Аннотация: Решила добавить в свой раздел сказок вот это...
Семь дней одной вечности.
1
Опять я здесь. Опять я смотрю на мир изнутри. С первого взгляда, кажется, что всё изменилось, а капни поглубже, ан нет...трусость осталась трусостью, подлость подлостью, любовь любовью, только называются они каждый раз по-разному.
День первый.
-Потерпи...потерпи мой миленький, нам с тобой немного осталось и свои..., - шептала хрупкая, сероглазая девушка. Обхватив руками тело солдата, она с какой-то звериной настойчивостью тащила его на себе, сильно упираясь ногами в сырую, промозглую землю: - Потерпи...ты же сильный, я же знаю! Тут недалеко совсем, не больше двух километров, и свои... У нас доктор, Ефим Григорьевич, он всех на ноги ставит, он спасёт, а я ухаживать буду...я буду милый, я не брошу, я же обещала тебе!
Солдат, превозмогая боль, еле передвигая становящиеся непослушными ноги, услыхав её слова, бесшумно задвигал губами. Девушка, почувствовав его дыхание, остановилась, прислушалась.
-Прости меня..., - невесомые слова скользнули по её затылку и запутались в сбившихся, русых волосах.
-Ты молчи, тебе говорить нельзя. Ты только держись, и молчи, береги силы, - задыхаясь от усталости, шептала девушка, не сводя глаз с тонкой полоски на горизонте.
-Прости..., - слова давались ему с трудом, он закатил глаза, носом ткнулся в такой знакомый запах волос, и сразу как будто окунулся в прошлое...
Северная улица, дом N 17, площадка, между вторым и третьим этажами, его руки, упирающиеся в дубовые, резные перила, и не выпускающие из своего плена хрупкую, сероглазую девочку. Обещания, которые он шепчет ей на ухо, и еле уловимый, пьянящий запах русых волос...
-Молчи... молчи, милый, - в глазах девушки засверкали искорками слёзы, но пролиться она им не позволила. Баловство всё это - ни к чему!
-Баловство всё это, Кирилл, ни к чему тебе эта девчонка. Ты молодой, в тебе сейчас всё заиграло, ну так я не против, развлекайся с кем хочешь, в подоле всё равно не принесёшь, а насчёт женитьбы - и думать забудь, слышишь?! У тебя таких девок, будет ещё не один десяток, и что, на каждой жениться? - строгий, доносившийся с кухни шёпот Фаины Аркадьевны, мамы Кирилла, резал душу Лизы на маленькие кусочки. Девушка стояла в прихожей, нервно накручивая на палец косынку и слыша каждое произнесённое ей слово. Только спустя какое-то время, она поняла - мама тогда специально так громко шептала, чтобы Лиза лучше уяснила, кто она на самом деле. Оказывается, то, что шепчется, запоминается лучше, чем, то, что кричится.
-Мама! Ну что ты такое говоришь?! - шёпот Кирилла был намного тише, - Она нужна мне, пойми!
-Замолчи, мальчишка! Мать лучше знает, что тебе нужно! Я не позволю тебе загубить свою жизнь, и не допущу, чтобы рядом с моим сыном, находилась подобная голопяточница. Ты что думаешь, я просто так против этого, без причины? Да она же не откажет..., - стало ничего не разобрать, - а повернёт, ты ещё и виноват... Мать жизнь прожила, слушай что говорю!
-Мама!
-Всё, Кирилл!
Через мгновение в прихожую вылетел Кирилл, и схватив Лизу за руку, выскочил на площадку, громко захлопнув за спиной дверь.
Он тащил девушку за собой через всю улицу и ни разу не обернулся, не сказал ни слова. Остановились они только в сквере, там он, наконец отпустил порядком покрасневшую руку Лизы, с шумом сел на скамейку.
-Кирилл, - попыталась она заглянуть ему в глаза.
-Что? - он повернулся, улыбнулся, но взгляд его показался ей изменившимся.
-Я люблю тебя, Кирилл... я тебя не брошу и не предам. Вспомни, я тебе рассказывала... вечная любовь! И в горе и в радости... и смерть в один день... и на всё ради тебя.
-На всё, да? Ради меня, - он посмотрел на неё чужими глазами.
-Да, - улыбнулась в ответ Лиза, - хоть под пули...
Обстрел начался внезапно. Несколько минут одиночной перестрелки и вдруг пулемётная очередь, пропахавшая землю где-то рядом. Девушка быстро встала на колени, осторожно уложила застонавшего солдата:
-Тихо...тихо, милый. Переждём пальбу и дальше двинемся. Подожди, сейчас посмотрим что у тебя с раной.
Она легла на бок, расстегнула верхнюю пуговицу его фуфайки, подняла продырявленную и заляпанную кровью гимнастёрку. Алая влага промочила насквозь недавно наложенный бинт, девушка быстро достала из сумки тряпицу, умело и осторожно подложила её под повязку. Солдат застонал, сжал губы до синевы.
-Больше ты сам не пойдёшь! - строго сказала девушка.
-Лиза...
-Даже слушать тебя не желаю! И не спорь со мной, мне виднее!
