросу о значении языка для размышления можно судить по его заявлению, что он "не считал необходимым какое бы то ни было исследование о словах. (сноска: Тут я могу отметить сходство с собственным признанием: "Первоначально, не имея цели объяснить правила Игры, я и представить не мог, что "слову" придется уделить столько внимания".) Занявшись этой проблемой сравнительно поздно, Локк усмотрел лишь связь возникновения речи с необходимостью общения: "Так как удобства и выгоды общественной жизни не могут существовать без сообщения мыслей, то необходимо было, чтобы человек придумал некоторые внешние чувственные знаки, при посредстве которых можно было бы делать известными другим неви-димые идеи, из которых состоят мысли... Так мы можем понять, каким образом слова.... стали употребляться людьми в качестве знаков их идей". А "от постоянного употребления между определенными звуками и идеями, которые ими обозначаются, образуется столь тесная связь, что названия, когда их слышат, почти так же легко вызывают опреде-ленные идеи, как если бы сами предметы способные вызвать эти идеи, на самом деле воздействовали на чувства". Взгляд К., дока-зывающего, что никакое мышление без языка невозможно, существенно отличается от воззрения Локка". (Стало быть, и мы не ошиблись, оце-нив высказывания К. как достаточно однозначные).
   Тут есть еще одна странность. Почему в своей метафизической картине К. считал главной частью, и зачем так настаивал, что "никакое

Стр378

   ________________________________________________________
   мышление без языка невозможно", если для нужд метафизики он считал совершенными те обозначения, которые 100%-но соответству-ют задачам общения, передачи "идей", независимо ни от чего другого?
   "Значение названий простых идей, которые приходят к нам непосредственно от органов чувств, известно сразу: оно не может иметь своим предметом воображаемые реальности, потому что непосредственно относятся к простым восприятиям, которые на самом деле в уме таковы, каковы они в нем кажутся. Следовательно, этого рода термины не могут быть неясными. Их смысл настолько хорошо связан со всеми об-стоятельствами, при которых мы естественно оказываемся, что даже дети не могут в нем ошибаться". "Быть может, мне возразят: доказано, что одни и те же предметы вызывают у разных лиц различные ощущения; при виде одного и того же предмета у нас возникают различные идеи величины, цвета и т. д. Я утверждаю, что, несмотря на это, мы все-гда достаточно понимаем друг друга относительно цели, которую ста-вят в метафизике и этике... (об этике пропустим)... Для метафизики достаточно, чтобы ощущения показывали протяженность, фигуры и цвета. Различие, имеющееся между ощущениями двух людей, не мо-жет породить никакой путаницы. Например, пусть тем, что я называю "голубым" мне постоянно (!) кажется то, что другие называют "зеленым", и пусть тем, что я называю "зеленым", мне постоянно кажется то, что другие называют "голубым"; мы поймем друг друга так же хорошо, как и в том случае, когда говоря: "луга зеленые, небо голубое", мы испытывали бы от этих предметов одни и те же ощущения. Это происходит потому, что в таких случаях мы не хотим сказать ничего другого, кроме того, что небо и луга становятся нам известны теми своими признаками, которые входят в нашу душу благодаря зрению и которые мы называем "голубые, зеленые". Если бы мы захотели вложить в эти слова тот смысл, что мы имеем в точности одни и те же ощущения, то в этих предложениях не было бы ничего неясного, но рассматривать их как несомненные было бы ошибочно или по крайней мере недоста-точно обоснованно".
   Кроме того что мысль, высказанная здесь, совершенно правильна, я должен сказать, что именно она окончательно склонила меня к письменному рассмотрению "Опыта о происхождении чел. знаний". В самом деле, трудно пройти мимо такого совпадения: то, что К. го-ворил о голубом небе, я говорил о синем. Давайте вспомним: "Я гово-рю: "небо синее". Некто также говорит "небо синее". Где доказательства, что мы имеем в виду одно и то же? Такой вопрос, конечно, из области понятий "3". Но в ответе на него мы не испытываем потребно-сти, так как убежденность в том, что небо синее одинаково для всех -- лежит в другой области, "П". Ну а само синее небо -- это разум-ное понятие, "Р."".
   Как видите, та же самая мысль; можно сравнить стиль изложения.

Стр379

   ________________________________________________________
   Ясно, что с философской точки зрения (то есть "3") "рассматривать их как несомненные было бы ошибочно или по крайней мере недостаточно обоснованно"; вопрос поставлен и остается вопросом. Вещественные понятия -- частный случай "Р"-понятий, а небо и луга -- частный случай вещественных понятий, которые "становятся нам известными теми своими признаками, которые входят в нашу душу благодаря зрению (и не только ему)". Что же касается "П", то размазать пример К. в этом направлении поможет примечание, сделанное к нему (напомню, что книга издана в 1980 г): "Таким образом, по убеждению К., тот факт, что определен-ные предметы внешнего мира дают нам знать о своем существовании и о своих свойствах (признаках) посредством ощущений, какие они у нас вызывают, ничем не может быть поколеблен, даже различием ощущений, вызываемых одним и тем же объектом у разных людей. ("Одним и тем же"! -- как это мило со стороны комментатора). Это различие, по мнению философа, вовсе не служит свидетельством того, будто нам недоступно достоверное знание".
   Вот и из К. сделали материалиста. Если бы он разъяснил и зая-вил примерно то же, что мы, то есть что "убежденность в том, что небо синее одинаково для всех (объективно) -- лежит в области "П", то это, вероятно, затруднило бы сделать из факта представления просто факт.
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Когда К. называет идеи простыми или сложными, это не просто эпитеты, это -- категории. Качественное дифференцирование идей К. проводит по степени необходимости для них знака, - может ли быть более яркое подтверждение действительной роли знака в системе К.? Это еще один хороший пример обманчивости мнения, что слова имеют смысл того, что они обозначают, и, кроме того, свойства слова обобщать: " -- Идеям знаки бывают нужны, а бывают и не нужны".
   Довольно парадоксальное сочетание, с одной стороны, представления о необязательности этих связей (тут даже нет нужды говорить, что в математике не бывает "много" или "мало") и, с другой, представления о неограниченной применимости над идеями математических операций, приводит к следующему определению: "Я называю сложной идеей соединение, или собрание, многих восприятий, а простой идеей -- одно-единственное восприятие, рассматриваемое совершенно отдельно".
   Вдумайтесь в это определение, и вы увидите, что оно даже в "математическом" смысле не вяжется с находящимся на следующей странице призывом "познавать сложные идеи, анализируя их, т. е. сводить их к простым идеям, из которых они составлены". Впрочем, точность термина -- это он сам. Надо помнить это, иначе толку не будет.
   Градация сложности идей такова: ощущения, субстанции, абстрак-ции, архетипы. Кроме того, сложность (или простота) идей может быть

Стр380

   ________________________________________________________
   относительной: "Помимо идей действительно простых часто счи-тают таковыми собрание многих восприятий, когда оно входит в большое собрание, часть которого оно составляет. Нет даже ни одного понятия, каким бы оно ни было сложным, которое нельзя было бы рассматривать как простое, если к нему применима идея единства."
   Последним предложением К. допускает (для нас) возможность Игры, не так ли? Более того: "Все действия души, если рассмотреть их происхождение, одинаково просты, потому что каждое оказывается в таком случае лишь одним восприятием. Но затем они сочетаются, чтобы совершаться совместно, и образуют сложные действия". "Слож-ные действия" -- это Игра.
   "Все действия души, если рассмотреть их происхождение, оказываются одинаково простыми". Я недоумеваю, почему К. не сделал именно это своим принципом, базовым выводом, если он сам несколь-ко раз говорил, что занимается как раз "рассмотрением происхождения действий души", и только этим? Рядом он пишет: "Но анализ страстей подобает скорее сочинению, в котором шла бы речь о развитии наших знаний, чем сочинению, трактующему лишь об их происхождении". А мы -- помните? -- пообещали вообще не употреблять слова "происхождение", зато широко пользуемся "развитием". Почему? Потому что все усилия понятийного, не поддающегося знаковому контролю мышления пошли у нас на то самое "исследования происхождения", результатом которого, так же, как у К. (и, я уверен, тем же путем) стал вывод об "одинаковой простоте действий души, т. е. об "общем знаменателе", о бисере.
   Но чтобы остановиться на этой точке, требуется гораздо большие, чем выказал К., почти трансцендентальные усилия. Это и есть в чистом виде идея центризма: "подброшенный камень повисает в воздухе", "полураспад-полусоединение", "полуанализ-полусинтез" и т. д. и пр., воплощением чего служит бисер, придающий требуемые качества всей системе, состоящей из бисера "исключительно и непосредственно".
   К. проскочил мимо исходной точки, как маятник проскакивает положение покоя. После этого всякий анализ, столь им пропагандируемый, сводится к анализу слов. В самом деле, исследование происхождения слов (которое в "Опыте..." достаточно обособлено) он выполнил прекрасно, и, конечно сооблазнившись этим, он нагрузил слова сопротивляющимися этому идеями, да еще удивлялся Локку, который этого не сделал. (Кстати сказать, слово тоже сопро-тивляется: легкость и резвость словесного мышления -- это легкость слова, разорвавшего связь с идеей). Вот одна из психологических, подспудных причин "принципа".
   Где был бы этот принцип, если бы К. вспомнил, что простые идеи, к которым приводит его же анализ, это идеи, вовсе не связан-ные друг с другом.

Стр381

   ________________________________________________________
   Если же "принцип" -- не более, чем констатация дефектности человеческого ума, то все идеи и предложения, содержа-щиеся в основанной на таком принципе системе, также не могут не быть дефектными. (Неясно также, откуда взялось представление об этой дефектности, если "принцип" в самом деле всеобщий? Тут опять вспоминается вопрос: можно ли чему-то научиться на ошибках других философов). . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   В общем, К. все перепутал. Занимаясь анализом слов, он своими оппонентами считает тех, кто синтезирует понятия. Любопытный при-мер упорствования в этой ошибке К. дал в другом трактате, где, объ-ясняя принцу Пармскому (своему ученику) движение Земли в мировом пространстве, он, вместо того, чтобы нарисовать на бумаге простую и ясную модель (знак понятий, синтезируемых наукой), рассказывал о том, как первобытные люди наблюдали заход и восход солнца, смену времен года, движение планет, и что они при этом думали. Таким обра-зом, он постарался не заметить прямую дорогу, которую данная истина открывала к себе для всех желающих (тут "небо синее"), но совершенно натурально не заметил, что всеми этими объяснениями он подводил ученика к пониманию терминов "эклиптика", "тропик", "экватор" и пр. (ибо не мог же он оставить принца в неведении от-носительно них), т. е. тех самых терминов, которые сами созданы для объяснения.
   "Сделаем же вывод, что если анализ является методом, которому должно следовать в отыскании истины, то он также и метод, которым нужно пользоваться для изложения сделанных открытий; я старался сообразоваться с этим".
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Есть в сочинении К. один раздел -- "Об абстракциях", - который я с удовольствием привел бы целиком. Начинается он так: "Мы видим, что абстрактные понятия образуются, когда мы перестаем думать о свойствах, которыми вещи различаются, а думаем только о качествах, в которых они сходны".
   Вероятно, различие не хуже сходства могло бы послужить обра-зованию абстрактных понятий. Абстрагирование вообще не следствие, а предварительное условие всякого сравнения, хотя бы по той при-чине, что невозможно смотреть на два предмета сразу. Конечно, при-веденная фраза довольно жестко определена представлениям К. об избранном им методе -- анализе. Но есть еще одно обстоятельство.
   Говоря о "сходстве и различии", мы остаемся на том же уровне словесной замкнутости, которую образно можно сравнить с поверх-ностной пленкой воды на озере -- она обладает той же притягательной устойчивостью для всего падающего и всплывающего. Критика здесь похожа

