Аннотация: Нашел хороший молодой дядька русалочку, влюбился в нее и привез домой. НО как удовлетворить страсть, когда разгорель неистовая любофф?
РУСАЛОЧКА 85
'Все истины, которые я хочу вам изложить - гнусная ложь'.
К. Воннегут
В первую пятницу мая, как повелось, мы выехали на профилактическое проветривание - рыбалку, удобно разместившись в двух машинах. Четверо развалились в Толькином (толькипа-пашином) эмобе 'Экстра 007-И', двое - в моем 'запо-рожце': бензогрызовой развалюхе, в насмешку подаренной мне бывшим тестем. К тихой радости старого солдафона - он спихнул мне машину за месяц до развода - 'запп' ежеутренне нервирует меня, отказываясь натощак опохмеляться бензином. Два часа машины мчались в сгущающихся сумерках шоссе, высвечивая мокрые асфальтитовые плиты. Вернее, мчался эмоб, мой же 'запп-херрбенц' тащился сзади, как беременная улитка. На сто первом километре мы свернули на проселочную дорогу, еще минут двадцать - машины выкатились на заросший кустарником и деревьями, берег. Ребята стремительно выгребли из багажников барахло - установили палатки, подготовили снасти. Я, тем временем, наковырял из земли сучков, натаскал влажных веток, свалил в кучу, облил бензином, поджег. Через час шесть довольных физиономий растянулись улыбками, осоловело потягивая чай, приправленный безалкогольным ликером 'Старый Арбат' и бесплатными дарами Космофлота. Всеобще-хорошему настроению способствует Виталик: он служит в Челночном Филиале Космопорта, то есть - ежедневно выносит на свободу литр спирта. Иногда и больше. Мы мерзко трепались, рассекая ночь ненужными словами, грубо ржали, вспоминая странное безоблачное детство... Костер засыпал, друзья смеялись все натужнее; напоследок мы хором прогнусавили старинную тягловую песню баржевиков... После чего все залегли спать, а я остался покейфовать одиночеством возле искрометных головешек... Тишина-а... Мерный плеск воды, писк пиявок и кряханье лягушек, гоняющихся за уцелевшей еще рыбой... Брызги смешиваются с лунным светом... Небо навалилось сверху всей своей космической мощью...
Легкая дымка опутывала мозг... я чувствовал нежные прикосновения сна: еще секунда и из темноты выйдет на свет костра волшебник в чудном колпаке и расшитом бархатном халате, волочащемся по мокрой траве... 'Ну же, скорее...' - позвал я...
Неожиданый ветер заметался в кустах, с ним ко мне прилетел нежный, серебристый, как лунные брызги, голос: 'До-обрый мо-олодец... а-а... у-у...! До-обрый мо-олодец...'
Я лежал на траве, за чертой, охваченной костром и не верил, что голос реально проникает внутрь меня извне, ведь он возник на гребне полудремы... 'Добрый мо-ло-де-ец...' - послышалось вновь: ярче и настойчивей. Я вскочил, завертел головой, настырно таращясь, пытаясь разобрать, от какого куста долетел нежный голос, все еще надеясь, что меня умело разыгрывают друзья. Но когда, лихорадочно проснувшись, я в четвертый раз услышал 'Добрый молодец!..' - сомнения рассеялись. Голос обрел реальный вес, но кто его хозяин: неоперившийся юнец или?.. и, скорее всего - меня призывно тормошила и звала к себе девушка: нежная и прекрасная... по крайней мере, в это хотелось верить.
'Я здесь!' - позвала она, и я уверенно направился к дубу, как в сказке, взросшему у самой воды. Костер сопротивлялся, но затухал: красные уголья еще светились, только от них - ноль. Три шага - меня окатила первозданная тьма, я споткнулся и упал, болезненно прижавшись к земле, особенно локтем и коленом.
'Осторожно, добрый молодец!' - голос девушки слегка задрожал, рассыпал на траву серебристые колокольчики чистых нот. Он и помог мне подняться...
- Кто здесь? - спросил я, подойдя к дубу - звездное небо лунно оттенило женский силуэт. Я прищурился, вникая в мир ночных удивлений, - в неорганизованном переплетении ветвей и листьев, на толстом суку сидела девушка. Длинные волосы струились вниз по плечам, скрывая... Она взмахнула руками, освобождаясь из плена волос, перекинула их за спину, и мне... уох!.. открылась ее первозданная нагота. Незнакомка рассмеялась - оценила мое замешательство и смущение? - я же не знал, что сказать, что сделать: так и стоял, напряженно сглатывая, очумев от страха и восторга.
В суете обыденной жизни красота женщины определяется качеством, а чаще и количеством одетых нарядов. Девушка же на ветви... ее тело светилось... да-да, оно не отражало лунный свет и свет звезд - оно его впитывало! А впитав - источало, как аромат, собственный свет, выплескивало его из прекрасного юного тела, из мягкой сочной кожи. Девушка протянула мне изящные руки и прошептала: - Сними меня, добрый молодец...
Я подошел вплотную к дереву, подал ей руки, помогая спрыгнуть. Но она не спрыгнула, а легко соскользнув с влажной коры, обвила меня за шею... прижалась... Я окончательно растерялся - волнение, радость, испуг и желание не смешивались во мне, а колыхались отдельными, почти кипящими каплями - но все же обнял ее за талию. 'Какая холодная, видимо давно тут сидит', - промелькнуло в голове и ошпарило жаром потрясения...
- Ты звал меня, добрый молодец, - нежный голос вонзался в сердце, - и вот я здесь, нарушив правила Лукоморья, вышла на берег, на твой зов! - и она очаровательно улыбнулась...
'Зов? - потянулся проснувшийся внутренний голос, - скорее всего, парень, ты всхрапнул!' 'Замолчи - задавлю!' - огрызнулся я; а девушка, тяжелая и холодная, продолжала ясно улыбаться. Я нахмурился: почему она продолжает висеть на моей шее и не пытается встать на ноги? Или... она инвалид? А изверги - мачеха или отчим - которым надоело няньчиться с беспомощным существом, вывезли ее подальше за город, раздели и бросили на берегу озера, прикинув, что она, взвесив все за и против, - утопится?
- Не грусти, добрый молодец, - улыбнулась незнакомка, разглаживая пальчиком мои морщины раздумий, - я явилась навстречу твоим мечтам! Ты боишься меня? - девушка затрепетала, - не бойся! Все, что рассказывают о нас - выдумки!
