Он пришёл и сел прямо на песок неподалёку от дома Зенха. Молчал, не заговаривая с теми, кто любопытно подходил, окликал чужака. Ждал. Безропотно позволял молодым крутиться рядом, разглядывать. Сказать по правде, им было отчего любопытничать. Пришлый отличался от нас практически всем, чем только можно. Светлокожий, светловолосый, с глазами цвета морского льда. Словно обычного хельда взяли и оттиснули на бледной меловой глине.

Я тоже постоял, издали подивился. Подходить и окликать его, правда, не стал - видел, что всё равно не ответит. А любопытно всё-таки, кто таков...

- Хельд это. Из речных или озёрных, - ответил на мой вопрос Зенх.

Вот оно как. Не думал я, что из такой дали к нам в гости хельд забрести может. Рек или озёр в наших краях нет, а в тех ручьях, что люди речками окрестили, не то, что хельду - нормальной рыбе не выжить. Бедна эта земля на пресную воду, её едва хватает местным вервичанам для жизни.

Из окна зенхова дома хорошо было видно неподвижно замершую на песке фигурку. Хрупкий, тонкокостный даже для хельда, если бы не рост - со спины вообще с ребёнком можно спутать. Но только со спины. Глаза пожитые, матёрые. И жёсткая складка у тонких бледных губ.

- Странный он какой-то, - сказал я, продолжая рассматривать пришлого, - сел, молчит. И к нашим не идёт, и прочь не уходит...

- Не странный, а умный, - усмехнулся Зенх, - хоть и молодой. Обычаи знает.

- Что за обычай? - вот уж не думал я, что не знаю наших обычаев. Даже неловко перед стариком как-то стало.

- Ты себя не кори, а радуйся, что не знал, - понял Зенх моё смущение. - Этот обычай - для лихих времён, для тех, кому довелось дома лишиться и приюта у чужих искать.

Вот оно, оказывается, как!

- И долго он так сидеть будет?

- По закону - до тех пор, пока самый старший из местных не подойдёт, не расспросит, за руку не возьмёт да не укажет, в который дом идти.

- А если старший вообще не захочет с ним разговаривать?

- Тогда чужак до заката уйти должен.

- Жестоко.

- Не жестоко, а правильно. Мало ли, кто прийти может... - Зенх тоже глянул в окно, задумчиво прищурился. - А не нравится мне что-то этот чужак, Лагу. Тёмный он какой-то.

- Тёмный? - изумился я. Вот уж каким-каким, а тёмным я бы этого беловолосого ни за что не назвал. С чего это вдруг Зенху примерещилось? И тут я сообразил: - Погоди... это же выходит, что у нас здесь ты самый старший? Получается, тебе и решать?

- Получается, мне и решать, - согласился Зенх. Глянул ещё раз на пришлого. Жёстко так, словно на неживого.

Странно. Не сказал бы Зенх, что он "тёмный" - я бы о нём к вечеру позабыл. А тут мне вдруг чужака жалко стало. Сидит, в одну точку смотрит. Руки на коленях сложил. Запястья тонкие, детские. Пальцы длинные и словно прозрачные в своей бледности. Беззащитный какой-то весь. Что же такое углядел в нём старейшина? Пожалуй, и не пустит в деревню. Зенх - он ведь только с виду тихий да мягкий. А как до дела дойдёт - кремень! Спорить с ним бесполезно, а в иной день и опасно... Подумав, я рискнул всё же сказать:

- Если ему можно будет остаться, я его в свой дом пущу.

- Приглянулся, что ли? - скосил на меня глаза старик. Я промолчал, поклонился и вышел.

Зенх не показывался до самого вечера. Я уж решил - всё, не примет он чужака. Но когда верхние слои воды порозовели от ветреного заката, дверь его дома всё же отворилась. Старейшина приблизился к пришлому, и любопытные дети и молодёжь почтительно отошли подальше. Чужак сидел всё так же не шевелясь, глядя в землю. Зенх что-то негромко произнёс - я издали не расслышал. Хельд вскинул голову - белые волосы взметнулись с лица и полупрозрачным облаком заколыхались над плечами. Легко поднялся на ноги, поклонился, с достоинством выпрямился. Так же тихо ответил.