Она сняла сумку, расстегнула свою фуфайку, не поднимаясь с земли, стащила её, прислушалась. Стрельба ещё не прекратилась, но судя по звуку, отошла от них на безопасное расстояние.
-Пора нам, милый..., - девушка, встав на колени, стала подкладывать фуфайку под раненого, - ты мне помоги немного, попробуй на бок перекатиться... чуть-чуть...
-Я сам пойду, - стиснув зубы зашипел мужчина, попытавшись привстать.
-Ну вот что, лейтинант Старостин, - нахмурилась девушка, - Я как старшая по званию, приказываю вам лежать! Хотите помочь, будьте добры делать то, что я от вас требую. Чуть на бок..., - и тут же интонация сменилась, став опять мягкой, - вот и молодец... вот и умничка... надеюсь фуфайка выдержит, не откажет...
"Да она же не откажет никому, все об этом судачат... да ещё и скажет, что ради тебя" - слова матери стучали у него в голове, как кости в стакане. Пять дней он всячески избегал встреч с родительницей, и прежде чем покинуть комнату, как ребёнок, прислушивался через дверь, не слышны ли её шаги в коридоре. Он совершенно не испытывал желания вновь продолжать тот неприятный разговор, хотя прекрасно знал, что разговора-то больше на эту тему и не будет. Кирилл хорошо изучил свою мать и уже ждал начала другой тактики, которая была не за горами - напряжённое молчание, охи-вздохи просто так, и пристально глядящие на него, горящие каким-то жалостливым светом глаза.
С Лизой отношения тоже стали не такими, вернее его отношение к ней. Если раньше нежность девушки заставляла его улыбаться от счастья, то теперь она не приносила ему ничего кроме раздражения. Он давно понял - Лиза слышала его разговор с мамой, и теперь ему казалось, что девушка своей лаской просто хочет запутать его, заставить его забыть слова матери, как будто загладить перед ним свою вину. Вину? Неужели мать права? И его Лиза...
-Лиза..., - солдат приоткрыл глаза, уставился в живой свинец холодного неба.
-Потерпи, потерпи, милый, - задыхаясь от усталости, прошептала девушка, но не остановилась ни на секунду, и только с тревогой поглядела на его грязное, измученное лицо и искусанные в кровь губы.
-Я искал тебя, Лиза... - еле слышно говорил он, но его слова звучали для хрупкой девушки громче крика: - Я понял всё только тогда, когда потерял тебя...
-Молчи. Нельзя тебе говорить. Вот когда поправишься, тогда мне всё и расскажешь.
-Нет... ты не понимаешь, Лиза. Почему я так поступил? Что хотел доказать? Ведь я же всегда любил тебя, Лиза... Помнишь? Вечная любовь..., - солдат задышал прерывистее, закрыл глаза.
-Молчи... я приказываю тебе молчать! Ты силы береги, осталось совсем немного.
-Вечная любовь..., - не замолкал он, - И в горе и в радости... и смерть в один день... и на всё ради тебя.
-Ты же сама говорила, что готова ради меня на всё! - Кирилл смотрел таким чужим, холодным взглядом, что у Лизы непроизвольно потекли слёзы.
-Что с тобой, милый? - качала она головой, как будто не хотела верить происходящему.
-Со мной ничего, - такого страшно-спокойного тона Лиза не слышала никогда: - Просто теперь я понимаю, что все твои слова о вечной любви не более чем пустой звук.
-Кирилл, опомнись! Что ты делаешь?!
-Он просто спасает свою шкуру, малышка, - вмешался в разговор находящийся тут же молодой, хорошо одетый мужчина, - А ты, я гляжу, не хочешь ему в этом помочь.
-Послушайте, - Лиза бросилась к нему, упала на колени, - ну неужели нельзя всё решить иначе? У меня есть немного сбережений, и ещё вот..., - она лихорадочно стала снимать серьги, - они же тоже что-то стоят.
Мужчина улыбнулся:
-Нууу..., даже если ты продашь всё своё имущество, это не сможет погасить его долг.
-Я не верю вам, - Лиза как-то обмякла, и говорила теперь полушёпотом, она уже не плакала и только еле заметно перебирала пальцами, - Я же знаю, что он не такой... Он не мог..., - девушка обернулась, посмотрела на Кирилла, как будто ища у него ответ, но тот сразу отвернулся.
-Тебе решать, Лиза! - сделав паузу, продолжил мужчина: - Ты прекрасно понимаешь, что бывает за карточный долг, - он красноречиво провёл пальцем по её шее.
-Ты! Ты! - вдруг закричал Кирилл, - Мать права! Ты же должна была сейчас отказаться! Где твоя гордость?! Если ты любишь, как же ты можешь предать меня, даже ради меня?!
Он выскочил из комнаты, сильно хлопнув дверью. Молодой человек, перед которым Лиза стояла на коленях, вскочил, кинулся следом за Кириллом:
-Подожди! Подожди меня! - и, обернувшись в дверях, бросил ничего не понимающей Лизе: - Дура! Мы просто пошутили! Проверить тебя хотели!