'Не иначе как о девушках с Московского вокзала пневмо-поездов', - захихикал вэ-гэ. Я не ответил ему, как обычно, а переместил одну ладонь с талии девушки чуть ниже и... не обнаружил того мягкого, что соприкасается двумя половинками, создавая великую картину жизни... вообщем, того... что ожидал ощупать. В глубине души я все еще надеялся, что обнимаю... девушку, пусть и с озерной придурью. Увы..: в дурдом следовало сажать именно меня - пальцы наткнулись на чешую, но не рыбную - наощупь - а напоминающую стебли морской травы и водорослей. Я разжал руки, и Она (а как еще прикажете называть? девушкой?) вцепилась мне в холку так, что захрустели позвонки.
- Осторожно, котик, - сказала Она, прижимаясь холодной мягкой щекой к моей небритой - категорически не бреюсь перед рыбалкой. Левой рукой я подхватил Ее под хвост, правой - обнял за плечи и на ватных подгибающихся ногах поплелся к костровым останкам.
- Это... - прохрипел я, глядя на малиновые уголья, - значит... как вы насчет костра? Вам можно?
- С тобой, котик, я способна на любые безумства, - воcкликнула Она и чмокнула меня в щеку. Легкое прикосновение Ее холодных губ вызвало дрожь в моем теле - тепло искренности чувств, волнами набежало на живот и спину, напугало...
'Только этого мне и не хватало', - подумал я. Вэ-гэ, вместо того, чтобы поддержать меня в трудную минуту, ехидно заулыбался. 'Что делать? Что делать? '''Что делать'' и читать!'
Минуту назад, ощупывая непредвиденный хвост, я надеялся, что единственным Ее желанием окажется просьба донести до озера и, что называется, спустить на воду... 'Любые безумства? - переспросил внутренний голос, точно выбрав момент, - двигай к прогоревшим головешкам, парень, буаа!'...
И парень двинул дальше, тяжело дыша...
Ветер растрепал Ее волосы, набросил их нити на мое лицо. Я вздергивал головой, освобождая глаза, которые неотрывно следили за Ее идеально выточенным профилем - натуральная кожа, полное отсутствие косметики. 'Да-да, парень, она действительно прекрасна', - добивал меня внутренний голос, пока я обходил сонный костер, держа на руках таинственную рыбку, которая тянула на добрых пятьдесят килограммов.
- Спасибо, котик, - сказала она, когда я, скрипя поясницей, осторожно возложил Ее на траву, выбрав место по-росистей... Из палаток напирал сложный храп; как ужаленный, я оббежал, обнюхал брезентовые проемы: слава богу, все спят!
- Где ты, котик? - донеслось от костра.
- Иду, рыбка, - ответил я, шаря в своей палатке: ага, вот и штормовка. Вернувшись к костру с одеждиной, я наткнулся на пронзительно-сердитый взгляд русалки, опешил.
- Не называй меня так! Никогда! Я не имею ничего общего с этими безмозглыми тварями! О-о, милый, не сердись!..
- Прр-ос-ти, - икая ответил я, - недостаток воспитания... Самокритика подействовала: русалка улыбнулась, зовущее приподняла руки. Я сел рядом с ней, для начала протянул штормовку:
- Одень! - настойчиво произнес я.
- Зачем, милый? Мне не холодно.
- Так надо, - ответил я, вложив в два коротких слова максимум непогрешимости здравого смысла, коего никогда во мне не было. И продолжил: - Раз уж ты покинула естественную среду своего обитания, то должна соблюдать правила внутреннего распорядка мужеловецкого рыбно-консервного лагеря, в котором я тайным голосованием выдвинут на пост ночного дежурного... - заплутав в лабиринте демагогии. Вэ-гэ испуганно забился в угол, а глаза русалки расширились, наполнились светом непредвзятого убеждения в монументальной значимости моих слов.
- Ты так хочешь, котик? - испуганно спросила Она. Я кивнул. - Тогда, я так и сделаю. Пусть в нашей семье, с первых минут ее образования, распоряжаться будешь ты. Я согласна...- и русалка принялась натягивать на себя брезентовую куртку. Я закашлялся: меня потрясла непредсказуемость ее наивных теплых слов о ячейке общества, я помог ей, расправил брезентовые морщины, закатал рукава...
- Спасибо, милый, - нежно протянула девушка-русалка, - мне нравится, что ты немного колючий... Как морской еж: колючий и мужественный. - И погладила меня по щеке. Я довольно ухмыльнулся (один-ноль в ее пользу) бритье - слабое место в моей биографии.
- Ты не доволен моими словами? - растерянно спросила она.
- Нет-нет, что ты, - нежно ответил я, гладя ее волосы,
- Оо-оо!.. - протянула русалка и закатила глаза, - ми-лый...
К горлу подступил ком вопросов, который не желал растворяться: что мне делать? Что мне с Ней делать?
Светало. Того и гляди поднимутся ребята на утреннюю зорьку: самое время ловить ру... э-э, лягушек. Что я им скажу? Как объясню? 'Здрасьте-пжалста, это жена моя, Рыбка Золотая. Пршу - любить и жлвать...' Кстати, как ее зовут? Безымянное Сокровище?
- Омар Хайям! - громогласно объявил я и протянул руку, - можно Костя... - русалка кивнула, положила на мою ладонь свой аккуратный кулачок и застенчиво представилась:
- Принцесса Кальмарра, дочь Нога Осьмия IX, Царя Морского.
- Звучит, - оценил я, догадываясь, почему неожиданно для себя назвался Омаром.
- Котик, милый, - заискивающе протянула она, - я должна сознаться, что нарушила Священный Запрет Отца, выйдя на Сушу. Обратной дороги нет! С прошлым покончено навсегда! Увези меня скорее! И дальшее-е... оо-оо.., - протяжный грудной стон соответствовал повторному прикосновению моей ладони к ее ослепительным волосам. 'Чего задумался, детина? - гаркнул вэ-гэ, - сматываться надо!' Да, конечно, сначала - действовать. А серьезный мыслительный процесс оставить до лучших времен.
- Мара, - обратился я, - ты не против этого имени? - она блаженно кивнула. - А не прокатиться ли нам на машине?
- Что такое машина, котик? - удивилась русалка.
- Ну, для ясности, железный конь, - я указал на свой 'запп'.
- Аа, знаю, - кивнула Мара, - это тачки, на которых баб возят... - я закашлялся, - О! Конечно хочу! - продолжила Русалка, закатив глаза, потрясающе закатив, превзойдя в натурализме кинозвезд. 'В естественности, дурень! - подсказал внутренний голос. - Ведь тебе осточертели похотливые эрзац-улыбки!'