Я искоса наблюдал за их беседой, затерявшись за спинами любопытных. Зенх не стал терзать пришлого хельда долгими расспросами. После очередных слов беловолосого старейшина кивнул, повернулся и безошибочно ткнул в меня пальцем:

- Лагу, поди сюда! - Я подошёл. Спиной я чувствовал недоумённые и любопытные взгляды сородичей. Пусть их. Зенх выждал пару ударов сердца и взял белого хельда за руку. - Это - Гельтен, - незнакомое имя отозвалось в ушах хищным клёкотом кер-лаунга и перезвоном людских колокольчиков, что рыбаки вешают на свои донки, - он просит у нас крова и пристанища. Сможешь ли ты его приютить?

Я молча кивнул, впервые разглядывая белого хельда вблизи. Он поймал своими льдистыми глазами мой взгляд и улыбнулся:

- Я не буду в тягость.

Зенх выпустил руку хельда и пошёл к своему дому. Обернулся, коротко глянул на меня. В тёмных глазах его мне померещилось какое-то сомнение.

Переступив порог, беловолосый обвёл глазами моё жилище и снова улыбнулся. Видать, понравилось.

- Ты пока располагайся, а я поесть достану, - я указал ему на вторую лежанку, наскоро освободил от хлама один из ларей и оставил открытым - пусть какое своё имущество сложит, если оно у него есть... а и впрямь что-то есть - вон за спиной дорожный мешок на ремне болтается.

Чтобы не смущать гостя, я оставил его одного, а сам полез в кладовую за потрошёной рыбой. Достал камбалу, пучок морской капусты. Подумал и прибавил к этому большую раковину с тресковой икрой. Неизвестно, правда, ест ли пресноводный нашу пищу... ест, наверное, иначе как бы он выжил в нашей воде. Устрою-ка я ему небольшой пир - пусть отдохнёт да порадуется. Бродяжничать от своих вдалеке, поди, несладко.

Честно сказать, очень мне интересно было узнать, что привело его в наши края. Сколько живу, а ни разу иных хельдов, кроме своих сородичей, я не видел. Но расспрашивать гостя постеснялся. Сперва - накормить, дать выспаться, а уж потом... Да и потом расспрашивать как-то неловко. Мало ли, что у него приключилось. Захочет - сам расскажет.

Только когда мой новый знакомец наелся (зря я опасался насчёт икры - всё подмёл, подчистую!) и откинулся на спинку лежанки, поудобнее скрестив ноги, я понял, в каком напряжении он находился до сих пор. Белокожий будто сбросил с плеч тяжёлый камень. Лицо его разгладилось и словно засветилось изнутри, осталась только складка у губ и одинокая тонкая морщинка у правого глаза.

Гельтен тщательно вылизал пальцы и потянулся к своему мешку, который он так и не положил в ларь, оставил рядом с собой на лежанке.

- Поблагодарить тебя хочу.

Я фыркнул. Меня покоробила и расстроила мысль, что, похоже, белокожий решил расплатиться со мной за ужин. За кого он меня принимает - за человечьего кабатчика?! Но я ошибся. Из мешка гость достал костяной фидель и смычок со снятым волосом. Покосился на меня с лукавой улыбкой - видать понял, о чём я подумал. Повозился со смычком, прилаживая волос, тронул пальцами струны фиделя, чуть нахмурился, подстраивая звук... А потом без лишних слов вскинул инструмент к подбородку и заиграл.

Такой музыки я ещё никогда не слышал. Сородичи мои тоже любовью к звуку не обделены, знают и понимают это искусство. Зенх вон тоже на фиделе играет, на доромбе - зубной лире, и на дойре ещё. Да и не только Зенх - многие. Редкие вечера летом у нас без музыки обходятся. Играют, поют, да так, что дельфины - и те послушать поближе подплывают. Но чтобы так... чтобы такое...

Гельтен, прикрыв глаза, водил смычком по струнам, а в комнате словно жило своей жизнью какое-то дивное, волшебное существо. Музыка. Звуки слетали со смычка и сплетались между собой, бились в стены, рассыпались штормовыми брызгами, хрустальными каплями, отблеском грозы на жемчужном перламутре. В них была история о сегодняшнем дне, были мои сородичи, любопытно глазеющие на сидящего на песке светлокожего чужака. Был Зенх, и его скупые вопросы, заданные пришлому хельду. Был я. Боги бездны, я тоже был в этих волшебных звуках!