Стр382

   ________________________________________________________
   на мельтешение водомерок, для которых, впрочем, всегда до-статочно пищи, ибо надолго ли удается нырнуть или приподняться над водой? Не будем поэтому касаться "различия", но заметим, что употребленное К. слово "сходство" в любом языке имеет соединяющий смысл (и это указывает на некую доминанту мышления -- вспомним "объединяющую роль общего знаменателя"), поэтому роль "образователя абстрактных понятий кроме как "уже обобщающему" слову отдать вроде бы и нечему. И точно, на соседней странице читаем: "Если только мы как можно точнее определим наши простые идеи, связанные с каждым знаком..." Тут уж, кажется, ясно, от чего к чему идет К. и что он анализирует.
   К. изо всех сил удерживает абстрактное в рамках обычного, еще имеющего смысл понимания: "Если мы перестанем принимать в сообра-жение то, в силу чего данное пространство именно таково, данное целое именно таково, то мы получим абстрактные идеи пространства и целого", потом добавляет к ним "субстанцию, тело, душу, животное", а потом оказывается, что неабстрактных понятий не существует. Напротив, реальность-то и есть что-то самое абстрактное, предположительное... Но обратимся лучше к самому К.
   "Так как наш ум слишком ограничен, чтобы в одно и то же вре-мя размышлять о всех видоизменениях, которые он может претерпевать, ему приходится различать их, чтобы рассматривать их одно за дру-гим. (Здесь можно увидеть один из редчайших у К. намеков на какую-то роль времени как формы познания. Вообще же К. ее совершенно проигнорировал; само по себе это вызывает удивление, но для концепции К. вполне логично.) Основанием для различения этих видоизменений служит то, что они происходят непрерывно и следуют друг за другом в нашем существе, которое кажется нам некой основой, всегда оста-ющейся одной и той же. Несомненно, эти видоизменения, так отлича-емые от существа, являющегося их носителем, больше никакой реаль-ностью не обладают (не правда ли, материалистический подход?). Однако ум не может размышлять о том, что есть ничто: ведь это зна-чило бы, собственно, не размышлять. Как же эти видоизменения, взя-тые абстрактно или отдельно от существа, которое претерпевает их и которое совпадает с ними лишь постольку, поскольку они в нем заключены, станут предметом ума? Это происходит благодаря тому, что ум продолжает их рассматривать как нечто самосущее... Какую бы ошибку не содержало это противоречие, оно тем не менее необхо-димо; ибо если ум слишком ограничен чтобы охватить сразу свое существо и его видоизменения, то нужно ведь, чтобы он их различал, образуя абстрактные идеи; и хотя благодаря этому видоизменения на самом деле теряют всю реальность, которой они обладали, нужно, чтобы он ее в них предполагал..."
   О том, как эта ошибка проявляется у философов, а в сущности, и в

Стр383

   ________________________________________________________
   любой науке, К. совершенно справедливо говорит следующее: "Когда они спрашивают, состоят ли лед и снег из воды; является ли урод-ливый зародыш человеком; являются ли субстанциями бог, духи, тела или даже пустота, - очевидно, что здесь вопрос ставится, не о том, соответствуют ли данные вещи простым идеям, собрания которых наз-ваны словами вода, человек, субстанция; если бы вопрос был пос-тавлен об этом, то он разрешился бы сам собой. Но тут речь идет о том, чтобы узнать, заключают ли в себе эти вещи определенные сущности, определенные реальности, относительно которых предпола-гается, что их обозначают слова вода, человек, субстанция".
   Но ведь эта ошибка вытекает из ложности того самого "принципа", который если и высказывается, то вполне разделяется. То, о чем можно рассказать -- только то, о чем можно рассказать. "Тело -- комплекс ощущений" значит "тело -- комплекс слов". Уже игра.
   К. протестует против мысли о существовании "врожденных идей", чем-то отличающихся, надо думать, от очевидно врожденной и бессловесной способности идеи приобретать, имеющейся у нас в общей форме еще до знакомства с миром, познаваемым с помощью органов чувств. Но где следы этого мира в его сочинении? В рассуждении "о простых и сложных идеях" белизна этого, только этого снега, зелень этих лугов, синева этого неба, и все предметы, определения которых тем точнее, чем менее нужны, куда-то исчезают. И даже само слово "вещь", "тело" заменяются на "субстанцию". Нет морковки, а есть "субстанция морковки". Понятно, что иначе не напишешь (оно само напишется), но зачем так думать?
   И при этом: "Невозможно было придумать названия для каждого отдельного предмета; стало быть, с давних пор необходимо было иметь общие термины". Посмотрите, как тело подменяется субстанцией (сноска: Тут К. именно обосновывает свою классификацию понятий, -- "понятия-субстанции".): "Я наталкиваюсь на какое-то тело и вижу, что оно имеет протяженность фигуру, что оно делимо, твердо, жестко, способно к движению и по-кою, что оно желтое, плавкое, ковкое, гибкое, очень тяжелое, неподвижное, имеет способность растворяться в царской водке и т. д. Несомненно, если я сразу не могу дать чему-нибудь идею всех этих качеств (сноска: Задача для кроссворда, и только. Нечему дать "идею"? А тому самому телу?), я смогу их сам вспомнить, лишь предоставив их на рассмо-трение своего ума; но если я, не будучи в состоянии охватить их все вместе, хотел бы думать только об одном-единственном качестве этого тела, например о его цвете, то идея столь неполная была бы мне бесполезна и нередко заставляла бы меня путать это тело с теми, которые этой стороной похожи на него. Чтобы выйти из этого затруд-нения, я изобретаю слово "золото" и приучаюсь связывать с ним все идеи, которые я перечислил. Когда

Стр384

   ________________________________________________________
   я в дальнейшем буду думать о понятии золота, я буду, стало быть, слышать этот звук, "золото", и вспоминать, что с ним связано определенное число простых идей, которые я не могу вспомнить сразу, но которые я видел сосуществу-ющими в одном и том же предмете и которые я вспомню одну за другой, когда я этого пожелаю".
   Превращение тела в субстанцию облегчается тем, что собственно "тельного" в нем, помимо свойства быть ("протяженность и способность к движению и покою"), - только "фигура", причем фигура вообще. К. ведь не говорит, что золото имеет цвет, а говорит, что оно жел-тое, не говорит, что оно имеет вес, а говорит, что оно очень тяже-лое (то есть большой плотности) и так далее, вплоть до водочных под-робностей. Не правда ли, довольно странная конкретизация на переходе от "вещи" к "субстанции"? Надо очень постараться, чтобы не увидеть разницы в реальных телах из того же золота, в их форме, величине, назначении предметов из него, в значении обстоятельств, при кото-рых "я наталкиваюсь на тело из золота" (вот бы неплохо!). " -- Морковка состоит из моркови. Приятного аппетита!" Вот тебе и врожденные идеи!
   А что значит "думать о понятии"? Как понятие золото от мор-ковки ничем не отличается. Можно думать о слове "золото" и "когда я этого пожелаю" находить в словарях в алфавитном порядке, "одну за другой" все простые и сложные идеи, связанные с ним. Можно ду-мать и о самом золоте, но тогда надо выбирать, о каком: о золоте -- деньгах или о золоте -- проводнике (субстанция, вода, человек -- да разве обозначенные этими словами "собрания простых идей все-гда одни и те же?). Соединять то и другое у нас куда меньше осно-ваний, чем соединять ощущения в комплексы-тела. Вам кажется, что у нас есть такое право? Может быть. Но мы пользовались им всегда, а правил всесоединяющей Игры так и не нашли.
   В данном случае К. предпочитает говорить о синтезе научного понятия вещества. Что это так, видно из следующего отрывка: "Хотя различные части одного и того же металла сходны по тем ка-чествам, которые мы знаем, из того не следует, что они сходны по тем качествам, которых мы еще не знаем. Если бы мы могли подвергнуть их окончательному анализу, мы, возможно, нашли бы такую разницу между ними, какую мы теперь находим между металлами разных видов". Тут снова вспоминается мысль, что наука пятится назад, так как на "переднем крае" у нее всегда фундаментальные понятия.
   Надо сказать, что термин "субстанция" К. употребляет в этом случае довольно своеобразно. В "Трактате о системах", написанном спустя три года после "Опыта...", мы находим более философское, т. е. общее определение: "Итак, субстанция... не представляется сама через себя; она вообще не представляется: мы воображаем ее как связь, основу для представляемых нами качеств, и неопределен-ная идея ее, создаваемая воображением, могла

Стр385

   ________________________________________________________
   быть образована нами лишь после того, как мы предварительно узнали ряд других вещей". Здесь мне трудно удержаться от цитирования находящегося рядом: "Хотя я и готов признать, что в субстанции имеется некоторое первое существенное определение, но она -- какой-то Протей, являющий-ся мне в тысяче различных видов и не дающий поймать себя ни в одном из них. Постараюсь объяснить это.
   О каждой фигуре, как и о субстанции, можно сказать, что она есть "то, что сохраняет существенные определения и постоянные атрибуты и т. д." Понятие это столь неопределенно и туманно, что человек, не имеющий другого, в действительности не будет иметь идеи ни о какой фигуре. Это понятие изменчиво; в одном случае это одно определение, в другом -- другое: Протей повсюду принимает раз-личные формы. Тем не менее он никогда не ускользает от меня, и я всегда могу уловить существенное определение каждой фигуры. Но он становится столь увертливым, когда дело идет о субстанциях, что исчезает всегда в тот самый момент, когда я, как мне кажется, пой-мал его. Ни один философ не мог бы удержать его и указать суще-ственное определение какой-нибудь субстанции. Точно так же человек, знающий фигуры лишь на основании только что приведенного мною ту-манного понятия о них, не мог бы указать существенного определения ни одной из них."
   Замените слово "фигура" на слово "игра" и вы получите в точно-сти наше самое первое рассуждение о соотношении идеи и правил в Игре. Итак, мы вернулись к началу и это, пожалуй, хороший случай закончить наше "Введение".
   В этом последнем примере мы снова наблюдаем, как суть мысли сливается с формой и порядком думания в нечто столь же убедительное, исчерпывающе-реальное, как предметы и явления материального мира, в каждом из которых суть и форма слиты в полной недоступности для какого бы то ни было анализа. Кстати же, я никогда не мог уви-деть присутствия бога во взаимосвязанности, взаимоприспособленности явлений природы, и не мог понять восторгов по этому поводу. Что удивительного в том, что наши понятия целесообразности, наши конструктивные, технологические и социальные приемы так хорошо согла-суются с приемами природы, частью которой мы и являемся? Все это частная целесообразность (общие правила которой мы ищем); общей же цели природа нам не покажет. Вот почему мы допускаем и даже не мо-жем не допустить всеобщее чудо мироздания, но не верим в частные чудеса (о чем писал Ренан в предисловии к "Жизни Иисуса").
   Можно сопоставить свою мысль с чужой, но невозможно вывести одну из другой, передать, научиться, потому что сам предмет размышления, идея игры или понятие субстанции уходят от всякого выражения, уходят в