-Проверить...Я подонок, Лиза..., - солдат всё шептал и шептал, вспоминая то, что изменить было уже невозможно, - я виноват во всём... Зачем я всё это придумал? Что именно я хотел проверить? Вечную любовь?
Девушка стиснув губы, смотря невидящим взглядом куда-то вверх, пыталась не слышать слов солдата, чтобы не переживать вновь то, что уже почти отболело.
-Лиза..., - вновь позвал Кирилл, - скажи хоть что-нибудь, прошу тебя.
-Я уже не верю в вечную любовь, Кирилл. Её не бывает...
Пулемёт застрочил вновь, разбивая землю в пыль. Лиза больше интуитивно заметила намеченную им, проходящую через Кирилла дорожку и, не раздумывая, бросилась на лежащего солдата...
Кирилл умер от потери крови, через десять минут после Лизы.
-Вечная любовь, - твердил он до последнего, вдыхая запах её волос, - и в горе и радости...и смерть в один день...и на всё ради тебя... хоть под пули.
?
Пути творца, так же как и его планы и желания и даже шутки, неисповедимы. Иногда мне кажется, что я не смогу обрести дом свой, пока не побываю, как говорят китайцы, в шкуре десяти тысяч вещей. Ну что же... У каждого свой путь, у каждого своя работа... И даже в часах должна быть душа...
День второй.
Аккуратно работает часовщик. Не торопится, не бежит, не уподобляется тому, кому служит. Но и не спорит с ним, принимает всё с благодарностью, а всё потому, что только он один видит в лупу свою то, что тратим мы безрассудно, то, что вернуть невероятно, то, что убегает быстрее ручейка весеннего и растворяется в своём же собственном потоке. Осторожно работает часовщик. Складывает части как мозаику, грань к грани, зубчик к зубчику, поддевает инструментом очередную шестерёнку-пружинку, и прилаживает её в механизм точный. И как только последняя деталь опускается на своё, веками вымеренное место, тут же время дотрагивается своей нитью до устройства, и оживив его, обзаводится ещё одним слугой, монотонно отмеряющим каждую песчинку его вечности. Тик-так... тик-так... тик-так... Размеренно забилась жизнь в маленьком корпусе.
Крышка закрылась, устало откинулся часовщик на стуле, потирает скрюченные от напряжения руки, закрывает на мгновение утомлённые глаза, и по-детски улыбаясь, бережно проводит пальцами по прохладной поверхности запущенного механизма...
Его звали "Часовщик". Это прозвище привязалось к нему сразу, как только жизнь его из детства плавно перетекла в русло взрослое, и стала выплескивать из уст вместе со сквернословием высказывания, если и не философски, но непреложные. "Жизнь как песочные часы, сверху будущее, снизу прошлое и только настоящего нет, и не будет", - поговаривал он, складывая в карман отобранные у прохожих купюры. "Иногда и вечность проходит как минута, иногда и минута больше вечности" - изрекал он, аккуратно стирая чужую кровь с ножа. "Любовь проходит, ненависть никогда, поэтому в ненависти страсти больше" - жарко шептал он, склонившись над плачущей девчонкой.
Шли годы, Часовщик больше не поджидал подвыпивших прохожих и не марал кровью свои ухоженные руки. Он уже давно имел свой собственный, фешенебельный, расположенный на Рю Нев кожгалантерейный магазин, ездил на Audi чёрного цвета, по средам покупал жене очередной дорогостоящий подарок, каждые полгода менял повара и слыл добропорядочным гражданином своей Родины...
Одиннадцать вечера. В метро уже совсем пусто и тихо, и именно в это время, для запоздалых прохожих одиночество становится осязаемым. Одиннадцать вечера... Он сидит на перроне, и не отрываясь следит за меняющимися на табло цифрами, которые отмеряют время, обратным отсчётом. Десять... девять...восемь... семь... шесть... пять... четыре... три... два... один... ноль - это похоже на фразу: "Ты часть вселенной, даже когда умрёшь, тебе не быть пылью!" Но каждое первое слово в этой фразе исчезает, как и цифра на табло, отчего первоначальный смысл теряется, пока в конце не остаётся только - "пылью" и тут же круглый ноль - как символ подтверждения. И в голове начинает стучать: "Кто ты? Кто ты? Кто ты?" отдаваясь эхом на запястье - тик-так... тик-так... тик-так... Тогда ему кажется что это такая игра, пройти которую необходимо всем живущим, и постичь правила которой возможно только в метро, где хранится самый великий артефакт человечества - электронные часы с обратным отсчётом.
Змеевидная электричка вылетела стрелой из тёмного туннеля, освещая себе путь ярким глазом. Он устало улыбнулся, вспомнив детскую железную дорогу под ёлкой на Рождество, и отца, который радовался этому подарку больше сына. Переместившись с диванчика на перроне на диванчик в вагоне, он откинулся на спинку, прикрыл глаза и вновь окунулся в свою жизнь, в очередной раз пытаясь найти ответ для всё время спрашивающих "Кто ты?" часов.