Музыка смолкла, а я так и сидел, приоткрыв рот. Гельтен отнял фидель от подбородка, отложил смычок и глянул на меня сквозь призрачную путаницу волос. Он улыбался, от чего резче обозначилась одинокая морщинка у глаза, но сами глаза оставались всё такими же прозрачными.

- Что им нужно? - движением головы Гельтен указал на окно, и я увидел, что ко мне в дом заглядывают соседи. Множество пар тёмных глаз заворожено смотрело на моего гостя. Я понял, что родичи тоже слушали эту дивную музыку.

- Наверное, им тоже понравилось, как ты играешь, - голос мой вдруг оказался каким-то хриплым, севшим до шёпота.

- Тоже? - с улыбкой поднял брови Гельтен. - Значит ли это, что тебе понравилось?

- Очень! - Мне удалось наконец справиться с голосом, но я всё ещё не был уверен, что смогу хотя бы встать на ноги после этого волшебства. Казалось, музыка ещё продолжала жить в моём теле, нехотя покидая его... истончаясь...

- Я рад, - Гельтен аккуратно спрятал фидель обратно в сумку, и я еле удержался от жеста разочарования: хотелось, чтобы белокожий играл снова и снова. - Пожалуй, сейчас это - единственное, чем я могу отблагодарить тебя и твоих сородичей. Возможно, позже...

- Мне ничего не надо. Эта музыка - волшебство. Где ты так научился?

- Дома, - глаза его на миг потемнели, а может, то была просто тень, упавшая на лицо. - Можно мне немного поспать?

- Конечно! - Я наконец поднялся на ноги. - Можешь лечь здесь.

- А ты?

- Поброжу немного.

Он понимающе улыбнулся и без затей свернулся клубком на лежанке. Я вышел из дома и осторожно притворил за собой дверь.

Всю ночь воспоминание о дивной музыке будоражило и не давало покоя. Перед рассветом я выплыл на поверхность, и в шелесте волн мне слышались звуки фиделя. Под них я наконец задремал, покачиваясь в ладонях моря.

Когда я проснулся, оказалось, что волны успели отнести меня довольно далеко от дома. Глупо спать на поверхности - этим всегда и кончается. Потому все хельды всегда спят на дне. Ну, почти всегда. Почти все. Иногда попадаются такие как я, ненормальные. Я люблю ту колыбельную, что поют волны в дуэте с ветром.

Вернувшись домой, я застал своего гостя уже проснувшимся. Гельтен сидел на лежанке и сосредоточенно пытался пропустить спутавшиеся за ночь пряди волос между пальцами. Похоже, гребня у него не было. Я пошарил на полке и протянул ему свой. Сперва он рассеянно кивнул, но потом пригляделся внимательней, и скулы его неожиданно напряглись так, что на и без того бледном лице проступили некрасивые белые пятна:

- Человечий?

Что его так взволновало?

- Ну да. На берегу нашёл.

Он повертел гребень в пальцах, неловко и торопливо провёл по упавшим на грудь прядям. Получилось плохо - волосы оказались изрядно спутаны, гребень чуть не застрял намертво. Как бы ни вышло колтунов...

Я отобрал у него гребень и начал осторожно распутывать пряди на затылке. Он сперва напряжённо замер, настороженно скосил глаза на мои руки. Я продолжал молча распутывать молочно-белые волосы. Через какое-то время он расслабился и, кажется, даже прикрыл глаза.

- Готово. - Я протянул ему гребень. Расчёсанные волосы оказались ещё красивее. Молочный ореол мягко колыхался за плечами, почти дотягиваясь до талии. Несколько коротких прядей вокруг лица щекотали ключицы.

- Спасибо. - Он сделал вид, что не заметил протянутого ему гребня, и я просто положил его рядом с ним на лежанку. Захочет - возьмёт.

- Ты уже давно путешествуешь? - Как я ни крепился, любопытные вопросы словно сами рвались на язык.

- Лун тридцать. - Он посмотрел мне в глаза, понимающе усмехнулся. - Мой дом погиб, и я решил воспользоваться случаем судьбы. Посмотрю мир. Море совсем не похоже на мои края.