Стр386

  
   Вследствие этого возникло представление (горячо поддержанное женщинами), что связи этой нет, что половой инстинкт мужчины -- это всего лишь похоть, что никакой особенной любви к женщине нет, а что есть только "одна любовь" (Паркинсон), все равно к чему. "Легкие одежды" (знаковая составляющая любви, или последовательность, выстроенная анти-активной силой) объявлены дикостью, благо они одного знака с реактивной похотью. Зато, чтобы не было скучно, анти-реактивная сила, анти-похоть заняла qui pro quo место любви. И началась "героическая" и бессмысленная ломка здоровых инстинктов и естественного права мужчины иметь персональную жену. А женщины поддерживают эту борьбу, но не поддерживают в ней мужчин и не дают, заразы, передышки.
   И всего-то четыре силы действуют в половом инстинкте (у женщин реально две)*,-- четыре силы, два типа понятийных цепочек (напомню, только по знакам этих цепочек можно проследить действие активной и реактивной сил, то есть сил развития) и всего один тип понятий, понимаемый,-- но запутались мужички, ох как запутались!
   О самостоятельности и несвязанности** мужского инстинкта мы говорили. О том, что в области половой морали ничто для мужчин и женщин
   ________________________________________________________
   бесконечность, за пределы жизни. Саму человеческую душу "мы воображаем как связь, основу для представляемых нами ка-честв, и неопределенная идея ее, создаваемая воображением, могла быть образована нами лишь после того, как мы предварительно узнали ряд других вещей". Пусть момент времени "лишь после того" удаля-ется от нас, как линия горизонта, но если идея Игры та же непере-даваема, то насколько же важным становится то, что помогает узнать "ряд других вещей" -- то, чем для нас являются правила Игры в бисер."
   *У женщин любовь к мужчине менее инстинктивна, как ни странно может это показаться. Просто по этой причине ее значительно меньше, и мужчинам иногда кажется (как Толстому), что они должны подняться до этой женской чистоты. Да, и это ведь Толстой говорил, что женщины мало любят.
   **Несвязанность, между прочим, и означает отсутствие знака и в то же время способность к развитию. И все это подстегивалось с самого возникновения пола и в онтогенезе и в филогенезе. Вот и говорите о мужском шовинизме! Ведь это значит (несмотря на отсталость мужчин по количеству поколений), что сам половой инстинкт, то есть сам первоначальный, понятийно-определительный, хирургически точный разделитель, стимулирует умственное развитие мужчин и сдерживает его у женщин. (Отсюда, конечно, следует и то, что высшего развития культура достигает в те времена, когда семья строится на основе брака, то есть в соответствии с мужским половым инстинктом и свойственной ему

Стр387

  
   не может звучать одинаково мы говорили тоже. Но взывать к логике все равно что кричать в подушку. Два-три слова и "начинай сызнова" -- для мужчин в силу как раз обособленности полового инстинкта, для женщин в силу необособленности. Надо бы что-то среднее найти. Для мужчин подмешать к половому другие инстинкты, для женщин завести особые игрушки, да сделать это так, чтобы одно было понятно другим, в чем и заключался бы баланс между полами. Все культурные наработки человечества, в смысле таких отношений, это и есть поиски баланса. Изобретение военных чинов, допустим,-- прекрасная выдумка, для мужчин смягчающая (иногда, к сожалению, до полного забвения) тот факт, что мужская армия -- это голый половой инстинкт. Она, эта выдумка, и женщинам ужасно нравится, с их "высшим и низшим кругом": полковница и -- майорша. Или генеральша, пусть даже она моложе. А там, вместе с лампасами она, глядишь, и мужа станет отличать. Но без женского общества, в холостой армии, или холостой по преимуществу или в холостой части армии (как это есть в призывной) или, наконец, в воюющей звездочки и лычки быстро теряют самостоятельное значение (вспомним-ка о батьке Махно). Все более или менее превращаются в офицеров и джентльменов (или делятся на них). Поэтому и гражданские мундиры и табель о рангах -- тоже была отличная мысль. Только не надо мундиры и погоны вешать на женские плечи: это обессмысливает всю идею. "Женщины чина не имеют".
   Но в наше время одичания и "потери баланса" обычная, бытовая мужская половая жертвенность не встречает особой благодарности от женщин* и потеряла должную оценку у самих мужчин. Эти письмена уже
   ________________________________________________________
   "добавочной частью".) Грубо говоря, женщина не должна быть намного умнее ребенка (см. на эту тему рассуждения известного женоненавистника Чехова в рассказе "Дома" ("Потому-то матери и незаменимы при воспитании, что они умеют заодно с ребятами чувствовать, плакать, хохотать..."; но точно ли это воспитательное влияние?); там же, кстати, про "цветной слух", который Набоков представляет чуть ли не как собственное открытие; мне это, кстати, тоже близко, хотя точно я помню только коричневое (клистирное, как гадко пишет Набоков) "Ч", желтое "Л" -- у него оно вермишельное, и красное "А" (черное) -- кое-что может и совпадать, но может быть, дело не в слухе, а в кубиках или букваре? И не синим ли карандашом я, прицелившись, выводил на стене рядом с китайским ковриком три снайперских палочки своего первого, не набоковского, но четырехбуквенного слова?).
   *А понимания ее и никогда не было, иначе бы, как говорил Паркинсон, женщины не выхватывали того, что досталось бы им в любом случае.
  

Стр388

   ничего не говорят. Слишком тонки. Нужно рожна. Только тогда, когда половой инстинкт заставит женщину спасаться (с детьми или без), а мужчину идти на гибель (вместо, казалось бы, убежать и размножаться), только тогда начнется обоюдное уважение мужских требований к женщине и подтягивание ее личности к уровню ее же идеализированной мужчинами индивидуальности. Придется уважать, потому что нельзя же требовать от человека смерти за кого угодно,-- надо ответить ему, дать оправдание жертве, положить хоть что-то в протянутую за помощью, за оружием руку.
   Давайте почувствуем эту мысль. У мужчин и женщин инстинкт самосохранения находится в противоположном отношении к половому инстинкту. Ведь это да и нет в вопросе о жизни и смерти! И это постоянно, а не только в героических ситуациях. Пусть женщина хоть на минуту представит себе эту маленькую разницу и поймет, насколько глупо ей пытаться иметь "свое мнение" о том, что мужчинам нужно в семье и браке, что у нее нет никаких шансов понять мужчину и его отношение к ней*, и что тем больше оснований для нее -- если, конечно, она хочет жить с ним -- отнестись к его хотя бы выраженным так или иначе требованиям почтительно и послушно, а не пытаться решить за него, как он должен вести себя и что при этом чувствовать. Глупее этого -- только когда мужчина придает значение тому, что думают женщины о мужской психологии**.
   Если бы странному методу сбора психологических данных, отмеченному нами у Брунера или, вернее, странному мнению о предпочтительности "иных источников" для сбора какой-то части этих данных потребовалась поддержка, то больших поклонниц этого метода, чем женщины (открыто -- в отношении мужчин) Брунер не нашел бы. Причем другой источник-то всегда известен и всегда один и тот же -- Я. Вместо "он" -- "я". "По милу хорош" -- это как раз о таких "логических методах".
   Один из "ярких примеров" (спекулятивные кавычки) -- ревность, представление о ней. Благодаря "принадлежности общественного мнения женщинам" можно говорить, что мужчинам навязывается ревность женского образца, то есть боязнь потерять что-то в настоящем***, или ревность к
   ____________________
   *Мужчине женщину понять проще, ведь голос "Беги!" слышен и ему довольно отчетливо.
   **Собственно мужское -- то, чего женщины даже понять не могут, не то что оценить или одобрить. Выше: поскольку бесполых ангелов среди нас нет, то моральная оценка в половых вопросах не может быть объективной. Но здесь и надо принимать на веру мнение другой стороны, и стараться;-- "Жена не властна над своим телом, но муж; равно и муж не властен над своим телом, но жена" (1-е Кор. 7:4)
   ***Легче всего отождествить это с чувством собственности, особенно женщинам, поскольку женская ревность в существенной части

Стр389

   настоящему, единственный тип ревности (если есть разные)*, который позволяет или, во всяком случае, с помощью которого женщина умеет манипулировать мужчиной. Она ни за что не хочет увидеть, что это "настоящее" крайне unreliable (ненадежно), потому что у мужчины в отношении нее оно ограничивается теми самыми несколькими минутами (да еще без ферромонов). У женщины это настоящее -- широкое многолетнее основание, в пределах которого лежит центр тяжести ее отношений с мужчиной. И качество собственного основания, вне-брачное качество, она пытается приписать тому, на чем мужчине так же трудно сбалансировать свое отношение к ней (именно к ней), как тарелку на шарике из подшипника.
   Тут дело не только в том, что женщины, бедняжки, не сильны в логике и не способны отделить от себя некоторые абстрактные критерии ("абстрактные" и значит "отдельные"), но и в том, чего ей хочется, то есть в том, что инстинкт выставляет ей как желаемую цель. Если мужчина хочет быть у своей женщины единственным, то есть вне конкуренции, как петух в надоевшем от сравнений курятнике, то женщине конкуренция необходима**, потому что она хочет быть лучше других***. Где же еще возможна конкуренция, как не в настоящем? Кому нужен прошлогодний чемпион? Кому нужно знать результаты позапрошлой олимпиады? Кого интересует, была ли популярна у современников книга, которая читается через сто лет?
   Ценя же в браке его общественный статус, то есть знак своей конкурентоспособности, наравне с сопутствующими бытовыми и
   ________________________________________________________
   собственническая по сути, тогда как у мужчин она такова по форме (как защита чести в дуэли). Но опять же, верят ли в это сами женщины (как в Шопенгауэровскую теорию женской чести), жены, переставшие принадлежать мужьям, то есть потерявшие в их глазах и ту исключительность, которую дает право собственности?
   *Достоевский, как мы видели, только ее считал ревностью. (А другой и в самом деле нет, что бы дамы из "А. К." не говорили о "ревности к прошлому". Женщины, мы знаем, любят такие "переносы". Но к какому бы времени не относилась ревность, называть ее собственничеством -- невыносимая, позорная грубость. Почему это представление не идет дальше тела? Ведь своими могут быть и мысль и воспоминание -- не сложенными в "ящик", живыми, близкими. Какой "заботы" хочет женщина, если она не хочет чтобы мужчина так чувствовал ее своей?)
   **Опять "высший свет и низший".
   ***Простительно ли будет сказать, что по этой причине женщины более завистливы друг к другу и не дают избираться своего поля ягоде, странным образом (по Шопенгауэру,-- хотя с тех пор многое изменилось), несмотря на все-таки разные способности и специальности, принимая за постулат, что главная профессия женщины -- мужчина?
  

Стр390

   материальными сторонами его, женщина никогда не будет по-настоящему спокойна в другой самооценке. Поэтому ей ужасно хочется, чтобы мужская ревность была "чувством собственника", от которого она могла бы впадать в такое же радостное возмущение, как жена миссионера из "Дождя", рассказывавшая подруге о брачных обычаях туземцев. И никогда она не согласится, что мужчина, ревнуя и требуя от нее целомудрия, как ответа и соответствия своей брачной концепции, вовсе не боится проиграть в сравнении, как она сама*, а боится самого сравнения. Хотя, казалось бы, ясно, что если физиологически полигамные мужчины начнут еще и оценивать и сравнивать, то есть выбирать,-- выбирать и, пардон, перебирать,-- по критериям, которые к себе прикладывают и в которых любят соревноваться женщины, то не только брак, но и сожительство стало бы чрезвычайно редким явлением.** Так что будь у них "натянут парус разума", по выражению Толстого, женщины больше мужчин должны были бы бояться быть сравниваемыми*** и держались бы поодаль от всякого "бабья" (по выражению Чичикова), то есть не в смысле женского общества только, а в смысле его характеристик. Да и наблюдение могло бы показать, что свобода от бабья, которую женское общество, конечно, предпочитает для этого случая называть стервозностью (и которая с ней, равно как с мужеподобностью, не имеет ничего общего) -- это "страшная сила". Но беда-то в том, что и мужчина боится не разумом, а инстинктом, как прикоснуться к раскаленному предмету или злой собаке. "Бог даст, дойдет и умом".
   Надо заметить, женщина всегда провоцировала мужчину на выбор, но он все-таки держался. Да и до эпохи мировых войн и прочих массовых убийств выбор не был необходимостью. Теперь же эти печальные последствия продолжаются как бы по традиции (подчеркиваю: как бы). Своей неестественной полигамностью (естественной для них и естественного
   ____________________
   *Природная женская скромность также мешает ей поверить в шопенгауэровскую теорию женской чести. Еще одна шутка (уныло-задумчиво-протяжно). Есть у них какое-то инстинктивное понимание, что ни одна женщина не хороша настолько, чтобы жить только с ней поэтому. Жаль, что им не всегда хочется это помнить (а надо бы, особенно устраивая скандалы мужу -- но тут как раз и не хочется).
   **Такую теорию, исходящую из предположения, что женщины, реально оценивая свои шансы в условиях настоящего выбора, вместо конкуренции идут на сговор и монополия, выдвигал, как помним, Шопенгауэр.
   ***То есть подвергаться сравнению вообще, а не то что водить с собой некрасивую подругу. (И не то что некрасивая подруга, надевающая погоны, чтобы оказаться несравненной.)
  