Странно, но 'запп' завелся с первого захода: я подогнал его к куче углей. Предварительно распахнув дверцу, я поднял русалку на руки, осторожно перенес на переднее сидение: Мара рассматривала ископаемое чудо техники округлившимися глазами. Я пристегнул ее, как и положено крест-накрест, ремнями безопасности, поправил сбившуюся под хвостом штормовку. Сидячее положение не вызвало у Мары возражений: она ловко, как морская кошка, подвернула хвост, полностью спрятав его под безразмерной штормовкой. И не оставила улик - обычная сухопутная девушка, взобравшаяся на сидение с ногами...
Я захлопнул дверцу, русалка вскрикнула.
- Успокойся, - и погладил ее ладонь, - я здесь, рядом. Самое страшное - позади... - Мара растерянно улыбнулась, нервничая, но все же улыбнулась, поддерживая этим и себя, и меня. 'Не гони волну надежды! - всунулся вэ-гэ, - не опережай события! Куда ты ее везешь: в Террариум?'
Я не сдержался и как следует заехал ему между глаз.
Машина трудно взобралась на асфальтитовые блоки дороги. Мара ослабила хватку, почувствовав ровный ход 'заппа', обняла меня, вздохнула и уверенно положила мне на плечо голову...
- Милый-милый-котик, - прошептала она.
Словами не передать, какие чувства встрепенулись в тот момент в моей душе... Я все быстрее гнал машину в город - Домой! Домой! Домой! Первоначальное желание выпустить ее обратно в воду и умыть руки улетучилось - я ощутил неведомый мне доселе груз ответственности перед нашедшим меня существом. Как мы встретились, зачем, для чего? Единственно, о чем ее надо аккуратно попросить: пусть не называет меня 'милый-котикк...'. В ее устах слова эти звучат чрезвычайно пошло. Интересно, где она их подобрала? Слышала разговоры в кустах? Их много на берегу озера... уютных кустиков, к которым подгоняют тачки...
Ладно, парень, разве в словах счастье? Оглянись! Я осторожно скосил глаза: справа от меня, плотно прижавшись к моему плечу, взирала на свежий утренний мир моя русалочка.
Прошел месяц... Я проснулся засветло. Мара лежала рядом со мной, спеленутая мокрой простыней и утепленным целлофаном, чтобы вода быстро не испарялась... Мара неровно похрапывала, почти как 'запп': городской климат, окончательно свихнувшийся за последнее десятилетие, отрицательно сказался на ее здоровье. Мара все время находилась под знаком простуды: чихала, кашляла, сопливилась. А за последнюю декаду пристрастилась к храпу. Я смастерил для нее откидную 'дневную' лежаночку возле стены с парогреющими трубами: русалка согревалась, но простыни высыхали быстрее чем за час. Я взял на работе отпуск, отключил видеофон и не отвечал на задверные простукивания, я рассказывал ей самые веселые истории студенческих лет, я... да что говорить, любил ее - как мог. Она догадывалась, что моя внутренняя злость вызвана не только плохой погодой... Прекрасные глаза Мары поблекли, наполняясь слезами по любому поводу, как и без повода. Я нежно уговаривал ее успокоиться, но обнимать и целовать, как раньше, уже не мог.
Мара засопела во сне... Я осторожно выскользнул из-под одеяла, пропихнул шерстяные носки в валенки - тапочки отсырели и развалились. Как и отсырела вся квартира: паркет надул щербатые щеки, моющиеся обои расслаивались мочалкой и отваливались вместе с пластами штукатурки, с потолка неуважительно капало за шиворот. Влажности сопутствовала промозглость: я укладывался спать в свитере, шерстяных носках и шапочке, женских рейтузах. Но согреться за короткую зимнюю ночь не успевал.
Я накинул на плечи махровый халат; за окном колыхались одинокие снежинки. Термометр показывал минус два. Я отковырнул форточку - пар повалил на улицу густыми тинными выхлопами - приткнулся носом к стеклу, вглядываясь в беготню теней мудренеющего утра... Тучи, получив подкрепление, с новой силой напали на город: легкие пушинки слипались в густые хлопья.
Русалочка зашевелилась. Я тут же закрыл форточку. Чтой-то ей там видится во сне? Может, озеро, покрытое льдом? А она плывет под ним и никак не пробиться ей наружу...
Я проплюхал на кухню, вдавил клавишу трехпрограммного радиоустройства - только оно и работало при такой влажности. Да еще, как ни странно, - электроплита. Динамик трехпрограммника заскрипел, сквозь него пробился воинственный голос певчего кастрата, сожалевшего о несчастной жизни изможденных французских проституток: им приходится работать денно и нощно, чтобы раз в сутки получить порцию жареных улиток и пирожок с морской капустой. Мы, разливался студийный соловей, готовы прийти им на помощь, но нас не пускают во Францию даже по малой нужде. Он так и пропел: 'по малой нужде', не поясняя, что имел в виду. Идиотская песня, пусть и юмористическая, о чем слушателей заверил ведущий, всунувшийся вслед за усеченной записью: '...идиотско-юмористическая песня лидера новой волны неоформалов'. И еще добавил, что автор прав в главном: наши девушки живут много лучше, чем француженки. Кроме того, наши девушки - самые честные на свете.
Мне оставалось лишь хохотнуть. И я хохотнул. Русалка заскрипела кроватью - повернулась, взмотнула хвостом - раскрылась. Я вернулся в комнату, поправил одеяла.
- Ко-отик, доброе утро, - потянулась Мара. Я улыбнулся - именно ее движения напоминали кошачью разминку. - Что слушаешь? - 'Радио' она уже понимала, А вот Стереовизор, из-за повышенной влажности, я включать не решался, но поступил разумно - выдрал из него провод с вилкой и сказал, что закончилась гарантия. Мара не поняла, но лишних вопросов задавать не стала.
- Музыкальную программу, посвященную несчастным французским проституткам, - без раздумий ответил я.
- Милый, а кто такие несчастные французские проститутки?
- Девушки, вынужденные торговать телом, в обмен на тарелку жареных улиток и пирожок с морской капустой.
- Хочу пирожок с морской капустой. Я так давно ею не лакомилась! - глаза русалки вспыхнули.
- Морская капуста нам с тобой не но карману. Ею кормятся лишь несчастные француженки, да наши девочки...
- А-а, - перебила Мара, возбужденно подрагивая хвостом, - а у нас? Они тоже есть, эти, так называемые проститутки? И что значит - 'торговать телом'? Как мясом или рыбой - на вес, да?