- Ты жил в реке?

- В водопаде. - Я никогда не видел водопадов. Любопытно, какова там жизнь... - Там хорошо. Вода поёт и разговаривает с ветром, - ответил он на мои невысказанные мысли.

- Мне жаль, что твой дом...

- Мне тоже. Но я уже справился с этим, - ответ прозвучал так, что я понял: не стоит дальше об этом говорить.

- А у речных хельдов ты жил?

- Нет. Только у морских. Речные - скучные и пугливые. Слишком часто сталкиваются с людьми.

Похоже, ещё одна неприятная для него тема. Что ж, у каждого из нас есть свои секреты и больные места. Словно неприглядные чёрные песчинки в нежной мантии жемчужницы. Проходит время - и они могут превратиться в жемчуг, сияющий и округлый. Или навсегда остаться крошечными, но острыми, ранящими воспоминаниями. Я подумал об Инге. Интересно, пройдёт у меня когда-нибудь эта тоска по человеку, такая дикая и нелепая для моего народа? Инг ушёл в город много лун назад, а мои воспоминания - всё ещё чёрный песок. Жалящий, острый.

Перекусив остатками вчерашнего ужина, мы отправились бродить по окрестностям деревни. Между нами словно установилось негласное соглашение: я перестал расспрашивать Гельтена о прошлом, он же, словно в благодарность за моё молчание, принялся рассказывать мне о других деревнях морских хельдов, которые ему довелось повидать. Он знал множество историй, забавных, красивых, страшных. Ему случалось драться с кер-лаунгом и удирать от стаи разъярённых касаток, забираться в пещеру, где старый осьминог хранил собранные за свою долгую жизнь сокровища и помогать юному хельду в его первой охоте на ядовитую мурену... Я слушал сплетающиеся между собой истории и продолжал обдумывать мысль, что не давала мне покоя с прошлой ночи.

Наконец он замолчал. Вряд ли у него закончились истории - скорее всего, просто устал говорить. И я решился.

- Скажи мне, Гельтен, ты надолго к нам?

Он помолчал, рассеянно подбрасывая и ловя подобранную пустую ракушку.

- Не знаю. Как получится. Почему ты спрашиваешь?

- Я хотел бы научиться играть на фиделе.

Он внимательно посмотрел мне в глаза и медленно кивнул:

- Хорошо. Я научу тебя. Только добудь себе инструмент. У меня нет второго.

На мою просьбу одолжить фидель Зенх вначале удивлённо приподнял брови. Но не отказал, достал бережно завёрнутый в полотно инструмент. Развернул свёрток, пробежался пальцами проверяя струны.

- Фидель старый, но певучий. Учись, раз хочешь.

- Спасибо, Зенх!

Мне не терпелось поскорее добраться до дома, где меня ждал Гельтен. Но на пороге старик остановил меня.

- Как там твой гость? Не надоел ещё?

- Нет, всё хорошо.

- Я так понимаю, это он будет учить тебя играть?

Я кивнул. Уверен - Зенх тоже слышал музыку тем вечером.

- Гельтен волшебно играет.

- Да, ты прав. Волшебно. Будь осторожен, Лагу.

Осторожен? О чём это он? Я вежливо поклонился и простился со старейшиной. Но уходя, я чувствовал на себе его внимательный, настороженный взгляд.

Гельтен оказался странным учителем. Основные азы игры на фиделе я знал, так что ему не пришлось тратить много времени, обучая меня правильной постановке рук. Но как только белокожий убедился, что я умею держать инструмент, его уроки перестали походить на то обучение музыке, что мне доводилось когда-либо испытывать либо видеть.

Взяв инструменты, мы уплывали подальше от деревни, облюбовывали какой-нибудь камень поудобнее, устраивались на нём, и Гельтен начинал свой урок. Вначале он просто играл какую-нибудь мелодию и требовал, чтобы я её повторил. Когда мне это удавалось, начинал рассказывать очередную свою историю, иногда прерываясь, чтобы повторить какую-нибудь музыкальную фразу. Иногда он играл музыку и, напротив, просил меня рассказать ему что-то, любую историю или мысль, что пришла мне в голову. Я рассказывал. Старательно избегая всего, что касалось людей и водопадов. С водопадами было просто - я их не видел никогда. С людьми было сложней. Но я выкручивался.