Стр391

   для них типа, но неестественной (регрессивной) для человеческого рода)* женщины оставляют своих мужчин в полном одиночестве с их инстинктивным моральным запретом на оценку и сравнение, проще всего выражаемым словами "Какую бог дал". Мужик помается-помается, да и выберет другую, зато новую. (Если еще раньше она не выберет. Судя по тому, что женщины чаще инициируют развод, даже знак в паспорте не слишком поддерживает идею богоданности мужа.)
   Можно добавить, что женщина всегда предпочтет конкурировать с соперницей, чем с абстрактной идеей -- если мужешовинистическую идею брака можно считать абстрактной (для женщин, кажется, можно). Делить мужа женский инстинкт, в крайнем случае, допускает, но когда от уходит в недоступную для нее сферу, это уже преступление против рода, и женский половой инстинкт бросает на такого отступника и самолюбие и тщеславие и агрессию защиты потомства. Об этом у того же Моэма (раз уж пошел Моэм), в "Луне и гроше" есть нижеследующий пассаж.
   "Она мертвенно побледнела и заговорила с придыханием:
  -- Я могла бы простить, если бы он вдруг отчаянно влюбился в какую-то женщину и бежал с нею. Это было бы естественно. Я бы его не винила. Я считала бы, что его заставили. Мужчины слабы, а женщины назойливы. Но это -- другой дело. Я его ненавижу. И уж теперь никогда не прощу... Вы-то хоть меня понимаете?
  -- Не совсем. Вы хотите сказать, что простили бы его, если бы он оставил вас ради другой женщины, но не ради отвлеченной идеи? Видимо, вы полагаете, что в первом случае у вас есть возможность бороться, а во втором вы бессильны?
   Она бросила на меня не слишком дружелюбный взгляд, но ничего не ответила. Возможно, что я попал в точку. Затем она продолжала сиплым, дрожащим голосом:
  -- Я никогда не думала, что можно так ненавидеть человека, как я ненавижу его. Я ведь тешила себя мыслью, что сколько бы это не продлилось, он все же ко мне вернется. Я знала, что на смертном одре он пошлет за мной, и была готова к этому; я бы ходила за ним, как мать, и в последнюю минуту сказала бы, что я всегда любила его и все-все ему простила.
   ____________________
   *Требование верности от мужа не всегда, мягко выражаясь, имеют отношение лично к нему, к избирательности, к единственности, но являются выражением страха потерять материальные и психологические (знаковые) выгоды замужества. В большинстве случаев, чтобы быть спокойной, женщине достаточно узаконенного многоженства.
  

Стр392

   Я часто с недоумением замечал в женщинах страсть эффектно вести себя у смертного одра тех, кого они любят. Временами мне даже казалось, что они досадуют на долговечность близких, не позволяющую им разыграть красивую сцену" и т. д., перевод не мой.
   С одной стороны, чувство собственника это как раз то, с чем мы согласились как с правильным отношением к женщине. (Да и правильное отношение к детям, то есть право на их воспитание и требование послушания от них -- это все то же крепостническое право собственности на человека, с идентичной, не побоюсь сказать, дореформенной системой общественного и государственного ограничения этих прав; физическое наказание крепостных допускалось, но истязания и убийство были подсудным делом и до 1861 года. "Вы наши отцы, мы ваши дети", не так ли?). Также одобрительно, в смысле поддержания утонченных межполовых отношений, упоминаемая Паркинсоном система законов описывается как право собственности мужа на жену.
   Но вот что интересно. Для того, чтобы это заявить, Паркинсону пришлось утверждать такую очевидную нелепость, как то, что любви между мужчиной и женщиной как отдельного чувства не существует. То есть индивидуализация у него уже не качество любви, как у нас, но любовь -- одна из разновидностей индивидуализации, уже практически не различающая между любимой чашкой, кошкой и мужчиной (для правдоподобия он взял именно любовь женщины к мужчине). То есть он пошел за знаком и принял за истину то, что мы называем Игрой и остановился перед моментом, с которого -- помните?-- "с этого момента начинается Игра", то есть с момента превращения слов в бисер. (Иначе говоря, с момента "понятие состоит", то есть с приложения принципиального, внутреннего, "общее" к "понятию". А если нет общих понятий, тогда и ветер оттого, что деревья качаются. И ветер и деревья -- все это ВСЕ, все это ИГРА, и ее ПРАВИЛА.)
   Чем объясняется аномальное поведение Паркинсона? Болезнью? Нет, а тем, что до открытия правил Игры никто, насколько мне известно, не знал принципов, которые, в частном применении, связывают две части мужского полового инстинкта. А правильное отношение к женщине -- это действительно "с одной стороны", это одно знание Понимания. С другой -- другое знание понимания, любовь и ревность*. И что может быть более непохожим, чем эти две части, эти две противоположно направленных совокупности последовательностей понятий, используемых инстинктом, обособленным самим по себе? Это понятия одного рода, П, но даже разнородные могут казаться более похожими, благодаря известной роли
   ____________________
   *И не хочет любовь "прав на воспитание. Родитель "не жалеет розги" и не жалеет себя. Любовь не ищет прав.
  

Стр393

   знака и симметричности схемы Игры. И конечно же, раздвоенность эта в гораздо большей степени свойственна мужчинам. Женское отношение к мужчине однобоко, почти все на "юго-западе", малонравственно, так что понять мужскую раздвоенность они к счастью для себя и несчастью для мужчин, не могут.
   Если у женщин и возникают иногда неприятно-тревожные (как, может быть, при всякой серьезной, телесно-серьезной перемене в жизни), то положительного отвращения к объекту сексуального влечения они, берусь утверждать, не испытывают. Между тем у мужчин это общее явление, особенно у мальчиков (раз "грехопадение интереснее и показательнее греха"), особенно у умных мальчиков -- доходящее до болезненности, даже до самоубийств иногда. Примеров не счесть, в том числе литературных (и конечно же, особенно в литературе периода высшего развития брака; стрелялся "Володя" у Чехова, стрелялся какой-то юноша в "Климе Самгине", да и у Бунина в "Митиной любви" этот Митя с "наслаждением" застрелился, довольно странно спародировав чеховского журналиста, который "с удовольствием повесился" из-за отсутствия сюжетов). Это отвращение указывает, стало быть, и на способность к развитию, то есть к восприятию одной части понятия, так сильно отличающему мужской пол от женского и резко ускоряющуюся, как было упомянуто, именно с началом полового созревания.
   И потом, уже в юношеском возрасте, тем дольше, чем дольше способен развиваться юноша, чем больше у него задел развития, это отвращение (то есть, как частный случай, нежелание "переходить к практической жизни" в отношении женщин -- Толстой, дневник 1852 года)*, под влиянием растленной и как всегда тупой знаковой среды (тупых людей, прежде всего), будет пониматься им самим как робость, немужественность и т. п., и порождать всякие комплексы. Но тогда все это уже той самой средой размыто до мути, а чище всего как раз лет в двенадцать проявляется у мальчиков абстрактная эротичность, к которой реальный сексуальный позыв (appeal) относится так же, как реальная женщина к ее образу, увиденному во сне. Это нормально.
   Ненормальна порнографическая пропаганда, внушающая мальчикам, что они хотят женщину, а девочкам, что мужчину. За девочек, впрочем, я отвечать не стану, а одного такого мальчика как-то раз занесло на телепередачу. Говорит "Мне нужна женщина". Каждый, кто был когда-то мальчиком, понимает, с чего это началось, но идея эта все-таки навязанная, чужая (в том числе такими передачами). (Талантливый ребенок даже свою эротичность (причем намного раньше 12 лет, и вполне определенную, без
   ____________________
   *Это я пошутить хотел.
  

Стр394

   всяких фрейдистских "переносов") выстраивает сам, или в нем она выстраивается независимо. Это я по себе знаю. Чужие идеи, чужие слова даже на эту общедоступную, общеподверженную тему как-то не отображаются в его душе, звучат бессмысленно. Но назвать это чистотой... Кто-то из чеховских героев, влезши в прерогативу литературного дьявола, в соответственно издевательском тоне и с обличительным пафосом праведного грешника, обращается к мгновенно растерявшейся и смутившейся совести другого: "Вы потому так добродетельны, что у вас грешить не получается". Эх, голубчик дьявол! Да ведь порядочный, хороший человек только тем и отличается от плохого, что у одного получается, а у другого -- нет.) Так вот, пошел мальчик искать женщину. Что делать, спрашивает?-- накопил денег от школьных завтраков, подошел к проститутке (мальчик-то смелый, что называется современный, то есть нахальный, насмотревшийся этого телевизора и прочего). Та отказалась, несовершеннолетний, говорит, по закону не положено. А соседка согласилась, но тут уж он сам пошел на попятный: "Какая-то она некрасивая". И вот это гротескное, жалкое "некрасивая" -- это, по-моему, такой приговор, такое обвинение всем этим мерзавцам, что у меня слов больше нет.
   Набоков себя вспоминает. "...She was the first to have the poignant power... of burning a hole in my sleep and jolting me into clammy consciousness, whenever I dreamed of her, although in real life I was even more afraid of being revolting by her dirt-caked feet and stale smelling clothes than of insulting her by the triteness of quasi-seigniorial advances". Курсивом я выделил ту часть текста, которую я позволю себе не переводить и которая так сильно отличает его от русского варианта: "Странно сказать, но в моей жизни она была первой, имевшей колдовскую способность накипанием света и сладости прожигать сон мой насквозь (а достигала она этого тем, что не давала погаснуть улыбке), а между тем в сознательной жизни и не думал о сближении с нею, да при этом пуще боялся испытать отвращение от запекшейся грязи на ее ногах и затхлого запаха крестьянского платья, чем оскорбить ее тривиальным господским ухаживанием".
   Когда я решил (то есть сразу, как увидел передачу) написать о мальчике, в одиннадцать лет "хотевшем женщину", я сразу вспомнил об этом месте в набоковских русских воспоминаниях, но не так посмотрел -- вроде не подошло оно. И уже написав предпоследний абзац, я заглянул в английский текст, и вдруг сочетание двух фраз, дополнявших друг друга, и без которых общая мысль была бы незаконченной, превратилось не то, что в иллюстрацию, а в аналогию моей мысли. Две фразы: о clammy consciousness и о том, что в "сознательной жизни я и не думал о сближении с ней". И то,

Стр395

   что они все-таки не сошлись у писателя в одном тексте*, хотя он переписывал одну книгу по другой (и фразы не сошлись и сам дух отрывков, не позволивший мне воспользоваться только одним из них), не сошлись у писателя даже на пятом десятке жизни -- это, знаете ли, тоже факт. И у Паркинсона не сошлось**, несмотря не его отстраненный quasi-scientific тон. Потому что это естественно не сходится, а именно расходится (в последовательностях понятий) -- выдавая первичность собственно похоти в этих ранних впечатлениях. А если вторичные составляющие понятий с прицепленным к ним знаком, дают иногда обратный эффект, то это обычная знаковая ошибка или обман, вроде теперешней мерзости воспитания, убеждающего мальчика в том, что он хочет женщину, хотя сама природа явным образом отвращает их от женщины, и тем дольше, чем он талантливее (и "stale smell" здесь ни при чем -- просто подвернулся)***.
  
