Каждая история по-своему тайна. Каждая история - глубокая темная вода. Дно бывает каменистым. Дно бывает илистым. Дно бывает песчаным. У каждой истории есть дно. У каждой. Кроме этой. Эта история - вовсе не история. Она вообще - не. И она совсем не она. Не о том. И не спрашивайте. Если в историях есть ответы, то "не" сторонятся даже вопросов. Не пугайте. Слушайте.
Если долго смотреть в зеркало, в котором отражается обломок окна, костяк люстры и обои, символизирующие вертикальные клеверовые поляны, то тебе начинает казаться, что мир перестает вращаться, время останавливается, а твой глаз проваливается в ртутное зеркальное - и ты уже перестаешь существовать в этой реальности, ты лишь след бледной кожи, не охваченной бесполезным отражением.
Я долго могу забавляться этой игрой своего подсознания, вывернутого наружу моими цепляющимися за череп мыслями. Вот так лежать на кровати и думать о том, что единственно важно. Что важно? Разумеется, мой зрачок. Расширяющийся и сужающийся, повинующийся движению ресниц. Иногда мои зрачки не подчиняются ресницам: когда кончаю, когда вижу красивое или обжигаюсь. Ресницы протестующее вздрагивают, а какой-то балбес приписал мне привычку моргать, когда я удивлен.
Сейчас я должен сказать, как меня зовут. Кому это интересно? Разве что моей разудалой матушке, озверевшей от количества розового лака на квадратном сантиметре ее тела. Иногда она преподносит мне сюрпризы, вроде внимания к моим волосам или расфокусированному взгляду, на этом наши взаимоотношения прекращают свое бытие до лучших времен, то есть до очередного моего выхода из комнаты. А выхожу я редко. У меня есть зеркало, клеверовые поляны и зрачки.
Кто-то говорит, что опьянение и наркотический экстаз необходимы для насыщения организма чувством собственного достоинства. Нет. Достоинство расплывается по венам совсем иным образом. Оно проникает из-за грани зеркала, когда долго рассматриваешь спутанные пучки радужки и черноту зрачка, когда глядишь прямо в свое сердце, играя с зеркалом и душой в поддавки. Можно сколько угодно выкорчевывать свои иллюзии в собственное отражение, но ты не увидишь ничего, кроме беспардонной реальности, склеенной из газетных вырезок, рекламных слоганов и собственных фантазий о том, что ты не причастен к этому миру. Мир вовсе не собирается тебя спрашивать. Он вышвыривает тебя в заброшенный всеми богами город, плюется плохо приготовленным каппучино и редкими минутами уединения.
Когда тишина стала сокровищем? Когда я обрел это сокровище? Когда открыл для себя глубину отраженной черноты, в которой нет ничего, кроме меня самого и тех секунд, что я могу себе еще позволить. Окурки воспоминаний. Я всегда воспринимал прошлое как бесконечно тлеющую сигарету, ранящую чувствительные ноздри, выбивающую слезу из глаз, отраженных в зеркале. Слезы - стаявшие отражения пережитого. Они отражаются и отражают, они бездонны, потому и не привлекают так, как зеркала. Во всяком случае меня. Меня привлекают зрачки. Расширяющиеся и сужающиеся молекулы людского генома, скопление жизни, тухнущее, как только иссякают все слезы.
Ты говорила: "Забудь", а я смотрел, как твои зрачки сужаются, как твои глаза покидает последняя искра понимания происходящего. Ты беспомощно изворачиваешься слезами, но эти капли не имеют никакой ценности, потому что они бездонны, не то, что зеркала. Зеркала рождают веру. Как твои глаза. Если бы ты открыла глаза, я бы утонул в их черной зеркальности и отпустил бы лезвия, крошащие твое тело, но ты предпочла закрыть для меня возможность выйти из этой реальности - и я открыл для тебя дверь в иной мир.
Дно бывает каменистым. Дно бывает илистым. Дно бывает песчаным. У моего зрачка нет дна. У моего сознания нет дна. Есть только отточенные лезвиями углы отражений обломка окна, костяка люстры и обоев, символизирующих вертикальные клеверовые поляны.