Обычно хобби даёт человеку прозвище, а вот в случае с Часовщиком получилось всё наоборот - прозвище подарило ему увлечение, да такое сильное, что не смотря на все перипетии судьбы, оно росло год от года как снежный ком. За несколько лет разбоев, у него скопилась такая коллекция часов, что маленький саквояжик, хранящийся на антресолях у его бабки, уже давно закрывался со скрипом. Но это только раззадоривало Часовщика, на ещё большее пополнение своего собрания. Часто он закрывался в комнате, доставал саквояж, долго гладил его бока, как будто специально дразня себя, и наконец открыв крышку, испытывал сильнейший экстаз от обладания. Часы... маленькие и большие, мужские и женские, разных форм и цветов и на всевозможных браслетах. Часовщик бережно перебирал их, подолгу взвешивая в руках и вспоминая, как они попали к нему. Он помнил досконально каждую историю: вот эти часы принадлежали крепкому, высокомерному мужчине в дорогом костюме, на поверку оказавшимся слизняком испуганно жавшимся в угол, и кивающим на все высказывания Часовщика как китайский болванчик; вот эти когда-то украшали изящную ручку барышни, рискнувшей прогуляться одной по тёмным переулкам Брюсселя; вот эти достались ему при делёжке после удачного налёта на квартиру мясника, а вот эти... Часовщик погладил жёлтый корпус пальцами... эти...
От метро до его дома подать рукой, но он старается пройти этот путь как можно медленнее - тихая улица приятно ласкает его сущность, и он всё чаще ловит себя на мысли, что только здесь может быть счастливым.
Дом номер 9 по Авеню Луиз, окна третьего этажа не горят, это значит, что жена спит и его опять никто не ждёт.
-Господин Шифо, добрый вечер! - консьерж склонил голову в поклоне.
-Добрый вечер, Густав, - подобие улыбки всё-таки изобразилось на его лице со второго раза.
-Лифт? - услужливо запрыгал этот уже немолодой консьерж.
-Нет, поднимусь пешком, - он ещё раз выдавил улыбку и быстрым шагом направился к лестнице, чувствуя спиной ехидно-любопытный взгляд.
Осторожно открыв ключом дверь, он, не зажигая свет, разделся, прошёл на кухню, выпил воды, и походкой идущего на эшафот, двинулся в спальню. Луна, бесстыдно заглядывающая в окно, заливает часть комнаты своим мягким и как ему кажется тёплым светом, отражаясь в складках постели. Его жена, стройная красавица, возлежит на кровати как принцесса и кажется ему... чудищем. Он смотрит на её прекрасные черты лица и соблазнительные изгибы тела, а видит кусок холодного мрамора - надменного, капризного и бездушного. Так, чтобы не потревожить её, а вернее так, чтобы случайно не дотронутся до вызывающего у него только отвращение тела, он ложится, закрывает глаза и опять чувствует что рядом с ним живёт инопланетянин, который повернувшись говорит сквозь сон давно выученную фразу:
-Почему так поздно?
-Много работы...
-Не забудь пополнить мой счёт...
-Хорошо, - кивает он и понимает, что его уже никто не слышит.
В последнее время он всё чаще доставал из своего собрания именно эти позолоченные часы на цепочке, и открыв крышку, подолгу всматривался в уже давно остановившиеся стрелки. Почему-то он всё никак не мог решиться отнести их в мастерскую, как будто боялся чего-то. Но чего? Прошло столько лет, история давно забыта, никто его не нашёл, хотя он и опасался этого из-за забытых дома перчаток. И Часовщик вновь окунался с головой в тот вечер...
Парень был настырен, он понимал, что противостоять троим, закалённым разбоями налётчикам бесполезно, но всё равно не уступал, только сильнее разжигая своим поведением злость и жестокость напавших.
Его били долго и тщательно, вымеряя каждый удар, так чтобы он запомнил урок, тема которого звучала: "Безропотно делись с тем, кто сильнее". Парень, закрыв лицо руками, вздрагивал от каждого удара ногой, но не стонал и не кричал. Часовщик, пришедший в себя первым, остановил остальных, и перевернув обмякшее тело, быстро опустошил карманы. Платок, документы, сто семнадцать крон, и позолоченные часы на цепочке. Не густо, но и не пусто. Протянув купюры сообщникам, Часовщик спрятал часы за пазуху, и коротко кивнув, быстро скрылся в подворотне. Двое оставшихся, сняли куртку с жертвы, ещё раз пнули для порядка в живот, и тоже разбрелись в разные стороны.
Ему не спалось. Он тихо встал, прошёл в переднюю, постояв в нерешительности сунул руку в карман своего дорогого пальто, и прикоснувшись пальцами к прохладному корпусу, вытащил часы на волю. И вот они опять лежали на его ладони и мирно тикали, как тогда, давно...
Он танцевал с самого детства и всегда осознавал, что это и есть его жизнь. Многие, не понимали его увлечённость движением, но ему на это было наплевать, единственное, что его огорчало - его не понимал отец. Постоянные ехидные замечания и шутки, не способствовали сближению, и всё сильнее отдаляли их. Они почти перестали общаться и стали избегать друг друга, посчитав, что это самый лучший способ сохранить хоть какие-то отношения.