  
  
  
   Эта абстрактная эротичность или анти-реактивная сила, как баланс -- и возникающая очевидным образом как баланс -- обычной гормональной перестройки организма и связанной с нею вполне механической потребности в размножении (хорошо видимой на примере животных, у которых к ней, собственно, все и сводится, особенно несемейных животных вроде кошек, но и у семейных тоже: ввиду того, что при сравнительной интеллектуальной недоразвитости наших младших братьев и сестер, у которых "добро еще не перестало быть хорошим", то есть когда еще не возникло понятий о добре и зле как прокладок или промежуточных положений от приятно, но стыдно до
   ____________________
   *Поймите, не как противоречие.
   **А у нас вот сошлось! Но разве мы не обещали универсальную Игру?
   ***Да и то, что Достоевский сделал героем "Подростка" двадцатилетнего парня, который "не знал еще женщин". И это вовсе не потому, что "узнав женщину" он потерял бы что-то от своей талантливости (даже Толстой считал, что потери невелики, особенно по сравнению с женщинами: "как только оба девственны"), а потому, что это было бы свидетельством его ординарности ("развязна одна середина"), то есть это было бы нетипично для талантливого юноши, или антихудожественно. (Добавьте к этому или лучше свяжите -- если я этого еще не сделал -- "отвращение" к женщине и неинтерес к личности;-- потому что похоть лична). Развитие детской сексуальности (то есть сценарий событий) героя "Лолиты", при всех скидках на извращенчество, выглядит страшно неубедительно. Биография самого Набокова, в этом смысле, довольно точно обозначила его долю таланта.
  

Стр396

   полезно, но противно (замыкающих нашу универсальную понятийную дугу через самобичевание, например); "триггер" у них переключается намного резче),-- эта эротичность является психическим феноменом каждого мужчины. Я говорю "мужчины", отдавая себе отчет, что, декларировав универсальность "мыслящей материи", универсальность самой Игры, ее правил и бисера ("универсальность того, выражением чего служит бисер"),-- при том, что бисер служит для игры качествами, как цифры -- количествами: бисерины все отличаются между собой, но общие для всех, кто имеет мозги* (я готов это еще и так выразить), я обязан допустить и для женщин нечто в этом роде, и даже для кошек -- хотя и в недоступном для инструментального измерения количестве. (Интересно, долго ли еще можно писать такими предложениями?) (И сколько таких предложений согласен принять читатель? -- и может ли писатель, если он не Солженицын, нарочно писать корявыми фразами, чтобы заставить читателя читать медленно, перечитывая, "вдумчиво", как они говорят? -- и какой мерой читательского тщеславия можно спекульнуть для успеха книги? -- и как не превысить меру самолюбия читателя, для которого, как и для всех нас грешных, дорого не то, что ценно, а то, что дорого досталось?) Но я не согрешил здесь переходом
   ____________________
   *Развитие которых, или сознания, определяются... хотел сказать "комбинаторными возможностями",-- нет, способностью действующих понятий создавать структуры -- можно сказать, валентностью "элементов сознания". Валентность же определяется удаленностью внешних орбит -- от "косточки в персике", от разумной области в поле Игры, от знака в бисере, от атомного ядра: все это в равной степени модели или модели в равной степени. Ну а связь валентности с комбинаторикой (не с "милой затейливостью", а с "выдумыванием узора") окажет себя сразу, как только начнется игра, от игры стихийных сил как низшей ступени творения до Игры в бисер, как высшей. И тут, конечно, тупик непереходности количества в качество, разлитый во всей природе, тупик неисчисляемости "вещественных существительных", непереходности градусов термометра в твердость замерзающей воды, невозможности ожидать, что когда-нибудь женщины придумают игру или хотя бы профессию, в которой будут сильнее мужчин. Я, допустим, не знаю ни одной готовой шахматной комбинации, считая их неизбежным (в Игре нет комбинаций, которые не были бы правилами), хотя и заслуженным унижением шахмат и шахматистов -- почти мошенничеством. И наверное, я проиграл бы любой женщине, сколько-нибудь знакомой с шахматными узорами, но (так уж получилось) я в своей жизни сыграл по нескольку партий с несколькими женщинами одинаковой с моею шахматной невинности и все, штук пятьдесят, выиграл. Вот похвастался!
  

Стр397

   количества в качество, а скорее подчинил одно другому, качественному отличию половой функции мужчины и женщины. (По настоящему, количество-то у нас все равно одно -- единица. Если надо пристегнуть сюда философию, то это конечно солипсизм).
   Давайте лучше воспользуемся этим переходом, никуда не годящемся в гносеологическом смысле (то есть в смысле -- как и до этих пор -- разобраться что к чему), но зато дающем некую простецкую понятность. Скажем, что у женщин этой анти-реакции совсем немного, как соли в каше -- получается даже вкусно, вкуснее, чем без. А мужику эта каша так пресна, что от соли, которую в нее надо всыпать, его "несет и спереди и сзади", по выражению Розанова (о "соли земли"). В этом проявляется общее качество (мы размешали кашу -- значит, уже качество) парадоксальности полового инстинкта мужчины.
   Так вот, чтобы не "несло", эту соль (раз уж без нее не обойтись) надо употреблять... вприкуску, дозируя ее во времени и в количестве. То есть "с чувством, с толком, с расстановкою", как говорил Гоголь, а вслед на ним (о чем, кажется, не все догадываются), киногерой Жеглов. А его родственник товарищ Сухов, тоже, подозреваю, повторив кого-то, говорил "Лучше, конечно, помучиться". Это правильная концепция. ("Папенька наш, конечно, был поросенок, но мыслил он правильно".) Или вот так: "Мучиться получше". Да и что еще нам остается в сей юдоли, где "всех веселей тот и живет, кто всех лучше себя сумеет надуть". Но для этого "разумеется, во всем держи меру, расчет, хоть и подлый, но что же делать?"
   Однако заметьте: "сумеет надуть", а не "позволит надуть". Тут, конечно, опять "невозможность перенестись в глупого человека", но все-таки не кажется, не кажется, что глупому человеку (или "порядочному человеку") живется весело. А штука в том, что матушка-природа, как сорока из считалки, которая "кашку варила деток кормила", раздает эту кашку уже посоленной, и хотя "у одного так, у другого иначе"*, никто, или почти никто, эту соль отдельно от каши не представляет, потому что, как уже мы говорили, каждому полагается "своя мерка", то есть оценка или вкус (в том числе по отношению к соли буквально).
   Ну и как же, спросит читатель, понять, что соль эта что-то отдельное от каши, чтобы мы могли солить уже самостоятельно, разумно и хоть и в соответствии со вкусом, но и с "подлым расчетом" -- чтоб было весело, короче говоря? Для этого (поскольку я настаиваю, что проблема, проблема
   ____________________
   *Цитата из "Преступления и наказания" читается так: "Но ведь это, во-первых, у одного так, у другого иначе, а во-вторых, разумеется, во всем держи меру, расчет, хоть и подлый, но что же делать?.. Я согласен, что порядочный человек обязан скучать, но ведь однако ж..."
  

Стр398

   последнего времени особенно, состоит в логической ошибке*), нужно и достаточно (sapienti sat), чтобы кто-нибудь указал на характерные отличия соли и каши, а также объяснил, почему соль в каше так хорошо растворяется. Откуда же этот "кто-нибудь", спросит читатель, откуда он сам узнает про эти свойства?
   А вот для этого (и может быть, именно для этого -- если уж искать (а не создавать) во всем смысл) существуют специальные типы, которые до того уж пересаливают**, или которым природа так пересаливает (это все равно, потому что каждый сам восполняет данную ему -- "одному так, другому иначе" -- меру; это как с инстинктом, который выставляет ложные цели), что соль уже перестает растворяться и выпадает в довольно явственный осадок. Наступает предел соответствия компонентов или предел насыщения... тут не следует переоценивать образность сравнений, поскольку все эти явления, о которых мы говорим, вполне природные, хотя и редкие (соленой воды на планете много, но Мертвое море все-таки в числе исключений). Если же к этой естественной редкости прибавятся нечасто встречающиеся естественно-научные наклонности и если последние, более того, не будут совсем уж затушеваны естественным для таких типов нравственным сенсуализмом и прочей мировой скорбью (Свидригайлов и Ставрогин), то из этого пожалуй, кое-что может и выйти.
   Первым делом (в отличие от методических идей Кондильяка, мы начнем с готовой схемы, раз уж она есть) давайте вспомним, что активная и реактивная последовательности понятий в каждой области различаются тем, что одна из них (к Южному полюсу) аналитическая, а другая синтетическая. В этой области первая -- моральная, вторая нравственная (вышеупомянутый нравственный сенсуализм это, конечно, общепринятая лексика).
   Сразу сделаем закладку на будущее: свою роль в "разъяснении ошибки" будет играть и то, что признак (и сам признак) активности силы и выстраиваемых ею последовательностей, при "переходе" от знаемых понятий к понимаемым и обратно "переходит" от аналитических к синтетическим и обратно. Впрочем, и без закладок должно быть уже понятно, что ничего лишнего, то есть неиспользуемого в нашей системе нет. Поэтому напомним также, что главные силы определяют знак, но последовательности знаков определяют антисилы, или, если быть точным, антисилы выявляются
   ____________________
   *Пример маленький и немного некстати, но ошибка перехода количества в качество тоже ведь мешает мужчинам понимать себя в необходимости абсолютной верности женщин.
   **Может быть, чтобы преодолеть отчужденность, почувствовать реальность окружающего, но от этого отчужденность еще усугубляется -- еще и отчужденностью от себя.
  

Стр399

   последовательностями понятий. Это можно видеть на всех уровнях Игровых (иных нет) обобщений, и это объясняет очень многое, и письмо Татьяны Лариной, и то, как к нему относятся, и то, почему любовь молчалива и почему так трудно в ней признаться, и почему "если мужчина придумывает знак, то женщина заставляет мужчину его исполнять", почему порнография хуже проституции* и почему "женщины редко любят", почему для женщин
   ____________________
   *Когда мы призывали открывать публичные дома и запрещать порнографию, то, может быть, это показалось недостаточно обоснованным (как и слишком грубым, грубо-практическим толстовское оправдание "магдалин"). И это, конечно, мужские идеи (запретить порнографию и узаконить проституцию). Если происходит наоборот, то это лишь еще подтверждение, что нынче мы живем в царстве разврата и женщин". Почему можно делать, но нельзя говорить? Потому что знак, привязывая второстепенную часть понятия, создает возможность обратного развития, и эта возможность реализуется, если он не на своем месте. Культура -- это всегда развитие, и культура -- это в том числе и система моральных запретов, среди которых запрет на открытый разговор о совокуплении (как бы они не делали вид -- если делают,-- что о другом) один из главнейших. Но беда в том, что женщина и культура -- понятия довольно далекие, что видно по тому, что в культуре женщины не создали практически ничего "с непреходящими достоинствами" (возвращаемся к Шопенгауэру). Культура -- это путы (или как мы это называли?), которые налагают на себя лучшие мужчины, путы, которые дают свободу в отношениях с людьми (или от людей) -- как результат; но сам процесс культурного развития -- это нечто очень далекое от радостей эмансипации.
   Недавно слушал двухчасовую передачу (я, как Порфирий Петрович, все больше практические случаи люблю). Тема -- эта самая. Ведут ее две женщины, конечно. То есть ведущая и специалистка в этой области. В научном смысле специалистка. Хотя тут... Ну, ладно,-- кандидат или доктор наук, завкафедрой какой-нибудь сексуальной психологии. По голосу еще молодая (представляя участницу, год рождения, конечно, не указывается, несмотря на всю эмансипацию). Поговорили о том, как надо жить с мужьями и почему женщины не получают удовольствия и о древних символах плодородия и о современных тенденциях, о начале половой жизни у девочек и сколько в среднем у них мужчин до брака (пять), и о викторианской эпохе с ее высоким уровнем культуры -- высоким за исключением представления, что благовоспитанная леди не должна шевелиться, и про то, как плохо "обо всем узнавать в подворотне". В общем, весь набор. Звонят слушатели, человек по десять каждого пола (сначала написал "с каждой стороны"). Все женщины, за исключением одной, которая читала письмо "девочки",