- Ну-у, я задумался: как же ей объяснить? - понимаешь, есть разные девушки, даже у нас, как оказалось. Их долго не было, а однажды утром страна проснулась, открыла глаза - ба! Да их тут как после грибного дождя! А что касается расценок...
В этот момент Мара 'переплыла' на бок, скинув одеяло с отдохнувшего разгоряченного тела, улыбнулась таинственно-завлекающе, выстреливая в самое сердце: а оно стонало от боли и желания, от жалости и нежности к существу со дна морского. И к другому существу - хозяину этой квартиры. Я отвернулся: налитая девичья грудь притягивала... но ниже, о боже, вся эта чешуя... отодрать бы ее!
- Что случилось, котик?
- Ничего, извини, ничего, - прошептал я.
- За что? Милый, сядь ко мне... - она протянула руку. Я тяжело вздохнул, досчитал до двадцати, но на краешек кровати присел, укрыл младое тело одеялом. Бесполезно: возбуждали и глаза Мары, и нежные волосы, и изгиб шеи...
- Объясни, как они зарабатывают деньги на капусту? - кисло спросила Мара, почувствовав мое внутреннее напряжение, сопротивление ее протянутым рукам, она не понимала... Она многого не понимала: да и как ей объяснишь все наше безумное бесполезное копошение? Когда человеческие чувства оказываются запрятаны на глухие задворки. Как ей объяснить, что она...
- Они стригут зелененькие... нет, прости. Прости, девочка, я не смогу объяснить.
- Примерно... Мне было не выкрутиться. - Объснение,... представь что ты, как бы это яснее... не совсем женщина.
- Женщина должна нравиться мужчине, так? - спросила она. Я кивнул. - Разве я тебе не нравлюсь?
- Нравишься! Я без ума от тебя!
- Так в чем же дело? - недоумевала русалка. Она постоянно, пока стереовизор еще работал, смотрела многочисленные программы, впитывая в себя идеи и нравы окружающего мира, но самого главного о чем у нас не принято говорить, естественно, не поняла. 'Женщина должна нравиться мужчине!' А дальше?
- Не только нравиться! Женщину должны хотеть!..
- И ты... меня... не хочешь?!
- Хочу! очень хочу! - разозлился я. - Хочу - не то слово! Тут проблема посерьезнее, хотя, если пораскинуть мозгами... есть вариант, но он... - я замялся, шокировав самого себя.
- Не понимаю, - Мара готова была расплакаться, - ... вы - люди, странные существа, у вас на уме сплошные проблемы, без них вы не можете жить...
- Успокойся, Мара, - я внушал и ей, и себе, - наши трудности, нам их и решать...
'А ты их создавал, эти трудности? - поинтересовался вэ-гэ. - Нет? Тогда не примазывайся! Отойди в сторону, не стой в них'. 'Некуда мне отходить...' - признался я. А вслух:
- Вот, к примеру, девочка моя, - промямлил, подбирая слова.
- Девочка? - переспросила Мара. - Сегодня ты впервые назвал меня девочкой и повторил это слово дважды. Ты разве забыл? Я жена твоя! И спим мы рядышком!
- Нет, не забыл. Но разве жена не может одновременно оставаться девочкой? Вопросы потом! Лучше скажи мне: когда двое 'ваших' любят друг друга и хотят иметь детей, как они поступают, икру мечут?
- 'Мечут икру'?! Да ты что! - возмутилась Мара. - Если они любят друг друга, зачем им ругаться?
Ага! Отрицательный результат - тоже на пользу.
- Ну и как они поступают?
- Я не очень-то знаю, - русалка повела плечами, прячутся в тинных зарослях, и...
- Вот-вот! Расскажи-ка: что скрывается за 'и...'?
- Нет, не знаю, - Мара напряженно терла ладонью лоб.
- Обычная история! - воскликнул я, - хлопнул кулаком по колену. - И даже твоя 'мать' не удосужилась рассказать тебе?
- Я никогда ее не видела, - печально ответила русалка.
- Прости, - замялся я, обнял Мару за плечи.
- Я не сержусь, - она осторожно откликнулась, - просто ты никогда не спрашивал. Мама жила на Суше: увидев ее, отец влюбился и утащил в озеро. Через неделю они поженились.
- Вот видишь! - выкрикнул я, но осекся, приглушив радостный пыл, - значит, с твоей матерью было все нормально?
- Да. Но вскоре после моего рождения она умерла от тоски.
- Хм-м, - выдохнул я, - печальная история. Ну, а папаша?
- Нет. Он ничего не говорил, но обещал, что за мной явится принц и все расскажет. Повторял одно и тоже: 'Иметь дочку-русалку престижно'. И потирал плавники - один о другой.
- Та-ак, - я задумался, - Ты говорила, что нарушила правила Лукоморья?
- Конечно, нарушила! Я считалась невестой Бесполого Принца Многонога.
- Бесполого? - вытаращился я.
- Да, - спокойно ответила Мара, - у него нет полости внутри тела. Как у тебя или у меня.
- Уж он бы тебе объяснил! - першило в горле, - давай танцевать от печки.
- Танцевать? От стенки, где лежаночка?
- Не перебивай, - отмахнулся я, - ответы на вопросы трудящихся - в письменной форме.
Мара не приняла моей шутки, надулась, сжав губы, стала еще прекрасней и желанней. Хотелось вцепиться в нее, высосать всю, до последней капли, опьянеть, разбушеваться, исправить в себе ее врожденную беду, а затем наполнить новой жизнью. Уу-у! Хотелось выть... Я прислушался: кто-то действительно подвывал. 'Молчи, грусть, молчи, я тоже мужик!..' - стонал вэ-гэ.
- Примем, как аксиому, - я - тот самый принц, который был тебе обещан...
- Котик... - промурлыкала Мара, и еще раз: - Милый-котик! Ты - свет очей моих, муж мой - единственный хозяин! Не мучай себя и меня из-за Бесполого Принца! Вот она - я - твоя навеки: делай со мной, что хочешь!
- Да я хочу! Я очень хочу! Но как? Скажи на милость: как?!
- Как хочешь, так и делай, - предложила она, с тихим любопытством следя за мной: так что я стану делать?
- Успокойся, Мара, - сказал я, а сам досчитал до тридцати и обратно. - Твой папаша, у него... такой же хвост?
- Да, - игриво улыбнулась русалка, - наши хвосты неотличимы, как два пузырька воздуха!
- Тогда объясни: как он смог, при хвосте, поиметь женщину?
- Что? Я не разобрала, ты сказал 'поймать'?
- Извини, это слово... не слишком красивое. Я хотел лишь выяснить, каким образом на свет появилась ты?
- Я? Меня родила мама, ты знаешь...