С каждым днём я чувствовал, что играю всё лучше. Появилась беглость пальцев и гибкость кисти, я стал испытывать удовольствие от прикосновения гладкой костяной деки к подбородку. Но звуков, подобных тем, что извлекал из своего инструмента Гельтен, повторить я по-прежнему не мог. Он хвалил меня, говорил, что я быстро всё схватываю, а я слышал, что его фидель поёт совершенно иначе: волшебно, завораживающе, нереально. Однажды я попросил у него разрешения сыграть на его фиделе.

- Зачем? - удивился мой учитель. - Твой инструмент прекрасно тебе подходит!

- Но когда играешь ты, звук льётся совершенно иначе.

- Вот ты о чём... - Гельтен замолчал, глядя куда-то поверх моей головы. Его глаза цвета морского льда сделались совсем прозрачными. - Хорошо. Ты сыграешь на моём фиделе. Но сперва я хочу показать тебе кое-что. - Он отложил инструмент, оставив в руке смычок. Лукаво прищурился, и обычно прячущаяся у глаза морщинка проявилась чётко и весомо, так некстати перечёркивая нежную бледную кожу. - День сегодня солнечный. Слышишь, как лучи растворяются в воде?

Он вскинул левую руку так, словно в ней всё ещё был фидель, откинул назад голову. Смычок в правой руке двинулся завораживающе плавно, ровно, словно не по пустой воде, а по струнам заскользил. И я услышал музыку. Мелодию янтарных лучей и сонное бормотание тёмной воды, принимающей в себя весеннее солнце. Солнце нагреет воду, креветки и рыбные стада вернутся к потеплевшим берегам, и лето снова закружится в своём радостном танце... Когда Гельтен успел отложить смычок?! Ошарашенный, я смотрел, как беловолосый хельд ласкает воду чуткими руками, и она отзывается, звучит дивными звуками под его длинными полупрозрачными пальцами, как струны фиделя - под смычком.

Внезапно Гельтен уронил руки на колени, и музыка смолкла.

- Как ты это делаешь? - вырвалось у меня.

Он улыбнулся, чуть пожал плечами.

- Дело не в инструменте. Хотя и в нём, конечно, тоже... но это не главное. Играет сердце. Если сердцу чего-то очень хочется, оно заставит мир ему отвечать.

- Мне никогда так не научиться.

- Когда-нибудь научишься. Наш век - долгий... Так что, попробуешь сыграть на моём фиделе?

Я отрицательно помотал головой.

- Почему ты почти никогда не спишь в доме? Я тебя стесняю?

Я уже протянул руку к двери, чтобы выйти, но вопрос, заданный в спину, заставил меня вернуться.

- Вовсе нет. Просто я не люблю спать в доме.

- А где ты спишь? - похоже, у Гельтена приключилась бессонница, и он решил полюбопытничать.

- На поверхности.

- Никогда не пробовал.

- И не стоит. Зенх вон вечно ворчит на меня, ругает за эту блажь. Я не слушаю его, но он прав. Кто знает, куда занесёт тебя море? Можно нарваться на кер-лаунга, а можно и на рыбаков. Людей я не боюсь - в соседних вервях народ неплохой, почти безобидный...

- Здесь близко есть люди?

Я удивлённо вскинул на него взгляд. До сегодняшнего вечера Гельтен старательно избегал разговоров о земном народе. Белокожий смотрел на меня прямо и открыто, чуть улыбаясь. Может, излечился наконец от каких-то неприятных воспоминаний? Я был бы рад этому.

- Здесь есть пара вервей, прямо на берегу.

- Что такое "вервь"?

- Вроде нашей деревни.

Он кивнул, принимая объяснение.

- Их там много?

- Людей? Не слишком. Десятка три домов в каждой верви. Иногда приезжают ещё воины и торговцы из большого города, но это - редко, и не дольше, чем на пару дней.

Он замолчал, и я решил, что можно уходить. Но его следующий вопрос снова догнал меня у порога.

- Лагу, ещё совсем рано... покажи мне вервь?