Стр400

   "соль" приятна, почему у женщин антисилы, тормозящие развитие, так велики, понятия так инертны, а знак так активен,-- потому же, почему у инертного золота очень большая плотность ("Наталкиваюсь на что-то тяжелое... Золотко мое!").
   Кроме того, это уже на уровне качественного смещения отвечает за то, почему "что бабе здорово, то мужику смерть". Но и мужику наша теория дает кое-что в утешение. Во-первых, такая квази-любовь или антипохоть, как вторичная составляющая, находится в прямой и постоянной зависимости от гормональной активности. У стариков, потерявших уже способность и желание, как профессор из "Скучной истории", "различать одно человеческое существо от другого" (особо заметить) ее практически нет. Во-вторых, что должно быть утешительно уже лично, это неприятное чувство
   ________________________________________________________
   подыхающей -- это ее выражение -- от СПИДа ("будьте вы прокляты, что вы мне совали этот секс на каждом шагу, лучше бы я целину пахала" и т. д.), но все остальные с удовольствием делились "богатым жизненным опытом" -- какие бывают мужчины и проч. Зато что ни слушатель мужского пола -- то ханжа. Во всяком случае, ведущая обвиняла их в ханжестве: ни одного, ни двух (я посчитал), а целых четырех слушателей каждого в отдельности и почти одними и теми же словами (это было невероятно!), очень быстро, как бы вспомнив, переходя от прислюненного б...ски-кокетливого тона ("получается, мы тут две развратницы собрались...") до сухого полного достоинства отстаивания прав женщин. Из десяти человек никто не одобрил темы разговора, никто не рассказал сального анекдота. Один таксист позвонил и чуть ли не с горем говорил, что приходится возить двенадцатилетних проституток, другой уговаривал: не надо об этом, секс -- это же любовь животных, третий как отец возмущался: во что вы страну превратили -- ученая тут же выразила сочувствие его детям (можно представить, с какими базарными интонациями) и -- как за родных!-- надежду, что они все-таки получат половое воспитание; четвертый обращал внимание: вы же сами говорили, что пропаганда безопасного секса среди детей в США дала только увеличение (и довольно резкое) того, против чего боролись -- на что ученая отвечала: но это не значит, что надо молчать (еще бы!), наоборот, надо еще больше говорить, пропагандировать воздержание, внушать школьникам, что они и без секса достойны уважения, в общем говорить, говорить, говорить... Некоторые мужские звонки были так хороши и красивы, что я даже не ожидал. Я почувствовал, что есть для кого писать (и что это тоже может быть приятным), есть кому понимать, что все-таки еще что-то будет, и пора. Я даже свой пол немного, но положительно, а не относительно, зауважал (слегка поняв, почему Чехов не остановился на "два сапога пара"). Это не "ханжество", это сама культура вежливо, но достаточно громко кричала бабьему полу: "Заткнитесь!"
  

Стр401

   пропорционально способности к развитию, то есть таланту (одним из признаков которого мы считаем отсутствие интереса к "человеческим существам" -- профессор соединял в себе и талант и старость). Согласимся, что мужская...
   Впрочем, давайте еще раз бросим общий взгляд на схему. У нас, как и полагается, есть три параметра симметричности. Центральная (радиальная), горизонтальная (по экватору) и вертикальная, относительно центральной вертикальной линии, делящей (уже совершенно умозрительно) пополам область разумных понятий и принадлежащей -- что важно -- только ей. Центральная симметрия имеет огромное теоретическое значение, в теории Игры собственно (и не забудем, что в Игре участвует всё). На втором интеллектуальном уровне стоит вертикальная симметрия. Тут уже затронуты и тут есть ответы на многие практические вопросы преимущественно коллективного, общественного характера, вопросы социального устройства, вопросы "точки зрения", знаковые вопросы "отнесения к области", вопросы "образования и воспитания" -- а надо ли говорить, как это касается каждого. Но самые бессонные вопросы группируются около горизонтальной черты, требуя расставить их, а сами своевольничают, перебегают -- лови их! Причем, раз экватор проходит через все три области, в каждой они свои. Благодаря этому разнообразию можно сказать, что именно горизонтальная линия создала Игру -- догадка о том, что именно общего в той напряженности размышления, с какой можно обдумывать таблицу химических элементов, сюжет романа и вопрос о женитьбе. Вот в решении этого последнего самым опасным практически является эта квази-любовь. Хотя... хотя и квази-похоть не менее опасна, особенно в пред-решении и после-решении. Согласимся для начала, что мужская...
   Так, еще раз... (что-то я стал сбиваться). Горизонтальная линия, которую в божественном смысле мы назвали линией Христа, делит мужской половой инстинкт на любовь (активную силу) и похоть (реактивную). К любви прилагается антилюбовь она же квази-похоть, а к похоти квази-любовь и антипохоть. Обе анти и квази надо отличать от одного и другого (любви и похоти) и не перепутать друг с другом. Почему это важно? Потому что ошибка делает человека несчастным.
   (В чем тут новая заслуга Игры? В том, что половой инстинкт как понятие тоже (тоже как любое понятие) состоит из двух неотделимых составляющих, а не имеет какое-то противоположное понятие. Ошибка в том, что вторичную составляющую полового инстинкта приписывают либо к похоти либо к любви. Шопенгауэр тащил любовь в похоть, Розанов -- похоть в любовь, Паркинсон считал, что любовь к инстинкту пола вообще не имеет отношения. Значение же Игры для половой темы в том, что мы должны искать не обозначенную второстепенную составляющую полового

Сто402

   чувства; люди же ее не видят и мечутся, не зная, что она есть, и что первичная составляющая потому и первичная, что захватывает знак (разумную область понятия), а вторичная определяется по последовательности знаков, а не по ним самим. А разрыв между первостепенной и знаком, когда знак увлекается второстепенной частью, анти-силой (то есть некоторый анахронизм, "заднее число") приводит к неприятностям, к совести, например. Переживание измены -- чувство той же категории.)
   Мне известен только один случай, когда квази-любовь и квази-похоть были не размазаны по роману, а сопоставлены на одной странице, в художественном, эстетическом прозрении, но почти с научной точностью. Правда, до Игры все это купы не держалось -- и тут тоже, и, правда, в самом деле, не в романе, а в публицистике. Я говорю о "Зимних записках о летних впечатлениях" (господа, ссылка на Достоевского -- гарантия качества!). Фру-фру и легкие одежды. Одно псевдолюбовь, другое -- ложная похоть..
   Начнем с турнюрчика. Согласимся, наконец, что мужская похоть, как главная, реактивная (в этой области) и потому аналитическая вещь -- это чистейшая абстракция. Именно. Столь неразборчивая полигамия предполагает разборчивость иного рода. (В недавней сноске мы писали, что сам пол у мужчин развивает аналитические способности.) Совершенно очевидно, что полигамия невозможна без абстрагирования у каждой конкретной женщины, у женщины лично некоторого синтетического женского качества. Так вот, характер реактивных понятий должен быть аналитическим, а последовательных этих самых понятий, заставляющих подкладывать вату в нужные места, должна быть синтетической. Не вата должна быть синтетической, а последовательность. Вата не должна быть синтетической!
   Тут без примеров не обойтись, и лучше всего литературных. Это реактив готовый, патентованный и общедоступный, главное достоверный (в отличие от реальных или претендующих на реальность историй), дающий проверяемость и повторяемость -- критерий научности и теории и эксперимента. Моэм, "Бремя страстей человеческих", "Of human bondage". История "любви" героя -- заметим, талантливого молодого человека (как и автора) -- это типический пример псевдолюбви, неправильного определения этого чувства. (И тут приходится снова пожалеть о недостатке тяги или способности к теоретизированию у людей, которые так точно и комплексно способны были описывать чувства.)
   Первый практический признак, по которому псевдолюбовь можно отличить от любви: она никогда не возникает с первого взгляда. В первые секунды возникает либо истинная любовь либо плотский позыв (это будет важно, когда мы станем описывать псевдопохоть и ошибки, в которые можно впасть в связи с нею). Первичная составляющая понятия и главная сила

Стр403

   всегда опережает вторичную и антисилу, даже по времени ("что было раньше"). Но не забудем про абстрактный характер псевдолюбовных понятий. Это означает, что по отношению к конкретной женщине она хотя и будет всегда следовать за похотью (когда она есть), но может возникать и по независящим от похоти, но абстрактным причинам, которых очень много и которые очень индивидуальны, зависимы от индивида, от места и времени события. У героя романа это было презрительное отношение к нему девушки-официантки, и зацепило его это может быть потому только, что он был хромой и с детства страдал самолюбием.
   Что происходит дальше? Если любовь или похоть создают анти-любовь и анти-похоть с некоторым запозданием (опять же, чем талантливее человек, тем больше у него свобода составляющих понятий), но все-таки довольно быстро, то и анти-похоть (пока что только о ней) создает похоть (можно было бы сказать псевдо-похоть, но качественно это все та же похоть, только температурой поменьше). Происходит это с гораздо большей задержкой, в зависимости от частоты и продолжительности контакта с объектом (я имею в виду встречи, а не "встречи"), но обычно это от нескольких дней до нескольких недель. Ни в первый, ни во второй день знакомства такого не случается*. (Кстати, прекрасный пример всего этого есть в "Даме с собачкой", обстановка, в которой оказались Гуров с ...забыл, с дамой с этой. И вот еще какой-то свежий аспект мысли: специфика литературы, с одной стороны положительная, ибо укрепляющая личность на достигнутом уровне развития, а с другой -- вредоносная, опасная, эмуляционно обманчивая, не могущая не иметь своим описательным материалом иного, как псевдолюбовь и псевдопохоть, ибо что такое сама литература, как не последовательность знаков.) Конечно, можно и по привычке, в первый раз, познакомившись с женщиной, подумать "А не переспать ли с ней", и даже переспать -- но я не об этом и даже не об этих людях (их брачная составляющая инстинкта тоже может стукнуть, но это случай комический, а у нас разговор сурьезный**).
   Причем заметьте, что анти-похоть -- это все-таки вторичная составляющая похоти, связь между непосредственная или устанавливается посредством знака, который все-таки неотъемлем от понятия (так или иначе, "з" (как и "п") есть во всех трех областях); или так: последовательность
   ____________________
   *Замечу, что у женщин этот срок должен быть короче, благодаря большей "плотности", инерционному влиянию знака. Уточню, именно этот срок, то есть продолжительность этого процесса. Другой процесс, первичный, то есть процесс влюбления как выбора, о чем мы говорили раньше, должен быть, наоборот, дольше.
   **Женятся -- и те, кто "хорошо разбирается в людях с 16 лет, и те, кто женится по талантливой невнимательности к ближнему, все -- неудачно.
  