- Но рождению твоему предшествовал акт близости родителей?
- Акт? Что это - сцена из видеоспектакля? - и русалка наиграно, как драматическая актриса, глубоко вздохнула и повела плечами: одеяло съехало с плеч, обнажив грудь... Я осторожно поцеловал Мару, сначала в губы, потом в шею... осторожно касаясь языком розовою соска - в упругую грудь...
- Оо-оо... - восторженно выдохнула русалка, - как сладко! Что-то оживает внутри, бьется, как второе сердце, греет... Еще, еще, еще милый, котик!
- Не-ет, - я выскальзнул из объятий Мары, как из заколдованного лабиринта, - хватит онан..., нет - мазахировать... Помнишь, ты как-то говорила, что умеешь колдовать?
- Стоп! - обрубил я, вскочил с постели, открыл форточку: требуется охлаждение. - Вот, прочти-ка для начала,- я выхватывал с полок мощные разбухшие книги, листал, раскрывая на нужных страницах и главах, - а в этих старинных изданиях написано короче и понятнее . 'Биология' Вилли и Детье, 'Анатомия' Свиридова, - перечислял я, - страницы: от сих до сих. 'Женскую сексопатологию' Свядоща - от корки до корки, сладкое - пятитомник Кона... - я раскладывал книги на кровати, в общую кучу попали Куприн, Бальзак, Бокаччо, Мопассан. Вспомнив, открыл тумбочку, вытащил из нее папку самиздата: - 'Баня', 'Японская комната' - тут и классика, и современная похабень. Читать в обязательном порядке!
- Прямо сейчас?
- Да, прямо немедленно! И, подумай - что можно сделать?
- Ты хочешь, чтобы я стала проституткой и смогла заработать на морскую капусту? - Чистые девственные глаза русалки наполнились слезами.
- Замолчи! - выкрикнул я, едва сдержавшись, чтобы не шлепнуть Мару по предхвостью, - какие к черту пирожки! Если хочешь знать, наши девочки стригут такую капусту, что морскую покупают железнодорожными пневмосоставами.
Русалка ничего не ответила, но плакать перестала. Несколько минут она переваривала информацию, потом тихо спросила:
- Неужели они так много зарабатывают?
- Еще бы! - кивнул я 'Молчание - золото, - вспомнился вэ-гэ, - если человек болтун, это надолго'. 'Не понял? - переспросил я. - Поясни!' 'Поживешь - увидишь...' - хохотнул оппонент. Я решил не задавать ему наводящих вопросов - выйду на улицу, там и разберемся. На душе почему-то мерзило.
- Ты куда, котик? - позвала притихшая Мара.
- В магазин за рыбой. Может, свежей перепадет. От чудес даже я не застрахован. А что?
- Спасибо, милый, ты такой заботливый... спасибо.
Я щелкнул замком входной двери.
- Костик, милый... - вздохнула русалка, впервые назвав меня по имени. - Купи мне рыбы, живой, как можно больше.
- Хорошо, дорогая, - ответил я, возвращаясь в комнату. Уходить не хотелось, но еще сильнее не хотелось оставаться. Долотом отковырнув крышку серванта, я достал семейную реликвию - серебряный портсигар, осторожно засунул его во внутренний карман куртки. - Заодно захвачу квитанции - пора платить за квартиру, - соврал я. Мара кивнула: она не знала, что есть такое слово - ложь и словосочетание - угрызения совести. - Сколько купить рыбы? И какой? - спросил я из-за крышки серванта.
- Если сможешь достать - бочку. Но только живой.
Я так и крякнул, представив себе бочку рыбы - пятьдесят килограммов! 'Стоять, Зорька!' - подбодрил вэ-гэ. Та-ак, придется и обручальное кольцо сдать. 'Паспорт возьми, дурень', - подсказал вэ-гэ. Где же он? Ага, вспомнил! В электроплите под утюгом: я его периодически прогреваю-документ все-таки.
Паспорт, портсигар и кольцо, обретя во внутреннем кармане куртки, как и во всей моей жизни, логическое место - поволокли в скупку...
Бензогрыз не завелся, даже под угрозой расстрела. Добравшись своим ходом и отстояв многострадальную очередь, я получил за серебро и золото больше, чем рассчитывал - полтора куска. Запечатанную пачку, вместе с паспортом, я вернул во внутренний карман, где обосновался и вэ-гэ. Деньги-россыпью оставил в наружном. 'Давай их сюда, кретин!' - предложил вэ-гэ, одновременно поставив диагноз, и оказался прав. Я последовательно объехал на моторе с десяток рыбных магазинов - пусто. Пустым оказался и карман, из которого улетели полтыщи. Интересно: куда? На юг или на север?
В коопторге я быстро сговорился с бородатым 'дядькой', который за четыре сотни обещал к вечеру подвести живой рыбы. Я оставил ему домашний адрес, а сам пошел пешком через весь город. Розовые снежинки рассекали сизый туман улиц, танцевали в мерцании электрических фонарей. И хотя наступало время белых ночей, громоздкие тучи заслоняли небо, запечатав его плотным сургучом... Я накручивал шаги, утрамбовывая хлопья, окунаясь в предчувствие - большое и хорошее - явно несбыточное.
Вот и родной дом. Одновременно со мной, у раздолбанных дверей, забитых фанерой, притормозил грузовой эмоб. Из него, в голубой униформе, снеговиком выкатился 'дядька' у подмигнул мне, шепнув, что удалось достать все пятьдесят килограммов рыбы, правда, не односортной, но крайне свежей, так что за качество и оперативность - хорошо бы отстегнуть ещё один стольник. Что я и сделал, не пытаясь торговаться.
Подручные 'дядьки', радостно-бородатые снеговики; ловко, как пустоту, вытащили из кузова столитровый аквариум и рысцой поскакали вместе с ним по лестнице, не оглянувшись на лифт.
- Эй, жлобы, только не звонить! - крикнул я вдогонку, на сдачу. Они понимающе заржали, эхоируя в пролетах, до меня донеслись обрывки разумной речи: '...йа воль... йес... си'.
Мы с 'дядькой' поднялись на лифте. Я открыл дверь: жлобы внесли аквариум в прихожую, засуетились: 'Сир, веэ? Кьюда?'
- Прямо в ванну! И воду пустите!
- Ой! Какая тут дамочка лежит! - воскликнул 'дядька', заглянув в комнату. Подручные-снеговики прискакали на зов хозяина, вытянули шеи, вперившись в Мару, подхрюкивая и суча ногами.
- Это моя жена - Марианна, - застолбил я из прихожей, прислушиваясь к плеску рыбы, к завыванию крана.