А потом был конкурс, первое место и предложения от самых престижных студий города. Он задыхался от счастья, когда отец искренне поздравил его, обнял и вложил в руку свои часы на цепочке, которые когда-то тоже получил от отца. Теперь всё в его жизни засветилось от удач, и он верил, что так будет всегда.
Репетиция закончилась поздно, через неделю они уезжали на гастроли, поэтому выкладывались все по полной программе, забыв на время не только о других, но и о себе. Он шёл по пустым улицам и опять в голове проворачивал движения, составляя план завтрашней тренировки. А когда увидел перед собой троих крепких парней, во всём облике которых скользила опасность, то больше удивился, чем испугался.
Его били долго и тщательно, нанося удары размеренно и правильно, так, чтобы долго помнил. И он запомнил. На всю жизнь. Полученные им тогда побои были совместимы с жизнью, но совсем не совместимы с танцами. Вся его жизнь потеряла всякий смысл, и теперь он видел вещи в одном и том же цвете - в сером. Он плохо засыпал, резко просыпался, но жил как во сне. В этом самом сне он стал часовщиком, обзавёлся кучей красивых, но ненужных вещей, в число которых входила и его жена, и всё сильнее чувствовал, как дыра пустоты пожирает душу.
Часовщик положил часы в нагрудный карман костюма и поцеловав жену спустился к машине. Сегодня он наконец нашёл время, и самое главное решился отнести часы в мастерскую.
-Господин Энцо Шифо? - он твёрдо вошёл в кабинет хозяина мастерской.
-Да, - красивый, высокий, гладковыбритый мужчина встал из-за стола, жестом пригласил гостя сесть: - Чем обязан?
-Мне вас порекомендовали как хорошего специалиста, понимаете, вещь старинная и мне бы не хотелось отдавать её не профессионалу.
-Спасибо за столь высокую оценку, господин...
-Брель. Жак Брель. - отчеканил гость, протягивая Шифо коричневую визитку. Тот опустил взгляд, и тут же на его щеке вздрогнула жилка - на тыльной стороне ладони гостя красовалось большое, в виде яблока, родимое пятно. Это пятно не раз снилось ему. Он, совладав с собой, взял визитку, улыбнулся и теперь уже внимательнее посмотрел на гостя. Это был определённо он - один из той тройки налётчиков. Самый наглый и жестокий, тот, кто первый ударил его вот как раз этой рукой, на которой красовалось пятно.
-Что за вещь, господин Брель? - он вновь сел, и кажется, ничто не выдавало в нём натиска чувств заполнивших его изнутри.
-Вот, взгляните..., - гость, устроившись в кресле и распахнув пальто, достал из нагрудного кармана часы в позолоченном корпусе, на цыпочке. ЕГО ЧАСЫ!
-Любопытная вещь, - закивал Шифо, с ужасом понимая, что руки у него вспотели.
-Дааа... скажите, можно ли их как-нибудь реанимировать?
-Конечно можно! Да вы не волнуйтесь так.
-Просто они мне дороги... как память.
-Понимаю, понимаю господин Брель. Я думаю, что ничего сложного - приходите в пятницу, в первой половине дня. Я постараюсь к этому времени всё сделать.
Он прошёл в кабинет, положил часы на стол, и не отрывая от них взгляд задумался. До чего же судьба любит удивлять и преподносить сюрпризы. Ну жил бы он в своём сне и жил, всё так же копаясь в механизмах, ведя дела, ненавидя жену, и по вечерам отсчитывая время в метро, так нет же - получите и распишитесь, вот он, человек, который перечеркнул его мечты. Ну и что же? Как же теперь поступит господин Шифо? Забудет, простит и подставит левую щёку, или, понимая, что месть не лучший способ проснуться, всё равно пойдёт на это?
Утро было замечательное... такое настоящее весеннее утро, с щебетанием птиц, с яркими лучами солнца, с пробежками по улицам тёплого ветерка и игривыми (не смотря на то, что это ещё только утро) глазками женщин.
Жак Брель проснулся сегодня так рано, что взглянув на циферблат не поверил собственным глазам. Он выпил кофе, пересмотрел все утренние газеты, и решил, не дожидаясь следующей среды, сделать подарок жене сегодня, изменив этим самым давно висящее над ним расписание. Он не торопясь оделся, при этом костюм выбирал очень долго, и делал это не злясь, но немного волнуясь, ну прямо как перед первым свиданием. Чмокнув в щёку всё ещё спящую жену, он вышел на улицу и впервые за все последние годы, прежде чем шагнуть на тротуар, вздохнул полной грудью.
Утро было замечательное... от него пахло свободой, и выглядело оно не серым, а зеленовато-голубым, таким же, как его глаза.
Сегодня он проснулся как обычно, но вставать не торопился, и с еле заметной улыбкой рассматривал зелёную змейку на потолке. Когда её тело закончилось, Энцо тихо поднялся, принял душ, выпил кофе, пересмотрел все утренние газеты и решил сегодня заглянуть в школу танцев. Он не спеша оделся, долго выбирая рубашку и галстук. Проходя мимо спальни не отвернулся как всегда, а взглянув на спящую жену подумал, что от ненужных вещей пора избавляться и достав блокнотик, быстро нацарапав на первой странице: "Адвокат. Развод" и подчеркнув написанное двумя чертами, вышел на улицу.