Укрывшись за грядой тянущихся в море камней, мы рассматривали огоньки верви. Я косился на Гельтена со всё возрастающей тревогой: речной хельд совершенно не сливался с ранней весенней ночью, вызывающе бледная кожа матово светилась, белые волосы ярким пятном рдели на фоне чёрного камня. Гельтен прищурился, вглядываясь в темноту, и сделал несколько шагов в сторону берега.

- Стой! Заметят.

- Далеко же!

- Всё равно могут заметить. Перепугаются ещё. Могут и за свои остроги схватиться.

Гельтен презрительно вздёрнул верхнюю губу, но остановился.

- Не видно никого.

- По домам сидят. Поздно уже. Вот погоди - луна в силу войдёт, и они начнут праздновать канун лета. Тогда будут ночи напролёт на берегу гулять, костры жечь, танцевать... насмотришься ещё.

Он кивнул головой, словно я сообщил ему что-то очень важное. Передёрнул плечами и оглянулся на море.

- Возвращаемся?

На обратном пути Гельтен молчал. Я тоже молчал, плыл рядом, и всё не мог понять, что за выражение поселилось в его ледяных глазах.

Я в очередной раз вышел из дома, отплыл подальше от деревни и собрался подниматься на поверхность - спать, когда на моём пути неизвестно откуда возник Зенх. Я досадливо поморщился: день выдался тихим и каким-то волшебным, пронизанным ощущением наступившего лунного праздника; весь вечер мы с Гельтеном играли в два фиделя, и он рассказывал мне свои бесконечные, волшебные истории; надо же было старику выбрать именно этот момент, чтобы снова читать мне нотации!

- Зенх, со мной ничего не случится, - сквозь зубы сообщил я старейшине, - я с юности люблю спать на волнах...

- Где твой друг? - перебил меня старик.

- Гельтен? Дома... - Я растерялся. Похоже, на этот раз Зенх не собирался выговаривать мне за мою скверную привычку.

- Его там нет. Прости, Лагу, но я раскладывал руны. И мне пришлось проверить то, что они сказали. Я был в твоём доме. Гельтена там нет.

Руны?! Я почувствовал, как в груди у меня шевельнулся какой-то ледяной ком. Зенх ведь не просто старейшина. Он - прорицатель. И если он берётся за руны, они никогда ему не лгут. Эти половинки крошечных ракушек с непонятными значками не раз помогали нам выпутываться из проблем. Но Гельтен... какие могут быть от него проблемы? Или что-то случилось с ним?!

- Он спрашивал, почему я люблю спать на поверхности! - осенило меня. Неужели он тоже решил последовать моему примеру? - Но как я его найду?

- Ищи на берегу, - тихо, но твёрдо ответил Зенх.

Вервь праздновала канун лета. На берегу горели высокие костры, у костров толпились люди. Я различил костёр старейшин, костёр матёрых вервичан с жёнами и малыми детьми... костёр молодёжи, самый весёлый и шумный. Отовсюду звучала музыка, люди плясали, смеялись, что-то пили, ели - я разглядел рядом с большими кострами костерки поменьше, над которыми дымились котелки с ароматным варевом.

Парни с факелами в руках образовали широкий круг и ритмично притоптывали ногами, а в центре круга выделывал коленца ещё один - хмельной, радостный, бесшабашный, с влажно поблёскивающей голой грудью и растрепавшимися по ветру волосами. Человечий праздник пах радостью, хмелем и молодым потом. Всё, как обычно. Почти.

Сперва я не понял, что меня насторожило. Потом дошло. Девушки. Обычно их силком не оттащить было от круга танцующий парней: стояли рядом, как можно ближе к огненному кругу, примечая женихов - обычное дело! Но сейчас на мужской танец глядело только несколько девчонок, похоже, уже определившихся с избранниками. Одна, две... я насчитал всего четверых. Остальные?.. И тут я услышал фидель.

У меня отлегло от сердца. Всё же стареет Зенх, раз так всполошился из-за исчезновения Гельтена. Белокожий всего-то захотел поглядеть на человечий праздник. Может, и самому захотелось поплясать, поиграть людям, забыть то далёкое, что неотвязно следовало за ним, царапало душу чёрным острым песком.