- Прощения просим, - смутился 'дядька', - мы, знаете, на одну минутку. Рыбки вам свежей привезли...
- Спасибо, господа, - поблагодарила Мара.
Три снеговика, не вынеся повторно-буржуазного обращения, раскланиваясь и нашептывая 'спа-си-бо-за-по-куп-ку...', как раки, за-дом-на-пе-ред, выползли из квартиры. Я рассмеялся.
- Котик, - позвала Мара, голос ее дрожал.
- Не волнуйся, - ответил я, входя в комнату: русалка лежала на боку, закутавшись в покрывало. Книги и печатные листы стопками лежали рядом с постелью. Какой-то том Мара сжимала в руке, видимо, читала его при свете свечей, торчавших на тумбочке. Я включил люстру, но свет не появился.
- Какая там рыба? - спросила Мара, опустив на пол Куприна.
- Сейчас посмотрю, - ответил я, ошеломленный ее печалью, пошел в ванную. Кран натужно скрипел, я раскрыл ему рот как можно шире, даруя живой рыбе максимум возможного. Что могут значить двадцать или тридцать литров воды - пару лишних глотков свободы?? Разве имеют они столь уж принципиальное значение? Ведь свобода не спирт, ее не разбавишь: она либо есть, либо нет ее вовсе. 'Философ хренов', - съязвил внутренний голос. Я промолчал, наблюдая: рыбки повеселели, закружились хороводом: пескари, караси, окуни, плотва, карпы. И тут же - гуппи...
- Муж мой нежный, друг мой ласковый, - позвала Мара, сжала горло и грудь клещами откровенных слов, - иди же ко мне...
Я бросился в комнату, упал на колени подле кровати:
- Девочка моя радостная... - я уткнулся головой в покрывало, в то место, где живот ее...
- Да, котик, - ты прав - я еще девочка, но я знаю, как помочь и тебе, и себе... - ее колотило нервным ознобом внутреннего порыва, но говорила она тихо, сдерживаясь, - и я поняла... я еще не человек, не женщина, я... я еще... и без приданного...
- Зачем! Нет! - закричал я, - не говори так! Ты - чудо дивное! Это мы - все вокруг - нелюди, мы-ы, - зарычал я, завыл я - слов не хватало, слов не существовало, они исчезли, как исчезла мерзкая плоть, именуемая 'Якотик', вдруг отказавшись, как во все предыдущие жизненные и нежизненные циклы, плыть по течению, покачиваясь и воняя...
- Остановись, не спорь, не перебивай, послушай меня, - Мара лохматила мне волосы, трепала уши, - я люблю тебя и, надеюсь, ты тоже меня любишь...
Я завертел головой, поймал, крепко сжал ее ладони, уткнулся в них, прошептал: 'Мара, девочка любимая...'
- Спасибо, милый... теперь я уверена в тебе, и в себе... Я решила стать женщиной, настоящей женщиной, ведь пока я - чудо-юдо, - она зажала мне ладонью рот, отвергая возражения, - отнеси меня в ванную! - и спросила, подхваченная и крепко прижатая, - там много рыбы?
- Пятьдесят килограммов.
- Спасибо, - повторила она. - Неси меня скорей, опусти в воду и оставь одну на трое суток, хорошо? Нет! Молчи! - поцелуем наполнила губы, - молчи! Мой принц, мой мальчик! Не спорь, я сама должна... И сделаю все, на что способна: получится - стану настоящей женщиной, нет... - стану рыбой безмозглой...
- Остановись! Не смей! Я люблю тебя такой, как ты есть
- Неси! - приказала Мара, впившись в меня темными, как омут, глазами. - Неси, иного выхода нет. Выхода нет. Нет.
И я отнес ее в кипящую рыбой воду, опустил, убрал руки.
- А теперь - уходи! - сказала она, не отводя глаз.
- Вода холодная... - протянул я, сопротивляясь из последних сил, - может, теплой добавить?
- Ты же знаешь, моя вода - ледяная. Но я исправлюсь, я изменюсь, стану теплой, стану горячей, сделаю тебя богатым и счастливым! Ты... ты только дождись меня, хорошо?
- Что ты такое говоришь?
- Дождись меня, но возвращайся не раньше, через трое суток, и ничему не удивляйся, ничего без меня не предпринимай! Поцелуй меня... - я коснулся холодных губ, - чао! - выкрикнула Мара, нырнув, волосы разбежались по воде... Загипнотизированный, я покинул квартиру.
Лужи примораживало к земле. Ветер лениво потянулся, распрямив спину, нехотя поднялся, зашелестел истлевшими прошлогодними листьями парка. Разогнав нашествие туч, он включил месяц-ночник, осветив мой незрячий путь. 'Как я мог оставить ее одну? Бросил? Выходит, что бросил. Ну чего я к ней пристал? Нет у нее ног и не надо! Пусть будет хвост'. Я представил себе Мару: мягкие волосы, нежная грудь, огромные бездонные глаза, ласковые пальцы, розовый язычок, алые губы. 'Разве ты не мог обойтись всем этим? Тьфу, скотина! О чем ты все время думаешь?! Неужели в душе не осталось святого и светлого?' 'Осталось, - поправил меня вэ-гэ, - ведь твои фантазии никогда не обретут реального подкрепления. Именно чистота русалок защищает всех нас от полного падения...' 'И тебя?' - удивился я, но безответно 'Наверное, ты прав...' - вздохнул я, вспоминая, как носил Мару на руках, как целовал в мочку уха, как окунал ее в воду, умиляясь, а она, шалунья резвилась в айсбергах взбитого шампуня.
Повалил снег, наполнил аллеи парка, скрасив одиночество моего бесконечного пути. Я прибавил шагу, но холод так близко подобрался к костям, что я решительно приступил к поисковой программе Видеофон. Только в третьей кабине аппарат не был изуродован, но и он, внедрившись в линию связи, скрипел, мигал слепым глазом, покашливал: контактный экран не сработал. 'Толька, ты?!' - заорал я. 'Точно так!' 'Узнаешь?' 'А кто, кроме тебя, может так орать?! - обрадовался Толик, - Ты откуда, пропащая твоя душа?' 'Я возле катькиного садика'. В этот момент экран подключился.
- Тебя подобрать? - спросил Толик, рот его подергивался и занимал почти весь экран.
- А твой эмоб исправен?
- Как никогда прежде. И дома - пустыня. Теща потащилась смотреть участок, семейство - за ней.
- Далеко? - поинтересовался я.
- Где-то в районе Сяських Рядков. Вернутся через неделю.