-Господин Шифо, добрый день!
-Ооо... господин Брель, а я вас уже жду.
-Ну как наш больной?
-Отлично, господин Брель, отлично! Как я и говорил, ничего страшного. Вот, пожалуйста, - с этими словами он достал из ящика часы и положил их на синюю бархатную подушечку.
-О мой Бог, да они как новенькие, - Часовщик радовался словно ребёнок, бережно сжимая в ладони тикающий, блестящий механизм: - Спасибо огромное, чек я оставлю у вашей секретарши.
-Конечно, господин Брель, и если что, я всегда к вашим услугам. Позвольте, я ещё раз сделаю подвод, - Шифо протянул руку.
Через минуту господин Жак Брель, некогда имеющий кличку Часовщик, вышел из мастерской и, счастливо улыбаясь, двинулся к машине. Часы как обычно лежали в нагрудном кармане его костюма, и их тик-так сливался с тук-тук его сердца.
Энцо Шифо, часовщик по профессии, откинулся на спинку своего кресла, и сомкнул глаза. Перед его взором сразу появилось табло электронных часов в метро, отмеряющих обратный отсчёт времени. Десять... девять... восемь... семь... шесть... пять... четыре... три... два... один...
За окном прозвучал хлопок, а ещё через несколько секунд пронзительно завизжала женщина.
-Ноль, - закончил Шифо.
?
Что такое любовь?
Что такое преданность?
На это ещё не смог ответить никто, ибо никто не знает слов, способных верно объяснить - что такое любовь... что такое преданность. Хотя нет... кое-кто знает.
День третий.
"Night Star" рассекала пенящееся тело моря, разбивая волны в клочья, и сама же пугалась рождённых ею брызг. Её паруса, поймавшие в свои сети ветер, надувались до лёгкого треска, а фок-мачта, поддаваясь вперёд, скрипела от натуги, но сдаваться на милость взбесившемуся ветру и не думала.
Капитан Роберт Хьюз, крепкий двадцатидевятилетний брюнет, поглаживал тёмное дерево своей шхуны, и чуть сузив глаза, с восторгом думал, что его "Ночная Звезда" похожа на пробивающую облака птицу, которая без устали несётся вперёд, туда, куда заходит уставшее солнце.
-Капитан! - скрипучий голос боцмана резанул по ушам, Роберт нахмурился, резко обернулся.
-Справа по борту, капитан! Около пятидесяти кабельтов, - боцман коротко кивнул в сторону и протянул капитану подзорную трубу.
-Каравелла... сидит глубоко... гружёная...- Роберт, вглядываясь в начищенное стекло, еле шевелил губами, словно разговаривал сам с собой.
-Да, сэр, полная, как селёдка перед нерестом! Ребята буду рады её выпотрошить.
-Подожди, - капитан успел остановить поток боцманских слов, - 13 пушек с каждого борта.
-А это когда-либо останавливало капитана Хьюза?
-Звезда...
-Крепкая девочка! Выдержала в прошлый раз, выдержит и сейчас!
Роберт захлопнул трубу.
-Выбросить флаг Англии. Подойдём поближе...
На палубе, под звуки сбившегося дыхания, заплясало предвкушение абордажа.
-Ну что, малышка... не подведи! От тебя зависит многое, - проговорил Роберт, сильнее вывернув руль вправо.
Звезда, повинуясь твёрдым рукам капитана, тут же чуть сместила курс, и устремилась носом к красавице каравелле. Как только шхуна покрыла большую часть расстояния, разделяющие два судна, флаг Англии скользнул вниз, а в солёном, пропахшем свободой воздухе взвил "Весёлый Роджер".
Они любили друг друга беззаветно.
Она с рождения не умела говорить, но это совсем не мешало ему, потому что он с рождения не любил слушать. Вечерами он нежно гладил её рукой, и прижавшись щекой к тёплому стану рассказывал то, что ей было давно известно. А она, с восхищением вслушиваясь в его тихую речь, наполняла его сердце теплом и спокойствием, отодвигая все невзгоды за призрачный горизонт.
Они были вместе уже несколько лет, он - красивый, ловкий и шальной, и она - молодая, немного застенчивая, но стремительная. Он не хотел даже думать о том, что однажды сможет её потерять, а она точно знала, что её жизнь закончится вместе с его жизнью.
Только наедине с ней, он, жестокий и циничный становился нежным и благодушным, и она понимала своей душой, что его открывшейся мир навсегда стал и её миром. Она окружала его защищённостью, а он заботой. Она была послушна его руке, а он всегда прислушивался к её шелесту. Она любила его, а он любил её.
4
Почему человек решается памяти прошлых жизней?
Чтобы чувствовать себя свободным?
Возможно... Но по-настоящему свободен только тот, кто помнит себя.
День четвёртый.