Я медленно поплыл вдоль мелководья, подбираясь поближе к беловолосой фигуре, окружённой девичьей толпой. Мне не хотелось показываться Гельтену - похоже, он не хотел в эту ночь моего общества. Пусть его. Иногда и мне хочется одиночества, праздника среди незнакомых. Опять же, девушки... Ишь, как окружили, заслушались! Интересно, знают ли они, что им играет не человек, а хельд?

Я подплыл ещё ближе и понял: не знают. Даже я сейчас, пожалуй, спутал бы белокожего с человеком. Странным, худым и костистым, но - человеком. Не сдержавшись, я фыркнул в чёрную воду: Гельтен где-то раздобыл серые полотняные рыбацкие штаны, что были ему слишком коротки, зато изрядно просторны, и чудом держались на его узких бёдрах, пузырясь на коленях. Выше пояса он был обнажён, ну, да это - не странность в хмельной и жаркой ночи кануна лета. Хельд стоял на самой кромке воды: за спиной - море, перед ним - правильный полукруг заслушавшихся девиц. Растрепавшийся, почти как тот танцор в круге, с капельками то ли пота, то ли морской воды на плечах, даже в своих нелепых штанах Гельтен был завораживающе прекрасен.

Внезапно я понял, что музыка изменилась. В игривый ритм фиделя вплелось что-то ещё, глубокое, тёмное, странно контрастирующее с основной темой. Весёлая мелодия распустилась томлением, страстью, ожиданием любви. Фидель уже не радовался празднику - он звал к себе, за собой, обещал исполнение сокровенного и утоление желаний. Я видел, что никакая сила не в состоянии оторвать взгляды заслушавшихся девиц от волшебного музыканта.

И тут он сделал плавный, почти незаметный шаг назад. В море. И полукруг слушательниц послушно шагнул за ним. Я нахмурился: заигравшийся хельд, похоже, не замечает, что стоит почти по колено в воде. Оно и понятно - что ему вода! А вот людям... Сейчас как разбегутся, окаченные очередной волной! Вода-то ещё ледяная, не летняя. "Вода - это хорошо, вода - тепло, покой, любовь, счастье" - возразил мне фидель, и я с ужасом понял, что человечьи девушки тоже услышали его. И поверили. А Гельтен снова отступил назад. И снова. И снова. Совсем по чуть-чуть, но вода уже обнимала его колени. Бёдра. Талию. Он что, не понимает?!

Я нырнул и торопливо обогнул его под водой, царапая живот и бёдра о мелкие камни: показываться людям мне не хотелось. Извернулся на спину, чувствуя себя зарывшейся в песок камбалой, отплевался от поднявшейся со дна взвеси, глянул из-под воды в гельтеновы глаза. И наконец всё понял.

Гельтен улыбался весело и непринуждённо, но глаза выдавали его с головой. Думаю, прекрати он на мгновение играть, и слушательницы с криками ужаса разбежались бы прочь от чудовищного музыканта. Скулы белокожего свело какой-то застывшей судорогой, гладкое, нежное лицо пересекали две глубокие уродливые морщины, одна у губ, другая - у правого глаза, а сами глаза жили на этом застывшем лице собственной, страшной жизнью: глядели жадно и голодно, и ещё плескалась в них какая-то брезгливость пополам с торжеством.

Ещё шаг, послушно повторённый заслушавшимся, замороченным кругом людей. Я наконец стряхнул с себя оцепенение и вскочил, оказавшись между Гельтеном и его жертвами. Музыка резко оборвалась, брызги воды окатили девушек. Кто-то истошно завизжал, раздались крики, топот ног.

- Ты?!

К нам приближались факелы. Гельтен не стал ждать развязки, резко развернулся и нырнул в чёрную воду. Я кинулся за ним.

Рыбацкие штаны здорово стесняли движения - я без труда догнал его и схватил за руку. Он остановился, посмотрел на меня. Кошмар, увиденный мной в его глазах, постепенно истаивал, но уходить не спешил.

- Гельтен, зачем?

Он вырвал у меня руку, раздражённо сорвал штаны и оттолкнул их в сторону. Грязная выцветшая тряпка мерно заколыхалась и стала медленно тонуть.