Стр404

   понятий похоти определяется воздействием силы анти-похоти на вторичную их составляющую. И если похоть вызывается анти-похотью, то это, так сказать, отражение первого порядка, через знак понятия. (Отражение: второго порядка -- это анти-любовь, и отражение третьего порядка, совсем бледное -- любовь, единственный первоклассный материал для строительства брака.)
   Что касается Кэри (героя "Бремени"), то я не очень помню развитие его чувства (не перечитывать же ради этого целый роман), но то, что частота и продолжительность его контактов определялась посещениями кафе (вначале) -- это я помню. Думаю, что и это там описано точно. Тут интереснее момент возникновения наведенной похоти, (не назвать ли мне свое сочинение "Формула любви"? -- оригинально, по крайней мере). Особенно интересно, что каждый может сам проанализировать свой собственный практический случай -- если боится ошибиться или хочет понять ошибку. Потому что это момент, который всегда можно вспомнить. Чаще всего это какой-то плотский взгляд на женщину ("начинающую нравиться", сказал бы Шопенгауэр) -- причем почти всегда до этого -- за все время знакомства -- даже первичной мысли переспать с ней не возникает. Так было у Петьки Безухова*, подведенного своим индивидуальным обстоятельством к этому моменту. Но тут еще любопытнее другое: самый момент этот промелькнет скорее всего именно как привычная мысль переспать. Главное, что он, момент, в отличие от подобных же мыслей, потом вспомнится (кстати, было ли это у Кэри?). Вспомнится он, когда будешь засыпать. Если в обычное время, в обычной обстановке и в обычном состоянии, то в тот же день. Если нет, то на следующий, но тоже скорее всего перед сном. Так или иначе, это плотское впечатление вспомнится в течение двух суток, и это еще одна четкая примета квази-любви. А поскольку впечатление это ложится на подготовленную ею почву, то спросит ли себя мужчина "Неужели это любовь?" или, менее романтично, "А хорошо бы с ней..." -- коготок увяз. Внутренний конфликт между характером и направленностью, то есть между силой, образующей последовательности понятий (мы не говорим образующей понятия, так как это означало бы выход за пределы Игры или всего) -- образующей последовательности через воздействие на главную составляющую, и силой противодействия, выявляющей последовательности понятий через знак -- это конфликт предопределенный (не то, что между любовью и похотью, там речь скорее о компенсации, причем о компенсации, связанной скорее с субъектом или в субъекте, и лишь после того с объектом, то есть с той или иной женщиной, поэтому, как мы замечали, к разным женщинам мы можем испытывать
   ____________________
   *С первой женой, конечно.
  

Стр405

   довольно чистые чувства того и другого, -- "любовь дураков" и "любовь извозчиков" в сцене Пьера и Рамбаля из "Войны и мира", 3,3,21).
  
  
  
  
   Вообще, ничего кроме дури не выходит из всех житейских историй "об отношениях" и рассуждений на их основе, если вначале не поставлен вопрос, любишь (или любил, любила -- что бывает чаще, поскольку такие истории обычно -- то есть особенно до разрешения этого вопроса -- рассказывают женщины), любишь ли ты этого человека? Вопрос не ставится поскольку ответ предопределен отрицательный: житейских историй много, а любви мало; а за этим четко просматривается вопрос "Чего же ты тогда хочешь?", ответить на который неловко и неинтересно. Ибо "во всех сожительствах, законных и незаконных суть одна", как говорил джентльмен из "Рассказа неизвестного человека". И уж скорее не "тьма низких истин и возвышающий обман, а низкая истина и -- как бы человек не насочинил тьму возвышенных обманов, если они дороже? (Если непонятно -- собьем немного тон -- то речь идет о таких же истинах, а не о научных, допустим, получаемых в результате других процессов.)
   Но это для женщин -- просто дурь, а для мужчин и дурь и трагедия. Поэтому и думать приходится им, это их интерес. А думание хоть и трагично, но раз уж закопошилось что-то скорботное и тошнотное, то думание, и логическое думание -- это единственный выход из трагедии.
   Что думал Кэри? "He did non know what it was that passed from a man to a woman, from a woman to a man, and made one of them a slave: it was convenient to call it the sexual instinct; but if it was no more then that, he did not understand why it should occasion so vehement an attraction to one person then another." -- "Кто знает, какие токи идут от мужчины к женщине и от женщины к мужчине, превращая одного из них в раба; людям удобно называть это половым инстинктом, но если это только инстинкт, почему он рождает такое сильное влечение к одному существу, а не к другому?"
   Первое, конечно, что мы тут видим, это понимание, что половой инстинкт не может быть избирательным*. Второе -- также правильно -- что в его случае главной силой и первичной составляющей была похоть. Но мы говорили, что здесь мужчинам трудно ошибиться. Так же трудно (и по той же, общей причине) не ошибаться в третьем, в свойственном мужчинам
   ____________________
   *Женщина говорит: "Я не пойду с тобой, даже если ты будешь последним мужчиной на Земле". Мужчина так не скажет. Экой неразборчивый! (Соль шутки: женщина выбирает, мужчина -- нет.)
  

Стр406

   ложном убеждении, что индивидуализация не может иметь отношения к половому инстинкту. И это снова (четвертое -- ошибка), то ли вывод, то ли применение к частному случаю, будто в заколдованном круге,-- любому частному случаю, но у Кэри было, как он сказал ей: (нет точной цитаты) "Когда я вижу тебя, то представляю тебя с тем-то и тем-то (любовником), и не могу побороть отвращения". Понятно, ведь это все-таки анти-похоть, и инстинкт индивидуализации должен соотноситься с индивидуумом, на которого этот инстинкт действует (в "Митиной любви" Мите тоже свои телесные нежности с возлюбленной казались прекрасными, а то же ее с другими отвратительным. В смысле "прекрасности" (не помню точного слова, но помню впечатление от него) Бунин, по-моему, антихудожественно соврал, перегнул палку, потому что первичное без вторичного вообще-то не ходит, а уж в художественной литературе тем паче) -- и как раз в сознании того, кто все это испытывает.
   Между тем, ключ к решению этих проблем, который я сильнейшим образом рекомендую всем желающим отличать истинные свои чувства от их знаковых заменителей,-- ключ этот находится там же. Цитата: "He could not understand himself. Would he love always in absence and be prevented from enjoying anything when he had the chance by that deformity of vision which seemed to exaggerate the revolting". -- "Он не мог понять себя. Неужели он обречен любить только не расстоянии и лишен способности, когда выпадает случай, получать хоть какую-то радость, этой странной деформацией зрения, которая преувеличивает отвращение". Это, заметим, еще до того, как у нее появились какие-то любовники.
   Для чего же здесь необходимо отсутствие (absence) объекта? Для того, чтобы можно было создавать вторичные реактивные построения*. (Первичные -- пересчитаем еще раз -- это, собственно последовательности понятий, формируемые доминирующим** чувством (силой). Сами же понятия формируются реактивной силой*** нулевого уровня, что показано в наименовании понятий как просто знаемые и понимаемые: З+п -- знаемое.) В этом смысле поговорка "ревнует - значит любит" совершенно верна, именно потому, что истинный ревнивец или "ревнивец первого порядка", как было замечено Достоевским, теряет ревность в присутствии предмета ("прощает", по-другому)****. Ревность второго порядка, как анти-анти-(и
   ____________________
   *Снова терминологическая небрежность. Следует понимать: построения антисил.
   **Активным.
   ***Антисилой.
   ****Мы тут все-таки перескочили к последовательностям нравственного типа, но, кажется, такой порядок изложения более естественен.
  

Стр407

   анти-псевдо)-похоть, так же, как анти-анти- и анти-псевдо-любовь, напротив, требует присутствия предмета. Ревность третьего порядка, допустим, анти-анти-анти-похоть снова требует отсутствия перед глазами ее предмета, и так далее*. Но так далеко мы в этот раз не пойдем. Тем более, что сила чувств с каждым отражением уменьшается. Ясно, что далее все строится по зеркальному принципу, причем нравственные и моральные последовательности похожи на два параллельных зеркала, вернее даже, каждое из таких понятий похоже на такую пару полупрозрачных зеркал, имеющий как внутреннее отражение, так и могущих отражаться друг в друге**. Но кажется, я уже делал такое сравнение (телескоп Максутова).
   Отражение нулевого уровня всегда и у всех самое сильное, а дальше, с учетом того, что в абсолютных величинах природа "провела линию между мужчиной и женщиной не по самой середине", благодаря различию в полупрозрачности зеркал (иначе о том же самом мы говорили, как об инертности или "разумности не-разумных" понятий), у одних, в процентном смысле, сильнее четные, а у других нечетные отражения***. Скажем так, нечетные отражения у мужчин сильнее на 10%, а четные на 20%****. (Конечно, это относится не только к любовным отношениям. Ничто из изложенного в этой статье не относится. Задача с самого начала была иллюстрация.) Однако, повторяю, нулевой уровень, внутриядерный, так сказать (вспомним опять, что и всё -- только одно из понятий) -- самый высокий. Об этом все ядерщики знают. А выражается это в степени абстрагирования, которая (вопреки обычному пониманию этого слова -- с оттенком равнодушия) тем выше, чем ближе предмет. (Это опять же в абсолютных величинах.)
   Мы это видели в том, что касается похоти и согласились (кажется, согласились?), что высшего напряжения это чувство достигает тогда, когда в общем-то все равно... Три точки. "Довольно с вас, воображенье вмиг
   ____________________
   *Видимо, шутка.
   **Оба вида отражений можно разместить под одной статьей (номером), по принципу одновременности. Тут могут быть интересные сопоставления.
   ***Тут же пример: ревнивцев первого порядка (нечетных) больше среди женщин. Именно поэтому женщины так хорошо их понимают ("любая женщина знает...") и умеют ими манипулировать.
   ****Может быть, это как раз такое соотношение, какое у мужчин и женщин дает упомянутый эффект "белого быка" или степень "тунеллированности" зрения. И к тому же оно (соотношение) тоже, конечно, какое-то среднее, и разное для разных особей, начиная от тех, для кого ноль так близок, что вычислять процент совершенно бессмысленно.
  

Стр408

   дорисует вам все остальное" в меру испорченности. Кстати, Дон-Жуан, вместе с Отелло -- это неплохой пример обычных заблуждений публики: что "ревность" одного, которого приходилось мордой совать в "доказательства измены", что сексуальное гурманство другого, который в этом смысле был обыкновенным любителем-обжорой, вроде Стивы Облонского, который любил не еду, а рестораны*. Но абстрагирование в любви (особенно у мужчин, конечно) так же сильно, как и в похоти, и если что-то не так, если нарушена требуемая степень индивидуализации, главного качества любви, и произошел сдвиг, дисбаланс, переход на другую энергетическую орбиту, то случается если не Хиросима чувств, то уж мини-бикини точно. Причем страдания совершенно серьезные и законные (что бы ни казалось в обратном смысле; и многие тут ошибаются), при том, что страдать очень часть приходится не то что понимая (это слово уже занято женским желанием обмануть и обмануться**), а совершенно чувствуя ничтожность персоны, по поводу которой все это происходит***. И конечно, все это легко перепутать с
   ____________________
   *И не умел, бедняга, найти ничего более подходящего к своим ресторанным вкусам -- чтобы не приходилось объедаться (ибо -- куда денешься?).
   **Вспоминается разъяснение, данное Чеховым Книппер. Та не поняла (то, что тут было чего не понять -- это само по себе показатель такой лошадиной грубости... -- в том смысле, как это прилагательное прилагается у нас, к людям, а не к лошадям: лошадиный смех, лошадиный (родной для Книппер) язык). Так вот, она не поняла, почему Ольга (кажется), которую она играла в "Трех сестрах" говорит "Я знала, я знала". Откуда, мол, она могла узнать, что Тузенбах кого-то застрелит на дуэли (или кто-то другой кого-то другого (а не кого-то) -- мне все равно, как по мнению Моэма, Чехов и добивался). А. П. объясняет жене (воображаю, с каким настроением), что когда женщина(!) о чем-то догадывается, то потом говорит "я знала".
   ***Что это не пустые слова и не праздные спекуляции (к тому же неоригинальные), я обязан подтвердить личным примером. Потому что мне самому доводилось испытывать сильнейшие муки ревности, или чего-то, что должно было бы ею быть, но очевидно ею не было, а было каким-то наваждением, и душевным страданием и мозговой горячкой, от которых отлично помогали встречи с предметом раз в три-четыре дня, иногда неделю -- сколько можно было вытерпеть. После этих встреч можно было плюнуть и три-четыре часа отдохнуть. И ясность оценки ситуации при этом нисколько не страдала, что впоследствии вполне подтвердилось практически. впоследствии вполне подтвердилось практически. (Вообще, должен признаться, что в спектре моих способностей чувство ревности -- пробел. Наверно, это некомпетентность своего рода, но приходится чем-то
  