Настойчивый и твёрдый стук в дверь совсем не испугал его, но удивил.
-Джон Корвед, откройте, полиция! - слова как будто выстреливали, и всё сильнее сужали его глаза.
-Чёрт! - он вскочил с кровати, судорожно стал натягивать валяющиеся джинсы: - Как они меня нашли?!
-Они всегда тебя находят, - его ночная пассия тоже покинула ложе, но в отличие от него она не спешила и даже не думала одеваться. Одеваться?! Он перестал слышать треск крушащейся двери, и вдруг отчётливо понял, что вещей девушки в его квартире нет! Голова Джона словно распухла, он не отрываясь смотрел как она накидывает на себя простыню и чуть заметно улыбается ему. Её худая фигура, будто парящая над полом "подплыла" к окну, и лёгкое касание полупрозрачных рук широко распахнуло давно не мытые ставни. Ветер ринулся внутрь комнаты, распушив каштановые волосы с восторгом смотрящей вдаль девушки, и сразу закружил воронкой лохмотья пыли, в избытке покрывающие пол. Девушка быстро очутилась на подоконнике, и тут же простыня показалась ему не куском белого сатина, а развивающимися за её спиной крыльями. Она повернула в его сторону голову, вновь утопила в своих синих как небо глазах и протянула ему руку.
-Двадцать пятый этаж, - немного обречёно и очень тихо проговорил он, но руку свою послушно вложил в её маленькую ладонь и тоже шагнул на подоконник.
-Свобода, - ответила она, прежде чем сделать шаг вперёд.
***
-Он нужен мне живым!!! Я сам спущу с него шкуру! - Хлыст бородатого, полнеющего мужчины ещё раз рассёк воздух и разбил в пыль сухую, тёплую землю стойла. Один конюх сделал шаг назад; второй, почесав затылок, зачем-то переставил ведро с чистой водой; сухощавый молодой человек в очередной раз ойкнул, или может икнул; а шериф, вновь погладив подбородок ладонью, нарочито кашлянул, привлекая внимание разбушевавшегося бородача. Тот, не смотря на свой гнев резко повернулся, заглянул в глаза шерифа, бросил в угол хлыст и чеканя шаг, пошёл к выходу из конюшни.
-А сколько ему говоришь на вид? - обратился шериф к одному из конюхов, как только шаги хозяина растаяли вдалеке.
-Двадцать - двадцать пять...
-А зовут значит Огонь. А вам не показалось это странным? Человек без имени, но с кличкой.
-Не, не показалось, нам ведь всё равно как кого зовут, у нас вон - что не стойло, то странная кличка.
-Но...
-Нам без разницы - конь ли, человек ли. Он на Огонь отзывался, остальное не наше дело.
-А кобылица я слышал, была норовиста?
-Сущий дьявол! Я за свой век лошадей перевидал больше чем звёзд на небе, но такой норов повстречал впервые. Мы с ней уже четыре месяца совладать не можем, троих объездчиков искалечила!
-А Огонь стало быть кобылу увёл, - протянул шериф.
-Ну раз ни его, ни кобылы - стало быть увёл, - хмыкнул второй конюх и вновь переставил ведро с водой.
-А давно он нанялся?
-Недели две назад.
-Хммм... и что же, ваша норовистая принцесса вот так запросто подпустила к себе незнакомого человека?
Конюхи переглянулись, а сухощавый молодой человек, до этого не проронивший ни слова, словно ожил:
-И мне это показалось странным. К ней в стойло было жутко войти, того гляди без зубов останешься, а этот в первый же день гриву ей смог расчесать и на второй даже на круг вывел. Она конечно побрыкалась, но это из-за уздец - она их просто не переносила.
-Не моли чушь! Иди лучше у Цезаря подстилку поменяй! - конюх сплюнул на пол.
-Нет, постой! - шериф сдвинул брови, пальцем подозвал к себе молодого человека: - Значит говоришь она его слушалась?
-Да!
-Словно давно знала...
-Ну может быть и так, - юноша мельком взглянул на конюхов и тут же добавил, - мне бы и правда подстилку у Цезаря поменять...
-Иди! - кивнул шериф.
Земля крошилась и поднималась пылью, стоило ей только попасть под копыта гнедой, несущейся в сторону заката лошади. Молодой мужчина, словно слившись с её чуть влажным телом, всматривался вдаль и улыбался, довольно кивая головой - его девочка сама знала направление и не нуждалась в понукании. Да и какое понукание может быть после такой разлуки! Полтора года он искал следы Свободы, и вот наконец, две недели назад, смог вновь заглянуть в неестественно синие глаза его кобылицы...
Полтора года... он боялся что она не узнает его, или того хуже - не простит. Сердце мужчины тревожно выскакивало из груди, когда он впервые зашёл к ней в стойло.
Сначала Свобода зафырчала и забила копытом, как впрочем было всегда, стоило какому-либо человеку подойти к ней, но как только она услыхала ласковое и почти забытое "Худышка" лошадь словно подменили. Она чуть опустила голову, сделал шаг вперёд - навстречу вошедшему мужчине, пристально посмотрела своим синим глазом и вдруг уткнувшись мордой ему в грудь жарко и шумно задышала.