- Неделя отменяется. Приюти на три ночи. Идет?
- О чем речь... договорились! - и через пятнадцать минут я уже оттаивал внутри коврово-музыкальной шкатулки эмоба.
- Выпивка есть? - заинтересованно спросил Толик, поворачивая голову, хмыкнул, видя, как я растерянно пожимаю плечами. - Не густо! - засопел рулевой, выпячивая нижнюю губу.
Я причмокнул, передразнив его, и достал из кармана стопку бумажек.
- Откуда? - удивился Толик, - неужели, как все нормальные люди, начал воровать? - пошутил хозяин эмоба. - Гуд! - порадовался он за нас обоих. - Для начала скинемся по две сотни, идет?
Я махнул рукой, соглашаясь на любые варианты. 'Пьянству - бой! - вынырнул вэ-гэ. - Про меня не забудьте!'
- Давай заглянем к одному барыге, - Толик резко свернул в переулок, - и возьмем у него пару ящиков сла-авной ба-арматухи.
Мы пили неторопясь, но планомерно. Моя истерзанная душа, плача, ругаясь и сморкаясь, рассказывала сотрапезнику о русалке, о большом чувстве, которое она возродила во мне, о любви и нежности... Толик, плача в ответ еще горше, твердил, что не верит ни единому моему слову... но рад за меня, рад за Мару, рад за себя, рад за девушку по имени Лиззи - я так и не понял, кто она такая, - рад за всех влюбленных на планете Земля, рад за всех существ, занимающихся любовью в обозримом секторе Галактики... Какое-то время мы нелицеприятно обсуждали его жену, его тещу, в честь чего Боб произнес свой известный и единственный тост, что лучше смеяться над собой до свадьбы, чем после нее. Оказалось, что постепенно у Толика собралась вся наша рыболовная команда: добровольное принятие алкоголя сменялось вынужденным неприятием бредовых сновидений. Время сжалось пружиной, распрямилось: неделя исчезла, как не было ее никогда.
Я резко протрезвел. Толик представил меня теще, отвлекая ее. Пока мы раскланивались, да расшаркивались, ребята набили пустыми бутылками три мешка из-под турнепса, вынесли их на лестничную площадку. Толик, побрившись и переодевшись, пригласил меня в эмоб, довез до дома. Мы взбежали по лестнице, захлебываясь в винных парах, распахнули незапертую дверь квартиры: никого... ни в комнате, ни в кухне, ни на балконе... Из ванной, куда первым заглянул Толик, извергались громовые раскаты его хохота: скрючившись, сложившись пополам, он подергивался, сжимая руками живот, пытаясь справиться с собой.
- Это... - произнес он, уловив короткую паузу, - ... она и есть, любимая твоя... русалочка?.. - и захохотал дальше.
В воде - меж листьев и травы - пряталась огромная щука.
Я вытолкал Толика взашей, он не сопротивлялся, продолжая гнусно хихикать: - Ну и бабу ты себе отхватил! - гаркал он, погружаясь вместе с кабиной в шахту лифта. - Ну и красавицу!
Я запыхтел, сжал кулаки, так мне захотелось перерезать стальной трос, взять наточенные маникюрные ножнички и - чик-чи-рик - поставить шлагбаум против его злобствований. 'И взобрался я на дерево высоченное, по суку прополз толстенному, срезал я сундук таинственный, расколдованный; срезал ножничками маникюрными...' Крики стихли, кабина, оттолкнувшись от бетонного дна колодца, пошла вверх. 'Вынул я из сундука коробок с жизнью, жизнь на кончике иглы, иглой проткнуто яйцо, яйцо в утке, утка в животе Толика...' Кабина замерла на площадке перед самым моим носом: соседи? Нет, полудверку оттащил на себя Толик и тихо, из-за решетки, миролюбиво, но настойчиво, сказал:
- Не пей больше, друг ситный, ладно? - и отпрянул внутрь своего временного жилища, отпустив полудверку, - пнул я ногой металлическую решетку... 'И упал он вместе с кабиной зеркальной, отсеченный от мира реального, на самое дно, самого глубокого беспросветно-паутинного подвала, в самую гущу скоплений канализационных...'
Я долго терзал душу глупыми надеждами мести - пока из глаз не потекли слезы, пока не вспомнил, что ждет меня в растерзанной квартире...
Опустившись возле ванной, сглатывая слезы, я смотрел на пятнистую рыбину, которая стояла в воде, не шевелясь. Я ожидал чего угодно, только не этой уродины. Как она могла так себя испоганить? Я погладил щуку по корявой хребтине:
- Что же ты сделала с собой, девочка моя дорогая? Ведь мы так любили друг друга... 'Любили? - напомнил о себе беспощадный вэ-гэ. - Она - да! А ты? Кого, кроме самого себя любил?'
- Ее, ее любил! - возразил я, продолжая поглаживать щуку. 'Любишь и пьешь, пьешь и любишь, а по-трезвости сопли пускаешь'. - Ты не прав!.. - застонал я, пальцы разжались, отпустили рыбину, но остались по пояс в болотной воде; щука лениво вильнула хвостом, резко вывернулась и вцепилась мне в кисть...
- У-уой! Отпусти! Гадина! - от неожиданной боли я стиснул зубы, прикусив язык, выдавив из него горько-соленые капли. Щука, не сонная, не старая и не больная, как разнузданная сторожевая собака, рыча, терзала мою ладонь: по воде потянулись ручейки, расплываясь розовыми пятнами крови. Моей крови!
- Ах, ты тварь! - другой рукой я схватил щуку за хребет, поднял ее в воздух и принялся дубасить рыбиной по краю ванной. Щука извивалась, разбрызгивая чешую, хрустя костями, но челюстей не разжимала: я крушил ею все вокруг минут двадцать, пока не схватил молоток и не проломил щуке череп. Лишь тогда она засудорожила и безвольно повисла на руке, но челюстей - волчью хватку - не ослабила. С трудом приподняв руки - вместе с рыбиной - я открыл входную дверь, вышел на площадку. В соседней квартире жила врач-хурург, известный специалист в области космической травматологии. Я уперся носом в пупочку звонка, дважды сообщив о себе. Хвала всевышнему, она оказалась дома!
- Костя? - сказала она, открыв дверь, глаза и рот.
- Да вот, приютил животину, а она меня отблагодарила...
- Проходите! - кивнула она, помогая перебраться через порог: я так ослаб, что меня качало... рухнул прямо на пол...
- Потерпите, Костик, начинаем обработку.