Стр409

   тем, что переживал Кэри, потому что качество абстрагирования и тут и там одно и то же. Разница в том, что в одном случае присутствие любимой не мешает (в конечном итоге -- то есть не делает невозможным), а в другом мешает, потому что хотя по количеству больше в первом случае, зато во втором больше по качеству (то есть в процентах -- тут тоже, конечно, нет никакого перехода; так же надо понимать слова в сноске о том, что ревнивцев-женщин больше). Еще раз: когда анти-похоть, как у Кэри, принимается за любовь, то присутствие возлюбленной мешает ее любить, потому что мешает процессу абстрагирования (как и всегда; чтобы представить, надо хотя бы глаза закрыть)*.
   ________________________________________________________
   жертвовать. Попросив сделать на это скидку, выскажу предположение, что ревность -- чувство, связанное с завистью,-- тоже белое пятно.) Кстати, если бы Шопенгауэр имел в виду именно эту страсть, говоря, что она угасает в совокуплении, то с ним можно было бы согласиться. Ибо совокупление может выступить логическим доводом, опровергающим логическое же заблуждение.
   Сначала вместо "Шопенгауэра" я хотел написать, что женщины могут использовать такую "ревность" для завлечения мужчины или манипулирования им, но, проверяя предположение (в этих случаях я достаточно добросовестен), не мог вообразить себе реального случая, чтобы от этого могло зажечься (хотя попытаться, пусть не совсем осознанно и продуманно, женщина может -- я это знаю). Саму по себе карту недоступности (одну из этой масти) не разыграешь. Да оно и по теории так не получается. Сначала все-таки нужен хотя бы и вторичный эротический позыв, либо кое-что посущественнее -- половой инстинкт мужа, то есть чтобы такая ревность включилась, с женщиной надо "пожить".
   *Еще немного для ясности. Мы говорили 10%, 20% -- а увеличение общего количества, то есть талантливости, увеличивает и массу этих дополнительных процентов, что ведет в частности (только в частности) к тому, что было сказано об абстрактной эротичности и об отвращении от конкретных женщин при довольно развитом романтическом воображении. (Обычно, замечая такую связь, говорят, что на него не угодишь, неодобрительно называют эстетом, или, реже, что женщина не дотягивает до представлений, однако теперь мы видим, что эта связь осуществляется через посредство высшего уровня.) Конкретные женщины за это редко любят талантливых мужчин, то есть отвечают взаимностью. Кстати, тут надо различать степени "отвращения", как я, не совсем, наверное, удачно это назвал,-- соответственно уровню отражения, то есть в зависимости от того, является ли это непосредственной реакцией на эротический позыв. В этом смысле талант дает заметный "сдвиг по фазе" и в общем, как и везде, имеет

Стр410

  
   Это, повторяю, если что-то пошло не так. А вторичное отражение всегда воспринимается как "что-то не так". У мужчин (четное отражение) это случается относительно чаще и сильнее. Женщины же бывают чаще успокоены, или успокаиваются на "правильном", первичном отражении или абстрагировании. Не знаю, как это бывает у них, не спрашивал -- подозреваю, что в общем так же, а у мужчин (тоже не спрашивал, но тут есть я сам и литература) это вышеупомянутые плотские воспоминания-впечатления, или, абстрагирование уже не похоти, а любви, -- как, допустим, у того же Пьера и опять же, естественно, воспоминания -- о встрече с Наташей во время эвакуации Москвы: "Тогда эта встреча не произвела на него впечатления; он даже ни разу не вспомнил о ней (два-то дня помните?*). Но теперь ему казалось, что встреча эта имела что-то очень значительное и поэтическое". (Кстати, не стоит ли назвать это первое отражение романтизмом?) Добавлю важную вещь: если кто-то потом понимает, что влюбился с первого взгляда, то это чушь.
   Говоря о практическом применении нашей теории, мужчины (ну и, вероятно, женщины) делают и обратные, зеркальные ошибки. Женятся (то есть индивидуализируют женщину) не по квази-любви и антипохоти, а по квазипохоти и антилюбви. В литературе, если брать того же Достоевского, это отношения Лужина и Дуни**, Версилова с матерью
   ________________________________________________________
   благотворное влияние. Повторю, что качества отвращения это не меняет, и в большинстве случаев это просто непростительная с женской точки зрения асексуальность отношений, дружелюбное и спокойное равнодушие (не обязательно безразличие) без примеси половой заинтересованности. Это свойство характера на всю жизнь, конечно, но в возрасте 17-20 лет составляет любопытный и часто юмористический контраст с девичьими интересами. Одна из бойких барышень сказала мне когда-то, что я не умею ухаживать за девушками. Это было довольно неожиданно, поскольку я за ней и не думал ухаживать -- умело или неумело. Конечно, ей могло это показаться, но женщины любят приврать в подобных случаях (заметьте, как она себя обобщила -- мужчина готов попасться даже на такой пустяк), поскольку прямо поставить в вину неухаживание мешают и мораль и самолюбие,-- это больше подходит (тут уже без обобщений) женщинам лет за тридцать, когда того и другого поубавится (они так начинают "кокетничать" -- что неизменно производить впечатление ледяного душа).
   *Да с задержкой на "ненормальные обстоятельства" (как-то так я говорил).
   **(в ее честь я свою собачку назвал, представленную мне как карликовый пинчер. Она приходила в восторг от малейшего внимания, тут же

Стр411

   ________________________________________________________
   писалась, с изумлением заглядывала себе под хвост, а потом смотрела на меня, чуть не говоря: "Ах, что это, какой конфуз!"), безупречной Дуни, требовавшей "из гордости" уважения к своему жениху (от брата), но допустившая (себе допустившая) быть секретным от того же жениха -- и в его же присутствии -- предложениям... подумать только -- от Свидригайлова! Вот вам и женское достоинство! ("Слыхал я про какого-то Разумихина, -- сказал Свидригайлов Раскольникову.-- Вот пусть и бережет вашу сестру". -- то есть следит за ней хорошенько). Вообще, меня именно женщины удивляли сочетанием весьма чувствительного самолюбия и невероятной грубости в отношении самолюбия чужого. (А!-- да ведь это же то самое, что Чехов назвал недостатком справедливости -- или часть этого. "Winner takes all", есть еще такой рассказ Во.) И тут не "особая холодность художника", не сознательное исключение из мировоззренческой концепции возможности существования других я (в этом как раз никаких сомнений -- паучья субъективность) -- все люди не больше одного человека -- в этом есть идея универсальности. Нет, а это просто паучья субъективность некоторая интеллектуальная, математически-пространственная неспособность представить себя на месте другого ("умнее и справедливее"). Если указать женщине на такую возможность, то она удивится и начнет (начнет,-- нельзя ведь, чтобы она никогда не слышала о такой идее в ее знаковом выражении) самым наивным образом серьезно об этом думать. Я ж говорю, что женщина не Тартюф. То, по чем мы тоскуем и чего ищем в женской любви -- некоторая компенсация этого недостатка, отсутствие которой так больно и полынно-горько бьет по чувствам мужчины, даже от самых пустяковых проявлений. (Солоухин, например, расстался с подругой, в конце концов, из-за того, что заметил, как из кулька с черешнями она выбирает себе получше, ему -- похуже.) А уж если тут Свидригайловы замешиваются, то этого и для Лужиных чересчур. И, кстати: чего он был такой уж подлец? Из-за "двойных мыслей", от которых даже князь Мышкин не был свободен, или из-за того, что скрыть их ума не хватило (не "главного ума" к тому же)? Из-за слишком строгого следования системе, в которой он слишком себе доверился. Или, если говорить о поступках, только потому, что -- правда что подло -- размазал репутацию честной проститутки, которой (репутации) и так в его (и только ли в его?) глазах не существовало? И если по совести, то он ее просто обидел, так же, как можно обидеть животное, которых кто из нас не обижал, о, господи! (Хотя перед обидчивой Дуней я почти не виноват.)
  
  
  

Стр412

   Подростка*, или Кроткой с рассказчиком**. Начальный позыв, основа вроде бы правильная -- любовь (настолько же вроде бы, как и похоть), но брак представляет собой ошибку (или представлял бы, если бы осуществился), ибо строится не из того и не по тому плану***. Тут что фру-фру, что легкие одежды. Но тут интересно, что у того же Моэма в том же романе есть такое же сопоставление, только намного более развернутое, именно: альтернативная любовная история того же героя. Видимо, легкие одежды показались автору предпочтительнее (он и сам тогда подошел к тому возрасту, когда заканчиваются "игры Вакха и Киприды", то есть когда эхо подросткового гормонального взрыва затихает и не заставляет преувеличивать компенсационную ценность фру-фру), потому что в финале он все-таки нарисовал счастливую семейную перспективу таких отношений. Многие критики, по его признанию, находили эту часть романа наименее убедительной...
  
  
  
  
  
  
  
   ____________________
   *Не знаю, комплимент это Достоевскому или мне самому, но я написал это только по общему впечатлению, и тогда вовсе не вспомнил (да и читал лет двадцать назад, еще до всяких "Правил") об исповеди отношений между этими героями, начиная со слов Подростка (3;8;1): "За границей, после долгого, впрочем, времени, он опять полюбил маму заочно, то есть в мыслях... Скажут, пожалуй, "заблажил", но я скажу иное: по-моему, тут было все, что только может быть серьезного в жизни человеческой". Правда, оценка серьезности всего этого у меня все-таки пониже, да и как иначе, когда речь заходит о схеме и технологии в сердечных делах. (О, я прочитал дальше, и там есть даже такие слова: "...я всегда начинал любить твою маму, чуть только мы с ней разлучались, и всегда вдруг холодел к ней, когда опять с ней сходились; но тут было не то, тогда было не то". Не то?
   **А у Джеймса как раз "Watch and ward".
   ***Главное же, что все это происходит не на необитаемом острове и не в Эдемском саду. То есть я хочу сказать, что в любви главное индивидуализация, а во всем этом ее очень мало, и обман или самообман таких отношений, заканчивающихся всегда трагично, заключается в том, что индивидуальное на самом деле вытесняется из того, что было любовью.
  
  

Стр413

Заключение.

   Уважаемый читатель! Можно было бы и дальше жевать мочалу (кажется, я уже начал), но если даже и не жевать ее, то тема эта все-таки слишком обширна, особенно учитывая предмет Игры, то есть все, что может быть вовлечено в любую из ее партий. Можно продолжать, стало быть, можно и закончить,-- не отдаленность, а близость цели мешают сделать остановку. Некоторой же промежуточной -- изначально весьма скромной -- цели наше сочинение (или эта его тематическая часть), пожалуй, достигло.
   Интересно было бы с помощью нашей теории объяснить некоторые более тонкие нюансы отношений мужчины и женщины, частные случаи общих правил. Но эти нюансы, и даже их объяснения -- дело, скорее, литературы художественной. К тому же это потребовало бы более детальной и, должен признаться, упорядоченной классификации. Но, как, обычно, если человек не хочет чего-то делать, он выдумывает правило, которое ему это запрещает, так и я, выдумав себе принцип не использовать в этом сочинении схем и сокращений, отложил техническую работу составления точных определений и перекрестных ссылок до той стадии изложения Правил Игры, когда схемы и сокращения смогут сильно упростить и прояснить дело.
   Главное же, чему читатель обязан удовольствием закончить (или лишением удовольствия продолжить) чтение этой книги -- то, что автор ее, отвлекшись на довольно значительное время, почувствовал психологическую невозможность вернуться к данному предмету -- по крайней мере, к систематическому его развитию и, по крайней мере, на данном этапе.
   Зато теперь, наконец, мы можем перейти к другим, не менее увлекательным предметам, считая то, что женщина человек -- торжественно доказанным.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
Оценка: 3.19*9  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"