-Худыыышка..., - он обнял её за шею и заговорил тихо, пряча слёзы, - Нашлась моя девочка... нашлась... и не забыла меня... и простила...
Она фыркнула, лизнула его шершавым языком, и впервые за все полтора года в её синих глазах отразилась не тоска, а нежность...
-Огонь! - окликнул его один из конюхов, седеющий, крепкий мужчина, как только молодой человек вышел из стойла Свободы. Огонь поморщился, понимая, что конюх увидел то, что показывать было нельзя.
-Я всё сделал, Ларк, можешь проверить.
-Я не про это, парень! - его проницательные глаза словно заглядывали внутрь. От их не моргания молодому человеку стало не по себе.
-А что тогда? - смог выдавить он из себя вместе с улыбкой.
-Твоя лошадь? - конюх кивнул в сторону стойла Свободы, и не дожидаясь ответа тихо протянул, - Твояяя...
-Ты скажешь хозяину? - Огонь ощетинился словно кайот.
-Нет!
-Я уведу её!
-Это я уже знаю, парень...
Через час мужчины тянули пиво в мрачном, воняющем баре и тихо беседовали.
-Это странная история, очень странная, - рассказывал юноша с интересом посматривающему на него конюху: - Мать Худышки, Джелл, принадлежала моему отцу, пока рыжий мустанг с прерий не увёл её. Все попытки вернуть лошадь не увенчались успехом - мустанг уводил табун сразу, как только чувствовал, что его хотят разлучить с ней, но переждав некоторое время вновь возвращался на прежнее пастбище. Иногда, издалека, я наблюдал как он трётся о шею Джелл а она лижет его в бок. Это была самая настоящая любовь, винцом которой стала родившаяся на закате Худышка.
Рыжий мустанг появился около нашего дома ещё днём. Он всячески привлекал к себе внимание, и его поведение зародило во мне тревогу. Он, поняв что я насторожился, поскакал в степь, а я бросив все дела последовал за ним. Джелл сильно мучалась, она каталась со спины на бок, старалась встать, и была вся сырая от покрывающей её испарины. Лошадей мустанг увёл в степь, а сам находился недалеко, громко ржал и выбивал копытом из земли пыль. Я не знал как мне помочь, но наверно просто моё присутствие помогало Джелл. Худышка была смешная... С поникшими ушками и чересчур длинными ногами, я обтёр её травой и заглянув в синие глаза понял - этот жеребёнок мой.
А через год моя сестрёнка заболела пневмонией и стала быстро угасать. Денег на лечение не было - отец много пил, наше хозяйство пришло в упадок. Я был в отчаяние, когда доктор Форестер предложил мне продать Худышку...
-Продать? Свободную лошадь?
-Худышке исполнился год, она была самой быстрой и резвой из всего табуна и все в округе знали это, как впрочем и то, что она признаёт во мне хозяина. Мустанг свято охранял покой лошадей и только мне можно было подходить к Джелл и конечно к Худышке, которую я очень любил. Каждую свободную минуту я убегал в степь, и был безмерно счастлив, наблюдая, как она резвится на просторах прерий, - юноша вспыхнул, вспоминая то давно прошедшее время, и конюх на самом деле увидел, что имя Огонь подходит ему.
-И ты продал её.
-Да, - Огонь посерел и опустил голову: - Предал своего жеребёнка. Отдал своими же собственными руками..., - он помолчал, - Через неделю сестра умерла.
-Полтора года огромный срок, - продолжил конюх.
-Искать Худышку я стал не сразу. Понимаешь, думал привыкну, забуду, - юноша отпил глоток, помолчал: - Никогда не верь, что время сглаживает потерю. С каждым днём мне становилось всё хуже, я выходил в прерии и высматривал Худышку, точно зная, что её здесь нет, мне чудилось её ржание, а небо я сравнивал с её неестественно синими глазами...
-Ларк? - шериф сузил глаза и внимательно посмотрел на вышедшего из конюшни конюха, - нам бы поговорить.
Конюх молча подошёл, но недовольства скрывать не стал:
-Я уже всё рассказал.
-Всё? - шериф усмехнулся, - Ну предположим.
-Я могу идти?
-Ага, иди.
Ларк развернулся, но не успел сделать и пару шагов, как услышал за спиной слова шерифа:
-А у тебя говорят дочь невеста? Красавица... Скоро замуж. Приданное, расходы, да и вообще...
Ларк резко развернулся, а шериф продолжал:
-И сын подаёт большие надежды. Учиться хочет. Ну чтобы не быть как отец - конюхом. А на это тоже нужны деньги.
-А к чему вы это, шериф?
-Да как бы тебе без работы не остаться, Ларк. Подумай... о детях своих подумай и о пареньке подумай, что лошадь увёл.
Земля крошилась под копытами. Бег становился всё быстрее, а стук сердец всё громче. Юноша, прижавшись к горячему, влажному крупу уже отчётливо слышал настигающую их погоню, и его тяжёлое дыхание слилось с дыханием лошади.