Я потерпел, еще раз, и еще два. С помощью специальных кусачек она обломила щуке резцы, высвободив мою синюшную кисть из пасти окостеневшей туши. Руке сразу стало легче, спокойнее, теплее. После укола мне поднесли мензурку спирта - для дополнительной дезинфекции - и я желудочно возликовал.
- Что вы намерены делать с рыбой? - спросила тетя-доктор.
- Можно, я оставлю ее вам? - тихо намекнул я на вторую мензурку, - мне с ней не управиться - стухнет...
- Можно, - согласилась догадливая хозяйка. - Попробую сварить уху и накрутить котлет. А вы приходите на ужин, хорошо?
- Хорошо, - кивнул я и нагнулся к мертвой рыбе: тоска и боль пронзили сердце. - Щу-учк-а мой-аа... - прошептал я, - любимай-аа мой-аа... я у-убил те-ебя, й-аа, й-аа... собственными руками, - слезы капали на пол, на пятнистую шкуру щуки.
Хозяйка пригнулась, насторожившись, прислушиваясь к алкогольным излияниям, а я, не понимая себя, продолжал подвывать.
- Может, еще?.. - осторожно спросила соседка.
- Не-по-мо-жет... - я замотал головой.
- Костя, - жестко произнесла соседка, - идите домой, вам необходимо отдохнуть, это реакция на кровопотерю. Я сама зайду вечером. Только никуда не выходите один! Вы меня слышите?
Я кивнул, шатаясь добрался до постели, плюхнулся на нее...
Я спал долго, тихо и бессновесно, а когда проснулся - на улице журчали ручьи, щебетали галки, вернувшиеся с югов, потрескивали раскрывающиеся коробочки хлопко-каштана. Неужели наступила весна?! Давно пора: на дворе июнь месяц, да климат наш, сбившийся с пути, заплутал в чащобе гидроузлов и горообразований, отстал в своем развитии - майские и июньские холода и снегопады не в диковинку. Самочувствие мое радостно забилось, участившись до комфортного ритма. Я решил было подняться, оперся на руку и вскрикнул от боли, забыв, что кисть искусана до кости. Потрогал бинт: кажется, не распухла; своевременная перевязка плюс инъекция антибиотика - слава-слава образованным медикам и микробиологам! Перекатившись на край постели, я сдернул с себя покрывало, опустил пятки на приятно холодный пол, решившись на несколько босых шагов до балконной двери, распахнул - ле-по-та... Теплый вечерний воздух окатил благоухающей ленью. Достав из серванта пачку импортных сигарет 'Дамба-Ноу', я закурил, протягивая дым от смеси карельского лишайника с искусственным табаком, сквозь фильтр из стекловолокна... глубоко затянулся. Внизу, прямо под ногами, по изгибам и пересечениям улиц, шныряли разноцветные эмобы: из-за угла вылетела сверкающая новая модель 'Жигу люкс-спорт', промчалась по противоположной параллели, развернулась на площади и подкатила к нашему дому, смешнее того - к моей парадной. 'Интересно, что за, штучка пожаловала в гости? И к кому?' - спросил вэ-гэ. 'Почему ты думаешь, что она?' - переспросил я, но собеседник, уклонившись от ответа, замурлыкал себе под нос какую-то песенку. 'Эй, - я хлопнул вэ-гэ по спине, - если она, то к кому? По всему нашему стояку, сверху донизу, одни врачи и инженеры...' Мы молча смотрели вниз: дверца супер-эмоба плавно отъехала в сторону, выпустив на волю стройную ножку, она вытянулась, до бедра ослепив черно-золотым узором, за ней появилась сестрица, такая же стройная: каблучки простукали щербатую поверхность асфальта, уперлись в него, поверив в его предвечернюю прочность. Вслед за ножками, элегантно выгибаясь, из дверцы эмоба выползла очаровательная кошечка в замшевом полупальто с меховым воротником. 'И не жарко ей', - посочувствовал вэ-гэ. Я не ответил: почуялось неладное... Изящно смахнув пальто в дверцу, оставшись в малиновом бархатном платье, 'кошечка' рассыпала по плечам сверкающие нити волос, освободив их от заколок, и они лениво растеклись по бархату, застыли в отдыхе... Что-то отчаянно знакомое вспыхнуло... Она подняла голову: не просто так, а ко мне, улыбнулась, призывно вытянула вверх дрожащие руки, ладони, стаскивая вниз с балкона, вниз - без лифта и ступенек. Я вцепился в перила, так же непоправимо железно, как капкан, как щука на моей руке, не в состоянии оторвать себя...
- Котик, спускайся вниз, - донесся серебристый голос русалки, шутя выдернув меня, закованного в перила, даруя свободу. Это она! Она! Мара! Она сделала это! Смогла! Я летел вниз, разметывая пролеты по стенам, а ступени по потолкам - скорее, скорее на улицу. Мара аккуратно стояла, ослепительно улыбаясь, в ожидании... я оглянулся, - меня! Стройна, как богиня, прекрасна, как королева красоты. И рядом с ней - я, пеньтюх-пеньтюхом, в драных джинсах, в заплатанной самопально, в рубахе на босу ногу и в тапочках, почему-то зажатых под мышкой.
- Здравствуй, принц мой ясный! - пропела она, бросаясь в мои объятия, роняя тапочки, осыпая поцелуями. - Это я! Я! Твоя русалка, твоя Мара! Ты что, не узнаешь меня?
- Ты хочешь знать? Но я сделала все так, как хотел ты: стала женщиной, стала богатой наследницей Царя Морского!
- Женщиной?! - икнул я и заглянул Маре в глаза, она тут же отвела их, - женщиной?! Как прикажешь понимать твое признание? И с чего это ты взяла, что я этого хотел?!
- А кто мне рассказал, кто давал читать! - она гордо вскинула брови. - Я всему научилась и... я не могла вернуться с пустыми руками. Вот, посмотри, - она подняла дверцу заднего сидения, вытащила дипломат, приоткрыла его: толстопузые пачки сотенных бумажек наполняли его. - Держи! - она сунула мне дипломат, а я взял, подхватил его забинтованной рукой.- Что случилось? - вскрикнула русалка, бледнея.
- Н-нет, н-ничего страшного! - ответил я, пряча руку, вместе с дипломатом, за спину - двусмысленное действие, но Мара не заметила... Наоборот, она плотнее прижалась ко мне: 'Оо-оо-оо! Ты такой бесподобно колючий!..'
- Пойдем, - потянула к багажнику после мурр-паузы, открыла.
- Что это?
- Японский стереовид и сто кассет к нему. Ведь ты всегда мечтал его иметь, помнишь, как рассказывал мне?