- Зачем? Зачем?! Да что ты знаешь обо мне, ты, который... - он замолчал, словно слова внезапно кончились. Стиснул зубы, будто хотел зашипеть, но раздумал. И заговорил быстро, тихо, глотая слова. - Когда я сказал тебе, что моего дома больше нет, я не солгал. Интересно, ты подумал, почему вдруг могло не стать водопада?!

Я растеряно пожал плечами.

- Землетрясение?

- Если бы! - его губы искривились в горькой усмешке пополам с бешенством. - Люди, жившие вдоль верхнего течения реки, запрудили её. Залили луг, отвели русло. И водопад просто перестал быть. Остались голые камни. Голые сухие камни, понимаешь?!

Он махнул рукой, словно отчаялся мне объяснить. Замолчал, глядя куда-то сквозь меня. Но я уже понял.

- Так это была месть? Ты хотел их смерти?

- Они не заслуживают ничего другого, - глухо произнёс Гельтен.

Голые сухие камни вместо живого, поющего водопада. Чей-то разрушенный дом. Праздник кануна лета, полная луна над головами смеющихся людей, слыхом не слыхавших о далёкой запруженной реке. У них здесь и рек-то нет - так, ручьи одни.

- Гельтен, они не виноваты.

- А кто виноват? - зло прищурился белокожий. - Я? Я, потому что судьба сделала моим домом ненужный им водопад?

- Я не об этом... те люди, конечно, виноваты. Но эти?!

- Какая разница! Люди - они люди и есть. Все одинаковые.

Инг, заснувший рядом со мной в доме человеческого колдуна. Вымотавшийся, отчаянно тащивший меня с того света. С тёмными кругами под глазами и беззащитно вздрагивающей на шее жилкой. Все одинаковые?..

- Гельтен, так нельзя. Почему ты не мстил тем, кто лишил тебя дома?

Тонкие бледные губы искривила гримаса горечи.

- Река недостаточно глубокая. Тяжело утопить.

Что ж, всё ясно.

Я помолчал немного, обдумывая следующую фразу. А потом сказал:

- Кажется, я догадываюсь, почему ты не осел ни в одной морской деревне. - Он вскинул голову, презрительно скривился. Влажно блеснули чуть прикрытые губами зубы. Интересно, кинется? Или просто развернётся и исчезнет в чёрной ночной воде?

- Ты меня гонишь?

- Я - нет. Ты сам себя гонишь, Гельтен. Ты и твоя ненависть.

Он засмеялся хрипло, отрывисто, и морщинка у глаза прыгала в такт его смеху.

- Не повезло мне у вас. Когда я жил в предыдущей деревне, я убил шестерых.

Внезапно по спине у меня пробежал холод.

- А что было потом, Гельтен? - он молчал, исподлобья глядя на меня. - Скажи. Я ведь почти догадался.

- Люди вышли в море с острогами. Отгоняли рыбу, бросали на дно камни. Кажется, приманили и раззадорили парочку кер-лаунгов. На кровь приплыли касатки, началась резня. Тех, кто всплывал на поверхность, убивали. Деревни больше нет.

Вот так. Всё просто. Больше нет. Я представил себе знакомых вервичан, выходящих в море на лодках. Остроги. Кровь. У людей и хельдов почти одинаковая кровь. По крайней мере, цветом.

- Сколько их было, таких деревень? - Он промолчал. Что ж, похоже, сказано всё. - Уходи. И спасибо тебе... за науку.

Он не возражал и не спорил. Отвернулся, белые пряди взметнулись, обняли шею.

- Гельтен?

- М?

- Скажи... как можно так играть о любви, живя с такой ненавистью?

Он усмехнулся. Льдистые глаза прищурились горько и знающе. Он больше не смотрел на меня. Понимаю. Ни к чему.

- Я уже говорил тебе. Играет не фидель. Играет сердце. Существует грань, за которой любовь и ненависть становятся неразличимы, как по большому счёту неразличимы звуки струн и солнечных лучей в воде. Когда-нибудь ты поймёшь. Или не поймёшь, и проживёшь свой век счастливым.

Он всё-таки обернулся, заглянул мне в глаза. И протянул свой фидель.

- Возьми. Зенх ведь когда-нибудь заберёт у тебя свой. А мне, как ты понял, он не очень-то нужен.